Глава десятая

Маськин и Глобальное Потепление

Как– то раз Маськин вышел во двор -а там духотища! Тогда он пошёл обратно в дом и включил телевизор. В телевизоре показывали Индию – там тоже было очень жарко.

– Глобальное потепление, – вздохнул Маськин. И сходил с грустью проверить, как там его лисья шуба. Лисья шуба оказалась ничего. Маськин её тренировал на зиму. Она уже даже знала две команды – «Цып-цып-цып» и «Брысь!» На команду «Цып-цып-цып» шуба тихонечко сползала с вешалки и укутывала Маськина в свою шубную обитель. На команду «Брысь!» она мирно сползала с плеч и шла спать в шкаф, где она успешно отпихивалась от моли. Маськин похлопал свою лисью шубу по плечу и сказал:

– Да… Не скоро нам с тобой ещё гулять. Глянь, на улице жара-то какая.

И правда – на улице было очень жарко. Пруд почти весь высох, а лягушки так загорели, что сплошь стали чёрными. Маськин как-то увидел чёрную лягушку и закричал:

– Смотрите! Лягушка чёрная!

А лягушка на него так фыркнула с хрипотцой и сказала:

– Я не чёрная. Я афро-американская.

Вообще глобальное потепление Маськина не застало врасплох. Он уже стал привыкать, что всё в наши времена принимает глобальную форму, как то: глобальное поглупление, глобальное посерение, глобальное потемнение, глобальное понукание и глобальное пищеварение под названием «сеть Макдональдс». Поэтому глобальное потепление Маськина не очень смутило. Охапочные коты, наоборот, стали счастливы – они так намёрзлись за всё остальное время, когда было просто «жарко», а не «очень жарко», как теперь, а также так утомились за всё предыдущее время, которое большей частью проспали, но недостаточно глубоким сном, что Маськин при глобальном потеплении вечно находил их в таких блаженных и увлечённо-спящих позах, что мордочки их как будто говорили: «Только не буди!», «Вот, вот ещё как поглубже поспать, вспаться и наконец-то уж выспаться перед уже серьёзным ночным сном». Шкурки у них источали жару, но они их ни за что не снимали, наверное, потому что боялись выронить из карманов какие-нибудь важные кошачьи документы.

Скажете, у кошек нет карманов? Ну, шкурки-то у них есть, и по большей части это то пушистое и наипривлекательнейшее чарообразующее, приворожительное оружие, которым коты завоёвывали человечество, поставили его себе на службу, поселились в его домах и спали на его подушках, деликатно спихивая своими розовопяточными лапками головы своих хозяев с их законных мест ночного возлежания. Поэтому все коты без исключения панически опасаются вымокнуть. Потому что мокрая кошка выглядит именно так, как она и была создана мирозданием, – противного вида зверьком чуть побольше крысы. Будь кошки всё время мокры, не стали бы они самым успешным видом на Земле, который безусловно покорил большую часть человечества.

Глобальное потепление не мешало Шушутке, проживавшему в Маськином доме, – он просто стал разгуливать с голым брюшком и чаще бегал щупать песок в своём песочном термометре, который он прятал у себя в шкафу от охапочных котов, потому что они всё время пытались сделать термометр ещё и измерителем влажности, с чем Шушутка был категорически не согласен.

Не мешало глобальное потепление и Кашатке – она как раз приобрела три новых купальника, и глобальное потепление было прекрасным поводом, вымочив каждый из них по одному разу, развесить их по всему дому, как флаги заморских государств.

Один Плюшевый Медведь страдал от глобального потепления почти так же тяжело и вздыхая, как он всю зиму прострадал от глобального похолодания и как во все другие дни страдал от прочих глобальных явлений, таких как: глобальное поползновение, глобальное похудение, глобальное попотрясение, а также глобальное пуканье, которым был заполонён весь свет в наш невоздержанный век. Маськин решил помочь Плюшевому Медведю и облил его холодной водой. Плюшевый Медведь закричал:

– Маськин! Ты же промочил мне носки!

Маськин посмоттрел на Плюшевого Медведя – он был в мокрых штанах, но без носков. Маськин любил точность и спросил:

– Как же так? Я не мог замочить тебе носки, ведь ты же без носков!

Но Плюшевый Медведь достал мокрый носок из кармана. И тогда Маськин вспомнил, что Плюшевый Медведь всегда летом носил носки в карманах на случай внезапного глобального похолодания, если вдруг ни с того ни с сего лето кончится.

Плюшевый Медведь знал, что многие вещи кончаются внезапно. Так внезапно кончились ванильные сушки, потом внезапно кончился кленовый сироп, не говоря уже о шоколадных конфетах, которые вообще кончались скоропостижно.

Маськин дал Плюшевому Медведю мороженого, а сам отправился на переговоры с Глобальным Потеплением. Он взял с собой лукошко свежей лесной земляники, двухлитровый бидон с черникой, свежеиспечённые плюшки в виде клюшек и маленькую бутылочку домашней наливки, чтобы, как говорят у нас на Западе, «break the ice» – «поломать лёд» – неудобство в начале знакомства. Маськин понимал, что без гостинцев идти к Глобальному Потеплению как-то неудобно. А домашнюю наливку Маськин взял, потому что глобальное потепление было уже взрослым и было известно своим неравнодушием к отметке в 40

Маськин нашёл Глобальное Потепление прямо у себя во дворе, далеко ходить не пришлось. Глобальное Потепление сидело без рубашки, выпятив свою загорелую внешность на солнышке, и играло в подкидного дурака с Глобальным Помутнением, Глобальным Попустительством и Глобальным Пофигизмом. Весёлая компания играла не на интерес, а на совершенно конкретные призовые права. Если выигрывало Глобальное Попустительство, то все вокруг должны были всё попускать до тех пор, пока не выиграет, скажем, Глобальное Помутнение, тогда все кругом должны были помутняться кто чем может, поскольку заставить всех помутняться рассудком – это значит признать, что он у всех есть, а это прямое погрешение против истины. Ну а если уж побеждал Глобальный Пофигизм, то всем, соответственно, должно было становиться всё пофиг и все при встрече должны были говорить друг другу: «А вам не пофиг?» «Спасибо – пофиг», – должны были отвечать другие.

Последнее время Глобальное Потепление, порядком разморив партнёров по игре, подкидывало на дурачка не те карты, но Глобальному Пофигизму было всё пофиг, Глобальное Попустительство не обращало на это внимания, а Глобальное Помутнение вообще помутнилось настолько, что начинало дремать.

Маськин без разговоров разлил наливку, и дружная компания выпила за знакомство. Глобальное Помутнение так наглюкалось, что отпало отдохнуть в кусты, и Маськина пригласили четвёртым, чтобы не портить партию. Маськин выиграл в дурака с первого раза, потому что имел обширную практику в этой обворожительной игре. Дураком вышел Глобальный Пофигизм, но он не обиделся, потому что ему было пофиг. Глобальное Потепление спросило Маськина, кто он, собственно, такой.

– А я Глобальный Маськин, – смело ответил Маськин.

– Ну всё, тогда все должны быть Маськиными, – сказало Глобальное Потепление и пошло спать.

В мире сразу похолодало. И Плюшевый Медведь весело принялся играть в кубики, а Маськин на него умилялся.

Только охапочные коты возмущались – они опять не досмотрели какой-то свой особенно жаркий, глобальный сон.

Глава одиннадцатая

Маськин Почтовый Ящик

Сначала у Маськина был маленький невыразительный почтовый ящик, который стоял у самой дороги и был зелёного цвета. Маськин его любил, но однажды зимой злой трактор его поломал, и Маськин смастерил себе новый огромный почтовый ящик и покрасил его в бордовый цвет, написав на нём: «Маськин». Столбик, на котором стоял Почтовый Ящик, Маськин покрасил, как пограничный столб – красно-белыми наклонными полосами, и все проезжающие начали останавливаться и предъявлять Маськину документы, потому что думали, что это граница. Маськину даже пришлось повесить огромный плакат:

А поскольку движение по дороге, проходящей мимо Маськиного дома, шло в двух направлениях, то и с обратной стороны плаката Маськин приписал:

Вообще люди Земли так привыкли, что граница может нарисоваться в любом месте, что завидя любой полосатый столбик, послушно лезли за документами и снимали штаны для более вдумчивой проверки, не провозят ли они чего-нибудь, чего нельзя провозить за пределы полосатого столбика. До столбика – можно, а после столбика – только попробуй, сразу в «турму». В «турме» люди Земли сидеть не любили и поэтому все, как один, вставали в очередь со спущенными штанами перед любым полосатым столбиком.

Однажды инопланетяне с планеты Зюзя[1] решили захватить Землю, но посмотрели в свой инопланетный телескоп, а там все люди Земли стоят в очереди у полосатых столбиков со спущенными штанами. Инопланетяне решили, что это может быть заразно, и захватили другую планету, оставив Землю землянам. Земляне продолжали устанавливать новые границы, и очереди людей со спущенными штанами росли и множились. А лозунг «Туда не ходи!» стал всемирным лозунгом Земли, потому что как же ещё поддерживать порядок, если не держать большую часть человечества в очереди со спущенными штанами?

Вот поэтому поставленному Маськиным столбику никто не удивлялся, потому что большинство граждан были лояльно послушными и даже добровольно отказались от ношения подтяжек, чтобы быть лучше готовыми к поддержке национальной безопасности путём снятия штанов перед каждым полосатым столбом.

Маськин пояснительный плакат проблему практически решал, и ему приходилось всего только раза два или три в день помогать натягивать снятые по ошибке штаны проезжающим со слабым зрением или знающим не все буквы.

Вообще знание всех букв алфавита значительно облегчает чтение. Можно, конечно, читать, зная и не все буквы, – просто внимательно листать книжку, ища только знакомые буквы, и читать только их. Ну, например, Б, или В, или даже У, но в некоторых книгах смысл в результате такого чтения может ускользнуть от читателя, поэтому людей Земли формально пытались обучать всем буквам, хотя некоторые буквы землянам давались с трудом, но они не расстраивались и на анкетный вопрос «Умеете ли вы читать и писать?» смело ставили крестик, который некоторыми злопыхателями расшифровывался как буква «Ха», а более доброжелательными – как математический знак «плюс». Поскольку разросшаяся система школ обеспечила большинство населения знанием азбуки, люди стали писать друг другу письма, а почта стала их перевозить. Ведь написать письмо за границу гораздо легче, чем сначала два часа стоять в очереди со спущенными штанами в одну сторону, а потом ещё два часа в обратную, рискуя всё время угодить в «турму».

Маськин ездить за границу не любил и поэтому всегда следил, чтобы его Почтовый Ящик был готов к принятию писем. Вообще от внешнего вида вашего почтового ящика очень зависит то, какие вы письма и посылки получаете. Вот когда у Маськина был зелёный ящик, все письма были сплошная тоска зелёная, а как только появился у Маськина новый бордовый ящик, самый весёлый на всей дороге, так и стали приходить к нему всякие открытки из тропических стран, поздравления с ромашками, журналы с картинками и конфетки от Деда Мороза. Маськин удивлялся, как такое может быть, как цвет почтового ящика может влиять на отправителя. Маськин даже про это явление написал учёному Эйнштейнкину, и тот крепко запил из-за неразрешимости сего парадокса. Потом, опохмелившись раствором из быстрых нейтронов, Эйнштейнкин дал название этому явлению – «Парадокс Эйнштейнкина-Маськина», каким он и вошёл в современные учебники по квантовому почтоведению.

Маськин же не стал полагаться на теоретическую науку, а засел в кусты рядом с Почтовым Ящиком в то время, как к нему подъехал почтальон Благовесткин. Почтовый Ящик обрадовался и стал лизать почтальона в нос, махая столбиком, как хвостом. «Сидеть!» – строго, но по-доброму рявкнул почтальон, но Ящик успокаиваться и не собирался, он обнюхивал почтальонскую сумку, выхватывал самые весёлые открытки и тут же их глотал. Почтальон не сердился, а только похлопывал Маськин Почтовый Ящик по бордовому бочку и весело смеялся.

Когда почтальон уехал, Маськин пошёл выгуливать Почтовый Ящик, а потом смастерил ему будку и купил кость. 

Глава двенадцатая

Маськин и Мочалка

Аристократичность – это больше не дань происхождению, упитанной фамильности и худосочной изнеженности. Сейчас можно встретить аристократа в любом сословии: рабочих, крестьян и даже, представьте себе, мочалок, тюбиков с зубной пастой, маникюрных ножниц и особенно, разумеется, пудрениц. Я лично имел честь знать одну замечательную, исключительно воспитанную пудреницу, которая до сих пор проживает в потайном двухкомнатном кармашке Маськиной сумки и давно уже не используется Маськиным для того, чтобы пудрить нос, а исключительно для изящных бесед. Пудреницу Маськину представил Плюшевый Медведь как добрую старую знакомую бабушки Плюшевого Медведя, которая, в свою очередь, познакомилась с мудмуазель Пудреницей на международной выставке в Париже в 1937 году. Но поскольку одинокой, незамужней, хоть и весьма уже немолодой пудренице у молодого Плюшевого Медведя жить было неудобно, она благосклонно соизволила принять предложение поселиться в сумке Маськина, где ей были предоставлены скромные, но удобные апартаменты.

Мочалка Маськина тоже была аристократка, поэтому Маськин не решался пользоваться её услугами как мочалки и мылился мочалкой Плюшевого Медведя, который всё равно купался в пруду и по своей мочалке не сильно скучал. Хотя надо сказать, что Плюшевый Медведь когда-то настойчиво требовал у Маськина купить ему новую мочалку и даже устроил небольшую демонстрацию у Кремлёвской стены Маськиного дома, покрытой совершенно кремлёвским кирпичом, размахивая плакатом «Мочалку Медведю!» и громко провозглашая вслух озвученный плакат:

причём слово «мочалка» Плюшевый Медведь произносил жалобно и протяжно, вот так: «Моча-а-алку!»

Маськин сжалился и купил Плюшевому Медведю мочалку, после чего Плюшевый Медведь практически сразу потерял к ней всяческий интерес, потому что всё равно купался в пруду без мочалки.

Таким образом, освободившись от своих прямых служебных обязанностей, Мочалка Маськина передала свои полномочия по мытью Маськина своей молодой коллеге – мочалке Плюшевого Медведя, а сама занялась поэзией.

чувственно декламировала Мочалка, задумчиво вздыхала и смотрела в окно ванной комнаты, куря длинную дамскую сигарету в не менее длинном янтарном мундштуке.

Несмотря на избыток свободного времени и опрятную ванную комнату Маськина, с каждым днём грусть Мочалки возрастала. У неё начала кружиться голова; непреодолимой силой тянула её бескомпромиссная земная гравитация своими равнодушными объятиями; она прибавляла в весе и уже два раза падала на пол вместе с крючком, на котором висела. Маськин начал беспокоиться – уж здорова ли его Мочалка. Он даже возил её к знаменитому психологу-неофрейдопердисту по фамилии Грободубов, который был мавр по убеждениям и проповедовал идею, что не нужно держать в себе того, что можно выпустить из себя, за что и был причислен к славному направлению психологии – неофрейдопердизму.

У психолога Мочалка только стонала и пускала мыльные пузыри. Доктор Грободубов, жизнерадостный по долгу службы, предложил Мочалке путешествовать, но она возразила, стихотворно причитая:

– А вы их пробовали, воды этих рек? – горячился по долгу службы Грободубов.

Супруга Грободубова была туристическим агентом, и по странному совпадению все пациенты Грободубова начинали свою терапию с кругосветного путешествия с профилактическим залётом на Луну. Лунные ландшафты, по мнению Грободубова, были чрезвычайно жизнеутверждающи.

Мочалка пыталась поведать Грободубову о своём сухом несчастном детстве в промтоварном магазине, в котором она провела полтора безрадостных года без капельки мыла, чувствуя себя отверженной, ещё даже не начав жить. Однако Грободубов про детство слушать не хотел и, если уж пациентка не желала немедленно отправиться в туристическую контору его жены, настаивал, чтобы она хотя бы приобрела настольное пособие по неофрейдопердологии, которое Грободубов, надо отдать ему должное, распространял среди своих пациентов совершенно не по спекулятивной цене.

Мочалка не купила пособие, покинула психолога и просто решила, что смертельно больна. Она видела по телевизору в сериале Sponge Bob – Square Pants («Мочалка Боб – Квадратные Штаны»), что у мочалок всё, как у людей: есть штаны, мозги, муки.

Маськин решил отвлечь Мочалку от грустных дум, покупал ей цветы и однажды, когда она трагически заявила: «У меня нет и не может быть детей… мне не для кого жить…», Маськин решил завести домашнее животное, чтобы ей было, о ком заботиться. Так в доме Маськина появилась муха по имени Карапуз, за которой Мочалка, однако, ухаживать не стала, и Карапуз рос уличной мухой, всем досаждал, засиживая предметы первой необходимости, и в конце концов был отослан в реабилитационную клинику, поскольку был замечен за курением зелёного чая, который для мух является мощным афродизиаком.

Итак, Мочалка снова осталась одна. Её стихи становились всё грустнее, появились головные боли, сон стал беспокойным, мучала сухость во всём теле, и (о Боже!) из Маськиной Мочалки даже стали сыпаться куски.

Маськин, услышав это стихотворение, срочно намылил Мочалку, но Мочалка отплёвывалась и кричала, что ей не нужно мыла материального, что ей нужно мыло духовное и что Маськин ничего не смыслит в её пропащей мочальей душе. Маськин так испугался за здоровье Мочалки, что помог ей одеться в её любимую вуаль, сделанную из туалетной бумаги, без которой она никогда не выходила из ванной комнаты, и, погрузив в Маськину Машину, с криками «Пиу! Пиу! Пиу!» срочно отвёз в Квебекестан к доктору Изморову, который сделал Маськиной Мочалке сканирование мочалки с введением контрастного шампуня в общую мочалочную артерию. Мочалка была признана больной Общей Мочалочной Недостаточностью (ОМН), и ей запретили писать стихи, отчего она сразу попросила послать за священником.

Вы не знаете, но мочалки очень религиозны. Они верят, что название их рода произошло от фразы «Что есть мочи алкать» и приписывалось к одному из высказываний их мессии Мойдодыра, чьё второе пришествие ожидалось каждый банный день из папиной и маминой спальни. Изображался Мойдодыр кривоногим и, как известно, считался «Умывальников начальник и мочалок командир».

Судьба Маськиной Мочалки решилась к утру следующего дня, когда она, исповедовавшись в одном не очень серьёзном банном грехе, приготовилась отправиться в мир иной, где чистота является не вынужденной необходимостью, а само собой свершившимся фактом. К счастью, в это утро Маськин заметил, что Плюшевый Медведь у него совсем залежался и стал какой-то несвежий. Плюшевый Медведь не спорил – взял свою мочалку, которой умывался Маськин, и долго плескался с ней в пруду. А Маськин, совершенно позабыв о том ужасающем положении, в котором находится его Мочалка, схватил её сонную с крючка, решительно намылил и использовал по назначению.

С тех пор Маськина Мочалка не болела. 

Глава тринадцатая

Маськин и Рыночная Экономика

Как– то Маськин пошёл на базар. Смотрит, а на базаре вывеска переменилась -теперь он стал называться «Рынок», а базарная торговка по фамилии Шантрапыжкина, которая всегда обсчитывала Маськина, продавая ему орехи для Плюшевого Медведя, ровно на полтора ореха, стала именоваться не Базарной Торговкой, а Рыночной Экономикой, и попыталась теперь обсчитать Маськина сразу на три ореха.

Маськин, конечно, понимал необходимость развития общества от натурального хозяйства со свежим маслом и молоком к более развитому ненатуральному с молоком из порошка и с маслом из нефтепродуктов, но всё же возвращаться домой, недосчитавшись трёх орехов, Маськин не мог, потому что всегда покупал как раз эти самые три ореха. А когда приносил Плюшевому Медведю только полтора, сочинял, что съел полтора по дороге, чтобы Плюшевый Медведь не расстраивался.

Плюшевый Медведь у Маськина был идеалист с практическим уклоном. Он наивно полагал, что если платишь за три ореха, то и получить ты должен именно три ореха, а не два с половиной, не один с тремя четвертями и даже не один с четвертью, как это случалось в некоторых странах, где Маськин поэтому и не жил.

Плюшевый Медведь вообще однажды перечитал на голодный желудок Жан-Жака Руссо в вольном переводе на новый русский язык с надписью на обложке: «Как нас государство разводит и как с ним поступать по понятиям», с подзаголовком маленькими буквами: «Пособие для лохов среднего достатка», и с тех пор вообще стал строго относиться к вопросам взаимоотношений отдельно взятого Плюшевого Медведя с государством. А тут тебе такая оказия… Вместо трёх орехов дают одну фигу, а Плюшевый Медведь фиг не любил.

– На фига мне фига? – говорил Плюшевый Медведь. – Я люблю орехи!

Маськин не растерялся и говорит Рыночной Экономике:

– Вы уверены, гражданка Шантрапыжкина, что у граждан нужно отбирать большую часть орехов и выдавать им взамен фигу?

– Безусловно, – ответила Рыночная Экономика. – Вы знаете, сколько средств ушло на то, чтобы поменять вывеску «Базар» на «Рынок»? Вы же культурный член нашего общества и понимаете, что потребление орехов не является базисной потребностью Плюшевого Медведя по шкале потребностей плюшевых медведей американского социолога Маслобойкина. Вот поэтому приобретение орехов облагается стопроцентным налогом с выдачей частичной компенсации в виде фиги при условии правильного заполнения бланка Ф.И.Г.А. 221 дробь 2. Например, на кашу для Плюшевого Медведя, которая является базисной потребностью, налог составляет всего одну ложку на каждые две съеденные.

Маськин сказал:

– Так это ж разбой какой-то получается. Плюшевый Медведь у меня и так Руссо из лап не выпускает и каждый раз показывает язык, когда по небу пролетает сборщик податей – ворон Самкоглавов.

– В этом и состоит глубинный смысл развития капиталистической экономики, чтобы все кругом забыли, что она капиталистическая, – затараторила гражданка Шантрапыжкина, – и чтобы любой житель страны твёрдо себе знал, что как бы он ни вертелся, всё равно перед сборщиком податей вороном Самкоглавовым виноват окажется. А поэтому скромнее надо. Номинально я ведь вам не отказываюсь продавать орехи, а то, что фактически выдаю вам фигу, есть историческая необходимость развития современного орехораспределения.

– Мне кажется, что это несправедливо, – сказал Маськин.

– Вы что, – возмутилась Рыночная Экономика, – я вам какая-нибудь Базарная Торговка? Я ведь тоже беспокоюсь, что в Афике фифапопы не докушивают.

Маськин тоже возмутился:

– А мы уже давно фифапопу помогаем. Шушутка ему каждый месяц отсылает вкусную булочку.

– Булочки мало, – заявила гражданка Шантрапыжкина. – Вот мы каждый месяц на недоданные Плюшевому Медведю орехи посылаем в Фифапопию пятьдесят тысяч тёплых меховых варежек и столько же валенок.

– А зачем фифапопам валенки? – возмутился Маськин. – Они же в Афике! А в Афике – жарко!

– Вот тут-то вы, гражданин Маськин, своё непонимание глобальной экономики и обнаружили. Слушайте, объясняю один раз. У фифапопов жарко, так? Значит, валенок у них нет, так? Значит, у них дефицит валенок, так? Мы, поставляя им валенки, этот дефицит уничтожаем и тем самым балансируем фифапопскую экономику. Понятно?

– Нет, не понятно! – ещё больше возмутился Маськин. – На кой фифапопам валенки?!

– Так, делаю пояснение для особо вдумчивых, – процедила Рыночная Экономика. – Фифапопы продают валенки нашим эскимосам, эскимосы за это посылают им пустые бутылки из-под огненной воды, которую мы им же и поставляем на отобранные у вас же орехи. Фифапопы наполняют бутылки из-под огненной воды зажигательной смесью и борются с соседними попофипами за свободу и независимость Фифапопии от погодных условий и жаркого климата. Теперь поняли?

– Нет, не понял, – насупился Маськин.

– Ну что ж, это неудивительно, – вздохнула Рыночная Экономика. – Глобальный рынок – это вам не местный базар. Вам, гражданин Маськин, и не нужно беспокоиться. Для этого есть специалисты, как я, например, или сборщик податей ворон Самкоглавов. Вы, главное, берите свою фигу и проходите, не задерживайте движение. Вы ведь не в какой-нибудь Фифапопии проживаете, а в развитой Западной Сумасбродии. А то, что булочку фифапопу посылаете, это вы молодец. За это вам отдельное человеческое спасибо от лица фифапопов всех стран и народов.

Маськин взял фигу и, уходя, больно щипнул Рыночную Экономику за её по-базарному отъетый зад.

– Ой! Вы чего щипаетесь?! – захихикала гражданка Шантрапыжкина и очень оживилась.

– Да так, – хитро сказал Маськин, – профилактика застойных процессов.

– А вы это грамотно делаете, – зауважала Рыночная Экономика и стала по-деловитому сама себя щипать, пока Маськин не скрылся из виду.

Убедившись, что Маськин ушёл, Рыночная Экономика незаметно сама для себя съела большую часть орехов, недоданную Плюшевому Медведю, и, вздохнув, задумалась о разговоре с Маськиным, усевшись глобальной задницей на опустевший прилавок. Из-за этого в Фифапопии недополучили варежек и валенок. Эскимосы остались с избытком пустых бутылок и стали забавляться тем, что засовывали в них записки «Спасите-помогите!» и бросали их в море. К ним стали приезжать спасатели, а когда видели, что это эскимосы забавляются, очень над этой шуткой смеялись и оставались с ними пить огненную воду, отчего, разумеется, в Фифапопии началась нехватка бутылок с зажигательной смесью и конфликт с Попофипией как-то поутих, что позволило маленькому фифапопу спокойно съесть Шушуткину булочку, не уворачиваясь при этом от осколков бутылок с зажигательной смесью. Дожевав булочку, фифапоп вдруг с изумлением почувствовал, что в связи с затишьем у него в организме появилось что-то, чего раньше у него не появлялось. Сначала фифапоп подумал, что это изжога. Но потом, проанализировав это ощущение, он понял, что это не изжога, потому что то, что он ощутил, было где-то выше, и он, неуклюже ощупав голову, понял, что это была мысль. Мысль сказала:

– А что, если тебе взять и посадить зерно? Из него можно будет сделать булочку и тогда, вместе с Шушуткиной, у тебя будет две булочки.

Фифапоп свободно считал до двух, и эта мысль ему понравилась…

А Маськин, вернувшись домой, твёрдо решил посадить ореховый куст и на рынок больше не ходить.

Глава четырнадцатая

Маськин и Маськин Невроз

Была тёмная, тёмная ночь. В Маськином доме не спали только большие дедушкины часы, потому что обычно они спали днём, а ходили и били исключительно ночью. Всё было тихо. Охапочные коты мерно храпели в унисон, и только Маськин Левый тапок спал неспокойно, подёргивая стелькой, изредка бормоча: «…всё поделить…». Маськины дедушкины часы ходили тихо по дому, изредка лакомясь сметаной и творожком из Маськиного холодильника.

Вы разве не знаете, что часам нужны свежие молочные продукты? Без них они начинают бить невпопад всех, кто попадётся под маятник, а с молочными продуктами они ведут себя поспокойнее.

Доев сметану, дедушкины часы посмотрели на электронный дисплей микроволновой печки, который показывал электронное время, и чертыхнулись: «Уже двадцать минут четвёртого, а мы ещё три не пробили. Вот старость не радость, тик-так…» Маськины дедушкины часы были настолько стары, что сами время отсчитывать разучились, да и зачем, если есть микроволновая печка с электронными часами, которые дедушкины часы презирали, но время всё равно постоянно подсматривали. Дедушкины часы тяжёлой походкой прошли на своё место в столовую, на ходу вытирая салфеткой циферблат, до сих пор испачканный в сметане.