ПРОЛОГ

Афганистан, июнь 1875 года

На расстоянии двадцати миль от Кабула мисс Люсинда Ларкин окончательно поняла, что органически не выносит верблюдов. Их мерзкий запах, отвратительный нрав и покачивающуюся походку, казалось, имевшую лишь одну цель — вызывать тошноту даже у самых выносливых английских желудков. Судя по скорости, с какой двигался караван, понадобится не меньше двух дней, чтобы добраться до древнего укрепленного города Джелалабада.

Люси сомневалась, что выдержит еще сорок восемь часов столь тесного общения со своим верблюдом. Они с Вельзевулом каких-нибудь пять часов вместе, а горло от грязи и пыли дерет, не говоря уже о филейных частях, всячески выражающих свой протест против подобного грубого обращения.

Теперь ей стали понятны злорадные насмешливые искорки в глазах эмира, когда он предложил британской торговой делегации заменить усталых лошадей на сильных и сытых верблюдов. Положение эмира Шерали в Афганистане было крайне шатким, он держался на троне исключительно благодаря английскому правительству; однако Люси подозревала, что честное обращение с союзниками не самая отличительная черта правителя. Люси готова была голову дать на отсечение, что эти его верблюды захромают все, как один, еще до того, как торговая делегация доберется до британской Индии.

В отличие от ее дорогого отца, который, без сомнения, и в самом дьяволе отыскал бы достоинства, Люси смотрела на окружающий мир с неподобающим для молодой девушки оттенком цинизма. По мнению леди Маргарет, ее мачехи, подобное отношение к жизни шло одним из первых пунктов в длинном списке причин, из-за которых Люси в двадцать один год все еще была не замужем.

— Моя дорогая Люси, — повторяла с многострадальным вздохом леди Маргарет. — Английские леди должны не замечать маленьких слабостей своих друзей, особенно мужского пола. Будьте так добры, запомните, что леди не должна быть остроумной, особенно за обеденным столом.

«Интересно, — подумала Люси, — неужели только собственный цинизм заставил ее отнестись к приторному гостеприимству эмира с таким сомнением. Советники отца, люди весьма многоопытные в восточных делах, пришли в восторг, когда Шерали безропотно подписал торговое соглашение. Они не видели ничего подозрительного в желании эмира угодить английским гостям. Только одна Люси не верила всем этим кланяющимся слугам и улыбающимся чиновникам, за их слащавыми физиономиями ей чудилось предательство. Чувство недоверия не исчезло и продолжало расти даже после того, как делегация покинула Кабул, осыпаемая лепестками роз и наилучшими пожеланиями. Коварный старый эмир что-то замыслил, девушка была в этом уверена. Хорошо бы, если бы злой умысел заключался лишь в том, что норовистых лошадей заменили шелудивыми верблюдами.

Ее верблюд громко рыгнул, потом наклонил голову и принялся жевать собственное колено, не обращая ни малейшего внимания на шедших позади собратьев, в рядах которых его поведение вызвало некоторое смятение. С похвальным самообладанием Люси преодолела порыв высказать этой скотине все, что она думает о его нраве и о его хозяине, а также свои предположения о его будущем. Минуты через две-три, под аккомпанемент негодующих криков погонщиков, ей удалось убедить Вельзевула в том, что ему надо идти вперед спокойным размеренным шагом подобно его собратьям. Раздраженная, обливающаяся потом Люси недоумевала, почему, черт побери, она не осталась дома и не сидит сейчас с вышиванием в руках на мягком диване, как любая уважающая себя английская леди. Ответ ей, конечно же, был известен — все дело было в отце.

Словно услышав ее мысли, сэр Питер Ларкин, глава торговой делегации, величественно подъехал к Люси на верблюде.

— Дорогая, подошло время завтрака, — обратился он к дочери, улыбаясь.

— Благодарю Бога за эту милость!

Глаза сэра Питера весело сверкнули.

— Неужели моя бесстрашная Люси вынуждена признать, что не в силах укротить этого скакуна?

— Верблюд — не лошадь, — сердито ответила она. — Это орудие жесточайшей пытки, которую придумал изощренный восточный ум, чтобы терзать наивных, доверчивых европейцев.

Сэр Питер рассмеялся.

— Ах, Люси, солнышко мое, забудь на время о своем верблюде. Вдохни свежий воздух, погляди на эти горы и их сверкающие от снега вершины! Послушай, как мелодично журчит речушка, бегущая по склону! Можно ли обращать внимание на незначительные неудобства, когда вокруг нас подобное великолепие?

— Дорогой папочка, еще как можно!

Он только усмехнулся в ответ, потом сложил руки ковшиком и на чудовищном пушту громко приказал остановиться.

Хотя погонщики верблюдов славились столь же сварливым нравом, что и их подопечные, безмерное отцовское обаяние, как всегда, сработало: погонщики немедленно принялись за решение трудной и неблагодарной задачи — заставить верблюдов остановиться и встать на колени, дабы пассажиры могли сойти на землю.

Люси с нежностью наблюдала, как ее крупный, рослый отец слезает с верблюда. К горлу у нее подкатил комок, когда она увидела, как отец с поспешностью начал предлагать помощь своим спутникам — переводчикам, проводникам и многочисленным прихлебателям делегации.

«Отец такой хороший, — подумала Люси, — такой добрый». Преуспевающие промышленники во всеуслышание трезвонят о своем служении обществу, но сэр Питер никогда не тратил время на рассказы о собственной щедрости. Просто четыре года назад он продал свое весьма солидное и доходное дело и отправился в Индию. С тех пор половину своего времени он занимался строительством школ и больниц в отдаленных пограничных районах. Люси восхищалась энергией и деловитостью сэра Питера и очень его любила.

Под двумя наскоро сооруженными навесами слуги раскладывали провизию для завтрака. Не обращая внимания на враждебно глядящего на него верблюда, сэр Питер протянул руки и помог Люси, у которой затекли ноги, спуститься на землю. И вовремя: она спрыгнула как раз в тот момент, когда Вельзевул вознамерился злобно цапнуть кусок нижней юбки из-под взметнувшейся амазонки.

— Ага, не вышло, глупая скотина, — мстительно прошипела Люси.

Вельзевул разочарованно прикрыл глаза, рыгнул и вновь принялся жевать свое колено.

Сэр Питер рассеянно похлопал верблюда по горбу, чудом избежав угрозы быть укушенным за руку.

— Знаешь, больше, чем есть, я хочу смыть с себя всю пыль, а ты? — спросил он дочь.

— Ты прав, отец. — Люси поднесла к глазам руку, чтобы защититься от ослепительного солнца. — А куда делись все погонщики?

— Тоже завтракают. Они, наверное, боятся, что мы их заставим работать, если они попадутся нам на глаза. Смотри, Махмуд уже стоит у ручья наготове с мылом и полотенцами. Как всегда, предвосхитил наши желания.

Прервав беседу, они неторопливо пошли к ручью. Смыв с лица и рук липкую пыль, Люси почувствовала себя человеком.

Она отдала слуге полотенце и с лукавой улыбкой обратилась к отцу:

— Ну, теперь, на расстоянии тридцати ярдов от Вельзевула, я готова признать, что горы и впрямь великолепны. Я буду вспоминать эту чудную картину, когда мы вернемся в Пенджаб.

— Правда? Значит, тебе понравилось путешествие в Кабул?

— Конечно! Папа, неужели ты принял всерьез мое хныканье? Да я бы ни за что на свете не отказалась от этого путешествия.

— Сказать по правде, совесть меня немного мучила. Твоя мама неоднократно меня предупреждала, что это неподходящая поездка для молодой леди. Ну да, афганцы не испытывают особого почтения к женщинам — неважно, своим или чужим.

— Матушка не любит путешествовать, — сдержанно заметила Люси.

Сэр Питер помедлил с ответом.

— Ты совершенно права. Понимаешь, ей противопоказан этот климат. Она хотела бы вернуться в Англию, да и твоя сестра тоже.

Люси едва сдержалась, чтобы не фыркнуть. Леди Маргарет, дочь графа, никогда не скрывала своего отвращения к полной ограничений жизни в колониальной Индии, так что Люси слова отца ничуть не удивили.

— А как же школа, которую ты строишь в Гуйрате? — спросила она, осторожно подбирая слова. — И что будет с новым медицинским кабинетом в Лахоре?

— Мама справедливо говорит, что незаменимых людей нет. Кто угодно может завершить эти проекты. Кроме того, Пенелопе скоро исполнится восемнадцать, и она права в своем желании вращаться в более цивилизованном обществе, чем то, которое может ей предоставить Лахор.

Итак, мачеха и сестрица скучают. Ничего удивительного: в жизни их интересуют лишь модные туалеты да сплетни про высший лондонский свет. Люси подавила приступ злости. Все бесполезно. Нужно быть реалисткой. Раз мачехе взбрело в голову, что пришло время уезжать из Индии, значит, всей семье надо покорно паковать чемоданы. Добродушному сэру Питеру никогда не удавалось выдержать натиск жены, ее решительный напор не оставлял надежды на пощаду.

Люси быстро отвернулась — ей не хотелось, чтобы отец прочел на ее лице эти горькие мысли. У него хватало собственных проблем и без этих обид. Жена и падчерица — тяжелое бремя, куда уж больше.

«Тра-та-та-та-та», — вдруг донеслось со стороны гор, резко разорвав тишину. Люси зажала уши, обернулась и увидела, как отец упал на колени. Руками он держался за живот, словно его вдруг скрутил сильный приступ боли. Люси с ужасом уставилась на густую красную жидкость, текущую у него между пальцев.

— Папа, что это? — Она упала на песок рядом с ним и начала громко звать Махмуда, не замечая выстрелов и криков, доносившихся из лагеря. Слезы лились по ее щекам, хотя разум отказывался осознавать, что произошло нечто ужасное.

— Папа, что случилось? — продолжала шепотом спрашивать Люси, прижимая к себе его обмякшее тело.

— Наклони… голову… ниже. В меня стреляли.

— Стреляли? — потрясенно повторила она. — Нет, в тебя не могли стрелять. В тебя не должны стрелять. Это всего лишь гром. Это должен быть гром.

Сэр Питер закрыл глаза.

— Махмуд! — завопила Люси, перекрывая грохот и крики. Она яростно рванула пуговицы дорожного пиджака отца. — Немедленно принеси аптечку сагиба!

Отец открыл глаза. С видимым усилием он коснулся ее лица окровавленными пальцами.

— Благослови тебя Боже, Люси. Я… люблю… тебя.

— Нет! — Ужас захлестнул девушку, она отказывалась верить в происходящее. — Папа, ты не можешь умереть!

Упав на бездыханное тело, она в отчаянии гладила отца по щекам, теребила за руки.

— Господи, где же слуги? Почему никто не придет помочь мне?

Как бы в ответ на ее вопросы, крики стали постепенно затихать, выстрелы прекратились. Стоны умирающих сменились бряцанием сбруи — это перепуганные верблюды и навьюченные мулы старались освободиться от пут.

Люси подняла голову и огляделась. Трупы. Везде трупы. И кровь. С какой-то странной отрешенностью она отметила про себя, что погонщики верблюдов вернулись обратно. Вылезли из-за огромных валунов, куда спрятались, явно заранее предупрежденные о нападении. Эмир с самого начала планировал покушение. Она была права, подозревая его в измене.

Внезапно Люси осознала весь кошмар случившегося, и неестественная апатия сменилась жгучей яростью. Люси отметила про себя, что в лагерь вошел отряд всадников. Всадники спешились и приблизились к телам англичан. Они начали методично снимать с убитых все, что пришлось им по вкусу. Мародеры были афганцами. Люси вдруг отчетливо поняла, что она должна немедленно сделать главное: похоронить отца. Эмалированным тазиком, в котором Махмуд обычно подавал воду для умывания, Люси исступленно начала копать в песке яму.

Она ни на что не обращала внимания и не прервала своей работы, даже когда несколько афганцев окружили ее и стали горячо спорить, как с ней поступить. Собрав последние силы, девушка подтащила тело отца к вырытой яме и осторожно положила его лицом вниз — теперь стервятникам будет не так-то легко добраться до глаз. Потом стала сыпать песок на окровавленную спину.

Когда окровавленный дипломатический мундир отца был уже не виден под песком, гнев ее иссяк: казалось, он вместе с песчинками просыпался между пальцами. Люси чувствовала себя полностью опустошенной; она с отсутствующим видом опустилась на песок возле могильного холма и обхватила колени руками.

Английская леди никогда не устраивает сцен. Мачеха сейчас была бы ею довольна.

Афганцы приблизились к ней, угрожающе размахивая руками. Люси лишь поправила юбку, так, чтобы не было видно пряжек ее туфель.

Английская леди никогда не демонстрирует свои лодыжки. Люси нахмурила брови. Почему это леди не должна показывать лодыжки? Забыла.

Она не сопротивлялась, когда один из мужчин грубо поднял ее и перекинул через плечо. От него пахло потом, чесноком и убийством, но она не доставила ему удовольствия и не закричала, не стала молить о пощаде.

Английская леди не разговаривает с туземцами, даже под страхом смерти.

Неужели мачеха такое говорила? Слишком уж нелепые слова, даже для мачехи.

Мужчина подошел к лошади и осторожно перекинул девушку через седло.

Мисс Люсинда Ларкин пораженно заморгала. У нее перед глазами были крутые, покрытые пеной бока гнедого жеребца, еще недавно принадлежавшего ее отцу.

К горлу зловеще подступила тошнота, и Люси почувствовала, как быстро и неудержимо в ней зреет самая настоящая истерика. Закрыв глаза, она прибегла к средству, которым при крайней необходимости пользуется любая уважающая себя английская леди.

Она потеряла сознание.

1

Афганистан, деревня Кувар, май 1877 года

Люси прополоскала в ледяной воде черное покрывало и положила его в корзину поверх только что выстиранных красных штанов и халата. Прошло шесть суровых зимних месяцев с тех пор, как она в последний раз стирала одежду, и теперь девушка с большим удовольствием смотрела на пахнущее свежестью белье. Иногда ей казалось, что самое худшее в доле рабыни Хасим-хана — это постоянно ходить грязной.

Она вытерла руки о край потрепанного халата, почти не обратив внимания на боль, которую доставляло израненным рукам прикосновение к грубой шерстяной ткани. За последние два года Люси узнала, что боль всегда относительна и ее можно научиться не замечать.

Солнце приятно согревало плечи и спину, сейчас оно не было таким яростным и палящим, как в разгар лета. Люси села на берегу ручья, опустила ноги в воду и стала наблюдать, как растаявший снег вспенивается и искрится вокруг ее щиколоток. Когда ноги онемели от холода, девушка встала и потянулась, расправляя затекшие мускулы. Ее тело никак не желало приспосабливаться к новой позе — сидению на корточках или на коленях. Подтянув широкие шаровары, Люси попыталась представить, каково это — сидеть в удобном мягком кресле, но воображение отказывалось подчиняться. Разум не желал воскрешать в памяти мысли об удобствах и комфорте.

Люси передернула плечами, рассердившись на себя. К чему тратить время на пустые мечтания? Удостоверившись, что чадра опущена достаточно низко, как предписывают местные приличия, Люси натянула другой конец чадры на нижнюю часть лица и крепко сжала зубами. Потом с легкостью (двухлетняя практика чего-нибудь да стоила) водрузила огромную корзину с бельем на голову. «Если бы только мачеха это видела», — насмешливо подумала девушка. Слова леди Маргарет о том, что леди всегда должна держать голову высоко, а плечи — прямо, приобретали сейчас совсем иной смысл.

Люси шагала по каменистой тропинке к деревне, ступни утопали в пыли, земля была уже совсем теплой. Странно, для этого времени года слишком уж сухо. Если лето закончится засухой — без сомнения, виноватой окажется Люси, она же несла ответственность за заморозки и тяжелую холодную зиму. Чем больше проходило времени, тем труднее было оставаться живой и невредимой.

Люси научилась распознавать почти неуловимые оттенки в настроении своих тюремщиков, поэтому, едва войдя в деревню, она поняла, что за время ее отсутствия произошло нечто весьма важное. Может, верблюд укусил хозяина или у кого-то родилась двойня.

Какой-то мальчишка, слишком маленький, чтобы понимать глупость совершаемого им поступка, потянул Люси за край чадры и начал на своем детском языке рассказывать ей новость, пока его старшая сестра не оттащила ребенка прочь, громко ругаясь. Голос ее дрожал от страха.

Люси шла, не отрывая глаз от земли. Она не посмела сказать мальчику что-нибудь ласковое, не посмела даже взглянуть на малыша — ведь если он заболеет и умрет (а в деревне из-за ужасающих условий жизни это случалось довольно часто), лишь она одна будет во всем виновата.

В другие времена Люси посмеялась бы над подобными глупостями, но сейчас ей было не до веселья. Печальное это занятие — быть злым джинном. Внезапно окружающий мир потерял четкие очертания. Люси потерла глаза и в изумлении уставилась на свои пальцы. Почему они мокрые? Она снова поднесла руку к лицу и ощутила на щеках влагу. «Господи Боже, — подумала она, — я плачу».

Сердясь на себя за проявление слабости, Люси резко смахнула слезы и ускорила шаг. Скоро она подошла к белым кирпичным воротам ханского дворца. Мириам придет в ярость, что Люси потратила так много времени на совершенно никому не нужное занятие, а девушка не могла себе позволить ссориться со старухой. И не только потому, что Мириам была главной хозяйкой всех рабынь Хасим-хана. Старуха принадлежала к тем немногим, кто не боялся «волшебной силы» Люси.

Большинство жителей деревни считали девушку джинном, любовницей самого Сатаны. Иначе как бы она могла убить троих мужчин, братьев Великого хана, не оставив на их теле ни единой царапины? И разве не из-за этой девицы две последние зимы были такие холодные, что овец погибло вдвое больше против обычного, а вся деревня голодала и была отрезана от соседей?

Мириам же посмеивалась над подобными предположениями. По ее мнению, Люси была обычной тупоумной чужестранкой со слабым телом, уродливым лицом и таким маленьким носом, что он казался искалеченным. Кроме того, каждому известно, что джинны никогда не являются в обличье женщины. Неужели джинну придет в голову такая нелепость, если он может преобразиться в мужчину?

Споры между сторонниками этих двух мнений вспыхивали с новым ожесточением, стоило только на деревню обрушиться какой-нибудь напасти. Люси же изо всех сил старалась, чтобы враждующие стороны не пришли к соглашению. Она знала: если жители деревни единодушно придут к решению, что она — джинн, которого следует замуровать в пещере высоко в горах, Хасим-хан и пальцем не пошевелит ради ее спасения. Хан намеревался пользоваться ею лишь до тех пор, пока это не вызывает недовольства у деревенских старейшин, а в случае конфликта пожертвовал бы девушкой не задумываясь. Он заманил в засаду и убил тридцать человек — членов британской торговой делегации — ради нескольких лошадей и золотых побрякушек от эмира Шерали. Так неужели для него может иметь хоть какую-то ценность жизнь обыкновенной рабыни?

Люси отогнала прочь эти тревожные мысли и поспешила к воротам, ведущим к обветшалому дворцу. В жизни рабыни было одно благо: времени для праздных мыслей и тревог совсем не оставалось. Она обогнула обшарпанную западную стену здания и вошла в закуток, расположенный за помещением для рабынь.

Увидев, что Мириам сидит в тени навеса и пьет свой любимый зеленый чай с плотными шариками из соленого творога, Люси похолодела. Она быстро поставила корзину с бельем на пол и низко поклонилась.

— Мир тебе, о Достопочтеннейшая Прислужница Великого хана, — пробормотала она на пушту.

Мириам несколько раз, шумно хлюпая, отхлебнула из чашки, прежде чем обратить внимание на девушку.

— Ну, ты наконец соизволила вернуться.

— Слушаю и повинуюсь, Достопочтеннейшая. Что прикажешь?

— Уф! Больше всего я желала бы, чтобы ты убралась отсюда и вернулась к себе домой, на родину Пожирателей Свиного Сала. Ты не стоишь того, чтобы переводить на тебя плов.

Мириам выплевывала оскорбления со своей обычной яростью, но Люси уловила в тоне старшей прислужницы некоторую неуверенность. Девушке хотелось поднять глаза и рассмотреть выражение лица старухи, но подобное нарушение этикета могло бы обернуться немедленной поркой. Поэтому Люси подавила искушение и склонила голову еще ниже. Два года рабства научили ее, что гордость — это роскошь, которую могут позволить себе только свободные женщины.

— Да подскажет мне Аллах, как угодить Достопочтеннейшей Прислужнице…

— Ладно, хватит, — нетерпеливо оборвала Мириам. Она порылась в рукаве своего халата и вытащила весьма ценную вещь — кусок мыла из бараньего жира. — Вот, — сказала она. — Возьми это, пойди внутрь и прими ванну. Карима разогрела тебе воду.

У Люси внутри все сжалось от ужаса. До этого ей позволяли принимать ванну и пользоваться мылом лишь дважды, и в обоих случаях это заканчивалось катастрофой и смертью.

— В-ванну, Великолепнейшая Дочь Афганистана? С мылом? П-почему мне позволено принять ванну?

— Хан, да будут благословенны его голова и очи, приказал привести тебя к нему. И это все, что тебе нужно знать. Иди мойся, а потом я принесу тебе другую одежду.

Люси прерывисто выдохнула:

— Хан, да снизойдет на него благословение, так щедр к ничтожной рабыне.

Мириам пробормотала что-то неразборчивое и лениво влепила Люси затрещину.

— Перестань болтать и поторапливайся, — приказала она. — Карима ждет.

Карима не только разогрела три медных чана с водой, но и постелила Люси под ноги грубый коврик, принесла чистое полотенце и маленький флакон розового масла. Люси смотрела на все эти роскошества, и волнение ее все усиливалось.

— Если ты дашь мне мыло, я помою твои волосы, — сказала Карима, явно делая над собой усилие. Служанки не отличались храбростью Мириам и предпочитали не оставаться с Люси наедине. Джинн она или просто невежественная чужеземка — ее общества следовало избегать.

Люси протянула ей мыло, машинально пробормотав слова благодарности. «Почему? — лихорадочно стучало у нее в голове. — Почему Хасим-хан снова хочет ее видеть? Уж, конечно, не для того, чтобы уложить в свою кровать. Он никогда не скрывал, что находит ее бледное тело и вьющиеся волосы отвратительными. Кроме того, ей двадцать три года, она просто старуха. Если он не пожелал ее два года назад, когда кожа ее была еще мягкой, а тело от хорошей пищи имело округлые формы, то зачем она понадобилась ему сейчас, с обветренной загрубевшей кожей и высохшим телом?»

Страх ледяным жестким комком угнездился где-то в низу живота. Если не в его постель, то почти наверняка — в чью-то еще. Хан, как любой уважающий себя афганец, и в мыслях не допускает, что женщина может понадобиться для чего-то иного. Даже на деревенских праздниках танцевали и пели всегда только юноши, переодетые в женское платье.

Но кому же хан собирается ее подложить? Братьев у него не осталось, старшему сыну лет тринадцать-четырнадцать — он еще слишком молод, чтобы представлять угрозу для Хасим-хана.

Итак, кого же он собрался убить на этот раз?

Люси приветствовала своего господина, распростершись на выложенном плиткой полу и поцеловав носок его узорчатой туфли. Он занес ногу, словно раздумывая, пнуть рабыню или нет, потом ворчливо приказал ей встать. Люси осторожно поднялась, следя за тем, чтобы спина оставалась склоненной, а глаза опущенными. Хан любил, чтобы приближенные пресмыкались в его присутствии.

Хасим-хан рыгнул и поскреб свой живот. В этот момент он как две капли воды был похож на Вельзевула — верблюда Люси. Потом хан несколько минут развлекался тем, что давил на себе блох. Угомонившись, он откинулся в кресле и громко провозгласил:

— Чужестранка может сесть.

Люси решила, что она ослышалась, но в ту же секунду перед ней появился слуга, держа в руках маленький стул. Девушка робко села, ожидая в любой момент услышать рык Хасим-хана, приказывающего стражникам перерезать ей горло за невероятную наглость.

Хан оглядел ее сгорбленную фигуру с нескрываемым одобрением и хихикнул.

— Хорошо она себя ведет для англичанки, правда? — обратился он к собеседнику, находившемуся где-то вне пределов видимости Люси. — Сначала не обошлось без хлопот, но потом она, как видишь, научилась слушаться.

Густой мужской голос заметил бесцветно:

— Да уж, ваше высочество, с трудом верится, что она англичанка. Их обычное высокомерие здесь полностью отсутствует. Желал бы я, чтобы в моей стране побольше женщин вели себя подобным образом. Вы достигли невероятных успехов, Достопочтеннейший.

Хасим-хан захрюкал от удовольствия. Пока разливали в чашки охлажденный шербет, Люси рискнула бросить молниеносный взгляд на гостя. Она мало что смогла разглядеть, кроме того, что он высок и моложе средних лет. На пушту гость разговаривал свободно, но с легким акцентом, уловимым даже для Люси, чье знание языка было далеко от совершенства.

«Он иностранец, — с некоторым волнением подумала она. — Хан принимает в доме иностранца!» Неудивительно, что вся деревня с раннего утра пребывает в возбуждении. Это событие не сравнить ни с рождением двойни, ни со взбесившимся верблюдом. С тех пор как Люси два года назад попала в эту деревню, здесь не появлялся ни один чужак.

Но возбуждение быстро улетучилось, уступив место ужасному предчувствию. О Господи, а вдруг этот человек — ни о чем не подозревающая очередная жертва Хасим-хана? Неужели Люси снова обречена провести кошмарную ночь, наблюдая за приступами рвоты и судорогами несчастного, который будет молить о смерти, дабы поскорее прекратить невыносимые муки? «Господи, — мысленно взмолилась девушка, — если хан снова задумал убийство, не допусти этого!»

Голос Хасим-хана прервал ее страшные мысли:

— Ну, пенджабец, что ты думаешь о моем предложении теперь, когда увидел ее? Согласен обменять на нее твои ружья и патроны?

Скучающий голос гостя зазвучал живее:

— Я желал бы осмотреть товар, прежде чем вынести окончательное суждение.

Хан щелкнул пальцами.

— Пожалуйста, смотри.

Мужчина (из слов Хасим-хана Люси заключила, что он, должно быть, мусульманский купец из провинции Пенджаб в Северной Индии) пересек комнату и подошел к Люси. Он осторожно откинул чадру, взял Люси двумя пальцами за подбородок, запрокинул ее голову и взглянул в упор. Люси увидела темные, оценивающе глядящие на нее глаза и почувствовала, как вспыхнули огнем щеки. На мгновение купец застыл в недоуменном молчании, потом опустил ткань и, усмехнувшись, обернулся к хозяину.

— Ваше высочество изволили пошутить. Какую ценность для меня может представлять эта старая, увядшая женщина? Она даже не голубоглаза и не светловолоса, как большинство ее соплеменниц. Она ничего не будет стоить на невольничьем рынке, а меня она совершенно не привлекает.

— Я предлагаю ее тебе не для развлечений, — раздраженно заявил хан. — Отвези ее британским властям в Пешаваре. Они дадут тебе щедрую награду за ее возвращение.

— Если только сначала меня не повесят, — мрачно отозвался купец. — И вообще, кто она такая, что здесь делает?

— Она утверждает, что является дочерью одного важного чиновника, занимающего важный пост в правительстве их страны. Естественно, я не могу проверить истинность ее слов. Мои воины встретили ее в пустыне и от доброты, переполнявшей их сердца, подобрали и привели сюда, под мою защиту.

— Меня это не удивляет, о Справедливейший. Слава о вашем великодушии гремит по всему Афганистану.

Украдкой бросив взгляд на хана, Люси увидела, как он согласно кивает головой.

— Она не принесла мне ничего, кроме неприятностей, — проговорил хан, одновременно набивая рот мясом. — А я тем не менее продолжаю кормить ее, несмотря на затянувшуюся долгую зиму.

— Да, ваше высочество, ваша щедрость гораздо обильнее, чем количество мяса на ее костях.

Хан нахмурился, но, прежде чем он открыл рот, чужестранец обнажил зубы в улыбке.

— Лишь зная о вашем безграничном великодушии, Великий хан, я возьму на себя смелость заметить, что мы без труда сойдемся в цене на мои ружья и снаряжение. А вот женщина может и не представлять никакой ценности для британцев. По ее словам, она дочь важного чиновника. А что, если она — просто паршивая шлюха британского солдата? — Купец помолчал, потом продолжил уже с нескрываемой иронией: — Ведь ваши воины подобрали ее в пустыне, и мы, увы, никак не можем подтвердить или опровергнуть ее слова. А следовательно, для меня она ничего не стоит.

Глаза Хасим-хана вспыхнули от гнева. Он не ожидал, что его ложь так скоро и ловко обернется против него самого.

— Все, что ты сказал, — правда, купец. Однако, видя твою безграничную мудрость, я возьму на себя смелость заметить, что ты не в том положении, чтобы диктовать мне условия. Твои воины убиты грабителями в горах. Сам ты едва спас собственную жизнь. Более того — твое оружие (энфилдские ружья, ценность которых мы оба признаем) уже в руках моих солдат. В столь невыгодных для тебя обстоятельствах, о мудрый купец, тебе следует просто с благодарностью принять эту женщину в качестве платы.

Гость сдержанно ответил:

— О, как мудры ваши слова, Наидостойнейший, никто не мог бы лучше объяснить положение, в котором я нахожусь. Но все же я никак не могу отделаться от сомнений, теснящихся в моей голове. Если я передам женщину британским властям в Пешаваре, не случится ли так, что Ваше Высочество навлечет на себя карательный рейд их армии? Я осмелился упомянуть об этом лишь только потому, что всем известно, как умеют женщины самые простые вещи вывернуть наизнанку и ухитриться сплести целый клубок лжи и обвинений. Вдруг ей взбредет в голову заявить, что ее похитили, или еще что-нибудь столь же несуразное?

— Она ничего им не скажет. Зачем, если она желает сохранить хотя бы остатки своей чести? Кроме того, британцы слишком заняты, чтобы устраивать карательную экспедицию против такого незаметного и смиренного слуги эмира, как я. Если же они возжаждут мести, то направят ее на самого Великого эмира, да будет он царствовать вечно.

«Господи Боже, — подумала Люси. — Хасим-хан надеется натравить британскую армию на самого эмира Шерали! Неужели он переметнулся? А ведь два года назад был предан своему господину и по его приказу уничтожил британскую торговую делегацию».

Мозг девушки лихорадочно заработал. С кем же теперь заключил союз хан? Может, с русскими: их шпионы шныряют повсюду, а армия русского царя активно и успешно теснит афганцев на северной границе? Или же всего лишь с одним из многочисленных претендентов на эмирский трон?

Люси не знала, понял ли индийский торговец оружием политическую интригу, замысленную Хасим-ханом. «Скорее всего нет, — решила она, — ибо афганцы слишком уж хитры даже по европейским понятиям и то, что творится при дворе эмира в Кабуле, совершенно скрыто от глаз непосвященных».

Однако, каковы бы ни были скрытые мотивы, смысл слов Хасим-хана явно сводился к следующему: купцу следовало уяснить — если он не возьмет Люси в обмен на ружья, его просто убьют. Она снова украдкой взглянула на собеседников и увидела, как гость пожал плечами.

— Я беру эту женщину в Пешавар, — отрывисто и резко бросил он.

— Я знал, что, стоит мне хорошенько объяснить суть дела, и ты сразу же согласишься со мной, — пробурчал хан, его подбородок задрожал от удовольствия.

Люси осенило, что хан, должно быть, хочет от нее избавиться еще сильнее, чем ей казалось, иначе он ни за что бы не стерпел столь грубого ответа.

Спохватившись, купец сообразил, что допустил оплошность. Он поднялся и низко поклонился.

— Пусть мои ружья служат вам и вашим воинам долгие годы, о Величайший из Великих Правителей.

— Да будет так, — ответствовал хан. — Если будет на то воля Аллаха, ты отправишься в путь завтра с первым лучом солнца.

— Да, думаю, так будет лучше всего.

— Тебе дадут моего лучшего мула для этой женщины.

— Доброта вашего высочества безгранична. А как насчет моих лошадей?

Хан неопределенно махнул рукой.

— Ни о чем не беспокойся, — сказал он. — Доверься мне.

«Бедняга купец, — усмехнулась про себя Люси. — Ну и паршивую же сделку ты совершил. Получил меня и мула, да еще, может, своих собственных лошадей, если очень повезет. Надеюсь, мачеха возместит ему убытки и хорошо заплатит за мое возвращение домой».

Тут вдруг до нее наконец дошло. Домой! Хасим-хан действительно ее отпускает! Она судорожно сглотнула, закрыла глаза и крепко вцепилась руками в колени. Еще ни разу за долгие два года плена Люси не было так трудно сохранять молчание, но она усилием воли заставила себя сидеть на стуле как истукан — малейшее ее движение или звук могли побудить одного из мужчин переменить решение. Увидев, с какой радостью Люси идет с торговцем и как она счастлива, что купец согласился на условия сделки, Хасим-хан из вредности может и передумать, Бог его знает. У куварского хана не было обыкновения делать людей счастливыми, если этого можно было избежать.

Торговец оружием и Хасим-хан обменялись витиеватыми комплиментами в ознаменование заключения сделки. Трио музыкантов исполнило бравурный, режущий слух марш, и Хасим-хан поднялся. Он приблизился к Люси, и она немедленно упала в смиренном поклоне к его ногам.

Невероятно, но хан собственноручно поднял ее.

— Иди с миром, Дочь Далекой Земли, и расскажи людям о милости, оказанной тебе ханом Кувара.

Люси чуть не рассмеялась вслух, но тут поняла, что хан не шутит и даже не лукавит. Он совершенно искренне считал, что девушка должна быть ему благодарна. Люси запрятала подальше свои истинные чувства и стала напряженно подбирать слова благодарности. Сначала она поцеловала туфлю Хасим-хана, подавив в себе желание вцепиться зубами в его ногу, потом произнесла:

— Пусть дарует тебе Аллах столь же долгую жизнь, сколь велика твоя щедрость, Благороднейший Правитель.

Хасим-хан не принадлежал к людям, улавливающим тонкую иронию. Приняв слова Люси за чистую монету, он похлопал девушку по плечу и вздохнул, словно и в самом деле сожалел о разлуке с ней. Что ж, очень может быть. Где еще он найдет такого идеального козла отпущения для всех своих злодеяний?

— Сегодняшнюю ночь ты проведешь с купцом, — приказал хан. — Слушайся его во всем. Запомни: непокорная женщина в глазах Аллаха хуже собачьей блевотины.

После этого изысканного высказывания он отправился прочь, его танцующие мальчики выплыли вслед за ним. На пороге своих личных покоев хан обернулся и сделал знак одному из стражников.

— Покажи купцу из Пенджаба комнату, которую для него приготовили. Проследи, чтобы чужестранка пошла с ним.

Стражник поклонился, и Хасим-хан, переваливаясь на ходу, вышел из комнаты. Проворные юноши-танцоры задернули занавески, и хан со своей свитой исчез из поля зрения. Зная, какие звуки последуют вслед за этим, Люси зажала уши и быстро огляделась. Если не считать стражника и пары рабов, укладывавшихся спать прямо на полу огромной комнаты, они с торговцем оружием остались одни.

Судя по всему, это обстоятельство его не обрадовало, и, уж во всяком случае, не подогрело интереса к девушке. Он мельком взглянул на нее, и его темные брови сурово нахмурились. Пока Люси раздумывала, может ли она рискнуть заговорить, стражник жестом пригласил их обоих следовать за ним. Купец зашагал по узкому коридору, даже не удосужившись оглянуться.

Люси это ничуть не обидело. Напротив, подобное безразличие произвело на нее самое выгодное впечатление. Хан принудил купца согласиться на такую мошенническую сделку, и любой другой на его месте выместил бы злобу на девушке, жестоко избив ее. Ни стражник, ни слуги хана даже не попытались бы остановить его, и потому Люси была благодарна купцу за сдержанность. Когда он позволит ей заговорить, она постарается убедить его, что его ждет щедрое вознаграждение за ее спасение. Необходимо заставить его в это поверить, тогда, может быть, он и не бросит Люси где-нибудь в горах по дороге в индийский город Пешавар.

Стражник откинул тяжелую домотканую занавеску и обратился к гостю:

— Вот твои покои, почтенный купец. Пусть ночь дарует тебе спокойный сон, а пробуждение — свежие силы.

— В гостеприимном дворце Хасим-хана не может быть иначе, — ответствовал торговец, входя в комнату.

Он упорно не замечал Люси, и она тихонько проскользнула в угол комнаты, однако в этот раз ни его безразличие, ни что-либо еще не могло ее обрадовать. Опять эта ненавистная комната! Ее живот сжался от леденящего страха. Она побывала здесь уже дважды, и для Люси эти два раза были равны тысяче. Ибо в обоих случаях мужчины, делившие с ней эти покои, умирали.

О Господи! Люси охватила паника. Какой же надо быть наивной дурой, чтобы поверить в то, что Хасим-хан вот так запросто ее отпустит! Значит, она неверно истолковала действия хана как намерение натравить британскую армию на Шерали? Значит, индийский купец просто прибавится к списку жертв, умертвленных ее злыми чарами?

Купец пересек комнату, бросив едва заметный взгляд в сторону девушки. Его ничуть не удивило ее боязливое молчание. Женщина должна говорить, только если ее спрашивают, а рабыня всегда должна бояться. Ему, казалось, очень понравилось приготовленное в комнате угощение, и он рассыпался в щедрых похвалах. Если купцу и приходила в голову мысль о вероломстве Хасим-хана, то внешне это никак не проявлялось. Люси терялась в догадках — то ли индиец безнадежный глупец, то ли он невероятно мудр.

Стражник развернул толстый соломенный тюфяк и положил на него вышитые подушки. Потом вынул из грубо вытесанной в стене ниши два больших шерстяных одеяла и энергично их встряхнул. К счастью, они оказались совсем не ветхими и достаточно чистыми, и потому не содержали ни большого количества пыли, ни притаившихся в складках скорпионов. Люси давно научилась тщательно проверять постель, прежде чем в нее ложиться. Наконец, указав на медный кувшин с холодным чаем и поднос с различными закусками, стражник поклонился и вышел из комнаты.

Купец снял тюрбан, растянулся на тюфяке и начал расстегивать пуговицы своей стеганой куртки. Когда шаги стражника стихли, купец приблизился к выходу и осторожно отдернул занавеску. Убедившись, что никто не подслушивает, он обернулся и взглянул на Люси в упор.

— Теперь ты можешь говорить, — негромко сказал он на пушту. — Нас никто не слышит. Почему ты дрожишь? Что в этой комнате тебя так напугало?

2

Его проницательность до такой степени поразила Люси, что минуту-другую она просто смотрела на него выпучив глаза. И уже открыла было рот, но тут осторожность взяла верх. Что ей известно об этом человеке, кроме того, что он индиец, купец-мусульманин? Вряд ли такой человек доброжелательно отнесется к пленной англичанке. Да, он умеет сдерживать свои чувства, но из этого вовсе не следует, что она может ему довериться. Люси не знала, как он отнесется к известию, что, возможно, уже отравлен Хасим-ханом — возьмет и обвинит во всем ее.

Люси решила прикинуться тупой — к этой защите за два года приходилось прибегать довольно часто. Она почтительно склонила голову.

— Прости меня, хозяин. Мои женские мозги столь ничтожны. Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты прекрасно меня поняла, англичанка. В большом зале, когда ты распростерлась ниц перед ханом, ты делала вид, будто боишься его, но я видел, что в глубине души ты презираешь его.

Глаза девушки были скромно потуплены и потому скрыли вспыхнувшее в них удивление.

— Я сожалею, что мое поведение ввело тебя в заблуждение, хозяин. Хасим-хан — повелитель Кувара, его великая мудрость почитается…

— Избавь меня от этих глупостей, англичанка. Хасим-хан — редкостный дурак, и мы оба это знаем. Однако подчас дураки бывают куда опаснее мудрецов, и именно поэтому я желаю знать, чем тебя напугала эта комната. Ты начала бояться, только когда стражник привел нас сюда. Не отрицай. Ты бледна, твои руки дрожат. Что такого ужасного в этих спальных покоях?

Запоздалым движением Люси спрятала предательски дрожащие руки под накидку, теперь проницательность купца ее пугала. Ведь он едва глянул в ее сторону, а узнал об ее истинных чувствах больше, чем кто-либо другой за эти два года.

— Я просто испугалась, что не сумею угодить тебе, хозяин, — секунду поколебавшись, ответила она. — Я знаю, ты находишь меня старой и увядшей, а мне очень хочется, чтобы ты взял меня с собой в Пешавар.

— По крайней мере последнее утверждение — правда, — пробормотал купец. Он запустил пальцы в свои волосы, обильно смазанные маслом. — Полагаю, хан и его люди пользовались тобой весьма грубо, — без обиняков заявил он. — Но меня тебе нечего бояться. Мне в отличие от Хасим-хана дорога моя голова, а я видел, как обходятся британские джентльмены с мужчинами моей расы, покусившимися на честь английских леди. Когда мы вернемся в Пешавар, я хотел бы получить вознаграждение, а не аудиенцию у палача.

— Значит, ты возьмешь меня с собой в Индию, — выдохнула она. — Если да, клянусь: тебе щедро заплатят за неудобства.

— Не беспокойся, англичанка. Я намереваюсь получить все сполна. Надеюсь, твоя семья богата.

Они разговаривали на пушту, а в этом языке не считается грубостью называть собеседника по имени его страны, но Люси вдруг ощутила необъяснимое желание услышать, как торговец произнесет ее имя.

— Мы не представились друг другу, — чопорно сказала она. — Я — мисс Люсинда Ларкин. Друзья и родственники зовут меня Люси.

Купец безо всякого выражения посмотрел на нее и, не ответив, отвернулся. Щеки девушки вспыхнули, она почувствовала себя ужасно глупо. Чего она, собственно, ожидала? Индийцам всегда трудно давалось произношение английских имен, а ни один уважающий себя восточный мужчина не позволит себе оказаться в неловком положении перед женщиной. Конечно, купец не стал произносить ее имя.

Люси так переживала из-за своей бестактности, что не сразу заметила, как торговец прошел в другой конец комнаты и налил себе чашку чаю. Девушка бросилась к нему и выбила чашку из его рук. Еще мгновение — и он бы отпил.

Воцарилось молчание. Купец поднял чашку и аккуратно поставил ее на поднос. Так же молча он взял тюрбан, оставленный на тюфяке, и свободно свисающим концом вытер жидкость, пролитую на штаны. Когда он наконец взглянул на Люси, глаза его сверкали от гнева.

— Чай отравлен? — ледяным тоном спросил он. — Засахаренные фрукты тоже?

— Я не знаю. Возможно. — Ее рот искривила горькая усмешка. — Хасим-хан не делится со мной своими секретами.

— Тогда почему ты выбила у меня из рук чашку?

Люси стояла, беспокойно теребя край накидки.

— Я не верю, что Хасим-хан отпустит нас. Думаю, он замыслил убить нас.

— В Афганистане строго соблюдается закон гостеприимства. Обязанность хозяина — оказывать гостю почет и защищать его. Даже хан не осмелится нарушить этот закон перед своими людьми.

— Все это так. Но хан убедил деревню, что я — джинн и потому он не может отвечать за то, что случается с людьми, оставшимися со мной наедине.

Брови купца взметнулись вверх.

— Ты джинн?

— Конечно, нет, — сердито ответила Люси. — Неужели ты думаешь, что, будь у меня волшебная сила, я пробыла бы эти два года рабыней Хасим-хана?

— Вряд ли, если только ты здравомыслящий джинн. Итак, скажи мне, англичанка, что случалось с несчастными гостями, остававшимися с тобой наедине?

Девушка тяжело вздохнула.

— Они умирали, но вообще-то это были не гости. В деревне не бывало гостей с тех пор, как я здесь оказалась. В этой комнате умерли братья Хасим-хана. Здесь, со мной.

Купец сцепил пальцы и принялся задумчиво их рассматривать.

— А-а, — протянул он. — Понятно.

— Я пыталась их спасти, — с нажимом сказала она. — Старалась делать все, что могу. Но всегда… было слишком поздно.

— Так это не ты давала им яд?

— Нет! Как ты мог подумать такое?

— Тебя могли заставить, — спокойно ответил купец. — Думаю, в арсенале Хасим-хана множество средств, чтобы заставить подчиниться захваченную в плен женщину.

— Я не давала им яд, — повторила девушка. — К тому времени, когда хан приводил меня в комнату, его братья уже пребывали в каком-то полубреду. В первый раз я решила, что брат хана пьян, хотя знаю, что коран запрещает пить. Но он вдруг схватился за меня и повис… Я сначала… Я не поняла…

Голос ее оборвался, и купец слегка тронул ее за руку.

— Успокойся, англичанка. Надеюсь, этой ночью я выживу, так что твой печальный опыт не повторится. Я позаботился брать пищу только с тех блюд, откуда ел сам Хан.

— Значит, ты тоже его подозревал!

— В своих путешествиях я научился осторожности.

— Может, он и вправду нас отпустит, — предположила Люси, сама еще не до конца веря в такое счастье. И добавила, больше для самой себя, чем для собеседника: — Зачем ему убивать тебя, раз он завладел ружьями.

— Это правда. Но странно, почему он так настаивал, чтобы я забрал с собой в Индию тебя?

— Он обязан был предложить тебе что-то в обмен на ружья.

— Но почему тебя? Ведь, наверное, очень удобно всегда иметь под рукой джинна.

— Зима выдалась очень суровой, и деревенские винят в этом меня. Мое присутствие начало вызывать раздражение у старейшин. Может, Хасим-хан решил, что теперь от меня больше неприятностей, чем пользы.

— Может быть. — Купец положил свой тюрбан на столик рядом с чаем и фруктами. — Не знаю, как ты, англичанка, а я ужасно устал. Если хан и в самом деле решил отправить нас на рассвете, я предпочел бы поспать. А ты?

— Я тоже устала, — призналась девушка.

— Держи.

Он бросил ей вышитую подушку и одно одеяло и, не ожидая благодарностей, растянулся на тюфяке.

Люси ожидала, что он заставит ее лечь рядом. Тот факт, что купец считал ее старой и непривлекательной, вовсе не означал, что он не захочет воспользоваться ее телом. Люси с усмешкой подумала, что она, несомненно, единственная женщина в Куваре (а то и во всем Афганистане), перешагнувшая шестнадцатилетний рубеж и оставшаяся девственницей. Интересно, позволил бы ей купец спать одной, знай он правду? Лишение девственности считалось одним из самых приятных мужских удовольствий. То, что Люси считали джинном, сослужило ей хорошую службу: по крайней мере ее не заставили исполнять обязанности деревенской шлюхи.

Люси сложила одеяло пополам и устроилась с подушкой в углу, благодарная купцу за то, что тот поделился с ней постельными принадлежностями. На цыпочках, чтобы не потревожить его сон, Люси подошла и загасила лампу. В кромешной темноте она отколола свою красную шерстяную чадру и скользнула в блаженное тепло одеяла.

Может быть, голова ее отвыкла от шелковых подушек. Может быть, Люси все мерещилось, что вот сейчас купец проснется, раздираемый предсмертными судорогами. В общем, по какой-то непонятной причине Люси не могла уснуть. Она лежала и смотрела на купца, сбросившего во сне одеяло.

Высокий, широкоплечий. Кожа смуглая, волосы цвета воронова крыла в отличие от жителей Кувара — по большей части сероглазых и рыжих. Когда торговец снимал тюрбан, Люси заметила узкий белый шрам на лбу под волосами. Похоже на след от пули. Что ж, вполне возможно. Жизнь человека, занимающегося контрабандой оружия и курсирующего между Индией и Афганистаном, полна опасностей. Должно быть, купец часто подвергался риску.

Тут вдруг Люси осенило. Контрабанда оружия! Господи Боже, какая же она наивная дура! Он продает энфилдские ружья, а это новейшее и лучшее британское оружие, которое только совсем недавно начали импортировать в Индию. После восстания сипаев, случившегося двадцать лет назад, английские власти предпочитали не давать туземцам в руки оружие. Выходит, купец мог завладеть столь дорогим оружием только одним способом — украсть. Скорее всего, ограбил армейский склад где-нибудь в Пенджабе. А это значит, заключила Люси, что британское правительство наверняка назначило награду за его голову.

Девушка лежала в темноте, прислушиваясь к ровному дыханию купца. Она старалась сообразить, чем эта догадка может обернуться для нее самой. По понятиям общества, в котором Люси воспитывалась, этот человек был не просто вором, но и бунтовщиком, может быть, даже революционером. Одним из тех неуправляемых туземцев, что восстали против благословенных изменений, даруемых Индии британским правительством. По всему получалось, что с этим человеком надо вести себя крайне осмотрительно.

С другой стороны, бунтовщик он или нет, купец — ее единственный шанс сбежать из Кувара, и Люси решила, что это довольно сильный аргумент в его пользу. Если бы только твердо знать, что он возьмет ее с собой завтра утром! Человек бывалый и опытный, он может не захотеть вступать в контакт с британскими властями в сомнительной надежде на награду. Путешествие предстоит долгое, какой смысл связывать себя женщиной? Люси прекрасно знала ответ на этот вопрос, и он ей совсем не нравился.

В дверях мелькнула неясная тень. Глаза Люси привыкли к темноте, пока она рассматривала спящего купца. Она стала напряженно всматриваться и различила мужскую фигуру.

— Купец, берегись!

Не успела она приглушенно крикнуть, как индиец вскочил и стремительно, как кобра, схватил нападавшего за запястье. На пол упал нож, а купец прыгнул вперед и всей тяжестью обрушился на врага. Треск черепа, ударившегося об пол, выложенный плиткой, разнесся по комнате.

Слабый луч света сверкнул на лезвии ножа второго убийцы, рванувшегося от дверей.

— Сзади! — воскликнула Люси. — Еще один!

В одну долю секунды купец выхватил свой собственный нож, спрятанный у него в кушаке, и как вихрь ринулся в атаку. Он действовал так стремительно, что Люси не увидела взмаха, она только услышала глухой звук, с которым нож вонзился в жертву. Второй убийца схватился за живот, закачался и рухнул наземь.

Индиец собрал ножи обоих убийц, потом встал посреди комнаты и прислушался.

Люси хрипло произнесла:

— Они… оба мертвы?

— Да.

— Что же нам…

Купец зажал рукой ее рот.

— Помолчи, — прошептал он ей в самое ухо. — Не произноси ни звука.

Обойдя мертвые тела, он взял со стола медный кувшин и приблизился к двери. Потом осторожно опустил занавеску и встал рядом, подобравшись, как перед прыжком.

Спустя добрых пять минут в коридоре раздались осторожные шаги. Торговец почти вжался в стену. Шаги стихли перед дверью, и сквозь занавеску нерешительно просунулась голова.

— Али? Мохаммед?

Больше он ни о чем не успел спросить. Купец изо всей силы стукнул его по голове медным кувшином, и незваный гость медленно опустился на пол, струйки чая текли по его лицу темными ручейками.

Люси передернулась.

— Он жив, — спокойно заметил купец. — Я ударил не слишком сильно. Это просто дозорный.

— Д-дозорный?

— Он обязательно должен был быть, — терпеливо объяснил купец. Он поправил тюрбан и приладил к кушаку все три ножа — свой и два добытых в схватке. — Если хан решил обвинить в моей смерти тебя, он не может допустить, чтобы кто-то еще видел убийц, крадущихся к моей комнате. Поэтому обязательно должен иметься часовой. Вполне возможно, что во всей деревне нет ни единой души, кроме этих троих, кто осведомлен о планах хана на мой счет.

— Ох, — Люси отвернулась и стала, не отрываясь смотреть в угол комнаты, чтобы не видеть тел. — У тебя неплохо получается… э-э…

— Отражать нападение?

Она кивнула, соглашаясь с удачным названием того, что только что произошло.

— Да.

— В этой части света люди сначала бросают нож, а уже потом задают вопросы. Я давно научился спать с открытыми глазами, но все равно благодарю тебя за предупреждение. Оно облегчило мою задачу.

— Ничего… пожалуйста… — Привычный вежливый ответ показался в подобных обстоятельствах до того нелепым, что Люси, не удержавшись, нервно хихикнула.

Купец резко оборвал:

— Опусти чадру, англичанка. Сейчас не время для истерик. Нужно уходить.

— Уходить? — тупо повторила она. — Разве мы можем уйти?

Купец улыбнулся.

— А разве мы можем остаться? Выбора у нас нет.

Первый раз за все время его лицо осветила улыбка, и Люси почувствовала себя немного лучше.

— Я хотела сказать, мы не можем идти, ведь хан нас не отпустит.

— Значит, надо отправляться прямо сейчас, пока он спит и не может нас остановить. В любом случае это наш единственный шанс и мы должны им воспользоваться. Дай-ка я помогу тебе прицепить чадру. Мы торопимся.

Он поднял красную ткань и накинул Люси на голову.

— У тебя есть булавки? — поинтересовался он. — Но вообще с этой деталью женского гардероба я никогда не мог справляться.

— Подержи вот тут, — показала она.

Но пальцы почему-то плохо слушались ее. Наконец Люси закрепила чадру. По какой-то непонятной причине она необычайно остро ощущала близость купца, возможно оттого, что за два года жизни в Куваре она никогда не появлялась без чадры в присутствии мужчины.

— Хорошо, англичанка.

На мгновение их взгляды встретились, но купец сразу отвел глаза. Он размотал тюрбан одного из нападавших и разорвал на куски, чтобы сделать кляп и связать валявшегося без сознания часового.

— Сложи одеяла, — приказал купец и покрепче затянул узлы. — Без них мы замерзнем даже в такое время года. Итак, вот наш план. Пока мы находимся во дворце, двигаемся совершенно бесшумно. Знаешь самый кратчайший путь отсюда во двор?

— Вообще-то я нечасто бывала во дворце, но, думаю, найду.

— Я видел только большую залу да коридор, ведущий в эту комнату. Пойдешь впереди и будешь показывать дорогу. А я понесу одеяла.

Купец помолчал, как бы давая прочувствовать ту огромную услугу, которую он ей оказывал. Восточный мужчина никогда бы не обременил себя ношей, иначе для чего тогда женщина?

— Если нас увидят, наше поведение покажется странным.

Его губы искривила усмешка.

— Если нас увидят, англичанка, нас убьют.

Она вздрогнула.

— А когда мы отсюда выберемся, что дальше? — Люси посмотрела на свои войлочные туфли. — Пойдем пешком в Индию?

— Если понадобится. Но надеюсь, до этого не дойдет. Когда выберемся, ты проберешься на кухню и украдешь продукты.

— Как спокойно ты об этом говоришь. К сожалению, у меня нет никакого опыта в этом деле.

— А у меня, к сожалению, нет времени, чтобы научить тебя, англичанка, — тихо ответил он. — Однако, если ты не хочешь, чтобы мы умерли с голоду в горах, придется украсть продукты. Ты просто никогда не пробовала. Уверен, ты справишься.

— А почему ты сам не можешь украсть еду?

— Потому что я в это время проберусь в конюшню и заберу наших лошадей.

— Неужели ты и в самом деле надеешься украсть лошадей? Конюхи спят прямо там, их разбудит малейший шорох!

— Говори потише, англичанка. Я не собираюсь красть лошадей. Если помнишь, две из них принадлежат мне, так же как и оседланный мул, приготовленный для тебя. Я просто велю конюхам вернуть мне моих животных.

Люси очень сомневалась в покладистости конюхов. Одно дело — сказать, другое — сделать. Однако она уже примирилась с мыслью, что вот-вот расстанется с жизнью, поэтому решила: какая разница, когда умирать — при побеге или в темнице, трясясь от страха. Она пожала плечами.

— Кажется, справа — дверь в кухню, а оттуда можно выйти во двор. Соблаговолишь ли ты следовать за мной, господин?

Люси совсем не удивилась и не обрадовалась, когда им удалось выйти из дворца незамеченными. Ее чувства, подвергшиеся столь суровым испытаниям за последние несколько часов, достигли наивысшей точки напряжения; и потому Люси не испытывала ничего, кроме апатии, когда беглецам удалось благополучно выйти во двор. Она понимала, что такая невероятная удача не может продолжаться долго. У них не было ни малейшего шанса убежать, какой же смысл бояться или надеяться? Вопрос заключался лишь в том, когда их поймают и долго ли будут пытать, прежде чем позволят умереть.

Купец потянул ее за собой в тень навеса, натянутого во дворике над жаровней.

— Скоро рассвет, — спокойно заметил он. — У нас мало времени. Как отсюда быстрее всего добраться до конюшни?

— Иди вдоль канавы с водой, — ответила она, подумав, что нельзя было выдумать более нелепой рекомендации. Канава тянулась прямо через всю деревню. Разумеется, купцу не уйти далеко — не успеет он и половины пути пройти, как его увидит и услышит по меньшей мере полдеревни. — Конюшня находится на восток от дворца.

Он кивнул.

— Как выбраться из деревни, я помню, хотя проезжал здесь только один раз. — Купец слегка подтолкнул ее по направлению к кладовой. — Иди, англичанка, набери продуктов, потом подойди к дворцовой стене снаружи и жди меня.

— Хорошо, я попробую, — согласилась она.

Если он и уловил в ее голосе безнадежную иронию, то не подал виду и осторожно пошел прочь, словно и в самом деле существовал один шанс из тысячи, что побег удастся. Вдоль стены бесшумно мелькнула серая тень, сливаясь с уходящей ночью.

Люси смотрела ему вслед, пока он не исчез. Пора было действовать. Он прав: занимается рассвет, очень скоро деревня начнет пробуждаться от сна.

Ничуть не таясь, она прошла к кладовой, совершенно уверенная, что будет обнаружена. Минуло несколько секунд, а никто ее не схватил. Вот тут Люси охватил страх. Она задрожала всем телом, зубы начали выбивать дробь. Неужели все-таки у них есть шанс? Неужели все-таки у нее есть надежда сохранить свою жизнь?

Люси стиснула зубы, чтобы они перестали стучать, потом бессмысленно взглянула на полки кладовой. Прямо перед ней лежали кучей пустые полотняные мешки. Девушка выбрала два небольших, каждую секунду ожидая, что ее схватят и отведут к хану.

Ничего не произошло. Задыхаясь от волнения, Люси начала бросать в мешки провизию: сушеные абрикосы и орехи, привезенные из далекого Кандагара, твердые шарики соленого творога и куски копченого козьего мяса, черствые лепешки, не съеденные за столом хана, — их потом добавляли в суп для густоты.

Рванувшись к выходу, Люси споткнулась и стукнулась головой о деревянный сундучок, в котором хранился любимый чай Хасим-хана, такой дорогой, что, кроме хана, его никто никогда не пробовал. Поднявшись, она дерзко отсыпала изрядное количество драгоценного чая. Если купцу удастся случайно завладеть лошадьми, то они смогут попробовать этот чай — к седлам обязательно привязаны котелки для кипячения воды. Если же купца постигнет неудача — какая разница, что именно она украла. Убьют ее в любом случае.

Трясущимися ледяными руками Люси связала мешки веревкой из козьей шерсти, перекинула поклажу через плечо и крадучись двинулась к двери. Ее везение продолжалось невероятно долго, и Люси, как ни старалась, не могла отбросить вдруг забрезжившую надежду, что побег может удаться.

Девушка уже выходила за дворцовую стену и почти перестала сдерживать тревожное изумление, когда за ее спиной послышался резкий голос Мириам:

— И куда же это ты отправилась, свиная утроба? А что у тебя в мешках?

Люси встала как вкопанная, потом развернулась и склонилась в преувеличенно униженном поклоне. «Господи, помоги мне, — взмолилась она. — Только бы никто ничего не слышал! — Люси прижала руки к сердцу и распростерлась ниц. — В последний раз, — пообещала она себе. — Что бы ни случилось, я делаю это в последний раз».

— О, почтеннейшая госпожа, меня послал хан — да будет благословенно его имя! — принести еды.

— Еды? — Мириам, подбоченясь, шагнула вперед. — Какой еды, ты, ничтожная лживая тварь? С какой стати хан послал бы тебя за едой?

— Он не может уснуть, уважаемая госпожа. — У Люси перехватило дыхание. Еще два шага — и Мириам подойдет достаточно близко. — Он пожелал, чтобы я принесла ему чай.

— И для этого тебе понадобилось два мешка? — поинтересовалась Мириам. Она сделала еще один шаг. Сердце Люси заколотилось сильнее. — Покажи-ка мне, что ты прячешь в этих мешках, презренное собачье отродье.

Тут она сделала последний, роковой, шаг. Люси рванулась вперед и изо всей силы ударила головой прямо в живот Мириам. На старухе был толстый ватный халат, но от неожиданности Мириам покачнулась. Люси размахнулась и ударила свою мучительницу кулаком в лицо, вложив в этот удар всю обиду за унижения, накопившуюся за два года. Глаза Мириам изумленно выпучились, и старуха беззвучно рухнула прямо к ногам девушки.

Люси облизала костяшки пальцев, которые начали саднить.

— Здорово сработано, — раздался позади нее тихий голос. — Из тебя получился бы хороший грабитель.

— Ты ведь в этом не сомневался, — огрызнулась Люси.

— Я с удовольствием продолжал бы обмениваться с тобой любезностями, — сказал купец, — но, к несчастью, у нас всего пятнадцать минут. Надеюсь, ты умеешь пользоваться мужским седлом.

Люсинда имела дело лишь с дамским седлом.

— Конечно, умею, — решительно соврала она.

Купец помог ей вскарабкаться на лошадь. Та взвилась на дыбы, но Люси каким-то образом удалось ее успокоить. Индиец хмыкнул, но воздержался от похвалы.

— Каждый из нас получит половину припасов, — сказал он, торопливо привязывая один мешок к седлу ее лошади. Другой мешок он взял себе. Потом вскочил на лошадь, да так быстро и ловко, словно всю жизнь провел в седле. Купец оглянулся на Люси, взгляд у него был довольно насмешливый.

— Ну, англичанка, готова?

Она была абсолютно не готова, но, решительно сглотнув, Люси ответила:

— Готова.

От дворца донеслись громкие голоса. В ту же секунду зашевелилась Мириам, начала стонать и кряхтеть, что подтверждало ее возвращение к жизни.

— Господи! Они обнаружили тела! Что нам делать?

— Скакать так, как никогда прежде, англичанка.

Он стегнул ее лошадь, потом пришпорил своего коня.

— Давай, англичанка! — прокричал купец, вырываясь вперед. — Скачи так, словно дьявол тебя кусает за пятки, иначе мы очень скоро и вправду угодим прямо к нему!

3

Купец пустил своего коня таким бешеным галопом, что в первые несколько минут Люси думала только об одном — как бы не вылететь из седла. Судя по солнцу, они двигались на юго-восток, однако Люси весьма смутно представляла себе, где расположен Кувар, а посему не могла бы поручиться, что Индия находится именно в этом направлении.

Тропа, которая и вблизи селения была едва заметна, вскоре исчезла вовсе, невидимая на каменистой почве. Купец был вынужден перейти с галопа на быструю рысь, и Люси с неимоверным облегчением последовала его примеру. Однако радость ее была преждевременной — теперь ей не грозило выпасть из седла, зато лошадь в любую минуту могла споткнуться о камень или куст и переломать себе ноги.

Следующие несколько миль стали для не слишком опытной наездницы настоящим испытанием. Не прошло и часа, а лошади уже покрылись мылом, измученные столь быстрым подъемом в гору. Наконец путь беглецам преградила быстрая горная речка. Тут тропинка резко сворачивала вправо и, следуя изгибам потока, тянулась прямо к горизонту.

«Слава Богу», — подумала Люси и облегченно развернула коня вправо.

— Не сюда, — прикрикнул на нее купец. — Мы едем вперед, в воду.

— Но, господин, по тропе мы сможем двигаться гораздо быстрее.

— А вода скроет наши следы, — возразил купец и направил коня прямо в поток. — Люди Хасим-хана быстро догоняют нас. Нам от них не оторваться.

Люси напрягла слух. Издали доносился едва слышный стук копыт. Сердце девушки заколотилось в такт этому зловещему звуку. Господи, этот безумец совсем спятил! К чему запутывать следы, если преследователи идут за ними по пятам?

— Людям хана не придется идти по следу, — сказала Люси, стараясь не слишком явно выказывать свое раздражение. — Через семь-восемь минут они будут здесь. Нам нужно скакать во весь опор! Быстрее, господин. Умоляю вас, быстрей!

Однако бессмысленно было соваться с советами к мужчине, да еще и мусульманину из Пенджаба. Купец не обратил на ее слова ни малейшего внимания. Он настегивал своего коня, заставляя того идти вперед, в ледяную бурлящую воду.

Люси зло посмотрела в спину упрямцу. Надежды на спасение не было, поэтому, в сущности, спор имел весьма отвлеченный характер. Но все же как поступить: последовать за этим глупцом и умереть рядом с ним или же пустить коня галопом по тропинке в надежде на чудо?

Не оборачиваясь, купец сказал:

— Ты не успеешь проскакать и пяти миль, англичанка. Люди хана догонят тебя. Лучше оставайся со мной.

— Неужели ты не слышишь стука копыт, упрямый осел! — не выдержала Люси.

Она была так напугана, что даже не удивилась тому, как безошибочно купец прочел ее мысли.

— Они нас нагоняют! Через пять минут они будут здесь!

— А ты кричи громче, тогда они не только увидят нас, но и услышат, — мрачно посоветовал купец. — Тут уж у них никаких сомнений не останется, куда скакать. Следуй за мной, англичанка, и держи свои мысли при себе. К счастью, ветер дует нам в спину, а преследователи слишком увлечены погоней. Аллах милостив, и, может быть, они не услышали твоих воплей.

Через пару минут они были уже на противоположном берегу. Индиец спрыгнул на землю и сказал:

— Вот здесь мы и спрячемся. Надеюсь, им ничего не известно об этом убежище.

Люси огляделась по сторонам и заметила небольшой выступ — скала отвесно опускалась прямо к воде. Купец, должно быть, сошел с ума — там в лучшем случае мог спрятаться мышонок, но двое людей, да еще с лошадьми…

Преследователи были уже совсем неподалеку. Стук копыт приближался, заглушая все прочие звуки. «Остается минуты четыре, — в отчаянии подумала Люси. — Еще четыре минуты, и они нас увидят».

Сохраняя полнейшую невозмутимость, купец выдернул из-за пояса кинжал и срезал ветку с чахлого куста, пробивавшегося сквозь землю меж двух больших валунов. Нет, он спятил, подумала Люси, наблюдая, как индиец возит веткой под копытами лошадей. Все пропало!

Тут купец исподлобья взглянул на нее, и девушке показалось, что в его черных глазах горит веселая искорка.

— Слезай с коня и иди вперед, — приказал он. — Быстрей! Там, за выступом, пещера. Я буду заметать следы.

Люси спрыгнула на землю, охваченная страхом и надеждой. Преследователи были уже совсем близко, и девушка изо всей силы рванула коня за поводья. Пещера? Откуда индиец мог знать про пещеру? Ведь его, кажется, ограбили и в Кувар он попал случайно, в поисках защиты. Разве у него было время осмотреть окрестности?

Люси заглянула за выступ и увидела, что там и в самом деле находилась пещера — совсем маленькая, просто выемка в горном склоне, но в эту минуту жалкая, тесная дыра в горной породе показалась девушке прекрасней Букингемского дворца.

Ей пришлось потянуть за поводья, чтобы мерин пригнул голову — так низок был вход в пещеру. Купец не отставал ни на шаг. Выемка в обрыве была не больше стойла в конюшне, зато внутри свод поднимался футов на десять, так что и лошади, и люди могли стоять в полный рост.

Люси припала к потной шее коня и вдохнула знакомый терпкий запах. Если закрыть глаза, можно было представить, что она вновь дома, в родном Халлертоне, в отцовской конюшне. Сейчас прибежит кто-нибудь из слуг и позовет маленькую Люси в гостиную. Оказывается, уже звонили к чаю, а она, заигравшись, не слышала…

Стук копыт стал оглушительным, и дивное видение бесследно растаяло. Человек шесть, а то и семь, подумала Люси. Несутся сломя голову. Мужчины Кувара, как и большинство афганцев, были прекрасными наездниками. Горная дорога для таких не помеха. Уж они-то с коня не свалятся.

Купец нашептывал лошадям что-то ласковое, бормотал бессмысленные нежные слова, чтобы животные не нервничали. Кони и в самом деле успокоились, перестали фыркать и стучать о землю копытами. На всякий случай Люси все же крепко обхватила морду своего мерина. Когда люди хана окажутся у ручья, малейший звук — конское ржание или даже фырканье — могут выдать беглецов.

А вот и погоня. Люси затаила дыхание. Ей казалось, что грохот копыт заполонил всю Вселенную. Слава Богу, преследователи не стали делать у ручья остановки. Они поняли по отсутствию следов на прибрежной тропе, что беглецы переправились на ту сторону речки, и поскакали вперед. Должно быть, всадники рассчитывали на то, что добыча вот-вот окажется у них в руках. Люси молила Бога, чтобы ретивые преследователи скакали как можно быстрее и как можно дальше, не утруждая себя сомнениями. Когда эхо растаяло вдали, девушка зажмурилась и облегченно прижалась спиной к стене.

— Куда мы теперь? — спросила она. — Вниз, вдоль ручья? Нужно спешить, господин, а то они могут вернуться.

— Мы ждем здесь. Когда эти люди вернутся обратно, мы отправимся в путь. Нам нужно ехать по той тропе, по которой поскакали они.

Люси поняла, в чем состоит его план. Индиец хочет, чтобы люди Хасим-хана, устав от погони, вернулись обратно в селение. Тогда беглецы отправятся той же самой дорогой, и искать их там больше не станут. Идея проста и гениальна. Люси блаженно улыбнулась.

— Что развеселило тебя, англичанка?

— Я восхищаюсь тобой, господин, — сказала она. — Как ты узнал про эту пещеру?

— Это долгая история и к тому же скучная.

— У нас есть время, может быть, расскажешь?

— Лучше ты расскажи мне, как попала в плен к куварскому хану. Не так уж много английских женщин ступали на землю Афганистана.

— Я дочь сэра Питера Ларкина, — начала Люси и запнулась.

Уже два года она не произносила вслух имя своего отца. Голос девушки дрогнул. Проглотив комок в горле, она продолжила:

— Моего отца и всех его спутников убили два года назад. Это произошло здесь, в Афганистане.

— Я слышал про твоего отца, — негромко сказал купец. — Люди Пенджаба горевали о его смерти. На базарах говорили, будто британские власти понятия не имеют, как и почему твоего отца и его людей убили.

— Тут нет никакой загадки, — с горечью произнесла Люси. — Мой отец погиб из-за коварства эмира Шерали. Этот негодяй встретил британскую делегацию со всеми знаками внимания, подписал договор, однако вовсе не собирался его соблюдать. Через пять часов после того, как мы расстались с эмиром, на нас напали. Убили всех, кроме меня и погонщиков верблюдов, ибо те служили эмиру.

Купец помолчал, потом спросил:

— Почему ты уверена, что виновник засады — эмир Шерали, хотя в плен тебя взяли люди куварского хана?

— Я знаю, что говорю. Шерали подготовил все заранее. Накануне отъезда нашей делегации из Кабула эмир сказал отцу, что наши лошади больны и не вынесут обратной дороги. Чтобы нам не пришлось задерживаться в Афганистане, эмир милостиво предоставил нам своих верблюдов. — Люси зло улыбнулась. — Думаю, мы как-нибудь обошлись бы без его «милости». Когда на наш караван напали люди Хасим-хана, я узнала некоторых лошадей. Это были наши лошади! А брат Хасим-хана, возглавлявший засаду, был на жеребце, принадлежавшем моему отцу.

— И отсюда ты сделала вывод, что никакой болезни у лошадей не было, да?

— Они были в отличной форме. Кони понадобились эмиру, чтобы подкупить куварцев. Шерали знал, что Хасим-хан без хорошей платы ничего делать не будет.

Купец любовно почесал своему коню лоб, и животное благодарно замотало головой.

— Энфилдские ружья, украденные у меня ханом, обладают одним интересным свойством, — задумчиво начал индиец.

— Я знаю, они состоят на вооружении у британской армии, — сухо кивнула Люси.

Она не поняла, зачем индийцу понадобилось менять тему разговора, да и сама мысль о том, что этот человек обокрал английскую армию, была ей неприятна.

Но купца ее слова ничуть не смутили.

— Что верно, то верно. Однако эти ружья не совсем обычные. Боюсь, у англичан они не выдержали бы проверку на качество. К сожалению, после первых нескольких выстрелов боек выходит из строя, и ружье, увы, можно выкинуть.

— Ты хочешь сказать, что ружья порченые?

Купец поморщился:

— Зачем ты говоришь такое некрасивое слово, англичанка? Местному торговцу неприятно, когда его товар описывают в подобных словах. Скажем так: энфилдское ружье может стрелять, только если оно оснащено современным спусковым механизмом. А механизмы эти, к сожалению, хорошо делают только в Англии.

Люси сначала опешила, потом расхохоталась:

— Ты хочешь сказать, что хан в обмен на меня получил две дюжины никчемных железок?

Индиец покосился на женщину и отвел взгляд.

— Ну что ж, англичанка, признаю, что так оно и есть, — сказал он.

— Спасибо, что рассказал мне об этом, — поблагодарила Люси, отсмеявшись. — Мое сердце радуется при мысли, что коварный Хасим-хан остался с носом.

Купец не смотрел на Люси, поправляя вьючные мешки, притороченные к седлу его коня.

— Ты хорошо говоришь на пушту, англичанка. А мой язык тебе тоже знаком?

— Урду? Меньше, чем хотелось бы, хотя я прожила в Индии четыре года. Что же касается пушту, то на этом языке я разговаривала два последних года.

— Что ж, будем и дальше говорить на пушту.

— А английского ты не знаешь, господин?

— Не люблю этот язык, — коротко ответил индиец.

Видимо, решив, что его ответ прозвучал слишком грубо, он продолжил уже мягче:

— С тех пор, как ты попала в плен к Хасим-хану, в Индии многое изменилось. В прошлом году королеву Викторию короновали как императрицу Индии, а лорд Литтон стал первым вице-королем. Ваш главный министр, мистер Дизраэли, торопится осуществить свою мечту — он хочет, чтобы Британская империя опоясывала весь земной шар.

Люси замолчала, обдумывая услышанное.

— Как странно узнавать, что жизнь продолжается и без твоего участия, — наконец промолвила она. — После того, как я попала в плен, мое существование настолько изменилось, что я и думать забыла о внешнем мире. Однако мне казалось, что он останется таким же, как прежде, что он как бы затаит дыхание, дожидаясь моего возвращения.

Купец ответил спокойно, но в его словах слышалась сдержанная страстность:

— Зато Индия не изменилась — ни за два года, ни за два столетия. Коронация чужеземной императрицы не может изменить жизнь моего народа.

— А жаль, — язвительно парировала Люси.

Неужто туземцы не понимают, что английское правительство цивилизует Индию? Эту страну нужно избавить от грязи, болезней и мерзости, сделать ее похожей на Англию.

Девушка высокомерно вздернула подбородок:

— Нельзя назвать совершенной страну, где вдов бросают в погребальный костер следом за мужьями. Или ты считаешь, что в этом ничего страшного нет?

— Такая традиция существует только у индусов, — небрежно уронил купец, тем самым напомнив о религиозном расколе, делившем Индию на две части. — Мы, мусульмане, не требуем от женщин самосожжения. Нам не нужно, чтобы наши жены доказывали преданность столь устрашающим образом.

— Конечно, вы просто молодцы, — пробормотала Люси по-английски. — Жен не сжигаете, просто запираете их в своих зенанах.

Купец вопросительно приподнял бровь, и Люси склонилась перед ним в низком, фальшиво-почтительном поклоне.

— Мои слова не имеют значения, господин.

— И все же повтори их. Я настаиваю.

— Если тебе этого хочется, господин…

— Что такое ты сказала про зенаны?

За два года, проведенных в Куваре, Люси превратилась в искусную лгунью. Обезоруживающе улыбнувшись, она произнесла:

— Я сказала, что ваши женщины, живущие в зенанах, должно быть, необычайно счастливы. По твоему лицу, господин, видно, какой ты образцовый супруг.

— В самом деле? Очень странно. Ведь я не женат.

— То есть как не женат? — поразилась Люси.

Купцу было не меньше тридцати лет, а по обычаям его народа он должен был вступить в брак никак не позже двадцатилетнего возраста.

Но тут индиец предостерегающе приложил палец к губам:

— Тише, я слышу стук копыт. На сей раз ветер нам не союзник. Помолчи, англичанка, и следи, чтобы твой конь не заржал.

Люси немедленно умолкла, минуту спустя и она услышала вдали цокот копыт. На сей раз преследовали двигались не галопом, а рысью. Судя по голосам, кто-то из всадников то и дело сворачивал в сторону — очевидно, в поисках следов.

Внезапно Люси поняла, что новая опасность еще страшнее прежней. Достаточно кому-то из всадников заглянуть за выступ скалы, и убежище будет обнаружено. Следов на воде, конечно, не видно, но разве можно поручиться, что одна из лошадей не фыркнет или не заржет?

Люси оглянулась на купца, надеясь, что тот хоть как-то ее подбодрит. Как это ни странно, насмешливый взгляд индийца действительно прибавил ей уверенности.

Люси так ничего и не сказала, но купец, очевидно, почувствовал ее тревогу — он обернулся, внимательно посмотрел на девушку и отвел взгляд. Потом молча достал из-за пояса два кинжала, приставил один острием к своему животу и сделал вид, что пронзает себя насквозь.

— Если люди хана найдут пещеру, — сказал он, протягивая кинжал девушке, — советую тебе поступить именно таким образом, англичанка.

Голос его был едва слышен и лишен какого-либо выражения.

— Но я не смогу!

— Придется, англичанка. От Хасим-хана такой быстрой смерти ты не получишь.

Люси опустила глаза, стыдясь собственной слабости.

— Ты прав, господин, но я боюсь, что моя рука дрогнет.

— Тогда держись поближе ко мне. Так и быть, выручу тебя. — Он переместился поближе к Люси. — Быстрей, англичанка, прижмись ко мне. Я тебе не завидую, если ты попадешь к ним в руки живой.

Люси припала к его плечу. Ее мерин недовольно переступил с места на место, от чего девушку качнуло еще ближе к купцу. От прикосновения Люси вся вздрогнула, а купец бросил на нее иронический взгляд. Люси смущенно залилась краской.

— У меня в мешке зерно, — сказал индиец, отворачиваясь. — Дай коням пожевать — это заткнет им глотку.

Люси открыла было рот, но купец резко качнул головой и прошептал:

— Молчи! Они уже здесь.

Люси услышала голоса, фырканье чужих лошадей. Теперь малейший шорох — и убежище будет раскрыто. Зачерпнув обеими ладонями зерна, Люси стала кормить коней, молясь Богу так истово, как никогда прежде в своей жизни.

Неподалеку от входа в пещеру преследователи остановились для совета.

— Никогда нам их не найти, — услышала Люси. — Зря только время тратим, копошимся тут в пыли! Ведь она — джинн. Ей ничего не стоило приделать лошадям крылья. Они давно улетели!

— Ха! — хмыкнул другой. — Ты расскажи эту сказку Хасим-хану. Увидишь, что он с тобой сделает. У тебя с перепугу у самого крылья вырастут.

Мерин Люси, чувствуя близость других лошадей, беспокойно зашевелился, ударив железным копытом о камень.

— Что это был за звук? — спросил один из всадников.

— Это джинн из бутылки вылезает, — насмешливо ответил другой. — Ладно, едем дальше. Искать бессмысленно, а я проголодался. Уверен, что они сделали круг и обошли селение с запада. Если так — их уже догнали без нас.

К несказанному облегчению Люси, это мнение было единогласно одобрено. Всадники неспешно пересекли ручей, и вскоре их голоса стихли вдали. Некоторое время спустя до пещеры уже не доносился и стук копыт.

Купец засунул кинжалы обратно за пояс.

— Еще часок подождем, и можно трогаться в путь. — На невозмутимом лице мелькнула тень улыбки. — Как считаешь, англичанка, может быть, позавтракаем?

Когда купец сказал, что уже можно трогаться в путь, беглецы выбрались из пещеры и восемь часов двигались через горы без остановки. Привал они сделали лишь тогда, когда на землю спустилась тьма.

Накормив и напоив усталых животных, индиец развел костер, а Люси тем временем подобрала на берегу горной речки плоский камень. Камень можно будет раскалить на огне и использовать как плиту, чтобы испечь лепешки.

Девушка нашла как раз то, что нужно, и очень довольная собой вернулась к костру. Наскоро сделала тесто, смазала раскаленный камень бараньим жиром. От аппетитного шипения и запаха у Люси аж в животе забурчало. На готовые лепешки она положила сверху кусочки сушеного козьего мяса и насыпала изюму. Потом с низким поклоном подала пищу купцу. Тот, коротко кивнув, принялся есть. Разговаривать во время трапезы не полагалось. Две лепешки купец съел сам, а от третьей отказался:

— Можешь съесть ее сама.

Люси была поражена.

— Ты наелся, господин?

— Нет, но я вижу, что ты голодна. Подожду, пока ты подкрепишься.

— Спасибо, господин, — низко поклонилась Люси и стала жадно есть лепешку.

Жесткое мясо нужно было жевать долго и тщательно, зато изюм ласкал язык сладостью. Какой странный этот купец. Люси еще не встречала индийца или афганца, который позволил бы женщине есть прежде, чем насытится сам. Облизнув пальцы, девушка решила, что не будет ломать над этим голову. Спасибо судьбе, что этот человек непохож на своих соплеменников.

В седельных мешках купца отыскался и котелок, в котором Люси разогрела воду. Беглецы с наслаждением стали пить драгоценный китайский чай, любимый напиток Хасим-хана. Ароматный дымок поднимался голубоватыми струйками, приятно щекоча ноздри.

Наевшись и согревшись чаем, Люси подобрала колени к подбородку и стала смотреть на угли костра. Впервые за последние два года она наелась досыта.

— Так откуда ты узнал про пещеру, господин? — спросила она, и на сей раз купец ответил на ее вопрос.

— У меня был компаньон, кочевник из-под Джелалабада. Его семья гоняла отары через эти горы каждую весну. За несколько часов до того, как моего напарника убили, он показал мне пещеру, которая нам так пригодилась.

Люси зевнула.

— Нам повезло, господин.

— Да, повезло. — Купец поднялся. — Помой котелок, англичанка, а я займусь одеялами. Уже поздно, на рассвете мы тронемся дальше. Как знать, не отправит ли Хасим-хан в погоню более толковых преследователей.

Когда Люси вернулась от ручья, костер был выложен по краю камнями, а сам купец сладко спал, завернувшись в одеяло. В пяти шагах от него лежало второе одеяло, аккуратно свернутое.

Люси проверила, нет ли поблизости змей или ядовитых пауков, после чего стала устраиваться на ночь. Она сняла чадру, вытряхнула из нее пыль и свернула в комок — получилась маленькая подушка. С довольным вздохом девушка закрыла глаза.

Голос купца заставил ее вздрогнуть.

— Спи спокойно, англичанка.

— Спасибо, господин. Да ниспошлет тебе Аллах добрых сновидений.

— Я тоже на это надеюсь.

Как странно он с ней разговаривает. Что-то здесь не так — то ли тон, то ли слова… Надо бы над этим как следует поразмыслить.

В следующий миг Люси уже спала.

Следующие три дня прошли без особых приключений, если не считать мелких неприятностей вроде нападения свирепых муравьев и одной бесприютной ночи, когда поблизости не оказалось никакого топлива для костра. К счастью, у беглецов было вдоволь еды — орехов и сушеных фруктов, да и воды в горах хватало. На второй день они свернули от речки в сторону, но на горных склонах было достаточно снега, так что жажда им не грозила.

Купец безжалостно гнал лошадей с рассвета и до заката. Но еды и зерна в мешках было предостаточно, так что лошади за ночь успевали подкрепиться, да и купец с девушкой не чувствовали себя измотанными. Впервые за два года Люси ела три раза в день, и ее тело крепло не по дням, а по часам.

— Хорошо, что ты догадалась взять чай, — сказал купец на четвертый день, когда Люси за обедом к черствой лепешке и сухим фруктам подала ему ароматный напиток. — С чаем трапеза куда как веселей.

По правде говоря, эта реплика девушку несколько обидела. Что же получается, без чая купцу в ее обществе было бы тоскливо? В пути они друг с другом почти не разговаривали, но зато у костра без устали болтали о всякой всячине. Люси рассказывала ему об Англии, о своем беззаботном детстве, проведенном в богатом отцовском поместье. Индиец слушал с интересом. О своей жизни он рассказывал гораздо меньше, но оживлялся, когда речь заходила об Индии.

Купец был на удивление хорошо осведомлен о международных делах. Люси знала от отца и других британских чиновников, что туземцев обычно совершенно не интересовало все происходившее за пределами их родной местности, не говоря уж об иных странах. Должно быть, полная опасностей жизнь торговца оружием пробудила в этом человеке интерес к внешнему миру. Ведь должен же он, в конце концов, знать, кто воюет, а кто нет, — иначе ему не сбыть свой товар.

— Почему ты молчишь, англичанка? Или я тебя чем-то обидел?

Люси сердито покосилась на индийца. Она уже привыкла к его невероятной способности угадывать ее мысли и настроения, однако временами это все же действовало ей на нервы.

— Нет, господин. Просто я расстроилась, что моя жалкая стряпня не пришлась тебе по вкусу.

Купец налил себе еще чаю, глаза его весело блеснули.

— А ты заметила, что «господином» ты меня называешь, лишь когда сердишься?

— О, господин, как мог ты вообразить, что я, исполненная глубочайшей благодарности…

— Лучше помолчи, Люси, — оборвал ее купец.

У девушки от удивления челюсть отвисла. Он назвал ее по имени! В его устах ее имя прозвучало как «Лю-си», с легкой паузой посередине, но такое произношение, пожалуй, даже было по-своему привлекательным.

Люси обхватила колени и уставилась на купца поверх чадры.

— Так ты запомнил мое имя?

— Конечно.

— Однако прежде ты его не употреблял.

— Мы не англичане, которые слишком быстро сходятся с людьми, не задумываясь о последствиях. У нас на Востоке полагают, что всему свое время.

— И ты решил, что нам пора… сойтись поближе?

— Нет, я всего лишь решил, что, с твоего позволения, могу теперь называть тебя по имени.

— Конечно, я не имею ничего против, — запнувшись, ответила Люси, ибо в глубине души ей даже нравилось, как он зовет ее — «англичанка», с легким оттенком иронии.

Купец заварил чай и протянул ей.

— Спасибо, господин.

— Меня зовут Рашид.

4

Так они продолжали свой путь еще неделю. Потом едва заметные тропинки, петлявшие по горным склонам, слились в одну тропу, ведущую на юг. Впервые за последние дни Люси ощутила приступ страха. Внизу была долина, по которой река Кабул неспешно несла свои воды к северной границе Индии. У девушки на душе скребли кошки, и даже мысль о том, что она почти дома, не приносила успокоения. Солнце сияло все так же ярко, но Люси дрожала от озноба.

Она поглядывала в сторону купца почти с ненавистью, ибо Рашид, казалось, совершенно не понимал надвигающейся опасности. Он весело покачивал головой, и Люси ничуть не удивилась, если б он еще и вздумал запеть. Такая беззаботность приводила девушку в ярость. Неужто купец не понимает, что впереди Хайберский перевал, где кишмя кишат разбойники. До сих пор беглецы двигались неприметными тропами, где шанс столкнуться с воинами народа африди был не так уж велик. Другое дело — перевал. Скоро придется ехать через открытую долину, где любой путник может стать случайной жертвой дикаря, которому взбредет в голову пострелять по живой мишени.

Пока Люси не видела ни единого афридия, но от этого страх ее не убавился. За последние несколько дней все шло слишком уж гладко, а теперь каждый новый поворот дороги таил в себе опасность. И чем сильнее нервничала Люси, тем больше раздражало ее невозмутимое спокойствие купца.

Когда вдали действительно раздался стук копыт, девушка содрогнулась от ужаса. Погоня! Сзади приближается отряд всадников, несущихся галопом. Наверняка это люди Хасим-хана. Теперь, вкусив свободы, Люси ни за что не согласилась бы вернуться к положению рабыни. Охваченная холодным отчаянием, она заставила коня ускорить шаг.

— Ты слышишь? — крикнула Люси, догоняя Рашида. — Я знала, что Хасим-хан так легко нас не отпустит! Он послал за нами целый отряд! Господи, где же нам спрятаться?

— Не нужно прятаться. Это не люди Хасим-хана.

Странное дело — Люси сразу же поверила купцу и вздохнула с облегчением. Лишь минуту спустя она сообразила, что такой оптимизм ничем не оправдан, и тогда облегчение сменилось гневом.

— Откуда ты это знаешь? У тебя что, волшебные уши? Разве можно по стуку копыт различить, кто скачет?

— По стуку копыт нельзя, — рассеянно согласился купец. — А по сбруе можно. У этих коней уздечка без колокольчиков.

— Неужели из-за каких-то колокольчиков ты можешь быть уверен, что это не воины Хасим-хана?!

Люси не слышала себя со стороны, не то она испугалась бы собственной дерзости. Разве можно говорить в таком тоне с человеком, от которого зависит ее жизнь?

— Тебе должно быть известно лучше, чем мне, что воины Кувара очень гордятся серебряными колокольчиками, которыми они украшают сбрую своих коней. К тому же хочу обратить твое внимание, что всадники движутся с запада, а Кувар находится на северо-востоке. — Тем же тоном Рашид добавил: — По-моему, вон у той скалы мы сможем сделать привал. Там песок и очень удобные валуны.

— Привал? Когда нас догоняют какие-то всадники? Я вижу, купец, ты совсем сошел с ума!

Немного помолчав, Рашид заметил:

— Англичанка, я сообщил тебе мое имя. Неужели его так трудно запомнить?

Люси не ответила. Еще неделю назад, не отвыкнув от положения рабыни, она ни за что не посмела бы бросать вызов мужчине, оставив его вопрос без ответа. Но сытная еда, да и поведение самого купца незаметно для нее самой воскресили в душе чувство достоинства. Она уже не ощущала себя рабыней. Не скрывая своего возмущения, Люси наблюдала, как купец спешивается. Она и не подумала последовать его примеру.

— Ты что, так и будешь весь день сидеть на лошади и злиться? — осведомился Рашид.

— Да, если ты не объяснишь мне, зачем нам понадобился этот привал. — Немного помолчав, Люси добавила: — Ну пожалуйста, Рашид.

Услышав свое имя, купец едва заметно улыбнулся.

— Потому что всадники все равно рано или поздно нас догонят. Лучше уж пусть это произойдет здесь, в наиболее благоприятной обстановке.

— Что же здесь благоприятного?

— Мы обычные кочевники, едем домой, отбились от своих из-за зимней непогоды. Кем бы ни оказались эти люди, лучше всего изображать крайнюю бедность и полнейшее невежество. Так безопасней.

— И к какому же племени мы принадлежим? Я говорю только на куварском диалекте, других афганских диалектов я не знаю.

— Ты женщина, тебе вообще говорить не придется.

— А тебе? Ты что, глухонемым прикинешься?

Рашид сделал вид, что не заметил насмешки:

— Нет. Просто я назову племя, которое мало знакомо нашим преследователям.

«Что ж, этот план может сработать», — подумала Люси. Она хотела было спешиться, но купец сам подхватил ее и поставил на землю.

— Хвала Аллаху, ты как две капли воды похожа на женщин, живущих в этой части страны. — Он внимательно осмотрел свою спутницу. — Разве что слишком уж чистая.

С этими словами он зачерпнул пригоршню пыли и размазал ее по лицу девушки, а остаток высыпал на платок и плечи. Потом отступил на шаг, наклонил голову и, судя по всему, остался доволен результатом.

— Судьба милостива к нам. У тебя карие глаза, смуглая кожа, ты совсем непохожа на других англичанок. Твоя внешность не должна вызвать подозрение.

Внезапно девушке ужасно захотелось иметь голубые глаза, золотистые локоны и чудесный, чисто английский цвет лица. Абсурдное желание, но очень уж ей хотелось досадить Рашиду. Тем временем купец натянул ей на глаза чадру, и Люси опомнилась. Нужно слушаться Рашида и благодарить Господа за то, что Он сотворил ее такой темноволосой и смуглой.

Купец снял мешок с провизией, высыпал оттуда горсть изюма, немного муки, сверху положил кусок бараньего жира. Все это он завернул в грязную тряпицу, а остальные припасы, среди которых был и драгоценный чай, сунул девушке:

— Привяжи себе под платье, — приказал он.

Люси захлопала глазами.

— Больше спрятать негде, — пояснил купец и отрезал кинжалом лоскут от одеяла.

— Сделаем вид, что ты беременна. Это из-за тебя я отстал от своих соплеменников. Как любой уважающий себя муж, я очень сердит на тебя, ибо ты из-за своего жалкого состояния причиняешь мне неудобства.

— А кто виноват, что женщины беременеют? — возмутилась Люси, совершенно забыв, что английской девушке из приличной семьи ни в коем случае нельзя упоминать о предосудительном акте, который влечет за собой беременность.

Рашид усмехнулся:

— Муж должен доказать свою мужественность, а дело жены — расхлебывать последствия. Так принято у нас на Востоке. Мы можем, конечно, обсудить нравственную сторону этого обычая, но не сейчас, а как-нибудь в другой раз. Поторопись же, жена, эти люди уже близко. Воспользуйся лоскутом, чтобы привязать мешок к своему животу. И главное — чтобы живот был без бугров.

Люси отвернулась, задрала подол и принялась за дело. От страха пальцы у нее стали словно деревянные, и мешок никак не желал слушаться. Она двигала его то так, то этак, и все получалось не похоже. Внезапно ей пришла в голову мысль: каково это — вынашивать в глубине своего тела дитя человека, которого любишь? Щеки девушки залились краской, а в теле разлилась сладкая ломота.

Рашиду, очевидно, столь несвоевременные мысли в голову не приходили. Он нетерпеливо поторопил ее:

— Скорей же! Я уже чувствую запах конского пота. Что ты там возишься, англичанка? Тебе помочь?

Он сзади обхватил ее руками, и холодное прикосновение его пальцев почему-то подействовало на Люси успокаивающе. Наскоро перетянув мешок самодельной веревкой, Рашид развернул девушку лицом к себе, завязал узел и одернул подол вниз.

— На вид месяцев семь, — чуть усмехнувшись, констатировал он. — Или, может быть, больше, о многоопытная англичанка?

— Пожалуй, что и побольше, — в тон ему ответила Люси и с вызовом взглянула купцу в глаза. — Я тоже сообщила тебе свое имя, купец. Почему ты им не пользуешься?

Казалось, Рашид не собирается ей отвечать, но внезапно он улыбнулся и сказал:

— Иногда, Лю-си, имя может таить в себе опасность.

— Что же опасного в моем имени? Я не понимаю.

— Я вижу. Да тебе и не нужно понимать.

Наступила тревожная тишина, нарушаемая лишь топотом копыт. Вскоре из-за поворота показалось десятка полтора всадников. Наездники натянули поводья, и отряд остановился возле путников.

— Помни — ни слова, — прошептал Рашид и натянул платок девушке на лоб. — Афганские женщины не разговаривают с чужими мужчинами, во всяком случае, в присутствии мужа.

Люси кивнула и расправила на лице чадру, а Рашид еще раз поклонился верховым. Люси увидела, что это солдаты, но не британские и не афганские — то были казаки, причем двое с офицерскими знаками различия.

Командир, которого сразу можно было узнать по золотым позументам, выхватил из ножен шашку и угрожающе взмахнул ею. Люси не поняла его слов, но, судя по тону, офицер прокричал что-то крайне неприятное.

Рашид поклонился еще ниже, вид у него был испуганный и приниженный.

— Буду рад оказаться полезным многочтимым господам, — сказал он по-пуштунски — именно на этом языке говорили в здешних местах. — Но мой скудный ум не в состоянии уяснить твоих мудрых слов, о великолепный всадник.

Офицер нахмурился и раздраженным жестом подозвал своего помощника. Тот козырнул командиру и на ломаном пушту сказал:

— Добрый человек, мы — важные люди, приехавшие из великой страны России. Нам нужно узнать дорогу, мы заблудились.

— О достопочтенный и благородный гость, это горы Сафед-Кох, — ответил Рашид.

— Как называются горы, нам известно, — резко оборвал его русский, взирая на кланяющегося туземца сверху вниз. — Мы едем из Кандагара, но сбились с дороги. Нам нужно знать, в каком направлении ехать.

— За Хайберским перевалом живут слуги Великой Белой Королевы, — с невинным видом сообщил Рашид. — О великий и благородный русский, сын великой страны России, быть может, ты держишь путь в земли Великой британской королевы? А может быть, и великая страна Россия принадлежит британской королеве?

— Как бы не так, болван! И в Индии нам делать нечего! — Офицер глубоко вздохнул и, доверительно понизив голос, сказал: — Мы ищем Ку-варскую долину, где живет Хасим-хан, господин тамошних мест.

Люси едва сдержала удивленное восклицание, но Рашид все так же смотрел себе под ноги, на его лице не дрогнул ни единый мускул.

— Дворец Хасим-хана найти нелегко, о благородный чужестранец.

— Это я знаю и без тебя. Мы уже много дней ищем Куварскую долину. У нас срочное послание от нашего великого императора к вашему хану.

— О неутомимый путешественник, к сожалению, Хасим-хан — не мой хан. Я вообще не знаю этого господина. Увы, мои невежественные глаза никогда не видели его прекрасного дворца. Но двоюродный брат моего двоюродного брата — да благословит Аллах его странствия — рассказывал мне о чудесах Кувара.

— А он не рассказывал, как туда добраться? — с трудом сдерживая нетерпение, спросил молодой офицер.

Он с явным вожделением покосился на свой кнут, и Люси мысленно ему посочувствовала — сколько раз она сама готова была сойти с ума от цветистой велеречивости, которой афганцы украшали любой, даже самый простой разговор.

Скрипнув зубами, офицер продолжил:

— И еще у нас письмо от принца Мохаммеда Аюба, которое мы должны немедленно доставить Хасим-хану.

Тут уж Люси не удержалась и вскрикнула. Не поднимая головы, Рашид с размаху ударил ее по спине:

— Молчи, женщина!

Люси закрыла лицо руками и низко поклонилась:

— О, прости меня, мой добрый муж, — прерывающимся от злости голосом пробормотала она. — Твой будущий сын заставил меня вскрикнуть от боли.

Рашид даже не взглянул в ее сторону. По-прежнему глядя себе под ноги, он уныло сообщил русскому:

— Прости недостойное поведение моей жены, о доблестный военачальник. Она не хотела обращать на себя внимание твоих благородных глаз, но эта женщина впервые понесла после многих лет бесплодия. Где уж ей помнить о хороших манерах. Повтори, пожалуйста, твой вопрос, ибо его не уловили мои недостойные уши.

Офицер кинул на Люси взгляд, полный жалости и презрения.

— Я говорю, у нас письмо от принца Мохаммеда Аюба к Хасим-хану.

На сей раз Люси сдержалась, хотя это известие поразило ее почти так же сильно, как в первый раз. Принц Мохаммед Аюб был сыном эмира Шерали. Он поднял мятеж против отца, пытался узурпировать власть, после чего был выслан в Персию. Интересно, почему русские связались с заклятым врагом афганского эмира? Странным было и то, что казаки оказались в непосредственной близости от британской территории. И уж совсем поразительной показалась девушке весть, что мятежный сын эмира шлет какое-то послание Хасим-хану. Ведь хан всегда называл себя другом и верным союзником Шерали. Неужели русские задумали свергнуть эмира с престола?

А вдруг Россия хочет вторгнуться в Афганистан? В качестве предлога русским послужит междоусобная война между племенами. Люси покосилась на Рашида, но купец не проявил ни малейшего интереса к столь потрясающей новости. Возможно, он действительно ничего не понял. Торговцу оружием все равно, кто стреляет из его ружей, — лишь бы шла прибыль. У Люси была возможность убедиться, что Рашид хитер и находчив, но, возможно, она ошибалась, приписывая ему знание политики.

Внезапно девушке стало жутко: с кем она, собственно, связалась? С торговцем оружием, вором! Он ударил ее с такой легкостью! Наивно было бы предполагать, что Рашид разыгрывал роль восточного мужа. Нет, он действительно на нее разозлился. С усилием отогнав невеселые мысли, Люси вновь стала прислушиваться к разговору.

— Принц Мохаммед Аюб — несомненно, большой человек, о достойнейший сын России. Но невежество мое столь безгранично, что я никогда не слышал об этом почтеннейшем принце. Здоров ли он, о ваше превосходительство?

Офицер страдальчески закатил глаза, пробормотал что-то по-русски.

— Принц вполне здоров. Однако вернемся к делу. Как попасть в Кувар? Как найти дворец Хасим-хана?

— Я скажу тебе это, о благородный иностранец. Мне не хочется тебя расстраивать, но Аллах повелел, чтобы рабы его превыше всего ценили правдивость, а потому, о лучезарный путешественник, должен сказать тебе, что ты и твои почтенные спутники избрали неверный путь. Если вы и дальше будете двигаться в этом направлении, ваши быстрые скакуны унесут вас прочь от Куварской долины. Дворец Хасим-хана расположен там, где заходит солнце. Следуйте вдоль гор по тропе, которая уведет вас влево. Спустившись же в долину, двигайтесь вдоль реки Кабул в западном направлении.

Люси поняла, что маршрут, предложенный Рашидом, непременно выведет русских к Джелалабаду, где люди эмира непременно заинтересуются столь неожиданными гостями. Интересно, чем руководствовался Рашид, мороча русским голову? Может быть, он что-то перепутал? Или же хочет, чтобы джелалабадский губернатор арестовал подозрительных иностранцев? Русские и англичане уже лет тридцать соперничают из-за влияния в Афганистане. С британской точки зрения, разумеется, было бы лучше, если бы русское посольство угодило в плен к людям эмира, а не снюхалось с Хасим-ханом. Но способен ли это понять мусульманский торговец из Пенджаба? Да и какое ему может быть дело до конфликта русских с англичанами? Рашид — индиец, а потому, скорее всего, заинтересован в поражении англичан.

Люси вздохнула, подумав, что, очевидно, никогда не получит ответа на этот вопрос. Рашид способен читать ее мысли как открытую книгу, но сам остается для Люси тайной за семью печатями.

Тем временем молодой офицер перевел слова Рашида своему начальнику. Тот сердито буркнул что-то, сунул шашку в ножны и развернул коня, приказав казакам последовать его примеру.

— Господин капитан благодарит тебя за помощь, — сказал молодой офицер и бросил к ногам Рашида пару серебряных монет. — Нам пора в путь.

Купец жадно кинулся подбирать монеты, а потом вытащил из-за пояса грязный мешочек, развернул его и предложил русскому угоститься куском бараньего жира, мукой или пыльными изюминами:

— О щедрый гость, позволь преподнести тебе это скромное угощение в качестве прощального подарка.

Молодой офицер с ужасом уставился на кошмарное подношение, однако он, судя по всему, был уже достаточно знаком с афганскими обычаями и знал, что от подарка отказываться нельзя. Брезгливо выбрав несколько изюмин, офицер с трудом их прожевал, изо всех сил стараясь не смотреть на серый комок бараньего жира. Наконец пытка закончилась, и, коротко поблагодарив за угощение, русский пустился вдогонку за своими товарищами. Через минуту маленький отряд скрылся за поворотом.

Люси хотела было открыть рот, но Рашид жестом велел ей молчать. Лишь когда стук копыт затих вдали, он обернулся к ней и мрачно сказал:

— Покажи мне плечо. Я старался ударить не сильно, но все же нужно было, чтобы мой гнев выглядел убедительно. Тебе было не больно?

— Меня били и хуже, купец.

— Били, но не я.

В его голосе явственно слышалось сожаление, и Люси почему-то смутилась. Она резко отвернулась, вынула из-под платья мешок с провизией. Нужно будет установить между собой и Рашидом необходимую дистанцию. Роль беременной жены вывела Люси из равновесия. Она никак не могла выкинуть из головы неподобающую мысль: каково это — вынашивать в утробе ребенка Рашида?

Мешок и обрывок одеяла упали на землю. Люси вновь обернулась к купцу, поправила платок.

— Ты не сделал мне больно, купец. Но твой удар напомнил мне, какое счастье быть англичанкой. Слава Богу, мне никогда не придется выносить унижений, с которыми вынуждены мириться восточные женщины.

— Это верно. Но удовольствий, доступных восточной женщине, ты тоже никогда не узнаешь. — Голос Рашида звучал надменно. — В отличие от мужчин моей страны англичане никак не могут считаться искусными любовниками.

Люси вспыхнула:

— Английские дамы ценят в мужьях вежливость и преданность, а вовсе не… вовсе не то, о чем ты сказал.

— Скучная же у вас жизнь, — тихо, но с явным сарказмом заметил купец.

— Мы говорим не «скучная», а «разумная», — поправила его Люси. — Во всяком случае, англичанке не доставляет удовольствия быть рабыней своего мужа.

— Ты еще не знаешь всех тонкостей моей страны, — ответил Рашид. — Влюбленный мужчина — такой же раб своей жены. Но сейчас у нас нет времени обсуждать достоинства восточного и западного браков. Едем, нам нужно успеть через перевал до завтрашнего вечера. Дай-ка я подсажу тебя на лошадь.

В пути, как обычно, они молчали: купец ехал впереди, Люси — сзади. Усталые кони вяло перебирали ногами, ускоряя ход, когда тропа делалась более пологой.

Первые несколько миль после встречи с русскими Люси нетерпеливо ерзала в седле, ей хотелось обсудить с Рашидом сногсшибательную новость о союзе мятежного принца с русскими. Однако к вечеру девушка передумала. Чего она добьется, пробудив в своем спутнике ненужные мысли и подозрения? Еще неизвестно, на чьей стороне Рашид, а по разговору можно было предположить, что он не одобряет британское владычество над Индией.

Готовя ужин, Люси думала, что до Пешавара всего три дня пути. Будет разумнее обсудить свои подозрения с британскими чиновниками, а не с торговцем, занимающимся контрабандой оружия.

Люси поджаривала лепешки, на шипящем сале, вдыхала чудесный аромат и благоразумно держала язык за зубами.

5

Вечером, после того, как беглецы благополучно пересекли границу британской Индии, Рашид признался своей спутнице, что на протяжении всех тридцати миль Хайберского перевала за ними тайно следили воины-афридии. Люси спросила, почему афридии их не тронули, и Рашид лаконично ответил:

— Они меня знают. Я иногда привожу им подарки.

Разумеется, торговец имеет в виду оружие, поняла Люси.

— Наверно, я должна быть тебе благодарна, — вздохнула она. — Если бы ты торговал с ними нечестно, меня бы прикончили за неуплату твоих долгов.

Рашид расхохотался:

— Не бойся, англичанка. Я не такой дурак, чтобы продавать афридиям неисправное оружие. Воины, охраняющие перевал, всегда получали от меня самый лучший товар.

— И ты поставлял им энфилдские ружья? Это и есть твой лучший товар?

Рашид посмотрел на нее сквозь дым костра.

— Уроженцу Пенджаба владеть таким оружием запрещено законом. Разве тебе это не известно, англичанка?

Она отвела глаза.

— Да, известно. Я давно догадалась, что ружья, которые ты продал Хасим-хану, краденые.

— И как только ты не боишься делиться со мной своими подозрениями?

На раскаленном камне громко зашипел жир, и Люси занялась лепешками.

После паузы она сказала:

— Я знаю, что ты плохого мне не сделаешь. Или я ошибаюсь?

Он взял из ее рук лепешку.

— Все устроено не так, как кажется на первый взгляд. Но ты права: я тебе плохого не сделаю. Я доставлю тебя в Пешавар в целости и сохранности.

— Тебе опасно ходить в город, Рашид?

— Британские раджи меня ни в чем не обвиняют. Я свой товар не краду, против твоей страны не работаю. Хоть и не одобряю британскую политику в Индии.

— Но почему, Рашид? Чем тебе не нравится наша политика? Большинство пенджабцев встретили британцев с радостью. Нас пригласил ваш князь. Британия не завоевывала твою страну.

— Так часто бывает, что мышь предпочитает жить под властью слона, а не под властью тигра. По крайней мере слона видно издалека, так что можно успеть спрятаться. Британцы со своими благими намерениями наделали здесь столько дел, что понадобится несколько поколений, прежде чем мы исправим все ошибки.

— О каких ошибках ты говоришь? — возмутилась Люси. — За последние сто лет мы сделали вам столько добра! Моя страна учредила в Индии юридическую систему, которой завидует весь мир. Судьи больше не берут взяток, крестьяне впервые в вашей истории могут рассчитывать на справедливое правосудие. Мы построили школы в деревнях, провели воду к безводным пустыням, наши врачи лечат ваших больных! А дороги, которыми мы соединили ваши города! А телеграф, благодаря которому Индия может общаться со всем миром! Во всех провинциях, где правят англичане, торжествует прогресс.

— Это верно. Взамен вы требуете лишь одно — наши души.

— Неправда! — сердито ответила Люси. — Туземцам разрешено придерживаться своей религии. Англичане бесконечно терпимы в вопросах веры — если, конечно, речь не идет о каких-нибудь опасных или злодейских культах.

Рашид грустно улыбнулся:

— А кто решает, англичанка, какая вера опасна, а какая нет? То, что вам кажется суевериями, для нас — основа веры. Тебе трудно смириться с мыслью, что христианская церковь вобрала в себя не все лучшее, что создано человеческой мыслью.

— Выпей чаю, — процедила Люси сквозь зубы. — Вода вскипела.

Купец запрокинул голову и расхохотался.

— Ах, я совсем забыл! Английские леди о политике и религии не разговаривают. Эта тема уместна лишь в беседе джентльменов. А при этом англичане уверяют, будто женщины и мужчины в вашей стране равны.

— Мужской ум более приспособлен для того, чтобы решать определенные проблемы, — чопорно сказала Люси, прекрасно понимая, что говорит неискренне. — Женский же ум более направлен на ведение домашнего хозяйства и семейных дел. Воспитанная леди не станет участвовать в споре на политическую или религиозную тему. Больше всего ее интересуют дела хозяйственные и семейные.

— Если ты во все это веришь, англичанка, значит, ты так же невежественна, как любая девчонка из индийской деревни. Ты не понимаешь самой себя! Посмотри — ведь ты живое доказательство того, что женщина ни в чем не уступает мужчине!

Эти слова доставили Люси несказанное удовольствие, но девушка не подала виду, что польщена. По мере приближения к Пешавару она все чаще задумывалась об издержках своей прежней жизни в Англии. Джентльмены не любят, когда леди интересуются чем-либо, кроме домашних дел. Люси со вздохом вспомнила упреки мачехи — та все время повторяла, что падчерица не умеет вести себя в обществе. После двух лет рабства у Хасим-хана приспособиться к жизни колониального общества будет еще трудней…

— Почему ты замолчала, англичанка? Я тебя озадачил? Неужели ты не найдешь, что мне ответить, неужели не дашь мне отпор?

— Я не стану этого делать, Рашид. Мне не пристало тебя обличать. Нам трудно понять друг друга. Мы выросли в разных условиях, ты никогда не бывал в Англии. Да и потом, при твоем роде деятельности вряд ли ты знаком с настоящими леди и джентльменами…

Люси запнулась, уловив в собственном голосе оттенок снисходительности. А ведь она вовсе не намеревалась беседовать с купцом свысока, Рашид спас ей жизнь, да и дело не только в этом. Этот индиец ни в чем не уступит англичанину. Он достаточно умен, чтобы усвоить любую новую идею. Однако обсуждать с ним английский образ жизни почему-то было трудно. У Люси было такое ощущение, словно присутствие Рашида каким-то образом воздействует на все направление ее мыслей. Когда разговор заходил об Индии, Люси терялась. Еще больше обескураживали ее замечания Рашида об английском обществе и английском образе жизни. Эти речи слушать было опасно — они могли изменить мировоззрение девушки.

Люси вовсе не собиралась перестраивать свой образ мышления, а потому сменила тему — нарочито веселым голосом, деланно улыбнувшись, спросила:

— Так мы прибудем в Пешавар уже завтра? Если так, давай заварим себе еще любимого чая Хасим-хана.

Рашид бросил на нее взгляд, в котором явственно читалось сочувствие. Но вслух он сказал лишь:

— Если Аллаху будет угодно, завтра мы окажемся в Пешаваре, а еще один котелок чая был бы отличным угощением в честь благополучного завершения нашего путешествия.

Когда Люси несла от ручья котелок со свежей водой, девушку охватило странное чувство, похожее на грусть. Она опустилась на корточки возле костра, раздула угли, подбросила сучьев, чтобы камень раскалился посильней. Ледяной воде понадобилось всего несколько минут, чтобы закипеть. Люси сидела, неотрывно глядя на языки пламени, мысли ее витали в облаках.

— О чем ты думаешь, англичанка?

— О конце нашего путешествия.

— Ты счастлива, что возвращаешься к своим?

— Да. Конечно счастлива.

— Но лицо твое печально, на нем лежит тень раздумья.

Вновь Рашид безошибочно распознал ее настроение. Люси и в самом деле испытывала двойственное чувство. Дни, проведенные с купцом среди гор, можно было назвать даже счастливыми. Не раз бег-лецам угрожала смерть, путь был опасным и трудным, но рядом с Рашидом Люси испытала немало спокойных блаженных минут. Разговоры с ним временами раздражали ее, но сколько она почерпнула новых идей, сколько сделала неожиданных открытий! Трапеза у костра была вкусней и сытней изысканнейшего обеда, приготовленного мастером кулинарного искусства. Главное же — рядом с Рашидом Люси ощущала такую радость жизни, какая прежде была ей неведома.

Девушка и сама плохо понимала, почему все получилось именно так. Но ясно было одно: после возвращения в Пешавар она не сможет разговаривать с Рашидом в открытую. Сегодня — последняя возможность поговорить искренне, выразить свои чувства. Да, может быть, и теперь уже слишком поздно. До цивилизации рукой подать. Британские предрассудки, британская сдержанность уже тянули к Люси свои щупальца.

— Путешествие из Кувара было не лишено приятности, — осторожно начала Люси. — Я очень благодарна тебе, Рашид, за то, что ты оберегал меня и защищал. Я знаю, что без меня ты смог бы двигаться гораздо быстрее.

Купец усмехнулся:

— Это верно, англичанка, но кто бы тогда стал готовить мне ужин?

— Я знаю, купец, что ты мог бы и сам приготовить себе пищу.

— Возможно. Но мое кулинарное искусство сильно уступает твоему.

Люси покосилась на кусок бараньего жира и полоски вяленого козьего мяса. Потом взглянула на Рашида и расхохоталась.

Купец смотрел на ее смеющееся лицо.

— Лю-си, вода уже закипела, — сказал он внезапно охрипшим голосом. — Не выпить ли нам чаю?

Обычно, забравшись под одеяло, Люси сразу же засыпала, но сегодня сон никак не желал к ней идти. Тело приятно ныло после тягот пути, но расслабиться и провалиться в забытье почему-то не удавалось. Она смотрела на звезды, яркие серебристые точки на черном небосводе, прислушивалась к ровному дыханию индийца. Похоже, тревоги и опасности пути никак не сказывались на нервах купца. Возможно, прибыльная торговля оружием перевешивала минусы и недостатки бродячего образа жизни.

У этого человека нет семьи, нет никаких обязательств. Как необычно для жителя Востока! Жены у него нет, но где же все его родственники? Жива ли его мать? Если да, то она должна очень беспокоиться за своего непоседливого сына. Есть ли у него братья? Чем они занимаются? А сестры? Должно быть, вышли замуж и живут в зенанах друзей и знакомых Рашида. Люси много рассказывала спутнику о своем детстве, а купец ни словом не обмолвился о своем прошлом. Лишь однажды он сказал, что отец относится к ремеслу своего сына неодобрительно, и потому они почти не разговаривают друг с другом.

Вдали завыл голодный шакал, и Люси от неожиданности села. Она не вскрикнула, но Рашид тут же откинул одеяло и немедленно оказался рядом с девушкой. В руке его блеснул кинжал.

— В чем дело? — тихо спросил он. — Что тебя тревожит, англичанка?

— Ничего. Просто шакал завыл. Ты слышал?

— Да, слышал. Но прежде вой шакалов не мешал твоему сну.

— Я знаю…

— Обычно ты спишь глубоко и спокойно. Почему му тебе не спится сегодня?

— Все в порядке, — ответила она, глядя на смуглые пальцы, сжимавшие рукоятку ножа. — Мне не о чем беспокоиться.

— О, тебе есть о чем беспокоиться. — Люси промолчала, и купец продолжил: — Завтра ты вновь окажешься среди родных и знакомых. После двух лет, прожитых в Куваре, тебе будет трудно снова привыкнуть к английскому обществу. Вполне естественно, что тебе не спится, англичанка.

Люси уже не удивляло, что Рашид умеет читать самые потаенные ее мысли. Она взглянула на купца и неубедительно улыбнулась, желая увести разговор в сторону:

— Рашид, вот ты все время называешь меня «англичанка», а я уже не знаю, кем мне себя считать. Иногда… иногда мне кажется, что рабыня Хасим-хана навеки поселилась в моей душе и заслонила воспоминания о прежней жизни. Я больше не Люсинда Ларкин. Я утратила былую невинность…

Купец медленно засунул кинжал за пояс, взял девушку пальцами за подбородок, приподнял ее лицо. Чадру Люси сняла перед сном, так что голова ее была не покрыта. Медленно, очень медленно Рашид отвел прядь волос, упавшую ей на лоб. Молча смотрели они друг на друга. Люси не знала, о чем он сейчас думает, но чувствовала его волнение и никак не могла уразуметь, чем оно вызвано. Тишина была такая, что казалось, весь мир напрягся в ожидании последующих событий.

Купец осторожно провел пальцем по ее щеке.

— Тебе нечего стыдиться. Ты была пленницей Хасим-хана. Ты должна была выжить. Гордись, что у тебя хватило мужества и силы остаться в живых.

Она скорбно улыбнулась:

— Сейчас мужество меня покинуло. Мне будут задавать много вопросов. Все захотят знать, при каких обстоятельствах погиб отец. Дамы подобными ужасами интересоваться не будут, но они испугаются, не усвоила ли я каких-нибудь чудовищных туземных привычек — есть пальцами или… — Не договорив, она запнулась.

Рашид ободряюще погладил ее по плечу:

— Славные дамы города Пешавара, какими бы надоедливыми они ни были, вряд ли страшнее, чем Хасим-хан и его головорезы.

— Как бы не так! Ты плохо их знаешь, — прошептала Люси. — При некоторых обстоятельствах английские леди пострашнее, чем атакующая армия.

Лицо Рашида посерьезнело, глаза потемнели. Он придвинулся к девушке вплотную.

— Не падай духом, англичанка. Ты сильнее, чем тебе кажется. Уверен, что ты сумеешь справиться с пешаварскими леди не хуже, чем ты справилась с воинами Хасим-хана.

— Это ты справился с воинами Хасим-хана. Ты спас мне жизнь.

— Неужели? — Рашид как-то странно рассмеялся. — Что ж, тогда я должен получить награду, пока это еще можно сделать. Ведь я ее заслужил, верно?

Эти слова почему-то огорчили Люси, хоть она и понимала, что купец рассчитывает на вознаграждение.

— Я же обещала, что тебе щедро заплатят.

И вновь он засмеялся каким-то непонятным смехом.

— Хорошо заплатят? Возможно. Но сейчас я говорю не о деньгах. Мне нужна другая награда.

Последние слова он едва прошептал. Потом провел пальцами по ее векам, закрыл ей глаза и в следующий миг припал к ее губам нежным поцелуем.

В куварском селении отношения между полами — ухаживание, брак — строились куда более непосредственным образом, чем в английском обществе, однако Люси со своей репутацией джинна не имела возможности познакомиться с этим ритуалом на собственном опыте. Достигнув преклонного (по афганским понятиям) двадцатитрехлетнего возраста, она еще ни разу ни с кем не целовалась. К немалому своему удивлению, Люси обнаружила, что зрелый возраст отнюдь не ослабил впечатление, которое произвел на нее поцелуй. Губы девушки задрожали, хотя Люси вовсе не чувствовала себя испуганной. У нее возникло необъяснимое желание еще сильней прижаться к груди индийца. Инстинкт настойчиво нашептывал, что чем ближе будет она к Рашиду, тем лучше для нее. Однако напрасно Люси послушалась внутреннего голоса: когда она положила руки индийцу на плечи и прижалась к нему, губы у нее задрожали еще сильнее, и, хуже того, — дрожь охватила все тело. Это было похоже на приступ лихорадки. Странная вещь — при этом у девушки не возникло ни малейшего желания отодвинуться.

Казалось, Рашид тоже не слишком-то отдает себе отчет в своих действиях. Как только Люси к нему припала, он издал странный горловой стон и крепко стиснул девушку в объятиях, больно сжав ее худенькое тело. Губы индийца стали очень твердыми и требовательными — Люси, повинуясь безотчетному порыву, раскрыла рот.

Она не знала, что должно произойти дальше. Язык Рашида коснулся ее языка, и девушка содрогнулась от возбуждения. Небритая щетина купца царапала ей кожу, но даже это грубое прикосновение, было ей приятно. Люси запустила пальцы в его густые черные волосы. С детства ее учили, что лишь священный институт брака делает объятия позволительными для леди. Однако годы, проведенные в Куварской долине, должно быть, самым губительным образом сказались на манерах девушки из хорошей семьи. Иначе чем объяснить, что поцелуй Рашида показался ей таким восхитительным? Сладкая истома разлилась по всему телу Люси, и она откинулась на спину, чтобы ощутить земную твердь.

Рашид был тут как тут — он оказался сверху и принялся целовать подбородок Люси, ее шею, грудь. Когда его губы приникли к ложбинке между грудями, Люси чуть не задохнулась. Казалось, ночь замерла и затаила дыхание. Руки купца спустили грубую ткань с плеч девушки, обнажили тело до пояса.

От соприкосновения с холодным воздухом соски Люси напряглись, но сама она холода не чувствовала. Руки купца заскользили по ее телу, и под их искусным прикосновением кровь побежала в ее жилах еще быстрей. Затем Рашид убрал руки и припал к ее груди губами. Люси вся затрепетала, предчувствуя, что ей уготовано какое-то новое, неведомое, но в высшей степени заманчивое наслаждение.

Его губы вновь вернулись к ее устам, обожгли кожу огненным прикосновением. Поцелуям не было конца, и при всей своей неопытности Люси сполна ощутила, что такое истинное кипение страстей — и в мужчине, и в женщине.

Внезапно девушке стало страшно. Она испугалась неведомого, ибо ее тело вдруг вышло из-под контроля. Мозг лихорадочно пытался вернуть себе власть над плотью, и, повинуясь этому порыву, Люси едва заметно напряглась.

Рашид тут же замер, и какое-то время они лежали рядом неподвижно. Лицо индийца было абсолютно бесстрастно. Он резко сел, натянул платье ей на плечи и отодвинулся.

— Прости меня, — отстраненным, холодным тоном произнес он. — Я вовсе не хотел пробудить в тебе дурные воспоминания.

— У меня нет никаких…

— Когда-нибудь ты найдешь мужа, который будет тебя достоин, англичанка. Он введет тебя в свой дом — там, в далекой стране, по которой ты так тоскуешь. Этот человек будет рядом с тобой, когда родятся твои дети. Он поможет тебе избавиться от черных воспоминаний. Пускай он, а не я научит тебя радостям любви. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Мне… Мне холодно.

Но Рашид не попытался согреть ее своим телом. Вместо этого он натянул на Люси свое одеяло. Если бы она протянула руку, то могла бы коснуться его кожи. Но Люси этого не сделала, она лежала без движения.

— Я подброшу хвороста в огонь.

— Спасибо.

— А теперь спи. Ты можешь мне верить, Люси. Не бойся шакалов. И пешаварских дам тоже не бойся.

«Да, мне некого бояться, кроме самой себя», — подумала Люси. Она решительно протянула руку и дотронулась до Рашида.

После долгой паузы он сжал ее пальцы.

По лицу девушки сбежали две слезы. Рашид стиснул ей руку еще сильней.

— Мне было хорошо с тобой, Люси.

Согретая его словами, она уснула.

6

По непонятной причине купец решил войти в город Пешавар со стороны базара. Люси едва поспевала за Рашидом, боясь потеряться среди узких грязных торговых рядов, где продавались тыквы, рисовые пирожки и жареная рыба.

— Почему мы избрали такой странный путь? — не выдержав, спросила Люси, когда ее конь чуть не затоптал малыша, игравшего в пыли.

Рашид остановил коня — мимо как раз промчалась стайка ребятишек, которые с криком гнались за сорвавшейся с цепи мартышкой.

— Так ближе к британскому сектору, — ответил он. — Осторожно, верблюд!

Караван пустыни, нагруженный невероятным количеством медных кувшинов, двигался прямо на Люси. Казалось, и верблюд, и его хозяин твердо намерены растоптать всех, кто окажется у них на пути.

Кляня последними словами и верблюда, и его наглого хозяина, а заодно и Рашида, Люси подстегнула коня. Теперь она и Рашид ехали бок о бок, едва не касаясь друг друга коленями. Полуобернувшись, купец безмятежно улыбнулся. Он не обращал ни малейшего внимания ни на крики торговцев, ни на толкотню.

— Мне кажется, англичанка, ты недолюбливаешь верблюдов.

— Они тупее баранов, но в двадцать раз больше. Как же их можно любить?

— В самом деле. Но в долгом путешествии верблюд полезен.

Слова его были произнесены таким рассеянным тоном, что Люси вопросительно взглянула на своего спутника. В его темных глазах не было и тени насмешки.

— В чем дело, Рашид? — быстро спросила девушка.

— Вот и настал конец нашему путешествию, англичанка. Нам пора расставаться.

— Но мы еще не добрались до дома моей мачехи…

Купец не ответил. Стремительным движением он спрыгнул с седла и бросил девушке поводья:

— Лови!

Люси инстинктивно подхватила поводья. К тому времени, когда она успокоила коня, оставшегося без всадника, Рашид успел обойти девушку с другой стороны, чуть коснулся ее руки ласкающим жестом и сказал:

— Пора прощаться, англичанка. Наши пути расходятся.

— Нет! Рашид, ты не можешь оставить меня здесь одну!

Он смотрел в сторону, лицо его было лишено какого-либо выражения.

— Я тебе больше не нужен. Дорогу домой ты найдешь.

Он коснулся рукой лба, поклонился:

— Иди с Богом, Люси Ларкин. Пусть жизнь твоя будет долгой, и пусть у тебя родится много детей.

Внутри у нее все сжалось, словно при падении с огромной высоты. В горле вдруг пересохло.

— Почему ты уходишь, когда я почти дома? А как же обещанная награда?

— Разговор о деньгах всегда был интереснее для тебя, чем для меня, Люси Ларкин.

— Но как я тебя найду? Ради Бога, Рашид, куда ты?

Не отвечая, он нырнул за проезжавшую телегу и скрылся в самой гуще рыночной толпы. Люси кричала ему вслед, но и сама почти не слышала своего голоса — такой вокруг стоял гул. На узкой улочке развернуть лошадей было невозможно. Уже в двадцати шагах тюрбан Рашида затерялся среди сотен других тюрбанов.

Люси знала, что не сумеет разыскать своего купца, и все же спешилась и почти час бродила по рынку. В конце концов она сдалась. Рашид не хотел, чтобы она его нашла, а значит, найти его не удастся.

Люси так выбилась из сил, что едва справлялась с двумя лошадьми. Она поспешила покинуть рынок, ведя коней под уздцы. Руки у нее болели, глаза слезились от пыли. Выбравшись с площади, девушка села на своего мерина, а вторую лошадь повела на поводу.

Дни в горах показались девушке менее мучительными, чем последняя миля ровной щебенчатой дороги, ведущей к британскому району города.

Завидев впереди знакомую аллею, которая вела к отцовскому дому, Люси покачнулась в седле от усталости. Однако когда красивое, ослепительно белое здание показалось из-за поворота, от усталости не осталось и следа. Из-за высокой стены пахнуло жасмином, и Люси вдохнула благоуханный воздух полной грудью. Дома! Господи, наконец-то она дома!

Привратника Люси не узнала, но это ее ничуть не опечалило. Скорей бы попасть домой, пока слуги не устроили переполох. Она вежливо кивнула привратнику, не зная, как полагается сообщать о воскрешении из мертвых.

— Добрый день, — сказала она, немного поколебавшись. — Я мисс Ларкин, дочь сагиба сэра Питера Ларкина, который погиб в Афганистане. Пожалуйста, откройте ворота. Я очень устала и хочу отдохнуть после долгого путешествия.

Привратник едва покосился в ее сторону:

— Пошла вон отсюда, грязная шлюха! Таким в доме моего хозяина не место.

Грязная шлюха? Люси с некоторым запозданием вспомнила, что вид у нее действительно необычный. Подавив раздражение, она терпеливо сказала:

— Я знаю, что в таком виде меня трудно узнать. И все же я англичанка. Леди Маргарет Ларкин, мемсагиб, — моя мачеха. Она очень рассердится, если узнает, что ты не пускал меня в ворота собственного дома.

Слуга забеспокоился. Для шлюхи или бродяжки эта женщина говорила по-английски слишком уж хорошо, да и кони у нее были дорогие, чистопородные. С другой стороны, если судить по одежде, в таких лохмотьях могла ходить только какая-нибудь дикарка с далеких гор.

Разгладив несуществующую складку на белоснежной ливрее, привратник сообщил:

— Моего хозяина зовут Разерспун, а вовсе не так, как ты сказала. Зачем ты отнимаешь у меня время своим враньем?

— Разерспун? Здесь живут Разерспуны?

— Конечно, все это знают. — Увидев замешательство незнакомки, привратник приободрился. — Мой сагиб — здешний губернатор, большой человек. Уходи отсюда, женщина.

Люси смотрела на привратника со смешанным чувством разочарования и насмешки — насмешки над собой. Какая же она дура, конечно, мачеха и ее дочка давным-давно уехали из Индии! Леди Маргарет и Пенелопа ненавидели эту страну, еще при жизни сэра Питера они беспрестанно говорили, что хотят вернуться в Англию. Разумеется, леди Маргарет поспешила вернуться в Лондон. Как же не воспользоваться всеми выгодами своего нового положения — безутешная, но весьма состоятельная вдова! Узнав о смерти сэра Питера, она, конечно же, первым кораблем отправилась на родину.

Люси не знала, плакать ей или смеяться. Преодолев приступ подкатившей истерики, она взяла себя в руки.

Слуга нахмурился, сочтя веселье побродяжки неуместным.

— Тут не над чем смеяться. Мистер Разерспун — большой сагиб, его все здесь уважают.

— Не сомневаюсь. Извини. — Люси вновь приняла серьезный вид. — Что ж, привратник, если леди Маргарет Ларкин здесь больше не живет, значит, я должна поговорить с мистером Разерспуном. Открой, пожалуйста, ворота. Мне нужно увидеть твоего хозяина.

Привратник заколебался, но решил, что лучше не рисковать. Он знал по собственному опыту, что британские сагибы и мемсагибы полоумные, от них всего можно ожидать. Вполне возможно, что, если эту молодую женщину отмыть и переодеть в английскую одежду, она ничем не будет отличаться от прочих европейцев. Отперев тяжелый засов, слуга демонстративно отвернулся, тем самым как бы снимая с себя всякую ответственность за последующие события.

Люси въехала в ворота и поскакала к белой мраморной лестнице, боясь, что другие слуги преградят ей путь. Воспользовавшись уловкой Рашида, она бросила поводья перепуганному садовнику, мирно клевавшему носом в тени пальмы.

— Лови!

Потом спрыгнула на землю и быстро взбежала по ступенькам. Она была уже в прихожей, когда следом за ней кинулся перепуганный лакей. Люси вбежала в гостиную, преследуемая целой сворой отчаянно жестикулирующих слуг.

С разбегу Люси ворвалась в переполненную гостиную. Пешаварские дамы, собравшиеся, чтобы выпить чаю и осторожно позлословить об общих знакомых, брякнули чашками о блюдца и разинули рты. Взглянув на себя глазами этих благовоспитанных особ, Люси смутилась — одежда в лохмотьях, две недели без мытья… С опозданием девушка поняла, что пахнет от нее, должно быть, не лучше, чем от протухшего фазана.

Внушительных размеров леди, туго затянутая в розовое шелковое платье, вскочила на ноги.

— Что сие значит? — гневно воскликнула она, наморщив нос. — Махбуб, немедленно выведи отсюда эту… особу.

— Миссис Разерспун?

Люси отбросила руку лакея и воззрилась на даму, предположив, что она — супруга губернатора.

— Миссис Разерспун, извините, что врываюсь в гостиную подобным образом. Я — Люсинда Ларкин. Два года я была пленницей в Афганистане. Раньше моя семья жила в этом доме. Я думала, что мачеха и сестра до сих пор живут здесь.

Миссис Разерспун обмякла, опустилась в кресло, лицо ее залилось краской.

— Люсинда Ларкин? Дочь сэра Питера?

Хлопая глазами, она разглядывала смуглокожую оборванку, пытаясь обнаружить хоть малейшие признаки благородной британской расы под слоем грязи и спутанными пыльными волосами.

— Но ведь вас убили! Я сама была в соборе на поминальной службе! Там был мистер Разерспун, приехал даже сам генерал-губернатор!

— Я очень польщена, миссис Разерспун, что мою память почтили вниманием столь значительные особы, однако, как вы видите, они несколько поторопились. К счастью, я жива.

Миссис Разерспун зажмурилась. Ужасно было бы уже одно то, что благопристойный раут нарушен вторжением какой-то безумной туземки. Если же эта наглая темнокожая особа и в самом деле окажется мисс Люсиндой Ларкин — это будет настоящий скандал. Обмахиваясь веером, миссис Разерспун осторожно взглянула на незваную гостью. На первый взгляд она никоим образом не напоминала англичанку, но, увы, голос был безусловно британским, да не просто британским, а самым что ни на есть аристократическим. Губернаторша прижала руки к пышной груди, собираясь упасть в обморок, но вовремя вспомнила, что это нанесет непоправимый ущерб ее новому платью. Лучше, пожалуй, призвать на помощь мужа.

Поздравив себя со столь блестящим решением трудной проблемы, миссис Разерспун окончательно открыла глаза.

— Махбуб, пошли боя за сагибом. Пусть немедленно придет сюда.

Махбуб с поклоном удалился, и дамы облегченно вздохнули. Губернаторша приняла правильное решение. В столь сложной ситуации без мужчины не обойтись.

Воодушевленная молчаливой поддержкой достойных матрон, миссис Разерспун осмелела и посмотрела на самозванку в упор.

Та и не подумала отвести взгляд. Губы ее дрогнули в насмешливой улыбке, хотя губернаторша и не поняла, над чем тут можно смеяться.

Миссис Разерспун передернулась, ее вновь охватило сомнение. Господи Боже, да разве может кожа английской девушки посмуглеть столь неподобающим образом? А вдруг темная кожа — как заразная болезнь? Если общаться исключительно с туземцами, то и сама станешь такой, как они! Или это от туземной пищи? Миссис Разерспун не притрагивалась ни к чему индийскому, даже к варенью из манго, хотя жена викария хвасталась, что из манго получается восхитительный джем. Боже, что это? Кажется, у этой особы через рваный рукав видны мускулы?

Губернаторша взглянула на свои пухлые плечи и успокоилась. Слава Всевышнему, никаких мышц. Английская леди ни в коем случае не должна обзаводиться этими вульгарными наростами. У настоящей дамы просто не может быть мышц!

Раздалось приглушенное покашливание, и миссис Разерспун сообразила, что пауза затянулась — гости жаждут продолжения разговора. Долг есть долг, и губернаторша, глубоко вздохнув, вновь обратилась к оборванке:

— Мисс… м-м… Ларкин, если вы действительно мисс Ларкин, хоть в это и крайне трудно поверить, поскольку мисс Ларкин погибла, а если бы даже и не погибла, то вряд ли британской девушке удалось бы пережить все ужасы плена…

— Я — мисс Ларкин, — перебила ее Люси.

Губернаторша не привыкла, чтобы ее перебивали, и разгневалась:

— Вы нам это уже сказали. Итак, мисс Ларкин, если вы действительно мисс Ларкин… То есть, кто бы вы там ни были… Надеюсь, вы понимаете, что ваше эксцентричное заявление вызывает массу вопросов, которые нужно будет разрешить, прежде чем…

— Прежде чем вы предложите мне принять ванну?

Миссис Разерспун вскочила и свирепо воззрилась на Люси сверху вниз.

— Я послала за мистером Разерспуном. Мистер Разерспун — губернатор провинции.

— Значит, он и решит эту проблему.

Миссис Разерспун была не из тех людей, кого можно вывести из равновесия саркастическим замечанием.

— Естественно, — отрезала она, чувствуя себя все более и более уверенно. — Губернатор представляет здесь Ее Величество. Он вправе решать любые проблемы — кроме тех, которые входят в компетенцию вышестоящего начальства.

— Интересно, о каком вышестоящем начальстве идет речь, если человек воскрес из мертвых. Губернатор, возможно, и представляет здесь королеву Викторию, но вряд ли он уполномочен замещать Господа Бога.

Дамы в ужасе ахнули, а миссис Разерспун вновь утратила дар речи. Эта наглая, невоспитанная особа никак не может быть англичанкой, и уж во всяком случае членом почтенного семейства Ларкин. Сэр Питер слишком много времени проводил с туземцами, но леди Маргарет и малютка Пенелопа отличались безупречным вкусом и изысканными манерами. Леди Маргарет всегда так уморительно описывала вульгарные особенности индийской культуры! Настоящая Люсинда Ларкин, даже проведя два года в плену, не могла бы превратиться в такую безбожную, насмешливую особу, нарушившую мир и покой в самой элегантной гостиной Пешавара. Губернаторша поджала губы и решила, что больше не произнесет ни слова.

Тогда эстафету приняла жена викария, вторая по старшинству среди дам.

— Милая, в гостиной губернатора не принято упоминать имя Господа всуе. Нам не дано судить ни о Ее Величестве, ни о Господе Боге.

Нахалка не только не смутилась, но приняла еще более вызывающий вид. К счастью, в гостиную как раз вошел мистер Разерспун, и у незваной гостьи не было возможности произнести какое-нибудь новое богохульство.

— Приветствую дам. Рад всех вас видеть.

Хорошо поставленным голосом — в конце концов, недаром же он дослужился до губернатора — мистер Разерспун заглушил гул женского шушуканья.

— Харриет, что это значит? Я видел, что у парадного входа стоят какие-то лошади и объедают розовый куст. А Махбуб поведал мне какую-то совершенно невероятную…

— Эта женщина утверждает, что она Люсинда Ларкин, — перебила его миссис Разерспун.

— Что-что? — Выпучив глаза, губернатор уставился на Люси. — Ты с ума сошла, женщина! Люсинда Ларкин мертва.

— Нет, — спокойно ответила Люси. — Я не умерла. Меня два года продержали пленницей в Куварской долине, в центре Афганистана.

Губернатор насупил брови. На туземцев эта мимика обычно действовала безотказно.

— Женщина, ты оскорбляешь память благородного британского семейства. Мисс Ларкин и ее отца убили два года назад. Останки были доставлены в Индию солдатами пятьдесят девятого пехотного полка.

— Нет. Убили моего отца и сопровождавших его членов британской торговой миссии. Но я осталась жива. Меня взял в плен куварский хан. А теперь мне удалось сбежать.

Оборванка говорила так спокойно, уверенно, что ей трудно было не поверить. Присутствующие с ужасом осознали, что эта кошмарная особа и в самом деле может оказаться мисс Люсиндой Ларкин. Воцарилось гробовое молчание. Покойница Люсинда Ларкин превратилась в великомученицу, погибшую во имя империи. Воскреснув, она пятнала честь представительниц прекрасного пола. Мистер Разерспун нервно вытер лоб.

— Полагаю… Полагаю, лучше обсудить это в моем кабинете. Гостиная моей супруги — не место для подобных выяснений.

— Согласна, мистер Разерспун. Но сначала я хотела бы принять горячую ванну и помыться хорошим английским мылом. Мне так его не хватало!

Уж в этом-то мистер Разерспун не сомневался. Волосы девицы слиплись от пыли и грязи. Нужно будет сказать слугам, чтобы насыпали в воду карболки, чтобы истребить вшей. Взгляд губернатора скользнул вниз. Слава Богу, живот не раздутый. Если и беременна, то на ранней стадии. Одной проблемой меньше. Но как упрямо выпячен подбородок у этой девицы! Если она и в самом деле Люсинда Ларкин, нужно будет отправить ее в Англию первым же пароходом. Иначе хлопот не оберешься. Пусть в Англии решают, кто она на самом деле.

Как и большинство британских чиновников, мистер Разерспун отличался неплохими организаторскими способностями. Этим качеством он и воспользовался. Кивнув жене, приказал:

— Харриет, изволь, пожалуйста, проводить нашу… гостью в ванную, чтобы она могла освежиться. Встретимся у меня в кабинете. — Поклон дамам. — Надеюсь, твои очаровательные гостьи не будут в претензии, что сегодняшний раут закончится раньше обычного.

Жена викария была сильно разочарована таким поворотом дела, но все же сочла нужным сказать:

— Дорогой мистер Разерспун, вы обладаете поистине удивительным талантом с честью выходить из любой ситуации. — Она передала чашку лакею, взяла веер и перчатки. — Пойдемте, дамы. Мы наведаемся завтра к миссис Разерспун и узнаем, как обстоят дела. Передавайте привет очаровательной Розамунде. Вашей дочери, Харриет, будет приятно узнать, что сестра ее подруги Пенелопы жива и вернулась в цивилизованный мир.

— Спасибо, — вяло улыбнулась миссис Разерспун.

Господи, что же делать с дочерью? Ни в коем случае нельзя показывать ей эту ужасную девицу. Даже если это действительно мисс Ларкин, после двух лет, проведенных среди афганских дикарей, она наверняка нахваталась такого, что может скверно повлиять на невинную, девственную Розамунду.

В сопровождении целого отряда слуг Люси отправилась в глубь дома, а губернатор, мысли которого следовали тем же путем, что и мысли его супруги, задержал на минуту миссис Разерспун.

— Харриет, следите, чтобы она не столкнулась с нашей дочерью. Юные девушки так впечатлительны. Розамунда — невинный цветок, и ее нужно оберегать.

— Сесил, можешь на меня положиться. С нашей дочерью ничего плохого не произойдет. Ты думаешь, эта женщина — самозванка?

— Трудно сказать, дорогая. Есть только два варианта: или она самозванка, или она Люсинда Ларкин. Не знаю, что было бы хуже. Если мисс Ларкин провела два года в плену у куварского хана… Лучше бы ей умереть. Эти дикие восточные мужчины! Белая женщина в их власти — только представь себе! Можешь быть уверена, что ей пришлось вынести неописуемые надругательства.

— Неописуемые надругательства! — ахнула миссис Разерспун. — Ах, дорогой Сесил, мне страшно представить, какие ужасы поведает мне эта девушка. Поспешу за ней, чтобы ее утешить!

И губернаторша кинулась следом за Люсиндой, заранее предвкушая, какие чудовищные, потрясающие воображение истории можно будет вытянуть из беглой пленницы.

К ночи все слуги в британской миссии, вплоть до боев, размахивающих опахалами в гостиных, уже знали драматическую историю женщины, которая явилась к губернатору и объявила себя Люсиндой Ларкин. Большинство слуг считали женщину самозванкой, но решили подождать с выводами и сначала посмотреть, как она будет выглядеть в английском платье. Известно, что европейская одежда преображает человека до неузнаваемости.

Примерно того же мнения придерживались и мужчины, включая самого губернатора.

— Посмотрим, как она будет выглядеть после ванной, — сказал мистер Разерспун жене за вечерним бокалом шерри. — Может быть, в приличной одежде она преобразится. Ведь ты не станешь отрицать, что говорит она как настоящая англичанка. Еще ни одному из туземцев не удавалось в совершенстве овладеть всеми тонкостями истинно английской речи. У индийцев наш язык звучит слишком певуче.

— Я дала ей одно из платьев Розамунды, — сказала миссис Разерспун, до сих пор еще не оправившаяся от собственной щедрости. — Ну и все прочие необходимые… детали туалета. Женщина так худа, что ей подошли вещи, из которых наша дочь уже выросла.

— Ничего удивительного. Если она была в плену, вряд ли ее там хорошо кормили.

— Но она такая темнокожая, такая жилистая…

— Что ж, не всем же девушкам быть такими светловолосыми и хорошенькими, как наша Розамунда. Я несколько раз видел сэра Питера, он и сам был смугл. Откуда же у его дочери могли взяться светлые волосы и голубые глаза?

— Она мне ничего не рассказала! Только «пожалуйста» и «спасибо», — не выдержала миссис Разерспун, возмущенная до глубины души сдержанностью своей подопечной. — Я всячески выражала ей сочувствие, уговаривала облегчить душу и рассказать мне об ужасах плена. В конце концов, я женщина взрослая, замужняя и выслушала бы ее шокирующие признания с подобающим пониманием. А она всего лишь поблагодарила меня за лавандовое мыло и выставила за дверь, заявив, что вполне способна принять ванну и одна. Уверена, что это самозванка. Настоящая английская леди ни за что не проявила бы подобное бессердечие, общаясь с первой белой женщиной за два года.

— Возможно, дорогая, сдержанность, которую проявила эта особа, вполне разумна. Хоть ты и замужем, но при таком муже, как я, ты всегда была надежно защищена от низменных порывов мужской натуры.

При этих словах вид у губернаторши был не такой уж благодарный. Она все еще хмурилась, когда в гостиную заглянул Махбуб.

— Мемсагиб, сагиб, мисс Ларкин просит позволения присоединиться к вам.

— Пусть войдет, — добродушно сказал мистер Разерспун. — Мы ее ждем.

В коридоре послышались легкие быстрые шаги. Губернатор встал и непроизвольно затаил дыхание. Однако когда молодая женщина вошла в комнату, мистер Разерспун разочарованно выдохнул. Чудодейственного превращения не произошло. Темнокожая оборванка не обернулась пухлой розовощекой англичанкой. Гостья стала значительно чище, но не избавилась ни от худобы, ни от смуглости — белое платье лишь подчеркивало смуглый оттенок ее кожи.

Но зато как величественно она вошла! Губернатор не без восхищения наблюдал, как грациозно молодая женщина проследовала от порога к середине комнаты: подбородок вздернут, плечи расправлены, рука легко придерживает край юбки, в другой зажат веер. Люси остановилась перед миссис Разерспун и присела в неглубоком реверансе.

— Прошу прощения, мадам, за то, что испортила вам раут. Мне и в голову не пришло, что за долгие месяцы, прошедшие после смерти отца, в доме могли смениться хозяева. Я думала, мачеха и ее дочь по-прежнему здесь. Когда привратник сообщил мне, что в доме поселился новый губернатор, я решила, что лучше всего будет обратиться непосредственно к его превосходительству.

Миссис Разерспун взмахнула веером:

— Так вы и поступили.

— За что и прошу прощения.

Огромные глаза девушки чуть посветлели от сдерживаемого смеха, и мистер Разерспун внезапно понял, что гостья не лишена своеобразной привлекательности. В губернаторе шевельнулся чисто мужской интерес, а Люси тем временем сказала:

— Сэр, я отлично понимаю, что мое неожиданное появление доставило вашему семейству множество хлопот. Понимаю я и то, что годы, проведенные в неволе, изменили мою внешность. Однако в Пешаваре есть люди, которые смогут меня опознать. Скажем, викарий мистер Честер или директор училища мистер Смит.

Можно ли счесть случайным совпадением, что она назвала людей, которых в Пешаваре больше нет? Губернатор нахмурился.

— К сожалению, мистера Смита нет в живых. Он умер перед Рождеством.

— Какая жалость! Хороший был человек и прекрасный учитель. А миссис Смит?

— Увы, ее тоже нет. Она увезла детей в Англию и живет теперь у брата ее покойного мужа.

— Да, она плохо переносила местный климат, — кивнула Люси. — Полагаю, она поступила правильно. Ну хорошо, миссис Смит тоже нет, а викарий?

— Мистер Честер в высших сферах.

— Он что, тоже умер?!

— Что вы, конечно, нет! Просто он получил повышение и теперь является архидиаконом кафедрального собора. Его семья уехала из Пешавара.

— Какая незадача!

— Вот именно. Незадача. Но не отчаивайтесь, мисс Ларкин. Полагаю, что ради такого дела мистер Честер не откажется приехать в Пешавар, чтобы произвести окончательное опознание. — Губернатор подергал себя за ус. — Да-да, именно так я и поступлю. Завтра же отправлю телеграмму. Полагаю, мистер Честер будет здесь дня через три.

Произнеся эти слова, мистер Разерспун в упор уставился на молодую женщину, но она не проявила ни малейших признаков тревоги, и чиновник окончательно убедился, что сегодня вечером установить истину не удастся. Будучи человеком практичным, губернатор предложил жене приступать к ужину. Кем бы ни оказалась гостья, есть ведь все равно надо.

Юную Розамунду позвали к столу в самый последний момент. Тихая хорошенькая девушка, не обладавшая особыми талантами, но зато умевшая обворожительно улыбаться, имела все задатки идеальной супруги. Застенчиво теребя розовые оборки на платье, Розамунда призналась гостье, что Пенелопа была ее лучшей подругой.

Рядом с этой девочкой Люси чувствовала себя столетней старухой и заметила лишь, что Пенелопе всегда хотелось обзавестись подругой ее же возраста.

— Вы совсем непохожи на Пенелопу, — сказала Розамунда.

— Она мне не родная сестра. Так что мы и не можем быть похожи.

— Ах вот как.

Помня о хороших манерах, Розамунда очень вежливо спросила, рада ли мисс Ларкин возвращению в Индию. Столь же вежливо Люси ответила, что рада.

Прежде чем разговор принял рискованное направление, миссис Разерспун позвала всех в столовую, где уже был накрыт стол. Люси так устала, что вела себя за ужином на удивление прилично. Она позволила себе лишь высказать некоторые комментарии о погодных условиях в Афганистане (холодно и сухо) и ткацком искусстве куварских женщин (весьма невысокое). Тут миссис Разерспун снова перепугалась — Люси имела неосторожность упомянуть о ярко-красной шерсти, из которой в Афганистане вяжут шаровары для невест. Губернаторша решила, что гостья сейчас начнет рассказывать о каких-нибудь ужасающих брачных обрядах афганцев, и поспешила сменить тему.

Далее Люси в основном помалкивала, разомкнув уста лишь для того, чтобы похвалить рисовый пудинг. Ни чуточки не покривив душой, после десерта она пожаловалась на усталость и немедленно получила позволение удалиться.

Преподобный архидиакон Отис Честер, вызванный в Пешавар срочной телеграммой, прибыл три дня спустя. Войдя в кабинет губернатора, он не мог сдержать волнения.

— Как мило, Разерспун, что вы известили меня о случившемся. Я очень хорошо знал и сэра Питера, и его старшую дочку. Скверная история, очень скверная.

— Вы подозреваете, что эта женщина не Люсинда Ларкин?

Преподобнейший коротко хохотнул:

— Совсем напротив, дорогой сэр. Та Люси Ларкин, которую я знавал, вполне способна перенести два года плена в самой дикой части Афганистана. Когда я сказал «скверная история», я имел в виду тяжелые испытания, которые предстоят бедной девочке.

— Да, ей будет нелегко снова привыкнуть к цивилизованному обществу.

— Вот именно. Кроме того, вряд ли ей обрадуются мачеха и сестра. Леди Маргарет унаследовала от сэра Питера огромное состояние и наслаждается жизнью, вращаясь в высшем лондонском свете. Теперь же все наследство должно перейти к Люси, и леди Маргарет будет целиком и полностью зависеть от своей падчерицы. Не самая завидная ситуация.

Мистер Разерспун приподнял бровь:

— Не удивлюсь, если леди Маргарет будет расстроена.

— Еще бы! Ну, в этом пусть разбираются юристы. И все же непростое это дело, когда человек воскресает из мертвых. Очень непростое.

Губернатор встал, подошел к окну, посмотрел на садовников, поливавших розовые кусты.

— Во-первых, нам необходимо убедиться, что это и в самом деле мисс Ларкин, воскресшая чудодейственным образом. Не скрою от вас правды, дорогой сэр. На первый взгляд женина, появившаяся в гостиной моей жены на прошлой неделе, очень мало похожа на английскую леди. Она смугла, как туземка, и к тому же так худа, как нищенка с улицы. Миссис Разерспун уверена, что эта женщина — самозванка, однако я с этим не согласен. Мало того, что она превосходно владеет английским но в ней еще и чувствуется некая… порода… умение держаться… Она очень вежлива, но ни малейших признаков приниженности.

Губернатор покачал головой, вновь обернулся к архидиакону.

— Но хватит бессмысленной болтовни. Я пошлю кого-нибудь из боев за ней. Вам решать.

Люси спустилась за лакеем по лестнице, внешне спокойная, но внутренне напряженная. Бежав из Кувара, она и в кошмарном сне не могла помыслить, что ее в Индии могут не признать. Однако в Пешаваре все отнеслись к ней с подозрением. Оказывается, побывать в афганском рабстве — тяжкий грех. Долгие месяцы, проведенные в Куваре, Люси думала только об одном — как выжить и убежать. Ей казалось, что, достаточно вернуться в прежний мир, и все сразу встанет на свои места.

В каком она окажется положении, если мистер Честер ее не узнает? Он был хорошим другом семьи, однако Люси видела себя в зеркале и знала, что узнать ее теперь не так-то просто. Страшно исхудавшая, она превратилась из румяной, розовощекой девицы в тощую смуглянку с выпирающими скулами. Глаза стали огромными, от чего лицо казалось еще более худым.

— Миссис здесь, сагиб.

Годы, проведенные в рабстве, научили Люси распознавать потаенные чувства людей. Вот почему она остро ощутила жгучее любопытство, исходившее от внешне невозмутимого слуги. С его точки зрения, конечно же, было бы гораздо интересней, если бы гостья оказалась самозванкой. Никто из челяди не испытывал к Люси ни малейшего сочувствия.

Она расправила плечи, высоко подняла голову и решительно вошла в кабинет. Едва Люси успела разглядеть пожилого, седовласого джентльмена, стоявшего рядом с мистером Разерспуном, как препо-добнейший сам кинулся ей навстречу с распростертыми объятиями.

— Моя дорогая девочка, моя дорогая Люси! — Он схватил ее за руки и горячо сжал их. — Какая радость! Какая чудесная встреча! Больше меня обрадовало бы только одно событие — если бы и ваш отец тоже оказался жив.

Люси улыбалась, губы ее дрожали.

— Он умер храбро, без единого упрека в адрес убийц.

— И ныне он на небесах, где вкушает заслуженную награду. Сэр Питер был одним из любимейших слуг Господа. Пусть это утешает вас, милая.

— Да, но иногда я даю волю эгоизму и мечтаю о том, чтобы отец остался в живых.

— Вы были так близки с сэром Питером! Я понимаю ваше чувство, Люси. Было бы странно, если бы вы не скорбели по отцу. Господь добр и не осудит вас за это.

— Ах, милый мистер Честер! Рядом с вами я всегда чувствую, что становлюсь лучше.

— Такая уж у меня работа. Сами знаете, кто мой работодатель. Я обязался ободрять и наставлять Его паству.

Люси нервно рассмеялась:

— А я боялась, что вы меня не узнаете!

— Этого вы могли не опасаться, дорогая. Ваши глаза ничуть не изменились, да и упрямый подбородок тоже. Конечно, вы сильно похудели, но не забывайте про мое хобби.

— Ваше хобби? Ах да, ведь вы рисовальщик, вы настоящий художник.

— Слишком сильно сказано, но глаз у меня и в самом деле наметанный. — Он погладил Люси по голове и с насмешливой улыбкой сказал: — Я всегда знал, что за вашими пухлыми щечками скрывается классический овал.

Люси звонко рассмеялась.

— Классический овал? Вы шутите, дорогой сэр. Я вижу, у вас не только глаз художника, но и язык заядлого льстеца.

— Надеюсь, что нет, — серьезно ответил преподобный. — Лесть — фальшивая монета, которая не приносит богатства ни дающему, ни берущему. Но вы непременно должны рассказать мне, дорогая, что с вами произошло. Сядьте поудобнее рядом с мистером Разерспуном и расскажите нам, как вам удалось пересечь территорию Афганистана? Вот уж воистину чудо из чудес.

— У меня был сопровождающий. Купец-мусульманин, его зовут Рашид. Он рассказывал, что родом из Лахора, однако прекрасно знает Афганистан.

Люси затаила дыхание, боясь, что губернатор сейчас воскликнет: «Мы знаем этого человека, он украл энфилдские ружья из британского арсенала!»

Однако имя «Рашид» не произвело на мистера Разерспуна ни малейшего впечатления.

— Эти туземные купцы прекрасно знают все ходы и выходы, все безопасные тропы и перевалы, — всего лишь заметил губернатор. — Причем не только в Афганистане, но и в Тибете. Сколько раз я повторял нашим офицерам, что в качестве проводников им нужно брать с собой торговцев.

Преподобный покачал головой, — Почему куварский хан решил вас отпустить? Ведь он держал вас в рабстве целых два года.

— Он меня не отпускал, — сдержанно ответила Люси. — Наоборот, он хотел убить нас обоих — и меня, и купца.

— Так вы бежали?

— Да. У купца были лошади, а я сумела украсть провизию. Иначе нам не удалось бы проделать этот путь.

Губернатор и архидиакон засыпали ее вопросами. Люси охотно отвечала, подробно описав путешествие с Рашидом через горы к Хайберскому перевалу. По возможности она старалась не слишком вдаваться в характер торговых операций купца. В конце концов этот человек спас ей жизнь, так что не стоило привлекать к нему слишком пристальное внимание британских властей. Да и откуда известно, успокаивала свою совесть Люси, что Рашид совершил какие-либо преступные действия против Британской империи? Вполне возможно, он приобретает свои ружья совершенно законным способом.

— Вам повезло, что на вас не напали дикие афридии, — заметил мистер Разерспун, когда Люси закончила свой рассказ. — Нашим солдатам приходится в последние месяцы много возиться с этими бандитами. В Афганистане заваривается какая-то непонятная каша, и мы хорошо это видим.

— Вы полагаете, в этом виноваты русские?

— Нет, в этом виноват Дизраэли, — раздраженно воскликнул архидиакон. — Этот человек помешался на идее Британской империи. Он не успокоится до тех пор, пока вся карта мира не окрасится в цвета британской короны.

— Не вижу в этом ничего ужасного, — парировал губернатор. — Спросите об этом любого туземца, что он предпочтет — жить под властью англичан или под властью русских.

— Полагаю, туземцы предпочли бы жить сами по себе, — вырвалось у Люси.

Губернатор недовольно покосился на нее.

— Мисс Ларкин, но ведь они как дети, причем дети испорченные. Разве можно допускать, чтобы дети сами собой управляли? По-моему, тут не о чем спорить.

Мистер Честер откашлялся.

— А почему вы заговорили о русских, Люси? У вас есть какие-то особые основания полагать, что царь подбирается к афганскому пирогу?

— Да. По дороге нам встретился отряд русских солдат. Совсем недалеко от Хайберского перевала. Они сказали, что держат путь из Кандагара в Кувар, но заблудились по дороге. У них было при себе послание от Мохаммеда Аюба к куварскому хану.

— Мохаммед Аюб? — наморщил лоб мистер Разерспун. — Почему это имя кажется мне знакомым?

— Это опальный сын афганского эмира, — пояснил архидиакон. — Он затеял мятеж против своего отца, но потерпел поражение и был отправлен в Персию. Вы хотите сказать, Люси, что сын эмира объявился в западном Афганистане?

— Если верить русским, так оно и есть.

— Уверен, что канцелярия вице-короля очень заинтересуется этой информацией, — пробормотал архидиакон. — Вот что, милая. Напишите-ка мне отчет обо всем, что вы знаете касательно афганской политики. Я возьму отчет с собой в Лахор и позабочусь о том, чтобы вице-король лично прочел этот документ.

— Я с удовольствием помогу, чем могу, но, кроме этого единственного эпизода, мне ничего не известно. Я знаю лишь, что куварскому хану доверять ни в коем случае нельзя. Во время плена у меня не было возможности выяснить что-нибудь представляющее интерес для британских властей. Ни хан, ни его старейшины не делились со мной своими политическими суждениями. — Против воли в голосе Люси прозвучала горечь. — В Куваре женщины считаются недочеловеками, а я к тому же — иностранка, поэтому ко мне относились еще хуже.

Мистер Разерспун поморщился.

— Я полагаю, архидиакон вовсе не настаивает на том, чтобы вы перешли к описанию… всяческих кошмарных переживаний личного свойства, — поспешно произнес он. — Мы и так догадываемся, что вам пришлось перенести… очень многое. Уверен, вы хотели бы поскорее вычеркнуть из памяти эти воспоминания.

— Что верно, то верно. — Люси поднялась. — Хорошо, мистер Честер, я изложу на бумаге все, что знаю. Только не уверена, сумеете ли вы извлечь из этого пользу.

— Спасибо, дорогая.

Люси опустила взгляд.

— Мистер Честер, теперь, когда моя личность установлена, что вы мне посоветуете? Как мне действовать дальше?

Архидиакон мягко улыбнулся:

— Ну, это проще простого, милая. Советую вам как можно быстрей отправляться домой. Мы закажем вам хорошую каюту на пароходе. Отправляйтесь-ка в Англию, к родным и близким. С прошлым покончено. Вам предстоит долгая и счастливая жизнь. Ни секунды не сомневаюсь в этом.

7

Абдулла спрыгнул с высокой стены и оказался в саду сагиба Разерспуна. Нырнув в кусты, он благополучно укрылся от слуг и спрятался за розарием, где мраморный лев охранял парадный вход в особняк. Закуток был совсем маленький, но, к счастью, Абдулла не отличался крупным телосложением. С улыбкой он выдернул из пальца розовый шип и небрежно отшвырнул его в сторону. Рашид был бы доволен ловкостью своего ученика.

Абдулла понял, что хорошо рассчитал время. Карета уже стояла у лестницы: кожух опущен, вместо него установлен солнцезащитный тент. Двери особняка были нараспашку. Вот на веранду вышел сагиб Разерспун с двумя женщинами.

Которая из них? Абдулла чуть подался вперед, раздвинув ветки. Нет, ни одна из женщин не подходила к описанию. Та, что слева, слишком стара, а та, что справа, слишком белая и толстая. Рашид говорил, что его женщина смуглая, а губы у нее как лепестки лотоса, подернутые предрассветной росой.

Раздался еще один женский голос, потом звонкий смех. Абдулла приподнялся над розовым кустом и увидел стройную темноволосую женщину. Она спускалась по ступенькам, весело говоря что-то слугам.

«Вот это точно она. Та самая англичанка, которая украла сердце моего господина и собирается увезти свою добычу за океан», — решил Абдулла.

Англичанка остановилась возле сагиба, протянула ему руку. Двигалась она грациозно, как настоящая восточная красавица, но одета была как английская леди, кругом складки и оборки, а сзади дурацкий пуф, из-за которого женская фигура делается жутко неприличной. На голове у англичанки была крошечная шляпка, и Абдулла мог видеть, как солнце вспыхивает на темно-каштановых волосах. Глаза у молодой женщины были огромные, с длинными и густыми ресницами. Никогда еще Абдулла не видел, чтобы у женщин с севера были такие ресницы.

В общем, англичанка ему понравилась. Если уж господин потерял сон из-за чужестранки, хорошо, что она не оказалась уродиной.

Рашид покинул Пешавар две недели назад, но оставил такие подробные инструкции, что Абдулле не пришлось ломать голову. Он дождался, пока конюх и лакеи займутся багажом, а Разерспун и две другие англичанки отойдут в тень. Тут Абдулла быстрой молнией перепрыгнул через мраморного льва и в три скачка оказался перед англичанкой. Он опустился на колени, весьма довольный эффектностью своего появления. Вокруг испуганно заверещали слуги.

— Тебе подарок от Рашида, моего господина, — прошептал Абдулла на пушту и сунул коробочку женщине в руки.

Убедившись, что рука в лайковой перчатке крепко держит шкатулку, Абдулла развернулся и со всех ног помчался через сад. Стена была высокой, но ловкий паренек моментально взлетел на самый верх. Там он задержался и оглянулся назад.

Англичанка открыла кожаную коробочку и заглянула в нее. Потом прижала подарок к сердцу и взглянула на Абдуллу. Он увидел, что ее глаза блестят от слез. Прищурившись, Абдулла разглядел, как губы англичанки прошептали по-пуштунски «спасибо».

Настроение у юноши испортилось. Слуги были уже совсем близко, готовые задать нарушителю спокойствия трепку, и потому Абдулла спрыгнул вниз. Какое несчастье, что господин так неудачно влюбился. Похоже, болезнь неизлечима, а хуже всего то, что англичанка, кажется, страдает тем же недугом.

Когда Рашид вернется, не нужно ему говорить, что женщина плакала, решил Абдулла. Достаточно сказать, что она приняла подарок с вежливой улыбкой. Ведь это правда. Не вся правда, но ведь и не ложь… Слава Аллаху, англичанка возвращается к себе в Англию. Со временем Рашид ее забудет. У него есть дела поважнее, чем переживать из-за женщины.

С тех пор, как девять лет назад Люси совершила путешествие из Англии в Индию, многое изменилось. В прошлый раз семейству Ларкин пришлось добираться из Порт-Саида, куда их доставил европейский пароход, до Суэцкого залива на верблюдах и ослах. Там они пересели на парусник, который и привез их в Индию. Люси думала, что именно это тягостное путешествие заставило леди Маргарет и Пенелопу возненавидеть вице-королевство. Бедная Пенелопа очень страдала от плохой воды и морской болезни. Девочке было всего одиннадцать лет, и она осталась в живых просто чудом.

Однако недавно был достроен Суэцкий канал, соединивший Средиземное море с Красным, отныне океанские лайнеры могли беспрепятственно следовать из Азии в Европу и обратно. Люси благословляла достижения науки и инженерного искусства, наслаждаясь плаванием на комфортабельном пароходе компании «Пасифик-энд-Ориент».

Спокойные, монотонные дни текли неспешной чередой, так что у Люси было время оправиться после лишений последних двух лет. Девушке покровительствовала некая миссис Тримбл, вдова полковника, женщина добродушная и неглупая. Несмотря на различие в возрасте и жизненном опыте, дамы прекрасно ладили. Люси была охвачена странной апатией. Ей хотелось, чтобы плавание никогда не кончалось.

Однако всему приходит конец. В один прекрасный день мистер Аптон, капитан парохода, объявил, что Бискайский залив остался позади и впереди Ла-Манш. Всего через двенадцать часов пароход прибудет в порт Саутгемптон. Итак, до встречи с Англией, а стало быть, с мачехой и сестрой, оставались считанные часы. Люси невесело подумала, что она, пожалуй, единственный человек на борту, кому хотелось бы продлить плавание. Вернуться бы в прежние времена, когда из Индии в Англию добирались несколько месяцев. То была эпоха парусников, скудной провизии и матросских мятежей.

Зато миссис Тримбл была полна энтузиазма. Море волновалось, небо посерело, ветер стал холодным, но все это не смущало почтенную матрону.

— Пятнадцать лет, дорогая Люсинда, пятнадцать лет! Представьте только, пятнадцать лет не видела я нашу родину! Восемь лет прошло с тех пор, как маленького Джорджа и Фредди отправили домой, в школу. Боюсь, я их не узнаю. Они уже совсем взрослые. Джордж, должно быть, выше меня ростом. Да и Фредди тоже.

Люси слышала эти слова уже не менее ста раз. По правде говоря, она считала, что обычай отрывать мальчиков от семьи и отправлять их за тысячу миль учиться в английские пансионы жесток и бесчеловечен. Как обычно, Люси сказала:

— Не сомневаюсь, миссис Тримбл, что вы отлично поладите. Связь между матерью и детьми так сильна, что годы, проведенные в разлуке, моментально забудутся. Ведь ваши сыновья понимают, почему вы с ними расстались.

— Вы в самом деле так думаете? Фредди было всего семь лет, когда мы посадили его на корабль. Но в Индии началась эпидемия холеры, и мы так боялись за наших мальчиков. Теперь Фредди почти пятнадцать, а Джорджу уже сравнялось семнадцать.

— Каждый месяц вы обменивались письмами, у вас есть их фотографии. Вы не чужие друг другу.

— Это верно. Регулярная почта — великое благо, не говоря уж о благословенном искусстве фотографии. Каждый год я получала фотопортреты моих дорогих мальчиков. Не могу себе представить, как мучились бедные матери в прежние времена, когда портрет, даже самый маленький, стоил безумных денег. Благодаря прогрессу наша жизнь стала такой удобной, такой комфортабельной.

Миссис Тримбл взглянула на свою юную спутницу с улыбкой:

— Моя дорогая, мы очень мило провели с вами время. Я отлично понимаю, что надоела вам своими разговорами. Ведь я все время повторяю одно и то же. Но сердце мое разрывается от волнения, я не могу говорить больше ни о чем другом.

— Еще бы, ведь наконец-то вы воссоединитесь со своими родными.

— И вы тоже, Люсинда.

— Это верно. Но… Я старше, чем ваши дети. Да и с родственниками я в разлуке всего два года. Поэтому вполне естественно, что я волнуюсь меньше вашего.

Миссис Тримбл была хорошо осведомлена о приключениях своей спутницы. Кроме того, в свое время она имела счастье лично встречаться с леди Маргарет, и потому отлично понимала, что Люсинду не слишком радует перспектива встречи с мачехой. Бедной девочке придется немало потрудиться, чтобы английский свет согласился ее принять. Слава Богу, у нее есть деньги. Как бы ни задирали нос снобы, большие деньги способны преодолеть любые социальные барьеры. Миссис Тримбл очень надеялась, что капиталы мисс Ларкин помогут ей стереть позорное пятно двухлетнего рабства.

Однако добрая полковница была слишком хорошо воспитана, чтобы высказывать подобные мысли вслух. Она склонилась над зеркалом и поправила застежку на жемчужном ожерелье.

— Дорогая, мы с вами заболтались, а уже девять часов. Разве вы не идете на бал? Это последняя возможность попрощаться с людьми, многие из которых за время плавания стали нашими хорошими знакомыми.

— Я еще увижусь с ними за завтраком.

— На это не рассчитывайте. В день прибытия на корабле начинается страшный переполох. Попрощаться лучше всего сегодня вечером.

— Будет ли это очень невежливо с моей стороны, если я не пойду на бал, сославшись на головную боль?

— Невежливо — вряд ли, но… Как бы это сказать… Трусливо.

Люси крепко сжала кулаки.

— Миссис Тримбл, благословите меня на то, чтобы я напоследок позволила себе роскошь струсить.

— Ну конечно. Это сущий пустяк по сравнению с теми муками, которые вам пришлось претерпеть, выслушивая мою надоедливую болтовню. Я скажу нашим знакомым, что вам нездоровится. — Миссис Тримбл помолчала, потом слегка коснулась плеча девушки. — Послушайте меня, Люсинда. Мне наука жизни далась нелегко. Оставьте в прошлом все мучительные воспоминания. Живите сегодняшним днем, а не вчерашним.

Люси невесело рассмеялась:

— Сегодняшнего дня я как раз и боюсь. Не уверена, что для меня найдется местечко в английском обществе. Из плена мне помог бежать один человек, купец-мусульманин из Пенджаба… Он был туземец, человек необразованный, но он заставил меня взглянуть на многие вещи по-новому.

— Милая, я дам вам еще один совет. Вы сочтете его лицемерным, но все же прислушайтесь к нему, это избавит вас от неприятностей. Не пытайтесь исправлять предрассудки, бытующие в британском обществе относительно, Индии. Люди терпеть не могут, когда кто-то пытается их переубедить. Чем чудовищнее предрассудок, тем глубже его корни.

На сей раз Люси расхохоталась от души:

— Миссис Тримбл, по-моему, под внешностью респектабельной вдовы скрывается опасная мятежница.

— Да, но мятежникам удается добиться гораздо большего, если они носят маску респектабельности. К сожалению, я этот урок усвоила слишком поздно. Надеюсь, вы будете умней. Разыгрывайте из себя застенчивую девственницу, и тогда вам легче будет повлиять на взгляды окружающих.

Миссис Тримбл взяла веер и ридикюль и, уже у самой двери каюты, сказала:

— Я, должно быть, шокировала вас словом «девственница». Ею надлежит быть каждой незамужней женщине, однако употреблять это слово девушкам не дозволяется. Отличный пример лицемерия, о котором мы только что говорили. Приятного вам вечера, дорогая. Спите спокойно. Постараюсь вас не разбудить, когда буду возвращаться.

Оставшись одна, Люси села к туалетному столику. При свечах ее смуглая кожа выглядела вполне привлекательно — мягкий нежный оттенок. Но на «застенчивую девственницу» Люси никак не походила. Какая несправедливость! Ведь если она и не была застенчивой, то уж девственность, во всяком случае, сохранила.

При свете дня вид у нее — Люси это отлично знала — был еще менее покорным и целомудренным: во взгляде запечатлелось знание жизненных тягот и людской жестокости; развитые мышцы свидетельствовали о неженской силе, а кожа казалась такой смуглой, что многие поначалу отказывались верить в английское происхождение мисс Ларкин. Недовольно поморщившись, Люси ущипнула себя за плечо и почувствовала, что плоти стало немножко больше. Что ж, уже неплохо. Несколько недель питательной британской кухни, и кости торчат уже не так сильно. А при холодном английском климате (судя по погоде в Ла-Манше, уместнее было бы назвать его «морозным») можно будет носить платья с высоким воротником и длинными рукавами. Тогда худоба будет меньше бросаться в глаза.

Разозлившись на саму себя, Люси вскочила на ноги. Какое значение имеет внешность? Ведь не собирается же она выставлять себя на рынок невест. У нее другая цель — посвятить свою жизнь полезной деятельности, продолжить дело отца. Нужно нанять учителей для школы в Лахоре. Возможно, Люси даже придется со временем вернуться в Индию… Девушка двадцати трех лет со всех сторон скована условностями и ограничениями. Другое дело — тридцатилетняя старая дева.

Старая дева… Эти слова застряли у нее в горле, от них пахло тоской и одиночеством. Несмотря на вольный образ жизни, которым Люси наслаждалась еще при жизни отца, в ее планы тогда вовсе не входило коротать век старой девой. Она всегда думала, что выйдет замуж, будет женой и матерью. Как явственно представляла она себе своих пухлых, розовощеких сыновей и дочерей — куда явственней, чем будущего супруга.

Как сказал Рашид? Пусть твоя жизнь будет счастливой, и пусть у тебя будет много детей… Руки Люси невольно коснулись кожаной шкатулки, стоявшей на туалетном столике. Люси открыла крышечку, выложила на ладонь маленького золотого верблюда с бриллиантовыми глазами. Верблюд уставился на нее надменно, но, впрочем, безо всякого недоброжелательства. Мастер, сотворивший это произведение искусства, видно, был человеком веселым и добрым. В результате верблюд получился забавным и совсем не противным. Достаточно было взглянуть на эту безделушку, и Люси как наяву услышала голос Ра-шида: «Мне кажется, англичанка, ты не слишком любишь верблюдов».

Она резко выпрямилась, спрятала украшение обратно в шкатулку. Потом взяла накидку, набросила на плечи. Нужно пойти прогуляться по палубе. Немало ночей провела она подобным образом, не в силах сомкнуть глаза. И вот теперь, в последние часы плавания, мысли ее вновь устремились к Рашиду. Она вспоминала его каждый день и каждый час. Надо бы смириться с неизбежным. Завтра она высадится на английской земле и похоронит воспоминания о нем в глубинах своего сердца. Чем глубже, тем лучше — чтобы больше не испытывать боли. Завтра ее любви к мусульманскому торговцу оружием раз и навсегда наступит конец.

8

Поезд Саутгемптон — Лондон прибыл на вокзал Виктория вскоре после полудня. Люси позволила носильщику забрать багаж и, сильно волнуясь, принялась выглядывать в толпе встречающих леди Маргарет и Пенелопу. Теперь, когда миг встречи приблизился вплотную, девушка вдруг поняла, что ужасно соскучилась по семье. И вообще — какое счастье вновь оказаться дома, в самой прогрессивной стране мира.

На платформе Люси увидела старую экономку отца, и сердце девушки сжалось от радости. Люси было всего три года, когда от неудачных родов умерла мать. Миссис Берт заменила малютке умершую маму. Экономка была уютной, полной женщиной, которая рассказывала девочке сказки на сон грядущий, ругала ее, утешала, когда Люси обдирала коленки, угощала свежеподжаренными тостами и щедро намазывала их маслом. Лицо Люси расползлось в счастливой улыбке.

— Миссис Берт!

Последние двадцать шагов Люси почти бежала.

— Миссис Берт! Вы совсем не изменились! Как же я рада вас видеть!

Экономка сделала реверанс, после чего заключила свою воспитанницу в объятия.

— А уж я-то как рада, мисс Люси!

Едва не задохнувшись от мощного объятия, Люси спросила:

— Вы давно ждете?

— Всего несколько минут. Поезд прибыл вовремя. Просто поразительно, до чего пунктуальны эти железные дороги. Такое долгое путешествие, а вы прибыли, можно сказать, минута в минуту. Это прямо противоестественно. А выглядите, мисс Люси, очень хорошо. Вылитая мама. Извините за фамильярность.

— Зачем извиняться? Наоборот, мне очень приятно это слышать. Ведь папа всегда говорил, что мать была самой красивой женщиной на свете.

Миссис Берт улыбнулась, глаза ее увлажнились.

— Мы так ждали вашего возвращения! С того самого дня, как пришла телеграмма от архидиакона. Добро пожаловать домой, мисс Люси. Какое счастье, что вы вернулись!

— Я тоже рада. Даже дождь меня не расстраивает. — Люси улыбнулась. — Но где мачеха и сестра? Неужели они остались в карете?

Миссис Берт отвела глаза.

— Надеюсь, мисс Люси, вы не мерзнете. Такой выдался холодный мокрый июнь, прямо беда.

Люси была слишком взволнована, чтобы обратить внимание на уловку экономки.

— И это называется лето! Я и забыла, как в Англии сыро! Но не будем заставлять их ждать, я очень по ним соскучилась. Пенелопа все такая же красивая?

— Да, мисс Пенелопа очень хорошо выглядит, когда приоденется, — сказала миссис Берт без особого энтузиазма. — Сюда, пожалуйста. Я послежу за носильщиком.

Лишь у самого выхода из вокзала экономка собралась с силами и призналась:

— Вот карета, мисс Люси, но леди Маргарет и мисс Пенелопа, к сожалению, были заняты и встретить вас не приехали. Надеюсь, что к нашему возвращению они уже покончат со своими делами и вы сможете встретиться.

Лицо Люси померкло.

— Ах да, глупо было надеяться, что они поедут меня встречать. Представляю, как они заняты…

Миссис Берт промолчала, мысленно кляня последними словами алчную, злокозненную леди Маргарет и ее невоспитанную завистливую дочку.

— Смотрите, а вон и Том. Видите, как он обрадовался? Даже забыл о своем хваленом достоинстве. Вы ведь помните Тома, мисс Люси? Он теперь главный кучер. А Джек Флетчер теперь дворецкий. Ужасно разважничался наш мистер Флетчер, а я помню его младшим лакеем. Пренахальный был мальчишка. Если достаточно долго живешь на свете, мисс Люси, чего только не увидишь.

— Конечно, я помню и Флетчера, и Тома. — Люси выдавила из себя улыбку, изо всех сил стараясь скрыть обиду. — Я все помню — например, ваши дивные пудинги с горячим золотистым сиропом и ванилью. Как я мечтала о них в Афганистане, когда мучилась от го… — Она запнулась и быстро закончила: — Надеюсь, вы не разучились готовить за время моего отсутствия.

— Нет, не разучилась. Сегодня же получите свой пудинг, — обнадежила ее миссис Берт, мысленно пообещав себе, что преодолеет сопротивление французского шеф-повара, выписанного хозяйкой из Парижа. Дело в том, что француз имел собственную концепцию десерта и не признавал вульгарных британских блюд вроде пирога с говяжьими почками.

Люси привыкла к шуму и сутолоке индийских городов, однако размеры и размах Лондона превзошли все ее воспоминания. Невозможно было поверить, что улица способна вместить такое количество экипажей. А люди! Люси поразилась не столько многочисленности толпы, сколько ее дисциплинированности: лондонцы соблюдали строгие пешеходные правила, ждали на остановках омнибусов, переходили дорогу только в положенных местах. В Индии такое скопление людей непременно вызвало бы давку, в которой наверняка затоптали бы до смерти с полдюжины ребятишек. В Лондоне же — о чудо! — можно было спокойно выпускать ребенка на улицу одного, и ничего ужасного с ним не случилось бы.

Глядя в окно кареты на серую пелену дождя, на витрины магазинов, Люси слушала, как миссис Берт описывает достоинства и недостатки торговых заведений. Наивысшую похвалу экономки заслужил «Большой универмаг плащей и шалей Фармера и Роджера» на Риджент-стрит. Люси пообещала себе, что непременно наведается в это заведение.

Предвкушение удовольствия от покупок заметно улучшило настроение девушки. Приятное дело — обзаводиться новым гардеробом в этом большом городе. Оказывается, Люси ужасно соскучилась по покупкам, да и вообще по приятному времяпрепровождению.

— Ну, вот мы и дома, мисс Люси.

Лакей распахнул дверцу экипажа, опустил лесенку, и Люси вышла из кареты. Она едва успела окинуть взглядом спокойную, зеленую площадь, а лакеи уже раскрыл над ней зонтик.

В прихожей поджидал дворецкий.

— Добрый день, мисс Люси.

Он царственно поклонился и щелкнул лакею пальцами, чтобы тот принял плащ и перчатки.

— Позволю себе от лица всей прислуги выразить глубочайшее удовлетворение по поводу вашего возвращения в Англию, мисс Люси.

— Благодарю, Флетчер. Я очень рада вернуться домой.

— Если я могу быть вам чем-нибудь полезен, мисс Люси, вам нужно только приказать.

За девять лет талия Флетчера увеличилась в объеме по меньшей мере дюймов на семь, и Люси не удержалась от озорной улыбки:

— Я очень хорошо помню, Флетчер, что вы мне оказывали услуги и в прошлом. Однако впредь, если я залезу на яблоню и не смогу спуститься сама, вы вряд ли сможете прийти мне на помощь. Ствол просто не выдержит вашей тяжести.

Флетчер невозмутимо ответил:

— Напротив, мисс, я смогу помочь вам еще лучше. Теперь я занимаю важный пост, и при описанном вами стечении обстоятельств просто пошлю кого-нибудь из подчиненных за лестницей.

Люси увидела, как в глазах дворецкого зажглась веселая искорка, и расхохоталась:

— Ну, естественно! Ах, Флетчер, как мне всех вас не хватало.

— Взаимно, мисс Люси. — Дворецкий откашлялся. — Леди Маргарет и мисс Пенелопа ждут вас в гостиной.

Люси глубоко вздохнула, собираясь с духом.

— Спасибо, Флетчер. Я сейчас к ним присоединюсь.

Леди Маргарет, совершенно сногсшибательная в пепельно-сером бархатном платье, и юная Пенелопа, не менее сногсшибательная в бледно-голубом, поднялись навстречу вошедшей. У Пенелопы вид был довольно кислый, и она не тронулась с места, зато леди Маргарет простерла руки и грациозно проплыла через комнату. В свои сорок четыре года мачеха все еще была на диво хороша собой.

— Моя дорогая, дорогая Люси! — И мачеха подставила падчерице щеку, благоухающую фиалками. — Милая, дай же взглянуть на тебя!

Она сделала шаг назад, и ее глаза небесно-фарфоровой голубизны с явным удовлетворением воззрились на усталую и запыленную с дороги падчерицу. Сравнение, несомненно, было в пользу розово-белой Пенелопы. Довольная увиденным, леди Маргарет просияла улыбкой и заявила:

— Что ж, вид у тебя, прямо скажем, не цветущий, но главное, что ты наконец дома. Нельзя требовать от жизни слишком многого, не правда ли, Пенелопа?

— Правда, маменька, — послушно откликнулась дочка, хоть и не вполне уяснила смысл сказанного. Пенелопа вообще никогда не отличалась чрезмерной сообразительностью.

Улыбка леди Маргарет сделалась еще шире:

— Дражайшая Люси, это истинное чудо, что ты снова с нами. Мы уж и не надеялись, что ты когда-либо вернешься. Какой ты была свежей и невинной, когда отправилась с отцом в ту злополучную поездку! Представляю, сколько ужасных испытаний выпало на твою долю. Неудивительно, что у тебя такой изможденный и несчастный вид.

— Учтите, матушка, что месяц назад я выглядела еще более изможденной и несчастной.

Улыбка леди Маргарет казалась высеченной из камня.

— Какое мужество! Какая стойкость перед лицом испытаний! Я восхищаюсь тобой, и твоя сестра тоже. Не так ли, Пенелопа?

— Да, маменька.

— Милая Люси, тебе не о чем, абсолютно не о чем беспокоиться. Мое дорогое дитя, поверь мне, мы сумеем вернуть тебе утраченное здоровье.

— Я в полном здравии, уверяю вас. Недели, проведенные на корабле…

— Проявленное тобой мужество — урок для всех нас, но умоляю тебя, Люси, не слишком расстраивайся из-за своего внешнего вида. Я вовсе не собираюсь насильно вывозить тебя в свет до тех пор, пока ты полностью не оправишься. То есть, мне и в голову не пришло бы выставлять тебя на всеобщее обозрение, когда ты так выглядишь! Помимо всего прочего, у тебя такой темный цвет кожи, что тебя можно принять за какую-то туземку… Знаешь, есть запатентованный огуречный лосьон доктора Бербери, который помогает даже в еще более катастрофических случаях, чем твой.

— Счастлива это слышать, — ответила Люси, изображая улыбку, столь же широкую и неискреннюю, как у мачехи.

Пожалуй, было даже что-то ободряющее в том, как мало изменилась леди Маргарет. Все та же злоязыкая безжалостная стерва, разве что сиропу в голосе чуть больше, чем прежде. Однако теперь ее шпильки и уколы на Люси совсем не действовали. Должно быть, кожа не только посмуглела, но и задубела, подумала девушка, от души веселясь.

На безупречном лбу леди Маргарет обозначилась едва заметная недоуменная морщинка — мачеха заметила, что девчонка ее словами ничуть не опечалена. Леди Маргарет поспешно разгладила лоб, ибо в ее возрасте морщинки были роскошью совершенно непозволительной.

— Дорогая Люси, должно быть, ты была удивлена тем, что мы с Пенелопой не поехали тебя встречать.

— Вовсе нет, матушка. Я немного подумала и поняла, как много у вас дел.

Леди Маргарет ждала совсем не такого ответа, и морщинка вновь обозначилась на белоснежном лбу, но на сей раз разгладилась не скоро.

— Столько всяких событий произошло за время твоего отсутствия. Твоя сестра в скором времени должна вступить в брак, и это блестящая партия.

— Пенелопа, я так за тебя рада! — Люси пересекла комнату и от души расцеловала сестру. — Кто бы ни был твой жених, ему достанется прелестная женушка.

— Он говорит, что я настоящая английская роза, — похвасталась Пенелопа, встряхнув кудряшками.

— Я вижу, этот джентльмен обладает незаурядной наблюдательностью, — поддразнила ее Люси.

Но Пенелопа лишь захлопала глазами, так что пришлось сменить тему.

— Господи! — воскликнула Люси. — Когда я видела тебя в последний раз, ты еще сидела за партой, а теперь ты уже невеста!

— Он барон, — объявила Пенелопа, словно этот факт делал дальнейшие объяснения излишними. — Его дядя — заместитель министра иностранных дел по проблемам Востока. Мой будущий муж займет важный пост в правительстве, и тогда я стану настоящей светской дамой.

Сразу чувствовалось, что последние два слова Пенелопа мысленно произносит с большой буквы.

Подавив вспышку веселья, Люси сказала:

— Надеюсь, вы пригласите меня на один из ваших раутов. Как зовут будущего государственного мужа?

— Лорд Эдуард де Бомон, третий барон Риджхолм, — с придыханием прошептала леди Маргарет.

Она сама была дочерью графа и так и не простила судьбе, что сначала вышла замуж за престарелого баронета, а затем за сэра Питера Ларкина, которому жалкий рыцарский титул достался в награду за неаристократический талант делать деньги. Вот почему мысль о том, что ее зятем станет настоящий пэр, заставляла сердце леди Маргарет биться учащенно.

— Помолвка уже объявлена? — спросила Люси.

— Не совсем. Но мы ожидаем, что лорд Эдуард со дня на день сделает предложение. Полгода он находился в заграничной командировке по поручению министерства иностранных дел. Всего три недели, как вернулся, и тут же прибыл к нам с визитом. Разумеется, мы поняли, чем вызвана такая поспешность.

— Она вызвана тем, что он испытывает ко мне интерес, — пояснила Пенелопа, боясь, что сестра не поймет.

Леди Маргарет чуть покосилась на свою сообразительную дочку и продолжила:

— Я уже объясняла Пенелопе, что лорд Эдуард поступил как истинный человек чести, не попросив ее руки до своей командировки. Было бы в высшей степени неразумно свататься к порядочной девушке перед столь длительной отлучкой.

— Он ездил в Индию, — сообщила Пенелопа. — А я ни за что не согласилась бы снова отправиться в эту страну. Даже с бароном. Ненавижу Индию! Она так дурно пахнет!

— Лорд Эдуард впервые ездил в Индию?

— Вовсе нет. Он там был вскоре после смерти вашего отца. Ему поручили выяснить обстоятельства гибели британской миссии в Афганистане.

— Судя по всему, лорду Эдуарду это не удалось.

— Ничего удивительного, — пожала плечами леди Маргарет. — Все знают, что за народ афганцы. Уверена, что лорд Эдуард сделал все возможное. У него такие связи! Он знаком со всей колониальной верхушкой. Представляешь, сам вице-король пригласил его погостить целую неделю в Лахоре.

— Очень впечатляет. Но, может быть, он мог бы использовать время в Индии с большей выгодой, если бы отправился в Центральный Афганистан?

Леди Маргарет небрежно отмахнулась от этого замечания:

— Главное, что лорд Эдуард проявил необычайную заботливость обо мне и о твоей сестре. Это он помог нам переехать в Англию, взял на себя все-все хлопоты. После его возвращения в Британию мы стали видеться опять, но потом его услали в Индию, и он вернулся совсем недавно. Кстати говоря, сегодня он и его дядя приглашены к нам на обед. Я знала, что ты приезжаешь, но не стала переносить эту встречу, имея в виду особый интерес барона к Пенелопе.

— Ну, разумеется. — В голосе Люси прозвучала явная ирония, но ни мачеха, ни Пенелопа этого не заметили. — Однако правильно ли я вас поняла? Лорд Эдуард не только не сделал предложения, но даже не говорил с Пенелопой о своих чувствах?

— Мама уверена, что это произойдет со дня на день, — доверительно сообщила Пенелопа.

Леди Маргарет поморщилась:

— Милая, сколько раз повторять, что рассуждать о чувствах лорда Эдуарда вульгарно. Настоящая леди не ожидает от джентльмена никаких признаний, а просто ведет себя с присущим ей невинным очарованием.

Пенелопа и глазом не моргнула, хотя эта сентенция явно противоречила всем предшествующим утверждениям матери.

— Да, мама. Я все поняла.

— Ты его любишь? — тихо спросила Люси. — Ведь тебе всего девятнадцать лет. У тебя еще достаточно времени, чтобы найти человека, которого ты полюбишь по-настоящему.

Пенелопа уставилась на сестру в явном недоумении.

— Конечно же, я его люблю! Ведь он барон, и у него столько поместий по всей стране.

— Понятно, — вздохнула Люси. — Сразу видно, что твой жених — человек достойный. Он красив?

Тут Пенелопа впервые заколебалась.

— Он… Он очень интересный мужчина. И с ним приятно разговаривать. Я всегда понимаю то, что он говорит. А то другие джентльмены как заведут разговоры про международные отношения и парламентские выборы — впору со скуки умереть. А лорд Эдуард говорит о моих нарядах, я рассказываю ему, где что купила. Он отлично разбирается в моде и всегда обращает внимание, если у меня новый веер или изменилась прическа.

Учитывая службу барона Риджхолма в министерстве иностранных дел, Люси надеялась, что этот джентльмен имеет хотя бы смутное представление об истинном положении дел в Индии, хотя, если верить Пенелопе, особенно рассчитывать на это не приходилось. Во время поездок по колониям с сэром Питером Люси встретила немало безмозглых отпрысков благородных семейств. Этих молодых людей отправили в Индию, ибо у себя на родине они прославились скандальным поведением. Ущерб, наносимый молодыми аристократами Британской империи, был огромен, но до Англии неприятные слухи не доходили, а стало быть, с точки зрения высшего света, приличия были соблюдены.

Должно быть, Рашид тоже хорошо знаком с этой разновидностью британцев, подумала Люси, поэтому он и придерживается столь невысокого мнения о британской администрации. Вот если бы Рашид был знаком с сэром Питером… Тогда, возможно, у него сложилось бы иное мнение. Он понял бы, как много доброго делают англичане для Индии.

— Люси! О чем ты думаешь? Ты меня совсем не слушаешь!

— Я думаю об отце, — ответила Люси, и щеки ее чуть порозовели, ибо она сказала не полную правду.

— Ах да, о твоем отце. — Глаза леди Маргарет вспыхнули недобрым блеском. — Самое время обсудить эту тему.

— Он совсем не мучился, матушка. Пуля попала ему прямо в сердце, он умер почти сразу.

Мачеха глубоко вздохнула:

— Я вовсе не намерена обсуждать кошмарные подробности смерти твоего отца. Сколько раз я ему говорила не ездить в Афганистан. Он меня не послушался, и вот результат.

Люси подошла к окну и крепко вцепилась в золотую кисть, свисавшую с алой бархатной портьеры. Не хватало еще разреветься в присутствии мачехи, которой не было ни малейшего дела до покойного мужа. Стараясь, чтобы голос не дрожал, Люси спросила:

— Если вас не интересуют обстоятельства смерти отца, о какой проблеме вы говорите?

— Когда ты поднимешься к себе в спальню, Люси, ты увидишь там письма, присланные на твое имя из адвокатской конторы. Должна отметить, что твой покойный отец составил весьма странное завещание.

— В самом деле?

— Да, и я еще мягко выразилась. По непонятным мне причинам он оставил весь свой капитал и всю свою собственность тебе.

— Мне? — Люси развернулась. — А как же вы и Пенелопа?

— Пенелопе он выделил… солидное приданое, а мне — небольшой пожизненный доход. Как видишь, причуды твоего отца поставили всех нас в крайне неловкое положение.

Люси не сомневалась, что леди Маргарет и в самом деле попала в неловкое положение — ведь она привыкла ни в чем себе не отказывать. Любопытно будет узнать, какую ренту она называет «маленькой».

И все же завещание отца застало Люси врасплох. Девушке и в голову не приходило, что она унаследует все огромное состояние сэра Питера. Очевидно, он был не так уж очарован своей второй женой — иначе чем объяснить столь странное решение?

Леди Маргарет смотрела на падчерицу с явной тревогой; на щеках мачехи выступили пятна румянца. Теперь стало окончательно понятно, почему шпильки в адрес Люси были не явными, а завуалированными. Оказывается, леди Маргарет и Пенелопа целиком и полностью зависят от своей родственницы. Такая перемена в распределении ролей немало позабавила девушку.

— И еще одно… — Каждое слово давалось мачехе с немалым трудом. — Раз ты жива, получается, что я не имела права тратить все те деньги…

— Мои деньги? — вкрадчиво спросила Люси.

Казалось, леди Маргарет сейчас задохнется.

— Да.

Трудно было удержаться от неблагородного искушения хоть в малой степени расплатиться с мачехой за все былые обиды и унижения. Люси изобразила улыбку, которая была еще слаще и приторней, чем у леди Маргарет:

— Дорогая матушка, не стоит беспокоиться из-за подобных пустяков. Мне бы и в голову не пришло подавать на вас в суд за то, что вы растратили мои деньги. Завтра же утром поговорю с адвокатом и все устрою. Постараюсь добиться, чтобы расходы, сделанные вами в мое отсутствие, не были вычтены из вашей будущей ренты. Однако впредь, прошу вас, держитесь в рамках дохода, который определил вам отец.

Впервые в жизни леди Маргарет утратила дар речи. Она зашлепала губами, похожая на вытащенную из воды рыбу. К собственному стыду, Люси обнаружила, что ей нисколечко мачеху не жалко.

Тут в разговор вмешалась Пенелопа, не отличавшаяся особой чувствительностью и потому не уловившая в разговоре ничего необычного.

— Тех денег, которые оставил мне папочка, хватит, чтобы собрать приданое?

Люси вздохнула:

— Уверена, что хватит, однако пока ничего точно сказать не могу. Нужно сначала изучить юридические документы.

— Ты не успеешь прочитать их до чая, — сказала Пенелопа. — Уже почти три часа, у тебя остается всего один час, чтобы переодеться. Лорд Эдуард специально приезжает, чтобы с тобой познакомиться.

— Я очень хотела бы с ним познакомиться, но сегодня не смогу. Ты уж за меня извинись. Мне нужно просмотреть документы, да и надеть нечего. В Пешаваре я успела заказать лишь самый минимум платьев.

— Не хватало еще, чтобы ты предстала перед лордом Эдуардом в платье, сшитом в Индии! Он сразу заметит, что ты отстала от моды.

— Да, не хочется подвергаться такому страшному риску, — с серьезным видом согласилась Люси. — Да и цвет лица у меня пока еще не тот. Нужно опробовать чудесный лосьон доктора Бербери.

Сестра с важным видом кивнула:

— Ты можешь выйти к ужину. Лорд Эдуард уже удалится. Ему нужно присутствовать на каком-то дурацком приеме в русском посольстве, так что ужин будет в домашнем кругу.

— Что ж, с удовольствием к вам присоединюсь. В восемь часов, как раньше?

— В восемь, — вяло кивнула леди Маргарет. — В течение ближайших дней мы будем ужинать исключительно по-домашнему.

— Ничего, матушка, скоро вы снова сможете приглашать гостей, — участливо заметила Люси. — Завтра я отправляюсь в поход по магазинам, а после того, как обзаведусь новым гардеробом, вы сможете показывать меня знакомым, не боясь опозориться. К счастью, два года рабства у Хасим-хана не отшибли мне память, и я еще помню, как пользоваться вилкой и как есть суп. Единственное, что я забыла — это любовь и понимание близких.

Она вышла из комнаты прежде, чем леди Маргарет или Пенелопа могли что-либо ответить.

Первые дни в Лондоне были заполнены встречами с адвокатами, управляющими и банкирами. Каждый спешил сообщить мисс Ларкин, что она исключительно богата. Более того, она вольна распоряжаться своим состоянием по собственному усмотрению, ибо над ней нет никакого опекуна.

К изрядному облегчению всех этих важных господ, мисс Ларкин вовсе не выглядела растерянной или испуганной. Выполнив те статьи завещания, которые касались благотворительности (у мачехи до них руки не дошли), Люси не стала ничего менять в управлении поместьями. Если же она делала какие-то незначительные распоряжения, то, по мнению советников, все они были вполне разумны. Против ожиданий, богатая наследница не кинулась бросать деньги направо и налево. Не стала она и обставлять заново два лондонских дома, хотя на этом весьма настаивала леди Маргарет. Мачеха мечтала переоборудовать усадьбу в Халлертоне, хотя после возвращения из Индии ни разу туда даже не наведалась.

Главный стряпчий, мистер Данстед, был настолько потрясен здравомыслием молодой мисс Ларкин, что сказал своему партнеру (разумеется, не в присутствии подчиненных), что наследница сэра Питера — дама весьма разумная, так что яблоко упало недалеко от яблони.

Возможно, мнение почтенного стряпчего о Люси изменилось бы, если бы он имел возможность наблюдать, как «весьма разумная женщина» беседует с мадам Ренье, одной из самых модных лондонских портних. Люси привезла с собой в салон целый сундук ярких индийских шелков и узорчатых муслиновых тканей. Усевшись вдвоем над модными журналами, портниха и Люси провели несколько часов, обсуждая мельчайшие детали будущих нарядов. Прежде Люси не слишком заботилась об одежде, однако два года лишений пробудили в ней неутолимую страсть к мягкому, нежному белью и роскошным, ослепительным платьям.

Мадам Ренье сразу же поняла, что эта клиентка может еще более укрепить репутацию ее салона, и потому с особым рвением занялась изобретением элегантного гардероба для мисс Ларкин.

— Вас не назовешь хорошенькой, — деловито заявила портниха. — Во всяком случае, вас не отнесешь к типу инженю. Но это даже хорошо, что вы выглядите старше, — можно не носить белый цвет. В ваших восточных шелках, да еще с учетом моего мастерства, вы будете не хорошенькой, вы будете прекрасной. Ваши глаза, ваше тело — истинное чудо. Мужчины просто упадут.

Произнося эти слова, мадам Ренье неустанно работала булавками. Люси выслушала комплимент с некоторым сомнением, не слишком-то веря портнихе.

— Мадам, но я такая тощая.

— В талии и в области живота, но это совсем неплохо. — Мадам Ренье чуть затянула ткань, чтобы обрисовать силуэт. — Зато в других местах, сзади и вот здесь, спереди, вы обладаете очаровательными округлостями. Для груди мне придется взять побольше материала, иначе вы не сможете дышать.

Люси решила, что в устах мадам Ренье эти слова должны звучать лестно.

Был самый разгар сезона, поэтому леди Маргарет и Пенелопа частенько отсутствовали. Обычно они отправлялись куда-нибудь на дамский раут, где Люси появляться вовсе не жаждала. По вечерам, однако, все три женщины встречались за ужином. Целую неделю Люси только и слышала, что о лорде Эдуарде. Леди Маргарет прикидывала, когда барон решится сделать предложение, а Пенелопа пересказывала суждения молодого аристократа по поводу ее новых платьев. В конце концов Люси решила, что пора бы и ей познакомиться с прославленным бароном.

— Когда вы пригласите лорда Эдуарда к ужину? — спросила она как-то, воспользовавшись короткой паузой в трескотне Пенелопы (младшая сестра как раз описывала восторги барона по поводу ее новой меховой пелерины). — Мне не терпится познакомиться с этим достойным джентльменом.

Мачеха и Пенелопа заговорщически переглянулись.

— Я рада, что ты завела разговор на эту тему, — сказала леди Маргарет, как будто они с дочерью весь вечер говорили о чем-то другом. — Мы с Пенелопой тоже хотим, чтобы ты познакомилась с ее будущим женихом. Скоро и подходящий случай подвернется. Ты познакомишься с лордом Эдуардом на балу.

— На чьем?

— На нашем, — выпалила Пенелопа.

— Как так?

Леди Маргарет поспешно объяснила:

— Видишь ли, дорогая Люси, когда мы еще не знали, что ты жива, у нас возникла идея устроить бал. Ведь в нашем… то есть, я хочу сказать, в твоем доме прекрасный танцевальный зал. Мы им совсем не пользуемся, а это настоящее преступление — позолота и хрустальные люстры пылятся зря.

— И папа был бы рад, если б мы устроили бал, — вставила Пенелопа. — Он любил повторять: «Расточительство — большой грех». А мы ведем себя очень расточительно, не пользуясь танцевальным залом.

— Мне кажется, он имел в виду другое расточительство, — пробормотала Люси, однако, увидев, как вытянулось личико сестры, сменила тон: — Вы что же, и день уже назначили?

— Ну конечно! Мы разослали приглашения сразу после того, как лорд Эдуард вернулся в Англию. Мама сказала, что даже у тебя не хватит подлости отказаться от расходов на бал, который так важен для моего будущего.

Леди Маргарет поморщилась, а Люси чуть не прыснула.

— Я счастлива слышать, что матушка верит в мою доброту. Раз уж я оплачиваю счета за этот бал, могу я поинтересоваться, на какое число он назначен? Мне бы тоже не мешало заказать платье.

— На следующую субботу, — пробормотала леди Маргарет. — Дорогая, я уверена, что тебе понравится этот праздник. Вот увидишь, какого чудесного родственника приобретем мы в лице лорда Эдуарда.

Люси почему-то ощутила легкое волнение. Постоянные разговоры о бароне поневоле заставили ее заинтересоваться этим джентльменом.

Она взглянула на Пенелопу, которая смотрела на нее затаив дыхание.

— Бал? Что ж, это чудесно, — улыбнулась Люси. — Как идут приготовления?

9

Со дня приезда Люси каждый день моросил дождик, но вечером в пятницу, накануне бала, небо немного посветлело. На следующий день утром над Лондоном сияло солнце, дул свежий ветерок, небосвод пленял синевой.

Деревья на бульваре стряхнули дождевые капли и расправили зеленые листья. Распустились герани и левкои, на газонах запунцовели и зажелтели пестрые клумбы. Люси стояла у окна, зачарованная этим зрелищем. Оказывается, Англия может быть такой прекрасной.

Что касается леди Маргарет и Пенелопы, то для них хорошая погода означала лишь удачную прелюдию к балу, который непременно должен был стать главным событием светского сезона. Мачеха и ее дочь так увлеклись переговорами с цветочницами, официантами, поварами и музыкантами, что разговаривали с Люси почти в дружеском тоне. Попив чаю в гостиной, все три леди отправились переодеваться, причем каждая пребывала в чудесном расположении духа.

Люси волновалась из-за бала гораздо больше, чем ее родственницы, но по невозмутимому лицу девушки догадаться об этом было невозможно. Конечно, Лондон — город куда более просвещенный, чем заштатный Пешавар, но можно было не сомневаться, что в злых языках здесь тоже недостатка нет. Опыт общения с пешаварскими дамами лишил Люси иллюзий: она знала, что в английском обществе отныне всегда будет считаться личностью экзотической, но запятнанной.

Впрочем, подмоченная репутация давала одно важное преимущество: можно было не одеваться в белое. Из всех своих ослепительных индийских тканей Люси остановила выбор на зеленом шелке с павлиньими переливами. Лиф у платья был цвета морской пены.

Мадам Ренье, отличавшаяся незаурядным чутьем, правильно оценила свою новую заказчицу. Платье было декольтировано не слишком низко, так что Люси не чувствовала смущения, однако мужской глаз сразу должен был заметить, что в лифе начисто отсутствует китовый ус, и пышный бюст — отнюдь не результат искусства портнихи. Глядя на себя в зеркало, Люси недовольно поморщилась — слишком уж смугла кожа, но при этом она не заметила, как выигрышно обтягивает платье ее тонкую талию и округлые формы. Крутясь перед зеркалом и шурша юбками, девушка и представить себе не могла, что очень похожа сейчас на экзотическую райскую птицу, которой вскоре суждено оказаться в обществе жалких ворон.

Два дня назад Люси взяла на службу новую камеристку, которая была всего несколькими годами старше своей хозяйки. Роза хорошо знала свое дело и в отличие от Люси прекрасно понимала, какой эффект произведет мисс Ларкин в своем павлиньем наряде. В прежние годы Розе случалось выступать на сцене, и она оценила по достоинству несколько вызывающий наряд хозяйки. Интересно, подумала камеристка, ради кого мисс Ларкин так разрядилась? При этом Роза надеялась, что хозяйка своего добьется, ибо мисс Ларкин вызывала у нее искреннюю симпатию. Было бы совсем неплохо остаться у нее в услужении и после того, как мисс Ларкин выйдет замуж. Да, это было бы просто чудесно.

— Вы великолепно выглядите, мисс, — прошептала она, прикрепляя к волосам Люси усыпанную драгоценными камнями заколку. В ушах Люси уже покачивались серьги из бриллиантов и изумрудов, вспыхивая то белыми, то зелеными огоньками.

— А какое вы наденете ожерелье?

Люси взяла бриллиантовое колье, доставшееся ей от матери, но тут же отложила его в сторону. Взгляд девушки упал на кожаную шкатулку, которая, как обычно, стояла на туалетном столике. Пальцы сами потянулись к коробочке и вынули оттуда золотого верблюдика. Его бриллиантовые глаза насмешливо посверкивали, словно верблюдик с самого начала знал, что ему суждено отправиться на бал.

— Надену вот это, — сказала Люси. — Прикрепите его к платью спереди.

«Очень неглупо, — с одобрением подумала Роза, прикрепляя брошку. — Для аристократки мисс Ларкин очень недурно разбирается в том, как нужно себя подать». При обнаженной шее серьги неминуемо привлекут внимание к идеальному овалу лица, а золотой верблюд подчеркнет соблазнительную выпуклость бюста. Просто поразительно, откуда эта высокородная девица научилась мастерству соблазнительности, однако несомненно одно: мужчины на балу не смогут отвести от нее глаз, уж в этом можно не сомневаться.

Застегнув на лайковых перчатках Люси последнюю пуговку, Роза протянула ей веер:

— Ну вот и все, мисс. Я уверена, что вы будете первой красавицей на балу.

Люси невесело рассмеялась:

— Спасибо, Роза, но вы еще не видели мою младшую сестру.

Вообще-то Роза видела мисс Пенелопу Деверо, однако предпочла оставить свое мнение об этой особе при себе.

Леди Маргарет и Пенелопа уже ждали в гостиной, когда Люси спустилась вниз. Пенелопа была в белом тюлевом платье, расшитом жемчужинами и украшенном атласными розочками. Золотистые кудряшки были уложены венцом и тоже украшены розами. Эффект невинности и безыскусности был достигнут в результате двухчасовых стараний камеристки. Пенелопа осталась довольна, и ее личико, обычно надутое и недовольное, светилось надеждой и ожиданием.

— Люси, вот и ты! Нравится тебе мое платье? — Пенелопа расправила юбку и стала кружиться, как в вальсе. — Мама говорит, что я — сама невинность.

— Ты прекрасно выглядишь, — признала Люси, подавив острый приступ зависти. — Вы тоже, матушка. Вам очень идет лиловое.

Леди Маргарет удостоила падчерицу улыбкой. Она знала, что они с Пенелопой представляют собой классический английский тип красоты, а потому могла себе позволить снисходительность:

— Ты тоже неплохо выглядишь, Люси. Твое новое платье такого… необычного цвета. — Тут леди Маргарет пришла в голову счастливая мысль. — Вот что, когда появятся гости, ты стой рядом с Пенелопой, будешь ее выгодно оттенять. Может, ты и правильно сделала, что не надела белое.

— Я тоже так думаю, — кивнула Люси, поняв, что леди Маргарет вовсе не хотела ее обидеть. Просто высказала то, что думала.

— А что это за брошка? — поинтересовалась Пенелопа. — Смотри, мама. Это верблюд, да? — Она передернулась. — У, как я ненавижу верблюдов.

— В этом, дорогая сестрица, я с тобой полностью согласна.

— Зачем же ты ее надела?

«Потому что, глядя на этого верблюдика, я думаю о Рашиде, о том, что он, возможно, еще помнит обо мне. Когда он в следующий раз поедет в Афганистан, пусть вспоминает ночи, которые мы с ним провели среди гор… Пусть вспомнит ночь, когда он обнял меня, поцеловал, и я впервые поняла, что такое — быть женщиной».

Леди Маргарет грациозно раскрывала и закрывала страусовый веер.

— Так почему, Люси, ты надела такое необычное украшение? — рассеянно спросила она.

— Это трудно объяснить… Человек, подаривший мне брошку, знал, как я ненавижу верблюдов. Это было что-то вроде шутки. Видите, как озорно посверкивают глаза верблюдика?

— Еще бы, ведь это бриллианты, — пожала плечами Пенелопа. — Конечно, они будут посверкивать. На то они и бриллианты.

К счастью, Люси была избавлена от дальнейших объяснений по этому поводу, ибо прибыли первые гости.

— Сэр Роберт и леди Ховард, — объявил дворецкий. — Достопочтенный мистер Седрик Фулкс. Достопочтенная мисс Амелия Фулкс.

Все гости были уже в сборе, когда Флетчер наконец объявил о прибытии заместителя министра иностранных дел лорда Трисса и его племянника лорда Эдуарда де Бомона. Услышав это имя, Люси вытянула шею, желая поскорее увидеть человека, о котором столько говорили ее родственницы.

В дверях появился высокий стройный мужчина с аристократическими чертами лица. Он был в безукоризненном белом фраке и белом галстуке. Ничего особенного лорд де Бомон не сделал — всего лишь пересек зал, но сила его обаяния была так велика, что он сразу стал центром всеобщего внимания.

Люси непроизвольно схватилась за брошку, прикрепленную у нее на груди. Ноги ее подкосились, голова закружилась. Схватившись за спинку стула, она взяла себя в руки и взглянула на лорда Эдуарда де Бомона еще раз, повнимательней.

Тем временем барон целовал руку леди Маргарет:

— Дорогая леди Маргарет, какое удовольствие оказаться сегодня в вашем доме на этом чудесном балу. Вы организовали в нашу честь превосходный закат, и я имел возможность полюбоваться им, когда выходил из кареты.

— Такой закат организовать было совсем непросто, милорд, — проворковала леди Маргарет. — Мы с Пенелопой так счастливы, что вы приняли наше приглашение.

— Ах да, мисс Пенелопа. — Лорд Эдуард поправил внушительного размера монокль и поцеловал протянутую руку Пенелопы. — Как вы очаровательно выглядите, мисс Пенелопа. Настоящая английская роза, да и платье все в розовых бутонах. Дивное зрелище, просто прелесть!

Люси перестала слушать праздную болтовню лорда Эдуарда. Дыхание ее постепенно пришло в норму, сердце перестало так бешено колотиться. Господи, она совсем сошла с ума! Мысли о Рашиде довели ее до галлюцинаций. На долю секунды девушке показалось, что это сам Рашид предстал перед ней в белом фраке! Какая чушь!

Барон и Пенелопа оживленно болтали, а леди Маргарет тем временем представила свою падчерицу лорду Триссу.

Заместитель министра оказался пожилым господином среднего роста с острыми, наблюдательными глазками. Он с явным удовольствием пожал Люси руку:

— Рад наконец с вами познакомиться, мисс Ларкин. Вы весьма храбрая молодая леди, и для меня большая честь лично вас приветствовать. Я знавал вашего отца. Прекрасный был человек. Отлично разбирался в бизнесе, был тонким и дальновидным дипломатом. Всем нам его очень не хватает.

— Спасибо, милорд. Мне его тоже не хватает. Он был мне не только отцом, но и другом.

Лорд Трисс еще раз энергично тряхнул ей руку и сказал:

— Надо будет нам с вами встретиться и потолковать о ваших приключениях на. Востоке. У нас в правительстве слишком мало людей, осведомленных о положении дел в Афганистане. Я предупреждал их, что нам придется хлебнуть немало горя с этой дикой страной.

Люси слушала лорда Трисса, но в то же время прислушивалась и к низкому, звучному голосу барона Риджхолма и неумолчному хихиканью Пенелопы. С некоторым усилием Люси заставила себя не отвлекаться.

— Я с большим удовольствием поделюсь с вами моими соображениями, милорд. Думаю, вы совершенно правы, говоря о потенциальной опасности, которую таит в себе афганский вопрос. Пока российский император продолжает посылать войска в Центральную Азию, границы Индии будут находиться под угрозой.

Леди Маргарет серебристо рассмеялась и с явным неодобрением в голосе заметила:

— Люсинда, хватит докучать лорду Триссу своими соображениями о колониальной политике. Ты, я понимаю, отвыкла от цивилизованной жизни, но тем не менее не забывай золотое правило: никаких политических дискуссий на балу.

— Это моя вина, — заступился за Люси лорд Трисс. — Извините, леди Маргарет, что завел разговор на эту тему. А с вами, мисс Ларкин, мы еще потолкуем. Пока же позвольте вам представить моего племянника лорда Эдуарда де Бомона.

Люси сделала положенный по этикету реверанс, подняла глаза и испытала нелепейшее чувство разочарования — из-за стекла монокля на нее смотрел холодный взгляд молодого аристократа. Люси всегда терпеть не могла джентльменов, которые носят монокли, а теперь этот дурацкий окуляр показался ей еще смехотворнее, чем старомодные лорнеты, которыми пользовались светские денди во времена молодости ее отца.

— Насколько я понимаю, мы с вами недавно вернулись из одной и той же страны, — с важным видом произнес лорд Эдуард. — А именно, из Индии. Дикая страна и очень жаркая, не правда ли? Эти чертовы мухи буквально сводят с ума.

Люси вежливо ответила:

— В Индии не везде жарко, милорд. На севере, в горах, климат вполне сносный.

Лорд Эдуард доверительно понизил голос до шепота:

— Честно говоря, мисс Ларкин, дело не только в климате. Я терпеть не могу этих проклятых туземцев. Все они одним миром мазаны. Торговцы на базаре непременно обманут, чертовы магараджи тоже. Подпишешь с ним договор, а он тут же нарушит данное слово — еще чернила не успеют высохнуть.

— Может быть, милорд, если бы мы не заставляли индийских магарадж подписывать договоры, которые им не по вкусу, туземные правители были бы верны своему слову, — довольно резко произнесла Люси.

— Весьма остроумное замечание, — поклонился лорд Эдуард, вынул монокль и тщательно его протер. — Но абсолютно неверное. Туземцы вообще не желают подписывать никаких договоров, мисс Лар-кин, в том-то и проблема. Им невозможно угодить. Они не любят прогресс, не то что мы, дети просвещения. Я однажды разговаривал со стариком, который сказал, что их деревне телеграф ни к чему, им бы буйволов побольше!

Люси вспомнила, что до встречи с Рашидом она тоже считала, что телеграф важнее, чем буйволы. Растянув губы в вежливой улыбке, девушка решила, что в данных обстоятельствах разумнее всего будет прикинуться обычной светской идиоткой.

— Вам видней, лорд Эдуард, как обходиться с туземцами. У меня нет опыта ведения переговоров с магараджами.

— Естественно. — Барон коротко хохотнул. — Представляю, на что был бы похож наш мир, если бы мы доверили дамам вести дипломатические переговоры. Не правда ли, мисс Ларкин?

— Мне трудно себе представить, милорд, что нашему полу когда-либо будет дарована такая привилегия, а потому я предпочитаю не рассуждать на эту тему.

— В самом деле, мисс Ларкин, праздные рассуждения небезопасны. — Голос барона прозвучал неожиданно серьезно, но идиотская улыбка по-прежнему играла на его устах.

Очевидно, утратив интерес к беседе на отвлеченные темы, барон вновь нацепил монокль и уставился на брошку, сиявшую на груди у Люси.

— Прелюбопытная у вас брошка, мисс Ларкин, позволю себе заметить. Я видел в Индии немало верблюдов, и должен сказать, что терпеть не могу этих животных. Предпочитаю слонов. На слоне, доложу вам, ездить очень удобно, только нужно привыкнуть к качке. А брошка весьма необычная, весьма.

— Подарок одного индийского друга, — сухо ответила Люси, которой не хотелось говорить о Рашиде с этим великосветским болваном. Казалось, он олицетворяет в себе все те британские качества, над которыми потешался индийский купец.

— Изобретательный народ эти туземцы. У них бывают презабавные скульптуры. Там есть один храм…

Тут лорд Эдуард запнулся, вовремя сообразив, что скульптуры в индийских храмах — неподобающая тема для обсуждения с дамой из общества. Откашлявшись, он продолжил:

— X-м… Так вот, я говорю, премилая вещица, хоть я и не вполне понимаю, при чем тут верблюд.

Он деликатно, двумя пальцами, приподнял брошку, даже не коснувшись платья Люси и уж тем более не задев ее декольте. И все же по совершенно необъяснимой причине у Люси перехватило дыхание, а когда лорд Эдуард убрал руку, девушка с трудом сдерживала дрожь.

— Славная безделушка, не правда ли? — небрежно обронил лорд Эдуард и обернулся к Пенелопе, одарив ее ослепительной улыбкой. — Мило было поболтать с вами, мисс Ларкин. Как-нибудь продолжим наш разговор об Индии.

«Ну уж нет», — подумала Люси, вздохнув с облегчением. В это время дворецкий как раз объявил, что ужин подан. По этикету полагалось, чтобы Люси сопровождала к столу епископа Сиренчестерского, который был глух как пень и к тому же имел обыкновение засыпать между подачей блюд. В данной ситуации Люси и мечтать не могла о более подходящем соседе.

Ужин ничуть не улучшил ее настроения. Епископ и в самом деле задремал, отведав седло барашка и лимонное соте. Слева от Люси сидел сэр Роберт Ховард, последний трофей леди Маргарет. Он все время рассказывал Люси, как ей повезло с мачехой. От девушки требовалось лишь кивать и со всем соглашаться, а тем временем она прислушивалась к разговорам, которые вели остальные гости.

Активнейшим участником беседы был лорд Эдуард. На обратном пути из Индии он попал на русско-турецкие переговоры в качестве британского наблюдателя и целых три дня провел в компании турецких и русских дипломатов. Теперь барон считал себя большим специалистом по проблеме Средней Азии. Хотя леди Маргарет и запретила вести политические беседы, лорд Эдуард считал необходимым ознакомить всех соседей со своими глубокомысленными суждениями. Очень быстро Люси поняла, что барон на удивление невежествен и насквозь проникнут духом империализма.

Время от времени Люси поглядывала на лорда Трисса — как он реагирует на идиотские суждения своего племянника, однако заместитель министра слушал своего родственника с явным удовольствием. Люси расстроилась, ибо ей показалось, что лорд Трисс — человек разумный. Возможно, он просто ослеплен родственным чувством. Увы, в британских высших кругах эта болезнь весьма распространена. Влиятельные государственные мужи и в Индии, и в Англии любят окружать себя родственниками и приятелями. У индийцев происходит то же самое, но они, по крайней мере, не лицемерят.

— Вам не нравится шербет, мисс Ларкин? — спросил внезапно проснувшийся епископ. — В таком случае советую вам не пренебрегать малиной.

— Нет-нет, спасибо, — поспешно ответила Люси. — Шербет великолепен.

Но епископ уже уставился на нее своим зорким взглядом.

— Не нужно так расстраиваться, мисс Ларкин. Не все в нашем правительстве считают, что божественная миссия британцев — распространять плоды цивилизации и христианскую религию в отдаленных уголках планеты.

Люси удивленно захлопала глазами:

— Так вы не спали?

Это вырвалось у нее само собой, и она чуть не прикусила себе язык.

— Простите, милорд. Два года в Афганистане отучили меня от хороших манер.

— Зато, я вижу, не нанесли ущерба вашему здравому смыслу. Но учтите, милая, в нашем министерстве иностранных дел кретинов на службе не держат. Слава Богу, у нас хватает людей разумных и сообразительных.

— Но ведь лорд Эдуард — законченный ду… То есть, я хочу сказать…

Глаза епископа весело блеснули:

— Вы в этом уверены, дорогая? Присмотритесь получше, а уже потом выносите окончательное суждение.

После этих слов Люси вновь стала приглядываться к барону с интересом. Увы, очень скоро пришлось сделать вывод, что епископ ошибся. Возможно, министерство иностранных дел и не доверяет важных миссий идиотам, но лорд Эдуард де Бомон — явное исключение из этого золотого правила. Вероятно, он исполнен самых благих намерений, но, ей-богу, свет еще не видывал такого дурака — вот к какому выводу пришла Люси.

В конце ужина Пенелопа, отчаянно скучавшая и зевавшая, пока ее воздыхатель обсуждал проблемы британского империализма, ожила и заулыбалась, ибо лорд Эдуард после пятнадцатиминутной глубокомысленной лекции об азиатских делах с завидной легкостью перешел к обсуждению наряда своей юной соседки.

«Из них получатся идеальные супруги, — подумала Люси. — Оба хороши собой, и на двоих ни одной извилины. Можно себе представить, какие у них будут дети!»

Почему-то мысль о будущем потомстве Пенелопы и лорда Эдуарда повергла Люси в уныние. Возможно, это объяснялось тем, что Люси не видела ни малейших проявлений истинного чувства в отношениях между будущими женихом и невестой. Она взяла себя в руки. Какое ей дело, любят друг друга Пенелопа и барон или нет. Разве Люси сама не говорила, что залог супружеского счастья — не преходящее чувство, а общность интересов и взаимное уважение? Кажется, именно так она и сказала Рашиду во время одного из ожесточенных споров.

Поневоле рука Люси коснулась золотого верблюдика. Металл нагрелся от прикосновения к коже, и верблюд казался живым. Люси искоса взглянула на лорда Эдуарда. Его голова была повернута в профиль, он увлеченно болтал с Пенелопой, но у Люси возникло странное ощущение, что барон не выпускает ее из поля зрения. Щеки девушки вспыхнули (возможно, виной тому было шампанское), а лорд Эдуард наклонился к Пенелопе и зашептал ей что-то на ухо.

Все, больше никакого шампанского на сегодня, решила Люси. С непривычки вино подействовало слишком сильно, и почему-то ужасно хотелось расплакаться.

Вечер был обречен на успех еще до того, как начался первый вальс. Леди Маргарет, вся в лиловом, с ослепительной улыбкой вывела в центр зала лорда Трисса. Это было сигналом к началу танцев. Второй парой были Пенелопа и лорд Эдуард, а еще через несколько секунд по полу заскользили грациозные, стремительные пары.

К немалому облегчению, Люси обнаружила, что у нее нет недостатка в партнерах. Некоторое время она наслаждалась безобидным, полузабытым удовольствием, которое доставляет легкий флирт. Горели свечи, играла чарующая музыка. Косые взгляды и шушуканье, сопровождавшие Люси в Пешаваре, здесь ее не преследовали — космополитичный Лондон повидал всякое на своем веку.

От этой иллюзии девушку избавил Седрик Фулкс. Это был молодой человек лет тридцати с редеющими светлыми волосами и отвислой нижней губой. Люси знала про него, что он брат какой-то Пенелопиной подруги. Однако вскоре девушке пришлось взглянуть на этого субъекта иными глазами. В первом же туре вальса Фулкс бесцеремонно положил руку ей на талию и придвинулся ближе двенадцати дюймов, предписанных этикетом.

— Сэр, вы мнете мое платье, — сказала Люси с улыбкой, чтобы ее слова прозвучали не слишком грубо.

Не хотелось обижать этого увальня, который, судя по всему, совсем не умел танцевать.

В ответ Фулкс сжал ее талию еще крепче и скабрезно осклабился:

— Со мной можете не притворяться, милочка, я человек бывалый. Ваша мачеха объяснила мне, каким образом вы уцелели в афганском плену. Представляю, какая скукотища для вас этот бал. Вы ведь привыкли к развлечениям повеселее.

— Возможно, с вашей точки зрения прополка огорода голыми руками и стирка в ледяной воде — это очень весело, мистер Фулкс, однако мне было не до веселья. Два года я была вынуждена обходиться без развлечений.

Седрик Фулкс насупился:

— Да ладно вам, Люсинда. Если бы дикарям были нужны садовники и прачки, они нашли бы кого-нибудь другого. Все знают, как туземцы поступают с белыми женщинами, которые попадают к ним в плен. Как это они проделывали, милочка, наверное, очень грубо?

Девушку била такая дрожь, что она едва держалась на ногах, однако ни в коем случае нельзя было показывать Фулксу, что его слова задели ее за живое.

— Что-то я не припомню, мистер Фулкс, чтобы я позволила вам называть меня по имени. Будьте любезны, проводите меня к мачехе. И уверяю вас, вы глубоко заблуждаетесь на мой счет.

Но Фулкс и не подумал подчиниться.

— Не нужно изображать из себя недотрогу, дорогуша. Все отлично понимают, что вы хотите снова попасть в приличное общество. Ведь вы же не виноваты, что судьба обошлась с вами так жестоко.

— Спасибо за доброту, мистер Фулкс.

Он тут же расцвел:

— А я вообще очень добрый человек, особенно к таким женщинам, как вы, Люсинда. Вас, конечно, пустят в приличное общество, но на определенных условиях. Женщина вы красивая, умеете себя подать, так что многие захотят вами попользоваться. Давайте договоримся: я первый. Уверяю вас, вы не пожалеете. Мы с вами здорово повеселимся, как в постели, так и за ее пределами.

Лишь невероятным усилием воли Люси удержалась, чтобы не отхлестать наглеца по физиономии. Невзирая на обуревавший ее гнев, она понимала, что скандал в танцевальном зале, на виду у всех, нанесет жестокий удар по ее репутации. Люси казалось, что она видит какой-то кошмарный сон. Напряжением воли она продержалась до конца танца. Фулкс сжимал ее своими лапищами так крепко, что хотелось кричать, но вырваться, не привлекая к себе внимания окружающих, было невозможно. Люси крепко стиснула зубы и, не отвечая на приставания партнера, считала секунды, оставшиеся до конца танца. Когда музыка умолкла, девушка отпрянула от Фулкса и не оглядываясь пошла прочь.

Леди Маргарет куда-то подевалась, поэтому пришлось искать убежища в обществе Пенелопы, а та продолжала оживленно болтать с лордом Эдуардом.

— Какой чудесный бал, Люси, не правда ли? — безоблачно улыбнулась розовощекая Пенелопа.

— Просто чудесный.

— Хотите лимонаду, мисс Ларкин? — с нажимом предложил барон.

Люси вся дрожала и вовсе не была уверена, что не расплескает воду.

— Спасибо, не сейчас.

— Попробуйте, мисс Ларкин, восхитительный напиток.

Он твердо сунул Люси в руку бокал с ледяным лимонадом. Девушка отпила, не желая спорить, и, к своему удивлению, обнаружила, что газированный напиток действует на нее успокаивающе. Покосившись туда, где остался Фулкс, Люси передернулась — вспомнила прикосновение его горячих, потных рук. В этот момент к ней наклонился лорд Эдуард, и Люси нервно отпрянула.

— Здесь так жарко, мисс Ларкин, не правда ли? Это все из-за свечей.

— В самом деле, сэр, очень жарко.

— Если вспомнить, какую жару нам с вами приходилось переносить в Индии, просто смешно становится, что в Англии на балу тоже бывает жарко.

Господи, он говорит о чем-нибудь, кроме погоды и туалетов, мысленно вздохнула Люси, но ответила со всей подобающей вежливостью:

— Да, это удивительно, но на балу жарко почти так же, как в Индии.

— Вот и я об этом же. Может быть, мисс Ларкин, выйдем на балкон, подышим свежим воздухом? У вас тут очаровательная терраса.

Музыканты заиграли гавот, и Пенелопу увел танцевать какой-то юный щеголь, имя которого Люси запамятовала. Свежий воздух? Пожалуй, неплохая идея.

— Спасибо, — улыбнулась она с искренней благодарностью. — С удовольствием выйду на террасу.

Барон жестом предложил ей идти вперед. Когда они оказались на террасе, он прислонился к каменной колонне и воззрился на освещенный луной сад.

— Когда над Англией повисают дожди, мне кажется, что вся страна размокнет и расползется. А потом вдруг выдастся погожий денек вроде сегодняшнего, и я понимаю, что в дождях тоже есть смысл. Смотрите, как после них все зеленеет.

— Да, трава и деревья действительно великолепные, — кивнула Люси, медленно расслабляясь. Присутствие барона почему-то действовало на нее успокаивающе. — На свете немало мест, где цветы ярче, а солнце жарче, но наши зеленые холмы и лесистые долины мне особенно дороги.

— Вы рады, что вернулись в Англию, мисс Ларкин?

— Да, наверное… — Люси почувствовала, что ее голос звучит слишком неуверенно, и поспешно добавила: — Разумеется, я просто в восторге.

Лорд Эдуард, казалось, не заметил ее колебания. Он повернулся спиной к саду и легкомысленно улыбнулся:

— Была ли у вас возможность походить по лондонским магазинам? Среди них есть просто замечательные. После того, как намучаешься в какой-нибудь отсталой стране вроде Индии, сущее наслаждение пройтись по лондонским улицам, где можно в одном и том же месте купить модные сапоги, заказать модное пальто и полюбоваться модными парижскими шляпами.

Против воли Люси улыбнулась:

— Признаться, милорд, я обошла дюжины и дюжины лондонских магазинов. А самое приятное то, что я побывала далеко не во всех.

— Позволю себе заметить, мисс Ларкин, что ваши приобретения вам к лицу. Платье чудо как хорошо.

Люси отставила пустой бокал, лицо ее вытянулось. Она вспомнила, что говорил ей Седрик Фулкс по поводу ее внешнего вида.

— Боюсь, что вырез слишком низок, — вздохнула она. — Да и цвет такой яркий… Это создает превратное впечатление.

Лорд Эдуард испытующе взглянул на нее и заметил:

— Только не на человека со вкусом, мисс Ларкин. Покрой вашего платья свидетельствует о мастерстве вашей портнихи, а что касается цвета, то он самым выгодным образом оттеняет ваши каштановые волосы и чудесный цвет кожи. Общее впечатление абсолютно неотразимое, уж можете мне поверить.

Люси воспряла духом. Слова барона подействовали на нее как целебный бальзам. Неудивительно, что Пенелопа так любит слушать, как лорд Эдуард рассуждает о нарядах, весело подумала Люси. Она с неодобрением покосилась на дурацкий монокль и сказала:

— Спасибо, мне приятно слышать комплимент, особенно из уст знатока женской моды.

— Польщен такой оценкой, — просиял лорд Эдуард. — Если вы немного остыли, мисс Ларкин, может быть, немного потанцуем? По-моему, сейчас снова заиграют вальс.

Возможно, лорд Эдуард обладал ограниченными умственными способностями и ни черта не смыслил в политике, но в прекрасном воспитании ему было не отказать. Каким-то невероятным чутьем он уловил настроение Люси и не пожалел времени, чтобы бездумной светской болтовней и комплиментами помочь ей взять себя в руки. Неудивительно, что этот хлыщ так очаровал леди Маргарет и Пенелопу. Окончательно придя в себя, Люси выкинула из головы мысли о Седрике Фулксе. Хам и мерзавец, нечего о таком и думать. Еще двадцать минут назад девушке казалось, что вечер безнадежно загублен, ни за что на свете не согласилась бы она выдержать еще один танец, но теперь полированный пол зала ничуть ее не пугал. Почему бы не покружиться в вальсе с приятным партнером?

— Ужасно люблю танцевать, — призналась Люси и протянула барону руки.

— Вот и отлично, — обрадовался барон. — Начнем?

Тут Люси выяснила еще одну причину, по которой Пенелопа находила лорда Эдуарда таким неотразимым: он был совершенно потрясающим танцором. В отличие от Фулкса барон почти не касался талии партнерши, однако при этом вел ее в танце легко и уверенно. Задавая всякие необязательные вопросы о плавании на пароходе и об общих знакомых, барон кружил Люси и так, и этак, так что перед глазами у нее все завертелось. Она смотрела не отрываясь на смуглое лицо лорда Эдуарда. С чего бы это? Должно быть, чтобы ненароком не увидеть в зале противного Фулкса.

Лорд Эдуард был непохож на типичного англичанина, скорее на араба или жителя Средиземноморья.

Люси решительно тряхнула головой. Да, кожа у барона загорелая, но это вполне естественно — ведь он провел полгода в Индии. Рашид был гораздо смуглее, да и волосы у него были черные как смоль.

И снова ей стало не по себе при мысли о том, какую власть возымела над ней эта странная фантазия. Лорд Эдуард почувствовал, как по телу его партнерши прошла легкая дрожь, и взглянул на нее вопросительно. Люси споткнулась, сбилась с ритма.

Барон без труда попал в такт музыке и спросил:

— Вы замерзли, мисс Ларкин? Надеюсь, вы не простудились, когда мы стояли на веранде?

— Нет, мне не холодно.

Ей и в самом деле не было холодно. Куда там — кожа так и горела огнем.

Барон прошелся с ней в последнем туре вальса, его рука в перчатке на миг коснулась ее обнаженной спины.

Музыка умолкла. Люси сделала реверанс, а лорд Эдуард согласно этикету низко склонился над ее рукой.

— Отлично потанцевали, мисс Ларкин. Не правда ли?

— Да, очень мило. Благодарю вас.

Люси отошла к стене, ею вновь овладела дрожь, но на сей раз то была не дрожь ярости и не дрожь испуга. Люси ощутила прилив желания.

Остаток вечера она никак не могла решить, кто глупее — лорд Эдуард де Бомон, третий барон Риджхолм, который собрался жениться на Пенелопе, или она сама, Люсинда Ларкин, старая дева, грезящая наяву о пенджабском купце.

10

За два года, проведенных в Куваре, Люси узнала многое такое, чего обычно английским девушкам из приличных семей знать не полагается. Например, то, что мужчины испытывают физическое желание даже тогда, когда женщина не вызывает у них никаких нежных чувств. Со временем до Люси дошло, что и женщины способны вожделеть к мужчинам, которые по-человечески им абсолютно не нравятся. Правда, эта информация носила чисто теоретический характер, потому что в Афганистане девушке, слава Богу, не довелось на собственном опыте проникнуть в тайну отношений между полами.

Однако теперь открытие, сделанное в плену, помогло Люси разобраться в собственных чувствах, когда после бала она не могла сомкнуть глаз у себя в спальне. Мисс Ларкин была не из тех девушек, кто любит себя обманывать и тешится иллюзиями на собственный счет. Да, индийский купец пробудил в ней желание. По непонятной причине пенджабец вызвал в ее душе такие чувства, каких прежде не вызывал ни один мужчина. Большинству англичан подобная привязанность наверняка показалась бы предосудительной и даже извращенной. Но годы, проведенные в плену, преподали девушке хороший урок: о человеке нельзя судить по цвету его кожи и месту рождения.

Вряд ли стоило удивляться, что лорд Эдуард вызвал у нее такой интерес — ведь он был чем-то неуловимо похож на Рашида. Люси убедила себя, что привлекательность барона объясняется вовсе не каким-то там вальсом, который они протанцевали вместе, а истинным или воображаемым сходством между британским аристократом и индийским купцом. К тому же не следует забывать, женщина может испытывать влечение к мужчине, который ей совсем не нравится.

Поняв, что уснуть так и не удастся, Люси села на кровати и попыталась трезво разобраться, что же все-таки общего у лорда Эдуарда с Рашидом. Оба высоки ростом и хорошо сложены. У обоих белые ровные зубы и большой нос. Вот, кажется, и все. У Рашида были длинные волосы, он смазывал их маслом до блеска. Кожа у него была гораздо темнее, чем у лорда Эдуарда, а зрение поистине орлиное, монокль ему был бы ни к чему. Руки! У Рашида они были в мозолях и шрамах, а у лорда Эдуарда… Он весь вечер был в перчатках.

Измученная сомнениями, девушка в конце концов погрузилась в легкий беспокойный сон. В этом сне откуда ни возьмись появился лорд Эдуард, и спящая Люси ужасно разозлилась — какая наглость, ведь его никто сюда не приглашал!

Вначале все было, как на балу. Лорд Эдуард галантно вывел Люси на балкон подышать свежим воздухом. Однако далее барон повел себя совершенно нетипичным для себя образом — снял монокль и небрежно швырнул его в сад, потом обернулся к Люси, глаза его весело смеялись, а мозолистая рука, рука Рашида, ласкающим движением коснулась ее волос.

— Я ждал, когда ты ко мне приедешь, Люси, — прошептал лорд Эдуард.

— Я торопилась…

— Знаю, но я сгорал от нетерпения. Я хотел… Вот чего я хотел.

Барон крепко обнял ее за талию и притянул к себе, его лицо придвинулось ближе, губы оказались совсем рядом с ее губами. Люси приоткрыла рот, ожидая поцелуя, но так и не дождалась.

Лорд Эдуард убрал руки с ее талии и легонько дотронулся до ее локтя, сказав женским голосом:

— Чай остынет, мисс.

Разочарование было таким сильным, что Люси чуть не застонала. Она открыла слипающиеся глаза и сурово уставилась на горничную. Лишь хорошее воспитание заставило ее сдержаться.

— Сколько времени, Роза? — уныло спросила мисс Ларкин.

«Плохи дела, — подумала горничная. — Видать, ничего у нее вчера не получилось. Значит, с дураком связалась».

— Почти полдень, мисс, а внизу вас ждет джентльмен из министерства иностранных дел. Сердце так и заколотилось у нее в груди.

— Лорд Эдуард де Бомон?

«Так вот по кому она вздыхает, — сообразила Роза. — Из-за него мы нарядились в павлинье платье, из-за него и глаза горели огнем. Скверное дело». Роза прожила в доме всего три дня, но уже знала, что лорд Эдуард де Бомон считается женихом этой никчемной Пенелопы.

— Нет, мисс, — с сожалением произнесла Роза. — Этого джентльмена зовут мистер Перси. Говорит, что он личный секретарь лорда Трисса. Я принесла горячую воду, чтобы вы умылись, мисс Люсинда.

Полчаса спустя Люси спустилась вниз. Мистер Перси, сто раз извинившись за столь ранний визит, объяснил, что новый британский посол в России отправляется в Санкт-Петербург, и лорд Трисс непременно хочет, чтобы мисс Ларкин поделилась с посланником своими мыслями об Афганистане. У посла очень мало времени, и единственная возможность встретиться с ним — сегодня в два часа. Не будет ли мисс Ларкин столь любезна посетить заместителя министра иностранных дел сегодня на Даунинг-стрит?

— Я уже говорила лорду Триссу, что знаю об Афганистане очень мало. Я жила в долине, затерянной среди гор. К тому же мне, как женщине, не разрешалось присутствовать на совете старейшин. И все же у меня, конечно, есть свои впечатления и соображения, которыми я с удовольствием поделюсь с господином послом. Хорошо, в два часа я буду на Даунинг-стрит.

— Лорд Трисс будет очень вам признателен. Он прекрасно понимает, как вы устали после вчерашнего бала.

— С тех пор как я бежала из плена, я забыла, что такое настоящая усталость. Видите ли, жизнь женщины в Афганистане, по нашим понятиям, невероятно тяжела. Два года я трудилась как проклятая и теперь просто не могу сидеть без дела. Мне будет даже приятно сделать сегодня хоть что-то полезное. Это гораздо интересней, чем сидеть дома и принимать бесконечные визиты вежливости.

— Мисс Ларкин, лорд Трисс пришлет экипаж. Ровно в половине второго карета заедет за вами.

В министерстве иностранных дел мисс Ларкин провели в кабинет, который больше походил на гостиную, чем на служебное помещение. Узкие, высокие окна были задрапированы зелеными бархатными портьерами. На двух гигантских стеллажах тесно стояли книги, на стенах висели портреты каких-то важных чиновников, пол был устлан ярким персидским ковром. Лишь папки с бумагами, сваленные на письменном столе, давали понять, что здесь не отдыхают, а работают.

Когда лакей отворил перед Люси дверь, с кресел поднялись лорд Трисс и еще трое мужчин. Заместитель министра сделал несколько шагов навстречу гостье, протянул ей руку.

— Моя дорогая мисс Ларкин, я весьма признателен, что вы нашли возможным откликнуться на мое приглашение. Позвольте представить вам его превосходительство виконта Мертона, который вскоре отправится нашим посланником в Санкт-Петербург. Лорда Эдуарда вы уже знаете, мистера Перси тоже. Если вы не возражаете, Перси будет записывать наш разговор.

Люси кивнула джентльменам и села на стул, поставленный услужливым мистером Перси. Слуга немедленно принес ей чаю. Не вполне было понятно, что здесь делает лорд Эдуард, если записывать беседу входит в обязанности мистера Перси. Должно быть, барон собирается поделиться с господином посланником своими мудрыми мыслями, возникшими в результате трехдневного общения с турками и русскими в Вене.

После того, как Люси выпила чай, лорд Трисс перешел к делу:

— Прошу извинить за вынужденную лекцию, мисс Ларкин, но я хочу, чтобы вы поняли, зачем я вас сюда пригласил. Как вам известно, мистер Дизраэли, наш премьер-министр, является страстным сторонником так называемой «наступательной политики».

— Я знаю, в чем смысл этой политики, — спокойно кивнула Люси. — В отличие от своего предшественника мистера Гладстона нынешний премьер-министр считает, что империя должна защищать свои права и привилегии в Индии, подчиняя своему влиянию все сопредельные страны, особенно расположенные к северу. По мнению мистера Дизраэли, Афганистан входит в естественную сферу влияния британской короны. Именно поэтому мой отец был отправлен с торговой миссией к эмиру Шерали.

— Вы все изложили коротко и ясно, мисс Ларкин, — одобрительно заметил заместитель министра. — Но вам, вероятно, неизвестно, что наш премьер-министр предостерег эмира Шерали, чтобы тот не подписывал договоров с третьими государствами без одобрения британского правительства. Иными словами, любая попытка Афганистана проводить независимую внешнюю политику будет расцениваться нами как акт агрессии.

— К сожалению, — сухо заметил виконт Мертон, — русский император придерживается той же точки зрения, только на российский манер. Он уверен, что Российская империя обязана защищать свои южные границы, для чего необходимо подчинить влиянию Петербурга все сопредельные государства. С точки зрения русских, Афганистан — сфера законного российского влияния. Вот почему Александр хочет заключить «дружественный договор» с афганским эмиром. Любые контакты эмира с англичанами будут расцениваться русскими как акт агрессии. Пока император не пояснил, что подразумевается под «любыми контактами».

Люси подумала, что Россия и Британия очень похожи на мальчишек, которые никак не могут поделить игрушки в детской. Однако, будучи женщиной, Люси предпочла не высказывать эту точку зрения вслух.

Лорд Трисс задумчиво подергал себя за ус:

— Проблема очевидна: Афганистан не может одновременно входить и в российскую, и в британскую сферу влияния. В настоящий момент нам не ясно, с кем все-таки эмир собирается подписать договор — с Великобританией или с царем.

Тут Люси не выдержала:

— Полагаю, милорд, что эмир предпочел бы не подписывать никаких договоров. Должно быть, он хочет, чтобы Афганистан был страной независимой и сам решал, с кем ему дружить, а с кем нет.

— Что за странная мысль, мисс Ларкин, — впервые разомкнул уста лорд Эдуард. — Неужели вы думаете, что афганцы не сумели оценить по достоинству наши предложения выгодной торговли, все плоды цивилизации и современной культуры?

— Да, милорд, я в этом сомневаюсь. И у меня есть веское основание — афганцы убили моего отца и всех членов торговой миссии, лишь бы избежать подписания договора.

— Да, но ведь они все-таки его подписали! — раздраженно воскликнул виконт. — А ваш отец, между прочим, явился к ним с миром, а не с полком солдат.

— Видите ли, виконт, афганцы, согласно обычаю ни в чем не могут отказать гостю. С их точки зрения, торговая миссия прибыла в Кабул в качестве гостей. Мы не понимаем афганцев и не доверяем им, афганцы платят нам той же монетой. У них в стране существует строгий кодекс чести, только принципы, на которых он строится, отличны от наших, английских. Будет очень трудно достигнуть соглашения между нашими правительствами просто потому, что мы плохо понимаем друг друга.

— Если афганцы так почитают своих гостей, почему же торговая миссия подверглась нападению, находясь на территории эмира?

— По афганским понятиям, эмир ни в чем не виноват, потому что он и его люди в нападении не участвовали, — пояснила Люси. — Мне известно, что куварского хана нанял эмир, но это не совсем одно и то же. Для хана мы не были гостями, поэтому он закон гостеприимства не нарушил.

— Какая-то казуистика.

— Только не с точки зрения афганцев. Я неоднократно слышала, как они договариваются между собой, и понимаю их обычаи. В Афганистане ничто не говорится напрямую. Готова поклясться, что эмир не просил хана истребить британскую торговую миссию. Хану был сделан намек, который стал руководством к действию.

Посланник нахмурился:

— Если эмир Шерали так желает сохранять независимость, зачем же он делает авансы русскому царю, желая заключить с ним военный союз?

— Должно быть, эмир хочет найти противовес британскому давлению с юга.

Посол воскликнул:

— Мы ни на кого не давим и никому не угрожаем!

— Боюсь, эмир считает иначе. Он чувствует себя мышкой, которая не знает, где спрятаться, потому что из-за нее подрались два слона. Мышка не может зарыться в землю, и ей приходится выбирать, какой из двух слонов в настоящий момент менее опасен.

— Весьма остроумная аллегория, мисс Ларкин. Но скажите, что делать нам, если мы не хотим, чтобы мышка вскарабкалась на спину русского слона?

— Конечно, мы можем просто ее раздавить. Но есть ли в этом необходимость? С точки зрения нашего правительства, поведение эмира объясняется его враждебностью по отношению к нашим владениям в Индии. Я же подозреваю, что поступки эмира в первую очередь определяются положением внутри Афганистана.

— Объясните, пожалуйста, свою мысль, мисс Ларкин, — вновь разомкнул уста лорд Эдуард. — Почему вы так считаете? Может быть, вам известны какие-то факты, дающие основания полагать, что власть эмира над Афганистаном находится под угрозой?

Люси сама удивлялась тому, как многое об Афганистане она, оказывается, узнала за годы плена. Отвечая на точно поставленные вопросы лорда Трисса, она рассказала, какие жестокие межплеменные распри кипят в Афганистане.

— Этот народ еще не созрел для идеи единой нации. Афганская нация для них — понятие чуждое, привнесенное извне менее ста лет назад. Любой кабульский правитель должен сначала завоевать личную преданность племенных вождей. Добиться этого он может либо воинскими подвигами, либо доказав, что племени выгоднее быть не самостоятельным, а находиться под покровительством Кабула.

— Как вам кажется, удалось ли эмиру Шерали привлечь племена на свою сторону? — спросил лорд Трисс.

— Сомневаюсь. Он сумел подавить несколько местных мятежей, причем при помощи иностранных войск, а особой доблести в этом нет. Вождей он может подкупить, чтобы они выступили на стороне эмира. Именно так Шерали поступил, когда ему понадобилось, чтобы куварский хан убил моего отца. Но одних только посулов и угроз недостаточно, чтобы властвовать над всем Афганистаном. Афганцы не пойдут за человеком, который не вызывает у них восхищения.

— Пока же племена преданно служат тому, кто больше платит, — пробормотал заместитель министра. — Боюсь, что в настоящий момент русский император машет у афганцев перед носом морковкой, которая послаще нашей. Британское правительство, увы, предпочитает оперировать не обещаниями, а угрозами.

— Мы не можем допустить, чтобы русские подчинили Афганистан своему контролю, — озабоченно нахмурился посол. — Царь и так слишком укрепился в Средней Азии. Вы можете себе представить, какие нас ждут последствия, если русские гарнизоны появятся у северных рубежей Индии? Трудно даже предположить, как будут развиваться события, если царь зацепится за краешек индийского субконтинента.

— Во всяком случае, русские явно мутят в Афганистане воду, — сказал лорд Трисс. — У нас есть тому неопровержимое свидетельство. Мисс Ларкин, расскажите, пожалуйста, его превосходительству, как вы встретились с русскими солдатами возле Хай-берского перевала.

— Откуда вы знаете об этом происшествии? — удивилась Люси.

Возникла короткая пауза, которую галантно прервал лорд Эдуард.

— Еще чаю, мисс Ларкин? — спросил он и, не дожидаясь ответа, забрал чашку. — Дело в том, что преподобный Честер написал властям в Лахор о ваших приключениях. Отчет попал в Лондон, на стол к моему дяде.

— Но мы предпочли бы выслушать рассказ из первых уст, — попросил лорд Трисс. — Если вам не трудно, мисс Ларкин, расскажите, как все было.

Люси постаралась как можно детальнее описать встречу с казаками, которые везли послание от мятежного сына афганского эмира.

— Эмир непрочно сидит на троне, — заключила Люси. — И, как всякий загнанный в угол хищник, он сейчас особенно опасен. Шерали ни перед чем не остановится, лишь бы сохранить власть.

— Вы допускаете, что ради этого он может и в самом деле подписать договор с русским императором? — спросил посол.

— Это возможно. Не исключается также, что царь решит избавиться от эмира и посадит на престол собственную марионетку. То, что русские солдаты оказались так далеко на юге, означает, что царь решил включиться во внутриафганскую борьбу за власть.

Лорд Трисс и посланник беседовали с мисс Ларкин еще полчаса, а затем виконт был вынужден удалиться — у него была назначена другая встреча. Он крепко пожал девушке руку и от души поблагодарил ее за помощь.

— Сейчас вызову карету, — сказал лорд Трисс, как только за послом закрылась дверь. — Примите мои комплименты, мисс Ларкин. Вы сообщили нам бесценную информацию. Свидетельство очевидца в таком вопросе имеет первостепенную важность, причем не только для нашего посланника в Петербурге, но и для меня. Я намерен использовать полученные от вас сведения, когда буду делать доклад по Афганистану для кабинета министров.

Лорд Эдуард со скучающим видом поднялся:

— Если не возражаете, мисс Ларкин, мы могли бы обойтись без кареты. Я провожу вас домой через Сент-Джеймсский парк. Погода на диво хороша.

Люси как раз в этот момент смотрела на заместителя министра, и ей показалось, что в проницательных серых глазах достойного джентльмена сверкнули веселые искорки. Девушка воззрилась на лорда Эдуарда с некоторым удивлением, но никаких особых причин для веселья не обнаружила. Барон сиял моноклем и ослепительной улыбкой, то есть выглядел точь-в-точь таким же, как обычно.

Прогулка в парке могла оказаться приятной, даже несмотря на общество лорда Эдуарда. Вернувшись в Лондон, Люси все время чувствовала, что ей не хватает движения.

— Спасибо, — поблагодарила она. — День и в самом деле чудесный, я с удовольствием прогуляюсь.

Когда они вошли в парк, мягкий, приглушенный свет английского летнего дня уже начинал меркнуть, но по дорожкам еще бегали с мячами и обручами дети. Гладь пруда посверкивала серебром в лучах заходящего солнца; благодушно крякали утки, охотясь на вкусных червяков и питательных жуков, а королевский садовник кормил рыбой зобастых пеликанов. На Люси накатило странное чувство спокойствия и смутно-радостного ожидания — совсем как вчера, когда она вальсировала с лордом Эдуардом.

— Надеюсь, вам удалось отдохнуть после вчерашнего бала? — осведомился барон.

— Вполне. От развлечений не устают.

— В самом деле? Но ведь вы были хозяйкой, у вас была масса дел. Например, вы должны были следить, чтобы наш добрейший епископ не заснул за столом.

Люси улыбнулась и сказала:

— По-моему, епископ вовсе не такой уж соня, каким хочет казаться. У него потрясающая способность просыпаться в тот момент, когда происходит что-нибудь интересное.

— Значит, на большинстве раутов и приемов его преосвященство может сидеть не просыпаясь, — заметил барон.

— Но вас он слушал, милорд. По-моему, ваши рассуждения о турецкой и русской внешней политике произвели на него глубокое впечатление.

Барон остановился, видимо, желая полюбоваться на грациозных лебедей.

— А вы, мисс Ларкин? По-моему, мои рассуждения понравились вам меньше, чем епископу.

— С чего вы взяли, милорд?

— Элементарно, мисс Ларкин. — Он тихонько рассмеялся. — На лице светской дамы всегда должно присутствовать вежливо-рассеянное выражение, а вы об этом иногда забываете. Да и голос вас тоже выдает.

Люси сцепила руки, чувствуя, что ее пальцы начинают мелко дрожать. Только один человек на всем белом свете умел с такой точностью догадываться о ее истинных мыслях. Девушка пытливо взглянула на барона, пытаясь найти в его лице хоть малейшие черты сходства… Она сама не знала с кем.

— Очень хорошо, милорд, раз уж я не умею утаивать свои чувства, не стоит и притворяться. Так вот, мне кажется, что вряд ли, проведя три дня в компании нескольких дипломатов, вы можете судить о политике двух империй.

— Но я прочитал немало умных книг на эту тему, — мягко возразил лорд Эдуард.

Кажется, глаз за моноклем хитро блеснул? Нет, вряд ли барон настолько умен, чтобы подшучивать над самим собой. Люси тряхнула головой, чтобы избавиться от внезапного приступа головокружения.

— Сегодня за обедом я говорила с сестрой, — сменила она тему разговора, желая напомнить себе, что этот человек вскоре станет ее родственником. — Пенелопа все вспоминала вчерашний бал. Ей больше всего понравилось ваше общество и те танцы, которые она танцевала с вами.

— Мисс Пенелопа еще слишком юна, — ответил лорд Эдуард. — Уверен, со временем из нее получится счастливая и любящая жена — если она правильно подберет жениха. Пока же она очень неуверенна в себе, ее нужно все время подбадривать, чтобы она научилась верить в себя и не завидовала сестре.

— Завидовала мне? — изумленно пролепетала Люси.

Это предположение показалось ей совершенно невероятным. С тем же успехом Пенелопа могла бы завидовать какой-нибудь чумазой горничной.

— Но Пенелопа — самая очаровательная дебютантка в этом сезоне!

— Она сущее дитя. Ее мамочка не позволяет ей иметь независимых суждений. Неужели вы не видите, как робеет Пенелопа рядом с вами?

— Мне и в голову не приходило… Она такая хорошенькая…

Люси запнулась и с подозрением уставилась на собеседника.

Барон смотрел на нее со своей неизменной рассеянной улыбкой. Внезапно Люси вспомнила, что точно так же выглядел Рашид, когда разговаривал с русскими казаками. Умный, проницательный купец моментально спрятался за маской тупого идиотизма.

— Сэр…

Ей вдруг стало трудно говорить. Да и вообще, разве может приличная девушка попросить джентльмена, чтобы он снял монокль и отбросил волосы со лба. У Рашида там был след от пули. И еще руки. Люси опустила взгляд, но лорд Эдуард снова был в перчатках. Да и как же иначе? Разве может уважающий себя джентльмен появляться на улице без перчаток? Ей надо было смотреть на его руки в кабинете лорда Трисса.

— Что-нибудь не так, мисс Ларкин?

Люси шумно вдохнула воздух:

— Да, я хочу знать… Мне необходимо знать…

«Мне необходимо знать, не тот ли вы пенджабский купец, который спас меня из афганского плена? Не тот ли вы человек, который целовал меня ночью, под звездами? Не тот ли вы мужчина, которого я полюбила, невзирая на разделяющую нас бездну?»

Вот что Люси хотела спросить, но не знала, как произнести эти слова на ее родном английском языке.

— Я хотела бы знать, милорд, не встречались ли мы прежде. В Афганистане, в Индии или… или где-нибудь еще, — наконец вымолвила она.

После короткой паузы лорд Эдуард галантно ответил:

— Если б я видел вас прежде, мисс Ларкин, я, разумеется, не забыл бы такую встречу.

Однако Люси, привыкшая к уклончивости восточных бесед, сразу обратила внимание, что барон не совсем точно ответил на ее вопрос. Сердце девушки забилось учащенно.

— Сэр, скажите правду. Мне нужен прямой ответ. Встречались мы прежде или нет?

Они как раз проходили под сенью двух старых каштанов, и лицо лорда Эдуарда оказалось в тени. Он слегка отвернулся, вынул монокль, протер его, и лишь после этого обернулся к спутнице:

— Какой странный вопрос, мисс Ларкин.

— И все же ответьте, милорд.

— Нет, мисс Ларкин, мы никогда прежде не встречались, — отрезал барон. — С чего вы взяли?

Поскольку на сей раз ответ прозвучал совершенно недвусмысленно, Люси чуть не задохнулась от ощущения страшной утраты.

— Обычные женские фантазии, милорд. Ничего важного.

— Должно быть, наш холодный климат расстроил вашу нервную систему.

О Господи, снова разговор о погоде! Люси в отчаянии прикрыла глаза.

— Очевидно, так, милорд.

Какое-то время они шли молча, потом барон неожиданно расхохотался:

— Расстояние преодолено в рекордный срок! Смотрите-ка, мисс Ларкин, мы уже почти пришли.

Люси хмуро улыбнулась.

— Отлично погуляли, — пробормотала она.

11

В понедельник утром, съев добротный британский завтрак (яйца всмятку и пудинг), Люси решила, что пора раз и навсегда покончить с дурацкими фантазиями. Рашид — торговец оружием и находится где-то в Пенджабе. Лорд Эдуард — английский аристократ, будущий жених Пенелопы. Лишь больное воображение могло найти хоть что-то общее между двумя этими людьми.

«Ты вернулась домой и живешь теперь в Англии, — мысленно сказала себе девушка. — Пора забыть о прошлом и заняться будущим».

— Я рада, что у тебя такой невероятный аппетит, — заметила леди Маргарет, глядя, как Люси намазывает тост маслом. — Сегодня утром ты выглядела такой изможденной, что я испугалась, уж не заболела ли ты чем-нибудь ужасным. Такой тусклый цвет лица, такие круги под глазами. Я очень, очень беспокоилась.

Люси решила, что раз леди Маргарет так говорит, значит, с внешностью все в порядке. Приятно думать, что бессонные ночи не сказываются на цвете лица.

— Может быть, я подцепила в Индии какую-нибудь тропическую лихорадку, — решила она порадовать мачеху. — Очевидно, именно из-за этого мне хочется еще рыбы.

Леди Маргарет передернулась:

— Б-р-р! Есть в столь ранний час! У меня в отличие от тебя такая тонкая конституция! Перед полуднем я в лучшем случае могу съесть один тостик и выпить слабый чай.

— Мама, а как же горячее какао и кекс, которые тебе приносят в комнату? — некстати уточнила Пенелопа.

Леди Маргарет метнула на свою дочку яростный взгляд.

— Тщетные попытки пробудить аппетит. — И тут же сменила тему: — Люсинда, ты пойдешь с нами к Амелии Фулкс? Она будет играть на арфе.

Сочетание имени «Фулкс» и игры на арфе окончательно подкосило «хрупкое» здоровье Люси.

— Благодарю вас, матушка, но я что-то неважно себя чувствую, а мне предстоит еще разбирать юридические документы. Боюсь, мне не удастся насладиться игрой мисс Шулкс.

— Зачем ты занимаешься этими скучными бумажками? — спросила Пенелопа. — Пусть в них копаются стряпчие.

— Это верно, но мне просто хотелось бы знать, как расходуются мои деньги.

Леди Маргарет поднялась, всем своим видом показывая, что ставит на падчерице крест — та никогда не станет настоящей леди.

— Идем, Пенелопа, нам еще нужно одеться. Пусть твоя сестра считает свои деньги.

Люси удалилась в уютную комнату, где прежде находился кабинет ее отца. Просмотрев кое-какие бумаги, она села в кресло возле пустого камина и подумала, что здесь же подолгу сиживал ее отец.

В конце концов положение мисс Ларкин можно было даже счесть завидным — мало кому из молодых женщин предоставлялась возможность столь независимо распоряжаться своей судьбой. Люси была богата, свободна от опекунства, а стало быть, перед ней открывалось куда больше дорог, чем перед другими женщинами ее круга.

Однако по некотором размышлении она пришла к выводу, что не так-то все просто. Общество не признает женщин, которые живут самостоятельно. И все же разве можно вообразить, что всю жизнь проведешь, занимаясь никчемной светской суетой? И это после всех странствий и приключений!

Все утро Люси размышляла о своем будущем, а к обеду приняла окончательное решение. Сэр Питер мечтал, чтобы в Индии открылись бесплатные школы и больницы с настоящими врачами. Благородный план, которому стоит посвятить всю свою жизнь.

При всем идеализме своих устремлений Люси была девушкой достаточно практичной. Она помнила, что в Куваре ее подвергали остракизму, потому что она была чужеземкой, а в Пешаваре местные леди не желали с ней знаться, потому что она побывала в плену. Слишком свежо в ее памяти было и оскорбление, нанесенное Седриком Фулксом на балу. Нет уж, изгоем общества она не будет! Помогая бедным и обездоленным, она не должна приносить себя в жертву.

Над этой проблемой Люси ломала голову до вечера, а за чаем программа действий была окончательно продумана. Итак, необходимо восстановить репутацию, а лучший способ для женщины занять достойное положение в обществе — выйти замуж. Стало быть, будем выходить замуж.

Особых препятствий для осуществления этого проекта Люси не видела. Предположим, она не Бог весть какая красавица, но зато владеет огромным состоянием. На такую приманку охотно клюнет какой-нибудь из обедневших аристократов. Даже женитьба на «падшей женщине» не будет слишком большим позором, если приданое достаточно велико. Жаль только, лорд Эдуард богат… Но эту мысль Люси немедленно из головы выкинула.

За ужином Пенелопа сообщила, что завтра они с лордом Эдуардом идут на художественную выставку в Королевскую академию.

— Смотри-ка, он все больше и больше уделяет тебе внимания, — оживилась леди Маргарет. — Милое дитя, я буквально со дня на день жду, что он придет просить твоей руки.

Это известие еще больше укрепило Люси в ее решении.

Наутро она отправилась к своим адвокатам и, потратив немало усилий, убедила мистера Данстеда, чтобы он устроил ей несколько встреч с потенциальными женихами.

— Меньше, чем на виконта, я не согласна, — задорно предупредила Люси. — Раз уж я покупаю себе мужа, то пусть будет самый что ни на есть первоклассный.

— Мисс Ларкин, разве это повод для шуток? — страдальчески поморщился мистер Данстед. — Вы ведь выбираете спутника жизни. Это дело серьезное, требующее крайней осмотрительности.

— Именно так я и поступаю, дорогой сэр. У меня и моего будущего мужа будет гораздо больше общего, чем у каких-нибудь юных дурачков, которые женятся по любви. В нашем случае речь будет идти о честной сделке: я ему деньги, он мне — титул. Отличный фундамент для крепкой семьи.

Стряпчий организовал три встречи, во время которых нетрезвый граф и два надутых виконта дали понять, что приданое Люси — весьма скудная компенсация за высокую честь, оказываемую дочери жалкого торгаша.

Всех этих кандидатов Люси отвергла, чем ни один из них ничуть не огорчился. Смуглая красота мисс Ларкин и ее независимый характер произвели на кандидатов в женихи сильное впечатление.

— В свете будут говорить, что я женился на своей любовнице, — сказал один отвергнутый виконт другому. — Эта девица слишком уж шустрая.

— Ваша правда, дружище, — согласился второй виконт. — Она посмотрела мне прямо в глаза и заявила, что хочет иметь много детей. Да еще спрашивает, в состоянии ли я сделать для этого все необходимое? Какое унижение! Говорит такие вещи и хоть бы покраснела!

— С другой стороны, с такой, наверно, совсем неплохо покувыркаться в постели, — задумчиво заметил первый виконт.

— Не знаю, старина, не знаю. Уж больно она на тигрицу похожа. Я бы предпочел жениться на тихой, добродетельной женщине, которая не совала бы нос в мои дела. А эта мисс Ларкин, по-моему, сама любит по наслаждаться жизнью. Такую страшно дома одну оставить — того и гляди кто-нибудь к ней в постель залезет. При такой жене на охоту не уедешь!

Неудачная вылазка на рынок женихов расстроила Люси, но ничуть не охладила ее пыл. Девушка решила, что неправильно определила критерии для выбора мужа. Главное — не титул, а сходство идеалов. В этом смысле лучше всего выйти замуж за священника. Жена служителя Божия — это очень респектабельно.

Лорд Эдуард все тянул со сватовством, однако в доме все ждали, что это событие вот-вот произойдет. Во вторник вечером Люси предприняла вторую попытку.

Утром она прочитала в газете, что Общество миссионеров проводит ежеквартальное собрание. Надев строгое серое платье, Люси отправилась в Брикстон, где должно было состояться это почтенное мероприятие. По комнатам прохаживались миссионеры, вернувшиеся из черной Африки; благодетельные дамы сортировали поношенную одежду, предназначенную для несчастных дикарей. Люси нашла зальчик, где собрались миссионеры, считающие своим долгом нести спасение народам Индии.

Посидев там часа два, Люси пришла к выводу, что все это добрые, славные люди. Но, к сожалению, несмотря на весь свой энтузиазм, они слишком мало знали о культуре, о стране, в которую вознамерились нести христианство. Оставалось только надеяться, что все эти прекраснодушные джентльмены не совершат в Индии каких-нибудь ужасных ошибок, оскорбляющих чувства туземцев. Ведь в Индии столько писаных и неписаных правил и законов! Там по одеянию сразу можно сказать, в какого Бога верит человек, каков его доход, какова профессия и происхождение. Достаточно выпить воды не из той чашки, откусить не от той лепешки, и можно превратиться в «неприкасаемого» до конца своих дней.

Увидев, что дискуссии миссионеров крайне далеки от реальности, Люси отчаялась найти здесь единомышленника, сделала крупное пожертвование и покинула собрание. Приходилось признать, что ни один из этих молодых идеалистов в спутники жизни ей не годится. Она бы сделала беднягу несчастным и была бы несчастлива с ним сама.

К вечеру настроение у Люси окончательно испортилось. Кто бы мог подумать, что найти мужа — такая трудная задача. А ведь, казалось бы, запросы невесты совсем невелики. Ведь Люси не требовала от своего будущего мужа, чтобы он умел вести караван через горы, здраво рассуждал о мировой политике, чтобы он был высокий, смуглый, с белыми ровными зубами и орлиным носом. Люси не настаивала, чтобы у будущего мужа были смеющиеся черные глаза и губы, способные растревожить душу одним-единственным поцелуем…

Она ужасно злилась на саму себя. Даже закрыла лицо руками, чтобы побыстрее изгнать образ Рашида.

Роза смотрела на свою госпожу с недоумением.

— Что вы сегодня наденете из украшений, мисс Люсинда? Снова брошку с верблюдом? Я знаю, вы ее любите.

Люси покосилась на золотого верблюдика, лежавшего на туалетном столике. Верблюд смотрел на нее хитрыми, все понимающими глазками. Рассердившись, мисс Ларкин схватила фигурку и засунула его в самую глубину выдвижного ящика.

— Нет, — твердо заявила она. — Он мне до смерти надоел. Надену жемчуг моей матери.

Когда, спустившись к ужину, она увидела, что мачеха устроила «интимный раут», на котором присутствовали по меньшей мере человек тридцать, Люси расстроилась не на шутку. Знакомых лиц было только два — Седрик Фулкс и лорд Эдуард де Бомон. «Чудесный выбор для милой светской болтовни, — кисло подумала Люси. — Один будет нести всякую чушь, другой приставать с сальностями».

Проблема решилась сама собой. Лорд Эдуард, оставив Пенелопу на попечение других ухажеров, сам направился к Люси и поймал ее возле чаши с пуншем.

Мисс Ларкин даже не пыталась скрыть свое неудовольствие.

— Добрый вечер, милорд. Вот уж не думала снова увидеть вас здесь.

— Я тоже очень рад встрече, мисс Ларкин.

Эти слова были произнесены таким невозмутимым тоном, что Люси взглянула на барона с подозрением, однако ни малейших признаков насмешки в его лице не обнаружила. Лорд Эдуард выглядел таким же важным и напыщенным, как всегда. Тяжело вздохнув, Люси потянулась за пуншем.

— Позвольте мне. — Лорд Эдуард ловко наполнил бокал и протянул ей.

Тут Люси наконец увидела его руки — холеные, наманикюренные, как и подобает британскому аристократу. Она еще раз вздохнула, разозлившись на саму себя. А чего, собственно, она ожидала? Ведь барон прямо сказал ей, что они прежде никогда не встречались.

Казалось, лорд Эдуард не слышит ее вздохов. Он жизнерадостно улыбнулся и сообщил:

— Прекрасно выглядите сегодня, мисс Ларкин.

— Благодарю.

— Желтый цвет вам идет, особенно в сочетании с этими чудесными бежевыми кружевами. Вам нужно носить такие цвета.

— Спасибо.

— Всю последнюю неделю не было ни одного дождя. Лето в этом году выдалось сухое…

— Умоляю вас, — тихо, но выразительно произнесла Люси. — Больше ни слова о погоде!

Лорд Эдуард поправил монокль и осведомился:

— Даже о погоде в Индии?

— И особенно о погоде в Индии.

Даже тут барон ничуть не смутился.

— Право, не знаю, о чем тогда и говорить, мисс Ларкин. Боюсь, я неважный собеседник.

— Так воспользуйтесь этой возможностью, чтобы усовершенствовать свое красноречие.

— Боюсь, мисс Ларкин, что сболтну какую-нибудь глупость. А вдруг я совершу какую-нибудь кошмарную ошибку, мисс Ларкин? Если разговор уйдет в сторону от погоды и туалетов, я могу по чистой случайности набрести на тему, которую джентльмен в присутствии дамы затрагивать не смеет. Например, у меня может вырваться, что вы необычайно хороши собой, когда так сердитесь. Или что ваши глаза искрятся, как подогретое шерри. Хуже того, я могу проболтаться, что один из ваших локонов свешивается на щеку так соблазнительно, что я против воли представляю себе, как ваши волосы могли бы разметаться по моей подушке. От косноязычия я в состоянии наговорить Бог весть чего. Например, ваши губы от удивления так чудесно приоткрылись, что мне безумно хочется вас поцеловать. Так что давайте лучше я предложу вам еще пуншу.

У Люси так колотилось сердце, что ей казалось — она сейчас задохнется.

— Кто вы? — прошептала она. — Господи Боже, кто вы?

Лорд Эдуард поставил пустой стакан на поднос проходившего мимо лакея.

— Я дурак, — несчастным голосом произнес он. — Надменный, эгоистичный болван. Прошу вас принять мои извинения. — И он коротко поклонился. — Ваш покорный слуга, мисс Ларкин. — И, не дожидаясь ее ответа, развернулся и вышел вон из переполненной гостиной. Люси хотела броситься за ним следом, но в этот миг в дверях появился дворецкий и торжественно объявил, что ужин подан.

В обычных обстоятельствах Люси была бы просто счастлива, что ей выпало сидеть за столом рядом со знаменитым поэтом Робертом Браунингом, но мысли ее были в таком хаотическом состоянии, что девушка не понимала ни слова из сказанного за ужином.

Мистер Браунинг оказался полным джентльменом с пышной седой бородой, которая лопатой спускалась на накрахмаленную рубашку. Трудно было поверить, что этот респектабельный господин некогда был безумно влюблен в хрупкую Элизабет Баррет и похитил свою суженую из-под носа у жестокого деспота-отца. Сегодня лишь острые, наблюдательные глаза выдавали в почтенном бородаче великого возвышенного поэта.

Последняя книга мистера Браунинга, поэма о загадочном убийстве, произвела на Люси глубочайшее впечатление, но сегодня девушка была не в состоянии принимать участие в беседе. Все ее внимание было сосредоточено на противоположном конце стола, где лорд Эдуард шептался о чем-то с Пенелопой, улыбаясь так беззаботно, будто ничего не произошло.

«Еще как произошло», — мрачно подумала Люси. Одно из двух: или лорд Эдуард донжуан, каких мало, или… Или что? Он словно чувствовал себя вправе говорить ей такие интимные, соблазнительные слова. Вот если бы они давно знали друг друга и их связывало нечто большее, чем обычное светское знакомство… Например, если бы он спас ее от смерти, если бы спал рядом с ней на земле под вой голодных шакалов, если бы слился с ней в поцелуе…

Люси одернула себя. «Все, хватит! — подумала она и съела ложечку лимонного мороженого, чтобы остудить пылающее горло. — Хватит терзаться сомнениями!» Сегодня же вечером, как только мужчины вернутся из курительной комнаты, она объяснится с лордом Эдуардом.

Пора наконец выяснить, кто такой лорд Эдуард де Бомон, третий барон Риджхолм.

В десять вечера дамы удалились в гостиную выпить чаю и посплетничать об общих знакомых, которые имели неосторожность пропустить сегодняшний раут и таким образом не могли защититься. Джентльмены пили портвейн, курили сигары и развлекали друг друга непристойными анекдотами.

Под благотворным влиянием принца Уэльского, который предпочитал флиртовать с дамами, а не обсуждать тонкости охоты с джентльменами, традиционное послетрапезное разделение по принципу пола потихоньку выходило из моды. Прошло не более получаса, и джентльмены присоединились к дамам.

Согласно этикету никто из дам не должен был прекращать беседу при появлении мужчин. Таким образом, джентльмены сами выбирали, к какой группе им присоединиться.

Леди Маргарет и Пенелопа умели виртуозно манипулировать этой лотереей, но сегодня Люси намеревалась взять инициативу в свои руки. Шепнув соседкам, что ей ужасно надоело сидеть на месте, она заняла пост у двери, готовая вцепиться в лорда Эдуарда, как только он появится. Люси сочла, что репутация ее и так подмочена, поэтому лишних пересудов опасаться нечего.

Барон вошел пятым по счету. Люси легко подлетела к нему, опередив свою мачеху, и победно улыбнулась:

— Мой дорогой лорд Эдуард! — воскликнула она и взяла барона под руку, словно они были сердечными друзьями.

— Да, мисс Ларкин, — обреченно откликнулся барон.

— Мой дорогой, дорогой лорд Эдуард! — вклинилась леди Маргарет, не желая сдаваться без боя.

Тогда Люси, не испытывая ни малейших угрызений совести, наступила каблуком на туфельку леди Маргарет и одновременно еще крепче вцепилась барону в локоть:

— Милорд, я непременно хочу показать вам прелюбопытные фотографии, которые мой отец сделал в Пенджабе. Уверена, что фотопортрет джейпурского магараджи вас просто потрясет.

— Не сомневаюсь, мисс Ларкин, но, может быть, как-нибудь в другой раз?

— Нет, сейчас.

Люси решительно выволокла лорда Эдуарда из гостиной.

У леди Маргарет был такой несчастный, обманутый вид, что Люси чуть было не разжалобилась.

— Мы скоро вернемся, матушка, — легкомысленно бросила она, обернувшись. — Предложите чаю мистеру Браунингу. По-моему, он умирает от жажды.

И с непреклонностью несущегося на всех парах паровоза Люси поволокла лорда Эдуарда за собой, в кабинет отца.

Люси показала на небольшой диван.

— Извольте сесть, милорд.

Барон молча повиновался, и девушка поздравила себя с первым успехом. Итак, план начал действовать. В данных обстоятельствах можно было уже не заботиться о правилах приличия, и Люси решительно затворила тяжелую дубовую дверь — лишь слегка скрипнули петли.

— Леди Маргарет собрала в этой комнате все бумаги, оставшиеся от отца, — нарочито спокойным голосом произнесла Люси, хотя сердце у нее колотилось как сумасшедшее. — Вчера я наткнулась на эти фотографии и сразу подумала, что вам они будут интересны.

— Это потому, что я так люблю Индию?

— Разумеется.

Люси почувствовала, что голос у нее сейчас дрогнет, и поспешно отвернулась к полке, на которой были сложены книги и бумаги сэра Питера, имевшие отношение к Индии. Господи, а вдруг ошибка? Или, хуже того, не ошибка? Сможет ли Люси смириться с мыслью, что ее сестра выйдет замуж за лорда Эдуарда, то есть Рашида?

— Смотрите, какие занятные наброски Калькутты, — сказала она вслух. — По-моему, вашему отцу удалось отлично уловить атмосферу восточного базара.

Она подошла к дивану с альбомом в руках, сделала вид, что зацепилась ногой за турецкий ковер, и листы посыпались на пол. Второй этап плана тоже был выполнен.

— О Боже, какая я неловкая! — всплеснула руками Люси, довольно успешно изображая кокетливые интонации леди Маргарет. Девушка опустилась на диван рядом с бароном и принялась собирать рассыпавшиеся листы.

— Позвольте, я помогу вам, — чуть приподнялся барон.

— Нет-нет, не беспокойтесь!

Собрав все свое мужество, Люси наклонилась ближе к барону, как бы желая подобрать некую бумажку, но в самый последний момент извернулась и быстрым движением отбросила назад прядь волос, свешивавшуюся на его лоб.

То, о чем она так мечтала и чего так страшилась, свершилось: открылся узкий белый шрам, след пулевого ранения. Впервые этот шрам Люси увидела во дворце куварского хана, а последний раз — когда Рашид целовал ее под звездным небом.

Время словно остановилось. Люси застыла, ее пальцы словно приросли к его лбу. Кровь огненным потоком мчалась по ее жилам. Стало очень тихо.

Эдуард медленно прикрыл ее ледяные пальцы своей горячей ладонью.

— Ах, Люси, — грустно усмехнулся он, — Вовсе ни к чему было прибегать к таким хитростям, чтобы установить истину.

— Но вы же сказали, что мы прежде никогда не встречались, — обрела наконец она дар речи.

— Я солгал. Ради нашего с вами блага.

Он снял монокль и отшвырнул его в сторону. Маскировка теперь была ни к чему. Потом обернулся к Люси и обхватил ее лицо ладонями. Глаза его горели огнем, совсем как в ту памятную ночь.

— Боже мой, Лю-си, что же мне с вами делать?

— Может быть, поцеловать?

Эти слова вырвались у нее сами собой.

Эдуард словно завороженный посмотрел на ее губы.

— Боже, этого делать не следует. Не дайте мне совершить этот безумный поступок.

Но его губы уже тянулись к ее лицу, и их уста соединились в поцелуе.

Ощутив прикосновение его губ, Люси совсем потеряла голову. Месяцы, проведенные в разлуке, развеялись как дым; тело вспыхнуло огнем, все мысли перемешались. Остались только ощущения и чувства; сладко заныла грудь. Люси обхватила руками голову Эдуарда, прижала его к себе еще тесней. Когда же его пальцы коснулись ее обнаженной шеи, девушка, не выдержав, сладко застонала.

Эдуард стал осыпать поцелуями ее шею и грудь.

— Спасите меня, Люси, — пробормотал барон, не поднимая головы. Голос его звучал приглушенно. — Прикажите мне остановиться. Я не имею права поступать с вами подобным образом.

Вместо ответа Люси подалась вперед:

— Не вздумайте останавливаться, милорд, — прошептала она. — Очень вас прошу.

Сзади раздался крик ужаса, но затуманенный рассудок Люси не сразу сообразил, что может означать этот звук. Даже увидев рядом с собой перепуганную мачеху, Люси в первую секунду не осознала всей пикантности ситуации. Лишь когда Эдуард отпрянул и отошел к окну, девушка поняла, что случилось непоправимое: мачеха застигла ее на месте преступления.

Леди Маргарет покачнулась и оперлась о край стола. Изумленный взгляд почтенной леди выражал бурную гамму ужаса и ярости. Наконец, обретя дар речи, леди Маргарет прошептала:

— Позвольте узнать, что означала эта совершенно кошмарная сцена?

12

— Мне очень жаль, матушка, что я вас так расстроила. Мы не думали… что в комнату может кто-то войти.

— Эти слова вряд ли могут оправдать столь чудовищное поведение, Люси, — процедила леди Маргарет и прикусила язык, вовремя сообразив, что сама загоняет себя в ловушку. Она глубоко вздохнула и наморщила лоб, пытаясь сообразить, как следует действовать дальше.

Никогда еще леди Маргарет не стояла перед столь ужасной дилеммой. С одной стороны, правила приличия требовали, чтобы она защитила честь своей падчерицы и потребовала от лорда Эдуарда искупления, каковым могло считаться только немедленное обручение и сразу вслед за тем — свадьба. С другой стороны, леди Маргарет надеялась выдать за барона собственную дочь, а потому приличиями в данном случае можно было и пренебречь. По натуре леди Маргарет была женщиной черствой и холодной, и страстные объятия, свидетельницей которых она стала, вызвали у нее глубочайшее отвращение. Леди Маргарет ворвалась в кабинет и устроила сцену, охваченная праведным негодованием. О, как сожалела она о своей поспешности! Куда разумнее было бы потихонечку удалиться и никому о случившемся не рассказывать. Проклятие, как же выбраться из этой ловушки?

Почти сразу же родилось мудрое решение. Лорд Эдуард — Мужчина, а всем известно, что мужчины подвержены приступам низкой чувственности. Вряд ли можно осуждать молодого человека, если он пошел на поводу у соблазнительницы.

Лучше всего будет свалить всю вину на Люси, решила леди Маргарет. В обществе отлично знают, что во время своего афганского пленения она подвергалась всевозможным непотребствам, и в результате, очевидно, в ней развились плотские инстинкты, столь неуместные в девушке из приличной семьи. Можно не сомневаться, что инициатива принадлежала не благовоспитанному барону, а распутной Люсинде, женщине падшей и безнравственной. А раз она падшая, то у джентльмена не может быть перед ней никаких обязательств. Отсюда вывод: барон вовсе не обязан жениться на Люси.

Леди Маргарет вздохнула с облегчением, решив, что все еще можно исправить. Оставались сущие пустяки — склонить к той же точке зрения преступных любовников.

Лорд Эдуард молча стоял у окна, глядя куда-то в сторону, и, судя по всему, думал о чем-то необычайно важном. Леди Маргарет уже открыла было рот, но тут барон внезапно очнулся и громко сказал:

— Миледи, я думаю, будет лучше, если вы позволите мисс Ларкин удалиться.

Леди Маргарет охотно согласилась — с бароном будет гораздо проще объясниться наедине, без падчерицы.

— Лорд Эдуард совершенно прав, Люсинда. Идите к себе в спальню. Я извинюсь за вас перед гостями, а с вами мы объяснимся позже.

Кинув страдальческий взгляд на барона, девушка удалилась, и мачеха сразу почувствовала себя гораздо лучше. Совершенно очевидно, что не все еще потеряно.

Однако оптимизм леди Маргарет был несколько поколеблен, когда барон обернулся к ней. Во-первых, он вдруг стал как-то очень мало похож на того лорда Эдуарда, к которому леди Маргарет привыкла. Губы его были решительно стиснуты, в глазах светился недобрый огонек, да и голос внезапно стал резким и повелительным.

— Должно быть, миледи, вы уже догадались, что я неравнодушен к вашей падчерице. Мне известно, что вы не являетесь опекуншей мисс Ларкин, но все же просить ее руки, очевидно, я должен именно у вас.

Леди Маргарет ахнула, Она и не думала, что барон вот так, безо всякого принуждения, станет просить руки Люсинды. Какая неуместная порядочность!

— Ах, мой дорогой, дорогой лорд Эдуард! Я всегда восхищалась вашей высокой нравственностью, а теперь просто не нахожу слов…

Она прикрыла глаза, взглянула на барона сквозь ресницы, увидела, что ее слова не произвели на него ни малейшего впечатления, и решила сменить тон.

— Я все прекрасно понимаю, — доверительно прошептала она. — Вы, милорд, — человек чести и хотите поступить благородно. Но в данном случае, дорогой сэр, уж поверьте мне, вам совершенно не в чем себя винить.

— В каком смысле, миледи?

Женщина менее решительная дрогнула бы, не выдержав такого ледяного тона, но леди Маргарет на подобные пустяки внимания не обращала:

— Милорд, я отлично понимаю, как произошел этот маленький инцидент. Моя несчастная падчерица буквально источает соблазн, и она, бедняжка, в этом совершенно не виновата. Будучи женщиной опытной, я, разумеется, отдаю себе отчет в том, как подобное поведение… влияет на мужчину.

— Как бы ни была привлекательна и соблазнительна мисс Ларкин, это никоим образом не извиняет мое поведение, — сухо ответил лорд Эдуард. — Джентльмен должен уметь держать себя в руках. Поэтому мое предложение остается в силе.

Черт бы его побрал! Зачем он все усложняет? Леди Маргарет чуть улыбнулась дрожащими губами. Она знала по опыту, что такая душераздирающая улыбка действует на мужчин неотразимо.

— Ах, милорд, вы такой порядочный человек! Но, уверяю вас, никто не узнает об этом прискорбном инциденте.

Леди Маргарет вытерла платочком сухие глаза и зачастила:

— Мой дорогой, вам вовсе ни к чему приносить себя в жертву. Я с ужасом думаю, какими чудовищными вещами пришлось заниматься нашей бедняжке Люси в Афганистане. Теперь она, конечно же, не может рассчитывать на достойную партию.

В глазах барона зажглись опасные огоньки:

— О каких чудовищных вещах вы говорите, леди Маргарет?

— Ну как же! Вы сами понимаете… Все эти низменные забавы, к которым так склонны мужчины. — Леди Маргарет взмахнула кружевным платочком. — Естественно, я не расспрашивала ее о подробностях. Это было бы слишком неделикатно. Но все мы отлично понимаем, что бедняжке Люси пришлось выполнять… самые разнообразные обязанности. Иначе она не выжила бы среди этих ужасных дикарей.

— Все-таки что вы имеете в виду под разнообразными обязанностями? — с холодной учтивостью осведомился барон. — Должно быть, изготовление топлива из верблюжьего навоза? Занятие это действительно не слишком приятно, но совершенно необходимо в местности, где не хватает дерева.

— Нет, я имела в виду совсем не это.

Леди Маргарет побелела и поспешила перевести разговор на другую тему, чтобы, упаси Боже, не осквернить свои уста разговором о каком-то там навозе. Все-таки барон поразительно бестактен! Пожалуй, он и в самом деле заслуживает такой жены, как Люси. Однако в первую очередь леди Маргарет должна была думать об интересах своей дочери. Неужели придется упустить такого завидного жениха? Во-первых, барон; во-вторых — леди Маргарет самолично наводила справки, — его годовой доход превышает тридцать тысяч фунтов. Это вам не шутки! Спрятав платочек, леди Маргарет решила предпринять еще одну фронтальную атаку. Она заявила деловито и резко:

— Милорд, я весьма признательна вам за то, что вы решили попросить руки моей падчерицы, но еще раз говорю вам, в этом нет никакой необходимости. Репутация Люси ничуть не пострадала — у этой девушки нет репутации. Завтра же потребую, чтобы она удалилась в Халлертон, пусть поживет в деревне.

Лорд Эдуард снова нацепил монокль и окинул леди Маргарет таким холодным взглядом, что почтенная матрона зябко поежилась.

— Я вас прекрасно понял, миледи, — сказал барон после продолжительной паузы. — Все ваши намеки не изменят моей решимости. Если же я не смогу жениться на мисс Ларкин, то лишь из-за того, что вряд ли смогу составить ее счастье. К сожалению, я не в таком положении, чтобы предлагать себя в женихи.

Леди Маргарет обладала уникальной способностью улавливать лишь те фразы в речи собеседника, которые могли представлять для нее непосредственный интерес. Что значит «не могу предлагать себя в женихи»? Какая зловещая фраза! А вдруг этот человек — о ужас! — разорился?

— Что вы имеете в виду? — встревоженно спросила леди Маргарет. — Вы не годитесь в женихи, милорд? В каком смысле?

Казалось, лорд Эдуард оставит этот вопрос без ответа. Однако, пожав плечами, он все же произнес:

— Вскоре я должен отправиться вместе с дядей в продолжительную поездку в дальнюю страну, из которой неизвестно когда вернусь.

— Только и всего?

Леди Маргарет облегченно улыбнулась, моментально забыв об оскорбительном тоне барона. Пенелопа, конечно, не обрадуется, узнав о предстоящей поездке в Африку или какой-нибудь Белуджистан, но это не такая уж большая цена за громкий титул, завидное положение в обществе и огромное состояние, И тут леди Маргарет пришла в голову поистине блестящая идея. А вдруг удастся убедить барона жениться, а затем оставить юную жену в Англии? Пенелопу такой исход наверняка обрадует больше, чем полгода скучать где-нибудь в Калькутте, Бомбее или еще какой-нибудь дыре, куда барон будет вынужден отправиться по долгу службы. Леди Маргарет вновь сцепила руки на груди и устремилась в очередную атаку:

— Ах, мой дорогой лорд Эдуард! Служебная поездка в заморские страны — вовсе не причина, чтобы отказываться от мысли о семейной жизни, если, конечно, речь идет о достойной невесте. Если вы правильно выбрали жену, она будет преданно ждать вас, сколько бы месяцев вы ни находились в отлучке. Но вам нужно найти подходящую пару — юную, невинную девушку. Вроде моей Пенелопы. И тогда ваше будущее будет обеспечено. Подумайте только, какое счастье знать, что под крышей вашего уютного дома вас ожидает любящая женушка.

— Бомон-холл трудно назвать уютным, — холодно заметил барон. — Там двадцать четыре спальни. Мое родовое гнездо скорее напоминает огромный и плохо отапливаемый железнодорожный вокзал.

Леди Маргарет заливисто расхохоталась, зная, что этот кокетливый смех безотказно действует на ее пожилых ухажеров.

— Милорд, под руководством умелой женщины даже железнодорожный вокзал может стать уютным.

— Могу себе представить, — тихо вздохнул лорд Эдуард. — Вот почему в последние недели я с таким вожделением думаю о возможности брака с мисс Люсиндой. Она способна сделать уютным даже привал в горах. В жизни не встречал такой красивой и храброй женщины. Вы не представляете, с каким трудом я удерживаюсь от того, чтобы не схватить вашу падчерицу за руку и не потащить ее к ближайшему епископу, дабы он благословил наш брак.

Леди Маргарет позеленела.

— Милорд, но это совершенно невозможно!

— Ваша правда. Люси заслуживает лучшей доли. Когда я размышляю здраво, мне это совершенно ясно. А сейчас прошу меня извинить. Я чувствую, что еще немного, и поддамся искушению. Так что мне лучше удалиться. Желаю приятного вечера.

Леди Маргарет впервые в жизни была на грани настоящего обморока. Люси прекрасна? Люси храбра? Люси может сделать дом уютным? Дрожащей рукой почтенная дама дернула за шнур звонка.

— Я скажу Флетчеру, чтобы он вас проводил, милорд.

— Благодарю, — коротко кивнул барон. — С вашего позволения, леди Маргарет, я подожду свой экипаж в холле. По-моему, мы уже друг другу все сказали.

Леди Маргарет обессиленно опустилась на диван. Она придерживалась того же мнения.

К следующему утру леди Маргарет окончательно убедила себя, что во вчерашней катастрофе виновата единственно ее злобная, коварная, бесстыжая падчерица.

Преступные поцелуи были только первым событием в череде злодеяний Люсинды. Дальнейшие несчастья обрушились на бедную леди Маргарет настоящей лавиной: во-первых, шансы Пенелопы на выгодное замужество поблекли (а возможно, и сошли на нет); во-вторых, лорд Эдуард разговаривал с леди Маргарет в возмутительно невежливом тоне; в-третьих, гости обратили внимание, что леди Маргарет и ее падчерица надолго исчезли со сцены; в-четвертых, уволился французский шеф-повар (ему надоела миссис Берт со своими пудингами); и, наконец, по вине Люсинды ее мачеха всю ночь промучилась бессонницей. Воспламенившись праведным негодованием, леди Маргарет, жестоко обманутая в своих надеждах и чаяниях, потребовала падчерицу к ответу.

Несмотря на ранний час, Люси была уже одета. Пока мачеха перечисляла весь длинный список преступлений, совершенных девушкой, та не произнесла ни слова и лишь смиренно кивала.

Леди Маргарет нахмурилась. Ей хотелось закатить громкий скандал, а тут вдруг такая неожиданная уступчивость.

— Ваша несчастная сестра будет просто убита, когда узнает о вашем коварстве! Если бы не ваше бесстыдство, лорд Эдуард непременно сделал бы Пенелопе предложение.

— Думаю, вы ошибаетесь, матушка, — сказала на это Люси. — Вряд ли барон собирался сделать Пенелопе предложение.

— Ерунда! — оживилась леди Маргарет, чувствуя, что не все еще потеряно. — Вы в этом ровным счетом ничего не понимаете, Люси. Он был готов жениться на моей бедной, невинной девочке, но тут явились вы и все испортили!

— Прошу прощения за мое поведение, матушка, — ровным голосом ответила Люси. — Оно и в самом деле возмутительно. Но то, что произошло вчера, не имеет к Пенелопе никакого отношения.

— Еще как имеет! Уважающий себя джентльмен не станет жениться на девушке, сестра которой ведет себя так безнравственно.

— Не буду спорить. Но лорд Эдуард не посватался к Пенелопе вовсе не по этой причине. Он умный, бывалый человек и отлично понимает, что брак с Пенелопой не принес бы счастья ни ей, ни ему.

Леди Маргарет задохнулась от возмущения:

— Почему же тогда он оказывал нам такие знаки внимания?

— Совсем не поэтому, — устало сказала Люси. — Он считал, что отвечает за вас и хотел, чтобы вы побыстрее вошли в общество.

— С какой стати такая заботливость?

— Он знал и уважал моего отца. Барону поручили расследовать обстоятельства гибели сэра Питера. Вот почему лорд Эдуард считал своим долгом опекать вас.

Поскольку возразить тут было нечего, леди Маргарет зашла с другой стороны:

— Вы плохая сестра, Люси, но, думаю, даже ваше каменное сердце дрогнет при мысли, что бедняжка Пенелопа теперь вынуждена будет коротать свой век старой девой.

Люси впервые за утро улыбнулась:

— Напротив, матушка, я не сомневаюсь, что Пенелопа еще до конца лета найдет себе нового ухажера. Она красива, юна, любит нравиться, и у нее неплохое приданое. По меньшей мере десяток вполне приемлемых женихов сразу же займут место лорда Эдуарда.

— Зачем они нужны моей девочке? Она будет рыдать дни и ночи напролет по лорду Эдуарду!

Но даже самой леди Маргарет мысль о том, что Пенелопа будет рыдать по барону, когда вокруг столько красивых молодых людей, показалась не слишком правдоподобной. Барон нравился Пенелопе главным образом тем, что всегда был готов обсуждать ее наряды. Любой джентльмен, обладающий аналогичным достоинством, без труда займет место барона в Пенелопином сердце.

— Продолжать этот разговор бессмысленно, — строго сказала леди Маргарет. — Вы поставили всех нас в крайне неудобное положение. Я вынуждена просить вас немедленно удалиться в Халлертон, подальше от общества.

Люси, не настроенная ссориться, тактично промолчала, хотя могла напомнить мачехе, что та находится в доме, принадлежащем ей, ее падчерице. Но вид у девушки был потерянный и отрешенный; она не стала спорить и пообещала, что завтра утром первым же поездом отправится в Халлертон.

Объяснившись с падчерицей, леди Маргарет отправилась в поход по магазинам несколько успокоенная. Однако если б она знала, что на уме у Люсинды, ей стало бы не по себе.

Люси вызвала Розу и попросила ее собрать багаж, поскольку завтра предстоит переезд в поместье Халлертон.

— Я очень хотела бы, Роза, чтобы вы меня сопровождали, но в деревне будет безумно скучно, и я совсем не обижусь, если вы предпочтете найти себе другую службу здесь, в Лондоне. Поскольку я вынуждена ставить вас в известность об этом решении без предварительного предупреждения, вы целиком получите жалованье за квартал вперед. Я слышала, что миссис Хесселтайн как раз ищет новую горничную. Думаю, матушка согласится написать вам рекомендацию. — Люси невесело улыбнулась. — Увы, от моей рекомендации вам будет не много пользы.

Жалованье за целый квартал! В другом доме горничной в лучшем случае предложили бы плату вперед за месяц. Однако, к собственному удивлению, Роза обнаружила, что даже эта радужная перспектива ее не слишком-то привлекает.

— Мисс Люсинда, если вы не против, я бы лучше поехала с вами. Мне давно хотелось немного пожить в деревне.

Друзья Розы от души расхохотались бы, услышав это заявление, однако мисс Люсинда всего лишь улыбнулась, а надо сказать, что при виде ее улыбки у Розы почему-то всегда делалось теплее на сердце.

— Большое спасибо, Роза. С вами мне будет гораздо веселее. Сегодня утром у меня есть кое-какие дела. Подберите мне, пожалуйста, плащ.

— Давайте я пойду с вами, мисс, а багажом пусть займется Нелли.

Люси накинула зеленый полотняный плащ, застегнула пуговицы и натянула короткие белые лайковые перчатки; на голову надела соломенную шляпку с зеленой шелковой лентой.

— Спасибо, — сказала она, щелкая кнопками на перчатках, а Роза поправила ей шляпку и приколола к ней элегантную пряжку. — Но сопровождать меня не нужно. Я вернусь к обеду.

Люси покинула дом, рассеянно кивнув лакею и твердо отказавшись от экипажа. Ее мысли и чувства были в таком расстройстве, что помочь могла только прогулка в одиночестве. Люси заколебалась, не вернуться ли за Розой, но отмела эту идею как полнейший абсурд: репутация ее была так невысока, что даже пешая прогулка без горничной уже вряд ли могла изменить ее к худшему. В положении парии имелись свои преимущества — например, возможность наслаждаться одиночеством.

До холостяцкой квартиры, которую Эдуард занимал в доме дяди, идти было минут двадцать. Все это время мысли Люсинды метались по заколдованному кругу. Из чувств прежде всего преобладала горькая обида. Пожалуй, еще можно было понять, почему во время бегства из Афганистана Эдуард счел нужным скрыть от нее, кто он на самом деле. Но зачем же он стал лгать, когда они встретились здесь, в Лондоне? Боялся, что она станет посягать на его свободу, потребует, чтобы он на ней женился после той памятной ночи под звездами? Не может быть, чтобы Эдуард был о ней такого мнения!

Дом 25 по Сент-Джеймс-стрит Люси нашла без труда. Она постучала сияющим медным молоточком в дверь, но тут ей пришло в голову, что Эдуарда может и не оказаться дома. Должно быть, он относится к своим обязанностям в министерстве иностранных дел куда более серьезно, чем можно представить по его внешнему виду. Не исключено даже, что он ежедневно ходит на работу — для джентльмена вещь совершенно неслыханная.

Дверь открыл пожилой лакей. Услышав, что посетительница хочет встретиться с лордом Эдуардом, он растерянно оглянулся назад, очевидно, ожидая инструкций от дворецкого.

— Чем я могу вам помочь, мадам? — спросил осанистый господин, выплыв откуда-то из глубин прихожей. Вид у господина был самый что ни на есть строгий. Дамы из приличного общества в одиночку, без сопровождающих, к джентльменам из общества не приходят. Дворецкий всем своим видом показывал, что воспринимает нарушение этикета как личное оскорбление.

Но мисс Ларкин была сейчас не в том настроении, чтобы обращать внимание на уязвленные чувства какого-то дворецкого.

— Я должна поговорить с лордом Эдуардом де Бомоном, — вежливо заявила она. — Прошу вас, передайте ему мою карточку и скажите, что завтра я уезжаю из города. Он поймет, что дело срочное.

Дворецкий взял карточку двумя пальцами и бросил ее на поднос лакею, словно боялся заразиться.

— Я проверю, дома ли его милость, мадам. Джордж проводит вас в гостиную. — Он обернулся к своему клеврету и величественно пояснил: — В малую гостиную, Джордж.

Люси отправилась за лакеем. Надменность дворецкого ее не столько разозлила, сколько позабавила. Главное, что Эдуард, кажется, дома. Если бы его не было, дворецкий сразу же выставил бы ее за дверь. Люси тряслась как в лихорадке. Ей не терпелось поскорее увидеться с Эдуардом, услышать, что он ответит на ее вопросы.

— Подождите здесь, мадам. Дворецкий скоро вернется.

Лакей поклонился и удалился, закрыв за собой дверь.

Люси состроила гримаску: очевидно, слуга боялся, что гостья начнет блуждать по дому и, чего доброго, стащит фамильное серебро.

Она подошла к окну и села в кресЛо с высокой спинкой. Через кружевную занавеску был виден сад. В Куваре Люси почти все время находилась на открытом воздухе, и поэтому теперь, в тесных лондонских комнатах, ей частенько становилось не по себе. Вот почему она так любила смотреть на зеленые газоны и листву деревьев.

— Дядя Гарри, куда вы задевали… Люси!

Услышав голос Эдуарда, она обернулась, и они молча уставились друг на друга.

— Прошу прощения, — пробормотал он, показывая жестом на свой наряд. — Я не знал, что вы здесь.

На Эдуарде были брюки в полоску и рубашка, но подтяжки висели, и ворот был расстегнут, обнажив треугольник загорелой кожи. По правилам приличия джентльмен, застигнутый дамой в таком виде, должен был немедленно удалиться. Поскольку Эдуард не удалился, Люси продолжала на него смотреть, причем ее взор как магнитом притягивало к обнаженному участку тела. Казалось, и молодой человек, и девушка стали жертвой странного паралича.

Судорожно сглотнув, Люси спросила:

— А как вы сделали кожу такой смуглой?

Эдуард несколько раз моргнул, словно не понимая смысл вопроса, потом сказал:

— Табачным красителем. Его очень трудно смыть, разве что щелочью. Причем краситель сходит вместе с кожей.

«Почему вы меня вчера поцеловали? Почему вы ушли не попрощавшись? Что вы чувствуете, когда смотрите на меня?» — Вот какие вопросы хотелось ей задать, но она стояла молча, потупив взор. Вместо этого она спросила:

— Где вы так научились говорить на пушту, милорд?

— Мой дед вывез меня в Индию, когда мне было шестнадцать лет. Там и выяснилось, что мне легко даются иностранные языки. — Он резко отвернулся. — Мне… Мне нельзя здесь с вами находиться, мисс Ларкин. Я не одет. Я зашел сюда, думал, что здесь мой дядя, мне и в голову не приходило…

Внезапно Люси почувствовала, что паралич прошел, и, решительно сделав несколько шагов, крепко взяла Эдуарда за руку.

— Пожалуйста, не уходите! Я должна вас о многом спросить, Эдуард. — Она назвала его просто по имени — это произошло само собой. — Ах, Эдуард, почему вы не сказали мне правду? Зачем вы стали меня обманывать? Помните, в парке?

Он смотрел на нее виновато:

— Я не хотел вас обманывать. Но мне казалось, что так будет лучше для нас обоих. Господи Боже, да разве вы не понимаете, как теперь все усложнилось?

— Не понимаю. Почему?

— Господи, Люси, я же не могу сказать вам всей правды. Мы мучаем друг друга!

Он крепко взял ее за руку, и, не сговариваясь, они прильнули друг к другу. Эдуард стал целовать кончики ее пальцев.

— Вам нужно уйти, Люси. Сегодня же я навещу вас с визитом. Если вас кто-нибудь здесь увидит, ваша репутация…

— Извините, мадам, но его милости нет дома, — раздался голос дворецкого.

Сей достойный господин в сопровождении лакея появился в дверях. Последовала немая сцена. Затем лакей с оглушительным грохотом уронил серебряный поднос на пол, а дворецкий был так обескуражен, что забыл отчитать недотепу за неуклюжесть. После паузы дворецкий внушительно откашлялся:

— Не ожидал увидеть вас здесь, милорд.

— В самом деле? Значит, это стало для вас сюрпризом? Можете идти, Коннерс. И вы тоже, Джордж.

Для человека с болтающимися подтяжками Эдуард держался на редкость величественно.

— Разумеется, милорд, — хмыкнул дворецкий. — Я пришлю кого-нибудь с напитками и угощением.

Продемонстрировав всем своим видом крайнее неодобрение, Коннерс подал Джорджу знак поднять поднос, и оба удалились. На сей раз двери остались открытыми. Люси подумала, что слуги, судя по всему, за фамильное серебро больше не опасаются.

При виде слуг Эдуард отодвинулся, и у девушки сжалось сердце, хоть она и понимала, что необходимо соблюдать приличия. Уважающие себя слуги не станут служить господину, который принимает у себя падших женщин. Однако разве можно быть падшей женщиной, оставаясь девственницей? Как обидно! Слыть Бог знает кем и при этом даже не изведать сладости греха.

— Прошу прощения, — сказала она, поправляя плащ. — Мне не следовало приходить сюда, милорд, но завтра утром я уезжаю в Халлертон, а нам необходимо объясниться. Впрочем, я понимаю, что вы совершенно не обязаны давать мне какие-либо объяснения.

— Напротив, я кругом перед вами виноват. Но у меня к вам есть еще одна просьба. Пожалуйста, никому не рассказывайте, что это я вывез вас из Кувара. Есть очень серьезные причины, по которым какому не следует знать, что лорд Эдуард де Бомон и купец Рашид — одно и то же лицо.

— Это я вам обещаю. — Люси протянула руку. — До свидания, милорд. Желаю вам всяческих успехов и благодарю от всей души за то, что вы помогли мне бежать из плена.

Эдуард продолжал стоять молча, и Люси испугалась, что он не пожмет ей руку. Но нет, барон дернулся и коротко ответил на рукопожатие.

— Вам не за что меня благодарить, мисс Лар-кин. Насколько мне помнится, вы не дали мне выпить отравленного чая, так что мы по меньшей мере квиты, — Ну, раз мы квиты, значит, мы вполне можем быть друзьями.

— Да, — вздохнул Эдуард. — Почему бы нам и не быть друзьями?

Люси знала, что ей пора уходить, не то она может сказать или сделать что-нибудь непоправимое. Например, броситься ему на шею и попросить, чтобы он ее поцеловал. Но тут на нее вновь накатил странный паралич, и Люси просто стояла в двух шагах от Эдуарда, страстно желая и не смея преодолеть это расстояние.

Неизвестно, сколько времени продолжалась эта сцена, но в дверях снова послышались шаги, и в комнату вошел лорд Трисс в сопровождении сурового Коннерса.

— Хорошенькие дела, — мрачно заметил дядя Эдуарда. — Вы меня просто шокируете, Эдуард. Да и от вас, мисс Ларкин, я ожидал более… разумного поведения.

Стряхнув оцепенение, Эдуард расправил плечи, и сразу стало видно, что никто не сумеет навязать этому человеку свою волю.

— По-моему, вы ничего не поняли, дядя. Уверен, что вы придете в восторг, узнав, что мисс Ларкин оказала мне высокую честь, согласившись стать моей женой.

Люси побледнела, Коннерс ахнул, а лорд Трисс ошеломленно уставился на своего племянника. Эдуард высокомерно приподнял свои густые темные брови.

— Свадьба никоим образом не изменит нашей договоренности, — произнес он загадочную фразу.

— Ах вот как.

Судя по всему, лорда Трисса эти слова успокоили, а Люси была слишком потрясена, чтобы вдуматься в их смысл. Заместитель министра галантно поклонился и поцеловал девушке руку:

— Мисс Ларкин, я счастлив приобрести в вашем лице нового члена семьи, а Эдуарда поздравляю с прекрасным выбором невесты. И все же, моя милая, даже невесте находиться здесь не подобает. Позвольте я провожу вас домой.

У мисс Ларкин кружилась голова. Девушка взглянула на Эдуарда, но его лицо было абсолютно непроницаемым.

— Я нанесу сегодня визит вашей мачехе, — вежливо сказал он, не глядя в ее сторону. — А до той поры, мисс Ларкин, постарайтесь не думать обо мне плохо.

— Как же она может думать о тебе плохо, мой мальчик? — с преувеличенной сердечностью вмешался лорд Трисс. — Ведь ты говоришь, она согласилась стать твоей женой. Пойдемте, мисс Ларкин. Ваши близкие, должно быть, уже беспокоятся. К счастью, мой экипаж стоит у ворот.

— Иду, милорд. — Люси заколебалась, протянула руку Эдуарду. — До вечера, лорд Эдуард.

Он поклонился, но руки ее не коснулся.

— До вечера.

13

Вскоре после ужина лакей объявил, что прибыл с визитом лорд Эдуард де Бомон. К тому моменту произошли следующие события: Пенелопа удалилась к себе в спальню в сильнейшей истерике; леди Маргарет произнесла несколько проповедей на тему о коварстве и неблагодарности Люсинды; сама же Люси всерьез подумывала, не следует ли ей последовать примеру Пенелопы.

Атмосфера в доме Ларкинов достигла высшей точки накала. После того как лорд Трисс проводил Люси домой и предупредил леди Маргарет, что вечером явится с визитом его племянник, разразилась настоящая буря.

Убедившись в вероломстве сестры, Пенелопа залилась слезами, объявила, что жизнь ее погублена, и поклялась, что во рту ее больше не будет и маковой росинки. Непоколебимость своего решения она подтвердила тем, что отказалась есть парную рыбу и чуть было не отказалась от шоколадного эклера, приготовленного французским шеф-поваром, сменившим гнев на милость, к десерту.

За чаем леди Маргарет пыталась соблазнить Пенелопу ванильными пирожными, причем небезуспешно. Затем в течение трех с половиной часов мачеха и Пенелопа громогласно предавались скорби о понесенной утрате: баронском титуле, огромном состоянии, богатым поместьям и завидному положению в обществе. Сам лорд Эдуард в этом перечне не фигурировал.

К ужину трагедия достигла кульминации. При этом никто не обратил внимания, что Люси за весь день ничего не ела — лишь выпила чашку чаю. Роняя слезы в черепаший суп, Пенелопа горевала из-за того, что отныне лишается такого преданного поклонника.

— Кто же оценит по достоинству чудесное шифоновое платье, которое привезли вчера от мадам Пиноше? Да я теперь его и носить не стану!

Эта мысль окончательно подкосила несчастную девушку. Даже шоколадное пирожное было не в состоянии ее утешить. Плач перешел в рыдания, рыдания — в полноценную истерику. Люси, Роза и миссис Берт унесли Пенелопу в спальню, побрызгали ей в лицо холодной водой, а потом полчаса успокаивали ее. Наконец страдалица уснула.

Вниз Люси спустилась совершенно обессиленная. Мачеха с удрученным видом сидела на диване, в непосредственной близости от коробки с шоколадными конфетами.

— Ах, Люси, у тебя поистине нет сердца. При виде слез твоей сестры мои нервы пришли в совершеннейшее расстройство. Я не в силах выносить ее рыдания.

— Она уже не плачет, матушка.

— Слава Всевышнему! О, мое бедное, храброе дитя! Подумать только, какую змею взрастила я на своей груди, — переключилась она на падчерицу. — Вот как ты платишь мне за доброту! Вот какую гадину пустила я на порог своего дома! Низкая змея, лишенная сердца!

Люси, слышавшая эту формулировку уже не в первый раз, попыталась вспомнить, как устроена кровеносная система змеи, но так и не вспомнила. Девушка думала о своем, прислушивалась к происходящему снаружи и вот наконец услышала долгожданный звук — подъехала карета. Леди Маргарет продолжала шипеть, но теперь ее бормотание слилось в неразборчивый фон. Люси отчетливо услышала, как откинулась подножка кареты, как по мраморным ступеням застучали каблуки. Вот звякнул медный молоточек, низким голосом пророкотал что-то привратник. Шаги по коридору. Дверь распахнулась — дворецкий объявил о приезде лорда Эдуарда де Бомона. В следующую секунду раздался голос самого Эдуарда. Затем сердце девушки заколотилось так оглушительно, что она больше ничего уже не слышала. Господи Боже, он пришел!

— Добрый вечер, леди Маргарет. Спасибо, что согласились принять меня в столь поздний час. Добрый вечер, мисс Ларкин.

Люси попыталась изобразить улыбку и хотела протянуть руку, но, увы, тело отказывалось ей повиноваться. Она окаменела от ужаса, вжалась в диванную спинку.

Как обычно, Эдуард понял ее состояние без слов. Он подошел, решительно взял девушку за руку и наклонился, так что теперь они стали очень похожи на голодного удава и загипнотизированного кролика.

— Сегодня вы еще очаровательней, чем обычно, мисс Ларкин.

На это полагалось бы сказать: «Спасибо, милорд», но из горла мисс Ларкин вырвался лишь странный, хриплый звук, более всего напоминающий скрип несмазанной дверной петли.

Леди Маргарет шумно вздохнула и поднялась на ноги. Боже, насколько изящнее вела бы себя в таких обстоятельствах Пенелопа! Однако теперь горю не поможешь, придется делать хорошую мину при плохой игре. Свадьба будет громкая — ведь женится самый богатый и завидный жених во всем Лондоне. Подавив раздражение, леди Маргарет протянула гостю обе руки и кокетливо улыбнулась:

— Лорд Эдуард, ваш дядюшка сообщил мне, что вы хотели бы обсудить с нами нечто совершенно особенное.

Слава Богу, хоть барон вел себя как положено — не то что падчерица. Леди Маргарет подумала, что в качестве зятя, пусть даже мужа Люсинды, он будет совсем неплох. Держится с достоинством, кланяется элегантно, речь ведет учтиво.

— В самом деле, миледи, я прибыл к вам по делу особого свойства. Мне хотелось бы обсудить с вами будущее вашей падчерицы. Полагаю, лорд Трисс уже говорил вам, что я прошу руки и сердца мисс Ларкин.

Изящным жестом леди Маргарет предложила ему садиться:

— Она перед вами, милорд. Видите, как застенчиво она улыбается, как трепещет от счастья ее сердечко.

Непредвзятый наблюдатель, должно быть, охарактеризовал бы наружное состояние мисс Ларкин несколько иначе — вид у девушки был такой, словно она сейчас с перепугу спрячется под диван. Однако лорд Эдуард, к счастью, ничуть не был поколеблен малодушием своей избранницы. Он еще раз взял ее за руки, нежно потянул на себя и отвел к окну. Открылся вид на вечерние лондонские улицы; вдали катился одинокий кеб. Леди Маргарет осталась возле дивана, однако портьера и китайская ширма, огораживавшая оконную нишу, создавали иллюзию некоторой интимности.

— Мисс Ларкин, — тихо произнес Эдуард. — Могу ли я надеяться, что вы окажете мне честь, согласившись стать моей женой?

У Люси внутри все сжалось от возбуждения, надежды и страха. После стольких часов нервного ожидания она так и не придумала, что будет говорить. Теперь, когда ее мечта осуществилась, Люси утратила дар речи.

Имеет ли она право выходить замуж за человека, который делает предложение из чувства долга? Вот именно — из чувства долга. Сама она давно уже поняла, что всей душой любит этого непостижимого человека — не купца Рашида и не светского хлыща, а того Эдуарда, который совмещает в себе обе столь несхожие ипостаси.

Итак, с ее чувствами все ясно, но что творится в душе Эдуарда? Его поцелуи были исполнены неподдельной страсти, а стало быть, он находит ее привлекательной. Однако можно ли надеяться, что его чувство достаточно серьезно? Ведь известно, что у мужчин страсть и любовь — не одно и то же. А вдруг Эдуард ее не любит? Вдруг он делает предложение лишь потому, что не хочет скомпрометировать Люсинду Ларкин?

Эдуард невесело улыбнулся:

— Вы разбиваете мне сердце своим молчанием, мисс Ларкин. Я-то надеялся, что получу ответ сразу. Соглашайтесь, и вы сделаете меня счастливейшим из смертных.

Кажется, он говорил искренне. А если прикидывался, то столь искусно, что пусть бы продолжал врать так же виртуозно всю оставшуюся жизнь. Если Люси так и не догадается, что ее обманывают, то какая, в сущности, разница? Девушке ужасно хотелось верить, что брак с этим человеком принесет ей счастье. Но сначала нужно было выяснить его подлинные чувства. Крепко стиснув обе его руки, Люси взглянула ему в глаза:

— Почему вы хотите на мне жениться, милорд?

Он на миг смешался и пробормотал:

— Потому что я люблю вас больше жизни.

Но слова эти были сказаны таким тусклым, невыразительным тоном, что Люси ни капельки не поверила. Конечно же, он будет врать и дальше — этого требуют приличия.

Решено, нужно ему отказать. В конце концов, у нее есть деньги, она может прожить независимую жизнь, сделать много хорошего… Собрав в кулак всю свою волю, Люси твердым голосом начала:

— Я вам очень благодарна, милорд. Вы оказываете мне высокую честь, однако…

Тогда он поднял затянутую в перчатку руку и провел пальцем по ее щеке. Люси запнулась, завороженная взглядом его бездонных глаз.

— Не отвергай меня, Люси, — прошептал он. — Пожалуйста.

Но Люси уже не могла остановиться. Она слышала свой голос, доносившийся словно откуда-то издалека:

— Так вот. Я благодарна вам, милорд, за оказанную мне высокую честь… И с удовольствием принимаю ваше предложение.

Эдуард судорожно вздохнул, поднес ее руку к своим губам и впился в нее поцелуем. В его глазах Люси прочла жар страсти, и в ней сразу же пробудился такой же пламень. Какая ей разница — любит он ее или нет. Лишь бы только оказаться с ним в одной постели.

Хриплым от волнения голосом он сказал:

— Я сделаю все, Люси, чтобы вы были счастливы. Клянусь вам.

— Надеюсь, милорд, мы будем счастливы оба.

Он взял ее за запястье, и Люси вся затрепетала.

— Сегодня утром вы назвали меня просто «Эдуардом». Мне ужасно хочется услышать это еще раз.

Она смотрела на него, вспоминая разговор, произошедший совсем в иных обстоятельствах.

— Имя — мощное оружие, милорд. Мне говорил один умный человек, что обращаться с ним нужно осторожней.

Эдуард улыбнулся, тоже вспомнив купца Рашида, и прошептал по-пуштунски:

— Ах, англичанка, вы, британцы, не боитесь называть человека по имени. Так окажи же мне эту небольшую услугу.

При звуках знакомого голоса, голоса Рашида, кровь закипела у нее в жилах. Желание припасть к его груди стало таким сильным, что по телу огненной волной прошла дрожь. Люси резко отвернулась и прижала ладони к пылающим щекам.

— Назови меня по имени, Лю-си, — прошептал он. — Скажи, что хочешь стать моей женой.

И она тоже ответила ему по-пуштунски, ибо говорить правду на этом чужеземном наречии было гораздо легче, чем по-английски:

— Да, Эдуард, я хочу стать твоей женой.

— Ну вот и отлично, — довольным тоном резюмировал он. — Не будем тянуть со свадьбой.

Свадьбу назначили на пятнадцатое июля, то есть через три недели и один день с момента, когда было сделано официальное предложение. Приготовления шли полным ходом, чему немало способствовали объединенные усилия лорда Трисса и леди Маргарет.

Мачеха Люсинды сполна проявила свои недюжинные организаторские способности, хоть на душе у нее скребли кошки. Обидно было думать, что такой замечательный жених достался нелюбимой падчерице, а бедняжка Пенелопу осталась ни с чем. Леди Маргарет все время разрывалась между двумя противоречивыми чувствами: с одной стороны, ей хотелось произвести впечатление на лондонский свет, с другой — испортить падчерице всю свадьбу.

— Это просто возмутительно — назначать свадьбу сразу же после обручения, — набросилась она на Люсинду как-то утром. — Ты только подумай, Люси, что станут говорить люди? Что они подумают! Провоцировать сплетни — вот как это называется.

— Разумеется, люди подумают, что я беременна, — с возмутительным безразличием ответила на это падчерица. — Скажите лучше, матушка, как нам быть с копченой лососиной?

— «Беременна»? Девушки из приличной семьи таких слов не произносят! Так что ты спрашиваешь про копченую лососину?

— Матушка, успокойтесь, к счастью, я не беременна. Пусть ваши приятельницы, если они умеют считать, подсчитают месяцы. До рождения ребенка пройдет никак не меньше девяти. — И на одном дыхании продолжила: — Шефу надо сказать, что к свадебному завтраку обязательно должна быть подана копченая лососина. Я, например, ее очень люблю.

Позднее леди Маргарет доверительно сообщила своим близким друзьям (примерно сорока дамам), собравшимся послушать, как Амелия Фулкс играет на арфе:

— Она совершенно не думает о приличиях! Представляете, собирается обойтись без белого платья! Говорит, что белое ей не к лицу. Между нами говоря, это сущая правда. Однако, по крайней мере, она могла бы сделать вид, что все еще невинна! Бедняжка Пенелопа ведет себя очень великодушно, собирается своим присутствием (она будет подружкой невесты) несколько скрасить неприличие. Конечно, Пенелопе придется надеть что-нибудь розовое — иначе сравнение будет слишком уж жестоким.

— Представляю, как бесится эта Пенелопа из-за того, что Бомон достался ее сестрице, — пронзительным шепотом заметила вдовствующая герцогиня Эшфордская своей соседке. — Уж она крутила хвостом, вертела, а все равно у нее ничего не вышло.

Леди Маргарет кинула свирепый взгляд на неделикатную герцогиню и заявила:

— Моя Пенелопа слишком благоразумна, чтобы выходить замуж за человека, который половину времени проводит неизвестно где. Моя дочь доверит свою жизнь лишь такому джентльмену, который способен оценить ее деликатную душу.

— Ну-ну, — пробурчала герцогиня. — Тогда в женихах недостатка не будет. По части тонкости и деликатности девчонка похожа на телеграфный столб.

И в самом деле несчастная Пенелопа довольно быстро оправилась от удара судьбы. Двое суток она предавалась истерике, а затем решила, что будет куда правильнее делать вид, будто лорд Эдуард де Бомон ничуточки ей не нравился и она вовсе не собиралась выходить за него замуж. Срочно понадобился новый ухажер, и Пенелопа остановила свой выбор на достопочтенном Перегрине Питерсхэме. Мистер Питерсхэм был младшим сыном графа, имел приличное состояние и обладал типично британской светловолосой миловидностью. К тому же он был художником.

Леди Маргарет тоже сочла, что мистер Питерсхэм вполне может заменить неверного лорда Эдуарда. Во-первых, он был почти так же богат, а во-вторых, его картины уже трижды выставлялись в Королевской академии. Пенелопа и леди Маргарет были абсолютно равнодушны к искусству, искренне полагая, что писать картины — пустая трата времени, когда можно то же самое сделать при помощи фотографической камеры. Однако мистер Питерсхэм обладал в обществе репутацией светоча культуры, а это было очень важно. Леди Маргарет стала приглашать его на все многочисленные празднества, предшествующие бракосочетанию, мысленно прикидывая, сколько времени понадобится молодому человеку, чтобы созреть до предложения. Неплохо было бы, например, сыграть вторую свадьбу к Рождеству…

Пока же нужно было как следует подготовиться к свадьбе падчерицы.

В тот день с утра небо было затянуто тучами, но обошлось без дождя, и леди Маргарет заявила, что это «добрый знак». Мачеха твердо взяла штурвал в свои руки, справедливо полагая, что ей предоставляется великолепный случай блеснуть в глазах общества. Жаль, конечно, что невеста не та, но тут уж ничего не поделаешь.

К десяти часам все главные действующие лица предстоящей церемонии собрались в гостиной, поджидая, когда спустится невеста.

Пенелопа, которой очень шло розовое кружевное платье, напропалую флиртовала с мистером Питерсхэмом, проявлявшим к этому времяпрепровождению куда больше энтузиазма, чем лорд Эдуард. Правда, молодой человек уступал барону в умении сыпать комплиментами, но сегодня утром он сказал, что Пенелопа «сладенькая, как пирожок с вареньем», и это было для мистера Питерсхэма явным прогрессом.

Люси появилась ровно в десять часов, сопровождаемая епископом Сиренчестерским, который взял на себя роль посаженого отца. Сегодня почтенный прелат не выглядел сонным и вообще имел вид весьма довольный.

В дверях Люси на несколько секунд задержалась. В подвенечном платье цвета слоновой кости она казалась чудесным, стройным видением. Кружевная вуаль опускалась на лицо, увитая маленькими живыми розами и веточками плюща, На платье не было ни кружев, ни рюшей, но обшитые жемчугом швы подчеркивали женственность и грациозность фигуры. Смуглая золотистая кожа и пышные волосы, вспыхивавшие искорками в неярком свете пасмурного утра, придавали невесте экзотичный и сказочный вид.

В гостиной воцарилось гробовое молчание, потом Пенелопа воскликнула:

— Боже, Люси, да ты просто красавица!

— Спасибо, Пенелопа, — ответила невеста, невольно улыбнувшись простодушному удивлению сестры.

— Да, милая, ты сегодня очень хороша, хоть платье, на мой взгляд, и простовато, — признала мачеха, поддавшись внезапному приступу честности. — Однако этот цвет тебе идет. Может быть, ты поступила не так уж глупо.

— Лорду Эдуарду ты наверняка понравишься, — вздохнула Пенелопа. — Он любит такой покрой платья.

Люси очень надеялась, что Пенелопа не ошибается. Эдуард должен раз и навсегда забыть о тощей афганской рабыне и видеть перед собой только соблазнительную элегантную леди. Не хватало еще, чтобы его любовь к ней основывалась на жалости.

Невеста села в карету вместе с епископом, Люси была в таком напряжении, что не узнавала знакомых улиц. Кортеж направлялся к популярной среди аристократии церкви святой Маргариты в Вестминстере.

Взяв невесту за ледяную руку, епископ ласково сказал:

— Я знал вашего отца, Люси, и относился к нему с искренним восхищением. Я уверен, что сегодня он счастлив, взирая на вас с небес.

— Молю Бога, милорд, чтобы мой брак не оказался ошибкой.

— Я знаю Эдуарда с детства, дитя мое. В юные годы он был невероятным сорванцом, но без малейших признаков подлости или жестокости, а когда подрос, то стал настоящим мужчиной. Правда, я предпочитаю не интересоваться родом его занятий. Епископы англиканской церкви не могут одобрительно относиться к прихожанам, которые половину своей жизни живут по мусульманским законам.

— Эдуард рассказывал вам о своих поездках в Индию?

— Он говорил лишь, что выполняет какие-то задания своего дяди. Подробностями я не интересовался, опасаясь, что услышу какие-нибудь вещи, которые меня расстроят. Эдуард — человек достаточно одинокий, дорогая. Такую уж он выбрал себе службу. Он не привык откровенничать, но я уверен, что он вас по-настоящему любит. Иначе он не предложил бы вам руку и сердце.

Люси молчала, и епископ, взглянув на нее проницательным взглядом, добавил:

— Он приучил себя ни перед кем не обнажать душу. Рано или поздно он раскроется перед вами, я уверен. Наберитесь терпения. В конце концов, он тоже человек, и потому не сможет противиться магии вашей улыбки.

Люси недоверчиво рассмеялась:

— Хотелось бы вам верить, милорд.

Карета остановилась перед церковью. В этот самый миг из-за тучи выглянуло солнце, окрасив потемневшие от времени стены в живой и теплый цвет. Пока лакеи откидывали подножку, епископ скороговоркой сказал:

— Дитя мое, лорду Эдуарду нужна совершенно особенная жена, и у меня такое ощущение, что вы как нельзя лучше подходите на эту роль. Желаю вам обоим счастливой жизни, полной радости и приключений.

Радость и приключения. Эти слова звучали у Люсинды в ушах, пока она медленно шла к аналою. У ступеней алтаря ждал Эдуард, стройный и элегантный в сером, ладно облегающем фигуру фраке. Церковь была переполнена, но Люси не видела никого, кроме своего суженого. Когда она приблизи-лась к нему, он взял ее за руку и улыбнулся такой сияющей, восхищенной улыбкой, что на глазах у невесты выступили слезы. За последние дни она немного научилась понимать своего жениха, и выражение его лица уже не казалось ей таким непроницаемым. Глаза Эдуарда были темными — но не от любви к таинственности, а от с трудом сдерживаемой страсти. Он произнес брачный обет глубоким, звучным голосом, но Люси заметила, что пальцы, надевшие на нее кольцо, слегка подрагивали. Значит, эта торжественная церемония взволновала его не ме»ьше, чем ее!

Викарий проникновенным голосом сказал:

— Милорд, миледи, теперь вы стали мужем и женой. Поцелуйте друг друга.

— С огромным удовольствием.

Эдуард приподнял ее вуаль, нежно улыбнулся и целомудренно чмокнул Люси в щеку.

— Потом мы повторим это еще раз, и уже по-настоящему, — прошептал он, выпрямляясь.

Лицо невесты залилось краской, но сердце сладостно заныло. Может быть, епископ все-таки прав, и Эдуард действительно ее любит. Боже, как хотелось бы в это верить!

Лорд Эдуард де Бомон и его молодая жена прибыли в поместье Риджхолм, что в графстве Суссекс, послеполуденным поездом. На станции молодоженов поджидали два экипажа и с десяток слуг. В Риджхолм-холле у мраморной колоннады выстроились в ряд еще тридцать слуг, приветствовавших хозяина и хозяйку низкими поклонами.

Общее мнение прислуги было таково: новоиспеченная леди де Бомон чудо как хороша собой. Такой завидный жених, как господин барон, мог себе позволить выбрать самую лучшую невесту, и, судя по всему, он не промахнулся. Однако главная экономка сказала по секрету дворецкому, что госпожа баронесса не очень-то похожа на настоящую англичанку.

— Впрочем, особа она, по всему видать, приятная, — признала экономка. — Улыбнулась, каждому сказала доброе слово. Другая бы на ее месте повела себя иначе.

— Посмотрим, что будет через несколько недель, — рассудительно ответил на это дворецкий. — В первый день медового месяца всякая заулыбается.

— Вы думаете, они влюблены друг в друга? — оживилась экономка. — Что ж, бывает и такое.

— Не знаю, миссис Дорси, ей-богу, не знаю. За ужином я прислушивался к их разговору. Такое ощущение, что им совершенно не о чем поговорить. Все о свадьбе да о свадьбе, как будто чужие какие. Она ему: «Я была так рада снова встретить кузена Бертрама. Сто лет его не видела». А его светлость в ответ: «Шампанское было замечательное. И фазан удался». Тут она покивает, помолчит, и разговор заходит о погоде. По-моему, они обсудили каждое облако, какое появлялось на небе.

— Да, это странно, — согласилась экономка. — Но этих аристократов никогда не поймешь.

Дворецкий извлек из кармана часы:

— Пора подавать им чай. Господин сказал, в малую гостиную. А потом отправятся в спальню. Скажу вам по правде, миссис Дорси, не больно-то они радуются этому обстоятельству.

Люси и в самом деле думала о предстоящей ночи с ужасом. С момента венчания она последовательно прошла следующие стадии: от радостного любопытства через оцепенение к болезненной нервозности. «Если не произойдет чуда, — угрюмо думала она, — первую брачную ночь я проведу, обсуждая особенности английского климата».

Разговор в поезде был уже несколько скованным, но это еще можно было понять: в конце концов, оба еще не привыкли к своему новому состоянию. Люси думала, что со временем они расслабятся и между ними установится истинная близость.

Перед ужином супруги разошлись, чтобы переодеться, и Люси надеялась, что эта вынужденная пауза поможет ей взять себя в руки. Все будет хорошо, говорила она себе, пока Роза безмолвно раздевала ее и прятала шелковую шляпу со страусиным пером в коробку. Эдуард знает, как себя вести, говорила себе Люси. Он мужчина опытный, всякое повидал. Наверняка Эдуард найдет способ разрядить обстановку.

Однако, к глубочайшему разочарованию молодой супруги, спальня, в которой предстояло свершиться великому событию, выглядела весьма негостеприимно: огромная, сырая, со стенами, обитыми тоскливым зеленым бархатом, спальня по части уюта могла бы соперничать с Центральным вокзалом. За окном пошел дождь, и в доме стало совсем серо и уныло. Даже Роза, всегда такая жизнерадостная, испуганно озиралась по сторонам, похожая на городскую мышку, которую злая судьба забросила в деревенские просторы.

А больше всего Люси перепугалась, увидев гигантскую старинную кровать. Ложе возвышалось на позолоченных ножках, подозрительно смахивая на какой-то чудовищный эшафот.

В отличие от большинства девушек ее круга Люси испытывала живейший интерес к таинствам супружеской жизни. Судя по ощущениям, которые она испытывала, целуясь с Эдуардом, можно было предположить, что эти самые таинства при определенных обстоятельствах могут быть не лишены приятности. Но чудовищная постель свидетельствовала об обратном. Люси вспомнила, как плакали афганские невесты перед первой брачной ночью, какими измученными и окровавленными выползали они из супружеской спальни наутро.

Вдруг она ошиблась в Эдуарде? Вот о чем думала Люси, вытираясь полотенцем, которое подала ей Роза. А что, если окажется, что Эдуард сам ничего толком не знает и не умеет? Вдруг он сделает ей больно? Многие дамы втихомолку шептались, что всю свою жизнь вынуждены терпеть домогательства своих ненасытных мужей. Роза расчесывала своей хозяйке волосы, а Люси всерьез подумывала, ке слечь ли ей на всякий случай с приступом острейшей мигрени.

Возможно, все бы и устроилось, если бы молодым дали возможность спокойно поужинать вдвоем, но, к сожалению, шеф-повар решил отличиться и закатил банкет с пятью переменами блюд. Со всех сторон топтались лакеи, а дворецкий имел вид настолько устрашающий, что по сравнению с ним Флетчер показался бы сущим агнцем. Каждое слово, которым обменивались Люси и Эдуард, становилось достоянием по меньшей мере десяти пар чужих ушей. Вот почему беседа получилась крайне вымученной. Боже, тоскливо думала Люси, ну что еще можно сказать про погоду? Насколько Афганистан в этом смысле предпочтительнее: там или жаркий сезон, или холодный, один день похож на другой, и потому разговор о погоде лишен всякого смысла.

Когда кошмарный ужин закончился, Эдуард не покинул свою супругу, отказался от бренди и сигары, а вместо этого сопроводил Люсинду в малую гостиную, где весело пылал камин.

— Я попросил Тиммса, чтобы он подал сегодня чай пораньше, — сказал Эдуард, опускаясь в кресло. — Представляю, как вы устали после этого утомительного дня. Должно быть, вам хочется пораньше лечь в кровать.

«Что ответить? — всполошилась Люси. — Согласишься — он еще подумает, что жене не терпится предаться утехам любви. Или, может быть, он ничего такого в виду не имеет и даст ей возможность поспать одной?» Люси сама не знала, действительно ли она хочет отсрочить церемонию посвящения в таинства брака.

Чувствуя, что сейчас разрыдается или расхохочется, она подумала, что в жизни еще не испытывала таких мук при ответе на самый простой вопрос.

Эдуард избавил ее от страданий:

— О Господи, Люси, это просто смешно! — вскричал он, вскакивая на ноги.

Несколько раз пройдясь взад-вперед по комнате, он опустился на колени возле ее кресла и нервно провел рукой по шее.

— Люси, будем откровенны друг с другом. Еще один разговор о погоде, и это может плохо отразиться на нашем здоровье! Или со мной, или с вами случится апоплексический удар. Ей-богу, мы уже обсудили каждую каплю дождя, упавшую сегодня с неба.

Люси слабо улыбнулась:

— Мы еще не успели сравнить английский дождь с индийскими ливнями.

— Только не это! — Эдуард взял ее за руку и слегка потер ей ладонь. — Мы теперь муж и жена, нам нужно научиться быть честными друг с другом. Я не хочу воскрешать в вашей памяти скверные воспоминания, но я могу себе представить, что вам пришлось вынести за годы плена. Неудивительно, что предстоящая ночь вас пугает.

Он поднес ее пальцы к губам и нежно поцеловал.

— Люси, пообещайте мне, что никогда не будете воспринимать меня как вашего мучителя. Я ни за что не хочу пугать вас или делать вам больно…

Не договорив, он вскочил на ноги и раздраженно воскликнул:

— Тиммс, что там еще?!

— Чай, милорд.

— Оставьте поднос около камина. И вот еще что, Тиммс…

— Да, милорд?

— Нам с баронессой больше ваши услуги сегодня не понадобятся.

— Слушаюсь, милорд.

— Тиммс!

— Да, милорд?

— Закройте за собой дверь!

Дворецкому понадобилась целая минута, чтобы убраться, и за это время, к глубокому огорчению Люсинды, едва наметившаяся доверительность растаяла бесследно. Эдуард уселся на диван и угрюмо уставился на пылающие поленья.

— Нальете мне чаю? — спросил он.

— С удовольствием.

И тут Люсинде пришла в голову гениальная идея. Она налила из серебряного чайника душистый китайский чай, пересекла комнату, и, опустившись перед Эдуардом на колени, прошептала по-пуштунски:

— Угодно ли будет господину добавить в чай сахару?

Эдуард важно кивнул, два или три раза шумно отхлебнул и отставил чашку в сторону.

— Спасибо, но сахара не нужно, — ответил он на том же языке. — В твоем присутствии чай и так сладок. Выпьешь ли ты из моей чашки?

— Если тебе будег угодно, господин.

Она не поднялась с колен, и Эдуард поднес чашку к ее губам. Когда Люси допила до дна, он поставил чашку в сторону, наклонился и крепко взял ее за руки.

— О свет моей жизни, — тихо сказал он. — Я хочу только одного — чтобы ты была счастлива. Ты счастлива, Люси?

— Очень счастлива, господин.

— Да будет так всегда, о женщина моего сердца.

— Быть твоей женой — уже счастье, — сказала Люси, думая, что на цветистом, певучем языке афганцев говорить гораздо проще, чем по-английски. Должно быть, Эдуард чувствовал то же самое, потому что вновь заговорил на пушту:

— Мое сердце бьется быстрее, когда я вижу красу моей любимой, — сказал он и провел пальцем по ее щеке. — О прекраснейшая из женщин, я тону в томной неге твоих глаз.

Прикосновение его руки обжигало ей кожу, пульс забился учащенно. Охваченная дрожью удовольствия, Люси откинула голову назад, чтобы Эдуард мог ее поцеловать. Глаза она закрыла, и в следующий миг ощутила, как его палец обрисовывает контур ее губ.

— Посмотри на меня, красивейшая из женщин, — нежно приказал Эдуард. — О, владычица моего сердца, посмотри на меня еще раз, а потом я тебя поцелую.

Веки были такими тяжелыми, что Люси с трудом открыла глаза и увидела устремленный на нее обжигающий взгляд Эдуарда. Нежность на его лице сменилась страстью, смуглые черты исказились от прилива чувственности. Люси коснулась рукой его лица, но Эдуард перехватил ее пальцы и прижал их к своему сердцу.

— О самая восхитительная из женщин, послушай, как бьется мое сердце. Я схожу с ума от желания.

Пораженная собственной смелостью, Люси положила его руку на свою пышную грудь:

— Послушай и ты, господин, как стучит мое сердце. Я с нетерпением жду мига, когда буду тебе принадлежать.

Эдуард впился в нее взглядом и после долгой паузы, судорожно вздохнув, накрыл ладонями ее груди, а большими пальцами слегка провел по соскам. Те немедленно напряглись, но у девушки не было времени как следует привыкнуть к этому новому ощущению, потому что в следующий миг Эдуард притянул ее к себе.

Глядя на нее сверху вниз затуманенными глазами, он прошептал:

— О свет моей жизни, твои губы сулят мне райские наслаждения. Напои меня своей сладостью.

Не встретив ни малейшего сопротивления, Эдуард потянулся к ее устам. Когда их губы соприкоснулись, Люси инстинктивно почувствовала, что этот поцелуй будет непохож на прежние. На сей раз Эдуард не сдерживался, не выказывал ни малейших колебаний. Он неспешно вкушал медовую сладость ее рта, а Люси ощущала странный, не поддающийся описанию голод, но не знала, как этот голод удовлетворить. Почувствовав ее реакцию, Эдуард удвоил пыл лобзаний, и у нее закружилась голова от чувственного дурмана.

— Лю-си, мы не можем здесь оставаться, — хрипло прошептал он, вырвав ее из забвения.

— А куда мы должны идти? — пролепетала она, охваченная лихорадкой.

— В спальню. В кровать.

Он встал, легко поднял ее на руки и понес к двери. Однако дверь распахнулась сама, и лакей с каменным лицом сказал:

— Спокойной ночи, милорд. Спокойной ночи, миледи.

— Спокойной ночи, Джеймс, — беззаботно откликнулся Эдуард, но Люси, увидев слугу, побагровела от смущения и забарахталась в объятиях мужа.

— Эдуард, что он подумает? — в ужасе прошептала она. — Немедленно отпустите меня. Я пойду сама!

Его глаза весело блеснули.

— Ты уверена, что сможешь идти, дорогая? Значит, я слишком плохо тебя целовал. Когда поднимемся наверх, попробую еще раз.

Он быстро поднялся по лестнице, неся Люси на руках. В спальне ждала горничная. Увидев свою госпожу в столь непривычном виде, она испуганно ахнула:

— Доброй ночи, Роза, — поспешно сказал ей Эдуард. — Сегодня ваши услуги баронессе не понадобятся.

— Хорошо, милорд, — пролепетала Роза. — Приятной ночи… То есть, я хотела сказать, спокойной ночи, миледи.

Бедная Люси была готова умереть от стыда.

— Эдуард, ради Бога! Выпустите меня!

— Конечно, любимая.

Он шагнул в спальню и закрыл за собой дверь ногой. Потом положил Люси на постель, а сам сел рядом. Откинул прядь с ее лба, наклонился и тут же поцеловал волосы.

— О Боже, Люси, — сказал он очень серьезно. — Как долго мечтал я заняться с тобой любовью. Поцелуй меня, любимая. Ради всего святого, поцелуй меня.

14

«Это может продолжаться всю ночь, — угрюмо подумал Эдуард, на миг оторвавшись от страстных поцелуев жены. — Господи Боже, как наскрести силы воли и не дать вырваться наружу непреодолимому желанию немедленно заняться любовью?»

Он взглянул на Люси. Она лежала на кровати, из-под смявшегося платья соблазнительно выглядывала щиколотка; шпильки, поддерживавшие прическу, выпали, и волосы свободно разметались по плечам. Его захлестнула волна горячего желания. Она — его жена! Господи, как же он жаждал не просто назвать эту женщину своей женой, но и самом деле сделать ее таковой.

Лицо Эдуарда страдальчески искривилось. Чего стоят все те прекраснодушные клятвы, которые он мысленно давал, уверяя себя, что не станет заниматься с Люси любовью до тех пор, пока не вернется из Афганистана? Ведь в глубине души он всегда знал, что лжет самому себе.

Раскаяние мучило его весь вечер. Барон знал, что не имел права жениться на Люсинде, пока не исполнена миссия, которая может стоить ему жизни. Но мысль о нескольких неделях счастья оказалась слишком соблазнительной. Желание обладать прекраснейшей из женщин одержало верх над долгом перед страной. Честно говоря, Эдуард колебался недолго.

Он не раз пытался вспомнить, когда же чувство вспыхнуло в нем впервые? Тогда ли, когда он увидел Люси, склонившуюся в поклоне перед Хасим-ханом, и инстинктивно понял, что девушка до глубины души презирает эту жирную гадину? Или когда поцеловал ее под звездным ночным небом? Или позже, когда послал Абдуллу передать Люси золотого верблюда? Во всяком случае, встретившись с Люсиндой в Лондоне, Эдуард понял, что глупо притворяться, будто она его совсем не интересует.

Лорд Трисс пришел в ярость, узнав об увлечении племянника мисс Люсиндой Ларкин. Эдуард представлял для британского правительства огромную ценность — и в роли чванного английского дипломата, и в роли пенджабского торговца оружием. Лорд Трисс не собирался терять одного из своих самых перспективных агентов.

— Ты согласился возложить на себя миссию, крайне важную для твоей страны, — с упреком обратился он к племяннику после бала у леди Маргарет. — Не увлекайся мисс Люсиндой Ларкин, Эдуард, это слишком опасно. Никогда еще ты не был так близок к саморазоблачению. Вы оба чуть не вешались друг на друга там, у входа в бальный зал. Ты не можешь сейчас позволить эмоциям возобладать над здравым смыслом. Господи Боже, не ты ли говорил мне, что на земле миллион прекрасных женщин, поэтому нет нужды ограничиваться лишь одной. Найди себе хорошенькую танцовщицу и расслабься. Тебя должны волновать русские, их планы в Афганистане. Забудь о Люсинде Ларкин.

Эдуард, не желавший да»ке самому себе признаться в том, что из всех женщин мира ему нужна только Люси, попробовал прислушаться к дядиному совету. Однако попытка увенчалась полным крахом. Развеселые и многоопытные дамы полусвета вдруг потеряли всю свою привлекательность. Люси — мужественная, сообразительная — во всяком случае, она запомнилась Эдуарду именно такой — и прекрасная владела отныне его мечтами.

Дядя настоятельно рекомендовал прекратить посещение дома Ларкинов, но Эдуард не послушался, клятвенно уверяя, что не позволит Люси раскусить его. Даже в этом он себя обманывал. Разумеется, он отлично понимал, что Люси достаточно проницательна и вряд ли ее введут в заблуждение роскошный костюм, аристократический выговор и огромный монокль. И разве сам Эдуард не желал втайне, чтобы она узнала его под этой маской? Именно в присутствии Люсинды ему из рук вон плохо удавалась роль надутого болвана. Для человека, чья жизнь напрямую зависела от того, насколько талантливо он вживется в образ, Эдуард на редкость бездарно маскировался, когда рядом оказывалась Лю-синда.

Но вот, к худу или к добру, они поженились. Сегодня вечером он хотел забыть обо всех этих проблемах. В данный момент его занимало только одно: он желал заняться любовью со своей женой.

Эдуард не сомневался, что в Куваре Люси была изнасилована. Он также догадывался, что насилию она подвергалась часто и на протяжении долгого времени. Ее поведение в ту ночь, при их первой встрече, недвусмысленно доказывало, что и от него она ожидала домогательств. Не требуется быть каким-то сверхчувствительным, думал Эдуард, чтобы догадаться, что для его жены секс почти наверняка ассоциируется с болью и унижением.

Его удивляло и радовало, что Люси охотно отвечает на его поцелуи, но Эдуард не хотел себя обманывать. Он замечал, как мгновенно цепенело ее тело, стоило объятиям стать чуть более страстными, и предвидел, что понадобится еще много времени и изматывающего душу терпения, прежде чем удастся осуществить свое самое главное желание. А у них в запасе были не недели, а всего лишь дни.

Эдуард насмешливо поморщился. Господи, ну и перспектива! Надо сохранять целомудрие, да еще имея перед глазами такое искушение! Но меньше всего на свете Эдуард хотел внушить жене страх, а она в данный момент выглядела очень испуганной.

Двигаясь медленно, чтобы не напугать ее еще больше, он приблизился и осторожно вынул две шпильки из ее прически. Потом ласково улыбнулся, желая снизить накал страсти, возникшей между ними.

— Принести тебе щетку для волос, пока ты вынимаешь остальные шпильки? Раз уж я отослал Розу спать, постараюсь быть образцовой горничной.

Люси, казалось, была целиком поглощена разглаживанием складок на шелковой юбке, — Обычно я раздеваюсь, прежде чем Роза причесывает меня на ночь.

Неужели она просит помочь ей раздеться? Не может этого быть! Скрипнув зубами, Эдуард отбросил соблазнительную мысль прочь. Он снова улыбнулся.

— Давай сегодня нарушим порядок, ладно? Сначала расчешем волосы, а потом поглядим, какая еще помощь тебе понадобится.

Он поднялся и подошел к двери, соединявшей их спальни. Без труда найдя щетку на туалетном столике, Эдуард вернулся в комнату. Он изо всех сил старался изобразить спокойствие, которого, увы, не чувствовал.

Люси сидела, прижавшись к изголовью кровати. Пока муж отсутствовал, она вынула все шпильки, и теперь ее темные каштановые волосы густой волной ниспадали ей на плечи. Глаза ее сверкали, щеки окрасил слабый румянец, и она выглядела невероятно привлекательно.

Эдуард пробормотал невнятное проклятье. Поборов неудержимый порыв преодолеть в два шага расстояние, разделявшее его с Люси, сорвать с жены платье и наброситься на нее, Эдуард протянул щетку для волос. Он очень надеялся, что его улыбка не покажется такой вымученной, каковой была на самом деле.

— Удача! Твоя горничная все разложила по местам. Э-э… почему бы тебе не пересесть к зеркалу?

— Ты можешь сесть сюда, — она коснулась места на кровати рядом с собой — Здесь удобнее.

Довольно спорное утверждение, подумал Эдуард, но отказываться не стал. Он сел рядом, вдыхая исходивший от жены аромат лаванды и стараясь не принимать во внимание все усиливающуюся боль в чреслах. Он водил щеткой по ее каштановым локонам, переливавшимся в мерцании свечей, и все удивлялся — как ему удается удерживать свои руки на расстоянии от ее тела. Тут он понял, что если сию же минуту не коснется Люсинды, то потеряет сознание. Эдуард наклонил голову и нежно коснулся губами ее шеи.

Люси не отскочила, как он опасался. Она медленно обернулась, погладила его по щеке и откинула с его лба прядь волос, обнажив шрам от пули.

— Как это произошло? — тихо спросила она.

Эдуард постарался сосредоточиться на воспоминаниях о старой ране, чтобы не реагировать на прикосновение ее нежных пальцев.

— По неосторожности. Я был уверен, что противник обезоружен, потому что я отобрал у него ружье. Благодарение Богу, он оказался никчемным стрелком, а я был достаточно молод и имел хорошую реакцию, иначе бы я не смог в дальнейшей жизни воспользоваться полученным уроком: нельзя быть уверенным, что враг безоружен, пока не удостоверишься в его смерти или как следует его не обыщешь.

Люси легонько царапнула шрам.

— Я рада, что ты спасся, — шепнула она.

Ее приглушенный шепот стал той самой последней каплей, переполнившей чашу его желания. На мгновение Эдуарда перестало волновать, насколько правильно и благородно он себя ведет. Он схватил Люси в объятия и поцеловал — на этот раз страстно. Его губы впились в ее полураскрытый рот, потом скользнули к груди, выглядывавшей из полурасстегнутого атласного платья.

Эдуард совсем потерял голову, его поцелуи становились все более настойчивыми. Не отрывая губ от ее рта, он руками искал застежки на платье. Крепко сжимая Люси одной рукой, он нетерпеливо расстегнул крючки с ловкостью, рожденной долгой практикой.

Он уже почти снял с Люси нижнюю рубашку, когда вдруг отметил весьма неприятный для себя факт: мягкая податливость Люсинды исчезла, ей на смену пришла неподвижная окаменелость. Люси больше не отвечала на его поцелуи, она просто терпела их. Содрогнувшись от отвращения к самому себе, Эдуард разжал объятия.

— Прости, — быстро сказала Люси и так низко опустила голову, что волосы почти целиком закрыли ее лицо. — Прости меня, пожалуйста.

Она начала натягивать платье в тщетной попытке придать себе приличествующий вид.

Эдуард яростно проклинал себя.

— Тебе не в чем извиняться, — голос его звучал резко. — Это я должен просить прощения. Ты хочешь вернуться в свою комнату?

Люси подняла голову. Даже сквозь вуаль волос было заметно, как зарделись ее щеки.

— Не подумай только, что я не хочу быть тебе хорошей женой, Эдуард. Просто я не знаю, что нужно делать. — Она снова отвернулась и нервно сжала руки. — Все уверены, что я… что во время моего плена в Куваре… — Она глубоко вздохнула, собрала все свое мужество и продолжила: — Дело в том, Эдуард…

— Дело в том, дорогая, что тебе не нужно ничего объяснять, — мягко перебил он. — Случившееся в Куваре осталось в прошлом, ты должна выбросить его из головы. — Он взял ее за подбородок и заставил взглянуть на себя. — Люси, поверишь ли ты мне, если я скажу, что физический контакт между женщиной и мужчиной не всегда причиняет боль? Что мужчина не обязательно груб. и жесток, а унижение — не единственный удел женщины?

Люси весело улыбнулась:

— Конечно, я верю тебе, Эдуард. Мне кажется, ты не понимаешь, в чем заключается моя проблема.

— Ты больна? — похолодел он.

Люси подавила приступ смеха.

— Нет, Эдуард, я не больна. Видишь ли, я — девственница. Возможно, самая старая девственница, когда-либо существовавшая в Афганистане. — Люси старалась говорить быстро, чтобы присутствия Духа хватило сразу на все признания. — И я не просто девственна, я еще очень невежественная девственница. Понимаешь, Эдуард, я не знаю, что от меня требуется, когда ты… э-э… так обращаешься со мной. Может быть, поэтому я так странно на все реагирую.

Эдуард застыл в пораженном молчании.

— Ты — девственница? — наконец спросил он.

Она грустно рассмеялась, ситуация казалась ей совершенно нелепой. Обычно невестам не приходится извиняться за то, что они девственны.

— Извини, Эдуард, но это в самом деле так. Когда я жила в Куваре, я видела рождение двух младенцев, но я так и не поняла, как они оказались внутри женщин. Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой. А отец, естественно, никогда в разговорах не касался этого предмета…

— А как же куварские бандиты? Не могли же они оставить в покое такую прекрасную женщину, да к тому же еще дочь врага? Люси, дорогая моя, пожалуйста, пойми, что со мной тебе нет нужды притворяться. Тебе нечего стыдится за то, что произошло в Афганистане. Я же встречался с куварским ханом. Я прекрасно понимаю, что у тебя не было иного выхода…

— Когда я была в плену, ничего такого не случилось, — перебила Люси. — По крайней мере, ничего такого, что кажется всем само собой разумеющимся. Первые два месяца Хасим-хан держал меня под замком во дворце, а когда я оттуда вышла, люди хана были твердо уверены, что я джинн.

— Из-за странной смерти его братьев?

— Именно. Незадолго до твоего появления некоторые жители деревни начали подозревать, что заблуждались насчет моих волшебных чар, но мужчины все же побаивались приставать ко мне. Они думали: а вдруг я могу отнять их мужскую силу? Женщины же опасались, что я могу сделать их бесплодными. — Люси слабо улыбнулась и взглянула на Эдуарда. — Ну вот видишь, все считают меня многоопытной женщиной, а на самом деле я остаюсь невежественной и наивной английской школьницей.

Какое-то мгновение Эдуард остолбенело смотрел на нее, а потом расхохотался. Заключив жену в объятия, он зарылся лицом в ее волосах.

— О Люси, моя бедная детка, это ужасно!

— Конечно, ужасно, разве нет?

Эдуард хмыкнул.

— Да у меня словно груз с плеч свалился — ведь я всего лишь должен тебе объяснить механику данной процедуры. Это, конечно, тоже задача не из легких, однако по сравнению с тем, что мне предстояло (мне нужно было стереть из твоей памяти горечь последних двух лет), — это просто одно сплошное наслаждение!

Люси теребила пуговицу на его пиджаке.

— И ты объяснишь мне… «механику процедуры»?

— С превеликим удовольствием, — хрипло ответил Эдуард. Он взял ее руки и прижал к своему лицу. — О прекраснейшая из женщин, этот урок усвоится лучше, если мы займемся практическими занятиями. Ты готова выполнить первое задание, любовь моя?

Она кивнула, ожидая продолжения с некоторым страхом, хотя все ее тело испытывало странное томление, желая удовлетворения чего-то такого, о чем она не имела никакого понятия.

Эдуард был слишком опытным любовником, чтобы дать ее страху развиться. Он поднял ее на руки, нашел ртом ее губы, раздвинул их языком, дразня и лаская поцелуями — Люси к ним уже привыкла и наслаждалась ими.

Счастливая от сознания того, что все тайны между ними исчезли, Люсинда позволила себе расслабиться и целиком отдалась ощущениям, вызываемым поцелуями. Окружающая реальность утонула в сладостной дымке. Каждое прикосновение его рта делало Люси все свободнее. Тело ее сладостно ныло, кожа горела, грудь вздымалась. Его руки дарили ей расслабленность, но в то же время шаг за шагом увеличивали возникшую где-то в глубине жажду.

Она так отдалась плаванию по волнам наслаждения, что едва заметила, как Эдуард снял с нее нижнее белье и швырнул его на пол вместе со своей одеждой.

— Урок номер два, дорогая, — прошептал он, опрокидывая Люси на подушки. Его умелые руки гладили ее обнаженную грудь.

Люси вся пылала. Интуитивно она сама приникла к его губам, издав сладостный стон. Страсть полностью раскрепостила Люсинду, ни к чему было пытаться контролировать себя. Как-то смутно она помнила, что леди никогда не получают удовольствия от сексуальных посягательств собственных мужей. И если у Люсинды мелькнуло опасение, что она оказалась непозволительно распущенной, то он мгновенно исчезло, когда Эдуард прижался лицом к ее груди. Если эти странные восхитительные ощущения сопутствуют превращению девушки в женщину, то в таком случае Люси не желала оставаться респектабельной.

Все теперь не имело никакого значения. Для Люсинды существовали только пальцы и губы мужа. Его лобзания устремились вниз, по направлению к талии, одновременно утоляя жажду и распаляя ее еще больше.

Прохладный воздух спальни освежил ее разгоряченную кожу, когда Эдуард расстегнул крючки ее нижней юбки. Весьма ловко он стянул с бедер последнюю одежду, и Люсинда предстала перед мужем во всей своей наготе. Прикосновения его языка к ее животу превратили холод, царивший в спальне, в изнуряющую жару.

— Ты действительно самая прекрасная женщина на свете, — прошептал Эдуард, скидывая с себя одежду.

Его нагота не испугала Люси, а возбудила еще больше. Желание разгорелось еще сильней. Он осыпал ее поцелуями, и Люси изгибалась всем телом, инстинктивно стремясь слиться с ним еще тесней.

— Еще не сейчас, прекраснейшая из женщин, еще не сейчас.

Слова мужа вернули Люсинду к реальности. Их жаркие тела были тесно сплетены, но только сейчас до Люсинды дошло, что, стоит ей чуть шевельнуться, как муж начинает дрожать в ее объятиях. Не совсем понимая связь между собственными движениями и его реакцией, она задвигалась, желая получше рассмотреть выражение его лица.

Эдуард издал сдавленный стон и крепко сжал ее бедра, почти силой удерживая их в спокойном положении.

— Любовь моя, если ты хочешь, чтобы мой рассудок был ясным во время занятий, не вертись до окончания урока.

— Я бы хотела… быть хорошей ученицей.

— Свет моих очей, ты самая лучшая ученица, какую когда-либо мог иметь мужчина. До такой степени хорошая, что я с трудом сохраняю хладнокровие.

Она не совсем поняла, что он имел в виду. Но, слава Богу, мужа не отталкивало ее распутное поведение, так что она осмелилась погладить его по груди и плоскому животу. Ее рука задержалась на его талии, и Эдуард прикрыл веки, охваченный желанием и одновременно готовый рассмеяться.

— Силы небесные, Люси! Ты просто схватываешь на лету. Нет-нет, прошу тебя, любимая, не останавливайся.

— Не останавливаться?

Значительно осмелев, Люси скользнула рукой еще ниже. Эдуард застонал. Прерывисто дыша, она взглянула на мужа сквозь полузакрытые ресницы.

— Надеюсь, я действую в правильном направлении, учитель?

Удерживая ее руку, он накрыл ее сверху своей ладонью и пробормотал:

— Вот теперь да.

Их тела так тесно соприкасались, что Люси слышала стук его сердца. И еще она чувствовала, как к ее бедрам прижимается что-то горячее и твердое. Его руки ласкали ее тело — нетерпеливые, страстные, возбуждающие.

— Сколько бессонных ночей, лежа под звездами, я мечтал так прижимать тебя к себе. — Голос Эдуарда звучал хрипло. — Помнишь последнюю ночь нашего путешествия, когда тебя разбудил шакал?

— Конечно, помню. И еще я помню, как ты поцеловал меня.

— Тогда я хотел, чтобы этот поцелуй длился вечно. Когда я улегся к себе под одеяло, ты придвинулась и взяла меня за руку. Наши пальцы едва соприкоснулись, но с тех пор в своих грезах я мечтал вновь ощутить на губах вкус твоих поцелуев и почувствовать прикосновение твоего тела. Господи Боже, Люси, я так долго желал тебя.

Это признание стало для Люсинды острейшим из возбудителей. В жилах ее вскипела кровь, и сладостная слабость разлилась по телу. Голос плоти изгнал последние остатки страха. Люси смотрела на его лицо, на страстно напрягшееся тело и упивалась тем, что именно она в силах преодолеть его хваленый самоконтроль. Люси догадывалась, что мало кому удается вот так, шаг за шагом, срывать с него надетые им самим маски, и она хотела довести этот процесс до логического завершения.

— Люби меня, Эдуард, — шепнула она.

Муж довел ее желание до исступления. Бросившись в пучину новых ощущений, Люси не протестовала, когда рука его скользнула к ее животу, к пульсирующему огню меж бедер.

Но когда его пальцы скользнули чуть глубже, Люси издала пронзительный вопль и резко поднялась на кровати, страсть и желание вдруг разом оставили ее. Эдуард прекратил свои исследования, но руку не убрал, несмотря на ее настойчивые попытки высвободиться.

— Эдуард, нет! — запротестовала она.

— И последний урок, властительница моей души, — нежно проговорил он. — Не закрывайся передо мной, Люси. Будет лишь одно мгновение боли, а потом, я клянусь тебе, ты испытаешь наслаждение.

Слова Эдуарда были нежны, но голос звучал резко, ибо он сдерживался изо всех сил. Люси услышала только резкость тона. Ужасные рассказы куварских женщин вкупе с полученным ханжеским викторианским воспитанием сделали свое дело. Напуганная, озадаченная, сгорающая от стыда из-за собственных ощущений, она застыла в потрясении и ужасе.

Все тело Эдуарда неистово пульсировало, прежде он не догадывался, что желание может быть таким сильным. Огромным усилием воли он заставил себя сдержаться и подождать, пока жена успокоится. Не разжимая объятий, он вновь припал к ее устам и вскоре почувствовал, как она расслабляется.

Подавляя жгучую страсть, Эдуард принялся ласкать ее грудь. Одновременно его рука вновь проникла меж ее бедер.

Люси крепилась изо всех сил. Двадцать три года ее учили, что приличная дама не может испытывать ощущений, которые она сейчас испытывала. Но умелые руки и губы Эдуарда очень скоро заставили ее забыть о приличиях. Люси начала задыхаться, бедра ее изгибались в такт движениям его руки. Впившись ногтями в плечи Эдуарда, она стиснула зубы, чтобы не закричать в голос. В следующий миг, когда ей показалось, что она больше не выдержит, тело ее внезапно затрепетало в сладостных конвульсиях.

Потрясенная случившимся, она лежала неподвижно, зачарованно глядя на смуглое, аристократическое лицо Эдуарда. Испытанный оргазм наполнил все ее существо невыразимым блаженством, и все же некая глубинная потребность осталась неудовлетворенной.

Эдуард откинул с ее лба влажную прядь и прошептал:

— Милая, я должен тебя еще очень многому научить.

— Как, это еще не все? — изумилась Люси.

— Далеко не все.

Эдуард думал, что в жизни не видел женщины красивее и соблазнительнее. Она лежала, учащенно дыша, каштановые волосы разметались по подушке, кожа порозовела от возбуждения. Как неудержимо хотелось ему довести жену до истинного экстаза! Но еще сильней был страх причинить ей боль.

Люси крепко взяла Эдуарда за голову и притянула к себе. Все его благие намерения тут же улетучились, и он вторгся в ее тело — стремительно, уже ни о чем не думая. Когда она вскрикнула от боли, Эдуард остановился, но не более чем на миг, а затем покрепче обхватил ее бедра и еще глубже проник в недра ее естества.

Люси была поражена тем, как быстро боль сменилась наслаждением. Эдуард двигался все быстрее, и она инстинктивно подавалась ему навстречу. Ее губы тянулись к его рту, ее ногти царапали ему кожу, а тело внезапно обрело обостренную чувствительность.

Эдуард почувствовал ее состояние и больше не сдерживался. Вместе взмыли они на самую вершину блаженства и вместе спустились обратно на землю. Сразу же после этого оба погрузились в сон, словно усталые воины после кровавой битвы.

Эдуард проснулся перед рассветом от холода. Он сцепил руки за головой и принялся разглядывать потолок, почему-то не решаясь посмотреть на женщину, мирно спавшую в его постели.

Как быть? Неужели придется за завтраком сообщить ей, что в конце месяца он должен уехать в Индию? Но разве сможет он прожить без нее несколько месяцев? Утро безжалостно обрушило на него тяжкий груз раскаяния.

И все же он ничуть не сожалел о своем решении. Разум разумом и честь честью, но за всю свою жизнь он не встречал такой восхитительной женщины, а Эдуарду доводилось заниматься любовью с дочерьми трех великих континентов. Заниматься любовью? Да он только теперь понял истинный смысл этого выражения.

Люси — его жена. Господи, сколько же в ней нежности и любви! Нахлынули воспоминания о событиях минувшей ночи, и Эдуард капитулировал: он повернулся на бок, оперся на локоть и стал смотреть на жену.

Она спала глубоким, безмятежным сном. Длинные волосы спутались, губы припухли от поцелуев. Изгиб плеча, линия руки, родинка на шее — все живо пробуждало в его памяти подробности случившегося. В нем шевельнулось и тут же окрепло желание, взгляд непроизвольно скользнул ниже — к груди, к прикрытым простыней стройным ногам. Люси была непохожа на других женщин, и, разглядывая ее сильное гибкое тело, он никак не мог понять, почему слабая и изнеженная женская плоть прежде казалась ему такой привлекательной.

Люси шевельнулась, и простыня сползла, обнажив одну упругую грудь с розовым соском. Сосок был напряжен и в мягком свете занимающегося дня выглядел невероятно аппетитно — ужасно хотелось коснуться его губами, но Эдуард держал себя в руках. Люси устала, ей нужно поспать.

Он намотал на палец каштановый локон. Во время их первой встречи волосы девушки были грязны и густо смазаны маслом. Тогда они показались ему черными. Эдуард потерся о локон щекой. Что будет с Люси, если он не вернется из Афганистана?

Сам знаешь, тут же ответил он себе. Она снова выйдет замуж, и очень быстро — как только закончится предписанный приличиями год траура. Она молода, красива, а после смерти барона Риджхолма станет несметно богата. Разве такая засидится во вдовах?

Он сам поразился силе ревнивого чувства, всколыхнувшегося в его душе. В иных обстоятельствах это могло бы его позабавить. Но мысль о том, что кто-то другой будет наслаждаться этим роскошным телом, была невыносима. Ведь это он, Эдуард, обучил ее науке страсти! Он и должен пожинать плоды.

Впрочем, Эдуард тут же устыдился такого эгоизма. С его стороны было безответственно жениться на этой женщине. А теперь он хочет, чтобы она, уподобившись королеве Виктории, обрекла себя на роль вечной вдовицы? К тому же, кисло улыбнулся Эдуард, остается некоторая вероятность, что я вернусь живым. Удавалось же ему до сих пор выходить сухим из воды. Ах, но раньше ему было, в общем-то, все равно — вернется он с очередного задания или нет. Когда играешь с судьбой в орлянку, главное — не нервничать из-за возможных последствий. Идущий по канату не должен думать о бездне, которая у него под ногами. Но Люси лишила Эдуарда самого важного преимущества. Теперь ему не все равно, выжить или погибнуть.

Однако пора вставать. Будет лучше, если к моменту ее пробуждения он уже оденется. Разве что один поцелуй? Легчайший. Она все равно не проснется.

Он наклонился, вдохнул сладостный аромат ее кожи. Прикосновение его губ к ее щеке было очень легким, но Люси немедленно пробудилась.

— Извини, — испугался он. — Я не хотел тебя тревожить.

Огромные карие глаза смотрели на него очень внимательно и явно не забыли о вчерашнем.

— С куварских времен у меня очень легкий сон, — заметила Люси.

Эдуард целомудренно чмокнул ее в лоб. Ну почему эта женщина так его притягивает? Он отодвинулся и сел. Все, пора одеваться.

— Ты спи дальше. Я возьму одежду и оденусь у себя в спальне.

— Вообще-то я выспалась. Но мне одиноко будет без тебя…

Эдуард оцепенел. Он чувствовал, как гулко стучит его сердце.

Придется лечь рядом с ней.

— Так лучше? — спросил он, подкладывая руку ей под голову. — Уже не так одиноко?

— Да, так лучше. — Она прильнула к нему, нерешительно положила ладонь ему на грудь. — Вполне уютно.

Ну, хорошо, хоть ей уютно, подумал он, потому что самому ему было не до уюта. Стремясь устроиться поудобней, жена — несомненно из невиннейших побуждений — просунула колено ему между ног. Результат этого поступка предугадать было нетрудно. Эдуард всерьез прикинул — не усадить ли ее сверху и будь что будет? Однако стиснул кулаки и не позволил себе расслабиться. Она еще так невинна, нужно обращаться с ней поделикатней. К тому же у бедняжки, должно быть, все болит. Надо дать ей передышку хотя бы на сутки. Вот и епископ Сиренчестерский говорит, что самодисциплина — лучшая школа для души.

— Эдуард…

— Что?

— У меня такое странное ощущение…

— Какое?

— Мне кажется, я сейчас умру, если ты меня не поцелуешь.

Он замер. В горле встал комок, а Люси улыбнулась так насмешливо, что внутри у Эдуарда все перевернулось.

— Я тебя люблю, — прошептал он и прижал ее к себе. — О, жена моей души, я люблю тебя больше жизни.

15

Целую неделю Люси и Эдуард наслаждались жизнью в раю, существовавшем только для них двоих. Каждый день после обильного завтрака они отправлялись на верховую прогулку, скакали по холмам и зеленым долинам, разговаривали обо всем на свете. Часто вспоминали Афганистан, обсуждали политические проблемы, международные отношения, будущее Индии, рассказывали друг другу о своем детстве, о родных, о любимых кушаньях — всего не перечислишь. Они могли разговаривать часами и не уставали от беседы.

Вечером молодые пораньше запирались в спальне и вместе пускались в плавание по океану страсти.

Все продолжалось самым чудесным образом вплоть до субботы. За ужином на небе появилась первая тучка.

— Викарий хочет, чтобы мы завтра утром пришли в церковь, — сказала Люси, наливая мужу чаю. — А с понедельника неплохо бы начать знакомство с соседями.

— Нам повезло, что они на целую неделю оставили нас в покое, — ответил Эдуард, но Люси заметила, что мысли его заняты чем-то другим.

Впервые за всю неделю шел дождь. Похолодало, оконные стекла подрагивали от ветра.

— Замерзла? — спросил Эдуард, закрывая окно. — Как слякотно и бесприютно. Хочешь, я прикажу растопить камин?

— Спасибо, но мне совсем не холодно. К тому же нам все равно пора спать.

Люси смущенно переставила с места на место сливочник. Она все еще не могла привыкнуть к тому, что каждую ночь за закрытыми дверьми спальни происходят такие удивительные вещи.

Однако Эдуард сегодня не был склонен спешить. Он взглянул на часы, сел на диван и сказал:

— Но всего девять часов.

С каких это пор он интересуется временем, когда речь идет о спальне? Каждый вечер молодые укладывались рано, поскольку обоими владело нетерпение.

Эдуард налил себе еще чаю, старательно размешал сахар ложечкой.

— Сегодня я получил записку от дяди, — внезапно сказал он.

— От лорда Трисса?

Холодок недоброго предчувствия пробежал по ее спине. Деланно-беззаботным тоном она спросила:

— Он хочет, чтобы ты вернулся в Лондон?

Эдуард отставил чашку в сторону.

— Нет. Он хочет, чтобы я ехал в Индию. Через неделю я должен отправиться в путь на «Индийской императрице». Это новый пароход. Я уезжаю ненадолго.

В Индию! Он возвращается в Индию!

— Какая неожиданность, — пролепетала Люси.

— Не совсем. Я давно уже обещал дяде, что совершу эту поездку. «Императрица» быстрее других кораблей, поэтому глупо было бы упускать такую возможность.

Мысли молодой женщины понеслись стремительным потоком. Значит, из-за этого плавания Эдуард так торопился со свадьбой? Но почему он не стал ждать до возвращения из Индии? Что это — нетерпение любви? Или чувство долга — не хотел окончательно губить ее репутацию? Люси боялась, что второе предположение ближе к истине.

Недолго же продолжалось их счастье. Люси поняла без слов, что Эдуард не намерен брать ее с собой. Именно поэтому она сделала вид, что такая мысль ей и в голову не приходит. Страшно было подумать, что придется разлучиться с мужем. Вымученно улыбнувшись, Люси с фальшивой жизнерадостностью сказала:

— Дорогой, чем же ты расстроен? Путешествие в Индию — это так увлекательно. Жаль, лорд Трисс дает нам так мало времени на сборы, но у нас ведь целый дом слуг. Пяти дней на подготовку вполне хватит. Заедем в Лондон, попрощаемся с мачехой и Пенелопой, а потом — в Саутгемптон.

Но провести Эдуарда ей не удалось. Он отвернулся, будучи не в силах смотреть ей в глаза.

— Люси, ты отлично знаешь, что я не могу взять тебя с собой.

— Почему? Я здорова, путешествием меня не испугаешь. Я знаю Индию, не боюсь ее климата. Почему бы нам не поехать вместе? — Она положила руку ему на плечо, всхлипнула. — Эдуард, я твоя жена. Мое место рядом с тобой. Неужели ты не хочешь взять меня с собой?

«Если б она только знала всю правду, — подумал Эдуард. — Как же мне хочется, чтобы она была рядом!»

Увы, это совершенно невозможно. После того, как удастся вступить в контакт со сторонниками Абдур-Рахман-хана, начнется очень опасная игра. Достаточно один раз оступиться, и поплатишься жизнью. Если Люси будет рядом, Эдуард не сможет сконцентрироваться на задании. Он будет расслаблен, а стало быть, вполне может допустить ошибку. Люди его профессии не ошибаются, во всяком случае, больше одного раза.

Были и другие проблемы. Чтобы попасть в Афганистан незамеченным, придется вновь превратиться в пенджабского купца Рашида. Эта маска не раз помогала Эдуарду выходить сухим из воды. Индо-афганская граница кишела французскими и русскими шпионами, но никому из них так и не удалось установить, кто скрывается за личиной контрабандиста оружием.

Ради блага жены нужно утаить от нее правду. Она видела, как афганцы расправляются с теми, кого подозревают в шпионаже. Нельзя допустить, чтобы Люси несколько месяцев мучилась тревогой и неизвестностью. К тому же она одна из немногих, кто знает, что лорд Эдуард де Бомон и купец Ра-шид — одно и то же лицо. Если поехать в Индию с женой, сложность задания многократно возрастет. Провести Люси не так-то просто. Она может догадаться о его миссии, и тогда возникнут непредвиденные осложнения. Уже одной этой причины достаточно, чтобы не брать жену в Индию.

— Лорд Трисс рассчитывает, что моя поездка продлится недолго, — сказал он. — Может быть, всего пять месяцев. Дядя просит прощения за то, что испортил нам медовый месяц, но я сейчас очень нужен, потому что являюсь специалистом по Афганистану.

По крайней мере в этом Эдуард не солгал. В министерстве иностранных дел было очень мало людей, обладающих знаниями об этой далекой стране.

— Но почему именно сейчас? Что такого стряслось в Афганистане?

Эдуард изложил официальную версию, которая, впрочем, была недалека от истины:

— Эмир Шерали согласился прислать посольство в Пешавар для встречи с британской делегацией высокого уровня. С нашей стороны в переговорах будет участвовать сам лорд Литтон.

— Вице-король? Значит, событие и в самом деле важное.

Эдуард кивнул:

— Эмир утверждает, что хочет урегулировать пограничные споры и вроде бы согласен на приезд в Кабул британского представителя. Лорд Трисс желает, чтобы я был консультантом на переговорах. Дело в том, что члены британской делегации, к сожалению, очень мало осведомлены об афганских делах.

— Я понимаю, что тебе предстоит выполнить важную и ответственную работу, но я не буду тебе мешать. Хотя, если тебя интересует мое мнение, я бы не стала доверять эмиру. Если он заговорил о мире, значит, ему нужно выиграть время для подготовки к войне.

Эдуард рассмеялся:

— Я полностью с этим согласен. Возможна и другая версия: в Афганистане зреет заговор, и Шерали хочет нанести упреждающий удар.

Поняв, что попался на крючок, Эдуард сменил тон:

— Но дело совсем не в этом, Люси. Учти: моя поездка будет утомительной, лишенной всякого комфорта. Днем — трудные переговоры, по вечерам — бесконечные дипломатические ужины и приемы. Вот почему я хочу, чтобы ты осталась в Англии.

Глаза Люсинды наполнились слезами:

— Ты, конечно, можешь приказать мне, ты мой муж, я должна тебе подчиняться. Но только не делай вид, что заботишься о моем благе, не нужно оскорблять нас обоих. Мне казалось, Эдуард, что я заслужила большей откровенности.

Не дожидаясь ответа, она резко развернулась и направилась к двери. Не успела она пройти и двух шагов, как Эдуард догнал ее, схватил за руки и повернул лицом к себе:

— Ладно, — мрачно сказал он. — Ты победила. Я не в состоянии смотреть, как ты плачешь. Поедешь со мной в Индию, раз уж тебе так этого хочется. Но смотри не пожалей.

Люси понимала, что вырвала у него согласие против воли, и от этого на душе у нее скребли кошки, но облегчение при мысли о том, что расставаться не придется, было гораздо сильнее.

— Я так счастлива, — тихо сказала она. — Эдуард, я так тебе благодарна! Обещаю, ты об этом не пожалеешь.

Она смотрела на него с такой любовью, ее губы жаждали поцелуя, и Эдуард внезапно подумал, что ему совершенно все равно, мудро он поступает или глупо. Главное — чтобы Люси была счастлива.

Он крепко обнял ее, прижал к груди. Инстинкт самосохранения, закаленный двенадцатью годами жизни, полной опасностей, трубил тревогу, но Эдуард заставил его замолчать, для чего пришлось прибегнуть к помощи долгого, пьянящего поцелуя.

Однако с угрызениями совести расправиться было сложнее. Тут понадобилось средство посильней: Эдуард отнес Люси в кровать и занимался с ней любовью до полного отключения рассудка.

Много позднее, когда, обессиленный, он лежал в кровати, не в силах сомкнуть глаз, тревога подступила с новой силой. Эдуард смотрел невидящим взглядом в темноту, чувствовал прикосновение горячего тела жены, и сердце его сжималось от страха.

Мысленно он дал себе клятву, что будет оберегать Люси от опасностей. Главное, чтобы она не узнала о его миссии в Афганистане. Если удастся сохранить это в тайне, ничего страшного не случится. Все будет хорошо до тех пор, пока он будет искусно лгать. Во всяком случае, ясно одно: Рашида Люси никогда больше не увидит.

Обратное плавание в Индию разительно отличалось от путешествия, которое Люси совершила всего два месяца назад. Поглощенная любовью, она днем смеялась и веселилась, а ночью предавалась любовным утехам. Иногда ей казалось, что Эдуард слишком уж сосредоточен, но Люси гнала опасения прочь. Их брак — само совершенство, на безоблачном небосклоне нет ни одной тучки. С каждым днем Люси все больше верила, что Эдуард женился на ней по любви, и в лучах этой уверенности ее красота расцветала все пышнее.

Плавание продолжалось месяц. Потом молодые супруги на несколько дней задержались в Калькутте, где Эдуард вел переговоры с вице-королем, а затем чета отправилась на восток, в Пешавар. Другая женщина помалодушней испугалась бы перспективы возвращения в город, где местное общество подвергало бывшую афганскую пленницу остракизму, но Люси о подобной ерунде и не думала. К тому же она хорошо знала нравы англо-индийского общества. Лорд Эдуард де Бомон, третий барон Ридж-холм ослепит пешаварское общество сиянием своего титула. Леди де Бомон станет первой дамой доморощенного местного света.

И прогноз Люсинды полностью оправдался. Высоких гостей встречал духовой оркестр, очаровательные девочки поднесли им букеты цветов, и сразу же стало ясно, что британское население Пешавара страдает коллективной потерей памяти. Перед лордом Эдуардом, личным представителем министра иностранных дел, все лебезили и заискивали, никто и виду не подал, что прекрасная леди де Бомон имеет хоть какое-то отношение к оборванной замарашке, некогда испортившей раут у миссис Разерспун.

Губернатор устроил в честь гостей официальный прием. Миссис Разерспун, не отличавшаяся силой воображения, безо всякого труда вычеркнула из памяти непрезентабельную мисс Ларкин, у которой не могло быть ничего общего с блестящей леди де Бомон.

Пока мужчины пили коньяк и курили сигары, губернаторша завела с Люси светский разговор:

— Как вам нравится у нас в Пешаваре, миледи? Надеюсь, путешествие не показалось вам слишком утомительным?

— По железной дороге путешествовать — одно удовольствие, хотя, конечно, путь неблизкий.

— О да, миледи! Эти туземцы так нерасторопны. В нашей милой Англии поезда ходят гораздо быстрее, чем здесь.

— Вероятно, это объясняется тем, что Англия гораздо меньше Индии, — бесцеремонно заметила Люси.

Миссис Разерспун захлопала глазами, и Люси решила, что не следует обременять собеседницу лекциями по сравнительной географии.

— Как поживает Розамунда? Надеюсь, она здесь?

Хозяйка просветлела:

— Как мило, что вы помните малютку Розамунду! — проворковала она, явно не находя ничего странного, что леди де Бомон помнит Розамунду, хотя прежде вроде бы в Пешаваре не бывала. — Моя милая девочка уехала в Англию, в этом году у нее первый светский сезон. Моя матушка, вдовствующая леди Торн, вдова сэра Алберта Торна, согласилась взять на себя заботы о нашей Розамунде. Мы очень надеемся, что девочка найдет себе хорошего мужа и ей не придется возвращаться в Индию. Конечно, мы ужасно по ней скучаем, но, к счастью, мистеру Разерспуну остается служить в колониях всего пять лет.

С точки зрения Люсинды пять лет были огромным сроком. Она вспомнила миссис Тримбл, свою попутчицу во время плавания в Англию. Полковница рассталась со своими сыновьями, когда они были еще совсем детьми. Вот и миссис Разерспун, обожающая свою дочку, поступила таким же образом.

Люси задумалась над тем, в какие странные, нечеловеческие условия ставит имперское государство своих верных слуг. Для того, чтобы управлять Индией, Великобритания должна отправлять в длительную ссылку тысячи своих лучших чиновников, не позволяя им при этом пускать корни в колонии. Розамунда родилась в Индии. Каково теперь будет девушке в Англии, чужой для нее стране, под опекой бабушки, которую девочка никогда в жизни не видела? И это называется «родина»?

Несколько мрачный ход мыслей баронессы Риджхолм был прерван возвращением в гостиную джентльменов. Миссис Разерспун тут же упорхнула, чтобы завладеть вниманием лорда Эдуарда. Люси же осталась сидеть, и к ней присоединился сам губернатор.

В отличие от пешаварских дам он не пытался изобразить провал в памяти.

— Благодарю вас за письмо, миледи. Я получил его месяц назад и был очень рад, что вы благополучно вернулись домой. Ваше описание плавания через Суэцкий канал показалось мне очень занятным.

— Одно из главных достоинств канала — скорость, с которой путешествует почта, — откликнулась Люси. — Подумать только — всего за четыре недели письмо доходит из Лондона до Калькутты! Это просто невероятно!

— Да, и при этом очень дешево, — согласился мистер Разерспун. — Но иногда мне приходится сожалеть о том, что почта работает так оперативно. Бывает, я предпочел бы, чтобы официальные депеши из Лондона потерялись по дороге, как это происходило в старые добрые времена.

— Значит, вы не сторонник индийской политики мистера Дизраэли?

Губернатор откашлялся:

— Если откровенно, миледи, я уверен, что политический курс мистера Дизраэли будет иметь для британского владычества в Индии самые пагубные последствия. Нам вовсе ни к чему расширять границы нашей империи. Мы и так контролируем полмира. К чему нам больше?

— Однако в Англии достаточно способных администраторов.

— «Способный» еще не означает «компетентный». У нас в Индии, например, следовало бы заняться совершенствованием администрации и обучением туземных солдат, а не гоняться по горам за мифическими русскими солдатами. — Мистер Разерспун понизил голос: — Я уверен, что русский император давно бы забыл об Афганистане, если бы не наши назойливые уверения, что эта страна находится в нашей зоне влияния. Русские заинтересовались Афганистаном лишь тогда, когда мы потребовали, чтобы они не совали туда нос.

— Неужели вы считаете российского императора таким наивным человеком? Что же, по-вашему, он просто хочет досадить Англии?

Мистер Разерспун недовольно хмыкнул:

— Подумайте сами — зачем царю Александру горная страна, где нет ничего, кроме камней и овечьих пастбищ? Афганский вопрос для царя — удобное средство выпустить пар. Его голодных крестьян нужно чем-то занять. Самое лучшее — забрать их в армию и отправить в Афганистан воевать со зловредными англичанами.

— Лучше бы он велел крестьянам возделывать поля. Это самое эффективное средство покончить с голодом.

— Увы, миледи, правители рассуждают иначе. Я очень рад, что в переговорах будет участвовать лорд Эдуард де Бомон. Это наш последний шанс избежать ужасной ошибки. Необходимо, чтобы кто-то остудил пыл чересчур прытких помощников лорда Литтона.

— Я не знаю, каковы полномочия, полученные моим мужем от министра, — сказала Люси.

— Да, но я знаю лорда Эдуарда много лет. Он не любит вести серьезные разговоры в обществе, но я заметил: всякий раз, когда ваш муж участвует в переговорах, мы с туземцами приходим к разумному соглашению. Проблема вице-короля в том, что он все время оглядывается на политическую ситуацию дома, частенько игнорируя положение в Индии.

«Дома». Вот и мистер Разерспун, проживший в Индии более двадцати лет и осуждающий британское правительство за неосмотрительность и невежество в колониальных вопросах, считает своим домом Англию. Впервые Люси задалась вопросом: способна ли Британия править Индией, если администраторы считают себя здесь чужеземцами?

— Какой у тебя задумчивый вид, дорогая, — сказал Эдуард, который вынырнул из толпы, как только мистера Разерспуна отозвали в сторону.

— Беседа с губернатором дала мне пищу для размышлений.

— По опыту я знаю, чем чревато такое выражение твоего лица. Сейчас, должно быть, последует лекция на тему о том, что образованные женщины должны иметь право голоса.

— Не сегодня, — улыбнулась Люси.

— Уф, слава Богу.

— Не слишком-то радуйся. Сегодня вечером тебя ждет другая лекция. Я расскажу тебе, почему Британии нужно во что бы то ни стало избежать войны в Афганистане.

— Какая кошмарная перспектива! Это еще хуже, чем права женщин. Если я буду смиренно слушать, какая награда меня ожидает?

— Полезные знания.

— Нет, это меня не соблазняет. Может быть, ты предложишь что-нибудь еще?

Люси сделала вид, что сосредоточенно думает.

— А чего бы ты хотел?

Наклонившись, он прошептал ей на ухо:

— Чтобы ты была в постели рядом со мной совсем голая.

— Милорд, я шокирована! — ответила она, раскрывая веер. — Но беседа и в самом деле очень важная, поэтому вы получите то, чего требуете. Итак: лекция о британской политике в Афганистане в обмен на голую жену в кровати.

— Не только голую, но еще и страстную, — поправил Эдуард, и глаза его блеснули.

Люси деланно зевнула, делая вид, что все эти глупости ее совершенно не касаются.

— Ох, милорд, вы настоящий вымогатель.

Эдуард галантно помог ей подняться на ноги:

— Мне это часто говорят на переговорах. Если хочешь, дорогая, мы можем удалиться. Только нужно попрощаться с хозяином и хозяйкой. Ага, вот и они.

— Уже уходите? — спросил мистер Разерспун.

— К сожалению, нам пора, — невозмутимо сказал Эдуард, а Люси слегка покраснела. — Жена хочет поговорить со мной на важную тему.

— Нет, просто я устала, — пролепетала Люси. — Знаете, это утомительное путешествие на поезде…

Миссис Разерспун была полностью удовлетворена таким объяснением. Она сказала, что «драгоценные лорд и леди де Бомон» отныне могут считать резиденцию Разерспунов собственным домом. Эдуард пообещал, что непременно так и будет относиться к резиденции, после чего гости удалились.

Как только молодые супруги вернулись к себе в бунгало (довольно скромное, но другого в Пешаваре не нашлось), Эдуард отпустил всех слуг и потащил Люси в спальню. Он уселся в резное кресло красного дерева и скрестил руки на груди и с деланной серьезностью сказал:

— Вот, я весь внимание. Быстро прослушиваю лекцию, а потом получаю награду. Начинай.

— Но, Эдуард, — запротестовала Люси. — Я требую, чтобы ты отнесся к моим словам со всей серьезностью.

— Еще бы, дорогая! Жду не дождусь, когда ты просветишь меня насчет британской внешней политики. Начинай же!

Люси решила, что не будет обращать внимания на хищный блеск в его глазах.

— Мне кажется, — начала она, усаживаясь и целомудренно сложив руки на коленях, — что мистер Дизраэли глубоко заблуждается, пытаясь раздвинуть границы нашей империи. Если мы распространим свое влияние на Афганистан, нашему премьер-министру и этого покажется мало. Куда устремит он свой взор — на Хиву? Узбекистан?.. Эдуард, перестань смотреть на меня таким взглядом.

— Каким, любимая?

— Таким… Можно подумать, ты сейчас на меня накинешься и сорвешь с меня одежду.

— С какой бы стати я повел себя подобным образом, любимая? Ведь ты обещала, что сделаешь это сама.

— Ничего я не обещала!

— А как же насчет голой и страстной жены?

Люси проигнорировала этот вопрос.

— Лекция еще не окончена, — с достоинством ответила она. — Я должна еще многое тебе сказать.

Эдуард вежливо кивнул:

— Хорошо. Ты остановилась на том, где мистер Дизраэли захочет проложить новую границу Британской империи. Кстати, я говорил тебе, что твои губы притягивают поцелуи как магнит?

— Да, то есть нет. Эдуард, перестань!

— Я внимательно слушаю твои мудрые речи, дорогая. Продолжай же.

Люси страдальчески вздохнула.

— Так вот. Я считаю, что Афганистан должен стать сильной, независимой страной, которой правил бы честный, способный правитель, которому было бы под силу примирить все враждующие племена. Что же касается афганских границ…

— Прекрасная идея, — прервал ее Эдуард. — Любимая, я так благодарен тебе за лекцию. У меня просто глаза открылись. А теперь давай снимай платье.

— Эдуард!

— Что, дорогая?

— Ты не держишь слова. Мы договорились, что ты выслушаешь меня до конца. Я же только-только начала!

— Увы, золото мое, тебе нужно усвоить первое и самое важное правило дипломатических переговоров. Знай же, что противная сторона при первой же возможности постарается отказаться от взятых на себя обязательств. Так что снимай платье.

Люси, конечно, могла бы посопротивляться, но, честно говоря, ей и самой не терпелось предаться любви. Прежде чем она сообщит невероятную, чудесную новость мужу, пусть он сполна оценит ее любовное искусство. Ведь скоро ее роль переменится…

Она бросила на Эдуарда томный взгляд, потом скинула туфли, наклонилась, приподняла платье и медленно стянула тонкие шелковые чулки. Эдуард смотрел как зачарованный.

Чулки полетели в кресло; следом за ними — заколки из волос. Тяжелые темные локоны рассыпались по плечам, что явно произвело на зрителя желаемое впечатление.

— Я не могу снять платье, пока мне не расстегнут пуговицы, — пожаловалась Люси. — Может, позвать горничную?

— Не надо, — быстро сказал Эдуард, поднимаясь.

Он проворно расстегнул маленькие жемчужные пуговки на спине, и платье, а вслед за ним и нижняя рубашка скользнули вниз. Люси перешагнула через одежду и легкомысленно закружилась на месте.

— С каждым днем ты становишься все прекрасней, — констатировал Эдуард. — Ах, Люси, как же я жил раньше без тебя?

— Должно быть, искал утешения у других женщин, — предположила она.

— Нет. Я не жил, а прозябал.

Решив покончить с болтовней, он страстно поцеловал ее и потянул к кровати. Колени молодой женщины коснулись прохладной простыни, и Люси упала навзничь, потянув Эдуарда за собой.

Его руки принялись ласкать ее грудь, затем Эдуард поцеловал ее в ключицу, коснулся языком разбухшего соска и вдруг замер.

— Ты что? — спросила Люси, задыхаясь. — В чем дело?

— Сама знаешь. Я же не слепой! Я вижу, как меняется твое тело.

Эдуард медленно провел рукой по ее животу, потом еще раз оценивающе приподнял отяжелевшие груди.

— Люси, любовь моя, неужели ты… беременна? — сдавленным от волнения голосом спросил он.

Люси восхищенно рассмеялась:

— Да, ты угадал! Я знаю об этом уже две недели. Наш ребенок родится через семь месяцев, в конце марта или начале апреля.

— Значит, мы зачали его еще в Англии. — На его лице появилось счастливое, блаженное выражение. — Как быстро! Я и не мечтал! — Он обхватил ее тонкую талию. — Боюсь, ребенку здесь будет тесно.

Люси скорбно улыбнулась:

— Увы, скоро я начну расти во все стороны, причем самым неэлегантным образом.

— И станешь еще прекрасней.

Он нежно поцеловал ее, положив ладонь на ее плоский живот. В этом жесте, кроме страсти, проявилась странная почтительность.

— Я хочу видеть, как будет набухать твое тело. Поскорей бы уж мой сын начал пинать тебя изнутри руками и ногами.

— Ты слишком долго играл роль пенджабского купца, — промурлыкала Люси. — Начинаешь говорить как настоящий мусульманин. С чего ты взял, что это будет сын, а не дочь?

Эдуард на миг замер, и Люси подумала, что он, должно быть, очень хочет сына и поэтому мысль о рождении дочери ему неприятна. Но почти сразу же Эдуард вновь расслабился, и Люси уже не знала, может быть, все примерещилось.

— У нас в роду существует традиция производить на свет близнецов, — шутливо сказал он. — Если повезет, ты принесешь мне и сына, и дочь.

Люси перепугалась не на шутку и уставилась на мужа в ужасе, но он рассмеялся и чмокнул ее в нос.

— Не бойся, дорогая, такое случалось не так уж часто.

Его руки вновь стали ласкать ее тело, но уже безо всякой почтительности.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

Несмотря на неизменную страстность их ночей, Эдуард редко выражал свои чувства в словах, и у Люсинды закружилась голова от счастья. Она прошептала его имя, и ее губы приоткрылись ему навстречу.

Она ощущала жар его тела, стонала, охваченная блаженным чувством, в котором физическое наслаждение смешивалось с духовным.

— Я тоже тебя люблю, — прошептала она, чувствуя, что вот-вот утратит контроль над собой. — Мне не терпится увидеть ребенка, которого мы с тобой сотворили.

Больше слов не было, только вздохи и сладостные стоны.

Люси уже не могла понять, где кончается ее тело и начинается его. Наконец в полной гармонии они достигли высшей степени наслаждения.

Потом супруги долго лежали, сплетясь телами, и никак не могли прийти в себя. Первым молчание нарушил Эдуард:

— Я был не слишком груб? Может быть, теперь ты ощущаешь все иначе?

— Нет… Все было чудесно.

Люси полусонным жестом коснулась его лица. В последние дни ее все время клонило в сон.

Эдуард хотел что-то сказать, но Люси уже спала. Тогда он нежно накрыл ее простыней. Какая она хрупкая! Роды могут оказаться нелегкими. И все же он знал, что она сильна и вынослива. Иначе она не вернулась бы живой из Кувара.

Не удержавшись, Эдуард еще раз провел ладонью по ее животу.

Его ребенок! Какое счастье! А он и не надеялся, что это произойдет так быстро. Хотя чему удивляться, если они каждую ночь занимались любовью по два, а то и по три раза?

Так что же все-таки делать с Люси? Сегодня прибыл посланец от Абдур-Рахман-хана, извещая, что тайная встреча произойдет в горах, в одном из афридийских селений. На следующей неделе нужно трогаться в путь. Будущее Афганистана зависит от того, что произойдет на этой встрече. Многие, очень многие не пожалеют сил, чтобы помешать Эдуарду и Абдур-Рахману встретиться.

С Божьей помощью враг будет посрамлен.

С Божьей помощью Эдуард еще увидит рождение своего ребенка.

16

В Пешаваре ходили слухи, что на переговорах между посланцами эмира афганского и британскими представителями дела идут не слишком гладко. Приближалась зима, а значит, скоро перевалы через Гиндукуш станут непроходимыми. Времени для разрешения противоречий оставалось совсем мало.

У Люсинды были все основания полагать, что слухи недалеки от истины. Эдуард работал с раннего утра до поздней ночи. Шестнадцать часов он просиживал за столом переговоров, потом возвращался домой и запирался у себя в кабинете. У супругов не было возможности поговорить друг с другом.

Беременность сделала Люсинду сонливой, но, невзирая на свое состояние, молодая женщина не могла не заметить, каким бледным и изможденным выглядит ее муж.

— Дорогой, ты нуждаешься в отдыхе, — сказала она однажды вечером, принеся ему в кабинет чашку чаю. — По-моему, вчера ночью ты вообще не ложился.

— Много работы, — рассеянно ответил Эдуард, поблагодарив. — Не жди меня, ложись. Я засижусь допоздна.

— Эдуард, но твои бумаги никуда не убегут, — улыбнулась она. — То есть я бы, конечно, этого хотела, но утром, вот увидишь, они будут здесь же, на столе. По-моему, ты за всю неделю не спал и двенадцати часов. Пойдем в спальню.

— Не могу. — Он встал, отошел к окну. — Я предупреждал тебя еще в Англии, что буду занят и не смогу уделять тебе много времени. Не мешай мне, пожалуйста. Мне сейчас не до семейных дел.

— Извини, — с обидой в голосе ответила она. — Я не хотела мешать твоей работе. Больше это не повторится.

И она вышла из кабинета.

Эдуард вцепился в спинку кресла, потому что ему неудержимо хотелось броситься за ней вслед.

— Я сделал это ради тебя, дорогая, — прошептал он. — Не хочу, чтобы ты задавала мне вопросы, а времени остается совсем немного.

Это невысказанное извинение не принесло ему облегчения. Когда шаги жены стихли, Эдуард схватил со стола чернильницу и швырнул ее в стену — во все стороны разлетелись синие брызги и осколки фарфора.

Насупившись, смотрел Эдуард на грязное пятно, растекавшееся по белой стене.

Увы, этот акт вандализма ничуть не улучшил его настроения.

Мистер Каррадин, старший советник вице-короля и глава британской делегации на переговорах, был дипломатом опытным и бывалым. Он прекрасно знал, что чем труднее переговоры, тем больше необходимость в сопутствующих светских мероприятиях. В субботу вечером, через неделю после ссоры между Эдуардом и Люси, мистер Каррадин объявил, что жара спала и теперь можно устроить званый ужин с танцами. Приглашения были разосланы в субботу утром, и весь британский Пешавар зашевелился — приезжие дипломаты и местное общество обрадовались возможности немного развеяться.

Однако Люси отнеслась к званому ужину безо всякого энтузиазма. Эдуард совсем заработался, сопровождать жену на банкет он отказался.

— Иди одна, — сказал он, не глядя ей в глаза, что в последние дни вошло у него в привычку. — Тебе нужно отдохнуть от одиночества. Представляю, как тебе надоели обеды в одиночестве и ранний отход ко сну.

Люси хотела огрызнуться, сказать, что она не ребенок и вполне может существовать без посторонней помощи. В конце концов, она провела в афганском плену два года, и за все это время не слышала ни единого доброго слова. Здесь же, в Пешаваре, у нее и заботы по дому, и светские визиты, и книги, и подготовка к будущим родам. Скучать не приходится.

Но она ничего не сказала, не желая выдавать свои чувства. Разговаривать с Эдуардом, который вдруг стал таким чужим и далеким, с каждым днем делалось все трудней. Люси боялась переступить невидимую границу, обозначившуюся между супругами. Оставалось только надеяться, что перемена, произошедшая с Эдуардом, объясняется перегруженностью работой. А вдруг дело не в этом? Вдруг его раздражает ее беременность? Однако в ту ночь, когда Люси сообщила ему радостную весть, Эдуард был в совершеннейшем восторге… Но со следующего дня их отношения заметно охладились. Теперь, когда им удавалось перекинуться парой слов, разговор получался вежливым и отстраненным.

Без мужа предстоящий бал не сулил Люсинде никаких радостей. Но, по крайней мере, не вредно будет встряхнуться, приодеться — все веселее, чем киснуть дома. Вот почему Люси разоделась в пух и прах и отправилась на банкет в сопровождении кучера, горничной и лакея. Эдуард вышел ее проводить, похвалил платье — в общем, держался с безупречной вежливостью. Люси была так обижена, что даже не заметила, с какой мукой во взоре муж провожает ее взглядом.

Мистер Каррадин оказался гостеприимным и радушным хозяином. Пешаварские англичане обычно питались довольно однообразно, отдавая предпочтение истинно британским блюдам — ростбифу, йоркширскому пудингу и так далее. От такой диеты индийские повара приходили в ужас. Мистер Каррадин решил задачу просто и гениально: он предоставил туземным кулинарам свободу действий.

Таким образом, вечер был с самого начала обречен на успех. Гости лакомились яствами, с удовольствием предвкушая танцы. Засушливый сезон кончился, повеяло прохладой, и настроение у всех было замечательное. Местные жители изо всех сил старались сделать пребывание высоких гостей в Пешаваре как можно более приятным. Провинция находилась так далеко на севере, что путешественники добирались сюда не часто, и уж тем более такое блестящее общество. Дипломаты тоже были рады передышке в сложных и утомительных переговорах. Голоса звучали весело, то и дело раздавался вежливый смех.

Джентльменов здесь было гораздо больше, чем дам, поэтому Люси оказалась в центре небольшого кружка, куда входили несколько высокопоставленных дипломатов, русский аристократ с кислой физиономией — специальный посланник царя и молодой тосканский граф, подданный недавно созданного итальянского государства.

Вскоре Люси поняла, что граф и сам не понимает, почему судьба забросила его в захолустный индийский город, где идут переговоры, не имеющие к его стране ни малейшего касательства. Однако граф Гвидо был остроумным и обаятельным собеседником. Люси не без удовольствия выслушивала его цветистые комплименты, произносимые по-английски с обаятельным акцентом. Банкет прошел на удивление весело. Уж во всяком случае, все лучше, чем сидеть дома и дуться на Эдуарда.

Бал понравился Люсинде несколько меньше. Поскольку женщин не хватало, ей приходилось все время танцевать, а обычная предвечерняя усталость уже брала свое. Слава Богу, Люси не страдала приступами тошноты, как многие беременные женщины в Куваре, но сил в последнее время у нее явно поубавилось. В прежние времена Люси, не чувствуя ни малейшей усталости, могла бы танцевать хоть до рассвета, но сегодня она выбилась из сил уже к одиннадцати часам и отошла в угол подышать свежим воздухом. Ей хотелось только одного — отдышаться и дождаться конца бала без риска быть снова приглашенной танцевать.

Но в одиночестве она пробыла не более двух минут. К ней приблизился мсье Арман, которого ей накануне представили.

— Раз вы не танцуете, миледи, я воспользуюсь этой возможностью, чтобы поговорить с самой прекрасной гостьей мистера Каррадина. — Он показал жестом на стул: — Вы позволите?

Люси вздохнула, обмахиваясь веером. Весь ужин она профлиртовала с итальянским графом, благосклонно выслушивая его преувеличенные комплименты. Но мсье Арман ей не нравился, в нем было нечто фальшивое. Однако хорошие манеры, увы, не позволяли послать его куда подальше.

— Разумеется, мсье. Я буду счастлива. Вы тоже участвуете в переговорах?

— Отнюдь, миледи. Я не дипломат. Я — торговец пушниной.

— Пушниной? — переспросила Люси, не вполне понимая, зачем торговцу пушниной понадобилась такая жаркая страна, как Индия. — Так вы прибыли в Пешавар, чтобы отдохнуть?

Арман расхохотался:

— Вовсе нет, миледи. Не слишком-то здесь хорошее место для отдыха. Нет, я приехал сюда за овчинами. В Афганистане водится тончайшее руно, которое туземцы называют каракулем. У нас во Франции оно называется «персидский ягненок».

— Ах да, — кивнула Люси. — Я слышала, что каракуль в Париже сейчас в моде, что из него делают зимние шапки и шубы.

— Истинная правда, миледи. Но только у нас в Париже предпочитают говорить «персидский ягненок». Уважающие себя дамы без него обходиться не могут. Как там у вашего Шекспира — «Что имя? Звук пустой». Мы, купцы, считаем, что имя — звук отнюдь не пустой. Дамы из света ни за что не стали бы носить какой-то там «каракуль». Но «персидский ягненок» — это звучит совсем иначе.

— Значит, вы собираетесь предпринять путешествие в Афганистан? Довольно рискованное предприятие, ведь зима уже близко. Смотрите, как бы не закрылись перевалы.

— О нет, я не собираюсь в Афганистан. Мне говорили, что там очень опасно. Меня предостерег ваш супруг. Там дикие туземцы, свирепые и кровожадные. Нет, я жду в Пешаваре, когда мой афганский партнер доставит караван со шкурами. Весьма выгодное дельце, уверяю вас.

Люси подумала, что мсье Арману, возможно, придется дожидаться своего каравана дольше, чем ему кажется. У афганцев и европейцев разное представление о времени. Мсье Арман, должно быть, считает, что если он договорился с афганским купцом, что груз будет доставлен в сентябре 1877 года, то все просто и ясно. Но для афганского скотовода «сентябрь 1877 года» ровным счетом ничего не значит. Вполне возможно, партнер мсье Армана появится в сентябре следующего года, а может быть, и не в сентябре. Более того, не застав на месте француза, афганец страшно разобидится и, вернувшись домой, будет всем рассказывать, как не умеют держать слово европейские торговцы.

Вновь зазвучали скрипки, которым аккомпанировала на рояле жена викария, — начался последний вальс. Тосканский граф подлетел к Люси, утверждая, будто она обещала подарить ему последний танец.

Люси такого не помнила, но спорить не стала. Лучше уж итальянец с его нескромными речами, чем французский купец.

И Люси не пожалела о своем решении. Граф оказался не только прекрасным танцором, но и веселым собеседником. Когда пришла пора уходить, граф Гвидо стал предлагать себя в провожатые.

— Я не могу допустить, чтобы прекрасная баронесса возвращалась домой одна.

— Почему же одна, господин граф. Со мной слуги, а улицы Пешавара совершенно безопасны.

— Прекрасная женщина всегда в опасности, — томно пропел граф. — Возьмите меня с собой, и я буду развлекать вас историями о своем греховном прошлом. По-моему, это гораздо интереснее, чем возвращаться домой в одиночестве.

Люси рассмеялась и позволила ему сесть в свой экипаж.

— Скажите, синьор граф, у вас, должно быть, в Тоскане есть жена? Или, по крайней мере, невеста? Уверена, что столь красноречивый и приятный господин не мог уйти из сетей тосканских дам.

— Увы, синьора баронесса, та дама, которую я любил, пренебрегла мною. Она вышла замуж за человека, который по возрасту годится ей в дедушки. Зато он так богат, что вполне может удовлетворить страсть моей любимой к драгоценностям и дорогим туалетам.

Слова эти были произнесены легким тоном, но Люси почувствовала в голосе графа затаенную боль.

— Мне грустно слышать это, — сказала Люси, коснувшись его руки. — Но знаете, синьор граф, мне кажется, что дама, которая любила драгоценности больше, чем вас, вряд ли смогла бы сделать вас счастливым. Вы заслуживаете лучшей участи.

Он просиял улыбкой:

— Тут вы абсолютно правы, баронесса. Но, к сожалению, человек глуп, и особенно это проявляется в вопросах любви. Судя по грусти, которую я читаю в вашем взоре, мои слова вам понятны.

— Я вовсе не грустна, — поспешно ответила Люси. Пожалуй, слишком поспешно. Изобразив легкомысленный смех, она сказала: — Уверяю вас, граф, что лорд Эдуард — лучший из мужей.

— А вы, баронесса, конечно же, преданнейшая из жен.

Его глаза лукаво блеснули, и граф поднес ее руку к своим губам. Люси не отдернула пальцы, но от прикосновения его губ ровным счетом ничего не почувствовала. «Как странно, — подумала она. — Если бы меня поцеловал Эдуард, я бы вся вспыхнула, а этот красивый лощеный молодой человек кажется мне каким-то заброшенным, несчастным щенком».

Экипаж остановился возле бунгало. Граф помог Люси спуститься и проводил ее до двери.

— Увы, баронесса, я вижу, что вы не только прекрасны, но и добродетельны. Очень жаль. Я бы с удовольствием закрутил с вами роман.

Люси слегка пожала ему руку:

— Самый лучший роман, синьор, не идет ни в какое сравнение со счастливым браком. По-моему, вы нарочно флиртуете с совершенно неприступными дамами вроде меня, потому что боитесь любви. Рискните, господин граф. Вам нечего терять, кроме страшного груза пустоты, который вы несете в своей душе.

Гвидо поднялся за ней на крыльцо и вновь поднес ее пальцы к своим губам, но на сей раз уже безо всякого кокетства, а с истинным уважением.

— Когда-нибудь я наберусь мужества и последую вашему совету.

В следующую секунду он сбросил серьезность и преувеличенно низко поклонился:

— Если же вы когда-нибудь устанете от вашего сдержанного, холодного английского барона, вспомните, что к вашим услугам лучший в мире эксперт по любовным делам.

Люси рассмеялась, сама удивляясь, что подобная дерзость ничуть ее не обижает. Возможно, все дело в том, что при всем своем нахальстве Гвидо производил впечатление человека несчастливого и не слишком в себе уверенного. Возможно, согласись она стать любовницей графа, тот нашел бы какой-нибудь предлог увильнуть.

— Спасибо за чудесный вечер, господин граф. Мне жаль, что вы потратили время впустую.

— Нет, баронесса. Я продолжаю надеяться.

Улыбка его была так заразительна, что Люси шутливо ответила:

— Что ж, господин граф, надейтесь, если хотите. Когда я решу, что мне нужно завести роман, я непременно вспомню о столь уважаемом эксперте.

Из-за ее спины раздался злой, холодный голос Эдуарда:

— Интересное обещание. Жаль только, тебе не удастся его выполнить.

Эдуард сделал шаг вперед и с ледяной яростью в голосе сказал графу:

— Спасибо, граф, что проводили мою супругу. Мой кучер отвезет вас домой.

И, не дожидаясь ответа, захлопнул дверь перед носом у итальянца.

Люси была шокирована — и грубостью Эдуарда, и тем, что он превратно истолковал ее совершенно безобидную шутку.

— Эдуард, да ведь он просто мальчик, — пробормотала она.

— Этот мальчик на несколько лет старше тебя. К тому же он известен среди дипломатов как неисправимый донжуан. Как ты себя ведешь, Люси? Хочешь наказать меня за то, что я тобой пренебрегаю? Неужели такая малость способна вывести тебя из равновесия? Две недели я занят трудной работой, а ты уже подыскиваешь себе любовника?

Если бы Люси взглянула на мужа повнимательней, если бы она хоть чуть-чуть задумалась, ей стало бы ясно, что подобные обвинения совершенно не в характере Эдуарда. В его голосе звучала боль, свидетельство внутренних мук. Но Люси была не в том настроении, чтобы проявлять чуткость. Ее чувства были в смятении, да и потом Эдуард был частично прав: она действительно флиртовала с графом, чтобы отомстить мужу за холодность. Чувство вины распалило ее еще больше. Какое право имеет Эдуард упрекать ее за невинное кокетство, если сам ведет себя столь непростительным образом?

— Разве я не вправе требовать, чтобы меня кто-то развлекал? — запальчиво воскликнула она. — Ведь у тебя для меня времени нет!

«Скажи, что в будущем все будет по-другому, — мысленно взмолилась она. — Скажи, что ты меня любишь, что счастлив быть моим мужем».

Эдуард насупился и сказал:

— Ты — моя жена, ты носишь моего ребенка. Поэтому я требую, чтобы ты вела себя пристойно.

— Я веду себя пристойно! Ты все передергиваешь! Я ничего такого не сказала!

— «Ничего такого»? Ты пообещала, что станешь его любовницей!

Эдуард схватил ее за руку и потащил в гостиную. Им словно овладел какой-то демон. Эдуард с шумом захлопнул дверь и накинулся на жену с упреками:

— Выходит, я был идиотом, драгоценная женушка? В чем суть дела? Может быть, и ребенок не мой?

Эти слова обрушились на Люси и сразили ее. Она рухнула на диван, чувствуя, что не может стоять. Инстинктивным жестом Люси схватилась за живот, чтобы ребенок не услышал жестоких слов своего отца.

— Боже, Эдуард, что ты говоришь? Как ты осмеливаешься задавать мне такие вопросы? Уж ты-то должен знать, что ребенок твой. Ведь я была девственной, когда вышла за тебя замуж!

— Мало ли способов, которыми опытная женщина может имитировать невинность. Женщины Кувара могли научить тебя чему угодно. Несколько стонов, целомудренный румянец, еще кое-какие хитрости, и муж одурачен.

Эдуард сам не понимал, какой бес в него вселился. На самом деле ему и в голову не приходило усомниться в отцовстве ребенка, но мысль о предстоящем отъезде сводила его с ума. Нужно было отгородиться от жены, спрятаться за каменной стеной. И в то же время его душа тянулась к Люси, сердце разрывалось от печали, и с уст слетали слова, которых он произносить не собирался.

— Какое гнусное обвинение, — всхлипнула Люси.

Беременность сделала ее слезливой, по утрам она иногда рыдала по двадцать минут из-за того, что подгорела булочка. Если она разрыдается сейчас, то вообще не сможет остановиться.

Нужно прекратить эту кошмарную сцену, пока не поздно. Люси вызывающе вздернула подбородок:

— Продолжим эту беседу как-нибудь в другой раз, — холодно процедила она. — Я устала и хочу спать.

Она хотела подняться, но Эдуард швырнул ее обратно на диван.

— Нет уж, погоди! Если ты так изголодалась по мужчине, позволь тебе напомнить, что я — твой законный муж.

— Я не изголодалась по мужчине, — отрезала Люси, а сама подумала: «Я изголодалась по тебе».

Эдуард горько улыбнулся:

— Ты лжешь, милая женушка. Вижу по твоим глазам. Ты хочешь заняться любовью.

Он притянул ее к себе и стиснул с неистовой страстью, но безо всякой нежности.

Люси подумала, что не должна поддаваться — ведь он практически не разговаривал с ней всю последнюю неделю. Да и вообще, разве можно целоваться с человеком, который только что так тебя оскорбил? Она отвернулась, чтобы избежать поцелуя, но Эдуард схватил ее за волосы.

— Перестань! Эдуард, не надо!

Не обращая внимания на ее протесты, он впился в ее уста жадным поцелуем. От прикосновения его губ Люси вся затрепетала, но все еще пыталась сопротивляться. Ничего у него не выйдет! Ни за что!

— Не сжимай губы, — приказал он низким голосом, в котором звучала нотка мольбы. — Не нужно запираться от меня.

— Я не… — начала было Люси, но Эдуард воспользовался тем, что она приоткрыла рот, и его язык скользнул меж ее губ. Люси начала задыхаться, уже не в силах противиться страсти.

Вскоре Эдуарду уже не пришлось удерживать ее насильно. Она откинулась назад, а его руки принялись ласкать ее тело.

Люси презирала саму себя. Тело оказалось сильнее ее. Почему она так тает в руках Эдуарда? Им бы нужно не таять в объятиях друг друга, а обсудить свои проблемы, поговорить по-человечески.

Она вновь забилась в его объятиях, желая положить конец этой унизительной сцене. Бороться приходилось не столько с Эдуардом, сколько с собственной слабостью.

Эдуард перестал ее целовать, взял ее ладонями за щеки.

— Люси, перестань, мы же оба этого хотим.

— Ничего я не хочу, — задыхаясь, прошептала она.

— Но почему?

Он обхватил одной рукой оба ее запястья и беспрепятственно принялся ласкать ее тело.

— Разве тебе не хочется, чтобы я тебя погладил — и здесь, и здесь, и здесь?

В отчаянии Люси закрыла глаза, чувствуя, как огонь страсти бушует в ее жилах. Чтобы не вскрикнуть, она прикусила губу, но, если бы крик все же вырвался, это был бы не стон протеста, а стон наслаждения.

— Твои уста молчат, но тело говорит само за себя. Поцелуй меня, любимая.

Со стоном, в котором смешивались раскаяние и удовольствие, Люси прекратила сопротивляться и страстно ответила на поцелуй. Ласки Эдуарда сразу же стали нежными, от агрессивности не осталось и следа.

Теперь тело молодой женщины, забыв о сдержанности, само отвечало на ласки. Как и обычно, каждое прикосновение Эдуарда было подобно огненной искре. Люси хотела только одного — заниматься любовью как можно дольше, а в конце достичь наивысшей точки экстаза.

Руки Эдуарда так крепко сжимали ее, что она не могла пошевелиться, но Люси была рада чувствовать себя пленницей. Она ощущала каждой клеткой пыл вырвавшегося на волю желания и изгибалась, и обхватывала его ногами, чувствуя, как подступает знакомая чудодейственная волна полного освобождения.

Эдуард прошептал ее имя, зарылся лицом в ее грудь и излил в нее семя. Со слезами на глазах Люси крепко прижала его непокорную голову к своей груди.

Когда они пришли в себя, Эдуард отнес ее в спальню и без слов уложил на кровать. Потом задвинул газовый полог кровати, и вокруг них сомкнулся уютный, воздушный мир.

В этой маленькой вселенной царило молчание. Эдуард вновь возжаждал любви и довел Люси до экстаза. Ей казалось, что тело больше не выдержит такого напряжения, но всякий раз ее чувства поднимались на новую вершину. В страстности Эдуарда было что-то отчаянное, словно он хотел раз и навсегда запечатлеть свой образ в ее памяти. За всю ночь они не обменялись ни единым словом.

А на рассвете обессиленная Люси уснула, раскинувшись на смятой, пропитанной потом простыне.

От сна она пробудилась за полдень и увидела, что Эдуарда рядом нет.

17

— Что ты хочешь этим сказать? Сагиб уехал рано утром? В каком смысле? — допытывалась Люси, когда горничная застегивала ей пуговицы на платье. — Он чемодан с собой взял? Куда он поехал?

Горничная смотрела на нее с жалостью. Ответить ей было нечего.

— Господин сказал своему слуге, что сегодня уезжает в Дели. А мне было велено отдать вам письмо, когда вы проснетесь. Больше я ничего не знаю, мемсагиб. Разве в письме сагиба ничего не написано?

Люси успела выучить письмо Эдуарда наизусть, но все же взяла его в руки и прочла еще раз:

«Моя дорогая, меня вызывают к лорду Литтону, поскольку наши переговоры с послами эмира Шерали зашли в тупик. События в Афганистане выходят из-под контроля, поэтому мы требуем, чтобы эмир согласился на присутствие в его столице британского агента. В противном случае начнется война. Лорд Литтон подозревает — и у него есть на то основания, — что русский император собирает войска у северной границы Афганистана, надеясь таким образом изменить баланс сил в Европе. Боюсь, пройдет несколько недель, прежде чем я смогу к тебе вернуться. Береги себя, помни о ребенке, которого я жду с нетерпением. Но все же в первую очередь будь здорова сама. Я люблю тебя.

Эдуард».

Как источник политической информации письмо, возможно, представляло определенный интерес, однако о своих собственных планах Эдуард почти ничего не сообщал. Люси зажмурила глаза, борясь с приступом истерики. Взяла стул, села к туалетному столику, а горничная принялась расчесывать ей волосы.

— Если муж уезжает в Дели в середине дня, где же он провел утро? — спросила Люси, не надеясь услышать ответ.

— Я знаю, где он проводит утро, — ответила горничная таким тоном, словно это само собой разумелось. — Сначала он должен встретиться с дикарями, которые приехали из-за гор, а потом обедает с его превосходительством и принцем Каррадином.

Туземцы никак не могли поверить, что такой важный человек, как мистер Каррадин, не является принцем.

Люси чуть не задохнулась от облегчения. Значит, Эдуард еще в Пешаваре! Его можно найти. Она посмотрела на часы. Почти час дня. Конечно, горничная могла бы сообщить столь важное известие и раньше, но Люси давно привыкла к тому, что англичане и их туземные слуги мыслят по-разному — вся проблема в том, чтобы правильно поставить вопрос.

— Хорошая прическа, — одобрила она, закалывая волосы черепаховым гребнем. — Дай мне, пожалуйста, голубую шляпку и зонтик.

— Но, мемсагиб, вы же еще не завтракали.

Люси уже натягивала перчатки, — Позавтракаю, когда вернусь. Пускай приготовят коляску.

Не прошло и двадцати минут, а Люси уже входила в гостиную мистера Каррадина. Сразу было видно, что эта комната используется не столько для отдыха и развлечений, сколько для работы.

— Моя дорогая леди Риджхолм, — приветствовал ее дипломат с дружелюбной улыбкой. — У вас такой взволнованный и растерянный вид. Не желаете ли выпить чего-нибудь освежающего?

— Спасибо, но я тороплюсь. Мне известно, что у вас находится мой муж. Я не опоздала? Он еще не уехал?

— Кто, лорд Эдуард? К сожалению, миледи, вас неправильно информировали. Ваш супруг уже отбыл в Дели, он хотел успеть на лахорский поезд. Но я, разумеется, передам ему любое послание от вас. Надеюсь, дома ничего не случилось?

— Нет… У меня все в порядке.

Люси сразу обмякла, охваченная отчаянием. С усилием выдавив вежливую улыбку, она сказала:

— Просто я хотела еще раз увидеться с Эдуардом перед отъездом. Ничего страшного, напишу ему письмо.

— Вот и отлично. Если хотите, я буду пересылать ваши письма с дипломатической почтой еженедельно. Это самый быстрый способ корреспонденции.

— Очень любезно с вашей стороны. Не буду вас задерживать, мистер Каррадин.

Он проводил ее до двери:

— Дорогая леди Риджхолм, вы меня совсем не задерживаете. Джентльмен моего возраста почитает за счастье, когда его навещает такая красивая молодая дама. Мне жаль, что вы разминулись с лордом Эдуардом, но, уверен, он даст о себе знать еще до конца недели. В пятницу должен прибыть курьер из Дели.

— Спасибо, — тусклым голосом поблагодарила Люси, и мистер Каррадин проводил ее к коляске.

— Увижу ли я вас в следующую субботу на вечере у Разерспунов?

— Наверное. До свидания, мистер Каррадин. Кучер, домой.

Прежде чем коляска выехала за ворота, Люси, повинуясь безотчетному инстинкту, оглянулась назад и увидела в окне два мужских силуэта. Вне всякого сомнения, то были мистер Каррадин и Эдуард.

Только теперь Люси со всей отчетливостью поняла, почему на душе у нее так тревожно. Ведь она не надоедливая жена, которая сходит с ума из-за того, что муж отправился в командировку. Нет, все дело в том, что Люси инстинктивно почувствовала по поведению Эдуарда: он не едет ни на какие дипломатические переговоры, дело здесь совсем в другом. Если бы Эдуард отправлялся в Дели к вице-королю, он вполне мог бы взять супругу с собой. Для столь таинственного исчезновения могла быть только одна причина — Эдуард должен проникнуть в Афганистан.

Когда Люси немного пришла в себя, коляска уже проезжала мимо особняка Разерспунов. Молодая женщина наклонилась вперед и спокойно тронула кучера по плечу зонтиком:

— Хочу нанести визит миссис Разерспун. Заворачивай в ворота, высадишь меня и отправляйся домой.

Кучер не нашел в этом желании ничего удивительного. Он помог госпоже выбраться из коляски, убедился, что она идет по аллее к дому и, совершенно удовлетворенный, умчался прочь, уже предвкушая, как славно подремлет в тени своего любимого баньянового дерева.

Как только коляска скрылась за углом, Люси сказала привратнику Разерспунов:

— Ой, совсем забыла! Открой-ка ворота, мне нужно вернуться домой.

Привратник разглядывал гостью с неприкрытым любопытством. Пешаварские слуги в отличие от своих господ не делали вид, будто запамятовали, кто такая баронесса Риджхолм. С точки зрения привратника, эта особа, даже наряженная в элегантное английское платье, все равно производила впечатление полоумной. Что поделаешь — англичане вообще, как известно, все сумасшедшие. Это их проблема. А у привратника своя забота — следить, чтобы на территорию не проникали посторонние. Если эта странная леди хочет идти домой пешком, без слуг, под палящим солнцем, — это ее дело.

Привратник улыбнулся и распахнул ворота.

— Конечно-конечно, мемсагиб. Да благословит вас сам бог Вишну.

Он произнес эти слова совершенно искренне, ибо безумцы нуждаются в покровительстве богов больше, чем нормальные люди.

— Спасибо. И вот еще что… Не говори хозяевам, что я была с визитом.

— А вас, можно сказать, и не было, мемсагиб. Вы только заглянули и сразу ушли.

— Вот именно!

Люси улыбнулась, да так обаятельно, что привратник усомнился — вдруг она не сумасшедшая? Разве сумасшедшие умеют так красиво улыбаться?

— Еще раз спасибо. — Люси сунула ему монету. — Это тебе за помощь.

Привратник убрал монету подальше и, сосредоточенно покусывая веточку, застыл у ворот, провожая англичанку взглядом. Англичанка вела себя прелюбопытным образом: услышав, что из-за угла приближается карета, спряталась за дерево. Очень интересно.

Привратник достал серебряную рупию, посмотрел на нее, пожал плечами. За такие деньги англичанка может вести себя как угодно. Потом он сел на табуретку и прикрыл глаза. В это время дня наплыв гостей не предвиделся. Вполне можно подремать.

Резиденция мистера Каррадина находилась в большом особняке индийской архитектуры, разделенном на основную часть и многочисленные хозяйственные пристройки. Как и предвидела Люси, дверь черного хода в это время дня была нараспашку. Слуги смотрели на посетительницу с явным удивлением, но остановить ее не пытались. Миновав задний двор, Люси проникла в главное здание. «Иногда быть английской леди очень полезно», — подумала она.

Войдя в кухню, Люси обратилась к поварам тем непререкаемо-авторитетным тоном, которым обычно разговаривала со слугами достойная миссис Разерспун:

— Добрый день. Мне нужно поговорить с мистером Каррадином. Вы занимайтесь своими делами, я найду его сама.

Повара взволнованно переглянулись, но задержать англичанку не осмелились, и Люси беспрепятственно направилась к кабинету мистера Каррадина. Изнутри доносились приглушенные голоса. Люси хотела было постучать, но передумала и открыла дверь без предупреждения.

Мужчины, сидевшие около стола, замерли.

— Счастлива снова видеть вас, мистер Каррадин, — ледяным тоном сказала Люси. — Как, и ты здесь, Эдуард? Какой приятный сюрприз! — При этих словах она приторно улыбнулась. — Ты уже вернулся из Дели?

Мужчины переглянулись, и мистер Каррадин густо покраснел, что такому опытному дипломату было совсем не к лицу. Зато Эдуард проявил активность — вскочил, подбежал к жене и взял ее за руку. Люси высвободилась и демонстративно посмотрела в сторону.

Не обращая внимания на ее реакцию, Эдуард снова взял ее за локоть и усадил на стул.

— Люси, у тебя усталый вид. Я попрошу, чтобы тебе принесли попить чего-нибудь холодного.

Люси села, но на мужа по-прежнему смотрела неприязненно.

— Неудивительно, что я устала. Я гоняюсь за тобой по городу весь день.

— Я же объяснил в записке, что меня вызывают в Дели.

— А горничная сказала мне, что ты у мистера Каррадина. Почему ты не вышел, когда я сюда заходила?

Мистер Каррадин из пунцового стал багровым. Потом откашлялся и ретировался к двери.

— Пойду прикажу слугам, чтобы принесли леди Риджхолм сока. Я скоро вернусь, миледи. Вот именно…

Люси смотрела только на Эдуарда:

— Ты отправляешься в Афганистан, — сказала она, как только за дипломатом закрылась дверь.

Эдуард отвел взгляд.

— В Афганистан? С чего ты взяла? — Он отошел к столу, взял перо и сделал вид, что внимательно его рассматривает. — Кстати, где твой экипаж? Мы не слышали, как ты приехала. Ты что, отправила коляску домой?

— Да.

— Но, дорогая, тебе нельзя разгуливать по улице в такую жару. В твоем состоянии это вредно.

— Я сейчас гораздо крепче и сильнее, чем во время бегства из Кувара. Пятнадцатиминутная прогулка по городу мне не повредит.

— Но у тебя может случиться солнечный удар. Дорогая, позволь, я отправлю тебя домой в экипаже Джона Каррадина.

— Ты не ответил на мой вопрос. Ты едешь в Афганистан?

Эдуард отшвырнул перо и воскликнул:

— Ни в какой Афганистан я не еду! Откуда у тебя появилась такая странная мысль?

— Ведь ты ушел из дома, не попрощавшись…

Эдуард медленно обернулся к ней и, насупившись, сказал:

— После вчерашнего я решил, что будет лучше, если я выражу свои сожаления в письменном виде.

— Ты знаешь, что я предпочитаю общаться с тобой при помощи слов, а не бумаги. Всю последнюю неделю я надеялась, что мы сможем откровенно поговорить. А что касается минувшей ночи… Она ничего не меняет.

Эдуард глубоко вздохнул.

— Что ж, в таком случае приношу тебе свои извинения словесно. Мое непозволительное, варварское поведение объяснялось тем, что я все это время знал — мне придется покинуть Пешавар.

— И надолго ты отправляешься… в Дели?

— На несколько недель. Как я написал в письме, лорд Литтон хочет проконсультироваться со мной по поводу истинных намерений афганского эмира. Понимаешь, никто в афганской делегации не знает, что я говорю по-пуштунски. Этот язык из британских дипломатов знаем только я и Джон Каррадин. Мне удалось подслушать немало интересного, и я должен рассказать об этом вице-королю. Например, нам известно, что эмир заключил союз с русскими, но мы никак не могли уразуметь, зачем это ему понадобилось. Теперь же я знаю, что эмир не доверяет русским и не любит их, но у него не было другого выхода. Русские нужны ему для защиты от мятежных афганских племен.

— Разве нельзя сообщить обо всем этом вице-королю в письменном докладе?

— Можно. Но лорд Литтон нуждается в советнике, который помог бы ему разобраться, кому из афганских князьков можно доверять, а кому нет. Я лично знаком со многими ханами, одни из которых просят у нас помощи, а другие угрожают войной. Неудивительно, что я понадобился вице-королю.

Все это звучало вполне правдоподобно. Пожалуй, даже слишком правдоподобно. Люси знала, как ловко умеет Эдуард морочить голову. Молодая женщина встала, подошла к столу и почувствовала, что у нее кружится голова — но вовсе не от усталости.

— Хорошо. Зачем тогда мистер Каррадин обманул меня?

— Он тебя не обманывал. Он сказал, что я уже уехал. А на самом деле я задержался, вот и все.

— Насколько мне известно, ты должен был остаться здесь на обед. Кроме того, я видела вас обоих в окне, когда уезжала. Все это довольно странно, не находишь?

— Дорогая, мы с Джоном уже пообедали и расстались. Но мне пришлось вернуться, потому что я узнал кое-какую важную информацию. Из-за этого отъезд был отложен на несколько часов. Я вошел к Каррадину как раз, когда твоя коляска отъезжала от дома.

Можно ли ему верить? Вряд ли.

— Эдуард, поклянись, что ты не отправляешься в Афганистан.

Он крепко сжал ее руки и тихо сказал:

— Клянусь. Клянусь, что ни в какой Афганистан я не еду. — Потом поднес ее пальцы к губам и стал покрывать поцелуями. — Люси, милая, я так тебя люблю.

Раздалось вежливое покашливание и звон стаканов о медный поднос.

— Свежайший сок гуавы, леди Риджхолм, — объявил мистер Каррадин, сопровождаемый молодым слугой в тюрбане. — Повар разбавил сок минеральной водой, этот напиток вас освежит.

— Спасибо, — поблагодарила Люси, хотя в обычное время сок из гуавы пить бы не стала. Однако сейчас ее почему-то одолевала лютая жажда. Впрочем, неудивительно — ведь со вчерашнего вечера она ничего не ела и не пила.

Эдуард от напитка отказался.

— Прошу прощения, сэр, я должен отвезти жену домой. Могу ли я воспользоваться одним из ваших экипажей?

— Разумеется, мой мальчик. Чандар, распорядись, чтобы приготовили коляску, — сказал Каррадин слуге и вновь обратился к Эдуарду: — Нужно ли нам еще что-то обсудить, прежде чем вы отправитесь в Лахор?

— Нет, сэр. Сегодня же покину Пешавар. Только уложу Люси в постель и сразу в путь. Бедняжка выглядит такой усталой.

— Еще бы. — Каррадин крепко пожал Эдуарду руку. — Вам нечего бояться, мой мальчик. Мы за ней приглядим.

— Уверен, сэр, что у вас и без того хватит дел, — усмехнулся Эдуард.

— Ерунда. Приглядывать за дамами — мое давнее хобби. Желаю удачи, мой мальчик. Буду ждать от вас известий. Я имею в виду, с дипломатической почтой.

Услышав эти слова, Люси вновь насторожилась. За время, проведенное в плену, она научилась отмечать малейшие нюансы человеческого голоса, ибо от подобных пустяков часто зависела ее жизнь. Слова о дипломатической почте были произнесены как-то странно. В тот самый миг Люси окончательно убедилась, что ни в какой Дели Эдуард не едет.

Однако она оставила свои подозрения при себе. Было совершенно ясно, что эти двое правды ей не скажут. Поэтому Люси вежливо улыбнулась мистеру Каррадину и позволила Эдуарду отвезти себя домой. Не стала она спорить и когда Эдуард велел ей лечь в постель.

— Отдыхай, дорогая, — прошептал он, сидя рядом.

Он уже успел снять с нее туфли, юбку и корсет. Хорошо хоть дальше раздевать ее не стал. Дело в том, что Люси собиралась проследить, куда он отсюда отправится.

— Мне пора, дорогая. Когда ты проснешься, меня уже не будет. Но я буду писать тебе из Дели каждый день.

Люси улыбнулась, внутренне вся кипя. За кого он ее принимает? За полную дуру? Да еще смеет говорить «дорогая», хотя врет на каждом шагу.

— Спасибо, Эдуард, — дрожащим голоском сказала она. — Я буду ждать твоих писем.

Можно предположить, что у мистера Каррадина дома хранится целая пачка этих писем, написанных заранее. Интересно, а как они будут обходиться, если Люси будет задавать мужу какие-нибудь вопросы в письменном виде? Должно быть, постскриптум припишет «секретарь» Эдуарда. Люси вся кипела от ярости.

— Пусть госпожа спит, — инструктировал Эдуард горничную. — У нее был тяжелый день.

«Что правда, то правда, но главные тяготы еще впереди», — подумала Люси. Она закрыла глаза и зевнула.

— Что-то меня в сон клонит. Счастливого пути, Эдуард, дорогой.

Муж взглянул на нее с явным подозрением, и Люси замерла. Неужели переиграла? Нельзя забывать, что Эдуард — человек проницательный. Она открыла глаза и сонно улыбнулась:

— Скажи спасибо, что я так устала, иначе я бы тебя так просто не отпустила. Должно быть, ребенок сделал меня покладистой.

Он засмеялся и растрепал ей волосы:

— Так-то лучше, Люси. Ну, береги себя. — Поцеловал ее в лоб и тихонько вышел.

Как только за Эдуардом закрылась дверь, Люси рывком села на кровати и заявила перепуганной горничной:

— Хочу есть. Ты была права, без завтрака нельзя. Принеси мне фруктов. И еще рисовый пудинг.

Поскольку это желание никоим образом не противоречило инструкциям, полученным от господина, горничная немедленно отправилась на кухню. Однако, когда она вернулась с целым подносом свежих манго, фиников и сладкого риса, выяснилось, что госпожа уснула, закрыв лицо шляпкой. Подойдя ближе, горничная увидела, что госпожи, оказывается, в постели нет — под одеялом лежала скомканная простыня, а на подушке красовалась шляпка.

Поскольку горничная не знала, как следует поступать в подобных случаях, она решила, что лучше всего будет пронзительно завизжать, а для пущего эффекта еще и грохнула поднос на пол.

18

Люси идеально рассчитала момент. Эдуард уже ушел из дома, и перепуганные слуги, носившиеся в поисках хозяйки, не могли обратиться к нему за инструкциями. Вместо того, чтобы приступить к поискам, прислуга громко дискутировала, высказывая самые невероятные предположения.

Люси спряталась в стратегически важном месте — за мешками с рисом в кладовке. Ее расчет оправдался — она услышала, как горничная говорит, что сагибу нужно немедленно сообщить о случившемся. Ага, значит, слугам известно, где его искать. И точно — кучер заявил, что сагиб находится «в том другом своем доме, где у него слуга Абдулла».

В другом доме? Сердце Люсинды сжалось от страха, но еще сильнее была злость — все вокруг ее обманывают, все от нее что-то скрывают. Выскочив из кладовки в кухню, она заявила ошарашенному повару, что совершенно не удовлетворена тем, как идет борьба с тараканами, а кучеру приказала, чтобы он немедленно отвез ее в «другой дом сагиба».

Кучер растерялся:

— Мемсагиб, господин не хочет, чтобы вы туда ездили. Я не могу выполнить ваш приказ.

Люси набрала побольше воздуху и зашипела;

— Или ты немедленно отвезешь меня туда, или считай себя уволенным. И ты, и твоя семья еще до захода солнца должны отсюда убраться.

Слуги хором взвыли, а кучер аж покачнулся от такой несправедливости. Но Люси уступать не собиралась:

— Иди и приготовь коляску.

Люсинде стоило огромного труда сдержаться и не попросить у несчастного кучера прощения. Но делать это было нельзя — иначе он и не подумал бы выполнять ее приказ. Остальные слуги с ужасом взирали на свою добрую, ласковую госпожу, которая внезапно превратилась в свирепую фурию.

— Живо! — прикрикнула Люси на кучера. — Если господина в том доме уже не окажется, ты мне ответишь.

Кучер принялся нахлестывать коня, а Люси терзалась угрызениями совести. Как она могла так жестоко и несправедливо обойтись с прислугой! Именно так вели себя худшие из англичан. Ничего, потом она перед ним извинится и даже выплатит щедрую компенсацию. Сейчас же главное — разыскать Эдуарда.

Кучер остановил коляску в мусульманском квартале, сразу за базаром. Люси узнала это место — именно здесь «Рашид» растворился в толпе, когда они вместе добрались до Пешавара после бегства из плена.

— Вот здесь дом сагиба, где живет его слуга Абдулла, — угодливо поклонился кучер.

— Спасибо. Подожди в коляске. Молодец, ты привез меня очень быстро.

Кучер закланялся еще ниже, и Люси, не выдержав, вздохнула.

— Ты можешь не бояться за свое место, — сказала она. — Никто тебя не уволит.

Ворота были заперты, и Люси в нерешительности остановилась. Сзади причитал кучер, рассыпаясь в благодарностях. Люси покраснела — ей было стыдно, что пришлось прибегнуть к запугиванию, но иначе добиться своего нипочем не удалось бы.

По виду дом был самый обычный, с делением на господские покои, женскую часть и комнаты для слуг. Люси дернула за шнурок, и ворота внезапно распахнулись. Прямо перед ней стоял Рашид.

Не было произнесено ни слова. Супруги молча, напряженно смотрели друг на друга. Наконец Люси тряхнула головой, пытаясь справиться с потрясением. Несмотря на то, что она успела неплохо изучить своего мужа, два независимо существовавших друг от друга образа — британский аристократ и мусульманский торговец оружием — до сих пор существовали в ее сознании раздельно. Вот и сейчас она видела перед собой смуглокожего пенджабского купца в тюрбане. Это был не Эдуард, а Рашид, тот самый Рашид, которого она когда-то полюбила, но о котором почти ничего не знала.

«Это не Рашид, а Эдуард, мой муж, — сказала себе Люси. — Это человек, который еще минувшей ночью обнимал меня и довел до изнеможения ласками».

— Я… мне… — пролепетала она. — Мне нужно с тобой поговорить.

Эдуард взглянул на кучера, который делал вид, что очень занят борьбой с назойливыми мухами. Почувствовав на себе взгляд господина, кучер с самым невинным видом посмотрел на него и, казалось, совсем его не узнал.

Тогда Эдуард молча потянул Люси за собой внутрь дома. Захлопнув дверь, он сердито сказал на пушту:

— Что ты здесь делаешь, англичанка? Ты ставишь под угрозу жизни многих людей.

Услышав в его голосе враждебность, Люси стиснула зубы, но непроизвольно ответила на том же языке:

— Я не «англичанка», а Люси, твоя жена. Ты обманул меня, Рашид… то есть, я хочу сказать, Эдуард. Ты ведь поклялся, что не едешь в Афганистан.

— Затем и поклялся, чтобы избежать таких вот осложнений. Моя безопасность зависит от двух вещей, англичанка: во-первых, полнейшая тайна, во-вторых, правдоподобие, с которым я играю свою роль. Когда я превращаюсь в Рашида, я должен забыть о слабостях, присущих лорду Эдуарду де Бомону.

О слабостях? Так любовь к жене, с его точки зрения, слабость? Люси вспыхнула:

— Я никогда и никому не выдавала твоих тайн. Ни одному человеку на свете не сказала я, что ты — Рашид. Да и кому могу я выдать твои секреты? По-моему, кроме меня, и так все знают, куда и зачем ты отправляешься.

— Но ты одна знаешь, что Рашид и лорд Эдуард — одно лицо.

— Не может быть! Твой дядя тоже это знает…

— Лорду Триссу известно лишь, что в Афганистан я попадаю под прикрытием, вот и все.

— А мистер Каррадин? Он-то знает, что ты отправляешься в Афганистан. Какую чушь он мне нес про дипломатическую почту! А сам преспокойно отправляет тебя на опаснейшее дело!

— Мистеру Каррадину известно, что я должен встретиться в Афганистане с очень важными людьми. Ему также известно, что Пешавар кишит шпионами, задача которых — не допустить этой встречи. Однако мистер Каррадин понятия не имеет, каким камуфляжем я намерен воспользоваться. Еще раз повторяю: на всем белом свете только ты одна видела меня в двух моих образах. Даже Абдулла, мальчик, который присматривает за этим домом, знает меня лишь в качестве пенджабского купца. Всякий раз, когда мне нужно сменить внешность, я отсылаю Абдуллу прочь. Это необходимо не только для моей, но и для его безопасности. Чего не знаешь — не сможешь выдать. Но ты, англичанка, к сожалению, знаешь гораздо больше, чем нужно.

— Возьми меня с собой, — взмолилась Люси. — Ты же знаешь, я тебе пригожусь. Вспомни, как мы встретили в горах русских солдат! Мужчина, сопровождаемый беременной женой, вызывает куда меньше подозрения.

— Люси, это совершенно невозможно, — уже мягче сказал он. — Я и так слишком задержался. Скоро в Гиндукуше начнется зима. Путешествие будет трудным и опасным.

— Не более опасным, чем бегство из Кувара.

— Тогда ты не вынашивала моего ребенка, — с металлом в голосе отрезал Эдуард. — Ты была жилистой и крепкой после двух лет тяжелого труда. Теперь же ты размягчела и изнежилась. Тебе не удастся меня уговорить. Учти, что своими действиями ты подвергаешь опасности мою жизнь. Мне пора в путь. Абдулла уже ждет в назначенном месте.

Люси отвернулась, не решаясь задать следующий вопрос, но все-таки спросила:

— А куда ты направляешься? Сколько времени продлится твое отсутствие? Вдруг ты не успеешь вернуться до того, как снег сделает перевалы непроходимыми?

Эдуард заколебался, и Люси думала, что он уже не ответит.

— Я еду в Курум, — наконец сказал он. — Это небольшое селение кочевников, расположенное в двух днях пути к северо-востоку от Хайберского перевала. Помнишь, где мы встретились с русскими? Так Курум всего в пятнадцати милях оттуда.

— Значит, можно надеяться, что ты успеешь вернуться в Пешавар до начала зимы?

— Надеяться всегда можно.

— Эдуард…

Она хотела дотронуться до него, поцеловать, но этот человек уже не был тем Эдуардом, которого она знала и любила. Тогда Люси попыталась представить, что перед ней Рашид, но и это у нее не получилось. На глазах выступили слезы.

— Эдуард, — жалобно сказала она. — Я сильнее, чем ты думаешь. Возьми меня с собой.

И мысленно прибавила: «Я боюсь, что никогда тебя больше не увижу».

— Нельзя. И не проси меня больше. Иди домой. Ты жена лорда Эдуарда де Бомона, ты вынашиваешь его ребенка. Обязанность жены — повиноваться мужу. И я требую повиновения. Отправляйся домой и больше никаких вопросов. О том, что ты здесь услышала, никогда и ни при каких обстоятельствах никому не рассказывай.

Внезапно Люси поняла, почему ей никак не удается сложить из Эдуарда и Рашида одного человека: дело в том, что муж намеренно не дает двум своим образам совместиться. Облачаясь в одежду Рашида, он не играет роль, а как бы вступает в другую жизнь. Способность начисто отказываться от образа мыслей и поведения британского аристократа — в его опасной профессии гарантия выживания. Люси почувствовала раскаяние, ибо ее появление заставило «пенджабского купца» вернуться в прежнюю жизнь, а это представляло для него смертельную опасность. Единственное, чем Люси могла помочь мужу, — удалиться, и как можно быстрей.

По ее щекам градом катились слезы. Дрожащей рукой Люси отодвинула засов и, не оборачиваясь, сказала:

— До свидания, Эдуард. Пусть твое путешествие будет безопасным. Возвращайся как можно скорей. Я буду ждать тебя с нетерпением.

Он ничего не ответил, и Люси вышла на улицу и остановилась, чтобы достать из ридикюля платок. Дверь за ней захлопнулась, негромко проскрежетал засов. Ослепшая от яркого солнца и слез, Люси не сразу увидела графа Гвидо, стоявшего рядом с ее кучером.

— Синьора баронесса! — возопил итальянец. — Я увидел вашу коляску и стал думать, куда же вы подевались? Боже, что могло так расстроить красивую синьору?

Люси спрятала мокрый платок обратно в сумочку и вымученно улыбнулась:

— Добрый день, господин граф. Как вы поживаете?

— Плохо. Меня беспокоят ваши слезы.

— Понимаете, моя служанка родила мертвого младенца, — на ходу импровизировала Люси. — В этой стране ужасающая детская смертность.

«Господи, неужели граф видел Рашида? А что, если он слышал, как я с ним прощаюсь?» Люси постаралась припомнить как можно точнее, какие именно слова она произнесла. Кажется, она назвала мужа по имени… Это просто катастрофа! Правда, граф, кажется, не слишком сообразителен…

— Вы необычайно добры, синьора. Так тревожиться из-за какой-то служанки!

Граф галантно помог Люси сесть в коляску.

— Я знаю эту служанку уже несколько лет. Она была еще в доме моего отца. Вас подвезти, граф? Или вы пришли на базар за покупками?

— Да, я хотел купить моей младшей сестре что-нибудь из местных побрякушек, но ничего интересного не нашел. В Пешаваре красивых вещей, увы, не продают.

Граф сел рядом, и Люси велела кучеру ехать домой.

— Я только недавно узнал, баронесса, что вы давно живете в Индии. Ваш муж, по-моему, тоже хорошо знает эти места?

— Да, его семейство владеет кое-какими предприятиями в Бомбее. Эдуард приехал в Индию в юности помогать своему деду.

— Значит, он свободно говорит на местных языках? Это очень полезное качество для британского дипломата.

— В Индии столько наречий, — уклончиво ответила Люси. — Мы, англичане, в отличие от прочих европейцев с трудом постигаем иностранные языки. Эдуарда лингвистом никак не назовешь.

— Искренне ему сочувствую. Мне иностранные языки тоже давались с большим трудом. Учителям пришлось немало со мной повозиться.

— Но вы прекрасно говорите по-английски, граф.

— Спасибо. Однако мне хотелось бы поговорить с лордом де Бомоном. Это связано с переговорами. Не возражаете, если я к нему наведаюсь прямо сейчас?

— К сожалению, мой муж уехал в Дели. Но вы можете обратиться к мистеру Каррадину. Он ответит на ваши вопросы или поручит вас попечению кого-нибудь из членов британской делегации.

— Разумеется. Впрочем, это сущие пустяки. — Граф достал из кармана золотые часы. — Уже четыре. Какое счастливое совпадение! Англичане в это время пьют чай. Если ваш муж в отъезде, может быть, заедете ко мне в гости? Мы попили бы чай на веранде, и я угостил бы вас чудесными английскими бисквитами. Их теперь привозят в консервах, чтобы уберечь от влажности и сохранить эту, как это называется… хрустящесть?

Люси сама не знала, почему ей взбрело в голову принять приглашение. То ли бисквиты ее соблазнили, то ли не хотелось возвращаться в опустевший дом. Так или иначе, она согласилась и всю дорогу до дома графа болтала со своим спутником о всякой ерунде, хотя мысли ее витали очень далеко.

Кажется, к счастью, граф не слышал ее разговора с Эдуардом. А это значит, что не придется предупреждать мистера Каррадина. Тот наверняка нашел бы средство предостеречь молодого итальянца от излишней разговорчивости. Однако граф Гвидо — человек легкомысленный и большой болтун. На такого полагаться нельзя. Как говорил Эдуард, Пешавар буквально кишит шпионами разных рангов и мастей. Граф вполне мог бы проболтаться в присутствии одного из них о таинственных переодеваниях лорда Эдуарда.

Можно себе представить, как обрадовались бы русские, получив столь ценную информацию! Люси подумала, что наверняка на светских раутах и приемах крутится немало шпионов. Взять хотя бы мсье Армана. Можно биться об заклад, что французский торговец пушниной торгует не только каракулем, но и ценными сведениями. Слава Богу, свидетелем того, как Люси расставалась с Эдуардом, стал не мсье Арман, а всего лишь Гвидо.

Однако события этого удивительного дня продолжали развиваться в непредсказуемом направлении. Едва граф и Люси поднялись на террасу, где им должны были подать чай, как явились еще двое посетителей — мсье Арман собственной персоной и еще один господин, которого Люси видела впервые.

— Неожиданные гости, — шепнул итальянец, скорчив гримасу. — Я в отчаянии, баронесса. Так хотелось побыть с вами наедине. Боюсь, нашему роману так и не суждено начаться.

— Вот и отлично, — засмеялась Люси. — Давайте просто останемся друзьями. По-моему, я вам это уже предлагала.

— Синьора, я не могу принимать подобные предложения всерьез. Вы слишком красивы. Прошу вас, располагайтесь.

Люси была так голодна, что с нетерпением ждала, пока принесут знаменитые хрустящие бисквиты. В данный момент мсье Арман беспокоил ее лишь с одной точки зрения — не съест ли он слишком много бисквитов?

Приближался вечер, повеяло свежим ветерком. Люси удобно устроилась в плетеном кресле, обложенном подушками. Мсье Арман поспешил представить своего спутника — некоего мсье Бруно, тоже торговца каракулем. Мсье Бруно прибыл в Пешавар совсем недавно.

Незнакомец извинился по-французски, что совсем не знает английского языка. Его лицо странным образом показалось ей знакомым, однако Люси так и не вспомнила, где видела этого человека раньше. Пожав плечами, она мысленно посетовала на свою мнительность. Причина тому — беременность и беспокойство за Эдуарда.

В конце концов, что такого уж подозрительного в мсье Армане? Разве что едва ощутимый дискомфорт, который Люси чувствовала в его присутствии. Когда-то в Куваре подобный инстинкт не раз спасал ей жизнь. Но ведь то было в Куваре, а здесь цивилизованный Пешавар. И уж во всяком случае нет оснований в чем-то подозревать торгового партнера мсье Армана.

Люси пила отличный чай, с удовольствием поедала сандвичи и вовсю хрустела необычайно вкусными бисквитами, успевая болтать по-английски и по-французски. Французская речь давалась ей с некоторым трудом, и Люси была этому рада, потому что приходилось напрягаться, и это отвлекало от тревожных мыслей об Эдуарде. В такой опасной стране, как Афганистан, жизнь самого бывалого и предусмотрительного путешественника подвергается ежеминутной опасности.

Слуга принес еще чаю и красного вина для графа, который объявил, что «итальянская душа чаю не приемлет».

— Может быть, мсье Арман, вы тоже выпьете вина? Мсье Бруно? — добавил он.

— Нет, спасибо. Мы с моим партнером не будем вам докучать. Зайдем как-нибудь в другой раз. Дело у нас не срочное, может и подождать.

— Не хочу нарушать ваши планы, господа, — сказала Люси, допив чай. — Мне уже пора домой. Граф соблазнил меня своими новыми бисквитами, которые и в самом деле хороши.

Граф вскочил на ноги:

— Баронесса, я непременно должен проводить вас домой.

— Это вовсе ни к чему, господин граф. У вас ведь гости. А мне до дома ехать всего несколько минут.

Галантный обмен любезностями продолжался минут десять и закончился компромиссом: граф удовлетворился тем, что самолично проводил Люси до коляски и усадил ее на сиденье. Сопровождали графа и мсье Арман, и мсье Бруно. Этого им показалось мало, и они долго стояли у ворот, на самом солнцепеке, и махали вслед. Правда, мсье Бруно с некоторой тоской оглянулся на тенистую веранду, но мужественно домахал до конца.

Люси несколько раз обернулась, тоже помахала рукой. Внезапно у нее чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Во рту у нее пересохло, и Люси никак не могла сглотнуть, — а все дело в том, что она наконец узнала пресловутого «мсье Бруно»! Взгляд, который он бросил через плечо на веранду, открыл ей глаза: точно так же глянул через плечо на своих казаков тот русский капитан. Оказывается, «мсье Бруно» не француз и не торговец, а тот самый русский офицер, который со своими людьми заблудился среди гор Афганистана. Что делать? Может быть, надо вернуться и предупредить графа? Или лучше сделать вид, что ничего особенного не произошло?

Следом за этим открытием Люсинде пришла в голову ужасная мысль: достаточно графу проговориться, что леди де Бомон вся в слезах прощалась с каким-то мусульманским купцом, и жизнь Эдуарда окажется в смертельной опасности. Самое же кошмарное в том, что Люси сама, из-за собственной строптивости, погубит своего мужа!

Казалось, что коляска еле тащится по улице. Наконец, вернувшись домой, Люси бросилась к себе в комнату и вызвала горничную. Отшвырнув в угол шляпку и зонтик, наскоро ополоснув лицо, Люси лихорадочно пыталась найти выход. Было совершенно ясно, что без посторонней помощи ей не обойтись. Как лучше поступить — самой наведаться к мистеру Каррадину или же послать ему записку? Может быть, она вообще зря так уж растревожилась? Еще неизвестно, видел ли что-нибудь граф, а если видел — станет ли рассказывать об этом своим гостям. Подумаешь, какое событие — леди де Бомон с кем-то там прощалась.

Однако успокаивать себя было глупо. Люси прекрасно понимала, что итальянцу доверять ни в коем случае нельзя. Неизвестно еще, почему он оказался на базаре в тот самый час и в том самом месте. Человек он обаятельный, с чувством юмора, однако вполне может оказаться шпионом. В шпионском ремесле обаяние — отличный козырь.

Вспоминая последние события, Люси отчетливо видела, что граф вел себя немного неестественно. Он наверняка видел Рашида, однако ничуть не удивился, услышав историю о мифической горничной. Будь граф случайным прохожим, он наверняка задал бы кучу вопросов — что за горничная, да почему она живет в этой части города, и кто этот купец? Кроме того, не следует забывать, что граф успел о чем-то потолковать с кучером. Странно, очень странно. Наверняка итальянец спросил, почему экипаж леди де Бомон оказался в туземной части города. Кучер мог ответить, что мемсагиб приехала повидаться с мужем.

Несмотря на жару, Люсинду бил ледяной озноб. Если граф шпион, можно не сомневаться, что визит мсье Армана и русского капитана — не случайное совпадение. Они соучастники, и в этом случае граф, конечно же, сообщил им, что лорд де Бомон покинул город, переодетый пенджабским купцом. Необходимо предостеречь мистера Каррадина, чтобы он приказал арестовать всю троицу, пока информация не просочилась дальше. И очень важно, чтобы никто не видел, как Люси входит в дом мистера Каррадина.

Вошла горничная и низко поклонилась. Люси окинула ее оценивающим взглядом. Рост примерно такой же, как у госпожи. Вряд ли кто-нибудь обратит внимание на двух индийских женщин, идущих по пешаварской улице.

— Принеси мне комплект твоей одежды, — приказала она. — Я потом куплю тебе новую. И пришли сюда кучера. Немедленно.

Горничная умчалась прочь и минут через пять принесла стопку свежестиранной одежды. Еще раз поклонилась и испуганно уставилась на непривычно строгую хозяйку.

— Да что с тобой такое? — рассердилась Люси. — Ты на меня смотришь так, как будто я тебе сейчас голову откушу.

Собрав всю свою храбрость, горничная прошептала:

— У кучера много детей.

— Я очень рада. Надеюсь, будет еще больше, — вздохнула Люси, поняв, что ее утренняя угроза повергла весь дом в ужас. — Послушай, Дира, никто кучера с работы не выгоняет. И вообще всем вам бояться нечего. Помоги мне скорей переодеться. Повторяю еще раз, я никого ни за что не собираюсь наказывать.

Убедившись, что гроза прошла стороной, горничная и не подумала удивиться странному желанию мемсагиб.

— Надо же, госпожа, вы выглядите как одна из наших! — воскликнула Дира, когда переодевание было закончено.

Произнеся эти слова, горничная в ужасе закрыла ладонью рот — английские господа очень обижаются, когда им говорят, что они похожи на туземцев.

Раздался робкий стук в дверь, и появился кучер. Пришлось потратить несколько ценных минут, чтобы его окончательно успокоить, а потом еще несколько минут, чтобы кучер сказал всю правду. В конце концов подтвердились ее худшие опасения: кучер честно сказал тому молодому человеку, что лорд сагиб уезжает из города и госпожа приехала навестить его в «другом доме».

— Я не хотел сделать ничего дурного, госпожа.

— Ты не сделал ничего дурного, — успокоила его Люси.

Сердце у нее отчаянно колотилось. Однако она не забыла достать из кошелька серебряную рупию и сунуть кучеру.

— Ты хорошо мне послужил, я тебе благодарна.

Довольный кучер попятился из комнаты, благословляя щедрую хозяйку, но Люси его уже не слышала. Теперь окончательно ясно, что одной записки будет недостаточно. Нужно лично встретиться с мистером Каррадином и все ему объяснить. Можно не сомневаться, что британские власти незамедлительно арестуют русского офицера, переодевшегося французским купцом. Господи, мало Эдуарда поджидает опасностей в афганских горах, а тут еще русские устроят на него охоту!

Горничная уже совершенно успокоилась и потому громогласно воспротивилась тому, чтобы Люси вышла из дому в туземном платье, да еще пешком.

— Ничего, еще совсем светло, — сказала ей хозяйка. — Мы с тобой будем в полнейшей безопасности.

— Но почему не взять карету, госпожа? Вам не подобает ходить пешком.

Люси не стала ей объяснять, что две индийские женщины, идущие по улице, вряд ли привлекут чье-то внимание. А вот если они станут разъезжать по городу в экипаже леди де Бомон — это наверняка вызовет подозрение у многих, в том числе у друзей «мсье Бруно».

— Я желаю идти пешком, — коротко заявила Люси высокомерным тоном, отлично понимая, что теперь ей придется потратить несколько месяцев, чтобы слуги перестали ее бояться.

Ворча под нос, горничная побрела за хозяйкой. Они вышли на глинобитную дорогу, петлявшую по европейскому кварталу. До дома мистера Каррадина идти пешком было совсем недалеко — не более пятнадцати минут. Коляска проделывала это расстояние почти за такое же время, ибо мостовая была вся в рытвинах и ухабах.

Люси сразу же убедилась, что приняла верное решение: никто не обращал внимания на двух женщин в сари, спешивших куда-то по своим делам. В этот предвечерний час улицы были полны народа, ибо свежий ветерок сулил прохладу после жаркого и душного дня. Яркие, кричащие краски, шум голосов, крики торговцев — одним словом, обычная жизнь индийского города.

Видя, что план удался, Люси повеселела. Может быть, она зря так переполошилась. Даже если русский офицер узнал, что Эдуард отправился в Афганистан, переодетый пенджабским купцом, что он может сделать? Телеграфа в горах нет, пограничной стражи тоже. Эдуард минует перевал и затеряется среди гор и долин. Русским ни за что его не догнать. Ведь именно «мсье Бруно», а не кто иной заблудился по дороге из Кандагара в Кувар.

Люси зашагала еще быстрей, ей не терпелось поскорей увидеть мистера Каррадина. Жизнь преподала ей отличный урок. Все, с сегодняшнего дня она будет добродетельной, послушной английской женой. Эдуард будет ею доволен. Пусть только мистер Каррадин арестует всех шпионов, и Люси больше из дома ни ногой.

Однако ее приключения еще не закончились. Когда Люси и Дира проходили мимо дома графа Гвидо, из ворот как раз вышли мсье Арман и русский офицер. Они двигались в том же направлении, что и женщины.

В первый миг Люси страшно перепугалась, но потом взяла себя в руки. Показала горничной жестом, чтобы та помалкивала, натянула платок на лицо и пристроилась сзади к шпионам. Разве можно было упускать такую возможность?

Однако Арман и Бруно ничего особенно интересного не обсуждали.

— Скорей бы уж ужин, — произнес Арман по-французски. — За обедом я ничего не ем — от жары аппетит пропадает.

— Поганая страна, — согласился Бруно. — Но говорят, на юге еще жарче. С другой стороны, зима в Афганистане еще хуже. Такая холодина! Пробирает до костей.

— Честно говоря, дружище, я предпочел бы не знакомиться с афганской природой. Это ваше дело, а не мое.

До ворот дома мистера Каррадина оставалось совсем недалеко, а соучастники ничего криминального так и не произнесли. Как бы узнать — рассказал им граф об Эдуарде или нет? Наверное, лучше предоставить расследование мистеру Каррадину.

Люси решила было, что благоразумнее будет по-отстать, но в этот миг случилось непредвиденное. Маленький воришка, видимо, еще не успевший освоить свое ремесло, залез в карман к мсье Арману.

— Как бы не так, приятель! — воскликнул по-французски Бруно и схватил мальчишку за рукав.

Воришка дернулся в сторону и чуть не сбил Люси с ног.

— Пустите его, — сказал Арман. — Он у меня ничего не взял.

Мальчишка перепуганно пустился наутек.

Все погубила горничная. Она принялась громогласно возмущаться наглым поведением воришки, сетуя по-английски, что с ее госпожой обошлись так непочтительно. Отчаянным жестом Люси велела горничной замолчать, но та не унялась — не могла взять в толк, какую опасность могут представлять два приличных европейских джентльмена. Вот жемчужная булавка, упавшая в пыль, — это действительно серьезно.

К сожалению, мсье Арман, очевидно, не придерживался распространенной среди европейцев точки зрения, что все туземцы на одно лицо. Он вскрикнул и цепко схватил Люси за руку. Оттащил молодую женщину к стене и зажал ладонью ей рот. Горничная взвизгнула от негодования, и Арман велел своему спутнику о ней позаботиться.

Бруно решил задачу просто: врезал горничной кулаком, и та бухнулась наземь без сознания. Затем бравый капитан перекинул бездыханное тело через плечо, и теперь можно было подумать, что заботливый господин несет домой свою упавшую в обморок служанку.

Мсье Арман смотрел на Люси с насмешкой:

— Какой сюрприз, драгоценнейшая леди де Бомон. Я и мой коллега счастливы быть к вашим услугам.

— Мне не нужны никакие услуги, мсье Арман.

— Тут вы ошибаетесь. Предлагаю вам выбор. Я уберу руку с вашего рта, и вы пойдете с нами по доброй воле. Или же вы попытаетесь кричать, и тогда с вами поступят так же, как с вашей служанкой. Так я убираю руку, мадам?

Люси кивнула и попыталась улыбнуться:

— Мсье Арман, я буду очень признательна, если вы проводите нас домой. Было бы очень неловко, если бы в британском обществе узнали, что я имею обыкновение разгуливать по городу в туземном наряде. Надеюсь, вы, как джентльмен, забудете об этом маленьком инциденте.

— Безусловно, леди де Бомон, я рад быть вам полезным. Но войдите и в мое положение. Если в «британском обществе» узнают, что мсье Арман никакой не торговец пушниной, а разведчик, я окажусь в еще более неловком положении.

— Я вас не понимаю…

— В самом деле, миледи? Думаю, отлично понимаете. Ну-ка, марш вперед. Я живу в тихом, спокойном месте, нам там никто не помешает. Предлагаю обсудить любопытную ситуацию, в которой мы с вами оказались.

— Я не пойду к вам, мсье. Это неприлично.

— Умоляю вас, мадам, — рассмеялся француз. — Не прикидывайтесь глупее, чем вы есть. Мне любопытно узнать, почему вы следили за мной и моим коллегой? Что вы надеялись выяснить?

— Я не следила за вами. Я шла к мистеру Каррадину.

— И для этого вы переоделись в туземное платье?

Люси горько усмехнулась:

— Мне казалось, что это очень удачная идея. Отличный способ остаться незамеченной.

— Извините, миледи, но ваша история не кажется мне правдоподобной.

— Зачем вам все это нужно, мсье? Все равно вам придется нас рано или поздно отпустить.

— Честно говоря, дорогая леди де Бомон, я совершенно не представляю, с какой стати мне вздумалось бы вас отпускать. Одно из преимуществ Индии состоит в том, что здесь очень легко избавляться от трупа. Полиция в этой стране, к счастью, работает не так эффективно, как в Англии. Трагическая кончина прекрасной леди де Бомон опечалит весь Пешавар.

Люси поняла, что терять ей нечего. До дома мистера Каррадина рукой подать. Француз был настолько уверен в своей неуязвимости, что ослабил хватку, и при желании вполне можно было вырваться. Жаль только, путь к дому мистера Каррадина загораживал проклятый Бруно. Ничего не поделаешь — придется подождать, пока не подвернется какой-нибудь удобный переулок. Они отошли совсем недалеко, и Люси увидела как раз то, что нужно, — узкий закоулок. Вырвавшись, она бросилась бежать, отчаянно крича: «На помощь!»

Арман был захвачен врасплох, и побег наверняка увенчался бы успехом, если бы не пренеприятный сюрприз: переулок оказался тупиком, и Люси с разбегу налетела на высокие запертые ворота. Она хотела позвонить, но Арман был тут как тут.

Он злобно схватил Люсинду за плечи и с холодной яростью прошипел:

— Не нужно было этого делать. Большая ошибка.

В следующую секунду его кулак обрушился на ее подбородок, в глазах стало темно, и Люси потеряла сознание.

19

Когда Люси пришла в себя, выяснилось, что она лежит на мягком диване в какой-то комнате — очевидно, в кабинете мсье Армана. Ужасно болела челюсть и кружилась голова. И все же Люси чувствовала себя вполне сносно.

Очнувшись, она первым делом глубоко вздохнула, но в следующую секунду, оглядевшись по сторонам, упала духом: в комнате она была не одна. Арман и Бруно сидели неподалеку и очень спокойно на прекрасном французском обсуждали, как и где ее нужно убить.

Бруно отдавал предпочтение ножу — быстро и эффективно. Арман же не соглашался, высказываясь в пользу «смерти от несчастного случая». С его точки зрения, совсем неплохо выглядел «несчастный случай» в виде смерти под колесами телеги или, допустим, падения с моста в реку.

Люсинду не устраивал ни один из этих вариантов, не соглашался с ними и Бруно — но по иной причине.

— К чему все эти хитрости? — нетерпеливо заявил он. — Я перережу ей глотку или вспорю живот, или как там расправляются индийцы со своими покойниками, а потом швырнем их с девкой в канаву, да и дело с концом. Если власти найдут тела раньше, чем это сделают собаки и шакалы, все решат, что произошло ограбление. Слуги подтвердят, что леди де Бомон сама выразила желание прогуляться по улице в туземном костюме. Ну а если нам повезет и собаки доберутся до них первыми… — Бруно пожал плечами и невозмутимо продолжил: — Тогда и объяснений никаких не понадобится. Опознание не состоится.

— Возможно, мой друг, вы и правы. Хотя, должен сказать, что индийские грабители ножом обычно не пользуются. Они отдают предпочтение веревке — накидывают на шею и душат. Должно быть, вы слышали о местных бандитах, которых называли «фагами».

— Ну, так давайте ее задушим, — проявил покладистость Бруно. — И хватит разговоров. Давайте приступим к делу. На рассвете я отправляюсь в Афганистан. Мне нужно догнать лорда Эдуарда. Вряд ли мне удастся выйти на его след, а расспрашивать местных слишком опасно. Вместо ответа можно получить пулю. Граф нам очень помог. Мы знаем, когда именно лорд Эдуард отправился в путь и как он выглядит. Значит, встреча произойдет совсем скоро. Но где, вот в чем вопрос. Известно лишь, что Абдур-Рахман должен встретиться с британским представителем где-то неподалеку от Тор-Хама.

— Именно поэтому куварский хан посылает вам в помощь своих людей, — заметил Арман. — Хан клянется, что скоро получит информацию о месте встречи, и тогда его люди проводят вас туда. Но я одного не пойму — Абдур-Рахман проживает на российской территории. Как могло получиться, что он пробрался в Афганистан и об этом не узнали ни ваши лазутчики, ни шпионы эмира Шерали?

— Жаль, что мы не можем прикончить Абдур-Рахмана, — ответил на это Бруно.

— Да уж, это вызвало бы международные осложнения. Начались бы протесты против нашей экс пансии в Средней Азии. Государь не желает, чтобы возникли осложнения, которые могут помешать распространению империи до ее естественных границ.

— Может быть, женщина знает о месте встречи? — без особой надежды предположил Бруно. — Граф говорил, что муж в ней души не чает. Мог проболтаться.

— Если англичане выбрали для такой важной миссии лорда Эдуарда, можете быть уверены, что он лишнего болтать не станет, — возразил Арман.

— Ну, спросить-то все равно можно.

— Да, спросим, а потом прикончим.

— Действительно. Попытка — не пытка.

Разговор явно подходил к концу, и Люси решила, что самое время прийти в себя. Она громко застонала и заворочалась на диване, словно только что очнулась от обморока. Стоны давались ей без особого притворства, потому что голова раскалывалась от боли — казалось, множество маленьких гномиков забивали ей стальные гвозди в зубы и челюсть.

Мужчины посмотрели на даму с явным неудовольствием.

— Воды, — прошептала она. — Пожалуйста, дайте мне пить.

— Воды нет, — ответил Арман. — Можете выпить вот это.

«Этим» оказалось бренди, и, судя по выражению лица Бруно, достойный капитан считал, что довольно глупо тратить благородный напиток на женщину, которой так или иначе жить осталось недолго. Люси осторожно отхлебнула, ополоснула рот и проглотила огненный напиток — но не слишком много, чтобы не утратить ясность мысли.

— Где Дира? — спросила Люси, возвращая стакан.

— Кто?

— Моя горничная.

— Она на кухне, — как-то уж слишком безмятежно сообщил Арман. — Не беспокойтесь, мадам, с вашей горничной все в порядке.

Значит, Дира уже мертва или скоро будет мертва. Сердце Люсинды сжалось от отчаяния и чувства вины, но она знала, что сейчас не время раскисать. Главное — выжить. Во-первых, в ее теле созревает младенец, а во-вторых, нужно во что бы то ни стало предупредить Эдуарда об опасности.

— Зачем вы меня сюда принесли? — предательски дрогнувшим голосом спросила Люси.

Мсье Арман ответил деловито:

— Бросьте, мадам, вы прекрасно все понимаете. Вы можете выдать меня и моего коллегу, а также нашего союзника графа.

Бруно впервые обратился к пленнице по-французски. Возможно, он действительно не знал английского.

— Граф сказал нам, что ваш муж покинул город. Куда он отправился?

Люси отпила еще бренди.

— Я могла бы сказать вам, что он отправился в Дели на консультацию к вице-королю.

— Надеюсь, мадам, вы понимаете, что нас не проведешь, — ощерился Бруно. — Мы знаем, что лорд Эдуард отправился в Афганистан на встречу с Абдур-Рахманом. Если встреча удастся, ваше правительство отдаст эмира на съедение волкам и выступит в поддержку Абдур-Рахмана. Он единственный, кто способен объединить враждующие племена. В британском правительстве есть группа людей, которые хотят, чтобы Афганистан стал сильным независимым государством. Руководит этой группой ваш супруг. Его взгляды нас, русских, совершенно не устраивают, и мы позаботимся о том, чтобы у лорда Эдуарда ничего не вышло. Афганистан — естественная часть нашей великой родины, и мы ни за что не дадим ему стать независимым. — Глаза Бруно вспыхнули огнем. — Вам, англичанам, еще до конца нынешнего столетия придется признать историческую реальность: Индия — ваша, а Афганистан — наш. Наш государь со временем сделает Афганистан великой и процветающей провинцией.

Люси решила, что не станет участвовать в политической дискуссии.

— Если вам все это известно, мсье, почему вы меня спрашиваете о муже?

Поколебавшись, Бруно ответил:

— Мы хотим знать точно, куда он отправился.

Люси глубоко вздохнула. Вот она, ее единственная надежда на спасение. Риск, конечно, велик, но выбора нет.

— Итак, мсье, вы хотели бы знать, где назначена встреча. Таким образом, вашим шпионам так и не удалось выяснить, где мой муж встречается с Абдур-Рахман-ханом.

— А вы это знаете? — взметнулся мсье Арман. — Муж сказал вам?

— Если я и знаю это, мсье, с моей стороны было бы глупостью делиться с вами этой информацией. Тем самым я подписала бы себе смертный приговор.

— Ерунда. Мы гарантируем вам свободу и безопасность.

— Мсье, не считайте меня дурой. С какой стати вы станете оставлять меня в живых после того, как я сообщу вам нужные сведения?

— По-моему, она ничего не знает, — отрезал Бруно. — Просто выигрывает время. Ей не удастся меня провести.

Люси с вызовом взглянула на него:

— Я знаю гораздо больше, чем вы думаете, капитан. И о вас, и об афганских делах.

Услышав, как Люси называет Бруно «капитаном», мсье Арман изумился, да и сам Бруно был явно удивлен:

— Кто-нибудь из шпионов вашего мужа сообщил вам о моем воинском звании, — буркнул он.

— Вовсе нет, — улыбнулась Люси. — Мы ведь с вами уже встречались, только я не скажу вам, где именно. Вы командовали отрядом казаков, отправленных из Кандагара в Кувар. Мне известно, что по дороге вы заблудились, не нашли Хайберский перевал и в конце концов оказались в Джелалабаде.

— О черт! — выругался Бруно, с явной тревогой взглянув на Армана. Судя по всему, оба решили, что убивать англичанку не следует — во всяком случае, до тех пор, пока не удастся вытянуть из нее всю информацию, которой она располагает. Просияв улыбкой, мсье Арман сказал:

— Дорогая мадам, ваши сведения поистине бесценны. Должно быть, вы хотите сделать нам какое-нибудь предложение?

— Да, и очень простое. Я сама провожу капитана к тому месту, где мой муж встречается с Абдур-Рахманом, а за это вы позволите мне и Эдуарду беспрепятственно исчезнуть.

Бруно и Арман переглянулись вновь, поняв друг друга без слов.

— Что ж, это разумно, — заметил Арман, поглаживая усы. — Я не возражаю.

«Еще бы ты возражал, — подумала Люси. — Особенно если учесть, что держать слово ты явно не намерен».

— Тогда нужно поскорей отправляться в путь, — поспешно сказал Бруно и добавил, очевидно, сообразив, что покладистость его соратника выглядит подозрительно: — Сомневаюсь, мадам, что вы сможете выдержать это путешествие.

— Мне приходилось совершать куда более трудные путешествия, капитан. Не бойтесь, я вам обузой не буду.

И все же офицер был явно неудовлетворен. Хотя что он, собственно, терял? Если Люси лжет и место встречи ей неизвестно, по крайней мере можно будет благополучно вывезти ее в горы и там без шума прикончить.

— Кто еще знает о моей деятельности в Афганистане? — вкрадчиво спросил Бруно.

— Капитан, — укоризненно сказала Люси, — по-моему, вы уже поняли, что я не дура. Если я скажу «никто», вы ведь мне не поверите, верно? А если я, к примеру, скажу, что мистер Каррадин все знает, тем самым я подпишу ему смертный приговор. Я не прошу, чтобы вы мне доверяли, и уж тем более я сама не доверяю вам, но отныне мы более или менее на равных. Я вам нужна. А это значит, что у меня остается надежда. Не рассчитывайте, что я поделюсь с вами информацией, которая нарушит этот баланс.

— Раз уж мы так откровенны, — ответил капитан, — скажите мне по крайней мере, в каком примерно регионе назначена встреча. Не можем же мы отправляться неизвестно куда. Времени мало.

— Встреча назначена примерно в тридцати милях к северо-востоку от Хайберского перевала. И больше я вам ничего не скажу. Берите с собой припасы в расчете на это расстояние.

По выражению лиц мужчин Люси поняла, что их информация более или менее совпадает с ее словами. Чтобы унять дрожь в руках, молодая женщина допила бренди. В какую же опасную игру она ввязалась! Придется вывести Бруно и его людей к такому месту, откуда она сможет сама добраться до Эдуарда. Речь идет не только о ее жизни, но также о будущем Афганистана и Индии. Можно не сомневаться, что Бруно получил приказ устранить Абдур-Рахмана прежде, чем принц сумеет объединить мятежные племена. Да и Эдуарда русские живым не выпустят.

— Мы отправляемся в путь завтра на рассвете, — объявил капитан. — Вы отправитесь со мной, и я всю ночь глаз с вас не спущу. Арман, вы распорядитесь насчет кареты?

— Разумеется.

Мсье Арман поднялся и поцеловал Люси руку, словно вся эта сцена происходила на каком-нибудь светском рауте.

— Увы, мадам, я вынужден откланяться.

Люси подумала, что всего несколько минут назад этот человек рассуждал вслух, как лучше избавиться от ее трупа.

— До свидания, мсье.

— Да, мадам, до новых встреч. — Арман ослепительно улыбнулся. — Желаю вам и капитану благополучно найти лорда де Бомона. Счастливого путешествия.

Не хватало только шампанского и шоколада, чтобы еще больше подчеркнуть всю абсурдность происходящего.

— Спасибо, — чопорно ответила Люси.

Вряд ли стоило напоминать мсье Арману, что у нее и капитана совершенно разные цели. Пленница должна уметь находить правильный тон при общении со своими тюремщиками — это все равно что идти по тонкой проволоке над пропастью. Если переиграть и показаться глупее, чем ты есть на самом деле, Бруно решит, что игра не стоит свеч, и попросту перережет своей пленнице горло. С другой стороны, если показаться слишком умной, капитан может поступить точно таким же образом из предосторожности.

Арман сказал на прощание несколько слов капитану, но, к сожалению, на языке, которого Люси не знала. Должно быть, они говорили по-русски, и это еще более укрепило Люси в уверенности, что Арман никакой не француз. То, что эта парочка объяснялась между собой по-французски, еще ничего не значило — известно, что русские аристократы учат французский с колыбели и часто говорят на нем лучше, чем на своем родном языке.

Почти сразу же прибыл экипаж Армана — довольно потрепанного вида коляска, которая не должна была привлечь к себе внимания на улицах Пешавара. В отличие от своего товарища Бруно не пытался играть в галантность. Он крепко связал Люси руки и заткнул ей рот кляпом. Сверху надвинул чадру, чтобы кляп не бросался в глаза.

Затем капитан достал из кармана кинжал и показал его пленнице — деловито, без всякой угрозы.

— Я принял необходимую предосторожность, мадам, чтобы уберечь вас от глупых поступков. Не вздумайте выскакивать из экипажа, когда мы будем проезжать мимо дома мистера Каррадина. Всю дорогу я буду держать клинок у вашего сердца. Если что — вам конец.

Люси передернулась и испугалась, что ее сейчас вырвет. Весь день она почти ничего не ела, но при данных обстоятельствах рассчитывать на трапезу не приходилось.

Бруно сдержал слово — всю дорогу он держал кинжал наготове. Когда коляска подпрыгивала на ухабах, Люси чувствовала, как острие покалывает ей кожу. Поездка не доставила молодой женщине никакого удовольствия, и она несказанно обрадовалась, когда экипаж остановился у неприметного, но опрятного домика, расположенного в стороне от британских кварталов.

Бруно отвел ее в маленькую комнату без окон, где при прежних хозяевах, должно быть, находилась зенана, женская часть дома.

— Припасы, которые вы возьмете с собой, вам принесут, — сказал капитан, вынимая кляп и распутывая веревку. — У дверей я поставлю часового. Это мой человек, он всецело мне предан. Из города выедете в той одежде, которая на вас сейчас.

— Я целый день ничего не ела и очень хочу пить.

Люси произнесла эти слова не только потому, что ее мучили голод и жажда, а еще и потому, чтобы проверить реакцию своего тюремщика. К ее удивлению, он без колебаний ответил:

— Вы получите хлеб и сыр. Из питья — козье молоко или вода.

— Вода, пожалуйста.

Бруно оценивающе посмотрел на нее и холодно улыбнулся:

— Удивляетесь моей покладистости, мадам? Все очень просто. Вы для меня — средство, с помощью которого я достигну цели. Мне нужно, чтобы вы были полны сил. Не хватало еще, чтобы пришлось тащить вас на себе.

Во всяком случае, подумала Люси, он не садист, и то слава Богу. Правда, такого с пути не собьешь. Он руководствуется не страстями, а исключительно практическими соображениями. Необходимо найти слабые места в его характере, без этого убежать не удастся. Увы, люди практичные, как правило, слабостями не обладают.

Хорошо хоть не придется ложиться спать на голодный желудок. Слишком много голодных ночей провела Люси в Куваре и потому отлично понимала, какое благо — полный желудок.

Через несколько минут вошел какой-то европеец и, не произнося ни слова, поставил перед ней тарелку с сыром и индийскими лепешками. Люси поужинала с аппетитом. Для пленницы, жизнь которой еще два часа назад висела на волоске, она чувствовала себя не так уж скверно.

Первый день пути был не столько тяжел, сколько скучен и полон мелких неудобств. Бруно снабдил пленницу достаточным количеством съестных припасов, дал ей осла, одеяла, выдал крепкие сапоги на кожаной подошве и теплую куртку. Пока отряд двигался по долине, теплая одежда лежала в тюке, притороченном к седлу. В низине всадникам досаждали не ледяные ветры, а жара и мухи.

Люди Бруно, разумеется, были не в мундирах, однако, по мнению Люсинды, любой мало-мальски наблюдательный человек без труда опознал бы в полудюжине молчаливых путников людей военных. Некоторых из них она даже узнала — они сопровождали капитана, когда заблудившийся отряд повстречал в горах ее и Эдуарда.

О чем русские говорили между собой, Люси не понимала, но несколько раз заметила, как Бруно выругал своих солдат за то, что они по привычке отдали ему честь. Надо сказать, что солдаты играли свою роль довольно бездарно. Очевидно, их отобрали не за ум и хитрость, а за бойцовские качества. «Неужели никто не видит, что это казаки, переодетые в штатское?» — удивленно спрашивала она себя.

Временами ее разбирал смех, когда она наблюдала за этими бездарными актерами. Афридии, охраняющие горные перевалы, без труда распознают в них солдат. Как Бруно не боится, что горцы истребят весь его отряд, едва он ступит на афганскую территорию?

Сам Бруно изображал купца, везущего в горы товар, чтобы выменять его на каракуль. Четыре вьючных мула были нагружены охотничьими ружьями, чаем и банками с английским печеньем. Как это ни странно, воинственные афганцы очень полюбили английское печенье, особенно шоколадное, и частенько, сидя в засаде на тех же англичан, с аппетитом похрустывали крекерами. Иронически улыбнувшись, Люси заметила среди банок и то восхитительное печенье, которым угощал ее граф. Теперь ясно, где он разжился своими знаменитыми бисквитами.

К счастью, первую ночевку отряд сделал еще на британской территории, поэтому нападения африди-ев можно было не опасаться. Люси предложила приготовить ужин — во-первых, ей хотелось завоевать доверие русских, а во-вторых, не мешало запастись дополнительной провизией. Ее уловка удалась: солдаты с удовольствием возложили на нее все заботы по приготовлению пищи.

Военный рацион по сравнению с тем, как Люси питалась во время бегства из Кувара, был поистине роскошным. Она без труда приготовила вкусный ужин. А заодно набила карманы припасами. Казаки не обращали на нее внимания, уплетая за обе щеки приготовленное блюдо. Под платьем у Люсинды был специальный мешочек, который она доверху набила краденым изюмом. Заодно она разжились козьим сыром, шариками вареного риса и прочими продуктами, которые впоследствии, улучив момент, перепрятала в свой седельный вьюк. Ей нужно было запастись едой на два дня, не больше. Молодую женщину несколько удивила беспечность капитана, не приставившего к ней специального охранника.

Бруно не производил впечатления человека беспечного или глупого, однако на третий день путешествия Люси пришла к выводу, что у этого офицера начисто отсутствует воображение. С каждым часом встреча с афридиями становилась все более вероятной, но капитан не проявлял ни малейших признаков нервозности. Как это ни парадоксально, его хладнокровие оказалось оправданным — когда в сумерках на русский лагерь наконец напали горцы, ничего страшного не произошло.

Люси затрепетала от ужаса, а Бруно не моргнув глазом продолжал разыгрывать роль купца. Один из солдат немного говорил на пушту.

— Мы торговцы, — объявил он афридиям. — Скупаем каракуль.

Афганцам, судя по всему, ни внешний вид «торговцев», ни довольно странное для коммерции время года подозрительными не показались. Должно быть, предводитель горцев считал, что все европейцы полоумные, и поэтому ничуть не удивился непонятной прихоти вести торговлю в зимнее время.

— Со всех, кто проходит через этот перевал, мы берем налог, — сказал он. — Так что платите подать.

Слова «налог» и «подать» в лексиконе афридиев появились недавно, и разбойникам ужасно нравилось, что теперь их ремесло называется не «грабежом», а «взиманием платы за проход».

— Мы заплатим, — ответил солдат.

Торг продолжался недолго, и афридии удалились, прихватив с собой шесть ружей и четыре банки печенья. После этого Бруно без лишних слов махнул рукой, давая понять, что можно двигаться дальше. Казалось, ему и в голову не приходит мысль, что афридии могут передумать, вернуться и перестрелять всех его людей. Поразительно, но больше горцы отряду ни разу на пути не попались. «Должно быть, все объелись печеньем», — мрачно думала Люси.

Вечером, готовя ужин, она внимательно приглядывалась к Бруно. Он был офицером, человеком военным до мозга костей — со всеми достоинствами и недостатками этого сословия. Непонятно, почему такой человек вызвался участвовать в диверсионной деятельности, к которой явно не имел склонности. Со своими людьми Бруно поддерживал спокойные, деловые, но лишенные какой-либо приязненности отношения. Единственная уступка, которую он сделал ввиду необычности ситуации, — запретил своим подчиненным отдавать честь. В остальном же он вел себя так, как предписано воинским уставом.

Очевидно, к своему нынешнему заданию Бруно относился как к воинской операции, подумала Люси. Перед ним поставлена задача: убить лорда Эдуарда и Абдур-Рахман-хана. Люси для капитана — нечто вроде проводника, который должен провести отряд через неизвестную территорию, а затем всякая надобность в ней отпадет. А если отпадет надобность, то к чему оставлять ее в живых?

Относительная свобода передвижения, предоставленная пленнице, не слишком ее обнадеживала. Можно было не сомневаться, что Бруно без малейших колебаний прикончит ее, как только доберется до Эдуарда и Абдур-Рахмана. Пока же, с его точки зрения, Люси не представляет никакой опасности. Она далеко от мистера Каррадина и британских властей, представить себе, что английская леди сбежит к афганцам, капитан не может. И уж тем более не способна она в одиночку бродить по горам. Вот чем объясняется спокойствие капитана. А значит, сбежать из лагеря, когда отряд будет недалеко от Курума, будет не так уж сложно.

Однако Люсинде пришлось переменить свое отношение к капитану. Произошло это на четвертый день — Бруно внезапно стал требовать, чтобы она точно указала, куда они движутся.

— В северо-восточном направлении, — уклончиво ответила Люси, не желая вдаваться в подробности. Честно говоря, она и сама была не вполне уверена, что правильно запомнила путь к селению.

— Мне нужно название деревни, — мрачно заявил Бруно. — И еще я должен знать, сколько дней пути нам осталось.

— Меньше пяти — если не придется сражаться с афридиями.

— Назовите селение, мадам. Уже пора.

— Да с какой стати? — возмутилась Люси. — Мы заключили сделку. Я отведу вас туда, а вы предоставите безопасность мне и моему мужу.

— И все же вы назовете мне место встречи, — тихо сказал капитан. — Иначе я прикажу вас высечь. Сделка, мадам, заключается между равноправными сторонами. У вас же выбора нет.

— Ничего вы от меня не узнаете, — дрожащим голосом ответила Люси.

Бруно приказал двум казакам, чтобы они крепко взяли пленницу за руки, а сам сорвал с нее накидку. Потом взмахнул кнутом и аккуратным, точно рассчитанным движением полоснул Люси по спине. Удар получился таким сильным, что молодая женщина рухнула наземь.

Бруно смотрел на нее безо всяких эмоций — как человек, выполняющий неприятную, но нужную работу.

— Не упорствуйте, мадам. Это занятие удовольствия мне не доставляет. Скажите, где назначена встреча.

Если рассказать ему, что встреча назначена в Ку-руме — что будет? Он ее убьет? Нет, сначала он должен будет проверить, верна ли полученная информация. Кроме того, Бруно должен понимать, что одно название деревни в этих безлюдных горах мало что значит. Ведь не надеется же он, что кто-нибудь из афганцев отведет его в нужное место? Значит, можно уступить?

Кнут просвистел еще раз, его удар пришелся прямо по позвоночнику, и низ живота отозвался острой внезапной болью.

Испугавшись за младенца, Люси воскликнула:

— Ладно, я скажу!

Поскольку она задыхалась от боли, Бруно протянул ей флягу с коньяком. Люси жадно прильнула к ней, ненавидя себя за слабость. Как легко довести пленника до состояния, когда он готов благодарить своих мучителей за малейшее проявление гуманности!

— Абдур-Рахман должен встретиться с моим мужем в селении Ким-Кох.

Она назвала деревню, находившуюся в пятнадцати милях к северо-западу от Курума. Пятнадцать миль — не такое уж большое расстояние, и она вполне сможет преодолеть его сама.

— Ким-Кох? Я знаю эту деревню, — задумчиво произнес Бруно. — Что ж, может быть. А теперь, мадам, сообщите нам, какое расстояние отделяет нас от этого пункта.

— Три дня быстрого пути.

До Курума оставалось примерно два дня, если двигаться в восточном направлении, но Люси не хотела, чтобы капитан знал, как близки они к пункту назначения. Иначе он мог бы усилить меры предосторожности и приставить к ней охранника.

— Три дня, — медленно повторил Бруно. — Что ж, получается неплохо.

— Но вы не можете просто взять и въехать в деревню, капитан? — испугалась Люси. — Селение охраняют афридии. Вас всех, нас всех перебьют еще на дальних подступах. Уверена, что за нами и сейчас уже наблюдают.

— Это моя забота, — отмахнулся Бруно. — Скажите унтер-офицеру, чтобы обработал рубцы от кнута.

— Спасибо, — с иронией ответила Люси, но Бруно не оценил юмора.

— Пожалуйста, мадам.

По приказу капитана двое казаков уехали куда-то в западном направлении. Люси предположила, что они должны связаться с воинами куварского хана. Если так, значит, Бруно решил обложить деревню со всех сторон. Однако вряд ли он может надеяться на успех фронтальной атаки. При штурме афридии без труда перестреляют всех его людей.

Медлить с побегом больше было нельзя. Бруно засечет ее до смерти, если узнает, что она его обманула. К тому же теперь до Курума оставалось меньше двух дней пути. Самое же главное — избежать встречи с куварским ханом, который, видимо, присоединится к русским.

Теперь у Бруно осталось всего четверо солдат, но и этого количества было достаточно, чтобы на ночь выставлять дозорного. Люси давно уже решила, что совершать побег ночью смысла не имеет. Самое удобное время — сразу после ужина.

Когда солдаты заканчивали ужин, они садились покурить и попить чаю, разбавленного дешевым ромом. Бруно следил, чтобы спиртного использовали не слишком много — не для опьянения, а для разрядки после тяжелого дневного перехода.

Именно в это время Люси обычно разогревала в котелке воду и уходила в сторону, чтобы как следует умыться и привести себя в порядок. Каждый день она чуть-чуть увеличивала период своего отсутствия, и солдаты перестали обращать внимание на ее отлучки. Прошлой ночью она отсутствовала целых двадцать минут, а когда вернулась, никто и не взглянул в ее сторону.

И все же нельзя надеяться, что ей удастся убежать далеко. Бруно — опытный командир, у него наверняка развито чувство опасности. Если Люси не вернется через, скажем, двадцать пять минут, капитан встревожится. Предположим, еще минут пять ему понадобится, чтобы прочесать местность вокруг лагеря. Потом начнется погоня всерьез. Таким образом, в запасе у нее будет не больше получаса.

Тридцать минут. Это совсем немного. Единственная надежда на спасение — темнота и горные тропы, по которым преследователи не смогут двигаться верхом.

В этот вечер Люси накормила солдат рисом с луковым соусом. Жаль, у нее не было снотворного — это сильно облегчило бы задачу. Пришлось удовольствоваться тем, что порции сегодня были больше, чем обычно. От холода и свежего горного воздуха аппетит у казаков был просто зверский, и, работая ложками, они ничего вокруг не видели и не слышали.

— Как спина? — спросил Бруно, когда Люси забирала у него пустую тарелку.

— Ваш унтер-офицер дал мне мазь, — бесстрастно ответила она. — Он обработал рубцы спиртом и говорит, что нагноения не будет.

— Это очень хорошо, — удовлетворенно кивнул Бруно. Должно быть, он предпочитал убивать людей, находящихся в полном здравии. — Ужин прекрасно приготовлен, мадам. Арман был прав, когда говорил, что вы не похожи на других англичанок.

Не хватало еще, чтобы именно сегодня капитаном овладела непривычная разговорчивость.

— Меня научили готовить на костре, вот и все. Но я рада, капитан, что ужин вам понравился.

Люси собрала грязные тарелки и начала мыть их в подогретой воде.

С посудой она справилась быстрее, чем обычно, и пришлось немного выждать. Нельзя, чтобы у Бруно появилось подозрение — все должно быть, как обычно. Вернув солдатам вымытые тарелки, она наведалась к вьючным животным.

Каждый вечер она специально навещала своего осла, и солдаты к этому привыкли. Потихоньку Люси достала из вьюка припасенную провизию, рассовала ее по карманам. Осел громко фыркнул, и солдаты оглянулись, но, увидев, что англичанка, как обычно, угощает чем-то своего ишака, тут же отвернулись.

С бьющимся сердцем Люси еще раз вернулась к костру за водой. Ей казалось, что сердце у нее стучит так громко, что солдаты просто не могут этого не слышать. Неужели они не понимают, что сейчас произойдет?

Однако, к счастью, никто даже не смотрел в ее сторону. Солдаты, рассеянно поблагодарив, разобрали чистые ложки, один из них протянул ей котелок с горячей водой. Очень хорошо, что у Люси не было с ними общего языка — она поблагодарила их по-французски. Иначе казаки могли бы почувствовать что-то необычное в ее интонации.

Больше всего она опасалась капитана. Пусть у Бруно нет воображения, но он обладал прекрасными инстинктами опытного вояки. Поэтому Люси старалась не попадаться ему на глаза, все время держась в тени. Всего тридцать минут… И еще неизвестно, будут ли они у нее.

План побега Люси продумала во всех деталях. Сначала она вернется назад, ибо дорога, по которой накануне двигался отряд, ей более или менее известна. Это безопаснее, чем бежать в темноте наугад. Вечером Люси заметила узкую тропу, которая вела в северо-восточном направлении. Тропа была каменистая, лошади по ней не пройдут. Если бы отыскать то место, то оттуда добраться до Курума будет не так уж сложно. Главное — не заблудиться в темноте. Люси лихорадочно молилась, ибо, кроме молитвы, надеяться ей было не на что.

Котелок с водой она оставила возле большого камня и оглянулась на лагерь. В небе сияла луна, что было совершенно некстати. «Господи, пожалуйста, пошли тучу, — молилась Люси. — Хотя бы самую маленькую!»

И Господь, видимо, услышал — луну ненадолго затянули легкие облака. Люси глубоко вздохнула и нырнула в темноту.

20

Люси бежала до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание. Потом долго шла и остановилась только тогда, когда закололо в боку. Она какое-то время стояла, привалившись спиной к большому валуну. Постепенно дыхание восстановилось.

Она преодолела не более пяти миль, а устала так сильно, что буквально валилась с ног. Не хотелось думать о том, что может означать боль в низу живота, начавшаяся после ударов кнутом и перешедшая в поясницу.

Сердце стучало уже не так оглушительно, и Люси прислушалась, нет ли погони. Где-то вдали послышался мужской голос, но никаких других звуков она не услышала. У Бруно всего четыре человека, а значит, он не сможет организовать настоящую погоню. Расчет оказался верным.

Долго оставаться на месте было нельзя, и Люси снова двинулась в путь, закрыв лицо платком, чтобы холодный воздух не обжигал легкие. Продвижение было замедленным, потому что она выбирала места, где редкий кустарник и густая тень давали укрытие. Нельзя было оставлять следы на песке, чтобы Бруно не обнаружил, в каком направлении она идет.

Неизвестно, сколько времени будет гнаться за ней капитан. Должно быть, если она продержится пару часов, он будет вынужден отказаться от поиска. В этом смысле практический склад ума капитана ей на пользу. Он не из тех людей, кто станет ставить под угрозу успех задания из-за мести. Для него убийство хана Абдур-Рахмана и лорда Эдуарда де Бомона гораздо важнее, чем сведение счетов с женщиной, которая все равно обречена на смерть от голода и холода среди гор.

Судьба благоприятствовала беглянке. Примерно через час небо очистилось от туч, и заветная тропа, ведущая к Куруму, предстала перед взором Люси, Молодая женщина откинула с лица чадру и вытерла холодный пот. Слава Богу, теперь все будет хорошо. Если Господь ее не оставит, часов через десять непрерывной ходьбы она достигнет селения.

Но чувство облегчения не придало ей сил. Боль в пояснице становилась все ощутимей, вновь переместившись в низ живота. Люси стиснула зубы, снова закрыла лицо платком — ветер дул все сильнее. Однако, несмотря на холоду ей было жарко и по лицу стекали струйки пота. Сначала Люси вытирала его, потом перестала обращать внимание. Она с трудом переставляла ноги, мозг отключился, и остался только процесс движения — шаг за шагом, шаг за шагом. Для того, чтобы выжить, нужно было идти, и Люси шла. Иногда до ее слуха доносились звуки ночной жизни — вой шакалов, уханье совы, но Люси не обращала на них внимания. Ее занимало только одно — нет ли звуков погони. Мир состоял из тропы под ногами и солдат Бруно, находившихся где-то за спиной.

В конце концов Люси остановилась просто потому, что ноги отказывались идти дальше. Она покачнулась, кое-как удержалась, чтобы не упасть. Побрела дальше, уже не разбирая пути. Если на песке останутся следы — тем хуже. Однако, пройдя всего несколько шагов, она споткнулась и упала. Рассудок подсказал ей, что лучше отползти в сторону. Так она и сделала — припала головой к гладкому камню и потеряла сознание.

Даже во сне она не могла избавиться от страха и боли, а проснулась от мучительного сознания того, что кто-то за ней наблюдает. Люси открыла глаза, увидела ясное небо, яркое солнце, и сразу вслед за этим — три ружейных ствола, уставленных ей в голову, сердце и живот.

Она вскрикнула от ужаса, и грубый мужской голос спросил на пушту:

— Кто ты? Где твой муж? Из какого ты племени?

Люси зажмурилась, чтобы не видеть зловещего блеска стволов, ио успела подумать, что это, во всяком случае, не русские. Однако попасть в руки к афридиям тоже было скверно. Горцы славились тем, что по поводу и без повода вспарывали брюхо каждому, кто им не понравится.

— Я бегу из плена, — сказала она. — Ищу мужа, чтобы предупредить его. За ним охотятся враги.

— Кто твой муж?

У Люси не было сил лгать. Да и к чему?

— Мой муж — купец Рашид из Пенджаба.

Лица афганцев остались каменными, но Люси надеялась, что они знают о встрече Рашида с Абдур-Рахманом — ведь селение Курум недалеко отсюда.

— Мы отведем тебя к мужу, — сказал старший. — Вставай, жена Рашида. Если будем идти быстро, успеем в Курум еще засветло.

Люси встала, размяла затекшие мышцы. К счастью, боль в низу живота ощущалась уже не так сильно. Мужчины перекинули ружья через плечо и пошли вперед легким шагом, не особенно торопясь, но Люси все равно еле за ними поспевала. Грубая ткань терла неуспевшие зажить рубцы на спине, и совсем не было сил. Молодая женщина на ходу пожевала изюму, но и это не придало ей сил.

Когда у Люсинды все начало кружиться перед глазами, она попросила афганцев сделать небольшой привал.

— Уважаемые, нельзя ли нам несколько минут отдохнуть, и потом, я умираю от жажды, — проговорила она, опускаясь на землю возле тернового куста. Неподалеку журчал узкий ручеек.

Афридии остановились и посмотрели на нее тем немигающим взглядом, к которому Люси так привыкла за годы плена.

— Мы отдохнем, — объявил старший. — Сиди, жена Рашида.

Люси была так благодарна ему, что ничего не ответила. Лишь когда один из мужчин принес ей миску воды из ручья, она попыталась подняться. Что-то здесь было не так. Не может быть, чтобы воины позволили женщине, да еще из чужого племени, валяться без дела.

— Сиди, жена Рашида, — сказал воин и слегка толкнул ее, чтобы она опустилась на землю.

— У меня есть еда, — слабым голосом сказала Люси и достала из кармана сыр, изюм и рисовые колобки.

— Спасибо, — поблагодарил афганец. Он поделился пищей со своими товарищами, они поели, а остатки отдали ей, присовокупив к ним кусвк лепешки.

Люси знала, что отказаться означало бы нанести им страшную обиду, и отщипнула кусочек, хотя видела, что в тесте запечен таракан. Мужчины смотрели на нее молча. Потом старший спросил:

— Тебе больно, дочь моя?

Судя по этому обращению, они относились к ней без враждебности. Люси закрыла глаза, стараясь не думать, чем может быть вызвано их сочувствие. Ей не давала покоя угнездившаяся в животе боль. Боль разливалась все шире, но Люси изо всех сил старалась не обращать на нее внимания. Если делать вид, что ничего особенного не происходит, может быть, выкидыша и не будет.

Вот оно, это слово — выкидыш. До сей минуты она гнала эту мысль прочь. Люси допила воду и встала.

— Нет, со мной все в порядке. Идемте, уважаемые, если вы отдохнули.

— Позволь-ка, дочь моя, — сказал старший из афридиев и, шагнув вперед, поднял Люси на руки и перекинул через плечо. Ноша ничуть не замедлила его шага — казалось, Люси весит не больше перышка.

Люси задремала, а может быть, потеряла сознание. Проснулась она от острой боли и почувствовала, как по ногам течет кровь. В первый миг ей показалось, что в нее попала пуля. Когда же Люси осознала, что происходит, она издала такой горький стон, что воин, который нес ее, остановился и положил свою ношу на землю.

— Мы уже близко от дома, где остановился твой муж, жена Рашида. Через десять минут ты увидишь деревню Курум.

— Спасибо, — прошептала Люси, морщась от боли.

«О Господи, — думала она, — что я скажу Эдуарду? Как я оправдаюсь перед ним?» Бруно сразу отошел на второй план. Люси думала только об одном: если бы она сидела дома, как полагается жене и будущей матери, с ребенком ничего бы не случилось.

— Мы уже близко, жена Рашида, — повторил афганец. — Вот она, деревня.

Как сквозь сон, Люси услышала чьи-то голоса. Тот, кто нес ее, сказал:

— Я принес жену Рашида.

— И хорошо сделал, — ответил дозорный. — Все наши в горах.

Жестом он велел вновь прибывшим войти в ворота.

Услышав ответ дозорного, Люси удивилась, как это Бруно и его людям удалось проскользнуть незамеченными. Ведь они двигались по одной из главных троп. Курумцы обязательно должны были их увидеть. Еще удивительнее было то, что русским удалось так дешево откупиться от афганцев, охранявших перевал.

Но мысли путались, и в следующий миг Люси думала уже о Пешаваре и о своей несчастной горничной. Нашли ли ее тело? Хорошо было бы выжить, вернуться назад и увидеть, как арестуют Армана и графа. Только Арман, наверное, успеет сбежать на русскую территорию. Люси разочарованно вздохнула и провалилась в иное временное измерение. Теперь она была у себя дома, в Халлертоне, маленькой девочкой. Няня должна принести горячее молоко, но почему-то задерживается, а маленькая Люси очень устала и хочет спать.

— Вот дом, где остановился твой муж, жена Рашида.

Воин остановился во дворе обычного афганского жилища: глинобитные стены, плоская крыша, плетеная изгородь. Во дворе на столбах — навес, под ним сидят и прядут женщины.

Одна из них вскочила и спросила:

— Кого ты принес, Хушал?

— Приветствую тебя, Хомайра, почтенная первая жена Якуба. Я принес ту, которая называет себя женой Рашида. Боюсь, она потеряла сына, которого вынашивала.

— Нет! — выкрикнула Люси. — Я его не потеряла!

— Отнесите ее к мужу. Бедная женщина совсем тронулась рассудком, бормочет непонятно что. Это лихорадка.

Люси поняла, что невольно перешла на английский. Не хватало еще, чтобы она выдала Эдуарда, назвав его по имени. Хушал внес ее в темное помещение, и в углу комнаты Люси увидела Эдуарда. Сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди от радости, но в следующую секунду наполнилось печалью и страхом. Она подвела мужа, не сумела сохранить их ребенка.

— Рашид, — прошептали ее пересохшие губы на пушту. — Рашид, Арман — шпион, и итальянский граф тоже.

Эдуард вскочил на ноги, опрокинув табурет.

— Люси! Боже, что они с тобой сделали? Милая, что случилось?

— Мсье Бруно, партнер Армана… Я не знаю, видел ли ты этого человека в Пешаваре… Это тот самый русский капитан, которого мы встретили в горах. Он хочет убить тебя и хана Абдур-Рахмана. Граф видел, как я прощалась с тобой… Это я во всем виновата. Они взяли меня в плен. Если бы я осталась дома, как ты мне велел, все было бы хорошо. Бруно и его люди соединились с куварским ханом. Хан затевает мятеж против эмира. А может быть, Бруно просто его нанял.

Эдуард обнял ее, прижался щекой.

— Люси, любимая, спасибо тебе за эти сведения, но ты должна отдохнуть.

— Ты не понял! Нужно скорее послать воинов в селение Ким-Кох! Там Бруно, его солдаты и люди хана. Их нужно остановить. Они нападут на Абдур-Рахмана, я знаю.

— Не бойся, душа моя. Абдур-Рахман уже на пути в Ташкент. Все в порядке.

Все существо Люсинды пронзила такая боль, что она задохнулась и прикусила губу. По ляжкам текла горячая кровь, ею пропиталась вся одежда. Боже, бедный, бедный ребенок!

— Прости, — прошептала она. — Я так виновата, ..

— Воды! Воды! — громко крикнул Эдуард. Голос его был яростным, но руки по-прежнему касались жены с нежностью. — Хомайра, ради всего святого, скорее вскипяти воду, принеси соль и чистые тряпки!

— Сейчас, господин, сейчас.

Он смотрел на Люси с отчаянием и тревогой.

— Все будет в порядке, милая. Я клянусь тебе.

Ее вновь пронзил приступ боли, но Люси почти не почувствовала ее — по пылающим от жара щекам текли удивительно холодные слезы.

— Я думала, что я сильная, — всхлипывала она.

— Ты сильнее всех. А теперь отдыхай.

Эдуард откинул потрепанный кожаный занавес, отделявший спальню от остальной части жилища, и осторожно положил жену на деревянную постель, накрытую тощим тюфяком. Лицо Люсинды было совсем белым, щеки впали, губы посинели от потери крови. Никогда еще Эдуард не испытывал такого страха, даже в разгар боя или в минуту смертельной опасности.

Якуб, хозяин дома и старейшина деревни, косо посмотрел на бездыханную женщину и тактично отвернулся. Надо дать возможность мужчине наедине проститься с женой. Когда она умрет, деревня похоронит ее с честью.

— Я посылаю своих воинов в Ким-Кох, — сказал Якуб. — По-моему, уже пора.

— Да, Бруно нам больше не нужен. Мы знаем всех его сообщников в Пешаваре.

— Твоя жена добыла важные сведения, — сказал Якуб и похлопал Эдуарда по плечу. — Помни, друг мой, Аллах милостив.

С этими словами Якуб бесшумно вышел, а через несколько минут его старшая жена Хомайра принесла горячую воду. Кроме того, она запаслась талисманом, который представлял собой липкий комок из меда и кунжутного семени, завернутый в жабью кожу. С помощью этого чудодейственного средства Хомайра надеялась отогнать злых джиннов, которые уже похитили душу нерожденного младенца и теперь зарились на жизнь жены Рашида.

Посмотрев на бледное лицо несчастной и на алую лужу растекавшейся под ней крови, Хомайра подумала, что надежды на спасение нет, но талисман на шею умирающей все-таки привязала. Потом наклонилась, прошептала «Аллах велик» четыре раза в каждое ухо жены Рашида, надеясь, что это магическое заклятье сможет напугать проклятых джиннов.

Оторвавшись от этого ответственного занятия, Хомайра с тревогой увидела, как Рашид окунает руки в горячую воду, потом натирает ладони солью и снова опускает их в котелок.

— Ты можешь уйти, господин, — ласково сказала Хомайра, хотя ей совсем не понравилось, что Рашид испортил целый котелок кипяченой воды. В это время года топливо стоит недешево. — Я позабочусь о твоей жене.

— Нет, я не уйду! — сердито сказал Рашид и успокоился не сразу — несколько раз глубоко вздохнул, потом вымученно улыбнулся.

— Спасибо, Хомайра. Я тебе признателен, но женой я займусь сам.

— Господин, не обижайся, но это не мужское дело. Мужчине нельзя смотреть на женщину, у которой приключился выкидыш. Это зрелище не из приятных.

Вместо ответа Рашид взял чистую тряпку, окунул ее в котелок и стер пот и грязь с лица и рук жены. Хорошо хоть талисман не задел.

— Хомайра, мне очень нужна чистая материя, желательно белая, и еще горячей воды.

— Господин, у тебя целый котелок горячей воды.

— Знаю, но она уже грязная.

Еще бы она была не грязная — ведь он мыл в ней руки! Хомайра пожала плечами, благородно решив, что не будет осуждать бедолагу, который явно тронулся рассудком от горя. Известно, что бывают мужчины, которые очень переживают, когда умирает любимая жена. Чем сильнее и мужественнее человек, тем проще женщине прибрать его к рукам. Что ж, если Рашид хочет зачем-то обливать жену водой, это его дело. Все равно женщина умрет. Даже могущественный талисман ей не поможет. Выкидыш — это верная смерть. Начинается лихорадка, и спасения нет.

— Хорошо, господин, — терпеливо вздохнула Хомайра. — Я принесу горячей воды.

— Пусть это будет кипяток, — сказал Рашид, не поднимая головы. — И еще принеси свадебную простыню, да такую, какой никогда не пользовались.

Хомайра всегда считала, что купец Рашид — человек благоразумный, однако на сей раз он явно зашел слишком далеко.

— Свадебную простыню? Но зачем она тебе понадобилась, господин?

Рашид ничего объяснять не стал, нагнулся над женой и стал снимать с нее пропитанную кровью одежду. Какой опрометчивый поступок — ведь теперь ничто не помешает джиннам наброситься на беззащитное тело.

— Хомайра, быстрее. Воду и чистую простыню.

У Хомайры не было сил смотреть, как безумец отдает собственную жену на расправу джиннам. Кроме того, вполне могло получиться, что один из особенно яростных джиннов набросится на кого-то из присутствующих. Пожилая женщина попятилась к двери.

— Я принесу и воду, и простыню, господин.

Но сначала она побежала пить кислое молоко с чесноком — еще одно верное средство от джиннов. То-то они радуются, глядя, как Рашид готовит им угощение.

— Люси, моя любимая, моя дорогая, не умирай. Без тебя я не смогу жить, я не представляю существования без твоей улыбки. Ты самая красивая из женщин, самая сильная, найди же в себе силы, чтобы выжить.

Хомайра вернулась в комнату и услышала, что Рашид бормочет какие-то непонятные заклинания. Уже лучше, подумала хозяйка. Заклинания — это вернее, чем горячая вода и свежий воздух. Рашид бормотал заклятья на каком-то чужестранном наречии. И это тоже было правильно — всякому известно, что джинны не понимают простой человеческой речи, поэтому бормотание Рашида будет им куда милее.

— Вот горячая вода, господин, а вот простыня, — с уважением в голосе сказала Хомайра.

— Спасибо. Неси сюда. Я хочу, чтобы мы приподняли ей бедра — это приостановит кровотечение.

Его слова Хомайре не понравились, а приблизившись к кровати, она увидела, что Рашид совсем сошел с ума: во-первых, он раздел свою жену догола и всю ее вымыл, тем самым сняв целебную корку засохшей крови, а во-вторых, накрыл жену какой-то дырявой шалью, сквозь которую без труда могла проникнуть хоть сотня джиннов. И это еще не все! Рашид окунул ткань в кипяток, помахал ею в воздухе, чтобы немного остудить, а затем принялся осторожно смывать кровь, запекшуюся между ляжками его жены!

Хомайра была потрясена таким бесстыдством, да и вообще, разве можно так издеваться над беззащитной женщиной? Предположим, она все равно умирает, но есть же правила!

— Господин, всякий человек знает, что горячая вода опасна для женщины, а поскольку ваша жена только что потеряла ребенка, для нее это еще опаснее.

Рашид мельком оглянулся на Хомайру, рассеянно моргнул и пробормотал:

— Не беспокойся. Я пользуюсь очень сильными заклинаниями. Но для того, чтобы они подействовали, нужна кипящая вода.

— Что-то я не слышала о таких заклинаниях, господин.

— Этим заклинаниям меня научил могущественный ходжа, живущий за морем. Его дом стоит… на острове, со всех сторон окруженном водой, вот почему для заклинаний так нужна вода. Ходжа такой мудрый, что его приглашали принимать роды у самой королевы-императрицы Виктории.

Эти сведения произвели на Хомайру определенное впечатление, и она согласилась помочь Рашиду. Вместе они приподняли умирающую, накрыли ее большой белой простыней. К немалому облегчению Хомайры, Рашид тщательно обернул тело тканью со всех сторон, оставив открытыми только лицо и шею. С головой, слава Аллаху, все было в порядке — ее охранял надежный талисман. Может быть, заморский ходжа и мудр, но талисман — дело проверенное. Он не раз помогал Хомайре. Иначе разве смогла бы она благополучно произвести на свет десять детей, из которых умерли только трое, да и те все девочки?

— Я принесу тебе чаю, господин, — благодушно сказала добрая женщина. Ей было ясно, что Рашид просидит у ложа умирающей, пока не отлетит ее душа. Нужно как-то облегчить страдания безутешного мужа.

— Спасибо, Хомайра. Ты мне очень помогла.

— Я ничего такого не сделала, — пожала плечами хозяйка.

Ей очень не хотелось бы, чтобы по деревне пополз слух, что она, такая опытная знахарка, принимала хоть какое-то участие в этой сомнительной операции.

— Ты делал все сам, господин, — строго сказала она. — Тебе и отвечать.

На миг Рашид улыбнулся.

— Не беспокойся. Я никому не скажу, что ты мне помогала. А моя жена поправится, вот увидишь.

Хомайра жалостливо сказала:

— Конечно, господин. Обязательно поправится. Так я пойду принесу чаю.

21

К удивлению всей деревни, на утро следующего дня младшая наложница Якуба, заглянув в комнату больной, сообщила, что жена купца Рашида все еще жива.

Хомайра сразу же заявила, что чудо свершилось благодаря ее чудесному талисману. Он оказался настолько могуществен, что даже кипяток и чистые тряпки не смогли ему помешать. Рашид благоразумно отмалчивался, мысленно благословляя стерильную ткань и чистую воду. Без них Люси была бы обречена. Не так-то легко было ее спасти от инфекции на кровати, кишащей блохами, да еще с этой жуткой жабьей кожей на шее.

Эдуард с тревогой ждал момента, когда Люси очнется. К сожалению, ночью его так и не оставили с ней наедине. Будь проклят афганский обычай не покидать гостя и все время находиться рядом! Якуб, жены Якуба, его сыновья и дочери считали, что их долг побыть рядом с Рашидом, горюющим над умирающей женой. Когда же выяснилось, что Люси умирать не собирается, в деревне началось всеобщее ликование. Собралось все многочисленное семейство, желая собственными глазами посмотреть на ту, которая спаслась от смерти.

Наконец Люси зашевелилась, заметалась на подушке, и глаза ее открылись. У Эдуарда сразу пересохло в горле. Какими огромными казались эти глаза на бледном, измученном личике. Эдуард хотел обнять жену, покрыть ее лицо поцелуями, загладить свою вину. Но вместо этого пришлось ограничиться улыбкой:

— Добро пожаловать обратно в мир живущих, сердце мое, — сказал он на пушту.

Даже в своем нынешнем состоянии Люси поняла, что по-английски говорить нельзя.

— Рашид? — прошептала она, видя, сколько людей столпилось вокруг кровати. — Все в порядке?

— Да. Главное, что тебе лучше.

Он взял ее за руку, лихорадочно думая, как бы дать ей понять, что он любит ее больше всего на свете и мучается сознанием своей вины. Эдуард увидел ее потрескавшиеся, кровоточащие губы и сказал первое, что ему пришло в голову:

— Хочешь чаю? Хомайра заварила его специально для тебя.

Просто великолепно, мысленно чертыхнулся он. Какие прочувствованные слова, особенно если учесть, что она чуть не погибла, пытаясь его спасти.

— Да, чай — это хорошо. У меня такое ощущение, будто я песку наглоталась, — еле слышно проговорила Люси.

По крайней мере она не сказала, чтобы он проваливал ко всем чертям и никогда больше не возвращался, с облегчением подумал Эдуард. Он помог жене сесть, взял у Хомайры драгоценную фарфоровую чашку и поднес ее к губам Люси.

Люси с наслаждением отпила ароматный напиток. Чай был очень сладкий, и Люси блаженно закрыла глаза, чувствуя, как животворная жидкость согревает ее изнутри. На щеках молодой женщины появился легкий румянец.

Но в следующую секунду Люси поморщилась, схватилась руками за живот, и лицо ее снова побелело.

Она отдала чашку, выпрямилась. Эдуарду показалось, что она специально старается не смотреть ему в глаза. Значит, все-таки не простила…

— Ребенок, — прошептала Люси. — Я его потеряла, да?

Якуб и все члены его семьи горестно вздохнули. Вот оно, начинается. Все с любопытством взглянули на купца. Известно, что мужчины очень тяжело переживают потерю своего первого сына. Многие даже разводятся с женами после такого несчастья. Правда, Рашид, судя по всему, души не чает в своей жене, так что вряд ли он оставит ее.

В эту минуту Эдуард пожертвовал бы всем своим состоянием, лишь бы иметь возможность крепко обнять жену и сказать ей о своей любви, о своем раскаянии. Но за пазухой у Эдуарда лежали важнейшие документы, которые нужно было доставить в Индию. Нельзя было подвергать задание риску, а если бы он нарушил обычаи афридиев, дело могло бы принять скверный оборот. Он и так уже зашел слишком далеко — по местным традициям мужчина не должен публично держать жену за руку.

— Дорогая, — нежно сказал он, стараясь передать прикосновением пальцев то, что не мог выразить словами. — Наш сын потерян, но у нас еще будут другие сыновья. И дочери. Впереди много лет счастливой жизни, у нас еще будет много детей.

Якуб и его родственники одобрительно закивали, считая, что Рашид очень тактично утешает жену. Но сам Эдуард по реакции Люсинды понял, что его слова больно ранили ее. Конечно, она думает, что надежда на будущих детей — слабое утешение, когда речь идет о потере их нерожденного младенца. Конечно, в своем нынешнем состоянии Люси не способна понять, что Рашид не может терять лицо перед афридиями. Скорбь в присутствии женщин — неподобающее занятие для мужчины. Вот гневаться на жену мужчине не возбраняется, а горевать по ребенку, который к тому же еще не родился, — проявление слабости. Люси не могла понять, что в этот миг от отношений с Якубом зависело, удастся ли ей и Эдуарду благополучно вернуться в Индию. Ни в коем случае нельзя было проявлять при афганцах слабость.

Нежным жестом, который должен был заменить все непроизнесенные слова, Эдуард отвел прядь, упавшую жене на глаза.

— Тебе нужно поправляться, дорогая. Мы еще успеем обо всем поговорить. Хомайра, старшая жена Якуба, приготовила тебе бульон. Может быть, выпьешь?

К его облегчению, Люси не отказалась, но взгляд у нее был такой тусклый, что вряд ли можно было рассчитывать на скорое выздоровление. Невзирая на неодобрительное цоканье присутствующих, Рашид сам подложил подушку жене под голову и стал кормить ее, макая хлеб в бульон.

— Спасибо, я больше не могу, — прошептала она.

— Твоей жене нужно поспать, господин, — заявила Хомайра, обиженная тем, что мужчина узурпирует ее обязанности. Она поклонилась Якубу и весьма решительно заявила: — Мой достопочтенный супруг, ты и твои сыновья должны покинуть комнату. Я знаю, как много у вас важных дел.

Якуб был достаточно долго женат на этой женщине, чтобы понять — препираться бессмысленно. Поэтому вместе с сыновьями и зятьями он направился к двери. Эдуарду Якуб сказал с большим достоинством:

— Ты, Рашид, тоже должен пойти с нами. Будем вместе дожидаться возвращения наших воинов. А женщины позаботятся о твоей жене.

У Эдуарда не было выбора. Он не мог остаться, не нанеся смертельного оскорбления хозяйке.

— С удовольствием последую за тобой, Якуб.

Пожав жене руку в последний раз, он вышел следом за старейшиной.

Люси проснулась к вечеру. С улицы доносился грохот барабанов, хриплые крики, смех, свист. Очевидно, в деревне праздновали какое-то радостное событие.

— Так ты проснулась? В самый раз. Шири, дай жене Рашида миску кичри.

Молоденькая девушка лет тринадцати-четырнадцати бросилась выполнять приказ, а Хомайра недовольно покачала головой:

— Я никогда не научу ее вести себя как следует. Глупа, как дохлый верблюд.

— Это твоя дочь? — вежливо спросила Люси. — Очень красивая.

— Как же, дочь! Это младшая наложница моего мужа. — Хомайра презрительно фыркнула и, наклонившись к кровати, сообщила: — Мужу достаются все удовольствия, а мне возись с ней. Всякий, кто знал ее мать, скажет, что в этой семье все женщины ни на что не годятся. Ну, ты сама знаешь, что нужно мужчинам. Приходится уступать. Твой муж, по крайней мере, тебя все еще любит. Не знаешь, он собирается взять вторую жену?

Люси поперхнулась:

— Не знаю.

— Послушай моего совета. Роди ему скорей сына. Сейчас тебе, конечно, об этом и думать не хочется, но такова уж женская доля. Роди ему сына, жена Рашида, и он всегда будет относиться к тебе с уважением.

Задача казалась простой и вполне выполнимой. Должно быть, в афганских семьях с помощью этого уравнения решаются все проблемы. Однако Люси подозревала, что Эдуард никогда не простит ей погибшего младенца. Даже если она родит ему сына и наследника, все равно ей не смыть свою вину. Она тяжело вздохнула. У афганских семей, несмотря на многоженство, явно были свои преимущества. Во всяком случае, там все проще, чем в Европе.

Снаружи донесся особенно громкий вопль ликования, а в следующую минуту вернулась Шири, которая принесла миску риса с кусочками баранины.

— Что там происходит? — спросила Люси, улыбнувшись и поблагодарив.

— Привезли трупы убийц, — сообщила Хомайра, не дав наложнице раскрыть рот.

— Что за убийцы?

Она знала, что любой путник, имевший несчастье пасть от руки афридиев, моментально превращался в «убийцу» и «головореза».

— Русские убийцы, — коротко ответила Хомайра.

Для нее житель соседней деревни уже был иностранцем, а русские принадлежали к миру настолько далекому, что никакого интереса в ней не вызывали.

— Русские?

— Да. Мой муж объяснил, что эти русские убийцы были особенно кровожадны. Они хотели умертвить хана Абдур-Рахмана. Якуб сказал, что, если бы это произошло, пришлось бы воевать много лет. Честно говоря, мне совершенно все равно, погибнет Абдур-Рахман или останется в живых. Так или иначе, мужчины все время воюют. Какая мне разница, с кем они воюют — с кохистанцами, с киргизами, с англичанами или с другими чужестранцами?

С очаровательной непоследовательностью она тут же заявила, забрав у гостьи пустую миску:

— Где уж нам, женщинам, разбираться в подобных вещах? Давай-ка лучше пойдем вместе посмотрим на покойников. Они привязаны к седлам.

Люси передернулась:

— Спасибо, но я себя неважно чувствую.

— Понимаю, — кивнула Хомайра. — Да, ты лучше посиди здесь до завтра. Да и одеться тебе не во что.

Внезапно Люси встрепенулась:

— Ой, я, наверно, заняла ложе твоего мужа. Не следует ли мне перебраться в женские покои?

Хомайра удовлетворенно кивнула — значит, гостья все-таки понимает, какая честь ей оказана.

— Это верно. Если ты можешь ходить, жена Рашида, тебе лучше спать с другими женщинами. — Она раздраженно прикрикнула на девушку: — Шири, чем ты там занимаешься? Что ты расселась?

Шири неохотно встала, оторвавшись от окна.

— Там пленника привели, — сказала она. — Он живой, и на русского не похож. И одет так богато!

— Да? Вот что, жена Рашида, завернись-ка ты в простыню, накинь сверху одеяло и пойдем проверим, не наврала ли паршивая девчонка. Эй, Шири, возьми жену Рашида с другой стороны, помоги ей перейти в другую комнату.

Гостью усадили на стул возле окна. Люси увидела, что, несмотря на весь шум и гам, на улице было всего лишь два десятка мужчин и столько же женщин и детей. Сначала Люси разглядела лишь прыгающих мальчишек, хихикающих девчонок и женщин в черных покрывалах. Потом, приглядевшись, увидела взмыленных коней и притороченные к седлам неподвижные тела. Молодая женщина быстро отвернулась от этого ужасного зрелища. Затем в глаза ей бросился деревянный загончик, где находился кувар-ский хан собственной персоной.

— Хасим-хан! — ахнула Люси. — Что он здесь делает?

— Его взяли в плен, — гордо сообщила Шири, хвастаясь своей осведомленностью. — Воинов хана всех поубивали, а некоторые сбежали в горы. Но хана не убили, потому что Якуб надеется получить за него большой выкуп.

Хомайра легко стукнула девушку по затылку:

— Якуб для тебя «господин». Кто тебя воспитывал? Сколько раз я должна тебе говорить одно и то же?

— Не знаю, — пожала плечами Шири. — Как бы я ни называла «господина», он не возражает. В постели он предпочитает, чтобы я говорила ему просто «Якуб».

— Иди отсюда! — крикнула на нее Хомайра. — Приготовь тюфяк для жены Рашида и добудь какую-нибудь одежду. Скромнее надо быть, поняла?

Скривив губы, Шири выпорхнула из комнаты, а Хомайра, обреченно вздохнув, заметила:

— Старею я. От Шири совсем житья нет. А ведь раньше у нас была такая дружная семья.

— Ничего, забеременеет — угомонится, — утешила хозяйку Люси.

Очевидно, афганская семья тоже имела свои недостатки. Увы, когда любишь мужа, проблемы всегда находятся.

— Ты представляешь, какие дети у нее родятся? — все не могла успокоиться Хомайра.

Тем временем воины развлекались, дразня хана: спускали ему на шесте бутыль с шербетом, он тянулся к ней, а они в последний момент поднимали шест и довольно хохотали.

— Мужчины так и остаются мальчишками, — неодобрительно заметила хозяйка. — Наслаждайся жизнью, жена Рашида, пока ты одна в зенане у своего мужа.

Люси завернулась в одеяло и направилась на женскую половину дома.

— Хороший совет, Хомайра. Буду ему следовать.

Пять томительных дней провела Люси в зенане. Эдуард видел ее не чаще одного раза в день — когда она выходила подышать свежим воздухом, со всех сторон окруженная женами и дочерьми Якуба. Люси сидела на солнце и мотала пряжу, как и остальные женщины.

По ее виду Эдуард заключил, что физически она быстро крепнет. Каким-то чудом Люси избежала лихорадки, а большая потеря крови не вылилась в общий упадок сил. Вид у нее все еще был болезненный, но с каждым днем она выглядела все лучше. Бледность постепенно исчезала, и молодая женщина уже не казалась такой хрупкой и надломленной. Отдых и сытная пища вернули румянец на ее щеки.

К сожалению, душевное состояние выздоравливающей оставляло желать лучшего. Эдуарду никак не удавалось поговорить с ней по душам, но он видел, как грустен ее взгляд, какие тени залегли под ее глазами. Хомайра рассказывала, что она спит по двенадцать часов в сутки, но вид у Люсинды все равно был усталый и невыспавшийся. При таком количестве свидетелей Эдуард даже в краткие минуты общения не мог спросить ее ни о чем важном.

Лишь на шестой день им представилась возможность немного поговорить, но времени было так мало, что они едва успели обсудить планы на будущее. И все же для Эдуарда это было огромным счастьем. За пять дней он истосковался по разговору с глазу на глаз.

— Милая, я должен спросить тебя, скоро ли ты почувствуешь себя в состоянии совершить переход в Индию?

— Нам придется идти пешком? — спросила она, не глядя ему в глаза.

— Нет, Якуб готов продать тебе коня, а если тебе трудно ехать на коне, то осла.

— На лошади удобней и быстрее. Когда мы должны ехать?

— Это зависит от тебя. Когда ты окрепнешь.

— Значит, ты ждешь меня?

Из-за решетки, где держали куварского хана, раздался рев ярости. Хан вел себя в плену самым постыдным образом, и местные ребятишки развлекались как могли. Люси услышала звуки ударов и поморщилась — мальчишки забрасывали хана камнями.

— Вот уж не думала, что мне когда-нибудь будет жалко Хасим-хана.

— Нечего его жалеть. Скоро его выкупят, он вернется домой и отомстит за унижение своим подданным. Изобьет своих жен, рабов, танцоров.

Люси впервые улыбнулась.

— Да, ты прав. Меня удивляет, что куварские старейшины вообще согласились выкупить эту гадину.

— Что поделаешь, они должны защитить честь своего племени. Сам Хасим-хан им, конечно, не нужен. Не удивлюсь, если по возвращении хан обнаружит, что его место занял один из сыновей.

— С моей стороны, наверно, очень немилосердно говорить, что я рада тому, что он сидит в клетке?

— Ужасно немилосердно. Но вполне объяснимо. Хочешь, я заставлю его целовать тебе туфлю?

Тут Люси засмеялась уже в голос:

— Не стоит. Мальчишки сполна отомстили ему за мои страдания.

— Надо бы все-таки наведаться спросить, как там поживают мои энфилдские ружья. Я не такой добрый, как ты. Как ты себя чувствуешь, Люси? Сможешь ли ты совершить это трудное путешествие? Ведь сейчас перевалы почти непреодолимы.

— Я знаю, тебе необходимо скорее вернуться в Индию.

— Не стану тебя обманывать. Я должен как можно скорее доставить туда бумаги, подписанные ханом Абдур-Рахманом, и отчитаться о встрече. Но твое здоровье для меня важнее всего на свете. Мы отправимся в путь не раньше, чем ты почувствуешь себя готовой.

— Мы что, поедем одни? — спросила Люси, видя, что разговор подходит к концу, — вокруг уже начала собираться стайка любопытствующих женщин. — Ты не боишься, что твои документы могут похитить?

— Якуб отправит с нами своих лучших воинов, — ответил Эдуард. — Он верный сторонник хана Абдур-Рахмана. Дело в том, что они двоюродные братья и по материнской, и по отцовской линии. Курумцы взяли под наблюдение все перевалы еще с того дня, когда хан Абдур-Рахман покинул Ташкент.

— Ты хочешь сказать, что за Бруно и его солдатами все время следили? А я удивлялась, что никто нас не остановил.

— Конечно, за вами следили. Якубу сразу сообщили о том, что через перевал перешел отряд и что там есть женщина. Но мне, конечно, и в голову не пришло, что это ты. Лазутчики сказали, что женщина, должно быть…

— Безнравственная особа? — вежливо спросила Люси.

— Да, нечто в этом роде. — Глаза Эдуарда весело блеснули. — Хотя я вообще-то мог бы сообразить, что за женщина сопровождает нашего друга Бруно. Вряд ли найдется «безнравственная женщина», которая осмелилась бы добровольно пересечь Хайберский перевал в начале зимы.

— Я сделала это не добровольно, Рашид, — вздохнула Люси. — Я не собиралась следовать за тобой в Афганистан.

— Поговорим об этом позже, — сказал он, предостерегающе дотронувшись до ее плеча. — Но ты мне не ответила. Когда мы сможем отправиться в путь? Через неделю? Через пять дней?

— А может, завтра? Как ты думаешь, могли бы мы уехать уже завтра?

Путешествие через горы в зимнюю пору было тяжелым и нудным. Якуб лично сопровождал Раши-да, взяв с собой больше двадцати воинов, поэтому засады можно было не опасаться. Отряд двигался быстро, не забывая, однако, высылать вперед дозорного. Этого можно было бы и не делать, потому что клан Якуба безраздельно властвовал в местных краях.

Днем Люси тряслась в седле, а ночью ложилась на одеяло, пила горячий чай, ела и засыпала. Даже при полном отсутствии обязанностей она смертельно уставала, а сон ее по причине лютого холода был прерывистым и некрепким.

Лучше всего было бы, если бы Эдуард спал с ней под одним одеялом. Люси лежала и грезила, как он прижимается к ней своим горячим телом. С ним ей были бы не страшны никакие холода. Но каждый раз вечером Эдуард вежливо желал ей спокойной ночи и ложился спать рядом с Якубом. Пока они жили в Куруме, Люси понимала, что муж не может заглядывать на женскую половину, однако теперь, видя упорное нежелание Эдуарда вступать с ней в разговор, молодая женщина испугалась: значит, он так и не простил ее.

Нарушив обычай, согласно которому афридии не пересекали границы британской территории, Якуб проводил Рашида и его жену почти до самого Пешавара. Все путешествие заняло меньше шести дней — поистине рекордное время для зимы.

Рашид и Якуб расстались как добрые друзья.

— Да пребудет с тобой Аллах, — сказал вождь и крепко поцеловал Эдуарда в обе щеки.

Афганцы считали, что мужчина и женщина публично не должны предаваться нежности, но представители одного пола могут обниматься и лобызаться без стеснения.

— Ты много сделал для моего племени и для моей страны. Мой брат Абдур-Рахман — человек сильный и мудрый. Под его руководством наш народ, возможно, начнет понимать, что все мы принадлежим к единой нации.

— Да, я очень надеюсь на Абдур-Рахмана, — ответил Эдуард. — Я незамедлительно сообщу тебе о результатах своих переговоров с британским правительством.

Якуб сочно чмокнул друга в щеку:

— Да хранит тебя Пророк. — Подумав, он кивнул в сторону Люси: — И тебя тоже, жена Рашида. А также твоих будущих сыновей.

Люси почтительно поклонилась:

— Пусть и к тебе благоволит Аллах, господин Якуб, за то, что ты был так добр ко мне.

Обмен взаимными любезностями продолжался еще минут десять, а затем афридии двинулись в обратный путь. Впервые после памятной встречи в доме возле базара Люси и Эдуард остались наедине. Трудно было поверить, что с тех пор миновало всего три недели.

Однако выражение лица Эдуарда ничуть не переменилось. Наоборот, напряжение между супругами стало еще сильней.

— Люси, я должен немедленно отправиться к мистеру Каррадину. Только провожу тебя до дома, и сразу к нему. Прости меня, но документы, находящиеся при мне, имеют огромную важность.

— Я все понимаю. Ты распорядишься, чтобы арестовали графа и Армана?

— Еще бы! Сама видишь, времени терять нельзя. — Его лицо казалось ей непроницаемой маской. — Скажи мне, Люси, зачем ты отправилась за мной в Афганистан?

Значит, ее худшие опасения подтвердились! Его холодность — прямое последствие ее непослушания.

— Прости меня. Но у меня не было выбора. Я хотела встретиться с мистером Каррадином, сообщить ему, что Арман и Бруно — шпионы. Понимаешь, я не сразу узнала в Бруно того русского капитана, которого мы встретили в горах. Мне не хотелось, чтобы мой визит к мистеру Каррадину был замечен, поэтому я совершила глупость — переоделась в платье моей горничной и отправилась пешком. К несчастью, по дороге нам встретились Бруно и Арман. Они убили бедную Диру, а меня схватили. Единственная возможность спасти жизнь была в том, чтобы убедить Бруно взять меня с собой в Афганистан. Я сказала ему, что знаю, где назначена ваша встреча с ханом Абдур-Рахманом. И мне удалось заключить с капитаном эту выгодную сделку.

— Вряд ли какая-нибудь другая женщина назвала бы зимний поход в афганские горы «выгодной сделкой».

— Я знаю, — смиренно вздохнула Люси. — Прости меня, Эдуард. Клянусь, что в будущем я буду покладистой и послушной женой.

В эту минуту она не смотрела на него, а потому не видела, что губы Эдуарда расползлись в улыбке:

— Увы, дорогая, ты даешь клятву, которую не сможешь исполнить.

22

Слуги приветствовали возвращение хозяев ликующими криками и слезами радости. Весь этот шум привел бы настоящего английского дворецкого в негодование, однако, несмотря на кутерьму и гам, туземная прислуга проявила поразительную расторопность. К Люсинде явилась молоденькая девушка, которая, жалобно всхлипывая, сообщила, что она — сестра покойной Диры и приготовила для госпожи горячую ванну. Старший лакей по собственной инициативе известил о возвращении лорда Эдуарда викария, губернатора и мистера Каррадина. А повар, не дожидаясь распоряжений, кинулся на кухню готовить праздничный ужин.

Эдуард заглянул в ванную, когда Люси готовилась погрузиться в благоуханную горячую воду. Несмотря на то, что Эдуард все еще был в туземном костюме, он почему-то уже не походил на Рашида. Что-то в нем неуловимым, но разительным образом переменилось.

Он подошел к жене, крепко взял ее за руки. Давно уже не позволял он себе этого жеста.

— Милая, ты уж побереги себя, пока я буду отсутствовать. Ты ведь понимаешь, почему я должен тебя покинуть?

— Конечно, понимаю. У тебя важное дело. Желаю тебе успеха.

— Спасибо. — Он поднес ее пальцы к губам, поцеловал. — Когда я вернусь, мы обо всем поговорим.

— Хорошо. — Люси изобразила безмятежную улыбку. — Просто поразительно, как мало времени проводят друг с другом законные супруги.

— Ничего, мы наверстаем, — пообещал Эдуард. — А теперь мне пора. Я должен положить документы в сейф и отчитаться перед мистером Каррадином о своей поездке.

— Эдуард, не беспокойся. Я все понимаю. Но не следует ли тебе переодеться? Ведь наши слуги теперь знают, кто такой купец Рашид. Неужели ты хочешь, чтобы об этом узнали все остальные?

— Это уже не имеет значения. Купец Рашид только что выполнил свое последнее задание.

Только теперь Люси поняла, почему Рашид так переменился. Прежде, принимая облик Рашида, Эдуард и внутренне превращался в пенджабского купца. Теперь же перед ней был лорд де Бомон, наряженный туземцем. Он уже не считал нужным говорить на пушту. Его осанка, выражение лица — все стало иным. На миг у Люсинды сжалось сердце — Рашид навсегда уходил из ее жизни.

— Погоди! — воскликнула она и бросилась за Эдуардом.

Он обернулся, и она коснулась пальцами его обветренных щек. Какими белоснежными казались зубы Рашида на смуглом лице, как ярко блестели глаза!

— Хочу проститься с Рашидом, — тихо сказала Люси по-пуштунски. — Мне будет не хватать его. Он научил меня очень важным вещам.

Эдуард взял ее за локоть, ответил на том же языке:

— Он научил тебя лишь тому, что ты узнала бы и без него, англичанка.

— И все же урок был поистине бесценным. Он научил меня любить — не так, как это делают английские леди, а по-настоящему. И я очень благодарна своему учителю.

Ей показалось, что в глазах Эдуарда вспыхнула страсть. Он поднес ее ладонь к своим губам, поцеловал, и Люси инстинктивно качнулась ему навстречу, но Эдуард тут же отстранился, и взгляд его вновь стал серьезным.

— Я должен выполнить свой долг, англичанка. Я и так слишком задержался.

Он нежно, но решительно отстранил ее, развернулся и закрыл за собой дверь. Через несколько секунд Люси услышала, как он во дворе подзывает своего коня.

Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.

Когда Люси проснулась на следующее утро, на столике возле постели лежало письмо от Эдуарда. Дрожащими пальцами разорвала она плотный розовый крнверт и дважды пробежала письмо глазами, прежде чем до конца уяснила его смысл.

«Моя дорогая Люси, мистер Каррадин хочет, чтобы я лично встретился с лордом Литтоном, поскольку лишь вице-король обладает необходимыми полномочиями сделать надлежащие выводы из информации, полученной мной от хана Абдур-Рахмана. Клянусь тебе, что на сей раз я действительно еду в Дели, причем в комфортабельном купе. Никакая опасность мне не угрожает. Лакей снабдил меня необходимым запасом вполне респектабельных костюмов и галстуков. Таким образом, я отправляюсь в Дели в качестве Эдуарда де Бомона, туповатого англичанина, который надеется, что он, как и Рашид, сыграл некоторую роль в твоем обучении искусству любви.

Я люблю тебя, Люси. Твой преданный муж Эдуард».

Люси перечитала письмо еще несколько раз, но не усмотрела в нем никакого скрытого упрека, ни малейших признаков обвинительного тона. Просто загадка! Если Эдуард ее любит, почему он держался в стороне от нее во время путешествия из Курума в Пешавар? Почему ни словом не обмолвился о постигшей их утрате? Почему ни разу не обнял, не поцеловал? Ведь она чувствовала себя такой несчастной! Конечно, все время рядом были люди Якуба, но Эдуард так предприимчив, он непременно нашел бы случай оказаться с ней наедине.

Больше всего ей хотелось полежать в постели и поплакать о печально складывающейся семейной жизни, однако пешаварское общество не пожелало оставить ее в покое. В тот же день в десять часов утра явилась с визитом миссис Разерспун. Она хотела убедиться, в добром ли здравии пребывает милейшая леди де Бомон. Люси не знала, какой линии ей следует придерживаться, поэтому сказала сгорающей от любопытства гостье, что ее похитили, а Эдуард и его друзья сумели спасти пленницу.

— Ах, дорогая леди де Бомон! Вас снова похитили? Поразительно, как вы умеете снова и снова попадать в пикантные ситуации!

— Очень верно подмечено, — вздохнула Люси.

— И эти негодяи орудовали в нашем мирном Пешаваре? Сколько раз говорила я мистеру Разерспуну, что мы живем в диком, варварском городе. Местные власти абсолютно бессильны! Можно подумать, что у нас тут какой-нибудь Дикий Запад, а не колония Ее Величества! Когда я узнала об ужасной смерти вашей горничной — бедняжке перерезали…

— Да-да, — поспешно перебила ее Люси, не желая слышать кошмарных подробностей. — К счастью, я знаю, кто меня похитил, и надеюсь, что преступников скоро арестуют. Возможно, они уже схвачены.

— Надо преподать этим дикарям достойный урок!

— Меня похитили вовсе не туземцы, миссис Разерспун, а вполне респектабельные представители европейского общества.

— Этого не может быть! — потрясенно воскликнула губернаторша. — О, дорогая леди де Бомон, скорей скажите мне, кто эти… монстры!

— Думаю, будет лучше, если об этом сообщит мистер Каррадин. А сейчас не откажетесь выпить вместе со мной чашечку чаю?

Миссис Разерспун задумалась. С одной стороны, имело смысл остаться — вдруг удастся выудить еще какие-нибудь интригующие подробности. С другой стороны, хотелось поскорее рассказать всем сногсшибательные новости. Второе соображение возобладало. Губернаторша встала и ослепительно улыбнулась:

— Спасибо, дорогая, но не хочу вас утомлять. Представляю, как вы устали. Ухожу, но завтра непременно наведаюсь к вам вновь.

Люси улыбнулась столь же широко:

— С нетерпением буду ждать вашего визита!

Миссис Разерспун была первой из бесконечной вереницы посетителей и посетительниц, а незадолго перед ужином баронессу де Бомон посетил сам мистер Каррадин.

Он горячо пожал Люси руку и внимательно осмотрел ее с головы до ног.

— Эдуард сказал мне о вашей горестной утрате. Примите мои глубочайшие соболезнования, но я рад видеть вас в добром здравии.

— Моя мачеха всегда говорила, что я крепка, как буйволица, — с деланной веселостью ответила Люси.

— Возможно. Но я подозреваю, что духом вы еще сильнее, чем телом. Когда мне сказали, что Эдуард женился, я был обеспокоен. Я давно знаю этого молодого человека, и мне казалось, что он чересчур требователен. Честно говоря, мне трудно было представить себе супругу, которой он был бы доволен. Однако, невзирая на наше недолгое знакомство, я убедился, что вы с ним друг друга стоите. Теперь я знаю, что Эдуард нашел для себя настоящую спутницу жизни.

Люси печально улыбнулась:

— Будем надеяться, дорогой сэр, что мой муж придерживается той же точки зрения. Боюсь, он очень зол на меня, и за дело. Нормальная жена сидела бы дома, терпеливо ждала бы мужа, а не пускалась бы во всякие безмозглые авантюры.

— Вы ошибаетесь, миледи, Эдуард так не считает.

— Хотелось бы в это верить, но вы не видели, какое у него было лицо, когда я появилась в Куру-ме. Ему совсем не понравилось, что жеча явилась и чуть не испортила важнейшие переговоры.

— Представьте себе, что он испытал в тот момент! Представляю, какой его охватил ужас. Он готов был под землю провалиться от стыда и чувства вины перед вами. Ведь из-за него вы подвергали себя смертельной опасности.

Это интересное соображение пленило Люси своей новизной. Может быть, поведение Эдуарда действительно объяснялось тем, что он тоже чувствовал себя виноватым?

— Как вы думаете, когда он вернется из Дели? — задумчиво спросила Люси.

— Не раньше чем через неделю. Я не открою вам государственного секрета, если скажу, что перед вашим мужем сейчас стоит крайне трудная задача. Лорд Литтон уверен, что наилучшее решение афганского вопроса — послать туда британские войска и присоединить эту страну к числу наших колоний. Эдуард же надеется убедить вице-короля, что завоевать Афганистан традиционными средствами совершенно невозможно. Наша армия без труда выиграет любое сражение, тем более что афганцы не станут ввязываться в регулярную войну. Мы будем продвигаться вперед, а афганские воины попрячутся среди гор. Они подождут, пока мы не уйдем подальше от границы, а потом перережут наши коммуникации. И тогда начнется настоящая бойня.

— Трагедия нашей страны в том, что ее политику часто определяют люди, не имеющие понятия об истинном положении дел.

Мистер Каррадин фыркнул:

— Уверен, что они и в карте-то как следует не разбираются. Иначе сообразили бы, что страна, состоящая сплошь из гор и пустынь, — не самое лучшее место для фронтальной атаки. Особенно если учесть, что горы кишат воинами, готовыми сражаться до последней капли крови.

Люси представила себе такую картину. Вот батальон британских солдат в алых мундирах движется колонной по узкому ущелью. Наверху засели в засаде афганцы. Вот они прицелились, дали залп… Она передернулась. Если Эдуард сможет предотвратить кровопролитие, он сделает великое дело.

Мистер Каррадин погладил ее по руке:

— Ваш муж обладает невероятным даром убеждения. Я очень на него рассчитываю. Документы, которые он получил от хана Абдур-Рахмана, подействуют на самых закоренелых скептиков. Однако хватит говорить о политике. Я принес вам хорошую новость. Ваш мсье Арман, торговец каракулем, арестован по обвинению в убийстве вашей горничной Диры, а также в похищении баронессы де Бомон, не говоря уж о шпионской деятельности, направленной против Британской империи. Кстати, он оказался никаким не торговцем, а графом Андреем Карповичем из Петербурга.

— Так вы его арестовали! Я очень рада, что он не успел сбежать.

— Ему и в голову не приходило, что у него есть основания для беспокойства. Сведениями Армана снабжали куварцы, а в схватке с людьми Якуба все они погибли. Вот почему никто не предупредил вашего знакомого об угрозе.

— Я рада, что он в тюрьме. Бедная Дира! Это я виновата в ее смерти.

— Я понимаю ваши чувства, но иногда полезно поучиться у восточных людей фатализму. Чему суждено случиться, то и случится. Эта философия помогает в трудные минуты. — Мистер Каррадин поспешил сменить тему: — Есть у меня новости и о графе Гвидо.

— Ах вот как? Вы его тоже арестовали?

— Да, но обвинение предъявлять не будем, потому что прямых доказательств его соучастия у нас нет. Графу велено покинуть страну в сопровождении конвоя.

— Он тоже русский?

— Нет, он действительно тосканский граф, но мы выяснили, что его мать происходит из обедневшего русского дворянского рода. Очевидно, этим и объясняется симпатия графа к русским. Во время допроса выяснилось, что графа постигла драма личного свойства и он отправился в Индию в поисках романтики. Полагаю, эта история раз и навсегда отбила у него охоту к шпионскому ремеслу. Он говорит, что никак не ожидал от своих сообщников столь неджентльменского поведения по отношению к леди де Бомон. А убийство горничной привело его в ужас. Графу как-то не приходило в голову, что его забавы могут привести к невинным жертвам.

— Что ж, я рада, что он мне не лгал, рассказывая о себе. Такой обаятельный молодой человек.

— Безусловно. Дамам он очень нравился. — Мистер Каррадин улыбнулся и поднялся. — Что ж, миледи, всего вам хорошего. Но впредь, если к вам попадет какая-нибудь любопытная информация, пожалуйста, не передавайте мне ее лично. Вполне достаточно будет, если вы отправите записку с кем-нибудь из слуг. Я немедленно явлюсь по вашему зову. Эдуард строго-настрого приказал мне следить за вами, чтобы вы снова не сбежали в Афганистан. — Мистер Каррадин рассмеялся. — Хотя не знаю, почему он думает, что я смогу вас укротить, раз уж это не удалось самому лорду де Бомону.

В течение нескольких последующих дней Люси предавалась размышлениям. Почтенный дипломат явно не держал на нее зла за своевольство, но было совершенно ясно, что жена у лорда де Бомона совершенно никудышная. Нужно как следует поработать над собой, чтобы, когда Эдуард вернется из Дели, его супруга превратилась в идеальную английскую леди.

Поскольку почти всю свою юность Люси провела, скитаясь вместе с отцом по экзотическим уголкам земли, ей довольно смутно представлялось, какой должна быть настоящая английская жена. Но ничего, утешила себя Люси, главное — терпение и усердие. Она знала, что аристократические дамы обычно сидят дома, ничем особенным не занимаясь. Утром они инструктируют повара, что приготовить на обед, а в остальное время вышивают шлепанцы для мужа и следят за благопристойным поведением слуг.

Чем Люси хуже? Конечно, ей будет очень тяжело бездельничать, а повар превосходно обходится без ее указаний, да и Эдуард не носит шлепанцы, но какое это все имеет значение?

Набравшись смелости, Люси явилась утром на кухню и спросила у повара, какое меню он составил. Правда, никаких изменений в это меню Люси вносить не стала, боясь, что повар оскорбится и немедленно уволится. С шлепанцами дело обстояло сложнее — пришлось отправиться за советом к миссис Разерспун. Та подала куда более интересную идею — вышить розочками чехол для чайника.

Нанеся визит жене викария, Люси раздобыла сборник проповедей. Проповеди были такие скучные, что сомневаться в их духоподъемности не приходилось. Люси решила улучшить свою нравственность, а заодно просветить и прислугу. Поэтому за ужином она стала читать слугам проповеди вслух. Однако улучить минутку для просвещения туземцев удавалось нечасто, потому что почти каждый вечер, приходилось отправляться к кому-нибудь в гости. Слуги, правда, были не слишком опечалены этим обстоятельством.

Зато работа над чехлом шла просто замечательно. Горничная требовала, чтобы хозяйка после обеда непременно удалялась к себе в спальню отдохнуть, и Люси использовала тихий час для того, чтобы вышивать на атласе кошмарные багровые розы. Честно говоря, ей казалось диким, что придется накрывать изящный фарфоровый чайник этой гадостью, но что поделаешь — добродетель требует жертв. Во всяком случае, это лучше, чем вышитые шлепанцы, которые Эдуард все равно носить не станет.

По счастливому стечению обстоятельств Эдуард вернулся домой после десятидневной отлучки именно в тот момент, когда Люси сидела в гостиной и старательно работала иголкой. Услышав, что к дому подъезжает экипаж, Люси огромным усилием воли заставила себя сидеть на месте, хотя ей ужасно хотелось броситься мужу навстречу. Вот какие плоды дала работа над собой!

— Люси! — воскликнул Эдуард, врываясь в гостиную. Он захлопнул за собой дверь, подхватил жену на руки и прижал к груди, даже не заметив, что атласный чехол полетел на пол.

— Как ты чудесно выглядишь! — Он приподнял ей подбородок и сказал: — Слава Богу, румянец вернулся. Сразу видно, что ты вела себя как умница.

— Да, Эдуард, — смиренно ответила она. — Я в точности следовала твоей воле. Никто меня не похищал, каждый день после обеда я спала, и еще я вышивала атласный чехольчик.

Эдуард очень удивился:

— Какой еще чехол?

— И еще я читала сборник проповедей. Они такие… такие…

— Скучные? — подсказал Эдуард.

— Да, смертельно! Но очень способствуют развитию благонравия.

— Могу также порекомендовать тебе власяницу и обливание холодной водой. Но чего ради мы обсуждаем в такой момент проповеди?

— Сегодня же воскресенье. Самый подходящий день, чтобы устремить свои помыслы к Всевышнему… Эдуард, что ты делаешь?

— Я вижу, дорогая, что за время моего отсутствия ты сильно поглупела. Неужели не видно, что я расстегиваю тебе платье?

— Эдуард, в гостиной! Как можно?

Он с деланным удивлением огляделся по сторонам:

— В самом деле! Большое спасибо, что ты просветила меня, где мы находимся.

С этими словами он вновь занялся пуговицами.

Люси старалась не обращать внимание на участившееся биение своего сердца.

— Эдуард, не забывай о слугах…

— Они хорошо натасканы и в комнату не войдут.

— Надеюсь, твоя поездка в Дели прошла успешно, — чопорно сказала на это Люси, мужественно игнорируя тот факт, что платье сползло с плеч до пояса, а ее колени начали мелко дрожать.

— С относительным успехом. Лорд Литтон слушал меня вполуха. Но я поговорил с несколькими полковниками, и они, кажется, уяснили, как глупо было бы штурмовать горную страну кавалерийскими эскадронами. По крайней мере в окружении вице-короля узнали, кто такой Абдур-Рахман. Я оказал им, что этот человек в скором времени станет эмиром Афганистана.

Платье и рубашка Люси лежали на полу, а колени вели себя все более предательским образом. Припав мужу на грудь, Люси скороговоркой выпалила:

— Эдуард, я начала новую жизнь. Теперь я буду образцовой женой, совсем как миссис Разерспун.

— Упаси Боже! К тому же меня вполне устраивала твоя прежняя жизнь. — Он припал к ее груди. — О, какая ты вкусная! Именно такова должна быть на вкус настоящая жена.

Он ласкал ей грудь, а Люси, задыхаясь, повторяла:

— Боже, Эдуард!

— Сейчас, милая, сейчас взлетим на небеса. Думаю, для этого удобнее воспользоваться диваном.

Не слушая ее протестов, он подхватил Люси на руки и осторожно перенес на мягкие подушки.

— Очень удобно, что на тебе всего три нижние юбки, — заметил Эдуард. — Если бы их было больше, у меня лопнуло бы терпение.

И тут Люси решила, что борьба за добродетель обречена на поражение.

— Я так по тебе скучала, милый, — прошептала она. — После того, как я потеряла ребенка, я думала, ты никогда меня не простишь.

— Кто, я? — изумился Эдуард. — Да как тебе могло прийти в голову, что я буду в чем-то винить тебя, когда я кругом во всем виноват сам! Если бы не мои игры в Рашида, ты не оказалась бы в такой ужасной ситуации. Я потащил тебя за собой в Индию исключительно из эгоистических соображений. Нужно было настоять, чтобы ты осталась в Англии, там ты была бы в безопасности, но я хотел, чтобы ты была рядом, и привез тебя сюда, хоть и знал, как это опасно.

— Я рада, что приехала. Но очень боюсь, что никогда не стану хорошей женой, которая мирно сидит дома и ждет, пока муж не вернется из экзотических мест. Понимаешь, я просто ненавижу это чертово вязание.

Эдуард приподнялся на локте и озадаченно уставился на нее:

— Ну вот, снова ты заговорила про вязание, чехольчики и про все такое…

— Видишь ли, хорошая жена должна вышивать для мужа шлепанцы, но, поскольку ты шлепанцев не носишь, миссис Разерспун посоветовала мне…

— А, вот в чем дело! Дорогая, возможно, миссис Разерспун мила своему супругу тем, что вышивает чехлы, накидки и шлепанцы, однако у меня запросы другие. Мне от жены нужно, например, следующее.

Он наклонился, и оба надолго замолчали, слившись в поцелуе. Люси наслаждалась этим дивным полузабытым ощущением. Ее пальцы непроизвольно перебирали его волосы, а Эдуард неспешно восстанавливал знакомство со всеми изгибами и выпуклостями ее тела. Потом уверенным движением взял Люси за колени и сцепил ее щиколотки у себя за спиной.

— Я люблю тебя, Эдуард, — прошептала она в тот сладостный миг, когда их тела слились.

— Тогда поцелуй меня, любимая.

В эту минуту она внезапно поняла, что с этим человеком ей никогда не понадобится прикидываться, изображать из себя то, чем она на самом деле не является. Для Эдуарда она и так идеальная жена, со всеми своими недостатками.

— Как же я ненавижу эти чехлы и накидки, — выдохнула она, едва их губы разомкнулись. — Никогда в жизни больше к ним не прикоснусь.

Эдуард замер, потом тихо рассмеялся.

— Любимая, ты оскорбляешь мое мужское достоинство. Не говоря уж о неуважении к крайне возбужденному состоянию, в котором я сейчас нахожусь. Предлагаю вернуться к проблеме через полчаса, договорились?

Люси погладила его по лицу и прошептала:

— Давай попробуем.

И им это удалось.

ЭПИЛОГ

Двадцать первого ноября 1878 года соединенная англо-индийская армия вторглась в Афганистан с трех сторон, чем окончательно подкосила и без того шаткую власть эмира Шерали. Предлогом для начала военных действий стал отказ эмира принять условия ультиматума, выдвинутого британскими властями. На самом же деле войну было решено начать для того, чтобы Шерали не заключил альянс с Россией, поскольку стало известно, что представители царя находятся в Кабуле и переговоры уже начались.

Благодаря новому изобретению — телеграфу — новости о начале войны достигли Англии без промедления. Лорд и леди де Бомон, находившиеся у себя в поместье Риджхолм-холл, отнеслись к этой новости с поразительным безразличием. Возможно, это объяснялось тем, что именно в этот день у баронессы начались схватки.

На рассвете она разрешилась от бремени двумя близнецами, и, с точки зрения акушера, роды прошли на удивление гладко. Услышав это замечание, леди де Бомон недовольно хмыкнула и сказала, что, если бы акушер провел последние двенадцать часов столь же неприятным образом, вряд ли у него хватило бы смелости рассуждать так.

Врач примирительно похлопал ее по руке и, желая сменить тему, сказал, что оба младенца весят по шесть фунтов.

— Сына мы назовем Питер, — предложил Эдуард. — В честь покойного отца моей жены. Его будут звать Питер Эдуард Жервез де Бомон.

Люси благодарно улыбнулась и сказала:

— А дочь мы назовем Мириам. Так в Афганистане звучит имя Мария. Нашу девочку будут звать Мириам Люсинда Элизабет де Бомон.

— Просто замечательные имена, — резюмировал доктор, щелкая черным кожаным саквояжем. Взглянув на мирно почивавших в колыбельке Питера и Мириам, он заметил: — Поразительно здоровые дети, миледи. Редко увидишь таких крепких двойняшек. Примите мои поздравления.

Люси и Эдуард горделиво улыбнулись.

— Какие красавчики, правда? — спросила Люси.

Акушер был человеком опытным и отлично знал, что матерям свойственно воспринимать своих отпрысков не вполне реалистично. Два лысеньких, краснолицых, сморщенных создания трудно было бы признать «красавчиками», но доктор спорить не стал:

— Да, очень красивые дети.

В течение последующих суток в поместье продолжали поступать телеграфные сообщения — об отчаянных попытках эмира Шерали призвать на помощь русскую армию, а также о том, как обрадованы родственники барона и баронессы увеличению семейства де Бомон.

Даже леди Маргарет прислала поздравление, в котором начисто отсутствовали какие-либо колкости. Достойная особа сообщала, что лично прибудет на Рождество, чтобы вручить новорожденным традиционные серебряные чарочки, столь необходимые для церемонии крестин. Леди Маргарет выражала глубочайшее удовлетворение в связи с честью, которую новоиспеченным родителям оказал сам епископ Си-ренчестерский, который обещал лично крестить младенцев.

Не желая отстать от матери, Пенелопа, поселившаяся вместе со своим мужем в Париже, прислала телеграмму, в которой обещала еще более чудесный подарок: две картины, написанные «дражайшим» Перегрином, ее обожаемым супругом, который в настоящее время находится под влиянием нового стиля живописи, именуемого импрессионизмом. Правда, завистливые французы пока отказываются признавать гениальность полотен Перегрина, но всему свое время.

Однажды снежным январским днем в гостиную постучал Флетчер и торжественно объявил, что прибыли два больших деревянных ящика из Франции.

— Это картины Перегрина! — воскликнула Люси. — Пусть их распакуют и отнесут в детскую.

— Слушаюсь, миледи.

Питер и Мириам, разбуженные шумом и суетой, с интересом уставились на два ярких пятна, невесть откуда появившихся на стене. Слуги же смотрели на мазню Перегрина с неодобрением и изумлением.

Первым нарушил паузу Эдуард:

— Как ты думаешь, — спросил он, — нет ли здесь на обороте стрелочек, чтобы было понятно, где верх, а где низ?

Люси заглянула за один из холстов и объявила:

— Никаких стрелочек. И шнур размещен ровно посередине.

Тогда Эдуард проявил свою всегдашнюю решительность и перевернул оба холста на сто восемьдесят градусов.

— По-моему, так лучше, — сказал он.

— Гу-гу, — прокомментировал его слова маленький Питер.

Это было первое замечание, произнесенное юным аристократом в его коротенькой жизни. До сих пор малый не изволил гугукать, а только орал, когда ему вовремя не давали грудь.

— Картина ему нравится! — перевела Люси. — Питеру нравятся работы его дяди Перегрина!

Эдуард улыбнулся:

— Ничего, милая, не расстраивайся, мы еще успеем привить нашему сыну художественный вкус.

Тем временем достопочтенная Мириам рассматривала вторую картину, на которой было изображено не то заходящее солнце, не то несколько размазанная яичница.

— Гу-гу, — изрекла наконец Мириам.

В феврале 1880 года хан Абдур-Рахман с сотней всадников пересек Амударью и вторгся в Афганистан. Хана поддержали все северные племена, и во главе целой армии он двинулся на Кабул. Двадцатого июля в городке Чарикар, находившемся всего в двадцати милях от столицы, Абдур-Рахман объявил себя эмиром. С этого дня начинается история единого и независимого Афганистана.