Опасный пациент

— Отлично. Просто отлично.

— Волнуетесь?

— Нет! А о чем волноваться? Не о чем. В ближайшие несколько часов я весь в вашем распоряжении — вашем и Эллиса…

— Мне кажется, перед операцией люди обычно волнуются.

— Ну вот опять — сердобольный психиатр. — Он улыбнулся, потом нахмурился и закусил губу. — Конечно, волнуюсь.

— Что вас тревожит?

— Да все! — он впился в сигарету. — Все буквально! Волнуюсь, как буду спать. Как буду чувствовать себя завтра. Как буду себя чувствовать, когда все кончится. А что, если кто-то допустит ошибку? Что, если я превращусь в овощ? А если больно будет? А если…

— Умрете?

— Ну да! И это тоже.

— Но это правда несложная операция. Это не сложнее, чем вырезать аппендицит.

— Могу поспорить: вы так говорите всем пациентам, которым предстоит трепанация черепа.

— Нет, правда. Это простая, быстрая операция. Она продлится полтора часа.

Он слегка кивнул. Она не поняла, удалось ли ей его убедить.

— Знаете, — сказал он, — мне почему-то кажется, что ничего не будет. Я все думаю, что завтра утром в самый последний момент ко мне придут и скажут: «Вы здоровы, Бенсон, можете отправляться домой».

— Мы надеемся, что вы выздоровеете после операции, — проговорив эти слова, она почувствовала себя виноватой, но ложь получилась очень естественной.

— Ох, какая же вы благоразумная. Бывают минуты, когда мне от всего этого тошно.

— Как сейчас?

Он снова дотронулся до полотенца.

— Вы только представьте: они же собираются проделать у меня в голове дырки и сунуть туда провода!!

— Так вы все знаете?

— А как же! Ну да ладно, теперь-то что об этом!

— Вы сердитесь?

— Нет. Просто боюсь.

— Хорошо, что боитесь. Это совершенно нормальное состояние. Но только старайтесь не злиться.

Он затушил сигарету в пепельнице и тут же закурил новую. Сменив тему, он указал пальцем на планшетку, которую она держала под мышкой.

— А это что?

— Новый тест. Я бы хотела, чтобы вы его сейчас прошли.

— Сейчас?

— Да. Это необходимо для вашей истории болезни.

Бенсон безразлично пожал плечами. Он уже несколько раз проходил подобный тест. Она подала ему планшетку, на которой он установил карточку с вопросами, после чего начал отвечать. Он читал вопросы вслух:

— Кем бы вы предпочли стать — бабуином или слоном? Бабуином. Слоны живут слишком долго.

Металлическим штырьком он протыкал клеточку против нужного ответа на карточке.

— Если бы вы были цветом, каким бы цветом вы предпочли быть — зеленым или желтым? Желтым. Сейчас мне очень желто, — он засмеялся и проткнул клеточку.

Она ждала, пока он ответит на все тридцать вопросов. Он вернул ей планшет, и его настроение опять, похоже, улучшилось.

— А вы там будете? Завтра.

— Да.

— А я смогу вас узнать?

— Полагаю, что да.

— А когда пройдет действие наркоза?

— Завтра днем или ближе к вечеру.

— Так быстро?

— Я же говорила: это довольно-таки простая операция, — повторила она.

Он кивнул. Она спросила, не принести ли ему чего-нибудь. Он попросил джинджер-эля, но она сказала, что ему нельзя принимать ничего перорально за двенадцать часов до операции. Еще она сказала, что на ночь ему сделают несколько уколов, чтобы помочь уснуть, и еще несколько уколов утром перед операцией. Она пожелала ему спокойной ночи.

Выйдя в коридор, Росс услышала неясный гул — снова заработал телевизор, и мужской голос произнес: «Эй, лейтенант! По городу с трехмиллионным населением разгуливает убийца!»

Она плотно прикрыла дверь палаты.

***

Перед тем как покинуть четвертый этаж, Росс оставила короткую запись в истории болезни Бенсона. Она обвела запись красным карандашом, чтобы сестры ее сразу заметили:

" ПСИХИАТРИЧЕСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ О СОСТОЯНИИ ПАЦИЕНТА:

Пациент, тридцати четырех лет, на протяжении последних двух лет страдает психомоторной эпилепсией. Этиология болезни, по-видимому, травматического характера — вследствие травмы, полученной в результате автомобильной катастрофы.

Пациент ранее пытался убить двоих людей и неоднократно вступал в драки. Любое сделанное им заявление персоналу больницы, что он «чувствует себя как-то странно» или что «ощущает неприятный запах», следует рассматривать как симптом приближающегося припадка. В этом случае немедленно поставьте в известность ЦНПИ или службу безопасности клиники.

Заболевание пациента сопровождается также расстройством личности, являющимся одним из проявлений его болезни. Он убежден, что машины составили заговор с целью завоевания мира. Это убеждение обладает устойчивым характером, и всякая попытка разуверить его в этом приведет только к возникновению у него чувства враждебности и подозрительности. Следует также иметь в виду, что он обладает высоким интеллектуальным уровнем развития и острой эмоциональностью. Временами этот пациент может проявлять повышенную требовательность, но с ним следует обращаться твердо и уважительно. Его взаимоотношения с окружающими, отличающиеся здравомыслием и остроумием, возможно, заставят кое-кого забыть, что его поведение не является осознанным. Он страдает органическим заболеванием, которое определенным образом воздействует на его психическое состояние. В глубине души он сильно напуган и в высшей степени беспокоится о том, что его ожидает.

Джанет Росс, д.м. ЦНПИ ".

4

— Что-то я не понимаю, — сказал пресс-секретарь.

Эллис вздохнул, а Макферсон терпеливо улыбнулся.

— Это органическая причина агрессивного поведения, — пояснил он. — Именно так мы и смотрим на эту проблему.

Все трое сидели в ресторане «Фор Кингз» рядом с клиникой. Идея устроить ранний ужин принадлежала Макферсону. Макферсон попросил Эллиса поприсутствовать — потому Эллис и пришел. Вот так сам Эллис все это воспринимал.

Эллис поднял руку и знаком попросил официанта принести еще кофе. Может, от кофе он хоть сможет не заснуть прямо здесь. Но на самом деле это не имело значения: он в любом случае не смог бы сегодня заснуть. Накануне его первой операции третьей стадии на человеке!

Он прекрасно знал, что всю ночь будет ворочаться с боку на бок, мысленно воспроизводя все этапы предстоящей операции. Снова и снова повторяя каждое свое движение, которое он, кажется, уже и так заучил наизусть. Он же прооперировал кучу обезьян, готовясь к третьей стадии. Если говорить точно — сто пятьдесят четыре обезьяны. С обезьянами трудно. Они рвут швы, выдирают проводки, визжат, дерутся, пытаются укусить руку хирурга…

— Коньяк? — предложил Макферсон.

— Отлично, — согласился пресс-секретарь.

Макферсон бросил вопросительный взгляд на Эллиса. Эллис помотал головой. Он налил в кофе сливок и подавил зевок. Между прочим, этот пресс-секретарь сам похож на обезьянку. Молодой резус-макак: такая же квадратная нижняя челюсть, такая же затаенная тревога в поблескивающих глазах.

Звали пресс-секретаря Ральф. Эллис не знал его фамилии. У пресс-секретарей никогда не бывает фамилий. Конечно, в больнице его никто так не называл: пресс-секретарь. Он был директором отдела по связям с общественностью, или руководителем отдела по связям с прессой, или что-то в этом роде.

Точно — вылитая обезьянка! Эллис даже поймал себя на том, что изучает участок его черепа сразу за ухом, куда он обычно имплантирует электроды…

— Нам точно неизвестны причины агрессивного поведения, — продолжал Макферсон. — Сейчас распространяется масса досужих домыслов на этот счет, сочиняемых нашими социологами и оплачиваемых деньгами наших добропорядочных налогоплательщиков. Но мы знаем твердо: одна болезнь — психомоторная эпилепсия — может вызвать агрессивное поведение.

— Психомоторная эпилепсия, — повторил Ральф.

— Да. Причем психомоторная эпилепсия не менее распространена, чем любая иная разновидность эпилепсии. Многие известные люди страдали ею — например, Достоевский. Мы в Центре считаем, что психомоторная эпилепсия очень часто встречается у людей, которые постоянно участвуют в актах насилия — например, кое у кого из полицейских, у гангстеров, у участников уличных беспорядков, у «Ангелов ада». Никто почему-то не считает подобных людей физически нездоровыми. Мы просто соглашаемся с тем, что на свете есть много людей с дурным характером. Мы считаем, что это нормально. Но, возможно, ничего нормального в этом нет.

— Понял, — сказал Ральф.

И, похоже, он и впрямь что-то понимал. Макферсону надо было бы стать учителем в начальных классах, подумал Эллис. Его величайший дар — обучать. Конечно, он никакой не исследователь…

— Так вот, — сказал Макферсон, проводя рукой по седой шевелюре, — мы пока не знаем, насколько распространена психомоторная эпилепсия. Но наша гипотеза заключается в том, что, возможно, ею страдают от одного до двух процентов населения страны, то есть от двух до четырех миллионов американцев.

— Боже! — воскликнул Ральф.

Эллис отпил кофе. «Боже! — подумал он. — О господи! Боже…»

— По ряду причин, — продолжал Макферсон, кивнув в знак благодарности официанту, принесшему коньяк, — психомоторные эпилептики имеют предрасположенность к агрессивности во время приступов болезни. Мы не знаем почему, но это так. Среди прочих побочных явлений болезни — гиперсексуальность и патологическая интоксикация.

Тут Ральф по-настоящему заинтересовался.

— У нас была одна пациентка, страдающая этим заболеванием, которая во время приступов могла иметь половые сношения с двенадцатью мужчинами подряд и тем не менее не достигать сексуального удовлетворения.

Ральф одним залпом осушил свою рюмку. Эллис заметил, что у Ральфа широченный галстук с модным психоделическим узором. Сорокалетний хиппующий пресс-секретарь при мысли о такой женщине стал пить коньяк как воду…

— Патологическая интоксикация связана с буйной формой опьянения, вызванного минимальным количеством алкоголя — буквально одним-двумя глотками. Такое количество алкоголя способно вызвать припадок.

Эллис тем временем размышлял о своем пациенте третьей стадии. Бенсон, упитанный малыш Бенсон, обходительный программист-компьютерщик, который напивался и избивал первых встречных — мужчин, женщин, всех, кто попадался ему под руку. Сама идея попытки излечить такого субъекта с помощью проводов, вставленных в мозг, казалась абсурдной.

Ральф, кажется, размышлял о том же.

— И что, подобная операция способна излечить агрессивность?

— Да! — заявил Макферсон. — Мы так считаем. Но ранее эти операции на людях не проводились. Первая такая операция будет проведена в нашей клинике завтра утром.

— Поня-ятно, — сказал Ральф, точно до него только что дошел истинный смысл сделанного ему приглашения поужинать.

— Дело весьма щекотливое — в том, что касается прессы, — продолжал Макферсон.

— Разумеется, я понимаю…

Наступила короткая пауза. Наконец Ральф сказал:

— И кто будет проводить операцию?

— Я, — отозвался Эллис.

— Так, — сказал Ральф, — мне надо проверить наш архив. Надо посмотреть, есть ли у нас ваша свежая фотография и биографические сведения — для пресс-релизов. — Он нахмурился при мысли о предстоящей работе.

Эллиса поразила реакция этого человека. Значит, его заботит только это? Что ему надо раздобыть его свежую фотографию. Но Макферсон ловко проявил инициативу.

— Мы обеспечим вас всем необходимым.

На этом встреча закончилась.

5

Роберт Моррис сидел в больничном кафетерии, доедая прогорклый яблочный пирог. Вдруг его «биппер» проснулся и издал оглушительный электронный визг, не умолкавший до тех пор, пока Моррис не опустил руку к ремню и не отключил прибор. Он вернулся к пирогу. Через некоторое время «биппер» опять завизжал. Он чертыхнулся, положил вилку и отправился к настенному телефонному аппарату ответить на вызов. Было время, когда он считал эту небольшую серую коробочку, пристегнутую к ремню, замечательной игрушкой. Он особенно ценил те моменты, когда во время обеда с какой-нибудь симпатичной девушкой его «биппер» вдруг трезвонил, требуя от него отзыва. Этот вой означал, что он чрезвычайно ответственный работник, вовлеченный в дела жизни и смерти. Когда «биппер» начинал верещать, он извинялся и шел к телефону, преисполненный сознанием того, что служебный долг превыше всего. И девушкам это ужасно нравилось.

Но по прошествии нескольких лет игрушка перестала его радовать. Коробочка была жестокой, неумолимой обузой и постепенно стала символизировать в его глазах тот факт, что он себе не принадлежит. Его постоянно теребили все кому не лень, причем по самым неожиданным поводам — например, дежурная сестра, которой вздумалось перепроверить, что больному назначены таблетки на два часа утра; или неугомонный посетитель, который поставил всех на уши, справляясь о послеоперационном состоянии мамы; или это был звонок, извещавший, что конференция началась — когда он давным-давно сидел на этой чертовой конференции.

И теперь любимыми часами его жизни стало время, когда он приходил домой и ненадолго избавлялся от этой проклятой коробки. Тогда он становился недосягаемым — и свободным. И это ему ужасно нравилось.

Набирая номер коммутатора, он оглянулся на остатки своего яблочного пирога на столике.

— Доктор Моррис, — представился он.

— Доктор Моррис, два-четыре-семь-один.

— Спасибо! — это был добавочный в кабинет медсестер на седьмом этаже.

Поразительно, как ему удалось вызубрить все эти добавочные номера. Телефонная сеть больницы была сложнее анатомии человека. Но с течением времени без всяких осознанных усилий он все же умудрился изучить ее достаточно хорошо. Он набрал номер седьмого этажа.

— Доктор Моррис.

— Ах да! — ответил женский голос. — К нам пришла женщина с передачей для Гарольда Бенсона. Она говорит, что в сумке личные вещи. Можно их ему передать?

— Я подойду и посмотрю, — ответил он.

— Спасибо, доктор.

Он вернулся к своему столику, взял поднос и отнес к стойке с грязной посудой. Как только он поставил поднос, «биппер» снова завизжал. Он пошел к телефону.

— Доктор Моррис!

— Доктор Моррис, один-три-пять-семь.

Отделение обмена веществ. Он набрал номер.

— Это доктор Моррис.

— Это доктор Хэнли, — произнес незнакомый голос. — Мы хотим попросить вас взглянуть на женщину, у которой предположительно стероидный психоз. У нее гемолитическая анемия. Ей назначена операция на желчном пузыре.

— Сегодня не могу, — ответил Моррис. — И завтра очень сложно. — Это, подумал он, еще мягко сказано. — А вы не пробовали обратиться к Питерсу?

— Нет…

— У Питерса большой опыт в области стероидной терапии. Попросите его.

— Хорошо. Спасибо.

Моррис повесил трубку. Он вошел в лифт и нажал кнопку седьмого этажа. «Биппер» зазвонил в третий раз. Он взглянул на часы: 6.30. Пора уходить — рабочий день кончился. Но он ответил. Его вызывал Келсо, ординатор из педиатрического отделения.

— Хочешь задницу надеру? — спросил Келсо.

— Хочу. Когда?

— Ну, скажем, через полчасика?

— Если кишка не тонка.

— Не тонка, не тонка. Кишки у меня в багажнике.

— Ну, тогда увидимся на парковке, — сказал Моррис. И добавил:

— Я, может быть, немножко опоздаю.

— Смотри, только не очень. А то уже темнеет.

Моррис обещал поторопиться и повесил трубку.

На седьмом этаже стояла тишина. На других этажах обычно было шумно, всегда толпились посетители, но на седьмом этаже в этот час было тихо и пустынно. Тут царила какая-то сонная, спокойная атмосфера, которую дежурные сестры старались поддерживать.

— Вот она, доктор, — сказала сестра в дежурке и кивнула на девушку, сидящую на банкетке. Моррис подошел к ней. Она была молоденькая и смазливая — в стиле красоток из шоу-бизнеса. С длинными ногами.

— Я доктор Моррис.

— Анджела Блэк. — Она встала, и они обменялись очень формальным рукопожатием. — Я принесла это для Гарри, — она подняла голубую сумку. — Он просил меня принести.

— Хорошо. — Он взял у нее сумку. — Я прослежу, чтобы ему это передали.

Она помолчала и спросила неуверенно:

— Мне нельзя к нему?

— Вам не стоит!

Бенсон теперь, должно быть, уже обрит. А предоперационные пациенты, которых обрили наголо, обычно не хотят никого видеть.

— Но только на несколько минут!

— Ему дали сильное успокоительное.

Она была явно разочарована.

— Тогда не могли бы вы передать ему кое-что?

— Конечно.

— Скажите ему, что я вернулась на старую квартиру. Он поймет.

— Хорошо.

— Не забудете?

— Нет. Я передам.

— Спасибо, — она улыбнулась. Приятная улыбка, невзирая на длинные накладные ресницы и обильную косметику. И почему это молодые девчонки так уродуют свои лица? — Ну, я, пожалуй, пойду. — И она пошла: короткая юбка, длинные ноги, уверенная быстрая походка.

Он посмотрел ей вслед, а потом взвесил сумку на руке. Тяжелая.

Полицейский, дежуривший у дверей палаты 710, спросил:

— Как идут дела?

— Прекрасно, — ответил Моррис.

Полицейский взглянул на сумку, но ничего не сказал. Гарри Бенсон смотрел по телевизору вестерн. Моррис приглушил звук.

— Вот что вам принесла очень симпатичная девушка.

— Анджела? — улыбнулся Бенсон. — Да, у нее замечательный экстерьер. Не шибко сложный внутренний механизм, но экстерьер — просто прелесть. — Он протянул руку, и Моррис отдал ему сумку. — Она все принесла?

Моррис наблюдал за тем, как Бенсон открывает сумку и раскладывает ее содержимое на кровати. Пижама, электробритва, лосьон после бритья и романчик в бумажной обложке.

Потом Бенсон выудил черный парик.

— А это что? — изумился Моррис. Бенсон пожал плечами.

— Я знал, что рано или поздно он мне понадобится, — сказал он, рассмеявшись. — Вы же меня отпустите? Рано или поздно.

Моррис тоже рассмеялся. Бенсон бросил парик обратно в сумку и достал пластиковый пакет на «молнии». Он расстегнул «молнию» — и Моррис увидел, что это набор отверток разного размера.

— А это зачем? — спросил Моррис.

Бенсон задумался с озадаченным видом.

— Не знаю, поймете ли вы…

— Так все же?

— Они всегда со мной. Для самообороны.

Бенсон положил набор отверток обратно в сумку. Он обращался с этим набором бережно, чуть ли не благоговейно. Моррис знал, что пациенты, в особенности те, у кого серьезные заболевания, часто приносят с собой в клинику очень странные вещи. Такие предметы имели для них своего рода тотемическое значение, точно обладали магической охранительной силой. Часто эти предметы имели отношение к привычкам или увлечениям больных. Он вспомнил яхтсмена с мозговой метастазой, который взял с собой в палату набор инструментов для починки парусов. И женщину с запущенной болезнью сердца, которая принесла банку с теннисными мячами. Такие вот дела.

— Я понимаю, — сказал Моррис.

Бенсон улыбнулся.

6

Войдя в «Телекомп», Росс увидела, что кабинет пуст. Принтеры не работали, а на дисплеях высвечивались произвольные ряды цифр. Она пошла к столику и налила себе чашку кофе, потом ввела данные тест-карточки Бенсона в компьютер.

В ЦНПИ разработали психодексный тест вместе с другими психологическими тестами для компьютерного анализа. Этот тест был составной частью того, что Макферсон называл «обоюдоострым мышлением». В данном случае он имел в виду, что гипотеза, согласно которой мозг — это тот же компьютер, имеет двоякий смысл. С одной стороны, можно было использовать компьютер в качестве инструмента для анализа деятельности мозга. В то же время можно было воспользоваться новыми знаниями о функционировании мозга для создания более совершенных и усложненных компьютеров. Как говорил Макферсон: «Мозг в такой же степени модель компьютера, в какой компьютер — модель мозга».

В Центре инженеры-компьютерщики и нейробиологи работали вместе бок о бок много лет. Из этого сотрудничества родились «Форма Кью» и программы типа «Джордж» и «Марта», а также новые психохирургические методики и психодекс.

Психодекс был довольно прост. Это был тест, в котором испытуемому необходимо было давать мгновенные ответы на психологические вопросы, затем эти ответы классифицировались и обрабатывались в соответствии со сложным математическим алгоритмом. Пока в компьютер вводились данные с карточки, Росс смотрела, как на дисплее вспыхивают все новые и новые ряды вычислений.

Она не обращала на них внимания: колонки чисел, как ей было известно, всего-навсего черновики компьютера, только промежуточные звенья перед окончательным ответом. Она улыбнулась, подумав о том, как бы Герхард объяснил эти вычисления: ротация матриц в пространстве, выяснение факторов, приведение их к ортогональному уровню и последующая корреляция. Все это звучало очень сложно и научно, и она, надо сказать, мало что в этом понимала.

Давным— давно она обнаружила, что компьютером можно пользоваться, не понимая принципов его работы. Точно так же можно пользоваться автомобилем, или пылесосом, или собственным мозгом.

На экране выскочила надпись: «РАСЧЕТЫ ЗАВЕРШЕНЫ. ВЫЗОВИТЕ ВИЗУАЛЬНЫЙ ОБРАЗ».

Она набрала код для трехмерного графика. Компьютер ответил, что трехмерный образ дает восемьдесят один процент дисперсии. Росс увидела на дисплее трехмерное изображение горы с острым пиком. Она некоторое время рассматривала возникший график, потом сняла телефонную трубку и вызвала Макферсона.

Макферсон, нахмурившись, смотрел на экран. Эллис заглядывал ему через плечо.

— Ясно? — спросила Росс.

— Абсолютно, — ответил Макферсон. — Когда делали тест?

— Сегодня.

Макферсон вздохнул.

— Не хотите сдаваться без боя, да?

Вместо ответа она начала нажимать клавиши и вызвала на дисплее изображение еще одной горной вершины — теперь куда более высокой.

— А это самые последние данные.

— Судя по этим расчетам, возвышение соответствует…

— Психозному состоянию.

— То есть теперь это проявилось у него в куда большей степени, — заметил Макферсон. — Больше, чем всего месяц назад.

— Да.

— Не думаете ли вы, что он мухлевал при тестировании?

Росс покачала головой. Она вывела на дисплей результаты всех четырех предыдущих тестов. Тенденция была ясна: на каждом последующем изображении горный пик вздымался выше и выше, становясь все острее.

— Что ж, — сказал Макферсон, — по всему видно, что ему становится хуже. То есть вы из этого делаете вывод, что его не следует оперировать.

— Сегодня это убеждение сильнее, чем когда-либо. Он безусловно психотик, и если вы начнете вставлять ему в голову провода…

— Знаю, — прервал ее Макферсон. — Я знаю, что вы скажете.

— …он решит, что превратится в машину, — закончила она.

Макферсон повернулся к Эллису.

— Как вы думаете: мы не можем сбить это повышение торазином?

Торазин был сильным транквилизатором, использовавшимся в Центре. Некоторым психотикам он помогал восстанавливать ясность мышления.

— Можно попробовать.

Макферсон кивнул.

— Я тоже так думаю. А вы, Джанет?

Она смотрела на дисплей и молчала. Какая же все-таки странная штука эти тесты. Горные пики — это всего лишь абстракция, математическое выражение эмоционального состояния. Это же не реальный атрибут личности — вроде пальцев, или веса, или роста.

— Джанет! Что вы думаете? — повторил Макферсон.

— Я думаю, — ответила она, — что вы оба только и мечтаете об этой операции.

— А вы по-прежнему ее не одобряете?

— Я не «не одобряю»? Я считаю ее вредной для Бенсона.

— А что вы думаете по поводу использования торазина? — не отступал Макферсон.

— Это большой риск.

— Неоправданный риск?

— Может быть, оправданный, может быть, нет. Но это риск.

Макферсон кивнул и обратился к Эллису:

— Вы настаиваете на операции?

— Да, — ответил Эллис, не спуская глаз с дисплея. — Я настаиваю на операции.

7

Как обычно, Моррису было неловко играть в теннис на территории клиники. Высокие здания комплекса всегда заставляли его ощущать себя немного виноватым — эти ряды окон, лица несчастных пациентов, которые не могли, подобно ему, прыгать и махать ракеткой. И еще звук. Точнее — отсутствие звука. Неподалеку от больницы проходило шоссе, и приятные мягкие шлепки теннисного мяча полностью заглушались нескончаемым монотонным урчанием проносящихся мимо автомобилей.

Темнело. Он уже начал плохо видеть: мяч неожиданно выскакивал откуда-то из пустоты и летел на его поле. Келсо приходилось куда легче. Моррис часто шутил, что Келсо, наверное, ест много моркови, но, как бы там ни было, его унижала столь поздняя игра с Келсо. Тому сумерки помогали, а Моррис терпеть не мог, проигрывать.

Он уже давно свыкся со своей страстью к соперничеству. Он был азартен в играх, в работе, в отношениях с женщинами. Росс частенько обращала его внимание на это, а потом быстро меняла тему разговора, — так все психиатры коварно затрагивают какую-то проблему, а потом резко от нее уходят. А Моррису было все равно. Это был факт его жизни, и чем бы это ни было продиктовано — глубоким ощущением неуверенности, потребностью самоутвердиться, комплексом неполноценности — он об этом не думал. Он испытывал удовольствие от соревнований и удовлетворение от своих побед. А до сих пор ему чаще удавалось побеждать, чем проигрывать.

Отчасти он и пришел в Центр потому, что здесь возможности были неисчерпаемые, а вознаграждение — щедрым. В глубине души Моррис надеялся стать профессором еще до достижения им сорока. До сих пор его карьера ученого была весьма впечатляющей — потому-то Эллис и взял его к себе, — и он не сомневался в столь же успешном будущем. Очень здорово, когда твое имя упоминается в связи с крупнейшим научным центром хирургической практики.

Сегодня он был в прекрасном настроении и играл, не жалея сил, полчаса, пока вдруг не ощутил усталости и не начал испытывать сложности со зрением в наступивших сумерках. Он махнул Келсо ракеткой — пытаться перекричать гудение машин на автостраде было бессмысленно, — прося прекратить игру. Они подошли к сетке и обменялись рукопожатием. Моррис не без удовольствия отметил, что Келсо весь взмок.

— Хорошо поиграли! — сказал Келсо. — Что, завтра в это же время?

— Не уверен.

Келсо удивленно поднял брови.

— Ах да, — вспомнил он. — У тебя завтра большой праздник.

— Большой, — подтвердил Моррис. Бог ты мой, неужели эта новость достигла даже ушей сотрудников педиатрического отделения? В какое-то мгновение он почувствовал примерно то, что мог бы испытывать Эллис, — смутное, почти болезненное волнение, захлестнувшее его при осознании того факта, что вся Университетская больница завтра будет затаив дыхание следить за операцией.

— Ну, удачи тебе! — сказал Келсо.

Они пошли обратно к больнице. Моррис увидел Эллиса: одинокая фигурка вдалеке, чуть прихрамывая, пересекла парковку. Эллис сел за руль и уехал домой.

10 МАРТА 1971 ГОДА, СРЕДА: ИМПЛАНТАЦИЯ

1

В шесть утра Джанет Росс уже была на третьем этаже в хирургическом отделении, одетая во все зеленое. Она пила кофе с кексом. В этот ранний час «хирургичка» была полна людей. Хотя операции обычно назначали на шесть, они, как правило, начинались с пятнадцати-двадцатиминутным опозданием. Хирурги сидели по углам, читали газеты, обсуждали ситуацию на фондовой бирже и свои успехи в игре в гольф. Время от времени кто-то вставал, выходил из кабинета, шел на смотровую галерею и наблюдал за приготовлениями в операционной.

Она была здесь единственной женщиной, и ее присутствие отчасти сказывалось на поведении находящихся в «хирургичке» мужчин. Ей было немного неприятно осознавать себя белой вороной: Росс раздражало, что при ней мужчины старались вести себя подчеркнуто вежливо и держались менее раскованно. Но мужское грубоватое зубоскальство не резало ей слух — она не любила оказываться в положении непрошеного гостя. Ее всю жизнь преследовало это ощущение — что она незваный гость. Даже в пору юности. Ее отец был хирургом, который никогда не удосуживался скрывать свое разочарование и раздражение по поводу рождения не сына, а дочери. Сын идеально вписался бы в его жизненную схему: по субботам он мог бы приводить сына в клинику, брать с собой в операционную — все это было дозволено, если у вас сын. Но дочь — это нечто иное, досадная помеха, разрушающая привычный ровный ритм жизни хирурга. А потому она всегда была непрошеным гостем…

Она оглядела людей, собравшихся в это утро в «хирургичке», и потом, чтобы скрыть неловкость, подошла к телефону и набрала номер седьмого этажа.

— Это доктор Росс. Мистер Бенсон готов?

— Его только что отправили.

— Когда он покинул палату?

— Минут пять назад.

Она повесила трубку и вернулась к столику допивать кофе. Вошел Эллис и помахал ей рукой.

— У нас пятиминутная задержка в связи с подготовкой компьютера к работе. Техники проверяют линии. Наш пациент готов?

— Пять минут назад его отправили.

— Морриса видела?

— Еще нет.

— Лучше бы ему оторвать задницу от стула и спуститься к нам! — буркнул Эллис.

У Росс сразу почему-то улучшилось настроение.

Моррис ехал в лифте вместе с сестрой-сиделкой и Бенсоном, который лежал на носилках. Их сопровождал полицейский. Моррис обратился к полицейскому:

— Вам там нельзя выходить.

— Почему?

— Мы выйдем на стерильном этаже.

— А мне-то что делать? — полицейский явно был смущен. Он все утро держался как-то робко и неуверенно. В суматохе предоперационной подготовки он чувствовал себя беспомощным и лишним.

— Можете наблюдать со смотровой галереи на третьем этаже. Скажите дежурной сестре, что я вам разрешил.

Полицейский кивнул. Лифт остановился на втором этаже. Двери раскрылись, и их взору предстал холл, заполненный людьми в зеленых хирургических костюмах.

На стене висела большая табличка: «СТЕРИЛЬНАЯ ЗОНА. БЕЗ СПЕЦИАЛЬНОГО РАЗРЕШЕНИЯ НЕ ВХОДИТЬ». Надпись была сделана красными буквами.