Склад располагался около аэропорта в Медане. В его крыше имелось окно, так что освещение было хорошим, и молодой орангутанг в клетке казался достаточно здоровым, ясноглазым и проворным. Он, похоже, полностью оправился от действия дротиков.
      Но Горевич с расстроенным видом мерил комнату шагами, то и дело поглядывая на часы. На стоявшем рядом столе лежала на боку видеокамера. Из трещины в ее корпусе сочилась грязная вода. Горевич мог бы разобрать ее и высушить, но у него не было инструментов. У него не было того, у него не было сего…
      Зангер, представитель сети, спросил:
      — Что вы намерены делать теперь?
      — Ждать, когда прибудет другая чертова камера, — ответил Горевич. Он повернулся к сотруднику курьерской фирмы «Ди-эйч-эл», молодому малайцу в ярко-желтой униформе. — Сколько еще ждать?
      — Они сказали, в течение часа, сэр. Горевич фыркнул.
      — Они сказали это уже два часа назад.
      — Да, сэр, но самолет уже вылетел из Бекаси и теперь направляется сюда.
      Бекаси располагался на северном побережье Явы, в восьми сотнях миль отсюда.
      — И камера — на борту?
      — Думаю, да, сэр.
      Горевич продолжал метаться по комнате, избегая обвиняющего взгляда Зангера. С начала и до конца все это напоминало комедию ошибок. В джунглях, пытаясь реанимировать орангутанга, Горевич трудился почти час, пока у животного не появились первые признаки жизни. Потом завязалась борьба, в ходе которой он пытался связать обезьяну. Ему пришлось снова утихомирить ее с помощью снотворного — только на сей раз гораздо меньшей дозы, — а потом тщательно следить за тем, чтобы животное не впало в адреналиновую кому, пока он тащил его в Медан, ближайший город, где имелся аэропорт.
      Орангутан успешно пережил это путешествие и, оказавшись на этом складе, принялся ругаться, как пьяный голландский матрос. Горевич известил Зангера, и тот сразу же вылетел из Нью-Йорка.
      Но к тому времени, когда Зангер прибыл, у орангутанга начался ларингит. Говорить он больше не мог и лишь хрипло что-то шептал. — Что толку в новой камере, если невозможно расслышать, что он там шепчет! — злился Зангер. — Его не слышно!
      — Ничего страшного, — ответил Горевич. — Мы снимем его, а голос наложим позже. Наложим и синхронизируем с артикуляцией губ.
      — Вы хотите наложить голос на отснятый материал? — словно не веря собственным ушам, переспросил Зангер.
      — Ну да. Никто ничего не заметит.
      — Вы что, из ума выжили? Это заметят все! Лаборатории всего мира будут исследовать эту запись с помощью самой современной аппаратуры! Они обнаружат наложение звука через пять минут!
      — Ну хорошо, — сдался Горевич, — тогда подождем, пока он выздоровеет.
      Такой вариант Зангеру тоже пришелся не по душе.
      — Похоже, он сильно болен. Он что, где-то подхватил простуду?
      — Возможно, — сказал Горевич. На самом деле он был уверен, что передал обезьяне собственную респираторно-вирусную инфекцию, когда делал ей искусственное дыхание изо рта в рот. Для самого Горевича эта простуда была пустяковой, а орангутана теперь от кашля гнуло в дугу.
      — Нужно вызвать к нему ветеринара.
      — Это невозможно, — воспротивился Горевич. — Не забывайте, это животное находилось в заповеднике, а мы его украли.
      — Это вы его украли, — поправил Зангер, — а теперь, если не будете благоразумны, то можете его еще и убить.
      — Он молодой, он поправится.
      И действительно, уже на следующий день орангутанг снова заговорил, хотя время от времени вновь принимался кашлять и сплевывать отвратительную желто-зеленую мокроту. Горевич решил на всякий случай не откладывать съемку и отправился в машину за оборудованием, но на обратном пути споткнулся и уронил камеру прямо в грязную лужу, в результате чего ее корпус лопнул. Все это случилось в нескольких шагах от двери склада.
      И, разумеется, во всех магазинах города Медан не нашлось ни одной приличной видеокамеры. Поэтому им пришлось выписывать ее с Явы. Теперь они ждали прибытия самолета, на борту которого она путешествовала, а обезьяна тем временем ругалась, кашляла и плевалась в них из своей клетки. Зангер встал так, чтобы плевки не долетали до него, и укоризненно произнес:
      — Господи, ну что за манеры!
      А Горевич уже в который раз повернулся к молодому малайцу и спросил:
      — Ну долго еще?
      Парень в желтой униформе лишь развел руками и покачал головой.
      Орангутан в клетке кашлял и ругался.

      Джорджия Беллармино открыла дверь в комнату своей дочери и приступила к тщательному осмотру. Разумеется, здесь царил невообразимый кавардак. Крошки в складках беспорядочно смятых пледов, поцарапанные компакт-диски на полу, раздавленные банки из-под кока-колы под кроватью вместе с грязной расческой, электрощипцами для завивки и пустым тюбиком от тонального крема. Джорджия по очереди открыла выдвижные ящики прикроватной тумбочки, обнаружив там ворох оберток от жевательной резинки, спутавшиеся лифчики и трусики, ментоловые конфеты для свежего дыхания, несколько тюбиков туши для ресниц, прошлогодние фотографии, спички, калькулятор, грязные носки, старые номера журналов «Вог для подростков» и «Пипл». Находкой, которая огорчила ее больше всего, оказались сигареты.
      Теперь — к комоду. Она быстро, словно чувствуя спиной взгляд дочери, осмотрела его и перешла к стенному шкафу. Тут — ничего особенного. Внизу — ворох туфель и кроссовок. Потом — шкафчик под раковиной в ванной и даже ящик для грязного белья. Она не нашла ничего, что могло бы объяснить синяки.
      «И зачем Дженнифер нужен ящик, если она попросту
      бросает грязное белье где попало?» — мысленно недоумевала Джорджия Беллармино. Она наклонилась и стала автоматически подбирать вещи с полу ванной, даже
      не задумываясь о том, что делает. И вот тут-то она увидела на плитках пола четыре параллельных черных полоски — едва заметных и оставленных, по всей видимости, чем-то резиновым.
      Она сразу же поняла, что может оставить такие следы.
      Стремянка.
      Подняв глаза к потолку, она увидела квадратную панель, закрывавшую отверстие, через которое, в случае надобности, можно было попасть на чердак. На панели явственно виднелись серые смазанные отпечатки пальцев.
      Джорджия пошла за стремянкой.
      Стоило ей отодвинуть панель в сторону, как из образовавшегося отверстия посыпались иглы и шприцы,
      градом застучав по кафельному полу.
      «Боже милостивый!» — пронеслось в мозгу у Джорджии. Она сунула руку в отверстие и начала шарить в
      ней. Ее пальцы наткнулись на несколько картонных ко-
      робок наподобие тех, в которые упаковывают зубную
      пасту. Она вытащила их. На каждой была наклейка с названием лекарства: ЛУПРОН, ПЕРГОНАЛ, ФОЛЕСТИМ.
      Лекарства от бесплодия.
      Чем занималась ее дочь?
      Не желая расстраивать мужа, Джорджия не стала ему звонить. Вместо этого она взяла свой сотовый телефон и набрала номер школы.

      В расположенном в центре Чикаго офисе доктора Мартина Беннетта надрывался интерком, но хозяин кабинета не обращал на него внимания.
      Результаты биопсии оказались куда хуже, чем он рассчитывал. Гораздо хуже. Он бессознательно пробежал пальцами по краю бумаги, размышляя, как он сообщит об этом пациенту.
      Мартину Беннетту было пятьдесят пять. Практикующий терапевт, он почти треть века сообщал многим пациентам плохие новости. Другой, возможно, и привык бы, а вот Беннетту эта задача каждый раз давалась с невероятным трудом. Особенно если пациент был молод и имел детей.
      Он посмотрел на стоявшую на столе фотографию двух своих сыновей. Они оба были студентами. Тад был старшекурсником Стэнфорда, а Билл учился на подготовительных курсах при медицинском колледже Колумбийского университета.
      Раздался стук в дверь, она приоткрылась, и в образовавшуюся щель всунулась голова Беверли, его медицинской сестры.
      — Простите, доктор Беннетт, но вы не отвечали по интеркому, а мне показалось, что это важно.
      — Да, я тут… пытался сообразить, как все это сформулировать. — Он поднялся из-за стола. — Я готов принять Андреа.
      Медсестра помотала головой.
      — Андреа не приехала, — сказала она. — Я говорю про другую женщину.
      — Какую другую женщину?
      Беверли скользнула в кабинет и закрыла за собой дверь.
      — Про вашу дочь, — проговорила она, понизив голос.
      — О чем вы толкуете? У меня нет дочери.
      — По крайней мере, в приемной вас дожидается молодая женщина, которая утверждает, что она ваша дочь.
      — Это невозможно, — сказал Беннетт. — Кто она такая?
      Беверли заглянула в блокнот.
      — Ее фамилия Мерфи, живет в Сиэтле, ее мать работает в университете. Ей лет двадцать восемь, и с ней — малышка, девочка лет полутора.
      Мерфи? Сиэтл? Мозг Беннетта лихорадочно работал.
      — Лет двадцать восемь, говоришь? Нет, нет, это невозможно.
      Беннетт имел связи с женщинами, будучи в колледже и даже будучи студентом медицинского вуза. Но он женился на Эмили почти тридцать пять лет назад и с тех пор позволял себе супружеские измены, лишь выезжая на различные медицинские конференции. Это случалось, по крайней мере, дважды в год: в Канкуне, в Швейцарии, в других экзотических местах. Тем более что заниматься этим Беннетт стал лет десять-пятнадцать назад. Поэтому он просто не мог иметь столь великовозрастного побочного ребенка.
      — Никогда не знаешь, какой сюрприз преподнесет жизнь, — философски заметила медсестра. — Так вы ее примете, доктор?
      — Нет.
      — Так я ей и передам, — сказала Беверли, а потом, понизив голос до шепота, проговорила: — Но вы ведь не хотите, чтобы она устроила скандал перед другими пациентами? Тем более что она кажется мне, ну как бы это сказать, немного неуравновешенной. И если она не ваша дочь, почему бы вам не сказать ей это с глазу на глаз?
      Беннетт медленно кивнул и опустился в кресло.
      — Хорошо, — сказал он, — пригласи ее.

* * *

      — Не ожидали, а?
      Женщина, стоявшая на пороге и качавшая на руках маленького ребенка, была непривлекательной блондинкой среднего роста, в грязных джинсах и такой же футболке. — Лицо ребенка тоже было грязным, на носу повисла зеленая сопля.
      — Извините, я не нарядилась по такому торжественному случаю, но вы сами знаете, как это бывает.
      Беннетт стоял за своим письменным столом.
      — Проходите, пожалуйста, мисс…
      — Мерфи. Элизабет Мерфи. — Она кивнула на ребенка. — А это Бесс.
      — Меня зовут доктор Беннетт.
      Он жестом предложил ей сесть по другую сторону стола и, пока она шла от двери, внимательно смотрел на нее. Нет, между ними не было никакого сходства. Ни малейшего! Он был темноволосым, светлокожим и имел
      склонность к полноте. Его посетительница была смуглой, тощей как палка и хрупкой.
      — Да, я знаю, — сказала она, разгадав его внимательный взгляд, — вы думаете, что я ничуть не похожа на вас. Но если бы мне вернуть мой натуральный цвет волос и немного прибавить в весе, вы сразу заметили бы сходство.
      — Извините, — сказал Беннетт, садясь в кресло, — но, говоря откровенно, я действительно не вижу сходства.
      — Не стоит извиняться, — передернула плечами женщина. — Представляю, каким шоком должно быть для вас мое появление в вашем кабинете в таком вот качестве.
      — Ну, шок не шок, а неожиданность — это точно.
      — Я поначалу хотела позвонить вам и предупредить о своем приходе, но потом передумала, решив, что вы скорее всего откажетесь меня принять. Вот и заявилась без предупреждения.
      — Я вижу. Скажите, мисс Мерфи, что заставляет вас думать, что вы — моя дочь?
      — О, в этом можете не сомневаться! Ваша! Тут сомнений быть не может.
      Она говорила с бесхитростной уверенностью.
      — Ваша мать утверждает, что была знакома со мной? — уточнил Беннетт.
      — Нет.
      — Она когда-нибудь со мной встречалась?
      — О нет, что вы!
      Он с облегчением вздохнул.
      — Но тогда, боюсь, я не понимаю…
      — Я перейду сразу к сути дела. Вы жили в Далласе? На Южной Мемориал?
      Доктор наморщил лоб: — Да.
      — Тогда у всех тамошних жителей брали образцы крови на тот случай, если им понадобится донорская кровь.
      — Это было давно. — Беннетт погрузился в воспоминания. — Около тридцати лет назад.
      — Да, но тем не менее образцы крови сохранились, папа.
      И снова в ее голосе прозвучала непоколебимая убежденность.
      — И что из этого следует? Она поерзала на стуле.
      — Хотите подержать свою внучку?
      — Не сейчас, спасибо. Женщина криво улыбнулась.
      — Вы не такой, каким я вас представляла. Я думала, что доктор должен быть более… отзывчивым. В клинике в Бельвю, где я отвыкала от метадона, хватало отзывчивых людей.
      — Мисс Мерфи, — заговорил он, — позвольте мне…
      — Но когда я избавилась от наркотиков и когда уменя появилась эта чудесная дочь, я решила разобраться в своей жизни. Мне захотелось, чтобы моя крошка знала своих бабушку и дедушку, и, наконец, мне захотелось встретиться с вами.
      «С этим пора заканчивать!» — подумал Беннетт и встал из-за стола.
      — Мисс Мерфи, вы понимаете, что я могу сделать анализ ДНК, и он покажет…
      — Да, я это понимаю, — перебила его посетительница и бросила на его стол сложенный вдвое лист бумаги.
      Беннетт медленно развернул его, — это был отчет из генетической лаборатории в Далласе. Он прочитал первый абзац, и у него закружилась голова.
      — Тут говорится, что вы определенно мой отец. Существует лишь один шанс из четырех миллиардов, что вы им не являетесь. В лаборатории сравнили мой образец крови с вашим — тем, который хранился все эти годы.
      — Это какое-то безумие! — пробормотал Беннетт, рухнув в кресло.
      — А я думала, вы меня поздравите, — сказала она. — Ведь вычислить вас было не так легко. Двадцать восемь лет назад моя мама жила в Сент-Луисе, и в то время она была замужем…
      В Сент-Луисе Беннетт учился в медицинской школе.
      — Но вы же сказали, что она меня не знает!
      — Она прошла процедуру искусственного оплодотворения, использовав сперму анонимного донора. Каковым являлись вы.
      У Беннетта потемнело в глазах.
      — Я предположила, что донор был студентом-медиком, — продолжала она, — поскольку мама обратилась в медицинскую школу, а у них был собственный банк спермы. Ведь студенты медики тогда сдавали сперму за вознаграждение, верно?
      — Да, по двадцать пять долларов.
      — Ну вот, видите! Неплохие карманные деньги в то время. И как часто это можно было делать? Раз в неделю? Пришел, кончил в пробирку, и — на четверть сотни богаче!
      — Да, что-то в этом роде.
      — Клиника сгорела пятнадцать лет назад, а с ней и все записи. Но я отыскала студенческие альбомы выпускников и внимательно изучила их. Каждый год в школе училось сто двадцать студентов, половину которых составляли девушки. Если их исключить, остается шестьдесят молодых людей. Отбрасываем азиатов и прочих нацменов и получаем примерно тридцать человек. Приняв во внимание факт, что в те времена сперма хранилась не более года, я составила список из ста сорока имен, которые нужно было проверить. Все заняло гораздо меньше времени, чем я ожидала.
      Беннетт смотрел на женщину бессмысленным взглядом. Ее слова доносились до него словно через толстую перину.
      — Но хотите, скажу вам правду? — продолжала она. — Когда я увидела вас на фотографии в альбоме выпускников, я сразу все поняла. Что-то такое в ваших волосах, бровях… — Она пожала плечами. — И вот я здесь.
      — Но этого не должно было случиться, — проговорил Беннетт. — Мы все были анонимными донорами. Нас невозможно было проследить. Никто из нас никогда не должен был узнать, родился от него ребенок или нет. Анонимность донора являлась законом.
      — Что ж, — был ответ, — те времена в прошлом.
      — Однако я не давал согласия быть вашим отцом, и это — главное.
      Женщина снова пожала плечами.
      — Ну что я могу сказать?
      — Я всего лишь помогал бесплодным парам обзавестись ребенком, а мне самому он был не нужен!
      — И все же я — ваш ребенок.
      — Но у вас ведь есть родители.
      — Я — ваша дочь, доктор Беннетт, и могу доказать это в суде.
      Повисло молчание. Они смотрели друг на друга. Ребенок гугнил и извивался.
      — Я хотела встретиться со своим биологическим отцом.
      — Что ж, вы с ним встретились. Что дальше?
      — И еще я хотела, чтобы он выполнил свои обязанности и обязательства. Потому что после того, как он поступил со мной подобным образом…
      «Ага, вот оно! — метнулось в мозгу у Беннетта. — Карты выложены на стол!»
      — Мисс Мерфи, — медленно проговорил он, — от меня вы ничего не получите.
      Он встал. Она тоже встала.
      — Тем, что я стала наркоманкой, — сказала она, — я обязана вашим генам.
      — Прекратите нести чушь.
      — Ваш отец был алкоголиком, а у вас в молодости тоже были проблемы с наркотиками. Вы носите в себе гены наркотической зависимости.
      — Что еще за гены такие?
      — AGS3. Героиновая зависимость. DAT1. Кокаиновая зависимость. У вас есть эти гены, и у меня тоже. Их передали мне вы. Вы не имели права сдавать свою дефектную сперму.
      — О чем вы говорите? — Беннетт уже почти кричал. Эта женщина явно действовала по заранее разработанному сценарию, произнося тщательно заученный текст. — Я сдавал сперму тридцать лет назад! Тогда генетических тестов не было, точно так же, как сейчас нет ответственности за это.
      — Вы знали! — прошипела она. — Знали, что у вас проблемы с кокаином. Знали, что это — в крови у вашей
      семьи. Но вы все равно продавали свою сперму. Вы выбросили свою опасную сперму на рынок, не заботясь о тех, кого вы заразили!
      — Заразил?
      — Вы опозорили профессию врача! Вы передавали другим людям свои генетические болезни! Но вам ведь наплевать на этих несчастных!
      Несмотря на возбуждение, охватившее его всего несколько минут назад, Беннетт вдруг странным образом успокоился. Он направился к двери.
      — Мисс Мерфи, мне нечего больше вам сказать.
      — Решили вышвырнуть меня вон? — с угрозой спросила она. — Что ж, вы об этом пожалеете! Вы об этом горько пожалеете!
      И она ураганом вылетела из кабинета.

* * *

      Ощущая себя полностью опустошенным, Беннетт без сил рухнул на стул, предназначенный для посетителей. Он находился в состоянии шока. Его взгляд упал на письменный стол с лежащими на нем амбулаторными картами пациентов, дожидавшихся в приемной. Теперь все это показалось незначительным и лишенным смысла. Беннетт набрал номер своего адвоката и быстро описал сложившуюся ситуацию.
      — Она хочет денег? — спросил тот.
      — Полагаю, что да.
      — А сколько именно хочет, не сказала?
      — Джефф, — вздохнул Беннетт, — ты это серьезно?
      — К сожалению, приходится, — ответил адвокат. — То же самое случилось в Миссури, но в Миссури тогда не было четких законов, регулирующих отцовство по отношению к детям, родившимся в результате искусственного оплодотворения. Дела, подобные твоему, до недавнего времени не были проблемой, но теперь в делах об отцовстве суды, как правило, стараются выносить решения в пользу детей.
      — Ей уже двадцать восемь!
      — Да, и у нее есть родители. И тем не менее она может добиваться своего через суд. Она может выдвинуть обвинение в опрометчивом создании угрозы для ребенка, в жестоком с ним обращении и в чем угодно еще, что она сумеет вытащить из шляпы. Может, она чего-то добьется от судьи, а может, и нет. Не забывай, судебные решения в делах, связанных с отцовством, почти всегда направлены против мужчин. Допустим, ты обрюхатил женщину, и она решает сделать аборт. Ей для этого не нужно твое согласие. Но если она решит родить, ты будешь платить алименты, даже если ты никогда не давал согласия на то, чтобы иметь от нее ребенка. Суд заявит, что виноват ты, что ты должен был семь раз подумать, прежде чем лезть к ней в постель. Или, к примеру, ты делаешь анализ ДНК и выясняешь, что дети — не твои, то есть жена обманула тебя. Суд все равно заставит тебя содержать их или — в случае развода — платить им алименты. Платить алименты чужим детям!
      — Но она в свои двадцать восемь давно не ребенок.
      — Вопрос нужно ставить иначе: хочет ли известный врач идти в суд в связи с тем, что он не желает помогать собственной дочери?
      — Нет, не хочет, — откликнулся Беннетт.
      — Вот именно, не хочет. И она это знает. Кроме того, я могу предположить, что она знает и законы Миссури. Так что дождись ее звонка, договорись с ней о встрече и позови меня. Если у нее есть адвокат, тем лучше. Позаботься о том, чтобы он тоже пришел. А пока перешли мне по факсу генетический отчет, который она тебе вручила.
      - Мне придется платить ей отступные?
      — Будем на это надеяться, — сказал адвокат и повесил трубку.

      Дежурным офицером в полицейском отделении Роквиля оказалась привлекательная чернокожая женщина лет двадцати пяти. На табличке, стоявшей на столе перед ней, значилось: «ОФИЦЕР Дж. ЛОУРИ». На женщине была форма с иголочки.
      Джорджия Беллармино подтолкнула дочь поближе к столу, поставила бумажный пакет со шприцами и лекарствами перед женщиной-полицейским и сказала:
      — Офицер, я нашла все эти предметы у своей дочери и хочу знать, зачем они ей нужны. Но она отказывается сообщить мне это.
      Дочь сверкнула на нее яростным взглядом.
      — Я ненавижу тебя, мама.
      Офицер Лоури не выказала удивления. Она взглянула на шприцы, а затем подняла глаза на дочь Джорджии.
      — Было ли все это выписано вам врачом?
      — Да.
      — Связано ли это каким-то образом с проблемами репродукции?
      — Да.
      — Сколько вам лет?
      — Шестнадцать.
      — Могу я видеть какой-нибудь документ, удостоверяющий личность?
      — Ей действительно шестнадцать лет, — заявила Джорджия Беллармино, делая шаг вперед, — и я желаю знать…
      — Извините, мэм, — перебила ее полицейская. — Если ей шестнадцать и все эти предметы связаны с проблемами репродукции, у вас нет права на информацию.
      — Что значит у меня нет права на информацию? Она моя дочь! Ей всего шестнадцать!
      — Таков закон, мэм.
      — Но этот закон касается абортов, а она не собирается делать аборт. Я вообще не знаю, какого черта она делает. Это же лекарства от бесплодия! Она колет себе лекарства от бесплодия!
      — Простите, но я ничем не могу вам помочь.
      — Вы хотите сказать, что моя дочь имеет право накачиваться лекарствами, а мне не позволено знать, для чего она это делает?
      — Нет, если она сама не пожелает сообщить вам это.
      — А ее врач?
      Офицер Лоури отрицательно покачала головой. — Он также ничего вам не скажет. Право врача — не разглашать информацию, полученную от пациента.
      Джорджия Беллармино собрала шприцы и побросала их обратно в пакет.
      — Безобразие!
      — Я не пишу законы, мэм, — сказала чернокожая полицейская. — Я только слежу за тем, чтобы они исполнялись.

* * *

      Они ехали обратно в школу.
      — Солнышко, — заговорила Джорджия, — ты что, пытаешься забеременеть?
      — Нет! — огрызнулась Дженнифер, сидевшая, сложив руки на груди. Она была так зла, что от нее, казалось, летели искры.
      — Но ведь тебе всего шестнадцать, и у тебя с этим не должно быть проблем. Так зачем тебе это?
      — Из-за тебя я чувствовала себя полной идиоткой!
      — Но ведь я беспокоилась, милая.
      — Нет, просто ты — неуемная и злобная стерва! Я ненавижу тебя, и я ненавижу эту машину!
      Так продолжалось еще некоторое время, пока наконец машина не остановилась перед зданием школы. Дженнифер вышла из машины и грохнула дверью.
      — А еще из-за тебя я опоздала на французский!

* * *

      Утро оказалось просто чудовищным. Из-за перипетий с дочерью Джорджия пропустила две важные встречи, и теперь предстояло заново договариваться с клиентами. Поэтому, войдя в офис, она поставила бумажный пакет на пол и тут же села за телефон.
      Проходившая мимо офис-менеджер Флоренс мельком заглянула в пакет и присвистнула:
      — Ух ты! А для тебя это не поздновато?
      — Это не мое, — раздраженно ответила Джорджия.
      — Значит, твоей дочки?
      — Да.
      — А все этот доктор Вандикин, — сказала Флоренс.
      — Кто?
      — Доктор Вандикин из Майами. Девчонки-подростки принимают гормоны, накачивают себе яичники, продают ему свои яйцеклетки и копят денежки.
      — Для чего?
      — Чтобы купить себе импланты груди.
      Джорджия вздохнула.
      — Здорово! Просто здорово!
      Она хотела, чтобы с Дженнифер поговорил отец, но, к сожалению, Роб сейчас летел в Огайо, где должна была сниматься одна из частей телевизионного фильма о нем. С разговором, который неминуемо станет грандиозным скандалом, приходилось повременить.

      Они ехали на подземном поезде из офисного здания сената в столовую. Роберт Уилсон, сенатор-демократ от штата Вермонт, повернулся к Диане Фейнстайн, сенатору-демократу от штата Калифорния, и сказал:
      — Я полагаю, нам следует проявить большую активность в вопросах, связанных с генетикой. Нужно, например, рассмотреть возможность принятия закона, который запретил бы молодым женщинам торговать своими яйцеклетками, а то может начаться такое…
      — Это уже происходит, Боб, — ответила Фейнстайн. — Девочки уже вовсю продают свои гаметы.
      — Чтобы платить за учебу?
      — Некоторые, может быть, и для этого, но большинство зарабатывают деньги на машину для дружка или на пластическую операцию для себя.
      Сенатор Уилсон выглядел озадаченным.
      — И давно это творится? — осведомился он.
      — Да уже года два, не меньше.
      — Может быть, в Калифорнии…
      — Везде, Боб! Девочка-подросток в Нью-Гэмпшире занималась этим, чтобы заплатить залог в суде за своего мальчика.
      — И тебя это не беспокоит? — Мне это не нравится, — сказала Фейнстайн. — Я считаю такое поведение неблагоразумным. Эти девочки могут обречь себя на бесплодие. Но на каком основании можно запретить подобную практику? Их тела, их яйцеклетки. — Фейнстайн пожала плечами. — Как бы то ни было, поезд уже ушел, Боб, и ушел довольно давно.

      Только не это! Только не опять!
      Эллис Ливайн нашел свою мать на втором этаже магазина «Поло Ральф Лоурен» на перекрестке Семьдесят второй улицы и Мэдисон. Она, в кремовом льняном костюме, стояла перед зеркалом, поворачиваясь то так, то эдак.
      — Здравствуй, дорогой, — сказала она, увидев сына. — Ты хочешь устроить мне еще одну сцену?
      — Мама, чем ты занимаешься?
      — Покупаю кое-что к летнему сезону, милый.
      — Ведь мы уже говорили на эту тему, — напомнил Эллис.
      — Всего несколько вещей, сынок. Для лета. Тебе нравятся эти манжеты на брюках?
      — Мама, мы с тобой уже все это проходили!
      Она вздернула брови и с беспечным видом взбила свои седые волосы.
      — Как тебе этот шарфик? — спросила она. — По-моему, он немного вызывающий.
      — Нам нужно поговорить, — заявил Эллис.
      — Мы пойдем обедать?
      — Спрей не сработал, — сказал он.