Слушания контрольной комиссии по биоэтике Национального института здоровья в Бетесде были организованы самым тщательным образом — так, чтобы на них царила атмосфера коллегиальности и раскрепощенности. Или, по крайней мере, их видимость. Все сидели за тем же длинным столом в хорошо знакомом им конференц-зале на третьем этаже, с объявлениями о предстоящих семинарах, висящими на стенах, и старенькой кофеваркой, шипевшей в углу. Поскольку кофе она готовила омерзительный, и это было общеизвестным фактом, его никто не пил.
      Шестеро ученых, входящих в состав контрольной комиссии и собравшихся на это заседание, были одеты более формально, нежели обычно. Все в пиджаках, а один даже нацепил галстук. Однако чувствовали они себя свободно и непринужденно, обратив взгляды на человека, вызванного на сегодняшние слушания, доктора Рональда Марша. Ему был сорок один год, и он сидел за тем же столом.
      — Каким же именно образом умерла эта двенадцатилетняя девочка?
      Доктор Марш был профессором медицины в Техасском университете Остина.
      — Она страдала врожденной почечной недостаточностью, передавшейся ей генетическим путем. С девятимесячного возраста девочку лечили с помощью диеты и почечного диализа. У нее наблюдалась некоторая задержка роста, но никакого умственного отставания. И сама девочка, и ее семья хотели совершить эту процедуру в надежде на то, что она сможет после этого жить нормальной жизнью и не будет привязана к аппарату диализа до конца своих дней. Как вы сами понимаете, это не жизнь, особенно для юной девочки.
      Сидящие за столом невозмутимо слушали говорившего.
      — Проанализировав факты, мы все пришли к единому мнению: с помощью прежних методов до взрослого возраста нам ее не довести. Гормональные изменения уже начали негативно сказываться на ее обмене веществ. В течение трех-четырех лет ее ожидала неминуемая смерть. И именно в связи с этим мы предприняли процедуру по переносу гена. — Марш помолчал. — Мы сознавали, на какой риск идем.
      — Вы обсуждали этот риск с родными пациентки? — спросил один из ученых.
      — Разумеется. Во всех деталях.
      — А с самой пациенткой?
      — Да. Она была умной девочкой, и первой предложила провести эту процедуру — вычитала о ней в Интернете. Она понимала, что риск огромен.
      — Сообщили ли вы родителям пациентки о том, насколько велика опасность?
      — Да, мы сделали это. Мы сказали им о том, что шансы на успех не превышают трех процентов.
      — И, несмотря на это, они не отступились от своей идеи?
      — Да, на них давила дочь. Она рассуждала так: если смерти все равно не избежать, то можно и рискнуть. Терять мне, дескать, нечего.
      — Однако она была малолетней…
      — Да, — сказал Марш, — и больной была тоже она.
      — Вы получили письменные согласия?
      — Конечно.
      — Мы с ними ознакомились. Некоторые из них составлены в чрезмерно оптимистичных тонах, и степень опасности в них явно преуменьшена.
      — Документы о согласии и разрешения составлены юридическим отделом больницы, — сообщил Марш. — И вы должны были заметить, что родные пациентки подписали заявление, в котором сказано, что они целиком и полностью информированы о степени риска. Кроме того, все доведенные до них сведения содержатся и в истории болезни пациентки. Мы не предприняли бы ни шагу, если бы все заинтересованные стороны не были полностью проинформированы и не дали бы свое согласие, обладая данной информацией.
      В то время как доктор Марш произносил этот монолог, в комнату скользнул председатель комиссии доктор Роберт Беллармино и занял место в конце стола.
      — И после этого вы провели процедуру? — спросил один из членов комиссии.
      — Да, мы ее провели.
      — Какой был использован вектор?
      — Модифицированный аденовирусный раствор в комбинации со стандартными иммуносупрессивными добавками по протоколам Барлоу.
      — Каков был результат?
      — Почти сразу у нее взлетела температура — почти до 42 градусов. На второй день у пациентки появились признаки отказа различных органов. Восстановить деятельность печени и почек не удалось. На третий день она скончалась.
      В комнате воцарилось недолгое молчание.
      — Если мне будет позволено сделать еще одно замечание, я хотел бы сказать, что все произошедшее оказало сокрушительное воздействие и на весь персонал больницы, и на меня лично. Мы лечили, выхаживали эту девочку с самого раннего детства, ее… любили все: врачи, и медсестры, и нянечки. Когда она появлялась в клинике, там словно становилось светлее. Мы решились на эту рискованную процедуру потому, что так хотела она, но теперь по ночам я спрашиваю себя: а правильно ли мы поступили? И каждый раз я прихожу к выводу, что был обязан пойти на это при условии, что этого хотела пациентка. Она хотела жить. Разве мог я не дать ей этого шанса?
      Кто-то кашлянул.
      — Но у вас не было опыта в генной трансплантации.
      — Именно поэтому мы хотели направить ее к другим медикам — к тем, у кого он имелся.
      — Почему же вы этого не сделали?
      — Никто не захотел браться.
      — И какие выводы вы из этого сделали? Марш горестно вздохнул.
      — Вы когда-нибудь наблюдали, как тяжело умирает пациент, страдающий этим заболеванием? Его почки подвергаются некрозу. Его печень отключается. Его тело распухает и приобретает лилово-серый оттенок. Он не может дышать. У него начинается агония, которая длится несколько дней. Мог ли я допустить, чтобы все это случилось с чудесной девочкой? Не думаю.
      За столом вновь повисла тишина. Члены комиссии смотрели на доктора Марша с нескрываемым неодобрением.
      — Почему же сейчас родственники девочки подали в суд?
      — Не знаю, — покачал головой Марш. — У меня не было возможности поговорить с ними.
      — В их исковом заявлении говорится, что они не были должным образом проинформированы.
      — Были. Мы все надеялись на лучшее, смотрели в будущее с оптимизмом. Теперь же они просто не могут смириться с правдой, которая заключается в следующем: если в трех процентах случаев пациенты выздоравливают, то в остальных девяносто семи они, увы, умирают. Девяносто семь! Это почти верная смерть. Они знали это, но когда их надежды оказались разбитыми, почувствовали себя обманутыми. Но мы ни в чем и ни разу не покривили перед ними душой.

* * *

      После того как доктор Марш покинул комнату, началось закрытое обсуждение. Шесть членов комиссии из семи откровенно возмущались. Они доказывали, что доктор Марш говорит неправду сейчас и говорил ее раньше, что он действовал опрометчиво и безрассудно, что он дискредитирует генетику, что он ведет себя подобно ковбою с Дикого Запада, который, даже не имея Должного опыта и надлежащих знаний, готов удариться в любую авантюру. Они явно вели дело к тому, чтобы осудить Марша вынести рекомендацию, в соответствии с которой он будет лишен лицензии и утратит возможность претендовать на правительственные гранты.
      Председатель комиссии Роб Беллармино долго молчал. Наконец он прочистил горло и заговорил:
      — Не могу отделаться от мысли о том, что точно такие же аргументы звучали после того, как доктор Кристиан Барнард совершил прорыв в медицинской науке, сделав первую пересадку сердца.
      — Но здесь не произошло никакого прорыва!
      — Не имея должного опыта… Ковбой с Дикого Запада… Уязвимый для судебных тяжб… Позвольте мне напомнить вам, коллеги, как начинал доктор Барнард. Его первые семь пациентов умерли практически сразу, его называли убийцей и шарлатаном. Но сегодня только в нашей стране ежегодно проводится более двух тысяч операций по пересадке сердца. Большинство пациентов живет после этого от пяти до пятнадцати лет. Пересадка почки сегодня стала повседневным делом, пересадка легкого и печени, сама мысль о которых вызывала священный трепет всего нескольких лет назад, сейчас разрешены. Любой новый метод лечения проходит непростой период становления, когда он является пионерским, и каждый раз это происходит благодаря таким отважным первопроходцам, как доктор Марш, которые берут на себя всю полноту ответственности.
      — Но было нарушено так много правил!
      — Что вы сделаете с доктором Маршем? — поинтересовался Беллармино. — Человек потерял сон, и это видно по его лицу. Пациентка — девочка, которую он искренне любил, — умерла в результате его лечения. Какое более страшное наказание сможете вы для него придумать? И кто мы такие, чтобы бросить в него камень?
      — Однако правила этики…
      — Никто из нас не заглядывал в глаза этой девочки. Никто из нас не знал ее жизнь, ее боль, ее надежды. В отличие от Марша. Он знал ее много лет. Неужели теперь мы посмеем осудить его?
      В комнате воцарилось молчание.
      В конечном итоге было решено вынести порицание в адрес юридического отдела Техасского университета, не принимая никаких мер в отношении самого доктора Марша. «Беллармино уболтал нас», — сказал потом один из членов комиссии. В этом был весь Роб Беллармино, умевший говорить, как проповедник, вкрадчиво апеллировать к Богу, перетягивать одеяло на себя и в итоге добиваться своего, вне зависимости от того, о чем шла речь и кто от этого мог пострадать. Роб мог оправдать все, что угодно. В этом ему не было равных.
      Самое забавное заключалось в том, что Беллармино покинул конференц-зал еще до того, как окончательное решение было сформулировано. Он опаздывал на очередную встречу.

* * *

      После заседания комиссии по биоэтике Беллармино вернулся к себе в лабораторию, где у него была назначена встреча с одним из его постдоков. Парень перешел к нему из Медицинского центра Корнелла, где проделал блистательную работу по изучению механизмов, контролирующих образование и строение хроматина.
      Обычно ДНК клетки расположена в ее ядре. Большинство людей представляют ее молекулу в виде двойной спирали, знаменитой завитой «лесенки», открытой Уотсоном и Криком. Но эта «лесенка» представляет собой всего одну из форм ДНК. На самом деле она может существовать и в виде единичной цепи, и в виде более плотной структуры, называемой центромерой. Конкретный вид ДНК зависит от протеинов, взаимодействующих с ДНК.
      Это имеет большое значение, поскольку, когда ДНК сжата, ее гены оказываются недоступны для клетки. Один из способов контролировать гены в таком случае — это изменение хроматина различных участков ДНК. Так, например, когда гены вводились в новую клетку, необходимо было позаботиться и о том, чтобы с помощью добавления определенных препаратов поддерживать хроматин в надлежащем виде. Новый постдок Беллармино совершил настоящий прорыв, проведя исследование в области метилирования посредством определенных протеинов и их воздействия на структуру хроматина. Научная статья парня, озаглавленная «Управление доступностью геном протеина и метилтрансферазы аденина» являла собой пример четкого и глубокого мышления. Она, несомненно, должна была наделать шума в научных кругах и создать парню достойную репутацию.
      Беллармино сидел в своем кабинете и внимательно читал статью, а парень нетерпеливо ерзал в кресле по другую сторону письменного стола.
      - Великолепно! — вынес наконец свой приговор Беллармино. — Просто великолепно! — Он постучал по стопке листов. — Я думаю, эта статья добавит лаборатории изрядное количество очков. И тебе, разумеется, тоже.
      - Спасибо за лестный отзыв, Роб.
      — У вас тут указано семь соавторов, и мое имя в этом списке стоит достаточно высоко, — сказал Беллармино.
      — Вы значитесь третьим, — проговорил парень, — но, если вы считаете, что я должен был поставить вас на второе…
      - Вообще-то я припоминаю состоявшийся между нами несколько месяцев назад разговор, в ходе которого мы обсуждали возможные механизмы метилирования, и я тогда предложил тебе…
      — Да, я помню.
      — Тот самый механизм, о котором ты говоришь в этой работе. Поэтому у меня не вызывает сомнений, что я должен значиться не соавтором, а основным автором этой работы.
      - А-а-а… — Парень моргнул и поперхнулся.
      — Это станет залогом того, что работа будет гораздо чаще цитироваться, — отеческим тоном пояснил Беллармино, — что позволит ей прозвучать гораздо громче и многократно усилит ее эффект. Кроме того, авторство в данном случае — пустая формальность. Ты будешь значиться первым из соавторов, и всем будет понятно, что основная часть информации собрана именно тобой.
      Для тебя в твоем нынешнем положении это — огромная победа, значительный рывок вперед. На тебя будут ссылаться, перед тобой откроется перспектива получения фантов. — Беллармино улыбнулся. — Следующая твоя работа, обещаю тебе, будет целиком и полностью твоей, а через год-другой я помогу тебе обзавестись собственной лабораторией.
      — Я, гм… — Парень судорожно сглотнул. — Я понимаю.
      — Ну вот и чудесно! Так что внеси в статью необходимые изменения, пришли ее мне, а я отправлю ее в «Нейчур». Она заслуживает большего, нежели «Сайенс», которая сегодня переживает не лучшие времена. Затем я позвоню редактору, объясню ему важность нашей статьи и позабочусь о том, чтобы она была опубликована как можно скорее.
      — Спасибо, Роб, — промямлил парень.
      — Да о чем речь! — вальяжно махнул рукой Беллармино. — Можешь всегда на меня рассчитывать!

      ВЫСТАВКИ «ВЛАЖНОГО ИСКУССТВА»
      Галереи выставляют трансгенные организмы
      Живые существа — на продажу
       Южноафриканская художница Лора Синти представила в Лондоне трансгенный кактус, содержащий генетический материал человека. На кактусе растут человеческие волосы. Синти говорит: «Кактус с растущими из него волосами демонстрирует все желания и признаки сексуальности. Он не хочет находиться в неволе. Он мечтает оказаться на свободе».
       Когда Синти спросили о том, как реагировала на кактус публика, та ответила: «Наибольший интерес проявили лысые мужчины».
       Художница Марта де Менезес создала модифицированных бабочек с разными по расцветке крыльями. «Сначала, — говорит она, — люди были шокированы. Им показалось, что это не очень удачная мысль». Она также заявила, что ее следующим творением будет рыба-зебра с вертикальными, а не горизонтальными полосами, чтобы она больше походила на настоящую зебру. Эти изменения станут передаваться потомству. Финский художник Орон Каттс выращивает на тканевой культуре крылья для свиньи с помощью стволовых клеток из свиного костного мозга. По словам Каттса, свиным клеткам, с целью ускорения их роста, постоянно ставят музыку. «Мы подобрали для них самую свинскую музыку и воспроизводим ее круглые сутки». Он говорит, что музыка действительно способствует росту клеток.
       Художник из Чикаго Эдуарде Кэк создал трансгенную крольчиху по кличке Альба, которая светилась зеленым светом. В оплодотворенную яйцеклетку кролика-альбиноса был введен GPF, ген обитающей в северо-восточной части Тихого океана медузы, заставляющий ее светиться зеленым. Животное, выросшее из этой клетки, также стало светиться. Разразилась настоящая буря. Кэк объяснил это тем, что «при виде крольчихи многим становилось не по себе», но при этом заметил, что GPF давным-давно используется в генетических исследованиях и вводился различным закваскам? плесени, растениям, плодовым мушкам-дрозофилам, мышам и коровьим эмбрионам. Кэк сказал, что теперь намеревается создать светящуюся собаку.
       Альбу постигла преждевременная смерть по неизвестным причинам.
       В 2003 году на продажу были выставлены первые трансгенные живые существа. Ими стали светящиеся красным рыбки-зебры, созданные Гун Цзюанем в Сингапуре и запатентованные компанией из Остина, штат Техас. Они были предложены на рынок под названием «светорыбки» после двух лет, в течение которых их изучали эксперты государственных контролирующих учреждений. Вынесенный в итоге вердикт гласил, что рыбки не представляют опасности для человека в том случае, если их не употреблять в пищу.

      — Мадам Бонд, — проговорила учительница первого класса, — ваш сын — прелестный мальчик, но у него хромает математика. Ему плохо дается сложение, а вычитание и того хуже. А вот с французским языком стало гораздо лучше.
      — Рада слышать, — ответила Гейл Бонд. — Переезд сюда из Лондона дался ему нелегко, но, признаюсь,
      меня удивили ваши слова о том, что у него трудности с математикой.
      — Потому что вы — ученый?
      — Отчасти да. Я работаю здесь, в Париже, в Национальном институте, а отец Эвана — менеджер инвестиционного банка, и он с утра до вечера оперирует цифрами.
      — Что ж, — сказала учительница, — вы, как генетик, должны знать, что в генах содержится далеко не все. Случается, сын великого художника вовсе не способен рисовать. Но, должна вам сказать, если вы будете выполнять за мальчика домашнее задание, добра ему это не принесет.
      — Выполнять за него домашнее задание? — удивилась Гейл Бонд. — О чем это вы?
      — Если это делаете не вы, то, значит, кто-то другой.
      — Простите, но я вас не понимаю.
      — Домашние задания Эвана всегда выполнены блестяще, — пояснила учительница. — Но все контрольные работы, которые проходят в классе, он выполняет из рук вон плохо. Поэтому мне волей-неволей приходится думать, что домашнее задание за него делает кто-то другой.
      Гейл Бонд потрясла головой.
      — Ума не приложу, кто это может быть, — сказала она. — Когда сын возвращается домой из школы и садится за уроки, с ним находится одна только домработница. Она почти не говорит по-французски. Я прихожу в пять, и к этому времени он уже заканчивает делать уроки. По крайней мере он мне так говорит.
      — И вы не проверяете его домашнее задание?
      — Нет, никогда. Эван заверяет, что в этом нет необходимости.
      — Значит, он получает помощь откуда-то еще, — подвела итог учительница. Она достала странички с домашним заданием Эвана и разложила их на столе. — Вот, взгляните. Каждая задача — на отдельном листе. Идеально!
      — Да, вижу, — кивнула Гейл, глядя на листочки. — А вот эти пятнышки…На бумаге были видны маленькие зеленые и белые точки.
      — Я часто их замечаю. Обычно они находятся внизу страницы. Словно кто-то что-то пролил.
      — Похоже, я знаю, кто ему помогает, — проговорила Гейл Бонд.
      — Кто?
      — Кое-кто из лаборатории.

* * *

      Она отперла дверь квартиры и сразу услышала, как ее зовет Жерар.
      — Здравствуй, любимая! Точь-в-точь, как ее муж.
      — Привет, Жерар! — ответила она. — Что новенького?
      — Купаться хочу!
      — Непременно искупаешься. Она прошла в коридор, где на своем насесте сидел
      Жерар. Это был трансгенный серый африканский попугай, которому еще не исполнилось и двух лет. Будучи еще птенцом, он получил изрядное количество различных человеческих генов, но заметного эффекта это пока не возымело.
      — Отлично выглядишь, крошка! Я по тебе скучал! — сказал Жерар, все так же имитируя голос ее мужа.
      — Спасибо, — ответила она. — У меня к тебе вопрос, Жерар.
      — Давай, если настаиваешь.
      — Ответь мне, сколько будет тринадцать минус семь?
      — Не знаю. Она колебалась.
      — От тринадцати отнять семь. Сколько останется? — Именно так сформулировал бы вопрос Эван.
      Птица без запинки ответила:
      — Шесть.
      — От одиннадцати отнять четыре. Сколько останется?
      — Семь.
      — От двенадцати отнять два. Сколько останется?
      — Десять.
      Она наморщила лоб, а потом спросила:
      — От двадцати четырех отнять одиннадцать!
      — Ох, ох, ох! — Попугай несколько раз переступил с лапы на лапу. — Пытаешься запутать меня. Тринадцать.
      — От ста одного отнять семьдесят?
      — Тридцать один. Но такими большими числами мы не пользовались. Обычно из двух цифр.
      — Мы?
      Жерар не ответил. Он стал ритмично кивать головой и хрипло запел:
      — Я люблю пара-ад…
      — Жерар, — снова заговорила она, — Эван просил тебя помочь?
      — Ага, конечно! — последовал ответ, а затем голосом Эвана попугай проговорил: — Эй, Жерри, помоги-ка мне! У меня не получается! — Потом птица заныла тем же голосом: — Не полу-уча-ается-а-а…
      — Так, — сказала Гейл, — мне нужно сходить за видеокамерой.
      — Я звезда? Я звезда?
      — Да, — ответила женщина, — ты звезда. Попугай заговорил новым голосом, растягивая слова
      на американский лад:
      — Извините, что мы опоздали, но нам нужно было забрать нашего сына Хэнка.
      — Это из какого фильма? — осведомилась Гейл. Тот же самый протяжный американский говор:
      — Ничего, ничего. Все в порядке…
      — Ты не хочешь мне ответить? — спросила она.
      — Хочу купаться, перед тем как сниматься! — заявил Жерар. — Ты мне обещала!
      Гейл Бонд поспешила за видеокамерой.

* * *

      Человеческие гены Жерару имплантировали Йоши Томидзу и Гейл Бонд в лаборатории Мориса Гролье Национального института в Париже, когда тот был еще птенцом. Однако в течение первого года жизни эффект от этой операции был почти незаметен. Что неудивительно. Успех от введения трансгенов встречался редко, и требовались десятки, даже сотни попыток для того, чтобы достичь желаемого результата. Это объясняется просто: для того, чтобы ген успешно заработал в новой для себя среде, необходимо соблюдать многие условия.
      Для начала ген должен быть правильно перенесен в существующий генетический материал животного. Иногда его помещали задом наперед, и это давало либо негативный эффект, либо вообще никакого. Иногда его помещали в нестабильный участок генома, в результате чего животное оказывалось поражено злокачественным онкологическим заболеванием. Это случалось довольно часто.