Шагая по застланному мягким ковром коридору, Васко Борден одернул лацканы пиджака и поправил галстук. Черт! Дожив до сорока девяти лет, он так и не привык к костюмам. Этот, темно-синего цвета, был сшит на заказ — просторным, чтобы не ограничивать свободу движений его большого тела.
      Борден был настоящим здоровяком: ростом в сто девяносто и сто десять килограммов живого веса, настоящий «шкаф». В прошлом футболист, сейчас он подвизался на ниве частного сыска и был одним из самых удачливых «охотников за людьми». За весьма солидное вознаграждение он разыскивал тех, кто сбежал, будучи выпущен под залог до суда, а также предателей, заподозренных в промышленном шпионаже. Таких называли перебежчиками. Вот и сейчас Васко шел за одним из таких — тридцатилетним, но уже лысеющим сотрудником компании «Микро протеомикс», базирующейся в Кембридже, штат Массачусетс.
      Объект направлялся в конференц-зал.
      Симпозиум «БиоСмена-2006» под восторженным лозунгом «Сделай это возможным сейчас!» проходил в отеле «Венецианец» в Лас-Вегасе. Среди двух тысяч его участников присутствовали все, кто был так или иначе связан с разработками в области биотехнологий: инвесторы, специалисты по подбору кадров, руководители научных учреждений, эксперты в области трансфера технологий, юристы в области авторских и смежных прав на интеллектуальную собственность. Так или иначе, здесь были представлены все американские компании, работавшие в сфере генной инженерии. Короче говоря, это было идеальное место для встречи перебежчика со своим связником.
      Он выглядел сущим агнцем: доверчивое лицо с трогательной ямочкой на подбородке, растерянный взгляд, сутулые плечи, неловкая походка. В общем, сама невинность. Кто бы знал, что этот ангелочек вывел с помощью криогенных технологий двенадцать трансгенных эмбрионов и теперь приволок их сюда, на симпозиум, чтобы передать представителю своих новых хозяев.
      Это был далеко не первый случай, когда постдоку надоело работать за мизерную зарплату. Не первый и не последний.
      Перебежчик подошел к столику регистрации, получил аккредитационную карточку на цепочке и надел ее на шею. Васко, стоявший у входа, надел свою. Он хорошо подготовился к выполнению задания, загодя выяснив, что ему может понадобиться. Ему было необходимо смешаться с участниками симпозиума, ничем не выделяясь среди них.
      Основные докладчики выступали в главном конференц-зале, однако, помимо их выступлений, были запланированы еще и тематические семинары по различным темам: «Искусство кадрового подбора», «Стратегия успеха», «Руководитель и достойное вознаграждение персонала», «Корпоративное управление и устойчивое развитие бизнеса», «Новые тенденции в деятельности Патентного управления», «Инвестиции: благо или проклятие?» и, наконец, «Промышленный шпионаж. Защити себя сейчас!».
      Работа Васко была в основном связана с фирмами, работающими в области высоких технологий. Он уже не раз бывал на таких симпозиумах, и обычно речь на них шла либо о науке, либо о деньгах. Здесь люди собрались, чтобы говорить о деньгах!
      Перебежчик, которого звали Эдди Толман, протопал мимо Васко в конференц-зал. Васко последовал за ним. Толман спустился на несколько рядов и сел, выбрав уединенное место, в отдалении от остальной публики. Васко уселся позади и чуть поодаль от него. Малыш Толман проверил сотовый телефон на предмет входящих сообщений и, не обнаружив оных, расслабился и стал слушать выступавшего в данный момент оратора.
      «Неужели ему это действительно интересно?» — мысленно подивился Васко.

* * *

      На сцене возвышался человек-легенда, один из самых знаменитых венчурных бизнесменов, интересы которых лежали в области рискованных инвестиций, великий и ужасный Джек Б. Ватсон. Его снимала телекамера, и лицо оратора транслировалось крупным планом на огромный экран, установленный в глубине сцены. Все было на месте: фирменный загар и сногсшибательная улыбка. Он выглядел на все свои миллиарды.
      Пятидесятидвухлетнему Ватсону нельзя было дать больше сорока с хвостиком. Всю жизнь он усиленно создавал себе имидж эдакого капиталиста с совестью, распинаясь на каждом углу о «социальной ответственности бизнеса». Эта тактика позволила ему заключить ряд потрясающе выгодных сделок. Еще бы! Кто позволит себе усомниться в честности и порядочности человека, который не сходит с телеэкранов, являясь главным героем репортажей об открытии благотворительных школ, и вручает одаренным детям из малоимущих семей чеки на крупные суммы, оплачивая их дальнейшее обучение!
      Но здесь, в этом зале, сидела другая публика, не оболваненная щедро оплаченным пиаром. Люди, слушавшие Ватсона, знали, что он — крутой бизнесмен, который не разменивается на мелочи. «Интересно, — подумал Васко, — неужели Ватсон обнаглел до такой степени, чтобы отважиться на приобретение дюжины трансгенных эмбрионов, выращенных вопреки закону? Похоже, да».
      Как бы то ни было, в данный момент Ватсон с энтузиазмом говорил об умопомрачительных перспективах, открывающихся перед всеми присутствующими:
      — Биотехнологическая наука находится на взлете! Мы становимся свидетелями исторических перемен, сродни тем, которые изменили нашу жизнь тридцать лет назад благодаря компьютерному буму. Самая крупная компания, работающая в области биотехнологий, «Амген», со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе, имеет в своем штате семь тысяч человек. Государственное финансирование научно-исследовательских учреждений — от Нью-Йорка до Сан-Франциско и от Бостона до Майами — превышает четыре миллиарда долларов! Венчурные бизнесмены вкладывают в биотехнологические компании до пяти миллиардов долларов в год! Волна чудесных исцелений, ставших возможными благодаря стволовым клеткам, цитокинам и протеономике, привлекает в эту область самые блестящие умы. А учитывая то, что население земного шара постоянно стареет, наше будущее выглядит более радужным, чем когда-либо! Но и это еще не все!
      Нами достигнут тот рубеж, перейдя который мы сможем примкнуть к Большой Фарме , и это непременно произойдет. Эти огромные, обросшие жиром корпорации нуждаются в нас, и сами это знают. Им нужны новые генные разработки, новые технологии. Они — вчерашний день, мы — завтрашний. Именно мы — залог будущих прибылей!
      Это заявление вызвало бурные аплодисменты. Васко поерзал в своем кресле. Слушатели аплодировали, даже несмотря на то, что знали: этот мерзавец за минуту порвет на куски любую из их компаний, если это будет сулить ему выгоду.
      — Безусловно, на пути нашего прогресса встречаются преграды. Некоторые люди, иногда даже движимые лучшими побуждениями или, по крайней мере, декларирующие таковые, становятся преградой на пути человечества к самосовершенствованию. Они не хотят, чтобы парализованный встал и пошел, чтобы онкологический пациент исцелился, чтобы больной ребенок выздоровел и вновь смог играть со сверстниками. У этих людей — свои аргументы: этические, религиозные и даже утилитарные. Но, какими бы доводами они ни прикрывались, эти люди играют на стороне смерти. И поэтому они никогда не выиграют!
      И снова — шквал аплодисментов. Васко вновь поглядел на малыша Толмана, который опять нажимал на кнопки своего сотового. Наверное, ждал какого-то сообщения, причем с большим нетерпением. Не означает ли это, что его связник опаздывает?
      Впрочем, нетерпение Толмана вполне объяснимо. Потому что — Васко был в этом уверен — парень припрятал стальной термос с жидким азотом, в котором находятся эмбрионы, и наверняка не в своем гостиничном номере. Его Васко уже обыскал.
      С того момента, как Толман уехал из Кембриджа, прошло пять дней. Криостат не вечен, а если эмбрионы разморозятся, им — конец. Так что если у Толмана не было возможности долить в термос жидкого азота, он сейчас должен дергаться от нетерпения, всей душой желая поскорее достать термос из потайного места и передать его заказчику. Поэтому развязка должна наступить очень скоро. Не более чем через час.

* * *

      — Без сомнения, кое-кто и дальше будет чинить препоны прогрессу, — вещал со сцены Ватсон. — Даже лучшие из наших компаний оказываются втянутыми в бессмысленные и контрпродуктивные судебные тяжбы. Именно сейчас одна из моих вновь созданных компаний — «Биоген» со штаб-квартирой, расположенной неподалеку от Лос-Анджелеса, — судится из-за того, что некто Барнет вдруг решил, что он не должен уважать подписанные им же самим контракты. Он, видите ли, передумал! Этот Барнет намерен блокировать прогресс медицинской науки до тех пор, пока мы ему не заплатим. Адвокатом этого вымогателя выступает его дочь-юрист. Семейный бизнес, понимаете ли! Ватсон улыбнулся.
      — Но мы выиграем этот процесс! Потому что прогресс не остановить!
      В этом месте Ватсон взметнул обе руки вверх, на что аудитория ответила взрывом оваций. Васко подумал, что Ватсон ведет себя, как кандидат на какую-нибудь высокую политическую должность. Кстати, не туда ли он на самом деле метит? А что, с этого типа станется! У него наверняка хватит денег, чтобы добиться избрания. В современной американской политической жизни быть богатым очень важно.
      Он повернул голову и увидел, что малыш Толман исчез. Кресло, в котором он только что сидел, теперь было пустым.
      Черт!

* * *

      — Прогресс — наша миссия, наш Священный Грааль! — кричал Ватсон. — Прогресс, который победит болезни! Прогресс, который положит конец старению, психическим заболеваниям, продлит жизнь! Жизнь без недугов, дряхлости, боли и страха! Величайшая мечта человечества наконец становится явью!
      Васко Борден его уже не слушал. Он шел вдоль ряда кресел, ощупывая глазами запасные выходы из зала. Вот вышли двое людей, но ни один из них не напоминал Толмана. Парень просто не мог смыться отсюда.
      Васко оглянулся как раз вовремя, чтобы заметить Толмана, двигающегося по центральному проходу. Малыш снова проверял свой мобильный.
      — Шестьдесят миллиардов в этом году, двести миллиардов в следующем! Пятьсот миллиардов за пять лет!
      Таковы перспективы нашей индустрии, таково будущее, в которое мы ведем все человечество!
      Публика внезапно вскочила на ноги, чтобы аплодировать Ватсону стоя, и Васко потерял Толмана из виду, но — только на несколько секунд. Когда он увидел парня снова, тот шел по направлению к центральному выходу. Васко свернул влево и выскользнул через боковую дверь как раз в тот момент, когда Толман вышел в вестибюль, щурясь от горевшего там яркого света.
      Перебежчик взглянул на часы и направился в сторону дальнего коридора, проходя мимо больших окон, смотревших на кампанилу — уменьшенную копию башни на площади Сан-Марко, идеально точно воссозданную при строительстве отеля «Венецианец». Он шел по направлению к зоне бассейнов или, может быть, в открытый двор с садом. В этот вечерний час там должно быть полным-полно посетителей.
      Васко старался держаться поближе к нему, чувствуя, что близится развязка.

* * *

      Джек Ватсон расхаживал взад-вперед по сцене конференц-зала, расточая улыбки и взмахами рук приветствуя восторженных слушателей.
      — Благодарю вас! Я польщен! Большое спасибо! — выкрикивал он, кланяясь после каждой фразы. С таким понятием, как скромность, он был явно незнаком.
      Наблюдая это зрелище на экране маленького черно-белого монитора, стоявшего за кулисами, Рик Дил с отвращением фыркнул. Тридцатичетырехлетний Рик Дил являлся президентом компании «Биоген рисерч», которая была образована сравнительно недавно и теперь боролась за место под солнцем. Сейчас, глядя на то, как главный инвестор его компании ломается на сцене, Дил испытывал смесь стыда и гадливости. Потому что он знал: несмотря на теперешние овации и пресс-релизы с фотографиями счастливых чернокожих ребятишек, которые появятся уже сегодня вечером, Джек Ватсон — настоящая сволочь. Какой-то остряк очень точно заметил о Ватсоне: «Самое доброе, что я могу сказать о нем, это то, что он не садист. Он просто первостатейный подонок».
      Дил принимал деньги от Ватсона с огромной неохотой. Как бы он хотел, чтобы в этом не было необходимости! Жена Дила была весьма состоятельной, и изначально «Биоген» был образован именно на ее деньги. Первым, на что он сделал ставку в качестве президента компании, стала новая клеточная линия, на производство которой была выдана лицензия Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Это была так называемая клеточная линия Барнета, полученная из тела человека по имени Фрэнк Барнет, клетки которого оказались способными синтезировать мощные противораковые белки из группы цитокинов.
      Дил не очень-то рассчитывал на получение лицензии, но ему ее все же выдали. После этого он неожиданно оказался перед лицом необходимости как можно скорее получить разрешение Федерального управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов на клинические испытания препарата. Их стоимость за одну серию быстро выросла с одного до десяти миллионов долларов, и это — не считая побочных расходов. Дил больше не мог рассчитывать только на деньги жены и нуждался в финансовых вливаниях со стороны.
      И только тогда он узнал, насколько рискованным делом считают венчурные бизнесмены инвестиции в исследования, связанные с цитокинами. Понадобились годы, чтобы вывести на рынок препараты на основе некоторых представителей этой группы белков — например, белков семейства интерлейкинов, а ряд других цитокинов считался крайне (а порой даже смертельно) опасным для пациентов.
      А потом Фрэнк Барнет подал судебный иск, поставив под сомнение право собственности «Биогена» на клеточную линию. Поскольку Дилу было сложно не только выбить деньги из потенциальных инвесторов, но даже получить у них согласие на встречу, ему пришлось принять предложение вечно улыбающегося, загорелого Джека Ватсона.
      Однако при этом он ни на секунду не забывал: больше всего на свете Джек Ватсон хочет прибрать к рукам «Биоген» и вышвырнуть его, Рика Дила, пинком под зад.

* * *

      — Потрясающая речь, Джек! Просто изумительная! — заговорил, протянув руку для поздравления, Дил, когда Ватсон наконец пришел за кулисы.
      — Да? Рад, что она тебе понравилась, — ответил тот, но руки не подал. Вместо этого он снял с лацкана петельный микрофон и бросил его на ладонь Дила. — Позаботься об этом, Рик.
      — Конечно, Джек!
      — Твоя жена здесь?
      — Нет, Карен не смогла приехать, — развел руками Дил. — Проблемы с детьми, знаешь ли.
      — Жаль, что она меня не слышала, — проговорил Ватсон.
      — Она непременно посмотрит запись твоего выступления на DVD, — пообещал Дил.
      — Что ж, я сделал важное дело. Наши дела обстоят теперь следующим образом: с сегодняшнего дня все знают про судебный процесс, о том, что его затеял плохой человек по имени Барнет, но мы полностью держим ситуацию под контролем. Это очень важно. Компания теперь прекрасно позиционирована.
      — Ты именно ради этого согласился на это выступление? — спросил Дил.
      Ватсон посмотрел на него, как на недоумка.
      — А ты что думал, я прикатил в Вегас по собственной прихоти? Боже Святый! — Он снял с пояса беспроводной передатчик от микрофона и сунул его Дилу. — Об этом тоже позаботься.
      — Разумеется, Джек!
      После этого Джек Ватсон, не произнеся больше ни слова, развернулся к Дилу спиной и пошел прочь. «Слава богу, что у Карен есть деньги! — подумал тот, глядя ему вслед. — Без них я был бы обречен!»

* * *

      Пройдя под арками Дворца Дожей, Васко Борден вышел во внутренний двор отеля. Он медленно двигался следом за перебежчиком Эдди Толманом сквозь водоворот людей, для которых жизнь в этот поздний вечерний час только начиналась.
      Миниатюрный микрофон в ухе Васко зашипел. Это подавала сигнал его помощница Долли, находившаяся сейчас в другой части отеля. Он прикоснулся к уху и буркнул:
      — Говори.
      — Лысый мальчик Толман собрался поразвлечься.
      — Это точно?
      — Абсолютно. Он…
      — Погоди секунду, — проговорил Васко, — я сейчас. Впереди себя он увидел нечто невероятное. Справа возник Джек Б. Ватсон в сопровождении стройной темноволосой красавицы. Ватсон был знаменит тем, что его всегда сопровождали сногсшибательные красотки. Все они работали на него, все были умны и потрясающе хороши собой. Поэтому удивила Васко не женщина, а то, что Ватсон направлялся прямиком к перебежчику, Эдди Толману. Это была сущая бессмыслица! Даже если бы они и впрямь заключили меж собой сделку, знаменитый венчурный бизнесмен ни за что не стал бы встречаться с ним лично, и уж тем более на публике!
      И все же — вот они, двое, приближаются друг к другу на запруженном нарядной публикой дворе отеля «Венецианец».
      Какого черта? Васко не верил собственным глазам.
      А затем изящная спутница Ватсона слегка споткнулась и остановилась. На ней было короткое обтягивающее платье и туфли на высоких каблуках. Она оперлась о плечо Ватсона, опустилась на одно колено и, продемонстрировав публике ногу невероятной длины, поправила ремешок туфельки. Затем красавица встала и улыбнулась Ватсону. Васко отвлекся от созерцания сладкой парочки, посмотрел туда, где только что находился Толман, и не нашел его. Парень исчез.
      Ватсон и женщина прошли так близко от Васко, что на него повеяло ароматом ее парфюма. Ватсон что-то бормотал ей. Она стиснула его руку, положила голову ему на плечо, и вот — их уже нет. Голубки, да и только!
      Произошло ли все это случайно или было спланировано? Неужели они обвели его вокруг пальца?
      Ватсон прижал ладонь к уху.
      — Долли, я потерял его!
      — Не страшно, я его веду.
      Васко поднял глаза. Она находилась на втором этаже и следила за всем, что происходит внизу.
      — Это случайно не Ватсон там прошел?
      — Он самый. Потому я и подумал: а вдруг…
      — Нет, нет, — торопливо проговорила Долли. — Не могу поверить в то, что Ватсон имеет к этому отношение. Это не его стиль. А вот и наш лысенький, направляется в свой номер, поскольку у него там назначено свидание. Об этом я тебе и толковала, говоря, что он собирается поразвлечься.
      — Случайно не знаешь, с кем?
      — С какой-то русской девицей. Видимо, ему нравятся русские, причем высокие.
      — Мы знаем, кто она такая?
      — Нет, но кое-какая информация о ней у меня имеется. Кроме того, я смогла установить в его номере камеры скрытого наблюдения.
      Васко улыбнулся.
      — Как тебе это удалось?
      — Скажем так: служба безопасности в «Венецианце» оказалась не на высоте. И довольно дешевой.

* * *

      Двадцатидвухлетняя Ирина Катаева позвонила в номер. В левой руке она держала бутылку вина в бархатном подарочном чехле с витыми тесемками. Дверь открыл молодой человек лет тридцати. На вид он был весьма непривлекателен.
      — Вы Эдди?
      — Совершенно верно. Входите, прошу вас. — Вот, — она протянула ему вино, — я принесла это вам из гостиничного сейфа.
      Наблюдая эту сцену на экране портативного монитора, Васко заметил:
      — Она передала ему это на лестничной клетке, под объективами камер наблюдения. Почему она не подождала, пока войдет внутрь?
      — Может, ей велели так сделать? — предположила Долли.
      — В ней около шести футов роста. Итак, что нам о ней известно?
      — Прекрасно владеет английским языком. Живет в стране уже четыре года. Учится в университете.
      — Работает в отеле? — Нет.
      — Значит, она не профессионалка?
      — Это же Невада! — с укоризной в голосе проговорила Долли.
      Девушка на мониторе вошла в номер и закрыла за собой дверь. Васко покрутил ручки настройки, выбрав изображение с одной из установленных внутри камер слежения. У малыша был большой номер! Почти в две тысячи квадратных футов, он был декорирован в венецианском стиле. Словно услышав мысли Васко, девушка одобрительно покивала и заметила:
      — Красивый номер! Просто великолепный!
      — Да, — согласился Толман. — Хотите выпить? Она отрицательно мотнула головой.
      — Нет, у меня, честно говоря, совсем мало времени. Девушка завела руку за спину и расстегнула платье,
      тут же соскользнувшее с ее плеч, а затем отвернулась, изображая смущение, и позволила Толману полюбоваться своей обнаженной до самых ягодиц спиной.
      — Где здесь спальня? — спросила она.
      — Сюда, крошка.
      Когда эти двое вошли в спальню, Васко вывел на монитор картинку с другой камеры. Он увидел спальню как раз в тот момент, когда девушка говорила:
      — Я ничего не знаю про твой бизнес. Не знаю и не хочу знать. Бизнес — это так скучно!
      Девушка позволила платью упасть на пол, переступила через него и легла на кровать. Теперь она была совершенно голой, если не считать туфелек на шпильках, но в следующий момент она сбросила и их.
      — Не думаю, что тебе надо пить, — сказала она. — А мне уж точно ни к чему.
      Толман бросился на нее всем своим весом — так, что кровать прогнулась, а подушки подпрыгнула. Девушка охнула, но попыталась улыбнуться.
      — Потише, дружок.
      Задыхаясь от возбуждения, он потянулся к ее волосам и стал ласкать их.
      — Оставь мои волосы в покое! — велела девушка и откатилась в сторону. — Просто ложись на спину, расслабься и позволь мне сделать тебя счастливым!

* * *

      — Нет, — задумчиво проговорил Васко, глядя на крохотный экран, — он не боец! Когда мужчина имеет дело с такой женщиной…
      — Да будет тебе! — проговорила, поправив наушники, сидевшая рядом Долли. — Ты прямо как спортивный комментатор! Но «матч» закончился. Она уже одевается.
      — О да, причем очень торопливо.
      — Она должна была уделить ему полчаса, но, если он и заплатил ей, я этого не заметила.
      — Я тоже. Гляди-ка, он тоже принялся одеваться!
      — Что-то готовится, — проговорила Долли. — Она выходит из спальни.
      Васко попытался переключиться на другую камеру, но на экране монитора не было ничего, кроме помех.
      — Я ни хрена не вижу! — сообщил он помощнице.
      — Она уходит, а он все еще там. Нет, подожди, он тоже выходит.
      — Да?
      — Да! И прихватил с собой бутылку вина.
      — Понятно, — пробурчал Васко. — И куда же, интересно, он с ней направился?

* * *

      Замороженные эмбрионы перевозятся в жидком азоте, в специальном стальном термосе с колбой из боросиликатного стекла, называемом сосудом Дьюара или попросту дьюаром. По виду дьюары напоминают молочные бидоны и обычно бывают довольно больших размеров, но можно без труда раздобыть и маленький. По форме такой дьюар не будет напоминать винную бутылку, поскольку имеет широкую горловину, но вполне может быть такого же размера и уж наверняка поместится в подарочный бархатный чехол для бутылки дорогого вина.
      — Малыш наверняка несет дьюар, — проговорил Васко. — Я уверен: в мешочке — именно он.
      — Я тоже так думаю, — согласилась Долли. — Ты их еще видишь?
      — Да, вижу.
      Васко заметил их на нижнем этаже, возле стоянки свободных гондол. Они шли, взявшись за руки, причем парень держал бутылку вина вертикально, крепко зажав ее согнутой в локте свободной рукой. Было видно, что нести ее так ему неудобно, да и вообще эта пара производила странное впечатление: потрясающе красивая девушка и неуклюжий, сутулый молодой человек. Они шли вдоль канала, не обращая внимания на шикарные магазины, мимо которых проходили.
      — Направляются на встречу, — констатировал Васко.
      — Да, я вижу, — ответила Долли.
      Васко окинул взглядом заполненную публикой улицу и в дальнем ее конце заметил Долли.
      Долли было двадцать восемь лет, и она обладала абсолютно непримечательной внешностью. Именно благодаря этому она умела превращаться в кого угодно: бухгалтершу, любовницу, секретаршу, продавщицу. Ее способность к мимикрии не могла не восхищать. Сегодня она выглядела так, как должна выглядеть женщина, приехавшая поразвлечься в Лас-Вегас: блестящее платье с декольте и прическа блонд с начесом. Она была полновата, но это не только не вредило, а, наоборот, делало выбранный ею имидж безупречным. Они с Васко работали вместе уже на протяжении четырех лет, и из них вышла отличная команда. Неплохо им было друг с другом и в свободные от работы часы, хотя Долли выводила из себя привычка Васко курить в постели сигары.
      — Идут в зал, — сообщила Долли и тут же поправила саму себя, — нет, возвращаются.
      Главный вестибюль отеля представлял собой огромный овальный зал с высоким позолоченным потолком, приглушенным светом и мраморными колоннами. Все здесь было исполинским, отчего люди, попав сюда, казались лилипутами.
      Васко в задумчивости почесал нос.
      — Передумали? Или, может, пытаются нас запутать?
      — Думаю, они просто осторожничают.
      — Значит, настал решающий момент.
      Даже важнее, чем задержание перебежчика, была другая поставленная перед ними задача: выяснить, кому именно он собирался передать эмбрионы. Пока было ясно лишь одно: этот неизвестный является одним из участников конференции.
      — Да, я тоже думаю, что близится развязка, — ровным голосом проговорила Долли.

* * *

      Рик Дил, сжимая в руке сотовый телефон, нервно расхаживал вдоль канала с гондолами, не обращая внимания на витрины магазинов с выставленными в них дорогими вещами, к которым он всегда был равнодушен.
      Дил вырос младшим из трех сыновей в семье балтиморского врача. Все братья окончили медицинский факультет, но если двое старших мальчиков пошли по стопам отца и стали акушерами, то Рик отказался от врачебной практики, отдав предпочтение чистой науке. Семья постоянно давила на него, пытаясь заставить изменить свое решение, и, чтобы избавиться от этого непрекращающегося прессинга, Рик переехал на Запад.
      В течение некоторого времени он занимался исследованиями в области генетики в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, но вскоре заразился царившей в городе атмосферой научного предпринимательства. Казалось, любой мало-мальски смыслящий в своем деле ученый здесь либо открывает собственную компанию, либо- это уж как минимум — заседает в советах директоров сразу нескольких фирм, работающих в области биотехнологий, или «биотехов», как их называли в профессиональных кругах. Когда эти люди оказывались за одним столом — хоть в зале заседаний, хоть в ресторане, — речь только и шла что о трансфере технологий, перекрестном лицензировании, промежуточных платежах, поглощениях, выплате дивидендов и правах на интеллектуальную собственность.
      Как раз в это время Карен, жена Рика, Получила очень приличное наследство, и он понял: теперь у него есть стартовый капитал, на который можно начать собственное дело. Однако в районе Калифорнийского залива различных конкурирующих между собой компаний было уже невпроворот, из-за чего пробиться к солнцу здесь было крайне сложно, а нанять грамотный персонал — и того сложнее. Поэтому Дил решил обосноваться в районе к северу от Лос-Анджелеса, где уже размещалась колоссальная штаб-квартира компании «Амген». Дил построил там же суперсовременную лабораторию, набрал несколько блестящих исследовательских групп, и дело пошло. Отец и братья, навестившие его однажды, были буквально потрясены.
      Но почему же она не звонит? Дил взглянул на часы. Девять вечера! Дети сейчас уже должны лежать в кроватях, а Карен — находиться дома. Горничная сказала, что хозяйка около часа назад ушла и она не знает, куда именно. Но Карен никогда не выходила из дома без сотового телефона. Он должен быть у нее с собой. Почему же она ему не перезвонит?
      Дил был в растерянности и из-за этого не находил себе места. Он оказался один в этом проклятом городе, где на каждый квадратный метр площади приходилось больше красавиц, чем где бы то ни было еще. Ясное дело, что по большей части эта красота являлась результатом пластической хирургии, но, как бы то ни было, они были чертовски сексуальны!
      Чуть впереди он увидел мешковатого вида парня с высокой девушкой на каблуках-шпильках. Она была просто сногсшибательной: черные волосы, шелковистая кожа, чувственное стройное тело. Этот увалень наверняка заплатил за нее, но, даже несмотря на это, он, судя по всему, не мог оценить такую красоту по достоинству. Он вцепился в бутылку с вином, словно в любимого ребенка, и нервничал так, что с его физиономии градом тек пот.
      А вот девочка… Хороша! Ах, Господи Иисусе, до чего хороша!
      «Но, черт побери, почему же не звонит Карен?»

* * *

      — Эй, ты только посмотри, — проговорил Васко, — это же парень из «Биогена»! Болтается с таким видом, будто ему нечем заняться!
      — Я вижу его, — откликнулась Долли. Она находилась на квартал впереди Васко. — А в чем дело?
      — Да нет, ни в чем. Не обращай внимания. Толман и русская девица прошли мимо мужчины из «Биогена», но тот не предпринял никаких подозрительных действий. Разве что раскрыл мобильник-раскладушку и принялся набирать номер. Как же его звать? Ах да, Дил! Васко что-то о нем слышал. Открыл компанию на деньги жены и теперь наверняка сидит у нее под каблуком. Обычная история. Богатенькая бабенка, старинное семейство с Востока, куча денег. Таким бабам впору носить мужские штаны.
      — Ресторан! — внезапно послышался в наушнике голос Долли. — Они идут в «Терраццо»!
      «Терраццо Антико» был двухэтажным рестораном с застекленными балконами и обстановкой, подходящей для современного борделя: сплошная позолота. Колонны, потолок, все здесь было покрыто позолоченными узорами. Васко начинало трясти от одного только взгляда на эту безвкусицу. Парочка вошла внутрь, миновала стойку регистрации и направилась к боковому столику, за которым сидел тип с бандитской рожей — смуглый и с густыми бровями. Глядя на русскую девушку, бандит откровенно облизывался.
      Толман подошел к столику и заговорил со смуглокожим. Вид у того стал растерянным. Он не предложил им сесть. «Что-то тут не так!» — подумалось Васко. Русская девушка отступила на шаг назад.
      И вдруг — вспышка фотоаппарата. Долли сделала снимок. Толман сразу все понял и кинулся бежать.
      — Долли! Дура! — заорал Васко и погнался за парнем, который несся в глубь ресторана.
      На его пути, растопырив руки, возник официант.
      — Простите, сэр…
      Васко на бегу сбил его с ног. Толман был впереди, но бежал медленнее, чем мог бы, поскольку старался не трясти драгоценный сосуд. Однако он не понимал, куда бежит, и не ориентировался в обстановке. Ресторан был незнаком ему. Он просто убегал.
      Бах! Он ворвался сквозь открывающиеся в обе стороны двери на кухню. Васко — за ним. Все вокруг них орали, а некоторые повара даже грозили ножами. Толман рвался вперед, наверное, рассчитывая на то, что в конце кухни будет запасной выход. Его не оказалось. Поняв, что он в ловушке, беглец, затравленно озираясь, остановился. Васко перешел на шаг, достал из кармана удостоверение частного детектива и, предъявив его окружающим, произнес:
      — Производится гражданский арест!
      Толман стоял в пространстве между двумя большими холодильниками, прижавшись спиной к узкой двери с длинным вертикальным оконцем. Видимо, сообразив, что деваться ему некуда, он метнулся в дверь, захлопнул ее за собой, и рядом с ней тут же загорелась маленькая круглая лампочка.
      Это был служебный лифт.
      Твою мать!
      — Куда ходит лифт?
      — На второй этаж
      — Куда-нибудь еще?
      — Нет, только на второй этаж. Васко надавил на микрофон в ухе.
      — Долли!
      — Все слышала! Бегу на второй этаж!
      Васко слышал одышку женщины, бежавшей вверх по лестнице. Сам он встал напротив двери лифта и стал ждать. Затем — нажал на кнопку, вызывая кабину обратно.
      — Я возле лифта, — задыхаясь, проговорила Долли. — Я видела его! Он поехал вниз!
      — Лифт очень маленький, — сказал Васко.
      — Я знаю.
      — Если у него с собой действительно жидкий азот, лучше бы ему там не находиться.
      Пару лет назад Васко шел по следу другого перебежчика, у которого тоже был с собой дьюар с жидким азотом, и загнал его на склад лаборатории. Парень заперся в туалете и едва не задохнулся.
      Кабинка лифта остановилась, Васко подергал ручку, но дверь не открылась. Толман, должно быть, дернул аварийный рычаг, заблокировавший ее. Васко заглянул в узкое окошко и увидел на полу кабины бархатный чехол. Он был спущен вниз, и из него торчала широкая горловина дьюара из нержавеющей стали. Крышка была снята, и из горловины вился белый парок. Через стекло оконца на Васко дикими глазами смотрел Толман.
      — Выходи, сынок, — ласково проговорил Васко. — Не делай глупостей.
      Толман помотал головой.
      — Это опасно, ты ведь сам знаешь.
      Но парень нажал на кнопку, и кабина поехала вверх. От ужасного предчувствия у Васко засосало под ложечкой.
      Малыш все знал. Он точно знал, на что шел.

* * *

      — Он снова здесь, наверху, — сообщила со второго этажа Долли, — но дверь не открывается. А теперь опять поехал вниз. — Оставь его в покое и возвращайся к столику! — приказал Васко.
      Долли тут же поняла, чего от нее хочет шеф, и поспешила вниз по обитым красным ковром ступенькам лестницы. Она не удивилась, обнаружив, что столик, за которым сидел мужчина с разбойничьей рожей, пуст. Ни бандита, ни русской девицы. Лишь стодолларовая купюра, небрежно сунутая в бокал. Разумеется, он заплатил наличными!
      И исчез.

* * *

      Вокруг Васко стояли трое сотрудников службы безопасности отеля, и каждый говорил что-то свое. Васко, возвышавшийся над ними на пол головы, рявкнул, приказав им заткнуться
      — Скажите мне только одно, — потребовал он, — как можно открыть дверь?
      — Он, наверное, перевел механизм открывания дверей на ручной режим.
      — Как ее открыть?
      — Нужно отключить электропитание лифта.
      — И тогда дверь откроется?
      — Нет, тогда лифт остановится, и мы сможем открыть дверь с помощью инструмента.
      — Сколько времени все это займет?
      — Может, десять, может, пятнадцать минут. Но какая разница, парень-то все равно никуда не денется!
      — Денется, — мрачно ответил Васко. Парень из службы безопасности засмеялся:
      — Куда ему, на хрен, деваться?
      Кабина лифта снова опустилась. Толман стоял на коленях.
      — Вставай! — прокричал Васко, безуспешно дергая дверь. — Вставай, вставай! Давай же, сынок, вставай! Не стоит оно того!
      Внезапно глаза Толмана закатились, и он повалился на спину. Кабина снова пошла вверх.
      — Да что за черт! — возмущенно воскликнул один из охранников. — Кто он вообще такой?
      «Ах ты, Господи!» — подумал Васко.

* * *

      Малыш Толман действительно отключил автоматику в механизме лифта, и понадобилось сорок минут для того, чтобы открыть двери вручную и вытащить его из кабины. Разумеется, к этому моменту он уже давно был мертв. Поскольку азот тяжелее воздуха, испаряясь из дьюара, он скапливался на полу кабины. Поэтому, потеряв сознание, Толман упал в облако, на сто процентов состоящее из азота, и уже через минуту отдал богу душу.
      Сотрудники службы безопасности хотели знать, что находится в дьюаре, но там ничего не оказалось, за исключением пустых зажимов, в которых должны были находиться трубки с эмбрионами. Эмбрионы исчезли.
      — Вы что, полагаете, он сам решил убить себя? — спросил один из охранников.
      — Выходит, что так, — ответил Васко. — Он работал в лаборатории эмбриологии и прекрасно понимал, какую опасность представляет собой жидкий азот в ограниченном замкнутом пространстве.
      Жидкий азот стал причиной большего числа несчастных случаев в лабораториях, нежели любой другой химикат, причем в половине случаев человек нагибался, желая помочь надышавшемуся азотом и упавшему коллеге, вдыхал те же самые пары и тоже падал, чтобы уже никогда не подняться.
      — Это стало его выходом из сложного положения, — подытожил Васко.

* * *

      Позже, когда они возвращались домой, сидевшая за рулем Долли спросила:
      — Так что же произошло с эмбрионами? Васко развел руками:
      — Понятия не имею. У парня их не было.
      — Думаешь, их прихватила девчонка, прежде чем ушла из его номера?
      — Кто-то их прихватил — это точно, вот только кто? Кстати, в отеле ее знают? — Они просмотрели записи камер наблюдения и утверждают, что никогда раньше ее не видели.
      — А как с ее учебой в университете?
      — Она действительно училась там весь прошлый год, но в этом году ни разу не появлялась на занятиях.
      — Значит, исчезла.
      — Да, — кивнула Долли, — и она, и смуглый парень, и эмбрионы. Все исчезли.
      — Хотел бы я знать, как все это связано друг с другом, — задумчиво проговорил Васко.
      — А может, никак? — предположила Долли.
      — Может быть, — согласился Васко. — Такое уже бывало.
      Впереди он увидел неоновые огни придорожного кафе и затормозил. Ему нужно было выпить.

      Зал номер 48 Верховного суда Лос-Анджелеса представлял собой обшитое деревянными панелями помещение, главное место в котором занимал огромный герб штата Калифорния. Это и залом-то назвать было нельзя — так, небольшая комната, все в которой буквально кричало об упадке и запустении. Рыжий вытоптанный ковер с грязными пятнами, фанерная поверхность стойки для дачи свидетельских показаний облупилась и поцарапалась, одна из ламп дневного света перегорела и спорадически мигала, отчего в той части комнаты, где располагались места присяжных, было темнее, чем везде. Да и сами присяжные были одеты кое-как — в основном в джинсы и рубашки с короткими рукавами. Стул судьи немилосердно скрипел каждый раз, когда его честь Дэвис Пайк поворачивался, чтобы посмотреть на экран своего ноутбука, а на протяжении всего дня он делал это постоянно. Алекс Барнет подозревала, что судья проверяет либо свою электронную почту, либо биржевые котировки принадлежащих ему акций.
      Короче говоря, это место казалось совершенно неподходящим для того, чтобы разбираться в комплексе сложнейших вопросов, связанных с биотехнологиями. Но именно это здесь и происходило на протяжении последних двух недель. Процесс назывался «Фрэнк М. Барнет против правления Калифорнийского университета».
      Алекс была тридцатидвухлетним успешным адвокатом, младшим партнером в юридической фирме. Она сидела за столом истца, вместе с другими юристами, представляющими интересы ее отца, и наблюдала за тем, как его приводят к присяге для допроса. Она ободряюще улыбалась ему, но в глубине души все же побаивалась, как бы он не дал маху.
      Фрэнк Барнет, с грудью как бочка, в пятьдесят один год выглядел гораздо моложе, казался здоровым и уверенным. Алекс понимала: столь цветущий вид отца может сыграть на суде против него. Тем более что еще до начала судебного процесса средства массовой информации щедро облили ее отца грязью. По заказу пиарщиков Рика Дила они изобразили его неблагодарным, жадным и беспринципным типом, человеком, который мешает научному прогрессу, не держит свое слово, для которого важно лишь одно — деньги.
      Это было не просто далеко от правды. Это было откровенным враньем, однако ни один журналист не попросил отца изложить его точку зрения. Ни один! За Риком Дилом стоял Джек Ватсон. Поскольку он являлся знаменитым филантропом, журналисты считали его «хорошим парнем», а ее отец, следовательно, автоматически оказывался «плохим». Стоило этому моралите, вышедшему почему-то из-под пера местного журналиста, пишущего на тему развлечений, появиться на страницах «Нью-Йорк таймс», как его дружно подхватили все остальные. Отметилась и «Лос-Анджелес таймс», напечатав аналогичную статью, автор которой пытался даже перещеголять своего нью-йоркского коллегу в очернении ее отца. А местные газеты, так те и вовсе не умолкали, изо дня в день призывая громы и молнии на голову человека, который пытается затормозить развитие медицинской науки и осмелился порочить Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе — этот храм знаний, гордость родного города. Полдюжины телекамер неизменно встречали их с отцом, когда они поднимались по ступеням суда.
      Их собственные попытки изложить на страницах газет свою точку зрения на происходящее неизменно оказывались бесплодными. Специалист по связям со средствами массовой информации, нанятый ее отцом, неплохо знал свое дело, но куда ему было равняться с хорошо смазанной и щедро оплаченной пропагандистской машиной Джека Ватсона!
      Не могло быть сомнений в том, что присяжные читали некоторые из этих статей, целью которых было заставить ее отца оправдываться, вывести его из равновесия еще до того, как он начнет отвечать на вопросы, будучи вызван на место для дачи свидетельских показаний в суде.
      Адвокат отца встал и приступил к допросу.
      — Мистер Барнет, позвольте мне вернуть вас на восемь лет назад. Чем вы занимались в июне того года?
      — Я работал на строительстве, — твердым голосом ответил отец. — Я руководил всеми сварочными работами на сооружении газопровода в Калгари.
      — И именно тогда вы заподозрили у себя болезнь?
      — Я стал просыпаться по ночам в холодном поту.
      — У вас поднималась температура?
      — Я полагал, что — да.
      — Вы обратились к врачу?
      — Не сразу, — ответил он. — Я подумал, что это обычная простуда или что-то подобное. Но потливость не прекращалась, а через месяц я стал испытывать слабость во всем теле. И тогда пошел к врачу.
      — Что же он вам сказал?
      — Он обнаружил у меня новообразование в брюшной полости и направил к самому известному специалисту на Западном побережье, профессору Медицинского центра Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.
      — Как зовут это светило?
      — Доктор Майкл Гросс. Вон он. — Ее отец указал на столик, за которым сидел ответчик. Алекс не повернула голову в ту сторону. Она не сводила глаз с отца.
      — Он обследовал вас?
      — Да, обследовал.
      — Сделал ли он вам какие-либо анализы?
      — Да. Анализ крови, рентгеновское исследование, компьютерную томографию всего тела. А еще — биопсию костного мозга.
      — Каким образом он это сделал?
      — Воткнул мне иглу в тазовую кость — вот сюда. Игла протыкает кость и попадает в костный мозг. Потом его откачивают и исследуют. — После того, как были сделаны все эти исследования, сообщил ли он вам окончательный диагноз?
      — Да, он сказал, что у меня — Т-клеточный острый лимфобластный лейкоз.
      — Как вы объяснили себе суть этого заболевания?
      — Как рак костного мозга.
      — Предложил ли вам доктор лечение?
      — Да, операцию, а затем химиотерапию.
      — Сообщил ли он вам свой прогноз? Сказал ли, каковы, по его мнению, могут быть результаты данного курса лечения?
      — Он сказал, что перспективы не слишком радужные.
      — А точнее?
      — Он сказал, что мне осталось жить меньше года,
      — Удалось ли вам впоследствии выслушать альтернативное мнение? Мнение другого врача?
      — Да, удалось.
      — И каково же оно было?
      — Ну, он подтвердил первоначальный диагноз… — Барнет умолк и прикусил нижнюю губу, пытаясь справиться с волнением. Это удивило Алекс. Обычно отец умел держать себя в руках и не поддаваться эмоциям. Даже понимая, что этот момент пойдет на пользу делу, она невольно испытала тревогу за него. — Я был напуган. По-настоящему напуган, — продолжал отец. — Они все твердили, что… мне осталось жить совсем недолго.
      Он опустил голову на грудь. В зале царила тишина.
      — Мистер Барнет, хотите воды?
      — Нет, я в порядке.
      Он поднял голову и провел ладонью по лбу.
      — Пожалуйста, продолжайте, когда будете готовы.
      — Я выслушал и третье мнение. И все в один голос утверждали, что доктор Гросс — лучший специалист по этому заболеванию.
      — И тогда вы решили продолжить лечение у доктора Гросса.
      — Да, так оно и было.
      Отец, похоже, овладел собой. Алекс облегченно вздохнула и откинулась на спинку жесткого стула. Дальше процедура дачи свидетельских показаний проходила гладко, и отец без запинки излагал историю, которую ему уже приходилось рассказывать десятки раз до этого. Историю о том, как он, напуганный страшными предсказаниями, не желающий умирать человек, поверил в доктора Гросса и вручил ему свою жизнь, как под руководством доктора Гросса он прошел хирургическую операцию и курс химиотерапии, как в течение следующего года постепенно отступали симптомы страшной болезни, как доктор Гросс, похоже, первым поверил в то, что он выздоровел, и о том, как курс лечения был успешно завершен.
      — Продолжали ли вы после этого обследоваться у доктора Гросса? — спросил адвокат.
      — Да, каждые три месяца.
      — Что показывали обследования?
      — Все было в норме. Я снова набрал прежний вес, ко мне вернулись силы, у меня снова отросли волосы. У меня было хорошее самочувствие.
      — Что же произошло потом?
      — Примерно через год, после очередного обследования, доктор Гросс позвонил мне и сказал, что он хотел бы провести дополнительные анализы.
      — Он объяснил, почему и с какой целью?
      — По его словам, ему что-то не понравилось в моей крови.
      — Доктор Гросс сообщил, что именно показалось ему подозрительным?
      — Нет.
      — Он сказал вам, что рак не прошел?
      — Нет, но именно этого я и испугался. Раньше он никогда не проводил повторные анализы. — Фрэнк Барнет переступил с ноги на ногу. — Я спросил его, не вернулся ли рак, на что он ответил: «Пока нет, но мы должны очень пристально наблюдать за вами». Он настаивал на том, что я должен постоянно сдавать анализы.
      — Какова была ваша реакция?
      — Мне стало очень страшно — страшнее, чем в первый раз. Когда я впервые узнал о своем заболевании, я собрал в кулак всю свою волю и приготовился бороться. Потом я выздоровел — по крайней мере мне так сказали-и решил, что небеса даровали мне вторую жизнь, чудесный шанс начать все сначала. И вдруг — этот звонок… Меня вновь обуял страх.
      — То есть вы посчитали, что болезнь вернулась?
      — Разумеется, иначе зачем могли понадобиться дополнительные анализы?
      — Вам стало страшно?
      — Страшно? Меня охватил ужас!
      Наблюдая за тем, как проходит допрос, Алекс пожалела о том, что в свое время они не догадались сделать фотографии. Она помнила дни, когда отец исхудал, весь был серого цвета и едва стоял на ногах. Одежда тогда висела на нем, как на вешалке, а сам он напоминал ходячего мертвеца. Но сейчас отец выглядел цветущим, полнокровным и сильным, каким и положено быть строителю. Глядя на него, было сложно поверить, что этому человеку может быть знаком страх. А присяжных было необходимо убедить в том, что этот человек сломлен и находится на грани психического истощения. Алекс понимала: это очень важно, поскольку может сыграть решающую роль в принятии присяжными решения. Но делать это следовало крайне осторожно. А адвокат отца, к сожалению, имел скверную привычку забывать собственные наработки во время опроса участников процесса.
      — Как развивались события дальше, мистер Барнет? — спросил адвокат.
      — Я снова отправился сдавать анализы и проходить исследования. Доктор Гросс проделал все то же, что и раньше, плюс сделал биопсию печени.
      — Каков был результат?
      — Он велел мне прийти снова через шесть месяцев.
      — С какой целью?
      — Он просто сказал: «Приходите снова через шесть месяцев».
      — Каким было ваше самочувствие на тот момент?
      — Я чувствовал себя вполне здоровым, но решил, что у меня рецидив.
      — Это сказал вам доктор Гросс?
      — Нет, он мне вообще ничего не сказал. И вообще никто в больнице мне ничего не говорил. Они только твердили: «Приходите через шесть месяцев».

* * *

      Разумеется, ее отец решил, что опять болен. Он встретил женщину, на которой мог жениться, но не сделал этого, поскольку, по его мнению, жить ему оставалось недолго. Он продал свой дом и переселился в маленькую квартиру, чтобы не иметь долгов по ипотеке.
      — Звучит так, будто вы собрались умирать, — предположил адвокат.
      — Протестую!
      — Я снимаю свой вопрос. Давайте продолжим. Мистер Барнет, как долго вы продолжали посещать Медицинский центр университета и сдавать анализы?
      — Четыре года.
      — Четыре года… Когда же у вас впервые зародились подозрения относительно того, что вам не говорят всей правды о состоянии вашего здоровья?
      — Ну, по прошествии этих четырех лет я по-прежнему чувствовал себя вполне здоровым. Каждый день я, образно выражаясь, ожидал удара молнии, но ничего не происходило. Однако доктор Гросс настаивал на том, чтобы я сдавал анализы снова и снова. К тому времени я перебрался в Сан-Диего и хотел сдавать анализы там, чтобы потом пересылать их результаты сюда, но доктор Гросс заявил: «Нет, только в Лос-Анджелесе, только в университете!»
      — Почему?
      — Он сказал, что не доверяет ни одной лаборатории, кроме своей собственной. И постоянно заставлял меня подписывать все новые и новые бумаги.
      — Что за бумаги?
      — Поначалу это были расписки в том, что я по доброй воле иду на риск, подвергаясь различным процедурам. Очень скоро появились новые бумаги, в которых говорилось, что я согласен принимать участие в каком-то исследовательском проекте. Каждый раз, когда я приезжал, мне предлагалось подписать все новые расписки. Со временем они превратились в десятистраничные документы, написанные мудреным юридическим языком.
      — И вы их подписывали?
      — Под конец — перестал.
      — Почему же?
      — Потому что в некоторых говорилось о том, что я не возражаю против коммерческого использования моих тканей.
      — Это вас встревожило?
      — Конечно! Ведь к тому моменту я уже был почти уверен в том, что доктор скрывает от меня правду о происходящем, о том, зачем нужны все эти нескончаемые анализы. В один из приездов я напрямую спросил доктора Гросса: использует ли он мои ткани в коммерческих целях? Он категорически отрицал это, заявив, что его интересы лежат исключительно в области науки. Ну ладно, сказал я и подписал все бумаги, за исключением тех, в которых говорилось о согласии на использование моих тканей в коммерческих целях.
      — Что произошло затем?
      — Он страшно рассердился. Кричал, что не сможет лечить меня дальше, если я не подпишу эти документы, что я ставлю под угрозу свое здоровье и свое будущее. Он заявил, что я совершаю большую ошибку.
      — Протестую! Это утверждение недоказуемо!
      — Хорошо. Мистер Барнет, после того, как вы отказались подписать бумаги, доктор Гросс прекратил вас лечить?
      — Да.
      — И вы обратились к юристу?
      — Да.
      — Что же вам удалось выяснить?
      — Я узнал, что доктор Гросс продал клетки, изъятые из моего тела в ходе анализов, фармацевтической компании «Биоген».
      — Что вы почувствовали, узнав об этом?
      — Я испытал настоящий шок, — ответил отец Алекс. — Я пришел к доктору Гроссу, когда был болен,
      напуган и беззащитен. Я вручил ему свою жизнь, доверился ему. А он, оказывается, годами обманывал меня лживыми запугиваниями, чтобы воровать части моего тела и наживаться, торгуя ими. Все это время ему было наплевать на меня, ему были нужны только мои клетки.
      — Известно ли вам, сколько стоят эти ваши клетки?
      — Фармацевтическая компания оценила их в три миллиарда долларов.
      Присяжные дружно ахнули.

      На протяжении всего того времени, что ее отец давал показания, Алекс наблюдала за присяжными. Их лица были безучастными, но никто из них не ерзал и не выказывал каких-либо признаков нетерпения. Однако после того, как все они разом выдохнули, картина изменилась. Теперь присяжные ловили буквально каждое слово, звучавшее в ходе продолжавшегося допроса.
      — Скажите, мистер Барнет, извинился ли перед вами доктор Гросс за то, что вводил вас в заблуждение?
      — И не подумал.
      — Предложил ли он вам поделиться полученными доходами?
      — Нет.
      — А вы сами обращались к нему с такой просьбой?
      — Да, я сделал это со временем, когда окончательно осознал, что произошло. В конце концов, это были клетки, взятые из моего тела. Я решил, что имею право на компенсацию за то, что со мной сотворили.
      — Но он отказался?
      — Совершенно верно. Доктор Гросс заявил, что меня не касается то, что он делал с моими клетками, что это вообще не мое дело.
      Присяжные отреагировали на эти слова. Несколько голов повернулись в сторону доктора Гросса. «Хороший знак!» — подумала Алекс.
      — И последний вопрос, мистер Барнет. Вы хотя бы раз подписывали разрешение, предоставляющее доктору Гроссу право на коммерческое использование ваших клеток? — Нет.
      — Вы не уполномочивали его на их продажу?
      — Нет, но он все равно их продавал.
      — Вопросов больше нет.
      Судья назначил пятнадцатиминутный перерыв, а когда судебное заседание возобновилось, к перекрестному допросу истца приступили адвокаты Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Для защиты своих интересов на этом процессе университет нанял «Райпера и Кросса» — солидную юридическую фирму, специализирующуюся на судебных процессах с перспективой многомиллионных выплат. «Райпер и Кросс» представляли интересы нефтяных компаний и ведущих корпораций оборонной промышленности. Для Алекс было очевидно, что в этом процессе университет волнует вовсе не медицинский прогресс, а огромные деньги, стоявшие на кону. Это был большой бизнес, и они наняли лучшую фирму.
      Ведущим адвокатом, представлявшим на процессе интересы университета, был Альберт Родригес — человек с моложавой, располагающей внешностью, дружелюбной улыбкой и обезоруживающей способностью производить обманчивое впечатление новичка, выступающего едва ли не на самом первом в его жизни процессе. Всем своим видом он словно заранее просил присяжных отнестись к нему со снисхождением.
      — Мистер Барнет, я представляю, сколь невыносимо было для вас вернуться воспоминаниями в тот период вашей жизни, который принес вам столь болезненные эмоциональные переживания. Я благодарен вам за все, о чем вы нам поведали, и не задержу вас долго. Если не ошибаюсь, вы сообщили присяжным, что были напуганы, и это вполне понятно — кто бы не испугался, окажись он на вашем месте! Кстати, на сколько вы похудели перед тем, как обратились к доктору Гроссу?
      «О-о-о!» — подумала Алекс. Она сразу поняла, какую линию защиты избрали их противники. Они будут делать упор на то, что отца вылечили, изображая это чуть ли не актом божественной милости со стороны светил
      университета. Алекс покосилась на сидевшего рядом с ней адвоката. Тот шевелил губами, и было ясно, что он пытается выработать тактику контрнаступления. Она наклонилась к нему и прошептала, почти не разжимая губ:
      — Прекрати!
      Тот, смутившись, закивал головой. Тем временем Фрэнк Барнет отвечал:
      — Я не знаю точно, сколько я потерял. Килограммов двадцать или двадцать пять.
      — Наверное, одежда на вас сидела ужасно?
      — Не то слово! Не сидела, а висела.
      — А как обстояло у вас дело с жизненными силами? Могли ли вы с легкостью преодолеть лестничный пролет?
      — Нет, я поднимался на две-три ступеньки, а потом останавливался, чтобы отдохнуть.
      — То есть вы быстро уставали?
      Алекс пихнула адвоката локтем в бок и шепотом подсказала:
      — Вопрос уже задан и ответ на него получен. Адвокат тут же вскочил на ноги и вздернул вверх
      руку.
      — Протестую, ваша честь! Мистер Барнет уже сообщил высокому суду о том, что у него была обнаружена острая форма онкологического заболевания со всеми вытекающими отсюда последствиями!
      — Да! — с готовностью кивнул Родригес. — И он также сказал, что был крайне напуган. Но я полагаю, присяжные должны знать, насколько отчаянным было его положение.
      — Протест отклоняется.
      — Благодарю вас. Итак, мистер Барнет, вы потеряли четверть своего веса, вы были так слабы, что не могли подняться больше, чем на пару ступенек, и у вас нашли практически неизлечимую болезнь — лейкемию — в последней стадии. Я все правильно излагаю?
      — Да.
      Алекс стиснула зубы. Ей отчаянно хотелось положить конец этому допросу — заведомо предвзятому и не имеющему никакого отношения к главному вопросу: предосудительно ли вел себя доктор ее отца после того, как курс лечения был окончен? Но судья позволил всему этому продолжаться, и тут уж она была бессильна. Кроме того, противнику нельзя было давать оснований для возможной апелляции.
      — И вот, — продолжал Родригес, — оказавшись в беде, на краю пропасти, вы обратились к врачу, который считался лучшим специалистом по этому заболеванию на всем Западном побережье. Так?
      — Так.
      — И он вылечил вас?
      — Да.
      — Вылечили! Этот блестящий специалист, неравнодушный человек и доктор от Бога вылечил вас! — воскликнул Родригес, как телевизионный проповедник в кульминационный момент своей проповеди.
      — Протестую! — вскинулся адвокат ее отца. — Ваша честь, доктор Гросс — врач, а не святой!
      — Протест поддерживаю.
      — Хорошо, — сказал Родригес, — давайте по-другому. Мистер Барнет, как давно вам был поставлен диагноз «лейкемия»?
      — Шесть лет назад.
      — А теперь скажите, разве не считается раковый больной излечившимся, если после диагностирования онкологического заболевания он прожил пять лет?
      — Протестую! Подобный вопрос может быть адресован только эксперту!
      — Протест принят.
      — Ваша честь, — заговорил Родригес, повернувшись к судье, — я не понимаю, почему адвокат истца то и дело заявляет протесты. Ведь я всего лишь пытаюсь доказать, что доктор Гросс вылечил мистера Барнета от смертельного заболевания!
      — А я не понимаю, — ответил судья, — почему адвокат ответчика не может задавать вопросы просто и ясно, без двусмысленных околичностей, вызывающих протесты противоположной стороны.
      — Я все понял, ваша честь. Благодарю вас за разъяснение. Мистер Барнет, согласны ли вы с тем, что вас вылечили от лейкемии?
      — Да.
      — В настоящее время вы полностью здоровы?
      — Да.
      — Кто, по вашему мнению, вылечил вас?
      — Доктор Гросс.
      — Благодарю вас. Если не ошибаюсь, вы заявили суду, что, когда доктор Гросс попросил вас вернуться для дальнейших исследований, вы решили, что по-прежнему больны?
      — Да.
      — Доктор Гросс говорил вам, что у вас все еще наблюдается лейкемия?
      — Нет.
      — Говорил ли вам это кто-нибудь из его сотрудников?
      — Нет.
      — Итак, — подытожил Родригес, — вам никто и никогда не заявлял, что вы все еще больны. Я правильно понял ваши показания?
      — Правильно.
      — Вот и прекрасно! А теперь вернемся к вашему лечению. Вам была сделана операция и проведен курс химиотерапии. Как, по-вашему, это был обычный курс лечения от Т-клеточного острого лимфобластного лейкоза?
      — Нет, мое лечение не было обычным.
      — Это была какая-то новая медицинская технология?
      — Да.
      — Вы были первым пациентом, прошедшим этот
      принципиально новый курс лечения?
      — Да, первым.
      — Об этом вам сообщил доктор Гросс?
      — Да.
      — А сказал ли он вам, каким образом был разработан этот курс лечения?
      — Он говорил, что это — часть научно-исследовательской программы.
      — Значит, вы дали согласие на то, чтобы участвовать в этой научно-исследовательской программе?
      — Да.
      — Вместе с другими пациентами, страдающими тем же заболеванием?
      — Ну, наверное, да. Я думаю, были и другие.
      — В вашем случае данный курс лечения принес результаты?
      — Да.
      — Вы излечились?
      — Да.
      — Благодарю вас. Итак, мистер Барнет, известно Ли вам, что, разрабатывая новые лекарства, необходимые для борьбы с различными недугами, ученые нередко получают их из тканей больных или испытывают их на этих тканях?
      — Да.
      — Вы знали, что ваши ткани будут использованы таким же образом?
      — Да, но не в коммерческих…
      — Прошу прощения! Ответьте одним словом: просто «да» или «нет». Когда вы дали согласие на использование ваших тканей в исследовательских целях, вы знали, что из них могут быть получены или на них могут быть испытаны новые лекарственные средства и препараты?
      — Да.
      — Вы отдавали себе отчет в том, что, если бы такой препарат удалось получить из ваших тканей, он стал бы доступен другим больным?
      — Да.
      — Вы подписали бумагу, в которой подтверждали свое согласие на это?
      Последовала долгая пауза, а затем: — Да.
      — Благодарю вас, мистер Барнет. У меня больше нет вопросов.

* * *

      — Ну, как, по-твоему, все прошло? — Спросил отец, когда они с Алекс вышли из здания суда. Завершающие выступления были назначены на завтра, а сейчас они неторопливо направлялись к автомобильной стоянке по раскаленному асфальту центральной части Лос-Анджелеса.
      — Трудно сказать, — ответила Алекс. — Они очень здорово умеют передергивать факты. Мы знаем, что в результате этой программы не появилось никакое новое лекарство, но вряд ли присяжные понимают, что происходит. Мы вызовем в суд экспертов, и они объяснят, что университет просто-напросто извлек из твоих тканей клеточную линию и использовал ее для производства цитокина — по тому же принципу, как он вырабатывался в твоем теле. Ни о каком новом препарате речь тут не идет, но вряд ли присяжные способны уловить разницу. Кроме того, Родригес явно делает все, чтобы поставить знак равенства между нашим делом и делом Мура, которое слушалось лет двадцать назад. Они и впрямь похожи. У Мура под лживыми предлогами изымались ткани, а затем продавались на сторону. Университет с легкостью выиграл тот процесс, хотя, по идее, должен был проиграть.
      — Итак, советник, как обстоят наши дела?
      Алекс улыбнулась отцу, обняла его за плечи и поцеловала в щеку.
      — Дорогу осилит идущий, — сказала она.

      Барри Шиндлер, гениальный адвокат по бракоразводным делам, развалившись в своем кресле, переменил позу. Он пытался слушать клиента, расположившегося по другую сторону письменного стола, но у него ничего не получалось. Клиент был типичным болваном по имени Дил, руководителем какой-то биотехнологической шарашки. Он говорил расплывчато и почти безучастно, на его физиономии ничего не отражалось. А ведь речь шла о том, как жена наставляла ему рога! Этот Дил, должно быть, ужасный муж — зануда и тряпка. Послать бы его подальше! Но Барри еще не успел понять, какой куш он может сорвать на этом деле. Пока перспектива вырисовывалась неутешительная, — похоже, все деньги в этой семейке контролирует баба.
      Дил продолжал свой скорбный рассказ. О том, как он безуспешно звонил жене из Лас-Вегаса. О том, как впоследствии обнаружил у нее счета из отеля, который она посещала каждую среду. О том, как, подкараулив жену в вестибюле отеля, застукал ее в тот момент, когда она снимала номер на пару со своим тренером по теннису. Все та же старая калифорнийская история! Барри слышал ее не один десяток раз. Неужели эти люди не понимают, что живут по одному и тому же клише? Оскорбленный муж застает свою благоверную в объятиях тренера по теннису. Такой штамп не годится даже для «Отчаянных домохозяек»!
      Барри окончательно перестал слушать клиента. Нынче утром в его голове вертелось слишком много мыслей. Он фактически проиграл дело Киркоривич, и об этом уже гудел весь город. И только потому, что анализ ДНК показал: миллиардер не является отцом ребенка! Поэтому суд не удовлетворил требования Барри о выплате компенсации его клиентке, хотя он снизил их до более чем скромных 1,4 миллиона долларов. Судья согласился только на четверть этой суммы. Все адвокаты в городе злорадствовали, поскольку все они втайне завидовали Барри Шиндлеру.
      Он слышал, что «Лос-Анджелес мэгэзин» уже готовит большую статью, посвященную этому процессу, причем сам Барри будет выглядеть в ней не лучшим образом. Однако заботило его не это. Барри знал: чем более беспринципной и безжалостной сволочью живописуют его журналисты, тем больше у него становится клиентов. Потому что, когда дело доходит до бракоразводного процесса, людям нужна именно безжалостная сволочь. К такому адвокату они выстраиваются в очередь. А можно ли представить себе более безжалостного, беспринципного, жадного до халявной рекламы, умелого в самовозвеличивании, не гнушающегося никакими средствами, ни перед чем не останавливающегося сукина сына — адвоката по бракоразводным делам — во всей Южной Калифорнии, чем Барри Шиндлер? Нет. И он этим гордился!
      Но не это заботило его. Его не волновал даже дом, который он строил в Монтане для Дениз и двух ее мерзких детишек. Его не волновал ремонт, который она затеяла в их доме в Холмби-Хиллз, хотя одна только кухня обошлась уже в пятьдесят тысяч баксов, а Дениз продолжала вносить в проект все новые и новые изменения. В том, что касается ремонта, Дениз была настоящей маньячкой. Больная женщина.
      Нет, нет и нет! Барри Шиндлера беспокоила только одна вещь — аренда. Он арендовал целый этаж офисного здания на углу улиц Уилшир и Дохени-драйв, в котором располагалась его контора с двадцатью тремя сотрудниками. Каждый из них, по мнению Барри, как юрист и гроша ломаного не стоил, но их вид — сидящих за письменными столами или деловито снующих с бумагами в руках — производил впечатление на клиентов. Кроме того, они могли выполнять всякие незначительные технические поручения: снимать показания, составлять и рассылать запросы, подшивать папки, наконец. Иными словами, делать то, чем не хотелось заниматься самому Барри.
      Он знал: судопроизводство — это война на истощение, особенно в таких делах, какими занимался он. Главное здесь — назначить клиенту как можно более высокий гонорар, а потом любыми способами тянуть время. До тех пор, пока ответчику не осточертеют непрекращающиеся проволочки, переносы слушаний, вызовы новых и новых свидетелей и, разумеется, изо дня в день растущие расходы. Рано или поздно от этого уставали даже самые богатые.
      Именно такая тактика позволяла Барри зарабатывать больше любого другого из его коллег.
      Мужья, в основном, были люди рациональные и здравомыслящие. Они хотели жить собственной жизнью: купить новый дом, завести классную девчонку и трахать ее в свое удовольствие. Они хотели, чтобы все проблемы, связанные с разводом, были урегулированы как можно быстрее. А вот для жен главным было отомстить. Поэтому Барри делал все для того, чтобы процесс тянулся как можно дольше — год за годом, до тех пор, пока доведенный до отчаяния муж не выкинет белый флаг. В конечном итоге мужья всегда капитулировали. Люди говорили, что подобная тактика заставляет страдать детей. В таком случае пошли на хрен эти дети! Если бы клиентам не было на них наплевать, они, для начала не стали бы разводиться. Они бы продолжали жить вместе и мучиться, как все остальные, поскольку…
      В этот момент какие-то слова зануды-посетителя привлекли его внимание.
      — Прошу прощения! — Барри Шиндлер выпрямился в кресле. — Я не расслышал вашу последнюю фразу. Не могли бы вы повторить?
      — Я сказал, что хочу, чтобы мою жену проверили.
      — Могу вас заверить: в соответствии с существующей в подобных делах практикой ваша супруга будет проверена самым тщательным образом. И, разумеется, я установлю за ней слежку, чтобы знать о ней все: сколько она пьет, употребляет ли наркотики, где и с кем проводит время, оставаясь на ночь вне дома, имеет ли лесбийские наклонности и все такое. Это — стандартная процедура.
      — Нет, нет, — воздел руку Дил, — я имею в виду генетическую проверку.
      — Проверку на что?
      — На все.
      — Ага, ага… — с умным видом покивал Барри, ни черта не понимая. О чем болтает этот поц? Генетическая экспертиза в бракоразводном процессе? Опустив взгляд, он посмотрел на визитную карточку клиента, лежавшую на столе.
      РИЧАРД «РИК» ДИЛ ДОКТОР НАУК
      Барри скорчил несчастную физиономию. Только полные кретины пишут на визитках свои клички! На карточке также значилось, что он — генеральный директор «Биоген рисерч инкорпорейтед», какой-то компании из Вествью-Виллидж.
      — Попробую пояснить, — продолжал Дил. — К примеру, я почти уверен, что у моей жены имеется генетическая предрасположенность к маниакально-депрессивному психозу. Временами она ведет себя очень странно, даже эксцентрично. Возможно, у нее есть патогенная мутация в одном из генов, обусловливающих развитие болезни Альцгеймера. Если так, то проверка сможет выявить ранние признаки этого страшного недуга.
      — Прелестно! Просто прелестно! — Барри уже с энтузиазмом кивал головой, наслаждаясь каждым словом клиента. Перед ним открывались совершенно новые, неосвоенные территории для судебных препирательств. Лучшего подарка для себя не смог бы придумать даже он сам. Добиваться проведения генетической экспертизы, чтобы выяснить, есть ли у бабы ранние признаки болезни Альцгеймера… Да кого, твою мать, колышет, есть они у нее или нет! Что бы ни показали исследования, их результаты будут оспорены. Прелестно, просто прелестно! Вызов экспертов, битва научных степеней, затягивание процесса! Чем дольше длится процесс, тем выше гонорар — вот что было самым соблазнительным. Ведь это будет не процесс! Это будет настоящее Эльдорадо, мать твою!
      Но самое прекрасное, сообразил Барри, заключалось в том, что генетическая экспертиза может превратиться в обычную практику для всех бракоразводных процессов. Шиндлер станет пионером, первопроходцем! Средства массовой информации обеспечат ему такую рекламу, какую не купишь и за миллиард!
      — Продолжайте, пожалуйста, мистер Дил! — проговорил он, подавшись всем телом вперед, подобно голодному крокодилу.
      — Ее нужно проверить на предмет генетической предрасположенности к диабету, к раку груди в результате мутаций генов BRCA и на все остальное. А еще, — не умолкал Дил, — у моей жены может присутствовать предрасположенность к болезни Хантингтона — наследственному заболеванию центральной нервной системы, которая выражается в фатальной дегенерации нервной системы. Мозг больного медленно разрушается, начинаются проблемы с вестибулярным аппаратом и неконтролируемые движения. В дальнейшем человек может потерять способность говорить и передвигаться. Болезнью Хантингтона страдал ее дед, так что этот недуг мог передаться и ей. Ее родители еще молоды, а болезнь обнаруживает себя только в пожилом возрасте. То есть, вполне возможно, что моя жена носит в себе ген Хантингтона, что, по сути, является смертным приговором.
      — Ага, понятно, — снова закивал головой Барри. — Это будет означать, что она неспособна осуществлять опеку над детьми.
      — Совершенно верно.
      — Странно, что она сама не решила пройти такое исследование раньше.
      — Она боится. Шансы на то, что в ее организме может обнаружиться этот ген, составляют пятьдесят на пятьдесят. Если он есть, она со временем впадет в слабоумие и умрет, превратившись в овощ. Но пока ей всего двадцать восемь, а болезнь может не давать о себе знать еще лет двадцать. Так что, если она узнает об этом сейчас, это… Это напрочь отравит остаток ее жизни.
      — Но может случиться и обратное. Она испытает огромное облегчение, если выяснится, что у нее такого гена нет.
      — Она не захочет рисковать и не согласится на обследование.
      — Вам не приходит в голову, каким еще тестам ее можно было бы подвергнуть?
      — Да каким угодно, черт побери! То, о чем я упомянул, это только начало. Я хочу, чтобы экспертиза была проведена по полной программе, а на сегодняшний день существует тысяча двести генных тестов.
      Тысяча двести! Шиндлер облизал губы. Потрясающе! Почему ему стало известно об этом только сейчас? Он прочистил горло.
      — Но отдаете ли вы себе отчет в том, что, если вы пойдете на это, ваша жена потребует, чтобы и вы также подверглись всем этим исследованиям?
      — Без проблем! — легко ответил Дил.
      — Вы уже Проходили подобные тесты?
      — Нет. Но я знаю, как подтасовать их результаты. Барри Шиндлер откинулся на спинку кресла. Прелестно!

      Укрытая под непроницаемым сводом листвы, почва джунглей была темна и молчалива. Даже малейший ветерок не мог пробиться сквозь густые заросли. Хагар вытер пот со лба, оглянулся на остальных и двинулся дальше. Экспедиция углублялась в джунгли Центральной Суматры. Никто не разговаривал, и это нравилось Хагару.
      Вот они дошли до реки. У берега было привязано выдолбленное из ствола дерева каноэ, а через реку — на уровне плеч — тянулась веревка. Двумя группами они перебрались на противоположный берег. Хагар, стоя в каноэ, в два приема переправил их на ту сторону, перебирая, как завзятый паромщик, руками веревку. Сначала — первую группу, а потом — вторую. Все происходило в тишине, нарушаемой лишь далекими криками птицы-носорога.
      Оказавшись на другом берегу, они двинулись дальше. Тропинка сужалась, на ней все чаще встречались лужи жидкой грязи. Очень скоро они осточертели путешественникам. Наконец один из них не выдержал:
      — Долго еще это будет продолжаться?
      Это был ребенок, худой американский подросток с оспинами на лице. Он смотрел на свою мать — необъятных размеров матрону в шляпке из страусовых перьев.
      — Мы уже пришли? — ныл он.
      Хагар приложил пальцы к губам ребенка.
      — Тише!
      — У меня ножки болят!
      Остальные туристы, напоминавшие связку разноцветных воздушных шариков, столпились вокруг них.
      — Не шуми, — прошептал Хагар, — а то не увидишь их.
      — Я их и так не вижу!
      Мальчик надул губы, но, как только группа тронулась в путь, он немедленно присоединился к остальным. Сегодня группа состояла преимущественно из американцев, и они были далеко не самыми худшими экскурсантами. Худшими, должен был признать Хагар, всегда были…
      — Вон они!
      — Смотрите! — послышались возбужденные крики.
      Туристы показывали вперед, вскрикивали и возбужденно переговаривались. Примерно в пятидесяти метрах впереди и чуть правее на дереве примостился молодой орангутанг. Ветви слегка прогибались под его весом. Великолепное животное! Не менее сорока килограммов веса, рыжеватая шерсть и отчетливая белая полоса возле уха. Хагар не видел его уже несколько недель.
      Он жестом велел своим экскурсантам молчать и двинулся вперед. Туристы пошли следом за ним, толкая друг друга локтями, корча рожи и возбужденно перешептываясь.
      — Ш-ш-ш! — цыкнул он на них.
      — Подумаешь, большое дело! — скривился один из них. — Я-то думал, это заповедник!
      — Ш-ш-ш!
      — Но ведь их здесь охраняют, и…
      — Ш-ш-ш!
      Хагару была нужна тишина. Он поднял руку к нагрудному карману рубашки, в котором лежал диктофон, и включил запись. Затем он снял с петлицы петельный микрофон и зажал его в руке.
      Они уже находились примерно в тридцати метрах от обезьяны и только что миновали знак, на котором было написано: «ЗАПОВЕДНИК ОРАНГУТАНГОВ БУКУТ-АЛАМ». Здесь маленьких человекообразных, брошенных родителями, выхаживали, возвращали к жизни и приучали к жизни в естественной среде. Занималась этим — а также научными исследованиями — расположенная здесь же ветеринарная станция, укомплектованная штатом высокопрофессиональных специалистов.
      — Если это — заповедник, я не понимаю, почему…
      — Тихо, Джордж! Ты же слышал, что он сказал! Двадцать метров…
      — Смотрите, еще один! Нет, два!
      Они указывали влево. Там, в ветвях, орангутанг-одногодка играл со своим старшим товарищем. Это было захватывающее зрелище, но Хагара оно не привлекало. Он не сводил взгляда с животного, которое они увидели первым.
      Орангутанг с белой полосой не стал убегать. Он повис, ухватившись одной рукой за ветку, и, склонив голову набок, смотрел на людей. Молодые обезьяны разбежались. Остался он один — с белой полосой. И он смотрел на них.
      Десять метров…
      Хагар вытянул вперед руку с микрофоном. Туристы вынимали и включали видеокамеры. Орангутанг посмотрел прямо на Хагара и издал странный звук, словно кашлянул:
      — Дваас…
      Хагар повторил это слово:
      — Дваас.
      Орангутанг продолжал смотреть на него. Его огромные губы двигались. Казалось, обезьяна гримасничает. А затем он выдал целый набор звуков, напоминавших человеческую речь:
      — Оох стомм дваас, варлаат лианми…
      — Эти звуки произносит… он? — с замиранием сердца спросил один из туристов.
      — Да, — ответил Хагар.
      — Он… умеет говорить?
      — Обезьяны не разговаривают! — безапелляционно заявил другой турист. — Орангутанги всегда молчат. В любой книжке можешь прочитать.
      Остальные туристы щелкали камерами, снимая удивительную обезьяну. Орангутанг не выказывал никаких признаков раздражения. Его губы снова начали двигаться:
      — Гиин лихтен дваас.
      — Может, он простыл? — спросила женщина из туристической группы. — Кажется, что он кашляет!
      — Он не кашляет, — проговорил другой голос. Хагар обернулся к говорившему и увидел толстого
      мужчину, который на протяжении всего их пути пыхтел и обливался потом, пытаясь не отстать от остальных. Теперь он держал в руке диктофон, направив его на орангутанга. Весь его вид был преисполнен решительности.
      — Это что, — спросил он, — какой-то ваш фокус?
      — Нет, — ответил Хагар.
      — Он, — мужчина ткнул пальцем в сторону орангутанга, — говорит по-датски. Суматра когда-то была колонией Дании. Это датский язык. — Я этого не знал, — признался Хагар.
      — А я знаю. Животное сказало: «Оставьте меня в покое, дураки». А потом, когда начались вспышки фотокамер, оно добавило: «Не надо огня».
      — Я даже не думал, что эти звуки могут быть осознанной речью, — сказал Хагар.
      — Но вы тем не менее их записывали!
      — Ну, разве что из любопытства…
      — Вы протянули в его сторону руку с микрофоном еще до того, как он заговорил!
      — Орангутанги не умеют говорить.
      — Этот — может! Все туристы уставились на орангутанга. Тот все так же
      висел на одной руке, а второй чесал себя под мышкой. И — молчал. Толстяк громко произнес:
      — Геен лихтен.
      Обезьяна посмотрела на него безразличным взглядом и равнодушно моргнула.
      — Геен лихтен!
      Орангутанг никак не отреагировал и, повернувшись спиной к людям, перепрыгнул на соседнюю ветку и стал легко, как акробат, взбираться по лиане.
      — Геен лихтен!!!
      Орангутанг продолжал взбираться вверх. Женщина в шляпе из страусовых перьев сказала:
      — Я думаю, он просто кашлял. Или что-то такое…
      — Эй, месье, коман са ва? — прокричал толстяк вдогонку обезьяне. Та продолжала скакать по ветвям, с легкостью перехватывая их длинными мохнатыми руками. Она даже не посмотрела вниз.
      — Я подумал, может, он понимает по-французски, — оправдывающимся тоном проговорил толстяк и пожал плечами. — Выходит, нет.
      Сквозь лиственный покров над их головами начал пробиваться легкий дождь, и туристы торопливо убрали камеры в сумки. Хагар с облегчением вытер пот со лба. Слева трое молодых орангутангов принялись сражаться за плод папайи, и взгляды всех туристов обратились к ним.
      И тут сверху раздалось:
      — Эспес де кон!
      В наступившей тишине фраза прозвучала пугающе громко и отчетливо.
      Толстяк обернулся так проворно, как будто его укусила змея.
      — Что?
      Все остальные тоже обернулись и стали смотреть вверх.
      — Это ругательство! — заявил мальчишка. — Французское ругательство! Я их все знаю!
      — Цыц! — шикнула на него мать.
      Прячась от дождя, туристы столпились под деревом. Они уже не видели орангутана над своими головами.
      — Кеске те ди? — проорал толстяк.
      Ответа не последовало. Послышался только треск ветвей, по которым прыгало крупное животное, а затем — далекий крик птицы-носорога.

      НАХАЛЬНЫЙ ШИПМАНЗЕ ОШЕЛОМИЛ ТУРИСТОВ! «Мировые новости»
      AFFE SPRICHT IM DSCHUNGEL, FLUCHE GEORGE BUSH «Шпигель»
      ОРАНГУТАН БОЛТАЕТ ПО-ФРАНЦУЗСКИ! «Пари-Матч» (подпись под фотографией Жака Деррида)
      ПРАВОВЕРНАЯ ОБЕЗЬЯНА ОСУЖДАЕТ ВРАГОВ ИСЛАМА «Уикли стандарт»
      МАКАКА ГОВОРИТ. ЛЮДИ МОЛЧАТ, РАЗИНУВ РОТ «Нэшнл энкуайрер»
      НА ЯВЕ ОБНАРУЖЕН ГОВОРЯЩИЙ ОРАНГУТАНГ
      «Нью-Йорк таймc». (На последней странице печатается список ошибок и опечаток.)
      ЧЕЛОВЕКООБРАЗНЫЕ ПРИМАТЫ — НА СУМАТРЕ! «Лос-Анджелес таймc»
       «И, наконец, группа туристов из Индонезии клянется, что в джунглях Борнео они стали объектом хулиганского поведения со стороны орангутанга, который обругал их на датском и французском языках. Возможно, это свидетельствует о том, что человекообразный гораздо умнее, чем туристы. Однако никаких аудиозаписей ругающегося орангутана не имеется, так что, если вы верите во всю эту историю, вам — прямая дорога в местную администрацию. Там человекообразных хамов предостаточно!»
Репортаж Кейт Олберманн, канал MSNBC News, нередактированный вариант.

      — Ну ты гляди, что делается! — воскликнул Чарли Хаггинс. Он смотрел телевизор на кухне своего дома в Сан-Диего. Звук был выключен, но выпуск новостей транслировался с субтитрами, и в них говорилось: «На Суматре обнаружен говорящий орангутан!»
      — Что там такое? — спросила жена. Она готовила завтрак и не видела, что творится на экране телевизора.
      — Орангутанг!
      — Он выиграл главный приз викторины?
      Жена Хаггинса преподавала английский язык в средней школе и считала себя чрезвычайно остроумным человеком.
      — Нет, золотко, по телевизору говорят, что какие-то люди на Суматре наткнулись на говорящую обезьяну.
      — Правда? А я, дура такая, думала, что обезьяны не говорят!
      — Так по телевизору сказали.
      — Врут, как всегда.
      — Думаешь, врут? Ага, вот — Бритни Спирс развелась… Какое облегчение! Она, наверное, снова забеременела. По крайней мере, похоже на то. Пош Спайс надела на тусовку классное зеленое платье, а Стинг говорит, что он может заниматься сексом восемь часов кряду.
      — Всмятку или в мешочек? — спросила жена.
      — Тантрически.
      — Я тебя про яйца спрашиваю.
      — Всмятку.
      — Зови детей. Завтрак почти готов.
      — Ладно.
      Чарли встал из-за стола и направился к лестнице. Когда он вошел в гостиную, зазвонил телефон. Звонили с работы.
      В лабораторном корпусе компании «Радиал геномикс», затаившемся под сенью эвкалиптов, заполонивших территорию Калифорнийского университета в Сан-Диего, сидел Генри Кендалл, барабанил пальцами по крышке стола и ждал, когда Чарли ответит. Прозвучал уже третий звонок. Где его черти носят?
      Наконец в трубке раздался голос Чарли:
      — Алло!
      — Чарли, — даже не поздоровавшись, заговорил Генри, — ты слушаешь новости?
      — Какие новости?
      — Какие новости? Твою мать! Новости про говорящую обезьяну на Суматре!
      — Да брехня все это! — равнодушно проронил Чарли.
      — Почему ты так решил?
      — Брось, Генри! Ты же сам понимаешь, что это — полное фуфло!
      — В новостях сообщили, что обезьяна разговаривала на датском языке.
      — Чушь!
      — Возможно, это обезьяна из группы Атгенброека! — сказал Кендалл.
      — Чушь! Та обезьяна была взрослой — двух или трех лет.
      — Ну и что? Возможно, Аттенброек сделал это несколько лет назад. У него была продвинутая группа. Кроме того, эти ребята из Утрехта — вруны все до единого.
      Чарли Хаггинс устало вздохнул.
      — В Голландии подобные исследования запрещены законом.
      — Вот именно! Потому они и проводили их на Суматре!
      — Генри, это слишком сложная технология. Нас отделяют годы от того момента, когда нам наконец удастся создать трансгенную обезьяну. Ты знаешь это не хуже меня.
      — Сложная, говоришь? А ты слышал, о чем заявили утрехтцы? Они взяли стволовые клетки быка и поместили их в яички мыши. Вот это действительно сложно! Это круто!
      — Особенно для мышей.
      — Не вижу ничего смешного!
      — А ты попробуй представить себе несчастную мышь с гигантскими фиолетовыми яйцами быка. Каково ей таскать их за собой?
      — Все равно не смешно.
      — Послушай, Генри, — заговорил Чарли, — ты увидел по телевизору какого-то репортера, который болтал о говорящей обезьяне, и безоговорочно поверил ему? Ты что, приятель, не в себе?
      — Боюсь, что да.
      — Генри, — в голосе Чарли уже звучало отчаяние, — по телику рассказывали о двухголовой змее. Ты и этому веришь? Очнись, дорогой!
      — Двухголовая змея действительно существовала.
      — Ну ладно, все! Мне нужно везти детей в школу. После поговорим, — заявил Чарли и повесил трубку.
      «Лживая свинья! Детей всегда отвозит в школу его жена! Он просто отделался от меня!» Генри Кендалл прошелся по лаборатории, выглянул в окно и глубоко вздохнул. Чарли, конечно, прав, эта история наверняка фальшивка.
      А если нет?

* * *

      Да, Генри Кендалл действительно относился к категории легковозбудимых людей. Когда он нервничал, у него даже начинали дрожать руки. А еще он был на редкость неуклюжим: постоянно спотыкался и натыкался на все подряд в лаборатории. У него был слабый желудок, и вообще он был из тех, кого называют «дергаными».
      Но Генри Кендалл не сказал Чарли о том, что его волнение было связано с одним разговором, произошедшим неделю назад. В тот момент он показался Генри
      лишенным смысла, но теперь приобрел зловещую окраску. В лабораторию позвонила какая-то дура-секретарша из НИЗ — Национального института здоровья. Когда Генри снял трубку, она спросила:
      — Вы — доктор Генри А. Кендалл?
      — Да.
      — Верно ли, что четыре года назад вы в течение полугода проводили исследования в НИЗ?
      — Да, верно…
      — Это был период с мая по октябрь?
      — По-моему, да. А к чему все эти вопросы?
      — Вы работали в обезьяннике в Мэриленде?
      — Да.
      — Соответствует ли действительности информация о том, что, приехав в НИЗ в мае того года, вы прошли анализы на наличие инфекционных заболеваний, поскольку собирались работать с приматами?
      — Соответствует, — ответил Генри. Его действительно заставили сделать анализы на предмет наличия любых инфекций — от обычной ОРВИ до гепатита и ВИЧ. Крови из него выпустили с полведра, не меньше! — Но позвольте все же узнать, почему вы расспрашиваете меня об этом?
      — Я просто выполняю кое-какую бумажную работу, — сообщила секретарша. — Для доктора Беллармино.
      Генри похолодел.
      Роб Беллармино возглавлял управление генетических исследований Национального института здоровья. К тому моменту, когда там появился Генри, он занимал этот пост всего четыре года, но уже успел прибрать всю работу к рукам. Его никак нельзя было назвать другом Генри и Чарли.
      — А что, возникли какие-то проблемы? — с замиранием сердца спросил Генри, уже успев понять: да, возникли!
      — Нет, нет, — поспешно заверила девушка, — у нас тут просто вышла некоторая путаница в бумагах, а доктор Беллармино — большой аккуратист и любит, чтобы все записи содержались в полном порядке. Итак, еще несколько вопросов. Скажите, пожалуйста, когда выпроводили исследования в обезьяннике, приходилось ли вам работать с самкой шимпанзе по кличке Мэри? Ее лабораторный номер был Р-402.
      — Я, признаться, не помню, — проговорил Генри, — ведь столько времени прошло. Я работал с несколькими шимпанзе, но, как их звали… Это уж извините!
      — Тем летом она была беременна.
      — Сожалею, но я действительно не помню.
      — У нас тогда еще случилась вспышка энцефалита, и большинство животных пришлось подвергнуть карантину, помните?
      — Да, карантин я помню. Шимпанзе отправили в разные обезьянники по всей стране.
      — Благодарю вас, доктор Кендалл. Ах да, и еще одно. Могу ли я уточнить ваш адрес? У нас тут записано так: Ла-Джолла, Марбури-Мэдисон-драйв, дом 348. Все правильно?
      — Да, все верно.
      — Еще раз спасибо за то, что уделили мне время, доктор Кендалл.

* * *

      На этом разговор закончился. Генри тогда подумал лишь, что этот Беллармино — хитрый сукин сын, и никогда не знаешь, чего от него ожидать. Но теперь, с появлением этого примата на Суматре…
      Он растерянно покачал головой.
      Чарли Хаггинс может спорить хоть до хрипоты, но ученым все же удалось создать трансгенную обезьяну, это — факт! Причем случилось это не только что, а несколько лет назад. В наши дни существует сколько угодно трансгенных млекопитающих — собак, кошек и так далее, почему бы не предположить, что говорящий орангутанг также является результатом генетических экспериментов?
      Работа Генри в Национальном институте здоровья была связана с исследованиями генетической основы аутизма. Он отправился в обезьянник, чтобы выяснить, какие гены определяют различия в коммуникативных способностях людей и приматов, и ему пришлось работать с эмбрионами человекообразных обезьян. Добиться конкретных результатов Генри не удалось. Стоило ему только приступить к работе, как исследования пришлось остановить из-за вспышки энцефалита. В результате ему пришлось до конца научного отпуска торчать в лаборатории в Бетесде.
      Вот и все, что ему было известно. По крайней мере — известно наверняка.

      ЛЮДИ И ШИМПАНЗЕ ПРОДОЛЖАЛИ СКРЕЩИВАТЬСЯ МИЛЛИОНЫ ЛЕТ
      Разделение видов не положило конец брачным связям между человеком и обезьяной. Ученые приходят к противоречивым выводам
       Ученые Гарвардского университета и Массачусетского технологического института пришли к выводу о том, что эволюционные пути человека и шимпанзе разошлись значительно позже, чем было принято считать. Генетикам было давно известно, что приматы и человеческие существа произошли от одного общего предка, который жил на планете около 18 миллионов лет назад. Первыми, примерно 16 миллионов лет назад, выделились гиббоны, затем, около 12 миллионов лет назад — орангутанги. Гориллы выделились в отдельный подотряд 10 миллионов лет назад, а шимпанзе и человек — около 9 миллионов.
       Тем не менее после расшифровки генома человека в 2001 году ученые обнаружили, что у человека и шимпанзе отличаются только 1,5 процента генетического набора, то есть всего около 500 генов. Эта цифра оказалась гораздо ниже, чем предполагалось. В 2003 году исследователи начали составлять детальный каталог несовпадающих генов человека и шимпанзе. Сегодня ясно, что у них идентичны многие структурные белки, включая белки гемоглобина и цитохрома С. Кровь шимпанзе и человека также ничем не отличается. Возникает вопрос: если два этих вида разделились 9 миллионов лет назад, почему они до сих пор так схожи?
       Генетики Гарварда предполагают, что люди и шимпанзе продолжали скрещиваться в течение долгого времени после разделения видов. Подобное скрещивание, или гибридизация, оказывает давление эволюционного отбора на икс-хромосому, заставляя ее меняться быстрее. Ученые обнаружили, что самые новые гены человеческого генома обнаруживаются именно в икс-хромосомах.
       Из этого ученые делают вывод о том, что древние люди продолжали спариваться с шимпанзе на протяжении еще долгого времени, и прекратилось это примерно 5,4 миллиона лет назад, когда эволюционные линии разошлись окончательно. Эта новая точка зрения вступает в резкое противоречие с устоявшимся мнением, согласно которому, после того как видообразование произошло, скрещивание разных видов не может иметь сколько-нибудь ощутимого эффекта. С точки зрения доктора Дэвида Райха, нам известно мало примеров межвидового скрещивания только потому, что мы попросту еще не интересовались этим и не пытались их выявить.
       Эксперты Гарварда заявляют, что в настоящее время скрещивание человека и шимпанзе невозможно, а любые сообщения средств массовой информации о появлении искусственно выведенных гибридов этих двух видов — существ, которых желтая пресса успела окрестить «человекозьяна», — являются досужей выдумкой и ложью.

      Титановый куб штаб-квартиры «Биоген рисерч» разместился в технопарке в окрестностях Вествью-Виллидж в Южной Калифорнии. Величественно возвышающийся над оживленным 101-м шоссе куб был идеей президента «Биогена» Рика Дила, который упрямо называл его гексаэдром. Здание имело внушительный и высокотехнологичный вид, однако ни по каким внешним признакам было совершенно невозможно определить, что делается внутри него. Именно к этому и стремился Дил.
      В дополнение к зданию штаб-квартиры «Биоген» владел сорока тысячами квадратных футов ничем не примечательной с виду территории, вытянувшейся длинной полосой вдоль технопарка в двух милях от гексаэдра. Там были расположены помещения, в которых содержались подопытные животные, а также лаборатории, в которых проводились наиболее опасные работы.
      Джош Винклер, молодой и перспективный ученый, снял с полки, укрепленной у двери, ведущей к вольерам с животными, резиновые перчатки и хирургическую
      маску. Его помощник, Том Веллер, читал газетную вырезку, прикрепленную к стене липкой лентой.
      — Пойдем, Том, — сказал Джош.
      — Дил, должно быть, навалил от страха полные штаны, — проговорил Веллер и, указав на газетную вырезку, спросил: — Ты это читал?
      Джош повернулся к стене и посмотрел на вырезку. Это была заметка из «Уолл-стрит джорнэл».

      УЧЕНЫЕ ВЫДЕЛИЛИ «ГЕН ХОЗЯИНА»
      Что это: генетический фундамент контроля других людей?
       ТУЛУЗА (Франция). Группа французских биологов выделила ген, который заставляет его носителей предпринимать попытки контролировать других людей. Ученые назвали его «мастер-ген». Это не то, что мы привыкли понимать под термином «главный ген» или «олигоген». Данный термин происходит от английского «master», то есть «хозяин». Тут — совсем иное!
       Сегодня об этом открытии сообщила на пресс-конференции группа генетиков Биохимического института Университета Тулузы во главе с доктором Мишелем Нарсежаком-Буало. «Этот ген, — заявил доктор Нарсежак-Буало, — связан с потребностью в социальном доминировании и установлении жесткого контроля над другими людьми. А проще говоря, он пробуждает в человеке непреодолимую склонность командовать — всем и всеми. Мы обнаружили его у спортивных лидеров, у руководителей крупных компаний, у высокопоставленных чиновников. Мы уверены, что этот ген присутствовал у всех известных истории диктаторов».
       Доктор Нарсежак-Буало пояснил, что в агрессивной форме обнаруженный ген производит на свет диктаторов, а в более мягкой, гетерозиготной, обусловливает наличие у своего носителя умеренных квазитоталитарных наклонностей. То есть такой человек — чаще всего из самых лучших побуждений — будет постоянно поучать людей, указывая им, как жить.
       «В ходе психологических тестов, — рассказал доктор Нарсежак-Буало, — люди с гетерозиготной формой «гена хозяина» демонстрировали убежденность в том, что все остальные нуждаются в их «мудрости и проницательности» и неспособны устроить собственную жизнь без руководства с их стороны. Такая форма гена присуща, в основном, политическим и общественным деятелям, религиозным фундаменталистам и знаменитостям. Подобный психологический комплекс сопровождается уверенностью в собственной правоте, непогрешимости и праве быть лидером, наставником, а то и гуру, а также стойкой неприязнью по отношению к тем, кто не желает их слушать и почитать».
       Одновременно доктор из Тулузы призвал предельно осторожно интерпретировать результаты исследований. «Многие люди, помешанные на том, чтобы контролировать других, — говорит он, — просто хотят, чтобы все были похожи на них. Они не переносят тех, кто от них отличается».
       Видимо, этой же биологической закономерностью объясняется еще одно парадоксальное открытие, сделанное учеными из исследовательской группы доктора Нарсежака-Буало. Они утверждают, что люди, обладающие «геном хозяина», весьма уютно чувствуют себя в авторитарной среде, в которой существуют жесткие, чреватые насилием социальные правила. «Наши исследования показывают, что данный ген способствует формированию не только «хозяина», но и «раба», который хочет, чтобы им командовали. Все эти люди так или иначе тяготеют к тоталитарным государствам».
       Французский ученый отметил, что люди этого сорта особенно чутко реагируют на веяния моды и подавляют любые мнения и предпочтения, не совпадающие с теми, которые культивируются в представляемой ими группе.

      — «Особенно чутко реагируют на веяния моды?» — повторил Джош. — Что за бред?
      — Нет, тут все серьезно, — сказал Том Веллер. — Это — маркетинг. Сегодня, куда ни плюнь — попадешь в маркетинг. Дочитай до конца.
      Джош принялся читать последний абзац.

       Хотя французские ученые и остановились в шаге от того, чтобы назвать «ген хозяина» формой генетического заболевания, они не убедили общественность и в том, что их открытие не сулит современному обществу дальнейших раздоров и потрясений.

      — Глазам своим не верю! — покачал головой Джош. — Эти ребята выделяют «ген хозяина» и трубят об этом на весь мир! Они случайно не успели тиснуть статью об этом в научном журнале?
      — Нет, ограничились пресс-конференцией. Никаких публикаций, даже намеков на них.
      — А что будет дальше — «ген раба»? Нет, мне кажется, все это — полная ахинея! — проговорил Джош и взглянул на часы.
      — Ты хочешь сказать «мы хотим думать, что это — ахинея»?
      — Да, именно это я и хочу сказать. Мы надеемся, что это — вранье. Поскольку это противоречит тому, о чем собирается заявить «Биоген». Вот это я знаю точно!
      — Ты полагаешь, Дил теперь отложит официальное сообщение? — спросил Том Веллер.
      — Возможно. Но Дил и раньше терпеть не мог задержек, а теперь, после возвращения из Вегаса, он и вовсе превратился в психа!
      Джош натянул тонкие резиновые перчатки, надел на глаза защитные очки и бумажную хирургическую маску. Затем он взял шестидюймовый баллон со сжатым воздухом и прикрутил к нему колбу с ретровирусом. Вся эта конструкция была размером с металлический цилиндр для большой сигары. В следующий момент он повернул большим пальцем пластиковый вентиль на верхушке баллона и велел Тому:
      — Возьми свой карманный компьютер.
      Сразу же после этого они прошли сквозь двери-распашонки в зону содержания животных. Мужчин нисколько не шокировал знакомый — сладковатый, шибающий в нос — запах крыс. Их здесь жило пять или шесть сотен — в двух возвышающихся на пять ярдов в высоту рядах клеток, вытянувшихся по обе стороны центрального прохода. К каждой клетке была прикреплена табличка с номером.
      — Ну, и чем мы будем развлекаться сегодня? — осведомился Том Веллер.
      Джош поглядел на монитор карманного компьютера со столбцом цифр на нем. Затем они пошли по проходу, пока не достигли тех клеток, к которым были прикреплены таблички с сегодняшним числом. Пять клеток — пять крыс. Животные были белыми, упитанными и довольно резвыми.
      — Они выглядят вполне здоровыми. Это у них уже вторая доза?
      — Ага.
      — Ну ладно, мальчики и девочки, — заговорил Джош, обращаясь к животным, — вы уж сегодня не расстраивайте папочку, ладно?
      Затем он открыл дверцу первой клетки, молниеносно просунул руку внутрь и схватил большим и указательным пальцами за шкирку находившуюся там крысу. Остальные его пальцы прихватили тельце грызуна, зажав его шею, чтобы тот не мог дергаться. Затем Джош ловко прижал к мордочке зверька прозрачный пластиковый конус колбы с ретровирусом. Дыхание животного тут же затуманило изнутри прозрачную поверхность. Короткое тихое шипение, и — вирус выпущен из баллона. Джош удерживал маску на мордочке крысы, пока та вдыхала, а затем снова сунул ее обратно в клетку.
      — Ну вот, с одной закончили! — проговорил он. Том Веллер сделал пометку стилусом на экране своего карманного компьютера, и они двинулись дальше.

* * *

      Биоинженерами был сконструирован ретровирус, несущий ген ACMPD3N7 — один из членов семейства генов, контролирующих аминокарбоксимуконатсемиальдегиддекарбоксилазу. В «Биогене» это называли «геном зрелости». Будучи активирован, ACMPD3N7, похоже, изменял реакции некоторых элементов головного мозга — миндалевидного тела и мозговых извилин. Результатом становилось ускорение процесса развития и формирования организма. По крайней мере у крыс. Крысята-самки, например, начинали демонстрировать признаки материнского поведения и принимались раньше положенного природой срока сооружать в клетках гнезда, словно уже собрались рожать детенышей.
      Свидетельства о том, что «ген зрелости» действительно работает, были получены и в результате экспериментов, проводившихся «Биогеном» над макаками-резус.
      Интерес к этому гену был вызван также тем, что с ним, возможно, был связан целый ряд нервнодегенеративных заболеваний. Одна из научных школ утверждала, что нервнодегенеративные заболевания являются результатом нарушений в головном мозгу обычного течения процессов созревания организма.
      Если ACMPD3N7 действительно имел какое-то отношение к болезни Альцгеймера или другим психическим заболеваниям, коммерческая стоимость этого гена стала бы поистине баснословной!
      Джош перешел к следующей клетке и только успел надеть конус колбы с ретровирусом на мордочку новой крысы, как вдруг зазвонил его сотовый телефон. Он жестом велел Тому вынуть мобильник из его нагрудного кармана. Том посмотрел на экран и сообщил:
      — Это твоя мама.
      — О, черт! — выругался Джош и, скроив жалобное лицо, взмолился: — Займи ее хотя бы на пару минут, ладно?

* * *

      — Джошуа, чем ты занимаешься?
      — Я работаю, мам.
      — Ты можешь прерваться?
      — Нет, мам.
      — Но у нас тут ЧП! Джош тяжело вздохнул:
      — Что он натворил на сей раз?
      — Не знаю, — ответила мать, — но он — в городской тюрьме!
      — Ну пусть Чарльз вытащит его оттуда.
      Чарльз Сильверберг был их семейным адвокатом.
      — Чарльз сейчас как раз этим и занимается! — возбужденно проговорила мать. — Но завтра Адам обязан предстать перед судом, и после слушаний кто-нибудь должен привезти его домой!
      — Я не могу. Я работаю. — Но ведь он твой брат, Джош!
      — Ему, как и мне, тридцать с лишним лет! — возразил Джош. Все это продолжалось годами! Поначалу его брат Адам работал менеджером по инвестициям в филиале одного из крупнейших германских банков, но постоянно попадал в какие-то переделки и в результате был уволен. — Что он, такси взять не сумеет?
      — Не думаю, что в сложившихся обстоятельствах это будет правильным решением.
      Джош снова вздохнул.
      — Что он сделал, мам?
      — Похоже, купил кокаин у подставной девицы из Агентства по борьбе с наркотиками.
      — Опять?
      — Джошуа, так ты поедешь в город, чтобы забрать его?
      Последовал новый тяжкий вздох.
      — Да, мам, поеду.
      Он закрыл сотовый телефон и повернулся к Веллеру:
      — Как ты отнесешься к тому, что я покину тебя на пару часов?
      — Нормально, — ответил Том. — У меня все равно осталась в офисе кое-какая бумажная работа, которую нужно доделать.
      Джошуа развернулся и, снимая на ходу перчатки, вышел из помещения. Он сунул перчатки, защитные очки, маску и цилиндр в карман лабораторного халата, отцепил от лацкана именной бейджик и поспешил к своей машине.

* * *

      Ведя автомобиль по направлению к центру города, он бросил взгляд на цилиндр, очертания которого угадывались сквозь ткань халата, небрежно брошенного на пассажирское сиденье. Чтобы не нарушать расписание эксперимента, Джош должен был вернуться в лабораторию и закончить обработку оставшихся крыс до пяти часов вечера. Жизнь по расписанию и жесткая необходимость строго соблюдать его символизировали собой все, что отличало Джошуа от его старшего брата.
      Когда-то у Адама было все: великолепная внешность, популярность, спортивная удаль. Во время учебы в элитарной Вестфилдской школе он шел от победы к победе: редактор школьной газеты, капитан футбольной команды, президент дискуссионного клуба, победитель школьных олимпиад…
      Джош, наоборот, считался неудачником. Он был низеньким, толстым и неуклюжим. Он ходил вперевалку-и ничего не мог с этим поделать. Не помогли даже ортопедические ботинки, которые заставляла его носить мать. Девчонки брезговали им и хихикали за его спиной, когда он проходил мимо них по школьным коридорам. Школа для Джоша была сущим мучением, поэтому он и учился с грехом пополам. После школы Адам поступил в Йельский университет, а Джош с огромным трудом попал во второразрядный колледж Эмерсона.
      Теперь все изменилось.
      Год назад Адама вышвырнули из «Дойче Банка», где он работал, постоянно связываясь с наркотиками. Джош тем временем устроился в «Биоген» на скромную должность младшего ассистента, но стал быстро продвигаться по служебной лестнице. В компании по достоинству оценили его трудолюбие и творческий подход к работе. Джош остался в компании надолго, и, если какой-нибудь из нынешних проектов, включая «ген зрелости», увенчается успехом, он надеялся стать богатым человеком.
      А вот Адам…
      Джош затормозил перед зданием суда. Адам сидел на ступенях, уставившись в землю. Его мятый костюм был испещрен грязными пятнами, щеки — покрыты щетиной. Рядом стоял Чарльз Сильверберг и говорил по сотовому телефону.
      Джош посигналил. Чарльз приветственно махнул ему рукой и ушел. Адам поплелся к машине и сел в нее.
      — Спасибо, брат. — Он захлопнул дверцу. — Весьма благодарен.
      — Не за что.
      Джош отъехал от тротуара и посмотрел на часы. У него еще оставалось время, чтобы довезти Адама до дома матери и вернуться в лабораторию к пяти.
      — Я тебя оторвал от каких-то дел? — спросил Адам.
      Вот еще одна черта Адама, которая бесила Джоша, — его брат портил не только собственную жизнь, но и жизнь других людей. Похоже, это доставляло ему удовольствие.
      — Да, ты оторвал меня от важных дел.
      — Мне очень жаль.
      — Тебе жаль? Если бы тебе было жаль, ты прекратил бы то и дело вляпываться в дерьмо!
      — Эй, полегче! — огрызнулся Адам. — Откуда, к черту, мне было знать, что это подстава? Меня заманили в западню, даже Чарльз так сказал! Эта сука подловила меня! Чарли говорит, что отмажет меня в два счета.
      — Тебя никто никуда не заманил бы, если бы ты не пристрастился к наркотикам, — парировал Джош.
      — Да пошел ты! Нечего читать мне нотации! Джош ничего не ответил. После всех этих лет он знал,
      что его слова, что бы он ни говорил, ничего не изменят. Они долго ехали в молчании. Наконец Адам снова заговорил:
      — Я действительно очень сожалею.
      — Ни хрена ты не сожалеешь!
      — Да, ты прав, — проговорил Адам. — Ты целиком и полностью прав. — Адам повесил голову на грудь и театрально вздохнул. — Я снова вляпался в дерьмо.
      Кающийся Адам!
      Джош наблюдал все это уже десятки раз. Адам воинственный, Адам кающийся, Адам рассудительный, Адам защищающийся. Но при этом он неизменно доказывал свою правоту. Каждый раз!
      На приборной панели вспыхнул оранжевый огонек. Бензин в машине был на исходе. Впереди очень кстати замаячила бензоколонка.
      — Мне нужно заправиться.
      — Отлично! А мне как раз нужно отлить!
      — Ты останешься в машине.
      — Но мне и вправду нужно в сортир!
      — Сиди, где сидишь, черт побери! — Джош остановился у колонки и вышел из машины, а затем наклонился к окну и сказал: — Никуда не выходи! Сиди так, чтобы я тебе все время видел!
      — А вдруг я обоссусь в твоей машине?
      — Не советую!
      — Но…
      — Заткнись, Адам!
      Джош сунул кредитную карточку в прорезь колонки и стал заливать топливо в бензобак. Он посмотрел на брата сквозь заднее стекло, а потом снова перевел взгляд на быстро меняющиеся цифры — галлоны и доллары. Как дорог нынче стал бензин! Надо было покупать более экономичный автомобиль.
      Закончив заправляться, он сел в машину и взглянул на Адама. У его брата было какое-то странное выражение лица, а в машине ощущался необычный запах.
      — Адам!
      — Ну?
      — Что ты сделал?
      — Ничего.
      Джош завел двигатель и снова принюхался. Запах казался ему знакомым. И тут его внимание привлек какой-то тусклый блеск. Он опустил глаза и увидел серебристый цилиндр, лежащий на полу между ног его брата. Джош протянул руку, поднял цилиндр, и тот показался ему непривычно легким.
      — Адам…
      — Я ничего не делал!
      Джош встряхнул цилиндр. Тот был пуст.
      — Я думал, это освежитель дыхания или что-то в этом роде! — принялся оправдываться брат.
      — Ты кретин, Адам!
      — Почему? Я же ничего…
      — Это препарат для крыс, Адам. Ты только что вдохнул вирус, предназначенный для крыс.
      Адам дернулся, словно укушенный, и обмяк на сиденье машины.
      — Что же теперь будет?
      — Ничего хорошего.

* * *

      К тому времени, когда они доехали до дома матери в Беверли-Хиллз, Джош успел обдумать случившееся и пришел к выводу, что Адаму ничего не угрожает. Хотя этот ретровирус мог заразить не только грызуна, но и человека, доза была рассчитана на существо весом в восемьсот граммов, а его брат весил раз в сто больше. Поэтому риск воздействия препарата на его генетическую систему был ничтожный.
      — Так со мной ничего не случится? — спросил Адам. — Нет.
      — Ты уверен?
      — Да.
      — Извини меня за это, — сказал Адам. — И еще раз спасибо за то, что забрал меня. До свидания.
      — Я подожду, пока ты войдешь в дом, — ответил Джош.
      Он смотрел, как брат прошел по подъездной дорожке и постучал в дверь. Открыла мать. Адам вошел внутрь, и мать закрыла дверь. На Джоша она даже не взглянула.
      Он завел двигатель и уехал.

      В полдень Алекс Барнет вышла из своего кабинета в юридической фирме «Сенчури сити» и отправилась домой. Идти ей было недалеко, — она и ее восьмилетний сын Джем и занимали квартиру в доме на Роксбери-парк. Джеми простудился и не пошел в школу, и по просьбе Алекс за ним сейчас присматривал ее отец.
      Отца она нашла на кухне, где он готовил макароны с сыром. Когда Джеми болел, это было единственное блюдо, которое мальчик ел.
      — Как он? — спросила Алекс.
      — Температура спала, но сопли все еще текут и кашель не проходит.
      — Он проголодался?
      — Только что. Сказал, что хочет макароны.
      — Это хороший знак, — сказала она. — Помочь тебе?
      — Да нет, — помотал головой отец, — я уже почти закончил. Тебе не следовало возвращаться домой.
      — Я знаю. Папа, судья объявил свое решение.
      — Когда?
      — Сегодня утром.
      — И что?
      — Мы проиграли.
      Отец продолжал мешать макароны.
      — Мы проиграли вчистую?
      — Да, — ответила она, — мы проиграли дело по всем пунктам. Тебе отказано в праве на твои собственные ткани. Они признаны «биологическими отходами», которыми университет с твоего согласия мог распоряжаться по собственному усмотрению. Суд заявил, что с того момента, как эти ткани покинули твое тело, ты утратил на них все права, и университет мог делать с ними что угодно.
      — Но они снова вызвали меня…
      — По словам судьи, разумный человек сразу понял бы, что ткани отбираются для коммерческого использования. Поэтому, дескать, твое молчание было истолковано как согласие.
      — Но ведь они сказали мне, что я болен!
      — Все наши аргументы были отвергнуты, папа.
      — Они лгали мне!
      — Я знаю, но, по мнению судьи, поощрение медицинских исследований является составной частью прогрессивной социальной политики. Если признать сейчас твои права, это якобы окажет парализующий эффект на прогресс медицинской науки. Судья объясняет свое решение заботой об общественном благе.
      — Да при чем тут общественное благо! — вспылил отец. — Я был на волосок от того, чтобы стать богачом. Подумать только, три миллиарда долларов!
      — Университетам нужны деньги, папа, а судья, в сущности, поступил так же, как поступали все судьи Калифорнии на протяжении последней четверти века, с тех пор, как в 1987 году было принято решение по делу Мура. Я тебе рассказывала: тогда, как и в твоем случае, суд постановил, что его ткани являлись «биологическими отходами», на которые он не имел никаких прав. И это решение рассматривалось в качестве прецедента на протяжении более чем двух последних десятилетий.
      — Что же будет теперь? — спросил отец.
      — Мы подадим апелляцию, — ответила Алекс. — Дело совершенно безнадежное, но без этого мы не сможем обратиться в Верховный суд штата Калифорния.
      — А когда мы туда обратимся?
      — Через год.
      — У нас есть шансы выиграть? — спросил отец.

* * *

      — Никаких, — проговорил Альберт Родригес, повернувшись в крутящемся кресле к ее отцу. Он в сопровождении еще нескольких адвокатов Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе заявился в офис Алекс на следующий день после того, как суд вынес решение по делу ее отца. — У вас нет никаких шансов выиграть дело, мистер Барнет.
      — Я удивлена тем, с какой уверенностью вы предвосхищаете возможное решение Верховного суда Калифорнии, — сказала Алекс.
      — О, я понятия не имею, каким будет его решение, — ответил Родригес. — Я просто сообщаю вам, что вы проиграете в любом случае, какое бы решение ни принял суд…
      — То есть как? — вздернула брови Алекс.
      — Университет — государственное учреждение. Совет управляющих готов от имени штата Калифорния забирать клетки вашего отца в порядке принудительного отчуждения, то есть без его согласия.
      — Что-о? — изумленно моргнула Алекс.
      — Объясняю: даже если суд примет решение о том, что клетки вашего отца действительно являются его собственностью, что, на мой взгляд, маловероятно, штат все равно получит их, воспользовавшись предусмотренным законодательством правом государства на принудительное отчуждение частной собственности.
      — Но принцип принудительного отчуждения собственности введен в законодательство для тех случаев, когда возникает необходимость в строительстве, школ, дорог…
      — Главный смысл этого принципа заключается в обеспечении общественного блага, так что в данном случае его применение будет вполне обоснованным и логичным. Штат может это сделать и сделает, — отрезал Родригес.
      Ее отец смотрел на него, как громом пораженный.
      — Вы шутите? — спросил он.
      — Нисколько, мистер Барнет. Это вполне законная форма отчуждения собственности, и штат воспользуется ею.
      — Вы пришли сюда для того, чтобы сообщить мне именно это? — осведомилась Алекс.
      Родригес пожал плечами:
      — Мы решили, что будет правильно прояснить вам ситуацию, — на тот случай, если вы решите судиться дальше.
      — А вы предлагаете нам отказаться от претензий?
      — Будь я на вашем месте, то поступил бы именно так, — ответил Родригес.
      — Прекращение процесса сэкономило бы государству значительные суммы, — вставил один из его свиты.
      — Оно бы всем много чего сэкономило, — добавил Родригес.
      — И что вы готовы предложить нам взамен на отказ от претензий в суде?
      — Ничего, мисс Барнет. Боюсь, вы меня не совсем правильно поняли. Мы не торгуемся с вами и не предлагаем вам сделку. Мы просто информируем вас о существующем положении вещей, чтобы вы могли принять осознанное и наиболее разумное решение.
      Фрэнк Барнет громко откашлялся:
      — То есть вы хотите сказать, что, невзирая ни на что, забрали клетки моего организма, невзирая ни на что, продали их за три миллиарда долларов и, невзирая ни на что, намерены оставить себе все деньги?
      — Сформулировано без обиняков, но вполне точно, — сказал Родригес.
      На этом встреча закончилась. Родригес и его свита откланялись, поблагодарив Алекс за то, что она уделила им время, и ушли. Алекс кивнула отцу, молча извинившись, и вышла следом за адвокатами. Сквозь стеклянную перегородку Фрэнк Барнет видел, как разговор между ними возобновился в коридоре.
      — Вот ведь ублюдки! — не сдержался он. — Господи, в каком мире мы живем!

* * *

      — Вот и я часто задаю себе тот же самый вопрос, — послышался голос за его спиной. Барнет обернулся.
      В дальнем углу переговорной комнаты сидел молодой человек в очках с толстой роговой оправой. Барнет вспомнил его: во время разговора с Родригесом и его сворой он принес поднос с кофе и прохладительными напитками и поставил его на боковой столик. А потом сел в уголке и оставался там до конца встречи. Барнет решил, что это какой-нибудь младший клерк юридической фирмы, но сейчас молодой человек говорил с уверенностью, несвойственной мелкой сошке.
      — Давайте посмотрим в глаза правде, мистер Барнет, — продолжал он. — Вас поимели. Оказывается, ваши клетки весьма редки и дороги. Они представляют собой эффективный производитель цитокинов — химических соединений, которые борются с раком. Именно это является подлинной причиной того, что вы выжили и побороли болезнь. На самом деле ваши клетки вырабатывают цитокины гораздо эффективнее, нежели любая искусственная технология, именно поэтому их стоимость так велика. Врачи университета ничего не изобрели и не создали своими руками. Они ничто не модифицировали генетическим путем. Они просто взяли ваши клетки, вырастили их в чашке Петри и продали «Биогену». А вас, мой дорогой друг, как я уже сказал, поимели.
      — Кто вы? — спросил Петри.
      — На правосудие вам уповать не приходится, — продолжал молодой человек, пропустив его вопрос мимо ушей, — поскольку суды абсолютно некомпетентны. Они не осознают, как быстро меняется все вокруг, не понимают, что мы сегодня живем в совершенно другом мире. Они не воспринимают ничего нового. И в связи со своей полной технической безграмотностью они не
      знают, как делаются — . или, в вашем случае, не делаются — дела. Ваши клетки украли и продали. Все очень просто и ясно. А суд решил, что это — в порядке вещей. Барнет печально вздохнул.
      — Однако, — продолжал незнакомец, — воров все же можно покарать по заслугам.
      — Каким образом?
      — Поскольку Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе никак не изменил ваши клетки, другая компания может также взять их, внести минимальные генетические изменения и продать в качестве нового продукта.
      — Но «Биоген» уже купил мои клетки.
      — Верно. Но клеточные линии — хрупки, с ними может произойти что угодно.
      — Что вы имеете в виду?
      — Биологические культуры беззащитны перед грибком, бактериальными инфекциями, подвержены контаминациям, мутациям. С ними может произойти любая беда.
      — «Биоген» наверняка предпринял меры предосторожности.
      — Безусловно. Но иногда даже самые серьезные меры оказываются недостаточны.
      — Кто вы? — вновь спросил Барнет. Глядя сквозь прозрачную перегородку, он видел людей, снующих по коридору, и ломал голову над тем, куда запропастилась его дочь.
      — Я никто, — ответил незнакомец. — Вы со мной никогда не встречались.
      — У вас есть визитная карточка? Мужчина покачал головой.
      — Меня здесь и самого нет, мистер Барнет. Барнет наморщил лоб:
      — А моя дочь…
      — Она ни о чем не знает. Все это — строго между вами и мной.
      — Вы говорите о чем-то незаконном?
      — Я вообще ни о чем не говорю, поскольку мы с вами никогда не встречались, — многозначительно произнес молодой человек. — Но давайте попытаемся представить себе, как это могло бы быть.
      — Ну ладно…
      — С этого момента вы не можете продавать свои клетки на законных основаниях, поскольку суд решил, что они больше вам не принадлежат, а являются собственностью «Биогена». Но ваши клетки могут быть приобретены в каких-нибудь других местах. В течение всей своей жизни вы сдавали кровь много раз и во многих медицинских учреждениях. Сорок лет назад вы воевали во Вьетнаме, значит, сдавали кровь армейским медикам. Двадцать лет назад в Сан-Диего вам делали операцию на коленном Суставе. Больница, в которой это происходило, также брала вашу кровь на анализ и, кроме того, там же остался ваш коленный хрящ. На протяжении многих лет вы консультировались со многими врачами, и они направляли вас на анализ крови. Эта кровь остается в клиниках, так что отыскать ее не составит труда — даже с помощью открытых для общего доступа баз данных. На тот случай, если, например, другая компания захочет использовать ваши клетки.
      — А как же «Биоген»?
      Молодой человек передернул плечами:
      — Биотехнология — сложный бизнес. Порча биологического материала случается постоянно. Если в их лабораториях что-то пойдет не так, это будет не вашей проблемой, верно ведь?
      — Но что там может случиться?
      — Понятия не имею. Все, что угодно.
      Повисло недолгое молчание, которое нарушил Барнет.
      — А ради чего я стану это делать? — спросил он.
      — Ради ста миллионов долларов, которые вы получите.
      — За что?
      — За согласие сделать биопсию шести жизненно важных органов вашего организма.
      — Но вы же сами говорите, что можете достать образцы моей крови в других местах?
      — Теоретически — да, и, если дело дойдет до суда, именно так и будет заявлено. Но на самом деле любой
      компании нужны свежие клетки, а не образцы сорокалетней давности.
      — Не знаю, что и сказать…
      — Не торопитесь, мистер Барнет. Обдумайте все как следует. — Молодой человек поднялся на ноги. — Вас, может, и поимели, но это не означает, что вы должны с этим смириться.
 

       Из газеты колледжа Бомон «Студенческий вестник»
      СТРАСТИ ПО СТВОЛОВЫМ КЛЕТКАМ РАЗГОРАЮТСЯ
      Шокирующее утверждение профессора Маккьюна:
      «Эффективное средство лечения появится только через десятилетия!»
       Выступая в забитом до отказе Бомон-Холле, знаменитый профессор биологии Кевин Маккьюн потряс слушателей заявлением о том, что исследования в области стволовых клеток являются грандиозной мистификацией.
       «Все, что вам рассказывали об этом, — заявил он, — не более чем миф, цель которого — обеспечить финансирование научно-исследовательских заведений, эксплуатируя несбыточные надежды смертельно больных. Так давайте выясним, в чем же заключается истина».
       Стволовыми называются те клетки, пояснил оратор, которые обладают способностью развиваться, превращаясь в различные другие. Существуют две разновидности стволовых клеток. Взрослые стволовые клетки можно обнаружить повсюду в организме: в мышечной ткани, в мозгу, в печени и так далее. Они способны производить новые клетки, но — только той ткани, в которой они существуют. Они крайне важны, поскольку каждые семь лет происходит полное обновление всех клеток человеческого организма.
       В этой части научное знание о стволовых клетках не вызывает сомнений. Но существует и другой вид стволовых клеток — эмбриональные, и здесь все гораздо сложнее. Они, например, обнаружены в кроветворной ткани пуповины, а также извлекаются из эмбрионов. Эмбриональные стволовые клетки — полипотентны, то есть обладают способностью превращаться в любую ткань. Однако исследования с их использованием представляют собой весьма зыбкую почву, поскольку предполагают работу с человеческими эмбрионами, а это создает множество морально-этических и религиозных проблем. В обществе широко распространено мнение, что эмбрионы обладают всеми правами, присущими человеческому существу. Это — старый спор, и конца-краю ему не видно.
      УЧЕНЫЕ ГОВОРЯТ О ЗАПРЕТЕ НА ИССЛЕДОВАНИЯ
       Нынешняя администрация США уже постановила, что эмбриональные стволовые клетки могут отбираться из уже существующих клеточных линий, но никак не из новых эмбрионов. Ученые, однако, считают, что существующие клеточные линии не годятся, и в связи с этим рассматривают постановление правительства в качестве фактического запрета на исследования в данной области. Поэтому многие из них, не рассчитывая на государственные гранты, но желая продолжать свою работу, переходят в частные научно-исследовательские центры.
       Но основная проблема заключается даже не в недостатке стволовых клеток. Для выздоровления каждый пациент должен иметь собственные полипотентные стволовые клетки. Это необходимо для того, чтобы заново вырастить орган, восстановить ткань при гибели части клеток или излечить паралич. Великая, но пока недостижимая мечта. Сегодня никто не способен добиться подобного лечебного эффекта и никто даже не имеет понятия, как это сделать.
       Когда на свет появляется новорожденный, у него можно взять кровь из пуповины и заморозить ее на тот случай, если она понадобится в будущем. Многие именно так и поступают. А как быть со взрослыми? Откуда нам с вами взять полипотентные стволовые клетки?
       Это — вопрос вопросов.
      НА ПУТИ К МЕЧТЕ О ВСЕОБЩЕМ ЗДОРОВЬЕ
       У нас с вами остались только взрослые стволовые клетки, способные развиваться лишь в один вид ткани. Например, стволовые клетки печени способны создавать только ткани печени и так далее. Но что, если найти способ снова превращать взрослые стволовые клетки в эмбриональные? Это позволило бы каждому взрослому человеку иметь запас собственных эмбриональных стволовых клеток, и таким образом заветная мечта медицины стала бы явью.
       Оказывается, такой способ существует и заключается в том, чтобы поместить взрослую стволовую клетку в яйцеклетку (она же яйцо, она же яйцеклетка) человека. Что-то в яйце заставляет взрослую стволовую клетку возвращаться в исходное — эмбриональное — состояние и делает ее полипотентной. Хорошая новость, но в медицинской практике данная технология практически неприменима, поскольку для ее реализации потребовалось бы неимоверное количество яйцеклеток. Опять тупик.
       Вот почему ученые всего мира, не покладая рук, ищут доступный способ превращения взрослой стволовой клетки в полипотентную. Один эскулап из Шанхая — под неодобрительное цоканье языком со стороны коллег — помещал человеческие стволовые клетки в обычные куриные яйца, но результаты были весьма противоречивыми, и до сих пор непонятно, получится ли толк из такой методы.
       В равной степени представляется сомнительным осуществление еще одной заветной мечты всемирной медицины, связанной со стволовыми клетками. Имеется в виду возможность пересадки органов без их отторжения, лечение серьезных травм позвоночника и тому подобное. На протяжении многих лет пропагандисты этой идеи лгали, заявляя, что до ее реализации — рукой подать, а средства массовой информации публиковали самые фантастические измышления, вселяя в души несчастных, страдающих серьезными заболеваниями, призрачную надежду на то, что спасение рядом. К сожалению, это не так. От того дня, когда подобные технологии смогут дарить людям исцеление, нас отделяют еще долгие годы, а то и десятилетия. Многие здравомыслящие ученые в частных беседах высказывают мнение, что это произойдет не ранее 2050 года. Они указывают на то, что с момента, когда Уотсон и Крик расшифровали генетический код человека, до того времени, когда генетика стала применяться в прикладной медицине, прошло сорок лет.
      СКАНДАЛ, ПОТРЯСШИЙ МИР
       Именно на волне лихорадочных людских надежд и газетной истерии в фокусе внимания мировой общественности оказался южнокорейский биохимик Хван Ву Сук, объявивший в 2004 году о том, что он успешно добился превращения взрослой стволовой клетки в эмбриональную путем перенесения ее в человеческое яйцо. Хван слыл трудоголиком: просиживал в лаборатории по восемнадцать часов в день семьдней в неделю. В марте 2005-го сенсационный рассказ Хвана о его «достижениях» был напечатан в журнале «Сайенс», после чего в Корею начали стекаться ученые со всего мира. Веем вдруг показалось, что лечение с помощью стволовых клеток вот-вот станет возможным. Хван превратился в национального героя Кореи и был назначен руководителем вновь созданного Всемирного центра стволовых клеток, финансирование которого взяло на себя правительство Республики Корея.
       Ио в ноябре 2005 года помогавший Хвану американский ученый из Питсбурга объявил о том, что прекращает совместную работу с корейцем. А затем один из сотрудников Хвана признался в том, что тот брал яйцеклетки у сотрудниц своей лаборатории, что считается серьезным этическим нарушением.
       В декабре 2005 года Национальный университет Сеула сообщил, что клеточные линии, якобы созданные Хваном, оказались фальсификацией, а статья в журнале «Сайенс» полна неточностей, противоречий и откровенных подтасовок. Журнал, дезавуировал свою публикацию, а Хвану были предъявлены уголовные обвинения.
       Вот как обстоят дела на сегодняшний день.
      ОПАСНОСТИ МЕДИАНАДУВАТЕЛЬСТВА
       «Какие уроки можем мы извлечь из всего этого? — спрашивает профессор Маккьюн и отвечает: — Во-первых, в мире, где правят массмедиа, постоянно публикуемые слухи падают на благодатную почву человеческого легковерия и доверчивости, порождая несбыточные надежды. Годами средства массовой информации расписывали исследования в области стволовых клеток как приближающееся чудо, и поэтому каждый раз, когда кто-нибудь заявлял, что чудо свершилось; этому безоговорочно верили. Означает ли это, что в легковесности или злонамеренном надувательстве со стороны массмедиа кроется опасность? Разумеется, да еще какая! Поскольку такие вещи не только порождают тщетные надежды в душах тяжело больных людей, но влияюти на самих ученых. Те тоже начинают верить в то, что до чуда — рукой подать, хотя, казалось бы, кому как не им знать, что это далеко не так.
       Что мы можем поделать с медианадувательством? Оно прекратилось бы практически немедленно, если бы того за-
       хотели научные учреждения, но они этого не хотят. Оно их устраивает, поскольку приносит им гранты. Поэтому ничто не изменится. Университеты Йеля, Стэнфорда и Джона Гопкинса провоцируют слухи и медианадувательство ничуть не в меньшей степени, нежели такие корпорации, как «Эксон» или «Форд». Точно так же ведут себя отдельные ученые, работающие в этих уважаемых учреждениях. Все это происходит потому, что постоянно возрастает их коммерческая заинтересованность. Если вы слышите заявление того или иного ученого о том, что какое-нибудь его заявление было преувеличено или искажено тем или иным изданием, спросите его, направил ли он опровержение редактору этого издания. В девяносто девяти случаях из ста ответ будет отрицательным.
       Еще один урок. «Консультации со специалистами». Вся писанина Хвана, опубликованная в журнале «Сайенс», была предварительно показана специалистам и получила их одобрение. Если нам нужно доказательство того, что «консультации со специалистами» — пустой и ничего не значащий ритуал, то история с Хваном лучшее тому свидетельство. Он сделал сенсационное заявление, но не предоставил столь же сенсационных доказательств. Многие случаи показывают, что «консультации специалистов» не повышают качество научной периодики. Ученые и сами знают об этом, но читатели продолжают считать этот фактор залогом качества и говорят: «Эта газета прибегает к консультациям специалистов, а эта — нет». Как будто подобное что-то значит. Ровным счетом ничего!
       Наконец — сами журналы. Где была «железная рука» главного редактора журнала «Сайенс»? Не забывайте, «Сайенс» — солидное издание, в его штате работают 115 человек. И все оке они не распознали грандиозную мистификацию, подкрепленную иллюстрациями, обработанными с помощью компьютерной программы «Адобе фотошоп». А ведь именно «Фотошоп» чаще всего используется теми, кто задумал сфабриковать ту или иную научную фальшивку.
       И «Сайенс» — далеко не единственный журнал, обманутый мошенниками от науки. Жульнические публикации о якобы сенсационных научных «достижениях» печатались во многих других изданиях. Вспомнить хотя бы публикацию в «Медицинском журнале Новой Англии» о том, что обезболивающий препарат виокс удваивает риск развития инфаркта миокардам инсульта, целиком и полностью сфабрикованную статью в «Ланцете», посвященную мифической связи между приемом определенных лекарств и возникновением рака гортани, 250 пациентов в базе данных, на которую ссылался журнал, имели одинаковую дату рождения! Одно это должно было насторожить журналистов, но — не насторожило.
       Каждая медицинская фальсификация — не просто скандал. Это — угроза общественному здоровью. И все же надувательство продолжается.
      ЦЕНА ОБМАНА
       Цена обмана непомерно высока. В денежном выражении она, по мнению Маккьюна, составляет тридцать миллиардов долларов ежегодно. Фальсификация в мире науки — не редкость, и в ее сети попадается не только вненаучная общественность, но и сами ученые. Даже Фрэнсис Коллинз, глава проекта «Человеческий геном» Национального института здоровья, пять раз становился соавтором научных публикаций, признанных впоследствии фальшивками и дезавуированных.
       Последний урок не содержит в себе никаких неожиданностей. По крайней мере уже не содержит. Возможно, это было иначе в те времена, когда Эйнштейн беседовал с Нильсом Бором и в каждой отрасли науки насчитывалось от силы несколько десятков серьезных специалистов. Но сегодня ученых в Америке три миллиона, это уже не призвание, а карьера. Наука коррумпирована не менее, чем любая другая сфера человеческой деятельности, и ученые давно перестали быть бессребрениками и подвижниками. Времена Джордано Бруно давно прошли, современные ученые — обычные люди, и ничто человеческое им не чуждо. Они лгут, жульничают, обкрадывают друг друга, судятся, утаивают информацию, фальсифицируют данные, преувеличивают собственную значимость и незаслуженно порочат чужие достижения. Такова человеческая природа, и ее не изменить.
Макс ТЭЛЕР

      В лаборатории «Биогена» Том Веллер и Джош Винклер шли вдоль рядов клеток с крысами. Джош продолжал давать крысам ретровирус с модифицированным геном. Все шло согласно заведенному порядку. Внезапно зазвонил сотовый телефон Тома, и Джош неодобрительно покосился на своего ассистента. Старшим здесь был он. Он имел право разговаривать по телефону в рабочее время, Том — нет.
      Веллер стянул с правой руки резиновую перчатку и вынул телефон из кармана.
      — Алло. — Том? Звонила его мать.
      — Привет, ма. Я сейчас на работе.
      Джош снова покосился на младшего ассистента.
      — Можно я перезвоню тебе позже?
      — Вчера вечером твой отец попал в аварию. И… погиб.
      — Что? — У Тома внезапно закружилась голова. Он прислонился к крысиным клеткам и сделал судорожный вдох. В устремленном на него взгляде Джоша появилось беспокойство. — Как это произошло?
      — Его машина врезалась в опору эстакады, — сказала мать. — Это случилось в полночь. Его увезли в больницу «Лонг-Бич Мемориал», но спасти не смогли. Сегодня рано утром он умер.
      — Господи… А ты дома? Хочешь, чтобы я приехал? Рейчел знает?
      — Я только что сообщила ей.
      — Хорошо, я приеду.
      — Том, мне ужасно неудобно просить тебя об этом, но…
      — Ты хочешь, чтобы я поставил в известность Лизу?
      — Я просто не знаю, где ее искать. — Лиза была паршивой овцой их семьи. Самая младшая из детей — ей только что исполнилось двадцать, — она уже много лет не разговаривала с матерью. — Ты не знаешь, где она находится, Том?
      — Я сумею ее найти. Несколько дней назад она мне звонила.
      — Чтобы попросить денег?
      — Нет, сообщила мне свой новый адрес. Она теперь в Торрансе. — Я не смогу добраться до нее, — сказала мать.
      — Я сам сделаю это.
      — Если она захочет проститься с отцом, скажи ей, что похороны в четверг.
      — Да, мама.
      Он выключил телефон и повернулся к Джошу. Тот, поняв, что что-то неладно, смотрел на него с тревогой и сочувствием.
      — Что-то случилось?
      — Мой отец погиб.
      — Прими мои соболезнования.
      — Автомобильная катастрофа. Вчера ночью. Мне нужно сообщить сестре.
      — Ты должен ехать прямо сейчас?
      — Я заеду в офис и пришлю вместо себя Сэнди.
      — Сэнди не годится. Она не знает, что и как делать.
      — Джош, — жалобным голосом проговорил Том, — мне вправду нужно ехать!

* * *

      Движение на 405-м шоссе было плотным, и только через час Том затормозил у фасада ветхого многоквартирного дома на Саут-Экр в Торрансе. Подойдя к двери подъезда, он нажал на кнопку звонка 38-й квартиры. Дом стоял прямо у скоростной автострады, и гул машин не стихал здесь ни на секунду.
      Он знал, что Лиза работает по ночам, но теперь было только десять утра. Хорошо бы она уже проснулась!
      Домофон загудел, и дверь открылась. В подъезде царил застаревший запах кошачьей мочи, лифт не работал, и Тому пришлось подниматься на третий этаж пешком, переступая через черные полиэтиленовые мешки с мусором. Собаки разодрали один из них, и его вонючее содержимое высыпалось на несколько ступеней.
      Остановившись перед дверью квартиры 38, Том надавил на кнопку звонка.
      — Минутку, мать вашу! — послышался изнутри голос его сестры.
      Том стал ждать. Через некоторое время Лиза открыла
      дверь. На ней был купальный халат, короткие черные волосы зачесаны назад. Вид у девушки был расстроенный.
      — Эта стерва мне уже звонила, — сказала она.
      — Мама?
      — Разбудила меня, зараза! — Лиза повернулась и пошла в квартиру. Том двинулся следом за ней. — А я подумала, что это рассыльный из магазина выпивку привез.
      В квартире царил сущий бедлам. Лиза прошлепала босыми ногами на кухню, порылась в горе грязной посуды, наваленной в раковине, и, отыскав кофейную чашку, сполоснула ее.
      — Кофе будешь? — спросила она. Том отрицательно мотнул головой.
      — Черт, Лиз, какой же ты развела свинарник!
      — Ты же знаешь, я работаю по ночам.
      Лизу никогда не волновало, что ее окружает. Даже когда она была маленькой девочкой, в ее комнате всегда царил жуткий беспорядок, но она этого даже не замечала. «С тех пор она ничуть не изменилась», — подумал Том, глядя сквозь грязные занавески кухонного окна на поток машин, катившихся по шоссе.
      — Что у тебя на работе? — осведомился он.
      — Да что у меня может быть на работе? Обычная ночная тошниловка! Каждую ночь одно и то же!
      — Что сказала мама?
      — Хотела узнать, приеду ли я на похороны.
      — И что ты ей ответила?
      — Послала ее подальше. С какой стати мне ехать? Он не был моим отцом.
      Том вздохнул. Это был давний семейный спор. Лиза считала, что она не дочь Джона Веллера.
      — Ты ведь это знаешь? — повернулась она к Тому.
      — Нет, — ответил он.
      — Ты всегда говоришь то, что хочет мать. — Лиза выудила из переполненной пепельницы более-менее длинный окурок и наклонилась над газовой плитой, чтобы прикурить от конфорки. — Он был пьян, когда разбился?
      — Не знаю. — Наверняка надрался, как свинья! Или наглотался стероидов, которые жрал для своего бодибилдинга.
      Отец Тома начал заниматься бодибилдингом довольно поздно, но, даже несмотря на это, принимал участие в любительских соревнованиях.
      — Папа не употреблял стероиды.
      — Ну да, конечно! Как-то раз в его ванной комнате я нашла иголки.
      — Он тебе просто не нравился.
      — Сейчас это уже не имеет никакого значения. Он не был моим отцом, и мне наплевать на все, что с ним связано.
      — Мама всегда говорила, что он твой отец, а ты отрицаешь это из-за того, что он тебе не нравится.
      — А знаешь, мы можем раз и навсегда поставить в этом споре точку.
      — О чем это ты?
      — Об анализе ДНК для установления отцовства.
      — Лиза, не начинай снова!
      — Я не начинаю. Я заканчиваю.
      — Не надо, прошу тебя. Мама и так расстроена. Обещай, что не будешь настаивать на этом.
      — Ты просто трусливая курица, вот ты кто!
      И тут Том увидел, что сестра — на грани слез. Он обнял ее, и она, прижавшись к груди брата, расплакалась.
      — Мне так жаль! — выдавила она из себя, содрогаясь в рыданиях. — Мне так жаль!

* * *

      После того как брат уехал, она разогрела в микроволновке чашку с остывшим кофе и села за кухонный стол перед телефоном. Позвонив в справочную, она узнала номер больницы, и еще через минуту в трубке прозвучал голос:
      — Больница «Лонг-Бич Мемориал».
      — Соедините меня с моргом, — попросила Лиза.
      — Извините, но морг расположен в здании офиса коронера. Продиктовать вам номер телефона?
      — Сегодня в вашей больнице умер член моей семьи. Где сейчас может находиться тело?
      — Подождите, пожалуйста, минутку, я соединю вас с патолого-анатомическим отделением.

* * *

      Через четыре дня ей снова позвонила мать.
      — Какого черта ты творишь?
      — О чем это ты?
      — О том, что ты заявилась в больницу и потребовала, чтобы тебе дали образец крови твоего отца.
      — Он не мой отец.
      — Лиза, ты когда-нибудь прекратишь играть в эту дурацкую игру?
      — Нет! Потому что он действительно не мой отец, и это подтвердил генетический анализ, результаты которого я только что получила. Вот что здесь говорится: вероятность того, что Джон Дж. Веллер является моим отцом, составляет 1 к 2,9 миллиона!
      — Какой еще генетический анализ?
      — Тот самый, который был проведен по моему запросу.
      — Какая же ты дрянь!
      — Нет, мамочка, это скорее относится к тебе! Джон Веллер не мой отец, и анализ ДНК доказал это. Хотя я всегда знала это и без всяких анализов.
      — Ну ладно, мы еще поглядим! — сказала мать и повесила трубку.

* * *

      Примерно через полчаса после этого позвонил ее брат Том.
      — Привет, Лиз. — Голос его звучал ровно и буднично. — Только что звонила мама.
      — Вот как?
      — Она говорила про какой-то анализ.
      — Да, я сделала анализ, Том. И угадай, что он показал.
      — Я уже знаю. А где делали анализ?
      — Здесь, в Лонг-Бич. — Как называется лаборатория?
      — «Биорад тестинг».
      — Гм-гм, — кашлянул в трубку брат. — Ты знаешь, все эти лаборатории, которые размещают рекламу в Интернете, не очень надежны.
      — Они гарантировали точность анализа.
      — Мама очень расстроена.
      — Ничем не могу помочь, — ответила Лиза.
      — Она сейчас намерена делать собственный анализ, а потом будет судебная тяжба. Потому что ты фактически обвиняешь ее в неверности.
      — Вот это да! — весело воскликнула Лиза. — Но, знаешь, мне на это начхать!
      — Лиз, это может вызвать ненужную шумиху вокруг смерти отца.
      — Твоего отца, — ответила она. — Не моего.

      Кевин Маккормик, главный администратор больницы «Лонг-Бич Мемориал», поглядел на полного мужчину, входящего в его кабинет, и, бросив через стол скрепленную степлером пачку листов, спросил злым голосом:
      — Как, черт возьми, это могло произойти?
      Марти Робертс, заведующий патолого-анатомическим отделением, торопливо просмотрел документ и ответил:
      — Понятия не имею.
      — Вдова умершего Джона Дж. Веллера подала на нас в суд за несанкционированное предоставление тканей покойного ее дочери.
      — А как все это выглядит с юридической точки зрения? — спросил Марти Робертс.
      — Пока неясно, — пробурчал Маккормик. — Юрист говорит, что дочь является членом семьи и имеет законное право получить образец тканей для анализа на предмет болезней, которые может унаследовать от отца. Проблема в другом: она сделала анализ на отцовство, и он оказался отрицательным. Значит, она ему не дочь.
      Теоретически это может сделать выдачу ей образцов тканей незаконной.
      — В тот момент мы не могли знать, что…
      — Конечно, нет. Но ведь мы говорим о законе! Единственный вопрос, который сейчас имеет значение, состоит в следующем: сумеет ли эта семья нас засудить? Ответ — да. У них есть законные основания подать на нас в суд, и они это делают.
      — Где сейчас тело?
      — На кладбище. Уже восемь дней, как похоронили.
      — Понятно. — Марти перелистал страницы. — И они требуют…
      — Помимо компенсации ущерба, сумма которой еще не определена, они требуют образцы крови и ткани, чтобы провести дополнительную экспертизу. У нас сохранились образцы тканей умершего?
      — Нужно уточнить, — ответил Марти, — но я полагаю, что сохранились.
      — Точно?
      — Скорее всего, Кевин. Мы в последнее время сохраняем образцы тканей всех, кто обращается в больницу.
      — Неправильный ответ! — со злостью обронил Маккормик.
      — Ладно. А как звучит правильный?
      — Правильный ответ звучит так: у нас не осталось образцов тканей этого мужика.
      — Но они знают, что это не так. Кроме того, у нас не могла не сохраниться кровь, которую брали для наркологического анализа.
      — Этот образец тоже потерялся!
      — Но какой смысл отпираться? В случае надобности они выкопают его из могилы и получат все, что им нужно.
      — Правильно.
      — Ну и?
      — Вот и пусть себе копают. Так советовал поступить юрист. Для эксгумации требуется куча разрешений, времени и денег. Будем надеяться на то, что им не хватит либо одного, либо другого, либо третьего, и это дело завянет само по себе. — Хорошо, — согласился Марти, — но я-то здесь для чего?
      — Для того, чтобы вернуться к себе в патолого-анатомическое отделение, а потом официально сообщить мне, что у нас не сохранились образцы тканей погибшего, поскольку то, что осталось после передачи их части его дочери, по ошибке уничтожено или потеряно.
      — Понял.
      — Позвони мне через час, — велел Маккормик и отвернулся.

* * *

      Марти Робертс вошел в расположенную в подвале лабораторию патологической анатомии. Его лаборант, Раза Рашад, красивый темноглазый мужчина двадцати семи лет, мыл стол из нержавеющей стали, готовя его для нового тела. По правде говоря, в действительности именно Раза заправлял всем в лаборатории. Марти, обремененный непосильной административной нагрузкой, контролировал работу ведущих патологов, занимался ротацией студентов-медиков и другими важными делами. Остальное он доверил Разе, который был весьма умным и честолюбивым.
      — Привет, Раза! Помнишь того сорокашестилетнего белого, который разбился на машине примерно неделю назад? Он врезался в опору моста.
      — Да, помню. Геллер… Нет, Веллер.
      — Его дочь попросила у нас образец его крови.
      — Да, и мы ей его дали.
      — Ну так вот, она сделала анализ на отцовство и получила отрицательный результат. Оказалось, что мужик ей не отец.
      Раза смотрел на шефа непонимающим взглядом.
      — Ну и что?
      — Ее мамаша страшно расстроилась и требует новые образцы тканей. Они у нас остались?
      — Я должен посмотреть. Наверное, да. Обычно образцы тканей всех основных органов сохраняются.
      — А может случиться так, что мы их потеряли и не сумеем найти?
      Раза, не сводя взгляда с Марти, медленно кивнул.
      — Вполне возможно. Такое случается: засунешь куда-нибудь образцы, а потом не можешь найти.
      — Ведь в таком случае на это могут уйти месяцы, верно?
      — Даже годы. А может статься, что они вообще никогда не найдутся.
      — Да, хотя это, конечно, стыд и позор, — сказал Марти. — А как насчет крови для наркологического анализа?
      Раза нахмурился:
      — Такие образцы всегда сохранялись в лабораториях. У нас нет доступа к их хранилищам.
      — Значит, у них образец крови остался?
      — Да, несомненно.
      — И нам до него не добраться?
      — Ну почему же, — загадочно улыбнулся Раза. — Правда, мне для этого понадобится пара дней.
      — Отлично! Действуй!
      Марти Робертс отправился в свой кабинет и набрал номер главного администратора больницы. Когда Маккормик ответил, он сказал:
      — У меня плохие новости, Кевин. К сожалению, все образцы тканей утрачены или утеряны.
      — Прискорбно слышать это, — проговорил Маккормик и повесил трубку.
      — Марти, а что, с этим Веллером какие-то проблемы? — спросил Раза, входя в кабинет.
      — Нет, — ответил Марти. — Уже нет. И еще, я уже просил тебя раньше: не называй меня Марти. Обращайся ко мне как положено — доктор Робертс.

      В лаборатории «Радиал геномикс» в Ла-Джолле Чарли Хаггинс развернул плоский экран монитора к Генри Кендаллу, чтобы тот смог прочитать заголовок: «ГОВОРЯЩАЯ ОБЕЗЬЯНА ОКАЗАЛАСЬ «УТКОЙ».
      — Что я тебе говорил! — сказал он. — Прошла всего неделя, и выяснилось, что все это брехня. — Ладно, ладно, я был неправ, — проговорил Генри, — признаю. Я попусту беспокоился.
      — «Беспокоился» это не то слово.
      — Ладно, проехали!
      — Давай лучше поговорим о чем-нибудь важном.
      — О чем, например?
      — О «гене новизны». Наша заявка на получение гранта отклонена. — Он принялся печатать на клавиатуре компьютера. — Нас опять поимели, причем твой любимчик, папа римский дофамина, доктор Роберт А. Беллармино из НИЗ.

* * *

      За последние десять лет исследования человеческого мозга сфокусировались на нейрогормоне дофамине, одном из медиаторов нервной системы. Выяснилось, что уровень дофамина в значительной степени определяет здоровье человека, страдающего такими недугами, как болезнь Паркинсона и шизофрения. Исследования лаборатории Чарли Хаггинса показали, что рецепторы дофамина в мозгу управляются, помимо прочих, геном D4DR. Лаборатория Чарли стояла в авангарде этих исследований до тех пор, пока их конкурент, доктор Роберт Беллармино из Национального института здоровья, не начал называть D4DR «геном новизны», заявив, что этот ген, предположительно, отвечает за стремление человека рисковать, искать новых сексуальных партнеров или ввязываться в различные авантюры.
      По словам Беллармино, именно более высоким уровнем дофамина у мужчин по сравнению с женщинами объясняется то, что их отличает большее безрассудство и они склонны к таким развлечениям, как скалолазание и супружеская неверность.
      Беллармино принадлежит к евангелическим христианам и является ведущим исследователем Национального института здоровья. Искушенный в политике, он представляет собой образец современного ученого, сочетая в себе скромный научный талант и великолепную смекалку в общении со средствами массовой информации. Его лаборатория стала первой, заключившей контракт с фирмой, обеспечивающей связи с прессой, поэтому его идеи неизменно получали самое широкое освещение в печатных и электронных СМИ. Это, в свою очередь, привлекало в его лабораторию самых одаренных и многообещающих молодых ученых, которые ставили свой талант на службу Беллармино и добавляли очки к его престижу.
      В случае с D4DR Беллармино блестяще удавалось приспосабливать свои комментарии к тому, во что верили его слушатели. Выступая перед группами прогрессивных граждан, он говорил о «гене новизны» с энтузиазмом, рассказывая о нем перед консервативной аудиторией, он винил его во всех человеческих пороках.
      Абсурдность подобных комментариев бесила Чарли и Генри, и полгода назад они подали заявку на грант, заявив о намерении провести исследования с целью выяснить степень распространенности «гена новизны».
      Их план, изложенный в заявке, был сама простота. Они отправят исследовательские группы в парки развлечений и возьмут анализы крови у некоторых из посетителей — перед тем, как те прокатятся на аттракционах, а затем еще раз, в течение дня. Предполагалось, что завсегдатаи луна-парков и любители рискованных аттракционов как раз и являются носителями этого гена.
      Единственной проблемой до сих пор было то, что представителями Национального фонда науки (НФН) поставлено условие относительно того, что с предложением Чарли и Генри должны ознакомиться несколько анонимных экспертов. Одним из них, с большой долей вероятности, должен стать Роберт Беллармино, а он пользовался репутацией ученого, мягко говоря, охочего до чужих идей.
      — В общем, — сказал Генри, — НФН нас поимел. Экспертам наша мысль не понравилась. Один из них сказал, что она слишком «дурашливая».
      — Угу, — промычал Чарли. — Какое отношение это имеет к нашему жулику?
      — А ты вспомни, где мы предлагали провести наши исследования! — Ну конечно, в двух крупнейших в мире парках развлечений, расположенных в разных странах: в американском Сандаски и английском Блэкпуле.
      — Вот именно. Угадай, кого сейчас нет в городе, — сказал Генри.
      Он нажал на кнопку клавиатуры, открывающую программу электронной почты, и на экране высветилось сообщение:
       Программа-автоответчик.
       От: Роба Беллармино, НИЗ.
       Тема: Меня нет в городе. Путешествую.
       Текст: Я буду отсутствовать в офисе в течение ближайших двух недель. Если у вас возникла необходимость в срочной помощи, свяжитесь с моим офисом по телефону.
      - А теперь угадай, куда он подевался, — продолжал Генри. — Я позвонил в его офис и узнал, что сейчас Беллармино отправился в Сандаски, штат Огайо, а потом поедет в Англию, в Блэкпул.
      — Вот сволочь! — выругался Чарли. — Уж если решил спереть чужую идею, так хотя бы имей вежливость немного изменить ее!
      — Беллармино, судя по всему, наплевать на то, что мы можем узнать о его проделках, — предположил Генри. — И это злит больше всего. А может, нам устроить скандал? Обвинить его в нарушении этических норм и в плагиате?
      — Я был бы счастлив это сделать, — ответил Чарли, — но из этого ничего не выйдет. Если мы предъявим ему обвинение в недобросовестном поведении, нам придется потратить уйму времени и закопаться в ворохе бумаг. Наши гранты прикажут долго жить, а в конце концов нашу жалобу все равно положат под сукно. Роб — основной игрок в НИЗ. Под ним ходят многие исследовательские заведения, он распределяет гранты на миллионы долларов. Он участвует в молитвенных завтраках с конгрессменами. Он — ученый, который верит в Бога. Его любят на Капитолийском холме. Его никогда не обвинят в недостойном поведении, даже если мы поймаем его в тот момент, когда он будет трахать лабораторную обезьяну.
      — Так что же, это сойдет ему с рук?
      — Мы живем в несовершенном мире, — вздохнул Чарли. — И у нас много работы. Поэтому отправляйся к себе.

      Барри Шиндлеру было скучно. Женщина, сидевшая перед ним, трещала без умолку. Она принадлежала к весьма распространенному типу богатой суки с Восточного побережья, шлюхи с внешностью Кэтрин Хэпберн — в брючном костюме, с солидным трастовым фондом, непомерными претензиями и носовым ньюпортским акцентом. Но, несмотря на свои аристократические замашки, максимум, на что она была способна, — это трахаться со своим тренером по теннису, точно так же, как любая другая дура с силиконовыми сиськами, живущая в этом городе.
      Они идеально подходили друг другу с ее адвокатом, этим надутым ослом Лиги Плюща, Бобом Уилсоном, одетым в костюм в тонкую полоску, дорогую рубашку, дурацкий галстук и еще более идиотские туфли с дырочками. Неудивительно, что все называли его Чистюля Уилсон. Он не уставал напоминать каждому встречному-поперечному о том, что является юристом гарвардской школы. Можно подумать, что это кого-то колышет! По крайней мере Барри Шиндлер клал на это с прибором. Потому что он знал: Уилсон — джентльмен, а это значит, дерьмо собачье. Он никого не способен взять за глотку.
      А вот Барри Шиндлер всегда целился только в глотку.
      Женщина, Карен Дил, продолжала болтать. Господи, до чего же любят трепаться эти богатые стервы! Шиндлер не перебивал ее, поскольку не хотел давать Уилсону повод объявить на суде, что он, Шиндлер, «травил его клиентку». За последние сорок минут Уилсон уже четырежды заявил ему это. Так пусть баба продолжает болтать. Пусть выговорится, выдохнется, окончательно запутается в утомительных подробностях, живописующих ее мужа как плохого отца и вообще полное дерьмо. В конце концов, шашни-то на стороне завела именно она.
      Этот факт на суде, разумеется, рассматриваться не будет, поскольку в Калифорнии практиковался так называемый безвиновный развод, когда для расторжения брака не были нужны какие-то определенные причины и хватало лишь таких доводов, как «непреодолимые различия во взглядах» или «несходство характеров» супругов. Однако супружеская неверность со стороны жены всегда делала процесс ярким и захватывающим. Кроме того, в умелых руках — руках Барри — этот факт мог легко превратиться в обвинение. Дескать, у этой женщины есть дела поважнее, чем воспитание детей. Она скверная мать и неверная жена, эгоистичная дамочка, предпочитающая развлекаться на стороне, в то время как несчастные крошки дни напролет находятся на попечении служанки-мексиканки, не понимающей ни слова по-английски. Просто поэма!
      «А она шикарно выглядит в свои двадцать восемь, — подумал Барри. — На суде это тоже сыграет против нее». Барри Шиндлер уже видел генеральное направление, по которому он поведет атаку на противника. Чистюля Уилсон, судя по всему, почувствовал это, поскольку явно забеспокоился. А может, он нервничает из-за того, что Шиндлер вообще взялся за это? Обычно Барри не занимался бракоразводными делами. Он перепоручал их шестеркам из своей конторы, а сам просиживал днями в залах судебных заседаний, участвуя в процессах, где на кон были поставлены десятки миллионов.
      Наконец женщина замолчала, чтобы перевести дыхание, и, воспользовавшись этой благодатной паузой, Шиндлер заговорил сам:
      — Миссис Дил, давайте пока оставим эту тему и обсудим кое-что другое. Мы официально требуем, чтобы вы прошли комплексное генетическое обследование посредством всех существующих анализов, которые должны быть проведены в заслуживающем доверия научно-исследовательском учреждении, желательно в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, и…
      Женщина буквально подпрыгнула на стуле. Ее лицо залила краска.
      — Нет!
      — Не будем торопиться, — мягко проговорил Чистюля, положив ладонь на плечо своей клиентки, но она со злостью сбросила его руку.
      — Нет! Ни в коем случае! Я отказываюсь!
      «Как прелестно! — думал Шиндлер. — Как неожиданно и прелестно!»
      — Предполагая, что вы можете ответить отказом, — продолжал он, — мы подготовили соответствующий запрос в суд, — он протянул документ Чистюле, — и полагаем, что судья с готовностью удовлетворит наше ходатайство.
      — Никогда не слышал ни о чем подобном, — пробормотал Чистюля, листая страницы. — Генетическая экспертиза в бракоразводном процессе… Что за невидаль?
      Миссис Дил уже находилась в состоянии, близком к истерике.
      — Нет! Нет! Я не буду! Это ведь его идея, да? Да как он смел! Скотина! Грязный сукин сын!
      Чистюля с удивлением смотрел на свою клиентку.
      — Миссис Дил, — сказал он, — я думаю, нам лучше обсудить это с глазу на глаз.
      — Нет! Никаких обсуждений! Никаких анализов! Нет, и точка!
      — В таком случае, — проговорил Шиндлер, равнодушно пожав плечами, — нам придется отправиться прямиком к судье.
      — Да пошел ты на хрен! Пошел на хрен вместе с ним! Пошли вы все! Никаких гребаных анализов!
      Женщина вскочила, схватила свою сумочку и ураганом вылетела из комнаты, громко хлопнув дверью.
      В комнате ненадолго повисла тишина, а затем Шиндлер сказал:
      — Так и запишем: в 15:45 ответчица покинула комнату переговоров, прервав тем самым предварительное обсуждение деталей развода.
      Затем он начал собирать свои бумаги в атташе-кейс.
      — Что за дела, Барри? — спросил его Чистюля Уилсон. — Мы имеем дело с обычным разводом, какую роль могут сыграть в нем генетические анализы?
      — Вот это мы и собираемся выяснить, — ответил Шиндлер. — Это новое слово в юридической практике, прогрессивная технология, но мы думаем, что у нее большое будущее.
      Он со щелчком захлопнул крышку кейса и вышел из переговорной.

      Когда зазвонил телефон, Джош Винклер как раз закрыл дверь своего кабинета, направляясь в кафетерий. Звонила мать. Она говорила ласковым голосом, а это всегда было тревожным знаком.
      — Джош, дорогой! Расскажи мне, пожалуйста, что ты сделал с братом?
      — Что значит «что я сделал с братом»? Ничего я с ним не делал! Я вообще не видел Адама уже две недели — с тех пор, когда забрал его из тюрьмы.
      - Сегодня, как было назначено, он явился в суд, — стала рассказывать мать. — Его представлял Чарльз.
      — Угу, — буркнул Джош, ожидая продолжения. — И что дальше?
      — Он пришел вовремя, подстриженный, в чистой рубашке с галстуком, в глаженом, вычищенном костюме и даже в начищенных до блеска ботинках. Он заявил, что полностью осознает свою вину и просит включить его в программу по лечению от наркотической зависимости, сказал, что не употреблял наркотики уже две недели, что нашел работу…
      — Что-о?
      — Да, он нашел работу. Устроился водителем лимузина, кажется, в свою бывшую фирму. Он работает там без всяких происшествий все те же две недели. Чарльз даже говорит, что он прибавил в весе.
      — Я в это не верю! — заявил Джош.
      — Я сначала тоже не поверила, но Чарльз клянётся, что это правда. Адам словно стал другим человеком, как
      будто в одночасье повзрослел. Это похоже на чудо, правда? Алло, Джошуа! Ты меня слышишь?
      — Слышу, — помолчав, ответил он.
      — Ну разве это не чудо?
      — Да, мам; чудо.
      — Я позвонила Адаму. У него теперь есть сотовый телефон, и он сразу же ответил. Он сказал мне, что ты сделал что-то такое, чтобы помочь ему. Так что же ты сделал?
      — Ничего особенного, мама. Мы просто поговорили.
      — Он сказал, что ты дал ему ингалятор с каким-то генетическим препаратом.
      «О Боже!» — подумал Джош. На этот счет существовали строжайшие правила. Эксперименты на людях без предварительного согласования и одобрения соответствующих инстанций… Да его за это в два счета вышибут с работы!
      — Нет, мам, он, должно быть, что-то напутал. Он в тот момент был разбит, вымотан…
      — По его словам, это был спрей.
      — Нет, мам.
      — Он сказал, что вдохнул какой-то мышиный спрей.
      — Нет, мам.
      — Не будь таким скрытным, сынок! Я думала, тебе будет приятно это узнать. Ты ведь тем и занят, что ищешь всякие новые лекарства. А вдруг этот твой спрей способен излечивать наркоманов? Ты только подумай, какие перед тобой открываются перспективы!
      Джошуа тряс головой:
      — Нет, мама, говорю же тебе, ничего такого не было!
      — Хорошо. Ладно. Ты не хочешь говорить мне правду. Я тебя понимаю. Это был какой-нибудь экспериментальный препарат?
      — Мама!
      — Видишь ли, Джош, я рассказала об этом Лоис Грэхэм, потому что ее Эрика только что вытурили из колледжа из-за того, что он сидит то ли на крэке, то ли на героине…
      — Ма-ма-а!!! — И она хочет, чтобы ты попробовал этот спрей на нем.
      «Господи Иисусе!»
      — Мама, об этом нельзя никому говорить!
      — А у Хелен Стерн дочка постоянно глотает снотворные таблетки. Она уже разбила свою машину, и они подумывают о том, чтобы отобрать у нее ребенка и отдать его на воспитание. И Хелен тоже хочет…
      — Мама, я тебя умоляю! Не говори больше об этом ни с кем!
      — Ты с ума сошел? Я не могу не говорить об этом? Твое лекарство вернуло мне сына! Это чудо, Джошуа! Скоро весь мир заговорит о том, что ты сделал, хочешь ты того или нет.
      Джош уже начал обливаться потом, у него кружилась голова. Но внезапно все прояснилось и стало простым и понятным. «Скоро весь мир заговорит о том, что ты сделал…» А почему бы и нет? Вдруг он и вправду сумеет избавить людей от наркотической зависимости? Это будет самое ценное лекарство, открытое за последние десятилетия! А если оно способно на большее: лечить навязчивые неврозы или нарушения, связанные с рассеянностью? Ведь им уже известно, что «ген зрелости» обладает поведенческим эффектом. То, что Адам по своей дурости вдохнул аэрозоль, это просто подарок небес!
      Следующей его мыслью было: «А на каком, интересно, этапе находится рассмотрение патентной заявки на ACMPD3N7?»
      Он решил обойтись без обеда и вернулся в кабинет.
      — Мама?
      — Да, Джош.
      — Мне нужна твоя помощь.
      — Конечно, дорогой, все, что угодно!
      — Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, но никому об этом не рассказывала. Никому и никогда!
      — Ну это, конечно, трудновато…
      — Мама, да или нет?
      — Ну хорошо, милый, я согласна.
      — Ты сказала, что сын Лоис Грэхэм употребляет героин, и поэтому его выгнали из колледжа?
      — Да.
      — Где он сейчас?
      — Насколько мне известно, он обосновался в какой-то ужасной ночлежке.
      — Ты знаешь, где его найти?
      — Я — нет, но Лоис недавно ездила проведать его и потом рассказывала, что это кошмарное место — старая деревянная халупа с облупившимися синими жалюзи, стоящая на Тридцать восьмой восточной улице. Там прямо на полу спали около десятка наркоманов. Впрочем, я могу позвонить Лоис и спросить ее…
      — Нет, мам, — торопливо сказал Джош, — ничего не делай.
      — Но ты же сам сказал, что тебе нужна моя помощь!
      — Это — позже. Пока мне больше ничего не надо. Я позвоню тебе через денек-другой.
      Джош нацарапал в блокноте: «Эрик Грэхэм, улица 38В. Деревянный дом, синие жалюзи». Затем он потянулся за ключами от машины.

* * *

      Рейчел Аллен из хозяйственной службы с упреком сказала:
      — Ты еще не вернул баллон с кислородом, который брал две недели назад, и колбу с вирусом, которая к нему прилагалась.
      В компании очень строго следили за расходованием состава с ретровирусом. Это было нужно, чтобы контролировать правильность дозировки.
      — Да, — ответил Джош, — знаю. Все время забываю вернуть их.
      — А где они?
      — У меня в машине.
      — В машине? Джош, это же заразный ретровирус!
      — Он только для мышей заразный.
      — Пусть так, но все равно этот препарат должен храниться в специальной лаборатории с пониженным давлением.
      Рейчел была дотошной до невозможности, но ее никто не воспринимал всерьез.
      — Ты права, Рейч, — миролюбиво проговорил Джош, — но у меня проблемы в семье. Мне, — он понизил голос, — нужно вытащить брата из тюрьмы.
      — Да ну?!
      — Честное слово!
      — А что он натворил? Поколебавшись, Джош сказал:
      — Совершил вооруженное ограбление.
      — Матерь Божья!
      — Грабанул винный магазин. Мама просто в шоке. Так что ты не волнуйся, я обязательно верну баллон. А пока… ты не дашь мне еще один?
      — По правилам мы не можем выдать новую емкость до тех пор, пока не возвращена предыдущая.
      — Но мне очень нужно! Прошу тебя!

* * *

      Падал легкий дождь. На мокром асфальте переливались радужные бензиновые пятна, небо было затянуто низкими сердитыми тучами. Джош ехал по Тридцать восьмой восточной улице. Это была старая часть города, которую с севера окаймляли восстановленные и заново перестроенные районы. Здесь же до сих пор стояли дома 20-30-х годов. Джош проехал мимо нескольких деревянных корпусных строений разной степени ветхости, у одного из которых была синяя дверь. Синих жалюзи видно не было.
      Наконец он очутился в районе складов. По обе стороны улицы тянулись погрузочные площадки. Развернувшись, Джош поехал обратно. Медленно ведя машину, он завернул за угол и наконец увидел тот самый дом. Это была даже не Тридцать восьмая, а ее пересечение с Аламедо. Дом притулился за высокими сорняками и оградой из пыльных кустов. Перед самым крыльцом, прямо на асфальте, лежал старый, покрытый ржавыми пят
      нами тюфяк. Лужайка перед домом была изуродована безобразной колеей, оставленной колесами стоявшего здесь же обшарпанного автобуса «Фольксваген».
      Джош остановил машину на противоположной стороне улицы. Он смотрел на дом. И ждал.

      Гроб поднялся из разрытой могилы, и в лучах солнца стало видно, что он выглядит точно так же, как неделю назад, когда его зарывали, если не считать комьев земли, прилипших к бокам и крышке.
      — Как все это унизительно! — проговорила Эмили Веллер. Прямая, как палка, она стояла у края могилы между своим сыном Томом и дочерью Рейчел. Лизы, разумеется, не было. Именно она являлась причиной всего, что здесь сейчас происходило, но разве придет ей в голову приехать и собственными глазами посмотреть на то, что делают по ее милости с бедным отцом!
      Гроб медленно покачивался на тросах в воздухе, а могильщики осторожно отводили его в сторону. Распоряжался их действиями патологоанатом из больницы, маленький нервный человечек по имени Марти Робертс. «Еще бы ему не нервничать! — подумала Эмили. — Ведь он — один из тех, кто, не имея на то никакого права, передал образец крови Лизе!»
      — Что теперь? — спросила Эмили, повернувшись к Тому.
      Ее двадцатишестилетний сын был одет в строгий костюм и галстук. Он вырос хорошим мальчиком, получил степень магистра микробиологии и теперь работал в биотехнологической компании в Лос-Анджелесе. Со старшей дочерью ей тоже повезло. Рейчел училась на последнем курсе Университета Южной Каролины, изучая науку делового администрирования.
      — Они возьмут у Джека кровь прямо здесь?
      — О, они возьмут не только кровь! — ответил Том.
      — Что ты имеешь в виду? — удивилась Эмили.
      — Видишь ли, — стал объяснять Том, — для генетического анализа, результаты которого оспариваются, как в нашем случае, обычно берутся образцы тканей нескольких органов.
      — Я этого не знала, — сказала Эмили, нахмурившись. Сердце гулко билось в ее груди, к горлу подступила тошнота. Она прикусила губу.
      — Мама, тебе нехорошо?
      — Мне нужно было захватить успокоительное.
      — Мы долго здесь пробудем? — поинтересовалась Рейчел.
      — Нет, — ответил Том, — всего несколько минут. Патолог откроет гроб, чтобы убедиться в идентичности тела, а потом его снова заберут в больницу, где и будут отобраны ткани, необходимые для анализа. Завтра или послезавтра тело вернут на кладбище для повторного захоронения.
      — Завтра или послезавтра? — переспросила Эмили. Она фыркнула и вытерла глаза платком. — Ты хочешь сказать, что нам снова придется сюда приезжать и опять хоронить Джека? Все это так… так…
      — Я понимаю, мама. — Том ласково похлопал мать по руке. — Мне очень жаль, но иначе не получится. Они обязаны проверить наличие одной вещи, так называемой «химеры»…
      — Нет-нет, не хочу слышать всех этих подробностей! Он обнял ее за плечи.
      — Хорошо, мама.

* * *

      В древней мифологии химерами называли чудовищ с частями тела, заимствованными у разных животных. Порождение Тифона и Ехидны, придуманное древними греками, имело голову и шею льва, туловище козла и хвост дракона. В мифологии других народов химеры могли иметь какие-нибудь человеческие части тела, как, например, египетский Сфинкс с телом льва, крыльями птицы и головой женщины.
      Но современные «химеры» — люди с двойным набором хромосом — стали известны науке совсем недавно. Женщина, которая нуждалась в пересадке почки, сделала анализы двум своим детям, рассматривая их в качестве потенциальных доноров, и выяснила, что ни у одного из них нет ее ДНК. Ей заявили, что дети не ее, и потребовали предъявить доказательства того, что она действительно дала им жизнь. Последовал судебный процесс. После долгих исследований врачи выяснили, что в ее яичниках содержались две разных цепочки ДНК, в коже живота обнаружили ДНК, аналогичную той, что была у ее детей, а в коже плеч ее не было. Женщина представляла собой эдакую хромосомную мозаику.
      Оказалось, что изначально в матке ее матери развивались двуяйцевые близнецы, но затем эмбрион ее сестры растворился в ее эмбрионе, поэтому, родившись на свет, она в буквальном смысле стала одновременно и собой, и своей сестрой-близняшкой.
      С тех пор науке стало известно о более чем пятидесяти случаев «химер». Ученые теперь подозревали, что «химеризм» — не такое уж редкое явление, как полагали они прежде. Поэтому вполне могло оказаться, что «химерой» был и отец Лизы. Но для того, чтобы выяснить это, нужно было взять образцы тканей из всех его органов, причем желательно с нескольких сторон каждого органа. Именно по этой причине доктор Робертс не мог сделать требующиеся заборы прямо здесь, у могилы. Было необходимо везти тело в больницу.
      Доктор Робертс поднял крышку гроба и обратил скорбный взгляд на семейство покойного.
      — Не соблаговолит ли кто-нибудь из вас произвести опознание тела? — осведомился он с ледяной вежливостью могильщика.
      — Я произведу! — вызвался Том, обошел могилу и заглянул в гроб. Отец, как ему показалось, почти не изменился, разве что кожа его стала темно-серой, а конечности — особенно ноги — словно бы усохли и съежились.
      Официальным тоном патологоанатом спросил:
      — Вы подтверждаете, что это ваш отец, Джон Дж. Веллер?
      — Да, это он.
      — На этом — все. Благодарю вас.
      — Послушайте, доктор Роберте, я понимаю, что вы должны действовать в соответствии с определенными правилами, но все же хочу попросить вас: не могли бы вы произвести забор тканей прямо здесь? Маме будет крайне тяжело снова приезжать сюда, чтобы хоронить отца еще раз.
      — Извините, — ответил Марти Робертс, — но мои действия определяются федеральным законом, в который я не могу вносить поправки. В соответствии с ним, я обязан отвезти тело в лабораторию.
      — А может… хотя бы один раз… вы сделаете исключение?
      — Хотел бы, да не могу. Простите.
      Том кивнул и вернулся к матери и сестре.
      — О чем вы там говорили? — спросила Эмили.
      — Да так, задал ему пару вопросов.
      Том оглянулся и увидел, что доктор Робертс склонился над гробом так низко, что наполовину скрылся в нем. Внезапно патологоанатом выпрямился, подошел к Тому и начал шептать ему на ухо — тихо, чтобы никто не услышал:
      — Мистер Веллер, возможно, нам действительно стоит поберечь нервы ваших близких. Только с условием, что все останется между нами.
      — Разумеется! Так вы…
      — Да, мы все сделаем здесь. Это займет совсем немного времени. Позвольте, я только возьму свои инструменты.
      Он поспешил к стоявшему неподалеку фургончику. Эмили снова прикусила губу:
      — Что он собрался делать?
      — Я попросил его произвести все необходимые действия прямо здесь, мама.
      — И он согласился? Спасибо, дорогой! — Она с благодарностью поцеловала сына в щеку. — Он сделает здесь все, что необходимо было сделать в больнице?
      — Нет, но этого будет достаточно, чтобы ответить на твои вопросы.
      Через двадцать минут образцы тканей были взяты и помещены в стеклянные пробирки, которые, в свою очередь, уложили в металлический переносной холодильник. Гроб снова опустили в могилу и засыпали землей.
      — Идемте отсюда, — сказала Эмили Веллер детям. — Мне сейчас просто необходимо выпить. — Когда они уже отъезжали от кладбища, она обратилась к Тому: — Прости, что из-за меня тебе пришлось пройти через все это. Скажи, а мой бедный Джек… папа… его тело сильно… пострадало?
      — Нет, — ответил Том. — Вовсе нет.
      — Хорошо, — сказала Эмили. — Это очень хорошо.

      К тому времени, как Марти Робертс добрался до больницы «Лонг-Бич Мемориал», он взмок, как мышь. Из-за того, что он сделал на кладбище, Марти мог легко потерять лицензию врача. Если один из этих чертовых могильщиков снимет телефонную трубку и позвонит властям округа, те, без сомнения, поинтересуются, почему Марти нарушил все существующие правила, да еще в случае, связанном с судебным иском. Когда врач берет образцы тканей покойника не в лаборатории, а в полевых, так сказать, условиях, он рискует заразиться — это известно всем. Поэтому власти округа непременно поинтересуются и тем, с какой стати Марти Роберте пошел на такой риск. А вскоре они заинтересуются и кое-чем еще…
      — Черт! Черт! Черт! Черт!
      Он остановил машину на стоянке, отведенной для карет «Скорой помощи», и, спустившись в подвальный этаж, почти бегом заторопился по длинному коридору, ведущему к патолого-анатомическому отделению. В этот обеденный час там почти никого не было. Ряды столов из нержавеющей стали стояли пустыми.
      Раза мыл руки.
      — Ну ты, кретин чертов! — набросился на него Марти. — Ты что, хочешь, чтобы нас всех посадили за решетку?
      Раза медленно повернулся.
      — В чем дело? — спокойно спросил он. — В чем дело? — бушевал Марти. — Дело в том, что я велел тебе забирать кости только у тех трупов, которых должны кремировать! Кремировать, а не хоронить! Это что, твою мать, так сложно уяснить?
      — Я так и делаю, — все так же невозмутимо ответил Раза.
      — Нет, ты должен так делать, но не делаешь! Разница колоссальная! Я только что вернулся с эксгумации, и знаешь, что я увидел, когда парня выкопали из могилы? Очень кожаные ноги! И очень кожаные руки! Без, твою мать, костей! В могиле, чтоб тебе пусто было!
      — Я тут ни при чем, — сказал Раза.
      — А кто забрал его кости? Святые угодники? Раза направился к кабинету.
      — Как звали мужика?
      — Веллер.
      — А, опять он! Тот самый, образцы которого мы «потеряли»?
      — Вот именно! И сегодня семья эксгумировала его. Потому что он был похоронен, а не кремирован!
      Раза склонился над клавиатурой компьютера и ввел в окно поиска фамилию покойного.
      — Ага, — сказал он, посмотрев на монитор компьютера, — ты прав, его похоронили. Но я не брал у него кости.
      — Не брал? — хмыкнул Марти. — А кто брал? Раза пожал плечами.
      — В тот вечер меня подменял брат. Я сам не мог работать, поскольку у меня было назначено свидание.
      — Твой брат? Какой еще брат? Никто из посторонних не имеет права…
      — Да не потей ты, Марти, — принялся успокаивать его Раза. — Брат действительно время от времени подменяет меня. Он знает дело. Он работал в морге «Хилдейла».
      Марти вытер пот со лба.
      — Боже милостивый! И как долго это продолжается?
      — Может, с год. — Год?!
      — Он работает только по ночам, носит мой лабораторный халат и очень похож на меня. Нас не отличить.
      — Погоди минутку! — Марти трагическим жестом воздел руки вверх. — Кто давал образец крови девке. Ну той, девке, Лизе Веллер? Твой брат?
      — Ну да, — развел руками Раза, — случается, он допускает ошибки. С кем не бывает!
      — То есть иногда он все же работает днем?
      — Только по воскресеньям, и только если у меня назначено свидание.
      Марти ухватился за край стола, чтобы не упасть, наклонился и стал часто дышать. У него закружилась голова.
      — Значит, какой-то мудак, который даже не работает в больнице, без какого-либо разрешения дает образец крови покойника девке только потому, что она его об этом попросила?
      — Не мудак, а мой брат!
      — Господи Иисусе!
      — Он сказал, что девчонка была классная.
      — Это, конечно, все объясняет!
      — Да будет тебе, Марти! — миролюбивым тоном проговорил Раза. — Я сожалею, что так вышло с этим Веллером, честное слово, но ведь это мог сделать кто угодно. Те же самые кладбищенские могли вырыть его и забрать длинные кости. Могильщики частенько работают на независимых поставщиков. Ты же знаешь, такое происходит сплошь и рядом. Вон, не так давно за это взяли парней в Фениксе, потом в Миннесоте, а теперь и в Бруклине.
      — И где они теперь, Раза? В тюряге!
      — Это верно, — понурился лаборант. — Ну ладно, признаюсь тебе: я велел брату сделать это.
      — Ты?…
      — Да. В тот день, когда поступило тело Веллера, раздался звонок из банка тканей. Срочный заказ на комплект длинных костей. Веллер подходил по всем параметрам. Должны мы были выполнить заказ или нет? Ты же знаешь, эти «костяные» ребята могут обратиться в десяток других мест. Если они говорят «немедленно», это означает «немедленно». Хоть умри, а заказ выполни.
      Марти вздохнул:
      — Да, срочный заказ — дело серьезное.
      — То-то и оно.
      Марти упал в кресло и сам стал печатать на клавиатуре.
      — Вы изъяли эти длинные кости восемь дней назад, но я не вижу, чтобы мне за них перевели деньги. Сообщения о переводе нет.
      — Не волнуйся, придет.
      — А почту проверял? Может, чек уже пришел?
      — Ах, черт, забыл! Но, повторяю, не волнуйся, ты свой кусочек хлебушка с маслицем получишь.
      — Ну, гляди у меня! — предупредил Марти и собрался уходить. Остановившись у двери, он обернулся и добавил: — И чтоб с сегодняшнего дня твой чертов братец к больнице на пушечный выстрел не подходил!
      — Конечно, Марти, конечно!

* * *

      Марти Робертс вышел на улицу, чтобы переставить машину. Он сел за руль и перегнал ее на стоянку, перед въездом которой висел знак: «ТОЛЬКО ДЛЯ ВРАЧЕЙ». Выключив двигатель, он долго сидел в машине, размышляя о Разе. «Кусочек хлебушка с маслицем… Твою мать! Похоже, Раза уже считает эту программу своей, а его, Марти Робертса, своим подчиненным. Раза занимается платежами, Раза, ни с кем не советуясь, вызывает своего брата на помощь. Раза ведет себя не как лаборант, а как начальник, и это очень опасно — по целому ряду причин.
      Нужно что-то предпринять, чтобы положить этому конец, причем как можно скорее. Иначе утрата врачебной лицензии станет самой мелкой из моих проблем».

      В лучах закатного солнца титановый куб, в котором свила гнездо компания «Биоген рисерч», казался ослепительно-красным, окрашивая разместившиеся под его сенью автопарковки в темно-апельсиновый цвет. Президент «Биогена» Рик Дил вышел из центрального подъезда, остановился, чтобы надеть солнцезащитные очки, а затем неторопливо двинулся к своему новому, с иголочки, «Порше Каррера SC». Он обожал эту машину, которую купил за неделю до заключения брака, лежавшего теперь в руинах, и…
      — Твою мать!
      Он не верил своим глазам:
      — Сука! Стерва! Сволочь!
      Его парковочное место было пустым. Машина исчезла.
      — Вот гадина!
      Дил не знал, каким образом это проделали, но был абсолютно уверен: машину забрала жена. Скорее всего, это сделал ее любовник. Как-никак в последнее время она трахалась с торговцем автомобилями.
      Он потопал обратно. Брэдли Гордон, начальник службы безопасности, стоял в вестибюле, облокотившись на стойку дежурного администратора, и болтал с дежурившей в это время Лизой. Лиза была девчонкой что надо. Именно поэтому Рик взял ее на работу.
      — Брэд, нужно немедленно просмотреть записи с камер слежения, установленных на автомобильной стоянке! — заявил Рик.
      — Ага! А зачем? — повернулся к нему Брэд. — Что случилось?
      — Кто-то угнал мой «Порше».
      — Ага! Вот черт! — выругался Брэд. — Когда это произошло?
      «Не годится он для этой работы!» — подумал Рик. Подумал не в первый раз. А вслух сказал:
      — Давай просмотрим запись камер наблюдения, Брэд.
      — Ага, ну конечно! — засуетился Брэд. Он подмигнул Лизе и направился к двери, которая открывалась только с помощью электронной ключ-карты и вела в закрытые для посторонних и особо охраняемые помещения. Рик, кипя от злости, шел за ним.
      Сидевший за одним из двух письменных столов в маленьком стеклянном «аквариуме» парень сосредоточенно изучал ладонь свой левой руки. На вереницу мониторов, стоявших перед ним, он не обращал никакого внимания.
      — Джейсон! — предостерегающим тоном проговорил: Брэд. — Пришел мистер Дил! Ага?
      — Ой, черт! Извините! — Парень вскочил со стула. — Мне нужно бежать! Я не знал, что…
      — Не торопись. Мистер Дил хочет просмотреть записи камер наблюдения. — Каких именно камер, мистер Дил? — обратился он к начальнику.
      — Господи! — вздохнул Рик. — Тех, которые наблюдают за автостоянкой!
      — Ага! Значит, камеры на стоянке! Джейсон, открути на сорок восемь часов назад, и…
      — Я поставил машину на стоянку только сегодня утром! — прорычал Дил.
      — Ага! Примерно во сколько?
      — Я приехал сюда в семь часов утра! Парень, сидевший перед мониторами, заерзал на стуле. — Гм, видите ли, мистер Гордон, камеры на автостоянке не работают!
      — Почему?
      — Пока не знаю. Думаю, какие-то проблемы с кабелем.
      — Сколько времени они не работают?
      — Ну-у… — замычал Брэд.
      — Два месяца, — сказал парень.
      — Два месяца?
      — Нам нужно было заказать запчасти.
      — Какие еще запчасти?
      — Запчасти для ремонта. Из Германии.
      — Какие запчасти, я спрашиваю?
      — Не помню. Мне нужно посмотреть…
      — Но зато у нас работают камеры на крыше, — вставил парень.
      — Так покажите мне записи камер на крыше! — велел Дил.
      — Правильно! Джейсон, прокрути запись!
      Понадобилось пятнадцать минут, чтобы отмотать пленку нескольких кассет назад и затем включить воспроизведение. Рик увидел, как на автостоянке остановился его «Порше», увидел самого себя, выбравшегося из машины и входящего в здание. То, что произошло потом, удивило его. Рядом с его машиной остановилась другая, из нее вышли двое мужчин, сели в его «Порше» и уехали.
      — Они вас поджидали, — сказал Брэд. — Или ехали следом за вами.
      — Похоже на то, — согласился Рик. — Позвони в полицию и сообщи об угоне машины, а потом скажи Лизе, чтобы отвезла меня домой.
      Последнее распоряжение заставило Брэда растерянно моргнуть.

* * *

      «Главная проблема, — думал Рик, когда Лиза везла его домой, — заключается в том, что Брэд Гордон — идиот, но выгнать его Рик не мог. Брэд Гордон — фанат серфинга, фанат туризма, завязавший алкаш, так и не окончивший колледж, — приходился племянником Джеку Ватсону, главному инвестору «Биогена». Джек Ватсон всегда присматривал за Брэдом и следил за тем, чтобы у того была приличная работа. А Брэд постоянно попадал в самые гнусные передряги. Ходили даже слухи о том, что он спал с женой вице-президента компании «Геносистемз» в Пало-Альто, за что его оттуда, разумеется, вышвырнули. Его дядюшка поднял по этому поводу страшную вонь, не понимая, за что увольняют любимого племянника. В конце концов Ватсон договорился до того, что возложил вину за происшедшее на… самого вице-президента.
      А что произошло теперь? На автостоянке, оказывается, не работали камеры наблюдения! Целых два месяца! Это заставляло задуматься о том, как вообще обстоят дела в службе безопасности «Биогена».
      Рик взглянул на Лизу, которая невозмутимо вела машину. Он взял ее на работу дежурным администратором вскоре после того, как наружу выплыла интрижка его жены с тренером по теннису. У нее был изумительный профиль, и она вполне могла бы стать моделью. Тот, кто спроектировал ее носик, без сомнения, обладал подлинным талантом. Не хуже было и тело — с узкой талией и высокой грудью. Лизе было двадцать лет, и, будучи студенткой Университета Крествью, она устроилась работать в «Биоген» на время летних каникул. Все мужики в компании при виде ее хватались за штаны.
      Тем более Рика удивляло, что, когда они занимались любовью, Лиза лежала, как бесчувственный манекен и лишь заметив его растерянность, начинала механически двигаться и неубедительно постанывать. Иногда они даже пыталась что-то говорить: «О да, милый! Ах, возьми меня! Да, да, вот так!» — но и это было до крайности фальшиво и неестественно. Рик видел, что внутри она остается холодной, как ледышка.
      Покопавшись в научной литературе, Рик выяснил, что Лиза, скорее всего, страдает клиническим нарушением, называющимся ангедония, которое выражается в неспособности испытывать удовольствие, полном равнодушии к простым радостям жизни — кино, музыке, чтению и сексу в том числе. Лучшей иллюстрацией этого синдрома было поведение Лизы в постели. Самое любопытное заключалось в том, что ангедония, судя по всему, имела генетический компонент и была каким-то образом связана с серповидной долей головного мозга. В один из дней Рик намеревался сделать полномасштабное исследование генетической системы Лизы. Просто так, чтобы проверить правильность своих предположений.
      Пока же ночи, проведенные с Лизой, вселяли в него неуверенность в собственных силах. На этой почве у Рика мог бы и вовсе развиться комплекс неполноценности, если бы не Грета, постдок-австриячка из лаборатории микробиологии. Грета было невысокой толстухой, в очках и с короткой мужской стрижкой. Но зато она трахалась, как хорек: визжала, плакала и извивалась. После секса с ней Рик, покрытый потом с головы до ног, хватал ртом воздух и чувствовал себя настоящим половым гигантом.
      Машина остановилась возле многоквартирного дома, куда переехал Рик после того, как ушел от жены. Он сунул руку в карман, проверяя, на месте ли ключи.
      — Хочешь, чтобы я пошла с тобой? — равнодушно спросила Лиза.
      У нее были изумительные голубые глаза с длинными ресницами и сладострастные полные губы. «А почему бы и нет?» — подумалось ему.
      — Конечно, — ответил Рик. — Пойдем.

* * *

      Он позвонил адвокату, Барри Шиндлеру, и сообщил, что жена похитила у него машину.
      — Думаете, это она? — с сомнением в голосе спросил Шиндлер.
      — Да, я думаю именно так. Она наняла каких-то парней. Камера наблюдения зафиксировала угон машины и их физиономии.
      — А она сама на этой записи есть?
      — Нет, только они. Но за всем этим точно стоит она.
      — Я в этом сомневаюсь, — проговорил Шиндлер. — Обычно брошенные жены громят машины мужей, а не угоняют их.
      — Я же говорю вам…
      — Хорошо, я это проверю. Но сейчас я хочу обсудить с вами несколько других вопросов, связанных с бракоразводным процессом.
      Тем временем Лиза раздевалась на противоположном конце комнаты. Снимая каждый предмет одежды, она аккуратно складывала его и вешала на спинку кресла. На ней был розовый бюстгальтер и крохотные розовые трусики, сквозь которые покатым бугорком выступал лобок. Никаких кружев, только тонкая ткань, плотно облегающая упругое тело. Лиза завела руки за спину, намереваясь расстегнуть лифчик.
      — Я перезвоню вам позже, — сказал Рик адвокату и повесил трубку.

      БЛОНДИНЫ ПОПАДУТ В КРАСНУЮ КНИГУ?
      Светловолосые люди становятся вымирающим видом и исчезнут через 200 лет
       Как сообщает Би-би-си, исследование немецких ученых, проведенное под эгидой Всемирной организации здравоохранения, показывает, что люди со светлыми волосами постепенно превращаются в вымирающий вид, который окончательно прекратит свое существование к 2202 году. Ученые предсказывают, что последний настоящий блондин будет рожден в Финляндии — стране, в которой процент светловолосых жителей традиционно выше, чем в других местах. Это связано с тем, что процент людей с геном, определяющим светлый цвет волос, становится все ниже. Когда он достигнет нуля, настанет царство крашеных блондинок. Со столь пессимистичным прогнозом согласны не все ученые, но спекуляции на эту тему становятся все более частыми. Недавно перспектива исчезновения блондинов в течение двух столетий упоминалась также в публикации научного раздела лондонской «Таймс», посвященной новым данным, полученным в ходе исследования MC1R — гена, определяющего светлый цвет волос у человека.

      В джунглях царила тишина. Не стрекотали цикады, не вопила птица-носорог, не слышалось верещания обезьян. Гробовое молчание. И в этом нет ничего удивительного, думал Хагар. Он сокрушенно покачал головой, бросив очередной осуждающий взгляд на десять съемочных групп, кучками расположившихся на лужайке. Телевизионщики то и дело протирали объективы, на которых оседала влага, и вглядывались в чащу листвы над головами. Он велел им соблюдать тишину, и они послушно молчали. Французы беспрестанно курили, оператор немецкой группы жестами показывал своему ассистенту, что делать, и тот так же молча выполнял его указания. Японцы из телекомпании Эн-эйч-кей тоже молчали, а вот телевизионщики с Си-эн-эн постоянно о чем-то перешептывались и меняли объективы, гремя железными коробками. Их коллеги из британской «Скай-ТВ», приехавшие из Гонконга, заявились в абсолютно непригодной для джунглей одежде. Теперь они, сняв кроссовки, отдирали от ног слизней-кровососов и шепотом ругались на чем свет стоит.
      Хагар предупредил телекомпании о том, что представляют собой джунгли Суматры и как сложно здесь вести съемку. Он советовал им прислать тележурналистов, имеющих опыт съемки дикой природы, но к его
      словам никто не прислушался. Они отправили в Берастаги телевизионные группы, которые оказались поблизости. Единственный талант этих людей заключался в том, чтобы стоять с важным видом перед телекамерой или совать микрофон под нос высокопоставленному собеседнику. Вот и сейчас они выстроились на поляне джунглей, словно ожидая, что из кустов вот-вот выпрыгнет глава какого-нибудь государства и даст им интервью.
      Безнадега!
      Они ждали уже три часа, но говорящий орангутанг до сих пор не осчастливил их своим появлением, и Хагар уже начинал думать, что сегодня этого не произойдет. Он встретился взглядом с одним из французских телевизионщиков и жестом велел ему погасить сигарету, Француз передернул плечами, повернулся к нему спиной и продолжал дымить.
      К Хагару скользнул японец и шепотом спросил:
      — Когда появится животное?
      — Когда будет тихо.
      — То есть вы хотите сказать, что, возможно, сегодня это не случится?
      Хагар повернул руки ладонями вверх и развел их в стороны.
      — Нас тут слишком много? Хагар кивнул.
      — Тогда, может быть, завтра мы вернемся сюда без них? — заговорщическим тоном предложил японец.
      — Хорошо, — согласился Хагар.
      И вдруг телевизионщики засуетились. Операторы метнулись к свои камерам, поправили штативы и принялись снимать. Хагар услышал звук голосов, говорящих на нескольких языках. Стоявший поблизости от него тележурналист из «Скай-ТВ» поднес к губам микрофон и забормотал в него шепотом провинциального трагика:
      — Мы находимся в дремучих джунглях Суматры, и прямо перед нами — животное, которое вызвало переполох во всем мире, шимпанзе, которое умеет не только говорить, но и — да, да! — ругаться.
      «Господи!» — вздохнул про себя Хагар. Он повернулся в ту сторону, куда были нацелены объективы телекамер, и увидел промелькнувшую фигуру с темной головой и коричневой шерстью. Зверек был не больше двух футов в высоту. Он издал жалобный крик, характерный только для одного животного, обитающего в этих краях, — макаки свинохвостого.
      Телевизионщики словно взбесились. Они ощетинились микрофонами, как ружьями, направив их в ту сторону, откуда донесся крик. Следом за первым из чащи послышались крики других животных. Видимо, там находилась целая стая лапундеров.
      Первым в происходящем разобрался немец.
      — Nein, nein, nein! — завопил он, прекратив съемку и
      в раздражении отскочив от камеры. — Es ist ein macaque .
      Словно иллюстрируя его правоту, в листве над их головами, перепрыгивая с ветки на ветку, пробежала дюжина макак. Они направлялись на север.
      Один из англичан повернулся к Хагару.
      — А где же шимпанзе?
      — Орангутанг, — поправил его Хагар.
      — Плевать! Где он?
      Мужчина буквально кипел от злости.
      — Видимо, общение с вами не значится в его расписании на сегодняшний день.
      — Он обычно появляется именно здесь, да? Тогда, может, мы положим какую-нибудь еду, угощение — что-нибудь такое, что заставит его выйти? Может, его как-нибудь позвать?
      — Нет, — коротко ответил Хагар.
      — Значит, нет никакого способа выманить его? Я вас правильно понял?
      — Совершенно правильно.
      — И мы будем сидеть здесь как идиоты и надеяться, что он все-таки покажется? — Англичанин посмотрел на часы. — От меня ждут видеоматериал не позже полудня.
      — К сожалению, мы с вами находимся в джунглях, и тут все происходит или не происходит вне зависимости от нашего желания. Это природа, это вполне естественно.
      — Говорящая обезьяна — это неестественно! — кипел оператор. — У меня времени в обрез!
      — Даже не знаю, что вам сказать, — вздохнул Хагар.
      — Не надо мне ничего говорить! — заорал англичанин. — Просто найдите мне эту долбаную обезьяну, и все!
      Его крики взбудоражили макак в листве. Они пугливо завопили и стали разбегаться в разные стороны. Хагар посмотрел на остальных.
      — Может, все заткнутся? — осведомился французский телеоператор.
      — Сам заткнись, педераст поганый! — заорал на него англичанин.
      — Полегче, сынок! — проговорил огромный мужчина из австралийской группы, выйдя вперед и положив ладонь на плечо англичанина. Тот развернулся и попытался ударить его в челюсть, но австралиец перехватил руку буяна, вывернул ее и толкнул разбушевавшегося оператора на его же штатив. Штатив упал, англичанин повалился на него. Остальные англичане кинулись на здоровенного осси , австралийцы пришли на помощь своему товарищу. Их примеру последовали немцы, и вскоре три съемочных группы сцепились в драке. Когда повалился штатив французов и их камера шлепнулась в грязь, к драке присоединились все остальные телевизионщики. Через несколько секунд поляна превратилась в ристалище, на котором сосредоточенно тузили друг друга два десятка творческих работников.
      Хагар печально наблюдал эту картину, думая о том, что орангутанга сегодня уже точно не будет.

      Глава «Биогена» Рик Дил находился в раздевалке загородного клуба «Бель-Эр». Он только что сыграл партию в гольф для четверых в компании потенциальных инвесторов, которых ему очень хотелось бы видеть в числе инвесторов своей компании. Среди них был парень из «Мерил Линч», его любовник, а также человек из «Ситибанка». Рик пытался вести себя естественно и непринужденно, но у него это плохо получалось. Особенно после того, как в вестибюле клуба он увидел Карен с ее засранцем-тренером в белой тенниске и шортах. Без денег Карен он окажется в полной зависимости от своего главного инвестора, Джека Ватсона. Ему срочно были нужны свежие финансовые вливания.
      На поле для гольфа, где ярко светило солнце и дул свежий ветерок, Рик разливался перед своими гостями соловьем, расписывая радужные перспективы биотехнологий и чудеса, которые могут творить цитокины, получаемые из приобретенных «Биогеном» клеточных линий Барнета. Он пытался убедить их в том, что компания быстро развивается — и сейчас самый подходящий момент для того, чтобы сделать удачное вложение капитала.
      Троица, однако, смотрела на все это совсем под другим углом зрения.
      — А лимфокины это то же самое, что цитокины? — принялся допрашивать его парень из «Мерил Линч». — И разве цитокины не становились причиной необъяснимых смертей?
      Рик подтвердил, что да, действительно, несколько лет назад был зафиксирован ряд летальных исходов, но — только из-за того, что кто-то из врачей поторопился с применением цитокинов в лечебных целях.
      — Пять лет назад я пытался вкладывать деньги в лимфокины, — сообщил парень из «Мерил Линч», — но не заработал на этом ни цента.
      Потом в разговор вступил мужчина из «Ситибанка».
      — А что вы скажете про «цитокиновые бури»? — спросил он.
      «Господи, теперь еще и «цитокиновые бури»!» — вздохнул про себя Рик.
      — Ну, — заговорил он, — синдром или эффект «цитокиновой бури» — это всего лишь умозрительное предположение. Данная гипотеза предполагает, что иногда,
      при крайне редком стечении ряда обстоятельств, иммунная система может среагировать слишком остро и атаковать организм, вызвав сбой его важных функций.
      — Именно это происходило во время эпидемии гриппа 1918 года?
      — Так утверждают некоторые ученые, но они работают на фармацевтические компании, которые являются нашими конкурентами.
      — По-вашему мнению, это может быть неправдой?
      — В наше время к утверждениям ученых необходимо относиться с большой осторожностью.
      — Даже по поводу 1918 года?
      — Дезинформация может принимать самые разные обличья, — ответил Рик, поднимая свой мячик. — Истина заключается в том, что цитокины — это билет в будущее. Их легко выявить для клинического тестирования и разработки новых препаратов, а продукты, созданные на их основе, демонстрируют самую быструю окупаемость среди всего остального, что существует сегодня в этой сфере. Именно поэтому, создав «Биоген», я первым делом начал вкладывать деньги именно в цитокины. И буквально на днях мы выиграли судебный процесс, который…
      — А они будут подавать апелляцию? Я слышал, что — собираются.
      — Судья своим решением буквально выбил из них дух.
      — Но разве пациенты не умирали в результате переноса генов, который провоцировал «цитокиновую бурю»? Разве от этого не умерло множество людей?
      — Не так уж много, — вздохнул Рик.
      — Ну а сколько: пятьдесят, сто? Или больше?
      — Я не располагаю точными цифрами, — ответил Рик. Он уже понял, что сегодня — не его день, и это предположение подтвердилось уже через час, когда один из набитой долларами троицы заявил, что только законченный идиот будет вкладывать деньги в цитокины.
      «Прелестно!» — невольно повторил он в мыслях любимое слово своего адвоката.

* * *

      И вот теперь, выжатый как лимон и побежденный, он сгорбился на скамейке в раздевалке загородного клуба. И как раз в этот момент вошел не кто иной, как Джек Ватсон, человек, которого Рик сейчас хотел видеть меньше всего. Вот уж везение!
      — Ну что, кто-нибудь из этих ребят решил впрыснуть тебе под кожу немного денег?
      — Возможно, — соврал Рик. — Поживем — увидим.
      — Эти типы из «Мерил Линч» просто слабаки! — заявил Ватсон. — Максимальный риск, на который они готовы пойти, это просверлить дырочку в стене женской раздевалки и подглядывать за голыми бабами. Кстати, что ты думаешь о случившемся в «Радиал геномикс»?
      — А что там случилось?
      — Значит, еще не слышал? А я думал, об этом уже все знают. — Ватсон наклонился и стал расшнуровывать кроссовку. — Я полагал, что ты первым должен встревожиться. Ведь у тебя совсем недавно произошла кража?
      — Да, мою машину угнали с автостоянки компании. Но я ведь сейчас развожусь, и…
      — И думаешь, что твою тачку заказала жена?
      — Ну, в общем-то, да.
      — Думаешь или знаешь наверняка?
      — Нет, — признался Дил, — это всего лишь мое предположение.
      — Дело в том, что в «Радиал геномикс» тоже начиналось с этого. С мелких краж. С парковки угнали тачку лаборанта, в столовой сперли сумочку сотрудницы, в душевой похитили удостоверение еще одного сотрудника. Поначалу на это не обращали особого внимания, и только потом сообразили, что кто-то прощупывал систему безопасности, выявлял ее слабые места. Только сообразили они это слишком поздно, после того, как украли всю их компьютерную базу данных.
      — Украли базу данных? — Дил нахмурился. Это очень серьезно. Сегодня же вечером он позвонит своему знакомому, Чарли Хаггинсу из «Геномикс», и во всех подробностях выяснит у него о случившемся.
      — Разумеется, — продолжал говорить Ватсон, словно прочитав его мысли, — Хаггинс не признается в том, что это произошло. В июне они впервые выбросили свои акции на рынок, и он понимает, что такой скандал напрочь убьет спрос на них, станет для них смертным приговором. Но вот что произошло на самом деле. В прошлом месяце у них украли четыре клеточных линии и пятьдесят терабайт компьютерной информации — основную базу данных и ее резервную копию, хранившуюся вообще в другом месте. Все было проделано очень профессионально. «Геномикс» получил такой удар по яйцам, от которого не скоро оправится.
      — Грустно слышать, — покивал головой Рик Дил.
      — Я, естественно, свел Чарли с ГБИ — «Группой биологической информации». Это что-то вроде охранной фирмы, которая специализируется на защите информации. Ты наверняка о них слышал.
      — ГБИ? — Дил не мог вспомнить это название, но все же оно казалось ему знакомым. — Ну конечно, я о них знаю.
      — Они обеспечивали системы информационной защиты для «Генентек», «Уайт», «Биосин» и десятков других крупнейших фармацевтических корпораций. Разумеется, эти компании не станут распространяться на данную тему, но факт остается фактом: если у тебя возникают проблемы, обращаться нужно только в ГБИ. Они — лучшие. Они приходят, анализируют твою систему безопасности, выявляют слабые места, находят дыры в защите и затыкают их. Тихо, быстро, скрытно.
      Дил полагал, что единственным слабым местом в системе безопасности его компании является племянник Ватсона, но вслух говорить об этом не стал.
      — Наверное, мне следует пообщаться с ними, — негромко сказал он.

* * *

      И вот теперь Рик Дил сидел за столиком ресторана напротив элегантной блондинки в строгом костюме черного цвета, назвавшейся Жаклин Моурер. У нее были короткие волосы и отрывистая манера говорить. Она крепко пожала ему руку и вручила визитную карточку, на которой были напечатаны три синие буквы ГБИ, ее имя, телефон — и больше ничего. Ей было не более тридцати. Когда она говорила, то смотрела собеседнику прямо в глаза и была весьма прямолинейна.
      Рик еще раз взглянул на визитную карточку и спросил:
      — Где расположены отделения ГБИ?
      — Во многих городах по всему миру.
      — А где работаете вы?
      — Сейчас в Сан-Франциско, а до этого работала в Цюрихе.
      Он пытался определить ее акцент — то ли французский, то ли немецкий? Нет, скорее все же немецкий.
      — Вы из Цюриха?
      — Нет, я родилась в Токио. Мой отец был дипломатом. Поэтому в детстве и юности я много путешествовала с родителями. Посещала школы в Париже и Кембридже, а первым местом работы для меня стало отделение банка «Лионский кредит» в Гонконге, потому что я знаю пекинский и гуандунский диалекты. Потом я перешла в частный банк «Ломбар Одье» в Женеве.
      К ним подошел официант, и женщина заказала минеральную воду, название которой ничего не говорило Рику.
      — Что это за вода? — поинтересовался он.
      — Норвежская. Очень хорошая. Он заказал то же самое.
      — Как вы попали в ГБИ? — спросил Рик.
      — Это произошло два года назад, в Цюрихе.
      — При каких обстоятельствах?
      — Подробности я рассказать не могу, но у одной компании возникли серьезные проблемы, и она обратилась к ГБИ с просьбой решить их. Меня попросили оказать кое-какое техническое содействие, и со временем я присоединилась к их команде.
      — Проблемы возникли у компании в Цюрихе? Она улыбнулась.
      — Простите, но я не могу об этом говорить.
      — С какими компаниями вам приходилось работать с тех пор, как вы перешли в ГБИ.
      — Это тоже конфиденциальная информация.
      Рик нахмурился. Любопытная получится беседа, если эта красотка ничего не может ему выложить!
      — Видите ли, — сказала женщина, словно угадав, о чем он думает, — кража информации является весьма распространенным явлением, и от нее страдают многие компании во всем мире. По некоторым данным, ущерб от этих преступлений составляет триллион евро ежегодно. Однако ни одна компания не хочет, чтобы ее проблемы становились достоянием гласности. Мы уважаем желание наших клиентов относительно соблюдения конфиденциальности.
      — Но что же вы все-таки можете мне сказать? — спросил Рик.
      — Назовите наугад любую крупную финансовую, научную или фармацевтическую фирму — и почти на сто процентов можете быть уверены в том, что мы с ней работали.
      — Вы весьма скрытны.
      — Мы будем столь же скрытны, работая и на вас. В вашу компанию будут присланы всего три человека, включая меня. Мы представимся финансовыми консультантами, работающими на венчурную фирму, которая рассматривает возможность инвестиций в вашу компанию. Будем работать у вас неделю, выясняя состояние вашей системы безопасности, а затем представим вам отчет.
      Ее прямота и деловитость вызывали уважение. Рик пытался не терять нить разговора, но внешность женщины мешала ему сосредоточиться. Она не сделала ни одного жеста, не бросила ни одного взгляда, которые могли бы быть истолкованы как сексуальные, но при этом в ней чувствовался колоссальный заряд секса. Взгляд Рика то и дело соскальзывал на ее тугие груди, не стянутые — он ясно это видел — бюстгальтером.
      — Мистер Дил! — окликнула Рика женщина, глядя на него. Он, должно быть, слишком глубоко погрузился в свои мечтания. — Извините, — Рик помотал головой и провел ладонью по лицу. — На меня в последнее время столько всего свалилось.
      — Нам известно о ваших семейных неприятностях, — сказала она. — А также о проблемах с системой безопасности вашей компании. Я имею в виду щекотливость ситуации.
      — Да, — кивнул он, — службу безопасности возглавляет человек по имени Брэдли…
      — Его нужно немедленно убрать, — категоричным тоном заявила женщина.
      — Я понимаю, — ответил Рик, — но его дядя…
      — Предоставьте это нам. К их столику снова подошел официант. Они сделали
      заказ, и затем разговор продолжился. Рик чувствовал, что его все сильнее тянет к этой женщине. В Жаклин Моурер сочетались скрытность и какой-то вызов, что непреодолимо влекло его к ней, поэтому Рику Дилу оказалось несложно принять решение: он нанимает представляемую ею фирму. Ему хотелось снова увидеть ее, и как можно скорее.
      Закончив обедать, они вышли из ресторана, и Жаклин Моурер крепко пожала его руку.
      — Когда вы приступите к работе? — спросил он.
      — Немедленно. Если хотите, прямо сегодня.
      — Это было бы неплохо.
      — Значит, договорились. Мы приедем в вашу штаб-квартиру в течение четырех дней.
      — Не сегодня?
      — О нет! Начнем мы сегодня, но сначала нужно урегулировать проблему с начальником вашей службы безопасности. Как только она будет решена, мы сразу же появимся.
      Ко входу в ресторан подкатил черный лимузин «Линкольн Таункар». Водитель вышел и открыл заднюю дверь для Жаклин Моурер.
      — Да, кстати, — заговорила она, — ваш «Порше» находится в Хьюстоне. Мы совершенно уверены в том, что его угнала не ваша жена.
      Женщина скользнула на заднее сиденье. Ее юбка за
      дралась почти до бедра, но Жаклин не стала поправлять ее. Шофер захлопнул дверь. Она помахала Рику на прощанье, и машина уехала.
      Оставшись один, Рик поймал себя на том, что уже с минуту не дышит.

      Это был его способ расслабляться. «Но попробуй, объясни это кому-то другому! — думал Брэд Гордон. — Молодому холостяку в наше время нужно быть крайне осторожным!» Именно поэтому, усаживаясь на открытой трибуне школьного стадиона, он всегда клал рядом с собой карманный компьютер и сотовый телефон, делал вид, что отправляет какие-то сообщения и разговаривает по мобильнику, изображая из себя поджидающего свое чадо занятого родителя или дядю. Кроме того, он приходил сюда не чаще одного-двух раз в неделю и только во время футбольного сезона. Когда ему было совершенно нечем заняться.
      Под лучами полуденного солнца бегающие по полю девочки в шортах и носках по колено выглядели просто восхитительно. Это были семиклассницы — с жеребячьими ногами и созревающими грудками, слегка подпрыгивающими на бегу. Попки у них уже почти оформились, но все еще имели милый детский вид. Еще не женщины, но уже не девушки, они пока еще сохраняли трогательную невинность.
      Брэд уселся на свое обычное место, примерно на середине трибуны и чуть поодаль от остальных зрителей. Кивнув другим завсегдатаям — дедушкам, бабушкам и гувернанткам-мексиканкам, — он достал и положил на колени свой обычный набор, карманный компьютер и сотовый телефон, делая вид, будто слишком занят, чтобы смотреть на играющих в футбол девчонок.
      — Извините!
      Брэд повернул голову. Рядом с ним села девушка с внешностью азиатки. Раньше он никогда не видел ее здесь, но она была очень даже симпатичной. Лет восемнадцати или около того.
      — Мне очень неловко тревожить вас, но нужно позарез позвонить родителям Эмили, — она кивнула на одну из бегающих по полю девочек, — а у меня в телефоне сдохла батарейка. Можно позвонить по вашему? Всего одну минуточку!
      — Гм, конечно, — ответил Брэд, протягивая ей телефон.
      — Это местный звонок.
      — Никаких проблем!
      Девушка позвонила, сказала, что игра подходит к концу и за Эмили можно будет скоро заехать. Он делал вид, что не прислушивается к разговору. Потом вернула трубку Брэду, случайно прикоснувшись к его руке.
      — Большущее вам спасибо!
      — Не за что.
      — Я раньше не видела вас на стадионе. Вы часто сюда приходите?
      — Не так часто, как хотелось бы. Завален работой. А которая из них Эмили? — Брэд кивнул в сторону поля.
      — Эмили — центрфорвард. — Она указала на чернокожую девочку на противоположном конце поля. — Я ее подруга. — Она протянула руку и обменялась рукопожатием с Брэдом. — Меня зовут Келли.
      — Брэд, — представился он.
      — Очень приятно, Брэд. А вы здесь с кем?
      — Приехал повидать племянницу, а она сегодня, оказывается, у дантиста. — Он развел руками.
      — Заботливый дядюшка. Ей наверняка было бы приятно. Но вы выглядите слишком молодо, чтобы быть дядей одной из этих девочек.
      Брэд улыбнулся. Он почему-то нервничал. Келли сидела очень близко, почти прикасаясь к нему бедром.
      — Мои родители очень старые, — сказала Келли, задумчиво глядя на поле. — Когда я родилась, отцу было уже пятьдесят. Наверное, именно поэтому мне нравятся мужчины в возрасте.
      Брэд задумался о том, сколько ей может быть лет, но спросить не осмелился. Подобный вопрос выглядел бы слишком подозрительно.
      Келли вытянула руки и, широко раздвинув пальцы, принялась рассматривать их.
      — Я покрасила ногти, — сообщила она. — Вам нравится такой цвет?
      — Да, очень симпатичный.
      — Папа терпеть не может, когда я крашу ногти. По его мнению, я из-за этого выгляжу слишком взрослой. Но мне кажется, что это очень хороший цвет. «Пылкая любовь» — так он называется.
      — Ага…
      — А тут все девчонки ногти красят. Сама я начала в седьмом классе. А сейчас я уже окончила школу.
      — Вот как?
      — Да, в прошлом году.
      Келли открыла сумочку и стала рыться в ней. Скосив глаза, Брэд увидел там парочку самокруток с марихуаной, завернутых в тонкий целлофан, и несколько разноцветных презервативов. Она захлопнула сумочку, и Брэд торопливо отвел взгляд в сторону.
      — Значит, вы теперь учитесь в университете? — спросил он.
      — Нет, — ответила девушка, — я решила годик отдохнуть. — Она улыбнулась. — У меня в аттестате не очень хорошие оценки. Слишком много развлекалась. — Она вынула маленькую пластиковую бутылку с апельсиновым соком. — У вас нет водки?
      — С собой нет, — с удивлением ответил Брэд.
      — А джина?
      — Нет…
      — Но вы ведь можете достать что-нибудь выпить? — Она снова улыбнулась.
      — Наверное, могу, — сказал он.
      — Я в долгу не останусь, — проговорила она, продолжая улыбаться.
      С этого все и началось.

* * *

      Они ушли со школьного стадиона порознь, с промежутком в несколько минут. Брэд вышел первым и ждал ее в машине на парковке, наблюдая, как девушка неторопливо направляется в его сторону. На ней были шлепки, короткая юбчонка и кружевной топик, напоминающий те, в которых ложатся в кровать. Впрочем, в эти дни так одевались почти все девчонки. Большая сумка била ее по бедру. Она закурила, села в черный «Мустанг» и помахала ему рукой.
      Брэд завел двигатель и вывел машину со стоянки. Она поехала за ним.
      «Только не раскатывай раньше времени губы!» — напомнил себе Брэд. Но проблема заключалась в том, что он их уже раскатал.

      Педантичной Мэрили Хантер, заведующей генетической лабораторией больницы «Лонг-Бич Мемориал», нравилась собственная манера говорить, а Марти Робертс изо всех сил делал вид, что слушает ее с интересом. Манеры у Мэрили были напыщенные, неторопливые и величавые, словно у библиотекарши из фильма сороковых годов. Она получала удовольствие, когда ей удавалось подловить кого-нибудь из персонала больницы на той или иной ошибке.
      — Я сейчас изложу свое понимание проблемы, а ты, в случае чего, меня поправишь, — проговорила Мэрили Хантер. — Итак, дочь мистера Веллера после его смерти сделала анализ на отцовство, который показал, что у них разные ДНК. Тем не менее вдова утверждает, что Веллер являлся отцом их дочери, и настаивает на проведении повторной экспертизы. Ты приносишь мне образцы крови, а также тканей селезенки, печени и почки, хотя в похоронном бюро тело было накачано бальзамирующими растворами. Ты, судя по всему, ищешь «химеру»?
      — Да, либо ошибку в первоначальном анализе ДНК, — ответил Марти. — Нам неизвестно, откуда дочь взяла образец крови для анализа.
      — В анализах на отцовство нередко бывают погрешности, — сказала Мэрили, — особенно когда они проводятся в частных заведениях. Моя лаборатория ошибок не допускает. Мы исследуем все эти ткани, Марти, сразу
      же после того, как ты предоставишь мне мазок из ротовой полости дочери.
      — Да, да, — ответил Марти. Он совсем забыл об этом. Лаборатории нужен образец клеток с внутренней части щеки девушки, чтобы сравнить ее ДНК с ДНК покойного. — Но она может не согласиться.
      — В таком случае, — заявила Мэрили, — возьмем образцы клеток у сына и другой дочери. Но ты ведь знаешь, исследование тканей — дело не быстрое. Оно может занять недели.
      — Да, разумеется.
      Мэрили открыла папку пациента Веллера, на которой стоял фиолетовый штамп «СКОНЧАЛСЯ», и принялась перелистывать страницы.
      — Не перестаю удивляться результатам вашего первоначального вскрытия, — проговорила она.
      — А в чем дело? — вскинулся Марти.
      — Здесь говорится о том, что вы брали кровь для наркологического анализа и получили отрицательный результат.
      — Мы делаем такой анализ в каждом случае автокатастрофы. Это обычная практика.
      — Хм-м… — промычала Мэрилин Хантер, сложив губы трубочкой. — Дело в том, что мы продублировали наркологический анализ в нашей лаборатории. И результат оказался далеко не отрицательным.
      — Да ну? — делано удивился Марти, подумав про себя: «Что еще за хрень?»
      — Трудно проводить этот анализ после того, как тело было забальзамировано, но мы научились это делать. И установили, что в теле скончавшегося Веллера на межклеточном уровне повышено содержание кальция и магния…
      «О Господи!» — пронеслось в мозгу у Марти.
      — …А также мы обнаружили повышенную активность дегидрогеназ печени, что говорит о наличии в организме перед автокатастрофой высокого содержания алкоголя.
      Марти захотелось рычать. Какая же сволочь делала первоначальный наркологический анализ? И делали ли его вообще, или чертов Раза наврал, что отправлял кровь на анализ?
      — И, наконец, мы обнаружили присутствие этакриновой кислоты.
      — Этакриновой кислоты? — Марти в растерянности потряс головой. — Чушь какая-то! Ведь это же мочегонное средство!
      — Правильно.
      — Мужчине было сорок шесть лет. Полученные им травмы были ужасны, но, даже несмотря на них, я могу с уверенностью сказать: он находился в великолепной физической форме, как если бы занимался бодибилдингом или каким-то другим видом спорта. Бодибилдеры принимают такие лекарства. Если он принимал мочегонное, возможно, именно поэтому…
      — Ты исходишь из того, что он знал о том, что принял это лекарство. Но он, возможно, не знал.
      — Думаешь, его отравили? — спросил Марти.
      — Токсические реакции организма включают в себя шок, резкое понижение кровяного давления и кому. Возможно, это способствовало его смерти.
      — Не знаю, как ты это определила, — промямлил Марти.
      — Ты же сам писал заключение о причинах смерти, — напомнила Мэрили, постучав пальцем по бумагам.
      — Да, я писал. Веллер получил тяжелейшие травмы: вдребезги разбитое лицо, перикардиальные разрывы, перелом бедра и бедренной кости. В машине не сработала подушка безопасности.
      — Машину, естественно, проверили? Марти вздохнул.
      — Спроси у копов. Это не моя работа.
      — Ее должны были проверить.
      — Послушай, — заговорил Марти, — это была автомобильная катастрофа. Имеются свидетели. Этот парень не был пьян и не находился в коме. Он врезался в бетонную опору моста на скорости девяносто миль в час. Почти все подобные катастрофы на самом деле представляют собой осознанное самоубийство. В таком
      случае неудивительно, что жертва сначала отключила подушки безопасности.
      — Но ты это не проверял, Марти.
      — Конечно, нет. С какой стати? Наркологический анализ погибшего оказался отрицательным, другие анализы — вполне нормальными, учитывая его повреждения и время смерти.
      — Но они не были нормальными, Марти.
      — Наши анализы были нормальными!
      — Гм, — кашлянула Мэрили, — а ты уверен, что эти анализы на самом деле были сделаны?
      И вот тут Марти Робертс впервые серьезно задумался о Разе. Раза заявил, что в ту ночь поступил срочный заказ на кости из банка тканей, и он его выполнил. Поэтому Раза, конечно же, не хотел, чтобы тело Веллера лежало в холодильнике пять или шесть дней, пока будет делаться наркологический анализ.
      — Я должен проверить, — сказал он, — и убедиться в том, что анализы действительно были сделаны.
      — Это необходимо, — кивнула Мэрили. — Потому что, как значится в документах на покойного, его сын работает в биотехнологической компании, а его вдова — в клинике педиатрии. Я думаю, они оба кое-что смыслят в биологии и имеют доступ к лекарственным препаратам. Поэтому мы должны убедиться в том, что мистер Веллер не был отравлен.
      — Возможно, — сказал Марти, — хотя и маловероятно. Женщина наградила его ледяным взглядом.
      — Я займусь этим сейчас же, — поспешно проговорил Марти.

* * *

      Возвращаясь к себе в лабораторию, он размышлял о том, что делать с Разой. Этот парень стал представлять собой нешуточную опасность. Теперь Марти был на сто процентов уверен, что Раза не заказывал наркологический анализ, а это означало, что лабораторный отчет был фальшивкой. Раза либо сам состряпал его, либо ксерокопировал другой отчет и заменил имя и фамилию, либо имел в лаборатории сообщника, который проделал это. Последний вариант был наиболее вероятным. Господи, значит, в это вовлечен кто-то еще!
      А теперь и мисс Благонравная Ханжа откроет охоту на грешников из-за того, что проведенные ею анализы обнаружили присутствие в теле Веллера этакриновой кислоты. Этакриновая кислота! Если Джон Веллер и впрямь был отравлен, это был умный выбор. Мужик, судя по всему, был помешан на своем теле. Чтобы поддерживать такую прекрасную физическую форму, он должен был проводить в спортзале не менее двух часов в день. Наверняка он тоннами жрал всякие биологическиактивные добавки и прочую подобную дрянь, поэтому будет трудно доказать, что он не принимал мочегонное.
      Трудно, но не невозможно. Этакриновую кислоту, продавали только по рецепту врача, значит, должен остаться бумажный след. Даже если он взял лекарство у какого-нибудь другого качка или заказал через вебсайт в Австралии, это можно будет со временем выяснить. И тогда очень скоро кто-то захочет еще раз взглянуть на тело и выяснит, что у трупа отсутствуют кости рук и ног.
      Черт!
      Долбаный Раза! Сволочь!
      Марта принялся думать о сорокашестилетнем бодибилдере. Мужчина в таком возрасте, да еще обремененный семьей, может столь истово трудиться над своим телом только по двум причинам. Первая: он — голубой. Вторая: у него есть любовница. В обоих случаях он наверняка не спит со своей женой. А что чувствует в данной ситуации она? Злится? Скорее всего, да. Является ли это достаточным основанием для того, чтобы отравить неверного муженька? Кто знает! Люди убивали друг друга и из-за меньшего.
      Марти постарался припомнить, как вела себя миссис Веллер во время эксгумации: заплаканная вдова, опирающаяся на руку своего высокого сына и поддерживаемая с другой стороны любящей дочерью. Ужасно трогательно!
      Вот только…
      В тот момент, когда гроб поднялся из земли, Эмили Веллер вдруг ужасно занервничала. Безутешной вдове
      внезапно захотелось, чтобы все было сделано как можно быстрее. Не надо везти тело в больницу, не надо брать слишком много образцов тканей. Женщина, которая потребовала проведения комплексной генетической экспертизы, в одночасье передумала. Почему?
      На ум приходил только один логичный ответ: миссис Веллер хотела провести анализ на отцовство, но она не думала, что для этого тело придется везти в больницу для всестороннего исследования. Она не предполагала, что эксперты захотят взять образцы тканей различных органов, считая, что они удовлетворятся анализом крови, вернут труп в могилу и разъедутся по домам. Когда события стали развиваться по иному сценарию, она запаниковала.
      Что ж, такой вариант вполне возможен.

* * *

      Марти вошел в свой кабинет и закрыл дверь. Ему было необходимо позвонить миссис Веллер. Это был деликатный звонок. Номер и время будут зафиксированы телефонной станцией. Какой же придумать предлог? Марти наморщил лоб. Ах да, ему нужны образцы ДНК миссис Веллер и ее детей.
      Хорошо, ладно. Но возникает вопрос: почему он не взял у них образцы ДНК прямо на кладбище, во время эксгумации? Ведь они берутся с помощью обычного мазка с внутренней стороны щеки. Минутное дело. Ответ: потому что он думал, что эти образцы уже взяты лабораторией мисс Благонравной Ханжи.
      Марти оценил правдоподобность подобного объяснения и нашел его вполне подходящим. Затем он снял телефонную трубку и набрал номер.

* * *

      — Миссис Веллер? Это доктор Робертс из больницы «Лонг-Бич Мемориал». Марти Робертс.
      — Здравствуйте, доктор Робертс. — Последовала короткая пауза. — Все в порядке? — Да, миссис Веллер. Я всего лишь хотел бы договориться с вами о дате, когда вы с вашими детьми приедете к нам, чтобы сдать образцы ДНК и кровь для исследования.
      — Мы уже сделали это. Сдали все, что положено, той женщине из лаборатории.
      — Ах, вот как! Вы имеете в виду доктора Хантер? Извините, я не знал.
      Последовала новая пауза, после которой Эмили спросила:
      — А вы сейчас проводите, гм, исследования Джека?
      — Да, кое-какие исследования делаем мы, кое-какие — лаборатория.
      — Обнаружили что-нибудь? В смысле, нашли что-нибудь необычное?
      Марта улыбнулся. Вдова явно имела в виду не отцовство. Она беспокоилось, что они могут найти что-то еще.
      — Ну, видите ли, миссис Веллер…
      — Да, слушаю вас?
      — Похоже, возникло некоторое осложнение. Собственно говоря, ничего серьезного, но…
      — Что за осложнение?
      — Генетическая лаборатория обнаружила в тканях мистера Веллера наличие некоего необычного препарата. Впрочем, возможно, это какая-то ошибка лаборантов.
      — О каком именно препарате идет речь?
      — Я упомянул об этом только потому, что знаю: вы хотите, чтобы ваш супруг наконец упокоился с миром.
      — Это верно, мне бы хотелось, чтобы его наконец оставили в покое.
      — Поверьте, мне было бы крайне неприятно, если бы его память снова потревожили, начав задавать вопросы относительно того, как этот препарат попал в его тело. Потому что, даже если это лабораторная ошибка, здесь уже оказывается замешан закон, миссис Веллер. Повторяю: мне бы очень не хотелось, чтобы вас опять беспокоили, если какой-нибудь коронер вдруг начнет дознание.
      — Понимаю, — ответила она.
      — Разумеется, я не посоветую вам ничего иного, кроме как скрупулезно соблюдать закон, но во время эксгумации я заметил, что эта процедура стала для вас тяжелым эмоциональным потрясением.
      — Да, да…
      — Но если вы не хотите испытать еще один шок от проведения повторной эксгумации, не говоря уж о связанных с этим расходах, вы можете выбрать другой, более легкий и дешевый путь. Вы можете распорядиться о кремации тела.
      — Я не думала об этом, — ответила вдова.
      — Уверен, вы даже не предполагали, что извлечение тела вашего супруга из места захоронения нанесет вам столь сильную морально-психологическую травму?
      — Вы совершенно правы.
      — И вам, возможно, не захочется пройти через это еще раз?
      — Ни в коем случае!
      «Еще бы!» — подумал Марта.
      — Конечно, если бы вы знали, что будет проводиться расследование, вы никогда не приняли бы решение о кремации, да и я бы не посоветовал вам это. Но вы могли принять такое решение самостоятельно, руководствуясь какими-то своими причинами. И если бы это было сделано быстро — скажем, сегодня вечером или завтра утром, — все выглядело бы именно таким образом. Тело оказалось бы кремированным раньше, чем коронер принял решение о начале дознания.
      — Я вас поняла.
      — Ну что ж, мне пора, — сказал Марти.
      — Я благодарна вам за то, что вы нашли время позвонить, — сказала она. — Что-нибудь еще?
      — Нет, это все, что я хотел вам сказать. Благодарю вас, миссис Веллер.
      — Не за что, доктор Робертс.
      В трубке раздались короткие гудки.
      Марти Робертс откинулся на спинку кресла и закинул руки за голову. Он был доволен тем, что сделал этот звонок. Ну просто очень доволен! Осталось сделать последнюю вещь.
      — Лаборатория пятого этажа, Дженни слушает.
      — Дженни, это доктор Робертс из патологоанатомии. Не могли бы вы проверить для меня результаты одного анализа?
      — Это срочный анализ доктор Робертс?
      — Нет, давнишний. Наркологический анализ, который заказывали восемь дней назад. Фамилия пациента — Веллер.
      Марти продиктовал номер истории болезни. На том конце линии повисла тишина, затем звякнули ключи.
      — Джон Веллер? Белый мужчина сорока шести лет?
      — Он самый.
      — Мы сделали расширенный наркологический анализ в три часа тридцать семь минут утра в воскресенье восьмого мая. Наркологический анализ и — ага, вот! — еще девять других.
      — У вас сохранились образцы крови пациента?
      — Да, я уверена, что сохранились. Мы сейчас ничего не выбрасываем.
      — Не могли бы вы проверить?
      — Доктор Робертс, уверяю вас, мы все сохраняем, даже бирки, которые привязывают к ножкам новорожденных. Согласно закону сейчас мы делаем каждому младенцу анализ на фенилкетонурию , но, даже несмотря на это, сохраняем бирки. Мы сохраняем образцы пуповинной крови, плаценты, тканей, оставшихся после отсечения. Мы сохраняем все…
      — Я понял. И все же не сочтите за труд, проверьте.
      — Да вот, я уже вижу на экране компьютера: образец крови есть, он заморожен и хранится в холодильном отделении В-7. В конце месяца его заберут в запасное хранилище, расположенное в другом здании.
      — Простите меня за настойчивость, Дженни, но в данном случае возможно полицейское расследование, поэтому я прошу вас: проверьте наличие образца лично,
      чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что он есть и никуда не подевался.
      — Хорошо, я отправлю кого-нибудь вниз, а потом перезвоню вам.
      — Спасибо, Дженни.
      Марти повесил трубку и вновь откинулся на спинку кресла. Сквозь стеклянную перегородку он видел Разу, который скреб железный стол, готовя его к новому вскрытию. Раза, надо признаться, трудился на совесть. Дотошный парень и весьма внимательный к деталям. А это означает, что он вполне мог влезть в базу данных больницы, чтобы внести в нее несуществующий образец крови. Или за него это сделал кто-то другой.
      Зазвонил телефон.
      — Доктор Робертс? Это Дженни.
      — Слушаю вас, Дженни.
      — Боюсь, я поторопилась, заверив вас, что все на месте. Образец венозной крови Веллера в объеме 30 кубических сантиметров был заморожен, но его почему-то нет в холодильном отделении В-7. Видимо, по ошибке его поместили в какое-то другое место. Я уже напала на след этого образца и, как только выясню его местонахождение, сразу же сообщу вам. Что-нибудь еще, доктор Робертс?
      — Нет, Дженни. Большое вам спасибо.

      Наконец-то!
      Эллис Ливайн нашел свою мать на втором этаже магазина «Поло Ральф Лоурен» на перекрестке Семьдесят второй улицы и Мэдисон. Она как раз выходила из примерочной кабинки. На ней были белые хлопчатобумажные брюки и поверх них — цветастое подвязанное поясом платье наподобие халата. Она встала перед зеркалом, поворачиваясь из стороны в сторону, и только тогда заметила сына.
      — Здравствуй, дорогой. Как тебе, нравится?
      — Мама, что ты здесь делаешь?
      — Покупаю одежду для круиза.
      — Но вы не поедете в круиз! — сказал Эллис.
      - Обязательно поедем. Мы ездим в круиз каждый год. Тебе нравятся манжеты на штанинах?
      — Мама! Она нахмурилась и рассеянно поправила светлые волосы.
      — Вот насчет этого верха я не уверена, — задумчиво проговорила она. — Тебе не кажется, что в нем я похожа на фруктовый салат?
      — Нам нужно поговорить, — заявил Эллис.
      — Хорошо. У тебя есть время, чтобы пообедать со мной?
      — Нет, мама. Мне нужно возвращаться на работу. Эллис был бухгалтером в рекламном агентстве и сей-
      час вырвался с работы буквально на час, после того как
      ему в панике позвонил брат.
      Он подошел к матери и негромким, но многозначительным голосом произнес:
      — Мама, ты сейчас не можешь покупать все эти вещи!
      — Не глупи, дорогой.
      — Мама, ведь у нас был семейный совет, и мы обо всем договорились!
      Эллис и двое его братьев приезжали к родителям в прошлые выходные. Их отцу было шестьдесят три, а матери — пятьдесят девять. Они жили в собственном доме в Скарсдейле. Братья приехали к родителям, чтобы обсудить финансовые проблемы. Разговор получился тяжелым, мучительным.
      — Ты, наверное, шутишь, — сказала она ему сейчас.
      — Нет, я совершенно серьезен.
      Он сжал руку матери.
      — Эллис Джекоб Ливайн! Вы ведете себя недопустимо!
      — Мама, отец потерял работу.
      — Я знаю, но у нас много…
      - И ему заморозили пенсию.
      — Только временно.
      — Нет, мама, это не временно.
      — Но у нас всегда было много…
      — Уже — нет. Все изменилось.
      — Мы с папой говорили после того, как вы уехали, и он сказал, что с нами все будет в порядке. Все эти разговоры о необходимости продать дом и «Ягуар» просто смехотворны!
      — Это он так сказал?
      — Ну, разумеется! Эллис вздохнул.
      — Он просто хотел успокоить тебя.
      — Но я ничуть не беспокоюсь. Ведь он так любит эти «Ягуары». Ваш отец каждый год покупает новый «Ягуар» — с тех самых пор, когда вы еще были совсем крошками.
      На них уже оборачивались продавщицы. Эллис оттащил мать в сторону.
      — Мама, как ты не поймешь, теперь все иначе!
      — Не надо, прошу тебя!
      Эллис отвел взгляд в сторону. Ему было больно смотреть ей в глаза. Сколько он помнил родителей, они всегда были успешными, крепко стоящими на ногах, солидными людьми. Жизнь Эллиса и его братьев была полна взлетами и падениями, например, старший брат перманентно находился в состоянии развода, но их родители принадлежали к старшему поколению, которое больше других добродетелей ценило стабильность, и поэтому были незыблемы, как скала. На них всегда можно было положиться.
      Никто не встревожился даже после того, как их отец потерял работу. Конечно, в таком возрасте ему не приходилось рассчитывать на то, что удастся найти новую, но у него имелись вложения, акции, недвижимость в Монтане и на Виргинских островах, а также вполне приличная пенсия. Причин для беспокойства не было, поэтому родители не изменили привычный стиль жизни: они продолжали развлекаться, путешествовать и тратить деньги.
      И вот теперь Эллис и его братья платили по закладным за дом в Скарсдейле, пытались продать квартиру в Шарлотте-Амалии и дом в Вейле.
      — Мама, — снова заговорил он, — у меня двое Детишек в детском саду, у Джеффа ребенок учится в первом классе частной школы. Ты знаешь, сколько сегодня стоит обучение в частной школе? Аарон платит алименты. У каждого из нас — своя жизнь, мы не можем оплачивать вдобавок и вашу.
      — Вы не платите ни за меня, ни за своего отца! — фыркнула она.
      — Платим, мама, платим! И поэтому я говорю тебе: ты не можешь покупать эти вещи. Вернись в кабинку, переоденься в свою одежду, и идем отсюда. Прошу тебя!
      И внезапно к его ужасу мать разрыдалась, закрыв лицо ладонями.
      — Я так боюсь! — выдавила она из себя. — Что с нами будет?
      Эллис обнял мать и прижал ее голову к своей груди.
      — Все будет хорошо, мама, — мягко сказал он. — Переоденься, а потом мы поедем и где-нибудь пообедаем.
      — У тебя же нет времени! Ты сам сказал! — сквозь слезы проговорила мать.
      — Ничего, я договорюсь с начальством. Поедем в «Карлайл». Тебе там понравится.
      Мать всхлипнула в последний раз, вытерла глаза и, гордо подняв голову, направилась в примерочную кабинку.
      Эллис вытащил из кармана сотовый телефон, чтобы позвонить на работу и предупредить о том, что он задерживается.

      На посвященном проблеме биотехнологий молитвенном завтраке членов конгресса в Вашингтоне доктор Роберт Беллармино с нетерпением ожидал, когда ведущий, конгрессмен Генри Уэйтерс, отличавшийся особой многословностью, закончит представлять его собравшимся.
      — Доктор Беллармино известен всем нам как врач с совестью, человек, принадлежащий науке и Богу, человек, сохранивший высокие нравственные принципы и моральные устои в наш век всеобщей распущенности, символом которой стало МТУ. Доктор Беллармино является не только одним из руководителей Национального института здоровья, но и нерукоположенным пастырем баптистской церкви Томаса Филда в Хьюстоне, а также автором «Поворотного пункта» — книги духовного пробуждения для восприятия целительной проповеди Господа нашего Иисуса Христа. Я знаю, что уже через час он должен находиться в зале слушаний конгресса, поэтому позвольте мне предоставить слово служителю науки и Господа, доктору Роберту А. Беллармино.
      Вальяжный и уверенный в себе, Беллармино поднялся на возвышение и встал за ораторскую трибуну. Тема его выступления, как значилось в программке, звучала так: «Планы Господа в отношении человечества и генетика».
      — Благодарю конгрессмена Уэйтерса за теплые слова в мой адрес и всех вас за то, что пришли сюда сегодня. Некоторые из вас могут удивиться тому, что ученый, особенно ученый-генетик, может совместить свою работу со Словом Божьим. Но, как нам указывает выдающийся американский генетик Дентон Александер, в Библии говорится о том, что Господь является Создателем всего сущего, а значит, и ДНК, которая определяет биологическое разнообразие нашей планеты. Возможно, именно по этой причине некоторые противники генетики доказывают, что мы не должны заниматься своей работой, что мы пытаемся взять на себя функции Бога. Тот же постулат лежит в основе некоторых экологических доктрин, которые утверждают, что природа свята и неприкосновенна. Подобные убеждения, безусловно, являются языческими и безбожными.
      Беллармино сделал паузу, чтобы слушатели могли оценить сказанное. В дальнейшем он намеревался подробнее развить тезис о языческих верованиях, особенно пантеистической теории природы, получившей название «калифорнийской космологии». Позднее, но не сегодня.
      — В Книге Бытия — глава первая стих двадцать восьмой и глава вторая стих пятнадцатый — ясно говорится о том, что Всевышний возложил на человеческие существа ответственность заботиться о земле и всех живущих на ней живых созданиях. Вспомните слова Писания; «И сотворил Бог человека по образу Своему… Мужчину и женщину… И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле». А затем: «И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его».
      Мы не изображаем из себя Бога. Мы провинимся перед Ним, если не станем послушно исполнять Его волю в отношении всего того, что Он даровал нам, во всей величественности и разнообразии щедрости Своей. В этом и заключается предназначение человека по Божьему промыслу. Мы, волею Господа, распорядители на этой планете.
      Генная инженерия использует тот инструментарий, который Всевышний дал нам для воплощения в жизнь Его воли. Незащищенные урожаи уничтожаются вредителями, они гибнут от морозов и засухи. Генетическое модифицирование способно предотвратить это. Для посевов понадобится меньше площадей, что позволит сохранить больше нетронутых участков природы и при этом накормить голодных. Генная инженерия позволяет излить щедрость Господню на всех страждущих, как Он бы того хотел. Генетически модифицированные организмы создают чистый инсулин для диабетиков, чистый коагулирующий фактор, повышающий свертываемость крови у больных гемофилией. Прежде люди, страдающие этими заболеваниями, часто погибали от заражения. Именно благодаря генной инженерии стало возможным создание столь чистых препаратов. Кто осмелится утверждать, что это не соответствует воле Всевышнего?
      Критики заявляют, что генная инженерия противоестественна, поскольку меняет саму природу организма, его глубинную и мудрую суть. Эти утверждения носят откровенно языческий характер. Одомашнивание растений и животных, происходившее на протяжении тысяч лет, тоже меняло их суть. Домашняя собака перестала быть волком. Кукуруза больше не является чахлым растением с несъедобными плодами, каким ее изначально создала природа. Генная инженерия — это всего лишь новый шаг на долгом пути, которым изначально идет человечество. Она никоим образом не означает резкого и решительного отхода от издревле установившейся традиции, разрыва с прошлым.
      Нередко приходится слышать, что мы не должны изменять ДНК. Но почему? ДНК сама непрерывно меняется и находится в постоянном взаимодействии с нашим повседневным существованием. Можем ли мы приказать спортсменам не заниматься тяжелой атлетикой на том основании, что в результате меняется объем их мышц? Можем ли мы запретить студентам читать книги, поскольку из-за этого меняется структура их развивающегося мозга? Конечно же, нет. Наши тела постоянно изменяются, а вместе с ними меняется и наша ДНК.
      Существует около пятисот генетических заболеваний, которые, в принципе, могли бы быть излечены с помощью генной терапии. Многие из них являются причиной мучительных страданий и ранней смерти детей. Другие — висят над людьми, словно смертный приговор: эти несчастные на протяжении всей своей жизни ждут, когда придет болезнь и свалит их с ног. Должны мы лечить эти недуги, если у нас есть такая возможность? Должны ли мы облегчать человеческие страдания там, где это возможно? Если да, то мы должны изменять ДНК. Видите, как все просто?
      Итак, имеем ли мы право модифицировать ДНК? Является ли это Божьим промыслом или человеческой гордыней, высокомерием? Ответить на этот вопрос непросто. То же самое относится к наиболее щекотливому вопросу — использованию в этих целях человеческих эмбрионов и зародышей. Многие последователи иудео-христианской традиции выступают категорически против использования эмбрионов, но подобные взгляды со временем вступят в противоречие с необходимостью лечить больных и облегчать страдания. Может быть, не в этом году и даже не в следующем, но такое время настанет. Для того чтобы принять правильное решение, необходимо много думать и молиться. Господь наш Иисус умел излечить больных и оживить мертвых. Имеем ли мы право следовать его примеру, если сумеем сделать это? Сложный вопрос. Мы знаем, что гордыня имеет множество обличий, она способна не только заставить человека возомнить себя Богом, но и оказаться грузом, тянущим его назад, мешающим его развитию. Мы созданы, чтобы отражать славу Господа, а не тешить свое самолюбие. Лично у меня нет ответа на эти вопросы, и сейчас, стоя перед вами, я искренне признаюсь: в душе моей царит смятение.
      Однако в ней также живет вера в то, что Господь наставит нас на путь истинный и в конечном итоге приведет в тот мир, в котором, по Его разумению, нам должно жить. Я верю в то, что мы должны быть мудры и не можем Проявлять своенравие, когда имеем дело с его творениями, с его страждущими детьми и тварями. И за это я молюсь Господу нашему со всей страстью. Аминь.
      Речь произвела эффект на слушателей. Так было всегда. С теми или иными вариациями Беллармино произносил ее перед различными аудиториями уже на протяжении десяти лет, и каждый раз — все более твердо и решительно. Пять лет назад он не произносил слово «эмбрион»; а теперь осмелел, хотя определенную осторожность все же соблюдал. Он заставлял слушателей задуматься. Мысль о страданиях заставляла их чувствовать себя неловко, как и мысль о том, чтобы заставить парализованного ходить.
      Разумеется, никто не знал, реальны ли перспективы, которые столь ярко расписывал Беллармино. Что касается его самого, то он сомневался в том, что такое вообще когда-нибудь случится. Но пусть слушатели думают, что благословенная эпоха грядет. Пусть беспокоятся. Это хорошо. Ставки слишком высоки, а будущее приближается со скоростью ракеты. Любое исследование, которое власти запретят проводить в Вашингтоне, непременно будет проведено в Шанхае, Сеуле или Сан-Паулу. И Беллармино, искушенный в интригах и виртуозно умеющий лицемерить, был намерен не допустить этого. Иными словами» ничто не должно нанести ущерб его лаборатории, его исследованиям и его репутации. Он хорошо умел защищать и одно, и второе, и третье.

* * *

      Часом позже, в обитом деревянными панелями зале, Беллармино был приведен к присяге перед лицом специального комитета палаты представителей по генетике и здравоохранению. Слушания были посвящены весьма актуальному вопросу: может ли Патентное ведомство оформлять патенты на человеческие гены. Таких патентов уже были выданы тысячи. Правильно ли это?
      — Не вызывает сомнений, что тут мы столкнулись с проблемой, — заявил Беллармино, даже не заглядывая в свои записи. Для большего эффекта он вызубрил текст своих показаний наизусть и мог бы без запинки произнести его хоть перед телекамерой. — Индустриальное патентование генов создает серьезные препятствия для будущих научных изысканий. В то же время патентование генов учеными не вызывает серьезных опасений, поскольку ученые охотно делятся друг с другом результатами своих исследований.
      Конечно, это была чушь. Доктор Беллармино не упомянул о том, что различия между промышленностью и миром науки давно стерлись. Двадцать процентов ученых, занимающихся академическими исследованиями, состояли на содержании у промышленности. Десять процентов ученых занимались исследованиями в области создания лекарственных средств, и десять процентов их разработок уже вышли на рынок. Более сорока процентов ученых в ходе своих исследований подали заявки на оформление патентов.
      Не сказал Беллармино и о том, что он сам проводил весьма агрессивную патентную политику. За последние четыре года его лаборатория подала 572 патентные заявки по результатам исследований в области лечения болезни Альцгеймера, шизофрении, маниакально-депрессивных психозов, фобий, дефицита внимания. Он оформил патенты на дюжину генов, повинных в различных нарушениях обмена веществ, выражающихся в непрекращающихся во сне движениях ног или непроизвольном ночном мочеиспускании.
      — Тем не менее, — продолжал доктор Беллармино, — я могу заверить комитет в том, что практика патентования генов в целом являет собой благое дело. Меры, предусмотренные нашим законодательством для защиты интеллектуальной собственности, работают исправно, Важные исследования оказываются защищенными, и потребитель — американский пациент — выигрывает от нашей деятельности.
      Беллармино не сообщил конгрессменам о том, что ежегодно выдается более четырех тысяч патентов, основанных на исследованиях ДНК: по два патента в час в течение каждого рабочего дня. Поскольку всего генов у человека около тридцати пяти тысяч, эксперты полагали, что более двадцати процентов генома человека уже приватизировано и находится в частной собственности.
      Он умолчал также и о том, что самым крупным владельцем патентов являлся вовсе не какой-нибудь промышленный гигант, а Калифорнийский университет. Ему принадлежит право на большее число патентов, чем компаниям «Пфайзер», «Мерк», «Лили» и «Вайт», вместе взятым.
      — Мысль о том, что часть человеческого генома может кому-то принадлежать, кажется многим нелепой и путающей, — продолжал Беллармино, — но именно это делает Америку великой и расширяет наши горизонты познания. Согласен, временами это становится причиной некоторых шероховатостей, но все проблемы, я уверен, рано или поздно будут преодолены. Патентование генов — это именно тот путь, которым следует двигаться.
      Закончив, доктор Беллармино покинул зал, где проходили слушания, и направился в аэропорт Рейгана, из которого он должен был вылететь в Огайо, чтобы продолжить исследования «гена новизны», которые проводились в расположенном там парке развлечений. Беллармино сопровождала съемочная группа из передачи «60 минут». Телевизионщики готовили передачу о его напряженной и важнейшей работе на ниве генетики и о нем самом. Кадры, снятые в Огайо, должны были стать важной частью передачи, потому что там он общался с простыми людьми, и режиссер сказал, что это придаст сюжету теплоту и искренность.

      Пресс-релиз Массачусетского технологического института
      Правительственный центр, Бостон
      Для немедленного распространения
      УЧЕНЫЕ ВЫРАСТИЛИ В ЛАБОРАТОРИИ МИНИАТЮРНОЕ УХО
      Первая «парциальная форма жизни» из МТИ
      Сфера возможного применения — создание слуховых аппаратов
       Ученые МТИ впервые вырастили человеческое ухо на тканевой культуре.
       Австралийский эстрадный исполнитель Стеларк обратился в лабораторию Массачусетского технологического института с просьбой создать для него дополнительное ухо. Образец ткани Стеларка поместили в крутящийся биореактор с пониженным уровнем гравитации и вырастили ухо размером в четверть настоящего, чуть больше бутылочной крышки.
       Представители МТИ заявили, что это ухо может рассматриваться в качестве «парциальной формы жизни», наполовину сконструированной, наполовину выращенной.
       В прошлом году ученые той же лаборатории МТИ вырастили лягушачье мясо из помещенных на биополимерную сетку тканей лягушки. Они же вырастили бараний бифштекс из клеток еще не рожденной овцы. Они так же создали то, что было названо «кожей без жертв». Эта кожа была искусственно выращена в лаборатории и вполне подходила для производства обуви, сумок, ремней и другой кожаной продукции, которая предположительно могла бы найти спрос у строгих вегетарианцев и защитников животных.
       Несколько компаний, производящих слуховые аппараты, уже начали переговоры с МТИ относительно закупки этой технологии. Как заявил генетик Зак Раби, «население Америки стареет, и многие пожилые граждане, выбирая между слуховым аппаратом и выращенным генетически модифицированным в сторону увеличения ухом, могут отдать предпочтение последнему. Представитель фирмы «Аудион», производящей слуховые аппараты, подчеркнул: «Мы говорим не об ушах слоненка Дамбо, а об увеличении внешнего уха всего лишь на двадцать процентов, что вдвое усилит слух. Мы полагаем, что потенциальный рынок такого товара, как увеличенное ухо, огромен. Когда такие уши будут у многих людей, это перестанет бросаться в глаза, и они станут таким же обычным явлением, каким являются сегодня силиконовые имплантанты для груди.

      День, выдавшийся для Марти Робертса и без того неудачным, стал еще мрачнее после телефонного звонка Эмили Веллер.
      - Мистер Робертс, — сказала она, — я звоню вам из крематория. Похоже, с кремацией моего несчастного мужа возникли проблемы.
      — Какого рода проблемы? — Марти находился в своем кабинете в патолого-анатомическом отделении.
      — Они говорят, что не могут кремировать моего мужа, если в его теле содержится металл.
      — Металл? Какой еще металл? Ведь у него не было шурупов в костях или осколков, оставшихся от военных ранений, не так ли?
      — Нет-нет, они говорят, что в руках и ногах Джека — металлические трубки, а кости удалены.
      — Вот как? — Марти встал с кресла и стал размахивать в воздухе рукой, чтобы привлечь внимание Разы, находившегося в прозекторской. — Удивительно! Как такое могло произойти?
      — Я звоню вам для того, чтобы задать тот же самый вопрос.
      — Даже не знаю, что сказать. Не имею ни малейшего представления, миссис Веллер. Я шокирован вашим сообщением.
      В кабинет вошел Раза.
      — С вашего позволения я включу громкую связь, миссис Веллер, чтобы разговаривать с вами и одновременно делать записи. Насколько я понял, вы сейчас находитесь в крематории, куда привезли тело мужа?
      — Да, — ответила вдова, — а мне заявляют, что у Джека в ногах и руках вместо костей свинцовые трубки, и поэтому они не могут его кремировать.
      — Понятно, — проговорил Марти, глядя на Разу. Тот яростно помотал головой и нацарапал на листе блокнота: «Мы взяли только одну ногу. Вставили деревянный штифт».
      — Миссис Веллер, — заговорил Марти, — я не представляю, каким образом это могло случиться. Возможно, это сделали в похоронном бюро или, быть может, на кладбище.
      — Как бы то ни было, работники крематория говорят мне, что Джека нужно перезахоронить. А еще они говорят, что нужно обратиться в полицию, поскольку его кости, похоже, украли. — Последовала долгая многозначительная пауза, после которой женщина спросила: — А что об этом думаете вы, доктор Робертс?
      — Я перезвоню вам, миссис Веллер, — торопливо проговорил Марти Роберте и повесил трубку. — Ты, кретин! — тут же набросился он на Разу. — Я же тебя предупреждал! Дерево, только дерево!
      — Я знаю, — защищался Раза, — но мы к этому свинцу не имеем никакого отношения! Клянусь тебе! Мы используем только деревянные штифты!
      — Свинцовые трубки… — проговорил Марти, в отчаянии качая головой. — Какое-то безумие!
      — Это не мы, Марти! Клянусь тебе, это не мы! Наверняка это сделали кладбищенские ублюдки! Ты ведь сам знаешь, как это просто. Они проводят церемонию, члены семьи бросают в могилу по горсти земли, и все расходятся по домам. Гроб еще не закопан. Они не производят захоронение в течение всего дня, если не больше. А потом, ночью, приходят к гробу и забирают кости. Ну ты же сам все знаешь!
      — А ты откуда узнал об этом? — спросил Марти, буравя лаборанта взглядом.
      — В прошлом году был случай, когда позвонила женщина, вспомнившая о том, что перед похоронами мужа забыла снять с его пальца обручальное кольцо. Она спрашивала, не сняли ли его мы во время вскрытия. Я ответил, что мы с тела ничего не снимали, и обещал позвонить на кладбище. Выяснилось, что они еще не похоронили покойника. Женщина приехала туда и забрала кольцо.
      Марти Робертс сел в кресло.
      — Послушай, — заговорил он, — если полиция начнет расследование, если они поинтересуются банковскими счетами…
      — Да нет же, нет! Поверь мне!
      — Это же курам на смех!
      - Говорю же тебе, Марти, не делали мы этого! Никаких металлических трубок! Нет, нет и еще раз нет!
      — Это я уже слышал, вот только не верю. Раза постучал по столу.
      — Ты бы лучше спросил у нее по поводу рецепта.
      — Спрошу, не сомневайся. А теперь проваливай отсюда. Я ей сейчас перезвоню.

* * *

      Раза прошел через прозекторскую и зашел в раздевалку. Убедившись в том, что там никого нет, он вынул из кармана сотовый телефон и набрал номер.
      — Джесу, — заговорил он, когда ему ответили, — ты что, совсем охренел? Что ты творишь? Вставил в того парня, который погиб в автокатастрофе, какие-то свинцовые трубки! Черт! Марти рвет и мечет! Родственники попытались кремировать чувака, а выяснилось, что он нашпигован свинцовыми трубками. Сколько раз тебе говорить: используй только дерево!

* * *

      — Миссис Веллер, — говорил тем временем Марти Робертс, — я полагаю, вам все же придется перезахоронить вашего супруга. Другого выхода нет.
      — Почему же, есть. Например, обратиться в полицию в связи с кражей костей у покойника.
      — Я не могу указывать вам, что нужно делать. Только вам решать, как лучше поступить в данной ситуации, но я убежден в том, что в результате долгого полицейского расследования всплывет выписанный на ваше имя рецепт на этакриновую кислоту, которую вы приобрели в аптеке «Лонгвуд» на Мотор-драйв.
      — Я приобрела это лекарство для себя.
      — О, я в этом не сомневаюсь! Остается только выяснить, каким образом оно попало в тело вашего мужа, и это может привести к осложнениям.
      — Наличие препарата в теле было обнаружено в вашей больнице?
      — Да, но я убежден, что лаборатория не станет делать далекоидущих выводов, если вы не будете выдвигать обвинение против больницы. Сообщите мне о решении, которое вы примете, миссис Веллер, а пока — прощаюсь с вами.
      Он повесил трубку и взглянул на термометр, висевший в прозекторском зале. Тот показывал 15 градусов, но Марти безудержно потел.

* * *

      — А я все думаю: когда ты покажешься? — проговорила Мэрили Хантер, в лабораторию которой пришел Марти Робертс. Она была мрачнее тучи. — Я хотела бы знать, какую роль в этом деле играешь ты.
      — В каком таком деле?
      — Сегодня звонил Кевин Маккормик. Нам грозит еще один судебный процесс со стороны семейства Веллеров. Иск подал сын покойного, тот парень, который работает в биотехнологической компании.
      — В чем суть иска?
      — Я только следовала существующим правилам, — понуро проговорила Мэрили.
      — Угу. Так в связи с чем он собирается подавать в суд?
      — Похоже, страховая компания расторгла с ним договор о страховании жизни.
      — Из-за чего?
      — У его отца был BNB71 — ген сердечных заболеваний.
      — Правда? Ерунда какая-то! Этот мужик был здоровее здорового. — У него имелся ген, но он не был активирован. Мы нашли его в тканях и задокументировали, а страховая компания, узнав об этом, отменила страховку Веллера-младшего, прилепив к нему ярлык «потенциально больного».
      - А откуда они взяли эту информацию?
      — Она выкладывается в Интернете.
      — Выкладываете в Интернете?
      - Таково требование закона, — пояснила Мэрили. — Согласно законодательству штата, подобная информация должна быть доступной и проверяемой. Мы обязаны выкладывать ее на специальный FTP-адрес. Для входа туда требуется пароль, но заполучить его — пара пустяков.
      — Не могу поверить, что вы размещаете генетическую информацию практически в открытом доступе!
      — Не всю, а только ту, что связана с расследованиями. А по факту каждой автокатастрофы со смертельным исходом автоматически возбуждается уголовное дело. Сын утверждает, что он не давал разрешения на обнародование генетической информации о нем самом, и это правда. Но если мы помещаем информацию об отце, чего требует от нас законодательство штата, то получается, что мы размещаем информацию и о сыне. Потому что дети наследуют как минимум половину генов родителей. Получается, что либо так, либо иначе, но мы все равно вынуждены нарушить закон. — Мэрили печально вздохнула. — Том Веллер хочет, чтобы ему возобновили страховку, но из этого ничего не выйдет.
      Марти Робертс оперся руками о стол.
      — Как обстоят дела сейчас?
      — Мистер Веллер подал в суд на больницу и на меня лично. Его адвокат потребовал, чтобы лаборатория больше не прикасалась к каким-либо биологическим материалам, имеющим отношение к семейству Веллер. — Мэрили хмыкнула. — Мы больше не у дел.
      Не у дел! Больше никаких расследований, никаких ковыряний в теле Веллера! Марти Робертс внутренне ликовал, хотя внешне старался изобразить сочувствие.
      — Это так несправедливо! — всплеснул он руками. — Получается, что нашим обществом правят юристы!
      — Это уже не имеет значения, Марти, — сказала она. — Все закончено. Поезд ушел.

* * *

      Вернувшись чуть позже к себе в отделение, Марти заявил:
      — Раза, один из нас должен уйти.
      — Я знаю, — ответил Раза, — и я буду скучать по тебе, Марти.
      — Что ты имеешь в виду?
      — Я получил новую работу, — ответил молодой человек, улыбаясь. — В больнице «Гамильтон», в Сан-Франциско. У тамошнего лаборанта только что случился инфаркт, так что послезавтра я уже приступаю к работе. Сейчас я собираю вещички и пакуюсь. Сегодня — мой последний день в этой лаборатории.
      — Понятно, — протянул Марти Робертс. Он не знал, что еще сказать.
      — Я знаю, по закону ты можешь потребовать, чтобы я отработал еще две недели, но я сказал в больнице, что в связи с чрезвычайными обстоятельствами ты наверняка войдешь в положение и отпустишь меня. Кстати, у меня есть кандидатура на замену мне. Это мой друг, Джесу. Очень хороший парень. Сейчас он работает в похоронном бюро, так что наше дело знает.
      — Ладно, я на него взгляну, — сказал Марти, но, возможно, замену тебе я подберу сам.
      — Ясное дело, решать — тебе. — Раза протянул Марти руку. — Спасибо за все, доктор Робертс.
      — Я тебя долго не забуду, — улыбнулся на прощание Марти.
      Раза повернулся и вышел из прозекторской.

      Джош Винклер стоял у окна своего кабинета, выходившего в огромную приемную зону «Биогена», и предавался невеселым раздумьям. Дела в последнее время шли сикось-накось. Том Веллер, ассистент Джоша, взял недельный отпуск по семейным обстоятельствам. Сначала у него в автокатастрофе погиб отец, а потом еще возникли проблемы с его медицинской страховкой. Поэтому теперь Джош был вынужден работать с новым, неопытным ассистентом.
      Снаружи бригада ремонтников возилась с видеокамерами наблюдения на автостоянке, в вестибюле Брэд Гордон снова точил лясы с красавицей Лизой. Джош вздохнул. Каким этот парень владеет секретом, позволяющим ему делать что угодно, вплоть до заигрывания с любовницей босса? Похоже, он не допускает даже мысли о том, что его могут уволить!
      Груди у Лизы были просто потрясающими!
      — Джош, ты меня слышишь?
      — Да, мама.
      — Ты о чем-то задумался?
      - Нет, мама. Сверху ему был хорошо виден вырез блузки Лизы и
      выпирающие из него мраморно-белые окружности тугих грудей. Без сомнения, слишком тугих, чтобы быть настоящими, но Джоша это не смущало. В наше время с помощью хирургии все улучшали себе всё. В том числе и мужчины. Даже двадцатилетние парни делали себе подтяжки лица и вставляли имплантанты в пенис.
      — Ну так как же, Джош? — спросила мать.
      — А? Извини, мама, что ты говорила?
      — Я говорила Про Ливайнов, наших родственников.
      — Не знаю. Где они живут?
      — В Скарсдейле, дорогой. Теперь он вспомнил. Те самые Ливайны, которые
      слишком безоглядно тратили деньги.
      — Мама, это незаконно.
      — Но ты сделал это с сыном Лоис. Да, он это сделал, но только потому, что был уверен:
      его никто никогда не поймает.
      — Теперь мальчик бросил наркотики и работает в банке, Джош. В банке!
      — Кем он там работает?
      — Точно не знаю. Кассиром, что ли…
      — Это замечательно, мама.
      — Замечательно — не то слово. Этот твой спрей может оказаться настоящей золотой жилой, Джош. Сколько людей мечтали бы получить такое лекарство! Наконец ты сделал что-то свое.
      — Спасибо, мама.
      — Ты понимаешь, что я имею в виду. Этот спрей может оказаться сенсацией, но ведь ты сначала должен выяснить во всех подробностях, как он влияет на людей, разве не так?
      — Да, — вздохнул он. Это была чистая правда.
      — Вот поэтому-то тебе и нужно поехать к Ливайнам.
      — Хорошо, — сказал он, — я попробую достать баллон.
      — Для обоих родителей?
      — Да, мама, для обоих.
      Он закрыл сотовый телефон и стал обдумывать план действий, как вдруг послышался вой сирен. Через мгновение перед зданием затормозили две черно-белые патрульные машины. Из них выпрыгнули четверо полицейских, вошли в подъезд и направились прямиком к Брэду, который по-прежнему стоял, опершись о стойку, и трепался с Лизой.
      — Брэдли А. Гордон это вы? Тот растерянно кивнул.
      В следующий миг один из полицейских развернул начальника службы безопасности «Биогена» спиной к стене, завел его руки назад и защелкнул на них наручники.
      «Твою мать!» — подумал Джош, с разинутым ртом наблюдая эту сцену.

* * *

      Брэд вырывался и ревел:
      — Что за черт? Что это значит?
      — Мистер Гордон, вы арестованы за нападение при отягчающих обстоятельствах и изнасилование несовершеннолетней.
      — Что?!
      — Вы имеете право хранить молчание…
      — Какой еще несовершеннолетней! — орал Брэд. — Отпустите меня, мать вашу! Имел я всех этих несовершеннолетних!
      Полицейские с интересом уставились на него. Поняв свою оплошность, он поправился:
      — Ладно, я не то ляпнул! Не знаю я никакой несовершеннолетней!
      — Мы полагаем, что знаете, сэр.
      — Вы, парни, совершаете очень большую ошибку! — завопил Брэд, когда копы повели его к машине.
      — Идите смирно, сэр.
      — Я засужу на хрен ваши полицейские задницы!
      — Сюда, пожалуйста, сэр, — сказали ему и вывели на залитый солнцем двор.

* * *

      Когда Брэда увели, Джош посмотрел на других людей, выстроившихся вдоль поручня балкона. Половина всего персонала компании смотрела вниз, говорила, перешептывалась. В дальнем конце балкона он увидел Рика Дила, главу «Биогена». Босс стоял молча, засунув руки в карманы, и невозмутимо созерцал происходящее. Если Дил и был расстроен, он ничем не показал этого.

      Брэд Гордон с тоской во взгляде смотрел на отхожее место в одиночной камере, куда его поместили. К бачку прилепилась мокрая полоска туалетной бумаги, на полу перед унитазом натекла лужа бурой жидкости, в которой плавали куски какой-то дряни. Брэду хотелось по малой нужде, но он не мог заставить себя встать в эту омерзительную лужу. Ему даже не хотелось думать, что это могло быть.
      За его спиной в замке повернулся ключ. Он встал и обернулся. Дверь открылась, и на пороге камеры появился полицейский.
      — Пошли, Гордон.
      — Куда? Зачем?
      — Адвокат приехал.
      Полицейский провел Брэда по коридору и втолкнул в
      тесную комнатку. Там сидели пожилой мужчина в костюме в полоску и молодой парень в куртке с эмблемой команды «Доджерс», на столе перед которым стоял открытый и включенный лэптоп. На носу у парня примостились очки в толстой роговой оправе, отчего он напоминал нечто среднее между совой и Гарри Поттером. Они оба встали и пожали Брэду руку. Их имен он не расслышал, но догадался, что эти двое — из юридической конторы, которая работала на его дядю.
      — Что происходит? — спросил он.
      Пожилой адвокат открыл лежавшую перед ним папку.
      — Ее зовут Келли Чин, — сказал он. — Вы встретили ее на футбольном матче, вы охмурили ее…
      — Я охмурил ее?
      — А затем повезли ее в отель «Вествью Плаза», в номер 413.
      — Все было не так!
      — В номере вы склонили ее к оральному, генитальному и анальному сексу. А ей всего шестнадцать лет.
      — Господи Иисусе! Ничего этого не было! Пожилой адвокат молча смотрел на Брэда, а потом
      сообщил:
      — Вы — по уши в дерьме, друг мой.
      — Я же говорю вам: не было ничего подобного!
      — Понятно. Вас двоих засняли камеры наблюдения в вестибюле гостиницы и в лифте. Камеры в коридоре четвертого этажа зафиксировали, как вы с мисс Чин входите в номер 413. Вы пробыли там один час и семь минут, после чего она ушла одна.
      — Да, правильно, но…
      — Спускаясь в лифте, она плакала. — Что?
      — Она поехала прямиком в больницу округа Вествью и заявила там, что подверглась нападению и изнасилованию. Она прошла медицинское освидетельствование, в ходе которого были сделаны фотографии. У нее были обнаружены вагинальные разрывы и анальные травмы. Из прямой кишки были взят образец семенной жидкости. Сейчас он отправлен на анализ, но девушка утверждает, что она — ваша. Это так? — О, черт! — тихо проговорил Брэд.
      — Давайте-ка начистоту и без утайки, — сказал адвокат. — Расскажите мне, что именно произошло.
      — Маленькая сучка!
      — Начнем с футбольного матча, на котором вы познакомились. Свидетели утверждают, что вас и прежде видели на матчах, когда играли команды девочек. Зачем вы посещали эти игры, мистер Гордон?
      — О, Господи! — выдохнул он.
      Брэд рассказал всю историю, хотя пожилой адвокат все время перебивал его. Подробный рассказ о знакомстве занял более получаса. Наконец он добрался до того момента, когда они приехали в гостиницу.
      — Вы хотите сказать, что девочку вам подставили? — спросил адвокат.
      — Определенно подставили!
      — Когда вы ехали в лифте, не было никаких поцелуев или других проявлений интимности?
      — Нет, ничего такого. Она вела себя весьма сдержанно, по-азиатски.
      — Значит, по-азиатски сдержанно? Понятно. Это-то и плохо. На записях камер она непохожа на девушку, которой не терпится оказаться в постели с мужчиной.
      — Она, наверное, просто трусила.
      — Как вообще она себя вела?
      — Ну, когда мы находились в спальне и готовились, она, с одной стороны, была страстной, но, с другой, какой-то странной. Понимаете, она как будто то хотела этого, то не хотела. Но в целом было похоже на то, что ей хочется. Дошло до того, что она надела мне резинку, легла, раздвинула ноги, а потом вдруг вскочила и — прыг в сторону! «Нет, — говорит, — я не хочу». Я прыгаю вокруг нее, у меня все торчит, дымится. Наконец мне это надоело, и я разозлился. Она это видит, начинает извиняться. Встала на колени, сделала мне минет, и я кончил прямо в резинку. Она отсасывала не хуже профессионалки, но сейчас, знаете ли, все девчонки умеют
      это делать. В общем, потом она сняла с меня резинку, унесла ее в ванную комнату и, как я понял по звуку, спустила ее в унитаз. После этого она вернулась с мокрой горячей губкой, обтерла меня и заявила, что ей пора домой.
      Брэд поскреб подбородок и продолжал рассказывать:
      — Я возражать не стал, поскольку к тому времени уже начал подозревать, что с девчонкой что-то не в порядке. То ли она с причудами, то ли вообще психованная, а в таком случае она мне на хрен не нужна. «Ну что ж, иди, — говорю я ей. — Извини, если что не так». Девчонка попросила меня немного подождать после ее ухода. «Хорошо, — отвечаю, — какие проблемы!» Она отваливает. Я некоторое время жду, а потом тоже ухожу. И, клянусь вам, — закончил свое повествование Брэд, — это все, что было!
      — Она сообщила вам, сколько ей лет?
      — Нет.
      — А вы спрашивали?
      — Нет, но она сказала, что уже окончила школу.
      — Ничего она не окончила. Она — недоучка и несовершеннолетняя.
      — О, черт!
      Повисло тягостное молчание. Адвокат листал страницы лежащей перед ним папки.
      — Итак, по вашим словам, получается следующее. Эта девушка соблазнила вас на футбольном матче, вы привезли ее в номер отеля, она собрала вашу сперму в презерватив и уехала, причинила себе мелкие генитально-анальные травмы, ввела вашу спермы себе в прямую кишку, отправилась в больницу и сделала заявление об изнасиловании. Так?
      — Выходит, что так, — кивнул Брэд.
      — Крайне неубедительная история, мистер Гордон.
      — Но именно так все и было.
      — Имеются ли у вас доказательства правдивости ваших слов?
      Брэд погрузился в мрачные раздумья.
      — Нет, — сказал он наконец, — ничего у меня нет.
      — И в этом заключается главная проблема, — подвел итог адвокат.

* * *

      После того как Брэда увели обратно в камеру, пожилой адвокат обратился к молодому человеку в куртке «Доджерсов» и очках в толстой роговой оправе:
      — Что-нибудь скажешь?
      — Да, — ответил тот и развернул лэптоп так, чтобы пожилому был виден экран компьютера, на котором виднелся зубчатый узор, напоминающий рисунок на ленте электрокардиограммы. — Голосовой анализ показывает, что парень не запинался и не колебался. Похоже, он не лжет или, по крайней мере, убежден в том, что все обстояло именно так, как он рассказывает.
      — Интересно, — сказал пожилой. — Впрочем, это не имеет значения. Нет ни единого шанса на то, что нам удастся вытащить этого парня из той задницы, в которой он оказался.

      Генри Кендалл припарковал машину на стоянке «Лонг-Бич Мемориал» и вошел в больницу через боковой вход. В руке он держал контейнер для транспортировки человеческих тканей и органов. Он спустился в подвальное помещение, где располагалось патолого-анатомическое отделение, и спросил доктора Марти Робертса, сказав, что они давние друзья, одноклассники по школе округа Мэрии. Марти тут же вышел к посетителю.
      — О, Господи! — воскликнул он. — Я услышал твое имя и подумал, что ты умер.
      — Пока нет, как видишь, — сказал Генри, тряся руку старого друга. — Да и ты выглядишь неплохо.
      — Я выгляжу толстым, а вот ты действительно в полном порядке. Как поживает Линн?
      — Хорошо, и детишки — тоже. А как твоя Дженис?
      — Сбежала с кардиохирургом пару лет назад.
      — Извини, я не знал.
      — Я очень легко это пережил. Да и черт с ней, — махнул рукой Марти Робертс. — Жизнь прекрасна. Тут у
      нас были кое-какие проблемы, но сейчас все рассосалось. — Он улыбнулся. — Как я понимаю, ты заявился сюда из Ла-Джоллы. Ты ведь там сейчас трудишься?
      — Верно, верно. В «Радиал геномикс».
      — Понятно, — кивнул Марти. — Ну и что тебя ко мне привело?
      — Хочу, чтобы ты кое на что взглянул, — сказал Кендалл. — Это образец крови. Поможешь?
      — Конечно, какие проблемы! Могу я спросить, чья эта кровь?
      — Спросить-то ты можешь, вот только я не знаю, что тебе ответить. Честное слово.
      Он открыл контейнер из пенополистирола, обтянутый специальным теплоизоляционным материалом, и протянул его Марти. В центре находилась пробирка с кровью. Марти вынул ее из контейнера.
      — На сопроводительном ярлыке написано: «Из лаборатории Роберта А. Беллармино». — Затем он посмотрел на второй, более старый ярлык, приклеенный ниже. — А это что такое? Какой-то номер? Похоже, здесь написано «F-102». Тут — неразборчиво.
      — Ты прочитал правильно.
      Марта поднял глаза на старого друга:
      — В таком случае просвети меня. Что это такое?
      — Это я у тебя хотел узнать, — ответил Генри.
      — Тогда позволь, я тебе кое-что скажу, — заговорил Марти. — Я не хочу иметь ничего общего с чем бы то ни было незаконным. Мы здесь такими вещами не занимаемся.
      — Тут нет ничего незаконного…
      — Ага, но В своей лаборатории вы анализ почему-то делать не хотите.
      — Поэтому ты садишься за руль и два часа пилишь сюда, чтобы анализ сделал я.
      — Марти, просто сделай это! Пожалуйста!

* * *

      Марти Робертc прильнул к микроскопу, а потом повернул видеоэкран, чтобы Генри тоже мог его видеть.
      — Итак, — сказал он, — структура эритроцитов, гемо-глобин, протеиновые зерна — все в полном порядке. Кровь как кровь. Кому она принадлежит?
      — Это человеческая кровь?
      — Господи, конечно, человеческая! — ответил Марти. — А ты что, думал, она принадлежит животному?
      — Я только спросил.
      — Если это кровь определенного вида обезьян, мы не сможем отличить ее от человеческой. Например, образцы крови шимпанзе и человека практически неразличимы. Я помню случай, когда копы арестовали парня, работавшего в зоопарке Сан-Диего. Он был покрыт кровью с ног до головы, и полицейские приняли его за убийцу. Выяснилось, что это кровь самки шимпанзе, у которой была менструация. Это случилось, еще когда я был врачом-стажером.
      — Ты не можешь отличить? А как же сиаловая кислота?
      — Сиаловая кислота — это маркёр крови шимпанзе. Так ты думаешь, это кровь шимпанзе?
      — Я не знаю, Марти.
      — Мы не можем сделать анализ на сиаловую кислоту в нашей лаборатории. Для этого необходимы веские основания и специальный запрос. А вот в лаборатории «Радиал геномикс» в Сан-Диего это вполне могли бы сделать.
      — Очень смешно.
      — Генри, ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что это такое?
      — Нет, — ответил Генри, — я хочу, чтобы ты произвел генетический анализ этой крови и сравнил ее с образцом моей ДНК.
      Марти шлепнулся в кресло.
      — Ты меня пугаешь, — сказал он. — Ты впутался в какую-то дикую историю?
      — Нет, ничего такого. Это связано с одним исследовательским проектом, проводившимся несколько лет назад.
      — То есть ты не знаешь, принадлежит ли эта кровь тебе или шимпанзе?
      — Да.
      — Или вам обоим?
      — Так ты сделаешь для меня анализ ДНК?
      — Да, я сделаю мазок с твоей щеки и через несколько недель сообщу тебе результат.
      — Спасибо. Это может остаться между нами?
      — Господи Святый! — всплеснул руками Марти Робертс. — Ты снова меня пугаешь! Конечно, это останется между нами! — Он улыбнулся. — Когда все будет готово, я сразу тебе позвоню.

      — Речь идет О «субмаринах», — сказал Джошу Винклеру адвокат, коньком которого было патентное право. — Об очень серьезных «субмаринах».
      — Продолжайте, — улыбаясь, проговорил Джош. Они сидели в закусочной «Макдоналдс», и все остальные посетители были не старше семнадцати лет, поэтому не имелось ни единого шанса на то, что об их встрече прознают в компании.
      — Вы, — заговорил адвокат, — велели мне искать патенты или патентные заявки, связанные с тем, что вы называете «геном зрелости». Я нашел пять — начиная с 1990 года.
      — Угу…
      — Две являются типичными «субмаринами». Так мы называем заявки на еще не сделанные открытия, так сказать «спящие» патенты, которые должны проснуться сразу же, как только данное открытие будет сделано. Классический пример — СОХ-2.
      — Слышал, — сказал Джош. — Это старая история.
      Драка за патент на ингибитор СОХ-2 вошла в историю. В 2000 году университет Рочестера получил патент на ген, названный СОХ-2, ответственный за энзим, вызывающий боль. Университет тут же подал в суд на фармацевтический гигант «Сирл», успешно продававший противоартритный препарат селебрекс, который блокировал энзим СОХ-2. Рочестер заявил, что продажа селебрекса нарушает его авторские права, даже несмотря на то, что в патенте был сформулирован лишь общийпринцип действия гена — подавление боли. В патенте не было, сказано ни слова о каких-либо лекарственных препаратах.
      Именно на это указал судья четыре года спустя, когда Рочестер проиграл. В решении суда говорилось, что патент университета представлял собой всего лишь подобие рабочего плана, и признал его претензии к «Сирлу» несостоятельными.
      Однако этот судебный процесс никак не повлиял на политику патентного бюро. Оно продолжало выдавать патенты на гены, практическое применение которых оставалось весьма туманным. В патенте могло говориться, что открытие данного гена имеет большое значения для борьбы с сердечно-сосудистыми заболеваниями, инфекциями или для подавления боли. Суды признавали, что такие заявления бессмысленны, но, несмотря на это, бюро продолжало выдавать патенты, и гранты текли рекой.
      — Переходите к делу, — сказал Джош. Адвокат заглянул в блокнот.
      — Ваш лучший кандидат — патентная заявка 1998 года на аминокарбоксимуконат метальдегида дегидрогеназы, или ACMMD. В патенте говорится о том, что он влияет на возможности нейротрансмиттеров головного мозга.
      — Так же действует наш «ген зрелости», — сказал Джош.
      — Совершенно верно. Поэтому, если бы вам принадлежал ACMMD, вы смогли бы контролировать «ген зрелости», поскольку вы контролировали бы его эффект. Мило, не правда ли?
      — Кому принадлежит патент на ACMMD? Адвокат полистал блокнот.
      — Патентная заявка подана в 1995 году компанией под названием «Ген Ко-ком» из Ньютона, штат Массачусетс. Согласно бумагам, права на все приложения к патентам принадлежали главному инвестору, некоему Карлу Вейганду, а после того, как в 2000 году он скончался, перешли к его вдове. В данный момент она умирает от рака в больнице «Бостон Мемориал» и намерена
      завещать вышеозначенной больнице все принадлежащие ей патенты.
      — Вы в силах что-нибудь предпринять?
      — Только скажите!
      — Тогда действуйте! — заявил Джош, потирая руки.

      К этой проблеме Рик Дил подошел как к научно-исследовательскому проекту. Он прочитал две книги, посвященные женскому оргазму, причем одна была с картинками, и трижды просмотрел видеопособие, делая заметки. Это было необходимо, поскольку Рик дал себе торжественную клятву: он заставит Лизу испытать оргазм!
      И вот теперь, находясь между ее ногами, он трудился, обливаясь потом. Это продолжалось более получаса. Его пальцы онемели, язык болел, колени ныли, но тело Лизы оставалось совершенно индифферентным — расслабленным, вялым, и не реагировало на все его усилия. Не произошло ничего из того, что обещали книги. Никакого лабиального набухания, никакой ретракции верхней части клитора, никаких изменений в ритме дыхания, напряжении мышц живота, никаких стонов и вскриков. Ни-че-го!
      Он уже замучился, а Лиза все так же смотрела в потолок, словно человек на приеме у стоматолога, который с нетерпением ожидает окончания неприятной процедуры.
      А потом… подождите минутку… ритм ее дыхания стал меняться. Сначала — незначительно, а потом все более заметно. Живот девушки стал ритмично напрягаться, она принялась сжимать ладонями груди и тихонько стонать.
      Заработало!
      Рик удвоил старания, и Лиза с энтузиазмом ответила ему. Наука определенно работала! Лиза теперь отвечала на каждое движение Рика: тяжело дышала, извивалась на постели, выгибала спину. И вдруг она изогнулась дугой и закричала:
      — Да! Да, Брэд! Да-а-а!!!
      Рик отскочил от нее, словно его ударило током. Лиза зажала себе рот ладонью и перекатилась на край кровати. Она вздрогнула, резко села и, откинув с лица волосы, посмотрела на Рика сверху вниз. Ее щеки горели, а глаза потемнели от возбуждения.
      — Вот черт! — сказала она. — Какая жалость! Извини! Неловкость ситуации сгладил зазвонивший телефон
      Рика. Лиза поспешно взяла его с тумбочки и передала
      Рику.
      — Да! Кто это? — рявкнул тот. Он был вне себя от злости.
      — Мистер Дил? Это Барри Шиндлер.
      — А, привет, Барри!
      — Что-то не так?
      - Да нет, все в порядке. Лиза встала с кровати и принялась одеваться, повернувшись к нему спиной.
      — Но вот и славненько! А у меня для вас хорошие новости!
      — Какие именно?
      — Как вам известно, на прошлой неделе ваша супруга отказалась пройти генетическую экспертизу. Мы подали заявление в суд, и вот вчера пришло постановление. Суд обязал ее подчиниться нашему требованию.
      — Так, и что дальше?
      — А дальше вот что. Не пожелав подчиниться постановлению суда, ваша жена сбежала.
      — Что вы имеете в виду? — спросил Рик.
      — Она сбежала. Уехала из города, причем никто не знает, куда именно.
      — А как же дети?
      — Она бросила их.
      — Кто же о них заботится?
      — Домработница. Вы звоните детям ежедневно?
      — Обычно да, но в последнее время я был очень занят на работе.
      — Когда вы звонили им в последний раз?
      — Не помню. Может, дня три назад.
      — Так вот, вам сейчас лучше оторвать задницу от дивана, или где вы там находитесь, и поспешить к детям, — злым голосом проговорил Шиндлер. — Сию же минуту! Вы хотели получить опеку над детьми? Вы ее получили! Так что продемонстрируйте суду свою состоятельность в качестве родителя.
      Произнеся это, адвокат повесил трубку.
      Рик Дил сел, прислонился спиной к спинке кровати и сказал Лизе:
      — Мне нужно уехать.
      — Ладно, — ответила она, — увидимся позже. Еще раз извиняюсь.

      Залог был определен в полмиллиона долларов. Адвокат Брэда Гордона заплатил эту сумму. Брэд знал, что это деньги его дяди, но ему было наплевать. Главное, его выпустили на волю!
      Когда он выходил из зала суда, к нему угрем скользнул забавного вида парень — тот самый, в куртке с эмблемой «Доджерсов» — и шепнул на ухо:
      — Нам нужно поговорить!
      — О чем?
      — Вас подставили. Я теперь точно знаю, как все это было проделано.
      — Вот как?
      — Да. Повторяю — нам нужно поговорить.
      Как выяснилось, парень заранее заказал комнату для переговоров в другой части здания суда. Именно туда они с Брэдом и направились. Плотно закрыв дверь, парень открыл свой лэптоп и жестом предложил Брэду сесть на стул. Затем он повернул компьютер так, чтобы Брэд видел монитор.
      — Кто-то получил доступ к записям ваших телефонных переговоров.
      — Откуда вам это известно?
      — Мы нашли подход к вашему сотовому оператору.
      — И что?
      — Они получали доступ к вашему сотовому телефону, когда вы находились вне работы.
      — Почему? — Как вы, наверное, знаете, ваш сотовый телефон поддерживает технологию GPS. Это означает, что каждый раз, когда вы звоните по нему, ваше местоположение автоматически фиксируется спутником. — Парень нажал на кнопку клавиатуры. — Проследив звонки, сделанные вами в течение тридцати дней, мы обнаружили вот это. — На карте города появились многочисленные красные точки, но наибольшее их скопление находилось в районе Вествью. Парень увеличил изображение. — Это футбольное поле.
      — По-вашему, они знали, что я туда ходил?
      — Да, по вторникам и четвергам. Кто-то знал об этом две недели назад.
      — Значит, это была подстава, — сказал Брэд.
      - Несомненно. Именно это я и пытаюсь вам втолковать.
      - А что с девкой?
      — Мы сейчас над этим работаем. Она — обычный подросток, по происхождению, скорее всего, филиппинка. Она была замечена на вебкамерах. Мастурбировала за деньги для охочих до этого пользователей Интернета. Однако сейчас важно другое: несостоятельность ее версии. Если посмотреть на записи камер наблюдения отеля, — парень нажал на другую кнопку, — можно увидеть, как, ожидая лифт после ухода из гостиничного номера, она отворачивается, открывает сумочку, копается в ней, достает что-то и подносит к лицу. Мы думаем, она закапала себе в глаза какие-то капли, которые вызвали у нее слезы. Потому что, когда девушка через несколько секунд оказывается в лифте, она уже явно плачет. Но заметьте: она, в качестве предположительной жертвы изнасилования, не подошла к стойке регистрации, чтобы заявить о нападении и изнасиловании. Странно, не правда ли?
      — Угу, — промычал Брэд. Сузив глаза, он смотрел на экран компьютера.
      — Смотрите дальше. Она проходит через вестибюль отеля и направляется к своей машине. Установленная на парковке камера наблюдения зафиксировала, что девушка отъехала в 17:17. В зависимости от загруженности
      дорог путь от отеля до больницы занимает от одиннадцати до семнадцати минут. Но она появилась там только в 18:05, то есть через сорок пять минут. Что она делала в этот промежуток времени?
      — Наносила себе травмы?
      — Нет. Мы показали фотографии, сделанные в больнице, нескольким экспертам, а также медсестре, которая осматривала девушку. К слову сказать, эта медсестра весьма опытна в своем деле. И в результате вырисовывается весьма ясная картина. Мы думаем, что по дороге в больницу она встретилась со своим сообщником, который, согласно их плану, и нанес ей эти травмы.
      — Какой-то парень?
      — Да.
      — В таком случае он должен был оставить в ней свою ДНК.
      — На нем был презерватив.
      — Значит, в это дело были вовлечены по крайней мере два человека.
      — Мы полагаем, что тут работала целая группа, — сказал парень. — Подстава была организована очень профессионально. Кто мог бы вам это устроить?
      Сидя в тюремной камере, Брэд уже размышлял над тем, кто может желать ему зла. И пришел к выводу: только один человек. Рик.
      — Босс. Он невзлюбил меня с первого дня.
      — Вы пытались склонить к половому акту его девушку?
      — Я не пытался! Я драл ее во все дыры!
      — И в результате вы отстранены от работы, минимум через девять месяцев вы предстанете перед судом, и вам грозит от десяти до двадцати лет.
      Парень закрыл лэптоп и встал.
      — Так что же дальше? — растерянно спросил Брэд.
      — Будем работать с девочкой. Попробуем раскопать историю ее жизни, раздобыть видео из Интернета. Возможно, это поможет добиться, чтобы вам не предъявляли обвинение.
      — Рик… Чтоб он сдох, гадина!
      — Да, приятель, всеми этими чудесами вы обязаны именно ему. — Парень остановился перед дверью и, обернувшись, бросил напоследок: — И мой вам совет: не ходите больше на этот девчачий стадион!
 

       Из рубрики «Новости недели» журнала «САЙЕНС»
      НЕАНДЕРТАЛЕЦ: СЛИШКОМ ОСТОРОЖЕН, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ?
      Ученые обнаружили «ген смерти»
       Антропологи получили из окаменевшего скелета неандертальца ген, который, по их мнению, объясняет причину вымирания этого вида предшественника homo sapiens. Широкой общественности неизвестен тот факт, что мозг неандертальца был больше, чем у кроманьонца, и неандертальцы создавали великолепные для той поры орудия труда. После наступления ледникового периода они существовали еще несколько столетий, после чего их вытеснили кроманьонцы. Так почему же вымерли неандертальцы?
       Ответ предлагает профессор Шелдон Гармон из университета Висконсина. По его мнению, в организме неандертальцев имелся ген, который препятствовал их стремлению к любым изменениям. «Неандертальцы, — говорит ученый, — были первыми «зелеными», сторонниками защиты окружающей среды. Они создали уклад жизни, который позволял им существовать в полной гармонии с природой. Они не охотились ради развлечения и с большой осторожностью применяли орудия труда. Они с неодобрением отнеслись к пришедшим им на смену кроманьонцам, которые расписывали стены и потолки пещер, создавали сложные, сделанные с большим мастерством каменные и костяные изделия, изобрели загонный способ охоты, направляя дичь на скалы и заставляя ее бросаться вниз. Таким образом уничтожались целые стада животных. Сегодня мы говорим о наскальной живописи кроманьонцев как о замечательных образцах доисторического искусства, но неандертальцы относились к ним так же, как мы в наши дни относимся к непристойным граффити на заборах и стенах подъездов. А изощренные орудия кроманьонцев, как, например, копьеметалка, гарпуны и крючки для ловли рыбы, силки для птиц, они считали пустой тратой времени и полагали их опасными для окружающей среды. Ко всем этим новшествам неандертальцы относились с большим неодобрением, и в итоге перестали существовать как вид».
       Тем не менее Гармон предполагает, что неандертальцы все же скрещивались с кроманьонцами. «Это, несомненно, происходило, — утверждает профессор Гармон, — поскольку в организме современного человека мы обнаружили точно такой же ген. Он наверняка достался нам от неандертальцев и отвечает за осторожность и консерватизм в поведении человека. Поведение многих людей, которые тоскуют по «доброму старому времени» или, как минимум, противятся переменам, определяется именно этим, неандертальским геном». По словам Гармона, механизм действия гена уже очевиден: он влияет на рецепторы дофамина задней латеральной борозды поясной извилины и правой лобной доли переднего мозга.
       Заявление Гармона вызвало целый ураган критики со стороны представителей научного сообщества. Столь ожесточенной полемики не возникало с тех пор, как два десятилетия назад опубликовал свои противоречивые труды основоположник социобиологии Эдвард Уилсон. Как утверждает генетик из Колумбийского университета Вартан Горвалд, Гармон вносит элемент политики в сугубо научную сферу.
       «Вовсе нет, — отвечает своему оппоненту профессор Гармон. — Ген обнаружен как у неандертальца, так и у современного человека. Механизм его действия был выяснен в ходе сканирования мозговой деятельности и не вызывает сомнений. Точно так же неоспоримо доказана связь этого гена с осторожным, консервативным поведением. Политика тут совершенно ни при чем. Речь идет об общем восприятии жизни — оптимистичном или пессимистичном: либо вы открыты будущему, либо вы его боитесь, либо вы считаете, что мир улучшается, либо — наоборот. Давно известно, что некоторые люди с радостью относятся к инновациям и позитивно смотрят в будущее, в то время как другие боятся перемен и тормозят все новое. Линия раздела между двумя этим категориями людей проходит на генетическом уровне и состоит в наличии или отсутствии у них неандертальского гена».

      На следующий день эту же тему подхватила «Нью-Йорк таймс».

      ОТКРЫТИЕ ГЕНА НЕАНДЕРТАЛЬЦЕВ ИГРАЕТ НА РУКУ «ЗЕЛЕНЫМ»
      Страх перед технологической революцией растет не на пустом месте
       Штутгарт, Германия. «Открытие антропологом Шелдоном Гармоном так называемого гена неандертальца стало еще одним аргументом в пользу выработки твердой и внятной политики в сфере экологии, — заявила представитель «Гринпис» Марша Мэдсден. — Тот факт, что неандертальцы проиграли битву с окружающей средой, должен послужить предупреждением всем нам. Как и неандертальцы, мы исчезнем с лица земли, если не предпримем срочных и решительных мер».

      А потом — «Уолл-стрит джорнэл».

      ОСТОРОЖНОСТЬ СГУБИЛА НЕАНДЕРТАЛЬЦЕВ
      Смертельный принцип: «Тише едешь — дальше будешь»
       Американский антрополог выяснил, что неандертальцы вымерли из-за генетической предрасположенности к нежеланию перемен. Иными словами, неандертальцы исповедовали принцип «тише едешь — дальше будешь», столь милый сердцу противников либерализма и реакционных защитников окружающей среды. Так полагает Джек Смайт из Американского института конкуренции, прогрессивного мозгового центра, расположенного в Вашингтоне. Исчезновение неандертальцев должно послужить предостережением для тех, кто пытается тормозить прогресс и тянет нас обратно в жестокую, скотскую и короткую жизнь.
Стив УЭЙНБЕРГ

      На экране стоящего в углу кабинета телевизора транслировался репортаж о том, как Шелдон Гармон, профессор антропологии и самопровозглашенный первооткрыватель «неандертальского» гена, подвергся нападению во время публичного выступления. Кто-то из возмущенных слушателей вылил ему на голову бутылку минеральной воды. Эту сцену крутили снова и снова,
      причем в замедленном темпе: вода медленно льется на лысый череп ученого, а на его лице, как ни странно, застыло весьма довольное выражение.
      — Видишь, — проговорил Рик Дил, — он улыбается! Этот скандал ему как нельзя более кстати. Это — лучшая реклама, которая поможет продвигать ген на рынке.
      — Возможно, — согласился Джош Винклер, — не зря же там оказались телекамеры. Им только и требовалось, чтобы этот эпизод был зафиксирован на пленку и прошел в эфире.
      — Точно! — подхватил Рик. — Но помимо того, что этот парень получил рекламу для своего гена, он к тому же заявляет, что тот действует по той же схеме, что и наш «ген зрелости». Активизация поясной извилины и так далее. Как бы он не умыкнул наше открытие!
      — Вряд ли, — откликнулся Джош. — Десятки генов оказывают влияние на поясную извилину.
      — Пусть так, — сказал Рик, — но все равно нам нужно поскорее сделать объявление.
      — При всем уважении к тебе, Рик, я вынужден сказать, что наш «ген зрелости» для этого еще не созрел. Это было бы преждевременно.
      — Ты испытывал ген на крысах, и все было в порядке.
      — Крыс, которые катают в клетках шарики из дерьма, не покажут в выпуске вечерних новостей.
      Дил медленно кивнул головой.
      — Да, ты прав, нам нужно что-нибудь более убедительное.
      — А из-за чего ты так торопишься? — спросил Джош.
      — Из-за совета директоров. С тех пор как арестовали Брэда, его дядя рвет и мечет. Он полагает, что в проблемах его племянника виноваты мы. Короче, он требует, чтобы мы как можно скорее сообщили о каком-нибудь грандиозном открытии.
      — Но у нас такого еще нет!
      — Знаю, но, если бы мы смогли хотя бы заявить о том, что готовы приступить к клиническим испытаниям…
      — К испытаниям на людях? — Джош поежился. — Я бы не стал этого делать. Мы ведь еще даже не направляли заявку в FDA .
      — Вот давай с этого и начнем.
      — Рик, ты знаешь, что требуется для первоначальной заявки. Куча бумаг высотой до потолка: дневники исследований, протоколы наблюдений, описания. Это только для начала. А потом мы еще будем обязаны предоставить расписание основных этапов…
      Рик нетерпеливо махнул рукой:
      — Знаю! Я ведь говорю о том, чтобы сделать только предварительное объявление.
      — Ты хочешь объявить о том, что мы сделали то, чего у нас еще нет?
      — Объявить о том, что мы делаемэто!
      — Но ведь нам понадобятся месяцы только для того, чтобы собрать необходимые документы.
      — Репортерам на это плевать. Мы сообщим следующее: «Ученые из компании «Биоген Рисерч» в Вествью Виллидж подают заявку в Управление по надзору с просьбой о разрешении приступить к первоначальной стадии испытания…
      — «Гена зрелости»…
      — Да, который будет вводиться в ретровирусном векторе.
      — И что мы скажем об этом «гене зрелости»? Что он, по-нашему, должен делать? — осведомился Джош.
      — Не знаю. Можно, например, заявить, что он излечивает наркотическую зависимость.
      По спине Джоша пробежал холодок.
      — С какой стати нам это говорить?
      — Но ведь это звучит логично, разве тебе не кажется? — принялся объяснять Рик Дил. — «Ген зрелости» обеспечивает сбалансированное, зрелое поведение человека, которое, по логике вещей, несовместимо с наркотической зависимостью.
      — Мне кажется…
      — Тебе кажется? — Дил повернулся к собеседнику. — Будем оптимистами Джош. Я уверяю тебя, это отличная идея. Скажи, каков уровень рецидива в существующих сегодня программах лечения наркоманов? Восемьдесят процентов? Девяносто? Сто? Большинство излечившихся не работают, и это — факт! Сколько наркоманов существует в стране? Господи, да только в тюрьмах их сидит больше миллиона! А сколько их ходит по улицам? Двадцать миллионов? Или тридцать?
      Джош начал потеть.
      — Наверняка наркоманов в Америке не меньше восьми процентов населения.
      — А если добавить к ним алкоголиков, получится не менее десяти процентов. И это делает «ген зрелости» настоящим золотым дном.
      Джош молчал.
      — Ну, что скажешь, Джош?
      — Да, пожалуй, неплохая идея.
      — Ты ведь не попытаешься меня подставить?
      — Да что ты! — воскликнул Джош. — Конечно, нет!
      — И не станешь вести какую-нибудь собственную игру за моей спиной?
      — Нет. С чего ты это взял?
      — Сегодня звонила твоя мать.
      — Черт…
      — Она очень гордится твоими научными свершениями и не понимает, почему я не даю тебе повышения.
      Джош плюхнулся на стул. Он был с ног до головы покрыт холодным липким потом.
      — И что ты теперь намерен сделать?
      — Разумеется, повысить тебя, — улыбнулся Дил, — что же еще? У тебя, кстати, записаны дозы, в которых ты вводил препарат?

      К разработке названия нового продукта привлекли маркетинговую фирму «Ватсон и Найми», и вот сейчас в конференц-зале со стеклянными стенами на Мэдисон-авеню проходило заседание, призванное решить эту важную проблему. В помещении было полным-полно молодых людей лет около двадцати. Хиппового вида они были одеты так, словно пришли на рок-концерт, а не на серьезное мероприятие. Между тем перед ними выступала вовсе не группа расхлябанных музыкантов, а профессор в галстуке-бабочке, рассказывавший о гене А58799-6В. В данный момент профессор демонстрировал графики энзимного действия — извилистые черные линии на белом. Молодые люди сидели в креслах, кто развалившись, кто ссутулившись, зевая и листая журналы с фотографиями голых баб. Лишь несколько человек пытались сосредоточиться на предлагаемых их вниманию материалах.
      Сидевший в последнем ряду руководитель группы, психолог Пол Гоуд, поднял руку и, вытянув указательный палец, очертил в воздухе круг, давая профессору знак закругляться. На лице мужчины в бабочке отразилось удивление, но тем не менее он плавно перешел к заключительной части.
      — Итак, — сказал профессор, — я подвожу итоги. Наша группа из Колумбийского университета выделила ген, который обеспечивает социальную гармонию и связи в тех или иных группах людей. Данный эффект достигается благодаря активизации деятельности предлобной части коры головного мозга, того самого участка, который, как известно, весьма важен в выработке у человека веры и доверия к тому или иному. Мы продемонстрировали действие этого гена, предлагая подопытным два типа идей: противоречивые и традиционные. Противоречивые идеи вызывают в предлобной части четкие и характерные волны, в то время как традиционные — лишь рассеянную активность, которую можно сравнить с теплым свечением ночника. Так, субъекты, обладающие данным геном, демонстрируют явную склонность к шаблонному мышлению и привычным идеям. Они также тяготеют к коллективному мнению по любому вопросу. Они любят телевидение. Они любят Википедию. Они любят коктейль-приемы. Они любят светскую болтовню. Они любят находиться в согласии с
      окружающими. Наш ген весьма важен для социальной стабильности и цивилизованности. Поскольку он обеспечивает здравый смысл, благоразумие и житейскую мудрость, идущие в русле традиций, мы назвали его «геном приспособленчества».
      В аудитории воцарилась ошеломленная тишина. Наконец один из слушателей переспросил:
      — Как вы его назвали?
      — «Ген приспособленчества».
      С разных сторон посыпались реплики:
      — Господи, какой кошмар!
      — Застрелиться можно!
      — Забудьте об этом!
      — Или, — быстро добавил профессор, — «ген цивилизованности».
      Аудитория разразилась возмущенными выкриками:
      — «Ген цивилизованности»? Это еще хуже!
      — Ужасно!
      — Фу, гадость!
      — Лучше с моста в реку прыгнуть! Профессор смутился.
      — Чем вам не нравится это название? Цивилизованность — хорошая вещь, разве не так?
      — Разумеется, хорошая, — сказал руководитель группы. Встав со своего места и выйдя вперед, Пол Гоуд поднялся на сцену. — Беда только в том, что никто в этой стране не хочет считать себя общественником или цивилизатором. Нет, куда там! Мы все до единого — завзятые индивидуалисты, бунтари, противники истеблишмента! Мы боремся, бастуем, мы делаем все по-своему и идем своим путем! Кто-то очень метко назвал это явление «стадом непокорных духом». Никто не хочет считать себя конформистом и приспособленцем.
      — Но на самом деле каждый пытается приспосабливаться, — сказал профессор. — Или, по крайней мере, почти каждый. Открытый нами ген имеется у 92 процентов людей. У настоящих бунтарей он отсутствует, и они…
      — Остановитесь на этом, — жестко проговорил руководитель группы. — Просто замолчите. Вы хотите, что-!
      бы ваш ген оказался ценным. А значит, он должен создавать нечто, чем хотят обладать люди, нечто волнующее и желанное. Приспособленчество не является ни тем, ни другим. Это что-то весьма приземленное и скучное, вроде тоста с маслом и виноградным джемом. Именно эту мысль и пытается донести до вас группа, — Он указал на стул. — Присядьте, профессор.
      После этого Гоуд повернулся к группе, которая теперь выглядела гораздо более собранной и внимательной.
      — Ну что, народ, готовы к мозговой атаке? В таком случае убираем журнальчики — и вперед!
      — Как насчет «гена мудрости»? — спросил один.
      — Хорошо, но не совсем точно.
      — «Ген простоты».
      — Теплее.
      — «Социальный ген».
      — Как бойко идет торговля!
      — «Социализирующий ген».
      — Спасибо, доктор. Дальше!
      — «Ген благоразумия».
      — «Ген благоразумия»? Недурно, очень недурно.
      — «Ген благонамеренности».
      — Звучит слишком по-маоистски. Или по-буддистски. Эй, ребята, проснитесь!
      — «Ген вечеринок».
      — «Ген развлечений».
      — «Ген счастья».
      — «Ген прожигателя жизни».
      Гоуд хмурился и наконец снова поднял руку, заставив своих подопечных умолкнуть.
      — Измените ход мысли, — сказал он. — Отмотайте назад. Задумайтесь еще раз. В чем состоит проблема? Это действительно ген приспособленчества, но мы не хотим произносить это вслух. Чем хорошо приспособленчество? Что оно дает отдельно взятому человеку? А ну-ка, быстренько!
      — Позволяет быть своим в любой социальной группе.
      - Ты не являешься аутсайдером.
      — Ты думаешь, как остальные.
      — Позволяет избежать трений с другими.
      — Помогает приспособиться.
      — Ты читаешь «Таймс».
      — Никто не смотрит на тебя с насмешкой.
      — Облегчает жизнь.
      — Не нужно ни с кем спорить.
      — Легко выражать свое мнение.
      — С тобой все соглашаются.
      — Все считают тебя хорошим человеком.
      — Ты сам чувствуешь себя хорошо.
      — Ты чувствуешь себя комфортно.
      Гоуд звонко щелкнул пальцами и указал на того, кто произнес последнюю фразу.
      — Отлично! Шаблонное мышление помогает нам чувствовать себя комфортно. Да, да, никаких сюрпризов, никакой душевной боли. В окружающем нас мире все постоянно меняется, меняется буквально каждую минуту. Это не самое комфортабельное место, а ведь каждому хочется чувствовать себя комфортно, разве не так? Комфортно, как в старых разношенных ботинках, привычном свитере, любимом кресле.
      — Ген комфортности?
      — Ген уюта?
      — Теплый и пушистый ген… Ген теплоты?
      — Счастливый ген.
      — Ген дружелюбия. Ген простоты.
      — Ген спокойствия. Болеутоляющий…
      Так продолжалось в течение еще некоторого времени, пока наконец не наметились девять наиболее предпочтительных вариантов, которые написали на доске. Завязался ожесточенный спор, в ходе которого один за другим с доски стирались те или иные варианты, хотя было решено, что на фокус-группах будут отработаны все девять вариантов. Наконец все пришли к мнению, что наиболее удачным считается вариант «ген комфорта».

* * *

      — Давайте обсудим еще один аспект, — предложил Гоуд. — Профессор, скажите, пожалуйста, какое практическое применение может иметь открытый вами ген?
      Профессор объяснил, что говорить об этом покарано. Ученые выделили ген, но еще не определили весь ряд заболеваний, с которым его можно ассоциировать. Однако, учитывая тот факт, что ген комфорта присущ подавляющему большинству людей, ученые полагают, что многие страдают от генетических аномалий, связанных именно с ним. Попробую привести примеры. Люди, которые страстно стремятся присоединиться к большинству, предположительно страдают генетическим нарушением. Люди, впадающие в глубокую депрессию, оставаясь в одиночестве, будучи предоставлены сами себе, вероятно, тоже. Участники всевозможных маршей протеста, завсегдатаи спортивных состязаний. которых влечет туда, возможно, даже неосознанное стремление окружить себя большими массами людей, также являются потенциальными жертвами генетических нарушений. Еще одна группа — это люди, которые считают необходимым соглашаться с мнением большинства, вне зависимости от того, о чем идет речи. У них также имеется нарушение. А взять тех, кто боится думать самостоятельно, боится независимости от своей социальной группы…
      — Подводя черту, — проговорил профессор, — таких людей — огромное множество. Если существует возможность опереться на чужое мнение, думать самостоятельно не желает практически никто.
      — Вы хотите сказать, что подобное поведение может рассматриваться как патологическое? — спросил кто-то.
      — Любое компульсивное поведение является патологическим, — ответил профессор.
      — А позитивное поведение? Марши протеста?
      — Мы считаем, что стоим на пороге открытия целого ряда болезненных состояний, связанных с различными аспектами общения. Генетические отклонения, вызываемые «геном комфорта», еще не сформулированы окончательно, но Колумбийский университет подал патентную заявку на сам ген, предполагая, что ценность гена будет повышаться по мере того, как будут идентифицироваться данные отклонения с полной определенностью.
      Гоуд кашлянул.
      — Мы совершили ошибку. Все эти нарушения наблюдаются в сфере общения. Это — «ген общения». На том и порешили.
 

       Из интернет-издания «Бизнес онлайн»
      УЧЕНЫЕ ОТКРЫЛИ ГЕН ОБЩЕНИЯ
       Передается ли по наследству способность к общению? Ученые «Моркомб лабораториз» из Колумбийского университета отвечают на этот вопрос утвердительно. Они заявляют, что обнаружили ген, который регулирует эту способность, и подали патентную заявку на него.

       «Нью-Йорк таймс»
      ГЕН ОБЩЕНИЯ… КОГДА ПРЕКРАТИТСЯ ВСЯ ЭТА ЧУШЬ?
       Приехали! Исследователи из Колумбийского университета заявляют, что открыли ген общения. Что дальше? Ген застенчивости? Ген затворничества? Ген монашества? А как насчет отвали-от-меня-гена?
       На самом деле недобросовестные ученые попросту пользуются невежеством широкой общественности в отношении механизма действия генов. Ни один ген не контролирует те или иные поведенческие особенности. Почтеннейшей публике, к сожалению, об этом неизвестно. Она рассуждает так: если есть гены, определяющие цвет глаз, рост и курчавость волос, почему бы не быть гену, отвечающему за общительность? Ни один из ученых не желает высказаться на этот счет внятно и отчетливо. Все они заседают в советах директоров частных компаний и наперегонки гоняются за генами, которые смогут запатентовать ради собственной наживы.
       Прекратится ли это когда-нибудь? По всей видимости, нет.

       Из интернет-издания «Грист онлайн»
      ХОТИТЕ ПООБЩАТЬСЯ? ЭТО ЗАПАТЕНТОВАНО
       Исследовательская группа Колумбийского университета подала патентную заявку на ген, который, по ее утверждению, контролирует степень и форму общительности. Означает ли это, что наступит день, когда любой человек, принимающий антидепрессанты, или успокаивающие препараты, или средства от дефицита внимания, будет вынужден платить процент с каждой купленной упаковки лекарства Колумбийскому университету?
       Как стало известно, фармацевтические гиганты Швейцарии уже вступили в ожесточенную схватку с целью получить лицензию на использование этого гена.

      Слушания контрольной комиссии по биоэтике Национального института здоровья в Бетесде были организованы самым тщательным образом — так, чтобы на них царила атмосфера коллегиальности и раскрепощенности. Или, по крайней мере, их видимость. Все сидели за тем же длинным столом в хорошо знакомом им конференц-зале на третьем этаже, с объявлениями о предстоящих семинарах, висящими на стенах, и старенькой кофеваркой, шипевшей в углу. Поскольку кофе она готовила омерзительный, и это было общеизвестным фактом, его никто не пил.
      Шестеро ученых, входящих в состав контрольной комиссии и собравшихся на это заседание, были одеты более формально, нежели обычно. Все в пиджаках, а один даже нацепил галстук. Однако чувствовали они себя свободно и непринужденно, обратив взгляды на человека, вызванного на сегодняшние слушания, доктора Рональда Марша. Ему был сорок один год, и он сидел за тем же столом.
      — Каким же именно образом умерла эта двенадцатилетняя девочка?
      Доктор Марш был профессором медицины в Техасском университете Остина.
      — Она страдала врожденной почечной недостаточностью, передавшейся ей генетическим путем. С девятимесячного возраста девочку лечили с помощью диеты и почечного диализа. У нее наблюдалась некоторая задержка роста, но никакого умственного отставания. И сама девочка, и ее семья хотели совершить эту процедуру в надежде на то, что она сможет после этого жить нормальной жизнью и не будет привязана к аппарату диализа до конца своих дней. Как вы сами понимаете, это не жизнь, особенно для юной девочки.
      Сидящие за столом невозмутимо слушали говорившего.
      — Проанализировав факты, мы все пришли к единому мнению: с помощью прежних методов до взрослого возраста нам ее не довести. Гормональные изменения уже начали негативно сказываться на ее обмене веществ. В течение трех-четырех лет ее ожидала неминуемая смерть. И именно в связи с этим мы предприняли процедуру по переносу гена. — Марш помолчал. — Мы сознавали, на какой риск идем.
      — Вы обсуждали этот риск с родными пациентки? — спросил один из ученых.
      — Разумеется. Во всех деталях.
      — А с самой пациенткой?
      — Да. Она была умной девочкой, и первой предложила провести эту процедуру — вычитала о ней в Интернете. Она понимала, что риск огромен.
      — Сообщили ли вы родителям пациентки о том, насколько велика опасность?
      — Да, мы сделали это. Мы сказали им о том, что шансы на успех не превышают трех процентов.
      — И, несмотря на это, они не отступились от своей идеи?
      — Да, на них давила дочь. Она рассуждала так: если смерти все равно не избежать, то можно и рискнуть. Терять мне, дескать, нечего.
      — Однако она была малолетней…
      — Да, — сказал Марш, — и больной была тоже она.
      — Вы получили письменные согласия?
      — Конечно.
      — Мы с ними ознакомились. Некоторые из них составлены в чрезмерно оптимистичных тонах, и степень опасности в них явно преуменьшена.
      — Документы о согласии и разрешения составлены юридическим отделом больницы, — сообщил Марш. — И вы должны были заметить, что родные пациентки подписали заявление, в котором сказано, что они целиком и полностью информированы о степени риска. Кроме того, все доведенные до них сведения содержатся и в истории болезни пациентки. Мы не предприняли бы ни шагу, если бы все заинтересованные стороны не были полностью проинформированы и не дали бы свое согласие, обладая данной информацией.
      В то время как доктор Марш произносил этот монолог, в комнату скользнул председатель комиссии доктор Роберт Беллармино и занял место в конце стола.
      — И после этого вы провели процедуру? — спросил один из членов комиссии.
      — Да, мы ее провели.
      — Какой был использован вектор?
      — Модифицированный аденовирусный раствор в комбинации со стандартными иммуносупрессивными добавками по протоколам Барлоу.
      — Каков был результат?
      — Почти сразу у нее взлетела температура — почти до 42 градусов. На второй день у пациентки появились признаки отказа различных органов. Восстановить деятельность печени и почек не удалось. На третий день она скончалась.
      В комнате воцарилось недолгое молчание.
      — Если мне будет позволено сделать еще одно замечание, я хотел бы сказать, что все произошедшее оказало сокрушительное воздействие и на весь персонал больницы, и на меня лично. Мы лечили, выхаживали эту девочку с самого раннего детства, ее… любили все: врачи, и медсестры, и нянечки. Когда она появлялась в клинике, там словно становилось светлее. Мы решились на эту рискованную процедуру потому, что так хотела она, но теперь по ночам я спрашиваю себя: а правильно ли мы поступили? И каждый раз я прихожу к выводу, что был обязан пойти на это при условии, что этого хотела пациентка. Она хотела жить. Разве мог я не дать ей этого шанса?
      Кто-то кашлянул.
      — Но у вас не было опыта в генной трансплантации.
      — Именно поэтому мы хотели направить ее к другим медикам — к тем, у кого он имелся.
      — Почему же вы этого не сделали?
      — Никто не захотел браться.
      — И какие выводы вы из этого сделали? Марш горестно вздохнул.
      — Вы когда-нибудь наблюдали, как тяжело умирает пациент, страдающий этим заболеванием? Его почки подвергаются некрозу. Его печень отключается. Его тело распухает и приобретает лилово-серый оттенок. Он не может дышать. У него начинается агония, которая длится несколько дней. Мог ли я допустить, чтобы все это случилось с чудесной девочкой? Не думаю.
      За столом вновь повисла тишина. Члены комиссии смотрели на доктора Марша с нескрываемым неодобрением.
      — Почему же сейчас родственники девочки подали в суд?
      — Не знаю, — покачал головой Марш. — У меня не было возможности поговорить с ними.
      — В их исковом заявлении говорится, что они не были должным образом проинформированы.
      — Были. Мы все надеялись на лучшее, смотрели в будущее с оптимизмом. Теперь же они просто не могут смириться с правдой, которая заключается в следующем: если в трех процентах случаев пациенты выздоравливают, то в остальных девяносто семи они, увы, умирают. Девяносто семь! Это почти верная смерть. Они знали это, но когда их надежды оказались разбитыми, почувствовали себя обманутыми. Но мы ни в чем и ни разу не покривили перед ними душой.

* * *

      После того как доктор Марш покинул комнату, началось закрытое обсуждение. Шесть членов комиссии из семи откровенно возмущались. Они доказывали, что доктор Марш говорит неправду сейчас и говорил ее раньше, что он действовал опрометчиво и безрассудно, что он дискредитирует генетику, что он ведет себя подобно ковбою с Дикого Запада, который, даже не имея Должного опыта и надлежащих знаний, готов удариться в любую авантюру. Они явно вели дело к тому, чтобы осудить Марша вынести рекомендацию, в соответствии с которой он будет лишен лицензии и утратит возможность претендовать на правительственные гранты.
      Председатель комиссии Роб Беллармино долго молчал. Наконец он прочистил горло и заговорил:
      — Не могу отделаться от мысли о том, что точно такие же аргументы звучали после того, как доктор Кристиан Барнард совершил прорыв в медицинской науке, сделав первую пересадку сердца.
      — Но здесь не произошло никакого прорыва!
      — Не имея должного опыта… Ковбой с Дикого Запада… Уязвимый для судебных тяжб… Позвольте мне напомнить вам, коллеги, как начинал доктор Барнард. Его первые семь пациентов умерли практически сразу, его называли убийцей и шарлатаном. Но сегодня только в нашей стране ежегодно проводится более двух тысяч операций по пересадке сердца. Большинство пациентов живет после этого от пяти до пятнадцати лет. Пересадка почки сегодня стала повседневным делом, пересадка легкого и печени, сама мысль о которых вызывала священный трепет всего нескольких лет назад, сейчас разрешены. Любой новый метод лечения проходит непростой период становления, когда он является пионерским, и каждый раз это происходит благодаря таким отважным первопроходцам, как доктор Марш, которые берут на себя всю полноту ответственности.
      — Но было нарушено так много правил!
      — Что вы сделаете с доктором Маршем? — поинтересовался Беллармино. — Человек потерял сон, и это видно по его лицу. Пациентка — девочка, которую он искренне любил, — умерла в результате его лечения. Какое более страшное наказание сможете вы для него придумать? И кто мы такие, чтобы бросить в него камень?
      — Однако правила этики…
      — Никто из нас не заглядывал в глаза этой девочки. Никто из нас не знал ее жизнь, ее боль, ее надежды. В отличие от Марша. Он знал ее много лет. Неужели теперь мы посмеем осудить его?
      В комнате воцарилось молчание.
      В конечном итоге было решено вынести порицание в адрес юридического отдела Техасского университета, не принимая никаких мер в отношении самого доктора Марша. «Беллармино уболтал нас», — сказал потом один из членов комиссии. В этом был весь Роб Беллармино, умевший говорить, как проповедник, вкрадчиво апеллировать к Богу, перетягивать одеяло на себя и в итоге добиваться своего, вне зависимости от того, о чем шла речь и кто от этого мог пострадать. Роб мог оправдать все, что угодно. В этом ему не было равных.
      Самое забавное заключалось в том, что Беллармино покинул конференц-зал еще до того, как окончательное решение было сформулировано. Он опаздывал на очередную встречу.

* * *

      После заседания комиссии по биоэтике Беллармино вернулся к себе в лабораторию, где у него была назначена встреча с одним из его постдоков. Парень перешел к нему из Медицинского центра Корнелла, где проделал блистательную работу по изучению механизмов, контролирующих образование и строение хроматина.
      Обычно ДНК клетки расположена в ее ядре. Большинство людей представляют ее молекулу в виде двойной спирали, знаменитой завитой «лесенки», открытой Уотсоном и Криком. Но эта «лесенка» представляет собой всего одну из форм ДНК. На самом деле она может существовать и в виде единичной цепи, и в виде более плотной структуры, называемой центромерой. Конкретный вид ДНК зависит от протеинов, взаимодействующих с ДНК.
      Это имеет большое значение, поскольку, когда ДНК сжата, ее гены оказываются недоступны для клетки. Один из способов контролировать гены в таком случае — это изменение хроматина различных участков ДНК. Так, например, когда гены вводились в новую клетку, необходимо было позаботиться и о том, чтобы с помощью добавления определенных препаратов поддерживать хроматин в надлежащем виде. Новый постдок Беллармино совершил настоящий прорыв, проведя исследование в области метилирования посредством определенных протеинов и их воздействия на структуру хроматина. Научная статья парня, озаглавленная «Управление доступностью геном протеина и метилтрансферазы аденина» являла собой пример четкого и глубокого мышления. Она, несомненно, должна была наделать шума в научных кругах и создать парню достойную репутацию.
      Беллармино сидел в своем кабинете и внимательно читал статью, а парень нетерпеливо ерзал в кресле по другую сторону письменного стола.
      - Великолепно! — вынес наконец свой приговор Беллармино. — Просто великолепно! — Он постучал по стопке листов. — Я думаю, эта статья добавит лаборатории изрядное количество очков. И тебе, разумеется, тоже.
      - Спасибо за лестный отзыв, Роб.
      — У вас тут указано семь соавторов, и мое имя в этом списке стоит достаточно высоко, — сказал Беллармино.
      — Вы значитесь третьим, — проговорил парень, — но, если вы считаете, что я должен был поставить вас на второе…
      - Вообще-то я припоминаю состоявшийся между нами несколько месяцев назад разговор, в ходе которого мы обсуждали возможные механизмы метилирования, и я тогда предложил тебе…
      — Да, я помню.
      — Тот самый механизм, о котором ты говоришь в этой работе. Поэтому у меня не вызывает сомнений, что я должен значиться не соавтором, а основным автором этой работы.
      - А-а-а… — Парень моргнул и поперхнулся.
      — Это станет залогом того, что работа будет гораздо чаще цитироваться, — отеческим тоном пояснил Беллармино, — что позволит ей прозвучать гораздо громче и многократно усилит ее эффект. Кроме того, авторство в данном случае — пустая формальность. Ты будешь значиться первым из соавторов, и всем будет понятно, что основная часть информации собрана именно тобой.
      Для тебя в твоем нынешнем положении это — огромная победа, значительный рывок вперед. На тебя будут ссылаться, перед тобой откроется перспектива получения фантов. — Беллармино улыбнулся. — Следующая твоя работа, обещаю тебе, будет целиком и полностью твоей, а через год-другой я помогу тебе обзавестись собственной лабораторией.
      — Я, гм… — Парень судорожно сглотнул. — Я понимаю.
      — Ну вот и чудесно! Так что внеси в статью необходимые изменения, пришли ее мне, а я отправлю ее в «Нейчур». Она заслуживает большего, нежели «Сайенс», которая сегодня переживает не лучшие времена. Затем я позвоню редактору, объясню ему важность нашей статьи и позабочусь о том, чтобы она была опубликована как можно скорее.
      — Спасибо, Роб, — промямлил парень.
      — Да о чем речь! — вальяжно махнул рукой Беллармино. — Можешь всегда на меня рассчитывать!

      ВЫСТАВКИ «ВЛАЖНОГО ИСКУССТВА»
      Галереи выставляют трансгенные организмы
      Живые существа — на продажу
       Южноафриканская художница Лора Синти представила в Лондоне трансгенный кактус, содержащий генетический материал человека. На кактусе растут человеческие волосы. Синти говорит: «Кактус с растущими из него волосами демонстрирует все желания и признаки сексуальности. Он не хочет находиться в неволе. Он мечтает оказаться на свободе».
       Когда Синти спросили о том, как реагировала на кактус публика, та ответила: «Наибольший интерес проявили лысые мужчины».
       Художница Марта де Менезес создала модифицированных бабочек с разными по расцветке крыльями. «Сначала, — говорит она, — люди были шокированы. Им показалось, что это не очень удачная мысль». Она также заявила, что ее следующим творением будет рыба-зебра с вертикальными, а не горизонтальными полосами, чтобы она больше походила на настоящую зебру. Эти изменения станут передаваться потомству. Финский художник Орон Каттс выращивает на тканевой культуре крылья для свиньи с помощью стволовых клеток из свиного костного мозга. По словам Каттса, свиным клеткам, с целью ускорения их роста, постоянно ставят музыку. «Мы подобрали для них самую свинскую музыку и воспроизводим ее круглые сутки». Он говорит, что музыка действительно способствует росту клеток.
       Художник из Чикаго Эдуарде Кэк создал трансгенную крольчиху по кличке Альба, которая светилась зеленым светом. В оплодотворенную яйцеклетку кролика-альбиноса был введен GPF, ген обитающей в северо-восточной части Тихого океана медузы, заставляющий ее светиться зеленым. Животное, выросшее из этой клетки, также стало светиться. Разразилась настоящая буря. Кэк объяснил это тем, что «при виде крольчихи многим становилось не по себе», но при этом заметил, что GPF давным-давно используется в генетических исследованиях и вводился различным закваскам? плесени, растениям, плодовым мушкам-дрозофилам, мышам и коровьим эмбрионам. Кэк сказал, что теперь намеревается создать светящуюся собаку.
       Альбу постигла преждевременная смерть по неизвестным причинам.
       В 2003 году на продажу были выставлены первые трансгенные живые существа. Ими стали светящиеся красным рыбки-зебры, созданные Гун Цзюанем в Сингапуре и запатентованные компанией из Остина, штат Техас. Они были предложены на рынок под названием «светорыбки» после двух лет, в течение которых их изучали эксперты государственных контролирующих учреждений. Вынесенный в итоге вердикт гласил, что рыбки не представляют опасности для человека в том случае, если их не употреблять в пищу.

      — Мадам Бонд, — проговорила учительница первого класса, — ваш сын — прелестный мальчик, но у него хромает математика. Ему плохо дается сложение, а вычитание и того хуже. А вот с французским языком стало гораздо лучше.
      — Рада слышать, — ответила Гейл Бонд. — Переезд сюда из Лондона дался ему нелегко, но, признаюсь,
      меня удивили ваши слова о том, что у него трудности с математикой.
      — Потому что вы — ученый?
      — Отчасти да. Я работаю здесь, в Париже, в Национальном институте, а отец Эвана — менеджер инвестиционного банка, и он с утра до вечера оперирует цифрами.
      — Что ж, — сказала учительница, — вы, как генетик, должны знать, что в генах содержится далеко не все. Случается, сын великого художника вовсе не способен рисовать. Но, должна вам сказать, если вы будете выполнять за мальчика домашнее задание, добра ему это не принесет.
      — Выполнять за него домашнее задание? — удивилась Гейл Бонд. — О чем это вы?
      — Если это делаете не вы, то, значит, кто-то другой.
      — Простите, но я вас не понимаю.
      — Домашние задания Эвана всегда выполнены блестяще, — пояснила учительница. — Но все контрольные работы, которые проходят в классе, он выполняет из рук вон плохо. Поэтому мне волей-неволей приходится думать, что домашнее задание за него делает кто-то другой.
      Гейл Бонд потрясла головой.
      — Ума не приложу, кто это может быть, — сказала она. — Когда сын возвращается домой из школы и садится за уроки, с ним находится одна только домработница. Она почти не говорит по-французски. Я прихожу в пять, и к этому времени он уже заканчивает делать уроки. По крайней мере он мне так говорит.
      — И вы не проверяете его домашнее задание?
      — Нет, никогда. Эван заверяет, что в этом нет необходимости.
      — Значит, он получает помощь откуда-то еще, — подвела итог учительница. Она достала странички с домашним заданием Эвана и разложила их на столе. — Вот, взгляните. Каждая задача — на отдельном листе. Идеально!
      — Да, вижу, — кивнула Гейл, глядя на листочки. — А вот эти пятнышки…На бумаге были видны маленькие зеленые и белые точки.
      — Я часто их замечаю. Обычно они находятся внизу страницы. Словно кто-то что-то пролил.
      — Похоже, я знаю, кто ему помогает, — проговорила Гейл Бонд.
      — Кто?
      — Кое-кто из лаборатории.

* * *

      Она отперла дверь квартиры и сразу услышала, как ее зовет Жерар.
      — Здравствуй, любимая! Точь-в-точь, как ее муж.
      — Привет, Жерар! — ответила она. — Что новенького?
      — Купаться хочу!
      — Непременно искупаешься. Она прошла в коридор, где на своем насесте сидел
      Жерар. Это был трансгенный серый африканский попугай, которому еще не исполнилось и двух лет. Будучи еще птенцом, он получил изрядное количество различных человеческих генов, но заметного эффекта это пока не возымело.
      — Отлично выглядишь, крошка! Я по тебе скучал! — сказал Жерар, все так же имитируя голос ее мужа.
      — Спасибо, — ответила она. — У меня к тебе вопрос, Жерар.
      — Давай, если настаиваешь.
      — Ответь мне, сколько будет тринадцать минус семь?
      — Не знаю. Она колебалась.
      — От тринадцати отнять семь. Сколько останется? — Именно так сформулировал бы вопрос Эван.
      Птица без запинки ответила:
      — Шесть.
      — От одиннадцати отнять четыре. Сколько останется?
      — Семь.
      — От двенадцати отнять два. Сколько останется?
      — Десять.
      Она наморщила лоб, а потом спросила:
      — От двадцати четырех отнять одиннадцать!
      — Ох, ох, ох! — Попугай несколько раз переступил с лапы на лапу. — Пытаешься запутать меня. Тринадцать.
      — От ста одного отнять семьдесят?
      — Тридцать один. Но такими большими числами мы не пользовались. Обычно из двух цифр.
      — Мы?
      Жерар не ответил. Он стал ритмично кивать головой и хрипло запел:
      — Я люблю пара-ад…
      — Жерар, — снова заговорила она, — Эван просил тебя помочь?
      — Ага, конечно! — последовал ответ, а затем голосом Эвана попугай проговорил: — Эй, Жерри, помоги-ка мне! У меня не получается! — Потом птица заныла тем же голосом: — Не полу-уча-ается-а-а…
      — Так, — сказала Гейл, — мне нужно сходить за видеокамерой.
      — Я звезда? Я звезда?
      — Да, — ответила женщина, — ты звезда. Попугай заговорил новым голосом, растягивая слова
      на американский лад:
      — Извините, что мы опоздали, но нам нужно было забрать нашего сына Хэнка.
      — Это из какого фильма? — осведомилась Гейл. Тот же самый протяжный американский говор:
      — Ничего, ничего. Все в порядке…
      — Ты не хочешь мне ответить? — спросила она.
      — Хочу купаться, перед тем как сниматься! — заявил Жерар. — Ты мне обещала!
      Гейл Бонд поспешила за видеокамерой.

* * *

      Человеческие гены Жерару имплантировали Йоши Томидзу и Гейл Бонд в лаборатории Мориса Гролье Национального института в Париже, когда тот был еще птенцом. Однако в течение первого года жизни эффект от этой операции был почти незаметен. Что неудивительно. Успех от введения трансгенов встречался редко, и требовались десятки, даже сотни попыток для того, чтобы достичь желаемого результата. Это объясняется просто: для того, чтобы ген успешно заработал в новой для себя среде, необходимо соблюдать многие условия.
      Для начала ген должен быть правильно перенесен в существующий генетический материал животного. Иногда его помещали задом наперед, и это давало либо негативный эффект, либо вообще никакого. Иногда его помещали в нестабильный участок генома, в результате чего животное оказывалось поражено злокачественным онкологическим заболеванием. Это случалось довольно часто.
      Кроме того, трансгеника никогда не ограничивалась переносом одного-единственного гена. Генетики были вынуждены переносить дополнительные гены, функции которых заключалась в том, чтобы обеспечивать основному гену условия для нормального функционирования. Например, большинство генов имеют изоляторы и стимуляторы. Последние могут вырабатывать протеины, которые отключают собственные гены животного чтобы трансген сумел одержать верх над ними. Они также способны усилить действие самого внедренного гена. Изоляторы оберегают новый ген от окружающих его и одновременно обеспечивают доступность генетического материала внутри клетки.
      И без того запутанные, эти хитросплетения усложняются еще больше, если добавить к ним тонкости со «связниками» — рибонуклеиновыми кислотами, действующими внутри клетки. Или с генами, контролирующими происходящие преобразования. И так далее.
      В реальности перенос гена в организм животного больше напоминает не некое биологическое действо, а работу по отладке сложнейшей компьютерной программы. Необходимо исправлять ошибки, производить доводку, нейтрализовать нежелательные эффекты, и все это — до тех пор, пока не будет достигнут желаемый результат. А потом оставалось ждать, когда «программа» заработает. Иногда на это уходили годы.
      Именно поэтому руководитель лаборатории предложили Гейл Бонд забрать Жерара домой в качестве домашнего любимца. Домашние условия рассматривались в качестве особенно важного фактора. Африканские серые попугаи являются чрезвычайно умными птицами — по этому показателю их даже сравнивают с шимпанзе — и обладают наибольшими способностями к языку. Некоторым не человекообразным приматам удавалось «произносить» около 150 слов с помощью языка жестов или клавиатуры компьютера, но для африканского серого попугая это могло считаться средним уровнем. Наиболее «талантливым» из этих птиц удавалось усвоить до тысячи слов. Поэтому для развития способностей и увеличения словарного запаса им необходимо находиться в постоянном контакте с человеком. Их нельзя содержать в клетках рядом с мышами и хомячками, иначе они могли бы сойти с ума от недостатка общения.
      Это не является преувеличением. Защитники животных утверждают, что психика многих серых попугаев оказывалась подорванной в результате дефицита общения. Для них такая жизнь равносильна заключению человека в одиночную камеру на много лет. Серые попугаи нуждаются в общении в не меньшей степени, чем хомо сапиенс, а по мнению некоторых ученых, даже в большей.
      Жерар с тех пор, когда был еще птенцом, рос, что называется, буквально на пальце у человека, и заговорил очень рано. Когда Гейл, которая в то время отметила свой тридцать первый день рождения и вышла замуж за банковского менеджера, принесла Жерара домой, его словарный запас был уже довольно велик. Оказавшись в гостиной, он заявил:
      — Классная хата, Гейл! Круто!
      К сожалению, птица успела нахвататься американского сленга, когда смотрела телевизор, стоявший в лаборатории.
      — Рада, что тебе здесь нравится, Жерар, — ответила она.
      — Я о том и толкую, — сказал попугай.
      — Хочешь сказать, что тебе здесь не нравится?
      — Хочу сказать то, что сказал. — Ладно.
      — Это так, к слову.
      — Хорошо, я поняла.
      Она немедленно сделала запись в своем рабочем дневнике. Эта речь Жерара могла оказаться чрезвычайно важной. Одна из задач экспериментов с трансгенами заключалась в том, чтобы выяснить, до какого уровня ученым удастся развить интеллект животных, не относящихся к человекообразным. Проводить подобные эксперименты с приматами было невозможно — на этот счет имелось слишком много правил и запретов, а вот в отношении попугаев люди были менее щепетильны. Не существовало никаких комиссий по этике, которые контролировали бы эксперименты над этими птицами. Поэтому лаборатория Гролье работала с африканскими серыми.
      Помимо всего прочего, они пытались обнаружить в речи попугая признаки самосознания. Птицы узнавали себя, глядя в зеркало, но речь — это совсем другое. Пока нельзя было утверждать, что попугаи сознательно употребляют слово «я», говоря о себе. Скорее всего они просто повторяли услышанное. Вопрос заключался в том, когда попугай произнесет это слово осознанно, и Гейл показалось, что, впервые оказавшись в ее гостиной, Жерар сделал именно это.
      Неплохое начало.

* * *

      Ричард, ее муж, не проявил интереса к появлению в их квартире нового жильца. Он лишь пожал плечами и сказал:
      — Только не надейся на то, что я буду чистить эту клетку.
      Гейл сообщила, что она тоже не намерена этого делать. Единственным человеком, проявившим энтузиазм, оказался их сын. Эван сразу же принялся играть с попугаем, посадил его на палец, а позже носил на плече. Проходила неделя за неделей, и именно Эван проводил с птицей больше всего времени. Судя по всему, попугай оценил это и теперь воздавал мальчику сторицей, принявшись помогать ему.

* * *

      Гейл установила видеокамеру на штатив, настроила видоискатель и включила запись. Некоторые серые попугаи умели считать, и кое-кто даже утверждал, что наиболее смышленые из этих птиц имеют рудиментарное представление о концепции нуля, но ни одна не была способна производить арифметические вычисления.
      Ни одна, кроме Жерара.
      От волнения у Гейл дрожали руки, и ей приходилось действовать медленно и методично. Закончив приготовления, она проговорила намеренно спокойным голосом, на" какой только была способна:
      — Жерар! Сейчас я покажу тебе картинку и хочу, чтобы ты сказал мне, что с ней нужно делать.
      Она показала птице листок с домашним заданием Эвана, на котором был написан простенький арифметический пример — пятнадцать минус семь, — закрыв ответ ладонью.
      — Я это уже делал.
      — И все равно, что тут нужно делать? — не отступала Гейл.
      — Ты должна сказать.
      — Ты можешь посмотреть на этот рисунок и назвать ответ?
      — Ты должна сказать, — повторил Жерар. Сидя на насесте, он переминался с лапы на лапу и, глядя прямо в объектив камеры, явно демонстрировал раздражение. Жерар не любил, когда к нему приставали.
      — Здесь говорится: от пятнадцати отнять семь, — проговорила Гейл.
      — Восемь, — сразу же ответил попугай.

* * *

      Гейл с трудом подавила огромное желание повернуться к камере и завизжать от радости. Она спокойно перевернула страницу, на которой был написан следующий пример.
      — Так, дальше. От двадцати трех отнять девять.
      Сколько останется? — Четырнадцать.
      — Очень хорошо! А теперь…
      — Ты мне обещала, — сказал Жерар.
      — Я тебе что-то обещала?
      — Да, ты мне обещала, — подтвердила птица. — Ты знаешь…
      Он имел в виду ванну.
      — Ах да, — вспомнила Гейл. — Обязательно, но чуть позже. А сейчас…
      — Ты мне обещала! — угрюмо твердил попугай. — Хочу купаться.
      — Жерар, сейчас я покажу тебе следующий пример и спрошу тебя: сколько останется, если от двадцати девяти отнять восемь?
      — Надеюсь, они смотрят, — проговорил попугай странным тоном. — Они увидят. Они увидят, и они узнают, и они скажут: «Ведь и слепой прекрасно видит — она и мухи не обидит».
      — Жерар, сосредоточься. Если от двадцати девяти отнять восемь, сколько останется?
      Жерар раскрыл клюв, и в этот момент послышался звонок в дверь. Гейл находилась близко к птице и поэтому сразу поняла, что это проделки попугая, иначе она непременно бросилась бы открывать дверь. Он идеально имитировал любые домашние звуки: звонок в дверь, верещание телефона, звук воды, спускаемой в туалете.
      — Жерар, ну пожалуйста!
      Попугай изобразил звук приближающихся шагов и даже скрип половицы, а потом проговорил голосом ее мужа:
      — Отлично выглядишь, крошка! Я по тебе скучал!
      — Жерар… — начала она.
      А птица уже говорила женским голосом:
      — О, Ричард! Как давно тебя не было! Тишина. Затем — звук поцелуя.
      Гейл, окаменев, смотрела на попугая, а тот, почти не раскрывая клюв, продолжал воспроизводить звуки и голоса. «Как магнитофон», — подумалось ей.
      — Мы одни? — спросил женский голос.
      — Да, — ответил голос мужа. — Парень вернется из школы не раньше трех.
      — А эта?…
      — Гейл на конференции, в Женеве.
      — Значит, в нашем распоряжении целый день? Ой, как здорово!
      Снова звуки поцелуев. Шаги двух пар ног. Пересекают комнату. Ее муж:
      — Хочешь что-нибудь выпить?
      — Возможно, позже, малыш, а сейчас я хочу только тебя!
      Гейл развернулась и выключила видеокамеру.
      — А теперь ты меня искупаешь? — спросил Жерар. Она посмотрела на него.
      Хлопнула дверь спальни. Скрип пружин кровати. Женский визг, смех. Снова заскрипели пружины.
      — Перестань, Жерар, — попросила Гейл.
      — Я знал, ты захочешь это узнать, — ответил попугай.

* * *

      — Ненавижу эту гребаную птицу! — сказал ее муж поздно вечером. Они находились в спальне.
      — Дело не в этом, Ричард, — сказала Гейл. — Ты можешь делать все, что угодно, но только не в моем доме. Не на нашей кровати.
      Она уже сменила простыни, но, даже несмотря на это, не могла заставить себя не только сесть на постель, но даже подойти к ней. Она стояла на противоположной стороне спальни, у окна, из-за которого доносился шум парижских улиц, оживленных даже в этот поздний час.
      — Это случилось только один раз, — проговорил Ричард.
      Гейл ненавидела, когда муж врал ей.
      — Да, я помню, когда я была в Женеве. Может, спросить Жерара, были ли другие разы?
      — Не надо, не втягивай в это птицу.
      — Были… Были и другие разы, — сказала она.
      — Ну извини! Я очень сожалею! Довольна? Что ты хочешь от меня услышать, Гейл? — Ничего. Я хочу, чтобы ты так больше не поступал. Я хочу, чтобы твоих шлюх не было в этом доме.
      — Хорошо! Замечательно! Так тому и быть! А теперь можем мы прекратить этот разговор?
      — Да, — сказала она, — можем.
      — Ненавижу долбаную птицу!
      Гейл подошла к двери, но, прежде чем выйти, повернулась и произнесла:
      — Если ты к ней хотя бы пальцем прикоснешься, я тебя убью.
      — Куда ты уходишь?
      — К черту.

* * *

      С Йоши Томидзу она встретилась в его квартире. Их связь началась год назад и после некоторого перерыва возобновилась в Женеве. В Токио Йоши ждали жена и ребенок. Осенью он собирался возвращаться туда, так что вскоре им с Гейл предстояло расстаться.
      — Ты очень напряжена, — проговорил он, гладя ее по спине. У него были чудесные руки. — Поссорилась с Ричардом?
      — Да не так, чтобы очень. Чуть-чуть. Гейл смотрела на лунный свет, струившийся из окна.
      Он был на удивление ярким.
      — Так что же случилось? — спросил Йоши.
      — Я волнуюсь насчет Жерара.
      — Почему?
      — Ричард ненавидит его. Люто ненавидит.
      — Он ничего не сделает с Жераром. Это слишком ценная птица.
      — С него станется, — ответила Гейл и села на постели. — Может, мне лучше вернуться?
      Йоши пожал плечами:
      — Если хочешь…
      — Извини, — сказала она.
      Он легко поцеловал ее.
      — Поступай так, как считаешь нужным.
      Гейл вздохнула.
      — Ты прав, я, наверное, схожу с ума. — Она снова легла и накрылась простыней. — Скажи мне, что я схожу с ума. Ну пожалуйста.

      Брэд Гордон выключил телевизор и крикнул:
      — Входите! Не заперто!
      Часы показывали полдень. Он торчал без дела в своей квартире на третьем этаже дома по Шерман-Оак, смотрел бейсбольный мяч и ждал, когда рассыльный привезет заказанную пиццу. Однако когда дверь открылась, на пороге, к его удивлению, предстала самая восхитительная женщина из всех, которых ему когда-либо приходилось видеть. Лет около тридцати, высокая, стройная, она была сама элегантность. Одетая на европейский лад, на не слишком высоких каблуках, она излучала сексуальность и в то же время заставляла держаться на расстоянии. Брэд выпрямился в кресле, в котором сидел, провел рукой по подбородку и вспыхнул от стыда, ощутив ладонью двухдневную щетину.
      — Извините, — промычал он, — я не ждал гостей.
      — Меня прислал ваш дядя, мистер Ватсон, — сказала женщина, подходя к Брэду. Он торопливо поднялся на ноги. — Меня зовут Мария Гонсалес. — В ее речи чувствовался легкий акцент, но он не был испанским. Скорее немецким. — Я работаю в фирме, осуществляющей инвестиционные операции вашего дяди, — проговорила женщина, пожимая руку Брэда.
      Тот покивал головой, вдыхая легкий аромат ее духов. Его не удивило, что она работает на дядю Джека. Старик любил окружать себя привлекательными на вид и очень умными деловыми женщинами.
      — Чем могу помочь вам, мисс Гонсалес? — спросил Брэд.
      — Лично мне — ничем, — ответила красотка, оглядываясь и ища глазами место, где можно было бы присесть. Не найдя такового, она осталась стоять. — Но вы могли бы сделать кое-что для вашего дяди.
      — Да, разумеется, все, что угодно!
      — Вероятно, излишне напоминать вам о том, что Дядя выкупил вас под залог и намерен оплатить услуги адвокатов по защите вас в ходе судебных слушаний. А поскольку вам инкриминируется половая связь с несовершеннолетней, защита будет не из легких.
      — Но меня подставили… Женщина подняла руку:
      — Меня это не касается. Дело в другом. Ваш дядя постоянно помогал вам на протяжении многих лет, и теперь у вас появился шанс отплатить ему добром за добро. Он нуждается в вашей помощи. На конфиденциальной основе.
      — Дяде Джеку понадобилась моя помощь?
      — Совершенно верно.
      — Конечно, я сделаю все, что смогу.
      — Повторяю: это строго конфиденциально.
      — Я понял.
      — Вы не должны говорить об этом ни с кем и никогда.
      — Ладно.
      — Наружу не должно просочиться ни слова, а если это случится, вы останетесь без денег на адвокатов и проведете двадцать лет в тюремной камере, как растлитель малолетних.
      Брэд вытер вспотевшие ладони о штаны.
      — Да, да, я все понимаю.
      — На сей раз вы не должны облажаться, Брэд.
      — Ладно, ладно. Вы хоть объясните, что от меня требуется.
      — Ваша любимая компания, «Биоген», собирается объявить о новом важном достижении — открытии гена, который помогает излечиться от наркозависимости. Это — первый шаг на пути к выводу на рынок потрясающего коммерческого продукта, благодаря которому компания окажется в центре внимания, и финансирование потечет рекой. Ваш дядя занимает в компании ключевые позиции, и он не хочет, чтобы они оказались ослаблены в результате прихода новых инвесторов. Ему хотелось бы отпугнуть их.
      — Понятно.
      — Это можно сделать, распространив некие плохие новости относительно «Биогена».
      — Какие, например?
      — В настоящий момент, — сказала Мария Гонсалес, — самым важным коммерческим продуктом «Биогена» является клеточная линия Барнета, которую компания приобрела у Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Она производит цитокины, весьма важные в лечении онкологических заболеваний.
      — Ага…
      — Порча этих клеточных линий имела бы катастрофические последствия.
      Женщина сунула руку в сумочку и вынула оттуда маленький пластиковый флакончик, в каких одна очень известная фирма выпускает капли от покраснения глаз. Открутив колпачок, она капнула по одной капле жидкости на кончики пальцев другой руки.
      — Вам понятно? — спросила она.
      — Да, — кивнул Брэд.
      — По одной капле на каждый палец, и — дать просохнуть.
      — Ясно.
      — Вы отправляетесь в «Биоген». Ваша электронная карточка-пропуск все еще работает, так что попасть туда для вас не составит труда. Затем по базе данных вы выясняете местонахождение хранилища, в котором находится клеточная линия Барнета. Номер хранилища — здесь. — Женщина протянула Брэду карточку, на которой значился номер BGOX6178990QD. — Это замороженные образцы в лабораторных сосудах. Вы подходите и… просто прикасаетесь к каждому из них.
      — Просто прикасаюсь? — Брэд подозрительно покосился на пузырек. — Что это за штука?
      — Ничего такого, что могло бы вам повредить. Но клетки ее не любят.
      — Но меня снимут камеры наблюдения, да и использование магнитных карточек тоже фиксируется. Они узнают, кто это сделал.
      — Этого не произойдет, если вы приедете между часом и двумя дня. В это время системы безопасности отключаются для профилактических работ.
      — Ничего подобного.
      — На этой неделе будет именно так.
      Брэд взял у женщины пластиковый флакончик и покрутил его в руке.
      — Вы понимаете, что у них есть еще и резервное хранилище?
      — Сделайте то, о чем просит вас дядя, а все остальное оставьте на его усмотрение. — Она закрыла сумочку. — И последнее. Не пытайтесь пока связаться с дядей. Он не хочет, чтобы контакты между вами были зафиксированы. Ясно?
      — Вполне.
      — Тогда желаю удачи. И заранее благодарю вас от имени дяди.
      Она снова пожала его руку и ушла.

      ВЫМИРАНИЕ БЛОНДИНАМ ВСЕ ЖЕ НЕ ГРОЗИТ
      Би-би-си распространило ложную информацию.
      Не было ни исследований ВОЗ, ни исследований германских ученых. Самая скверная шутка про блондинок за последние 150 лет
       Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) опровергла сегодня информацию о том, что она когда-либо проводила или публиковала результаты исследований о грядущемисчез новении «гена блондинов». Согласно утверждению группы представителей ООН, «ВОЗ не имеет представления о том, откуда появилась подобная информация, но подчеркивает, что мы не придерживаемся мнения, согласно которому количество людей со светлым цветом волос стремитсяк уменьшению».
       По мнению газеты «Вашингтон пост», источником информации, распространенной Би-би-си, послужили слухи, выложенные в одном из германских интернет-ресурсов. Те, в свою очередь, основывались на заметке, опубликованной два года назад в германском женском журнале «Аллегра», где в качестве источника информации указывался неназванный антрополог, работающий в ВОЗ.
       Подобная «утка» никогда не увидела бы свет, если бы редакторы Би-би-си взяли на себя труд провести хотя бы минимальную проверку достоверности подобной информации, утверждает профессор медиалогии из Джорджтаунского университета Лен Юлер. Некоторые эксперты в области
       средств массовой информации доказывают, что СМИ в последнее время вообще перестали проверять точность и правдивость информации. «Мы просто печатаем информацию, и — вперед», — заявил на условиях анонимности один репортер. Другой, также пожелавший остаться неизвестным, прокомментировал случившееся так: «А что, отличная история! Точность сгубила бы ее».
       Углубленное исследование, проведенное сайтом «городских легенд» Snopes.com, показало, что байки относительно грядущего вымирания блондинов время от времени появляются на протяжении последних 150 лет и уходят своими корнями во времена Авраама Линкольна. И каждый раз, для придания этой версии большего веса, приводились ссылки на некие «научные исследования». Вот типичный пример подобной публикации, датированный 1906 годом.

      БЛОНДИНЫ ОБРЕЧЕНЫ НА ИСЧЕЗНОВЕНИЕ С ЛИЦА ЗЕМЛИ
      Майор Вудрафф предрекает блондинам зловещий конец. Так говорит наука
       Девушка с золотыми локонами обречена. Через шесть сотен лет блондины исчезнут.
       Эту печальную участь предсказал сегодня блондинам майор К. И. Вудрафф, выступавший с лекцией в Ассоциации за развитие науки в Колумбийском университете.
       «Разумеется, блондины не исчезнут, но не исчезнут и публикации, предрекающие их вымирание на протяжении уже полутора веков», — говорит профессор Юлер.

      Линн, жена Генри Кендалла, на протяжении всей своей взрослой жизни занималась тем, что разрабатывала вебсайты, поэтому в течение дня она обычно находилась дома. В этот день около трех часов дня раздался довольно странный звонок.
      — Это доктор Марти Робертс из «Лонг-Бич Мемориал», — произнес мужской голос. — Могу я поговорить с Генри? — Его сейчас нет дома, он на футболе, — ответил Линн. — Может, ему что-то передать?
      — Я звонил ему на работу, на сотовый, но он не отвечает. — Судя по тону доктора Робертса, дело у него было неотложное.
      — Я увижу Генри через час, — сказала Линн. — А вы доктор Робертс, думаете, с ним что-то могло случиться?
      — О нет! С ним все в порядке. Просто попросите, чтобы он мне перезвонил, хорошо?
      Линн пообещала выполнить просьбу.
      Позже, когда муж вернулся домой, Линн вошла на кухню. Он поставил перед их восьмилетним сыном Джеми блюдце с печеньем и налил чашку молока.
      — Ты знаешь кого-нибудь в больнице «Лонг-Бич Мемориал»? — спросила Линн.
      Генри моргнул.
      — Он звонил?
      — Да, около трех. Кто это такой?
      — Мой школьный друг, патологоанатом. Что он сказал?
      — Ничего, просто попросил, чтобы ты перезвонил ему. — Линн пришлось сделать над собой усилие, чтобы не спросить у мужа, какие дела связывают его с этим патологоанатомом.
      — Хорошо, — кивнул Генри. — Спасибо.
      Она увидела, как Генри покосился на стоявший на кухне телефон, затем развернулся и пошел в их маленький общий кабинет. Он закрыл дверь, и через пару минут из кабинета послышался его приглушенный голос. Слов было не разобрать.
      Джеми уплетал печенье, запивая его молоком. Трейси, их тринадцатилетняя дочь, находилась в своей комнате на втором этаже, и оттуда грохотала музыка. Линн задрала голову и крикнула:
      — Потише, пожалуйста!
      Трейси ее не услышала. Пришлось подниматься наверх.
      Когда она спустилась, Генри находился в гостиной, беспокойно меряя комнату шагами.
      — Мне придется кое-куда отлучиться, — сообщил он.
      - Хорошо. А куда именно?
      — В Бетесде.
      — Какие-то дела в НИЗ?
      Генри обычно ездил в Национальный институт здоровья раза два в год для участия в различных конференциях.
      — Да.
      Линн видела, что муж буквально не находит себе места.
      — Генри, — заговорила она, — ты не хочешь рассказать мне, чем все это вызвано?
      — Просто я провожу одно исследование… Мне нужно кое-что проверить… Я просто… В общем я не знаю.
      — Тебе нужно в Бетесде, но ты не знаешь, зачем?
      — Да нет, конечно же, знаю. Это, гм, связано с Беллармино.
      Линн знала, что Роберт Беллармино является руководителем генетического направления в НИЗ, но он никогда не был другом ее мужа.
      — Что с ним такое?
      — Мне нужно… Ну, в общем, разобраться кое с чем, что он сделал.
      Линн опустилась в кресло.
      — Генри, — заговорила она, — я люблю тебя, но сейчас ты меня просто пугаешь. Почему ты не можешь мне рассказать…
      — Послушай, — перебил жену Кендалл, — я не хочу говорить об этом! Мне нужно ехать, вот и все. Всего на один день.
      — У тебя какие-то неприятности?
      — Я сказал тебе, Линн, что не хочу говорить об этом. Я должен ехать.
      — Хорошо, езжай. А когда?
      — Завтра.
      Она медленно кивнула.
      — Понятно. Хочешь, я закажу…
      — Билет я уже заказал. — Генри перестал метаться по комнате и подошел к жене. — Линн, я не хочу, чтобы ты волновалась.
      — Но все для этого делаешь. — Не переживай. Мне нужно уладить одно дело, а по-
      том все будет в порядке.
      Больше он не сказал ничего.

* * *

      Линн и Генри были женаты пятнадцать лет и имели двух детей. Она лучше кого-либо другого знала, до какой степени он подвержен нервным тикам и резким переменам настроения. Тот самый безудержный полет фантазии и богатое воображение, которые делали Генри великолепным исследователем, превратили его также в нервную и даже немного истеричную личность. Он посещал врача каждые две недели, а звонил ему и того чаще. Ему постоянно казалось, что у него что-то болит, где-то режет или стреляет. Беспричинные страхи заставляли его просыпаться по ночам в холодном поту, он начинал паниковать по любому поводу. Мельчайший дорожный инцидент казался ему катастрофой, овевавшей его «дыханием смерти», как называл это сам Генри. Поэтому, даже несмотря на то, что поведение Генри и вся эта история с поездкой в Бетесде казались ей странными, Линн не придала этому большого внимания. Посмотрев на часы, она решила, что пора размораживать спагетти в соусе. Иначе Джеми наестся печенья и не станет ужинать.
      Трейси снова включила музыку на всю катушку. Вскоре повседневные заботы вышли на первый план и вытеснили из ее сознания мысли о странном поведении Генри и его предстоящей поездке в Бетесде. У ней были другие дела, и она занялась ими.

      Генри Кендалл вышел из аэропорта Даллеса и поехал на север по 267-му шоссе, направляясь к «обезьяньему институту» в Ламбертвилле. Только через час впереди показалась проволочная ограда и будка охраны позади двойных ворот. Перед воротами высились огромные клены, за раскидистыми кронами которых, в глубине
      территории, притаилось несколько зданий. Это был один из самых крупных в мире комплексов, где проводились исследования приматов, но справочник «Национальные институты» не сообщал ни об этом факте, ни о местонахождении комплекса. Отчасти из-за того, что вокруг изучения приматов всегда шло много споров, отчасти из-за опасений, что активисты движений по защите животных разнесут здесь все вдребезги.
      Генри остановил машину у внешних ворот, нажал на кнопку интеркома, представился и назвал свой кодовый номер. Он не был здесь уже четыре года, но его код, к счастью, все еще не аннулировали. Затем он высунул голову из машины, чтобы камеры наблюдения смогли четко зафиксировать его лицо.
      — Благодарю вас, доктор Кендалл, — проговорил голос из динамика, внешние ворота открылись, и Генри подъехал к внутренним. Позади него закрылись первые ворота. Из будки вышел охранник и проверил его удостоверение. Он смутно помнил этого парня.
      — Мы вас сегодня не ждали, доктор Кендалл, — проговорил охранник и вручил ему временный пропуск в виде магнитной карты.
      — Меня попросили забрать из моего личного шкафчика кое-какие вещи.
      — Вот-вот, гайки в последнее время стали закручивать будь здоров, сами знаете.
      — Да уж, знаю. — Он имел в виду Беллармино.
      Открылись внутренние ворота, и Генри въехал на территорию комплекса. Миновав административное здание, он поехал прямиком к корпусам обезьянника. Шимпанзе раньше содержались в корпусе В, и Генри надеялся, что они по-прежнему там.
      Он открыл внешнюю дверь, всунул магнитную карту в прорезь электронного замка внутренней двери, вошел в помещение и двинулся по коридору по направлению к пункту наблюдений В. Это была комната, заставленная экранами дисплеев, на которых имелись изображения всех шимпанзе, содержавшихся на обоих этажах корпуса. Всего здесь содержалось около восьмидесяти животных — самцов и самок различного возраста. Одетый в униформу хаки, здесь нес вахту дежурный помощник ветеринара, а еще здесь находился некто Ровак, директор всего комплекса. Его, должно быть, предупредили о приезде Кендалла охранники. Ровака, пятидесятилетнего мужчину со стальными от проседи волосами, отличали замашки военного, но он был хорошим ученым.
      — А я все думал, когда ты появишься, — дружелюбно проговорил Ровак. Они обменялись рукопожатиями. — Ты достал кровь?
      Генри кивнул.
      — У гребаного Беллармино была корова, — сказал Ровак. — Он здесь еще не появлялся, и, пожалуй, мы знаем, почему.
      — Что ты имеешь в виду? — осведомился Генри.
      — Пойдем, пройдемся. Генри сверился со своими записями.
      — Мне нужна самка F-402, - сказал он.
      - Нет, — мотнул головой Ровак, — тебе нужен ее отпрыск. Он находится там.
      Они пошли по боковому коридору, ведущему в небольшую пристройку, которую обычно использовали для кратковременных семинаров и обучающих экспериментов над животными.
      — Вы держите его здесь?
      — Приходится. Сам увидишь. Наконец они пришли в учебную пристройку. На пер-
      вый взгляд это помещение напоминало игровую комнату детского сада: синий ковер на полу и разбросанные по нему яркие игрушки. Случайный посетитель вряд ли заметил бы, что все они сделаны из очень прочного пластика, из которого обычные детские игрушки не делают. На одной стороне комнаты стена была прозрачной. Из динамиков негромко звучала музыка Моцарта.
      Ровак развел руками:
      — Что поделать, любит Моцарта. Они вошли в боковую комнату меньшего размера. Из стеклянного потолка падал столб мягкого солнечного света, по центру стояла клетка, а в ней сидел молодой шимпанзе размером примерно с четырехлетнего ребенка. Морда шимпанзе была более плоской, нежели обычно бывает у его сородичей, а кожа — бледной, но это был шимпанзе.
      — Привет, Дейв, — сказал Ровак.
      — Привет, — хрипло ответил шимпанзе. Он повернулся к Генри: — Ты моя мама?

* * *

      Генри Кендалл утратил дар речи. Он открывал рот, но слова не шли из горла.
      — Да, — ответил Ровак, — он твоя мама. — Затем, обернувшись к Кендаллу, он сказал: — Его зовут Дейв.
      Шимпанзе молча смотрел на Генри. Просто смотрел, сидя в клетке и ухватившись руками за большие пальцы ног.
      — Я понимаю, для тебя это шок, — заговорил Ровак, — а представь себе, что чувствовали мы здесь, когда это обнаружилось. Ветеринара едва инфаркт не хватил. Никто и понятия не имел о том, что он какой-то особенный, пока вдруг анализ на сиаловую кислоту с какого-то перепугу не дал отрицательный результат. Анализ повторяли снова и снова, полагая, что это лабораторная ошибка. Оказалось, нет, не ошибка. А примерно три месяца назад он заговорил.
      Генри вздохнул.
      — Он говорит хорошо, — продолжал Ровак. — Иногда ему не очень дается согласование времен, но, с другой стороны, его ведь никто не учил. Более того, он скрывал от всех эту свою способность. Хочешь, я выпущу его?
      Генри колебался.
      — А он не… га…
      Шимпанзе подчас могли быть весьма агрессивны и, находясь в дурном расположении духа, даже маленькие умели демонстрировать скверный характер.
      — О нет, уверяю тебя! Он очень мил и послушен. Ведь в конечном итоге он не совсем шимпанзе. — Ровак открыл клетку. — Иди сюда, Дейв.
      Дейв выбрался наружу — осторожно, нерешительно, как человек, которого выпускают из тюрьмы. Казалось, что вне пределов клетки ему не по себе. Он перевел взгляд на Генри.
      — Я буду жить с тобой?
      — Не знаю, — ответил тот.
      — Я не люблю клетку. — Шимпанзе взял Генри за руку. — Мы можем пойти поиграть?
      Они направились в игровую комнату. Первым шел Дейв. Генри спросил:
      — Это входит в распорядок?
      — Да, он играет примерно по часу в день. Чаще всего с ветеринаром, иногда со мной.
      Дейв подошел к игрушкам и принялся выкладывать из них геометрические фигуры — сначала круг, потом квадрат.
      — Я рад, что ты приехал повидаться с ним, — сказал Ровак. — Мне кажется, это важно.
      — Что с ним будет?
      — А ты сам-то как думаешь, Генри? Все это незаконно, как куча дерьма на лужайке перед Белым домом. Трансгенный высший примат! Ты знаешь, что скрещивать шимпанзе и человека пытался еще Гитлер? И Сталин, между прочим, тоже! И вот смотри, какая вырисовывается картина: Гитлер, Сталин, а теперь — американский ученый из НИЗ. Ну уж нет, друг мой!
      — Так что же вы…
      — Это — результат полностью незаконного эксперимента. Он должен быть уничтожен.
      — Ты шутишь?
      — Генри, — заговорил Ровак, — ты находишься в Вашингтоне и видишь перед собой бочку с динамитом. Нынешняя администрация и так урезала финансирование НИЗ, а если станет известно об этом, — он кивнул на Дейва, — нас вообще посадят на хлеб и воду.
      — Но ведь это необыкновенное животное!
      — Оно незаконное, и всех волнует только это. — Ровак покачал головой. — Не будь сентиментальным, Генри. Мы имеем дело с несанкционированным экспериментом, а существующие правила четко говорят, что все подобные эксперименты должны быть немедленно прекращены, а полученные в ходе их результаты — уничтожены. Все, без исключений!
      — А что вы, гм…
      — Внутривенная инъекция морфия. Он ничего не почувствует. Тебе не о чем волноваться, мы все сделаем чисто и аккуратно. После кремации не останется никаких следов того, что все это вообще когда-либо существовало. — Ровак снова кивнул на Дейва. — Поиграй с ним немного. Мы ему уже надоели, а ты все же новый человек.

* * *

      Сидя на полу, они играли в какие-то странные импровизированные шахматы, используя кубики вместо фигур, а Генри, исподтишка рассматривая Дейва, подмечал детали. Руки, пропорции которых были вполне человеческими, приспособленные для хватания ноги, которые могли принадлежать только шимпанзе, глаза с голубоватыми искорками и улыбку — не совсем человеческую, но и не совсем обезьянью.
      — Весело! — сказал Дейв.
      — Это потому, что ты выигрываешь.
      Генри не совсем понимал правила этой игры, но старался позволить Дейву выиграть. Он всегда поступал так, играя со своими детьми.
      «А ведь это тоже мой ребенок!» — пронеслось внезапно в его мозгу.

* * *

      Генри понимал, что не в состоянии соображать трезво, и действовал, повинуясь порыву. Он не спускал глаз с Дейва, когда Ровак вернул того в клетку и закрыл дверцу, запиравшуюся на замок с цифровым набором.
      — Позволь мне подержать его за руку, — попросил он. — Открой клетку.
      — Послушай, — проговорил Ровак, — не мучай ты себя, да и его тоже.
      — Я хочу всего лишь подержать его за руку напоследок. Ровак вздохнул и отпер клетку. Генри запомнил комбинацию кодового замка: 01-05-04, затем он пожал руку Дейва и попрощался.
      — Ты придешь завтра? — спросил Дейв.
      — Я приду скоро, — ответил Генри. Затем Дейв отвернулся и не смотрел, как Генри вы-
      шел из комнаты и закрыл за собой дверь.
      — Слушай, — заговорил Ровак, — ты должен радоваться одному тому, что тебя не обвинили в целой куче нарушений и не бросили за решетку. Не глупи по поводу этого. Мы тут все уладим, а ты занимайся своими делами.
      — Хорошо, — сказал Генри, — спасибо.
      Он попросил разрешения остаться в комплексе до тех пор, пока не настанет время ехать в аэропорт, и ему отвели комнату, предназначенную для исследователей, приезжавших сюда поработать из других городов. В комнате был компьютер внутренней сети, и Генри провел за ним несколько часов, читая все, что там имелось относительно Дейва. В итоге он распечатал весь файл. Он бродил по комплексу, несколько раз ходил в туалет, и все это — для того, чтобы охранники привыкли видеть его на мониторах наблюдения.
      Ровак отправился домой в четыре часа, заглянув перед отъездом, чтобы попрощаться. Смена дежурных охранников и ветеринаров происходила в шесть. В пять тридцать Генри вернулся в учебную пристройку и направился в комнату Дейва.
      Он отпер клетку.
      — Здравствуй, мама, — сказал Дейв.
      — Привет, Дейв. Ты хочешь погулять?
      — Да, — сказал Дейв.
      — Хорошо. Тогда делай все, что я скажу.

* * *

      Ученые часто гуляли с шимпанзе, которых изучали, нередко держа их за руку. Зная это, Генри неторопливо прошел по коридору пристройки, стараясь вести себя как можно более буднично и не смотреть на камеры наблюдения. Они свернули влево, в главный коридор, и
      направились к выходу из корпуса. Вставив карточку в прорезь замка, Генри открыл сначала внутреннюю дверь, а затем наружную. Как он и ожидал, никаких сигналов тревоги не последовало.
      Комплекс Ламбертвилль был рассчитан на то, чтобы не пускать посторонних снаружи и не выпускать сбежавших животных изнутри. Однако в отношении ученых, вывозящих с территории комплекса подопытных животных, никаких ограничений не существовало. Пользуясь этим, Генри посадил Дейва на пол у заднего сиденья и поехал к въездным воротам.
      Наступил час смены дежурств. Множество машин въезжали в ворота и выезжали из них. Генри вернул карточку и гостевой бейджик охраннику.
      — Благодарю вас, доктор Кендалл, — вежливо сказал тот, и Генри выехал из ворот на дорогу, вьющуюся между зелеными холмами Западного Мэриленда.

* * *

      — Ты возвращаешься домой на машине? — спросила Линн. — Почему?
      — Это долгая история.
      — Почему, Генри?
      — Иначе не получается. Так сложились обстоятельства.
      — Генри, ты ведешь себя очень странно, и сам это понимаешь.
      — Тут — вопрос морального порядка.
      — Какого еще морального порядка?
      — Я несу ответственность…
      — Какую ответственность, черт побери, Генри?
      — Дорогая, это долгая история.
      — Ты это уже говорил.
      — Поверь, я все тебе расскажу, но тебе придется дождаться, пока я вернусь домой.
      — Это твоя мама? — спросил Дейв.
      — Кто с тобой в машине? — вскинулась Линн.
      — Никого.
      — Кто сейчас говорил хриплым голосом? — Я вправду не могу сейчас тебе этого объяснить, — сказал он. — Дождись моего приезда, и ты все поймешь.
      — Генри…
      — До скорой встречи, Линн. Поцелуй детей. — Он повесил трубку.
      Дейв смотрел на него терпеливым взглядом:
      — Это была твоя мама?
      — Нет, кое-кто другой.
      — Она сердится?
      — Нет. Ты хочешь кушать, Дейв?
      — Скоро захочу.
      — Ладно, мы найдем по дороге какую-нибудь автомобильную закусочную. А пока тебе следует пристегнуть ремень безопасности.
      Дейв посмотрел на него непонимающим взглядом. Генри перегнулся вправо, вытянул ремень и закрепил его, впрочем, случись что, от ремня было бы мало проку, поскольку пассажир был ростом с маленького ребенка.
      — Мне не нравится. — Дейв принялся дергать ремень, пытаясь освободиться.
      — Так нужно.
      — Нет.
      — Извини.
      — Я хочу обратно.
      — Обратно нельзя, Дейв. Дейв перестал сопротивляться и стал смотреть в окно.
      — Темно. Генри погладил животное по голове и ощутил мягкую
      короткую шерсть. Он почувствовал, что от этого его прикосновения Дейв расслабился.
      — Все хорошо, Дейв. Теперь все будет хорошо. Генри откинулся назад и погнал машину на запад.

      — Что ты несешь? — спросила Линн Кендалл, глядя на Дейва, мирно сидящего на кушетке в гостиной. — Эта обезьяна — твой сын?
      — Ну не совсем…
      — Не совсем?! — Линн металась по гостиной, словно
      разъяренная тигрица. — Что, черт побери, это значит, Генри?
      Был обычный субботний день. Их дочь-подросток Трейси находилась на заднем дворе, загорая, болтая по телефону и напрочь забыв о необходимости делать уроки. Ее брат Джеми плескался в бассейне. Линн, поскольку подошел крайний срок сдачи заказа, провела весь день дома, заканчивая работу. Она трудилась не покладая рук три последних дня и очень удивилась, когда распахнулась дверь и в дом вошел ее муж Генри, ведя за руку шимпанзе.
      — Генри, так это твой сын или нет?
      — В какой-то степени да.
      — В какой-то степени… Понятно. Спасибо, что все объяснил. — Вдруг Линн резко развернулась и уставилась на мужа. В голову ей пришла ужасная мысль. — Подожди-ка минутку! Ты что, пытаешься сказать мне, что у тебя был секс с…
      — Нет, нет! — воскликнул ее муж, прижав руки к груди. — Нет, дорогая! Как ты могла такое подумать? Это был всего лишь эксперимент.
      — Всего лишь эксперимент? Эксперимент?! Господи Иисусе! Что еще за эксперимент, Генри?
      Обезьяна сидела на диване, держа руками большие пальцы ног, и смотрела на двух взрослых.
      — Постарайся не кричать, — попросил Генри. — Ты нервируешь его.
      — Я его нервирую? Я его нервирую! Это всего лишь чертова обезьяна, Генри!
      — Человекообразная.
      — Человекообразная, не человекообразная… Что она здесь делает, Генри? Почему она находится в нашем доме?
      — Ну… Как тебе сказать… В общем, он будет жить с нами.
      — Он будет жить с нами! С какой это радости? У тебя есть сын-обезьяна, о котором ты раньше слыхом не слыхивал, и вот ты заявляешься вместе с ним! Прекрасно! Все понятно! Понятнее не бывает! Кто угодно поймет! Почему ты мне сразу не сказал, Генри? Ах, дорогая, не волнуйся, пусть это будет для тебя сюрпризом! Я еду, домой со своим сыном-обезьяной, но сообщу тебе об этом, только когда войду в дверь! Здорово, Генри! Я рада, что в свое время мы посещали сеансы по искусству общения и супружеских отношений!
      — Мне очень жаль, Линн…
      — Тебе всегда чего-то жаль, Генри! Что ты собираешься с ним делать? Отвести в зоопарк или что-то еще?
      — Мне не нравится в зоопарке, — произнес Дейв, заговорив в первый раз.
      — Тебя не спрашивают! — рявкнула на него Линн. — Сиди и помалкивай!
      А потом она окаменела.
      Она повернулась.
      Она широко раскрыла глаза.
      — Он говорит?
      — Да, — ответил ей Дейв. — А ты — моя мама?

* * *

      Линн Кендалл не потеряла сознание, но ее начала бить крупная дрожь, а потом ее колени подогнулись. Генри подхватил жену и усадил на ее любимое кресло — лицом к кофейному столику, стоявшему рядом с диваном. Дейв не пошевелился. Он просто смотрел на происходящее широко открытыми глазами. Генри пошел на кухню, налил стакан лимонада и принес его жене.
      — На, — сказал он, — попей.
      — Мне сейчас нужно мартини, черт возьми!
      — Милая, те времена — в прошлом.
      Линн когда-то была алкоголичкой, но затем вылечилась и теперь являлась членом Содружества анонимных алкоголиков.
      — Я теперь сама не знаю, какие времена в прошлом, а какие нет, — сказала Линн, не сводя глаз с Дейва. — Он говорит! Обезьяна говорит!
      — Человекообразная обезьяна.
      — Извини, что я расстроил тебя, — произнес Дейв.
      — Ага, спасибо…
      — Его зовут Дейв, — сообщил Генри. — У него иногда бывают проблемы с согласованием времен.
      — Иногда люди будут расстраиваемые мной, — заявил Дейв. — Тогда они чувствуют себя плохо.
      — Дейв… — проговорила Линн. — Дело не в тебе, дорогой. Ты, по-моему, очень милый. Дело в нем. — Она указала большим пальцем на Генри. — В этом придурке.
      — Что такое «при-ду-рок»?
      — Он, должно быть, никогда не слышал ругани, — предположил Генри. — Тебе следует следить за словами.
      — Как можно следить за словами? — сказал Дейв. — Это звуки. Нельзя следить за звуками.
      — Я не знаю, как это объяснить, — призналась Линн и откинулась на спинку кресла.
      — Это такое выражение, — пояснил Генри. — Фигура речи.
      — А, понятно, — сказал Дейв.
      Повисла тишина. Линн вздохнула, Генри похлопал ее но руке.
      А потом Дейв спросил:
      — У вас есть деревья? Я люблю лазать по деревьям.

* * *

      В этот момент в дом вернулся Джеми.
      — Эй, мам, мне нужно полотенце!
      Он вошел в гостиную и уставился на шимпанзе.
      — Привет! — сказал Дейв.
      Джеми моргнул от удивления, но быстро пришел в себя.
      — Привет! — вежливо ответил он. — Я Джеми.
      — Меня зовут Дейв. У вас есть деревья, чтобы лазать?
      — Конечно! Есть одно здоровенное дерево! Пойдем, покажу!
      Джеми направился к двери, а Дейв вопрошающе посмотрел на Линн и Генри.
      — Иди, — сказал тот. — Все в порядке.
      Дейв спрыгнул с дивана и поскакал по направлению к двери следом за Джеми.
      — А вдруг он убежит? — спросила Линн. — Вряд ли.
      — Потому что он — твой сын?
      Дверь громко хлопнула. Со двора послышался пронзительный визг их дочери и крик: «Что это такое?!» Они услышали голос Джеми:
      — Шимпанзе, и мы собираемся залезть на дерево.
      — Где ты его взял, Джеми?
      — Это папин.
      — Он кусается?
      Они не расслышали ответ Джеми, но увидели в окно, как закачались ветви дерева. Снаружи слышался смех и радостное щебетание.
      — Что ты намерен с ним делать? — спросила Линн.
      — Не знаю, — ответил Генри.
      — Но он не может оставаться здесь.
      — Это я понимаю.
      — Я не разрешила взять в дом собаку, и уж тем более я не соглашусь на шимпанзе.
      — Знаю.
      — Кроме того, здесь для него просто нет места.
      — Знаю.
      — Вот ведь загвоздка. Генри молча кивнул.
      — Как это получилось, Генри?
      — Это долгая история.
      — Я слушаю.

* * *

      Когда был расшифрован геном человека, объяснил Генри, ученые обнаружили, что геном шимпанзе почти идентичен человеческому.
      — Разница между нашими видами, — сказал он, — составляет всего пятьсот генов.
      Конечно, эта цифра обманчива, поскольку у человека и морского ежа также много общих генов. Более того, почти любое создание, живущее на этой планете, имеет десятки тысяч одинаковых генов с остальными. Иными словами, генетический фундамент, лежащий в основе каждой из форм жизни, во многом схож с другими.
      Данное наблюдение пробудило огромный интерес к вопросу: чем определяются различия между разными видами. Казалось бы, пятьсот генов — это не очень много, но при этом шимпанзе и человека разделяет целая пропасть.
      — Многие виды, — продолжал рассказывать Генри, — способны скрещиваться и производить на свет гибриды: львы и тигры, леопарды и ягуары, дельфины и киты, бизоны и домашние коровы, зебры и лошади, верблюды и ламы. Гризли и белые медведи иногда скрещиваются в дикой природе, производя на свет метисов, прозванных «гризбелы». Поэтому возник вопрос: способны ли человек и шимпанзе в результате скрещивания произвести на свет гибрид, который можно было бы назвать «человекозьяной». Похоже, ответ — отрицательный.
      — Кто-нибудь пробовал это делать?
      — Пробовали, и неоднократно, начиная еще с 20-х годов.
      Но, пусть даже гибридизация оказалась невозможной, пояснил Генри, можно было пойти другим путем: ввести человеческие гены непосредственно в эмбрион шимпанзе, чтобы создать трансгенное животное. Четыре года назад, когда Генри в течение месяца занимался исследованиями на базе Национального института здоровья, изучая проблему аутизма, ему захотелось разобраться в том, какие гены определяют разницу в способах общения между людьми и человекообразными обезьянами.
      — Потому что, — объяснил он, — шимпанзе общаются между собой. Они могут организовывать очень эффективные охотничьи партии, чтобы убивать мелких животных. Итак, общение есть, а языка нет. Как же они это делают? Так же, как аутисты. Это заинтересовало меня.
      — И что ты предпринял? — спросила его жена.
      В лаборатории, под микроскопом, он ввел в эмбрион шимпанзе гены человека. Свои собственные гены.
      — Включая те, которые отвечают за речь? — уточнила Линн.
      — Не только. Все.
      — Ты ввел все свои гены?
      — Видишь ли, — сказал он, — я не думал, что эксперимент закончится рождением детеныша. Я намеревался удалить плод на завершающей стадии.
      — Плод, но не животное?
      Если бы трансгенный плод оставался в чреве матери восемь или девять недель до самопроизвольного выкидыша, он развился бы в достаточной мере для того, чтобы его вскрытие позволило Генри продвинуться в понимании «речи» обезьян.
      — Ты рассчитывал на то, что произойдет выкидыш и плод умрет?
      — Да, я надеялся, что он продержится в чреве самки достаточно долго, чтобы…
      — И потом ты собирался разрезать его?
      — Произвести вскрытие. Да.
      — Твои гены, фактически твое потомство… Ты делал это лишь для того, чтобы потом его разрезать? — Она смотрела на него, как на монстра.
      — Линн, это был эксперимент. Мы поступаем так все время… — Генри осекся. — Впрочем, не стоит в это углубляться. Просто собственные гены были под рукой. Мне не нужно было получать у кого-то разрешение не то, чтобы использовать их. Это был эксперимент. Лично меня это не касалось.
      — Теперь касается, — сказала она.

* * *

      Вопрос, на который Генри пытался получить ответ, носил фундаментальный характер. Эволюционные пути произошедших от общего предка шимпанзе и людей разошлись шесть миллионов лет назад. Ученые уже давно заметили, что шимпанзе внешне очень напоминают людей на зародышевом уровне. В связи с этим они предположили, что человек отличается от шимпанзе отчасти благодаря различиям в том, как протекает внутриутробное развитие. На этой стадии развитие шимпанзе как бы приостанавливается, а человеческое продолжается. Некоторые ученые предполагали, что это связано с развитием человеческого мозга, объем которого удваивается в первый год после рождения. Но Генри интересовала
      именно речь, а чтобы она стала возможной, голосовые связки должны были опуститься от зева к глотке, создав таким образом голосовую коробку. У человека это происходило, у шимпанзе — нет. Вся последовательность развития была неимоверно сложной.
      Генри надеялся получить трансгенный плод и, исследовав его, выяснить, какие изменения в развитии человека делают возможной речь. По крайней мере, именно в этом состоял изначальный план его эксперимента.
      — Почему ты не изъял плод, как собирался? — спросила Линн.
      — Потому что в то лето несколько шимпанзе заболели вирусным энцефалитом, и здоровых животных пришлось поместить на карантин. Их развезли по различным лабораториям вдоль всего восточного побережья. С тех пор я потерял из виду самку, которой я имплантировал эмбрион. Я предполагал, что в какой-нибудь неизвестной мне лаборатории, куда ее увезли, у нее произошел самопроизвольный выкидыш и зародыш безвозвратно пропал. Я не мог наводить справки, чтобы не привлечь внимания.
      — Поскольку твой эксперимент был незаконным.
      — Ну, это слишком сильное слово. Я думал, что эксперимент провалился и на этом все закончилось.
      — Видимо, не закончилось.
      — Да, не закончилось.
      Как выяснилось, самка родила вполне здорового детеныша, и их обоих со временем вернули в Бетесде. Маленький шимпанзе казался обычным во всех отношениях. Правда, его кожа была бледнее, чем у других, и особенно это было заметно вокруг рта, где нет шерсти, но пигментация шимпанзе может варьироваться, поэтому такая мелочь никого не удивила.
      С возрастом он стал менее обычным. По мере роста его морда не начала выдаваться вперед, как это происходит у других сородичей, а оставалась плоской, как бывает у детенышей этого вида. Но и это никого не насторожило. До тех пор, пока плановый анализ крови не выявил отсутствие у маленького шимпанзе энзима сиаловой кислоты. Поскольку этот энзим присутствует у всех человекообразных, ученые решили, что в анализ вкралась ошибка, и повторили его, но результат оказался прежним. У детеныша не было этого энзима.
      — Отсутствие данного энзима — признак человека, — пояснил Генри. — У людей сиаловой кислоты нет, зато она есть у всех человекообразных обезьян.
      — А у детеныша не оказалось?
      — В том-то и дело. Тогда ученые сделали полный генетический анализ и выяснили, что разница между геномом человека и этого детеныша на полтора процента меньше обычной. И они начали складывать картинку по кусочкам.
      — То есть сравнили ДНК шимпанзе с ДНК всех, кто с ним работал?
      — Да.
      — И обнаружили наибольшее сходство с твоей ДНК.
      — Да. Несколько недель назад из конторы Беллармино мне прислали образец. Я полагаю, для того чтобы запугать меня.
      — И что ты предпринял?
      — Отнес его другу, чтобы тот сделал анализ.
      — К тому самому другу из Лонг-Бич?
      — Да.
      — А что Беллармино?
      — Он просто не хочет нести ответственности, когда все всплывет. — Генри покачал головой. — Я возвращался домой и находился уже западнее Чикаго, когда мне позвонил Ровак, тот человек из обезьяньего комплекса. Позвонил и сказал: «Теперь, парень, можешь рассчитывать только на себя». Вот — их позиция: разбирайся сам, а мы тут ни при чем.
      Линн наморщила лоб.
      — Но разве это не является выдающимся открытием? Разве оно не прославит тебя на весь мир? Ты создал первую трансгенную человекообразную обезьяну!
      — Беда в том, — сказал Генри, — что меня за это могут обвинить и даже посадить в тюрьму. Потому что
      НИЗ запрещает проведение трансгенных экспериментов на любых животных, кроме крыс. Потому что всякие психи, протестующие против генной инженерии и «франкенфуда», встанут на дыбы и объявят НИЗ войну, а он этого не хочет и станет открещиваться всеми руками и ногами.
      — Получается, ты никому не можешь рассказать, откуда взялся Дейв? Это скверно, Генри, ведь скрыть его от всего мира тебе не удастся.
      — Я знаю, — проговорил он несчастным голосом.
      — Трейси уже сейчас висит на телефоне, рассказывая всем своим друзьям о том, что у нее на заднем дворе — умный маленький шимпанзе.
      — Да…
      — Ее подружки набегут сюда через несколько минут. Как ты объяснишь им появление Дейва? А ведь вслед за подружками здесь появятся репортеры. — Линн взглянула на часы. — Через час, максимум два. Что ты им скажешь?
      — Не знаю. Может быть, я скажу, что эта работа была проведена в другой стране — Китае или Южной Корее. А потом его прислали сюда.
      — А что скажет Дейв, когда репортеры заговорят с ним?
      — Я попрошу его не разговаривать с ними.
      — Репортеры так просто не отвяжутся, Генри. Они разобьют лагерь вокруг нашего дома и будут смотреть на нас через подзорные трубы и телеобъективы, они будут кружить на вертолетах над нашими головами, они вылетят первым же рейсом в Китай и Южную Корею, чтобы взять интервью у человека, сделавшего Дейва, а когда они такого человека не найдут… Что тогда?
      Линн выжидающе посмотрела на мужа, а потом подошла к двери и выглянула на задний двор, где играли Дейв и Джеми, крича и бегая между деревьями. Некоторое время она молчала, а потом сказала:
      — Знаешь, а кожа у него действительно бледная.
      — Я знаю.
      — Лицо — плоское, почти человеческое. Интересно, как бы он выглядел без шерсти?

* * *

      Так родился синдром Гандлера — Крюкхайма, редкая генетическая мутация, жертвы которой отличаются маленьким ростом, обильным волосяным покровом по всему телу, деформацией черт лица, придающей им сходство с обезьяной. Это явление встречается настолько редко, что в прошлом веке оно было зафиксировано всего четырежды. Первый раз в аристократической венгерской семье в Будапеште в 1932 году. Там с этим синдромом появились на свет двое детей. Этот случай был описан в медицинской литературе австрийским ученым, доктором Эмилем Крюкхаймом. Второй эпизод был зафиксирован в 1944 году, когда ребенок с аналогичной патологией родился в семье инуитов на севере Аляски. Третий ребенок, девочка, родился в Сан-Паулу в 1957 году, но уже через несколько недель умер от инфекции. Четвертая жертва синдрома появилась на свет в бельгийском городе Брюгге в 1988 году. Мальчика мельком видели журналисты, но впоследствии о нем больше никто ничего не слышал, и его нынешнее местонахождение неизвестно.
      — А что, мне нравится! — сказала Линн, подняв голову от ноутбука, на котором она печатала все это. — Как будет называться этот синдром? Избыточная наследственная волосатость?
      — Гипертрихоз, — поправил ее Генри.
      — Правильно. — Она продолжила печатать. — Значит, так. Синдром Гандлера — Крюкхайма… связан… с гипертрихозом. Полностью это называется наследственный hypertrichosis langinosa, и за последние сто лет известно не более пятидесяти случаев этого явления.
      — Ты это пишешь или читаешь?
      — И то, и другое. — Линн откинулась назад. — Ладно, пока нам этого хватит. А ты лучше пойди и скажи Дейву.
      — Что я должен ему сказать?
      — Что он — человек. Хотя он, наверное, и без того считает себя им.
      — Хорошо. — Генри направился к двери и по дороге спросил: — Ты думаешь, это сработает?
      — Я не думаю, а знаю, что сработает, — сказала Линн. — В Калифорнии существует закон, запрещающий вмешиваться в частную жизнь детей с отклонениями. Многие из них имеют серьезные уродства. Они и без вмешательства назойливых журналистов испытывают огромные трудности в жизни — в общении со сверстниками и когда приходит пора идти в школу. На беспардонных репортеров накладывают крупные штрафы, поэтому они предпочитают не рисковать. Значит, и к нам не полезут.
      — Возможно, — согласился Генри.
      — Это — все, что мы пока можем сделать, — сказала Линн и вновь принялась печатать.
      Возле двери Генри остановился и, повернувшись к жене, с улыбкой спросил:
      — Если Дейв — человек, означает ли это, что мы не можем отдать его в цирк, как тебе поначалу хотелось?
      — Об этом и речи быть не может! Дейв будет жить с нами. Теперь, благодаря тебе, он член нашей семьи. У нас нет иного выбора.
      Генри вышел из дома. Трейси и ее подружки стояли под деревом, указывая на ветви.
      — Смотрите на обезьяну! Смотрите на нее!
      — Эй! — прикрикнул на них Генри. — Это не обезьяна! Не надо его обижать! У Дейва редкая болезнь…
      И он рассказал им о «синдроме Гандлера — Крюкхайма». Девочки слушали его, открыв рты.

* * *

      У Джеми была кровать на колесиках, которую использовали, когда в их доме оставались на ночь его друзья. Линн вытащила ее из кладовки, и Дейва уложили на нее, рядом с кроватью Джеми.
      — Как мягко! — проговорил он и тут же заснул. Линн сидела рядом и гладила его нежную, шелковистую шерсть.
      — Это так здорово, мам, что у меня теперь будет братик! — сказал Джеми. — Еще бы, милый, — прошептала Линн, а затем вышла, выключив свет и прикрыв дверь.
      Когда часом позже она заглянула в детскую, чтобы проведать их, то увидела, что Дейв скрутил простыни кругом вокруг себя, соорудив нечто вроде гнезда посередине кровати.

* * *

      — Нет! — говорила Трейси, стоя руки в боки на кухне. — Нет, он не может жить в нашем доме! Как ты мог так поступить со мной, папа?
      — Как поступить?
      — Ты знаешь, что будут говорить другие ребята. Он — обезьяна, похожая на человека. И он говорит точно так же, как ты, когда у тебя заложен нос. — Девочка была на грани слез. — Ведь он — твой родственник, у него твои гены.
      — Но, Трейси…
      — Я в шоке! — Она начала всхлипывать. — У меня был шанс возглавить группу поддержки новичков!
      — Трейси, я уверен, что ты ее возглавишь.
      — Меня должны были назначить, потому что по очередности это был мой год!
      — Он и остается твоим.
      — Только не в том случае, если у меня в доме живет обезьяна!
      Она подошла к холодильнику, достала оттуда банку кока-колы и вернулась, продолжая всхлипывать. И тут вошла ее мать.
      — Он не обезьяна, — твердо сказала Линн. — Это несчастный мальчик, страдающий серьезным заболеванием.
      — Ага, рассказывай сказки! — горько фыркнула Трейси.
      — Если не веришь, зайди в Интернет и посмотри сама. Хотя бы в Гугле.
      — И посмотрю!
      Все еще всхлипывая, Трейси подошла к компьютеру. Генри украдкой взглянул на Линн, а затем встал позади дочери и стал смотреть ей через плечо.
      Отчет о разновидности гипертрихоза — 1923 (Венгрия) Синдром Гандлера — Крюкхайма Понедельник 01/Янв/
      06@ 17:05
      Несомненно, чрезмерная волосатость свидетельствует о том, что… Венгерский случай, зафиксированный в 1923… Dot.gks.org/9872767/9877676/490056 — 22К — Cached — Similar pages
      Синдром Гандлера — Крюкхайма — Инуиты судятся (1944)
      В ужасные дни Второй мировой войны лечением инуитского мальчика из городка Сандук в Северной Аляске, страдающего синдромом Гандлера — Крюкхайма, занялся
      местный…
      dot.gks.org/FAQ_G-K_S/7844908Inuit 41K — Cached — Similar pages
      Проститутка в Пекине родила ребенка-обезьяну
      Газета «Нью Чайна пост» рассказывает о похожем на шимпанзе ребенке — покрытом шерстью, с большими руками и ногами, — произведенном на свет монгольской проституткой, которая утверждает, что за деньги совокуплялась с русской обезьяной. Ученые предполагают, что новорожденный может страдать синдромом Гандлера — Крюкхайма, крайне редкой…
      Dot.gks.org/4577878/9877676/490056 — 66К — Cached — Similar pages
      Человек-обезьяна из Дели — Новый случай синдрома Гандлера — Крюкхайма?
      Газета «Хиндустан таймс» пишет о человеке с внешностью и ловкостью обезьяны, который, прыгая с крыши на крышу, пугает местных жителей. 3 тысячи полицейских были вызваны для… Dot.gks.org/4577878/9877676/490056 — 66К — Cached — Similar pages
      Синдром Гандлера — Крюкхайма — Из Бельгии
      В бельгийской прессе, а также в газетах Парижа и Бонна широко печатались фотографии мальчика с внешностью обезьяны. После 1989 года ребенок, которого звали Жиль исчез из поля зрения общественности… (Переведено) Dot.gks.org/4577878/9877676/490056 — 52К — Cached — Similar pages
      Syndrome Gandler-Kreukheim — De la Belgique
      Ressemblant a un singe, l'image du jeune garcon est apparue partput dans la presse de Bruxelles
      comme les publications dispersees a Paris et a Bonn. Apres 1989, l'enfant dont le nom etait
      Gilles, est disparu de la vue publique…
      Dot.gks.fr/4577878/77676/0056/9923.shmtl — 36K — Cached — Similar pages
      — А я и не знала! — растерянно проговорила Трейси, глядя на экран компьютера. — За всю историю стало известно только о четырех или пяти случаях. Бедный мальчик!
      — Он очень необычный, — сказал Генри. — Надеюсь, теперь ты будешь добрее к нему. — Положив руку на плечо Трейси, он обернулся к жене и еле слышно прошептал: — И все это — за пару часов?
      - Я очень старалась, — также шепотом ответила она.

      За расставленными рядами и покрытыми зеленым сукном столами в конференц-зале шанхайского отеля «Хуатин» расположились пятьдесят журналистов. В глубине зала находились телекамеры, а на переднем плане прямо на полу расселась целая группа фоторепортеров с аппаратами, оснащенными огромными телеобъективами.
      Когда к микрофону вышел руководитель шанхайского Института биохимии и клеточной биологии профессор Шэнь Чжихун, зал осветился целым фейерверком фотовспышек. Одетый в черный костюм, Шэнь выглядел изысканно, а его английский язык был безупречен. Прежде чем возглавить ИБКБ, он провел десять лет в
      Кембридже и преподавал биологию клетки в Массачусетском технологическом институте.
      — Даже не знаю, сообщу ли я вам сейчас хорошую новость или плохую, — начал он. — Боюсь все же, она вас разочарует. Но я, по крайней мере, отправлю в могилу целый ряд слухов, получивших в последнее время широкое распространение.
      По каким-то причинам стали циркулировать слухи о неэтичных исследованиях в Китае. Все это началось после XII Восточно-Азиатского объединенного симпозиума по биомедицинским исследованиям, состоявшегося в городе Шаосин китайской провинции Чжэцзян.
      Почему это произошло, для меня остается загадкой. Конференция была совершенно обычной и носила технический характер, но тем не менее на следующей конференции, состоявшейся в Сеуле, репортеры из Тайваня и Токио задавали очень колкие и целенаправленные вопросы. Поэтому Ён Джэ Ли, руководитель исследований по молекулярной биологии Сеульского национального университета, посоветовал мне подойти к этому вопросу прямо и без экивоков. Он, что называется, на собственной шкуре испытал губительную силу
      слухов…
      По залу пробежала волна веселого оживления. Все, разумеется, поняли, что Шэнь имеет в виду грандиозный скандал, разразившийся вокруг выдающегося корейского генетика Хван Ву Сука.
      — Поэтому я сразу перейду к делу. Уже много лет ходят слухи о том, что китайские ученые пытаются создать гибрид человека и шимпанзе. Утверждается, что еще в 1967 году хирург по имени Цзи Юнсян оплодотворил самку шимпанзе человеческой спермой. Животное было на третьем месяце беременности, когда разъяренные граждане приступом взяли его лабораторию и положили эксперименту конец. Обезьяна сдохла, но ученые из Академии наук Китая, судя по слухам, пообещали продолжить исследования в этом направлении. Шэнь сделал паузу.
      — Это была первая версия, и она от первого до последнего слова является неправдой. Ни в Китае, ни где-либо еще ни одна самка шимпанзе никогда не беременела от человеческой спермы. Если бы такое случилось, вы бы об этом наверняка знали.
      Шэнь помолчал, предоставив слушателям возможность переварить услышанное, а затем продолжал:
      — В 1980 году получила распространение новая история, в соответствии с которой некие итальянские ученые видели в одной из лабораторий Пекина эмбрионы, появившиеся в результате скрещивания человека и шимпанзе. Я услышал об этом, когда был профессором Массачусетского технологического института, пытался найти этих итальянских ученых, но так и не сумел. Они каждый раз оказывались «друзьями моих знакомых».
      Снова вспышки. Фоторепортеры, извивавшиеся под ногами оратора, раздражали. Однако таков был давно заведенный порядок проведения пресс-конференций, и, вздохнув, китаец продолжал:
      — Далее. Несколько лет назад невесть откуда возникла история о том, что какая-то монгольская проститутка родила дитя, похожее на шимпанзе. Говорилось, что этот «обезьяноребенок» выглядел как человек, но был покрыт шерстью и имел большие руки и ноги. Повзрослев, он стал пить виски и более или менее связно говорить. Теперь он якобы находится в штаб-квартире Китайского космического агентства и дожидается отправки на Луну, поскольку отправлять туда человека слишком опасно. Это тоже байка. Все истории, которые я вам пересказал, лживы. Они, бесспорно, возбуждают воображение, искушают наивные умы, но они — ложь. Почему в каждом из этих «сюжетов» упоминается Китай? Не знаю. Для меня это — загадка, тем более что страной, в которой существуют наиболее либеральные правила в отношении генетических экспериментов, являются Соединенные Штаты. Там можно делать почти все, что угодно. Именно там гиббона успешно скрестили с сиамангом, а ведь эти приматы отличаются друг от друга в гораздо более значительной степени, нежели человек и шимпанзе. В результате появилось потомство. Это было сделано в Университете штата Джорджия почти тридцать лет назад.
      После этого профессор предложил журналистам задавать вопросы.

      СТЕНОГРАММА ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИИ
       ВОПРОС: Скажите, мистер Шэнь, американцы экспериментируют в области гибридизации шимпанзе?
       ДОКТОР ШЭНЬ: У меня нет оснований так думать. Я всего лишь отметил, что Америка смотрит на подобные эксперименты наиболее либерально.
       ВОПРОС: Возможно ли оплодотворить самку шимпанзе человеческой спермой?
       ДОКТОР ШЭНЬ: Думаю, что нет. Такие попытки предпринимались на протяжении целого века. Достаточно вспомнить знаменитого русского селекционера, которому Сталин еще в 20-х годах приказал сделать это, чтобы создать особую расу солдат. Его звали Иванов. У него ничего не вышло, и его бросили в тюрьму. Через несколько лет такие же попытки предприняли ученые Гитлера, и тоже потерпели неудачу. Сегодня нам известно, что, хотя геномы человека и шимпанзе очень близки, разительно отличаются процессы их внутриутробного развития. Вот почему на ваш вопрос я отвечаю: нет.
       ВОПРОС: Можно ли это сделать с помощью генной инженерии?
       ДОКТОР ШЭНЬ: Трудно сказать. Это сложноосуществимо с технической стороны. Что же касается стороны этической, то, на мой взгляд, это и вовсе невозможно.
       ВОПРОС: Но американские ученые уже подали патентную заявку на гибрид человека с любым другим видом.
       ДОКТОР ШЭНЬ: Профессору Стюарту Ньюмену было отказано в патенте на получеловеческий гибрид. Но он и не произвел гибрид. Ньюмен заявил, что он подал патентную заявку только для того, чтобы привлечь внимание к этической стороне вопроса. Эта этическая сторона до сих пор остается в тени.
       ВОПРОС: Доктор Шэнь, думаете ли вы, что такой гибрид со временем все же будет создан?
       ДОКТОР ШЭНЬ: Я организовал эту пресс-конференцию, чтобы положить конец слухам, а не для того, чтобы разжигать их, подливая масло в огонь. Но, если вы желаете, чтобы я высказал свою личную точку зрения, то я скажу: да, когда-нибудь это случится.

      Воспоминания преследовали Марка Зангера, образы увиденного никак не хотели растопиться в воске его сознания. Несчастная рептилия, встретившая свою смерть ночью, на песке одного из пляжей Коста-Рики, беспомощная перед ягуаром, который прыгает на нее. Зверь ломает ей шею и начинает пожирать плоть своей жертвы, а та все еще беспомощно бьет ластами. И все это сопровождается хрустом панциря.
      Марк Зангер не ожидал увидеть что-либо столь ужасное. Он пришел на пляж Тортугеро, чтобы посмотреть, как огромные кожистые черепахи выползают из океана и откладывают яйца в песок. Он знал, что это происходит ежегодно на протяжении тысяч веков. Самки черепах демонстрировали высочайший материнский подвиг, выползая из моря, откладывая яйца в песок и закапывая их уставшими от долгого плавания ластами, после чего затирали песок, чтобы на нем не осталось ни малейшего следа того, что тут находится.
      Это был неторопливый ритуал, обусловленный генами, которые трудились на протяжении миллионов лет.
      А потом появился ягуар, метнувшийся тенью, чернее самой ночи. И тогда, прошлым летом, все в жизни Марка Зангера изменилось. Жестокость атаки, ее внезапность, злоба, бешеная скорость, с какой все это произошло, потрясли его. Все, что бы ни делал человек на планете по имени Земля, идет ей во вред, нарушая её хрупкое равновесие. Уничтожение окружающей среды, варварская индустриализация, утрата привычных форм обитания для животных, которые оказались загнаны в угол… Стоит ли удивляться тому, что они начали огрызаться в беспомощной попытке выжить?
      Объяснение ужасному нападению, невольным свидетелем которого он стал, существовало. Мир природы находится в коллапсе, и Марк объяснил это красавцу натуралисту Рамону Вальдесу, который его сопровождал. Тот покачал головой:
      — Нет, синьор Зангер, так было всегда, со времен моего отца, и деда, и прадеда. Они рассказывали, что
      ягуар нападает только ночью. Это — часть жизненного цикла.
      — Но в последнее время подобные нападения участились, — сказал Зангер. — Это происходит из-за загрязнения окружающей среды.
      — Нет, сеньор, здесь ничего не изменилось. Каждый месяц ягуар съедает от одной до четырех черепах. Мы ведем наблюдения на протяжении многих лет.
      — Но эта жестокость противоестественна!
      Ягуар невдалеке от них продолжал свою кровавую трапезу. Все так же хрустели кости и панцирь.
      — Это вполне нормально, — возразил Рамон Вальдес. — Так здесь устроена жизнь.
      Зангеру больше не хотелось говорить на эту тему. Вальдес стоял на стороне тех, кто выступал за индустриализацию и губил природу, крупных американских корпораций, хозяйничавших в Коста-Рике и других латиноамериканских странах. Неудивительно, что такой человек обосновался здесь, в Коста-Рике, которую на протяжении десятилетий контролировало ЦРУ. Это была по сути не страна, а придаток США, служивший интересам ее бизнеса. Но американскому бизнесу всегда было наплевать на природу.
      — Ягуару тоже нужно есть, — проговорил Рамон Вальдес, — и, на мой взгляд, пусть лучше ему достанется черепаха, чем человеческий ребенок.
      «Это еще как посмотреть!» — подумал Зангер.

* * *

      Сидя на верхнем этаже своего дома в Беркли, Зангер раздумывал о том, что ему делать дальше. Хотя он всем представлялся биологом, у него не было подготовки, необходимой для практической работы. Он посещал колледж всего в течение одного года, после чего бросил учебу ради того, чтобы также очень недолго поработать в фирме «Катер и Холи», занимавшейся ландшафтной архитектурой. Все познания Зангера в области биологии ограничивались школьным курсом. Сын банкира, Зангер располагал довольно значительным трастовым фон-дом и не нуждался в работе, чтобы зарабатывать себе на жизнь. И все же ему нужна была цель в жизни. Богатство, по его мнению, делало задачу самоидентификации только сложнее, и чем старше он становился, тем менее привлекательной казалась ему мысль о том, чтобы вернуться в колледж и закончить обучение.
      Недавно он стал представляться художником, а художник не нуждается в формальном образовании. Более того, оно мешает его способности полноценно ощущать дух времени, свободно странствовать по волнам перемен, меняющих общество, и формулировать свой ответ им. По мнению самого Зангера, он был весьма информированным человеком. Он читал городские газеты Беркли, а иногда — журналы вроде «Мазер Джонс». Не каждый месяц, конечно, но иногда такое случалось. Хотя, по правде говоря, нередко он просто рассматривал картинки, не читая статьи. Но для того, чтобы ощущать дух времени, этого оказывалось вполне достаточно.
      Искусство имело дело с чувствами, с тем, каково жить в этом материалистическом мире с его безвкусной роскошью, лживыми обещаниями и повсеместным глубоким разочарованием. Чего не хватало людям сегодняшнего дня, так это внимания к собственным чувствам.
      Предназначение искусства заключалось именно в том, чтобы вернуть к жизни истинные чувства, разбудить людей и потрясти их новым знанием. Именно поэтому так много молодых художников создавали свои произведения с помощью генетических технологий и живых материалов. «Влажное искусство» — так они называли это. Искусство с использованием тканей. Многие художники теперь проводили большую часть своего я времени в лабораториях, и творения, которые выходили из-под их рук, носили сугубо научный характер. Один художник выращивал в чашке Петри бифштексы, а потом, устраивая настоящий спектакль, ел их на глазах зрителей. Скорее всего, на вкус это была первостатейная гадость, тем более генетически модифицированная. Фу! Художник во Франции создал светящегося кролика с помощью люминесцентных генов то ли от светлячка, то ли от кого-то еще. Другие художники меняли цвет шерсти животных, делая их похожими на радугу, а кто-
      то даже вырастил иглы дикобраза на голове очаровательного щенка.
      Такие произведения искусства вызывали противоречивые чувства. Многие люди испытывали отвращение, но, думал Зангер, они и должны ощущать подобные чувства. Такое же отвращение, которое ощутил он сам, увидев расправу ягуара с мамой-черепахой на пляже в Коста-Рике. Жуткое извращение природы, омерзительную дикость, которую он с тех пор не мог выбросить из головы.
      И это, конечно, являлось достаточной причиной для того, чтобы заняться искусством. Но искусством не ради искусства, а ради того, чтобы помочь окружающей среде. Это стало целью Марка Зангера, и он был твердо намерен добиться ее осуществления.

      ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ВРАЧ АРЕСТОВАН ЗА ПОХИЩЕНИЕ ОРГАНОВ
      Задержан сотрудник больницы «Лонг-Бич Мемориал». Воры продавали кости, кровь, органы
       Известный врач из Лонг-Бич арестован за продажу органов, незаконно изымавшихся из трупов в больнице «Лонг-Бич Мемориал». Доктор Мартин Робертс, руководитель отделения патолого-анатомии, где проводятся вскрытия, обвинен в 143 случаях преступного изъятия органов из тел умерших с целью контрабандной продажи их банкам органов.
       По словам окружного прокурора Лонг-Бич Барбары Бейтс, «это дело напоминает второсортный фильм ужасов». В обвинении, которое Бейтс предъявила задержанному врачу, говорится также, что доктор Робертс оформлял фальшивые свидетельства о смерти, фальсифицировал результаты лабораторных анализов, а также действовал в сговоре с местными похоронными бюро и работниками кладбищ, чтобы скрыть свои чудовищные деяния.
       Это дело является лишь последним эпизодом в охватившей страну современной пандемии осквернения трупов. Среди других случаев широкую огласку получили дела доктора Майка Мастромарино, дантиста и миллионера из нью-йоркского Бруклина, который за пять лет, как утверждается, похитил органы у тысяч трупов, включая кости 95-летнего Аластера Кука, биомедицинской фирмы из Форт Ли в Нью-Джерси, которая продавала органы, поставляемые Мастромарино, банкам тканей по всей стране, крематория в Сан-Диего, в котором изымались органы из поступающих туда трупов, и еще одного, в Лейк-Эльсинор штат Калифорния, где человеческие органы хранились в огромных холодильниках, дожидаясь часа, когда их продадут, и, наконец, Медицинского центра Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе, в котором 500 тел были распотрошены и распроданы по частям за 700 тысяч долларов, причем среди покупателей значилась компания «Джонсон и Джонсон».
       «Эта проблема носит глобальный характер, — утверждает окружной прокурор Бейтс. — Случаи незаконного изъятия органов были зафиксированы в Англии, Канаде, Австралии, России, Германии и Франции. Мы полагаем, что подобные кражи случаются сегодня повсюду в мире. Пациенты испытывают крайнюю озабоченность».
       Доктор Робертс заявил Верховному суду о своей полной невиновности по всем пунктам обвинения и был выпущен под залог в один миллион долларов. Одновременно с ним обвинения были предъявлены еще четырем сотрудникам «Лонг-Бич Мемориал», включая Мэрили Хантер, которая возглавляла в больнице лабораторию генетики.
       Главный администратор больницы Кевин Маккормик был шокирован произошедшим и заявил, что «поведение доктора Робертса противоречит всем принципам, которые исповедует наша больница». По словам Маккормика, он отдал указание о проведении тщательного расследования всего, что происходит в больнице, и обнародует его результаты, как только оно будет завершено.
       Обвинители говорят, что узнали о преступной деятельности лиц, которым теперь предъявлены обвинения, от своего осведомителя по имени Разы Рашад. Мистер Рашад, студент первого курса медицинского колледжа в Сан-Франциско, раньше работал в отделении патолого-анатомии под руководством доктора Робертса. Именно там он стал свидетелем незаконной деятельности последнего. «Показания мистера Рашада стали очень важным фундаментом для обоснования обвинений», — заявила Бейтс.

      Джош Винклер поспешил в вольеры с животными, чтобы выяснить на месте, о чем толкует Том Веллер. — Сколько крыс умерло? — спросил он.
      — Девять.
      Увидев девять окоченевших трупиков животных, что лежали, повалившись набок в девяти идущих подряд клетках, Джош Винклер покрылся испариной.
      — Нужно провести вскрытие, — сказал он. — Когда они умерли?
      — Должно быть, ночью, — ответил Том. — Их кормили в шесть вечера, и замечаний относительно каких-либо проблем не было, — добавил он, сверившись с записями в блокноте.
      — В какую контрольную группу они входили?
      — А-7, - сообщил Том. — Исследование «гена зрелости».
      «Боже милостивый!» — пронеслось в мозгу у Джоша, хотя внешне он сохранял спокойствие.
      — Какого они возраста?
      — М-м-м… Сейчас поглядим. Им тридцать восемь недель и четыре дня.
      «Господи Иисусе!»
      Обычно лабораторная крыса живет 160 недель, чуть больше трех лет, эти же прожили всего четверть этого срока. Джош сделал глубокий вдох.
      — А как остальные из этой группы?
      — Изначально контрольная группа состояла из двадцати особей, — сказал Том, — одинаково здоровых и одного возраста. Две из них умерли несколько дней назад от респираторной инфекции. Тогда я не придал этому большого значения. Что же касается других… Взгляни сам.
      Он провел Джоша вдоль ряда клеток. Одного взгляда на уцелевших крыс было достаточно, чтобы понять, что с ними происходит.
      — Вылезающая шерсть, вялость, сонное состояние, уменьшение мышечной массы. Большинство едва могли встать на задние лапы, а у четырех они вообще отнялись.
      Джош потрясенно смотрел на зверьков.
      — Они старые! — проговорил он. — Они все старые!
      — Да, — согласился Том, — налицо все признаки преждевременного старения. — Я вскрыл крыс, умерших два дня назад. У одной обнаружилась гипофизарная аденома, у второй — дегенерация позвоночника. — Признаки старости…
      — Правильно, — кивнул Том, — признаки старости. Возможно, этот ген не станет чудо-продуктом. Рик очень рассчитывал на него, а теперь выясняется, что он вызывает раннюю смерть. Это будет настоящей катастрофой.

* * *

      — Как я себя чувствую? — переспросил Адам. Они с братом сидели за столиком ресторана. — Благодаря тебе, Джош, я чувствую себя хорошо. Правда, иногда устаю. И кожа стала сухой. А еще — появилось несколько новых морщинок. Но в целом я в порядке. А почему ты спрашиваешь?
      — Просто поинтересовался твоим самочувствием, — произнес Джош безразлично, как только мог. Он пытался не смотреть на своего старшего брата. На самом деле Адам очень сильно изменился. Там на висках, где раньше виднелись редкие седые волоски, волосы теперь стали цвета соли с перцем, на голове появились залысины, кожа вокруг глаз и губ покрылась сеточкой морщинок, а лоб прорезали глубокие морщины. Он стал выглядеть, значительно старше.
      Адаму было тридцать два. «Иисусе!»
      — А, гм, наркотики не употребляешь?
      — Нет, нет! С этим, слава Богу, покончено, — сказал Адам. Он заказал себе сандвич, но откусил от него всего два раза и положил на тарелку.
      — Что, не вкусно?
      — Да нет, зуб болит. Нужно сходить к дантисту. — Адам потрогал щеку. — Ненавижу жаловаться. Вообще-то я подумывал о том, что лучше позаниматься спортом, вместо того чтобы таскаться по врачам. Мне нужен спорт, а то у меня в последнее время часто случаются запоры.
      — Хочешь вернуться в прежнюю команду по баскету? — спросил Джош. В свое время брат дважды в неделю играл с коллегами в баскетбол.
      — Не-а, — ответил Адам, — я думал о теннисе или. гольфе.
      — Отличная мысль, — одобрил Джош.
      За столом повисло молчание. Адам отодвинул тарелку в сторону.
      — Я знаю, что стал выглядеть старше, — сказал он, — и можешь не делать вид, будто не заметил этого. Это все замечают. Я спрашивал маму, и она сказала, что у отца было так же. Он в тридцать с небольшим вдруг стал выглядеть старше, прямо сразу, едва ли не за ночь постарел. Может быть, это как-то связано с генами.
      — Да, вполне возможно.
      — А ты что-нибудь об этом знаешь?
      — Кто, я? Нет.
      — Почему же ты вдруг захотел увидеться со мной сегодня, пригласил на обед? Срочно, словно тебе не терпелось.
      — Просто мы с тобой давно не виделись, вот и все.
      — Кончай придуриваться, Джош. Ты никогда не умел врать.
      Джош вздохнул.
      — Адам, — сказал он, — я думаю, нам с тобой нужно сделать кое-какие анализы и провести исследования.
      — Какие именно?
      — На прочность костей, вместимость легких. И — МРТ.
      — Это еще что такое?
      — Магнитно-резонансная томография.
      — Зачем? Для чего все эти исследования? — Адам не сводил взгляда с брата. — Чтобы выяснить причину старения?
      — Да.
      — Я старею слишком быстро? Это как-то связано с твоим генетическим спреем?
      — Вот это и нужно выяснить, — ответил Джош. — Я хочу позвонить Эрни.
      Эрни Лоуренс был их семейным врачом.
      — Хорошо, я согласен. Звони.

      В полдень на брифинге для сотрудников конгресса, проводимом в Вашингтоне, профессор Уильям Гарфилд из Университета Миннесоты говорил:- Вопреки всему, что вы могли слышать, никто никогда не доказал, что хотя бы один ген способен влиять на поведенческие характеристики человека. Некоторые мои коллеги полагают, что со временем подобные открытия могут быть сделаны, другие уверены в том, что этого никогда не произойдет. И все же мы почти ежедневно читаем в газетах о новых генах, ответственных то за одно, то за другое, хотя ни в одном случае истинность этого не была доказана.
      — Что вы такое говорите? — удивился помощник сенатора Уилсона. — А как же «ген гомосексуализма», заставляющий мужчину быть голубым?
      — Связь между данным геном и гомосексуальностью сугубо статистическая, но никак не казуальная. Ни один ген не определяет сексуальную ориентацию.
      — А «ген насилия»?
      — Последние исследования опровергают его существование.
      — Писали также о «гене сна».
      — У крыс.
      — «Ген алкоголизма»?
      — Версия не выдержала проверки.
      — Что скажете про «ген диабета»?
      — На сегодняшний день мы выявили девяносто шесть генов, связанных с диабетом. Безусловно, мы найдем еще.
      В зале воцарилось удивленное молчание. Наконец еще один помощник сенатора спросил:
      — Если ни один ген не влияет на поведение человека, то с какой стати возник весь этот шум?
      Профессор Гарфилд пожал плечами.
      — Если угодно, назовите это городской легендой. Или мифом, рожденным средствами массовой информации. Обвините общественность в научном невежестве. Она на самом деле верит в то, что гены влияют на поведение, поскольку это выглядит логичным. На самом деле даже цвет волос и рост человека не определяются только генами, а уж такое явление, как алкоголизм — определенно нет.
      — Минуточку! Вы утверждаете, что рост не определяется генами?
      — Если говорить об отдельной личности, то определяется. Допустим, вы выше вашего друга, но, скорее всего, потому, что ваши родители были высокими. Но для целых народов определяющим фактором роста являются условия жизни. На протяжении последних пятидесяти лет европейцы подрастали на один дюйм за каждое десятилетие. То же касается и японцев. Это — слишком быстро для изменений, обусловленных генами. Это — результат изменений условий жизни: более высокое качество предродового ухода, питания, здравоохранения и так далее. Американцы, между прочим, за этот период не выросли. Наоборот, они даже слегка убавили в росте — возможно, из-за низкого качества предродового обслуживания и скверного питания. Дело в том, что взаимодействие между генами и условиями жизни строится по очень сложной схеме. У ученых все еще нет ясного понимания того, как работают гены. Более того, не существует даже единой точки зрения на то, чем вообще является ген.
      — Повторите, пожалуйста.
      — Среди ученых нет единого, с которым были бы согласны все, определения того, что такое ген.
      — Я думал, ген является составной частью Генома, — сказал кто-то. — Последовательность нуклеотидов, АГЦТ, определяющая генетический код.
      — Да, таково одно из определений, — кивнул Гарфилд, — но оно несовершенно, поскольку одна последовательность АГЦТ может определять код многих белков. Некоторые участки генетического кода являются по сути «рубильником», который включает или выключает другие участки. Одни из них находятся в бездействии до тех пор, пока их не активируют те или иные факторы внешней среды. Другие участки активны только в период развития организма, а затем засыпают, чтобы больше никогда не пробудиться. Третьи включаются и выключаются постоянно на протяжении всей жизни индивидуума. Как я уже сказал, все это очень сложно.
      В воздух поднялась рука; высказаться решил помощник сенатора Муни, получавшего существенные финансовые вливания от фармацевтических компаний.
      — Профессор, я полагаю, что вы выражаете мнение меньшинства. Большая часть ученых не согласится с вашим воззрением на гены.
      — На самом деле со мной согласно большинство, — возразил Гарфилд, — причем с полным основанием.

* * *

      Когда человеческий геном был расшифрован, ученые удивились, обнаружив, что он содержит всего около тридцати пяти тысяч генов. Они ожидали, что их число будет значительно выше. Ведь даже у жалкого земляного червя генов насчитывалось двадцать тысяч. Это означало, что разницу между человеком и червем определяли всего каких-то пятнадцать тысяч генов. Чем тогда можно объяснить столь колоссальное различие между двумя этими существами?
      Этот вопрос был снят с повестки дня после того, как ученые начали изучать взаимодействие генов друг с другом. Например, один ген мог создавать белок, а другой — энзим, который, словно ножницами, отрезал часть этого белка и таким образом менял его. Некоторые гены содержали множественные последовательности нуклеотидов, разделяемые совершенно бессмысленными участками. Такой ген мог использовать любую из последовательностей для синтеза белка. Некоторые гены активировались лишь после того, как было активировано несколько других генов или происходил ряд изменений во внешней среде. Значит, гены гораздо более чувствительны к внешней среде — как внутри, так и вовне человеческого организма, — чем кто-либо мог ожидать. И многообразие форм взаимодействия генов означало, что могут существовать миллиарды возможных его результатов.
      — В этом нет ничего удивительного, — говорил Гарфилд. — Ученые сегодня движутся в направлении того, что мы называем эпигенетическими исследованиями. Их цель — детально выяснить, как гены взаимодействуют с окружающей средой, чтобы создать конкретного индивидуума.
      Профессор погрузился в подробности. Помощники конгрессменов один за другим стали уходить. В зале осталась лишь кучка слушателей, которые, впрочем, были заняты тем, что проверяли наличие новых сообщений на своих сотовых телефонах.

      ПЕРВЫМИ БЛОНДИНАМИ БЫЛИ НЕАНДЕРТАЛЬЦЫ
      Сильнее нас, с большим по размеру мозгом, умнее нас
       Генетические изменения цвета волос показывают, что первыми блондинами на планете были не хомо сапиенс, а неандертальцы. Ген, определяющий светлый цвет волос, возник примерно в период вюрмского обледенения, возможно, в результате недостатка солнечного света в ледниковый период. Ученые утверждают, что первыми носителями этого гена стали неандертальцы, которые были преимущественно блондинами.
       «Мозг неандертальцев был примерно на одну пятую больше, чем наш, они были выше и сильнее нас. И, безусловно, умнее, — заявляет Марко Свабо из Хельсинкского института генетики. — Можно почти не сомневаться в том, что современный человек является одомашненной версией неандертальца — примерно так же, как нынешняя собака является одомашненной разновидностью более сильного и умного волка».
       По словам ученого, неандертальцы превосходили нас по уровню интеллекта и привлекательности. Со светлыми волосами, высокими скулами и безупречными чертами, они бы выглядели сейчас, как некая раса супермоделей.
       «Более худые и непривлекательные хомо сапиенс наверняка испытывали бы непреодолимое влечение к красоте, силе и уму этих блондинов. По всей видимости, некоторые неандертальские женщины жалели тщедушных и мелких кроманьонцев и спаривались с ними. В этом нам повезло. Мы унаследовали ген блондинов-неандертальцев и благодаря этому избежали участи превращения в жалких и глупых созданий. Хотя, надо признать, мы все равно демонстрируем изрядную долю глупости».
       Свабо сказал, что распространенное мнение о том, будто блондины глупы, является уловкой темноволосых, нацеленной на то, чтобы отвлечь внимание от реальной проблемы мира, которая заключается в их собственных недостатках. «Составьте список самых глупых людей планеты, — добавил он, — и вы убедитесь в том, что все они брюнеты».
       Доктор Эвард Нильссон, представитель института в германском Марбурге, исследовавший геном неандертальца, заявил, что данная теория небезынтересна. «Моя жена блондинка, — сказал Нильссон, — и я всегда делаю то, что она велит. Наши дети тоже блондины, и весьма умны. Поэтому я согласен, в этой версии что-то есть».

      Первые несколько дней в доме Кендалла прошли для Дейва на удивление хорошо. Подстриженная шерсть, джинсы, кроссовки, футболка с эмблемой «Квиксилвер» и нахлобученная на голову бейсбольная кепка — все это помогало ему выглядеть почти так же, как любой другой мальчишка, когда требовалось выйти на улицу. Кроме того, он быстро учился. У него была хорошая координация, и с помощью Линн он быстро научился писать свое имя. Чтение, правда, давалось хуже.
      В выходные дни он с успехом участвовал в спортивных состязаниях, хотя, случалось, приводил в замешательство других игроков. Во время одной из игр бейсбольной Малой лиги мяч был отбит слишком высоко и полетел с поля в сторону здания школы. Дейв пулей пересек поле, взлетел по стене и поймал мяч у окна второго этажа. Мальчишки наблюдали эту картину со смесью восхищения и досады. Это было нечестно, ведь им так хотелось посмотреть, как мяч вдребезги разобьет оконное стекло. Но, с другой стороны, всем хотелось видеть его в своей команде.
      Вот почему Линн была немало удивлена, когда одним субботним днем Дейв вернулся домой с невероятно расстроенным видом.
      — В чем дело? — спросила она.
      — Я тут чужой, — заявил Дейв.
      — У всех нас время от времени появляется такое ощущение, — сказала она.
      Он потряс головой:
      — На меня все смотрят.
      После короткого молчания Линн ответила:
      — Это естественно, ведь ты не совсем такой, как другие ребята.
      — Да.
      — Над тобой что, издеваются?
      — Иногда, — кивнул он головой.
      — Что они делают?
      — Кидаются чем попало, обзываются.
      — Как именно обзываются? Дейв прикусил верхнюю губу:
      — «Парень-макака».
      Он находился на грани слез.
      — Конечно, это неприятно. Мне очень жаль. — Сняв с Дейва бейсбольную кепку, Линн принялась гладить его по голове. — Дети могут быть очень злыми.
      — Иногда я чувствую себя самым несчастным в мире, — проговорил Дейв.
      С горестным видом он повернулся к ней спиной и снял рубашку. Линн пробежалась пальцами по шерсти на его спине, выискивая царапины или другие признаки травм. И — сразу же почувствовала, как он расслабился. Его дыхание успокоилось, и даже настроение, похоже, поднялось.
      Только позже она осознала, что повела себя подобно обезьянам в дикой природе. Одна поворачивается к другой спиной, и последняя начинает перебирать ее шерсть. Линн решила, что будет делать это каждый день. Хотя бы для того, чтобы Дейв чувствовал себя более комфортно.

* * *

      С того момента, как появился Дейв, все в жизни Линн изменилось. Хотя Дейв был, вне всякого сомнения, предметом ответственности Генри, шимпанзе почти не проявлял к нему интереса. Он сразу же привязался к Линн, и какие-то его то ли внутренние, то ли внешние проявления (были ли это полные души глаза или детское поведение?) немедленно завоевали ее сердце. Она стала читать о шимпанзе и узнала любопытные факты. Поскольку самки шимпанзе имеют много сексуальных партнеров, они не знают, кто именно из самцов является отцом малыша. Поэтому у шимпанзе нет таких понятий, как «отец» или «отцовство». У шимпанзе есть только мать. Дейв производил впечатление брошенного ребенка, настоящая мать которого не занималась его воспитанием. Поэтому теперь он смотрел на Линн с нескрываемым обожанием, и она отвечала ему тем же. Между ними возникла совершенно неожиданная и глубоко эмоциональная связь.
      — Мама, это же не твой ребенок! — со злостью бросила Трейси. Она находилась в том возрасте, когда дети стремятся полностью завладеть вниманием родителей и ревнуют ко всякому, кто этому мешает.
      — Знаю, Трейс, — отвечала Линн, — но я ему нужна.
      — Но ведь ты не имеешь к нему никакого отношения! — Девочка театральным жестом вскинула руки.
      — Я знаю.
      — Так чего ты с ним возишься?
      — По-твоему, я уделяю ему чересчур много внимания?
      — Вот черт! Конечно!!!
      — Извини. Я об этом не задумывалась.
      Линн привлекла дочь к себе и крепко обняла ее.
      — Не обращайся со мной, как с обезьяной! — вспыхнула та и отстранилась.
      Но, в конце концов, они все в какой-то мере были обезьянами. Люди являлись приматами. Наблюдая Дейва и то, как общается с ним мать, Трейси испытывала неудобство, неосознанно понимая, как много общего у человека с обезьяной. Ласки, прикосновения, призванные успокоить, взгляд, устремленный в землю перед лицом угрозы или в знак повиновения (Трейси сама опускала глаза, когда кокетничала с мальчиками), прямой взгляд, означающий угрозу и злость… К этому можно добавить мурашки, иногда бегущие по телу. Они были вызваны сокращением у человека тех же мышц кожи, которые заставляют шерсть обезьян подниматься дыбом, чтобы выглядеть страшнее в опасной ситуации. Манера спать, свернувшись калачиком и сделав из простыней некое подобие гнезда.
      И так далее и тому подобное.
      Обезьяны! Они все обезьяны!

* * *

      Самым значительным отличием являлась шерсть. Дейв был покрыт ею, те же, кто его окружал, — нет. Линн вычитала, что выпадение шерсти произошло после того, как люди отделились от шимпанзе. Одно распространенное объяснение состояло в том, что люди на время стали то ли водными, то ли болотными обитателями. В большинстве своем млекопитающие покрыты шерстью, помогающей им регулировать внутреннюю температуру. Но водные млекопитающие, как, например, дельфины или киты, потеряли шерсть, что позволило им быстрее и удобнее передвигаться в воде и придало их телам большую обтекаемость. Лишились шерсти и люди.
      Но самым странным для Линн было не покидавшее ее ощущение, что Дейв является человеком и одновременно не является им. Она не знала, как быть с этим чувством, и по мере того, как проходили дни, оно не ослабевало.

      СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС В СВЯЗИ С ГЕНОМ БОЛЕЗНИ КАНАВАНА ЗАКОНЧЕН
      Этическая сторона патентования генов поставлена под сомнение
       Болезнь Канавана является передающимся по наследству заболеванием, смертельным для детей в первые годы их жизни. В 1987 году Дэн Гринберг и его жена узнали, что их девятимесячный сын страдает этой болезнью. У Гринбергов был еще один ребенок, дочь, у которой также было обнаружено это заболевание.
       Поскольку Гринберги хотели избавить других родителей от подобного горя, они убедили генетика Рубена Маталона разработать дородовой анализ на наличие у плода болезни Канавана. С этой целью Гринберги предоставили собственные ткани, образцы тканей своих покойных детей и прилагали усилия, направленные на то, чтобы получить по всему миру ткани у других семей, пострадавших от этого заболевания. В результате в 1993 году был выделен ген болезни Канавана. Многие семьи, входившие в группу риска, получили возможность сделать пренатальный анализ на наличие этой болезни.
       Однако втайне от Гринбергов доктор Маталон оформил патент на этот ген и назначил высокую цену за проведение дальнейших анализов. Теперь многие семьи, которые предоставили ткани и деньги для проведения исследований, не могли позволить себе сделать такой анализ. В 2003 году Гринберги и другие заинтересованные лица подали в суд на Маталона и детскую больницу Майами, обвинив его в нарушении существовавших договоренностей, неправедном обогащении, мошеннических действиях и незаконном завладении производственными секретами.
       Суд частично удовлетворил иск. В результате анализ стал более доступным, но пациенты все равно обязаны платить отступные детской больнице Майами.
       Этическая сторона поведения врачей и медицинских учреждений, вовлеченных в этот судебный процесс, по-прежнему является предметом горячих дискуссий.

 

       Новости психологии
      ВЗРОСЛЫЕ БОЛЬШЕ НЕ РАСТУТ
      Британский исследователь обвиняет формальное образование
      Профессора и ученые «на удивление незрелы»
       Если вам кажется, что окружающие вас взрослые ведут себя как дети, вы, возможно, правы. Научно это называется «психологическая неотения», то есть сохранение детского поведения во взрослом возрасте. И явление это получает все более широкое распространение.
       По словам доктора Брюса Чарльтона, психолога-эволюциониста из города Ньюкасл-апон-Тайн, людям теперь требуется больше времени на то, чтобы достичь психологической зрелости, а некоторым это и вовсе не удается.
       Чарльтон полагает, что это является побочным негативным эффектом формального образования, которое человек получает вплоть до достижения двадцатилетнего возраста, а то и дольше. Формальное образование требует от индивидуума детской манеры восприятия, вступающей в противоречие с достижением им психологической зрелости, что в нормальных обстоятельствах должно происходить в
       позднеподростковом возрасте или в двадцать с небольшим лет.
       Он указывает на то, что научные сотрудники, преподаватели, ученые и многие другие профессионалы зачастую являются на удивление незрелыми. Он называет их «непредсказуемыми, лишенными приоритетов и склонными к чрезмерным эмоциональным реакциям».
       На более ранних этапах развития человеческого общества, когда, например, люди занимались охотой и собирательством, они имели более устойчивую психику и поэтому взрослели уже в подростковом возрасте. А сегодня, когда общество быстро меняется и физическая сила утратила свое первоначальное значение, зрелость наступает значительно позже. Чарльтон отмечает, что такие вехи зрелости, как окончание вуза, женитьба и рождение первого ребенка, раньше располагались в определенных возрастных отрезках, теперь же они могут откладываться на десятилетия. «Таким образом, — утверждает он, — многие из современных людей вообще никогда не становятся взрослыми».
       Чарльтон считает, что, возможно, это явление может быть вызвано необходимостью приспосабливаться. Детская гибкость, поведение и навыки могут быть полезны для существования в нынешнем нестабильном мире, где людям приходится часто менять работу, приобретать новые навыки, переезжать с места на место. Но расплачиваться за это приходится ростом индивидуализма, маниакальным стремлением к переменам (результатом чего является, в частности, все более быстрое изменение веяний моды), а также продолжающимся эмоциональным и духовным обмельчанием. Он добавляет, что «современным людям не хватает глубины характера, которая в прежние времена встречалась гораздо чаще».

      — Эллис, — проговорила миссис Ливайн, — что это за баллончик?
      Ее сын держал в руках серебристый цилиндр с пластиковым наконечником, как у ингалятора. Они находились в гостиной дома его родителей в Скарсдейле. Снаружи стучали молотки рабочих, ремонтировавших гараж, готовя дом к продаже. — Так что в этом баллончике? — снова спросила она.
      — Это новое генетическое лекарство, мама.
      — Я в нем не нуждаюсь.
      — Оно омолодит твою кожу.
      — А отцу ты заявил, что оно улучшит его сексуальную жизнь!
      — Ну-у…
      — Это он велел тебе скормить мне это зелье?
      — Нет, мама.
      — Послушай-ка меня. Я не нуждаюсь в улучшении сексуальной жизни. Я еще никогда не чувствовала себя лучше, чем сейчас.
      — Но вы спите в разных спальнях.
      — Потому что он храпит.
      — Мама, этот спрей поможет тебе.
      — Мне не нужна никакая помощь.
      — Он сделает тебя счастливее, обещаю…
      — Ты никогда, даже в детстве, не слушал, что тебе говорят другие.
      — Но, мама…
      — И не изменился, даже повзрослев.
      — Мама, пожалуйста…
      Эллис уже начинал злиться. Уламывать мать должен был бы не он, а Аарон, извечный мамин любимчик. Но Аарон заявил, что вызван в суд, поэтому заниматься этим пришлось Эллису.
      Он направился к матери, не выпуская баллончик из рук.
      — Отойди от меня, Эллис! Он продолжал приближаться.
      — Эллис, ведь я твоя мать!
      Она наступила ему на ногу. Эллис сморщился от боли, но в следующий момент одной рукой схватил мать за затылок, а второй прижал пластиковый раструб к ее лицу и сжал баллончик. Женщина сопротивлялась и пыталась вырваться.
      — Я не хочу! Не хочу!
      И все же она вдыхала содержимое баллончика, даже когда кричала.
      — Нет! Нет! Нет!
      Он продолжал удерживать ее. Со стороны могло показаться, что сын душит мать. Сознавая это, он чувствовал себя ужасно неловко. Его рука прикасалась к ее щеке, он ощущал запах ее пудры.
      Наконец Эллис отступил от матери.
      — Как ты смеешь! — крикнула она и, ругаясь, выбежала из комнаты.
      Эллис прислонился спиной к стене. У него кружилась голова. Мысль о том, что он обращался так с собственной матерью, заставляла его чувствовать себя преступником. «Но это нужно было сделать, — сказал он себе. — Непременно нужно!»

      «Плохо дело!» — думал Рик Дил, стирая с лица зеленое гороховое пюре и вытирая стекла очков. Часы показывали пять вечера, на кухне было жарко. Трое его детей, сидя за столом, орали друг на друга, толкались и кидались хот-догами. Все вокруг было заляпано горчицей. Самая младшая, сидевшая на высоком стульчике, отказывалась есть и только что выплюнула папе в лицо гороховое пюре.
      Вообще-то ее должна была кормить Кончита, но она в этот вечер куда-то пропала. С тех пор, как его жена ушла, на няньку вообще ни в чем нельзя было положиться. Шлюхи всегда проявляют солидарность по отношению друг к другу. Видимо, Кончите, которая превратилась в сплошную головную боль, придется искать замену, а она, в свою очередь, непременно подаст на него в суд. Впрочем, возможно, прежде чем она обратится в суд, ему удастся с ней договориться.
      — Ты это хочешь? Тогда получи!
      Джейсон, его старший сын, залепил хот-догом прямо в лицо Сэму. Сэм взвыл и изобразил умирающего. Теперь они катались по полу.
      — Папа! Папа! Останови его! Он меня душит!
      — Джейсон, не души брата!
      Джейсон не обратил на слова отца никакого внимания. Рик схватил его за воротник и оттащил от Сэма. — Я же сказал тебе: не души брата!
      — А я и не душил! Он сам начал!
      — Хочешь остаться сегодня без телевизора? Нет? Тогда ешь и дай поесть брату!
      Рик взял ложку, чтобы продолжать кормить малышку, но та упрямо сжала губы и смотрела на отца враждебным взглядом маленьких глаз. Он вздохнул. «И почему только дети на высоких стульчиках всегда отказываются есть и бросают игрушки на пол? Может, зря жена ушла?» — подумалось ему.
      На работе дела шли еще хуже. Экс-глава его службы безопасности трахал Лизу раньше и, теперь, когда его выпустили из тюрьмы, наверняка трахает ее опять. Эта девчонка была напрочь лишена вкуса. Если Брэда осудят за педофилию, это станет скверной рекламой для компании, но Рик все равно этого хотел. Чудо-лекарство Джоша Винклера, похоже, убивает людей. Он сорвался с катушек, принявшись на свой страх и риск проводить испытания на людях, и, если его отправят за решетку это тоже пагубно отразится на репутации компании.
      Он пытался впихнуть ложку с гороховым пюре в рот дочери, когда зазвонил телефон. И после этого все стало гораздо хуже.

* * *

      — Сукин сын! — Рик Дил отвернулся от ряда экранов, на которые выводилось изображение с камер наблюдения. — Глазам своим не верю!
      Рик сжимал кулаки. На экранах ненавидимый им Брэд Гордон поочередно входил в каждую лабораторию, совал пальцы в чашки Петри и шел дальше. Эту операцию он проделал во всех имевшихся в здании лабораториях.
      — Он заявился в здание в час ночи, — рассказывал мужчина, временно исполнявший обязанности руководителя службы безопасности. — Наверное, у него была магнитная карточка-пропуск, о которой мы не знали, поскольку его карточка была уже аннулирована. Затем он обошел все лаборатории и заразил все запасы культур из клеточной линии Барнета.
      — Брэд, конечно, скотина, но то, что он сделал, не смертельно. У нас есть дополнительные запасы этой культуры, хранящиеся в Сан-Хосе, Лондоне и Сингапуре.
      — Вообще-то, эти запасы вчера были вывезены, — сказал руководитель службы безопасности. — Кто-то взял клеточные линии и ушел. У них имелось надлежащее разрешение, переданное по электронной почте, защищенное и со всеми необходимыми кодами.
      — Кто выдал это разрешение?
      — Вы, сэр. В электронном сообщении была ваша учетная запись и персональные данные.
      — О, Господи! — Он резко развернулся. — Как это
      произошло?
      — Мы сейчас как раз пытаемся выяснить это.
      — Но клеточная линия! — воскликнул Рик. — У нас есть другие места…
      — К сожалению, похоже, что…
      — У нас есть клиенты, которые брали ее в лизинг.
      — Боюсь, что нет.
      — Что вы несете? — Рик уже кричал. — Вы хотите сказать, что пропали все до единого образцы клеточной линии Барнета? Во всем, мать его, мире? Исчезли?
      — Насколько нам известно, да.
      — Но это же катастрофа!
      — По-видимому.
      — Это может означать конец моей компании! Эти клетки были нашей страховкой, нашим спасательным кругом! Мы заплатили за них Университету целое состояние! И вот теперь вы заявляете мне, что они пропали? — Мир рушился на его глазах, и Рик зажмурился. — Это — организованная, скоординированная атака на мою компанию! У них были свои люди и в Лондоне, и в Сингапуре, и вообще везде!
      — Да, сэр, мы тоже так думаем.
      — Они решили уничтожить мою компанию!
      — Возможно.
      — Я должен получить эти клетки обратно! Немедленно!
      — Их ни у кого нет. Кроме Барнета, разумеется.
      — Тогда достаньте Барнета!
      — К сожалению, мистер Барнет, похоже, тоже исчез. Нам не удается выяснить его местонахождение.
      — Замечательно! Просто великолепно! — Рик повернулся к своему помощнику и заорал: — Вызовите адвокатов! Вызовите этих козлов из Университета! И пусть все они, разрази их гром, соберутся здесь к восьми часам вечера!
      - Но я не уверен, что у нас получится…
      — Выполнять!!!

      У Гейл Бонд началась новая жизнь. Каждую ночь она проводила с Йоши, а в шесть часов утра возвращалась домой, чтобы разбудить Эвана, накормить его завтраком и отправить в школу. Однажды утром, придя домой, она отперла входную дверь и увидела, что Жерар исчез. Его не накрытая пустая клетка стояла в коридоре, а шест пустовал. Гейл выругалась и кинулась в спальню, где сладко спал Ричард. Она разбудила его, тряхнув за плечо.
      — Ричард, где Жерар? Он зевнул.
      — Что?
      — Жерар! Где Жерар?
      — Видишь ли, произошел досадный инцидент.
      — Какой еще инцидент? Что ты с ним сделал?
      — Клетку чистили на кухне, а окно было открыто. Вот он и улетел.
      — Он не мог улететь. У него были подрезаны крылья.
      — Я знаю, — сказал Ричард, снова зевнув.
      — Так что же произошло?
      — Могу сказать тебе только одно. Я услышал, как вскрикнула Надежда, пришел на кухню, и она указала мне на окно. Я выглянул и увидел, как птица неуклюже опускается на землю. Разумеется, я тут же кинулся вниз, на улицу, но ее уже не было.
      Ублюдок явно прилагал усилия, чтобы не улыбнуться.
      — Ричард, это очень серьезно. Это трансгенное животное. Если попугай окажется на воле, он может передать свои гены другим попугаям.
      — Говорю же тебе, это был досадный инцидент.
      — Где Надежда?
      — Она теперь приходит в полдень. Я решил, что могу сократить ее рабочий день. Ты не возражаешь, пупсик?
      — Не называй меня пупсиком! Я не знаю, что ты сделал с птицей, но учти, Ричард, это крайне серьезно!
      Он равнодушно пожал плечами.
      — Не знаю, что тебе и сказать.

* * *

      Разумеется, это пустило под откос все ее планы. В следующем месяце они собирались опубликовать в Интернете сенсационные результаты своей работы, и вслед за этим во всем мире неизбежно поднялся бы крик относительно того, что это — фальсификация. Ученые наверняка заявили бы, что это — феномен Умного Ганса, обычное имитирование интеллекта или вообще бог весть что. Чтобы доказать свою правоту, они должны были бы предъявить скептикам птицу, а теперь она пропала.
      — Я с удовольствием убила бы Ричарда, — сказала Гейл Морису, руководителю лаборатории.
      — А я нанял бы для тебя лучшего адвоката, чтобы он защищал тебя в суде, — без улыбки проговорил тот. — Как ты думаешь, Ричарду известно, где находится птица?
      — Возможно, но мне он ни за что этого не скажет. Он ненавидел Жерара. Я поговорю с Надеждой, хотя думаю, что он наверняка подкупил ее.
      — Птица знала твое имя? Или название лаборатории? Или номера телефонов?
      — Нет, но Жерар помнил звук моего сотового телефона и часто воспроизводил его.
      — Что ж, тогда, возможно, в один прекрасный день он тебе позвонит.
      Гейл вздохнула:
      — Возможно.

      Алекс Барнет вела один из самых сложных в ее практике процессов — дело по обвинению в сексуальном нападении и изнасиловании двухлетнего мальчика в Ма-либу. Обвиняемый, тридцатидвухлетний Мик Кроули, политический обозреватель вашингтонской газеты, находился в гостях у своей свояченицы, когда вдруг ощутил непреодолимую потребность заняться анальным сексом с ее маленьким, еще не выросшим из подгузников, сыном. Кроули был богатым и глубоко испорченным выпускником Йеля, наследником огромного состояния, заработанного на ниве фармацевтики. Он нанял печально известного вашингтонского адвоката Эйба Ганцлера по кличке Не-Было-Такого.
      Как оказалось, сексуальные пристрастия Кроули были хорошо известны в Вашингтоне, но Ганцлер в своей обычной манере еще за несколько месяцев до начала процесса принялся отчаянно шельмовать в прессе Алекс и мать ребенка, доказывая, что они — завзятые феминистки, а все дело является лишь плодом их извращенного воображения. И все это — несмотря на наличие официального заключения врачей, проводивших освидетельствование малыша. Пенис у Кроули был маленький, но все же причинил серьезные повреждения прямой кишке крохи.
      Алекс, позабыв обо всем на свете, готовилась к третьему дню судебного заседания, и в этот момент Эмми, ее помощница, сообщила по интеркому, что ей звонит отец. Алекс сняла трубку.
      — Я ужасно занята, папа.
      — Я не задержу тебя надолго, — сказал отец. — Хочу уехать на пару недель.
      — Да? Понятно.
      В кабинет вошел один из ее коллег-адвокатов и шлепнул на стол Алекс пачку свежих газет. «Стар» напечатала фотографии пострадавшего ребенка, больницы в Малибу и неприглядные снимки Алекс и матери малыша, глупо щурящихся на ярком солнце.
      — Куда ты уезжаешь, папа?
      — Еще не знаю, — ответил отец, — но мне нужно побыть одному. Сотовый, наверное, отключу. Когда доберусь до места, я пришлю тебе весточку. И коробку с кое-какими вещами. На тот случай, если они тебе понадобятся.
      — Хорошо, папа, отдыхай.
      Говоря с отцом, она перелистывала «Лос-Анджелес таймс». На протяжении многих лет эта газета боролась за право иметь доступ и публиковать любую информацию, связанную с судебными процессами, — независимо от того, является ли она предварительной, носит ли частный характер или даже основана на слухах. Калифорнийские судьи с крайней неохотой предавали огласке даже документы, в которых указывались домашние адреса пострадавших женщин или медицинские данные, связанные с изнасилованными детьми. Такая газетная политика давала адвокатам возможность делать громкие и голословные утверждения в пользу своих подзащитных еще до начала суда. Почему бы и нет? «Таймс» напечатает все, что угодно! И «Тайме» печатала. «Народ имеет право знать!» Да, народ действительно имел право знать, какого размера были разрывы в прямой кишке несчастного маленького мальчика…
      — Алекс, ты держишься?
      — Да, папа, я в порядке.
      — Они тебя еще не достали?
      — Нет. Я жду помощи от общественных организаций по защите детей, но они пока не делают никаких заявлений и хранят странное молчание.
      — Ты наверняка потрясена всем этим, — сказал он. — Этот мерзавец имеет крепкие связи среди политиков. Сволочь! Ну ладно, Лекси, мне пора.
      — Пока, папа.
      Алекс положила трубку. Анализы ДНК должны быть готовы уже сегодня, но их результаты еще не пришли из лаборатории. Взятые образцы были минимальными, и она с тревогой думала о том, что они покажут.

      В обитом бархатом презентационном зале известного лондонского рекламного агентства «Селат, Энни, Косс лимитед» мягко погасли огни. На экране возникло изображение американского шоссе, по которому, сливаясь в мутную полосу, неслись машины. Вдоль шоссе не росло ни единого деревца, зато виднелись бесчисленные рекламные плакаты и вывески. Гэвин Косс по опыту знал, что такая картинка способствует немедленному сплочению аудитории. Любой негатив в отношении Америки воспринимался на ура и работал безотказно.
      - Американский бизнес тратит на рекламу больше средств, чем любая страна мира, — сказал Косс. — Иначе и быть не может, учитывая качество американских товаров…
      В темном пространстве плавали кроссовки.
      — …И интеллект самих американцев. Негромкие, приглушенные смешки.
      — Как заметил недавно один из наших журналистов, большинство американцев неспособны найти собственную задницу даже с помощью обеих рук.
      Громкий смех. Аудитория начала разогреваться.
      — Грубый, бескультурный народ, похлопывающий друг друга по спине по мере того, как каждый залезает все глубже в долги. — «Этого должно хватить», — подумал он и сменил тон. — Однако я хотел бы привлечь ваше внимание к другому. А именно, к огромному количеству рекламных сообщений, организованных в пространстве вдоль шоссе. Кроме того, в каждом автомобиле есть радио, которое передает еще большее количество рекламы. Ежедневно американцы слышат до трех тысяч таких сообщений. Точнее говоря, слушают, но не слышат. Психологи установили, что чрезмерное количество рекламных объявлений создает своеобразный блок, не пропускающий их в сознание человека, и со временем этот блок превращается в непробиваемый панцирь. В мире, и без того перегруженном информацией, все эти объявления теряют силу и перестают оказывать какое-либо воздействие.
      Картинки на экране стали меняться. На нем появилось изображение Таймс-сквер в Нью-Йорке, затем Синдзуки в Токио и, наконец, Пиккадилли в Лондоне.
      — Насыщение современных городов рекламой сегодня носит глобальный характер. Огромные рекламные инсталляции, включая гигантские видеоэкраны, появляются на городских площадях и шоссе, на станциях
      метро и вокзалах. Мы пытаемся воткнуть рекламу всюду, где только можно: в магазинах, в общественных туалетах, в залах ожидания, в пабах, в ресторанах, в залах аэропортов и в самолетах. Более того, мы замахнулись на персональное пространство человека. Логотипы, названия брэндов и рекламные слоганы появляются на самых обычных, казалось бы, предметах: ножах, столовых приборах, компьютерах. Мы находим их на всем, что носим — одежде, сумках, обуви, украшениях. Если на публике появляется человек без какого-нибудь логотипа на майке или кепке, это вызывает удивление. Если бы тридцать лет назад кто-нибудь предсказал, что вскоре каждый житель земли превратится в человека-сандвича, ходячую рекламу той или иной фирмы, такая идея показалась бы фантастической. И все же это случилось.
      Что мы получили в результате? Затоваривание образами, изнурение восприятия и снижение воздействия рекламы. Что мы можем предпринять теперь? Как мы можем двигаться вперед в условиях новой технологической эры? Ответ, возможно, покажется еретическим, но он таков.
      Картинка на экране вновь сменилась. На ней появился лес. Огромные деревья возносили свои кроны к небу, а под ними царила густая тень. Затем появился заснеженный горный пик, потом — тропический остров: дуга песчаного мыса, прозрачная, как хрусталь, вода, горделивые пальмы. И наконец на экране возникла картинка подводного мира: коралловый риф, снующие между кораллами разноцветные рыбы, губки, лежащие на дне.
      — Мир природы! — нараспев провозгласил Косс. — Он совершенно не затронут рекламой. Мир природы, вот что нам предстоит освоить и колонизировать в коммерческих целях. Пока что он остается девственным.
      Выкрик из темноты:
      — Но ведь это кощунство!
      — Да, таково общепринятое мнение. Но общепринятое мнение окончательно и бесповоротно устарело. Потому что с тех пор, когда это мнение стало общепринятым, мир ушел вперед. Общепринятое мнение — пережиток прошлого, и в данном случае — тоже. Картинка на экране, оставаясь, на первый взгляд, прежней, вдруг изменилась самым диковинным образом. На ветках кораллов появились надписи: «ВР — ЭТО ЧИСТОТА», проплыла стайка рыбок, подмигивая и скандируя «ВОДАФОН! ВОДАФОН!», мелькнула рыба-клоун, на боку которой красовалось «КЭДБЕРРИ», затем над кораллом с логотипом компании «ЭНЕРГОСИСТЕМЫ ШОТЛАНДИИ» степенно проплыла рыба-шар с черной надписью «ЛЛОЙД ТСБ ГРУПП» на боку. И, наконец, из подводной норы, извиваясь, появилась зубастая мурена, по зеленоватой шкуре которой бежала надпись «МАРКС И СПЕНСЕР».
      — Только задумайтесь над тем, какие возможности перед нами открываются! — призвал Косс.

* * *

      Аудитория была потрясена. Он заранее знал, что так будет. Теперь предстояло закрепить достигнутый эффект.
      На экране появилось изображение пустыни со шпилями красных скал, протянувшихся к небу в кружевах облаков. Через несколько мгновений облака слились в одно большое, которое, в свою очередь, трансформировалось в буквы:
      ВР ОЗНАЧАЕТ ЧИСТУЮ МОЩЬ
      — Каждая из этих букв, — сказал он, — имеет девятьсот футов в высоту, и располагаются они в четверти мили над землей. Они ясно видны невооруженным взглядом и хорошо фотографируются, а во время заката становятся просто прекрасными. — Изображение стало меняться. — Видите, что происходит по мере того, как солнце клонится к горизонту. Буквы из белых становятся розовыми, затем красными и наконец — и наконец темно-синими. Поэтому рекламный лозунг воспринимается как неотъемлемая часть естественного пейзажа и, следовательно, живой природы.
      Косс вернул на экран изображение, на котором надпись на небе была белой.
      — Эти буквы, — объяснил он, — созданы с помощью соединения наночастиц и генетически модифицированной бактерии clostridium perfringens. Они представляют собой, так сказать, рой наночастиц и будут видны в течение довольно длительного периода времени. В зависимости от определенных условий, конечно, которые влияют и на обычное облако. Оно может возникнуть всего на несколько минут, в иных случаях — на час или многократно.
      На экране разрозненные облака начали превращаться в повторяющийся бесконечное количество раз рекламный слоган компании «Бритиш петролеум». Вереница этих слоганов, сделанных из облаков, протянулась до самого горизонта.
      — Я думаю, каждый из вас оценит потенциал этого нового рекламного носителя. Природного носителя.
      Он ожидал взрыва бурных аплодисментов, но в темноте царила гнетущая тишина. Впрочем, слушатели, должно быть, были слишком потрясены увиденным. Еще бы, бесконечно повторяющаяся реклама, плывущая прямо в чистом небе! От такого зрелища можно и в обморок хлопнуться.
      — Но эти облака — особый случай, — добавил Косс.

* * *

      Он вернулся к изображению подводного мира с плавающими рыбами и снова заговорил:
      — В данном случае рекламные надписи и логотипы созданы самими живыми существами, посредством генетической модификации каждой из особей. Мы называем это «генной рекламой». Здесь существует своя специфика. Для начала необходимо подобрать подходящих для данной цели носителей. На рифах, наиболее часто посещаемых туристами, обитает не так уж много красивых рыб. Некоторые из них слишком тусклые, другие чересчур вялые, поэтому мы выбираем лучших. И, разумеется, генетическое модифицирование морских обитателей потребует патентования в каждом отдельном случае. Поэтому мы, бесспорно, запатентуем кораллы Бритиш петролеум, рыбу-клоуна Кэдберри, мурену Маркс и Спенсер и ската Бритиш Эйруэйз, морского ангела Королевский банк Шотландии и так далее.
      Косс прочистил горло.
      — Причем делать все это необходимо очень быстро. Почему? Потому что мы работаем в конкурентной среде. Мы хотим выпустить на рынок нашу рыбу-клоуна Кэдберри раньше, чем кто-то другой запатентует рыбу-клоуна Херши или Макдоналд. Причем мы хотим, чтобы это создание было сильным, потому что в естественных условиях рыбе-клоуну Кэдберри придется конкурировать с обычными рыбами-клоунами, и она должна одержать над ними верх. Чем более жизнеспособным будет наш носитель, тем чаще будут видеть нашу рекламу, тем скорее обычные, не рекламные рыбы прекратят свое существование, полностью уступив место рыбам-носителям. Мы вступаем в эпоху дарвинианской рекламы! Пусть победит сильнейший рекламщик!

* * *

      В аудитории кто-то вежливо кашлянул, и голос невидимого слушателя произнес:
      — Простите меня, Гэвин, но все это кажется мне каким-то кошмаром, издевательством над природой. Названия брэндов на рыбах, рекламные слоганы из облаков… Что дальше? Создадите африканских носорогов с рекламой «Лендровера» на боку? Если вы намерены использовать животных в подобных целях, все защитники окружающей среды в мире закидают вас камнями.
      — Ничего подобного, — ответил Косс. — Потому что это будет выглядеть не так, будто корпорации используют животных в рекламных целях, а, наоборот, поддерживают их. Мы же просим их об этом. Они вкладывают деньги в сохранение живой природы. Принцип социальной ответственности! Задумайтесь о том, сколько музеев, театров и симфонических оркестров полностью зависит от корпоративного спонсорства. Сегодня даже некоторые участки дорог содержатся и поддерживаются спонсорами. Почему же подобный дух филантропии не
      может осенить живую природу? Ведь она важнее дорог! Это поможет сохранить вымирающие виды. Таким образом корпорации смогут укрепить свою репутацию — точно так же, как когда-то они сделали это, финансируя скучные мыльные оперы. То же относится и к другим видам животных, существование которых пока не находится под угрозой. Ко всем рыбам в морях. Мы говорим об эпохе благородной корпоративной филантропии на всемирном уровне.
      — Типа «вот — черный носорог, подаренный вам «Лендровером», или «вот — ягуар, подаренный вам «Ягуаром»?
      — Я бы не стал формулировать это столь прямолинейно, но в принципе — да, мы предлагаем именно это. Суть данного предложения состоит в том, что здесь нет проигравших. Выигрывает природа. Выигрывают корпорации. Выигрывает реклама.

* * *

      За свою карьеру Гэвин Косс провел сотни презентаций, и умение чувствовать аудиторию никогда не подводило его. Сейчас он понимал, что эта группа не купит его товар. Настало время зажечь свет и ответить на вопросы.
      Он смотрел на ряды хмурых лиц.
      — Я признаю, что сказанное мной прозвучало необычно и радикально, — заявил он, — но мир быстро меняется. Хочется нам того или нет, но это все равно кто-то сделает. Подобная колонизация природы произойдет, вопрос только в том, кто станет колонизатором. Я призываю вас очень тщательно обдумать предложенные мною возможности, а затем решить, хотите ли вы принять в этом участие.
      С заднего ряда поднялся Гарт Бейкер, глава «Мидлендс медиа ассошиэйтс».
      — Ваша идея, бесспорно, необычна, Гэвин, — проговорил он, — но хочу вас уверить в том, что она не сработает.
      — Правда? Почему же?
      — Потому что кое-кто это уже сделал.

      Не было ни луны, ни каких-либо звуков, кроме рокота прибоя в темноте да подвывания влажного ветра. Пляж Тортугеро тянулся более чем на милю вдоль неровного атлантического побережья Коста-Рики, но сегодня он казался просто темной полосой, которая сливалась с таким же темным звездным небом. Хулио Манарес немного постоял, чтобы глаза привыкли к темноте. Человек может видеть даже при свете звезд, если только немного выждать.
      Вскоре он уже видел пальмы, мусор, выброшенный волнами на берег, и чахлые низкорослые кусты, ветви которых трепал морской бриз. На волнующейся поверхности океана виднелись белые шапки бурунов. Он знал, что океан здесь кишит акулами. Этот уголок Атлантики был мрачным и неприветливым.
      Пройдя по берегу с четверть мили, он увидел Мануэля — темный силуэт, присевший на корточки под мангровым деревом. Мануэль прятался от ветра. Больше на пляже никого не было.
      Хулио двинулся к нему, проходя мимо глубоких ям, вырытых черепахами в предшествующие дни. Этот пляж был одним из немногих мест, облюбованных кожистыми черепахами. После наступления темноты они выползали из океана и откладывали яйца. Это действо занимало большую часть ночи, в течение которой черепахи оказывались практически беззащитными — в прежние времена перед браконьерами, а теперь преимущественно перед ягуарами, рыскавшими по берегу, черными, как сама ночь. Недавно назначенный руководителем природоохранной службы этого региона, Хулио хорошо знал, что черепах на берегу убивали каждую неделю.
      Предотвращать это помогали туристы. Когда они гуляли по пляжу, ягуары держались в отдалении. Но часто большие кошки приходили сюда после полуночи, когда туристы расходились по гостиницам.
      Можно было подумать, что сама природа выбрала туристов своим оружием с тем, чтобы защитить черепах от ягуаров. Когда Хулио учился в аспирантуре в Сан-Хуа-
      не, он с другими аспирантами часто смеялся над этим, задаваясь шутливым вопросом: не являются ли туристы агентами эволюции? Впрочем, туристы изменили в этой стране все, почему бы теперь им не заняться дикой природой? Выходило так, что некоторые качества черепах — терпимость к свету фонариков, способность издавать умильные жалобные звуки — качества, которые привлекают туристов и заставляют их слоняться по пляжу, помогают многим черепахам выжить, помогают их яйцам уцелеть и, следовательно, помогают их потомству появиться на свет. «Причинно-следственный способ выживания, ставший возможным в результате превращения в достопримечательность для туристов», — так они шутили в аспирантуре. Но, конечно же, в принципе, это было возможно. А если то, о чем рассказал ему Мануэль, правда…
      Мануэль тоже увидел его и поднялся на ноги.
      — Нам туда, — сказал он и пошел дальше по берегу.
      — Ты сегодня ночью нашел несколько?
      — Только одну. Такую, о каких я рассказывал.
      — Muy bien.
      Они молча шли вдоль пляжа, но идти пришлось недалеко. Примерно через сотню ярдов Хулио увидел на песке тусклое и слегка пульсирующее фиолетовое мерцание.
      — Это она?
      — Она самая, — ответил Мануэль.

* * *

      Черепаха весила не меньше центнера и была примерно в метр с четвертью длиной. У нее были характерные для кожистых черепах пластины панциря размером с мужскую ладонь. Коричневатые, с черными полосами. Пресмыкающееся наполовину зарылось в песок и продолжало углублять яму задними ластами.
      Хулио стоял над черепахой и смотрел на нее.
      — Это то начинается, то прекращается, — сказал Мануэль.
      И вот то, о чем он говорил, началось. Фиолетовоесвечение, исходившее, казалось, из пластин панциря. Некоторые из них не светились и оставались темными, другие вспыхивали и гасли, третьи светились, не переставая. Каждый импульс длился около секунды. Пластина быстро вспыхивала и медленно гасла.
      — Сколько таких черепах ты видел? — спросил Хулио.
      — Эта — третья.
      — И это свечение удерживает ягуаров на расстоянии?
      Хулио продолжал наблюдать за мягкой фиолетовой пульсацией. Что-то в этом казалось ему знакомым. Это напоминало свет то ли светлячка, то ли люминесцентных бактерий в волнах прибоя. Что-то такое, что он уже видел.
      — Да, ягуары предпочитают держаться от них подальше.
      — Подожди-ка минутку, — сказал вдруг Хулио. — А что это такое? — Он показал на панцирь, где светящиеся и темные пластины образовывали некий узор.
      — Да, такое бывает.
      — Но ты это видишь?
      — Да, вижу.
      — Это похоже на шестиугольник.
      — Даже не знаю…
      — Напоминает символ какой-то корпорации, ты не согласен?
      — Возможно.
      — А другие черепахи? У них тоже высвечивался такой же символ?
      — Нет, у каждой свой узор.
      — Значит, ты думаешь, этот напоминает шестиугольник случайно?
      — Да, Хулио, думаю, это так. Сам посмотри: узор на панцире не идеальный, он не симметричный.
      Пока он говорил, свечение прекратилось. Черепаха снова была темной.
      — Ты можешь сфотографировать этот узор?
      — Я уже сделал это. Правда, без вспышки, с большой выдержкой, так что снимок получился немного размытым, но он у меня есть.
      — Хорошо, — кивнул Хулио. — Это наверняка какое-то генетическое изменение. Давай проверим журнал посетителей и выясним, кто мог это сделать.

      — Джош! Звонила его мать.
      — Да, мама?
      — Я подумала, что тебе нужно это знать. Ты помнишь сына Лоис Грэхэм? Эрика, того, который сидел на героине? Произошла ужасная трагедия. Его больше нет.
      Джош издал протяжный вздох, откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
      — Как это случилось?
      — Он разбился на машине, но, когда сделали вскрытие, или как там это у них называется, оказалось, что у него случился инфаркт. А ведь ему был всего двадцать один год, Джош!
      — Может, это у них наследственное?
      — Нет. Отец Эрика живет в Швейцарии, ему шестьдесят четыре года, и он до сих пор лазает по горам. И у Лоис отличное здоровье. Она просто раздавлена случившимся. Мы все раздавлены.
      Джош промолчал.
      — У Эрика все складывалось так хорошо! — продолжала говорить мать. — Он избавился от наркотиков, нашел новую работу, а осенью собирался продолжить учебу. Вот только он начал лысеть. Многие думали, что он прошел курс химиотерапии. И еще — стал сутулиться. Джош, ты меня слышишь?
      — Слышу, мама.
      — Я видела его на прошлой неделе. Он выглядел как старик.
      Джош снова ничего не сказал.
      — Джош, семья Эрика в трауре. Ты обязан их навестить.
      — Я постараюсь.
      — Джош, твой брат тоже выглядит очень постаревшим. — Знаю.
      — Что происходит? — спросила она. — Что ты с ними сделал?
      — Я?
      — Да, Джош. Ты дал этим людям какой-то ген или что там было в этом твоем спрее? И теперь они превращаются в стариков.
      — Мама, Адам сделал это сам. Он вынюхал спрей, поскольку думал, что это какой-то наркотик. Меня в тот момент даже не было рядом с ним. А что касается сына Лоис Грэхэм, то ты сама просила меня дать ему спрей.
      — Как ты можешь такое говорить!
      — Ты заставила меня это сделать.
      — Джош, ты становишься невыносим. Как я могла заставить тебя что-то сделать? Я ничего не понимаю в твоей работе. Ты позвонил мне и спросил, где живет Эрик. И просил меня ничего не говорить его матери. Вот как было дело.
      Джош сидел молча. Он надавил кончиками пальцев на веки, и вскоре в глазах поплыли цветные пятна. Ему хотелось бежать — из своего кабинета, из этой компании. Ему хотелось, чтобы все это оказалось страшным сном.
      — Мама, — сказал он наконец, — все это может оказаться очень серьезным.
      В этот момент Джош думал о том, что вполне может очутиться за решеткой.
      — Конечно же, это серьезно! Мне страшно, Джош! Что теперь будет? Неужели я потеряю сына?
      — Не знаю, мама. Надеюсь, что нет.
      — Я думаю, шанс все-таки есть. Я позвонила Ливайнам в Скарсдейл. Они уже старые, им обоим за шестьдесят. И оба бодры. Хелен сказала, что никогда не чувствовала себя лучше, а Джордж постоянно играет в гольф.
      — Это хорошо, — ответил Джош.
      — Так что, может, с ними все в порядке?
      — Думаю, да.
      — В таком случае, может, и с Адамом все будет хорошо?
      — Я очень надеюсь на это, мама. Очень надеюсь.
      Он положил трубку. Конечно, Ливайны в полном порядке. Он залил в распылители чистый физиологический раствор, так что они не получили ген. Он не собирался отправлять свой экспериментальный ген каким-то незнакомым людям в Нью-Йорк. Но если это дарит матери утешение, то пусть так и думает.
      А вот у самого Джоша в душе уже не осталось надежды — ни насчет брата, ни насчет него самого.
      Он должен обо всем рассказать Рику Дилу. Но только позже, только не сейчас.

      Муж Гейл Бонд, Ричард, менеджер по инвестициям, часто засиживался допоздна, когда нужно было развлечь важного клиента. А важнее американца, который сидел сейчас напротив него за ресторанным столиком, и быть не могло. Это был Бартон Уильямc, знаменитый инвестор из Кливленда.
      — Вы хотите сделать сюрприз жене, Бартон? — уточнил Ричард Бонд. — Думаю, у меня есть именно то, что вам нужно.
      Уильямc посмотрел на собеседника одним глазом, во взгляде которого не читалось ни малейшего интереса. Бартону Уильямсу было семьдесят пять лет, и он очень сильно напоминал жабу. У него было толстое обвисшее лицо с двойным подбородком и крупными порами, широкий плоский нос и глазки-бусинки. А еще — привычка положить руки на стол и лечь щекой на пальцы. В такие моменты его сходство с жабой усиливалось еще больше. На самом деле таким образом он давал отдых своей шее, болевшей от артрита. Ортопедический воротник Уильяме не носил, заявляя, что тот его старит.
      Он мог лежать таким образом сколько угодно, Ричарду Бонду было на это наплевать. Уильяме был достаточно стар и достаточно богат, чтобы делать все, что захочет, а хотел он на протяжении всей своей жизни одного — женщин. Даже сейчас, несмотря на возраст и внешность, он имел их в невообразимом количестве и в любое время суток. Во время встреч с Уильямсом Ричард неизменно устраивал так, чтобы под конец трапезы к их столику подходила какая-нибудь доступная женщина, заранее договариваясь с ней относительно того, за кого она себя выдаст: за его секретаршу, решившую занести шефу важные бумаги, за старую приятельницу, подошедшую поздороваться и спросить, как дела, или просто за почитательницу выдающегося американского финансиста.
      Эти уловки не могли одурачить старого Бартона Уильямса, они лишь забавляли его. Он полагал вполне логичным, что партнеры по бизнесу хлопочут ради него. Когда ты стоишь десять миллиардов долларов, люди лезут из кожи вон, чтобы ублажить тебя. Так было всегда, и Уильямc воспринимал это как должное.
      Однако в данный момент миллиардеру больше всего на свете хотелось ублажить собственную жену, с которой он прожил уже сорок лет. По каким-то необъяснимым причинам Эвелин в свои шестьдесят вдруг разочаровалась в их браке, устав от бесконечных эскапад — так она это называла — мужа.
      — Подарок мог бы помочь, но он должен быть чертовски хорош, — проговорил Бартон. — Она успела привыкнуть ко всему: к виллам во Франции, к яхтам на Сардинии, к драгоценностям от Уинстона, к тому, что на день рождения ее собаке самолетом присылают из Рима угощение от самых знаменитых итальянских шеф-поваров. Вот в чем проблема. Ее уже ничем не купишь. Ей шестьдесят лет, и она пресыщена всем на свете.
      — Гарантирую, ваш подарок будет уникальным, — сказал Ричард. — Ваша супруга любит животных, ведь так?
      — У нее целый долбаный зоопарк, прямо на территории нашего имения.
      — А птиц она держит?
      — Господи, наверное, сотню, не меньше. У нас весь солярий забит певчими птицами. Трещат целый день напролет. Она их выводит.
      — И попугаи есть?
      — Все, какие только существуют в природе. Слава богу, они не говорят. С попугаями ей всегда не везло.
      — Теперь повезет. Бартон вздохнул:
      — Она не захочет еще одного долбаного попугая.
      — Этого — захочет, — пообещал Ричард. — Он уникальный, другого такого нет во всем мире.
      — Я улетаю завтра в шесть утра, — проворчал Бартон.
      — Подарок будет ждать вас на вашем самолете, — сказал Ричард.

      Роб Беллармино ободряюще улыбнулся.
      — Только не смотрите в камеры, — сказал он ребятам.
      Они расположились в библиотеке школы Джорджа Вашингтона в Силвер-Спрингс, штат Мэриленд. Стулья для слушателей были расставлены в три полукруга, а в центре находилось кресло, в котором восседал Беллармино, пришедший на встречу со школьниками, чтобы поговорить об этических проблемах генетики.
      Телевизионщики снимали происходящее тремя камерами. Одна была установлена в глубине комнаты, вторая — сбоку, она должна была брать Беллармино крупным планом, третья смотрела на школьников и фиксировала восхищение, появлявшееся на их лицах по мере того, как подростки слушали рассказ о жизни и работе генетиков Национального института здоровья. По мнению продюсера телешоу, главной задачей было показать живое общение почетного гостя со своими юными слушателями, и Беллармино с этим целиком и полностью согласился. Из числа школьников для участия в беседе были отобраны самые умные и эрудированные.
      Беллармино полагал, что все это будет весьма забавно.
      Сначала он коротко рассказал о себе, а затем сказал, что готов ответить на вопросы. Первый же вопрос заставил его задуматься.
      — Доктор Беллармино, — спросила девочка азиатской наружности, — что вы думаете о женщине из Техаса, которая клонировала своего умершего кота?
      Вообще-то Беллармино считал все эти дела с дохлыми кошками позором и гадостью. Они дискредитировали и обесценивали важную работу, которой занимались он сам и его коллеги. Но сказать он этого не мог.
      — Безусловно, эта женщина оказалась в сложной эмоциональной ситуации, — дипломатично начал Беллармино. — Мы все обожаем наших домашних любимцев. Но… — Он выдержал паузу. — Эту работу выполнила калифорнийская компания под названием «Дженетикс сэйвингс энд клон», и, как говорят, она обошлась в пятьдесят тысяч долларов.
      — Вы считаете этичным клонировать кота? — не унималась девочка.
      — Как вам должно быть известно, на сегодняшний день клонировано уже довольно много животных: овец, мышей, собак, кошек. Так что сейчас это уже не является чем-то из ряда вон выходящим. Обеспокоенность вызывает лишь то, что продолжительность жизни клонированного животного совсем не такая, как у обычного.
      — А разве этично платить пятьдесят тысяч долларов за клонирование кота, когда в мире голодает так много людей? — спросил другой школьник.
      Беллармино внутренне зарычал. И что они привязались к этому клонированию?
      — Лично я не являюсь энтузиастом этой методики, — сказал он, — но я не взял бы на себя смелость называть ее неэтичной.
      — А разве нельзя назвать ее неэтичной хотя бы из-за того, что она психологически готовит общество к тому, чтобы признать допустимым клонирование человека?
      — Не думаю, что клонирование домашних животных окажет какое-то влияние на вопросы, связанные с клонированием человека.
      — А клонировать человека этично?
      — К счастью, — ответил Беллармино, — все эти вопросы приобретут актуальность лишь в отдаленном будущем, а пока, по моему глубокому убеждению, нам следует обсуждать вопросы, актуальные на сегодняшний день. Многие люди выражают озабоченность в связи с генетически модифицированными продуктами, других тревожит генная терапия и стволовые клетки.
      Вот это — действительно реальные проблемы. Кстати, волнуют ли они кого-нибудь из вас, ребята? — С заднего ряда потянул руку мальчик. — Да? — благосклонно кивнул Беллармино.
      — А как по-вашему, возможно ли вообще клонировать человека?
      — Да, я считаю, что это возможно. Не сейчас, но со временем это будет возможно.
      — Когда?
      — Я не хотел бы гадать, когда именно. Есть ли вопросы на какую-нибудь другую тему?
      Поднялась еще одна рука.
      — Да?
      — По вашему мнению, клонирование человека неэтично?
      Опять! Беллармино колебался. Он понимал, что его ответ войдет в телепередачу, и кто знает, как телевизионщики отредактируют его. Они наверняка сделают все возможное, чтобы выставить его в максимально неприглядном виде. У репортеров существует стойкое предубеждение против подвижников. Кроме того, каждое его слово весомо с профессиональной точки зрения, поскольку он возглавляет подразделение Национального института здоровья.
      — Вы, видимо, слышали много чего о клонировании, и большая часть всего этого — неправда. Говоря, как ученый, я должен признать, что не вижу ничего изначально порочного в такой методике, как клонирование. Я не вижу в ней моральных противоречий. Это всего лишь очередная генетическая технология. Как я упоминал, мы уже делали это со множеством различных животных. Однако вместе с тем, мне известно, что в клонировании весьма велика доля неудач. Прежде чем одно животное будет клонировано успешно, погибает множество других. Очевидно, что по отношению к человеку такое — неприемлемо. Поэтому в настоящий момент я считаю, что клонирование человека не стоит в повестке дня.
      — Не пытаются ли ученые, занимающиеся клонированием, уподобиться Богу?
      — Лично я не стал бы формулировать это подобным образом, — сказал он. — Если Бог создал человека и весь остальной мир, то очевидно, что средства генной инженерии также являются его творением. Если исходить из этой посылки, можно сделать вывод, что именно Бог сделал возможным генетическое модифицирование. Это — творение не человека, но Бога. И в данном случае, как и во всех остальных, наша задача — мудро распорядиться тем, что даровал нам Всевышний.
      Беллармино почувствовал себя лучше. Этот ответ являлся его домашней заготовкой, которую он использовал уже десятки раз.
      — Значит, занимаясь клонированием, ученые мудро распоряжаются тем, что даровал нам Господь?
      Понимая, что делать этого не надо, Беллармино все же вытер вспотевший лоб рукавом пиджака. Он надеялся на то, что телевизионщики не вставят этот момент в передачу, хотя в глубине души знал: наверняка вставят. Еще бы, детишки заставили взмокнуть одного из руководителей НИЗ!
      — Некоторые полагают, что им известны Божьи помыслы, — ответил он. — Но лично я так не считаю. Этого не может знать никто, кроме самого Бога. По-моему, любой, кто пытается толковать намерения и волю Всевышнего, демонстрирует непомерное самомнение.
      Беллармино хотелось взглянуть на часы, но он не стал этого делать. Школьники смотрели на него чуть насмешливо, а не с восторгом, как он того ожидал.
      — Различных тем, связанных с генетикой, видимо-невидимо, — проговорил он. — Давайте двигаться дальше.
      — Доктор Беллармино, — заговорил мальчик, сидевший слева от него, — я хотел задать вопрос относительно синдрома антиобщественного поведения. Я читал, что он вызывается определенным геном и связан с насилием, преступлениями и агрессивным поведением.
      — Да, это правда. Этот ген существует примерно у двух процентов жителей планеты.
      — А как же Новая Зеландия? Этот ген свойствен тридцати процентам белого населения страны и шестидесяти процентам маори.
      — Да, действительно, такие цифры назывались, но к ним нужно относиться с осторожностью.
      — Означает ли это, что склонность к насилию передается наследственным путем?
      Беллармино помолчал. Он стал задумываться: у скольких из этих детей родители работают в Бетесде? Жаль, что он не выяснил их фамилии до начала встречи. Слишком уж грамотными и безжалостными были их вопросы. Не пытается ли кто-нибудь из недоброжелателей дискредитировать его, используя этих детишек? Не является ли вся эта затея тщательно продуманной ловушкой, нацеленной на то, чтобы выставить его в максимально неприглядном свете, первым шагом к тому, чтобы выдавить его из НИЗ? На дворе — век информации, и теперь подобные вещи делаются именно так. Сначала — выставляют тебя в дурацком свете, заставляют показать свою слабость, вынуждают ляпнуть какую-нибудь глупость, а потом твои слова снова и снова крутят по всем кабельным телеканалам и цитируют в газетах. Затем тебе начинают звонить конгрессмены, требуют взять свои слова назад, цокают языками, покачивают головами. Как, дескать, он мог оказаться таким близоруким? Подходит ли он вообще для этой работы, соответствует ли своей должности?
      И завтра ты оказываешься на улице.
      Вот как это делается.
      Теперь ему задали очень опасный вопрос относительно генетики маори. Если он скажет то, что думает, на следующий же день его обвинят в унижении и без того обездоленного этнического меньшинства. Даже если он скомкает ответ и выдавит из себя нечто маловразумительное, он все равно рискует быть обвиненным в пропаганде евгеники. Как вообще он может отвечать на этот вопрос?
      «Никак», — решил для себя Беллармино.
      — Это, — сказал он, — чрезвычайно интересная область исследований, но наши познания в ней еще слишком скудны, чтобы я мог тебе ответить. Следующий вопрос, пожалуйста.

      На юге Суматры целый день шел дождь. Почва джунглей промокла. Листья промокли. Промокло все. Съемочные группы телевизионщиков из разных стран давно разъехались по другим заданиям, и теперь Хагар вернулся сюда с одним-единственным клиентом — человеком по фамилии Горевич, знаменитым фотографом натуралистом, прилетевшим из Танзании.
      Горевич устроился под большим деревом фикуса, расстегнул спортивную сумку, достал оттуда нейлоновую ячеистую сеть наподобие гамака и аккуратно разложил ее на земле. Затем он подтянул к себе металлический ящик, извлек из него пневматическую винтовку и собрал ее.
      — Это незаконно, вы что, не знаете? — сказал Хагар. — Это заповедник.
      — Да и хрен с ним.
      — Лучше спрячьте эту штуку. Не дай бог, лесники пожалуют!
      — Да и хрен с ними. — Горевич снарядил винтовку баллоном со сжатым воздухом и открыл магазин. — Этот ваш парень большой?
      — Он совсем молодой — года два или три. Весит килограммов тридцать, может, даже меньше.
      — Понятно. Значит, десять кубиков. — Горевич достал из ящика дротик, вложил его в магазин, а затем еще один и еще. Передернул затвор и спросил: — Когда ты видел его в последний раз?
      — Десять дней назад, — ответил Хагар.
      — Где?
      — Неподалеку отсюда.
      — Он вернется? Здесь его родные места?
      — Похоже на то.
      Горевич приник к оптическому прицелу, описал винтовкой дугу в воздухе, направил дуло вверх, затем вниз и с удовлетворенным видом отложил ее в сторону.
      — Вы используете небольшую дозу?
      — Не переживай, — ответил Горевич.
      — И вот еще что. Если он будет находиться высоко на дереве, вы не должны стрелять, потому что…
      — Я сказал, не переживай! — Горевич посмотрел на Хагара. — Я знаю, что делать. Доза как раз такая, что он сначала почувствует неустойчивость и головокружение. Он сам спустится вниз, прежде чем вырубится. Возможно, нам еще придется преследовать его по земле.
      — Вы уже делали это раньше?
      Горевич кивнул.
      — С орангутангами?
      — С шимпанзе.
      — Шимпанзе это совсем другое.
      — Да неужели? — саркастически вздернул брови визитер.
      Наступило неловкое молчание. Горевич достал видеокамеру, штатив, смонтировал их и установил. Затем он прикрепил к верхней части камеры микрофон дальнего действия в виде тарелки диаметром в один фут. Посмотрев на эту конструкцию, Хагар подумал: «Неуклюже, но весьма эффективно».
      Горевич сел на корточки и стал смотреть на зеленую стену джунглей. Мужчины слушали звуки дождя и ждали.

* * *

      В течение последних недель упоминания о говорящем орангутанге начисто исчезли со страниц газет. История умерла, как и многие другие, не нашедшие подтверждения истории о животных: о трехметровой обезьяне в Конго, которую никто так и не сумел отыскать, несмотря на рассказы местных жителей, или о гигантской летучей мыши с размахом крыльев в четыре метра, которую якобы видели в Новой Гвинее.
      Для Горевича утрата прессой интереса к говорящему человекообразному была как нельзя кстати. Потому что, когда орангутанг вновь объявится, интерес к нему взлетит до небес. А еще потому, что Горевич собирался не просто сфотографировать чудо-обезьяну и записать ее речь, но и изловить ее.
      Спасаясь от моросящего дождя, он доверху застегнул воротник куртки и продолжал терпеливо ждать.

* * *

      Лишь ближе к вечеру, когда уже начинало смеркаться, задремавший Горевич внезапно услышал скрипучий голос, произнесший:
      — Алор. Мерд.
      Он открыл глаза и посмотрел на сидевшего рядом Хагара. Тот молча кивнул головой.
      — Алор. Коман са ва? Горевич медленно огляделся.
      — Мерд. Скумбаг. Эспес де кон. — Голос был низким и горловым, а речь медленной, будто у пьяницы в баре. — Фунхеле а устед.
      Горевич включил камеру. Он не знал, откуда звучит голос, но мог хотя бы записать его. Затем он стал осторожно поворачивать объектив, не сводя при этом взгляда с уровня звукозаписи. Поскольку микрофон был направленного действия, он по уровню звука вскоре определил, что тот идет… с южной стороны. Примерно на девять часов от того места, где он сейчас стоял. Горевич приник глазом к видоискателю, увеличил масштаб изображения, но ничего не увидел. Джунгли темнели с каждой минутой.
      Хагар неподвижно стоял рядом и наблюдал за происходящим.
      Вдруг послышался треск ветвей, и в видоискателе метнулась какая-то тень. Горевич поднял объектив и увидел силуэт, взбирающийся все выше по ветвям к раскидистой кроне дерева. Через несколько секунд орангутанг оказался на высоте семидесяти футов над их головами.
      — Годе влёк хетт. Эсхол вики. Влёк.
      Горевич снял камеру со штатива и попытался снимать, однако в видоискателе не было ничего, кроме черноты. Горевич переключил камеру на режим ночной съемки, но снова ничего не увидел. Только зеленый массив листвы, волнующийся, как вода на ветру. Именно по этому волнению листвы можно было угадать, что животное движется вверх и вбок.
      — Влёк хетт. Мойдер факер.
      — Вот ведь паскудник!
      Голос становился все слабее и замирал в отдалении.
      Горевич понял, что должен принимать какое-то решение, причем как можно скорее. Он положил камеру и потянулся за винтовкой. Приложив ее к плечу, он стал смотреть в оптический прицел — военный, ночного видения, с повышенной четкостью. И сразу же увидел обезьяну. Глаза ее в прицеле выглядели белыми точками.
      — Нет! — сказал Хагар.
      Орангутанг прыгнул на соседнее дерево, на несколько мгновений распластавшись в пустоте.
      Горевич выстрелил.
      Послышался хлопок сжатого воздуха, а потом шуршание, с которым дротик прошивал густую листву.
      Промах. Он снова поднял винтовку.
      — Не делайте этого!
      — Заткнись.
      Горевич прицелился и выстрелил. На несколько секунд в листве наступила тишина, а затем треск.
      — Вы в него попали, — сказал Хагар. Горевич ждал.
      Снова послышался шорох листьев и треск ветвей. Орангутанг двигался. Теперь — прямо наверх.
      — Нет, не попал.
      Горевич в третий раз поднял винтовку.
      — Вы попали! Если вы выстрелите снова… Горевич выстрелил.
      Хлопок возле его уха, затем — тишина. Горевич опустил винтовку и пошел перезаряжать ее, не спуская взгляда с лиственного свода. Он присел на корточки, открыл свой металлический ящик и стал рыться в нем, ища новые дротики. Все это время он смотрел вверх.
      Тишина.
      — Вы попали в него, — уже в который раз повторил Хагар.
      — Возможно.
      — Я точно знаю это.
      — Нет, ты этого не знаешь. — Горевич вложил в магазин еще три дротика. — Не можешь знать.
      — Он не двигается. Вы в него попали.
      Горевич занял позицию для стрельбы, поднял винтовку и в тот же миг увидел темный предмет, стремительно летящий вниз. Это был орангутанг, падающий с высоты в 150 футов.
      Животное рухнуло на землю прямо у ног Горевича, выбив из-под себя фонтаны грязи, и застыло без движения. Хагар включил фонарь.
      Тело пронзили три дротика. Один торчал из ноги, два из груди. Орангутанг не шевелился. Его глаза были открыты и смотрели вверх.
      — Великолепно! — сказал Хагар. — Блестящая работа! Горевич упал коленями прямо в грязь, прижался ртом
      к губам обезьяны и стал делать ей искусственное дыхание, пытаясь вернуть животное к жизни.

      За длинным столом, одновременно листая разложенные перед ними бумаги, сидели шестеро адвокатов. По звуку это напоминало метель. Рик Дил нетерпеливо ждал, кусая губы. Наконец Альберт Родригес, его ведущий адвокат, поднял голову.
      — Ситуация такова, — заговорил Родригес. — У тебя имеются веские причины — весьма веские! — полагать, что Фрэнк Барнет организовал заговор с целью уничтожить принадлежащие тебе клеточные линии, для того чтобы он сам смог продать их какой-нибудь другой компании.
      — Точно! — сказал Рик. — Так оно и есть, мать твою!
      — Три суда вынесли постановления, в соответствии с которыми клетки Барнета являются твоей собственностью. Следовательно, ты имеешь право забрать их.
      — Ты имеешь в виду — забрать их снова?
      — Вот именно.
      — Вот только мужик этот смылся и где-то прячется.
      — Это, конечно, неудобство, но сути вещей не меняет. Ты — собственник клеточной линии Барнета, — сказал Родригес, — где бы она ни находилась.
      — В каком смысле?
      — Его дети, его внуки… У них, по всей вероятности, те же клетки.
      — Ты имеешь в виду, что я могу забрать клетки у его детишек?
      — Эти клетки принадлежат тебе по закону, — напомнил Родригес.
      — А если детишки не согласятся?
      — Наверняка не согласятся. Но, поскольку клетки являются твоей собственностью, согласиться им придется.
      — Тут ведь речь идет о пункционной биопсии печени и селезенки, — сказал Дил. — Это не самые приятные процедуры.
      — Но и не смертельные, — парировал Родригес. — Обычные амбулаторные процедуры. Разумеется, ты должен будешь проследить за тем, чтобы биопсия была сделана компетентным специалистом, но, я думаю, с этим у тебя проблем не возникнет.
      Дил наморщил лоб.
      — Давай-ка посмотрим, правильно ли я тебя понял. Ты хочешь сказать, что я могу просто-напросто схватить его детишек или внучат на улице, притащить их к врачу и забрать у них клетки, вне зависимости от того, хотят они этого или нет?
      — Именно это я и хочу сказать.
      — И все это будет законно? — поинтересовался Дил.
      — Абсолютно.
      — Почему?
      — Потому что они шляются по улицам с клетками, которые по закону принадлежат тебе, то есть, по сути, с украденной собственностью. Это, с формальной точки зрения, является уголовным преступлением. По закону, если человек видит, как совершается преступление, он имеет право произвести гражданский арест и заключить преступника под стражу. Так что, если ты увидишь детишек Барнета, гуляющих по улице, ты можешь на законных основаниях задержать их.
      — Я? Лично я?
      — Нет, нет, — сказал Родригес. — В данных обстоятельствах лучше прибегнуть к помощи обладающего специальной подготовкой профессионала — специалиста по поимке разнообразных беглецов.
      - Ты имеешь в виду «охотника за людьми»?
      — Они не любят слово «охотник», да и мы тоже.
      — Ладно. У тебя есть на примете подходящий человек?
      — Да, у нас такой человек имеется.
      — Тогда позвоните ему, — велел Дил. — Сейчас же.

      Васко Борден встал перед зеркалом и, окинув себя профессиональным взглядом, принялся втирать тушь в седеющие края своей бородки клинышком. Васко был большим мужчиной — под два метра ростом, он, казалось, состоял из одних только мышц, на которых не было ни грамма жира. Бритая голова и аккуратно подстриженная эспаньолка придавали ему немного демонический вид. Он хотел выглядеть устрашающе, и у него это получалось.
      Закончив подкрашивать бороду, Васко повернулся к лежавшему на кровати чемодану. В нем лежал аккуратно сложенный комбинезон с логотипом энергокомпании «Кон-Эдисон» на груди, крикливый клетчатый спортивный пиджак, строгий черный итальянский костюм, мотоциклетная куртка, на спине которой красовалась надпись УМРИ В АДУ, велюровый тренировочный костюм, фальшивая гипсовая повязка на ногу, которую можно было надевать и снимать по мере возникновения необходимости, короткоствольный «Моссберг-590» и два черных «пара» 45-го калибра. Сегодня Васко оделся в твидовый спортивный пиджак, слаксы и коричневые ботинки со шнурками.
      Наконец он выложил на кровать три фотографии.
      Первая: Фрэнк Барнет. Пятьдесят один год, мужчина хоть куда, бывший морской пехотинец.
      Вторая: его дочь Алекс, тридцать с небольшим лет, адвокат.
      Третья: его внук Джеми восьми лет.
      Сам Барнет исчез, и Васко не видел надобности его искать. Барнет мог находиться где угодно: в Мексике, в Коста-Рике, в Австралии. Гораздо проще взять клетки у членов его семьи.
      Он посмотрел на фото дочери. Когда целью является юрист — это всегда плохо. Даже если ты все сделал так, что комар носа не подточит, на тебя все равно подадут в суд. Девица была светловолосой и, если верить снимку, находилась в прекрасной физической форме. Вполне привлекательная особь, если вам по вкусу такой тип женщин, но на вкус Васко она была слишком худой. Наверняка по вечерам посещала какие-нибудь курсы по израильскому рукопашному бою. Тут не угадаешь. В любом случае даже от ее фотографии так и несло проблемами.
      Значит, остается мальчишка.
      Джеми. Восемь лет, ученик второго класса местной школы. Васко может подъехать туда, прихватить парня, взять образцы тканей и закончить с этой бодягой еще до обеда. Это было бы весьма кстати, поскольку условия контракта предусматривали гонорар в пятьдесят тысяч, если задание будет выполнено в течение недели, и его уменьшение на десять тысяч за каждую просроченную неделю. Поэтому у него имелись все основания не откладывать дело в долгий ящик.
      «Обработаю парня, — решил он. — Легко и в тему».
      Вошла Долли с листком бумаги в руке. Сегодня на ней был синий костюм, туфли на низком каблуке и белая блузка. В руке она держала коричневый кожаный атташе-кейс. Как обычно, ее неброская внешность позволяла ей перемещаться где угодно, не привлекая к себе внимания.
      — Оцени, — сказала она, протягивая ему лист.
      Васко взял бумагу и быстро просмотрел ее содержание. Это был подписанный Алекс Барнет документ, разрешающий его предъявителю забрать ее сына Джеми из школы и отвезти к их семейному врачу для медосмотра.
      — А в приемную врача ты звонила? — спросил Васко.
      — Конечно. Сказала, что у Джеми температура и воспаленное горло. Они велели привезти его.
      — Значит, если из школы позвонят врачу…
      — Мы будем прикрыты.
      — Итак, тебя прислали из конторы его матери? — Верно.
      — Карточка у тебя есть?
      Она достала визитную карточку с логотипом юридической фирмы.
      — А если они позвонят матери?
      — Как видишь, ее сотовый телефон значится на разрешении.
      — На самом деле это телефон Синди?
      Синди была секретаршей в их офисе в Плайя-дель-Рей.
      — Что ж, тогда за дело, — провозгласил Васко и, обняв Долли за плечи, осведомился: — Ты справишься с этим?
      — Конечно, а почему ты спрашиваешь?
      — Сама знаешь, почему.
      Долли питала слабость к детям. Стоило ей взглянуть в глаза ребенка, и она таяла. Как-то раз они преследовали беглеца в Канаде, настигли его в Ванкувере и, когда позвонили в дверь, им ответил ребенок, девочка лет восьми. Долли спросила, дома ли ее папа. Девочка сказала, что папы нет, после чего Долли ушла. Тем временем ее отец как раз направлялся домой. Ребенок сразу же направился к телефону, позвонил папаше и предупредил его, чтобы он сматывался. Девочка оказалась весьма опытной. Они с отцом бегали от правосудия с тех пор, как ей исполнилось пять лет. После того случая Васко и Долли ни разу не смогли даже близко подобраться к тому парню.
      — Такое случилось всего один раз, — вздохнула Долли.
      — Не один, а больше.
      — Васко, — сказала она, — сегодня все пройдет как по нотам.
      — Ну хорошо, — смилостивился Васко и позволил женщине поцеловать себя в щеку.
      На подъездной дорожке была припаркована карета «Скорой помощи», задняя дверь ее была открыта. Васко ощутил запах сигаретного дыма. Обойдя машину, он
      увидел стоящего позади нее Ника. Он был одет в белый халат и курил.
      — Господи, Ник, что ты творишь?
      — Только одну сигаретку, — сказал Ник.
      — Выброси! Мы уже отправляемся. Оборудование у тебя с собой?
      — Все на месте.
      Ник Рэмси был врачом, которого они использовали на заданиях, требовавших участия медика. Когда-то он работал в отделении неотложной хирургии, но затем пристрастие к алкоголю и наркотикам сделало свое дело, и он оказался на улице. С тех пор Ник прошел программу реабилитации, но получить стабильную работу, имея такой послужной список, было непросто.
      — Им нужна пункционная биопсия печени и селезенки, а еще кровь…
      — Знаю, я прочитал. Прокол тонкой иглой. Я готов. Васко несколько секунд молчал.
      — Ник, ты пил?
      — Нет, черт побери!
      — А по-моему, от тебя попахивает.
      — Да нет же, Васко! Ты сам знаешь, что я бы не стал…
      — У меня острый нюх, Ник.
      — ет!
      — А ну-ка открой рот.
      Васко подался вперед и понюхал.
      — Я только пригубил, вот и все, — сказал Ник. Васко протянул руку ладонью вверх:
      — Бутылку!
      Ник сунул руку под полу халата, вытащил пинтовую бутылку «Джек Дэниелс» и отдал ее Васко.
      — Вот это здорово! — Васко придвинулся ближе, почти касаясь лица Ника. — А теперь слушай внимательно, — тихо проговорил он. — Выкинешь сегодня еще один фокус, и я лично вышвырну тебя из машины на 405-м шоссе. Если ты хочешь превратить свою жизнь в кошмар, я тебе в этом помогу. Ты меня понял?
      — Да, Васко.
      — Вот и хорошо. Я рад, что между нами существует взаимопонимание. — Он отступил назад. — Вытяни руки вперед. — Я в порядке…
      — Вытяни руки. — В напряженные моменты Васко никогда не повышал голос. Наоборот, он понижал его — это заставляло людей слушать внимательнее, выводило их из равновесия. — Немедленно вытяни руки, Ник.
      Ник Рэмси вытянул руки вперед. Они не дрожали.
      — Ладно, полезай в машину.
      — Я только…
      — В машину, Ник. Я все сказал.
      Васко сел за руль, Долли — рядом с ним, и они поехали.
      — Как он? — спросила Долли.
      — Более или менее.
      — Он не навредит мальчику?
      — Нет, — ответил Васко. — Речь идет о двух проколах иглами. Несколько секунд, и все готово.
      — Не дай ему бог сделать что-нибудь не так!
      — Эй, — сказал Васко, — ты сама-то в порядке?
      — Да, я в порядке.
      — Тогда сделаем то, что должны.
      И он прибавил газу.

      Когда Брэд Гордон входил в кафе «Граница» на бульваре Вентура, его грызло скверное предчувствие, а когда он окинул взглядом кабинки, оно усилилось еще больше. Это была грязная забегаловка, до отказа забитая актерами. Из задней кабинки ему помахал рукой мужчина.
      Его новый знакомец был одет в легкий серый костюм. Низкорослый и лысоватый, он имел крайне неуверенный вид. Рукопожатие его было вялым и липким.
      — Вилли Джонсон, — представился он. — Я ваш новый адвокат и буду защищать вас в ходе грядущего судебного процесса.
      — Я думал, что адвоката мне предоставит дядя.
      — Вот он вам меня и предоставил. Моя специализация — педерасты.
      — Что это такое?
      — Секс с мальчиками. Однако у меня есть опыт и в делах по сексу с малолетками.
      — У меня не было ни с кем секса. Ни с малолетками, ни с кем-то еще.
      — Я просмотрел ваше дело и полицейские рапорты, — заявил Джонсон, открывая блокнот, — и думаю, что у нас есть несколько способов выстроить защиту.
      — Что с девчонкой?
      — Она сейчас недосягаема. Уехала на Филиппины, где у нее внезапно заболела мать. Но мне говорили, что к началу суда она вернется.
      — Я думал, суда вообще не будет, — сказал Брэд. Подошла официантка, но он взмахом руки отослал ее прочь. — Почему мы встречаемся в этом отвратительном месте?
      — В десять часов мне нужно быть в суде на бульваре Ван-Найс, вот я и подумал, что отсюда будет ближе добираться.
      Брэд тревожно огляделся.
      — Тут полным-полно актеров, и все они без умолку треплются.
      — Мы не будем обсуждать детали дела здесь, — сказал Джонсон. — Я хотел только обсудить общую линию защиты. В вашем случае я предложил бы генетическую защиту.
      — Генетическую защиту? Что это означает?
      — Люди с различными генетическими расстройствами зачастую оказываются не в состоянии подавить в себе некоторые импульсы, — пояснил Джонсон. — Это делает их в техническом смысле невиновными. Именно это мы предложим в качестве оправдывающего мотива в вашем случае.
      — Какие еще генетические расстройства? У меня нет никаких генетических расстройств!
      — Послушайте, тут нет ничего зазорного. Взгляните на это, допустим, как на диабет. Вы в этом не виноваты, вы таким родились. В вашем случае у вас возникла непреодолимая тяга заняться сексом с привлекательной молодой женщиной. — Он улыбнулся. — Такую же тягу испытывают около девяноста процентов мужского населения планеты.
      — Что это за хреновая защита такая?
      — Не хреновая, а очень даже эффективная. — Джонсон полистал страницы в блокноте. В последнее время газеты опубликовали несколько статей…
      — Вы хотите сказать, что существует ген, который заставляет мужчин трахаться с несовершеннолетними?
      Джонсон вздохнул.
      — Ах, если бы все было так просто! Но, к сожалению, это не так.
      — Так на чем вы будете строить защиту?
      — На D4DR?
      — Что это такое?
      — «Ген новизны». Это ген, который заставляет нас искать острые ощущения, рисковать, стремиться к новизне. Мы попытаемся доказать, что именно «ген новизны» обусловил ваше необдуманное поведение.
      — По-моему, чушь какая-то.
      — Вот как? Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?
      — Да, в армии, и ненавидел это.
      — С аквалангом ныряли?
      — Пару раз. У меня была одна заводная девчонка, которая обожала это дело.
      — В горы поднимались?
      — Не-а.
      — Правда? Разве во время учебы в школе вы с вашими одноклассниками не поднимались на гору Райнер?
      — Да, но это было…
      — Вот видите, — закивал Джонсон, — вы совершили восхождение на главный пик Америки. На спортивных машинах гоняли?
      — Вообще-то нет.
      — За последние три года вас пять раз штрафовали за то, что вы превышали скорость на вашем «Порше». По законам штата Калифорния вас могли лишить водительских прав, так что вы отчаянно рисковали.
      — Да просто ездил, как все…
      — Думаю, что нет. Как насчет секса с любовницей шефа?
      — Ну-у…
      — А секс с женой босса?
      — Было один раз, две работы назад. Но она сама на меня залезла.
      — Это были очень рискованные сексуальные партнерши, мистер Гордон, с этим не поспорит ни один прокурор. Теперь перейдем к незащищенному сексу и венерическим заболеваниям.
      — Эй, минуточку! Я не хочу…
      — Разумеется, не хотите, — сказал Джонсон, — и в этом нет ничего удивительного, учитывая, что вы трижды лечились от лобковых вшей или, проще говоря, мандавошек, дважды от гонореи, один раз от хламидиоза, дважды от кондиломы, то есть генитальных бородавок, одна из которых, кстати, была расположена рядом с анусом. И это только за последние пять лет, если верить записям вашего врача в Южной Калифорнии.
      — Откуда вы все это узнали? Джонсон передернул плечами.
      — Прыжки с парашютом, погружения с аквалангом, восхождение на горные вершины, отчаянная езда на автомобиле, рискованные интимные отношения, незащищенный секс. Если уж все это не указывает на склонность к экстремальному поведению, то я и не представляю, что для этого нужно еще.

* * *

      Брэд Гордон молчал. Он был вынужден признать, что коротышка знает свое дело. Брэд никогда раньше не рассматривал свою жизнь под таким углом. Когда он трахал жену босса, дядя, узнав об этом, устроил ему грандиозный разнос. «Какого черта ты так себя ведешь? — орал он. — Неужели ты не можешь удержать свой член в штанах?» Тогда Брэд не нашелся, что ответить. В дядиной интерпретации его поступки действительно выглядели по-идиотски. Ту шлюху даже нельзя было назвать симпатичной. Но теперь у Брэда появился ответ на вопрос дяди. Он просто не мог ничего с собой поделать, его поведением управляли гены. Джонсон продолжал свои объяснения, обильно снабжая их научными деталями. Из его слов выходило, что жизнь Брэда была отдана на милость гена D4DR, который контролировал уровень химических процессов в мозгу. Какая-то штука под названием дофамин заставляла Брэда рисковать, страстно желать неизведанных доселе ощущений и наслаждаться всем новым. Сканирование мозга и другие исследования доказали, что люди, подобные Брэду, не могут устоять перед искушением пойти на риск.
      — Это и есть «ген новизны», — подвел итог Джонсон, — и такое название дал ему главный генетик Америки, доктор Роберт Беллармино. Доктор Беллармино — ведущий исследователь в области генетики, один из руководителей Национального института здоровья. Он возглавляет крупнейшую лабораторию, он ежегодно публикует до пятидесяти статей. Ни одно жюри присяжных не сможет проигнорировать его исследования.
      — Ладно, допустим, есть у меня этот ген. И вы всерьез полагаете, что это прокатит?
      — Да, но перед тем, как подавать торт на стол, его необходимо украсить.
      — Это вы о чем?
      — Накануне суда вы, естественно, встревожены, ваши нервы на пределе.
      — Ну и?…
      — Поэтому вам нужно хотя бы немного развеяться. Я хочу, чтобы вы предприняли путешествие по стране и при этом совершали различные рискованные поступки, где это только возможно.
      Джонсон уточнил, что он имеет в виду. Езда с недозволенной скоростью и, соответственно, квитанции о штрафах в качестве доказательства, драки, катание на «русских горках», участие в групповых восхождениях в национальных парках, скандалы в связи с несоблюдением правил безопасности, жалобы на то, что оборудование неисправно, и так далее. Все, что угодно, лишь бы имя Брэда было зафиксировано в официальных документах, связанных с различными предприятиями в духе
      сорвиголовы, которые затем могли бы быть предъявлены суду.
      — Вот, собственно, и все, — подытожил Джонсон. — Действуйте. В следующий раз увидимся с вами через несколько недель.
      Он протянул Брэду лист бумаги.
      — Что это?
      — Список самых больших в Америке аттракционов «русские горки». Непременно посетите хотя бы первые три.
      — Боже милостивый! Огайо, Индиана, Техас…
      — Никаких жалоб! — отрезал Джонсон. — Вам, друг мой, светит двадцать лет тюрьмы в одной камере с большим татуированным парнем, который доставит вам гораздо больше неприятностей, чем бородавка на анусе. Поэтому делайте то, что я говорю. И уезжайте сегодня же.

* * *

      Оказавшись в своей квартире на Шерман-Оакс, Брэд уложил чемодан. Мысль о большом татуированном парне некоторое время не давала ему покоя. Он размышлял над тем, не взять ли с собой пистолет. Ведь ему предстоит путешествие через всю страну и посещение безумных мест вроде Огайо. Кто знает, что может случиться! Решив, что это правильная мысль, Брэд уложил в чемодан коробку с патронами и пистолет в кожаной ножной кобуре.
      Направляясь к машине, он вдруг осознал, что настроение у него поднялось и будущее уже кажется ему не таким мрачным. Стоял солнечный день, вымытый до блеска «Порше» сиял, а у Брэда был план.
      Прокатиться с ветерком!

      Линн Кендалл, запыхавшись, вбежала в директорский кабинет школы Ла-Джоллы.
      — Я приехала, как только смогла, — заявила она с порога. — Что случилось? В чем дело? — Дело в Дэвиде, — ответила директриса, женщина около сорока лет, — в мальчике, которого вы воспитываете в вашей семье. Ваш сын Джеми привел его с собой в школу.
      — Да, чтобы посмотреть, сможет ли он адаптироваться…
      — Боюсь, у него это плохо получилось. На игровой площадке он укусил другого ребенка.
      — Ох нет, только не это…
      — Почти до крови.
      — Какой ужас!
      — Мы часто замечаем такое поведение у детей, которые воспитываются дома, миссис Кендалл. Им катастрофически не хватает навыков общения и самоконтроля. Ежедневное посещение школы и общение со сверстниками не может быть заменено ничем другим.
      — Я очень сожалею, что подобное стало возможным.
      — Вы должны очень серьезно поговорить с ним, — сказала директриса. — Он сейчас изолирован и заперт в соседней комнате.
      Линн вошла в маленькую комнату, до потолка заставленную зелеными металлическими шкафами для бумаг. Дейв сидел, свернувшись, на деревянном стуле. Он выглядел очень маленьким и очень одиноким. ¦
      - Что случилось, Дейв?
      — Он обидел Джеми. — Кто?
      — Я не знаю его имени. Он есть в шестом классе. «В шестом классе? — подумала Линн. — Значит, этот
      мальчик гораздо крупнее».
      — Каким образом, Дейв?
      — Он толкнул Джеми на землю. Он сделал ему больно.
      — А что сделал ты?
      — Я прыгнул ему на спину.
      — Ты хотел защитить Джеми? Дейв кивнул.
      — Но ты не должен был кусаться, Дейв.
      — Он меня первый укусил.
      — Вот как? Куда он тебя укусил?
      — Сюда. — Дейв показал короткий сильный палец.
      Кожа на нем была бледной и толстой. Возможно, на нем и были следы от укуса, но Линн их не видела.
      — Ты сказал об этом директору?
      — Она не моя мама.
      — Линн знала: таким образом Дейв хочет сказать, что директор его не любит. Молодые шимпанзе жили в обществе матриархата, где отношение к ним со стороны самок являлось очень важным и постоянно отслеживалось.
      — Ты показал ей свой палец?
      Дейв покачал головой.
      — Нет.
      — Я поговорю с ней, — пообещала Линн.

* * *

      — Значит, вот как все случилось, — сказала директриса. — Что ж, я не удивлена. Он прыгнул мальчику на спину. Что он ожидал получить взамен?
      — Но ведь второй мальчик первым укусил его?
      — У нас кусаться запрещено, миссис Кендалл.
      — Я спрашиваю: другой мальчик его укусил?
      — Он это отрицает.
      — Этот мальчик учится в шестом классе?
      — Да, это класс мисс Фромкин.
      — Я хотела бы поговорить с ним, — сказала Линн.
      — Мы не можем дать на это разрешение, — заявила директриса, — это не ваш ребенок.
      — Но он обвиняет Дейва! И ситуация весьма серьезная. Для того чтобы понять, как поступить и как вести себя с Дейвом, я должна точно знать, что между ними произошло.
      — Я уже рассказала вам, что произошло.
      — Вы это сами видели?
      — Нет, но я знаю это со слов мистера Артура, воспитателя, ответственного за игровую площадку. Уверяю вас, во всем, что касается возникающих между детьми конфликтов, он крайне добросовестен и всегда точно излагает их суть. А суть — в том, что мы здесь категорически не разрешаем кусаться, миссис Кендалл.
      Линн казалось, что на нее давит чья-то невидимая рука. Разговор явно не клеился и грозил обернуться скандалом.
      — Наверное, мне нужно поговорить с моим сыном Джеми, — сказала она.
      — Джеми скажет вам то же самое, что и Дэвид, я в этом не сомневаюсь. Однако мистер Артур утверждает, что все было совершенно иначе.
      — То есть большой мальчик не напал первым на Джеми?
      Директриса напряглась.
      — Миссис Кендалл, — заговорила она, — для разрешения дисциплинарных противоречий мы можем обратиться к записям камер безопасности, установленных на игровой площадке. Если понадобится, мы можем просмотреть их — сейчас или позже. Но я советую вам оставить в покое вопрос о том, кто виноват в ситуации с кусанием. Потому что виноват тут Дэвид.
      — Понятно, — сказала Линн. Ситуация для нее действительно стала ясной как день. — Хорошо, я поговорю в Дейвом, когда он вернется из школы.
      — Полагаю, вам лучше взять его с собой прямо сейчас.
      — Я предпочла бы, чтобы он провел остаток дня здесь и вернулся домой вместе с Джеми.
      — Не думаю, что…
      — У Дейва проблемы с общением, о которых вы сами говорили. Вряд ли ему будет проще общаться со сверстниками, если забрать его из класса прямо сейчас. Я потолкую с ним, когда он вернется домой.
      — Хорошо, — неохотно кивнула директриса.
      — А сейчас, — сказала Линн, — я пойду к нему и скажу, что он остается здесь до конца учебного дня.

      Алекс Барнет выпрыгнула из такси и кинулась к школе. Когда она увидела карету «Скорой помощи», у нее упало сердце.
      Всего несколько минут назад, когда она беседовала с всхлипывающей клиенткой, с ней связались по интеркому из приемной фирмы и сообщили о звонке учительницы Джеми. Что-то там про визит врача к ее сыну. Никаких деталей не сообщили, но Алекс не стала ждать. Она сунула в руки зареванной клиентки коробку с салфетками «Клинекс», поймала такси и велела шоферу нестись, не обращая внимания на светофоры.
      «Скорая» с открытыми дверями стояла у обочины, а внутри сидел врач в белом халате. Алекс захотелось кричать. Она никогда прежде не испытывала ничего подобного. Ее затошнило от страха, и окружающий мир стал зеленовато-белым. Алекс пробежала мимо «Скорой» на школьный двор. Дежурная мамаша, сидевшая у двери, попыталась вежливо осведомиться:
      — Могу я вам чем-нибудь…
      Но Алекс знала, что класс Джеми находится на первом этаже с противоположной стороны здания, и кинулась прямиком туда.
      Зазвонил ее сотовый телефон. Звонила учительница Джеми, мисс Холлоуэй.
      — Та женщина ждет за дверями класса, — сдавленным шепотом проговорила учительница. — Она вручила мне бумагу с номером вашего сотового телефона, но я не поверила ей и решила позвонить по номеру, который значится в школьной картотеке.
      — Вы правильно сделали, — на бегу сказала Алекс, — я уже почти здесь.
      — Она снаружи.
      Алекс завернула за угол и увидела женщину в синем костюме, стоящую возле двери в классную аудиторию. Алекс направилась прямиком к ней.
      — Кто вы, черт возьми, такая?
      Женщина спокойно улыбнулась и протянула ей руку. — Здравствуйте, мисс Барнет. Я Кейси Роджерс. Мне очень жаль, что вам пришлось побеспокоиться.
      Она вела себя так открыто, так непринужденно, что это обезоружило Алекс. Она уперла руки в бедра и пыталась отдышаться.
      — Какие проблемы, Кейси?
      — Никаких проблем, мисс Барнет. — Вы работаете в моей фирме?
      — О нет! Я работаю у доктора Хьюза. Доктор Хьюз попросил меня забрать Джеми и привезти к нему, чтобы сделать прививку столбняка. В этом нет особой срочности, но сделать это необходимо. Он ведь неделю назад порезал коленку, разве не так?
      — Не так.
      — Вот как? Гм, ничего не понимаю. Может быть, произошла какая-то путаница, и речь шла о другом ребенке? Если позволите, я позвоню доктору Хьюзу.
      Она вынула из кармана сотовый телефон.
      — Да уж, не сочтите за труд.
      Дети смотрели на них изнутри через окна классной комнаты. Она помахала Джеми, он улыбнулся в ответ.
      — Пожалуй, нам лучше отойти в сторонку, чтобы не отвлекать их, — сказала женщина, а затем заговорила в трубку: — Доктора Хьюза, пожалуйста. Да, это Кейси.
      Идя бок о бок, они направились к входу в школу. За воротами Алекс снова увидела карету «Скорой помощи».
      — Это вы приехали на «Скорой»? — спросила она.
      — Конечно, нет. Понятия не имею, что она здесь делает. — Женщина указала пальцем на лобовое стекло машины. — Похоже, водитель решил перекусить.
      Посмотрев туда же, Алекс увидела плотного мужчину с темной бородкой клинышком и огромным сандвичем в руке. Может, он и впрямь остановился напротив школы лишь для того, чтобы заморить червячка? Однако что-то в этом человеке насторожило ее. Вот только что?
      — Доктор Хьюз? Это Кейси. Да, я нахожусь рядом с мисс Барнет, и она утверждает, что у ее сына Джеми не было пореза ноги.
      — Не было, — подтвердила Алекс. Они вышли из ворот и почти вплотную приблизились к «Скорой помощи». Водитель положил сандвич на приборную доску и открыл дверь. Он вылезал из машины.
      — Да, доктор Хьюз, — говорила Кейси, — мы сейчас выходим из школы. — Она протянула трубку Алекс. — Не хотите поговорить с доктором?
      — Конечно, — сказала Алекс. Она приложила трубку к уху и услышала оглушительный электрический разряд.
      Потеряв ориентацию, она уронила трубку на асфальт, а Кейси Роджерс схватила ее за локти и завела ее руки за спину. Из-за машины появился водитель, направляясь к ним.
      — Парень нам больше не нужен, — сказал он. — Она тоже подойдет.
      Алекс понадобилось несколько секунд, чтобы понять — ее похищают. А дальше в действие вступили инстинкты. Она мотнула головой вперед, ударив Кейси в нос. Та закричала и отпустила ее, из разбитого носа хлынула кровь. Затем Алекс схватила Кейси за руку, крутанула ее и кинула прямо на здоровяка. Он, несмотря на свои габариты, изящно отступил в сторону, в результате чего Кейси шмякнулась на асфальт и стала кататься, вопя от боли.
      Алекс сунула руку в карман.
      — Назад! — угрожающе выкрикнула она.
      — Мы не хотим причинить вам какой-то вред, мисс Барнет, — проговорил мужчина. Он был словно каменный и на полторы головы выше нее. Как только он протянул к ней руку, она выпустила ему в лицо струю перцовой жидкости из баллончика.
      — Черт! Твою мать!
      Он поднял руку, чтобы защитить лицо, и отвернулся, оказавшись к ней вполоборота. Зная, что второго такого шанса не представится, Алекс ударила его — быстро и сильно — каблуком в горло. Мужчина захрипел, а она, не удержав равновесие, упала на спину на тротуар и тут же вновь вскочила. Женщина, назвавшаяся Кейси, уже тоже поднималась на ноги. Кровь из ее разбитого носа продолжала капать на асфальт. Не обращая внимания на Алекс, она пришла на помощь здоровяку, который, прислонившись боком к карете «Скорой», согнулся пополам и выл от боли, держась обеими руками за горло.
      В отдалении послышались сирены, — кто-то из очевидцев вызвал полицию, — и теперь женщина торопливо помогала своему раненому сообщнику забраться на пассажирское сиденье «Скорой». Сама она села за руль и злобно крикнула Алекс:
      — Мы все равно арестуем тебя! — Вы… Что? — переспросила Алекс. Нереальность происходящего ошеломила ее. — Что вы со мной сделаете?
      — Мы еще вернемся, сука! — Женщина завела мотор. — Никуда ты от нас не денешься!
      На крыше «Скорой» закрутился красный маячок, взвыла сирена, и машина сорвалась с места.
      — За что?! — крикнула Алекс вдогонку уносящейся машине. Она могла предположить только одно: все это — какая-то чудовищная ошибка. Но Верн Хьюз, на которого ссылалась и с которым говорила по телефону эта баба, действительно был их семейным врачом! Именно от его имени они приехали за Джеми.
      — Нет, это была не ошибка.
      «Мы все равно арестуем тебя!» — Что это может значить?
      Алекс повернулась и поспешила в школу. Теперь она могла думать только о Джеми.

* * *

      Было время полдника. Дети сидели за своими партами и ели нарезанные кусочками фрукты. У некоторых счастливчиков был еще и йогурт. В классе стоял веселый гвалт. Мисс Холлоуэй отдала Алекс бумагу, которую привезла с собой женщина. Это был скопированный на ксероксе стандартный бланк юридической фирмы Алекс, а не записка из офиса доктора.
      Это означало, что женщина в синем костюме была опытным оперативником. Застигнутая врасплох, она тут же изменила и легенду, и план, мило улыбалась, пожала Алекс руку, нашла правдоподобную причину, чтобы им обеим выйти на улицу. А потом протянула ей телефон, чтобы, когда Алекс возьмет его…
      «Парень нам больше не нужен».
      Они пришли, чтобы похитить Джеми, но вместо него были готовы похитить ее. Почему? Ради выкупа? Денег у нее — кот наплакал, так что эта версия отпадает. Может, это связано с каким-нибудь судебным делом? Раньше она действительно участвовала в довольно опасных делах, но в настоящее время — сплошная рутина.
      «Она тоже подойдет».
      Либо ее сын, либо она.
      — Вы не хотите сообщить что-нибудь, что должна знать я или школа? — спросила мисс Холлоуэй.
      — Нет, — ответила Алекс, — но Джеми я заберу домой.
      — Они уже почти закончили полдничать.
      Алекс мотнула головой, давая знак Джеми следовать за ней. Мальчик неохотно встал из-за парты.
      — Ты чего, мам? — спросил он.
      — Нам нужно идти.
      — Я хочу остаться. Алекс вздохнула:
      — Ты не можешь не препираться, Джеми?
      — Я и так много пропустил, когда болел. Можешь спросить у мисс Холлоуэй. И по друзьям соскучился. Я хочу остаться. Тем более что на обед будут давать хот-доги.
      — Извини, дружок, — развела она руками. — Собирай свои пожитки. Мы должны идти.

* * *

      Перед школой стояли две полицейские машины. Четверо полицейских внимательно осматривали тротуар.
      — Вы мисс Барнет? — спросил один из них.
      — Да, это я.
      — У нас есть заявление дамы, которая работает в офисе директора и видела все, что здесь произошло, — сказал полисмен, указав на одно из окон школы. — Но тут очень много крови, мисс Барнет.
      — Да, женщина упала и разбила нос.
      — Вы в разводе, мисс Барнет?
      — Да, я разведена.
      — Как давно?
      — Пять лет.
      — Это изрядный срок.
      — Я с вами согласна. — Отношения с вашим бывшим мужем у вас…
      — Самые что ни на есть сердечные.
      Она поговорила с полицейскими еще несколько минут, в течение которых Джеми, стоя рядом, нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
      — Вы будете подавать жалобу?
      — Буду, — ответила Алекс, — но сначала я должна отвезти сына домой.
      — Мы можем дать вам бланк заявления, и вы заполните его дома.
      — Это было бы замечательно.
      Один из полицейских вручил ей визитную карточку и сказал, что она может звонить, если ей что-нибудь понадобится.
      — Непременно, — пообещала Алекс, после чего они с Джеми отправились домой.

* * *

      Окружающий мир вдруг показался ей совсем другим, нежели прежде. Раньше для нее не было ничего мягче и радостнее, чем солнечный свет Беверли-Хиллз, теперь же ей повсюду мерещилась опасность. Алекс не знала, с какой стороны и почему она может прийти, и поэтому крепко держала Джеми за руку.
      — Мы что, пойдем домой пешком? — со вздохом спросил он.
      — Да, пешком, — ответила Алекс. Но даже этот невинный вопрос заставил ее нервы напрячься. Их дом находился всего в нескольких кварталах от школы, но безопасно ли идти пешком теперь, после всего случившегося? Не поджидают ли их где-нибудь на пути те люди из «Скорой помощи» и не замаскируются ли они получше в следующий раз?
      — Идти слишком далеко, — заныл Джеми. — И жарко.
      — И все же мы пойдем пешком, и точка.
      По дороге Алекс открыла сотовый телефон и позвонила к себе в офис. Трубку сняла ее помощница Эми.
      — Послушай, я хочу, чтобы ты проверила последние
      файлы округа. Выясни, не прохожу ли я где-нибудь в качестве обвиняемой.
      — Я чего-то не знаю? — со смехом спросила Эмми. Но смех этот был нервным. За преступление, совершенное адвокатом, в тюрьме мог оказаться и его помощник. В последнее время такое уже пару раз случалось.
      — Не волнуйся, — ответила Алекс. — Просто мне кажется, что за мной гоняются «охотники за людьми».
      — Ты сбежала из-под залога?
      — Нет, — сказала Алекс, — но в том-то и загвоздка. Я не понимаю, что надо этим людям.
      Помощница сказала, что постарается выяснить, а Джеми, шедший рядом, спросил:
      — А кто такие «охотники за людьми»? И почему они за тобой гоняются?
      — Именно это я и пытаюсь выяснить, Джеми. Я думаю, это какая-то ошибка.
      — Они хотели тебя побить?
      — Нет, нет, ничего такого.
      Ей не хотелось пугать мальчика. Вскоре перезвонила помощница.
      — Слушай, на тебя действительно подали исковое заявление в Верховный суд округа Вентура.
      До этого места был добрый час езды на машине от Лос-Анджелеса вверх, мимо Окснарда.
      — В чем суть заявления?
      — Оно подано от имени компании «Биоген рисерч инкорпорейтед» из Вествуд-Виллидж. Я не вижу на сайте текст заявления, но тут говорится, что ты не явилась на суд.
      — И когда я должна была туда явиться?
      — Вчера.
      — А повестку мне вручали?
      — Тут указано, что повестка вручена.
      — Ни черта подобного.
      — А здесь говорится, что повестку ты получила.
      — Значит, меня обвиняют в неуважении к суду. Выдан ли ордер на мой арест.
      — На этот счет ничего не говорится, но сайт обновляется каждый день, так что…Алекс захлопнула телефон.
      — Тебя арестуют? — спросил Джеми.
      — Нет, солнышко.
      — Тогда можно мне вернуться в школу после обеда?
      — Посмотрим.

* * *

      Многоквартирный дом, в котором они жили, выглядел вполне мирно в лучах полуденного солнца. Некоторое время Алекс стояла на противоположной стороне парка и наблюдала за домом и окрестностями.
      — Чего мы ждем? — спросил Джеми.
      — Давай постоим минутку.
      — Минутка уже прошла.
      — Нет, еще не прошла.
      Она смотрела на мужчину в комбинезоне, вышедшего из-за угла здания. Он напоминал бы работника коммунальной службы, который ходит по квартирам и проверяет показания счетчиков, если бы не безобразный парик и подстриженная черная бородка клинышком, которую она уже видела. Кроме того, работники коммунальных служб никогда не заходят в дома через центральный подъезд. Они всегда пользуются черным входом.
      Алекс думала, что, если этот человек действительно «охотник за людьми», он по закону имеет право войти в ее квартиру без предупреждения и без ордера. Он, если захочет, даже может выломать дверь. У него есть право обыскать ее квартиру и перетряхнуть ее вещи, забрать ее компьютер и просмотреть его жесткий диск. Для того чтобы наложить лапу на беглеца, он имеет право на все. Но она не является бег…
      — Мам, ну пойдем же! — снова заныл Джеми. — Пожалуйста!
      Ее сын был прав в одном: они не могли стоять здесь до бесконечности. В центре парка располагалась песочница, в которой возились несколько ребятишек. Мамы, бабушки и няни сидели на стоявших вокруг лавочках.
      — Давай поиграем в песочнице, — предложила сыну Алекс.
      — Я не хочу.
      - Давай же.
      — Песочницы — для карапузов!
      — Ну хоть немного, Джеми.
      Мальчик сердито подошел к песочнице, сел на ее край и принялся бросать песок носком сандалета, а Алекс тем временем набирала телефон своей помощницы.
      — Эми, я все думаю о «Биогене», компании, которая купила клеточную линию моего отца. Скажи, у нас есть какие-нибудь запросы, ожидающие решения?
      — Был один в Верховный суд Калифорнии, но — год назад.
      — Так что же происходит? — удивилась она. — В чем суть теперешнего иска «Биогена»? Позвони секретарю суда в Вентуре, выясни, о чем идет речь.
      — Будет сделано.
      — От моего отца новостей не было?
      — Пока нет.
      — Хорошо.
      Ничего хорошего, впрочем, не было, поскольку теперь у Алекс возникло стойкое ощущение: все происходящее как-то связано с ее отцом, или, по крайней мере, с его клетками. «Охотники» приехали на «Скорой помощи», в которой находился врач, поскольку они собирались взять образцы тканей или совершить какие-то иные процедуры. Длинные иглы. Она видела отблеск солнечных лучей на длинных иглах в пластиковых упаковках, когда врач в «Скорой» перекладывал вещи с места на место.
      И тут ее словно током ударило. Они хотели взять их клетки!
      Они хотели взять клетки у нее или у ее сына. Алекс не могла понять, для чего, но намерение у них было именно такое. Звонить в полицию? Нет, рано, решила она. Если в отношении ее существует обвинение за неуважение к суду, ее попросту возьмут под стражу, и что тогда будет с Джеми? Алекс потрясла головой.
      Для начала ей нужно время, чтобы понять смысл происходящего, выстроить линию поведения. Что же ей делать? Хорошо бы позвонить отцу, но его сотовый не отвечал уже несколько дней. Если эти ребята знают, где она живет, они должны знать, и на какой машине она ездит, и…
      — Эми, — сказала Алекс, — ты не хотела бы покататься пару дней на моей машине?
      — На «БМВ»? Конечно! Но…
      — А я пока поезжу на твоей. Но только ты сама должна пригнать ее ко мне. Прекрати, Джеми! Прекрати бросаться песком!
      — Ты уверена, что хочешь ездить на раздолбанной «Тойоте»?
      — Я об этом просто мечтаю! Тогда сделаем так. Приезжай на юго-восточную сторону парка Роксбери и останови машину перед белым домом в испанском стиле с коваными воротами.

* * *

      Прежняя жизнь Алекс не подготовила ее к ситуациям, подобным этой. Она всегда жила при солнечном свете. Она подчинялась правилам. Она работала в суде. Она никогда не ездила на желтый свет светофора и не парковала машину в запрещенных местах. Она не жульничала с налогами. Многие в фирме считали ее буквоедом и занудой. Она говорила клиентам: «Правила существуют для того, чтобы им следовать, и не чтобы гнуть их под себя». И она сама верила в это.
      Пятью годами раньше, когда Алекс стало известно, что муж изменяет ей направо и налево, она вышвырнула его — уже через час после того, как ей открылась правда. Собрала его чемоданы, выставила за дверь и в тот же день сменила замки. Когда он вернулся с рыбалки, она,не открывая двери, послала его куда подальше, и на этом все было кончено. В тот момент Мэтт спал с одной из ее лучших подруг — такая уж у него была манера, — и Алекс никогда больше не перемолвилась с той женщиной ни единым словом.
      Разумеется, Джеми должен был видеться с отцом, и Алекс позаботилась о том, чтобы это происходило регулярно. В назначенный срок, минута в минуту, она привозила Джеми к отцу. Мэтт, правда, не отличался подобной пунктуальностью, но Алекс не злилась из-за этого. Не все сразу, считала Алекс, полагая, что если сейчас поступает правильно она, то со временем так же будут поступать и другие.
      На работе ее считали непрактичной идеалисткой и упрекали в недостатке реализма. Она же утверждала, что в юридической практике слово «реализм» является синонимом «нечестности», и твердо стояла на своем.
      Но временами она и сама ощущала, что ограничивает себя, берясь лишь за те судебные дела, которые не вступают в противоречие с ее убеждениями. Глава фирмы, Роберт А. Кох, как-то сказал ей: «Ты напоминаешь мне человека, который отказывается от военной службы и говорит: «Пусть дерутся другие». Но когда-нибудь драться приходится каждому, Алекс. Бывают ситуации, когда драки не избежать».
      Кох, как и ее отец, прежде был морским пехотинцем. Он говорил грубовато и бесцеремонно и бравировал этим. Алекс всегда предпочитала игнорировать эту черту начальника. Теперь все изменилось. Теперь она не имела права игнорировать ни единой мелочи. Она не знала точно, что происходит, но понимала, что с помощью одних только разговоров из этой заварухи ей не выбраться.
      Но вместе с тем она была уверена, что никто не воткнет иголки ни в нее, ни в ее сына. Чтобы не допустить этого, она пойдет на все. Абсолютно на все.
      Алекс воспроизвела в мозгу инцидент, случившийся в школе. У нее не было с собой пистолета. У нее вообще не было пистолета. И теперь она об этом жалела. «Если бы они попытались сделать что-нибудь с моим сыном, смогла бы я убить их?» — подумала она. Ответ возник сам собой: «Да, смогла бы».
      И она знала, что это — правда.

* * *

      Белая «Тойота Хайлендер» с помятым передним бампером затормозила у тротуара. За рулем машины сидела Эми.
      — Идем, Джеми, — сказала Алекс, беря сына за руку.
      — Наконец-то! Мальчик рванулся к их дому, но она потянула его в противоположную сторону.
      — Куда мы идем? — спросил он.
      — Предпримем небольшую поездку.
      — Куда? — подозрительно спросил Джеми. — Я не хочу никуда ехать.
      — Я куплю тебе «Сони Плейстейшн», — без колебаний сказала Алекс. Вот уже год она упрямо отказывала сыну в его просьбах купить эту игровую приставку, а сейчас сказала первое, что пришло в голову.
      — Честно? Вот здорово! Спасибо, ма! Вот только какие взять игры? Я хочу «Тони Ястреб-3», я хочу «Шрека»…
      — Что захочешь, то и возьмем, — оборвала она поток мальчишеских мечтаний, — а пока полезай в машину. Мы должны отвезти Эми обратно на работу.
      — А что потом? Куда мы поедем потом?
      — В «Леголенд». — Опять первое, что пришло на ум.

* * *

      Когда Эми вела машину, направляясь обратно на работу, она вдруг сказала:
      — Кстати, я захватила посылку от твоего отца. Подумала: а вдруг она тебе понадобится?
      — Какую посылку?
      — Ее привезли в нашу контору на прошлой неделе. Ты даже не открыла ее, поскольку была занята делом Мика Кроули. Помнишь того журналиста, политического обозревателя, который любит маленьких мальчиков?
      Это была маленькая коробка в фирменной обертке курьерской службы «ФедЭкс». Алекс сорвала ее, открыла коробку и высыпала ее содержимое себе на колени.
      Дешевый сотовый телефон, который покупают, чтобы, воспользовавшись, через час выбросить. Две оплаченные телефонные карты. Завернутая в фольгу пачка наличных: пять тысяч стодолларовыми банкнотами.
      И наконец таинственная записка: «если попадешь В БЕДУ. Выключи свой сотовый телефон. Не говори никому, куда отправляешься. Одолжи у кого-нибудь ма
      шину. Пошли сообщение мне на пейджер, когда остановишься в мотеле. Держи Джеми при себе». Алекс вздохнула:
      — Вот ведь сукин сын!
      — В чем дело?
      — Иногда мне хочется придушить отца, — ответила Алекс, не желая посвящать Эми в детали. — Послушай, сегодня четверг. Как ты смотришь на то, чтобы устроить себе длинный уикенд?
      — Об этом меня постоянно просит мой парень. Он мечтает съездить в Пеббл-Бич и посмотреть парад старых автомобилей.
      — Прекрасная идея! — сказала Алекс. — Берите мою машину и езжайте.
      — Правда? Я даже не знаю… А вдруг с ней что-нибудь случится — мы ее поцарапаем или еще что?
      — Об этом можете не волноваться, — ответила Алекс. — Забирайте машину.
      Эми наморщила лоб и долго сидела, не говоря ни слова. Наконец она спросила:
      — Это не опасно?
      — Конечно, не опасно.
      — Я ведь не знаю, во что ты ввязалась, — осторожно проговорила помощница.
      — Ни во что я не ввязывалась. Говоря юридическим языком, это ошибочное опознание. К понедельнику все будет улажено, я тебе обещаю. Верни мне машину в воскресенье вечером, а в понедельник утром встретимся в офисе.
      — Точно?
      — Абсолютно точно.
      — А может мой парень управлять твоей машиной?
      — Сколько угодно.

      Если бы не коробка и банка с кукурузными хлопьями, Джорджия Беллармино никогда бы ни о чем не узнала.
      Джорджия разговаривала по телефону с клиентом из Нью-Йорка, который только что получил назначение в министерство образования. Они обсуждали дом, который он собирался купить, чтобы вместе с семьей переехать в Роквиль, штат Мэриленд. Джорджия, которая на протяжении трех лет подряд завоевывала в Роквиле звание «Лучшего риелтора года», деловито обсуждала с клиентом условия сделки, когда ее шестнадцатилетняя дочь Дженнифер крикнула с кухни:
      — Мама, я опаздываю в школу! Где кукурузные хлопья?
      — На кухонном столе.
      — Их здесь нет.
      — Посмотри еще раз.
      — Коробка пустая. Наверное, Джимми все слопал. Миссис Беллармино прикрыла трубку рукой.
      — В таком случае открой новую коробку, Джен, — сказала она. — Тебе уже шестнадцать, а ты такая беспомощная!
      — Где она?
      На кухне захлопали дверцы шкафов.
      — Посмотри над плитой, — сказала миссис Беллармино.
      — Только что смотрела. Нет там ничего.
      Миссис Беллармино сказала клиенту, что перезвонит ему, повесила трубку и отправилась на кухню. На дочери были джинсы в обтяжку и почти прозрачный топик, какой могла бы надеть шлюха, собираясь на панель. Теперь так одевались даже школьницы. Миссис Беллармино вздохнула.
      — Посмотри над плитой, — повторила она.
      — Говорю же тебе, там ничего нет.
      — Посмотри снова.
      — Мама, найди ее для меня, пожалуйста! Я опаздываю!
      Миссис Беллармино оставалась непреклонной.
      — Над плитой.
      Дженнифер встала на цыпочки, открыла дверцу шкафчика и потянулась за коробкой с кукурузными хлопьями, которая, конечно же, находилась там. Но миссис Беллармино смотрела не на хлопья, а на обнажившийся живот дочери.
      — Джен, у тебя снова синяки на животе.
      Ее дочь достала коробку и одернула топик, прикрыв живот.
      — Ничего страшного.
      — Но такие же у тебя были совсем недавно!
      — Мама, я опаздываю. Девочка подошла к столу и села.
      — Дженнифер, дай мне на них посмотреть.
      С мученическим вздохом девушка встала и задрала топик, обнажив свой живот. Миссис Беллармино увидела продольный синяк длиной с дюйм прямо над линией бикини, и второй, посветлее, на другой стороне живота.
      — Не обращай внимания, мама, я просто постоянно опираюсь животом на край парты.
      — Но от этого не может быть синяков.
      — Чепуха!
      — Ты принимаешь витамины?
      — Мам, могу я наконец позавтракать?
      — Ты знаешь, что можешь рассказывать мне обо всем, ты знаешь, что…
      — Я знаю, что опаздываю в школу! У меня сейчас контрольная по французскому!
      Давить на нее не имело смысла, тем более что зазвонил телефон. Наверняка это снова был клиент из Нью-Йорка. Клиенты — народ беспокойный, они считают, что риелтору можно звонить в любое время суток и помногу раз. Миссис Беллармино вернулась в гостиную, чтобы ответить на звонок, и открыла свои документы, желая свериться с цифрами.
      Через пять минут дочь крикнула:
      — Пока, мам! — и тут же хлопнула входная дверь. Миссис Беллармино не могла отделаться от какого-то
      тревожного чувства. Она набрала номер лаборатории мужа в Бетесде. К счастью, Роб оказался на месте, и ее сразу же соединили с ним. Она рассказала ему о том, что произошло сегодня утром.
      — Что, по-твоему, мы должны делать? — спросила она.
      — Для начала обыщи ее комнату. У нас есть определенные родительские обязательства.
      - Хорошо, — ответила она. — Тогда я позвоню на работу и сообщу, что задерживаюсь.
      — И непременно поставь в известность меня, если удастся что-нибудь выяснить.

      Принадлежащий Бартону Уильямсу «Боинг-737» подкатился к частному терминалу аэропорта Хопкинс в Кливленде, штат Огайо, и гул двигателей стал медленно стихать.
      Салон самолета был роскошен. Две спальни для гостей, две полноценные ванны с душем и столовая, рассчитанная на восемь персон. Но главным здесь была спальня хозяина, спальня-королева, занимавшая треть всего самолета, — с покрывалами из дорогого настоящего меха и приглушенным освещением. Именно здесь Бартон проводил большую часть полета. Он нуждался в услугах только одной стюардессы, но с ним неизменно летали не менее трех. Он любил компанию, он любил посмеяться и поболтать, он любил юную гладкую плоть, распростертую на меховом покрывале в интимном, красноватом, чувственном освещении скрытых плафонов. И, черт возьми, только здесь, на высоте в сорок тысяч футов над землей, он мог чувствовать себя в полной безопасности от жены.
      Мысль о жене испортила ему настроение. Он посмотрел на попугая, сидевшего на насесте в углу гостиной. Попугай сказал:
      — Ты меня похитил.
      — А ну-ка повтори еще раз, как тебя зовут?
      — Райли. Дуфус Райли, — смешным голосом проговорил попугай.
      — Ты тут не особо умничай!
      — Меня зовут Жерар.
      — Вот это правильно. Жерар. Правда, мне не очень нравится это имя. Непривычно звучит. Как насчет Джерри? Подходит тебе такой вариант?
      — Нет, — сказал попугай, — не подходит.
      — Почему?
      — Глупо звучит. И идея глупая. Повисло неловкое молчание.
      — Да неужели? — спросил наконец Бартон Уильямс с угрозой в голосе. Уильямс понимал, что это всего лишь птица, но он не привык, чтобы его называли глупцом — тем более какой-то попугай! — и никто не осмеливался сделать это на протяжении многих-многих лет. Он почувствовал, что восторг, который он испытал, получив этот удивительный подарок для жены, начинает охладевать.
      — Джерри, — заговорил он, — ты лучше будь со мной повежливее, потому что теперь я твой владелец.
      — Людьми нельзя владеть.
      — А ты не человек, Джерри. Ты всего лишь чертова птица. — Бартон подошел к насесту. — Хочешь знать, что будет дальше? Я подарю тебя своей жене. Я хочу, чтобы ты прилично себя вел и был забавным. Я хочу, чтобы ты делал ей комплименты, подлизывался и говорил приятные слова. Тебе понятно?
      — Так, как делают все, — сказал Жерар голосом пилота, который, услышав это из кабины, повернулся назад. — Господи, — продолжал Жерар тем же голосом, — как же иногда меня тошнит от этого старого пердуна!
      Бартон Уильямс нахмурился.
      Затем попугай изобразил гул работающих турбин и наложил на него голос девушки, одной из стюардесс:
      — Джерри, давай решим, кто будет его трахать: ты или я?
      — Сейчас твоя очередь, — сказал Жерар своим обычным голосом и тут же — печальный вздох и снова голос девушки: — Что ж, никуда не денешься.
      — Не забудь принести ему его выпивку. Два щелчка: открылась и закрылась дверь.
      Лицо Бартона Уильямса стало багроветь. Птица продолжала голосом стюардессы:
      — О, Бартон! О, дай мне его! О-о, какой он большой! А-а, Бартон! Ох, мой большой мальчик! У-у, как он мне нравится! Такой большой, такой сладкий! А-а-ах…
      Бартон Уильямс смотрел на птицу. — Я думаю, что ты стал бы не самым ценным приобретением для моего дома.
      — Именно ты являешься причиной того, что наши дети уродливы, дорогой, — сказал Жерар.
      — Ну ладно, хватит, — проговорил Бартон и отвернулся.
      — О, Бартон! О, дай мне его! Какой большой! О-о… Бартон накинул на клетку покрывало.

* * *

      — Дженни, дорогая, ведь у тебя есть родные в Дейтоне?
      — Да, мистер Уильямс.
      — Как ты полагаешь, захочет ли кто-нибудь из них получить в подарок говорящую птицу?
      — В общем-то да, мистер Уильямс, я уверена, что они будут очень рады.
      — Вот и замечательно. В таком случае я был бы тебе крайне благодарен, если бы ты сегодня же отдала им этого попугая.
      — Конечно, мистер Уильямс.
      — А если твоей родне по какой-то причине вдруг не понравится этот болтливый компаньон, пусть не стесняются, привяжут ему к лапам груз потяжелее и кинут в реку. Потому что лично я больше никогда в жизни не хочу видеть эту птицу.
      — Ясно, мистер Уильямс.
      — Я все слышал, — сказал попугай.
      — Вот и хорошо, — ответил Бартон Уильямс.

* * *

      Лимузин увез старика домой, а экипаж самолета и стюардессы остались стоять на бетоне аэродрома.
      — И что мне с ним делать? — растерянно проговорила Дженни, держа в руках накрытую покрывалом клетку. — Мой отец ненавидит птиц. Он отстреливает их из двустволки.
      — Отнеси его в зоомагазин, — посоветовал пилот, — или отдай кому-нибудь, кто отвезет его подальше — в Юту, Мексику или еще куда-нибудь.

* * *

      Дорогой зоомагазин в Шейкер-Хейтс назывался «Ласковая лапа». Там продавали только щенков. Парень за стойкой был довольно привлекательным и, может, чуть моложе Дженни. У него было отличное тело. Она подошла к нему, держа в руке накрытую клетку с Жераром.
      — Скажите, у вас есть попугаи?
      — Нет, у нас только собаки, — улыбнулся он. — А вы нам кого принесли? Кстати, меня зовут Стэн.
      Его имя значилось и на бейджике: «СТЭН МИЛГРАМ».
      — Привет, Стэн. Я — Дженни. А вот это Жерар, он — серый африканский попугай.
      — Ну что ж, давайте на него посмотрим. Вы хотите продать его?
      — Да хотя бы просто отдать.
      — Почему? Чем он вам не угодил?
      — Не мне, а хозяину.
      Дженни сняла с клетки покрывало. Жерар моргнул и взъерошил перья.
      — Меня похитили, — сообщил он.
      — Ишь ты, — удивился Стэн, — а он у вас хорошо разговаривает.
      — Да, говорить он мастер, — подтвердила Дженни.
      — Да, говорить он мастер, — передразнил попугай девушку ее же голосом, а затем добавил уже своим: — Не надо снисходительности!
      Стэн вздернул брови:
      — Что он имеет в виду?
      — Меня окружают глупцы, — заявил Жерар.
      — Он просто болтает, вот и все, — пожала плечами Дженни.
      — Может, с ним что-то не так?
      — Да нет, все в порядке. Жерар повернул голову к Стэну.
      — Я же сказал тебе, — трагическим тоном заговорил он, — меня похитили. Она — соучастница. Она одна из похитителей.
      — Он краденый? — спросил Стэн. — Не краденый, — сказал Жерар. — Похищенный.
      — Что у него за акцент? — спросил Стэн, с улыбкой глядя на Дженни. Она повернулась боком, чтобы он смог получше разглядеть ее груди.
      — Французский.
      — Нет, похоже, британский.
      — По крайней мере он из Франции — это все, что мне известно.
      — О-ля-ля! — воскликнул Жерар. — Меня будет кто-нибудь слушать?
      — Он считает себя человеком, — сообщила Дженни.
      — Я и есть человек, ты, мелкая дура! — проговорил Жерар. — А если ты хочешь трахнуть этого парня, то не стесняйся, сделай это. Только не заставляй меня ждать, пока ты будешь трясти перед ним своими прелестями.
      Дженни залилась краской. Парень отвернулся, и его улыбка стала еще шире.
      — У него мерзкий язык, — сказала, пунцовея, Дженни.
      — Он когда-нибудь ругается?
      — Мне не приходилось этого слышать.
      — Потому что, если он не ругается, — сказал Стэн, — я знаю кое-кого, кому он мог бы понравиться.
      — И кто же это?
      — Моя тетушка из Калифорнии. Живет в Миссион-Вьехо, в округе Орандж. Она вдова, любит животных и очень одинока.
      — Это было бы замечательно. Я согласна.
      — Значит, ты меня отдаешь? — с ужасом в голосе спросил Жерар. — Это же рабство! Я не вещь, которую можно отдать или подарить!
      — Я собираюсь поехать туда на машине через пару дней и могу взять его с собой. Уверен, он ей понравится. И, кстати, что вы делаете сегодня вечером?
      — Вообще-то, на этот вечер у меня нет никаких планов, — ответила Дженни.

      Склад располагался около аэропорта в Медане. В его крыше имелось окно, так что освещение было хорошим, и молодой орангутанг в клетке казался достаточно здоровым, ясноглазым и проворным. Он, похоже, полностью оправился от действия дротиков.
      Но Горевич с расстроенным видом мерил комнату шагами, то и дело поглядывая на часы. На стоявшем рядом столе лежала на боку видеокамера. Из трещины в ее корпусе сочилась грязная вода. Горевич мог бы разобрать ее и высушить, но у него не было инструментов. У него не было того, у него не было сего…
      Зангер, представитель сети, спросил:
      — Что вы намерены делать теперь?
      — Ждать, когда прибудет другая чертова камера, — ответил Горевич. Он повернулся к сотруднику курьерской фирмы «Ди-эйч-эл», молодому малайцу в ярко-желтой униформе. — Сколько еще ждать?
      — Они сказали, в течение часа, сэр. Горевич фыркнул.
      — Они сказали это уже два часа назад.
      — Да, сэр, но самолет уже вылетел из Бекаси и теперь направляется сюда.
      Бекаси располагался на северном побережье Явы, в восьми сотнях миль отсюда.
      — И камера — на борту?
      — Думаю, да, сэр.
      Горевич продолжал метаться по комнате, избегая обвиняющего взгляда Зангера. С начала и до конца все это напоминало комедию ошибок. В джунглях, пытаясь реанимировать орангутанга, Горевич трудился почти час, пока у животного не появились первые признаки жизни. Потом завязалась борьба, в ходе которой он пытался связать обезьяну. Ему пришлось снова утихомирить ее с помощью снотворного — только на сей раз гораздо меньшей дозы, — а потом тщательно следить за тем, чтобы животное не впало в адреналиновую кому, пока он тащил его в Медан, ближайший город, где имелся аэропорт.
      Орангутан успешно пережил это путешествие и, оказавшись на этом складе, принялся ругаться, как пьяный голландский матрос. Горевич известил Зангера, и тот сразу же вылетел из Нью-Йорка.
      Но к тому времени, когда Зангер прибыл, у орангутанга начался ларингит. Говорить он больше не мог и лишь хрипло что-то шептал. — Что толку в новой камере, если невозможно расслышать, что он там шепчет! — злился Зангер. — Его не слышно!
      — Ничего страшного, — ответил Горевич. — Мы снимем его, а голос наложим позже. Наложим и синхронизируем с артикуляцией губ.
      — Вы хотите наложить голос на отснятый материал? — словно не веря собственным ушам, переспросил Зангер.
      — Ну да. Никто ничего не заметит.
      — Вы что, из ума выжили? Это заметят все! Лаборатории всего мира будут исследовать эту запись с помощью самой современной аппаратуры! Они обнаружат наложение звука через пять минут!
      — Ну хорошо, — сдался Горевич, — тогда подождем, пока он выздоровеет.
      Такой вариант Зангеру тоже пришелся не по душе.
      — Похоже, он сильно болен. Он что, где-то подхватил простуду?
      — Возможно, — сказал Горевич. На самом деле он был уверен, что передал обезьяне собственную респираторно-вирусную инфекцию, когда делал ей искусственное дыхание изо рта в рот. Для самого Горевича эта простуда была пустяковой, а орангутана теперь от кашля гнуло в дугу.
      — Нужно вызвать к нему ветеринара.
      — Это невозможно, — воспротивился Горевич. — Не забывайте, это животное находилось в заповеднике, а мы его украли.
      — Это вы его украли, — поправил Зангер, — а теперь, если не будете благоразумны, то можете его еще и убить.
      — Он молодой, он поправится.
      И действительно, уже на следующий день орангутанг снова заговорил, хотя время от времени вновь принимался кашлять и сплевывать отвратительную желто-зеленую мокроту. Горевич решил на всякий случай не откладывать съемку и отправился в машину за оборудованием, но на обратном пути споткнулся и уронил камеру прямо в грязную лужу, в результате чего ее корпус лопнул. Все это случилось в нескольких шагах от двери склада.
      И, разумеется, во всех магазинах города Медан не нашлось ни одной приличной видеокамеры. Поэтому им пришлось выписывать ее с Явы. Теперь они ждали прибытия самолета, на борту которого она путешествовала, а обезьяна тем временем ругалась, кашляла и плевалась в них из своей клетки. Зангер встал так, чтобы плевки не долетали до него, и укоризненно произнес:
      — Господи, ну что за манеры!
      А Горевич уже в который раз повернулся к молодому малайцу и спросил:
      — Ну долго еще?
      Парень в желтой униформе лишь развел руками и покачал головой.
      Орангутан в клетке кашлял и ругался.

      Джорджия Беллармино открыла дверь в комнату своей дочери и приступила к тщательному осмотру. Разумеется, здесь царил невообразимый кавардак. Крошки в складках беспорядочно смятых пледов, поцарапанные компакт-диски на полу, раздавленные банки из-под кока-колы под кроватью вместе с грязной расческой, электрощипцами для завивки и пустым тюбиком от тонального крема. Джорджия по очереди открыла выдвижные ящики прикроватной тумбочки, обнаружив там ворох оберток от жевательной резинки, спутавшиеся лифчики и трусики, ментоловые конфеты для свежего дыхания, несколько тюбиков туши для ресниц, прошлогодние фотографии, спички, калькулятор, грязные носки, старые номера журналов «Вог для подростков» и «Пипл». Находкой, которая огорчила ее больше всего, оказались сигареты.
      Теперь — к комоду. Она быстро, словно чувствуя спиной взгляд дочери, осмотрела его и перешла к стенному шкафу. Тут — ничего особенного. Внизу — ворох туфель и кроссовок. Потом — шкафчик под раковиной в ванной и даже ящик для грязного белья. Она не нашла ничего, что могло бы объяснить синяки.
      «И зачем Дженнифер нужен ящик, если она попросту
      бросает грязное белье где попало?» — мысленно недоумевала Джорджия Беллармино. Она наклонилась и стала автоматически подбирать вещи с полу ванной, даже
      не задумываясь о том, что делает. И вот тут-то она увидела на плитках пола четыре параллельных черных полоски — едва заметных и оставленных, по всей видимости, чем-то резиновым.
      Она сразу же поняла, что может оставить такие следы.
      Стремянка.
      Подняв глаза к потолку, она увидела квадратную панель, закрывавшую отверстие, через которое, в случае надобности, можно было попасть на чердак. На панели явственно виднелись серые смазанные отпечатки пальцев.
      Джорджия пошла за стремянкой.
      Стоило ей отодвинуть панель в сторону, как из образовавшегося отверстия посыпались иглы и шприцы,
      градом застучав по кафельному полу.
      «Боже милостивый!» — пронеслось в мозгу у Джорджии. Она сунула руку в отверстие и начала шарить в
      ней. Ее пальцы наткнулись на несколько картонных ко-
      робок наподобие тех, в которые упаковывают зубную
      пасту. Она вытащила их. На каждой была наклейка с названием лекарства: ЛУПРОН, ПЕРГОНАЛ, ФОЛЕСТИМ.
      Лекарства от бесплодия.
      Чем занималась ее дочь?
      Не желая расстраивать мужа, Джорджия не стала ему звонить. Вместо этого она взяла свой сотовый телефон и набрала номер школы.

      В расположенном в центре Чикаго офисе доктора Мартина Беннетта надрывался интерком, но хозяин кабинета не обращал на него внимания.
      Результаты биопсии оказались куда хуже, чем он рассчитывал. Гораздо хуже. Он бессознательно пробежал пальцами по краю бумаги, размышляя, как он сообщит об этом пациенту.
      Мартину Беннетту было пятьдесят пять. Практикующий терапевт, он почти треть века сообщал многим пациентам плохие новости. Другой, возможно, и привык бы, а вот Беннетту эта задача каждый раз давалась с невероятным трудом. Особенно если пациент был молод и имел детей.
      Он посмотрел на стоявшую на столе фотографию двух своих сыновей. Они оба были студентами. Тад был старшекурсником Стэнфорда, а Билл учился на подготовительных курсах при медицинском колледже Колумбийского университета.
      Раздался стук в дверь, она приоткрылась, и в образовавшуюся щель всунулась голова Беверли, его медицинской сестры.
      — Простите, доктор Беннетт, но вы не отвечали по интеркому, а мне показалось, что это важно.
      — Да, я тут… пытался сообразить, как все это сформулировать. — Он поднялся из-за стола. — Я готов принять Андреа.
      Медсестра помотала головой.
      — Андреа не приехала, — сказала она. — Я говорю про другую женщину.
      — Какую другую женщину?
      Беверли скользнула в кабинет и закрыла за собой дверь.
      — Про вашу дочь, — проговорила она, понизив голос.
      — О чем вы толкуете? У меня нет дочери.
      — По крайней мере, в приемной вас дожидается молодая женщина, которая утверждает, что она ваша дочь.
      — Это невозможно, — сказал Беннетт. — Кто она такая?
      Беверли заглянула в блокнот.
      — Ее фамилия Мерфи, живет в Сиэтле, ее мать работает в университете. Ей лет двадцать восемь, и с ней — малышка, девочка лет полутора.
      Мерфи? Сиэтл? Мозг Беннетта лихорадочно работал.
      — Лет двадцать восемь, говоришь? Нет, нет, это невозможно.
      Беннетт имел связи с женщинами, будучи в колледже и даже будучи студентом медицинского вуза. Но он женился на Эмили почти тридцать пять лет назад и с тех пор позволял себе супружеские измены, лишь выезжая на различные медицинские конференции. Это случалось, по крайней мере, дважды в год: в Канкуне, в Швейцарии, в других экзотических местах. Тем более что заниматься этим Беннетт стал лет десять-пятнадцать назад. Поэтому он просто не мог иметь столь великовозрастного побочного ребенка.
      — Никогда не знаешь, какой сюрприз преподнесет жизнь, — философски заметила медсестра. — Так вы ее примете, доктор?
      — Нет.
      — Так я ей и передам, — сказала Беверли, а потом, понизив голос до шепота, проговорила: — Но вы ведь не хотите, чтобы она устроила скандал перед другими пациентами? Тем более что она кажется мне, ну как бы это сказать, немного неуравновешенной. И если она не ваша дочь, почему бы вам не сказать ей это с глазу на глаз?
      Беннетт медленно кивнул и опустился в кресло.
      — Хорошо, — сказал он, — пригласи ее.

* * *

      — Не ожидали, а?
      Женщина, стоявшая на пороге и качавшая на руках маленького ребенка, была непривлекательной блондинкой среднего роста, в грязных джинсах и такой же футболке. — Лицо ребенка тоже было грязным, на носу повисла зеленая сопля.
      — Извините, я не нарядилась по такому торжественному случаю, но вы сами знаете, как это бывает.
      Беннетт стоял за своим письменным столом.
      — Проходите, пожалуйста, мисс…
      — Мерфи. Элизабет Мерфи. — Она кивнула на ребенка. — А это Бесс.
      — Меня зовут доктор Беннетт.
      Он жестом предложил ей сесть по другую сторону стола и, пока она шла от двери, внимательно смотрел на нее. Нет, между ними не было никакого сходства. Ни малейшего! Он был темноволосым, светлокожим и имел
      склонность к полноте. Его посетительница была смуглой, тощей как палка и хрупкой.
      — Да, я знаю, — сказала она, разгадав его внимательный взгляд, — вы думаете, что я ничуть не похожа на вас. Но если бы мне вернуть мой натуральный цвет волос и немного прибавить в весе, вы сразу заметили бы сходство.
      — Извините, — сказал Беннетт, садясь в кресло, — но, говоря откровенно, я действительно не вижу сходства.
      — Не стоит извиняться, — передернула плечами женщина. — Представляю, каким шоком должно быть для вас мое появление в вашем кабинете в таком вот качестве.
      — Ну, шок не шок, а неожиданность — это точно.
      — Я поначалу хотела позвонить вам и предупредить о своем приходе, но потом передумала, решив, что вы скорее всего откажетесь меня принять. Вот и заявилась без предупреждения.
      — Я вижу. Скажите, мисс Мерфи, что заставляет вас думать, что вы — моя дочь?
      — О, в этом можете не сомневаться! Ваша! Тут сомнений быть не может.
      Она говорила с бесхитростной уверенностью.
      — Ваша мать утверждает, что была знакома со мной? — уточнил Беннетт.
      — Нет.
      — Она когда-нибудь со мной встречалась?
      — О нет, что вы!
      Он с облегчением вздохнул.
      — Но тогда, боюсь, я не понимаю…
      — Я перейду сразу к сути дела. Вы жили в Далласе? На Южной Мемориал?
      Доктор наморщил лоб: — Да.
      — Тогда у всех тамошних жителей брали образцы крови на тот случай, если им понадобится донорская кровь.
      — Это было давно. — Беннетт погрузился в воспоминания. — Около тридцати лет назад.
      — Да, но тем не менее образцы крови сохранились, папа.
      И снова в ее голосе прозвучала непоколебимая убежденность.
      — И что из этого следует? Она поерзала на стуле.
      — Хотите подержать свою внучку?
      — Не сейчас, спасибо. Женщина криво улыбнулась.
      — Вы не такой, каким я вас представляла. Я думала, что доктор должен быть более… отзывчивым. В клинике в Бельвю, где я отвыкала от метадона, хватало отзывчивых людей.
      — Мисс Мерфи, — заговорил он, — позвольте мне…
      — Но когда я избавилась от наркотиков и когда уменя появилась эта чудесная дочь, я решила разобраться в своей жизни. Мне захотелось, чтобы моя крошка знала своих бабушку и дедушку, и, наконец, мне захотелось встретиться с вами.
      «С этим пора заканчивать!» — подумал Беннетт и встал из-за стола.
      — Мисс Мерфи, вы понимаете, что я могу сделать анализ ДНК, и он покажет…
      — Да, я это понимаю, — перебила его посетительница и бросила на его стол сложенный вдвое лист бумаги.
      Беннетт медленно развернул его, — это был отчет из генетической лаборатории в Далласе. Он прочитал первый абзац, и у него закружилась голова.
      — Тут говорится, что вы определенно мой отец. Существует лишь один шанс из четырех миллиардов, что вы им не являетесь. В лаборатории сравнили мой образец крови с вашим — тем, который хранился все эти годы.
      — Это какое-то безумие! — пробормотал Беннетт, рухнув в кресло.
      — А я думала, вы меня поздравите, — сказала она. — Ведь вычислить вас было не так легко. Двадцать восемь лет назад моя мама жила в Сент-Луисе, и в то время она была замужем…
      В Сент-Луисе Беннетт учился в медицинской школе.
      — Но вы же сказали, что она меня не знает!
      — Она прошла процедуру искусственного оплодотворения, использовав сперму анонимного донора. Каковым являлись вы.
      У Беннетта потемнело в глазах.
      — Я предположила, что донор был студентом-медиком, — продолжала она, — поскольку мама обратилась в медицинскую школу, а у них был собственный банк спермы. Ведь студенты медики тогда сдавали сперму за вознаграждение, верно?
      — Да, по двадцать пять долларов.
      — Ну вот, видите! Неплохие карманные деньги в то время. И как часто это можно было делать? Раз в неделю? Пришел, кончил в пробирку, и — на четверть сотни богаче!
      — Да, что-то в этом роде.
      — Клиника сгорела пятнадцать лет назад, а с ней и все записи. Но я отыскала студенческие альбомы выпускников и внимательно изучила их. Каждый год в школе училось сто двадцать студентов, половину которых составляли девушки. Если их исключить, остается шестьдесят молодых людей. Отбрасываем азиатов и прочих нацменов и получаем примерно тридцать человек. Приняв во внимание факт, что в те времена сперма хранилась не более года, я составила список из ста сорока имен, которые нужно было проверить. Все заняло гораздо меньше времени, чем я ожидала.
      Беннетт смотрел на женщину бессмысленным взглядом. Ее слова доносились до него словно через толстую перину.
      — Но хотите, скажу вам правду? — продолжала она. — Когда я увидела вас на фотографии в альбоме выпускников, я сразу все поняла. Что-то такое в ваших волосах, бровях… — Она пожала плечами. — И вот я здесь.
      — Но этого не должно было случиться, — проговорил Беннетт. — Мы все были анонимными донорами. Нас невозможно было проследить. Никто из нас никогда не должен был узнать, родился от него ребенок или нет. Анонимность донора являлась законом.
      — Что ж, — был ответ, — те времена в прошлом.
      — Однако я не давал согласия быть вашим отцом, и это — главное.
      Женщина снова пожала плечами.
      — Ну что я могу сказать?
      — Я всего лишь помогал бесплодным парам обзавестись ребенком, а мне самому он был не нужен!
      — И все же я — ваш ребенок.
      — Но у вас ведь есть родители.
      — Я — ваша дочь, доктор Беннетт, и могу доказать это в суде.
      Повисло молчание. Они смотрели друг на друга. Ребенок гугнил и извивался.
      — Я хотела встретиться со своим биологическим отцом.
      — Что ж, вы с ним встретились. Что дальше?
      — И еще я хотела, чтобы он выполнил свои обязанности и обязательства. Потому что после того, как он поступил со мной подобным образом…
      «Ага, вот оно! — метнулось в мозгу у Беннетта. — Карты выложены на стол!»
      — Мисс Мерфи, — медленно проговорил он, — от меня вы ничего не получите.
      Он встал. Она тоже встала.
      — Тем, что я стала наркоманкой, — сказала она, — я обязана вашим генам.
      — Прекратите нести чушь.
      — Ваш отец был алкоголиком, а у вас в молодости тоже были проблемы с наркотиками. Вы носите в себе гены наркотической зависимости.
      — Что еще за гены такие?
      — AGS3. Героиновая зависимость. DAT1. Кокаиновая зависимость. У вас есть эти гены, и у меня тоже. Их передали мне вы. Вы не имели права сдавать свою дефектную сперму.
      — О чем вы говорите? — Беннетт уже почти кричал. Эта женщина явно действовала по заранее разработанному сценарию, произнося тщательно заученный текст. — Я сдавал сперму тридцать лет назад! Тогда генетических тестов не было, точно так же, как сейчас нет ответственности за это.
      — Вы знали! — прошипела она. — Знали, что у вас проблемы с кокаином. Знали, что это — в крови у вашей
      семьи. Но вы все равно продавали свою сперму. Вы выбросили свою опасную сперму на рынок, не заботясь о тех, кого вы заразили!
      — Заразил?
      — Вы опозорили профессию врача! Вы передавали другим людям свои генетические болезни! Но вам ведь наплевать на этих несчастных!
      Несмотря на возбуждение, охватившее его всего несколько минут назад, Беннетт вдруг странным образом успокоился. Он направился к двери.
      — Мисс Мерфи, мне нечего больше вам сказать.
      — Решили вышвырнуть меня вон? — с угрозой спросила она. — Что ж, вы об этом пожалеете! Вы об этом горько пожалеете!
      И она ураганом вылетела из кабинета.

* * *

      Ощущая себя полностью опустошенным, Беннетт без сил рухнул на стул, предназначенный для посетителей. Он находился в состоянии шока. Его взгляд упал на письменный стол с лежащими на нем амбулаторными картами пациентов, дожидавшихся в приемной. Теперь все это показалось незначительным и лишенным смысла. Беннетт набрал номер своего адвоката и быстро описал сложившуюся ситуацию.
      — Она хочет денег? — спросил тот.
      — Полагаю, что да.
      — А сколько именно хочет, не сказала?
      — Джефф, — вздохнул Беннетт, — ты это серьезно?
      — К сожалению, приходится, — ответил адвокат. — То же самое случилось в Миссури, но в Миссури тогда не было четких законов, регулирующих отцовство по отношению к детям, родившимся в результате искусственного оплодотворения. Дела, подобные твоему, до недавнего времени не были проблемой, но теперь в делах об отцовстве суды, как правило, стараются выносить решения в пользу детей.
      — Ей уже двадцать восемь!
      — Да, и у нее есть родители. И тем не менее она может добиваться своего через суд. Она может выдвинуть обвинение в опрометчивом создании угрозы для ребенка, в жестоком с ним обращении и в чем угодно еще, что она сумеет вытащить из шляпы. Может, она чего-то добьется от судьи, а может, и нет. Не забывай, судебные решения в делах, связанных с отцовством, почти всегда направлены против мужчин. Допустим, ты обрюхатил женщину, и она решает сделать аборт. Ей для этого не нужно твое согласие. Но если она решит родить, ты будешь платить алименты, даже если ты никогда не давал согласия на то, чтобы иметь от нее ребенка. Суд заявит, что виноват ты, что ты должен был семь раз подумать, прежде чем лезть к ней в постель. Или, к примеру, ты делаешь анализ ДНК и выясняешь, что дети — не твои, то есть жена обманула тебя. Суд все равно заставит тебя содержать их или — в случае развода — платить им алименты. Платить алименты чужим детям!
      — Но она в свои двадцать восемь давно не ребенок.
      — Вопрос нужно ставить иначе: хочет ли известный врач идти в суд в связи с тем, что он не желает помогать собственной дочери?
      — Нет, не хочет, — откликнулся Беннетт.
      — Вот именно, не хочет. И она это знает. Кроме того, я могу предположить, что она знает и законы Миссури. Так что дождись ее звонка, договорись с ней о встрече и позови меня. Если у нее есть адвокат, тем лучше. Позаботься о том, чтобы он тоже пришел. А пока перешли мне по факсу генетический отчет, который она тебе вручила.
      - Мне придется платить ей отступные?
      — Будем на это надеяться, — сказал адвокат и повесил трубку.

      Дежурным офицером в полицейском отделении Роквиля оказалась привлекательная чернокожая женщина лет двадцати пяти. На табличке, стоявшей на столе перед ней, значилось: «ОФИЦЕР Дж. ЛОУРИ». На женщине была форма с иголочки.
      Джорджия Беллармино подтолкнула дочь поближе к столу, поставила бумажный пакет со шприцами и лекарствами перед женщиной-полицейским и сказала:
      — Офицер, я нашла все эти предметы у своей дочери и хочу знать, зачем они ей нужны. Но она отказывается сообщить мне это.
      Дочь сверкнула на нее яростным взглядом.
      — Я ненавижу тебя, мама.
      Офицер Лоури не выказала удивления. Она взглянула на шприцы, а затем подняла глаза на дочь Джорджии.
      — Было ли все это выписано вам врачом?
      — Да.
      — Связано ли это каким-то образом с проблемами репродукции?
      — Да.
      — Сколько вам лет?
      — Шестнадцать.
      — Могу я видеть какой-нибудь документ, удостоверяющий личность?
      — Ей действительно шестнадцать лет, — заявила Джорджия Беллармино, делая шаг вперед, — и я желаю знать…
      — Извините, мэм, — перебила ее полицейская. — Если ей шестнадцать и все эти предметы связаны с проблемами репродукции, у вас нет права на информацию.
      — Что значит у меня нет права на информацию? Она моя дочь! Ей всего шестнадцать!
      — Таков закон, мэм.
      — Но этот закон касается абортов, а она не собирается делать аборт. Я вообще не знаю, какого черта она делает. Это же лекарства от бесплодия! Она колет себе лекарства от бесплодия!
      — Простите, но я ничем не могу вам помочь.
      — Вы хотите сказать, что моя дочь имеет право накачиваться лекарствами, а мне не позволено знать, для чего она это делает?
      — Нет, если она сама не пожелает сообщить вам это.
      — А ее врач?
      Офицер Лоури отрицательно покачала головой. — Он также ничего вам не скажет. Право врача — не разглашать информацию, полученную от пациента.
      Джорджия Беллармино собрала шприцы и побросала их обратно в пакет.
      — Безобразие!
      — Я не пишу законы, мэм, — сказала чернокожая полицейская. — Я только слежу за тем, чтобы они исполнялись.

* * *

      Они ехали обратно в школу.
      — Солнышко, — заговорила Джорджия, — ты что, пытаешься забеременеть?
      — Нет! — огрызнулась Дженнифер, сидевшая, сложив руки на груди. Она была так зла, что от нее, казалось, летели искры.
      — Но ведь тебе всего шестнадцать, и у тебя с этим не должно быть проблем. Так зачем тебе это?
      — Из-за тебя я чувствовала себя полной идиоткой!
      — Но ведь я беспокоилась, милая.
      — Нет, просто ты — неуемная и злобная стерва! Я ненавижу тебя, и я ненавижу эту машину!
      Так продолжалось еще некоторое время, пока наконец машина не остановилась перед зданием школы. Дженнифер вышла из машины и грохнула дверью.
      — А еще из-за тебя я опоздала на французский!

* * *

      Утро оказалось просто чудовищным. Из-за перипетий с дочерью Джорджия пропустила две важные встречи, и теперь предстояло заново договариваться с клиентами. Поэтому, войдя в офис, она поставила бумажный пакет на пол и тут же села за телефон.
      Проходившая мимо офис-менеджер Флоренс мельком заглянула в пакет и присвистнула:
      — Ух ты! А для тебя это не поздновато?
      — Это не мое, — раздраженно ответила Джорджия.
      — Значит, твоей дочки?
      — Да.
      — А все этот доктор Вандикин, — сказала Флоренс.
      — Кто?
      — Доктор Вандикин из Майами. Девчонки-подростки принимают гормоны, накачивают себе яичники, продают ему свои яйцеклетки и копят денежки.
      — Для чего?
      — Чтобы купить себе импланты груди.
      Джорджия вздохнула.
      — Здорово! Просто здорово!
      Она хотела, чтобы с Дженнифер поговорил отец, но, к сожалению, Роб сейчас летел в Огайо, где должна была сниматься одна из частей телевизионного фильма о нем. С разговором, который неминуемо станет грандиозным скандалом, приходилось повременить.

      Они ехали на подземном поезде из офисного здания сената в столовую. Роберт Уилсон, сенатор-демократ от штата Вермонт, повернулся к Диане Фейнстайн, сенатору-демократу от штата Калифорния, и сказал:
      — Я полагаю, нам следует проявить большую активность в вопросах, связанных с генетикой. Нужно, например, рассмотреть возможность принятия закона, который запретил бы молодым женщинам торговать своими яйцеклетками, а то может начаться такое…
      — Это уже происходит, Боб, — ответила Фейнстайн. — Девочки уже вовсю продают свои гаметы.
      — Чтобы платить за учебу?
      — Некоторые, может быть, и для этого, но большинство зарабатывают деньги на машину для дружка или на пластическую операцию для себя.
      Сенатор Уилсон выглядел озадаченным.
      — И давно это творится? — осведомился он.
      — Да уже года два, не меньше.
      — Может быть, в Калифорнии…
      — Везде, Боб! Девочка-подросток в Нью-Гэмпшире занималась этим, чтобы заплатить залог в суде за своего мальчика.
      — И тебя это не беспокоит? — Мне это не нравится, — сказала Фейнстайн. — Я считаю такое поведение неблагоразумным. Эти девочки могут обречь себя на бесплодие. Но на каком основании можно запретить подобную практику? Их тела, их яйцеклетки. — Фейнстайн пожала плечами. — Как бы то ни было, поезд уже ушел, Боб, и ушел довольно давно.

      Только не это! Только не опять!
      Эллис Ливайн нашел свою мать на втором этаже магазина «Поло Ральф Лоурен» на перекрестке Семьдесят второй улицы и Мэдисон. Она, в кремовом льняном костюме, стояла перед зеркалом, поворачиваясь то так, то эдак.
      — Здравствуй, дорогой, — сказала она, увидев сына. — Ты хочешь устроить мне еще одну сцену?
      — Мама, чем ты занимаешься?
      — Покупаю кое-что к летнему сезону, милый.
      — Ведь мы уже говорили на эту тему, — напомнил Эллис.
      — Всего несколько вещей, сынок. Для лета. Тебе нравятся эти манжеты на брюках?
      — Мама, мы с тобой уже все это проходили!
      Она вздернула брови и с беспечным видом взбила свои седые волосы.
      — Как тебе этот шарфик? — спросила она. — По-моему, он немного вызывающий.
      — Нам нужно поговорить, — заявил Эллис.
      — Мы пойдем обедать?
      — Спрей не сработал, — сказал он.
      — О, а я и не знала. — Женщина потерла щеку.
      Я ощутила какое-то странное ощущение на коже примерно через неделю, но ведь это пустяки, правда?
      — И продолжила покупать вещи.
      — Я в последнее время почти ничего не покупаю.
      — В прошлом месяце — на три тысячи долларов.
      — О, не волнуйся. Многие вещи я сдала обратно. Она подергала шарф. — Мне кажется, этот зеленый шарф не подходит к цвету моего лица. Я в нем выгляжу
      какой-то больной. А вот розовый шарфик был бы в самый раз. Нужно спросить, есть ли у них розовые.
      Эллис пристально смотрел на мать. Внутри него нарастало скверное предчувствие. Наконец он решил, что с ней что-то не так. Она стояла перед зеркалом, на том же самом месте, где он нашел ее несколько недель назад, и тогда она выказала полнейшее равнодушие по отношению к нему, к его словам, к сложному положению, в котором оказалась ее семья. Ее поведение было совершенно неадекватно ситуации.
      Будучи бухгалтером, Эллис с ужасом относился к людям, которые проявляли неадекватность по отношению к деньгам. Деньги были реальны и материальны — четкие цифры, за которыми стояли конкретные люди, события, вещи, не зависящие от того, под каким углом ты на них смотришь. Его мать была не в состоянии оценить холодную реальность своего финансового положения.
      Он смотрел, как с улыбкой она попросила продавщицу принести розовый шарфик. Розовых нет, ответила та, есть только зеленые и белые. Тогда мать попросила принести белый. Продавщица ушла, а мать с той же улыбкой обернулась к нему.
      «Очень неадекватно. Почти как если бы… А если это раннее слабоумие? — подумалось ему. — Может, это первые его проявления?»
      — Почему ты на меня так смотришь?
      — Как, мама?
      — Я не сумасшедшая. Вам не упрятать меня в психушку.
      — Что ты такое говоришь?
      — Я знаю вас, мальчики. Вам нужны деньги. Вот почему вы продаете нашу недвижимость в Вейле и на Виргинских островах. Только для денег. Вы все жадные. Вы, словно стервятники, ждете, когда ваши родители подохнут. А если мы замешкаемся, вы нам подсобите. Засунете нас в дурдом или в богадельню. Сметете нас со своего пути. Объявите сумасшедшими. Ведь вы именно это задумали, не правда ли?
      Вернулась продавщица с белым шарфиком. Мать обмотала его вокруг шеи и театральным жестом закинула один конец за плечо.
      — Так вот, мистер Умные Штанишки, заруби у себя на носу: меня тебе ни в какой дом — престарелых или умалишенных — не запихнуть! — Затем, повернувшись к продавщице, она сказала: — Я его беру.
      Все это время она не переставала улыбаться.

* * *

      Братья встретились тем же вечером. Красавчик Джефф, без устали таскавший девиц по кабакам, имел связи во всех ресторанах города и достал им столик около водопада в «Суши Хана». Даже в этот сравнительно ранний час ресторан был битком набит моделями и актрисами, с которыми Джефф то и дело перемигивался. Эллиса это раздражало.
      — Как дела дома? — спросил он.
      Джефф пожал плечами:
      — Нормально. Иногда, правда, приходится работать допоздна. Впрочем, ты сам знаешь.
      — Нет, не знаю, потому что я не крупный менеджер по инвестициям и девицы не подмигивают мне на каждом шагу.
      Аарон, юрист и младший из трех братьев, разговаривал по сотовому телефону. Закончив говорить, он захлопнул его, сунул в карман и прикрикнул:
      — Ну вы, двое, хватит цапаться! Грызетесь, не переставая, с тех пор как школу закончили. Что с мамой?
      — Именно об этом я говорил вам по телефону, — заговорил Эллис. — Она похожа на привидение, но при этом постоянно улыбается, счастлива, и ей ни до чего нет дела.
      — На прошлой неделе ухнула три тысячи.
      — Ей на все наплевать. Она делает покупок больше, чем когда-либо.
      — А все из-за этого спрея! — сказал Аарон. — Откуда ты его взял?
      — У одного парня, который работает в компании «Биоген» в Калифорнии.
      Джефф посмотрел через плечо, потом снова повернулся к братьям и сообщил:
      — По поводу этого «Биогена» я кое-что слышал. У них в последнее время возникли крупные неприятности.
      — Что за неприятности? — спросил Аарон.
      — Какой-то их продукт оказался безнадежно испорчен, и доходы резко поползли вниз. Кто-то допустил небрежность или где-то ошибся… Я точно не помню. Они собирались вот-вот выбросить на рынок свои акции, но теперь с этим точно придется повременить.
      Аарон повернулся к Эллису:
      — Ты полагаешь, на маму действует этот твой спрей?
      — Нет, я так не думаю. По-моему, эта чертова штуковина просто не сработала.
      — Но если ее чем-то заразили… — заговорил Аарон.
      — Хватит разыгрывать из себя законника. Этот спрей прислал нам в порядке одолжения сын маминой кузины. Тот самый, из «Биогена».
      — Но генная терапия опасна, — напомнил вечно осторожный Аарон. — Уже были смертельные случаи, причем много.
      Эллис вздохнул.
      — Аарон, — сказал он, — мы же не собираемся ни на кого подавать в суд. Речь о другом. Мы видим, что у мамы начинается умственная деградация. Я уж не знаю, что это — синдром Альцгеймера или что-то еще.
      — Ей всего шестьдесят два года.
      — Такое может начаться и раньше. Аарон покачал головой в знак несогласия.
      — Прекрати, Элли! Она была в прекрасной физической форме, она была умницей. А теперь ты говоришь мне, что она все это растеряла. Это, должно быть, из-за спрея.
      — Заражение, — напомнил Джефф. Он улыбался очередной красотке.
      — Джефф, черт тебя возьми, ты можешь сосредоточиться и послушать то, о чем мы говорим?
      — А я и слушаю. Нет, ну вы только поглядите, какие у нее сиськи!
      — Фальшивые.
      — Вечно вы все опошлите! — И нос у нее тоже исправлен.
      — Она просто красавица!
      — У нее паранойя, — сказал Эллис.
      — Ты этого знать не можешь.
      — Я говорю про маму, — пояснил Эллис. — Она считает, что мы хотим упрятать ее в сумасшедший дом.
      — Возможно, что нам действительно придется это сделать, что, кстати, будет стоить очень больших денег. И виноваты в этом будут биотехнологические компании. Опросы общественного мнения показывают, что девяносто два процента людей относятся к ним отрицательно. Их воспринимают как беспринципные мешки с дерьмом, равнодушные к человеческим жизням. Они выводят генетически модифицированные сельскохозяйственные продукты, уродуют природу. Патентуя гены, они втихаря, пока никто не смотрит в их сторону, прибирают к рукам наше общее наследство. Требуют тысячи долларов за лекарства, которые на самом деле стоят гроши, ссылаясь на дороговизну исследований, — в то время, как большую часть этих денег они тратят на рекламу. Да и в рекламе — врут напропалую. Хитрые, подлые, жадные подонки! В суде мы бы их разделали под орех.
      — Повторяю, — сказал Эллис, — мы не собираемся ни с кем судиться. Мы говорим о маме.
      — Отец в полном порядке, пусть он сам с ней разберется, — заявил Джефф, встал и пересел за столик к трем длинноногим девицам в коротких юбках.
      — Им наверняка не больше пятнадцати лет, — сморщил нос Эллис.
      — У них на столике стоит выпивка, — сказал Аарон.
      — А у него двое детишек-школьников.
      — Как дела дома? — спросил Аарон.
      — Да пошел ты!
      — Ладно, не будем отклоняться от темы, — предложил Аарон. — Возможно, мама действительно деградирует, а возможно, и нет. Но если она окажется в лечебнице, нам понадобится куча денег. Я не уверен, что мы в состоянии себе это позволить.
      — К чему ты клонишь?
      — Я хочу узнать больше об этом «Биогене». Гораздо больше.
      — Послушать тебя, так ты уже задумал с ними судиться.
      — Я просто все рассчитываю наперед, — ответил Аарон.

      Понеслась!
      Билли Кливер, энергичный и злой шестиклассник, пронесся на своем скейтборде по игровой площадке, вылетел со школьного двора и, прокатившись по диагонали через проезжую часть, пятками поставил скейт на дыбы и взлетел на противоположный тротуар. Он проделал все это безупречно, и это было хорошо, поскольку Билли чувствовал, что сегодня его авторитет в глазах ребят заметно пошатнулся. Позади него катились еще четверо парней, его обычные компаньоны и приспешники. Они спускались на скейтах по крутым, вьющимся к подножию холма улицам Сан-Диего, по направлению к Маркет-стрит. Однако сейчас «гвардия» Билли не свистела и не улюлюкала, как обычно, а хранила гробовое молчание. Мальчишки словно утратили веру в своего лидера.
      Сегодня Билли Кливера унизили. Его рука горела, как в огне. Он просил школьную медсестру просто заклеить ранку пластырем, но эта дура намотала на его руку полкило бинтов. Билли, конечно, сорвал их через минуту после того, как вышел из школы, но рука все равно выглядела жутко. Он теперь был похож на какого-то больного, на инвалида.
      Униженный и оскорбленный Билли Кливер в свои одиннадцать лет был на голову выше остальных сверстников. Его рост превышал сто семьдесят сантиметров, а вес — шестьдесят килограммов. Он был здоровее даже многих учителей, поэтому связываться с ним никто не рисковал.
      И этот маленький поганец Джеми, придурок с зубами враскорячку, тоже не имел права вставать на пути Билли. Марки Лестер — Надоедала — передал ему пас, и, когда Билли попятился, чтобы взять его, он наткнулся на этого чертова Джеми Бобра и упал, повалив и его. Билли разозлился. Было до невозможности стыдно валяться вот эдак на глазах у всех, в том числе у Сары Хиггинс и других девчонок, которые откровенно хихикали над ним. Бобер все еще валялся на земле, поэтому Билли пнул его пару раз кроссовкой — не особо сильно, а скорее для острастки, — а когда придурок встал, легонечко пихнул его. Так, чепуха на постном масле!
      А в следующий момент ему на спину прыгнул этот Парень Макака, вцепился в его волосы и стал рычать прямо ему в ухо. Билли протянул руку назад, схватил его, и тут Макака его укусил. Мама родная! У Билли в глазах аж звезды вспыхнули!
      Разумеется, вечно торчащий на площадке надсмотрщик, мистер Сопливый Нос, ничего не сделал, а только кудахтал: «Перестаньте, мальчики! Разойдитесь, мальчики!» Парня Макаку заперли в пустом классе и позвонили его матери, чтобы она забрала его домой. Но мамаша не послушалась и оставила его в школе. Что ж, тем хуже для него. Потому что теперь они уже шли вдоль подножия холма, пересекая бейсбольное поле.
      Вот они, Джеми и Парень Макака.
      Понеслась!
      Билли налетает на них, как бык, сбивает обоих с ног, и они летят, словно кегли, повалившись прямо возле ямы за краем поля. Джеми тормозит мордой о землю, поднимая облако коричневой пыли, а Парень Макака взлетает на проволочную ограду позади домашней базы. Сзади дружки Билли орут во все горло:
      — Крови! Мы хотим крови!
      Маленький дурачок Джеми ноет, сидя в пыли, поэтому Билли направляется прямиком к Парню Макаке. Он размахивается скейтбордом и достает прыгучего гаденыша прямо по уху. Тот валится на землю, как тряпичная кукла, но тут же вскакивает на ноги, и Билли, желая преподнести козлу урок, бьет его снизу в подбородок — так, что у того даже ноги от земли отрываются. Билли не хочет запачкать в крови новые кроссовки «Ванс», поэтому он снова берется за доску, намереваясь
      врезать ею по плоской роже Парня Макаки. Возможно, удастся сломать ему нос или челюсть, и тогда он будет еще безобразнее, чем сейчас.
      Но Парень Макака отскакивает в сторону, доска со звоном ударяется в металлическую сетку, и тут враг впивается зубами в запястье Билли и изо всех сил кусает его. Билли кричит, роняет доску, а Макака продолжает висеть на его руке, словно бульдог. Рука немеет, из нее течет кровь и капает на подборок Парня Макаки. Выкатившимися глазами он таращится на Билли. Волосы на его голове торчат дыбом, и Билли охватывает дикий страх: «Твою мать! Да он меня сейчас сожрет!» — проносится у него в голове.
      Но потом подбегают дружки Билли и начинают в восемь рук молотить Макаку скейтами по голове. Билли орет, Макака рычит, и, кажется, проходит целая вечность, пока Макака наконец разжимает челюсти и отпускает руку Билли. Макака прыгает на Марки Лестера, бьет его в грудь, и Надоедала падает на землю, валя вместе с собой своих товарищей. Образовывается куча-мала, вокруг которой клубится пыль. Билли тем временем нянчит свою кровоточащую руку.
      Через несколько секунд Билли поднимает глаза и видит, что Макака висит на проволочной ограде футах в пятнадцати над землей и таращится на них сверху, а приятели Билли прыгают внизу, вопят на него и потрясают в воздухе скейтами. Но ничего не происходит. Билли поднимается на ноги и говорит:
      — Вы похожи на стадо обезьян!
      — Мы хотим, чтобы он слез на землю.
      — Он не слезет, — говорит Билли. — Он не дурак. Он знает, что тогда мы вышибем из него дух. По крайней мере я точно вышибу.
      — Так как же заставить его спуститься?
      Билли испытывает злость, слепую ярость. У него чешутся руки. Поэтому он подходит к Джеми и начинает пинать его ногами, пытаясь попасть ему по его маленьким яйцам, но парень крутится, вопит и зовет на помощь. Некоторым из приятелей Билли это приходится не по душе. — Эй, оставь его! — кричат они. — Он же еще совсем сосунок!
      Но Билли думает: «Хрен вам! Я хочу, чтобы этот долбаный Макака слез на землю! И он слезет!» Маленький гаденыш катается в пыли. На тебе! На! На тебе еще раз! Щенок валяется в пыли и зовет на помощь.
      И вдруг дружки Билли принимаются кричать:
      — Дерьмо!
      — Дерьмо! Дерьмо!
      — Дерьмо!
      И — убегают. А потом что-то горячее и мягкое ударяется сзади в шею Билли. Он ощущает запах и не может поверить этому. Господи Иисусе, он просто не может в это поверить!
      — Дерьмо! Эта тварь кидается дерьмом!
      Парень Макака все там же, наверху, только теперь у него спущены штаны. Он гадит себе в руку, швыряется дерьмом и, главное, не промахивается! Парни уже все заляпаны им, и тут еще один кусок дерьма попадает Билли прямо в лицо. У него в этот момент как раз приоткрыт рот.
      — Тьфу, тьфу, тьфу!
      Он отплевывается, вытирает лицо и снова начинает отплевываться, пытаясь избавиться от омерзительного вкуса. Обезьянье дерьмо! Твою мать! Дерьмо! Билли поднимает кулак и кричит:
      — Ты, гребаное животное! И получает еще один кусок дерьма. Чпок! Прямо в лоб. Билли хватает свою доску и убегает к приятелям. Они
      тоже плюются. Это отвратительно! От их одежды, лиц воняет дерьмом. Они смотрят на Билли. Их лица перепачканы. На них написано: «Смотри, во что ты нас втянул!» — пора сделать решительный шаг, и Билли знает, какой именно.
      — Этот парень — животное! — говорит он. — А с животными известно, как поступают. У моего отца есть пистолет, и я знаю, где он его держит.
      — Ты только болтать умеешь!
      — Трепач!
      — Сами увидите! — огрызается Билли. — Завтра Парень Макака в школу не придет. Вот увидите!
      Билли устало тащится домой, остальные плетутся следом за ним. А он тем временем думает: «Господи, что же я такое сейчас наобещал!»

      Стэн Милграм отправился в долгое путешествие, чтобы проведать свою тетушку в Калифорнии, но уже через час пути Жерар принялся жаловаться.
      — Воняет! — сказал он. — Вонь до небес! — Повернув голову, птица посмотрела в окно. — Что это за дыра?
      — Это Колумбус, штат Огайо, — ответил Стэн.
      — Отвратительно! — сказал Жерар.
      — Про это место говорят: Колумбус это Кливленд, только без шика.
      Птица промолчала.
      — Знаешь, что такое шик?
      — Да. Заткнись и веди машину.
      Жерар, похоже, был недоволен, хотя у него и не было для этого оснований, учитывая то, как хорошо с ним обращались последние дни. Стэн не поленился, залез в Интернет и выяснил, что предпочитают серые африканские попугаи. В результате Жерар получил вкусные яблоки и особую зелень. Стэн даже не стал выключать на ночь телевизор в зоомагазине, чтобы Жерару не было скучно. Уже через день Жерар перестал щипать его пальцы и даже позволил Стэну посадить себя на плечо, не укусив при этом его за ухо.
      — Мы уже приехали? — спросил Жерар.
      — Нет, мы едем только час.
      — Сколько еще осталось?
      — Нам придется ехать три дня, Жерар.
      — Три дня. Это будет двадцать четыре умножить на три… Семьдесят два часа.
      У Стэна отвисла челюсть. Он еще никогда не слышал, чтобы птицы могли совершать арифметические действия.
      — Откуда ты этому научился?
      — У меня много талантов. Я человек разносторонний.
      — Никакой ты не человек. — Он рассмеялся. — А-а, это, наверное, из какого-то фильма?
      Стэн был уверен, что попугаи часто повторяют фразы, слышанные ими во время трансляции по телевизору того или иного фильма.
      — Дейв, — монотонным голосом заговорил Жерар, — этот разговор утратил всякий смысл. Прощай.
      — А, подожди, я знаю, откуда это! Из «Звездных войн», верно?
      — Пристегните ремни, ночь обещает быть тряской. Это уже был женский голос.
      Стэн наморщил лоб.
      — Это, видно, из какого-то фильма про самолет.
      — И здесь его ищут, и там его ищут, повсюду эти французишки рыщут…
      — Я знаю, это уже не из кино. Это стихи.
      — Утопите меня! — на сей раз в голосе Жерара прозвучал британский акцент.
      — Я сдаюсь, — сказал Стэн.
      — Я тоже, — проговорил попугай и изобразил печальный вздох. — Долго нам еще?
      — Три дня, — ответил Стэн.
      Попугай смотрел в окно на пробегающие мимо улицы провинциального городка.
      — Что ж, они спасены от благ цивилизации, — сказал он, растягивая слова на ковбойский лад, и изобразил бренчание банджо.
      Позже Жерар принялся распевать французские песни. Впрочем, возможно, это были арабские песни — Стэн не мог сказать с точностью. По крайней мере, песни на каком-то иностранном языке. То ли Жерара кто-то брал с собой на живой концерт, то ли он слышал запись, но попугай воспроизводил звуки настраиваемых инструментов, шум и крики слушателей. Казалось, он поет «Диди» или что-то вроде этого.
      Поначалу это было интересно — все равно что слушать радио, но затем Жерар начал повторяться. По узкой дороге перед ними тащилась машина, которой; управляла женщина. Стэн дважды пытался обогнать ее, но безуспешно.
      Жерар стал повторить одну и ту же фразу:
      — Le soleil c'est beau .
      После этого он изобразил громкий звук выстрела: — Бах!
      — Это по-французски, Жерар?
      — Le soleil c'est beau. Ба-бах!
      — Жерар! Попугай сказал:
      — Les femmes au volant c'est la lachete personifie. — Он издал рычащий звук. — Pourquoi elle ne depasse pas? Oh, oui, merde, des travaux .
      Женщина-водитель стала наконец поворачивать направо, но делала она это крайне медленно, поэтому Стэну пришлось притормозить.
      — Il ne faut jamais freiner… Comme disait le vieux pere Bugatti, les voitures sont faites pour rouler, pas pour s'arreter .
      Стэн вздохнул:
      — Я не понимаю ни слова из того, что ты говоришь, Жерар.
      — Merde, les flics arrivent!
      Попугай стал изображать завывание полицейской сирены.
      — Ну все, довольно! — сказал Стэн и включил радио. Приближался вечер. Они миновали Мэривиль и теперь ехали по направлению к Сент-Луису. Машин на дороге становилось все больше.
      — Мы уже приехали? — спросил Жерар. Стэн снова вздохнул.
      — Расслабься, — сказал он, — поездка будет долгой.

      Линн сидела на краешке ванны и влажной салфеткой осторожно промывала рану за ухом Дейва.
      — Дейв, — сказала она, — расскажи мне, что произошло.
      Рана была глубокой, но он не жаловался.
      — Они догнали нас, мам! — От возбуждения Джеми бурно жестикулировал. Он был с головы до ног покрыт пылью, на его животе и плечах были ссадины, но каких-либо серьезных повреждений у сына Линн не обнаружила. — Мы ничего не сделали! А эти шестиклассники… Такие гады!
      — Джеми, — остановила сына Линн, — пусть Дейв расскажет. Откуда у тебя эта рана?
      — Билли ударил его доской, — сообщил Джеми и повторил: — Мы ничего не сделали.
      — Вы ничего не сделали? — переспросила она, вздернув бровь. — Ты хочешь сказать, что все это началось ни с того ни с сего?
      — Ну да! Мам, я клянусь! Мы просто шли домой, а они нас догнали.
      — Звонила миссис Лестер, — негромко проговорила Линн. — Ее сын вернулся домой покрытый экскрементами.
      — Нет, это были какашки! — сказал Джеми.
      — Каким образом…
      — Это Дейв в них кидался! Они нас били, а он стал бросаться в них какашками, и они убежали. Он молодец, настоящий снайпер! Ни разу не промахнулся!
      Линн продолжала промывать рану.
      — Это правда, Дейв?
      — Они сделали больно Джеми. Они били его и толкали.
      — И поэтому ты начал бросаться в них… какашками?
      — Они сделали больно Джеми, — повторил он, словно это объясняло все.

* * *

      — Что, правда? — спросил Генри, когда, вернувшись домой, выслушал рассказ жены. — Он кидался в них дерьмом? Это типичное поведение шимпанзе.
      — Возможно, но проблема в другом. Учителя говорят, что он ведет себя просто безобразно: нарушает дисциплину в классе, постоянно попадает в какие-то неприятности на игровой площадке, дерется, а теперь еще вот
      стал кидаться экскрементами. — Линн безнадежно покачала головой. — У меня не получается быть мамой шимпанзе.
      — Наполовину шимпанзе.
      — Да хоть на четверть! Генри, я не могу заставить его понять, что вести себя нужно так, а не иначе.
      — Но ведь они дразнят его, разве не так? А эти старшие мальчики, скейтбордисты! Они ведь шестиклассники? Так чего они связываются с малышами из второго класса?
      — Джеми говорит, что дети издеваются над ним. Они называют его Парень Макака.
      — Ты думаешь, драку спровоцировал Дейв?
      — Не знаю, но он агрессивен.
      — Все началось на игровой площадке. Я уверен, что там установлена камера слежения.
      — Генри, ты не понимаешь, что я тебе говорю?
      — Понимаю. Ты считаешь, что все это начал Дейв. А вот мне кажется, что какой-нибудь кретин-задира…
      В этот момент во дворе прогремел выстрел.

      Машины едва ползли. 405-е шоссе превратилось в реку красных огней, текущую в ночи. Алекс Барнет тяжело вздохнула. Сидевший рядом Джеми нетерпеливо спросил:
      — Долго нам еще тащиться?
      — Придется потерпеть, Джеми.
      — Я устал!
      — Ложись на заднее сиденье и отдыхай.
      — Я не могу! Мне скучно!
      — Придется потерпеть, — повторила она.
      Алекс открыла новый сотовый телефон и нашла номер своей подруги детства, который она предусмотрительно занесла в память. Больше ей было некому звонить, а Линн всегда подставляла ей плечо. Когда между Алекс и ее мужем произошел разрыв, она, спасаясь от одиночества, отправилась именно к Линн. Их сыновья — оба названные Джеми — играли вместе. Алекс прожила у подруги неделю.
      Но сейчас Линн почему-то не ответила на телефонный звонок. Сначала Алекс подумала, что ошиблась номером, потом решила, что это — причуды дешевого мобильника, на третий раз на том конце включился автоответчик, и наконец…
      — Алло! Алло! Кто это?
      — Линн, это я, Алекс. Слушай, я…
      — О, Алекс, извини, ради Бога, но я сейчас не могу говорить.
      — Что?
      — Не сейчас! Извини! Как-нибудь в другой раз!
      — Но что…
      В трубке раздались короткие гудки. Линн повесила трубку.
      Алекс невидящим взглядом смотрела на красные мурашки автомобильных огней, бегущие по ночному шоссе.
      — Кто это? — спросил ее сын.
      — Тетя Линн, — ответила Алекс, — но она не могла говорить. Занята, наверное.
      — Так мы едем к ним?
      — Может, завтра съездим.

* * *

      Алекс съехала с шоссе возле Сан-Клементино и стала искать мотель. Странно, но, поняв, что сегодня она не сможет увидеться с Линн, Алекс почувствовала себя напрочь выбитой из колеи. До этого она даже не отдавала себе отчет в том, до какой степени рассчитывает на подругу.
      — Куда мы едем, мам? — с прежним нетерпением спросил Джеми.
      — Мы переночуем в мотеле.
      — В каком мотеле?
      — Пока не знаю. Мальчик смотрел на мать.
      — А ты знаешь, где он находится?
      — Нет, Джеми. Сейчас я как раз ищу подходящий.
      Мимо «Холлидей Инн» они проехали — он был слишком большой и привлекал к себе внимание, а вот скромный «Бест вестерн» на Камино-Реаль подошел.
      Велев Джеми сидеть в машине, она пошла оформлять
      номер.
      За стойкой дежурного администратора стоял прыщавый, похожий на сутенера парень. Он казался перевозбужденным: постоянно барабанил пальцами по полированной поверхности стойки и мычал себе под нос какую-то мелодию.
      — Привет! — сказала Алекс. — У вас найдется номер
      на ночь?
      — Да, мэм.
      — Я хотела бы его взять.
      — Вы — одна?
      — Нет, я с сыном.
      Парень посмотрел в открытую дверь на Джеми.
      — Ему больше двенадцати лет? — Парень продолжал барабанить пальцами по стойке.
      — Да. А почему вы спрашиваете?
      — Если он пойдет в бассейн, вам придется сопровождать его.
      — Хорошо.
      Алекс дала ему кредитную карточку. Он вставил ее в машинку и скопировал на квитанцию, все так же барабаня пальцами по стойке. Это начинало действовать ей на нервы.
      — Могу я спросить вас? Зачем вы это делаете?
      Он начал монотонно петь:
      — Беда там, где я есть, беда там, где я был… — Парень улыбнулся и зачем-то пояснил: — Это песня.
      — Очень необычная, — сказала Алекс.
      — Ее пел мой папа.
      — Понятно.
      — Он умер.
      — А-а…
      — Покончил с собой.
      — Очень печально слышать.
      — Застрелился.
      — Это ужасно. — Хотите взглянуть на ружье, из которого он выстрелил в себя?
      — Как-нибудь в следующий раз.
      — Оно у меня тут. — Парень кивнул на стойку, за которой стоял. — Внизу. Незаряженное, конечно.
      Он снова принялся барабанить пальцами по стойке, свистеть и запел:
      — Беда там, где я есть, беда там, где я был…
      — Мне бы номер, — сказала Алекс.
      Не прекращая своих упражнений, он дал ей карточку постояльца, и она заполнила ее. Алекс даже подумывала о том, чтобы поехать в какой-нибудь другой мотель, но она устала, и ее ждал Джеми. Его нужно было накормить, купить какую-нибудь одежду, зубную щетку и другие необходимые мелочи.
      — Вот, пожалуйста, — сказал наконец парень, протягивая ей ключи.
      Лишь оказавшись в номере, Алекс вспомнила о том, что не должна пользоваться своей кредитной карточкой, однако теперь было слишком поздно сожалеть о своем промахе.
      — Мам, я хочу есть.
      — Я знаю, сынок. Мы что-нибудь придумаем.
      — Я хочу гамбургер.
      — Хорошо, будет тебе гамбургер.
      Алекс проехала через парковку мотеля и снова выехала на улицу. Прежде чем идти в номер, она решила накормить Джеми.

      Пока Линн бежала на задний двор, прозвучали еще два выстрела. Ее дочь, Трейси, визжала, Дейв был на дереве, он вопил и скакал на ветке, а Джеми лежал на земле, и из его головы текла кровь. Линн стало плохо. На заплетающихся ногах она двинулась к Джеми, а Трейси закричала:
      — Мама, ложись!
      Выстрелы, похоже, раздавались с улицы. Кем бы ни был стрелок, он находился по ту сторону забора из штакетника. В отдалении послышалось завывание сирен. Линн не могла оторвать взгляда от Джеми. Она медленно, со страхом приближалась к нему.
      Послышалось еще несколько выстрелов, и пули прошили листву дерева. Стреляли по Дейву. Дейв вопил, рычал и со злостью тряс ветки.
      — Ты сдохнешь! — заорал он. — Ты сдохнешь, парень!
      — Успокойся, Дейв! — крикнула Линн. Она упала на землю и на четвереньках поползла к Джеми, который лежал на траве. Кроме него, она в этот момент никого и ничего не видела. Трейси набрала номер 911 и диктовала Службе спасения их адрес. Она надеялась на то, что Генри выйдет из дома на улицу, увидит, кто стреляет, и при этом не пострадает. Было очевидно, что кто-то решил убить Дейва.
      Сирены уже звучали громче, с улицы донеслись крики и звук бегущих ног. Напротив их дома остановилась какая-то машина, и свет ее фар, пробиваясь между штакетинами, наполнил двор причудливыми тенями.
      Дейв наверху издал воинственный вопль и убежал. Трейси продолжала кричать от страха. Линн наконец подобралась к Джеми. Возле его головы уже натекла целая лужа крови.
      — Джеми! Джеми!
      Линн осторожно перевернула сына на спину и увидела на его лбу большую рану, из которой текла кровь, заливая лицо. Он слабо улыбнулся.
      — Привет, мам…
      — Джеми, ты ранен?
      — Нет…
      — Куда? Куда тебя ранили, Джеми?
      — Я упал… С дерева…
      Краем юбки Линн аккуратно протерла лоб сына и промокнула рану на его лбу. Пулевого отверстия не было, только здоровенная, обильно кровоточащая ссадина.
      — Милый, так в тебя не попали?
      — Нет, мам, — мальчик слегка мотнул головой. — Он стрелял не в меня, а в Дейва.
      — Кто стрелял? — Билли.
      Линн подняла голову. Ветки едва заметно качались в свете фар. Дейв исчез.

* * *

      Дейв спрыгнул с дерева на тротуар и припустил за улепетывающим Билли Кливером, бежавшим по улице к себе домой. В случае необходимости Дейв мог бегать очень быстро, используя все четыре конечности. Он бежал параллельно тротуару, по траве, поскольку отталкиваться суставами от асфальта было больно. Не переставая рычать, он догонял Билли.
      Добежав до конца квартала, Билли оглянулся и увидел настигающего его Дейва. Вцепившись в пистолет дрожащими руками, он выстрелил раз, затем второй. Дейв продолжал бежать. Из окон, подсвеченных голубым светом работающих телевизоров, на них смотрели люди.
      Билли повернулся, намереваясь бежать дальше, но в этот момент Дейв прыгнул ему на спину и ударил головой о столб, на котором был укреплен какой-то дорожный знак. От удара металлический столб загудел. Билли упал на тротуар, попытался перевернуться, но Дейв крепко держал его и, ухватив за волосы, бил лбом об асфальт. Он наверняка убил бы Билли, но звук приближающихся сирен отвлек его и заставил обернуться.
      Воспользовавшись этим, Билли ударил противника, освободился от его хватки и, вскочив на ноги, бросился по подъездной дорожке к ближайшему дому. На дорожке стояла пустая машина. Билли проворно забрался в нее и запер двери буквально за секунду до того, как на лобовое стекло запрыгнул Дейв и стал вглядываться в салон автомобиля.
      Билли направил на него пистолет, но он был слишком испуган и у него так сильно тряслись руки, что он не смог выстрелить. Дейв спрыгнул с капота и принялся дергать ручку пассажирской двери, пытаясь открыть ее. Билли, задыхаясь от страха, смотрел на него.
      Дейв присел и скрылся из виду.
      Сирены надрывались уже совсем близко.

* * *

      Билли не сразу, но все же понял, в каком затруднительном положении он оказался. Сейчас приедет полиция. Он сидит в чужой машине с пистолетом, покрытым его кровью и отпечатками пальцев. На его руках — пороховая гарь и красная ссадина — там, где ему прищемило кожу, когда он неумело передернул затвор. Он ведь не умел обращаться с оружием, он только хотел попугать их.
      Полицейские найдут его здесь, запертым в машине, словно в ловушке.
      Билли осторожно выглянул, пытаясь увидеть Дейва.
      Визжащим черным комком Дейв выпрыгнул откуда-то снизу и ударился в стекло. Билли завизжал от страха и отшатнулся назад. Пистолет выстрелил. Пуля ударила в приборную доску. Во все стороны брызнули осколки пластмассы, один из которых порезал руку Билли. Салон машины наполнился дымом. Билли выронил оружие на пол и, хватая ртом воздух, откинулся на сиденье.
      Сирены. Они звучат все ближе.
      Ну и ладно. Пусть его найдут здесь. Это была самооборона, тут и доказывать ничего не нужно. Он защищался. Парень Макака опасен. Он был похож на обезьяну и вел себя как обезьяна. Он — убийца. Он должен сидеть в зоопарке, в клетке с толстыми прутьями.
      На крыше подъехавшей машины вращались красные огни. Сирена умолкла. Раздался голос, многократно усиленный мегафоном:
      — Это полиция! Выходите из машины! Очень медленно, и поднимите руки так, чтобы мы их видели!
      — Я не могу! — закричал Билли. — Он там, снаружи!
      — Выходите из машины! — снова прогремело из громкоговорителя. — С поднятыми руками!
      Билли подождал еще несколько секунд, но затем все же выбрался наружу, высоко задрав руки и моргая от яркого света фар. Подошел полицейский, толкнул его на землю и защелкнул наручники на его запястьях.
      — Я не виноват, — заныл Билли, уткнувшись лицом в траву. — Это все тот парень, Дейв. Он под машиной. — Под машиной никого нет, — сказал коп, рывком поднимая Билли на ноги. — Здесь только ты, и больше никого. А теперь ты расскажешь нам, что тут произошло.

* * *

      Приехал его отец. Билли был уверен, что он побьет его, но отец, похоже, не собирался этого делать. Он попросил показать ему пистолет, а потом спросил Билли, где патроны. Билли сказал, что стрелял в опасного мальчика, который напал на него.
      Отец кивнул с непроницаемым выражением лица. Он сказал, что тоже поедет в участок, куда полицейские собирались отвезти Билли, чтобы взять у него показания.

* * *

      — Полагаю, нам не остается ничего другого, как признать, что мы потерпели неудачу, — сказал Генри.
      — О чем ты говоришь! — удивилась Линн, перебирая пальцами шерсть Дейва. — Дейв тут ни при чем, ты сам сказал.
      — Да, но он постоянно становится причиной всяких неприятностей. Дерется, кусается. А теперь еще, спаси и помилуй, стрельба! Из-за него в опасности оказываемся все мы.
      — Но в этом нет его вины, Генри!
      — Мне даже страшно подумать о том, что может произойти завтра.
      — Об этом нужно было думать раньше, — сказала Линн, — года четыре назад, когда ты решился на свой эксперимент. А сейчас рвать волосы на голове поздновато, ты так не думаешь? Теперь мы несем за него ответственность, и он останется с нами.
      — Но…
      — Мы — его семья.
      — Но в Джеми стреляли!
      — С Джеми все в порядке.
      — Но стрельба…
      — Это был ненормальный парень-шестиклассник. Полиция уже задержала его.
      — Линн, ты не слушаешь меня!
      Жена посмотрела на Генри тяжелым взглядом.
      — Ты что же, полагаешь, что сможешь спокойненько избавиться от него? Вылить в сортир, как чашку Петри, в которой выросло не то, что ты хотел? Ты не можешь выбросить Дейва, как это делают с биологическими отходами. Дейв — живое, разумное, наделенное чувствами существо, и сделал его таким ты сам. Ты являешься причиной, по которой он появился на свет, и ты не имеешь права бросить его только потому, что он оказался неудобен, или…
      — Но…
      — Никаких «но», Генри!
      Он знал, что означают стальные нотки в голосе жены, поэтому пожал плечами и умолк.
      — Спасибо, — сказал Дейв, наклонив голову, чтобы ей было удобно чесать ему шею. — Спасибо, мама.

      Алекс привезла сына в закусочную для автомобилистов, и они, не выходя из машины, перекусили гамбургерами и картошкой фри, запив все это клубничным коктейлем. Расплатилась она наличными. Она подумала, не позвонить ли еще раз Линн, но в прошлый раз у подруги был такой запыхавшийся голос, что Алекс решила не беспокоить ее.
      Затем они заехали в аптеку «Волстон», в длиннющем зале которой можно было найти все, что душе угодно. Алекс купила нижнее белье и смену одежды для Джеми и то же самое для себя. К этому она добавила две зубные щетки и пасту.
      Уже направляясь к кассе, Алекс заметила оружейный отдел, располагавшийся между отделами часов и видеокамер. На протяжении многих лет отец брал ее с собой в тир, так что с оружием она обращаться умела. Она предложила Джеми сходить и посмотреть игрушки, а сама направилась к витрине с пистолетами.
      — Вам помочь? — осведомился скучного вида продавец с усиками. — Я хотела бы посмотреть вот этот «Моссберг» двойного действия,
      — Это модель 590, двенадцатого калибра. Идеальное оружие для защиты дома. Только на этой неделе на него установлена специальная цена.
      Алекс взвесила ружье в руках, кивнула и сказала:
      — Хорошо, я его беру.
      — Мне понадобится документ, удостоверяющий личность, и адрес, по которому будет доставлена покупка.
      — Я заберу ружье прямо сейчас.
      — Простите, мэм, но, в соответствии с законом штата Калифорния, вы можете получить купленное оружие только через десять дней.
      Алекс вернула ружье продавцу.
      — В таком случае мне нужно подумать.
      Она нашли Джеми, заплатила за Человека-паука, с которым он играл, и они вышли на улицу.
      Возле их машины стоял человек. Он склонился над ветровым стеклом, рассматривая прикрепленную к нему регистрационную карточку автомобиля, а потом записал ее номер. Это был пожилой мужчина, одетый в какую-то форму. По виду он напоминал охранника из магазина.
      «Бежать! — мелькнуло в ее голове. — Бежать сейчас же!»
      Но это не имело смысла, поскольку без машины далеко не убежишь. Нужно было соображать очень быстро. Велев Джеми садиться в машину, она подошла к незнакомцу.
      — Проклятый лжец! — сказала она.
      — Кто? — удивленно спросил охранник.
      — Мой бывший муж! Говорит всем, что эта машина принадлежит ему, а на самом деле — нет. Я уже добилась судебного решения, запрещающего ему преследовать меня, но он продолжает мотать мне нервы. По его милости мне пришлось засудить охранника из универсама «Уолл-Март», который по глупости пошел у него на поводу.
      — Как это? — спросил мужчина.
      — Не прикидывайтесь тупым, — сказала Алекс. — Я знаю, он наверняка позвонил вам. Он мог назваться адвокатом, или судебным исполнителем, или поручителем, внесшим залог, и попросить вас проверить, не стоит ли на парковке моя машина. Мог наврать, что меня разыскивают по решению суда или что-нибудь в этом духе.
      — Ну, в общем-то, да…
      — Он все врет! Он случайно не сообщил вам, что я — адвокат?
      — Нет, он просто…
      — Так вот, я — адвокат, а вы оказались втянуты в его незаконные действия — вторжение в частную жизнь и нанесение морального ущерба. — Алекс достала из сумки блокнот и ручку. — Итак, ваше имя… — Она наклонилась, чтобы рассмотреть бирку с именем на лацкане охранника, и принялась записывать.
      — Мне проблемы не нужны, мэм, — промямлил тот.
      — Тогда отдайте мне бумажку, на которой вы записали номер регистрационной карточки, и проваливайте. А когда вам снова позвонит мой муж, скажите ему, что вы меня в глаза не видели, иначе я за шиворот приволоку вас в суд, и вы легко отделаетесь, если потеряете только работу.
      Охранник отдал ей листок, при этом руки его тряслись. Алекс села за руль и уехала.
      Выезжая со стоянки, она думала: «Может, это сработает. А может, и нет». Больше всего ее удивляло то, как быстро этому «охотнику» удавалось вычислить ее местонахождение. Он, без сомнения, пару часов следил за ее автомобилем, пока наконец не сообразил, что она поменялась машинами со своей помощницей. Он и его подручные знали имя помощницы и регистрационный номер ее «Тойоты», так что теперь им известно, на какой машине ездит Алекс.
      Кроме того, она неосторожно использовала кредитную карточку, и через несколько минут «охотник» уже знал о том, что она находится в мотеле в Сан-Хуан-Капистрайо. Предполагая, что ей понадобится сделать кое-какие покупки, он, по-видимому, обзвонил все магазины в радиусе пяти миль от мотеля и наплел охранникам с три короба, предупредив напоследок: «Ищите белую «Тойоту» номер такой-то…»
      И ее нашли. Почти сразу.
      Если ее рассуждения верны, то «охотник» сейчас уже направляется в Капистрано. Если он едет на машине, то окажется здесь через три часа, но если он воспользовался вертолетом, то он уже здесь.
      — Мам, можно мне посмотреть телевизор, когда мы вернемся в мотель?
      — Конечно, солнышко.
      Но, разумеется, возвращаться в мотель она не собиралась.

* * *

      Алекс припарковала машину на углу, на противоположной стороне улицы, на которой располагался мотель. Отсюда ей был виден вестибюль и психованный парень за стойкой администратора. Он разговаривал по телефону и при этом беспрестанно озирался.
      Алекс вынула сотовый телефон и набрала номер мотеля. Парень нажал на кнопку, переключившись на вторую линию.
      — Мотель «Бест вестерн», — сказал он.
      — Это мисс Колсон. Я недавно остановилась у вас.
      — Да, мисс Колсон.
      В голосе парня звучало возбуждение. Он принялся озираться еще энергичнее.
      — Вы поселили меня в номере 204.
      — Да.
      — Мне кажется, что сейчас у меня в номере кто-то находится.
      — Мисс Колсон, я даже вообразить не могу…
      — Я хочу, чтобы вы сходили туда и открыли дверь.
      — Если там кто-то и есть, то это наверняка горничная…
      — Думаю, это мужчина.
      — О, такого просто не может быть!
      — Сходите и откройте дверь, иначе мне придется позвонить в полицию.
      — Нет, это совсем ни к чему! Я сейчас же выполню вашу просьбу.
      — Благодарю вас.
      Парень снова переключился на другую линию, быстро сказал что-то и потрусил через заднюю дверь к номерам.
      Алекс выскочила из машины, перебежала дорогу, вошла в вестибюль и взяла из-под стойки стоявшее там ружье. Это был «Ремингтон» двенадцатого калибра. Не лучшее, по ее мнению, оружие, но сейчас выбирать не приходилось. Патроны она достанет потом.
      Затем она вернулась в машину.
      — Зачем нам ружье? — спросил Джеми.
      — На всякий случай, — уклончиво ответила Алекс.
      Она завела двигатель и медленно поехала вперед, намереваясь повернуть на Камино-Реаль. В зеркало заднего вида она видела, как в вестибюль вернулся психованный парень с озадаченной миной на физиономии.
      — Я хочу посмотреть телевизор! — заявил Джеми.
      — Сегодня не получится, — ответила Алекс. — Сегодня у нас будет приключение.
      — Какое приключение?
      — Увидишь.
      Она ехала на восток, подальше от городских огней, в темноту холмов.

      Стэн Милграм потерялся в бесконечной темноте. Дорога тянулась вперед светлой полоской, но по обеим ее сторонам не было видно никаких признаков жизни. Ничего, кроме черного пустынного ландшафта, раскинувшегося на десятки миль вокруг. На севере можно было разглядеть гряду горных вершин — едва различимую волнистую линию черного на черном. И больше ничего — ни огней, ни городов, ни домов. Ничего.
      Так он ехал уже больше часа.
      Где, черт побери, он оказался?
      Сзади раздался вопль — настолько пронзительный, что Стэн от неожиданности подпрыгнул на сиденье, и у него заложило уши. За последние несколько часов он усвоил важный урок: если вы путешествуете на машине, да еще на дальнее расстояние, ни за что не берите с собой чертову птицу, и вы сэкономите кучу нервов! Стэн давно накрыл клетку покрывалом, но это уже не помогало. От Сент-Луиса до Миссури и дальше — до Гэллапа, что в Нью-Мексико, попугай не замолкал ни на минуту. В Гэллапе Стэн остановился в мотеле, но посреди ночи птица начала издавать душераздирающие крики, и он был вынужден уехать, поскольку остальные постояльцы устроили форменный скандал и едва не линчевали их обоих.
      Пока они ехали, птица молчала, но стоило Стэну свернуть с дороги, чтобы найти другой мотель и поспать хотя бы несколько часов, как попугай снова принялся орать. Поэтому он продолжал ехать. За окном сменяли друг друга города. Вайнона, Кингман, Барстоу… Впереди лежал Сан-Бернардино — Сан-Барду, как называла этот город его тетушка, — и единственным, о чем мог думать Стэн, было то, что скоро этому мучительному путешествию придет конец. «Господи, — молился он про себя, — помоги мне доехать раньше, чем я сверну шею этой проклятой птице!»
      Однако усталость давала о себе знать. Проехав две тысячи миль, он потерял ориентацию. Стэн либо не заметил поворота на Сан-Бернардино, либо… Либо что?
      В общем, он заблудился.
      А птица продолжала орать. Теперь попугай запел песню:
      — Твое сердце в поту, твое тело в огне, подари поцелуй и приникни ко мне!
      Стэн остановил машину на обочине, вышел из машины и открыл заднюю дверь. Затем он снял с клетки покрывало и спросил:
      — Жерар, зачем ты это делаешь?
      — Ты не спишь, ты не ешь…
      — Замолчи, Жерар! Почему ты себя так ведешь?
      — Я боюсь.
      — Чего?
      — Слишком далеко от дома. — Птица моргнула, глядя в непроглядную темноту. — Что это за преисподняя?
      — Это пустыня.
      — Здесь холодно.
      — Ночью в пустыне всегда холодно.
      — Зачем мы здесь?
      — Я везу тебя в твой новый дом. — Стэн смотрел на попугая. — Если я не стану накрывать клетку, ты будешь вести себя тихо?
      — Да.
      — И будешь молчать? — Да.
      — Обещаешь? — Да.
      — Хорошо. Мне нужна тишина, чтобы сообразить, где мы находимся.
      — Не знаю, почему, но я тебя люблю, и несмотря на все, что было между нами… — снова запел попугай
      — Постарайся помочь мне, Жерар. Прошу тебя. Стэн обошел машину, сел за руль и вывел машину на
      дорогу, снова принявшись наматывать мили. Попугай молчал. Вскоре Стэн увидел дорожный знак, сообщавший о том, что через три мили будет город Ирп.
      — Физкультпривет, какашка-таракашка! — проорал попугай.
      Стэн устало вздохнул.
      Он продолжал ехать в ночи.
      — Ты напоминаешь мне мужчину, — проговорил Жерар.
      — Ты же обещал! — сказал Стэн.
      — Нет, ты должен спросить: «Какого мужчину?»
      — Жерар, заткнись!
      — Ты напоминаешь мне мужчину, — повторил Жерар.
      — Какого мужчину? — покорно спросил Стэн.
      — У которого штанины.
      — Какие еще штанины?
      — Что надеты на мужчину.
      — Какого муж… — Тут Стэн понял, что птица издевается над ним, и зарычал: — Если ты сейчас же не заткнешься, я оставлю тебя на обочине и уеду! — Ну разве ты после этого не сумасшедший заяц? Стэн посмотрел на часы. «Еще час! — подумал он. -
      Потерплю еще час, а потом вышвырну его на дорогу!»

      Эллис сидел напротив брата в его кабинете, в юридической фирме, где работал Аарон. Окно кабинета выходило на южную часть города, и из него была видна громадина Эмпайр-стейт-биддинг. Несмотря на дымку, висевшую в воздухе, величественный вид, открывавшийся отсюда, все равно поражал воображение.
      — В общем, — сказал Эллис, — я поговорил с тем мужиком из Калифорнии.
      — Угу, — промычал Аарон. — И что же?
      — Он утверждает, что никогда не давал маме никаких препаратов.
      — Угу.
      — Говорит, что это была обычная вода.
      — А что еще ему остается говорить!
      — Аарон, — заговорил Эллис, — маме дали простую воду. По словам Винклера, он ни за что не рискнул бы переправлять через границы штатов какие-либо серьезные препараты. Мать требовала от него послать лекарство, вот он и послал воду, чтобы только отвязаться от нее. Он при этом рассчитывал на эффект плацебо.
      — И ты ему веришь? — спросил Аарон, покачав головой.
      — Я думаю, у него есть все нужные документы.
      — Наверняка есть.
      — Выписки, лабораторные отчеты и другая документация, которая велась в фирме.
      — Конечно, и все — фальшивое.
      — Эти документы они обязаны предоставлять в Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов. Их фальсификация является федеральным преступлением.
      — Так же, как испытания генных препаратов на друзьях и родственниках. — Аарон пододвинул к себе стопку бумаг. — Тебе известна история генной терапии?
      Это настоящий роман ужасов, Элли. Еще в конце восьмидесятых генетики, не имея ни опыта, ни достаточной подготовки, принялись лечить людей, убивая их направо и налево. Достоверно известно, что подобная «терапия» стоила жизни по крайней мере шести сотням больных. Еще большее число летальных исходов нам неизвестно. А знаешь, почему?
      — Нет. Почему?
      — Они заявили — слушай внимательно! — что не могли сообщать о смертельных случаях, поскольку это была «информация для служебного пользования». Убийства пациентов они возвели в ранг коммерческой тайны!
      — Это правда? Они так и сказали?
      — Ты думаешь, я шучу? А потом они выставили страховой программе «Медикэр» счет за эксперимент, в ходе которого погиб пациент. Они убивают, мы платим. Если какой-нибудь университет поймают за руку, он тут же заявляет, что не обязан предоставлять информацию, поскольку является некоммерческим учреждением. А за руку ловили многих: университеты Миннесоты, Пени, Дьюка… ученые считают, что они — выше закона. Только подумать, шестьсот смертей!
      Эллис сказал:
      — Я не понимаю, какое это имеет отношение к…
      — Знаешь, каким образом генетика убивает людей? Десятками разных способов. Они сами не знают, чем обернется та или иная их манипуляция. К примеру, вводят в тело человека какой-нибудь ген, а он активирует процесс образования злокачественных клеток, и человек умирает от рака. Или вызывает массированную аллергическую реакцию, и человек тоже отдает богу душу. Эти клистирные трубки не понимают, что делают. Они циничны и не признают никаких правил, но считают, что мы должны благоговейно целовать их в задницы.
      Эллис поерзал на стуле.
      — Ну а вдруг Винклер говорит правду? Что, если мы
      ошибаемся?
      — Мы с тобой никакие правила не нарушали, — сказал Аарон. — Нарушали они. И теперь они в глубоком-глубоком дерьме.

      Затевая драку в баре «Счастливая Люси» на Пирл-Стрит в городе Джексон-Холл, штат Вайоминг, Брэд Гордон никак не ожидал, что в итоге окажется в больнице. Два парня в обтягивающих клетчатых рубашках с перламутровыми пуговицами, на первый взгляд, показались ему сущими котятами, и он подумал, что легко разделается с ними. Откуда ему было знать, что это были не голубые, а братья, что младший преподает карате в университете Вайоминга и выиграл в Гонконге чемпионат памяти Брюса Ли! Поэтому, ничтоже сумняшеся, он пару раз едко прошелся по поводу педиков и перламутровых пуговиц.
      Несмотря на некоторые навыки кикбоксинга и подкованные металлическими набойками ботинки, Брэд продержался всего тридцать секунд и лишился множества зубов. После этого он битых три часа лежал в проклятой лечебнице, пока врачи пытались вставить зубы обратно. Они названивали какому-то пародонтологу, но тот не брал трубку — возможно, потому что, как объяснил молодой врач, уехал на выходные охотиться. Ему очень нравился лось. У него вкусное мясо.
      Лось! А Брэд помирал от боли во рту!
      В итоге его уложили на больничную койку, накачав челюсть новокаином и обложив физиономию пакетами с льдом. Непонятно как, но ему все же удалось уснуть, а к утру опухоль спала до такой степени, что Брэд уже мог говорить по телефону, и он позвонил в Лос-Анджелес своему адвокату, Вилли Джонсу, зажав его визитную карточку покалеченным большим и указательным пальцами.
      — Юридическая фирма «Джонсон, Бейкер и Халлоран», — жизнерадостным голосом сообщила секретарша.
      — Вилли Джонса, пожалуйста.
      — Минутку. — В трубке щелкнуло, но Брэда не переключили. Он услышал, как тот же женский голос отвечает другому звонившему: — Юридическая фирма «Фабер, Эллис и Кондон».
      Брэд еще раз посмотрел на визитную карточку. В адресе значилось офисное здание в Энсино. Брэд знал это место. В этом здании адвокаты снимали крохотные кабинеты и пользовались услугами одной секретарши, которая была натаскана отвечать на телефонные звонки так, как если бы она работала в крупной юридической фирме. Клиент не должен был догадаться, что он пользуется услугами адвоката-одиночки. В этом здании находили себе прибежище только неудачники, либо защищавшие мелких наркоторговцев, либо сами отсидевшие тюремный срок.
      — Простите… — сказал Брэд в телефонную трубку.
      — Прошу прощения, сэр, я как раз пытаюсь отыскать мистера Джонсона. — Прикрыв трубку ладонью, она спросила: — Кто-нибудь видел Вилли Джонсона?
      Брэд услышал приглушенный мужской голос, прооравший:
      — Вилли Джонсон — мудак!
      Брэд сидел у дверей отделения неотложной хирургии. Он испытывал слабость, челюсть неимоверно болела, и ему совершенно не нравилось то, что он слышал в трубке.
      — Вы нашли мистера Джонсона?
      — Подождите минутку, сэр, мы его ищем. Брэд повесил трубку. Ему хотелось плакать.

* * *

      Он пошел в буфет, намереваясь позавтракать, но боль в челюсти не позволяла жевать, и другие посетители странно смотрели на него. Взглянув на свое отражение в оконном стекле, Брэд понял, почему. Его челюсть была синей и безобразно распухла. Но все равно она выглядела гораздо лучше, чем накануне вечером.
      Однако сейчас его не волновало ничего, кроме этого адвоката Джонсона. Все его первоначальные подозрения относительно этого человека подтверждались. Почему они встречались не в его юридической фирме, а в ресторане? Да потому, что ни в какой фирме Джонсон не работал!
      Оставалось одно — звонить дяде Джеку.
      — Инвестиционная группа Джон Б. Ватсон. — Мистера Ватсона, пожалуйста.
      Одна секретарша переключила Брэда на вторую, и уже та соединила его с дядей.
      — Привет, дядя Джек!
      — Где тебя, мать твою, носит? — не размениваясь на приветствия, спросил Ватсон. Голос его звучал крайне недружелюбно.
      — Я в Вайоминге.
      — Надеюсь, ты не ввязываешься в разные неприятности?
      — Меня послал сюда адвокат, — сказал Брэд, — и именно поэтому я тебе звоню. Мне немного не по себе. Этот парень…
      — Слушай, тебя обвиняют в приставании к малолетке, и нам нужен спец именно по таким делам. Он вовсе не обязан тебе нравиться. Лично я слышал, что он настоящий подонок, ну и что из этого?
      — Видишь ли…
      — Однако он выигрывает судебные процессы, так что делай, что он велит. Почему ты так чудно разговариваешь?
      — Да так, не важно.
      — Я занят, Брэд. Кроме того, тебе было сказано не звонить сюда.
      Клак, и в трубке раздались короткие гудки.

* * *

      Еще никогда в жизни Брэд не чувствовал себя столь отвратительно. Когда он вернулся в мотель, молодой парень за стойкой регистрации сказал, что его искали полицейские и говорили что-то про преступление на почве нетерпимости. Брэд решил, что из гостеприимного Джексон-Холл пора сваливать.
      Он пошел в свой номер, чтобы собрать вещи, и пока упаковывал чемодан, смотрел по телевизору передачу, в которой рассказывались реальные полицейские истории. Там говорилось о том, как полиция инсценировала телевизионное интервью, и как только парень немного расслабился и позволил себе сказать лишнее, на его запястьях защелкнулись наручники. Теперь он дожидался приведения в исполнение смертного приговора.
      Полиция с каждым днем работала все более изощренно и каверзно.
      Брэд торопливо закончил сборы, заплатил по счету и поспешил к своей машине.

      Самозваный художник-эколог Марк Зангер, недавно вернувшийся из поездки по Коста-Рике, повернул голову от компьютера и изумленно вытаращился на четверых мужчин, ворвавшихся в дверь его дома в Беркли. Они были в синих резиновых костюмах химзащиты, резиновых шлемах с масками, резиновых перчатках и ботинках, а в руках держали жуткого вида винтовки и большие пистолеты.
      Зангер не успел и глазом моргнуть, как эти люди навалились на него, схватили его своими резиновыми руками и оттащили от клавиатуры компьютера.
      — Свиньи! Фашисты! — стал орать он, но оказалось, что орут все находившиеся в комнате. — Это беззаконие! Фашистские свиньи! — продолжал вопить Зангер, пока на него надевали наручники. Но вместе с тем он видел их лица сквозь прозрачные забрала, и на них читался страх. — Господи, чем, по-вашему, я тут занимаюсь? — кричал Зангер.
      — Мы знаем, чем вы тут занимаетесь, — ответили они и поволокли его из комнаты.
      Они грубо стащили его по ступеням и выволокли на улицу. Зангеру оставалось надеяться лишь на то, что телевизионщики наготове и зафиксируют на пленку творящееся бесчинство. Однако журналистов загнали на противоположную сторону улицы и не подпускали близко, а с такого расстояния сцену полицейского насилия было невозможно снять крупным планом, на что он рассчитывал. Зангер внезапно осознал, как все это должно выглядеть со стороны. Полицейские в страшных резиновых костюмах тащат мужчину лет тридцати, в джинсах, футболке с портретом Че Гевары и с длинны-ми волосами, а тот извивается в их руках, кричит и ругается. Он, должно быть, похож на сумасшедшего. На двух Тедов — Теда Банди и Теда Кажински . Копы заявят, что в его квартире обнаружено микробиологическое оборудование, предназначенное для работ в области генной инженерии, что он создавал смертоносные вирусы чумы, сибирской язвы и прочих страшных болезней, что он — опасный безумец.
      — Отпустите меня, — сказал он, заставив себя успокоиться. — Я сам пойду.
      — Хорошо, сэр, — вежливо ответил один из полицейских. Они позволили ему встать на ноги и идти.
      Зангер двинулся вперед со всем достоинством, на какое был способен, гордо встряхнув волосами и распрямив плечи. Его вели к машине. Разумеется, она была без опознавательных знаков. Он должен был сразу догадаться. Никакие это не полицейские, а ЦРУ, или ФБР, или еще какая-нибудь долбаная спецслужба! Секретная правительственная организация, тайная власть, черные вертолеты. Никому не подотчетные, скрытые нацисты, живущие среди нас.
      Кипя от злости, он оказался совершенно не готов к встрече с миссис Малуф, чернокожей дамой, которая жила на втором этаже его дома. Она и двое ее детей стояли на улице. Когда Зангер проходил мимо них, она шагнула вперед и принялась кричать на него:
      — Ты, ублюдок! Ты поставил под угрозу мою семью, жизнь моих детей! Ты — Франкенштейн! Франкенштейн!
      Зангер понимал, как невыгодно для него будет выглядеть эта сцена в вечернем выпуске новостей. Чернокожая женщина кричит на него, называет его Франкенштейном, а рядом плачут от страха маленькие дети, напуганные происходящим.
      Затем, нагнув его голову рукой в резиновой перчатке, один из копов затолкал его на заднее сиденье машины без опознавательных знаков. Как только дверь захлопнулась, Зангер подумал: «Меня поимели!»

* * *

      Сидя в камере предварительного заключения, Зангер смотрел стоявший в коридоре телевизор и напрягал слух, пытаясь расслышать комментарии журналистов. Это было непросто, поскольку его сокамерники неумолчно галдели и громко ссорились. Он старался не обращать внимания на стоявший здесь запах блевотины. С каждой секундой в его душе нарастало чувство отчаяния и безысходности.
      Сначала показали его самого: с длинными патлами, одетого, как бомж, бредущего между двумя фантастическими существами в костюмах химзащиты. Дикторша тем временем рассказывала зрителям, что представляет собой задержанный Зангер. Безработный, необразованный человек без цели в жизни и определенных занятий, одиночка, в грязной и тесной квартире которого обнаружены материалы и оборудование для проведения генетических экспериментов, опасный фанатик, идеально подходящий под определение биотеррориста.
      Затем показали бородатого адвоката из Сан-Франциско, активиста какой-то экологической группы, который призвал покарать Зангера по всей строгости закона. Зангер, дескать, нанес непоправимый ущерб исчезающим видам животных, поставил под угрозу само их существование посредством своих безответственных, хищнических действий.
      Зангер нахмурился. Что за бред он несет? Бородача на экране телевизора сменило изображение кожистой черепахи и карта Коста-Рики. Оказывается, деятельность Зангера насторожила власти в связи с тем, что он, как выяснилось, ранее посещал национальный парк Тортугеро, и его действия, видите ли, представляли серьезную опасность для экологии «в лице кожистых черепах».
      Все это не укладывалось у него в голове. Он никогда и ни для кого не представлял угрозы. Он хотел сделать как лучше, вот и все, но и это у него не получилось. После того как он вернулся домой, то понял, что просто не в состоянии воплотить свои планы в жизнь. Зангер купил десяток учебников по генетике, но этот предмет оказался слишком сложен для него.
      Открыв наугад самую тоненькую из книг, он принялся читать: «Речь может идти о двух генетических конструкциях. Первая конструкция включает ген рекомбиназы, соединенный с промотором инсулина. Вторая конструкция — ген человеческой щелочной фосфатазы НРАР под сильным вирусным промотором. А еще между промотором и геном есть участок ДНК, который останавливает транскрипцию гена. Примечательно, что этот кусок ДНК (мешающий транскрипции фосфатазы) может быть вырезан Cre-рекомбиназой. Искусственный гормон тимоксифен активирует синтез инсулина. Инъекция гормона активирует инсулиновый промотор и, как следствие, экспрессию рекомбиназы. Рекомбиназа вырезает из второй конструкции участок, препятствующий синтезу фосфатазы. Фосфатазу можно использовать как метку; (провести специальную гистохимическую реакцию). Все меченые клетки будут потомками b-клеток (поскольку именно в них синтезируется инсулин)».
      Зангер почувствовал, что у него заходит ум за разум, и захлопнул книгу.
      И вот теперь по телевизору показывают черепах на ночном пляже, которые светятся странным фиолетовым светом, и утверждают, что это дело его рук! Сама эта мысль смешна и нелепа. Но фашистское государство требует крови, и роль жертвы уготована именно ему. Его бросят в тюремные застенки за преступление, которое он не мог совершить хотя бы в силу своей необразованности.

      ТРАНСГЕННЫЕ ДОМАШНИЕ ПИТОМЦЫ — НА ПОДХОДЕ
      Гигантские тараканы, вечные щенки. Художники и ученые трудятся не покладая рук
       Получившая образование в Йельском университете художница Лиза Хенсли объединила усилия с работающей в области генетики фирмой «Боргер и Снодд» с целью создания
       гигантских тараканов. Их планируется продавать в качестве домашних питомцев наряду с котятами и щенками. Генетически модифицированные тараканы будут достигать девяноста сантиметров в длину и тридцати сантиметров в высоту. Они будут размером примерно с большую таксу, сказала Хенсли, хотя, конечно, лаять не смогут.
       Хенсли рассматривает этих новых домашних питомцев как произведение искусства и хочет пробудить в сердцах людей тревогу за судьбу насекомых. «Насекомые, — говорит она, — являются наиболее многочисленными живыми существами из всех видов, населяющих планету, и тем не менее мы испытываем по отношению к ним какое-то иррациональное предубеждение. Мы должны прижать наших братьев насекомых к груди, полюбить их, расцеловать их».
       Она отметила, что подлинная угроза глобального потепления заключается в том, что оно грозит вымиранием многим видам насекомых. Хенсли призналась, что источником ее вдохновения стали работы художницы Кэтрин Чалмерс («Б. С. Инжиниринг», Стэнфордский университет), чей проект «Тараканы Америки» впервые превратил этих насекомых в важный объект современного искусства.
       Тем временем в Нью-Джерси фирма «Камник геномикс» усиленно работает над созданием животного, появление которого, по их мнению, будет с восторгом встречено любителями собак, — вечного щенка. «Этот малыш, которого мы заранее назвали «вечнощеном», никогда не вырастет и на протяжении всей своей жизни будет оставаться щенком», — обещает представитель компании Линн Камник. Сейчас фирма работает над тем, чтобы нейтрализовать у «вечнощена» нежелательные черты щенячьего поведения. Он, например, не должен грызть обувь, что обычно доставляет владельцам собак массу неприятностей. Как только у животного сформируется зубной аппарат, эта привычка должна исчезнуть.
       «К сожалению, — признается Камник, — наше генетическое вмешательство в организм собаки препятствует самому росту зубов, но мы решим эту проблему». По ее словам, слухи, согласно которым фирма намерена выпустить в продажу беззубых животных, лишены оснований.
       Камник утверждает, что, в связи с поздним взрослением людей в наше время, они хотят, чтобы по жизни их сопровождало столь же юное и энергичное существо, как и онисами. «Мы все, подобно Питеру Пэну, не хотим взрослеть, — говорит она, — и благодаря генетике это становится возможным».

      Все еще блуждая между покрытыми ночью холмами, Стэн Милграм сощурился на вынырнувший из темноты дорожный знак: «ПАЛОМАР-МАУНТИН, 37 миль».
      Где это, черт побери? Стэн никогда не предполагал, что Калифорния такая большая! За последние несколько часов он проехал пару городов, но в три часа утра все было закрыто, в том числе и бензоколонки, и в итоге он снова оказался на темной загородной дороге.
      Надо было взять с собой карту.
      Стэн был измучен до предела, раздражен и смертельно хотел спать. Но он знал: если остановить машину на обочине, чтобы соснуть хотя бы пару часов, проклятая птица снова примется орать.
      На протяжении последнего часа Жерар молчал, но теперь он почему-то начал издавать звуки, напоминающие набор телефонного номера. Как будто он кому-то звонил.
      — Прекрати, Жерар, — велел ему Стэн.
      Птица умолкла, и в машине вновь воцарилась благословенная тишина. Но продолжалось это недолго.
      — Я голоден, — заявил Жерар.
      — Я тоже.
      — Ты захватил чипсы?
      — Чипсы закончились.
      Они доели их еще в городе Ирпе. Когда это было — час назад? Или два?
      — Никому не понять мою боль и тревогу… — замурлыкал Жерар.
      — Не надо! — предостерег его Стэн.
      — Никому, лишь Иисусу…
      — Жерар! Воцарилась тишина.
      Это было все равно что путешествовать с ребенком. Попугай в полной мере обладал детским упрямством и непредсказуемостью. Это утомляло.
      Они переехали через железнодорожные рельсы. Жерар изобразил пыхтение паровоза и издал жалобный свист.
      — Как долго я не видел света со-лнца-а!.. — заголосил он.
      Стэн решил ничего не говорить. Он вцепился в руль и продолжал ехать в ночи. В зеркало заднего вида он заметил, что небо позади них начинает светлеть. Это означало, что он едет на запад, то есть именно туда, куда ему было нужно. И то хорошо! Значит, он едет хотя бы в правильном направлении.
      А потом Жерар вновь принялся за свое:
      — Леди и джентльмены, медам и месье, дамен унд херрен! Из того, что еще недавно было грудой безжизненных тканей, возник культурный, мыслящий, развитый человек, и я рад представить вам его! Встречайте!
      — Ты меня достал, — проговорил Стэн, — и я предупреждаю тебя в последний раз: умолкни.
      — Это моя жизнь, не забывай об этом, — пропела птица, а потом заорала во всю мочь. Стэну показалось, что от этого дикого и пронзительного крика в машине лопнут стекла. Он моргнул от неожиданности и крепче вцепился в рулевое колесо.
      А потом крик так же внезапно прекратился.
      — Мы так рады видеть здесь столько замечательных людей! — тоном профессионального конферансье объявил Жерар.
      Стэн покачал головой: «Боже милостивый!»
      — Так давайте же веселиться, веселиться, веселиться! А ну-ка, произнесем это слово все вместе! Веселиться, веселиться, веселиться!
      — Прекрати, — сказал Стэн. Но Жерара было не унять.
      — Веселиться, веселиться, веселиться, веселиться! О да, крошка! Веселиться. Веселиться…
      — Довольно! — крикнул Стэн, резко съехал с дороги и остановил машину на обочине. Затем он вышел из машины и с силой грохнул дверью.
      — Тебе меня не запугать, парнишка, — сказал Жерар. Стэн выругался и открыл заднюю дверь. Жерар снова запел:
      - У нас есть новость для тебя, узнаешь ты, что правда это, и ты останешься один…
      — Вот именно, один! — рявкнул Стэн. — Потому чтодальше ты не поедешь, приятель!
      Он грубо вытащил птицу из клетки — Жерар улучил момент и злобно тяпнул его за палец, но Стэн не обратил на это внимания — и бросил на пыльную обочину.
      — Похоже, ты меня отпускаешь, и, если это взаправду, я хотел бы…
      — Еще как взаправду! — прорычал Стэн. Жерар растопырил крылья:
      — Ты не можешь поступить так со мной!
      — Правда? Сейчас поглядим. Стэн обошел машину и открыл водительскую дверь.
      — Мне нужен мой насест! — заявил Жерар. — Хотя бы это ты можешь…
      — Пошел ты со своим насестом!
      — Не уезжай, сумасшедший! Все еще можно исправить!
      — Прощай, Жерар. Стэн поставил ногу на педаль газа и рванул с места,
      постаравшись поднять как можно больше пыли. Он посмотрел в зеркало, но попугая уже не было видно. Стэн лишь заметил, что все заднее сиденье загажено птичьим пометом. Черт, это придется оттирать не один день!
      Но, по крайней мере, в машине воцарилась тишина.
      Благословенная тишина.
      Наконец-то.
      Приключения с Жераром закончились.

* * *

      Теперь, когда в машине стало тихо, на Стэна навалилась вся скопившаяся в нем усталость. Он начал клевать носом. Пытаясь отогнать сон, он включил радио, опустил стекло и, высунув голову в окно, подставил ее холодному утреннему ветру, но ничего не помогало. Он понял, что вот-вот заснет и нужно немедленно сделать привал.
      Пока заснуть ему не давала лишь мысль о птице. Его мучили угрызения совести из-за того, что он бросил ее столь бессердечно на обочине дороги. Это было равносильно убийству. Такая птица не протянет долго в пустыне, какая-нибудь гремучая змея или койот быстренько разберутся с ней. Впрочем, скорее всего, уже разобрались, так что возвращаться не имеет смысла.
      Стэн съехал с дороги и остановил машину в маленькой сосновой рощице. Он выключил мотор, вдохнул пахнущий хвоей воздух и почти сразу провалился в сон.

* * *

      Некоторое время Жерар расхаживал взад и вперед по пыльной обочине. Ему хотелось забраться куда-нибудь повыше, и несколько раз он пытался вспрыгнуть на растущие вдоль дороги низкорослые кусты шалфея. Но их ветки не выдерживали его веса, и каждый раз он снова падал на землю. Наконец ему удалось полузапрыгнуть, полувзлететь на куст можжевельника высотой около метра. Устроившись на этом импровизированном насесте, он мог бы поспать, но уснуть мешал холод, непривычный для тропической птицы, а также завывание и тявканье каких-то зверей в пустыне.
      Тявканье это раздавалось все ближе.
      Жерар распушил перья — это было признаком тревоги-и посмотрел в ту сторону, откуда доносились звуки. В ночи, по краю песчаного бархана промелькнуло несколько темных силуэтов. Блеснули зеленые глаза.
      Жерар снова распушил перья.
      Он наблюдал за тем, как стая приближается к нему.

      Вертолет «Робинсон R-44», вздымая клубы пыли, опустился на землю, и, низко пригибаясь под еще вращающимися лопастями, из него выпрыгнул Васко Борден. В стоявшем неподалеку черном «Хаммере» его уже ждала Долли. Она приехала сюда заранее, когда он занимался бесплодными поисками Алекс в Пеббл-Бич. — Она зарегистрировалась в мотеле «Бест Вестерн», — начала докладывать Долли, — затем заехала в аптеку «Волстон», где охранник опознал ее машину. Но она запугала его, рассказав какую-то дикую историю про своего бывшего мужа, и он на это купился.
      — Когда это было?
      — Незадолго до восьми часов вечера. Затем она вернулась в мотель, наплела дежурному администратору, что в ее номер кто-то вломился, и, когда он пошел проверить номер, украла ружье, хранившееся под стойкой, и была такова.
      — Вот как? — удивился Васко. — Да у этой девочки яйца крепче, чем у любого мужика!
      — Видимо, она пыталась купить дробовик в аптеке, но наткнулась на требование ждать в течение десяти дней.
      — И что теперь?
      — Мы отслеживали ее сотовый телефон, но она его отключила. Однако до этого мы успели засечь, что она движется на восток, в сторону шоссе Ортега.
      — Прямиком в пустыню, — кивнул Васко. — Она переночует в машине, а утром продолжит путь.
      — Мы можем посмотреть снимки со спутника. Часов в восемь. В это время они быстрее всего грузятся.
      — В восемь утра она уже будет в пути, — сказал Васко, откинув голову на подголовник сиденья. — Она поедет на рассвете. Давай прикинем. — Он помолчал, размышляя: — Всю вторую половину дня наша дама ехала, держа курс в основном на юг.
      — Думаешь, она направляется в Мексику? Васко помотал головой:
      — Леди не хочет оставлять следы, а если она пересечет границу, это будет зафиксировано.
      — Может, она решила поехать на восток, чтобы пересечь границу в Браун-Филд или Калексико? — предположила Долли.
      — Возможно. — Васко задумчиво поскреб бородку. На пальцах остались черные следы. — Черт! — Он вспомнил, что выкрасил ее тушью, но было поздно. — Она напугана и едет, как мне кажется, туда, где рассчитывает получить помощь. Может быть, хочет встретиться с отцом или с какими-то своими знакомыми — с бывшим парнем, школьной подругой, бывшим учителем или партнером по юридической практике…
      — На протяжении последних двух часов мы проверяли ее компьютерную базу данных. Пока — ничего.
      — А как насчет ее старых телефонных звонков?
      — В зону телефонного кода Сан-Диего она никогда не звонила.
      — Насколько глубоко вы копнули.
      — Проверили все звонки, сделанные ею за последний год.
      Один год. Это был максимальный срок, за который можно было проверить телефонные переговоры объекта без специального ордера.
      — Итак, — вздохнул Васко, — к кому бы она ни направлялась, она не звонила этому человеку по крайней мере год. Нам остается только ждать. — Он повернулся к Долли. — Поехали в этот «Бест Вестерн». Я хочу выяснить, каким именно ружьем обзавелась наша маленькая леди. К тому же мы сможем отдохнуть пару часов до заката. Я уверен, что мы возьмем ее еще до завтрашнего дня. У меня предчувствие. — Он постучал себя пальцем по груди. — Оно меня еще никогда не подводило.
      — Твоя красивая рубашка измазана тушью, — сказала Долли.
      — О, черт! — снова вздохнул он.
      — Не расстраивайся, я куплю тебе новую.

      Жерар смотрел, как к нему приближаются темные силуэты. Они фыркали, сопели, а иногда даже словно мяукали. Они крались, прижимаясь к земле, и их тела были едва различимы в зарослях шалфея. Они кружили вокруг куста, на котором устроился Жерар, подходили совсем близко и тут же отскакивали назад.
      Они явно чуяли его запах. Зверей было шестеро.
      Жерар распушил перья — отчасти, чтобы согреться.
      От животных исходил неприятный мускусный запах. У них были вытянутые морды, горящие зеленым глаза и пушистые хвосты — не черные, а скорее коричневато-серые.
      Они подошли ближе.
      — Я тря-, тря-, трясусь! Я уже тря-, тря-, трясусь!
      И еще ближе. Теперь они находились совсем рядом Самый большой из зверей остановился в полуметре от Жерара и уставился на него. Жерар не шевелился.
      Прошло несколько томительных секунд, и зверь стал красться вперед.
      — Здесь нельзя останавливаться, мистер! Животное замерло на месте и попятилось. Другие
      тоже подались назад. Казалось, голос привел их в замешательство. Но — не надолго. Вожак снова двинулся вперед.
      — Эй, стоять!
      На сей раз зверь остановился буквально на пару секунд, а потом расстояние между ними вновь начало сокращаться.
      — Думаешь, тебе сегодня повезло, ты, гнилушка? Повезло, да? Ха!
      Зверь теперь крался очень медленно. Крался и нюхал, крался и нюхал… От самого этого существа воняло отвратительно. Вот его нос оказался всего в нескольких дюймах от Жерара. Попугай наклонился и что было сил впился клювом в мягкий нос животного. Зверь взвыл и отпрыгнул назад, едва не сбив Жерара с куста, но птица сумела сохранить равновесие.
      — Каждый раз, когда оборачиваешься, ожидай увидеть сзади меня, Мэтт! — продекламировал Жерар. — Потому что, когда однажды ты обернешься, я буду там, и я убью тебя!
      Зверь улегся на живот и тер раненый нос передними лапами. Через полминуты он поднялся и грозно зарычал.
      — Жизнь тяжела. Но она вдвойне тяжелее, если ты глуп.
      Теперь рычала уже вся стая. Звери выстроились полукругом и пошли вперед. Они словно понимали друг друга и переговаривались низким горловым рычанием. Жерар распушил перья, потом еще раз. Он даже растопырил крылья и захлопал ими, пытаясь казаться большим и страшным, но звери почему-то не испугались.
      — Эй вы, кретины! Вам грозит опасность, разве вы не видите? Они гонятся за вами, они гонятся за всеми нами!
      Однако на сей раз голос не произвел на животных никакого эффекта. Они продолжали медленно сжимать кольцо вокруг можжевелового куста. Жерар обернулся и посмотрел на тех тварей, которые подходили сзади. Нехорошо! Очень нехорошо!
      — Убирайтесь туда, откуда пришли! — заорал Жерар и снова нервно захлопал крыльями. Видимо, нервозность ситуации придала ему сил, поскольку на сей раз он даже немного приподнялся в воздух над веткой, на которой сидел. Рычащие звери были уже совсем рядом.
      Жерар стал изо всех сил бить крыльями и почувствовал, что поднимается в воздух. Последний раз ему подрезали перья на крыльях несколько недель назад, и за это время они успели отрасти. Он снова мог летать!
      Он поднялся высоко над землей и убедился в том, что умеет парить. Не так, как орел, разумеется, но хотя бы чуть-чуть. Вонючие твари оказались далеко внизу и продолжали рычать, задрав головы кверху, а Жерар полетел на запад, в том направлении, куда уехал Стэн. Он улетал от восхода, навстречу темноте. Своим чутким обонянием он уловил запах пищи — и летел к ней.

      Спавшая на переднем сиденье машины, Алекс открыла глаза и увидела, что она окружена мужчинами. Трое из них заглядывали в машину. На них были ковбойские шляпы, а в руках они держали палки с проволочными петлями на концах. Она резко выпрямилась на сиденье. Один из мужчин сделал ей знак, веля сидеть смирно.
      — Минутку, мисс. Не дергайтесь.
      Алекс посмотрела на сына. Тот продолжал мирно спать позади нее. Ничто не могло разбудить Джеми. Когда Алекс снова перевела взгляд на мужчин, она вскрикнула от страха. Один из ковбоев поднял палку. В прикрепленной к ней петле висела гигантская гремучая змея не меньше полутора метров в длину. Она извивалась и издавала характерный звук трещоткой на хвосте.
      — Теперь можете выйти, если хотите, — сказал ковбой и отшвырнул рептилию далеко в сторону.
      Алекс осторожно открыла дверь.
      — Ее привлекло тепло вашего двигателя. Под утро они всегда заползают под машины.
      Мужчин было шестеро. У каждого в руках была палка с петлей и мешок, внутри которого что-то шевелилось. Теперь ей было нетрудно догадаться, что именно.
      — Что вы делаете? — спросила она.
      — Собираем гремучек.
      — Зачем?
      — Для фестиваля гремучих змей. Он состоится на следующей неделе в Юме.
      — Ага, — кивнула Алекс, ничего не понимая.
      — Это вроде конкурса. Кто принесет больше всего змей, тот и победил.
      — Понятно.
      — Их принимают на вес, так что мы берем только самых здоровых змеюк. Извините, мы не хотели вас напугать.
      — Спасибо.
      Группа мужчин двинулась прочь, но тот, который говорил с Алекс, задержался.
      — Мэм, вам не стоит находиться тут одной, — проговорил он. — Хотя у вас, как я вижу, есть оружие. — Он кивнул на лежавший в машине дробовик.
      — Да, вот только патронов к нему у меня нет.
      — Ну это как раз не беда, — сказал мужчина и направился к своей машине, припаркованной через дорогу. — У вас двенадцатый калибр? — спросил он, обернувшись на ходу.
      — Да, — ответила Алекс, — двенадцатый.
      — Годится.
      Вернувшись через минуту, ковбой протянул Алекс целую пригоршню красных патронов для ружья, и она рассовала их по карманам.
      — Спасибо, — поблагодарила она. — Сколько я вам должна?
      Он покачал головой:
      — Просто будьте осторожны, мэм.
      Сказав это, мужчина повернулся и двинулся следом за своими товарищами. Потом снова остановился, оглянулся на Алекс и сообщил:
      — С час назад здесь проезжал большой черный «Хаммер». Здоровенный дядька с бородкой сказал, что он ищет женщину и маленького мальчика. Они, дескать, пропали, а он их дядя.
      — Ага. А что вы ему сказали?
      — Мы вас тогда еще не видели, вот так и сказали.
      — Куда он поехал?
      — В сторону Эльсинора. Но, я думаю, сейчас он, наверное, уже едет обратно.
      — Спасибо, — сказала Алекс. Ковбой помахал ей рукой.
      — Не останавливайтесь на бензоколонке, — предупредил он. — Желаю удачи.

      Си-би-эс 5, Сан-Франциско (транскрипт)
      ОБВИНЕННЫЙ В БИОТЕРРОРИЗМЕ ПРЕСТУПНИК СЕГОДНЯ ВЫПУЩЕН НА СВОБОДУ
       Си-би-эс 5: Сегодня из тюрьмы округа Аламеда с испытательным сроком в два года был выпущен подозреваемый в терроризме Марк Зангер. Он был арестован за хранение опасных биологических материалов. Информированные источники сообщили, что техническая сложность предъявленных Зангеру обвинений заставила прокурора неохотно признать, что он не может упрятать Зангера за решетку. В частности, было поставлено под сомнение обвинение Зангера в том, что он генетически модифицировал черепах в Латинской Америке. Мы говорим с Хулио Манаресом в Коста-Рике.
       Манарес: Атлантические черепахи действительно подверглись генной модификации, которая заставляет их панцири светиться фиолетовым светом. Однако объяснения тому, как это было сделано, не существует. Возраст чере-пах указывает на то, что эта генная манипуляция была произведена с ними от пяти до десяти лет назад.
       Си-би-эс 5: Вскоре после ареста Зангера следователи установили, что он не находился в Коста-Рике в то время, когда были проделаны эти генные модификации. Он побывал там лишь в прошлом году. И вот Марк Зангер, подозревавшийся в терроризме, вышел на свободу, заплатив штраф в пятьсот долларов.

      В комнате 443 здания конгресса вот-вот должны были начаться слушания. В ожидании этого момента конгрессмен Марвин Минковски (демократ, штат Висконсин) повернулся к конгрессмену Генри Векслеру (демократ, штат Калифорния) и спросил:
      — Не следует ли нам принять более жесткие правила, чтобы ограничить доступность рекомбинантных ДНК?
      — Ты намекаешь на Зангера?
      — Ну, последний случай связан именно с ним. Где он взял все то, что у него обнаружили, ты случайно не знаешь?
      — В Интернете, — ответил Векслер. — Набор для создания рекомбинантной ДНК можно купить в Нью-Джерси и Северной Каролине, и стоит он пару сотен баксов.
      — Это грозит обернуться бедой, ты так не думаешь?
      — Послушай, — сказал Векслер, — моя жена — заядлый садовод, а твоя?
      — Она с ума сходит от своих роз.
      — Наверное, посещает местный клуб садоводов?
      — Само собой. Раньше многие садоводы выводили новые гибриды, прививая растения. Теперь они пошли дальше и используют для этого наборы ДНК, — проговорил Векслер. — Генетически модифицированные розы создают сегодня во всем мире. Именно таким образом японцы вывели голубую розу, о которой садоводы мечтали столетиями. Так что новые технологии нынче повсюду, Марв. И в крупных компаниях, и во дворах домохозяек. Они везде.
      — И что же с этим делать? — спросил Минковски.
      — Ничего. Я не сделаю ничего, что огорчило бы твою жену. И мою, кстати, тоже. — Он обхватил подбородок ладонью (этот жест всегда очень красиво выглядел на телеэкране). — Но, возможно, мне пора произнести речь и выразить озабоченность в связи с потенциальной опасностью, которую представляет неконтролируемое развитие этих технологий.
      — Отличная мысль! — обрадовался Минковски. — Я, пожалуй, тоже забацаю речь на эту тему.

      НОВОСТИ ЛИПОСАКЦИИ
      Жир премьер-министра продан за 18 тысяч долларов
       НОВОСТИ БИ-БИ-СИ. Кусок мыла из жира, выкачанного из итальянского премьер-министра Сильвио Берлускони, продан частному коллекционеру за 18 тысяч долларов. Мыло является произведением искусства, названным «Mani Pulite» («Чистые руки»). Его автор — художник Джанни Мотти, живущий и работающий в Швейцарии. Моти приобрел жир в клинике в Лугарно, где Берлускони была проведена процедура липосакции. Затем Мотти перетопил жир в кусок мыла и продал его на художественной ярмарке в Базеле частному швейцарскому коллекционеру, который теперь может умывать руки при участии премьер-министра Италии.
       Наблюдатели отмечают, что Берлускони весьма непопулярен в Европе, и это могло снизить цену мыла из его жира. По их мнению, жир кинозвезд будет пользоваться куда большим спросом и оцениваться значительно выше. «Цена на субпродукты из Брэда Пита или Памелы Андерсон будет просто заоблачной», — сказал один из них.
       Согласятся ли звезды продавать свой жир? «А почему бы и нет, — отвечает пластический хирург из Беверли-Хиллз. — Они могут использовать вырученные деньги на благотворительность. Они ведь все равно делают липосакцию. Сейчас мы просто выбрасываем жир, выкачанный из их тел, а он мог бы пойти на благое дело».
      БЫСТРОХОДНЫЙ КАТЕР НА ЯГОДИЧНОМ ТОПЛИВЕ
       СЛУЖБА ЭЛЕКТРОННЫХ НОВОСТЕЙ. Состоятельный житель Новой Зеландии Питер Бетан попытается установить мировой рекорд, совершив кругосветное путешествие на быстроходном катере, использовав в качестве топливажир из собственных ягодиц. Его экологически чистый 78-футовый тримаран «Эрсрейс» оснащен двигателем, работающим на биодизельном топливе, созданном из растительного масла и жиров. Строго говоря, собственная «пятая точка» мистера Бетана внесла весьма скромный вклад в осуществление запланированного им путешествия, поскольку его ягодицы стали животворным источником всего одного литра топлива. Тем не менее Бетан отметил, что с его стороны это явилось жертвой, поскольку, как он выразился, «мою задницу искромсали вдоль и поперек».
      ХУДОЖНИК ГОТОВИТ И ЕСТ СОБСТВЕННЫЙ ЖИР
       РЕЙТЕР. Нью-йоркский художник-концептуалист Риккардо Вега прошел процедуру липосакции, приготовил собственный жир и съел его. Он заявил, что целью этой акции было привлечение внимания к бесхозяйственности западного общества. Он также сохранил еще несколько порций своего жира, намереваясь их продать. По его словам, это даст людям возможность попробовать на вкус человеческую плоть и на собственном опыте узнать, что такое каннибализм. Вега пока не назначил цену на свой жир, но, по мнению одного из торговцев произведениями искусства, она будет значительно ниже, чем на жир Берлускони. «Берлускони премьер-министр, а Вегу никто не знает, — заявил он. — Кроме того, он не первый в этой области. Еще до него художник Маркос Эваристта делал из собственного жира фрикадельки».
       Маркое Эваристта — чилиец по происхождению, художник, живущий в Дании. Слухи о том, что фрикадельки из его жира будут выставлены на аукционе «Кристи», не могут быть подтверждены, поскольку представители аукционного дома отказались обсуждать данную тему.

      Карета «Скорой помощи» летела по шоссе на юг. Сидевшая за рулем Долли разговаривала по телефону с Васко, используя только что купленную новенькую блютус-гарнитуру. Васко был зол, но Долли ничем не могла ему помочь. Он уже во второй раз взял ложный след и винить в этом должен был только самого себя.
      — Слушай, — говорила Долли, — мы только что, буквально несколько минут назад, получили список ее телефонных звонков за последние пять лет. В этой зоне телефонного кода живут люди, которым Алекс регулярно звонила. Их фамилия Кендалл, Генри и Линн. Он биохимик; чем занимается его жена, мы не знаем, но она и Алекс ровесницы. Мы предполагаем, что, возможно, они вместе росли.
      — Где живут эти Кендаллы? — спросил Васко.
      — В Ла-Джолле. Это к северу от…
      — Я знаю, где это находится, черт возьми! — прогремел Васко.
      — Где ты сейчас? — спросила Долли.
      — Возвращаюсь из Эльсинора. Я нахожусь по крайней мере в часе езды от Ла-Джоллы. Дорога тут чертовски извилистая. Я уверен, что она спала в машине где-то на этой дороге.
      — Откуда ты это знаешь?
      — Знаю, и все тут! Нюхом чую.
      — Что ж, наверное, сейчас она как раз едет в Ла-Джоллу. А может, уже приехала туда.
      — А где ты?
      — В двадцати минутах езды от дома Кендаллов. Хочешь, чтобы мы их взяли?
      — Как себя чувствует док?
      — Трезвый.
      — Точно?
      — Хоть сейчас в правительство сажай. Пьет кофе из термоса.
      — Ты проверила, что в термосе?
      — Конечно. Так что нам делать — действовать самостоятельно или дождаться тебя?
      — Если наткнетесь на девчонку, Алекс, оставьте ее в покое, а если увидите парня, берите его.
      — Будет сделано.

      — Боб! — сказала Алекс, прижимая к уху сотовый телефон.
      На другом конце линии послышалось сонное ворчание:- Сколько сейчас времени?
      — Семь утра, Боб.
      — О, господи! — Послышался мягкий шлепок, словно голова собеседника упала на подушку. — Ну, Алекс, если ты разбудила меня из-за какой-нибудь ерунды, берегись.
      — Ты что, побывал вчера на очередной дегустации? Роберт А. Кох, уважаемый глава юридической фирмы, был известен своим пристрастием к хорошему вину. У него была собственная коллекция вин, он покупал их на аукционах «Кристи», ездил за особо редкими сортами в Напу, Австралию, Францию. Но Алекс подозревала, что все это было лишь прикрытием, основанием для того, чтобы иметь возможность постоянно выпивать.
      — Я жду, Алекс, и постарайся не разозлить меня.
      — Ладно. В течение последних суток за мной гоняется «охотник за людьми» — здоровенный дядька, прямо ходячий комод. Он преследует меня и моего сына, хочет проткнуть нас иглами для биопсии и взять наши клетки.
      — Очень смешно. А теперь давай серьезно. Что тебе нужно?
      — Я говорю совершенно серьезно! Меня и моего сына преследует охотник за людьми!
      — Ни с того ни с сего?
      — Нет, я думаю, это связано с «Биогеном».
      — Я слышал, что у «Биогена» неприятности, — сказал Боб. — И теперь, говоришь, они пытаются взять ваши клетки? Они, вероятно, не имеют права это делать.
      — «Вероятно» — это не то, что я хотела услышать.
      — Закон расплывчат…
      — Послушай! Рядом со мной находится мой восьмилетний сын. А они пытаются схватить его затолкать в машину «Скорой помощи» и проткнуть его печень иглами! Я не хочу слышать «вероятно» и «закон расплывчат»! Я хочу услышать: «Мы не допустим этого!»
      — Конечно, мы попытаемся. Это связано с делом твоего отца?
      — Да.
      — Ты ему звонила?
      — Он не отвечает.
      — А в полицию ты звонила?
      — В Окснарде выдан ордер на мой арест. Сегодня там состоятся слушания. Мне нужно, чтобы на них присутствовал какой-нибудь хороший юрист, представляющий мои интересы.
      — Я отправлю туда Денниса.
      — Я сказала «хороший».
      — Деннис вполне хорош.
      — Деннис хорош, если у него есть месяц на подготовку, а слушания назначены на сегодня, Боб.
      — Ладно, а кого хотела бы там видеть ты?
      — Тебя.
      — О, Боже милостивый! Окснард! Это же так далеко, мать твою!
      — Боб, меня довели до того, что мне пришлось украсть дробовик, и теперь я повсюду таскаю его с собой! А ты ноешь только потому, что тебе придется всего лишь прокатиться на машине!
      — Ну хорошо, хорошо, не кипятись. Только сначала мне нужно уладить кое-какие дела.
      — Ты поедешь?
      — Да, я поеду. Можешь хотя бы намекнуть мне, вокруг чего весь этот сыр-бор?
      — Детали ты найдешь в файле Барнета. Я предполагаю, что речь идет о праве принудительного отчуждения частной собственности или присвоении чужой собственности.
      — Под собственностью подразумеваются твои клетки?
      — «Биоген» утверждает, что они принадлежат ему.
      — Каким образом ему могут принадлежать твои клетки? Вот клетки твоего отца — да. А, я понял! Ведь клетки-то у вас одинаковые! Но это полный бред, Алекс!
      — Вот и скажи это судье.
      — Они не имеют права нарушать целостность твоего организма или организма твоего ребенка только потому…
      — Прибереги это для судьи, — сказала она. — Я перезвоню тебе позже, чтобы узнать, как все прошло.
      Алекс закрыла телефон и посмотрела на Джеми. Он все еще мирно спал и был похож на ангелочка.
      Если Кох доберется до Окснарда до середины дня, он может добиться назначения экстренных слушаний на сегодня. Наверное, звонить ему стоит не раньше четырех часов дня. Это время будет тянуться для нее невыносимо долго.
      Алекс ехала в Ла-Джоллу.

      «Только гостей нас сейчас не хватало!» — думал Генри Кендалл, с неодобрением наблюдая за тем, как Линн обнимается с Алекс Барнет, а потом наклоняется и целует ее сына Джеми. Алекс и Джеми заявились, даже не предупредив о своем приезде. Оживленно болтая и жестикулируя, счастливые оттого, что наконец встретились, женщины отправились на кухню готовить завтрак для Джеми Алекс. Их собственный Джеми тем временем играл с Дейвом в «Плейстейшн». Игра называлась «Рули или умри». Из их комнаты доносились звуки сталкивающихся машин и визг покрышек.
      Генри Кендалл был потрясен случившимся и не находил себе места от волнения. Он отправился в свою комнату, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Он только что вернулся из полицейского участка, где вместе с копами просмотрел запись камеры наблюдения, установленной на школьной игровой площадке. Качество записи было скверным, и это к лучшему, потому что Генри было невыносимо смотреть, как здоровенный балбес Билли бьет и пинает его сына. Несколько раз ему даже приходилось отвернуться. А остальные мальчишки, эта банда скейтбордистов? Им место в тюрьме! Если есть на земле справедливость, их всех исключат из школы.
      Но вместе с тем Генри понимал: на этом все не закончится. В наши дни судятся все кому не лень, и Генри не сомневался: родители скейтбордистов тоже будут судиться, добиваясь восстановления своих отпрысков в школе. Они подадут в суд на его семью, на Джеми и Дейва. И во время судебного разбирательства непременно выяснится, что не существует никакого синдрома Гандлера — Крюкхайма, или как там назвала его Линн.
      Все узнают о том, что Дейв всего лишь трансгенный шимпанзе.
      А что потом? В средствах массовой информации поднимется такой вой, что хоть святых выноси, репортеры месяцами будут ошиваться на лужайке перед их домом, преследовать членов их семьи везде, где бы те ни появились. Они будут снимать их скрытыми камерами днем и ночью, они до основания разрушат их жизнь. А когда журналистам это надоест, в бой вступят попы, проповедники, религиозные организации и защитники животных. Генри и его родных будут называть безбожниками и преступниками, несущими угрозу не только всему американскому обществу, но и биосфере в целом. Генри, как наяву, видел телевизионных комментаторов, галдящих на разных языках — английском, испанском, немецком, французском, японском, — и все это на фоне картинок, на которых изображен их дом, сам Генри и Дейв.
      И это будет только начало.
      Дейва, естественно, заберут, Генри, возможно, отправится в тюрьму. Впрочем, последнее было маловероятным. Ученые на протяжении двух десятков лет сплошь и рядом нарушали правила в отношении генетических экспериментов, и никого еще не посадили, даже если пациент умирал. Но заниматься исследованиями ему точно запретят. Не исключено, что его выгонят из лаборатории — на год, а то и больше. Как в таком случае ему содержать семью? Линн в одиночку не потянет, а ее интернет-бизнес наверняка прикажет долго жить. А что будет с Дейвом? А с его сыном? С Трейси? Жители Ла-Джоллы, по крайней мере значительная их часть, придерживались довольно либеральных взглядов, но даже им вряд ли будет приятно узнать, что их дети ходили в одну школу с очеловеченной обезьяной. Люди к такому еще не готовы, а их либерализм существует преимущественно на словах.
      Возможно, его семье придется сменить место жительства _ продать дом и переехать куда-нибудь подальше, в Монтану, например. Хотя может статься, что там их встретят еще менее гостеприимно.
      Эти и другие мысли вертелись в голове у Генри под аккомпанемент ревущих моторов, вой автомобильных гудков и скрежет металла, а его жена и ее подруга смеялись на кухне. Генри был в отчаянии. И над всем этим тяготело непреходящее чувство вины.

* * *

      Ясно было одно: он должен внимательнее следить за своими детьми, постоянно знать, где они находятся и чем занимаются. Он не имеет права допустить повторения инцидентов, подобных вчерашнему. Линн хотела продержать детей дома еще один час. Пусть они опоздают в школу, но зато не будет неприятных встреч со старшеклассниками. Билли Кливер представлял собой явную опасность, и, похоже, его не задержали в полиции. Его скорее всего просто попугали, а потом передали с рук на руки отцу. Тот, насколько было известно Генри, работал специалистом по вопросам обороны в местном научно-исследовательском центре и был очень жестким, агрессивным человеком, одним из тех, кто предпочитает решать проблемы сабельным ударом.
      Генри повернулся к пакету, который принес из лаборатории. В качестве пункта отправления на посылке значилось: «Трактек индастриз», город Чиба, Япония. Внутри находились пять серебряных трубочек длиной в дюйм и чуть тоньше, чем соломинка для содовой. Он вынул их и стал рассматривать. В каждое такое чудо миниатюризации было встроено устройство глобального позиционирования, датчики температуры тела, пульса, дыхания и кровяного давления. Оно активировалось с помощью вмонтированного с одной стороны магнита. Кончик трубочки один раз вспыхивал голубым светом, и она начинала работать.
      Эти устройства были предназначены для контроля над лабораторными приматами, обезьянами и бабуинами. К ним прилагались специальные хирургические инструменты, напоминавшие большие шприцы, для того чтобы вводить их под кожу шеи, над ключицей. Разумеется, со своими детьми Генри так поступить не мог, поэтому возникал вопрос: куда поместить эти маячки?
      Размышляя над этим, Генри отправился в гостиную, где находились дети. Положить сенсоры в школьные ранцы? Не пойдет. Зашить в воротники рубашек? Дети их почувствуют.
      Так куда же?

* * *

      Хирургический инструмент сработал безупречно. Маячок идеально вошел в резиновую пятку кроссовки. Один маячок он ввел в кроссовку Джеми, второй — в кроссовку Дейва, а третий, повинуясь некоему наитию, он решил поместить в кроссовку второго Джеми, сына Алекс.
      — Зачем это? — спросил Джеми.
      — Мне нужно произвести кое-какие измерения. Сейчас вернусь.
      Генри ввел капсулу в третью кроссовку. У него осталось еще две. «Что делать с ними?» — размышлял Генри. В голову приходило несколько вариантов.

      «Хаммер» остановился позади кареты «Скорой помощи». Васко выбрался из машины и подошел к ней.
      — Что тут происходит? — спросил он, забравшись внутрь.
      Долли кивком головы указала на дом в конце улицы.
      — Там живут Кендаллы, а перед домом ты можешь видеть машину Барнет. Она внутри уже час.
      — И что она там делает? — нахмурившись, осведомился Васко.
      Долли покачала головой.
      — Я могу использовать микрофон направленного действия, но для этого нужно очутиться прямо напротив окон, а ты, я думаю, не хочешь, чтобы мы засветились.
      — Верно, не хочу.
      Васко откинулся на сиденье, издал протяжный вздох и взглянул на часы.
      — Что ж, войти туда мы не можем. «Охотникам за людьми» было разрешено входить в жилища преследуемых без ордера, но в дом третьего лица они вломиться не могли, даже если знали, что их «дичь» находится там.
      — Рано или поздно, — сказал Васко, — она все равно выйдет, а мы будем тут как тут.

      Жерар устал. С того времени, как ему удалось отдохнуть в последний раз, он летел уже целый час, и это была настоящая катастрофа.
      Вскоре после рассвета он оказался возле домов, откуда доносился запах еды. Это были деревянные постройки с облупившейся на стенах краской. Рядом с ними стояли старые машины, вокруг которых росла трава, за изгородью фыркали большие животные. Жерар уселся на столб изгороди и увидел, как из дома выходит мальчик в синем комбинезоне и с ведром в руке. Едой запахло еще сильнее.
      — Хочу есть, — сказал он.
      Мальчик обернулся, посмотрел вокруг и пошел дальше.
      — Я хочу есть, — повторил Жерар. — Я голоден. Мальчик снова остановился и принялся озираться.
      — В чем дело? Ты что, говорить не умеешь?
      — Умею, — сказал мальчик. — А вы где?
      — Здесь.
      Мальчик увидел птицу и подошел к столбу.
      — Меня зовут Жерар.
      — Вот это да! Ты умеешь говорить?
      — Невероятно, правда? — спросил Жерар.
      От ведра исходил чарующий аромат кукурузы и другого зерна. Правда, было там что-то такое, что пахло скверно, но голод был сильнее.
      — Я хочу есть.
      — А что именно ты хочешь? — спросил парень. Он сунул руку в ведро и вытащил оттуда пригоршню еды. — Вот это будешь?
      Жерар наклонился, попробовал предложенное угощение и тут же выплюнул его.
      — Гадость!
      — Это корм для кур. Им нравится.
      — У тебя есть свежие овощи? Мальчишка засмеялся.
      — Какой ты смешной! Ты говоришь, как англичанин. Как тебя зовут?
      — Жерар. Апельсин найдется? — Попугай нетерпеливо раскачивался на столбе. — Я люблю апельсин.
      — Где ты научился так хорошо говорить?
      — Я могу задать тебе тот же самый вопрос.
      — Знаешь что? Я покажу тебя своему папе, — сказал парнишка и, вытянув руку, подставил ее Жерару. — Ты ведь ручной?
      — Ручнее не бывает.
      Жерар перешел со столба на руку мальчика, и тот, посадив его на плечо, направился обратно к деревянному дому.
      — Держу пари, мы сможем продать тебя и заработать
      кучу денег.
      Жерар издал пронзительный вопль и взлетел на крышу дома.
      — Эй, вернись!
      Из дома послышался голос:
      — Джаред, делай свою работу!
      Мальчик неохотно вернулся на грязный двор и стал бросать на землю птичий корм. Желтые птицы кудахтали, подпрыгивали и расталкивали друг друга. Они казались чрезвычайно глупыми.
      Поколебавшись несколько секунд, Жерар решил, что он тоже не прочь поесть это. Слетев в крыши, он пронзительно заорал, чтобы отогнать тупых птиц, и принялся подбирать с земли зерна. На вкус они были отвратительными, но надо же было ему набить брюхо!
      Увидев попугая, мальчишка растопырил руки и бросился на него, однако Жерар увернулся, взлетел и ухитрился больно укусить парня за нос. Тот завопил от боли, а Жерар перелетел на несколько метров дальше и снова принялся клевать куриный корм. Желтые птицы бестолково толпились вокруг него.
      — Пошли вон! Пошли отсюда, дуры! — крикнул Жерар, но желтые птицы не слушались. Тогда Жерар изобразил звук сирены. Мальчишка снова кинулся на Жерара, но промахнулся. Видимо, он тоже был очень глуп.

* * *

      — Бафтинг! Бафтинг! Высота — двадцать тысяч метров! Бафтинг! Произвожу набор высоты! — Затем — звук взрыва.
      Эта импровизация заставила кур разбежаться и позволила Жерару спокойно поесть.
      Мальчишка убежал в дом, вышел оттуда с сетью и теперь подкрадывался к попугаю. Это было уже слишком. Жерара и без того начало пучить от мерзкой еды, а тут еще этот придурок, изображающий из себя гладиатора!
      Не дожидаясь броска, Жерар взлетел, пронесся над самой головой неугомонного малолетки, пребольно клюнул его в темечко, а затем взмыл в синее небо и продолжил свой путь.

* * *

      Двадцатью минутами позже, когда воздух стал прохладнее, попугай достиг берега океана и полетел вдоль него. Здесь лететь было легче — помогали воздушные потоки, даруя благословенный отдых уставшим крыльям. Жерар даже ощутил некоторое умиротворение.
      Это состояние продолжалось до тех пор, пока прямо над ним не пронеслась какая-то огромная белая птица — гигантских, просто невероятных размеров. Поток воздуха подхватил Жерара, завертел его и швырнул вниз. Когда Жерар пришел в себя и восстановил нормальное положение в воздухе, то увидел, что огромная птица уже далеко. Она словно плыла по воздуху, глядя на солнце единственным черным глазом, расположенным посередине головы. При этом она не размахивала крыльями и держала их неподвижно, широко расправив в обе стороны.
      Жерар порадовался, что птица была одна. Если бы над ним пролетела целая стая таких же, ему бы несдобровать. Он видел, как, совершив плавный поворот, птица направилась к земле.
      И именно в этот момент он заметил внизу чудесный зеленый оазис, раскинувшийся посреди высохшего побережья. Настоящий оазис! Он расположился неподалеку от нагромождения огромных булыжников. Морской ветер качал ветви пальм и пышных садов, а вокруг этой зеленой роскоши угнездились чудесные домики. Жерар сразу же проникся уверенностью: там наверняка есть еда. Зрелище было столь привлекательным, что он резко спикировал вниз.

* * *

      Это было похоже на чудо. По саду, полному цветов и кустарников, в прохладной тени пальмовых деревьев, наполненной щебетанием сотен птиц, молча ходили красивые люди в белой одежде. Едой здесь не пахло, но Жерар был уверен: она здесь должна быть. И внезапно он ощутил его — божественный запах разрезанного апельсина! А в следующий момент он увидел вторую птицу с ослепительно ярким красно-синим оперением. Она сидела на насесте, а рядом стоял поднос с кусочками фруктов: апельсинов, авокадо. И еще там был восхитительный свежий лук-латук!
      Жерар приземлился рядом с птицей.
      — Я хочу тебе понравиться, — сообщил он.
      — При-вет, — хрипло прокаркал красно-синий.
      — Я хочу тебе понравиться.
      — При-вет.
      — Хорошо у тебя здесь! Меня зовут Жерар.
      — Как дела, док? — спросила птица.
      — Можно мне кусочек апельсина?
      — При-вет. Как дела, док.
      — Я говорю, можно мне апельсина?
      — При-вет.
      Потеряв терпение, Жерар взял с блюда дольку апельсина. Красно-синяя птица злобно клюнула его, но он увернулся и упорхнул, унося в клюве апельсин. Жерар уселся на ветку дерева, посмотрел вниз и только теперь увидел, что вторая птица прикована цепочкой к насесту. Жерар, не торопясь, съел апельсин, а потом полетел за добавкой. Теперь он подошел к насесту сзади, а в следующий раз — сбоку. Он подлетал неожиданно, хватал новый кусок и улетал подальше от злобной птицы, которая могла выразить свое возмущение лишь одним словом:
      — При-вет!
      Через полчаса Жерар полностью насытился. Он стал рассматривать людей в белой одежде. Они говорили про найквил и «Джелл-О» .
      — «Джелл-О» — это вкусный десерт для всей семьи, который теперь содержит еще больше каль-ци-я! — сообщил Жерар, сидя на ветке. Двое из тех, кто был внизу, посмотрели наверх, кто-то засмеялся, и они пошли дальше.
      Здесь царил мир и покой. В ручейках, бежавших вдоль дороги, бурлила вода. Он останется здесь. Впервые за долгое, долгое время Жерар ощутил уверенность и спокойствие.

      — Все! Работаем! — скомандовал Васко.
      Из дома Кендаллов вышли двое мальчиков. Один — темненький и кривоногий, в бейсбольной кепке, второй — светленький и тоже в бейсболке. На нем были штанишки цвета хаки и спортивная рубашка.
      — Похоже, это и есть Джеми, — сказал Васко, заводя двигатель.
      Машина тронулась с места и медленно поехала вперед.
      — Не знаю, — проговорила Долли. — Он как-то иначе выглядит.
      — Это из-за бейсболки, — сказал Васко. — А ты возьми да спроси его.
      Долли опустила стекло, высунулась и окликнула мальчика:
      — Ты Джеми?
      — Да, — ответил он, повернув голову. Долли выпрыгнула из машины.

* * *

      Когда с улицы раздался высокий вопль, Генри Кендалл работал за компьютером, активируя «Трактек». Он сразу понял, что кричит Дейв. Вскочив со стула, он опрометью бросился к двери. Следом за ним бежала выскочившая из кухни Линн. Генри успел заметить, что Алекс осталась сидеть на кухне, крепко прижав к себе своего сына. На ее лице был написан ужас.

* * *

      Дейв был поставлен в тупик происходящим. Сначала Джеми о чем-то говорил с женщиной, а потом она выскочила из машины и схватила его. Дейв не был склонен нападать на самок, поэтому он просто смотрел, как женщина сгребла Джеми в охапку, подтащила его к белой машине и открыла задние двери. Внутри он увидел мужчину в белом халате и много блестящих инструментов, вид которых здорово напугал его.
      Джеми, видимо, тоже испугался, поскольку он принялся кричать. И тогда женщина засунула его в машину и захлопнула двери.
      Прежде чем машина тронулась с места, Дейв заверещал, кинулся к задней ее части и вцепился в хромированные ручки дверей. Машина поехала, набирая скорость, но Дейв не разжимал рук, болтаясь на дверях, как привязанная игрушка. Ухватившись покрепче, он подтянулся и заглянул в заднее окно. Он увидел мужчину в белом халате и женщину. Она пыталась положить Джеми на носилки и привязать его к ним. Джеми кричал.
      Дейв ощутил, как по его жилам разлилась горячая ярость. Он взвыл и стал колотить кулаком в дверь. Женщина подняла на него встревоженный взгляд. Казалось, она была потрясена, увидев Дейва. Затем она повернулась к водителю и что-то прокричала.
      Водитель принялся резко крутить руль, и машина стала рыскать по дороге. Дейва швыряло из стороны в сторону, и ему с трудом удавалось удерживаться, вцепившись в скрытые в углублениях дверей ручки. Когда его в очередной раз бросило влево, он вытянул руку и ухватился за фонарь, установленный над дверями, а затем забрался на крышу «Скорой». Дул сильный ветер, а поверхность крыши было совершенно гладкой. Дейв лег на живот и пополз вперед. Машина выправилась, сбавила скорость и поехала ровно. Изнутри слышались крики. Дейв продолжал ползти.

* * *

      — Мы от него отделались! — крикнула Долли, поглядев в заднее окно.
      — Кто это был?
      — Не знаю, но похож на обезьяну.
      — Он не обезьяна! Он мой друг! — крикнул Джеми, сопротивляясь попыткам привязать его к носилкам. — Мы вместе ходим в школу!
      Когда парень висел снаружи, ветер сорвал с него кепку, и Долли успела заметить, что его голова покрыта коричневой шерстью.
      — Как тебя зовут? — обратилась она к своему пленнику.
      — Джеми. Джеми Кендалл.
      — О нет! — выдохнула она.
      — О Боже! — прорычал Васко, ведя машину. — Ты взяла не того парня?
      — Но он сказал, что его зовут Джеми!
      — Это не тот Джеми, дура! Ты понимаешь, что это значит? Похищение человека!
      — Я не виновата…
      — А кто, по-твоему, виноват?
      — Ты тоже видел мальчишку.
      — Я не видел…
      — Ты смотрел прямо на него.
      — Да заткнись же ты! Хватит спорить! Его нужно вернуть обратно.
      — О чем ты говоришь?
      — Мы должны отвезти его туда, откуда взяли! Ведь получается, что мы совершили преступление! Киднепинг!
      А в следующий момент Васко выругался и закричал.

* * *

      Дейв сидел на крыше «Скорой помощи» в промежутке между мигалками и лобовым стеклом. Он наклонился со стороны водителя и посмотрел вниз. Возле окна торчало большое боковое зеркало, в котором было видно уродливое лицо водителя с черной бородой. Он вел машину и что-то кричал. Дейв знал, что этот человек хочет сделать Джеми больно. Он скалил зубы, что являлось признаком злости.
      Дейв спрыгнул вниз, повис на боковом зеркале, а затем просунул руку в открытое окно. Его сильные пальцы ухватили бородатого за нос. Тот завопил и дернул головой. Пальцы Дейва соскользнули с носа врага, но он тут же метнулся вперед и вцепился зубами в его ухо. Мужчина кричал от ярости, Дейв чувствовал ее, но ярости было в избытке и у него самого. Он стиснул челюсти изо всех сил и почувствовал, как ухо противника с хрустом отделилось, а на подбородок Дейва хлынула горячая кровь.
      Водитель заголосил еще громче и резко вывернул руль.

* * *

      «Скорая помощь» накренилась, ее левые колеса приподнялись над асфальтом, и она медленно завалилась на правый бок. Послышался отвратительный скрежет металла. Когда машина падала, Дейв все еще висел на зеркале, но от удара его швырнуло в окно «Скорой помощи», прямо на лицо бородатого, и одна кроссовка Дейва оказалась у него во рту. Машина прокатилась несколько метров на боку и остановилась. Мужчина кусал ногу Дейва и кашлял, женщина в глубине машины кричала. Дейв вытащил ногу из кроссовки, оставив ее во рту у водителя. Из ушного отверстия бородача хлестала кровь.
      Дейв скинул вторую кроссовку, прыгнул во внутренний салон «Скорой помощи» и, хоть и не без усилий, сумел открыть задние двери. Человек в белом халате лежал на боку, изо рта у него текла кровь. Он навалился всем своим весом на Джеми, и тот кричал от боли и страха. Дейв вытащил дядьку в белом халате из машины и бросил его прямо на проезжую часть, а затем вернулся за Джеми. Он поднял его, перекинул через плечо и побежал. Он нес друга домой.
      — Ты не ранен? — спросил Джеми. Откушенное ухо все еще находилось во рту Дейва. Он сплюнул его в ладонь и ответил:
      — Нет.
      — Что это у тебя в руке? Дейв разжал кулак.
      — Ухо.
      — Тьфу, какая гадость!
      — Я откусил ему ухо. Он плохой. Он хотел сделать тебе больно.
      Приблизившись к дому, они увидели, что все выстроились на лужайке: Генри, Линн и их гости. Дейв поставил Джеми на землю, и тот бросился к родителям. Дейв ждал, когда его мама, Линн, приласкает его, но она была целиком поглощена Джеми. Дейву стало обидно. Он бросил ухо, которое держал в руке, на землю. Все суетились вокруг него, но никто к нему не прикасался, никто не хотел погладить его шерсть.
      Ему становилось все более и более грустно.
      А потом он увидел похожую на большую коробку черную машину, ехавшую по улице по направлению к ним. Она была огромной, высокой и неслась прямо на лужайку.

      В зале суда Окснарда было тесно и так холодно, что Боб Кох не на шутку испугался возможности подхватить воспаление легких. Он и без того чувствовал себя препогано. Похмелье, хотя и ушло, но уступило место изжоге и кислому вкусу во рту. Судья был моложавым мужчиной лет сорока и, судя по его виду, тоже перебрал накануне. А может, и нет.
      Кох прочистил горло.
      — Ваша честь, я представляю Александру Барнет, которая не смогла лично присутствовать здесь.
      — Суд приказал ей явиться, — сказал судья, — и именно лично.
      — Мне это известно, ваша честь, но в настоящее время она и ее ребенок скрываются от «охотников за людьми», которые намерены изъять ткани из их тел. Чтобы не допустить этого, им пришлось спасаться бегством.
      — Что еще за «охотники за людьми»? — спросил судья. — Откуда они взялись?
      — Мы тоже хотели бы получить ответ на этот вопрос, ваша честь, — сказал Боб Кох.
      Судья повернулся к адвокату «Биогена»:
      — Мистер Родригес?
      — Ваша честь, — заговорил Родригес, поднимаясь со своего места, — как таковых «охотников за людьми» в данном случае нет.
      — А кто есть?
      — Работает профессиональный агент по розыску беглецов.
      — Кто дал на это санкцию?
      — Санкции как таковой также нет. В данном случае речь идет о гражданском аресте, ваша честь.
      — Аресте кого?
      — Мисс Барнет и ее сына.
      — На каком основании?
      — Незаконное владение похищенной собственностью.
      — Для произведения гражданского ареста владение похищенной собственностью должно быть удостоверено человеком, производящим арест.
      — Совершенно верно, ваша честь.
      — Что именно было удостоверено?
      — Владение чужой собственностью предполагается, ваша честь.
      — Полагаю, вы говорите о клеточной линии Барнета? — проговорил судья.
      — Да, ваша честь. Как уже было сообщено суду, — с предъявлением соответствующих документов, — эта клеточная линия принадлежала Университету Калифорнии в Лос-Анджелесе, который уступил право собственности компании «Биоген» из Вествью. Данное право Собственности подтверждено решениями нескольких предыдущих судов.
      — Каким же образом эта собственность оказалась похищенной?
      — Ваша честь, в нашем распоряжении имеются доказательства того, что мистер Барнет организовал заговор с целью уничтожения клеточных линий, имевшихся в распоряжении «Биогена». Но, так это или нет, «Биогену» в любом случае имеет право вернуть себе клеточные линии, собственником которых он является.
      — Он может сделать это, взяв клетки у мистера Барнета.
      — Да, ваша честь, теоретически это так. Поскольку суд постановил, что клетки мистера Барнета являются собственностью «Биогена», компания может взять их в любой момент. Вне зависимости от того, находится ли эта собственность в теле мистера Барнета или нет. «Биоген» является собственником клеток.
      — Вы отказываете мистеру Барнету в праве на целостность его тела? — осведомился судья, вздернув брови.
      — Со всем уважением, ваша честь, должен заметить, что такого права не существует. Предположим, кто-то взял бриллиантовое кольцо вашей жены и проглотил его. Кольцо все равно остается вашей собственностью.
      — Да, но тогда мне придется набраться терпения и дожидаться, пока оно опять увидит свет Божий, — сказал судья.
      — А если кольцо по каким-то причинам застрянет в кишечнике? Разве вы не имеете права изъять его оттуда? Уверен, что имеете. Его никто и никаким образом не может у вас забрать. Это кольцо — ваша собственность, где бы оно ни находилось. Человек, проглотивший его, должен знать, что к нему могут быть применены меры по изъятию.
      Кох решил, что пора и ему вмешаться в дискуссию.
      — Ваша честь, — заговорил он, — если я не забыл школьный курс биологии, то, что проглочено человеком, находится не в его теле, а в пространстве внутри его тела. Поэтому можно считать, что кольцо находится вне человеческого тела.
      — Ваша честь! — начал закипать Родригес.
      — Однако все это схоластика, — продолжал Кох, повысив голос. — Мы с вами ведем речь не об украденном кольце с бриллиантом. Мы говорим о клетках, которые действительно находятся в теле человека. Предположение, что эти клетки могут принадлежать кому-то другому, даже если таково было решение апелляционного суда, ведет к абсурдным выводам, которые только что прозвучали здесь. Если у «Биогена» больше нет клеток мистера Барнета, значит, он утратил их по собственной глупости. Компания не имеет права снова заявиться к носителю этих клеток и взять у него новую порцию. Если вы потеряли кольцо с бриллиантом, вы не можете заявиться на алмазную копь и потребовать замену.
      — Сравнение неточно! — заявил Родригес.
      — Ваша честь, любое сравнение грешит неточностью.
      — Ваша честь, — заговорил Родригес, — я хотел бы попросить суд принимать во внимание прежние судебные решения и строго придерживаться обсуждаемой здесь проблемы. А суть ее такова. Суд вынес решение, в соответствии с которым эти клетки принадлежат компании «Биоген». Они взяты из тела мистера Барнета, но являются собственностью «Биогена». Поэтому мы утверждаем, что у нас есть право в любое время вернуть себе эти клетки.
      — Ваша честь, данное утверждение прямо противоречит тринадцатой поправке к Конституции США об отмене рабства. «Биоген» может владеть клетками мистера Барнета, но он не может владеть самим мистером Барнетом. Не имеет права.
      — Мы никогда не заявляли претензий на владение мистером Барнетом, — сказал Родригес. — Только его
      клетками.
      — Однако на практике получается так, что вы фактически закабалили мистера Барнета, коли заявляете о своем праве на доступ к его телу в любое время дня и ночи.
      — Джентльмены, — устало вздохнул судья, — я уловил суть проблемы, но какое отношение все это имеет к мисс Барнет и ее ребенку?

* * *

      Боб Кох молчал. Пусть Родригес сам роет себе могилу. Вывод, к которому он хотел подвести суд, был немыслим и неприемлем ни для кого, кроме него самого.
      — Ваша честь, — начал Родригес, — если суд согласен с тем, что клетки мистера Барнета являются собственностью моего клиента, как, я полагаю, и должно быть, то эти клетки должны принадлежать ему, где бы они ни находились. Если, к примеру, мистер Барнет сдавал кровь в банки крови, содержащиеся в ней клетки принадлежат нам. Мы можем заявить на них свои права и потребовать изъятия их из сданной крови, поскольку мистер Барнет по закону не имеет права передавать их какой-либо третьей стороне. Они — наша собственность. Идентичные клетки обнаружены в телах детей и внуков мистера Барнета. Следовательно, они также принадлежат нам, и мы имеем право на их изъятие.
      — А «охотник за людьми»?
      — Специалист по поиску беглецов, — поправил Родригес. — Он должен произвести гражданский арест на следующем основании. Ближайшие родственники мистера Барнета являются носителями его клеток и, следовательно, владеют тем, что принадлежит нам. Из этого проистекает вывод: они носят в себе нашу собственность, или, другими словами, владеют похищенной собственностью и, следовательно, подлежат аресту.
      Судья вздохнул.
      — Ваша честь, — продолжал Родригес, — подобное умозаключение может показаться суду нелогичным, однако необходимо исходить из того, что мы живем в новую эпоху, то, что кажется нам странным сегодня, будет выглядеть вполне логичным через несколько лет. Значительная часть человеческого генома уже приватизирована. Приватизирована информация о различных болезнетворных микроорганизмах. Мысль о том, что подобные биологические элементы могут находиться в частной собственности, шокирует многих, поскольку все это для нас внове. Но суд должен принимать решения с учетом предыдущих определений. А они таковы: клетки мистера Барнета — принадлежат нам!
      — Но, если говорить о его потомках, то можно считать, что их клетки являются копиями клеток мистера Барнета, — сказал судья.
      — Согласен, ваша честь, но это не меняет дела. Если мне принадлежит формула изготовления чего-либо, а кто-то ксерокопирует эту формулу и передает копию третьему лицу, она все равно остается моей собственностью. Формула принадлежит мне, вне зависимости от того, как или кем она была скопирована.
      Судья повернулся к Бобу Коху:
      — Мистер Кох?

* * *

      — Ваша честь, мистер Родригес просил строго придерживаться обсуждаемой темы. Так я и поступлю. В ходе предыдущих судебных разбирательств было решено, что, будучи изъяты из тела мистера Барнета, его клетки ему более не принадлежат. Но в этих разбирательствах не говорилось, что мистер Барнет является ходячей золотой жилой, в которой «Биоген» может ковыряться снова и снова. И уж тем более в них не было ни намека на то, что «Биоген» имеет право на физическое изъятие клеток у любого их носителя. Требования истца выходят далеко за рамки предыдущих судебных решений и определений. Это по сути новый иск, в основе которого лежит одно лишь стремление выдать желаемое за действительное. И мы просим суд потребовать от «Биогена», чтобы тот отозвал своего «охотника за людьми».
      — Я не понимаю, — заговорил судья, — на каком основании компания «Биоген» стала действовать на свой страх и риск, мистер Родригес. Ее действия выглядят поспешными и неоправданными, если не сказать незаконными. Вы определенно могли дождаться, когда появится мисс Барнет и по собственной воле предстанет перед этим судом.
      — К сожалению, ваша честь, это было невозможно. Бизнес моего клиента оказался в критической ситуации. Как я уже сказал, мы считаем, что стали жертвой заговора, цель которого лишить нас того, что принадлежит нам по праву. Не вдаваясь в детали, могу сказать, что клетки должны быть возвращены немедленно. Если этого не произойдет, наши потери могут быть колоссальными, и компания может вообще вылететь из бизнеса. Мы просто своевременно реагируем на чрезвычайную ситуацию.

* * *

      Боб видел, что судья готов купиться на эту чушь о «своевременности реагирования». По всей видимости» он не хотел нести ответственность за разорение калифорнийской биотехнологической компании. Судья поерзал в своем кресле, посмотрел на настенные часы и снова поерзал.
      Нужно было исправлять ситуацию, причем немедленно.
      — Ваша честь, — начал Боб, — есть еще один аспект данной проблемы, который должен быть рассмотрен уважаемым судом с последующим принятием соответствующего решения. Я хотел бы обратить ваше внимание на это письменное заявление от имени Медицинского центра Университета Дьюка, датированное сегодняшним днем. — Он передал документ судье и вручил копию Родригесу. — Если позволите, ваша честь, я кратко изложу его содержание и поясню, какое отношение оно имеет к рассматриваемому делу.
      Затем Боб объяснил, что клеточная линия Барнета была способна в больших объемах вырабатывать вещество, называемое цитотоксический TLA7D, потенциальный антиканцероген. Именно это делало данную клеточную линию столь ценной.
      Однако на прошлой неделе Патентное ведомство США выдало университету Дьюка патент на ген белка TLA4A. Это ген с промотором, кодирующий белок, который удаляет гидроксильную группу из центра цитотоксичного белка, связывающегося с Т-лимфоцитами, 4В. Этот белок — предшественник цитотоксина TLA7D, который образуется при удалении гидроксильной группы. Пока гидроксильная группа не удалена, белок не обладает биологической активностью.
      Таким образом, ген, который контролирует выработку производимого «Биогеном» вещества, является собственностью университета Дьюка, и он заявляет свои
      права на него в документе, который вы, ваша честь, сейчас держите в руках. Родригес стал багроветь.
      — Ваша честь, — заговорил он, — я рассматриваю это как попытку внести неразбериху в дело, которое представляется мне весьма простым. Я требую, чтобы суд…
      — Дело действительно простое, — перебил его Боб. — До тех пор пока «Биоген» не заключит официальное соглашение с университетом Дьюка, он не имеет права использовать энзим, вырабатываемый принадлежащим Дьюку геном. Потому что как энзим, так и его производные компании не принадлежат.
      — Но это…
      — «Биогену» принадлежит клетка, ваша честь, но отнюдь не гены, находящиеся в этой клетке.
      Судья вновь посмотрел на часы.
      — Я внимательно рассмотрю этот аспект и сообщу о своем решении завтра, — проговорил он.
      — Но ваша честь…
      — Благодарю вас, джентльмены. На этом дискуссия окончена.
      — Но ваша честь, не забывайте про женщину и ребенка, за которым гонится «охотник»!
      — Я понимаю ваши чувства. Теперь мне остается понять, как смотрит на это закон. До завтра, господа.

      Кендаллы кричали, глядя, как прямо на них мчится черный «Хаммер». Но Васко Борден, рыча сквозь сжатые зубы и придерживая левой руке повязку в том месте, где совсем недавно было ухо, знал, что делает. Он заехал на лужайку и резко остановил машину перед самой дверью, заблокировав вход в дом. Затем они с Долли выскочили наружу, схватили Джеми, сына Алекс, сбили с ног ошеломленную мать и, забравшись обратно в машину, дали задний ход. Тем временем все остальные наблюдали эту сцену, утратив дар речи и не в состоянии пошевелиться.
      — Вот так, крошка! Когда ты не в доме, ты — моя! — проорал Васко. Затем машина сорвалась с места и помчалась по улице. Васко обернулся к своей помощнице:
      — Мы потеряли нашу «Скорую», поэтому придется действовать по плану В. Долли, дорогая, распорядись, чтобы готовили операционную. Скажи, что мы будем через двадцать минут. Через час дело будет сделано.

* * *

      Генри Кендалл находился в состоянии шока. Прямо на лужайке перед его домом только что произошло похищение человека, и он даже пальцем не пошевелил, чтобы помешать этому! Его собственный сын плакал и цеплялся за мать, Дейв бросил на землю чье-то ухо, а мать похищенного мальчика поднималась на ноги, крича, чтобы кто-нибудь вызвал полицию. Однако «Хаммер» уже умчался по улице, завернул за угол и скрылся из вида.
      Генри чувствовал себя слабым и выхолощенным, словно он совершил что-то очень нехорошее, словно в чем-то провинился перед Линн. Не в состоянии бездействовать и далее, он вернулся в дом и сел за компьютер. Точно так же он сидел пять минут назад, когда заверещал Дейв и завертелась вся эта жуткая карусель.
      На мониторе был все еще открыт сайт компании «Трактек», куда он ввел серийные номера активированных им маячков и имена детей, к которым относился каждый из них. Он сделал это в отношении своего Джеми и Дейва, а вот зарегистрировать второго Джеми не успел. С тяжелой душой он сделал это сейчас.
      Страничка компании «Трактек» сменилась блеклой, безликой картой с окошком, в которое следовало ввести номер устройства, которое вам нужно найти. Генри ввел серийный номер маячка Джеми Барнета. Если устройство работает, он увидит его движущимся по дороге. Но синее пятнышко не двигалось. Оно оставалось на одном и том же месте. На экране высветился адрес: Мербери-Мэдисон-драйв, 348. Это был его собственный дом.
      Генри огляделся и увидел в углу рюкзак Джеми и его белые кроссовки. Мальчик не надел их.
      Затем он ввел в окошко поиска номер маячка собственного сына. Результат был таким же. Синее пятнышко оставалось на его доме. Затем оно едва заметно сдвинулось, и в дверь вошел его сын Джеми.
      — Папа, что ты делаешь? Приехали полицейские. Они хотят всех допросить.
      — Хорошо, я выйду через минуту.
      — Его мама так расстроена!
      — Дай мне минуту, Джеми.
      — Она плачет. Мама говорит, им нужна какая-то ткань.
      — Джеми, я же сказал, что сейчас приду!
      Генри торопливо ввел серийный номер третьего устройства — того, что находилось в кроссовке Дейва. Карта на экране исчезла и через несколько секунд появилась снова, но выглядела она уже иначе. Теперь на ней были обозначены дороги, ведущие к северу от города, в сторону Терри-Пайнс. Синяя точка двигалась вдоль одной из них.
      Координаты на экране сообщали: Север, Тори-Пайнс-роуд, восток-северо-восток, 57 миль в час. Затем точка свернула на Гейлорд-роуд и стала двигаться в глубь страны.
      Каким-то загадочным образом маячок Дейва оказался внутри «Хаммера». Он либо выпал из его кроссовки, либо они забрали его кроссовку с собой. Но маячок был там, и он работал!
      Генри сказал:
      — Джеми, сходи за Алекс. Скажи ей, что она мне нужна на минутку.
      — Но папка…
      — Сделай то, о чем я прошу. И ничего не говори полицейским.

* * *

      Алекс смотрела на экран.
      — Я достану этого гада и снесу ему башку. Прикоснулся к моему сыну — считай, что ты покойник. — Голос ее был ровным и холодным, и от этого по коже Генри побежали мурашки. Она говорила совершенно серьезно.
      — Куда он направляется? — спросила Алекс.
      — Он свернул от побережья и едет в глубь страны, но, возможно, он просто пытается избежать автомобильных пробок в Дель-Мар. Он может затем вновь выехать к побережью. Мы выясним это через несколько минут.
      — Насколько далеко он находится от нас? — В десяти минутах езды.
      — Поехали! Ты захвати это, — она кивнула на ноутбук, — а я возьму ружье.
      Генри выглянул в окно. На обочине перед домом стояли три полицейские машины с включенными проблесковыми маячками, а на лужайке находилась группа из шести полицейских.
      — Это будет не так просто, — сказал он.
      — Очень даже просто, — откликнулась Алекс. — Я оставила машину за углом.
      — Они сказали, что хотят поговорить со мной.
      — Отделайся от них. Я буду ждать тебя в машине.

* * *

      Генри заявил полицейским, что Дейв нуждается в медицинской помощи, и он должен отвезти его в больницу, а что касается дачи показаний, то его жена, Линн, все видела и расскажет им все подробности случившегося. Генри также сказал, что готов дать подробные показания после того, как вернется, а сейчас он должен без промедления ехать с Дейвом в больницу.
      Поскольку руки Дейва были в крови, полицейские с готовностью приняли его версию, а Линн посмотрела на мужа странным взглядом.
      — Я постараюсь вернуться как можно скорее, — пообещал он и пошел по направлению к заднему крыльцу. Дейв увязался за ним.
      — Куда мы едем? — спросил он.
      — Мы должны найти того дядьку с черной бородой.
      — Он сделал больно Джеми.
      — Да, я знаю.
      — А я сделал больно ему.
      — Это я тоже знаю.
      — Я откусил ему ухо.
      — Угу.
      — А в следующий раз откушу нос.
      — Дейв, — сказал Генри, — мы должны сохранять самообладание.
      — Что такое само… обладание?
      На разъяснения времени не было. Они подошли к белой «Тойоте» Алекс и забрались внутрь: Генри сел спереди, Дейв сзади.
      — Что это такое? — спросил Дейв, указывая на сиденье рядом с собой.
      — Это ружье, Дейв, — сказала Алекс. — Не трогай его. Она завела двигатель и поехала вперед.

* * *

      Алекс позвонила Бобу Коху, чтобы узнать, нет ли у него новостей.
      — Новости есть, — ответил он, — но хотелось бы, чтобы они были получше.
      — Судья принял какое-нибудь решение?
      — Нет, отложил это до завтра.
      — А ты пытался…
      — Да, пытался. Он в замешательстве. Эта область законодательства не слишком хорошо знакома судьям из Окснарда. Наверное, именно поэтому «Биоген» решил действовать здесь.
      — Значит, завтра?
      — Да.
      — Спасибо, — сказала Алекс и отключила телефон. Рассказывать Бобу о том, что произошло, не имело смысла. Она даже не была уверена в том, что это вообще нужно делать. Впрочем, наверное, все-таки придется.

* * *

      Генри на пассажирском сиденье не сводил глаз с экрана компьютера. Здесь, в машине, соединение иногда пропадало на минуту, а то и на две. Он начал волноваться, что связь пропадет вовсе.
      Генри обернулся и посмотрел на Дейва. Тот был босым.
      — Где твои кроссовки? — спросил он.
      — Я их потерял.
      — Где?
      — В белой машине.
      Он имел в виду карету «Скорой помощи».
      — Каким образом? — Одна оказалась у того дядьки во рту, а потом машина перевернулась.
      — И твои кроссовки слетели?
      — Да, слетели.
      По-видимому, Алекс подумала о том же, о чем и Генри, поскольку она сказала:
      — В таком случае его кроссовки должны находиться в «Скорой», а не в «Хаммере». Мы едем не за той машиной.
      — Нет, это не может быть «Скорая». Она ведь опрокинулась.
      — А как же сигнал?
      — Должно быть, маячок каким-то образом выскочил из кроссовки, упал в одежду бородатого и сейчас находится там.
      — Значит, маячок может снова выпасть и потеряться.
      — Да, может.
      — Или они обнаружат его.
      — И такое возможно.
      Больше Алекс ничего не сказала.
      Генри продолжал смотреть на экран. Синяя точка сначала двигалась на восток, потом взяла курс на север, а затем снова на восток — мимо Ранчо-Санта-Фе, обратно в пустыню. Наконец она свернула на Хайланд-драйв.
      — Все, — сказал Генри, — я понял, куда они едут. В Солана-Каньон.
      — Что это такое?
      — Курорт. Очень большой и очень дорогой.
      — Там есть врачи?
      — Наверняка. Там могут даже проводить хирургические операции: подтяжки лица, липоксацию и всякое такое.
      — Значит, у них есть операционные, — мрачно констатировала Алекс и утопила в пол педаль газа.

* * *

      Территория в сто акров, известная, как Солана-Каньон, являла собой триумф искусства маркетинга. Всего несколько десятилетий назад это место было известно под своим первоначальным именем — Хеллхол-Палмс .
      Плоская местность, сплошь утыканная валунами, и — никакого каньона в пределах видимости. Так что Солана-Каньон не имел каньона, а также никакого отношения к прибрежному городку Солана-Бич. Это название просто показалось лучше других, которые рассматривались: Энджел-Спрингс, Дзен-Маунтин-Вью, Седар-Спрингс и Сйлвер-Хилл-Ашрам . По сравнению с другими, высокопарными вариантами название Солана-Каньон показалось более сдержанным, элегантным и достойным курорта, где за тысячи долларов в день богачи возвращали молодость своим телам с помощью йоги, массажа, медитации, духовных бесед и диеты. Все это осуществлялось под руководством опытного персонала, встречавшего дорогих гостей приветствием «Намаcте!», молитвенно сложив руки ладонями на уровне сердца .
      Солана-Каньон был также любимым местом многих знаменитостей, где они приходили в себя, отдыхая от своей бурной жизни.
      Алекс въехала в сложенные из кирпича центральные ворота, укрывшиеся позади огромных пальм. Они следовали за сигналом маячка, который теперь перемещался по направлению к дальнему концу курорта.
      — Он направляется к служебному входу, — констатировал Генри.
      — Ты бывал здесь раньше?
      — Один раз. Читал лекцию о генетике.
      — И как?
      — Больше меня не приглашали. Им пришлось не по нраву то, что я говорил. Знаешь старую пословицу? Учитель всегда считает, что его ученики обязаны своим умом условиям, в которых живут, а его дети — генам. То же самое — с богачами. Если у тебя куча денег или ты красив, тебе хочется слышать, что таким тебя сделали гены. Это позволяет тебе чувствовать превосходство над всеми остальными, считать, что ты избранный и хотя бы поэтому заслуживаешь успеха. И, следовательно, можешь относиться к другим людям, как к мусору. Стоп! Они останавливаются. Притормози.
      — Что теперь? — спросила Алекс. Они находились на боковой дорожке, а впереди виднелся служебный въезд.
      — Я думаю, они находятся на автостоянке.
      — Ну и что же? Давай возьмем их прямо там!
      — Нет, — покачал головой Генри. — На стоянке всегда дежурят несколько человек из охраны. Если они увидят тебе с ружьем в руке, проблем не оберешься. — Он смотрел на экран. — Стоят. Снова поехали. Опять остановились. — Он нахмурился.
      — Если там охранники, — сказала Алекс, — они увидят, как брыкается Джеми, когда его будут вытаскивать из машины.
      — Ему могли вколоть снотворное, или… — Генри осекся, увидев боль в глазах женщины. — В общем, я не знаю.
      — Погоди! Они снова поехали. Движутся по задней дорожке.
      Алекс тронула машину с места и поехала к служебным воротам. Они были открыты, и их никто не охранял. Алекс въехала внутрь, на автостоянку. Задняя дорожка начиналась в дальнем конце парковки.
      — Что будем делать теперь? — спросила она. — Поедем за ними?
      — Вряд ли это разумно. Они нас заметят. Лучше припаркуй машину здесь. — Генри открыл дверь. — Давай прогуляемся по прекрасному курорту Солана- Каньон. — Он посмотрел на свою спутницу. — Ты оставишь ружье здесь?
      — Еще чего! — Она открыла багажник, достала оттуда полотенце и, обернув им дробовик, сказала: — Я готова.
      — Ну ладно, — сказал Генри. — Тогда идем.
      — Черт бы их побрал! — выругался Васко, нажав на тормоз. Он ехал, по задней дорожке, намереваясь припарковать машину позади хирургического корпуса. Первоначальный план был таков: из здания выйдет доктор Мануэль Кахаль, сядет к ним в «Хаммер», сделает здесь же биопсию и сразу уйдет. Чисто и красиво. Никто
      ничего не увидит, никто ничего не узнает. Но теперь все могло пойти насмарку. Дорога оказалась перегороженной. Два мужика в спецовках и с лопатами выкопали поперек нее здоровенную канаву, перебраться через которую не было никакой возможности. А до хирургического корпуса оставалось еще не менее сотни метров.
      — Черт! Черт! Черт!
      — Успокойся, Васко, — сказала Долли. — Не велика беда. Коли дорога перекопана, мы просто войдем внутрь и сделаем все там.
      — Тогда все увидят, что мы разгуливаем по курорту!
      — Ну и что с того? Нас примут за обычных посетителей. Кроме того здесь все заняты только собой. На нас никто не обратит внимания. А если кто-то и обратит или даже решит позвонить кому следует, чего не случится, процедура закончится раньше, чем он успеет сказать «здрасьте». В операционной Мануэль проведет ее быстрее, чем мог бы в машине.
      — Не нравится мне все это. — Васко посмотрел на дорогу, а затем окинул взглядом пространство курорта. Впрочем, Долли была права. Им нужно пройти совсем немного по саду, и они — уже возле хирургического корпуса. Он повернулся к парню и сказал: — Слушай меня внимательно. Мы сейчас прогуляемся. Ты будешь вести себя тихо, и тогда все будет хорошо.
      — Что вы собираетесь со мной делать? — спросил мальчик.
      — Ничего. Просто сделаем тебе анализ крови.
      — А зачем тогда эти иголки?
      — Ну уколют тебя маленькой иголочкой, так ты даже ничего не почувствуешь. Как комарик укусил.
      Васко обернулся к Долли:
      — Ладно, звони Мануэлю. Скажи ему, что мы идем. И давайте двигаться.
      С самого раннего детства взрослые учили Джеми, что, если его похищают, он должен как можно громче кричать и отбиваться, что он и делал, когда бородатый дядька схватил его на лужайке у дома. Однако сейчас он был очень напуган и боялся, что эти люди причинят ему зло, если он станет доставлять им неприятности. Поэтому он смирно шел по дорожке сада. Женщина шла рядом, положив руку ему на плечо, а здоровенный мужчина — с другой стороны, натянув на голову широкополую ковбойскую шляпу, закрывавшую кроваво-красную дыру с левой стороны головы.
      Они проходили мимо отдыхающих в купальных халатах. В основном это были женщины, которые болтали, смеялись и даже не смотрели в их сторону.
      Стоило им войти под сень небольшой рощицы, как вдруг раздался странный скрипучий голос.
      — Тебе помочь с домашним заданием? — спросил он. Джеми так удивился, что замер на месте и поднял голову. Это была птица — серый попугай.
      — Ты друг Эвана? — спросил пернатый.
      — Нет, — ответил мальчик.
      — Ты такого же размера, как он.
      — Сколько будет, если от одиннадцати отнять девять? От изумления Джеми не мог вымолвить ни слова и
      только смотрел, открыв рот, на удивительную птицу.
      — Идем, дорогой, — сказала Долли. — Это всего лишь птица.
      — Всего лишь птица? — возмущенно спросил попугай. — Кого это ты называешь птицей?
      — Ты так много говоришь! — произнес Джеми.
      — А ты — нет.
      — Кто эти люди? Почему они тебя держат?
      — Мы его не держим, — сказала Долли.
      — Вы, господа, намереваетесь убить моего сына, не так ли? — осведомился попугай.
      — О, Господи! — выдохнул Васко.
      — О, Господи! — повторил попугай его голосом. — Как тебя зовут?
      — Пойдемте дальше, — приказал Васко.
      — Джеми. Меня зовут Джеми.
      — Привет, Джеми! А я Жерар!
      — Привет, Жерар!
      — Ну хватит! — рявкнул Васко. — Давайте двигаться дальше.
      — Это зависит от того, кто в седле, — заявил Жерар.
      — Долли, — сказал Васко, — мы должны соблюдать график.
      — Лучший друг мальчика — его мать, — сообщил попугай каким-то странным голосом.
      — Ты знаешь мою маму? — удивился Джеми.
      — Нет, сынок, он ее не знает, — проговорила Долли. — Он просто повторяет фразы, которые когда-то где-то слышал.
      — Ваша история звучит не очень-то правдоподобно, — сказал Жерар. А потом — другим голосом: — О, это скверно! Может, у вас в запасе имеется другая?
      Взрослые стали подталкивать Джеми вперед. Он понял, что они не позволят ему задержаться здесь, и не хотел поднимать шум.
      — Пока, Жерар, — сказал он.
      — Пока, Джеми.
      Они прошли немного вперед, и Джеми сказал:
      — А он забавный!
      — Да, забавный, — согласилась Долли, крепко держа мальчика за плечо.

* * *

      Первое, что им встретилось, когда они оказались в саду, был плавательный бассейн. Это был самый спокойный бассейн из всех, которые приходилось видеть Алекс: никто не плескался, никто не шумел. Люди лежали вдоль его кромки, подобно трупам. Рядом стоял шкафчик с полотенцами и купальными халатами. Алекс взяла халат и накинула на плечо, спрятав под ним обмотанное полотенцем ружье.
      — Где ты всему этому научилась? — осведомился Генри, наблюдая за ее действиями. Он нервничал. Еще бы! Ведь Алекс держала в руке ружье и была готова пустить его в ход. Он не знал, вооружен ли бородатый мужчина, но, вероятнее всего, это было именно так.
      — На юридическом факультете, — усмехнулась она. Дейв шел в нескольких шагах позади них.
      — Не отставай, Дейв, — сказал Генри, обернувшись.
      — Хорошо.
      Они завернули за угол, прошли под кирпичной аркой и оказались в другом уединенном саду. Воздух был прохладен, на тропинке лежали тени, а вдоль нее бежал узкий ручеек.
      Внезапно над их головами прозвучало:
      — Физкультпривет, какашка-таракашка!
      Генри испуганно задрал голову кверху.
      — Кто это сказал?
      — Я.
      — Это птица, — с облегчением вздохнул Генри.
      — Прошу прощения, я не птица. Меня зовут Жерар.
      — О, говорящий попугай, — сказала Алекс.
      — Меня зовут Джеми, — продолжал попугай. — Привет, Джеми. Я — Жерар. Привет, Жерар!
      Алекс замерла, глядя на птицу округлившимися глазами.
      — Это голос Джеми!
      — Ты знаешь мою маму? — проговорил попугай, в точности воспроизводя голос Джеми.
      — Джеми! — закричала Алекс. — Джеми! Джеми! И откуда-то издалека донеслось:
      — Мама!

* * *

      Дейв сорвался с места и кинулся вперед. Генри смотрел на Алекс, которая стояла неподвижно. Она отбросила халат, полотенце и теперь сосредоточенно заряжала ружье, методично дергая за цевье, после того как засовывала в магазин очередной патрон. Металл издавал холодное клацанье. Закончив, она повернулась к Генри.
      — Идем. — Она казалась спокойной до бесчувствия. — Если хочешь, можешь идти позади меня.
      — Гм, хорошо.
      Алекс двинулась вперед.
      — Джеми!
      — Мама! Она пошла быстрее.
      От задней двери хирургического корпуса их отделяло около двадцати футов — каких-то пять шесть широких шагов, и тут началось…
      Васко не на шутку разозлился. Его преданная помощница таяла прямо на глазах. Мальчишка заорал: «Мама!» — и она выпустила его, а сама просто стояла и смотрела, как парализованная.
      — Что ты делаешь? — крикнул Васко. — Держи его! Но она не ответила и не пошевелилась.
      — Мама! Мама!
      «Этого я и боялся!» — подумал Васко. Восьмилетний парень зовет на помощь мать, а вокруг расхаживают дамы в белых купальных халатах. Может, до этого они действительно не обращали на них внимания, но теперь стали показывать в их сторону и переговариваться. Васко был тут, что называется, ни к селу ни к городу: высоченный, бородатый, одетый во все черное и в черной шляпе, чтобы скрыть откушенное ухо. Он знал, что выглядит типичным злодеем из скверного ковбойского фильма. От сопровождавшей его женщины не было проку. Она не пыталась утихомирить мальчишку и вести его дальше, и парень в любой момент мог повернуться и кинуться наутек.
      Васко должен был взять контроль над ситуацией. Он потянулся за пистолетом, но тут из дверей стали выходить все новые и новые женщины. Черт! В сад высыпала целая группа теток, занимавшихся йогой и решивших посмотреть, что за мальчик так жалобно зовет свою маму. А тут — он, человек в черном!
      Он облажался!
      — Долли! — прошипел он. — Чтоб ты провалилась! Возьми себя в руки! Мы должны доставить этого молодого человека в хирургический корпус и…
      Он не успел договорить, потому что в следующий миг сверху на него что-то обрушилось. Это снова был тот самый темный, волосатый парень, который откусил ему ухо. Он спрыгнул с ветки метрах в трех над его головой, пушечным ядром ударил Васко в грудь, отчего тот навзничь опрокинулся в розовые кусты, повалившись на спину и задрав ноги высоко в воздух.
      И на этом все кончилось.
      Мальчишка припустил назад, на бегу зовя мать, а Долли вдруг стала вести себя так, будто она незнакома с Васко, и даже не помогла ему, когда он, исцарапанный, кряхтя, выбирался из колючих розовых кустов. Трудно сохранять достоинство, когда поднимаешься на ноги с земли, с утыканной иголками задницей, когда при этом на тебя глазеет как минимум сотня людей и в любой момент могут нагрянуть охранники.
      Темный, похожий на обезьяну парень исчез. По крайней мере его нигде не было видно.
      Васко понимает, что отсюда пора убираться. Все кончено. Он потерпел катастрофу почище «Титаника». Долли, мать ее, по-прежнему стоит неподвижно, как статуя Свободы, поэтому Васко тормошит ее и кричит, чтобы она шевелилась, что им нужно сматываться. Другие женщины, собравшиеся вокруг них, неодобрительно шумят. Какая-то старая карга в трико возмущенно вопит: «Маньяк!»
      Ее поддерживают остальные тетки. Слышатся выкрики: «Оставьте ее! Хам! Насильник!»
      Ему хочется заорать в ответ: «Она на меня работает!» Но, конечно, это уже было не так. Она стоит растерянная и сбитая с толку, а старая шлюха в трико уже вызывает полицию.
      Значит, будет еще хуже.

* * *

      Долли двигается медленно, как лунатик. У Васко нет времени дожидаться, пока она очухается, поэтому, скользнув мимо нее, он рысцой устремляется в сад, думая лишь об одном — поскорее убраться отсюда. В следующем саду он видит мальчишку рядом с каким-то мужиком, а возле них стоит эта сучка Алекс с ружьем двенадцатого калибра наперевес и с таким видом, будто умеет им пользоваться: одна рука — держит цевье, другая сжимает приклад, а палец лежит на спусковом крючке. И говорит ему:
      — Если я еще когда-нибудь увижу твою рожу, скотина, я разнесу ее в кровавые сопли!
      Васко, ничего не отвечая, трусит мимо нее, но в следующий момент позади него раздается грохот, а впереди кусты, растущие вдоль тропинки, разлетаются в стороны зеленым конфетти. Разумеется, он останавливается и медленно поворачивается, держа руки подальше от тела, чтобы не вызывать ненужных подозрений.
      — Ты, мать твою, слышал, что я тебе сказала? — спрашивает она.
      — Да, мэм, — отвечает он. — Никогда не перечьте даме с ружьем, тем более если у нее плохое настроение.
      Вокруг уже собралась целая толпа. Женщины щебечут, как птички, и вытягивают шеи, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Но стерва не обращает на это внимания. Она орет на него:
      — Что я тебе сказала?!
      — Вы сказали, что если увидите меня еще раз, то убьете.
      — Правильно, — говорит она, — убью! Еще раз прикоснешься ко мне или к моему сыну — сдохнешь!
      — Да, мэм, — говорит он, чувствуя, как краска бросается в лицо, испытывая одновременно страх, унижение, злость.
      — А теперь проваливай, — говорит она, слегка качнув стволом.
      Она знает, что делает. Адвокатша, которая регулярно посещает стрельбище. Хуже не бывает!
      Васко кивает и уходит — быстро, как только может. Он жаждет оказаться подальше от нее и всех этих женщин. Происходящее кажется ему ночным кошмаром: сотня баб в халатах наблюдают за тем, как он жрет дерьмо! Вскоре он уже почти бежит. Скорее к «Хаммеру», скорее отсюда!

* * *

      И тут он увидел темного парня, похожего на обезьяну. Собственно, он и был обезьяной. Теперь, видя, как он двигается, Васко полностью уверился в этом. Обезьяна, одетая мальчиком, но все равно обезьяна. При виде этой твари, скачущей по саду, у Васко вновь заболела голова — там, где недавно было ухо. Не понимая, что делает, Васко выхватил пистолет и начал стрелять. Не то чтобы он надеялся попасть в маленького ублюдка с такого расстояния, но ему нужно было хоть что-нибудь сделать. Разумеется, обезьяна побежала, вскарабкалась на стену и пропала из виду.
      Васко последовал за ней. Это оказался женский туалет и ванная комната. Свет внутри не горел, значит, там никого не было. Справа от себя он увидел бассейн, но и там не было ни души. Значит, в ванной нет никого, если не считать обезьяны. Он крепче сжал пистолет и двинулся вперед.
      Клик-клак!
      Он замер. Ему был хорошо знаком звук передергиваемого затвора помпового ружья. Никогда не заходите в комнату, если услышите за дверью такой звук. Он стал ждать.
      — Думаешь, тебе повезло, гнилушка? — раздался хриплый голос, показавшийся ему знакомым.
      Злясь и боясь, он стоял возле женского туалета до тех пор, пока не почувствовал себя до невозможности глупо.
      — Да пошли вы все! — сказал он, повернулся и направился к машине. В конце концов, что ему за дело до этого обезьяньего парня!
      — Ну надо же! — сказал голос из-за двери. — В городе так много стволов и так мало мозгов!
      Он развернулся и посмотрел назад, но не увидел никого, кроме птицы, которая сидела на двери туалета. Он так и не понял, откуда раздался голос.
      Васко поспешил к своему «Хаммеру». Он уже мысленно репетировал то, что скажет руководителям юридической фирмы и людям из «Биогена». Факты весьма просты: женщина была вооружена, да к тому же ее кто-то предупредил. Васко тут ничего не мог сделать. Он был классным профессионалом, но не умел творить чудеса. Пусть выясняют, откуда произошла утечка информации. Прежде чем обвинять его, пусть сначала займутся собой.
      Ну и все такое в том же духе.

      Слабый и изможденный, Адам Винклер лежал на больничной койке. Он был лыс и бледен. Его костлявые пальцы сжимали руку Джоша.
      — Слушай, — говорил он, — тут нет твоей вины. В конце концов, я сам пытался убить себя, употребляя наркотики. Рано или поздно это все равно произошло бы. Но ты оказал мне огромную услугу — подарил время. Посмотри на меня. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя виноватым.
      Джош не мог выдавить из себя ни слова. Его глаза были наполнены слезами.
      — Обещай, что не будешь себя винить. Джош кивнул.
      — Врунишка! — Адам слабо улыбнулся. — Как продвигается твой судебный процесс?
      — Нормально, — ответил Джош. — Какие-то люди из Нью-Йорка обвиняют нас в том, что по нашей милости у их матери развилась болезнь Альцгеймера. Хотя на самом деле мы дали ей простую воду.
      — Вы выиграете процесс?
      — О, конечно! Адам вздохнул.
      — Врунишка… — Его пальцы разжались. — Береги себя, брат… — едва слышно прошептал он, и глаза его закрылись.
      Джоша захлестнула волна паники. Он вытер слезы. Но Адам все еще дышал. Он просто спал. Очень мирно.

      Объясняя вынесенное им постановление, судья простуженно кашлял. Главными его слушателями были Алекс Барнет, Боб Кох и Альберт Родригес.
      — Как видите, — говорил он, — я принял решение, что, хотя компания «Биоген» действительно обладает правом собственности на клетки мистера Барнета, она не имеет законного права изымать эти клетки из тел индивидуумов — живых или мертвых, включая и самого мистера Барнета. И тем более они не могут быть изъяты из тел его близких или дальних родственников. Любое другое решение противоречило бы 13-й поправке к Конституции США, запретившей рабство во всех его проявлениях.
      В своем постановлении я отмечаю, что данная ситуация возникла в результате путаницы в решениях предыдущих судебных инстанций относительно того, что представляет собой право собственности в биологическом контексте. Первопричиной этой путаницы стало, главным образом, мнение, что ткани, удаленные или изъятые из тела человека, например, в результате хирургической операции, являются биологическими отходами и, следовательно, он в них больше не нуждается. Взять, к примеру, мертворожденное дитя. Мы не смеем отрицать, что мать и другие родственники могут испытывать по отношению к нему сильную эмоциональную тягу и желают распорядиться им по собственному усмотрению: похоронить, кремировать или передать его ткани для исследований, чтобы, возможно, помочь другим.
      Мнение, согласно которому больница или врач могут распоряжаться мертворожденным ребенком, как им будет угодно, на том лишь основании, что он находится вне тела матери и якобы представляет собой «биологические отходы», является необоснованным и негуманным.
      Аналогичная логика применима к случаю с клетками мистера Барнета. Даже при том, что они изъяты из его тела, он будет по-прежнему — и с полным правом! — считать их своими. Это чувство не исчезнет у него только потому, что суд, руководствуясь какими-то юридическими теориями, впихнул его дело в прокрустово ложе судебных уложений. Человеческие чувства неподвластны решениям суда. А именно так нередко пытались поступать мои коллеги в ходе предшествующих судебных разбирательств.
      Одни суды, разбирая дела о человеческих тканях, рассматривали их как отходы. Другие — как необходимый для исследований материал, сродни книгам, которые ученый берет в библиотеке. Третьи смотрели на извлеченные ткани, как на оставленную владельцем собственность, которую при определенных обстоятельствах можно использовать, не спрашивая разрешения у владельца. Так поступают с чемоданом, брошенным в камере хранения и невостребованным впоследствии. По прошествии определенного времени ячейку вскрывают и ее содержимое продают. Некоторые суды пытались сохранить баланс между требованиями соперничающих сторон и приходили к выводу, что важность проведения научных исследований во благо общества перевешивает «эгоистичные притязания» отдельных индивидуумов, заявляющих свои права на свои же ткани.
      Каждый из этих примеров вступает в конфликт с упрямой природой человека. Наши тела — наша личная собственность. В каком-то смысле владение собственным телом является наиболее фундаментальной формой собственности из всех нам известных. Это — основа нашего существования на этом свете. Если суды не поймут этой основополагающей истины, их решения будут несостоятельны, как бы безупречно они ни выглядели с точки зрения юридической науки.
      Вот почему, когда человек отдает ткани врачу для проведения научных исследований, — это вовсе не то же самое, что подарить книгу библиотеке. И никогда таковым не будет. Если впоследствии врач или научное учреждение, где он работает, захотят использовать эти ткани для каких-либо иных целей, они должны будут испросить у донора разрешение на это. Примеры можно приводить бесконечно. Точно так же, как редакции журналов уведомляют вас о том, что заканчивается срок вашей подписки, университеты могут ставить вас в известность о том, что хотят использовать ваши ткани в каких-то новых целях.
      Нас убеждают, что это затормозит исследования в области медицины, но истина заключается в обратном. Если университеты не признают, что люди на протяжении всей жизни сохраняют вполне объяснимый эмоциональный интерес к судьбе своих тканей, это приведет к тому, что они вообще перестанут отдавать их науке. Вместо этого они попросту станут продавать их коммерческим организациям. А адвокаты сдуют пыль с документов, которые позволяют университетам использовать в любых целях не более чем анализ крови пациента, если с ним не заключен официальный контракт, предусматривающий иное. Пациенты — не дурачки, а их адвокаты — тем более.
      Если университеты и отдельные врачи будут по-прежнему своевольничать и поступать так, как пожелает их левая нога, стоимость медицинских исследований взлетит до небес. Поэтому единственным приемлемым решением данной проблемы является принятие законодательного акта, который закрепит право гражданина распоряжаться своей плотью — в любой ее форме — по собственному усмотрению. Раз и навсегда.
      Нас уверяют, что интерес пациента к собственным тканям и его право на частную жизнь заканчиваются его смертью. Это тоже образец устаревшего мышления, которое необходимо изживать. Гены умершего наследуют его потомки, и, если кто-то станет изучать эти гены — даже после его смерти — или обнародует его «генетический портрет», это будет равносильно вторжению в личную жизнь его потомков. Дети умершего могут потерять страховку жизни только потому, что нынешние законы не согласуются с нынешней реальностью. Подводя итог, скажу: дело Барнета пошло наперекосяк из-за глубоких и фундаментальных ошибок, допущенных судами. Вопрос правообладания будет становиться яблоком раздора каждый раз, когда индивидуум вырабатывает в своем теле то, что, согласно постановлению суда, является собственностью кого-то другого. Причем определить, кто прав, будет крайне сложно. Это относится к клеточным линиям, это относится к генам, это относится к определенным белкам. Все это, с точки зрения здравого смысла, не может являться частной собственностью. Неизменное правило юриспруденции гласит: общее наследие не может принадлежать кому-то одному. Неизменное правило заключается в том, что природа не может являться предметом частной собственности. И тем не менее более чем за двадцать лет наша Фемида — в первую очередь я имею в виду патентные суды — так и не сумела подтвердить это на практике. Подобная ситуация приведет к тому, что со временем и по мере развития научных знаний путаница и волюнтаризм приобретут лавинообразный характер. Частная собственность на человеческий геном, на те или иные природные явления сделает исследования слишком дорогими, сложными и — в итоге — ненужными. То, что совершено предыдущими судами, является ошибкой, и эта ошибка должна быть исправлена. Причем чем скорее, тем лучше.

* * *

      Алекс повернулась к Бобу Коху.
      — Мне кажется, нашему судье кто-то помог, — сказала она.
      — Не исключено, — согласился Боб.

      Рик Дил пытался склеить свою разваливающуюся жизнь, но из этого ничего не получалось. Она рассыпалась на осколки, как стекло, в которое угодили камнем. «Ген зрелости» оказался полной катастрофой. Хуже того, на «Биоген» подал в суд адвокат из Нью-Йорка — умный и пронырливый. Адвокаты Рика советовали ему пойти на мировую, поскольку в противном случае, по их словам, компании грозит банкротство. Впрочем, рано или поздно это все равно должно было произойти. «Биоген» потерял клеточную линию Барнета, восстановить ее, взяв клетки у его дочери и внука, не получилось, а теперь еще появился этот новый патент, который и вовсе обесценивает главный продукт компании.
      По просьбе Дила его жена перестала прятаться и вернулась в город. Детей на лето отправили к ее родителям в Мартаз-Виньярд. Впоследствии она намеревалась забрать детей к себе. Адвокат Дила, Барри Шиндлер, сам находился в процессе развода, и времени на Рика у него сейчас не было. Разразился громкий скандал вокруг новаторской практики генетического тестирования как нового элемента бракоразводных процессов. Шиндлера, провозгласившего себя изобретателем и пионером этой практики, которую все единодушно осудили как неэтичную, поносили на каждом углу.
      В конгрессе поговаривали о необходимости принятия закона, который ограничил бы генетическое тестирование, однако знающие люди сомневались, что конгрессмены пойдут на такой шаг. Генетическое тестирование имело слишком большое значение для страховых компаний, главной целью которых было увильнуть от выплаты страховых премий своим клиентам.
      Брэд Гордон, пока не начался суд, уехал из города. Поговаривали, что он колесит по западному побережью, то и дело ввязываясь в разные неприятные истории.
      Юридическая фирма Родригеса выставила «Биогену» предварительный счет в размере миллиона долларов. Они, однако, хотели получить с компании еще два миллиона за все судебные тяжбы, которые им пришлось вести от имени своего клиента. На столе Рика зажужжал интерком, и раздался голос его секретарши:
      — Мистер Рик, к вам пришла дама из охранной фирмы ГБИ.
      Рик поерзал в кресле. Он вспомнил, как хороша, как возбуждающа была Жаклин Моурер. Он не видел ее уже несколько недель.
      — Пригласи ее, — сказал он секретарше, а затем встал, заправил в штаны выбившуюся рубашку и, растянув губы в приветливой улыбке, повернулся к двери.
      Улыбка медленно сползла с его лица, когда в дверь вошла женщина лет тридцати в неописуемо безобразном синем костюме, с мясистым лицом и жидкими волосами до плеч.
      — Мистер Дил? Я Андреа Вудман из ГБИ. Приношу извинения за то, что не смогла встретиться с вами раньше, но в последние несколько недель мы были просто по горло завалены делами других клиентов. Я приехала, как только немного освободилась. Ужасно рада с вами познакомиться.
      Она протянула руку, но Рик не пошевелился. С отвисшей челюстью, он стоял и смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова.

      ПЕЩЕРНЫЕ ЛЮДИ ПРЕДПОЧИТАЛИ БЛОНДИНОК
       Последние исследования канадского антрополога Питера Фроста доказывают, что у женщин европейских территорий голубые глаза и светлые волосы появились в конце последнего ледникового периода как средство, помогавшее им привлекать к себе мужчин. Действие гена MC1R, отвечающего за цвет волос, привело к тому, что около 11 тысяч лет назад появились семь оттенков светлых волос, отмечает, ученый. По меркам генетики это произошло чрезвычайно быстро. Обычно подобные эволюционные процессы занимают не менее миллиона лет.
       Однако сексуальные предпочтения способны ускорить обусловленные генами изменения. Конкуренция между женщинами за мужчин, которых в те времена недоставало из-за высокой и ранней смертности, привела к появлению нового цвета волос и глаз. Выводы Фроста подтверждаются исследованиями трех японских университетов, в результате
       которых было названо примерное время, когда вследствие генетических мутаций на планете возникли блондины.
       Фрост полагает, что сексуальная притягательность обладательниц светлых волос и глаз обусловлена тем, что они отличаются повышенным уровнем женского полового гормона эстрогена и, следовательно, более высокой плодовитостью. Однако с подобной точкой зрения согласны не все. 27-летняя Джоди Кидд, блондинка и фотомодель, говорит: «Я не думаю, что светлый цвет волос как-то связан с повышенной сексуальной активностью. Красота — это нечто гораздо более глубокое».
       Теория профессора Фроста была опубликована в журнале «Эволюция и поведение человека». Результаты его изысканий подкреплены исследованиями Всемирной организации здравоохранения, показавшими, что к 2202 году людей со светлыми волосами на планете не останется. Впоследствии выводы ВОЗ были поставлены под сомнение, в том числе и авторитетными специалистами из ООН.

      Фрэнк Барнет вошел в роскошный офис венчурного бизнесмена Джека Ватсона вскоре после полудня. С его прежних посещений здесь ничего не изменилось. Все та же мебель от Маиса, произведения современного искусства: портрет Александра Великого кисти Уорхола, скульптура воздушного шара работы Кунса, а на стене позади письменного стола Ватсона по-прежнему висела картина Танси, изображающая альпинистов, взбирающихся на гору. Приглушенные звонки телефонов, бежевые ковры и повсюду — потрясающе красивые женщины, двигающиеся плавно и без суеты. Одна такая стояла рядом с Ватсоном, положив руку ему на плечо.
      — А, Фрэнк! — сказал Ватсон, не вставая из-за стола. — Ты знаком с Жаклин Моурер?
      — Боюсь, что нет.
      Красотка пожала его руку. Она была холодна и деловита.
      — Рада встрече, мистер Барнет.
      — А вот с нашим техническим гением Джимми Максвеллом вы уже знакомы.
      Ватсон кивнул на парня двадцати с небольшим лет, сидевшего в глубине комнаты. Он был в очках с толстой роговой оправой и в футболке с эмблемой «Доджерсов». Это был тот самый молодой человек, который в свое время заговорил с Барнетом в офисе юридической компании его дочери. Подняв глаза от лэптопа, он приветственно помахал Барнету рукой.
      — Здрасьте! — бросил парень.
      — Привет, — ответил Барнет.
      — Я попросил тебя прийти, — заговорил Ватсон, сев поудобнее, — потому что наше дело близится к концу. Мисс Моурер только что провела переговоры с Университетом Дьюка относительно соглашения о лицензионном использовании запатентованного ими гена на чрезвычайно выгодных условиях.
      Женщина улыбнулась улыбкой сфинкса.
      — Я умею ладить с учеными, — сказала она.
      — Рик Дил, — продолжал Ватсон, — ушел с поста руководителя «Биогена». Винклер и другие члены высшего руководства ушли вместе с ним. У большинства из них проблемы с законом, и, к сожалению, компания не сумеет им помочь. Если ты нарушаешь закон, нечего рассчитывать на то, что компания станет покрывать твои грешки. Пусть теперь сами выпутываются.
      — Бедолаги, — добавила Жаклин Моурер.
      — Вот такие дела, — сказал Ватсон. — Учитывая возникший кризис, совет директоров «Биогена» обратился ко мне с просьбой взять бразды правления в свои руки и снова поставить компанию на ноги. Я согласился в обмен на определенную долю акций.
      Барнет кивнул.
      — Значит, все получилось в соответствии с планом.
      — О да. — Ватсон наградил его странным взглядом. — В общем, Фрэнк, тебе теперь ничто не мешает вернуться домой, к семье. Уверен, что твоя дочка и внук будут счастливы вновь увидеть тебя.
      — Надеюсь. Она, наверное, злится. Ну да ничего, скоро остынет. Так всегда бывает.
      — Конечно, остынет, — сказал Ватсон. По-прежнему не вставая с кресла, он протянул Барнету руку и легонько подмигнул.
      — Ты в порядке? — спросил Барнет.
      — Да так, вчера играл в гольф и что-то себе растянул.
      — Ну не все же время работать! Надо иногда и отдыхать.
      — Ты прав, — сказал Ватсон, улыбнувшись своей знаменитой улыбкой. — Ах, как ты прав!

      Брэд Гордон следовал за людским потоком, тянувшимся по направлению к «Могучему Конгу», гигантским «русским горкам» в парке развлечений «Седар-Пойнт» в городе Сандаски, штат Огайо. Уже несколько недель он посещал парки аттракционов, но этот был лучшим и самым большим в Америке. Брэд чувствовал себя гораздо лучше, его челюсть зажила и почти не болела.
      А вот что действительно беспокоило Брэда, так это мысли о его адвокате. Джексон казался умным, но Брэд все равно беспокоился. Почему дядя не нанял для него высококлассного адвоката? Ведь он всегда так поступал! Теперь Брэду время от времени начинало казаться, что его судьба висит на волоске.
      Однако теперь он отбросил все эти невеселые мысли и, задрав голову, стал смотреть на гигантский аттракцион и людей, истошно визжавших на крутом спуске. Высота «Могучего Конга» превышала сто тридцать метров, и, когда вагонетки обрушивались вниз с такой высоты, было от чего повизжать. Вот это да! Вот это «русские горки»!
      У входа на аттракцион нетерпеливо переминались с ноги на ногу и переговаривались те, кто уже успел купить билеты. Брэд, как обычно, дождался, пока в конец очереди встали две молоденьких девчонки, и пристроился за ними. Они были розовощекими, кровь с молоком, с еще маленькими, но подающими надежды грудками и симпатичными мордашками. У одной из них на зубах были брекеты, но это ее нисколько не портило, даже наоборот. Он стоял за ними, с удовольствием слушая их милый бессодержательный щебет. Потом, когда подошла очередь и их вагончик с головокружительной скоростью понесся вниз, он счастливо орал вместе с ними.
      Когда Брэд сошел с аттракциона, в его жилах бурлил адреналин, а сердце выпрыгивало из груди. Он шел следом за девчонками, с наслаждением глядя, как те вертят своими маленькими тугими попками. Они снова заняли, очередь к кассе «Могучего Конга». Что ж, великолепно! Брэд тоже пристроился за ними.
      Он, словно во сне, смотрел на их мягкие локоны, веснушки на плечах, в голове у него рождались фантазии, в которых он оказывался в постели с одной из этих цыпочек. Нет, лучше с обеими! И в этот момент перед ним возник какой-то мужчина и сказал:
      — Пойдемте со мной, пожалуйста.
      Брэд моргнул, испытав секундное чувство вины за свои похабные мечтания, и спросил:
      — Простите, что вы сказали?
      — Не могли бы вы пройти со мной, сэр?
      У мужчины было красивое, уверенное лицо. Он ободряюще улыбался. Брэда охватили подозрения. Копы часто вели себя вежливо и дружелюбно. Но ведь он ничего не делал с этими девчонками. Не прикоснулся, ничего не сказал.
      — Сэр, прошу вас! Это очень важно. Не могли бы вы пройти сюда? Вот сюда!
      Брэд посмотрел в ту сторону, куда показывал незнакомец, и увидел целую кучу народа. Там были мужчины в какой-то униформе, возможно из службы охраны, пара похожих на врачей мужчин в белых халатах и съемочная группа с телекамерой. Внезапно Брэда охватил безумный, параноидальный страх.
      — Сэр, — проговорил красивый мужчина, — вы нам очень нужны…
      — Зачем это я вам понадобился?
      — Прошу вас, сэр! — Мужчина взял Брэда за локоть и сильно сжал его. — Нам нужно несколько взрослых, как мы их называем, «рецидивистов», тех, кто катается на одном аттракционе по нескольку раз.
      Из всей этой тирады в мозгу Брэда зацепились только два слова: «взрослых рецидивистов». По его телу побежали мурашки. Они знают! И теперь этот красивый и обаятельный краснобай тащит его к людям в белых халатах! Они явно явились за ним! Брэд дернулся, но мужчина крепко держал его.
      Сердце Брэда колотилось как сумасшедшее, он всем телом дрожал от страха. Нагнувшись, он задрал штанину и вытащил из кобуры пистолет.
      — Нет! Отпустите меня!
      Люди вокруг стали кричать, а красавец от удивления вытаращил глаза. Он поднял руки и заговорил:
      — Успокойтесь! Мы всего лишь хотим… Пистолет в руке Брэда выстрелил. Он не понимал,
      что произошло, пока не увидел, как мужчина споткнулся и начал падать. Он вцепился в Брэда и пытался удержаться, повиснув на нем. Брэд выстрелил снова, и мужчина упал на спину. Кто-то закричал:
      — Он убил доктора Беллармино! Он убил Беллармино! В голове у Брэда Гордона все смешалось. Он видел,
      как разбегаются люди, как бегут две симпатичные попки, с которыми он катался на аттракционе. Мир рушился вокруг него.
      Когда люди в униформе стали кричать ему, требуя, чтобы он бросил оружие, Брэд выстрелил и в них. А потом — провалился в темноту.

* * *

      На открытии осенней встречи Организации руководителей межуниверситетского трансфера технологий (ОРМТТ), организации, работа которой была посвящена лицензированию работы университетских ученых, с основным докладом выступил известный филантроп Джек Б. Ватсон. Основной упор он сделал на своих излюбленных темах: впечатляющем развитии биотехнологий, важности патентования генов, безоговорочного соблюдения закона Бэя — Доула и необходимости сохранения статус-кво для процветания бизнеса и благосостояния университетов. Процветание наших университетов, заявил он, зависит от сильных партнеров в области биотехнологий. Это — ключ к знаниям и ключ к будущему.
      Он сказал собравшимся то, что они хотели слышать, и, как обычно, покинул трибуну под громовые аплодисменты. Лишь немногие заметили, что он слегка прихрамывал, а его правая рука была как-то неестественно неподвижна.
      Оказавшись за кулисами, Ватсон оперся на руку красивой женщины.
      — Где этот чертов доктор Роббинс? — спросил он.
      — Он ждет тебя в клинике, — ответила она. Ватсон выругался, а затем, тяжело опираясь на ее,
      руку, вышел на улицу, где его уже ждал лимузин. Ночь была холодной и туманной.
      — Проклятые доктора! — ворчал он. — Не буду больше делать никаких анализов!
      — Доктор Роббинс не упоминал ни о каких анализах.
      Водитель открыл дверь, и Ватсон неуклюже забрался в машину, буквально втащив ногу, которая не хотела слушаться. Женщина ему помогала. Затем она села в лимузин с другой стороны.
      — Сильно болит? — спросила она.
      — По ночам всегда болит сильнее.
      — Дать тебе таблетку?
      — Я уже одну проглотил. — Он глубоко вздохнул. — Доктор Роббинс знает, что это такое?
      — Думаю, да.
      — Он тебе сказал?
      — Нет.
      — Ты лжешь.
      — Он ничего мне не сказал, Джек.
      — О, Господи!
      Лимузин быстро мчался в ночи. Ватсон, тяжело дыша, смотрел в окно.

* * *

      В этот час в клинике было безлюдно. Тридцатипятилетний Фред Роббинс, красивый, как голливудская звезда, ждал Ватсона в большой смотровой комнате в компании с двумя молодыми врачами. На столе перед ним стояли легкие коробки с рентгеновскими снимками и результатами электрофореза и компьютерной томографии.
      Ватсон тяжело плюхнулся на стул и махнул двум молодым людям:
      — Вы свободны.
      — Но Джек…
      — Я хочу, чтобы вы сказали мне все с глазу на глаз. Они ушли, оставив Ватсона наедине с Роббинсом.
      — Вас называют лучшим диагностом Америки, Фред. Так что давайте, рассказывайте.
      — Что ж, — сказал Роббинс, — это по сути биохимический процесс, вот почему я хотел…
      — Три месяца назад, — перебил его Ватсон, — у меня заболела нога. Через неделю я ее уже волочил. Вскоре мне стало трудно подниматься по лестнице. Теперь у меня ослабла правая рука, я даже не могу выдавить зубную пасту на щетку. Мне стало тяжело дышать. И все это продолжается уже три месяца. Так скажите, что со мной?
      — В общем, это заболевание называется парез Вогельмана, встречается оно не очень часто, но и не так уж редко. В Америке каждый год регистрируется несколько тысяч случаев, во всем мире — около пятидесяти тысяч. Впервые оно описано в 1890-х французским…
      — Вы можете его вылечить?
      — На сегодняшний день эффективных методов лечения не существует.
      — А хоть какие-нибудь существуют?
      — Только болеутоляющая и поддерживающая терапия: массаж, витамин В…
      — Но лекарств нет?
      — К сожалению, нет, Джек.
      — Что вызывает эту болезнь?
      — Это мы как раз знаем. Пять лет назад группа ученых под руководством Эндерса из Исследовательского института Скриппса выделила ген BRD7A, ответственный за выработку белка, который восстанавливает миелин вокруг нервных клеток. Они выяснили, что точечная мутация гена вызывает у животных парез Вогельмана.
      — Черт, вы хотите сказать, что у меня болезнь, вызванная каким-то генетическим нарушением?
      — Да, но…
      — Как давно был выделен этот ген? Пять лет назад? Тогда можно попробовать замену гена, чтобы в организме вырабатывался здоровый белок.
      — Замена гена является довольно рискованной формой терапии. — А у меня есть выбор? Сколько времени у меня осталось?
      — Это сложно сказать наверняка, но…
      — Примерно?
      — Возможно, четыре месяца.
      — Иисусе! — У Ватсона перехватило дыхание. Он вытер ладонью лоб и глубоко вздохнул. — Вот, значит, как обстоит дело. Тогда давайте попробуем заменить ген. Прошло пять лет, у них должен быть протокол.
      — У них его нет, — сказал Роббинс.
      — У кого-то должен быть.
      — Нет. Скриппс запатентовал ген и передал его по лицензии компании «Бейнарт Бангхофф», швейцарскому фармацевтическому гиганту. Это была часть пакетного соглашения по двадцати наименованиям, из которых BRD7A считался далеко не самым важным.
      — О чем вы говорите?
      — Компания «Бейнарт» назначила очень высокий размер выплат за использование гена.
      — Почему? Это же сиротская болезнь! Какой в этом смысл?
      Роббинс пожал плечами.
      — «Бейнарт Бангхофф» — большая компания. Кто знает, чем они руководствуются, принимая то или иное решение! Их отдел лицензирования устанавливает размер выплат за восемьсот генов, которые они контролируют, и в этом отделе работает сорок человек. Чистой воды бюрократия. Но установление ими высоких размеров выплат — их обычная практика.
      — Боже милостивый!
      — Поэтому в течение последних пяти лет ни одна лаборатория мира не работала над этим заболеванием.
      — Господи…
      — Слишком дорого, Джек.
      — В таком случае я куплю этот чертов ген!
      — Не выйдет. Я уже выяснял. Он не продается.
      — Все продается.
      — Любая продажа, осуществленная «Бейнхартом», должна быть одобрена Скриппсом, а подразделение Скриппса, занимающееся трансфером технологий, ни за что не одобрит…
      — Не волнуйтесь, я это я возьму на себя.
      — Вообще-то да, у вас это может получиться.
      — И перенос гена я тоже организую. Для этого мы создадим специальную группу на базе этой клиники.
      — Мне бы очень хотелось, чтобы это получилось, Джек, но перенос гена — крайне рискованная процедура, и сегодня за это не возьмется ни одна лаборатория. В тюрьму за неудачный перенос гена еще никого не посадили, но было много случаев, когда пациенты умирали, и…
      — Фред, взгляните на меня!
      — Вы могли бы сделать это в Шанхае.
      — Ни в коем случае! Только здесь!
      Фред Роббинс прикусил губу.
      — Джек, вы должны взглянуть в лицо реальности. Шансы на успех составляют менее одного процента. Если бы с геном работали на протяжении последних лет, у нас были бы результаты опытов на животных, вирусные исследования, иммунодепрессивные протоколы — все то, что повысило бы ваши шансы. Но то, что вы предлагаете, — это стрелять с бедра…
      — На большее у меня просто нет времени. Только стрелять с бедра.
      Фред Роббинс с сомнением покачал головой.
      — Сто миллионов долларов, — сказал Ватсон. — Вне зависимости от результата. В Аркадии есть частная клиника, проведите процедуру там. У нас либо получится, либо нет.
      Фред Роббинс снова грустно покачал головой.
      — Мне очень жаль, Джек. Очень жаль.

      Под потолком прозекторской один за другим вспыхнули несколько рядов ярких ламп. «Впечатляющее начало!» — подумал Горевич, державший в руке любительскую видеокамеру. Человек в белом халате выглядел внушительно и даже грозно: седые волосы, очки в проволочной оправе, жесткий взгляд. Это был ученый с мировым именем, знаменитый анатом, специализирующийся на приматах, Йорг Эриксон.
      — Доктор Эриксон, чем мы сегодня занимаемся? — спросил Горевич.
      — Сегодня мы исследуем всемирно известное животное, орангутанга из Индонезии, который, предположительно, умел разговаривать как минимум на двух языках. Что ж, сейчас увидим.
      Доктор Эриксон повернулся к стальному столу, на котором, накрытое простыней, угадывалось тело. Широким театральным жестом он сдернул простыню.
      — Перед нами — молодой pongo abelii, орангутанг суматранский, отличающийся от борнейского орангутанга меньшими размерами. Это самец, возраст которого около трех лет, в хорошей с виду физической форме, без видимых шрамов и повреждений. Что ж, начнем.
      Он взял скальпель.
      — С помощью срединного сагиттального надреза я, обнажаю переднюю мускулатуру глотки и зев. Обратите внимание на верхние и нижние лопаточно-подъязычные мускулы, а также грудинно-подъязычную мышцу. Хм… — Эриксон склонился над шеей животного, закрыв ее от объектива камеры.
      — Что вы там видите, профессор?
      — Я рассматриваю лопаточно-подъязычные и грудинно-подъязычные мышцы, и вижу кое-что весьма интересное. Обычно передняя мускулатура глотки орангутанга развита довольно слабо, и в ней отсутствует тонкий аппарат речи, свойственный человеку. Но это животное похоже на какой-то переходный вид, которому отчасти присущи характеристики строения глотки и примата, и человека. Обратите внимание на грудино-ключичнососцевидную область…
      «Господи Иисусе!» — подумал Горевич, услышав мудреный термин.
      — Профессор, а не могли бы вы сказать это по-английски?
      — Нет, я не знаю, как объяснить это в доступной форме.
      — Ну хотя бы попробуйте. Чтобы нашим зрителям было понятнее.
      — Хорошо. Все эти специфические мышцы, большая часть которых прикреплена к подъязычной кости, или, как ее еще называют, адамову яблоку, больше похожи на человеческие, чем на обезьяньи.
      — Чем это может быть вызвано?
      — Очевидно, какой-то мутацией.
      — А остальное тело животного? Оно тоже имеет сходство с человеческим?
      — Всего остального я еще не видел, — сварливо ответил Эриксон, — но в свое время мы дойдем и до этого. Сейчас меня больше интересует вращение оси большого затылочного отверстия и, конечно, глубина и расположение борозд двигательной зоны коры головного мозга. Разумеется, это можно будет выяснить лишь при том условии, что серое вещество осталось неповрежденным.
      — Вы рассчитываете обнаружить в мозгу изменения, приблизившие орангутанга к человеку?
      — Откровенно говоря, не знаю, — ответил Эриксон. Он переключил внимание на череп орангутана, положил ладони на редкие волосы, покрывавшие голову обезьяны, и стал ощупывать кости. — Вот видите, у этого животного теменные кости изгибаются внутрь. Это типично для человекообразных. А у человека они выгнуты наружу, и верхняя часть черепа шире, чем нижняя.
      Эриксон отступил от стола.
      — То есть вы хотите сказать, что перед нами — помесь человека и обезьяны? — уточнил Горевич.
      — Нет, — ответил Эриксон, — это обезьяна. Точнее сказать, аберрантная, видоизмененная обезьяна. Но это определенно обезьяна.

      Пресс-релиз
      ИНВЕСТИЦИОННАЯ ГРУППА ДЖОНА Б. ВАТСОНА
      Для немедленного распространения
       Сегодня в Шанхае умер Джон «Джек» Б.Ватсон, всемирно известный филантроп и основатель «Инвестиционной группы Ватсона». Мистер Ватсон получил широкое международное признание в связи со своей благотворительной деятельностью и помощью больным и бедным во всем мире. Мистера Ватсона сразила весьма агрессивная и скоротечная форма рака. Он был госпитализирован в одну из частных клиник Шанхая и умер там через три дня. Его оплакивают друзья и коллеги во всех странах мира.

      Генри Кендалл с удивлением наблюдал за тем, как Жерар помогает Дейву выполнять домашние задания по математике. Впрочем, продлится это, видимо, недолго, поскольку со временем Дейву понадобится другая, особая форма обучения. Он страдал характерной для всех шимпанзе особенностью — неспособностью надолго сосредоточиваться на каком-то одном предмете. Ему становилось все труднее поспевать в учебе за одноклассниками, а особенно тяжело ему давалось чтение. Каждый раз оно становилось для Дейва настоящей пыткой. А его необычайные физические данные сделали его изгоем на игровой площадке. Другие дети просто не хотели играть с Дейвом, поскольку не могли тягаться с ним в силе, быстроте и ловкости. В результате он занялся серфингом и достиг в этом виде спорта блестящих результатов.
      К этому времени правда о том, кем является Дейв, выплыла наружу. В журнале «Пипл» была напечатана обидная статья под названием «Современное семейство». «Современная семья, — говорилось в ней, — это уже не просто однополая, или смешанная, или межрасовая семья. Все это осталось в прошлом веке. Так заявляет Трейси Кендалл, а уж она знает, о чем говорит, потому что семью Кендаллов, живущую в Ла-Джолле, штат Калифорния, можно назвать трансгенной и межвидовой. Такое веселье, как то, что царит в их доме, можно встретить разве что в стае обезьян».
      Генри вызвали для дачи показаний в конгрессе, и это было забавно. Конгрессмены распинались перед телекамерами битых два часа, после чего разбежались, сославшись на неотложные дела. Потом выступали свидетели, каждому из которых предоставили по шесть минут, но слушать их было уже некому. Позже все конгрессмены заявили, что они намерены в ближайшее время выступить с фундаментальными речами, посвященными созданию трансгенных существ.
      Общество «Либертарианская биология» назвала Генри Ученым Года, а Джереми Рифкин окрестил военным преступником. Национальный совет церквей подверг его суровой критике, а папа римский отлучил от церкви, и только потом узнал, что Генри не являлся католиком. Выяснилось, что Римско-католическая церковь ошибочно отлучила другого Генри Кендалла. Национальный институт здоровья также осудил его поступок, но вместо Роберта Беллармино во главе управления генетических исследований Национального института здоровья поставили Вильяма Гладстоуна, а он в отличие от Беллармино характеризовался большей широтой взглядов и меньшей самовлюбленностью. Теперь Генри постоянно колесил по стране, выступая на университетских семинарах с лекциями по трансгенным технологиям.
      Он превратился в одну из самых противоречивых фигур в стране. Преподобный Билли Джон Харкер из Теннесси назвал его новым воплощением Сатаны. Билл Майер, известный реакционер, придерживающийся левых взглядов, опубликовал в «Книжном обозрении Нью-Йорка» пространную статью, которая потом сразу же стала предметом бурных обсуждений. Статья была озаглавлена «Изгнанные из рая, или Почему недопустимы трансгенные карикатуры на людей». Автор, правда, забыл упомянуть о том, что трансгенных животных выводят уже на протяжении последних двадцати лет. На ком только не ставились эти опыты: на собаках, кошках, мышах, бактериях, овцах и коровах! Когда главного генетика НИЗ попросили высказать свое мнение по поводу этой статьи, он закашлялся и спросил:
      — А что это такое «Книжное обозрение Нью-Йорка»?
      Линн Кендалл создала и поддерживала вебсайт под названием «Трансгеник таймс», на котором в деталях описывала повседневную жизнь Дейва, Жерара и ее человеческих детей — Джеми и Трейси.

* * *

      Прожив год в Ла-Джолле, Жерар начал издавать звуки набираемого телефонного номера. Он делал это и раньше, но они оставались загадкой для Кендаллов. Было ясно только, что это какой-то международный номер, но по звуку они не могли угадать код страны.
      — Откуда ты прилетел, Жерар? — спрашивали Генри и Линн.
      — Я утратил покой и сон, и с тех пор, как ты вышла за двери…
      Жерар в последнее время страстно полюбил американскую музыку кантри.
      — Из какой страны, Жерар?
      Однако на этот вопрос они ни разу не получили внятного ответа. Иногда Жерар говорил по-французски, иногда в его речи начинал проскальзывать британский акцент. Они предполагали, что он попал сюда из Европы.
      А потом в один прекрасный день за ужином у Кендаллов оказался француз, аспирант Генри, и он услышал звуки, издаваемые Жераром. Прислушавшись внимательнее, он воскликнул:
      — Мой Бог! Я знаю, что он делает! — Он послушал еще немного и добавил: — Но тут нет кода города. — Вытащив сотовый телефон, он стал набирать номер, а потом попросил: — Жерар, сделай это еще раз!
      Жерар повторил звуки.
      — И еще разок.
      — Жизнь — это книга, а ее нужно уметь читать, — пропел Жерар. — Жизнь — это история, и ее надо уметь рассказать.
      — Я знаю эту песню, — сказал аспирант.
      — Откуда? — спросил Генри.
      — Она звучала на конкурсе Евровидения. Жерар, телефон!
      Жерар снова изобразил требуемые звуки, и аспирант набрал парижский номер. Ответила женщина.
      — Простите меня, — сказал он по-французски, — вам, случаем, не знаком серый попугай по имени Жерар?
      Женщина заплакала.
      — Он в порядке? — спросила она. — Позвольте мне с ним поговорить!
      — С ним все хорошо.
      Аспирант поднес трубку к голове Жерара, и тот, возбужденно переступая с лапы на лапу, стал слушать. А потом сказал:
      — Значит, вот, где ты живешь? О, мамочке там понравится!
      Гейл Бонд прилетела уже через несколько дней, пробыла в Ла-Джолле неделю, а потом вернулась в Париж. Одна. Жерар предпочел остаться.
      Несколько дней после этого он пел:
      Всю ночь оставалась со мной моя крошка,
      Всю душу мне вывернула наизнанку,
      Столы опрокинуты, словно бомбежка
      В доме моем была спозаранку.
      Любил я ее, но все в прошлом, прощай,
      И лживой любви больше не обещай.
      Одним словом, все складывалось лучше, чем можно было ожидать. Все члены семьи были заняты, но при этом держались друг друга. Только две вещи тревожили Генри. Он заметил, что на мордочке Дейва появилось несколько седых волосков. Значит, не исключено, что Дейв, подобно многим другим трансгенным животным, умрет раньше положенного срока.
      А одним осенним днем, когда Генри и Дейв, держась за руки, шли на сельскую ярмарку, их остановил фермер в перепачканном землей комбинезоне и, кивнув на Дейва, спросил:
      — Слушай, друг, а можешь сделать мне такого же, чтобы он работал у меня на ферме?
      Генри стало страшно.