Первое сообщение о появлении Людоеда Питерского появилось в исключительно популярной телевизионной программе «Детская тема». В тот теплый майский вечер пятиминутный сюжет под названием «Легко ли съесть ребенка?» шокировал даже самых привычных к видеоужасам зрителей. Автор и ведущая Лолита Руссо поделилась в нем первыми следственными догадками о привлекшем журналистку событии. Лолита уже не в первый раз обращалась к теме насилия над несовершеннолетними. Многим запомнилась шумиха в городских СМИ после материала Лолиты о воровстве и подмене детей в родильных домах.
      Жертва людоеда, семилетняя Афродита Рыночная, выла воспитанницей областного детского психоневрологического интерната, заведения, которое специалисты называют аббревиатурой — ПНИ. Девочка была найденышем, а обнаружили ее года три назад, вернее, буквально откопали спящей и вряд ли рассчитывавшей на пробуждение на периферии Козьего рынка — в зловонном хаосе прелых тряпок и газет.
      Найденышу, по заключению врачей, было года четыре. Девочка могла произнести несколько малопонятных слов, не ведала своего имени, а уж сообщить о своих родителях или месте обитания и вовсе ничего не умела.
      Среди мелких и средних физических изъянов в виде всевозможных шрамов и кожных недугов у беспризорницы имелось одно, по мнению врачей, приобретенное уродство — у нее отсутствовала левая кисть.
      Афродиту отправили в больницу, а позже — в психоневрологический интернат. Здесь ее и нарекли по признаку увечья — Афродитой, а по месту обнаружения — Рыночной.
      За три года пребывания в интернате Афродита освоила речь, но сохранила косноязычие и заикание. Основным указанием на ее умственную ограниченность стало то, что девочка почти не расширяла свой лексикон, выраженный самыми необходимыми словами: «Пит!» (вместо «Пить!»), «Ить!» (вместо «Есть!»), «Писа!» (вместо «Писать!»).
      На первый взгляд Афродита казалась привлекательной, однако при дальнейшем рассмотрении первое впечатление расплывалось тревожным миражом. Ну а заговорив с девочкой, каждый (если он не оказывался с Афродитой на равных) понимал, что и разум Рыночной под стать ее внешности. При этом все знавшие Афродиту свидетельствовали о ее взрывной подвижности и непредсказуемости: она могла начать вдруг ласкаться или без видимых причин царапаться и кусаться.
      Врачи давали поведению девочки пространные объяснения и записывали их во всевозможные тетради и журналы, самой же Афродите прописывали лекарства, способные, по их мнению, удерживать девочку в безопасном для окружающих состоянии.
      В детском интернате Афродите предстояло жить до совершеннолетия, когда, в случае признания ее недееспособной, девочку могли направить в Дом хроников для взрослых, из которого выписываются единицы, становясь легендой для нескольких поколений обитателей детского интерната.
      Обычный сюжет вызволения из Дома хроников заключался в обретении мужа или жены. По словам персонала, адресованным доверчивым обитателям ПНИ, раз человек обзавелся семьей, значит, вполне способен вести самостоятельный образ жизни и нечего его держать в Доме хроников.

* * *

      Лолита делилась своими познаниями о детских судьбах, прохаживаясь по территории интерната в окружении детей несколько необычной для большинства телезрителей внешности: укрупненные или, напротив, как бы съежившиеся головы, недоразвитые или гипертрофированные конечности, бессмысленные улыбки и странный, ехидный смешок.
      — Вглядитесь в эти лица! — призывала Лолита. — Чем эти дети хуже других детей? Послушайте их речь. Да, она косноязычна и бедна, как косноязычна и бедна вся их унылая жизнь. Но все это из-за того, что детьми никто не занимается с самого их рождения, точнее сказать, с момента зачатия, зачастую случайного, пьяного, без любви, без желания произвести на свет нового, полноценного человека. Я вряд ли ошибусь, если предположу, что даже гениальный от природы ребенок нуждается в определенных условиях для развития своих данных и только тогда он окажется способен чем-нибудь удивить человечество. Не ошибусь, наверное, и в том, что даже из самого, казалось бы, бесперспективного ребенка, чудаковатого и даже, дебильного при старании можно воспитать добротного ремесленника, результативного спортсмена, трудолюбивого сельского работника. А эти дети, они, по сути, изначально списаны из активной жизни, бессовестно занесены в касту недееспособных или, как выражаются специалисты, «несохранных», то есть не обладающих интеллектом, достаточным для самостоятельной жизни. И вот эти никому не нужные дети, в каждого из которых заложены килограммы лекарств вместо родительской любви и ласки, живут в полуразвалившихся бараках на берегу отравленного химзаводом озера, прозванного местными селянами в честь интерната Инвалидным, побираются у всех проходящих мимо полуразрушенного забора и мечтают только о том, как создать семью, а девочки еще грезят тем, как бы забеременеть, потому что и в этом случае, по словам взрослых, будущую мать выписывают из интерната и наделяют жильем. Вот и Афродита в свои семь лет жаждала встретить своего сказочного принца, который разрушит ненавистный лягушачий образ психоневрологического инвалида и освободит от Кощея Бессмертного, облеченного в белый халат, более похожий на саван!

* * *

      Временем исчезновения Афродиты стали считать тот вечер, когда она, в отличие от прочих свободно гулявших воспитанников, не явилась в свой корпус и не наличествовала в палате к моменту отбоя. Поначалу отсутствие Рыночной не вызвало особого беспокойства. За девочкой уже числились задержки и нарушения в исполнении режима и даже исчезновения. Несколько раз она пыталась уехать в город на электричке, но, в силу своего больничного и даже, несмотря на нынешнюю всеобщую раскрепощенность в одежде, экзотичного для улицы вида, каждый раз оказывалась задержана и водворена в интернат. Здесь ее сурово наказывали и лишали на месяц-другой права покидать корпус.
      Воспитанники воспринимали запрещение прогулок гораздо болезненнее любых самых жестоких побоев и унижений. Когда они, в большинстве умственно и физически ущербные, не помнящие в своей жизни ничего, кроме интерната, оказывались на неухоженной, покрытой загадочными зарослями территории, то ощущали свободу и независимость, право на бесконтрольное передвижение, дыхание, азарт. Эти немногие часы, а иногда всего лишь минуты составляли для детей великую усладу.
      К ночи большинство детей забылось в тягучем сне от принятых под надзором санитарок лекарственных доз. В этот момент отсутствие Афродиты вызвало раздражение и даже гнев санитарок, воспринимавших детей в качестве ненужной обузы для персонала, а не тех, ради кого и создавался интернат и благодаря кому, по сути, содержатся штатные единицы заведения.
      Первым делом санитарки решили, что Рыночная забрела в другое отделение, а то и в чужой корпус и где-нибудь гам затаилась. На всякий случай предположения были проверены, но они оказались ошибочны. Теперь оставалось искать своенравную девчонку на довольно обширной территории интерната.
      Рассерженные санитарки выходили, сменяя друг друга, и аукались по очереди около часа, но так и вернулись ни с чем — беглянка не отзывалась. Время близилось к середине ночи, и они отважились сообщить о ЧП дежурному врачу. Получив информацию, врач довольно оперативно связался с пикетом милиции на железнодорожной станции, но те девочки не видели и никого с поезда не снимали. Было решено уведомить главного врача, который привычно ответил, что если к утру «ничего не прояснится, то придется перейти к активным поискам». Ответ показался весомым и обнадеживающим. Стали ждать рассвета.

* * *

      Утро забрезжило пепельное и влажное. Туман, восставший над Инвалидным озером, закамуфлировал территорию интерната и мягко давил на оконные стекла. Обитателей заведения разбудил громкий, непривычно истеричный лай дворовых собак, которых развелось здесь не меньше десятка. По агрессивному рыку нападавших и униженному визгу побежденных можно было догадаться, что животные что-то не поделили. Прильнув к окнам, люди различали контуры собак, носившихся по территории и устраивавших отчаянные схватки.
      Первая общая мысль была о весенних собачьих свадьбах, но ее опроверг приехавший по своим делам и заночевавший в интернате Федор Данилович Борона, который остановил свое внимание на предметах радости и раздора четвероногих сторожей. Ими оказались свежеобглоданные кости. Борона тотчас поспешил к главному врачу и заметил, что, по его мнению, кости вряд ли принадлежат какому-либо местному животному.
      Слухи о том, что Рыночную разорвали собаки, моментально парализовали всю жизнь заведения. Вызвали милицию для уничтожения псов-людоедов и поиска останков Афродиты. Первые выстрелы пришлись на время «тихого часа», впрочем, никто из тех, до кого мог дойти смысл случившегося, не спал, да и лежать-то не хотел, как санитарки ни матерились и сколько оплеух ни давали, почти безрезультатно отбив себе руки.
      Тем временем собачий праздник сменился звериным геноцидом. Когда животных умертвили и вывезли с территории учреждения, милиционер, уже со своей овчаркой, с тревогой следившей до того за истреблением собратьев, отправился на розыски Афродиты. Оперативник предложил ищейке обнюхать постельное белье и носильные вещи Рыночной, после чего кинолог дал команду искать. Собака закружилась, словно ведьма перед колдовством, и рванула в сторону дровяного склада. Вообще-то этот объект, означенный на плане интерната, перенес минувшей зимой пожар, когда старшие воспитанники разожгли в нем костер, но силами персонала огонь был укрощен еще до приезда пожарников. С тех пор складом не пользовались, хотя его еще можно было восстановить, но для этого не имелось ни средств, ни специалистов.
      Овчарка привела инструктора к распахнутым дверям сарая, и здесь он первым (после интернатских собак) увидел то, что осталось от Рыночной. Труп был подвешен за ноги к перекладине и порядком обглодан. Кроме того, у тела не хватало головы.
      Хотя обнаружение Афродиты сняло вину с собак в части их нападения на девочку, но, отведав человеческого мяса, четвероногие сторожа, по всеобщему мнению, действительно не должны были больше жить.
      Теперь настала очередь следственных действий, которые в основном заключались в задавании вопросов тем, кто видел Афродиту в день исчезновения. Таковыми оказались все те же воспитанники интерната. Они вроде бы видели, что Афродита Рыночная и некий мужчина стояли рядом, но по разные стороны забора. К сожалению, внешность этого первого и единственного подозреваемого никто толком не запомнил. На вопрос о том, во что был одет неизвестный, дети предлагали противоречивые ответы, очевидно путая этого мужчину с другими людьми, чей облик им наиболее запомнился. Одни говорили — в пижаму и домашние туфли; другие — в новогоднюю шубу и шапку; третьи — в трусы и панаму. Подобное несоответствие обнаружилось и в показаниях о времени встречи Афродиты с незнакомцем: кто-то называл послеобеденный час, кто-то — время перед утренним подъемом. После повторного опроса дети стали называть разное местонахождение Афродиты, а позже и того, кто с ней находился, — это были уже и баба Нюра (на самом деле уже больше года как покойная), и ростом с человека, улыбчивый утенок на медвежьих лапах.
      В результате проведенных действий у следствия сложилась следующая картина происшествия: неизвестный мужчина познакомился с Афродитой Рыночной и каким-то образом заманил ее в полусгоревший сарай. Здесь он убил девочку, вырезал часть органов, отсек голову и, возможно, унес трофей с собой.

* * *

      — Преступник не найден, маньяк-каннибал — среди нас, — завершала свой сюжет Лолита Руссо, с гоя около закрывающихся со скрипом двустворчатых дверей. — Возможно, сейчас он смотрит нашу передачу, упивается триумфом и намечает себе новую жертву. Помните об этом!
      На последних кадрах у Лолиты было такое выражение лица, словно она видит с экрана телевизора героя своего репортажа. Впрочем, подтвердить или опровергнуть это впечатление могла лишь сама Лолита.
      Виновник же всего этого кошмара действительно внимательно, будто изучая и запоминая, всматривался в экран, где мерцало изображение журналистки.
      «Сколько тебе? Двадцать-то есть? — Людоед сглотнул слюну. — Это вполне приемлемо. Зря ты вся такая целенькая, но мы это как-нибудь исправим».

      Игорь и Зина вместе покинули гостеприимную квартиру Морошкиной: ему в Шувалове, ей на Поклонку, — почему бы не подбросить до дома слегка охмелевшую одноклассницу? Кстати, Кумиров и сам был хорош, и его назойливое желание во что бы то ни стало самому взгромоздиться за руль, не вызывая ни одного из своих водителей, Подопечная расценила как одно из неистребимых свойств отечественного менталитета: жажду риска, тягу к созданию критической ситуации. И так поступает человек, у которого денег столько… А сколько же их у него? Сто тысяч баксов? Да нет. Всяко больше. Пятьсот? Прямо голова от таких капиталов немеет. А ведь когда-то он был тощим, словно прутик из веника, и вон, смотри, как раздуло, даже потыкать ему в пузо хочется — что у него гам, ребеночек?

* * *

      Перед выходом на набережную Кумиров пропустил женщину вперед. Зина шагнула в открытую дверь и по-детски обрадовалась весеннему снегу, который, беспомощный и недолгий, все же валился с неба, словно по некоему расписанию, а на земле быстро терял свою бриллиантовую искристость и превращался в рыхлую, слякотную, серо-коричневую массу.
      Выйдя на порог дома, Кумиров нажал на пульт сигнализации, машина мяукнула и, очевидно, стала доступна для посадки и отъезда. Зина подавленно смотрела на джип, который, наверное, стоил не одну их квартиру. Черная «восьмерка», дремавшая вместе со своим водителем несколько позади рослого «японца» цвета морской волны, тоже, очевидно, испытывала определенное унижение, чреватое развитием комплекса неполноценности. Вот бы ее Данилычу такую телегу — он бы ее поменял на приют. А с другой стороны, откуда такие автомобили у людей берутся? Сколько нужно народу обобрать, чтобы себя подобным транспортом обеспечить? Ну да ладно, может, Кумир и не такой, хотя можно ли оставаться другим в мире денег и власти? Да и что ей самой от себя скрывать?! Слышала она, и не раз… И от одноклассников, и от тех, кого принято называть «общими знакомыми», да пусть хоть от того же Данилыча, — слышала, откуда у Кумира такие капиталы. А что говорили? Да все то же самое, что и про всех нынешних олигархов: крутили они со Славкой-покойником разные темные делишки, да и до крупных афер у них доходило. Вроде бы и недвижимостью занимались, и оружием приторговывали, и даже наркотиками — да вот никто почему-то в нашей горе-стране таких крупных птиц всерьез не задевает, только если они сами между собой вдруг раздерутся. А как раздерутся, то потом и не узнает никто, отчего погиб человек: то ли от грибов, то ли от ягод.
      Зина подошла к Игорю, они обернулись и подняли глаза к большому освещенному окну, из которого им уже приветливо махали руками их одноклассники. Друзья ответили тем же. Игорь жестом пригласил Подопечную к пассажирской двери, распахнул ее перед женщиной и заботливо помог устроиться. Ну вот, тотчас раскаялась в своих недостойных мыслях Зина, разве можно так плохо думать о людях?
      — Ну что, сударыня, прикажете трогаться? — Кумиров приветливо чиркнул верхними зубами по нижней, заметно вывернутой губе, внутренняя часть которой была, в отличие от бледно-розового цвета внешней, сочно-малиновой. Сам же рот напомнил женщине пасть осьминога.
      — Ой, Игорек, кто это идет? — Зина с испугом обратила внимание на двух рослых мужчин спортивного вида, отделившихся от стены Сониного дома и направившихся к машине.
      — Это секьюрити. Он сядут сзади. Так в моей ситуации положено, и, честно тебе скажу, — оно гораздо спокойнее. — Кумиров взгромоздился на водительское место, включил магнитофон, завел мотор и посмотрел в зеркало на степень готовности молчаливых охранников.

* * *

      «Лексус» покинул свою стоянку, оставив после себя не тронутый снегом прямоугольник. Метров через пятьдесят автомобиль свернул на Десятую линию и скрылся из виду. Водитель черной «восьмерки» нажал клавишу на приборной панели автомагнитолы, и салон наполнили голоса Зины и Игоря. Недолго послушав женский монолог о будущем детском приюте, который они пытаются открыть вместе со своим мужем, сидящий нажал на другую клавишу. После этой манипуляции раздались голоса Сони и Стаса: женщина печалилась о том, что ей утром на работу, мужчина — что заступает на дежурство нынче вечером.

* * *

      Зина пыталась наслаждаться комфортом японского джипа, но это у нее, можно сказать, не получалось — на душе было муторно и тревожно. Что она, завидует Кумиру и подобным ему богачам? Или она просто не готова испытывать положительные эмоции от поездки в роскошном автомобиле? Если честно, ей, конечно, очень хотелось, чтобы все сейчас знали, что это именно ее везут домой на миллионерской машине. Да, но зачем? А так — приятно!
      По дороге они говорили мало, но не потому, что их заглушали хрипастые песни эмигрантов, вернувшихся на родину для заработков и, если повезет, славы, — нет, они просто выговорились у Морошки и еще не накопили никаких новых тем. Правда, уже при подъезде к дому Кумир спросил Зину, готова ли она стать его доверенным лицом на предстоящих выборах генерал-губернатора? Конечно, это было заманчиво, и прежде всего — из-за денег, которые, наверное, в случае ее согласия должен платить ей Игорь. Впрочем, он не торопил ее с окончательным ответом, а предложил для начала прийти на их предварительную встречу с несколькими особами, которые уже вписались в эту историю. На пороге своего, кажется, наиболее не престижного после «хрущоб» и «брежневок» корабля Зина махнула соседу-миллионеру рукой и, ощущая себя Золушкой еще не экранизированного сериала, растаяла в разверстой черной дырой парадной.

* * *

      Кумиров продолжил путь в молчании (про своих сопровождающих он обычно забывал, да и не считал их за потенциальных собеседников), негромко подпевая надрывной печали модной певицы Ляли Фенькиной о растоптанной краснопогонниками любви двух матерых зечек. А не рвануть ли сейчас к Ангелине? Сегодня у Морошки они слегка повздорили — уж больно Шмелюга стала порой амбициозничать, хотя, вернее всего, она так напрягается лишь в присутствии Игоря. Дуры они, бабы, даже умные и те — дуры! Домой, только домой!
      Игорь набрал на панели мобильного телефона нужный номер и вскоре услышал знакомый хриплый голос, незримый обладатель которого, казалось, постоянно жует сочное мясо, неизбежно застревающее во всех отверстиях его зубов, отчего он периодически призывно причмокивает.
      — Уважаемый Лазарь Кириллович, вы помните о моем заказе? — спросил Кумиров о деле после необходимых обменов светскими любезностями, пожалуй, несколько неуместными при таком собеседнике, но что делать — такая пошла мода, такие обозначились правила игры.
      — Игорь Семенович, век воли не видать! Чтобы мой контингент этот вопрос да не решил — такое у нас просто недопустимо! — Лазарь Вершков смачно цыкнул зубом и добавил приглушенным голосом: — За дело взялся высший спец! На его счету еще не те тузы числятся! А этот людоед ему как для змеи цыпленок. Вот в таком ключе, господин кандидат! — В трубке зачавкал приглушенный самодовольный смешок.

* * *

      — Вот так, любезный князь, и решаются вопросы по праву наследования. А вы как думали? — добавил Кумиров уже в салон автомобиля, учтиво распрощавшись со знаменитым законником.
      Он выехал на Выборгское шоссе и, ожидая встречи со своим любимцем особняком, в реставрацию и благоустройство которого пришлось вложить около сотни тысяч «зеленки», испытал ощущение, знакомое ему по первым годам его неожиданного богатства. У Игоря захватило дух, он ведь практически сам добился столь непредсказуемой высоты! Отсюда уже недалеко и до столицы, а там он приблизится к еще более высокой власти, можно сказать, действительно наивысшей в этом разгромленном на осколки, но чем-то все еще милом ему государстве.
      Но пока, мой друг, Питер — твоя колыбель и вотчина! Мог ли ты когда-нибудь мечтать, Игореня, что станешь жить в собственном дворце? А помнишь, как стрелял у Мстислава пять-десять совковых рублей до получки и считал неразрешимой проблемой покупку новых брюк и ботинок? А сколько раз тебя, имевшего уже в студенческие годы столь солидный вид, залавливали в транспорте без билета или с пробитым неделю назад талоном?
      Конечно, ты многим обязан Славке, царство ему небесное! Но Самонравов чересчур демонстративно тебя презирал, считал своим рабом и хотел, наверное, всю жизнь контролировать каждый твой шаг. А тебе это надо? Но главное, конечно, иное: он слишком плотно сидел на игле и уже не контролировал ситуацию. А ситуация, кстати, складывалась отнюдь не в его, а значит, и вашу пользу: его идея с продажей чужих квартир и прокруткой денег с треском провалилась. Да, следует сделать поправку на ситуацию: один обвал, второй обвал, смены правительств, узаконенное беззаконие — все это так, но кому от этого легче?! Отвечать-то пришлось бы всем! И не в последнюю очередь Игорю. А поскольку все документы по долгам были оформлены на Самонравова, то с его исчезновением могли быть сняты все вопросы и, что важнее всего, — всяческие претензии. А что за жизнь наступила бы у Славки через пару месяцев, когда уже стало бы некуда отступать?
      В былые годы Самонравов вызывал всеобщее восхищение — это был человек, умевший делать деньги из ничего. Например, когда разрешили самые примитивные формы предпринимательства, Славка тотчас учредил несколько контор, естественно не на свое имя, к чему, в силу некомпетентности и амбициозности, стремилось большинство, а на человечков, которых принято называть «никто и ничто». На фирмы выделялись кредиты, деньги перекачивались с одного счета на другой, ими оплачивались какие-то мифические услуги, при этом документация велась исправно, и ни у одного контрольного органа не было ни малейшего шанса хоть к чему-нибудь прицепиться. А какие деньжищи Самонравов огреб на посредничестве в выдаче гуманитарной помощи? А на страховании пенсионеров?..
      Одним словом, всей своей грешной жизнью Славка вполне заслужил высшую меру наказания, подобно другим ярким криминальным личностям этого неповторимого по своей озлобленности времени. Кстати, Кумиров ни в коем случае не исключал и себя из списка смертников: кто-то и на него точит зуб (да, знаем, знаем вас, самые мои близкие и дорогие люди!), а когда и кому взбредет в голову подложить в одну из его машин взрывчатку или подпалить его резиденцию, — ну кто ж это угадает? Вообще же, за последние десять лет Игорь настолько привык к чужим смертям, что, не получая в течение по крайней мере месяца известия о том, что кого-то пора проводить в последний путь, он даже, пожалуй, ощущал некоторый дискомфорт.
      «До чего все-таки важен в нашей жизни ритм, — находил Игорь ответ на свое беспокойство. — Эти отпевания и поминки — они, как финальные удары судьбы, словно бой барабанов и прочих ударных инструментов в оркестровой яме в конце симфонии, как своеобразный пароль жизни и смерти».
      Вокруг Кумирова умирали люди самого разного возраста и положения: старики и младенцы, нищие и олигархи. Одни мучились болезнями, другие уходили в иной, неведомый пока (радость-то какая!) мир во сне, кто-то попадал в катастрофу, кого-то сражал, словно охотник зверя, киллер.
      С каждым годом Игорь все чаще и тревожнее думал о том, куда же попадают те, с кем он в свое время простился? И что это может означать — рай и ад? Он даже пытался обратиться за толкованием к священнику, но это вроде бы всерьез задуманное предприятие почему-то никак не получалось, будто невидимая сила не допускала столь важного, наверное, для Кумирова разговора.
      Еще чаще, чем о чужой доле, Игорь стал задумываться о своей — что конкретно необходимо для того, чтобы попасть в лучший мир? Первое условие — это, естественно, не грешить. Второе — правильно молиться и вообще жить по церковным канонам. Тоже не для него. А если пожертвовать Церкви серьезную сумму? Или построить часовню? Станет ли это гарантией его спасения? А если (прости, Господи?) как-то договориться?
      Подобные дерзкие мысли приводили Кумирова в смущение, но он, к своему удивлению, не мог их обуздать и продолжал рассуждения о том, проложены ли все-таки в рай некие окольные пути.
      Да, это Игорь принял решение о ликвидации своего лучшего друга, но он ведь не знал (так ли?), что Слизняк, Тесак и Хомут настолько отмороженные, что надумают спалить всю семью, — таким душегубцам действительно без разницы, что один человек, что тысяча, что все человечество.

* * *

      Въезжая во двор своего поместья, Кумиров вернулся к мыслям о том, что никогда прежде и представить себе не мог, какое на него свалится богатство и могущество. Признаться, он не мечтал и о том, что в ходе кораблекрушения гиганта под именем СССР ему, рядовому прорабу, несказанно повезет. Можно сказать, что штормовая волна бросила ему бутыль, в которой оказался закупоренным могучий джинн, первоначальное имя которого было КООП, позже — ТОО, ныне — ООО. Да, Кумиров стал очень богатым, но в то же время он ни за что не смог бы предположить, к чему его это богатство приведет!
      Он родился в самой заурядной пролетарской семье. Мать с отцом работали на закрытом производстве и с нетерпением ждали своей ранней пенсии и чудесных льгот, обусловленных тем, что лучшие годы их жизни и здоровье, которого, конечно, не купишь, были принесены в жертву пятилеткам и соцсоревнованиям. Когда Игорь заканчивал институт, в их дом ворвалась беда: внезапно заболел отец. Взрослые говорили, что он отравился на работе. Вначале Семен Гаврилович стал жаловаться на то, что левая часть затылка онемела, будто отсиженная нога, да рябит в глазах, точно мотыльки порхают, Через пару дней Кумиров-старший не смог утром встать с постели и, как обнаружилось, оказался полностью парализован. Жена Семена, Раиса Власовна, вызвала «скорую» и побежала встречать машину. Сам Игорь смотрел на отца и пытался говорить с ним глазами. Семен, очевидно, разгадал замысел сына и явно выражал взглядом определенные мысли, отчего стал похожим на поверженных героев индийских фильмов.
      Кумиров-старший пролежал в больнице около месяца. За это время к нему вернулась способность говорить и передвигаться, хотя все это он делал с большими усилиями и довольно плохо. Вернувшись домой, Семен Гаврилович поведал, что причиной его недуга стала утечка газа на производстве. С каждым днем он становился все слабее и беспомощнее, правда, просил иногда сына принести выпить, в том случае если отказывала жена.
      Будучи хмельным, Кумиров-старший наставлял сына заняться семейными архивами, которые в причудливом хаосе, вперемешку с разъеденными молью валенками и некондиционной посудой, хранились в разных углах их двухкомнатной сугубо смежной квартиры.