— Вы знаете — ни разу. Бог миловал! — Волосов перекрестился и приложил правую ладонь к груди. — Как говорится, на Бога надейся и сам не плошай! Заметьте: не «но», а «и». У меня тоже имеются все положенные документы, но, повторяю, до сей поры мне не приходилось их никому предъявлять.
Они вышли за территорию рынка и увидели группу детей, осаждающих бежевый микроавтобус с красным крестом и латинскими надписями на борту. Над подростками высились двое взрослых мужчин: один лет сорока пяти, очень похожий на героя гангстерского фильма, второй — раза в два моложе, судя по виду, типичный персонаж из какой-то комедии про городского дурачка.
— Позвольте, князь, представить вам моих коллег по работе с безнадзором, да и вообще наведению порядка в нашем граде. — Плещеев жестом пригласил Волосова сделать еще несколько шагов в сторону бежевой иномарки. — Федор Данилович Борона, доктор-педиатр, еще совсем недавно — главный врач Дома ребенка.
— Так вы тот самый рыцарь детства?! — Эвальд Янович протянул Бороне руку. — Я имел счастье пару раз видеть вас по телевидению, да и в газете мне попадались ваши интервью о бездомных детях.
— Именно так. — Врач отошел от детей и принял рукопожатие. — А это мой помощник — Борис Артурович Следов, социальный работник нашего пока еще бесприютного детского приюта.
— Голубчик, а я вас тоже видел. — Князь своим обычным, словно фотографирующим или прицеливающимся взглядом посмотрел на Бориса, запечатлевая его воспаленное лицо, которое будто обгорело на солнце и оттого потеряло часть своего и без того неровного кожного покрова. — Вы, кажется, призывали граждан объединить усилия для скорейшей поимки Людоеда Питерского?
— Да… Берите по одному банану, а то остальным не хватит. У нас еще два объекта! — Следов невольно отвлекся на осаживание наиболее энергичных детей. — Он же ребятишек ест… Да ты пей бульон! Он же теплый! Тебе это необходимо, понимаешь? Где ты сегодня будешь ночевать? Да, я знаю, в какой гостинице! У «Ломоносовской», что ли? А как ты доедешь, на такси?
— Видишь, Настенька, какие дяди о тебе беспокоятся и о других детках, которым сейчас голодно и холодно. — Волосов погладил ребенка по голове, а Борис уже снабдил ее набором, выдаваемым каждому безнадзорному: стакан бульона, пирожок и банан. — Скажите, господа, а вы сможете сегодня позаботиться о нашей девочке?
— Давайте, Федор Данилович, отвезем ее к Ангелине Германовне? У нас-то пока все равно еще нет своего помещения. Там ее если по вашей рекомендации не примут, то вот товарищи, наверное, помогут, а мы пока будем решать вопрос с ее родителями. — Следов запаковывал оставшиеся продукты и мягко отстранял от борта автобуса по виду одурманенных подростков, что-то громко, но неразборчиво шептавших в его большие розовые уши. — Все! Ну каждый же получил! Нам надо ехать! Да нет денег, не просите! Ну вы же опять себе курева да травы накупите! Да, не верю! Вот, возьмите — десять на всех. А-а, тысяч! По-старому хочешь?!
— Судя по последней информации, «Ангелок» не лучшее место для несовершеннолетних. — Борона сощурился и осмотрелся, будто собирался детально запомнить ночной пейзаж «спального» района. — Сейчас мы даже не ограничены в выборе, а просто его не имеем. Давай, Анастасия, залезай в машину! Мы еще заедем по пути на Московский, в центре по подвалам пройдемся, потом на Финляндский заглянем, там ребятишек обеспечим, а позже к Ангелине Шмель подъедем. Я тоже думаю, что она не откажет, тем более что Настя у нее уже как-то жила несколько дней. А вот и Люба! Бросова, ты сегодня где ночуешь, в «Ангелочке»?
— Да, а куда мне еще деться? — отозвалась веснушчатая рыжеволосая девочка с короткой стрижкой, яркими голубыми глазами и чересчур мясистой верхней губой, словно даже намеренно нависшей над нижней. — Сейчас доем и поканаю. А чего, Настю с собой захватить?
— Да, Люба, сделай одолжение. Вот тебе десять рублей: на метро и на маршрутку. — Федор Данилович протянул девочке монеты.
Люба подставила для приема денег свою не по возрасту огрубевшую коричневую ладонь, сжала лиловые пальцы с обкусанными ногтями, залитыми зеленым лаком, и сунула мелочь в грудной карман потрепанной джинсовой куртки, отделанной изнутри искусственным мехом, изначально белым и ровным, а теперь пепельным и клочковатым. От девочки пахло перегаром, дешевым одеколоном, дымом и сильнее всего чем-то протухшим, возможно грязной одеждой.
— Не стесняйся, я же вижу, что ты еще не наелся, а ночь-то длинная — где ты сможешь закусить? Не можешь сейчас, бери с собой! — Борис остановил свое внимание на мальчике лет девяти, одетом в ветхий, местами прожженный ватник и вязаную, возможно женскую, шапочку. — Ты что, новенький? Я тебя раньше, кажется, не видел. Тебя как зовут?
— Олег. Я из другого района. Сюда никогда не ездил. Вот сегодня ребята затащили. — Мальчик внимательно смотрел на Следова, будто чего-то еще ожидал, но, наверное, не еды, а каких-то, может быть, слов и даже действий. Борис не мог сейчас определить точного смысла протяжного взгляда больших зеленых глаз. — Я не знал, что вы здесь кормите, а теперь буду ездить: меня научили в метро на шару заходить.
— Ну, с метро-то ты поосторожней, хотя, с другой стороны, что тебе, малолетке, сделают? В спецприемнике уже бывал? — Борис положил два пирожка и апельсин в полиэтиленовый мешок и протянул ребенку: — Вот, возьми на утро.
— Спасибо. Нет, я там не был: я не один живу, но нам сейчас трудно. — Олег бережно пристроил сверток за пазуху. — Ну, я пошел. Мне надо ребят увидеть.
— Ну беги. А где ты живешь-то? И с кем? С матерью, наверное?
— Да я, как это… — начал было мальчик, но вдруг сжал губы, лицо его искривилось, как гуттаперчевая маска, в глазах зажглись слезы. Он повернулся и побежал прочь.
— Ладно, потом расскажешь. — Только тут Следов заметил, что ночной беспризор тем временем растащил все апельсины и колбасу с бутербродов, оставив сиротливо обмусоленные доли белого хлеба. Исчезли также все таблетки витаминов, аспирина и прочих медикаментов, предусмотренных для дозированной выдачи. Борис растерянно посмотрел в ночную мглу, усиленную пламенем костра, отделявшим от него невысокие силуэты, исчезающие в недрах Козьего рынка. — Ну вы же так не наедитесь! Возьмите хлеб: надо хоть немного соображать! А зачем вам таблетки? Это же никакая не наркота! Ребята, я ведь всех запомнил! Завтра вы все равно придете сюда и вам будет стыдно!
Глава 4. Суматохино и суматохинцы
Селение Суматохино образовалось километрах в ста от города, который на протяжении двадцатого века был вынужден три раза изменить свое название, на месте безнадежных болот, где до той поры не отчаялся прижиться ни один даже самый дерзкий человек. В округе все знали, что здесь не то что жилье, а и ногу нельзя поставить, поскольку ее тотчас поглотит ненасытная, алчно чавкающая трясина.
Но у тех, кто отважился вступить на мшистую, колыхающуюся, словно тихо смеющуюся над своими прошлыми и будущими жертвами, поверхность, сложилась особая судьба, оформилось особое отношение к жизни и к смерти. Эти люди, которых часто называли «нелюдями», причинили за свою жизнь много бед другим, да, в общем-то, и себе, став, по разным причинам, разномастными душегубцами. Эти изгои человеческого общества уже не могли рассчитывать ни на людское всепрощение, ни на смягчение приговора. Всех их, приходивших на это гиблое место, ждала в миру одна участь — неминуемая казнь. От расправы они бежали сюда, но часто именно здесь ее и находили: в неверном шаге на колдовски манящий мох, в недугах и напастях, во взаимных раздорах.
Обитателей болот отличали взрывной характер, неуемная брань, постоянные скандалы и назойливое стремление властвовать, унижать, расправляться. Благодаря этим качествам за «болотными душегубцами» закрепилось определение «суматошные», которое позже стало названием и самого селения.
Если первые поселенцы Суматохина, пришедшие сюда в начале века, обитали прямо на земле, а точнее, на деревьях, то теперь, в конце века и даже тысячелетия, здесь высились роскошные хоромы их правнуков, имена которых звучали по всему миру.
* * *
Криминальная слава суматохинцев расцвела в конце восьмидесятых, когда сломленная сверхдержава стала открывать свои необъятные границы. С тех пор очередные акции суматохинцев стали неизбежной темой криминальной хроники. Потомки болотных первопроходцев чинили раз от раза все более рискованные и жестокие дела.
В отличие от прочих активных криминальных группировок, имевших свой вполне определенный репертуар и узнаваемые методы работы, суматохинцы обладали способностью бесцеремонно увлекаться чужими темами и вторгаться на чужие территории. При этом суматохинцы, а особенно их лидеры, любили истолковывать различные ситуации по уголовным понятиям, подчеркивая свой статус «законников», хотя в своей практике они действовали зачастую вопреки всем заявленным нормам.
Авторитетные группировки, не сговариваясь, всячески старались не допускать суматохинцев на свой уровень, будь то обсуждение сферы интересов или раздел территории. Суматохинцы же как бы не замечали очевидного уклонения от контактов и, разузнав о высокой встрече, присылали своих разнузданных послов.
Игнорируя суматохинцев, с ними тем не менее избегали конфликтовать, а просто, как говорится в том мире, отходили в сторону. Подобное отношение к суматохинцам сложилось в результате их непредсказуемости и жестокости, не всегда понятной и, естественно, не всегда принимаемой традиционным криминальным миром. «Людоеды», — называли суматохинцев вполне заслуженные «законники», не приводя, впрочем — в силу своих незыблемых принципов, — ни одного мало-мальски убедительного эпизода, словно их и действительно не существовало.
Одним из наиболее известных слугам правопорядка и работникам СМИ лидеров суматохинцев был Лазарь Вершков по кличке Вершок. За поимку этого авторитета международного криминального мира в разных странах были обещаны солидные премии. Всепроникающие журналисты оглашали каждый шаг Вершка. Их усердие, казалось бы, могло стать неоценимым подспорьем для ареста авторитета. Однако Лазарь Кириллович продолжал оставаться на ноле и перемещался по белу свету, будто обладал пожизненным статусом неприкосновенности. Более того, те же самые СМИ регулярно брали у Вершка интервью и даже испрашивали у него советов для решения различных общегосударственных, а иногда и общемировых проблем. Лазарь великодушно соглашался уделить внимание корреспондентам и объявлял смятенному обществу более-менее постоянный перечень рекомендаций.
— Во-первых, надо разобраться с беспредельщиками. — Иссеченное шрамами лицо с посильным радушием, которое лишь усугубляло коварно-зловещий вид суматохинского авторитета, оскаливалось на экране. Лазарь Кириллович привычно дергал двумя пальцами верхний передний золотой зуб и уточнял: — На рудники этих пионеров загнать, чтобы даром не подыхали. Во-вторых, избавиться от ментовского произвола… По той же схеме. В-третьих, жить по понятиям, чтобы все было по совести и, как в России принято, по-божески. В-четвертых, прислушиваться к мнению авторитетов, а лучше — дать нам возможность участвовать в политической жизни страны, вплоть до того, чтобы разрешить «законникам» создать свою партию и выставить достойного кандидата на пост президента. Тогда страна задышит!
Наиболее громким последним скандалом в летописи суматохинской группировки стало раскрытие криминальной практики АОЗТ «АИД» — салона по купле-продаже элитных автомобилей, принадлежащего суматохинцам. Прецедентом для возбуждения уголовного дела стало нахождение на территории цеха разорившегося судостроительного завода, арендуемого АОЗТ «АИД», двух трупов — бойцов клоповской криминальной группировки. Тела были найдены благодаря усердию клоповских лидеров — братьев Терентия и Булата Волтузиных, соответственно прозванных Крематорием и Кувалдой.
Обнаружение тел несчастливых бойцов произошло через три недели после их внезапного исчезновения и тщетных поисков органами милиции, когда клоповцы, по заказу одного чрезвычайно высокопоставленного лица, сами взялись за следственную работу и определили салон «АИД» как последнее место пребывания бойцов и, в частности, их телефонных переговоров.
Решив разобраться своими силами, клоповцы выследили одного из охранников салона, взяли его в плен, увезли в одну из своих «лабораторий», расположенную в бывшем бомбоубежище, и применили к первично огрызавшемуся охраннику наиболее простые и действенные методы неформального дознания. Через пару минут охранник, небрежно связанный по рукам и ногам колючей проволокой, поведал одну из тайн салона «АИД».
По малоразборчивым, ввиду выбитых зубов, словам охранника получалось, что, когда в салон приезжали владельцы дорогих автомобилей, им после собеседования и ненавязчивого торга, извинившись за неизбежное беспокойство, предлагали заехать в бокс для положенного, достаточно формального, технического осмотра машины. Весьма любезный сотрудник АОЗТ «АИД» просил уступить ему место в салоне, дабы не обременять клиентов заездом на эстакаду и прочими усилиями, для исполнения которых существуют наемные специалисты.
Как только владельцы покидали машину, ворота цеха закрывались. Мнимые работники автосервиса тотчас нацеливали на клиентов и их возможных телохранителей убедительное стрелковое оружие и предлагали поднять руки для обыска, поскольку-де им, скрытым доселе сотрудникам безопасности АОЗТ «АИД», доподлинно известно, что перед ними — боевики, собравшиеся ограбить их добропорядочную фирму.
Клиентов во всех известных случаях удавалось уговорить выполнить все указания вооруженных суматохинцев, поскольку каждый здравомыслящий человек, не потерявший инстинкта самосохранения, мгновенно оценивал безвыходность ситуации: помещение заперто, прицел взят не только теми, кто внизу, но и теми, кто занимал наиболее выгодные позиции на стапелях, возвышавшихся в разных местах цеха.
Сдавшихся, обезоруженных и сломленных клиентов приковывали наручниками к ближайшим металлическим конструкциям. Убивали не спеша, а ночью сбрасывали трупы в котлован, вырытый недалеко от цеха, где Лазарь собирался построить здание для детского приюта, пока же называя это место «братской могилой». Иронизируя по поводу «суматохинского кладбища», Вершков говорил, что здесь можно бы и памятник поставить с табличкой: «Лохам позорным».
Машины убитых «подготавливали» к продаже и искали любую возможность выгодно от них избавиться. По словам охранника, прошамканным окровавленным ртом, таких автомобилей прошло через «АИД» не меньше тридцати.
Когда охранник рассказал все, что от него требовали, Булат Волтузин приказал клоповцам суматохинца порешить.
* * *
Слухи о взаимном ущербе двух группировок поползли по городу, и криминальный мир Петербурга уже приготовился к войне «законников» и «спортсменов», как вдруг выяснилось одно чрезвычайное обстоятельство, неожиданно разрешившее назревающий конфликт.
Незадолго до нашумевшей истории с АОЗТ «АИД» Терентий Волтузин отдыхал со своими приближенными на Канарах. Там он познакомился с модной певицей, шестнадцатилетней Лялей Фенькиной, обретшей свою раннюю славу благодаря записи клипов и дисков на тему грабежей, убийств, бегства от милиции и мучительной расплаты на тюремных нарах. Встреча авторитета и певицы переросла в роман. После отдыха и огненной любви Волтузин-старший вернулся к своим уголовно наказуемым делам, а Ляля отправилась на гастроли. И вот, во время сбора данных на лидера суматохинцев Лазаря Вершкова, Терентий узнал, что его неожиданный противник — отец Фенькиной, которая, выйдя на эстраду, скрылась под скромным, по ее мнению, псевдонимом. Волтузин собрал все свои силы и волю, позвонил Лазарю и предложил встречу. Тот, оказывается, находился в курсе событий с момента утечки информации о расправе с его охранником и уже сердечно переживал суровую необходимость лишить клоповцев их задиристых лидеров. Терентий и Лазарь встретились на нейтральной территории, в пригородном ресторане «У Акимыча», и, к несомненному облегчению членов обеих группировок, решили простить взаимный урон и не мешать друг другу работать, благо что направления их многосторонней деятельности не пересекались…
* * *
«Вместе — это не значит навсегда», — мысленно, но достаточно отчетливо заключил свои воспоминания Лазарь Кириллович. Он закурил сигарету и вновь вернулся к пропозиции Игоря Семеновича Кумирова, предложившего Вершку в союзе с Волтузиными обеспечить определенные сферы его избирательной кампании, в частности по устранению (в любом смысле) опасных конкурентов. Лазарь согласился, и то же сделали его новые партнеры, с которыми несколькими днями раньше у него чуть не разгорелась беспощадная бойня.
Сегодня, получая от кандидата на пост генерал-губернатора Санкт-Петербурга и области аванс и «командировочные», Вершок прикинул, не грохнуть ли ему самого «Кумира» и не прибрать ли к рукам все его имущество? Сколько же у этого насоса бабок, если он запросто может выложить сто тонн зеленых? Пацаны Лазаря — что Слизняк, что Тесак и даже Хомут — те вон от пяти тонн зеленки обалдели и прямо с утра в свою ненаглядную «Косатку» закумарились, откуда их до закрытия даже «черемухой» не выкуришь. Ну да ладно, пусть братва оттягивается! Никто из нас никогда не знает своего часа — хорошо, если на нары, а не в холодный цех!
У Вершка имелось еще одно поручение от сходняка: надо было в партнерстве с клоповцами отловить и предъявить авторитетам одного черта по кличке Людоед Питерский. Больно много из-за его обжорства появилось у братвы головняков: под видом разработки Людоеда менты за этот год столько хороших людей похватали, что ни в какие ворота… Вот и порешили: разобраться с маньяком своими силами. А чтобы самим не мараться, предложили это дело Скунсу — наибольшему известняку из цеха киллеров, а он, когда ему о проделках Людоеда доложили — напрочь отказался обсуждать размеры гонорара. Во каков Робин Гуд Ломанческий! Теперь оставалось лишь вычислить каннибала, и Лазарь, со своей стороны, поручил это трем своим лучшим бригадирам: Хомуту, Тесаку и Слизняку. И вот сегодня-завтра им уже подходил срок объявить через связного наемнику необходимые данные маньяка.
Глава 5. Похождения Коли Махлаткина
— Видишь того глиномеса с шишкой на лбу? — Махлаткин указал пивной бутылкой на пожилого мужика, с озабоченно-деловым видом вышагивающего между торговых рядов Козьего рынка. — Это — дядя Витя Носорог, я тебе про него уже рассказывал: у него всегда можно пожрать и побалдеть. Правда, он тебя за это потом так отъелдачит… Хочешь, познакомлю?
— Да что я, контуженый? — Олег с тревогой и брезгливостью взглянул на Носорога. — А если он такая гнида, то чего никто его еще не грохнул?
— Ты что, «грохнул»?! А случись тебе ночевать негде, а на улице — минус тридцать, ну куда ты, лапша, денешься? — Коля то ли сердито, то ли, как всегда, с замаскированным приколом уставился на Ревеня. — А он-то тебя всяко пустит, если поверит, что ты его потом не кинешь. Понимаешь, корень, ты — по-честному и он — по-честному. А почикает его какой-нибудь васек, так кому от этого лучше-то станет? Тебе, что ли? Ну что, ты богаче будешь или у тебя такой же рог на лбу вскочит?
Махлаткин вроде бы всерьез начинал заводиться, а Олег все еще не понимал, как с ним уже бывало в разговорах с Колькой — чего же тот все-таки взаправду добивается, поэтому, чтобы действительно не поссориться, Ревень начал слезать с контейнера, на крыше которого они уже покончили с купленной Махлаткиным выпивкой и закуской.
— К нему пошел? Смотри, меньше чем за двадцатку не подписывайся! — Голос звучал с напускной злобой, но вдруг изменился и обмяк: — Ну что ты, обиделся? На обиженных воду возят! Давай на трамвайное кольцо ночью подгребай! Придешь?
— Приду, — простительно ответил Олег и спрыгнул на землю.
В первый раз Коля жил у Носорога недели две. Тогда его подобрали на берегу Черной речки. Он почти ничего не понимал из-за того, что его несколько дней чем-то кололи и напихивали в гортань какие-то таблетки. Раньше ему рассказывали, что такое случается, когда неосторожно выбираешь клиента, но он вот надеялся, что с ним подобного не произойдет. Значит, ошибался. Судя по услышанным историям, ему еще повезло, некоторых, говорят, потом по весне вылавливали в бесчисленных питерских реках. А кто-то исчезал навсегда.
Мальчик помнил, как он в ту субботу приехал на Плешку, что на выходе из метро у «Гостинки». Там к нему подошел мужик по кличке Кривой Мушкет, присвоенной из-за особенностей его детородного органа. Мушкет был безопасен. Он гладил и ласкал ребят и просил того же от малолеток. За это он давал двадцатку, а то и поболее.
Мальчишки не совсем понимали, почему этот взрослый человек не хочет снять для себя какую-нибудь длинноногую козу, которых сейчас до черта шныряет по городу, особенно здесь, по центру, причем если Мушкет балдеет от малолеток, так и этого добра здесь, прямо скажем, навалом. Впрочем, ребятня не очень озадачивалась проблемами своего клиента, покуда он платил им загодя обещанные деньги.
Колька согласился только на четвертной и, честно отработав деньги в подвале напротив «Гостинки», купил «Момент» и сигареты. Пошел в парадняк на Думской, поднялся на чердак, покурил, «подышал» и, существенно оцепенев, собрался еще раз смотаться на Плешку и кого-нибудь подцепить.
Махлаткин вышел из парадной и в нерешительности остановился на тротуаре. Он, кажется, хотел пересечь улицу, но после клея у него иногда наступал страх. Мальчику казалось, что он куда-то сейчас провалится или на него что-то наедет. При этом все видимое оказывалось перетянутым какими-то нитками, а сам Коля ощущал себя еловой шишкой, из которой вот-вот посыплются семечки.
Махлаткин все же осилил несколько метров до проезжей части и вдруг услышал скандальный вой тормозов. Да он ведь знал, что его способны здесь задавить. Водитель обматерил мальчика и поехал дальше.
Коля, покачиваясь словно в такт одному ему слышимой мелодии, перешел Думскую, бесконечно долго, как ему казалось, брел через людские джунгли, приблизился к «Гостинке» и вроде бы различил среди толпившихся около входа в метро Кривого Мушкета. А может быть, ему это только померещилось?
От группы отделился парень в сине-красной майке, похожий в своем наряде на банку пепси-колы. Он подошел к Махлаткину, о чем-то заговорил с ним, куда-то его повел. Мальчику показалось, что они вступили прямо в одну из колонн, на которые опиралась «Гостинка».
«Сейчас, наверное, начнется игра», — догадался Коля и стал искать свой джойстик.
На экране нарисовались люди, очень густо и грубо обведенные черной краской. Их лица, оказалось, состояли из листвы и стали шелестеть от ветра, рьяно дувшего откуда-то снизу. Неожиданно все поле монитора заполнили железные собаки и залязгали своими челюстями-капканами. Махлаткин был совершенно голый, и эти твари могли отхватить от него порядочный шмат мяса, а то и вовсе задрать до смерти. Но ему почему-то никак не становилось страшно.
«Может быть, это понарошку?» — мелькнуло у мальчика в голове, и он впал в забытье.
* * *
Квартира Носорога находилась на последнем этаже огромного унылого дома недалеко от Московского вокзала. Парадная была во втором, тупиковом дворе. Когда-то это была лестница черного хода, а теперь часть дверей вела в отдельные, чудно спланированные жилища.
«Наверное, этот стеклорез здесь специально поселился, чтобы поближе к вокзалу — отсюда за ребятами недалеко ходить», — думал Коля о месторасположении квартиры дяди Вити.
Сам Носорог называл свою квартиру гостиницей для особых подростков. За двойными входными дверьми находилась прихожая, служившая кухней и ванной. Слева от входа было окно, стекла в котором, как и в других помещениях, были зарешечены и покрыты особой пленкой, делающей их непроницаемыми для внешнего мира, к тому же они еще были занавешены голубыми шторами, с которых с загадочной доверчивостью улыбались розовые голозадые ребятишки.
В прихожей у окна был сделан кафельный бассейн метра два на три. На другой стороне стоял длиннющий деревянный стол, окруженный лавками и табуретками. Стены были обклеены плакатами с обнаженными девчонками и мальчишками. Напротив входных дверей начинался коридор, в конце его находился обширный туалет, налево шла дверь в спальню, направо — в гостиную.
В спальне вдоль стен стояли две двухъярусные кровати с пристроенными к ним тумбочками для личных вещей постояльцев. Посреди комнаты высился пляжный зонтик. На нем были оборудованы вешалки. Здесь гости дяди Вити вешали свою одежду. Всю площадь двери с внутренней стороны закрывало зеркало. Над ней на кронштейнах был укреплен телевизор. Кроме общего освещения в виде люстры, искрящейся под потолком, у изголовий кроватей висели бра, а над дверью, рядом с телевизором, круглосуточно мерцали глаза смешной мальчишеской маски с надутыми щеками. Стены были оклеены обоями с изображениями летучих амуров, целящих в зрителей своими неотразимыми стрелами.
Стены гостиной были оклеены обоями с изображением джунглей. Исследуя рисунки по периметру помещения, можно было встретить слонов, пантеру, красочных попугаев, обнаженных детей, водопад и томатный закат. Пол был завален коврами и подстилками, подушками и большими, в рост ребенка, мягкими игрушками.
В гостиной было два окна. Между окон высилась стойка, с которой блистала всевозможная аппаратура: телик, видик, кассетная магнитола. Стояли электронные игры. Всем этим мог пользоваться тот, кто себя хорошо вел, кто был послушным.
Кругом было много зеркал, причем они словно притаились в самых неожиданных местах, чтобы кому-то вдруг, в самый, может быть, неожиданный момент, показать его лицо, глаза.
Когда Махлаткин попал к Носорогу, здесь жили несколько парней и одна девчонка, наверное его возраста, по кличке Проводница, полученной за то, что она «работала» с проводниками. Коля и раньше встречал ее на вокзале и слышал, что ее зовут вроде бы Любой.
В обязанности Проводницы входило приготовление еды, мытье посуды, стирка белья и уборка квартиры. Оклемавшись, Махлаткин должен был стать ее помощником на время своего пребывания в квартире. Кроме этого, им предстояло сниматься вместе с остальными для видика, но это уже за деньги: раздеваться, обниматься, даже трахаться, чего, кстати, Колька еще ни разу не делал с девчонками, заранее почему-то испытывая к такому раскладу чрезвычайное омерзение. «Почему?» — спрашивала его Любка, когда они, смеясь, обсуждали эти темы. «Честно?» — блестел Махлаткин лукавыми глазами. «Ну, конечно, честно!» — нетерпеливо отзывалась девочка. «Да потому, что у тебя там ничего нет! Поняла? Дырка от бублика!» — Колька зло улыбался и соединял согнутые большой и указательный пальцы. «Обсевок!» — Проводница топала ногами и еле сдерживала себя, чтобы не наброситься на вокзального педика. Но драться в квартире можно было только по приказу дяди Вити, и то понарошку.
Помирившись, ребята смотрели мультяшки, играли, а Любка, жившая здесь не в первый раз, рассказывала мальчику о том, как дядя Витя вербует кадры для «гостиницы». Обычно он указывает на присмотренную им кандидатуру пальцем кому-то из уже хорошо знакомых ему ребят. Про мальчишку или девчонку узнают: кто, откуда, как живет — и, если у кандидата дела обстоят неважнецки, предлагают погостить в отдельной квартире. Новеньких моют, стригут, даже берут анализы на всякие болезни, а Носорог подробно расспрашивает о жизни, болезнях и травмах.
Неделю, а то и две, новичков кормят, поят и ничем особенно не обременяют. Конечно, ребенок становится свидетелем того, чем занимаются ребята, но сам он, как правило, или уже был посвящен в подобные дела, или оказывался достаточно подготовленным к тому, чтобы совершить последний шаг в предложенную сторону.
В свое время гостю сообщают, что он (она), в общем-то, здорово задолжал за свои еду-питье, забавы, проживание и всякое такое прочее. Новичок теряется в поисках возможной оплаты, и вот тут ему предлагают самый легкий, ну просто ничего не стоящий для него путь — согласиться принять участие в общих играх в гостиной или бассейне. Колька не раз слышал, как завсегдатаи «попугайника», так безнадзор прозвал квартиру дяди Вити Носорога, хвастались, что совершали эти дела по пять-восемь раз в день.
Но самым крутым открытием для Махлаткина стала находка среди разной порнухи, рассыпанной в «попугайнике», ксероксной копии рассказа под названием «Шея», написанного его любимым другом Гришей по кличке Мона Лиза. Ах, как бы кайфово у Кольки сложилась жизнь, если бы Гриша был жив: он ведь обещал мальчику столько всего хорошего!
Глава 6. Встреча одноклассников
Возвращаясь к гостям, Соня добавила к всеобщей хмельной задушевности загадочный и манящий аромат кофе, этого чарующего напитка, называемого учеными мужами то вредным, то полезным, но все более популярным и потребляемым в мире наряду с другими стимуляторами и наркотиками.
— Ну, ребята, кому кофе, кому чай? — Морошкина, которую одноклассники называли Морошка, лучисто всех оглядывала и заботливо улыбалась. Ставя на стол кофейник и чайник, она перевела взгляд на окна, как бы расставаясь на некоторое время с тем миром, о котором вдруг столь тепло вспомнила, стоя на кухне в преддверии закипания воды и заваривания заморских напитков. Конечно, ей очень хотелось побыть с одноклассниками как можно дольше, но вот если бы можно было одновременно поблуждать, да нет, полетать в тех воспоминаниях и грезах, которые столь тесно, как ничто другое в ее жизни, связаны с видом на набережную, — она оказалась бы счастлива вдвойне, она бы даже осталась там навсегда. Впрочем, иногда ей почему-то кажется, что эта фантастическая мечта когда-нибудь может воплотиться. — Мальчики, вы что приуныли?
Мальчики — это Гарик Кумиров по школьной кличке Кумир и Стас Весовой, прозванный, конечно, Вес.
