Эгида - Год Людоеда

* * *

      Итак, хорошо, что все решилось достаточно быстро. Сашка правильно поступил, что тотчас примчался домой, хоть и был под немалой дозой всевозможной дури, что, впрочем, в возникшей ситуации было не самым опасным. Саша попросил охрану разбудить отца и, когда Игорь разрешил впустить сына, поведал о своей дурацкой вылазке на «Косатку».
      Выслушав хронику событий, Кумиров-старший отправил сына искупаться под присмотром охранника в домашнем бассейне, а сам позвонил Лазарю, рассказал о конфликте и предложил свои условия решения: Вершок объясняет своей братве, чьим сыном является Александр, и они, естественно, забывают о всех своих обидах и претензиях, зато судьба Наташки и Ваньки остается целиком на их усмотрение, — желательно только, чтобы ничто не просочилось в прессу, поскольку это может травмировать его шаловливого сына. Сегодня Сашка под охраной (чтобы не натворил глупостей) отправляется на пару недель в Хельсинки.
      Лазарь согласился с Кумировым, хотя про себя, наверное, проиграл не один вариант расправы и с Сашкой, и с Игорем, и со всем белым светом.

Глава 28. Олег Ревень о своей доле

      — Здорово. Хрусталь! — Махлаткин звонко хлопнул Олега по спине. Ревень получил свою кличку за избранный им бизнес — сбор пустых бутылок и сдачу их в приемные пункты.
      — Привет, Лохматка! — отозвался Олег и мягко прикоснулся к растопыренным пальцам Махлаткина. — Дай закурить!
      — Ну ты халява, в натуре! Работать не хочет, а закурить ему дай! Чего вчера старухе в харю не въехал? — Колька деланно возмутился и выгреб из кармана несколько недокуренных сигарет. — Выбирай!
      — А чего только хабарики? У тебя целых нет? — Ревень покраснел и со смущением все же стал машинально перебирать окурки, словно проверяя их на крепость.
      — Что ты чинарики, как свой болт, щупаешь? — Махлаткин рассмеялся и бросил окурки на землю. — Да на! Не жадный!
      Колька сунул Олегу пачку «Кэмела». Ревень достал сигарету. Махлаткин вытащил пистолет-зажигалку и дал приятелю прикурить.
      — Ты, Ревун, ленивый, работать не хочешь. Сколько раз я тебе клевые темы предлагал. Вчера-то здорово струхнул? — Коля тоже закурил и поманил Олега на задворки Козьего рынка. — Ты вот сниматься не хочешь, а сигареты тебе подавай! Гуляшей и пенсионеров опускать не хочешь, а пиво от меня принимаешь. Будешь пивцо-то, Хрусталь?
      — Давай. — Ревень согласно кивнул, послушно следуя за подпрыгивающим на каждом шагу Махлаткиным. — Я теперь, может, и буду стариков грохать. Когда ты еще пойдешь?
      — Да хоть сейчас! Они вон у Сбербанка целый день тусуются. — Махлаткин с урчанием втянул в себя мокроту и харкнул, словно выбил изо рта пробку. — Там всего-то делов: налететь толпой, с ног сбить да лопатник сдернуть. Главное, чтобы на землю завалить — старики тогда ничего сделать не могут. Ну как вчера с этой клячей! Если ты подписываешься, я тебя высвистаю, когда мы соберемся. Ревун, а ты в последний момент не сдрейфишь?
      — Нет, — уверенно сказал Ревень и тоже смачно сплюнул. — Я не могу больше голодать, да и отца нужно кормить. За меня, Лохматка, не бойся — не подведу!

* * *

      За время своего бродяжничества Олег уже испробовал самые разные способы заработать и определил то, чего ему все-таки лучше никогда не делать: клянчить, одалживать и сниматься. Первое означало просить милостыню по вагонам метро или у церкви; второе — просить еду, деньги или вообще что-либо у других пацанов, а тем более у взрослых; третье — отдаваться за харчи или бабки у Московского вокзала, на Плешке у «Гостиного двора» или в любом другом месте, где маньяки выискивают голодных и бездомных малолеток.
      Так вот, эти занятия, которые Олег сам себе запретил, на его глазах привели к беде уже не одного парнишку, а главное, тех, кто сломался и сдался, никогда уже не станут уважать настоящие люди и ни за какие ковриги не допустят в свою красивую и роскошную жизнь, о которой мечтал Ревень.
      «Все равно, как я разбогатею, — рассуждал мальчик. — Но только своими руками, пусть даже грабежом — что тоже работа. А что, барыги, которые за рубль покупают, а за два продают, — они лучше или честнее? Да они также грабят всех подряд, только люди им не могут ничего предъявить. А я должен голодать, могу даже подохнуть, и буду бояться кого-то грабануть?! Да я такого найду «насоса», которому деньги уже давно некуда девать, и попрошу его со мной просто поделиться. Много-то мне и не надо — что-то пожрать да где-то поспать. И чтобы отца в больницу устроить. Вот это — обязательно. Я бате даже свою кровь отдам, ну и чего там еще потребуется. Мне не жалко. Он у меня один теперь и остался. Правда, он да маманя вспоминали, будто брат мой где-то бродит. Ну так кто ж его знает, кто он таков, может, тоже в подвале прижился? Да хоть бы и так — мне-то что? Вместе всяко легче бы вышло.
      Конечно, если бы братан или кто другой мне за просто так, по-честному, помог, я бы этому добряку огромное спасибо сказал, — продолжал Ревень свои мысли, блуждая по Козьему рынку между изящных извне и бронированных внутри торговых ларьков и мечтая о том, до чего здорово было бы стать хотя бы на день хозяином вот такой точки с хлебом, колбасой и пепси-колой, — кормись, пока не лопнешь! — Но кто мой братан-то, я не знаю! Мать все умалчивала, батя до сих пор бурчит: рано, вот подыхать буду — скажу. А что за тайна такая? Они же имеют право знать друг о друге?! Может, Лохматку попросить разведать? Он ведь такой проныра: в жопу без мыла залезет!»
      Олег смотрел на прилично одетых и по виду вполне сытых людей, тех самых взрослых, которые, конечно, тоже видели его и что-то о нем про себя думали: дома не живет, попрошайничает, ворует? Но почему бы им не подойти и не спросить: мальчик, ты не голодный?
      «Они же взрослые, неужели они не понимают, что должны обо мне позаботиться? — Ревень пристально вглядывался в посетителей рынка, пытаясь продраться в их души через глаза, которые они старались поскорее отвести в сторону, якобы увлекшись видом заграничных упаковок. — Ну да, нам с отцом пока не везет, но мы — такие же люди, я тоже стану взрослым, начну по-настоящему зарабатывать и все им верну. Ну а сегодня-то что мне делать?»
      Иногда Олегу в голову приходила мысль о том, что события последних трех лет не настоящие и судьба его складывается не взаправду, а понарошку. Мальчик даже начинал догадываться, что где-то живет такой пацан, как он, ему тоже одиннадцать лет, но у него совсем другая жизнь: родители живы, они по-прежнему всей семьей обитают в своей квартире, их счастью (неоцененному тогда!) ничто не угрожает.
      Как все-таки было замечательно, когда все они вечером собирались дома: мать заканчивает готовить ужин, Олег накрывает на стол, отец досматривает «Новости» и привычно, без настоящей злобы, ругает политиков. Сейчас они сядут за круглый стол, отец с матерью, как у них издавна заведено, слегка полаются, но так, по-доброму, привычно, а для него даже радостно. Так бы они жили и жили в своей двухкомнатной квартире…
      И вдруг все оборвалось. Не то чтобы сразу, а в несколько этапов, словно в компьютерных играх, где они один за другим проигрывали — каждый на своем уровне. И вот у всех, кроме Олега, не осталось ни одной запасной жизни, и их нет и никогда не будет, если Олег не отыщет дорогу в другой мир, где все они, наверное, до сих пор так и сидят за ужином, освещенные, словно всполохами костра, радужным телевизионным экраном.
      А все началось с того вечера, когда отец вернулся домой с двумя здоровенными мужиками. Они были модно одеты и выглядели, как герои фильма. Чего стоили хотя бы кроссовки на одном из парней? Обувь светилась при каждом шаге тяжеловесного хозяина. Кроссовки напоминали фантастических рыб или космические корабли. Олег, кажется, во все время рокового для их семьи визита только и делал, что любовался этой волшебной обувью.
      Впрочем, имелся еще один соблазн для подвижных песочно-зеленых глаз Ревеня-младшего. Это был радиотелефон в руке второго гостя. Аппарат тоже светился, издавал мелодичные звуки, продолжением которых становилась человеческая речь. Он, кажется, вел свою независимую ни от чего жизнь. Звонили часто. Гость отвлекался от разговора с отцом.
      Тот, что в кроссовках, временами неожиданно, даже пугающе, но при этом красиво расправлял свои бугристые плечи под сверкающим, будто авиалайнер, серебристым спортивным костюмом с черными лампасами. Его голову украшала красная тенниска с длинным козырьком.
      На втором гиганте были голубые джинсы и черная кожаная куртка с большим количеством кармашков и молний. На голове — кепка с приподнятой тяжелой задней стенкой, напоминавшая формой нарядную иномарку, на которой приехали гости.
      Первый, или Поплавок, как про себя окрестил его Олег за красную тенниску на голове, напоминал манекен, который среди прочих кукол крутился за стеклянным колпаком на Невском проспекте. Второй, или Шестисотый, как назвал его мальчик, смахивал на одного знаменитого комика с птичьей фамилией.
      Общаясь между собой, Поплавок называл Шестисотого Весло, сам же откликался на прозвище Трейлер.
      Когда гости вошли, мать Олега, в чем позже ему не раз признавалась, тотчас почувствовала неладное, а позже ощутила откровенный, неизбывный страх. Она сразу угадала — Артур попал в аварию. Ей хотелось тотчас подробно расспросить мужа о происходящем, обратиться к гостям с сердечной мольбой: отступитесь вы от нас, люди добрые, пощадите семью, сына малолетнего…
      Как мечтал Олег в те тревожные дни, когда понял, что у отца действительно серьезные проблемы, о том, чтобы к ним явился какой-нибудь герой, защитил и спас их от модно одетых бандитов. Мальчик представлял себе двухметрового силача в камуфляже, который безжалостно истребляет алчных громил. Позже этот сильный и добрый мужчина возьмет Олега на воспитание, и тот вскоре станет таким же могучим и непобедимым…
      — Ты сегодня за гуманитаркой придешь? — Мечты Ревеня оборвал вызывающий голос Махлаткина. — Болтают, на площадь, где Данилыч ночью пирожки раздает, автобус с какими-то нанайцами подъедет.
      — Это у памятника Пушкину? — Олег сощурился из-за едкого дыма, выпущенного Махлаткиным ему в лицо.
      — Ну да, правильно: там еще на постоянке всякие агеи кучкуются — Коля запрокинул голову, сглатывая стекающую из бутылочного горлышка пену.
      — А чего они привезут? Пожрать, да? — Ревень постарался представить, чем же действительно обрадуют их сегодня веселые (как обычно) люди, говорящие на чужом, непонятном языке.
      — Ну ты, в натуре, рубанок! — Махлаткин шумно вздохнул и со словами «Больной, вот вам градусник!» сунул Олегу под мышку опустошенную бутылку. — Что они тебе привезут?! Ацетонки разной, грибов, воздуха, чеков штук несколько; да мы с тобой, Ревун-корефан, сегодня еще тот фестиваль для малолеток устроим!

Глава 29. Защитник безнадзора

      Лицо Бориса Артуровича напоминало мордочку подвижного любопытного зверька. Зрачки были цвета сухого асфальта, а волосы — спелой картофельной кожуры, причем редко мытые, обычно были засалены и блестели. Из-за врожденного нарушения обмена веществ и целого набора аллергий у Следова постоянно тут и там возникали отеки и кожные раздражения. Лицо часто меняло оттенки, то делаясь оранжевым, то желтым, то лиловым. Одежда Следова, впитавшая все разнообразие ароматов животного мира, накопленное в квартире бесхозным зверьем, опекаемым его матерью, пахла тошнотворно.
      По внешнему виду Бориса Артуровича довольно часто принимали за маньяка, в лучшем случае — за отпетого бродягу. Вероятность задержания сотрудниками милиции увеличивалась для него еще и в связи с тем, что молодой человек постоянно блуждал по вокзалам и у станций метро, где без устали разыскивал обездоленных и нуждающихся в его заступничестве детей.
      Традиционной экипировкой Бориса были изначально черные, а ныне выгоревшие, вытянутые и изорванные на коленях тренировочные штаны и мягкого серо-молочного цвета изрядно поношенный офицерский френч без знаков отличия — форма упраздненной армии не существующей нынче страны ГДР. Под верхней одеждой угадывалась латаная клетчатая рубашка. Постоянной обувью Следову служили матерчатые спортивные туфли на резиновой подметке.
      Те, кто впервые встречал Бориса, с ироничным изумлением замечали примостившийся в его нагрудном кармане мобильный телефон, который при внимательном рассмотрении представал всего лишь детской игрушкой. Впрочем, владельца, кажется, нисколько не смущала шутейность его средства связи — порой он даже что-то загадочно шептал в безответную трубку.
      Однако и это было не все. Иногда, если френч был распахнут, из-под него вываливалась кобура с пистолетом. Но и эта деталь образа Бориса Артуровича являлась сплошной бутафорией. Хотя сам владелец, казалось, забывал подчас о своей фактической безоружности и с надменно-уверенным выражением лица похлопывал себя по френчу, подразумевая под ним надежную гарантию своей уверенности.
      Те, кто сочувствовал Следову и его малопонятной общественной деятельности по защите детей, полагали, что молодому человеку, ввиду его несомненных странностей, очевидно, имеет смысл держаться поближе к Православной Церкви и, в общем-то, ориентироваться на монастырский образ жизни.
      Борис Следов редко имел постоянный заработок, а если таковой и случался, то был, разумеется, весьма скромен, причем большая часть денег тотчас тратилась на помощь детям — непосредственная передача в руки или покупка необходимого, — на телефонные переговоры, телеграммы, факсы, заказные письма и даже поездки в Москву ради визитов в различные комитеты и фонды, думские палаты и политические фракции, обязанные, по убеждению Следова. принимать участие в детских судьбах.
      Подопечные Бориса знали о том, когда он примерно получает свое немудреное жалованье, и наперегонки стремились первыми встретить своего взрослого друга и защитника. Они просили у Следова на лекарства для матери или сестренки, на учебники и тетрадки, на хлеб и церковную свечу — на что угодно, лишь бы получить от доверчивого молодого человека два, пять, а то и десять рублей.
      Борис признавался себе в том, что не всегда верит своим младшим друзьям, когда они просительно простирают перед ним свои грязные, иссеченные шрамами, а то и пораженные лишаем или чесоткой ладошки. Но он знал и то, что большинству из этих почти никому не нужных ребят не у кого больше попросить, а если они и обратятся к кому-то за поддержкой, то за жалкие купюры ребятам придется отдать несравнимую плату. Поэтому Следов раздавал свою нехитрую зарплату с улыбкой, убеждая детей не тратить деньги на подрыв своего и без того слабого здоровья.
      Беспризорники смеялись, клялись не дышать «Моментом» и не курить «траву», обнимали нищенствующего мецената и мгновенно исчезали.
      Дети, особенно мальчики, которых столь фанатично спасал Борис, дали ему кличку Следопыт. Они, конечно, не знали, что так еще называют в некоторых кругах следователя, иначе бы, возможно, не выбрали этого прозвища, поскольку по-своему одобряли поступки Следова, хотя и измывались над ним при случае, возвращая тем самым безответному молодому человеку то, что испытали от других, более сильных.
      Борис Артурович терпел любые издевательства своих подзащитных, но иногда, все-таки выведенный из равновесия, громким высоким голосом пытался объяснить детям, что так себя вести со старшими не годится, потому что не всякий ведь это вынесет, и у них когда-нибудь могут образоваться неожиданные проблемы, к решению которых ребята скорее всего окажутся не готовы, а это без его, скажем, участия чревато для них исключительно печальными результатами.
      Следов вряд ли предвидел, что свяжет когда-то свою жизнь с судьбами беспризорников, тем более не мечтал он и о том, что станет одним из самых бескомпромиссных защитников прав детей, превратившихся в товар наряду с недвижимостью, акциями, человеческими знаниями и многими другими,
      У Бориса Следова имелся свой, как он всем говорил, отнюдь не оригинальный метод борьбы за права детей.
      — Я знаю, что в городе почти нет заведений, где бы не истязали детей, — объяснял Борис. — И я вам скажу — чем безобидней и достойней выглядит интернат или приют, тем больше в нем творится беспредела. Это — закон, который я вывел на базе собственного опыта. А о том, что на самом деле происходит внутри детских учреждений, вам расскажут сами дети или их внешний вид — следы побоев и ожогов на их изнуренных, дистрофичных телах, уныние и страх в их не по возрасту взрослых глазах, даже их обреченный голос.
      Одной из нашумевших историй, раскрученных Борисом Артуровичем в начале девяностых, стало уголовное дело директора одного из детских домов-интернатов и его ярых соратников.

* * *

      Сучок, как звали дети Виктора Казимировича Сучетокова, отработал в системе народного образования более двадцати лет и, как выяснил неугомонный Следопыт, почти половину из них посвятил растлению своих подопечных.
      Начинал Виктор Сучетоков с педагогического новаторства, именуемого для маскировки «половым воспитанием». В подвластном Сучку заведении появилась всевозможная, вполне легальная литература, различные так называемые энциклопедии для девочек и мальчиков, труды Зигмунда Фрейда, а также его последователей и противников, сборники Оскара Уайльда, Михаила Кузмина и Жана Жене, а также многое другое, включая сочинения Захер-Мазоха и маркиза де Сада. Стены интерната заполонили наиболее откровенные эротические эксперименты Пабло Пикассо и Сальвадора Дали. Детям предлагалось испытать свои творческие силы в различных жанрах искусства, а также осуществить своими силами театрализованную постановку полюбившихся жемчужин драматургии. При этом энергичный и заботливый директор ухитрялся приглашать на подобные премьеры исключительно состоятельных людей, которые не только становились щедрыми спонсорами интерната, но и брали кого-то из приглянувшихся ребятишек под свою неофициальную опеку.
      В конце восьмидесятых, на волне демократии и гласности, Виктор Казимирович поручил подвластным ему педагогам более серьезно и ответственно взяться за изучение современного западного опыта постановки столь заботившего его дела. Вскоре в детдом хлынула периодика нудистов и натуристов, а отечественную видеотеку пополнили заморские видеоколлекции о том же самом «половом воспитании», смене пола и практике однополых браков. В качестве гуманитарной помощи «прилетали» видеомагнитофоны, мониторы, компьютеры и прочие чудеса современной электроники.
      Сучетоков решал вопросы на уровне подбора и подготовки кадров. Как выяснилось на следствии, ответственные посты в руководстве учреждения занимали личности, судимые ранее за растление несовершеннолетних, изготовление порнографии и другие уголовно наказуемые забавы. Часть сотрудников состояла на учете в психоневрологических и наркологических диспансерах. К закату педагогической и началу тюремной карьеры Виктора Казимировича девочки и мальчики жили в общих палатах, ходили в общий туалет и мылись вместе со своими взрослыми наставниками.
      Собственная методика Сучка состояла в том, что вечерами он вызывал в свои апартаменты группу детей и проводил с ними внеклассные занятия, которые иногда длились до утра, становясь причиной опоздания школьников на уроки и даже прогулов.
      — Откуда взялись условности? Почему так называемые «культурные люди» не ходят голышом даже в тех случаях, когда этому ничто не мешает, например, летом? — начинал Носорог очередное дополнительное занятие, жадно наблюдая, как по его команде учащиеся полностью освобождаются от одежд. — Им стыдно себя показать? Неужели всем? А молодым, спортивным, как часто пишут в рубриках знакомств? Возьмите новорожденных, младенцев — они не знают таких дурацких выдумок, как стеснительность и стыд. А кто им начинает внушать приличия? Те, кому нечем похвастать. Да обратитесь вы к природе! Для чего самцам и самкам даны различные плавники, перья, рога, цвета и даже экстерьеры? Да для того, чтобы они распушали хвост, надували зоб, ревели, рычали, мычали — в общем, всячески доказывали свои принадлежность и превосходство. Давайте перейдем к практическому примеру. Подросток влюбился. Каков может быть его первый шаг к своей мечте, если ему, по его же мнению, особо нечем прельстить избранницу? И что ее может увлечь: рестораны, подарки, путешествия? Но наш юноша не может этого пока ей предложить, а юность-то — одна! И эта встреча, может быть, тоже. Ну а если молодой человек чересчур скромен даже для знакомства и разговора? И вот представьте себе, как, мгновенно доведенный до отчаяния несбыточностью любви, он начнет с того, что предъявит девушке волшебство превращения лилипута в Гулливера, гадкого утенка в чудо-лебедя, готового служить своей избраннице, доставляя удовольствие и радость? Чем же он хуже купца, а по-современному коммивояжера, который ничем, кажется, не рискует, когда демонстрирует свой товар? А что ждет нашего доверчивого страстного молодого человека? Дикие вопли так называемой жертвы, может быть, даже преследование тупых очевидцев, может быть, даже жестокое избиение, будем надеяться, что только не статья Уголовного кодекса, которую вроде наконец-то умные люди отменили.
      Все то, что происходило в эти часы в кабинете директора, снималось на видеокамеру, установленную в незаметном месте. После «лекций» Сучетоков собственноручно записывал весь «пройденный материал» в общую ученическую тетрадь в клетку. Таковых, объемом в девяносто шесть листов каждая, у директора накопилось ровно шестьдесят девять штук.
      Чуткий наставник задавал «человечкам», как он трогательно называл своих подопечных, «домашнее задание»: письменный пересказ того, что было на «уроке», и непременно два-три рисунка на разобранные темы.
      Дети обожали и лелеяли Сучка. Провести с директором ночь считалось приятным и выгодным. Счастливцам выдавали новую одежду, сюрприз (как добавлял Борис, «киндер») и даже денег на развлечения.
      Обвал в жизни Сучетокова произошел неожиданно и трагически. А началось все с мальчика по имени Хуан.
      Ребята звали его Индеец, потому что он был смугл, кареглаз и черноволос. В свои двенадцать лет Хуан выглядел на четырнадцать. Своей кличкой он был обязан отцу-недоучке, зачавшему дитя и улетевшему в родные латиноамериканские края. Мать Хуана, родив его, дала ему имя отца и отказалась от ребенка. Вскоре она воплотила свою школьную мечту: вышла замуж за иностранца и покинула с детства нелюбимое отечество.
      Мальчик провел три года в Доме ребенка, четыре — в дошкольном детдоме, а в семь лет попал в престижный детдом для школьников с изучением трех иностранных языков. Здесь он закончил два класса, а в девять лет с ним случилось несчастье: ночью, предварительно усыпив ребенка снотворным, дежурный воспитатель, а по-детдомовски «ночной», изнасиловал метиса.
      Хуан все же пробудился от кошмарных снов и нарастающей боли. «Ночной» зажал ему рот потной ладонью, завершил свое дело, а позже обещал зверски убить мальчика, если тот осмелится проговориться о происшедшем.
      В течение последующих двух лет «ночной» продолжал свои десанты в постель мальчика, а взамен за эксплуатацию детского тела снабжал метиса сигаретами, клеем «Момент», «колесами», жвачкой и прочими атрибутами «красивой» жизни.
      Однажды Хуан заявил, что больше не желает потакать прихотям «ночного», а если тот будет настаивать на их дальнейшей близости, то ребенок сам наложит на себя руки.
      «Ночной» не поверил мальчику и продолжил свои домогательства. После очередной встречи и «подарка» Хуан разбил в туалете оконное стекло и изрезал себе руки осколком. Увидев кровь, он побежал к старшим ребятам, чтобы попросить спасти его от смерти: ему стало очень страшно той темноты, которая, кажется, к нему подступила.
      Хуана отвезли на «скорой помощи» в больницу и там наложили швы. По факту попытки суицида было возбуждено уголовное дело. Дознаватели без особого труда сориентировались и разобрались в происшедшем. «Ночной» был арестован и заключен в следственный изолятор. Здесь ему не удалось дождаться окончания следствия: сокамерники сами вынесли ему приговор.
      После двух недель пребывания в Институте травматологии Хуан был переведен в детскую психоневрологическую больницу. Здесь он провел полгода, сумел закончить очередной класс, был выписан и переведен в вотчину Сучетокова.
      Опытный педагог тотчас распознал в огнеглазом мальчике перспективного ученика, к которому нужно подойти с особой нежностью и лаской. После первого триместра директор завлек Хуана на персональную лекцию.
      Вскоре метис стал фаворитом Сучка и достаточно свободно покидал пределы заведения, чтобы купить себе премиальные «киндер-сюрпризы» в виде сигарет, пива или «Момента».
      На беду Хуана, еще одиннадцати детдомовцев, учителей биологии и труда, а также самого Сучетокова, детдом соседствовал с районным парком. В эту же зеленую зону наведывались тайные поклонники несовершеннолетних. Именно здесь доверчивый и покорный метис встретил молодого человека, назвавшегося Гришей.
      Новый знакомец поговорил с мальчиком, прогулялся с ним, угостил фантой и мороженым, а позже предложил «поиграть». Прошедший без пропусков полный курс лекций Виктора Сучетокова, Хуан тотчас понял, что от него требуется, и только попросил «пять тонн» на курево. Гриша не отказал и даже обронил: «Я бы тебя усыновил… Красавец!»
      Этот эпизод, как и многие схожие, происшедшие с детдомовцами в парке, прошел незамеченным. Роковые последствия пятиминутной «игры» наступили тогда, когда в крови одного из воспитанников Сучетокова, сбежавшего из детдома и осевшего в спецприемнике для несовершеннолетних, не обнаружили «четыре креста» — положительную реакцию Вассермана.
      Обиженный на тех, кто обрек его на многочисленные болезненные уколы, мальчик выдал «трудовика» как источника своего возможного заражения, тот же, застигнутый врасплох человеком в милицейской форме, указал на «биолога».
      Обнаружив целую цепочку зараженных сифилисом, медики и следователи решили пристальней и суровей отнестись к возникшему делу и в итоге профессиональной, но по большей части некорректной работы выявили шестнадцать зараженных, двенадцать из которых оказались несовершеннолетними: три девочки и девять мальчиков.
      Смятенный и расстроенный Сучетоков пытался нейтрализовать конфликт, обращаясь ко всем своим высокопоставленным друзьям, не раз, кстати, принимавшим участие в семинарах, конкурсах и праздниках, проходивших по инициативе Виктора и при участии его воспитанников. Все оказалось бесполезно. Вчерашние друзья и покровители один за другим, словно в зловещем танце, отворачивались от Сучетокова.
      Одной из причин, ввергнувших Виктора Казимировича в положение отверженного, стала активность Следова, узнавшего от Бороны о происшедшем скандале и предавшем его с помощью Лолиты Руссо громкой огласке…
      Другой эпопеей, сделавшей Бориса Артуровича грозой всех врагов детства, стало разоблачение и отстранение от должности директора еще одного, не менее знаменитого детского дома-интерната, Ангелины Германовны Шмель. Этот заслуженный и всеми уважаемый педагог представал по результатам частного расследования Следова жестоким эксплуататором детского труда. В качестве улик в прокуратуру были направлены видеоматериалы, запечатлевшие, как в ночное время суток (в соответствии с показаниями на мониторе) полусонные ребятишки в возрасте от десяти до шестнадцати лет занимаются изготовлением гробов и прочей ритуальной атрибутики…

Глава 30. Доверенные лица

      — Мы начинаем борьбу за высшую власть в наше городе! Для тех, кто еще не совсем понял, о чем идет речь я поясню. — Кумиров начал свою речь с присущей ему такие моменты энергией и властным обаянием. — Подобная предвыборная кампания проводится в России впервые. Победитель займет должность генерал-губернатора Санкт-Петербурга и всей области, которую, как вам известно, до сего дня еще называют Ленинградской, хотя, позвольте мне заметить, я что-то давненько не встречал в продаже сыр под названием «Советский».
      Последние слова будущего (как знать?!) градоначальника вызвали дружный смех в аудитории.
      — Пожалуй, нет нужды уточнять, что может значить для нас этот пост. И все же я уточню. — Игорь, слегка сощурясь, оглядел присутствующих, словно учитель свой нерадивый, но милый сердцу класс. — Это значит, что по нашей воле будет определяться порядок жизни на громадной, по европейским меркам, территории. А вот какие мы будем принимать решения — это должно зависеть только от нас с вами и наших, так скажем, единомышленников. Все решения, прежде всего, должны быть для нас выгодны, безопасны и перспективны. Первое означает прибыль. Второе исключает компромат и судебное преследование. Третье должно сыграть позитивную роль в удержании власти и достижении последующих политических побед. Все вами услышанное и есть необходимое разъяснение в связи с понятием «высшая власть в Санкт-Петербурге». Вопросы, идеи, предложения есть? Прошу высказываться.
      — Скажите, Игорь Семенович, финансирование различных социальных программ, например тех же детских государственных и альтернативных заведений, будет решаться вашей подписью? — Ангелина Шмель ученически-преданно смотрела Кумирову в глаза и нервно подергивала головой, словно заранее согласно кивала словам собеседника.
      — Да, уважаемая Ангелина Германовна, если авторы проекта — вы или уважаемый Виктор Казимирович — смогут обосновать его целесообразность, безусловно, мы примем только положительное решение. Вы же знаете, друзья мои, детям, старикам, инвалидам — всем социально-уязвимым слоям населения и, подчеркиваю особо, детям как нашему с вами будущему — мы всегда уделяем самое пристальное внимание. А что, уважаемая Ангелина Германовна, у вас, как всегда, созрели новые инициативы по работе с несовершеннолетними?
      — Да, Игорь Семенович, мы сейчас как раз заканчиваем разработку проекта «Вторая мама». Суть его в том, чтобы избавить нашу молодежь от страха случайного зачатия, исключить прерывание беременности, снять у родителей, особенно у матери, к тому же несовершеннолетней, комплекс вины перед отказным ребенком.