Элеанор Ригби

— Мам! Ты что так рано вернулась? Я хотел сделать сюрприз и нанести первый слой.

Я не ответила — прошла к табурету у батареи, на котором сидел Джереми. Опустилась, с неожиданной силой обняла сына и прижала к груди.

— Мам?

— Замолчи, Джереми.

— Ты что, мам?

— Тебе больше не придется красить стены.

Он пытался что-то ответить, но я села на стул и усадила парня себе на колени. Подозреваю, что он тоже не находил слов. Наконец я запела перевернутый вариант «Краха Эдмунда Фитцжералда», а потом сказала:

— Это я тебя наградила.

— О чем ты?

— Подарила тебе способность петь наоборот. Я и сама не знала до сегодняшнего дня, а оно возьми да и пронесись в голове.

— Так тебе понравилось или нет?

Никогда прежде я никого не держала в объятиях. Оказывается, у людей есть вес. Они теплые. Ты слышишь, как в груди бьется сердце, как легкие качают воздух. Интересно, а что я ожидала найти — марионетку?

Джереми запел песню, но я его остановила:

— Ни к чему теперь.

Я окинула взглядом стену, над которой сын успел поработать. Посмотрела на краску, и тут до меня дошло, что между краской и стеной должно быть какое-то пространство — пусть даже микроскопическое, в одну миллионную дюйма толщиной. Я пыталась представить себя в крошечном космическом корабле, который вгрызается в покрытие стены и ищет потайное местечко. Возможно, оно существует гипотетически, хотя с той же вероятностью может пребывать и в реальности. Только мне кажется, что если начнешь разыскивать этот тончайший слой, его не станет — можно лишь почувствовать, как он тебя окружает, окутывает, дарует целостность.

А теперь пришла пора отдышаться и припомнить, что описываемые события происходили семь лет назад. Впрочем, мне частенько кажется, будто с тех пор прошла всего неделя. Время — жестокий фокусник.

Эта история началась одним вечером, когда я стояла на парковке у магазина видео; я подняла взгляд в небо и впервые в жизни увидела комету с двуликим названием в честь открывших ее астрономов — комета Хейла-Боппа. И тогда мне захотелось в жизни мира и спокойствия, и Бог с ней, с этой определенностью.

А теперь, семь лет спустя, позвольте спросить: что случается, когда комета падает на землю? Что случается, когда небесные тела перестают быть небесными и попадают вам в руки в самом прямом смысле слова? Не думайте, тут нет подвоха. Я собираюсь рассказать о двух событиях, которые произошли со мной каких-то несколько дней назад, тех самых, из-за которых я и взялась за перо.

Итак, возвращаясь в четверг с работы, я нашла метеорит. Вернее сказать, он меня нашел. Как по-вашему, такое часто случается? По дороге я забежала за продуктами в «Макс милк». Моросило, в воздухе висел легкий туман. До подъезда мне оставалось пройти всего ничего; я шла и думала, какое кино сегодня посмотреть, размышляя, не взять ли в прокате диск. Вдруг что-то зашипело, и раздался шлепок, будто на гладкий линолеум уронили тяжеленную охапку книг. Что-то грохнулось прямо перед моим носом, и я отскочила от неожиданности; мускусная дыня, творог и курица по-тайваньски — все упало прямо на тротуар.

На дороге образовалась воронка — достаточно крупная, чтобы позвонить и пожаловаться властям. У нее были ровные, как бы вычерченные циркулем, края с запекшейся корочкой. Я приблизилась. На дне лежал коричневый камешек и дымился — честно сказать, словно собачье дерьмо на морозе. Я не могла поверить своим глазам, и зря. Впрочем, все мы реагируем не совсем адекватно, сталкиваясь с событием, выходящим за рамки привычного.

Кроме меня, пешеходов на улице не было (я живу не в таком районе, где принято передвигаться на своих двоих), как, впрочем, и автомобилей. Я огляделась и заметила, что из окон тоже никто не выглядывал. Событьице состоялось только для меня одной.

Я склонилась и взглянула на метеорит попристальнее. По форме и размеру он походил на детский кулачок, его коричневая поверхность была изрыта крохотными кратерами, как у астероида. Плюнула на камень, чтобы проверить, насколько он горяч — не зашипел. Тогда я протянула руку и тронула его пальцем, как проверяют остывающий утюг. Оказалось, что его можно взять в руки, и я, не долго думая, подняла свою находку. Ну все, приятель, теперь ты мой.

Подобрала с тротуара рассыпавшиеся покупки, сунула метеорит в карман пальто и побежала вверх по лестнице. Бросила продукты у раковины, положила остывающий камень на кухонную стойку и, подтянув табурет, стала жадно разглядывать подарочек, словно в нем прятался какой-нибудь космический пришелец или сюрприз из шоколадного яйца. Но нет — самый обыкновенный пористый комок, отливавший металлом. И это меня совершенно устраивало.

Я съела творог и курицу по-тайваньски, не отходя от стойки. Мной овладела паранойя. Стало боязно, как бы какая-нибудь ретивая соседка, которой нечем занять досуг, не звякнула властям, чтобы пожаловаться на яму в асфальте. Тогда пришлют проверяющего; он, вероятно, догадается о метеоритном происхождении данной дыры и сообщит в планетарий. Глазом моргнуть не успеешь, как находку экспроприируют — и поминай как звали. И я решила засыпать воронку.

Итак, мы с метеоритом прыгнули в машину и поехали в «Хоум депо» 7. Там я приобрела приличный пакет стерилизованного песка и, подъехав к дому, припарковалась у обочины. Огляделась, нет ли в округе случайных прохожих (маловероятно), вышла из авто и засыпала кратер, как маленькую песочницу. Готово. Попробуй теперь догадайся, что тут было на самом деле. Как бы не так!

Я смяла пустой пакет, сунула его в контейнер для мусора и поднялась на свой этаж с таким ощущением, будто только что выкинула труп в реку Фрейзер. То есть чувствовала я себя бесподобно. Теперь я в сговоре с самими звездами.

Сосредоточиться на чем-нибудь путном в тот вечер было трудно. Даже об одиночестве не думалось: стоило взглянуть на камешек, и хандра отступала. Я сразу начинала казаться себе особенной — забавное разрешение проблем.

Откуда прилетел этот метеорит? С какой звезды? Из «стар-трековской» галактики, где живут люди с уродливыми накладными лбами из латекса? Не могу похвастаться богатыми знаниями об устройстве нашей Вселенной, но точно знаю, что звезды не разбрасывают камни — они испускают энергию. Нечто столь прозаичное, как камень, наверняка свалилось с какой-нибудь планеты или спутника. Скорее всего после столкновения или взрыва. Несчастная планета. Бедный камешек.

Как бы там ни было, а прежде чем отправиться в постель, я налила себе бокальчик «Пино Гри». На глаза попался метеорит, и подумалось, что неплохо бы забрать его с собой в спальню (что я и сделала). Поставила драгоценную находку рядом с будильником. Впрочем, прежде чем заснуть, я сграбастала астероид в кулак и сунула его под подушку, как четвертак от Зубного Эльфа. Вспомнилось то странное детское чувство, когда утром под подушкой оказывалась монетка в двадцать пять центов; якобы ее туда прятал Эльф в обмен на выпавший зубик. Никак не укладывалось в голове, что этот человек (кстати говоря, Эльф всегда представлялся мне вполне взрослым мужчиной) ходит по спальням и собирает детские зубы. Для чего они ему понадобились? Для опытов? И никто не потрудился мне объяснить, куда они потом деваются. Наверное, в том возрасте, когда у ребенка выпадают зубы, он еще слишком мал, чтобы подыгрывать взрослым в их старых как свет затеях. Мне кажется, что на самом деле Зубным Эльфом был разрубленный надвое трансвестит, которого я в двенадцать лет нашла возле железнодорожных путей. И если это действительно так, то он еще легко отделался, с такой-то работенкой…

Второе событие началось с телефонного звонка в три часа утра. Сказать, что у меня чуткий сон, не совсем верно — скорее нечто среднее; я не вскакиваю, как другие, в холодном поту, если в квартире что-то забренчало. Зато прекрасно помню, как на пол шмякнулся метеорит, когда я подняла трубку, и как я шарила свободной рукой в его поисках, прежде чем ответить.

— Ах, простите. Здравствуйте. Я могу пообщаться с Элизабет Данн? — Неизвестный мужчина говорил с немецким акцентом, но не лающим и грубым, а напротив, как у академика, который повествует на канале «Дискавери» об археологических раскопках или о планете Венера.

— Кто это?

— Простите, я ожидал, что включится автоответчик.

— Зря. Так кто вы?

— Мне страшно неудобно, мисс Данн. Простите, ради Бога. Меня зовут Райнер Байер.

Я покопалась в памяти, но ничего знакомого не выудила.

— Сейчас три часа утра. Что вам нужно?

— Я работаю в одном из полицейских управлений города Вены.

— Вены? В Австрии?

— Совершенно верно.

— Слушайте, знаете что? Я сейчас повешу трубку. Если вы снова позвоните, я на вас копов натравлю. Счастливо оставаться. — Я дала отбой и постаралась заснуть, однако не получилось. В конце концов, со мной говорил не ребенок, и, если подумать, на розыгрыш это тоже не походило. Не поторопилась ли я?

Телефон снова зазвонил. Я ответила:

— Диктуйте свой номер, немедленно. Я вам перезвоню.

— Но…

— Сейчас или никогда.

Собеседник продиктовал мне телефон с кодами страны и города, а также добавочный номер. Впопыхах я схватила гигиеническую помаду и стала писать на стеклянной поверхности столика. Чтобы прочесть, потом пришлось включить свет и улечься почти вровень со столешницей. Я набрала номер.

— Райнер Байер у аппарата.

— Почему вы подняли меня среди ночи?

— Я извиняюсь. В телефонном справочнике вашего города номер дан под ссылкой «предприятия». Я рассчитывал записать сообщение на автоответчик.

Все верно. Уильям оформил меня как юридическое лицо — так можно сэкономить на налогах. Теперь я окончательно проснулась.

— Хорошо, господин Байер, так в чем дело?

— Видите ли, мисс Данн, я занимаюсь сбором дополнительных материалов по расследованию, которое касается одного интересующего нас лица здесь, в Австрии.

— У меня нет знакомых в Австрии.

— И неудивительно. У нас небольшая страна.

— Откуда у вас мой телефон?

— Я объясню вам чуть позже, мисс Данн.

— Продолжайте. Так о ком идет речь?

— Мисс Данн, в двенадцать лет вы с одноклассниками ездили в Рим?

Пауза.

— Да. Откуда вы знаете?

— «Гугль», мисс Данн. В Интернете все есть.

— Какое отношение это имеет к Австрии?

— К Вене.

— Хорошо, пусть к Вене.

— Может быть, никакого, а может быть, самое непосредственное. Скажите мне, пожалуйста, мисс Данн, вы ходили на дискотеку?

— Ходили.

— Случайно, не помните, были ли там другие учащиеся?

— Да. Были ребята из Австрии. Так в чем все-таки дело?

— Мисс Данн…

Райнер замолчал, как полицейский из телесериала. Впрочем, я способна переждать кого угодно, и через добрых пятнадцать секунд полного безмолвия он не выдержал:

— Мисс Данн, вы ничего не хотите рассказать?

— Знаете что? Это вы позвонили, так что или сами рассказывайте, или я повешу трубку.

Полицейский уступил:

— Интересующий нас человек, некий Клаус Кертец, той ночью также присутствовал на дискотеке. Мистер Кертец находится под следствием, его обвиняют в нападении на нескольких женщин. Подозрений больше чем достаточно, а вот найти улики оказалось сложнее; мы в затруднительном положении.

— А я-то вам зачем? И при чем здесь дискотека?

— Вы в нашем деле фигурируете по чистой случайности, мисс Данн. Видите ли, когда подозреваемого арестовали, мои коллеги крайне непрофессионально толкнули его на капот автомобиля. В результате мистеру Кертецу пришлось накладывать швы на лбу — много швов; ему сделали болеутоляющий укол, и у него развязался язык.

Я задумалась. Избыточное количество обезболивающего в сочетании с определенными препаратами снимет «замок» с любого рта. Я спросила:

— И этот ваш «клиент» упоминал обо мне?

— Вот именно.

— И в каком же ключе?

— Он называл вас королевой Елизаветой.

Я промолчала.

— Он знал, что вы из Ванкувера и в какой учились школе. Так мы вас и разыскали. Это оказалось не сложно. Ваши подруги даже поместили в Интернете фотографии из той поездки.

— Серьезно?

— Войдите в «Гугль» и наберите: «РИМ ДИСКОТЕКА ЛИЗ 1976 ВЫПУСКНЫЕ КЛАССЫ КАНАДА ЭЛИЗАБЕТ». Сами увидите, что ваша одноклассница Скарлет Хэлли отвела той поездке довольно много страниц.

— Дальше.

— То, что рассказал нашим сотрудникам мистер Кертец, надо воспринимать не как признание, а как своего рода провокацию. Бахвальство.

— Он назвал меня королевой Елизаветой?

— Вас это оскорбляет?

— Какая разница? — Я удивилась, что меня вообще запомнили. — И что же он нашел во мне столь примечательного?

— Этого выяснить так и не удалось.

Байер опять смолчал — очередная уловка. Я последовала его примеру. Пыталась вслушиваться в шорох и по трескивание на линии. Впрочем, собеседник с тем же успехом мог бы звонить из квартиры за стеной — связь была на удивление хорошей. Байер сказал:

— Так, значит, вы все-таки его помните.

— В ту ночь на дискотеке было много мальчиков. Откуда мне знать, который из них — он?

— Я мог бы выслать вам фотографии в графическом формате.

— Хорошо. И что же, по-вашему, со мной произошло?

— Мы надеялись, вы это нам объясните, мисс Данн.

— Вы меня простите, но ситуация выглядит ненормально: подняли среди ночи, несете какую-то околесицу. Поставьте себя на мое место.

— Я вас прекрасно понимаю, мисс Данн. Еще раз должен подчеркнуть: мне жаль, что побеспокоил вас в столь неурочный час. Я всего лишь собирался оставить сообщение.

— Мистер Байер, а мой электронный адрес вы тоже знаете?

— Вообще-то нет.

— Тогда записывайте: [e-mail]. «Элеанор Ригби» — в одно слово.

— Как в песне «Битлз»8?

— Да. Элеанорригби.

— Тогда прямо сейчас и вышлю снимки.

— А если я посмотрю на него и узнаю? Что тогда?

— Давайте разбираться с проблемами по мере их поступления, мисс Данн.

Материнский инстинкт подсказывал не раскрывать всех карт.

— Не знаю, что вы ожидаете от меня услышать. Впрочем, присылайте, что там у вас есть — с этого места и будем плясать.

— Договорились.

У меня сложилось недвусмысленное впечатление, что Байер просек, будто я что-то недоговариваю, но европейская воспитанность не позволяла ему давить на даму. Я заверила, что иду загружать компьютер и жду фотографии.

Даже случайные нити судьбы в конце концов сплетаются в единый узел.

К примеру, я помню, что в самолете, когда мы возвращались из Рима, у Скарлет Хэлли случился жесточайший нервный срыв. Капитан как раз объявил, что мы пролетаем над столицей Исландии, Рейкьявиком. Девчонка начала дышать, как лошадь с перебитым коленом, которая инстинктивно предчувствует конец. Я наблюдала подобное впервые, и происходящее показалось мне донельзя интересным.

Стюардесса быстренько увела Скарлет за голубую штору, отделяющую бизнес-класс от пролетариев. Мистера Пузо найти не смогли — он глушил хлебную водку в секции для курящих пассажиров, — поэтому я из чистого любопытства присоединилась к ним и поведала летному экипажу самое основное о нашем путешествии. Помню, из туалета несло хлоркой, в салоне пахло разогретой едой; помню бряцанье нагруженной напитками тележки. Скарлет прислонилась к двери с большой рукояткой — ее дергаешь, если собираешься прыгать с парашютом и с набитым сотенными купюрами мешком. На счастье, на борту имелся врач — тот накачал бедняжку таблетками, и она кое-как долетела домой.

Как выяснилось впоследствии, Скарлет тоже забеременела, правда, вряд ли это имеет отношение к тому припадку в самолете. Мы пролетали Гудзонов залив, когда я сообразила, что, наверное, Скарлет на протяжении всей поездки была на грани срыва и крепилась до последнего. А вот когда до ее подсознания стало доходить, что она в безопасности и направляется домой, организм позволил себе сбросить напряжение. Уж так мы устроены. Вспомните первое января двухтысячного года: старики, которые из последних сил тянули до новогоднего салюта тридцать первого декабря 1999, стали дохнуть как мухи. Мне кажется, в нашей природе заложено желание продержаться еще хоть самую малость. Может быть, припадок Скарлет — не совсем то, и тем не менее какая-то аналогия прослеживается.

Об этом случае я упомянула неспроста: когда Джереми переехал ко мне жить, его дела стремительно покатились под откос. Может, я и ошибаюсь, хотя вряд ли. Вернувшись после свидания с Донной, он сел на кушетку и сказал:

— Кажется, что-то не так.

— Где?

— Со мной.

— Почему? Что не так?

— Я заболеваю.

— Ты сегодня принимал лекарства?

— Нет. Я так хорошо себя чувствовал и…

— Ложись.

В то лето свирепствовал какой-то вирус, и я, нарезая треугольные сандвичи с тунцом, тешила себя надеждой, что у сына обыкновенная простуда. Самая обыкновенная.

— Как поиграли в боулинг?

— Баловство одно, а не спорт.

— Ты выигрывал? — До меня вдруг дошло, что я не знаю, каким словом обозначают выигрыш в боулинг? Выбивать кегли? Сваливать фишки?

Джереми сказал:

— Тут весь интерес не в том, чтобы выиграть, а в тапочках и коктейлях.

— А Донне понравилось?

— Не знаю. Она пыталась окружить меня добротой, как будто ее назначили опекать инвалида.

— Хм-м. Надеюсь, она хотела как лучше. — Я поклялась держать язык за зубами в отношении Донны. — Вы еще увидитесь?

— Вряд ли. Правда. Я на самом деле думаю, что ей нравится, когда человек болен — тогда за ним можно поухаживать.

Мы ели сандвичи, и я уже решила, что Джереми лучше, однако, когда мы закончили трапезу, он простонал и опустился на диван. Его глаза устремились куда-то вдаль.

— Джереми, ты как? Джереми?

Паниковала я зря. Сын ответил:

— Я снова вижу фермеров.

— Тебе удобно? Принести одеяло? — Я подсунула ему под голову подушку.

— Да, вижу фермеров.

— Видишь? Чем они занимаются? — Тут я вынуждена перед вами извиниться, ведь все мы смертны: конечно, я сильно терзалась, что Джереми болен, но в душе сохранился интерес, когда к нему возвратятся видения.

— Мы снова там, где женский голос обрек землепашцев на забвение. Пыль на дороге. Кролики в полях спешат спрятаться в норы. Птицы исчезли. Фермеры сбиты с толку. Они попадали ниц и молят о знаке свыше.

— Они получат знак?

Джереми распластался на постели, вытянув руки по швам, будто прыгал в воду солдатиком.

— Да, получат.

— И что же это?

— Совсем не то, на что надеялись бедолаги. С неба к ним спускается веревка.

— Веревка? К чему она крепится?

— Не знаю. Подожди-ка, это больше похоже на трос. С кукурузника. И к ней что-то привязано. Веревка зависла над дорогой в нескольких шагах от фермеров. Люди подходят ближе.

— Что там?

— Кость.

Мне стало жутко. Такое чувство, будто меня накрыло тенью пролетающего самолета.

— Это сложная человеческая кость, ключица с плоским кончиком и заостренной частью. А вот и другая спускается, тазовая. Ой, сколько веревок посыпалось! И все — с жуткими «побрякушками». Кости клацают, ударяясь друг о друга, точно китайская «музыка ветра».

— Тебе страшно?

— Нет.

— А фермеры напуганы?

—Да. Они пятятся от костей. Поняли послание: несчастные покинутые людишки, никому до вас теперь нет дела, вы одиноки и заброшены. Они перестали быть людьми — это куклы, пугала, манекены. Их единственное спасение — проникнуться верой в голос, который их предал.

Это было финальное видение Джереми. Впоследствии проскакивали кое-какие фрагменты, но рассказ о земледельцах так и остался единственной законченной историей; жаль, что я так и не узнаю, какая же участь их в конце концов постигла.

— Хочешь крекеров? Может, супчика попозже?

— Звучит заманчиво.

— Я выскочу на минутку в магазин. Скоро буду.

В ту ночь простуда перешла в грипп. К рассвету понедельника у сына развился жесточайший бронхит, и в обед я повезла его в больницу. На дороге было тесно, как в нашей конторе со стеклянными переборками.

Джереми положили на койку и каким-то подобием пылесоса буквально отсосали слизь из его легких. До сих пор не могу забыть скучающего лица медсестры, точно она прибиралась в опостылевшей каморке. Я никогда раньше не находилась рядом с больным человеком, и мне пришло в голову, что, наверное, такое выражение лица уместнее всего при уходе за пациентом. Как бы там ни было, я знала, что придется на некоторое время отпроситься с работы, и безотлагательно позвонила Лайаму.

Потом зашла в магазинчик сувениров, прикупила журналов и жевательной резинки, поднялась к Джереми и села у постели. К концу дня в мыслях у него прояснилось.

— Черт, вот невезуха. Опять я здесь.

— Так уж вышло.

Он обвел комнату сердитым взглядом, будто его оставили в школе после уроков, а затем посмотрел на меня.

— Это серьезно?

— Врачи не могут сказать, что у тебя было: простуда или грипп, но заболевание перешло в воспаление легких, и вот ты здесь.

Он снова посмотрел на стены, а потом уставился в потолок.

— Слишком жесткий матрас; могли бы подстелить четырехдюймовый слой полиуретана. Интересно, чем его опрыскивают для дезинфекции?

Я сказала:

— Хорошо хотя бы он откидывается вверх.

— Я совсем забыл. А где кнопка? — Пульт лежал под рукой, и я подала его Джереми. Тот начал возиться с постелью, как Уильям когда-то играл со стареньким набором гоночных автомобилей. — Ну вот, теперь хоть похоже на матрас.

— Вообще-то, Джереми, это самый настоящий «комплекс для сна», — ласково пошутила я.

— Когда выберусь отсюда, буду вести бизнес исключительно с учреждениями. Вот где золотое дно.

— Даже так?

— Да. Теперь концепция крепкого здорового сна уже не мое личное дело.

Через час Джереми потерял сознание и пролежал так несколько дней, приходя в себя и снова погружаясь в ли хорадочное забытье. Он смотрел на меня, хотя я до сих пор не уверена, узнавал ли. Что мне довелось пережить!

К следующим выходным Джереми смог вернуться домой, но вот двигательные функции сильно нарушились. Он дрожал, замирал и с трудом удерживал в руках даже ложку. Я была для него матерью и нянькой, пришлось привыкать к тому, что он не только мой сын, а еще и взрослый мужчина.

Несколько дней спустя у Джереми случился рецидив: его охватил злостный, отвратительнейший грипп. Бедняга горел и метался в поту; он взмок, как подмышки у гориллы, им словно полы мыли в борделе, будто… не знаю, добавьте сюда первую же омерзительную метафору, какая придет вам в голову. Я целыми днями не отходила от кровати, отирала ему пот со лба и делала все, что полагается хорошей сиделке. Практических навыков по этой части почти не требовалось; должно быть, умение ухаживать за больными заложено в нас природой, как у птиц — умение строить гнезда.

Заботиться о человеке — занятие не из простых, утомительное и все же не тягостное. Бывает, ты дома одна, и вдруг раздается какой-то шорох; замираешь и вслушиваешься, не повторится ли необычный звук. С больными — похоже; только тут постоянно находишься в неком умственном ступоре, тонко подмечая изменения в самочувствии опекаемого.

Как-то раз Джереми попробовал нанести пару безжизненных мазков на красную стену в кухне, но я отправила его обратно в постель.

Когда ему становилось легче, он пытался развеять меня и задавал глупые вопросы.

— Мам, а почему вода не имеет вкуса?

— Потому что мы сами состоим из воды, вот почему.

— Мам, а почему так приятно, когда есть деньги?

— Потому что… — Вопрос поставил меня в тупик. А правда, почему хорошо себя чувствуешь, имея что-нибудь за душой?

Джереми сказал:

— Мам, ты не похожа на человека, которому нравится сорить деньгами.

— Я? Нет, конечно. Я же не дурочка — с деньгами-то всегда спокойнее. Незамужняя женщина моего возраста нуждается в защите, хотя бы в финансовой, какое бы место в обществе она ни занимала.

— А ты никогда не раскошеливалась на что-нибудь клевое, но совершенно бесполезное?

— Например?

— Ну, не знаю. Нижнее белье из шиншиллы. Пламенный танцор, от которого мурашки по коже и дым из ушей, и чтобы он стаскивал с тебя трусики зубами.

— Нет.

— Тебе непременно надо что-то сделать. Если бы я не был таким пропащим, я бы с радостью потратил «бабки» за тебя.

— Не будь пессимистом. Ты вовсе не пропащий, и я с удовольствием помогу тебе потратить мои деньги.

Вообще-то я немного поскромничала в начале сего повествования. У меня кое-что припрятано на черный день. Зарплата у меня не маленькая, денег я не транжирю. К тому же играю на бирже, принимая решения по наитию, и до сих пор интуиция меня почти не подводила. В большинстве случаев достаточно руководствоваться здравым смыслом. В начале девяностых я купила акции, в названиях которых фигурировал корень «майкро». Впоследствии я вовремя подсуетилась и выгодно их продала, одним махом обеспечив себе безбедную старость. В то же самое время надо обязательно вкладывать в компании, которые производят суп и зубную пасту, потому что, что бы ни случилось с экономикой, на их товары всегда будет спрос.

Откровенно говоря, я богата, и потому действительно странно, что не трачу на себя. Просто когда вы одиноки, начинаете понимать, что деньги — это единственная защита. От чего? От того, что вас вытащат из постели посреди ночи и пустят на протеиновые вафли для семейных везунчиков. Хочется быть уверенной, что восьмидесятилетней старухой тебя поселят в дом призрения, где ты будешь биться об заклад с такими же денежными мешками, кто из нянечек сегодня меняет подгузники. Богатый мужчина — это неизменно просто богатый мужчина, а богатая женщина — это всего-навсего несчастная бабенция, у которой водятся деньжата. Я сказала:

— Вообще-то я использую свои деньги: держу семейство в узде.

— Каким образом?

— Ну, грубо говоря, решаю, кто попадет в завещание, а кто — нет. Знаю, низкопробно и избито, но это власть, и мне она нравится. Если меня завтра собьет автобус, соблюдут минимум формальностей и бросятся читать «последнюю волю».

— Ты к себе несправедлива.

— Единственным исключением будет, пожалуй, мать. Финансово она во мне не заинтересована, зато ей будет любопытно узнать, кто что отхватил.

В комнате повисло молчание. Я сказала:

— Нет необходимости повторяться, сын мой, но с твоим появлением все изменилось.

— А Ральф Лорен не изготавливает дизайнерские аппараты для искусственного дыхания?

Вернемся к событиям недельной давности: к той поздней ночи, когда я прошла в гостиную проверить электронную почту и обнаружила послание герра Байера с иконкой-приложением. Я несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, прежде чем щелкнуть мышкой по кнопке «загрузить».

Я знала, что сейчас увижу, и после двадцати бесконечных секунд ожидания уже рассматривала интересующего меня человека из Вены, Клауса Кертеца, бесспорного отца Джереми. Пусть он набрал вес, покрылся щетиной и в нем проскальзывало нечто необъяснимое, неизменно отличающее европейцев, и все же это был он. Видно, я и впрямь здорово набралась в тут ночь на крыше ночного клуба, раз смогла забыть такое лицо. Теперь же при виде его я будто упала и грохнулась головой о разделочный столик. В ушах звенело.

Даже не знаю, на счастье или на беду я снова его увидела. Он — отец Джереми, и в то же время… насильник, растлитель, неизвестно кто. Единственное, что мне пришло в голову, — сбегать за ниспосланным свыше счастливым камешком, с которым мы были неразлучны.

И вот прошла уже неделя, а я до сих пор не позвонила герру Байеру и не послала ему ответа. Сижу за компьютером и филоню, так и эдак прокручивая в воображении физиономию Клауса Кертеца, представляя его стройнее и моложе, как Джереми. Я постоянно посматриваю на лицо сына на фотографии, которая стоит на моем столе, и не нахожу ни малейшего сходства с собой. Я чувствую себя пустым квадратиком из игры «Эрудит», затерявшимся среди клеток с буквами. Я — пенопластовый наполнитель в упаковке, салфетка в «Макдоналдсе», прозрачная изолента. Счастливчик принц Уильям, ведь он так похож на мать.

Я до сих пор ни словом не обмолвилась об участии родных и Донны в судьбе Джереми. Я думала, теперь они будут частыми гостями в моем доме, но едва спало ощущение новизны, близкие стали наносить визиты все реже и реже. Надо упомянуть об одном неприятном случае, связанном с Уильямом. Как-то мы разговаривали по телефону, и брат сказал:

— Знаешь, хотел спросить из чистой предосторожности: тебе не показалось, что сынуля — «охотник за сокровищами»?

—Думаешь, наденет мне на голову пакет от «Чудо-хлеба» и квартирку на себя перепишет? Не смеши.

— А кто знает…

— Уильям, новенький «бумер» ему не светит. Блестящие побрякушки-безделушки — еще куда ни шло. Я в жизни ни на кого не тратилась. Извини, в этой области я полный профан.

Часом позже зазвонил телефон. Сестрица:

— Что я слышу? Ты собираешься подарить Джереми дизайнерскую бижутерию?

Что касается матери — у нее снега зимой не допросишься, даже если речь идет о прихворнувшем ребенке.

— Вот вы у меня болели, так, бывало, выгонишь на улицу — крепенькие как огурчики возвращаетесь. Ему надо в прохладе побыть, на свежем воздухе.

Конечно, она руководствовалась лучшими побуждениями, просто ее разум не мог объять всех проявлений неподатливого недуга. Кстати говоря, матушке не терпелось представить Джереми своим подругам, и ее останавливало одно: раскрылся бы позорный факт, что дочурка забеременела совсем соплячкой. Некоторое время наша благоверная лелеяла надежду выдать Джереми за «блудного племянничка», но семейство пресекло сию кощунственную мысль на корню.

Наконец мать привела с собой пугливую подружку Шейлу. Пока они сидели у нас в гостях, женщина не задала ни одного вопроса о прошлом Джереми; могу лишь догадываться, какую приторную историю скормила ей мамуля. Парень, конечно, был само обаяние, и впервые в жизни я подумала, что у матери есть повод мной гордиться.