— Нет, нет! — кричала она. — Черт подери, я не хочу, чтобы вы исчезали.

Она тщетно тягалась совладать с собой. Сознание снова покидало ее, и она ничего не могла с этим поделать. Она вскинула руку, как будто намереваясь отогнать от себя мучительную боль, прочно засевшую внутри, и тотчас почувствовала, как ее остановили сильные пальцы.

Боль в боку усиливалась. Нестерпимо ныла спина. Она корчилась и металась из стороны в сторону, стараясь облегчить агонию, превращавшую ее в беспомощное существо, существо без разума и воли.

Он слегка приподнял ее, откинул ей голову и что-то сказал спокойным, ровным голосом. Но для нее это были ничего не значившие звуки. Он открыл ей рот и насильно влил какую-то горькую жидкость. Она поперхнулась. Ей были ненавистны его прикосновения. Что он вливает ей в глотку? Яд? Она пыталась противиться его действиям и даже бороться с ним, но боль была намного сильнее ее.

Она ударила его, но он даже не пошевелился и не ослабил своей хватки. От сознания своего бессилия она возненавидела его еще больше. По соленому вкусу на губах она поняла, что плачет. Горячие слезы струились у нее по щекам и затекали в рот. Она продолжала сопротивляться, пока те же руки не обхватили ее за плечи и не прижали к постели. Она позволяла ему удерживать себя в таком положении, потому что малейшее движение причиняло ей страдания. Она попыталась согнуть ноги в коленях, чтобы уменьшить жгучую боль в боку. Но ее ноги были придавлены каким-то тяжелым грузом, который она не могла сбросить с себя. Оставалось только замереть, терпеть боль и смириться с присутствием врага.

Внезапно боль ослабела, словно свирепый монстр вынул свои ядовитые клыки из ее тела. Она услышала странные звуки — сдавленные, душераздирающие, выражающие полную безнадежность. Она поняла, что эти отвратительные звуки издавала она сама. Это были ее рыдания.

Постепенно склонившееся над ней лицо прояснилось. Вскоре она начала различать слова. Она услышала свое имя, произносимое тихим мягким голосом.

— Генриетта, вы слышите меня? — настойчиво спрашивал голос. — Скажите мне что-нибудь, Генриетта! Хэтти, сейчас меньше болит?

Она собрала все силы, чтобы не упустить из поля зрения это смуглое лицо и высказать то, что ей казалось очень важным.

— Я не лорд Монтейт. Вы понимаете это? Если я умру, вы должны известить моего отца и брата. Иначе они не узнают, что случилось со мной.

— Я знаю, кто вы. — Она услышала тот же грудной голос и почувствовала теплое дыхание на щеке. — Вы Генриетта Ролланд. Джек называет вас Хэтти? Верно? Я помню, как он делал это. Можно и мне обращаться к вам по имени? Я уже называл вас так. Вы разрешаете мне и впредь называть вас Хэтти? Я знаю, что ваша боль невыносима, но опий сделает свое дело. Скоро вам будет легче. Теперь уже скоро, очень скоро. Послушайте меня, постарайтесь сосредоточиться на моем голосе, хорошо?

— Хорошо, — прошептала она.

Она вцепилась в его руку так, как человек, повисший над бездной, хватается за спасательный канат.

— Вы такая же, какой я представлял вас при первой встрече. Помните, как мы с вами танцевали на балу у Рэнлигов? Помните, как я избавил вас от пьяного негодяя? Вы еще говорили, что не нуждаетесь в моей помощи, что сами расправитесь с ним, если он будет продолжать приставать к вам. Я тогда подумал, что это бравада, глупое хвастовство. Теперь я знаю, что вы действительно могли проткнуть ему глотку, если бы он не прекратил своих домогательств. А помните наш вальс? Если вам трудно говорить, просто сожмите мне руку. Помните? Ну, Хэтти, кивните головой, если это так.

Опий понемногу заглушал боль в боку. Теперь ее больше беспокоила тупая пульсирующая боль с одной стороны головы. Она пыталась понять, откуда взялась эта новая боль.

— Я вижу, что вам больно. Потерпите, скоро вы уснете. Когда вам станет легче, мы с вами во всем разберемся. А голова у вас болит потому, что вы ее ушибли о камень при падении. У вас синяк над левым виском. Дышите ровно, и все будет хорошо. Слушайте меня. Слушайте, как я буду говорить, и к вам придет сон. Вот так. Умница.

Он замолчал на мгновение, всматриваясь в ее лицо, в ее блуждающие синие глаза. Судя по всему, опий сделал свое дело. «Наконец-то, через столько времени!» — подумал он и снова заговорил:

— Сейчас я расскажу вам, как я посетил ваше жилище. Это было после того, как я выяснил, что вы сблизились с Мелисандой. Вашего слугу Потсона чуть не хватил удар, когда я ворвался с видом, не предвещавшим ничего хорошего. Я был очень зол на лорда Гарри. Я хотел свернуть ему голову за то, что он отнял у меня любовницу. Вы знаете, что произошло потом? Я вошел в спальню лорда Гарри и обнаружил там платье. Я решил, что лорд Гарри, несмотря на свой юный возраст, отъявленный ловелас. Я даже подозревал, что у него в шкафу прячется молодая девушка, совсем голая. Но оказывается, это было ваше платье, Генриетта. Я стал размахивать им перед лицом вашего слуги и потом швырнул на пол. А Потсон подобрал его. Ваш слуга вел себя очень мужественно.

Много ли она услышала из его рассказа? Этого он не знал. Она спала. Слава Богу, что хотя бы на время она освободилась от нестерпимой боли. Он осторожно укрыл ее одеялом, взглянул на припухшую, с багровым кровоподтеком кожу повыше виска, подошел к комоду и, обмакнув полотняную салфетку в тазик с холодной водой, легкими осторожными движениями протер ей лицо.

Она по-детски всхлипнула, рванувшись вперед, и снова откинулась на подушки. Он остановился и замер над ней. Увидев, что она успокоилась, он облегченно вздохнул и выпрямился. Как странно видеть ее в этой огромной затемненной комнате с широкой кроватью, на которой уместился бы целый батальон солдат. До этого ему не приходило в голову, что она лежит в его спальне, на его кровати. Он просто не заметил, как принес ее сюда.

Он поймал себя на том, что внимательно изучает ее лицо, юное, бледное и такое беззащитное. Находясь так близко, он мог видеть на нем все до мельчайших черточек. Сейчас это лицо приняло совсем иное выражение. Ненависть и гнев лорда Монтейта исчезли навсегда. «До чего же она беззащитна, черт возьми!» — не переставал удивляться маркиз, вспоминая ее во время поединка. Он в который раз вернулся к минувшему дню и увидел отчаянную решимость в ее глазах, когда после нескольких бросков она воспользовалась его грубой ошибкой и приставила кончик шпаги к его груди. В тот момент он в полной мере ощутил на себе силу ее ненависти. Это чувство настолько обуяло ее, что он не мог понять, какое же преступление он должен был совершить в своей жизни, чтобы заслужить столь сильную ненависть. А потом его потрясла ее нерешительность. Он заново пережил ту минуту, когда Жюльен кричал ему, чтобы он вырвал шпагу у нее из рук. Тогда он не был уверен, нужно ли ему это делать, и, хотя у него волосы встали дыбом, он стоял как вкопанный, сдерживаемый теми чувствами, которые читал во взгляде Монтейта. Это был странный взгляд — взгляд, полный нескрываемой муки. Разве мог он предугадать обманчивость юношеской внешности? Разве мог он предполагать, что под мужской одеждой прячется девушка! Очаровательная девушка! «Но какой же вред я все-таки ей причинил, черт возьми?» — снова и снова спрашивал он себя.

Теперь она спала глубоким сном. Он бережно поправил на ней одеяло, отошел от кровати и направился к стрельчатым окнам, из которых открывался вид на газон с западной стороны. Утро было серое и необычно тихое. Казалось, что все вокруг вымерло. Даже павлины, которые в это время всегда важно расхаживали между розовым кустарником и пронзительно кричали, расправляя свои разноцветные перья, куда-то спрятались.

Он снова взглянул на нее, и снова перед ним возникло ее лицо в самом начале дуэли — лицо, лишенное всяких красок, только охваченное страхом. Он снова задумался. Они должны были драться на шпагах, не на пистолетах, на что она, несомненно, рассчитывала. Девушка испытывала страх, но ее ненависть к нему и решимость победить были столь могущественны, что она переборола свою слабость. Но за что она так ненавидела его? Он спрашивал себя об этом в сотый раз и по-прежнему не находил ответа. Может быть, в этом деле как-то замешан Джек? Тогда как? Джек — его друг, и это он подослал его к своей сестре в маске на балу у Рэнлигов. Нет, Джек здесь ни при чем. Он был уверен, что Джек не имел ни малейшего представления об этой истории. «Только бы она не умерла. — Он покачал головой при мысли о таком исходе. — Ни в коем случае нельзя допустить этого».

И опять он оглянулся на постель. Вопросам, мучившим его, казалось, не будет конца. Что за непонятная женщина, вернее, девочка, эта Генриетта Ролланд? Откуда в ней эта храбрость?

Ведь Джек говорил, что ей только восемнадцать. Она справилась с потрясением, когда ей не повезло с выбором оружия. Ослепленная ненавистью, она бросилась сражаться с ним, используя все доступное ей искусство. У него в голове не укладывалось, но он дрался на дуэли с восемнадцатилетней девушкой! Он был готов биться об заклад, что ни одному джентльмену ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем не было и не будет дано испытать того, что выпало на его долю. В свои двадцать семь лет он не встречал ни одной женщины, которая бы отважилась обсуждать вопросы шпаги и пистолета, не говоря уже о владении ими.

В самом деле, она была необычной девушкой, храброй и бесстрашной. Ее смелость до сих пор потрясала его. И эта девушка, лежащая сейчас в его постели, могла умереть, потому что его шпага ненароком пронзила ей бок. Нет, он не может позволить ей умереть. Он хочет видеть ее живой, он хочет услышать от нее, чем он заслужил ее ненависть, такую ненависть, которая заставила ее перевоплотиться в молодого джентльмена и выучиться стрельбе и фехтованию. Ему необходимо знать, почему она, желавшая во что бы то ни стало отправить его в ад, в последний момент, когда победа была у нее в руках, изменила свое решение. Да, он хочет, чтобы она объяснила ему это, и тогда…

Нет, он не знал, что произойдет тогда и что он собирался делать дальше. Маркиз подошел к отцовскому письменному столу. Он должен написать Алисии и оградить себя от ненужных хлопот в ближайшее время. Хотя он был более чем уверен, что его энергичная и обладающая многими чисто женскими достоинствами сестра, со своим большим животом, сидит в поместье сэра Генри в Девоншире, он хотел лишний раз ее обезопасить. Вспомнив о сестре, он тут же невольно вернулся к Генриетте Ролланд. Интересно, как она выглядела бы в гофре и кружевах? Она снова предстала перед ним в маске и домино, с блестящими синими глазами и очаровательным смеющимся ртом. Он вспомнил свои ощущения: как был близок к ней в те мгновения, кружился с ней в вальсе и слушал ее беззаботный смех. Он ничего не забыл из того вечера. Но оставались и другие воспоминания, которых он никак не мог выбросить из головы. Она пыталась убить его.

«Ты глупый осел, не можешь ни в чем разобраться», — заворчал он на себя и вдруг увидел ее совсем с другой стороны. Перед глазами всплыло то страшилище, то убогое существо в гороховой хламиде и скверных очках на вечеринке у тетушки. Господи, как это могло быть?! Несомненно, это была ее другая роль. Надо признать, она была очень талантлива. А он? Что можно было сказать о нем? По-прежнему слыть в обществе зрелым мужчиной с опытом? В таком случае, он должен был разгадать ее уловки.

Ему захотелось дотронуться до белокурых волос Хэтти. Мягкие, пружинистые кудряшки, разметавшиеся на подушке, казались светлее, чем у Джека. «Совсем ополоумел», — подумал он о себе и решительно уселся за письменный стол. Он быстро написал Алисии, потом принялся за послание Рэббелу, в котором велел дворецкому отменить все его дела и встречи в Лондоне до конца недели. Покончив с письмами, он встал и дернул шнурок колокольчика, чтобы вызвать прислугу, после чего пошел в туалетную комнату переодеться к ленчу.

Он съел несколько тонких ломтиков ветчины с зеленым горошком и теплыми гренками и вернулся к своему посту. Он позволил себе в очередной раз перебрать в уме все их столкновения, то хмурясь, то улыбаясь. И все смотрел и смотрел на нее, пока с удивлением не заметил, что уже перевалило за полдень. Лицо его стало пасмурным. Она спала слишком долго, и это начинало беспокоить его. Может быть, ему следовало послать за доктором, чтобы не испытывать судьбу?

Снизу донесся бой часов, шесть тяжелых гулких ударов. Он увидел, как затрепетали ее ресницы. Она открыла глаза, но, похоже, не узнала его. Сознание не вернулось к ней. Тихий жалобный стон вырвался у нее. Внезапно она выпростала руку из-под одеяла и прижала ушибленное место над виском. Потом последовали болезненный вздох и всхлипывание. Она опустила руку и схватилась за бок.

Желая помочь ей, он приложил холодную влажную салфетку к ее лбу. Он не возлагал больших надежд на это средство, но все же не рискнул повторно прибегнуть к настойке. Склонившись к ней, он отнял ее руки от больного места. В беспамятстве она могла вызвать кровотечение из раны. Раненая сопротивлялась ему с недюжинной силой, но он заставил ее лежать неподвижно. Теперь она только беспомощно стонала.

— Хэтти, — говорил он ей на ухо. — Вы должны постараться лежать тихо. Я не хочу, чтобы снова открылось кровотечение. Вы понимаете меня?

Она не отвечала, а только пыталась высвободиться. Он и сам устал непрерывно удерживать ее, у него онемели руки. И вообще он больше не мог смотреть на ее страдания. Отмерив небольшую дозу опия в стакан с водой, он влил лекарство ей в рот. Она поперхнулась и закашлялась. Он прижал ее к груди и так и держал, не отпуская, поглаживая по спине, пока кашель не начал ослабевать. Он принялся ласково убаюкивать ее, и постепенно ее напряжение исчезло.

Тем временем начал действовать опий. Боль, видимо, притупилась, но страдания не оставляли ее. Неожиданно она стала беспокойной и суетливой.

— Милли, где вы? — кричала она, пытаясь вскочить с кровати. — Который час? Пожалуйста, скажите. Нам нужно идти. Вы знаете, что отец хватится меня. Мы не должны вызывать у него подозрений, Милли. Прошу вас, поторопитесь.

Но Милли не появлялась. Возле нее был кто-то другой, говоривший тихим, умиротворяющим голосом.

— Это вы, синьор Бертиоли? Вендетта, синьор Бертиоли. Я не должен проиграть. Грош мне цена, если не сумею победить. Синьор, умоляю вас, вы должны научить меня. Но что это? Все кончилось, да? Я был глупцом. Я отправился на битву ни с чем, только с молитвой и шпагой. У меня не было пистолета, только эта проклятая шпага.

Легкий мерцающий свет появился в ее глазах. Она увидела темное лицо и глаза, смотревшие на нее, тоже темные, бездонные и полные сострадания.

— Боже мой, это ты, Дэмиан? Пожалуйста, прости меня. Я так старалась, и я победила. Но я проиграла, потому что не смогла сделать этого. Мне не хватило мужества убить его.

Сухой жар окутал ее с головы до ног. Горячие волны струились по телу и выжигали ей все внутри. Удушающе теплый воздух стоял у нее в горле. От него стягивало глотку, но она была бессильна вытолкнуть его обратно. Она пыталась разорвать кольцо, стеснявшее ей шею. Чьи-то пальцы мешали ей делать это, они отталкивали ее руки от горла. Потом все внезапно изменилось. Жар спал, и в теле появилась какая-то легкость. Воздух стал просто теплым и приятно ласкал кожу. Но этого было недостаточно, ей хотелось большей прохлады. Ее пальцы ловили прикасавшуюся к телу прохладную влажную ткань. Она видела темные глаза, снова приблизившиеся к ее лицу.

— Мне так жарко. Жарко. Пожалуйста, уберите это тепло.

— Хорошо. Сейчас уберу.

Холодная жидкость увлажняла ее лицо, как легкий летний дождь выжженную солнцем землю. Крупные капли скатывались на шею, прокладывая прохладные дорожки к плечам, груди и животу. Потом сильные руки оторвали ее от подушки, и освежающая влага медленно поползла по спине к ногам, освобождая кожу от страшного жара. Когда жидкость высыхала, пламя вспыхивало с новой силой и опять начинало пожирать ее тело. Наконец жжение пошло на убыль. Жар отступал, как догорающие угольки в камине, которые после предсмертных рывков издают шипение и гаснут, оставляя груду серого пепла.

Что это? Какой-то женский голос, мягко звучащий возле ее уха.

— Луиза, Луиза! Это ты? Ты пришла, чтобы укорять меня? Вокруг столько лжи, Луиза. Слишком много лжи. Что ты говоришь? Я не хочу говорить об этом! Джек не должен расплачиваться своей жизнью из-за моего поражения. Пожалуйста, не надо так бранить меня, Луиза. Я старалась, я правда старалась. Просто не сумела довести до конца. Все это оказалось ложью. Вся жизнь — сплошная ложь.

— Мисс Хэтти! Бог мой, мисс Хэтти!

— Это вы, Милли? Да-да, я знаю, это вы. Спасибо, что пришли, Милли. Вы должны сейчас помочь мне встать. Иначе я опоздаю. Распорядок в доме отца. Я должна быть внизу. Помогите мне, Милли. Я, кажется, не могу встать сама. Помогите мне!

В ответ послышалось жалостливое всхлипывание. Потом раздался знакомый грудной голос, совсем близко, почти у лица. Холодный край стакана коснулся ее потрескавшихся губ, и она послушно открыла рот, жадно глотая горькую жидкость. Она сразу почувствовала необыкновенную легкость. Может быть, это вырвалась ее душа, презирающая ее за слабость, за то, что она оказалась в роли пленницы? Но она не чувствовала себя слабой. Слабым было только ее тело, и постыдные рыдания исходили из этого тела, но не из нее самой.

— Почему вдруг стало так холодно, Милли? Пожалуйста, растопите камин. Очень холодно. Милли, где вы? Потсон, ну что же вы, помогите мне. Мое пальто, Потсон. Как я пойду зимой без пальто?

Дребезжащие щелкающие звуки отдавались в голове. Сами собой стучали челюсти, и невозможно было их остановить. Она была придавлена страшным весом, горами пальто, наложенными друг на друга. Но они не согревали ее. Она ощущала себя совершенно нагой под свирепым зимним ветром. Она пыталась приподнять тело, но тяжелые, затвердевшие пальто прижимали ее к земле.

Внезапно она почувствовала какое-то движение рядом с собой. Спасительное обволакивающее тепло коснулось каждой части ее тела. Она задышала свободнее и потянулась навстречу этому неожиданному спасению, неизвестно откуда появившейся согревающей человеческой плоти. Она прижималась к ней лицом и всем телом, боясь, что в любую минуту может лишиться этой благодати и снова почувствует ужасный холод. Чьи-то нежные руки гладили ее спину, ласкали голову и шею, укачивали ее, как маленького ребенка. Она чувствовала теплое дыхание у себя на волосах и думала, что теплый ветерок дует ей в ухо. У нее перестали стучать зубы, утих озноб. Огромная тень постепенно наползала на мозг, погружая ее в спасительный сон.

Смутные ощущения время от времени нарушали ее покой. Влажная прохладная ткань прикасалась к ее лицу и телу. Она пыталась отвернуться от нее, не желая прерывать мирный сон. Потом последовало легкое, как перышко, прикосновение к боку. Она вскрикнула. После этого ее никто не трогал. С легким вздохом она снова погрузилась в сон.

Проснулась она внезапно. В памяти всплыли обрывки мыслей и ощущений, связанных с приемом опия. Она испытала минутное замешательство, увидев незнакомую комнату. Потом, когда она заметила его в большом кресле возле кровати с газетой в руках, к ней вернулись воспоминания о дуэли. В мозгу четко пронеслись все события того дня. Воспоминания обрывались с того момента, когда он оказался без оружия.

Он как будто почувствовал на себе ее взгляд и поднял глаза. Она увидела на его лице улыбку облегчения. Он встал и подошел к ней:

— Теперь, я полагаю, вы действительно пришли в себя. Как вы себя чувствуете, Хэтти?

Как она себя чувствует? Как она может себя чувствовать? Что он имеет в виду? Уменьшилась ли у неё боль в боку? Или убавилось чувство ее вины, оттого что она не убила его? У нее закружилась голова, и она заколебалась, не найдя ответа.

— Я с вами, — только и смогла выговорить она. — Где я?

— Вы в моем доме, в Торстон-Холле. Это немного южнее Лондона. После того как я выяснил, что лорд Гарри Монтейт не тот, за кого себя выдавал, я решил, что разумнее вам находиться здесь.

Она не слушала его объяснений. Глядя на дальнюю стену с удлиненными тенями от полуденного солнца, она сказала:

— О нет, я не могу оставаться здесь. Я должна идти. Отец будет беспокоиться. Если он узнает, где я, тогда все пропало.

Она попыталась встать. Приступ боли, пронзившей ей бок, заставил ее упасть назад на подушки. Она почувствовала его руки у себя на плечах.

— Успокойтесь, Хэтти. Вы только причините себе страдания. Если вы будете слушать меня, то вы поймете, что все обстоит не совсем так, как вы себе представляли. С тех пор как вы оказались в беспамятстве, кое-что изменилось.

— Я не понимаю, о чем вы. Боже мой, как долго я пробыла здесь?

— Со времени нашей дуэли прошло три дня, — сказал он, видя, что она не верит ему, судя по остановившемуся недоумевающему взгляду. — Вы ничего не помните?

— Я помню, как воткнула шпагу в землю. Помню, что земля была очень твердая, потому что промерзла. Помню, что мне было так больно, что хотелось умереть. Три дня? Мой отец! О, Боже, мой отец! Что с ним? Что он подумает?

Он по-прежнему удерживал ее за плечи. Она внимательно смотрела на него. Медленно и осторожно, как будто боясь дальнейшего предательства со стороны собственного тела, она дотронулась пальцами до своего бока. Она нащупала толстую повязку, опоясывающую талию и часть ребер, и с потрясающей ясностью вспомнила нестерпимую боль, расплывающееся пятно крови и красные пальцы, прижимавшие рубашку к ее телу. Она посмотрела на свою руку и поняла, что сейчас на ней не ее ночная рубашка, так как на запястье не было манжета с крошечными перламутровыми пуговками, а рукав свисал с кончиков пальцев.

— Мой отец, — повторила она.

— Успокойтесь. Сейчас вы все узнаете.

Она медленно повернула голову, стараясь избегать лишних движений. Она внимательно рассматривала лицо, склонившееся над ней. В мозгу пронеслись воспоминания о безумной лихорадке, когда он снова и снова обтирал ее влажной прохладной тканью, успокаивая жар. Она задрожала, вспомнив ужасающий сковывающий холод, от которого у нее тогда промерзли все внутренности. Но откуда потом взялось то благодатное тепло? Откуда? Это был он. Он держал ее возле себя, он прижимал ее к себе, он грел ее с головы до ног своим телом. Это его руки гладили ее по спине.

— Это ваша ночная рубашка?

— Моя. За нее нам с вами нужно поблагодарить мою двоюродную бабушку Агнес. Это ее трогательная работа.

— А где доктор? Где Милли? Я знаю, что она здесь. Я слышала ее голос. Это она ухаживает за мной?

— Сейчас вам нужно успокоиться и ни о чем не думать. Вы задаете слишком много вопросов. Вы не хотите воды?

Она с жадностью припала к стакану и закашлялась. Он осторожно приподнял ее и ловко похлопал между лопатками, как будто уход за больными был для него привычным делом.

— Повторяю вам, вы пробыли со мной три дня. И вот уже три дня вы ничего не ели. Вы голодны?

Тогда она вдруг поняла, что готова съесть любую пищу.

— О да, я бы съела что-нибудь. Прикажите принести прямо сейчас. Пожалуйста.

Он довольно улыбнулся:

— Я рад, что вы проголодались. У меня для вас приготовлены разные бульоны. Я велел варить их ежедневно, в надежде, что скоро вы придете в себя.

Он подергал шнурок колокольчика. Когда раздался тихий стук, он быстро подошел к двери, как делал это всегда, с тех пор как она оказалась здесь. Он встал в дверях, загораживая ее от любопытных глаз. Не хватало, чтобы кто-то из слуг обнаружил в его спальне вместо раненого юноши молоденькую девушку. В том виде, в каком она была сейчас, никто не воспринял бы ее иначе.

У нее началось легкое головокружение. «Должно быть, от голода, — предположила она. — Да, конечно, от голода». Как только она подкрепится, она не подпустит к себе этого человека. Он остался тем же, кем был. Он несет в себе то же зло. Он безжалостен и беспощаден. Он не считается ни с кем, кроме себя. И хотя она не убила его, она все равно должна отомстить ему за смерть Дэмиана. Но не сейчас. Как только ей станет лучше, она придумает что-нибудь, и ему придется заплатить за содеянное. Дорого заплатить.

Неужели он действительно ухаживал за ней, после того как ранил ее? В это она не могла поверить.