Фрэнк перевернулся на бок и взглянул на часы. Боже милостивый, почти девять! Привыкший вставать рано, он откинул одеяло и выскользнул из постели, кляня себя за то, что потратил зря лучшую часть утра. Становится таким же лежебокой, как жена!
      Подойдя к окну, Фрэнк дернул за шнур, и шторы с шумом раздвинулись.
      – Доброе утро, соня! – весело приветствовал он. Фрэнку нужно было отдать должное – с утра он всегда отличался дружелюбием и хорошим настроением.
      – Вставай и сияй! Пора! Ну же, крошка! Хоть раз позавтракай со мной.
      Банни, застонав, отвернулась.
      – Не хочу вставать! Я слишком устала, и, кроме того, если поем, меня опять вырвет!
      Фрэнк, красивый, мускулистый, обнаженный растянулся рядом с женой и обнял ее.
      – Не упрямься, дорогая! Перестань все время думать о том, как тебя тошнит! Попытайся убедить себя, что все прекрасно, и, может, почувствуешь себя хорошо. Ну как?
      Бормоча нежные слова, он зарылся в копну волос, скрывающих ее лицо, пытаясь найти хоть кусочек обнаженной плоти, чтобы поцеловать его, но Банни вновь отвернулась.
      – Хоть бы подождал, пока проснусь! – сердито пробормотала она в подушку.
      – Солнышко, если я уйду, ты снова уснешь, сама ведь знаешь, что уснешь! Ну, дорогая, не злись, соглашайся! Мы уже сто лет не завтракали вместе, и я хочу взглянуть на твое прелестное личико и поговорить с кем-нибудь кроме Хью. Конечно, – и он сойдет… Совсем не плох – как дворецкий конечно, – но солнце отражается от его блестящей башки и слепит мне глаза, так что пойдем! – пошутил он, легкими прикосновениями пальцев гладя ее по спине.
      Банни наконец проснулась; жар его тела и дразнящие ласки рук Фрэнка начали возбуждать ее. Она повернула лицо к мужу, приблизила губы к его рту, не целуя, а лишь дотрагиваясь, и прошептала:
      – Я хочу на завтрак кое-что другое…
      – Я тоже, бэби, но доктор сказал…
      – Пошел он, твой доктор, – пробормотала Банни, поднимая ногу и кладя ее на Фрэнка.
      – Хочу, чтобы ты вошел в меня!
      Против такого приглашения не смог бы устоять ни один нормальный молодой мужчина, и скоро их тела сплелись в страстном объятии, которому, увы, не суждено было привести молодую пару к вершинам блаженства…
      – Что здесь происходит, черт побери? – раздался громовой голос.
      Испуганные супруги подняли головы, по-прежнему цепляясь друг за друга. В дверях стояла Леверн.
      – Иисусе! – завопил Фрэнк. – Убирайтесь отсюда к дьяволу!
      – Ни за что, пока вы не оставите в покое мою дочь! – рявкнула Леверн.
      Руки женщины дрожали от негодования, так что посуда на серебряном подносе, который она держала, начала позвякивать.
      – Доктор Шеферд запретил половые сношения, – продолжала она вне себя от ярости, – по крайней мере до начала четвертого месяца, то есть до следующей недели. Так что немедленно прекратите это!
      – Какое право вы имеете врываться в нашу комнату, не постучав? – спросил Фрэнк, отодвигаясь от жены, чувствуя, как из-за непрошенного вторжения мгновенно увяла страсть, и поспешно натянул простыню на себя и Банни.
      – Я стучала, но никто не ответил, поэтому и вошла. И вообще, что вы делаете здесь в такой час? Вы уже давно должны быть на теннисном корте! – оборонялась Леверн, не отступая, однако, ни на дюйм.
      Оба противника настолько увлеклись словесной дуэлью, что не обращали внимания на Банни, которая, немного опомнившись от потрясения, так расстроилась, что зарыдала в голос. Фрэнк попытался обнять жену, утешить, но та, едва не в истерике, отвернулась от него, ничего не желая слушать. Наконец Фрэнку пришлось сдаться. Дотянувшись до халата, он кое-как оделся и встал. Тем временем Леверн, опустив поднос на стол, стоявший в нише окна-«фонаря», подошла к постели.
      – Тише, тише, дорогая, все будет хорошо! Фрэнк повернулся к теще:
      – К тому времени, как я вернусь из ванной, Леверн, чтобы вашего духу здесь не было, понятно?
      – Не вам приказывать, что мне делать, понятно? – передразнила она.
      Фрэнк в бешенстве устремился в ванную, с силой хлопнув дверью, но, когда, двадцать минут спустя, вновь появился в спальне, к его удивлению, комната оказалась пустой. Ни Леверн, ни Банни.
      Он быстро натянул теннисные брюки и майку, накинул на плечи белый свитер крупной вязки и спустился вниз. В столовой никого не было, но Хью появился почти мгновенно.
      – Яичницу-болтунью, как всегда, сэр?
      – Где миссис Хантер? – спросил Фрэнк.
      – Мисс Банни, по-моему, в комнате матери, – бесстрастно ответил дворецкий, и у Фрэнка появилось отчетливое ощущение, что Хью знает о случившемся скандале.
      – Я не буду завтракать. Пообедаю пораньше в клубе. Передайте моей жене, что вернусь к трем.
      Обозленный Фрэнк сел в машину, остро сознавая собственное бессилие. Какую ошибку он совершил, согласившись жить с тещей, хотя Леверн утверждала, что дом принадлежит не ей, а Банни! Собственно говоря, у Фрэнка не было иного выбора – предстоял еще год учебы в колледже, а потом поступление на юридический факультет, и, поскольку отец отказался увеличить месячное содержание, пришлось согласиться на просьбу Банни, уверявшей, что не может жить без матери. Ну что ж, он пытался, но ничего не вышло. Остается только просить родителей занять денег, чтобы купить собственную квартиру. Фрэнк понял, что семейной жизни скоро придет конец, если они не избавятся от этой ведьмы – ее мамочки.
      Позже, когда Фрэнк вернулся домой, Хью, встретив его на пороге, объявил:
      – Мисс Леверн ждет вас в библиотеке, сэр.
      – Пусть ждет! – отрезал Фрэнк.
      Его родители с пониманием отнеслись к проблемам сына и обещали всяческую финансовую поддержку с тем, чтобы у него был собственный семейный очаг.
      – Где моя жена? – спросил Фрэнк, не глядя на дворецкого. Хью заколебался.
      – Так где же? – раздраженно переспросил Фрэнк.
      – По-моему, она в своей комнате, сэр, но…
      Фрэнк протиснулся мимо Хью, вбежал по ступенькам и уже хотел распахнуть дверь, как увидел новую сверкающую замочную скважину. Какого дьявола тут происходит? Он повернул ручку, но дверь не поддалась. Заперта!
      – Банни! – позвал он и начал стучать. – Открой! У меня потрясающая новость!
      Последовала короткая пауза, потом замок щелкнул, и на пороге появилась Банни, по-прежнему в ночной сорочке.
      – Господи, неужели ты так и не вставала? – удивился Фрэнк.
      – Мама вызвала доктора Шеферда, чтобы тот меня осмотрел. Все в порядке, но она настояла, чтобы я провела остаток дня в постели, на всякий случай.
      Подойдя к шезлонгу, она осторожно уселась и натянула на себя мохеровый плед.
      – На случай чего? – раздраженно осведомился муж. Нижняя губка Банни выпятилась, как всегда перед тем, как ее владелица разражалась очередным приступом рыданий.
      – Ты знаешь… Мама боялась, что ты мне что-нибудь повредил сегодня утром.
      Фрэнк сел рядом и сжал руки жены.
      – Но ведь ничего не случилось, дорогая, правда? Банни кивнула, но глаза были по-прежнему полны слез, и Фрэнк поспешил обрадовать ее.
      – Вот и прекрасно! А у меня тоже хорошие новости. Я говорил с мамой и папой, и они согласились помочь нам устроиться в собственном гнездышке. Ну разве не здорово? Я заехал к торговцу недвижимостью, и он сказал, что на Роксбери имеется потрясающая квартирка, лучше не бывает! Я сказал, что привезу тебя завтра ее посмотреть и, если понравится, мы подпишем арендный договор. Что скажешь?
      Банни изумленно взглянула на мужа, забыв о слезах.
      – О чем это ты? – тревожно спросила она.
      – Родная, я говорю о нас, о нашем браке. Нужно хотя бы на время разъехаться с твоей матерью, неужели не видишь?
      – Но это мой дом. Зачем уезжать из этого прекрасного места, чтобы поселиться в какой-то жалкой дыре?
      До Фрэнка дошло, что Банни абсолютно глуха к его переживаниям.
      – Это не совсем твой дом, дорогая, – терпеливо объяснил он. – Может, твоя подпись и стоит на купчей, но хозяйка здесь – Леверн. Она всем заправляет, и я больше не могу жить под ее властью. Ты сама должна все понять, особенно после этой ужасной утренней сцены!
      Но никакие мольбы Фрэнка не сумели затронуть сердце Банни. С таким же успехом он мог бы говорить со стенкой – жена ничего не собиралась менять в своей жизни, но, не желая сердить мужа, пустила в ход все свое обаяние:
      – Фрэнк, милый, то, что произошло утром, просто неприятная случайность. Мама извинилась передо мной и пообещала, что больше этого не повторится. Никогда. Она даже велела поставить новый замок на дверь, чтобы к нам никто не смог войти без позволения. Неужели не заметил?
      – Заметил, конечно, но это не меняет того факта, что мы должны жить своей жизнью.
      – Дорогой, – тихо прошептала Банни, прижавшись к мужу, – твои занятия начинаются со следующей недели, а с понедельника у меня примерка костюмов и пробы грима. На студии специально переделали график съемок, чтобы закончить все сцены с моим участием прежде, чем меня окончательно разнесет. Мы оба будем слишком заняты, чтобы тратить время на эту квартиру. – И, крепко поцеловав мужа, добавила: – Кроме того, мы с мамой что-то вроде команды. Не уверена, что смогла бы работать, не заботься она о всяких делах и мелочах. Пожалуйста, будь с ней немного терпеливее, хорошо? Ради меня!
      Фрэнк беспомощно глядел на красавицу-жену, думая о том, что Леверн снова победила. Он не только не мог противиться ласковым мольбам Банни, но и сама мысль о том, что она может вести хозяйство, неожиданно показалась нелепой. Он женился на звезде и никогда не сможет превратить ее в домашнюю хозяйку, даже если бы хотел. И они вновь оказались в объятиях друг друга; помня о том, что их уединение охраняет новый замок, жена вскоре уже просила его продолжить начатое утром…
      Позже, прижимая к себе мягкое душистое тело Банни, Фрэнк утешал себя, что, если от Леверн и зависит карьера Банни, уж такой любви она явно не сможет дать дочери!

       1951 год.
      Взгляды Леверн и Фрэнка скрестились в очередном из бесконечной серии молчаливых поединков, регулярно случавшихся за все три года, прошедших с тою дня, как он женился на знаменитой Банни Томас. И неожиданно он понял, что сыт по горло.
      – Как вы посмели уволить мисс Уэллс, не посоветовавшись со мной?! Она была самой лучшей няней из всех, которые работали у нас, и Челси ее любила!
      – У меня свои причины, – отрезала Леверн.
      – Причины?! Причины! Чушь собачья! Вы ее выгнали потому, что она не одобряла того, как вы трясетесь над своей доченькой! Неужели неспособны уяснить, что Банни – мать и несет за ребенка ответственность?
      – Банни отвечает только за себя, и никого больше, понятно? – негодующе ответила Леверн. – Она не какая-нибудь корова, чтобы рожать детей и стирать грязные пеленки! Она звезда! Вы знали это, когда женились. И если вам не нравится, как я веду хозяйство, можете уйти в любую минуту. Слова не скажу!
      – Ну что ж, может, мне давно пора именно так и поступить. Хотите получить свою дочь? Считайте, ваше желание исполнилось. Я устал от ее стонов и вздохов, но заберу с собой Челси, слышите? Не оставлю дочь в этом сумасшедшем доме! – с решимостью, смешанной с гневом и раздражением, объявил Фрэнк.
      – Ваша дочь? Ваша дочь, – зловеще протянула Леверн. – Какая наглость! Уж не вы ли носили ее девять месяцев? Может, вы портили ради нее фигуру? И вас рвало каждое утро, и именно вы терпели родовые схватки? И боль, и муку? Или, насколько я помню, прохлаждались на теннисном корте, когда Банни истекала кровью на столе?! Собственно говоря, что вы сделали для появления этого ребенка на свет, кроме как трахнули ее мать?!
      – Не позволю превратить Челси в капризную истеричку вроде Банни, – настаивал Фрэнк.
      – Вам лучше не спорить со мной Фрэнк, – угрожающе наступала Леверн.
      – Каким же образом вы собираетесь остановить меня, мама? – язвительно ухмыльнулся он. – Особенно, если я расскажу всем, что моя жена живет на таблетках – таблетках, чтобы спать, просыпаться, худеть, успокаивать нервы, ходить, работать… Она сама не знает, что принимает каждое утро! Господи, Банни всего двадцать один год, а она превратилась в ходячую аптеку, и все благодаря вам!
      Если его издевки и попали в цель, Леверн ничем не показала этого, наоборот, улыбнулась и ответила:
      – Вы и слова не посмеете сказать о моей дочери или ее личной жизни, или весь мир узнает, что она выбросила мужа из дома, когда обнаружила, что он «голубой»!
      Фрэнк попытался сохранить самообладание, но это ему плохо удалось.
      – Кто этому поверит? – спросил он, уже менее уверенно.
      – Все. Особенно, когда я приведу подробности о случайной связи, которая у вас была… погодите… по-моему, на первом курсе. Фамилия молодого человека – Горски.
      Она на секунду остановилась и нанесла очередной удар.
      – Да-да, сын почтенного уважаемого Адама Горски, насколько я помню. Только подумайте, как будет ужасно, если правда об этом скандале, связанном с единственным сыном одного из наиболее уважаемых представителей Верховного Суда, появится в газетах?! Какой ужас! Думаю, сердце отца вашего дражайшего друга будет разбито, не говоря уже о потрясении: подумать только, сын – гомосексуалист!
      – Вы, стерва! Не посмеете! – гневно начал Фрэнк, но Леверн, не слушая, продолжала:
      – Не посмею? Вы меня и вправду недооцениваете, Фрэнк! Пикантная история, не так ли? Особенно еще потому, что судья Горски – такой благочестивый человек и крайне консервативен. Как по-вашему, что он сделает? Выгонит своего сына из дома или будет его защищать? – прошипела она ядовито.
      – Мы были тогда глупыми детьми, и, кроме того, я напился до умопомрачения, – запротестовал Фрэнк, хотя было очевидно, что Леверн попала не в бровь, а в глаз.
      – Ну что ж… Только помните, что Банни рассказывает мне все… Все, поняли? Каждое слово, каждую историю, которой вы с ней делитесь!
      Глаза женщины блестели злобным удовлетворением.
      – У меня также хранится омерзительное письмо, которое он написал вам перед свадьбой, и поверьте, оно надежно запрятано в банковском сейфе. Бедный маленький гомик раскрыл перед вами душу, не так ли? Изливает свои чувства, извиняется за то, что совратил вас. Как романтично! Неужели можно кого-то совратить против воли, особенно представителя своего пола? Что-то, сомнительно.
      – Откуда у вас письмо? Банни дала? – взорвался Фрэнк.
      – Не ваше дело, как я его получила! Просто делаю все, чтобы защитить свою дочь.
      – Вы омерзительны! Неудивительно, что Банни на себя не похожа! Вы ей жизнь губите!
      – Как вы смеете говорить о ней такое?! Немедленно убирайтесь из этого дома! – объявила Леверн. – И, черт возьми, вам лучше вести себя прилично и держать рот на замке, иначе я вываляю вас, вашу семью и вашего дружка-извращенца в такой грязи, что никогда не сможете отмыться! Сами знаете, как бульварные газетенки набросятся на эту историю!
      И, швырнув ему в лицо последнюю угрозу, Леверн повернулась и выплыла из комнаты, не глядя на поверженного врага.
      Фрэнк оглядел длинный обеденный стол в стиле барокко с остатками завтрака, и при виде расплывшейся по тарелке холодной яичницы к горлу подступила тошнота.
      Одним движением руки он смел на пол посуду, стаканы и еду; брызги апельсинового сока, кофе, клубничного джема и яичного желтка разлетелись по стенам и мебели. Боже праведный, он в рот не сможет больше взять ни кусочка яичницы до конца жизни.
      В одно мгновение распался его брак. Фрэнк станет чужим для милой, маленькой дочурки, которую он так любит. Никогда больше не держать ему в объятьях добрую, нежную девочку-женщину, ставшую его женой. Леверн сумела его раздавить, легко, как таракана. Если бы на карте стояла только его собственная репутация, Фрэнк боролся бы с ней зубами и когтями, но рисковать жизнью друга не мог – нельзя топтать других, только чтобы привести свою жизнь в порядок. Будь она проклята!
      Фрэнк швырнул салфетку на осколки хэвилендского фарфора, серебряные столовые приборы и разбитый хрусталь баккара, думая о том, с каким наслаждением уничтожил бы все дорогие претенциозные предметы роскоши в этом доме. Он ненавидел здесь каждый уголок и с отвращением относился к жалким попыткам Леверн купить респектабельность и благородство.
      Фрэнк сам, рожденный в богатой знатной семье, был с детства приучен не хвастаться и не бросаться деньгами, не выставлять их напоказ и либо тратить их осмотрительно, либо не тратить вообще.
      Удерживаясь от искушения разгромить всю комнату, он вышел, пересек отделанный мрамором холл, взлетел по величественным ступенькам лестницы, несколько мгновений нерешительно постоял у двери в комнату жены, почти поддавшись желанию войти и еще раз умолять ее взять Челси и уйти вместе с ним. Но, осознав бесплодность подобных просьб, Фрэнк направился в свою комнату. Каким же идиотом он был, когда думал, что может ужиться с этой гарпией, направлявшей каждый шаг Банни, дергавшей ее за веревочки, словно марионетку!
      Фрэнк только начал вытаскивать вещи из шкафов, как в дверь тихо постучали. Внезапная надежда вспыхнула в нем – неужели Банни все-таки решилась освободиться от стальной хватки матери и наконец поняла, что у них должна быть нормальная семья?!
      Фрэнк почти подбежал к порогу, распахнул дверь, но увидел не жену, а всего-навсего, дворецкого Хью.
      – Мадам попросила меня помочь вам собраться, – мягко объяснил он.
      Фрэнк, охваченный отчаянием, на секунду застыл, но тут же кивнул:
      – Неплохая идея. Послушайте, Хью, вы знаете все, что мне здесь принадлежит. Сложите вещи, и я дам вам знать, куда их отослать. Если вдруг жена спросит, где я, передайте, что она найдет меня в «Рэкит Клаб», в Палм-Спрингсе. Я проведу там уик-энд, а потом, возможно, сниму комнату поближе к юридическому факультету.
      __Да, сэр. Не желаете ли, чтобы я уложил маленький чемодан? Сможете взять его с собой, – любезно предложил дворецкий. Этот парнишка, Фрэнк, смог выдержать такую жизнь дольше, чем предполагали слуги, и, кроме того, всем здесь нравился – никогда не раздражался, не кричал, был неизменно вежлив, в отличие от хозяйки дома. Миссис Томас обращалась с прислугой как с рабами, за исключением Хью, да и то только потому, что испытывала нечто вроде почтения к его английскому акценту и надменной манере держать себя.
      – Большое спасибо, Хью. Я приму душ и переоденусь. Такое ощущение, словно на меня помочились!
      Час спустя Фрэнк ушел из дома. Перед тем как спуститься, он постучался к Банни, но та даже не вышла из комнаты. Больше она никогда не разговаривала с мужем, переложив все хлопоты, связанные с разводом, на плечи матери. Поверенный Фрэнка с большим трудом добился для него права посещать Челси. Но к тому времени Фрэнк оставил учебу в Лос-Анджелесском университете и решил поступить в военно-морской флот. Ему немедленно присвоили офицерское звание и дали назначение в летную школу в Пенсаколе. Вскоре после того, как со всеми формальностями бракоразводного процесса было покончено, Фрэнк взял отпуск, вернулся домой и женился на Энн Мэтьюс.
      Когда президент Эйзенхауэр сумел, положить конец войне в Корее, Фрэнк вышел в отставку и вновь поступил на юридический факультет Стендфордского университета. У него уже родилось двое детей от Энн, и Фрэнк был слишком занят, чтобы по-настоящему пытаться восстановить отношения с Челси. Сначала он регулярно писал дочери и всегда посылал подарки на день рождения и Рождество. Кроме того, он несколько раз пробовал назначить день встречи, но Леверн всегда ухитрялась либо отложить, либо отменить свидание под тем или иным предлогом. Даже попытки поговорить с Челси по телефону ни к чему не приводили. Фрэнк, однако, упорно продолжал посылать письма и подарки, не получая ответов. Через несколько лет все это, казалось, потеряло смысл.
      – Челси, скорее всего ничего не знает обо мне, – рассуждал Фрэнк, забыв как-то поздравить дочь с днем рождения, и, хотя пытался воскресить собственную решимость заботиться о девочке, Челси в действительности стала всего лишь неприятным напоминанием о нескольких печальных годах, проведенных под одной крышей с Леверн, времени которое Фрэнк предпочел бы забыть навсегда.
      Он, конечно, не мог знать, что Банни и Леверн по-своему рисовали Челси портрет отца – испорченного, высокомерного, безответственного человека. Девочка ничего не знала о том, как Фрэнк отличился в войне с Кореей, как предан новой жене и детям, как предпринимал упорные попытки повидаться с ней. И хотя Челси часто мечтала о любящем отце, человеке, который мог бы помочь, утешить и успокоить, мужчина ее фантазий не имел ни малейшего сходства с Фрэнком Хантером. Он скорее был точной копией Джимми Стюарта.

       1961 год.
      Вернувшись домой из школы, Челси увидела перед домом фургон для перевозки мебели. Подумав, что это должно быть, привезли очередной раритет, – бабушка вечно покупала что-нибудь старинное – Челси тут же забыла обо всем – у нее и так достаточно дел, а кроме того, необходимо как можно скорее поговорить с матерью. Девочка надеялась только, что Банни не слегла в постель с очередным «приступом». Челси терпеть не могла, когда мать заболевала, что случалось довольно часто.
      Ворвавшись в холл огромного особняка в георгианском стиле, Челси испуганно остановилась при виде царившего там беспорядка. Почему-то мебель выносят из дома! Поспешив в кухню, чтобы расспросить Хью, девочка, однако, нашла там только уборщицу Линду.
      – Линда, где Хью?
      – Уехал, милая. Разве он не сказал вам, что увольняется?
      – Увольняется? – поразилась Челси. – Что ты имеешь в виду? Куда он отправился?
      – Ваша бабушка не платила ему целых два месяца – он просто не мог больше ждать. Хью должен помогать матери – она живет в Англии. Он был очень расстроен, что приходится уходить, наверное, поэтому и вам ничего не сказал.
      – Но почему бабушка не заплатила Хью?
      – Она никому не заплатила. Мне просто идти некуда, иначе тоже уволилась бы. А вам они что-нибудь объяснили?
      Жизненный опыт Челси подсказывал, что лучше избегать сюрпризов, поскольку они, как правило, бывают неприятными, но услышать плохие новости из уст Линды не хотелось.
      – Мама дома?
      Линда опустила глаза на коробку, в которую укладывала сервиз из тончайшего фарфора.
      – У нее опять мигрень. Ваша бабушка в библиотеке. Лучше вам с ней потолковать.
      Челси развернулась и направилась в облицованную ореховым деревом библиотеку. Худшие подозрения девочки подтвердились, как только она открыла тяжелую резную дверь. Вместо подтянутой, тщательно причесанной бабушки в костюме от Шанель, сидевшей обычно за большим антикварным письменным столом, перед ней предстала женщина в ситцевом халате с головой, обмотанной шарфом. Сегодня Леверн была без макияжа – острый нос и осунувшееся бледное лицо довершали портрет старухи, утонувшей в море неоплаченных счетов. Потревоженная в своем занятии, она подняла голову, и Челси потрясенно заметила, что бабушка плачет. Она редко плакала – достаточно того, что Банни проливала океаны слез за всю семью.
      Челси осторожно пробралась через нагромождение ящиков к дивану, отодвинула стопку бумаг и осторожно села, чинно сдвинув ноги, как ее учили.
      – Что случилось, ба?
      – Студия аннулировала контракт с твоей матерью. Ей не заплатили ни цента с того дня, как умер Гордон Бейкер. Мне удалось продать наиболее ценные вещи Марси Гриер, которая обставляет новый дом Мартина Нелсона на Бел Эйр, и получила хорошую цену. Это поможет продержаться, пока Банни не найдет другую работу.
      – Придется продать дом?
      После долгой паузы Леверн чуть слышно ответила:
      – Он слишком большой, без прислуги не справиться. Я должна всем, и поверенный говорит, студия не заплатит, разве что подать на них в суд. Но я не сделаю этого – репутация Банни будет уничтожена. Бог знает, какие ужасные сплетни они могут распустить о ней!
      Казалось, Леверн не столько беседует с внучкой, сколько размышляет вслух.
      – Но почему студия так поступила с ней? Ведь мама – кинозвезда, правда?! – яростно запротестовала Челси, повторяя фразу, слышанную миллион раз от бабушки.
      – За двадцать лет она заработала миллионы для этих негодяев из «Тауруса», а они теперь говорят, что публика ей больше не интересуется. Считают, что она конченый человек. Разве конченые люди получают столько писем от поклонников? – гневно спросила Леверн. – Банни Томас по-прежнему самая красивая женщина в мире!
      Челси подошла к бабушке, положила руку ей на плечо, желая хоть немного утешить старую женщину.
      – Знаю, ба, знаю. Не волнуйся. Маме только нужно отдохнуть. Может, лучше переехать в дом поменьше, тогда у тебя останется время позаботиться о ней, и поводов для беспокойства будет меньше.
      Леверн, как ни странно, немного успокоилась, ощутив спокойную собранность внучки. Челси не похожа на миниатюрного прелестного ребенка, каким была Банни, зато она умна, надежна и сообразительна. Леверн погладила блестящие золотистые волосы девочки, заглянула в серьезные карие глаза и улыбнулась.
      – Ты такая хорошая девочка, Челси! Что бы я делала без тебя?
      – Пойду переоденусь и помогу тебе. В два счета уложим все! – пообещала Челси, выходя.
      Ей всегда было не по себе, когда бабушка пыталась быть ласковой. Она была такой худой и костлявой, что Челси с самого детства пыталась избегать ее прикосновений – сплошные углы и выступы. Но девочке очень нравилось, когда ее обнимала мать. Она всегда радовалась ласке Банни.