Детство не должно обрываться внезапно, оно должно уходить медленно, постепенно, растворяясь под натиском множества маленьких истин, уничтожающих невинность и постепенно обнажающих жестокую правду жизни, высвечивая без утайки все ее потаенные уголки. Но так бывает не всегда – поскольку для многих рожденных на этой земле детства совсем не существует. С момента появления на свет эти крохотные создания вступают в повседневную борьбу с реальностью, пытаясь с мрачным упорством одолеть бедность, издевательства, безразличие окружающих. Для некоторых же конец детства знаменуется потрясением, лишающим всяких иллюзий и наивности и навеки оставляющим в некоем чистилище между миром взрослых и навсегда потерянным счастьем быть ребенком.
      Одной холодной февральской ночью тридцатых годов такой удар постиг и Банни Томас.
      Банни была обычным ребенком, правда, не просто хорошенькой девочкой, а необыкновенно красивой, по всем меркам западного мира. Огромные ярко-синие с зеленоватым отливом глаза, обрамленные густыми темными ресницами, на которых в любую секунду, по желанию обладательницы, могли появиться слезы: большие прозрачные капли, повисающие на кончиках ресниц и струящиеся по бархатисто-белой коже, оставляя серебристые следы влаги на милых круглых розовых щечках…
      Она была такая миниатюрная, хрупкая, тонкокостная, очень маленькая для своего возраста. Волосы, густые и рыжеватые, хотя и не вились от природы, все же маленькие тонкие шелковистые прядки великолепного оттенка красиво обрамляли лицо.
      И характер у нее был под стать внешности. Жизнь не была жестока к Банни. С самого момента рождения девочка не слышала ни одного грубого слова, обращенного к ней, – Банни была самой главной в жизни матери, центром ее существования. Ни одного ребенка так не любили и не лелеяли, несмотря на то, что девочка не знала отца, поспешившего скрыться от выполнения отцовских и супружеских обязанностей при известии о том, что его семя должно принести плоды.
      Леверн Томас не была удивлена, когда муж бросил ее. Ее собственный отец тоже сбежал от семьи, оставив ее одну с матерью, бросив их на милость родственников и друзей. Приучившись с раннего детства не доверять и не надеяться на мужчин, Леверн по совету матери открыла собственный сберегательный счет сразу после свадьбы. Хотя Харви Томас никогда не зарабатывал достаточно, и семье приходилось жить в меблированных комнатах – они не могли позволить себе роскоши снять отдельную квартиру, – Леверн каждую ночь тайком обшаривала карманы и бумажник мужа и, найдя какую-нибудь мелочь, относила в сберегательный банк. Она всегда брала понемногу, чтобы Харви не заметил, но через пять лет образовалась неплохая сумма, достаточная, чтобы обеспечить ей и ребенку жилье и пропитание, когда муж исчез. Кроме того, Леверн подрабатывала шитьем: строчила на швейной машинке, пришивая кружева к модным лифчикам и корсетам.
      Когда Банни исполнилось три года, Леверн записала ее на фотоконкурс и обнаружила, что дочь удивительно фотогенична. Банни получила первый приз – чек на десять долларов с правом выбрать товар в близлежащем универмаге, и с тех пор Леверн начала мечтать о блестящем будущем для дочери. К чему тратить годы ожидания, пока Банни вырастет и найдет богатого мужа, когда можно увезти ее в Голливуд и сделать звездой?
      Студии, конечно, примут дочь с распростертыми объятиями. Леверн возбужденно предсказывала, что Банни Томас когда-нибудь станет величайшей звездой в истории кино.
      Эта женщина, всю жизнь боровшаяся за существование, наконец-то обрела мечту, столь захватывающую, что только она помогла Леверн пережить еще пять мучительных лет тяжелого труда и попыток накопить достаточно денег, чтобы превратить эти прекрасные фантазии в реальность. Работая днем продавщицей в универмаге Вулворта и занимаясь шитьем по ночам, Леверн экономила на самом необходимом, но в то же время ничего не жалела для Банни. Она шила костюмы в качестве платы за уроки танцев и дикции. Проводя за шитьем все ночи, Леверн получала сущие гроши за платья безукоризненного покроя, которые администрация танцевальной студии продавала ученикам, получая значительную прибыль. Но Леверн не щадила себя, неустанно трудясь во имя осуществления мечты.
      Когда наконец они навсегда попрощались с Канзасом и сели на автобус, идущий в Калифорнию, и мать и дочь были полны надежд и больших ожиданий. К счастью, они не подозревали, какие трудности ожидают на тернистом пути, и как много им подобных отправлялись в землю обетованную, где не нашли ничего, кроме слез и разочарования.
      Только после трех недель пребывания в Голливуде, когда Леверн начала понимать тщетность своих усилий, надежда вновь ожила. Банни получила роль в кино, маленькую, эпизодическую, – но девочка оказалась превосходной актрисой. Сверкающие глаза и веселая улыбка делали девочку центральной фигурой каждой сцены, в которой она появлялась, привлекая внимание зрителей, и – о чудо из чудес! – теперь Банни и в самом деле стояла на пороге звездной карьеры.
      Леверн с пристрастием оглядывала Банни, желая убедиться, что девочка выглядит великолепно. На красавице-малышке было белое платье из тонкого кружева, свободно спадающее с плеч, с пышной юбочкой до колен, перехваченное в талии широким поясом из розового атласа. На ножках белые чулки и черные лакированные туфельки. Длинные густые волосы связаны на затылке розовой лентой, на шее – золотой медальон-сердечко. Но в глазах, глядевших на мать, была неподдельная тревога.
      – Мама, я не хочу идти туда без тебя.
      – Прости, детка, я не могу. Не в этот раз. Но все будет хорошо, обещаю. Скажи лучше еще раз, что собираешься делать, – сказала Леверн, стараясь скрыть терзавшие ее боль и дурные предчувствия.
      – Мама, не надо больше, пожалуйста. Я помню, что ты сказала…
      Но в этот момент в дверь постучали.
      – Дорогая, надень пальто. Машина ждет. Поспеши. Нужно ехать. Поговорим по дороге.
      Банни послушно надела короткое пальтишко из синего бархата и такую же шляпку. Леверн натянула на истощенное тело поношенное шерстяное пальто, и обе вышли из убогой квартирки на Гауер-авеню. У обочины стоял черный лимузин «паккард». Водитель в ливрее распахнул дверь.
      Сидя в автомобиле, уносившем их в западную часть города, Леверн прижала к себе малышку. Она хотела утешить дочь, ободрить, убедить, что необходимо выполнить все, как нужно, иначе их мечта никогда не станет реальностью.
      – Теперь, дорогая, повтори еще раз.
      – О, мама, – запротестовала девочка.
      – Повтори, Банни, это очень важно.
      Глубоко вздохнув, малышка повторила слова, которые мать неустанно вдалбливала в нее.
      – Я должна быть послушной, вежливой и улыбаться. Я должна представить, что он режиссер, и делать все, что мне прикажут, не жаловаться, не плакать, не кричать. Даже если будет больно. Мама, а это очень больно?
      – Иногда, милая, иногда. Будь готова к этому, и если будет не очень плохо – значит, тебе повезло. Но самое главное, делай то что он велит. Если скажет улыбаться – улыбайся. Если потребует, чтобы заплакала – плачь. Поняла?
      – Но почему ты не можешь быть со мной, как на съемочной площадке? – жалобно спросил ребенок. Банни привыкла, что мать всегда рядом.
      Леверн взглянула на встревоженное личико своей дорогой дочурки и почувствовала, как мужество покидает ее. Почти…
      – Это невозможно, милая. Мистер Бейкер пригласил тебя одну провести ночь в его доме. Твоя мать ему не нужна.
      – Но почему, мама, почему?
      – У мистера Бейкера свои причины, – ответила Леверн как можно убедительнее. – Ты должна знать, что очень многое зависит от твоего поведения сегодня. Помни – ты нравишься мистеру Бейкеру. Он очень влиятельный человек в Голливуде и пообещал твоей маме, что сделает тебя кинозвездой. Ты ведь знаешь, что это означает, правда?
      Банни кивнула хорошенькой головкой и повторила слова, которые все пять лет упорно твердила ей мать:
      – У звезды куча денег и много красивых платьев. Она живет в большом доме с бассейном и слугами.
      – И? – подсказала мать.
      – И все в мире знают и любят ее. Леверн кивнула:
      – Верно. Ведь ты хочешь, чтобы все в мире знали тебя и любили?
      – Наверное, да, – неуверенно протянула девочка. Но Леверн хорошо знала, как убедить дочь.
      – И не забудь, что кинозвезда может купить щенка, который будет жить в ее комнате и спать в ее постели!
      – Я назову его Мафин, – решила Банни. Личико девочки просветлело при мысли о том, что и у нее когда-нибудь будет собственный щеночек, которого можно гладить и ласкать.
      Автомобиль остановился на круглой подъездной дорожке у входа в большой особняк в стиле Тюдоров. Навстречу вышел дворецкий. Сумерки сменились ранним зимним вечером; из окон и открытой двери струился теплый свет.
      – Поцелуй мамочку и будь послушной девочкой, милая. Представь, что это еще один фильм. Ну, что ты собираешься делать?
      – Буду сверкать, как, драгоценный камень, ведь ты так велела, мама, – ответил ребенок, но глаза Банни были полны слез, а голос дрожал.
      – Верно, мое дорогое дитя. И помни: мама любит тебя больше всего на свете. Я приеду с утра пораньше забрать тебя, так что не волнуйся.
      Прелестный ребенок поцеловал мать в щеку и нерешительно вышел из лимузина. Дворецкий улыбнулся и, нежно взяв девочку за руку, повел в дом. Проходя через огромный портал, Банни, в ужасе от разлуки, в последний раз оглянулась на мать; лицо девочки страдальчески исказилось.
      – Думай о Мафине, дорогая, и не успеешь оглянуться, как настанет утро, – напутствовала мать.
      Опустившись на мягкое сиденье роскошного автомобиля, который должен был отвезти ее домой, Леверн закрыла глаза и попыталась отбросить сомнения и наполнявшее душу отвращение. Она тоже проведет ужасную ночь, но в конце концов все жертвы окупятся. Ее дочь станет величайшей звездой Голливуда, легендой своего времени. И что Банни теряет? Всего-навсего иллюзии относительно мужчин и романтической любви. Но чем раньше девочка узнает правду, тем лучше.

       1949 год.
      Леверн Томас швырнула на рычаг трубку белого телефона, стоявшего на ночном столике, и изо всех сил нажала кнопку вызова дворецкого, вымещая злость и разочарование на маленькой медной пуговке. Через минуту в дверь постучали.
      – Войдите! – резко крикнула она, меряя шагами комнату. Как поступить? Что предпринять? Один неверный шаг – и все потеряно.
      – Что прикажете, мэм? – спросил с легким английским акцентом толстеющий лысый дворецкий.
      – Хью, велите Рэндолфу подвести «роллс», нет, лучше «олдс-мобиль» ко входу, и пусть проверит, достаточно ли горючего. Мне необходимо кое-куда съездить, и я не желаю стоять посреди дороги, потому что бензина не хватит!
      – Не хотите, чтобы он сел за руль? – с любопытством спросил Хью. Хозяйка редко выезжала без водителя.
      – Ни к чему, – отрезала она, и слуга понял, что мадам чем-то очень расстроена.
      – Мэм, я ничем не могу помочь? Кажется… Леверн уже хотела сказать дворецкому, чтобы тот не лез не в свое дело, но Хью был верным и преданным слугой в течение шести лет и не раз доказывал, что может действовать умно и осторожно.
      – Хью, мне только что позвонили со студии. Видели, как Банни входила в мотель в долине Сан-Фернандо. С ней был этот омерзительный поддонок Тимми Хортон.
      – Как на студии пронюхали об этом?
      – Портье узнал ее и позвонил Луэлле. Та, конечно, не теряя ни минуты, связалась с Гордоном Бейкером. К счастью, Бейкер в Лондоне, но его секретарь тут же известила меня. Нужно вытащить Банни оттуда, прежде чем станет известно остальным.
      – Послушайтесь моего совета, мэм, пусть Рэндолф вас отвезет. Если этот Хортон начнет скандалить, вам будет необходима поддержка. Такой, как Рэндолф, не позволит шутить с собой, и, кроме того, он хорошо относится к мисс Банни и ни за что не даст причинить ей зло.
      – Возможно, вы правы, – согласилась Леверн. В самом деле, кого она пытается одурачить? Слуги знали о всех неприятностях, которые за последние два года Банни доставляла матери. С тех пор как ей исполнилось шестнадцать, девочка вела себя невыносимо, ускользая из дома при каждом удобном случае.
      – Возьмите «роллс», мэм. Пусть этот глупый маленький негодяй знает, с кем имеет дело.
      – Спасибо, Хью. Я так и сделаю.
      Подойдя к встроенному шкафу, Леверн вытащила костюм от Шанель. Хотя они с дочерью последние девять лет ни в чем себе не отказывали, Леверн не поправилась ни на грамм, приталенные костюмы от Коко Шанель, с яркими пуговицами, отделкой по вороту, лацканами и бижутерией, очень ей шли.
      Не так-то легко воспитывать ребенка, ставшего любимицей Америки, а когда девочка повзрослела, держать ее в руках стало еще труднее. Куда исчезло милое послушное дитя? Его место заняла капризная, скрытная девочка-подросток, ненавидевшая ограничения, накладываемые профессией и титулом звезды, и зачастую, казалось, готовая на все, лишь бы уничтожить свою репутацию и карьеру.
      Сидя на заднем сиденье «роллс-ройса», направлявшегося вверх по каньону, мать Банни пыталась выбросить из головы мысли о том, в какую ярость придет Гордон, когда узнает обо всем. Сколько раз за последние два года он звонил и бранил Леверн за Банни. Гордон, не тратя слов, прямо объяснил, что все должны считать Банни девственницей. Когда наступит подходящее время выдать кинозвездочку замуж, Бейкер хотел, чтобы публика верила: к алтарю пойдет непорочная голубица, и белый свадебный наряд не будет замаран. Он предупредил Леверн, что при малейшем скандале – самом крошечном – с карьерой Банни будет покончено.
      Леверн заверила, что волноваться нет причин, но благочестивые проповеди распутника злили ее. Гордон Бейкер – самозваный хранитель национальной морали! Благодарение Богу, публике нравилась Банни, иначе быть ей еще одной обесчещенной девчушкой, из тех, кого Бейкер обещал сделать звездами и не сделал! К счастью для Банни, его сексуальные пристрастия ограничивались лишь маленькими девочками. К тому времени, как Банни исполнилось двенадцать, Леверн лишь величайшими усилиями приходилось заставлять дочь посещать дом Бейкера. Банни знала: отказаться нельзя, но как только приближался назначенный час, у нее повышалась температура. После последнего визита матери холодно сообщили, что Банни почти всю ночь рвало в ванной. Проблема, однако, разрешилась довольно легко – растущие прямо на глазах грудки Банни вызывали в Бейкере отвращение, и вскоре ночные вызовы, к счастью, прекратились.
      Леверн открыла сумку и вновь проверила, сколько у нее денег. Нужно дать взятку портье, позвонившему Луэлле, и всем, кто мог узнать дочь.
      Наконец «роллс» остановился у мотеля «Корел Риф», и не успел водитель выйти и открыть дверцу, как Леверн выпорхнула из машины, велев ему подождать.
      За стойкой сидела ширококостная грузная женщина с длинными, выкрашенными красным лаком ногтями и мелко завитыми светлыми волосами, читавшая журнал «Фото-плей». Леверн осторожно подошла к ней.
      – Хэлло… Это не вы, случайно, звонили в газету? – тихо спросила она.
      – Да… Вы кто?.. – подозрительно спросила толстуха.
      Она знала, что в полиции нравов теперь служат женщины. Нужно держать ухо востро. Леверн улыбнулась.
      – Я – мать молодой девушки, насчет которой вы звонили Луэлле, и хочу, чтобы вы знали, как я ценю вашу доброту.
      Продолжая говорить, она открыла сумочку и вытащила банкноту.
      – Не шутите? Вы, верно, мама Банни? – спросила женщина, не отрывая взгляда от пятидесятидолларовой бумажки. Столько ей за неделю не заработать.
      – Откуда вы узнали?
      – Луэлла – мой лучший друг и знает, как я строго слежу за дочерью, – солгала Леверн, сунув руку в сумку и вынимая еще одну банкноту того же достоинства.
      – Правда? И ваша дочка часто выкидывает такое? – осведомилась женщина, с нескрываемой жадностью глядя на сумку Леверн.
      – Никогда. Такое с ней впервые – думаю, из-за того, что Банни неважно себя чувствует. Доктор выписал ей какое-то новое лекарство, антибиотик, кажется, и у нее в голове все мешается. Боюсь, этот ужасный молодой человек воспользовался состоянием Банни, – ответила Леверн, выкладывая деньги на стойку.
      – Ну как, дадите мне ключ от номера Банни, чтобы я смогла спасти ее?
      Женщина схватила банкноты и сунула в карман юбки.
      – Возможно, слишком поздно. Они там уже часа два.
      – Будем надеяться на лучшее. Могу я получить ключ? – настаивала Леверн, выдавив дружелюбную улыбку.
      Женщина пожала плечами, взяла ключ из коробки и протянула Леверн.
      – Почему нет? Этот жлоб все равно заплатил только за час!
      Леверн благодарно улыбнулась.
      – Спасибо. После того, как я улажу это маленькое недоразумение, мы с вами поговорим по душам.
      И, повернувшись, решительно зашагала к выходу.
      Сделав знак Рэндолфу следовать за ней, Леверн направилась к длинному ряду дверей. Остановившись у номера с табличкой «2 4», она тихо сказала:
      – Подождите здесь. Я позову, если понадобитесь. Потом быстро вставила ключ в замочную скважину, повернула его и, распахнув дверь, появилась на пороге, испугав молодых людей, лежавших на постели.
      – Банни, немедленно вставай и одевайся! – приказала мать.
      Девушка поспешно откатилась от обнаженного Тимми Хортона и удивленно уставилась на Леверн:
      – Мама! – взвизгнула она.
      – Иисусе! – охнул костлявый юноша, натягивая на себя простыню чтобы прикрыть стоявший торчком пенис.
      – Сейчас же одевайтесь, оба! – приказала Леверн. – Быстро. И если не сделаете как велено, вам помогут. Мне стоит только позвать!
      Банни никогда не была способна открыто противоречить матери, всякие попытки сопротивляться делались тайно и исподтишка. Поэтому она тут же схватила одежду и начала поспешно натягивать на себя.
      Однако Тимми Хортона было не так легко запугать. И хотя он поспешно последовал примеру Банни, все же не побоялся спросить:
      – Как, черт возьми, вам удалось нас отыскать?
      – Не смей говорить со мной в подобном тоне, ты, мерзкий грязный бандит! И вообще, тебя это не касается! – отрезала Леверн. – Предупреждаю: если хоть одно слово о том, что произошло, дойдет до прессы, твоя карьера в Голливуде кончена, ясно? Таких, как ты, здесь пруд пруди, и, если исчезнешь с лица земли, никто даже не заметит! Намек понятен, молодой человек?!
      – Иисусе, мэм… Это Банни захотела прийти сюда, не я, – защищался Тимми.
      – Заткни свою поганую глотку! – гневно прошипела Леверн. – Стоит мне пальцем пошевелить, и ты в этом городе человек конченый! А теперь убирайся отсюда, пока я не велела телохранителю расписать твою гнусную физиономию так, чтобы остаток жизни ты провел, продавая газеты на улицах!
      В ее голосе звучала такая злоба, что Тимми Хортон поверил каждому слову и как был полуодетый, метнулся из комнаты, едва не налетев на ожидавшего за порогом мускулистого водителя.
      Банни ничего не оставалось делать, как применить свое всегдашнее оружие в подобных случаях – слезы. Как только они остались одни, поведение Леверн изменилось. Она осторожно помогла дочери застегнуть юбку, тихо, нежно уговаривая:
      – Успокойся, успокойся, родная. Он воспользовался твоей слабостью, я знаю. Пойдем. Нам нужно домой. Мама поможет тебе принять успокаивающую теплую ванну, нальет большую чашку твоего любимого чая.
      Истерически всхлипывая, молодая женщина позволила матери одеть себя и посадить в автомобиль.
      – Подожди маму, дорогая. Ей нужно кое-что уладить. Рэндолф, последите за ней несколько минут, хорошо? Необходимо поговорить с этим… созданием за стойкой.
      Изобразив на лице безмятежную улыбку, Леверн устремилась в контору.
      – Все в порядке? – язвительно осведомилась женщина.
      – Да, вполне благополучно, благодаря вам. Ничего не произошло, слава Господу! Они все еще пили какое-то ужасное вино, которое принес этот парень, чтобы задурманить ей голову и заставить ослабить сопротивление! Хорошо, что вовремя подошла! Но считаю, что вас нужно вознаградить по-настоящему. Я знаю, вы сделали это по доброте сердечной, желая защитить невинную молодую девушку ничего за это не ожидая, и понимаю, что никому не расскажете об этом, не так ли? – спросила Леверн, извлекая из сумки еще три пятидесятидолларовых банкноты.
      Женщина, изумленная тем, что получит еще столько денег, покачала головой и протянула руку.
      – Нет, мэм, – клянусь, честное слово! Можете на меня положиться!
      Леверн с застывшей жесткой улыбкой вручила ей деньги.
      – Прекрасно, потому что, если это обнаружится, я буду знать, кто проболтался, и сделаю все, чтобы полиция нравов узнала про это место и закрыла его навсегда.
      Ошеломленная злобной угрозой, женщина безмолвно наблюдала, как Леверн, высокомерно подняв голову, выплыла из комнаты.
      – Господи, ну и стерва, – пробормотала толстуха, оставшись одна.
      Позже, когда Банни уже лежала в глубокой мраморной ванне, наполненной душистой мыльной водой, Леверн заварила особый чай для дочери и, высыпав в чашку два порошка со снотворным, положила несколько ложек сахара, чтобы отбить вкус. Банни любила сладкий чай, и, кроме того, сейчас не время беспокоиться о лишних калориях.

      Леверн сидела за огромным письменным столом из красного дерева и покорно слушала проповедь Гордона Бейкера. Услышав о выходке Банни, он впал в холодную ярость и, конечно, во всем винил ее мать.
      – Ситуация просто невыносима! Вы должны на коленях благодарить Луэллу за то, что та немедленно позвонила мне. Реши она рассказать обо всем или хотя бы намекнуть – всему конец! Понимаете?! Вы уже звонили ей или послали подарок?
      – Конечно, звонила, но…
      – Пошлите что-нибудь! И не скупитесь! Я хочу, чтобы она получила от вас подарок, который заставит ее почувствовать себя английской королевой! – загремел он.
      Леверн хотела огрызнуться, что эта занудная, вечно ноющая толстуха уже обладает почти королевским могуществом, поскольку все руководители студий беззастенчиво пресмыкались перед ней, но благоразумно прикусила язык.
      Раздраженным, упорным молчанием Бейкер намеренно доводил ее до бешенства.
      – Купите что-нибудь у Тиффани и не забудьте: обязательно с бриллиантами, понятно? Она спасла карьеру вашей соплячке!
      – Сегодня же сделаю, – заверила Леверн.
      – Прекрасно. Теперь пора что-нибудь предпринять насчет этой шлюшки, вашей доченьки. Нужно выдать ее замуж, пока девчонка не попала в настоящую беду! Вы просили доктора Шеферда осмотреть Банни, чтобы убедиться, не беременна ли она?
      Леверн кивнула.
      – Он сделал ей выскабливание вчера, только чтобы не рисковать зря, – ответила она, пытаясь не вспоминать об омерзительной сцене в докторском кабинете. Доктор Шеферд во всем следовал указаниям Гордона Бейкера, но, чтобы защитить себя, предпочитал лучше произвести профилактическое выскабливание, чем делать настоящий аборт, ведь подобные операции были запрещены законом.
      – Всего этого можно было избежать, если бы вы следили за ней как следует! Где она сейчас?
      – Дома, в постели. Доктор велел давать Банни снотворное до завтра, потому что дня два у нее могут быть спазмы.
      – В понедельник утром она должна приступить к работе! Сможет подняться к тому времени?
      Леверн набрала в грудь воздуха и сжала кулаки, чтобы не видно было, как дрожат руки:
      – Пожалуйста, мистер Бейкер, не заставляйте ее играть в этом фильме. Она слишком взрослая для роли Эмили. Банни превратилась в красивую молодую девушку и терпеть не может бинтовать груди и притворяться маленькой девочкой. Она не желает делать это.
      Глядя с недосягаемой высоты на уродливую тощую женщину, пресмыкавшуюся перед ним, Гордон Бейкер почувствовал себя оскорбленным. Как смеет этот отвратительный мешок с костями противоречить ему?!
      – Красивых молодых женщин хоть пруд пруди, мадам, особенно в этом городе. В тот день, когда Банни Томас перестанет быть милым ребенком, ее карьера окончена! – рявкнул он и, перейдя на резкий деловой тон, закончил аудиенцию.
      – Спасибо, что нашли время заехать…
      Опьяненный собственным «я» и уверенностью в безграничном могуществе, Гордон Бейкер не имел ни малейшего представления о том, насколько серьезно недооценил противника. Леверн Томас обладала высокоразвитыми инстинктами и способностью к самосохранению. Она понимала: необходимо выиграть это сражение, или карьере Банни действительно придет конец. Последние три фильма с ее участием оказались не такими уж кассовыми, и Леверн вовсе не намеревалась позволить Бейкеру выжать из Банни все, что можно, а потом выбросить, как ненужную тряпку.
      – Тогда боюсь, Банни не сможет начать съемки в понедельник. Я уже позвонила Луэлле и Гедде и по секрету сообщила, что моя дочь больна и нуждается в отдыхе. Завтра в их колонках светской хроники появится сообщение, что я увожу дочь на Гавайские острова на несколько месяцев – поправиться и прийти в себя.
      Но ни один человек на земле не смел указывать Гордону Бейкеру, что делать и как поступить.
      – Если в понедельник в семь часов утра Банни не окажется на съемочной площадке, это посчитают нарушением контракта, и в нашем городе с ней будет покончено, дорогая леди. – Слова его буквально сочились ядом.
      Но Леверн уже была готова броситься в бой.
      – Не думаю, Гордон, – ехидно прошептала она, обращаясь к нему с фамильярностью, на которую имели право лишь очень немногие.
      Гордон Бейкер мгновенно сообразил, что нарвался на гораздо более сильного противника, чем ожидал, и понял: эта женщина готова рискнуть всем, лишь бы защитить карьеру дочери. Он был уверен, что Леверн пойдет на любой скандал, если не настоит на своем!
      – Объясните же, что вам нужно? – потребовал Бейкер.
      – Хочу, чтобы вы давали ей роли, соответствующие возрасту, так, чтобы Банни по-прежнему оставалась звездой. В конце концов, ей почти восемнадцать, – ответила Леверн, удовлетворенная тем, что ее угроза понята.
      Гордон Бейкер молча смотрел на сидевшую перед ним женщину, пытаясь сообразить, насколько велика ее решимость. Но при всей извращенности и порочности натуры, ему нельзя было отказать ни в уме, ни в проницательности.
      Следующая его фраза почти испугала Леверн:
      – С одним условием. Она должна выйти замуж.
      – Что? – переспросила Леверн, пораженная не только неожиданным согласием, но и странным требованием.
      – Свадьба! Большое представление! Незабываемое событие! Покажем всем, что Банни уже взрослая, это вновь привлечет к ней внимание. Кроме того, муж немного охладит страсти – уж слишком у нее штанишки раскалились!
      Леверн была поражена изобретательностью Бейкера. Конечно! Он прав! Но где найти мужа?
      – Нам понадобится жених, – кивнула она.
      – Составьте список возможных кандидатур. А теперь до свиданья, миссис Томас!
      По пути домой Леверн пыталась решить проблему выбора подходящего спутника для юной королевы Голливуда. Естественно, он должен быть молодым и привлекательным. Предстоит историческое событие – американская принцесса нашла своего прекрасного принца. Совсем как Золушка. Верно… Это мысль. Может, лучше устроить бал?
      Позднее, этим же вечером, когда Банни достаточно пришла в себя, чтобы понять всю важность происходящего, Леверн объявила дочери потрясающую новость: больше ей не придется прикидываться ребенком.
      Банни сонно улыбнулась.
      – Мистер Бейкер не рассердился, когда узнал, что я не хочу играть Эмили?
      – Он все понял и был очень мил. Поэтому… У меня есть план.
      Банни села и прижала к себе Мафина, пушистого белого пуделя, лежавшего в изножье кровати. Собака ткнулась в нее носом, облизала лицо. Девушка довольно улыбнулась.
      – Банни! Сколько раз повторять: не позволяй собаке лизать себя в губы! – упрекнула Леверн.
      – Он чище многих, кого я знаю, – как всегда запротестовала Банни.
      – Вот что, я решила устроить вечер в честь твоего дня рождения. Настоящий большой бал. Как-никак тебе исполнится восемнадцать – взрослая женщина. Пусть все об этом узнают. Представь, это будет нечто вроде первого выезда в свет. Ты станешь самой знаменитой в мире дебютанткой!
      – Но, мама, до моего дня рождения осталось меньше месяца. Как ты успеешь все так быстро организовать?
      – Гордон Бейкер обещал помочь. Я уже была у него сегодня, и он сказал, что это превосходная идея и студия оплатит половину расходов. Придется снять на вечер ресторан «Коконат Гроув»! Что ты об этом думаешь?!
      – Я так рада! Кого пригласим? У меня не очень много друзей.
      – У тебя миллионы друзей, дорогая. Предоставь мамочке обо всем позаботиться.
      Список приглашенных напоминал скорее перечень молодых мужчин, подходящих на роль жениха. Леверн не ограничилась актерами. Она пригласила звезд университетской футбольной команды и сыновей богатых могущественных людей. Сотрудники студийного отдела рекламы превзошли себя, и всего лишь через несколько дней мир затаил дыхание в ожидании исторического события.
      Журнал «Лайф» согласился послать на бал репортеров и фотографов, а «Лук» обещал поместить снимок героини вечера на обложку.
      Как-никак Банни Томас становится взрослой, и всем приятно узнать это.
      Реклама приобрела такой размах, что Леверн попросила Гордона Бейкера взять на себя все расходы, и тот согласился, но с условием, что будет иметь право «вето» при выборе жениха. Леверн пришлось сдаться.
      Вечернее платье Банни было создано специально для нее Орни Келли, одним из лучших модельеров Голливуда. Леверн отвергла белый цвет, поскольку предстояла еще и свадьба, а публика любит разнообразие. Она выбрала шелковый тюль светло-персикового цвета, скромного покроя, но с достаточно большим вырезом, так чтобы Банни могла впервые в жизни явить миру глубокую ложбинку между грудями. Кроме того, мать решила, что Банни необходимо похудеть. В праздничный вечер перед публикой должна предстать молодая женщина с прекрасной фигурой, поэтому пухлым щечкам необходимо исчезнуть. Но как добиться тонкой талии?
      Это оказалось весьма трудным, поскольку еда была одним из самых больших удовольствий в жизни Банни. Но тут на помощь, как всегда, пришел доктор Шеферд. Он дал Леверн какие-то таблетки, а когда у Банни началась от них бессонница, выписал снотворное. Банни теряла вес с каждым днем. Все поводы для беспокойства Леверн, связанные с этим «лечением», быстро испарились при виде хорошего настроения и веселого лица Банни.
      Наступил торжественный вечер. Пальмы около ресторана были украшены гигантскими серебряными цветами. На столах, накрытых светло-зелеными льняными скатертями, стояли большие серебряные корзины с чайными розами. Держатели для карточек с именами, указывающими место за столом, были сделаны в виде крохотных серебряных зайчиков, заказанных по такому случаю у Тиффани. По просьбе Банни на вечере должен был играть оркестр Бенни Гудмена.
      Банни была ослепительно красива, особенно с новой прической: волосы собраны назад и каскад рыжеватых локонов падает на плечи. Она ничем не напоминала пухленькую, прелестную малышку-звезду, имевшую успех в дюжине фильмов. Банни выглядела стройной, чувственной, соблазнительной молодой женщиной.
      Это была самая счастливая ночь в ее жизни.
      Весь вечер Леверн зорко следила за происходящим, ни на миг не ослабляя бдительности, делая иногда заметки в крохотном блокноте, который носила в вечерней сумочке. Мать изучала реакцию дочери на каждого молодого человека, пытавшегося привлечь ее внимание, мысленно взвешивая «за» и «против».
      Гордон Бейкер и его жена Ровена тоже приехали, но на ужин не остались: Бейкер ненавидел шумные вечеринки, и, хотя Ровена с удовольствием побыла бы еще немного – ей льстило подобострастное отношение окружающих, – муж не позволил.
      Поскольку бал имел огромный успех, и снимки Банни украсили обложки журналов, а в газетах появились объемные статьи, Гордон Бейкер был вынужден объявить, что дает Банни весьма завидную роль Лили в новом фильме «Деревенщина» по мотивам бестселлера известной романистки Мэри Ван Паук.
      Целую неделю после бала Банни не могла прийти в себя и словно витала в облаках. Она дала номер телефона многим молодым людям, танцевавшим с ней в тот вечер, и теперь они звонили, приглашали ее на ужин, футбольные матчи, танцы. Но далеко не всем удалось поговорить с Банни. Сначала к телефону подходила мать, допрашивала поклонников и отвергала тех, кого считала неподходящей партией. Несмотря на то, что бал, казалось, упрочил положение Банни, Леверн все время помнила о причинах, заставивших Бейкера потребовать как можно скорее выдать дочь замуж. Принцессе необходим соответствующий супруг, принц-консорт, удовлетворяющий ее потребности, иначе существует большая опасность, что она вырвется на свободу и уничтожит себя.
      Из четырех человек, которым Леверн позволила пригласить Банни на свидание в ее автомобиле и под надзором Рэндолфа, только Фрэнк Хантер оказался, по ее мнению подходящей кандидатурой. Высокий блондин с карими глазами, он заканчивал Стендфордский университет и был наследником огромного состояния. Хотя все ожидали, что в один прекрасный день он займет подобающее место в престижной юридической фирме отца, молодой человек был очарован Голливудом и миром кино. С того момента, как Фрэнк впервые держал в объятиях изящную красавицу Банни, он безумно влюбился, и, когда девушка согласилась быть его дамой на студенческом балу в Пало Альто, молодой человек словно очутился в раю.
      Леверн сама провожала дочь, но позволила ей идти на вечер в компании Фрэнка с тем условием, что Банни не позволит никаких вольностей. Все шло по плану. Банни прекрасно провела время, так как снова оказалась королевой бала. Но на следующий день Леверн настояла на немедленном возвращении.
      Вскоре приехал Фрэнк, и, поскольку Леверн сделала все возможное, чтобы гормоны, бушующие в крови молодой пары, не довели их до беды, не прошло и нескольких недель, как он сделал предложение. Когда Леверн позвонила Гордону Бейкеру и объявила о помолвке, тот был очень доволен. Свадьба привлечет внимание не только знаменитостей из мира кино, но и сильных мира сего – богатство и положение в обществе молодого человека тоже были весьма немаловажными факторами. Бейкер поставил только одно условие: Банни необходимо закончить работу над ролью Лили, прежде чем будет объявлено о свадьбе, и дата венчания должна совпасть с днем выхода фильма на экраны.
      План, продуманный во всех деталях Леверн и Гордоном Бейкером, великолепно удался. «Деревенщина» произвела сенсацию, а критики превозносили игру Банни. Больше ее не считали всего лишь милой малышкой-кинозвездой. Банни стала признанной актрисой.
      Свадьба стала событием десятилетия в Голливуде, но через три месяца после церемонии произошло, к изумлению окружающих, то, чего никто не предвидел – Банни Томас забеременела.

      Фрэнк перевернулся на бок и взглянул на часы. Боже милостивый, почти девять! Привыкший вставать рано, он откинул одеяло и выскользнул из постели, кляня себя за то, что потратил зря лучшую часть утра. Становится таким же лежебокой, как жена!
      Подойдя к окну, Фрэнк дернул за шнур, и шторы с шумом раздвинулись.
      – Доброе утро, соня! – весело приветствовал он. Фрэнку нужно было отдать должное – с утра он всегда отличался дружелюбием и хорошим настроением.
      – Вставай и сияй! Пора! Ну же, крошка! Хоть раз позавтракай со мной.
      Банни, застонав, отвернулась.
      – Не хочу вставать! Я слишком устала, и, кроме того, если поем, меня опять вырвет!
      Фрэнк, красивый, мускулистый, обнаженный растянулся рядом с женой и обнял ее.
      – Не упрямься, дорогая! Перестань все время думать о том, как тебя тошнит! Попытайся убедить себя, что все прекрасно, и, может, почувствуешь себя хорошо. Ну как?
      Бормоча нежные слова, он зарылся в копну волос, скрывающих ее лицо, пытаясь найти хоть кусочек обнаженной плоти, чтобы поцеловать его, но Банни вновь отвернулась.
      – Хоть бы подождал, пока проснусь! – сердито пробормотала она в подушку.
      – Солнышко, если я уйду, ты снова уснешь, сама ведь знаешь, что уснешь! Ну, дорогая, не злись, соглашайся! Мы уже сто лет не завтракали вместе, и я хочу взглянуть на твое прелестное личико и поговорить с кем-нибудь кроме Хью. Конечно, – и он сойдет… Совсем не плох – как дворецкий конечно, – но солнце отражается от его блестящей башки и слепит мне глаза, так что пойдем! – пошутил он, легкими прикосновениями пальцев гладя ее по спине.
      Банни наконец проснулась; жар его тела и дразнящие ласки рук Фрэнка начали возбуждать ее. Она повернула лицо к мужу, приблизила губы к его рту, не целуя, а лишь дотрагиваясь, и прошептала:
      – Я хочу на завтрак кое-что другое…
      – Я тоже, бэби, но доктор сказал…
      – Пошел он, твой доктор, – пробормотала Банни, поднимая ногу и кладя ее на Фрэнка.
      – Хочу, чтобы ты вошел в меня!
      Против такого приглашения не смог бы устоять ни один нормальный молодой мужчина, и скоро их тела сплелись в страстном объятии, которому, увы, не суждено было привести молодую пару к вершинам блаженства…
      – Что здесь происходит, черт побери? – раздался громовой голос.
      Испуганные супруги подняли головы, по-прежнему цепляясь друг за друга. В дверях стояла Леверн.
      – Иисусе! – завопил Фрэнк. – Убирайтесь отсюда к дьяволу!
      – Ни за что, пока вы не оставите в покое мою дочь! – рявкнула Леверн.
      Руки женщины дрожали от негодования, так что посуда на серебряном подносе, который она держала, начала позвякивать.
      – Доктор Шеферд запретил половые сношения, – продолжала она вне себя от ярости, – по крайней мере до начала четвертого месяца, то есть до следующей недели. Так что немедленно прекратите это!
      – Какое право вы имеете врываться в нашу комнату, не постучав? – спросил Фрэнк, отодвигаясь от жены, чувствуя, как из-за непрошенного вторжения мгновенно увяла страсть, и поспешно натянул простыню на себя и Банни.
      – Я стучала, но никто не ответил, поэтому и вошла. И вообще, что вы делаете здесь в такой час? Вы уже давно должны быть на теннисном корте! – оборонялась Леверн, не отступая, однако, ни на дюйм.
      Оба противника настолько увлеклись словесной дуэлью, что не обращали внимания на Банни, которая, немного опомнившись от потрясения, так расстроилась, что зарыдала в голос. Фрэнк попытался обнять жену, утешить, но та, едва не в истерике, отвернулась от него, ничего не желая слушать. Наконец Фрэнку пришлось сдаться. Дотянувшись до халата, он кое-как оделся и встал. Тем временем Леверн, опустив поднос на стол, стоявший в нише окна-«фонаря», подошла к постели.
      – Тише, тише, дорогая, все будет хорошо! Фрэнк повернулся к теще:
      – К тому времени, как я вернусь из ванной, Леверн, чтобы вашего духу здесь не было, понятно?
      – Не вам приказывать, что мне делать, понятно? – передразнила она.
      Фрэнк в бешенстве устремился в ванную, с силой хлопнув дверью, но, когда, двадцать минут спустя, вновь появился в спальне, к его удивлению, комната оказалась пустой. Ни Леверн, ни Банни.
      Он быстро натянул теннисные брюки и майку, накинул на плечи белый свитер крупной вязки и спустился вниз. В столовой никого не было, но Хью появился почти мгновенно.
      – Яичницу-болтунью, как всегда, сэр?
      – Где миссис Хантер? – спросил Фрэнк.
      – Мисс Банни, по-моему, в комнате матери, – бесстрастно ответил дворецкий, и у Фрэнка появилось отчетливое ощущение, что Хью знает о случившемся скандале.
      – Я не буду завтракать. Пообедаю пораньше в клубе. Передайте моей жене, что вернусь к трем.
      Обозленный Фрэнк сел в машину, остро сознавая собственное бессилие. Какую ошибку он совершил, согласившись жить с тещей, хотя Леверн утверждала, что дом принадлежит не ей, а Банни! Собственно говоря, у Фрэнка не было иного выбора – предстоял еще год учебы в колледже, а потом поступление на юридический факультет, и, поскольку отец отказался увеличить месячное содержание, пришлось согласиться на просьбу Банни, уверявшей, что не может жить без матери. Ну что ж, он пытался, но ничего не вышло. Остается только просить родителей занять денег, чтобы купить собственную квартиру. Фрэнк понял, что семейной жизни скоро придет конец, если они не избавятся от этой ведьмы – ее мамочки.
      Позже, когда Фрэнк вернулся домой, Хью, встретив его на пороге, объявил:
      – Мисс Леверн ждет вас в библиотеке, сэр.
      – Пусть ждет! – отрезал Фрэнк.
      Его родители с пониманием отнеслись к проблемам сына и обещали всяческую финансовую поддержку с тем, чтобы у него был собственный семейный очаг.
      – Где моя жена? – спросил Фрэнк, не глядя на дворецкого. Хью заколебался.
      – Так где же? – раздраженно переспросил Фрэнк.
      – По-моему, она в своей комнате, сэр, но…
      Фрэнк протиснулся мимо Хью, вбежал по ступенькам и уже хотел распахнуть дверь, как увидел новую сверкающую замочную скважину. Какого дьявола тут происходит? Он повернул ручку, но дверь не поддалась. Заперта!
      – Банни! – позвал он и начал стучать. – Открой! У меня потрясающая новость!
      Последовала короткая пауза, потом замок щелкнул, и на пороге появилась Банни, по-прежнему в ночной сорочке.
      – Господи, неужели ты так и не вставала? – удивился Фрэнк.
      – Мама вызвала доктора Шеферда, чтобы тот меня осмотрел. Все в порядке, но она настояла, чтобы я провела остаток дня в постели, на всякий случай.
      Подойдя к шезлонгу, она осторожно уселась и натянула на себя мохеровый плед.
      – На случай чего? – раздраженно осведомился муж. Нижняя губка Банни выпятилась, как всегда перед тем, как ее владелица разражалась очередным приступом рыданий.
      – Ты знаешь… Мама боялась, что ты мне что-нибудь повредил сегодня утром.
      Фрэнк сел рядом и сжал руки жены.
      – Но ведь ничего не случилось, дорогая, правда? Банни кивнула, но глаза были по-прежнему полны слез, и Фрэнк поспешил обрадовать ее.
      – Вот и прекрасно! А у меня тоже хорошие новости. Я говорил с мамой и папой, и они согласились помочь нам устроиться в собственном гнездышке. Ну разве не здорово? Я заехал к торговцу недвижимостью, и он сказал, что на Роксбери имеется потрясающая квартирка, лучше не бывает! Я сказал, что привезу тебя завтра ее посмотреть и, если понравится, мы подпишем арендный договор. Что скажешь?
      Банни изумленно взглянула на мужа, забыв о слезах.
      – О чем это ты? – тревожно спросила она.
      – Родная, я говорю о нас, о нашем браке. Нужно хотя бы на время разъехаться с твоей матерью, неужели не видишь?
      – Но это мой дом. Зачем уезжать из этого прекрасного места, чтобы поселиться в какой-то жалкой дыре?
      До Фрэнка дошло, что Банни абсолютно глуха к его переживаниям.
      – Это не совсем твой дом, дорогая, – терпеливо объяснил он. – Может, твоя подпись и стоит на купчей, но хозяйка здесь – Леверн. Она всем заправляет, и я больше не могу жить под ее властью. Ты сама должна все понять, особенно после этой ужасной утренней сцены!
      Но никакие мольбы Фрэнка не сумели затронуть сердце Банни. С таким же успехом он мог бы говорить со стенкой – жена ничего не собиралась менять в своей жизни, но, не желая сердить мужа, пустила в ход все свое обаяние:
      – Фрэнк, милый, то, что произошло утром, просто неприятная случайность. Мама извинилась передо мной и пообещала, что больше этого не повторится. Никогда. Она даже велела поставить новый замок на дверь, чтобы к нам никто не смог войти без позволения. Неужели не заметил?
      – Заметил, конечно, но это не меняет того факта, что мы должны жить своей жизнью.
      – Дорогой, – тихо прошептала Банни, прижавшись к мужу, – твои занятия начинаются со следующей недели, а с понедельника у меня примерка костюмов и пробы грима. На студии специально переделали график съемок, чтобы закончить все сцены с моим участием прежде, чем меня окончательно разнесет. Мы оба будем слишком заняты, чтобы тратить время на эту квартиру. – И, крепко поцеловав мужа, добавила: – Кроме того, мы с мамой что-то вроде команды. Не уверена, что смогла бы работать, не заботься она о всяких делах и мелочах. Пожалуйста, будь с ней немного терпеливее, хорошо? Ради меня!
      Фрэнк беспомощно глядел на красавицу-жену, думая о том, что Леверн снова победила. Он не только не мог противиться ласковым мольбам Банни, но и сама мысль о том, что она может вести хозяйство, неожиданно показалась нелепой. Он женился на звезде и никогда не сможет превратить ее в домашнюю хозяйку, даже если бы хотел. И они вновь оказались в объятиях друг друга; помня о том, что их уединение охраняет новый замок, жена вскоре уже просила его продолжить начатое утром…
      Позже, прижимая к себе мягкое душистое тело Банни, Фрэнк утешал себя, что, если от Леверн и зависит карьера Банни, уж такой любви она явно не сможет дать дочери!

       1951 год.
      Взгляды Леверн и Фрэнка скрестились в очередном из бесконечной серии молчаливых поединков, регулярно случавшихся за все три года, прошедших с тою дня, как он женился на знаменитой Банни Томас. И неожиданно он понял, что сыт по горло.
      – Как вы посмели уволить мисс Уэллс, не посоветовавшись со мной?! Она была самой лучшей няней из всех, которые работали у нас, и Челси ее любила!
      – У меня свои причины, – отрезала Леверн.
      – Причины?! Причины! Чушь собачья! Вы ее выгнали потому, что она не одобряла того, как вы трясетесь над своей доченькой! Неужели неспособны уяснить, что Банни – мать и несет за ребенка ответственность?
      – Банни отвечает только за себя, и никого больше, понятно? – негодующе ответила Леверн. – Она не какая-нибудь корова, чтобы рожать детей и стирать грязные пеленки! Она звезда! Вы знали это, когда женились. И если вам не нравится, как я веду хозяйство, можете уйти в любую минуту. Слова не скажу!
      – Ну что ж, может, мне давно пора именно так и поступить. Хотите получить свою дочь? Считайте, ваше желание исполнилось. Я устал от ее стонов и вздохов, но заберу с собой Челси, слышите? Не оставлю дочь в этом сумасшедшем доме! – с решимостью, смешанной с гневом и раздражением, объявил Фрэнк.
      – Ваша дочь? Ваша дочь, – зловеще протянула Леверн. – Какая наглость! Уж не вы ли носили ее девять месяцев? Может, вы портили ради нее фигуру? И вас рвало каждое утро, и именно вы терпели родовые схватки? И боль, и муку? Или, насколько я помню, прохлаждались на теннисном корте, когда Банни истекала кровью на столе?! Собственно говоря, что вы сделали для появления этого ребенка на свет, кроме как трахнули ее мать?!
      – Не позволю превратить Челси в капризную истеричку вроде Банни, – настаивал Фрэнк.
      – Вам лучше не спорить со мной Фрэнк, – угрожающе наступала Леверн.
      – Каким же образом вы собираетесь остановить меня, мама? – язвительно ухмыльнулся он. – Особенно, если я расскажу всем, что моя жена живет на таблетках – таблетках, чтобы спать, просыпаться, худеть, успокаивать нервы, ходить, работать… Она сама не знает, что принимает каждое утро! Господи, Банни всего двадцать один год, а она превратилась в ходячую аптеку, и все благодаря вам!
      Если его издевки и попали в цель, Леверн ничем не показала этого, наоборот, улыбнулась и ответила:
      – Вы и слова не посмеете сказать о моей дочери или ее личной жизни, или весь мир узнает, что она выбросила мужа из дома, когда обнаружила, что он «голубой»!
      Фрэнк попытался сохранить самообладание, но это ему плохо удалось.
      – Кто этому поверит? – спросил он, уже менее уверенно.
      – Все. Особенно, когда я приведу подробности о случайной связи, которая у вас была… погодите… по-моему, на первом курсе. Фамилия молодого человека – Горски.
      Она на секунду остановилась и нанесла очередной удар.
      – Да-да, сын почтенного уважаемого Адама Горски, насколько я помню. Только подумайте, как будет ужасно, если правда об этом скандале, связанном с единственным сыном одного из наиболее уважаемых представителей Верховного Суда, появится в газетах?! Какой ужас! Думаю, сердце отца вашего дражайшего друга будет разбито, не говоря уже о потрясении: подумать только, сын – гомосексуалист!
      – Вы, стерва! Не посмеете! – гневно начал Фрэнк, но Леверн, не слушая, продолжала:
      – Не посмею? Вы меня и вправду недооцениваете, Фрэнк! Пикантная история, не так ли? Особенно еще потому, что судья Горски – такой благочестивый человек и крайне консервативен. Как по-вашему, что он сделает? Выгонит своего сына из дома или будет его защищать? – прошипела она ядовито.
      – Мы были тогда глупыми детьми, и, кроме того, я напился до умопомрачения, – запротестовал Фрэнк, хотя было очевидно, что Леверн попала не в бровь, а в глаз.
      – Ну что ж… Только помните, что Банни рассказывает мне все… Все, поняли? Каждое слово, каждую историю, которой вы с ней делитесь!
      Глаза женщины блестели злобным удовлетворением.
      – У меня также хранится омерзительное письмо, которое он написал вам перед свадьбой, и поверьте, оно надежно запрятано в банковском сейфе. Бедный маленький гомик раскрыл перед вами душу, не так ли? Изливает свои чувства, извиняется за то, что совратил вас. Как романтично! Неужели можно кого-то совратить против воли, особенно представителя своего пола? Что-то, сомнительно.
      – Откуда у вас письмо? Банни дала? – взорвался Фрэнк.
      – Не ваше дело, как я его получила! Просто делаю все, чтобы защитить свою дочь.
      – Вы омерзительны! Неудивительно, что Банни на себя не похожа! Вы ей жизнь губите!
      – Как вы смеете говорить о ней такое?! Немедленно убирайтесь из этого дома! – объявила Леверн. – И, черт возьми, вам лучше вести себя прилично и держать рот на замке, иначе я вываляю вас, вашу семью и вашего дружка-извращенца в такой грязи, что никогда не сможете отмыться! Сами знаете, как бульварные газетенки набросятся на эту историю!
      И, швырнув ему в лицо последнюю угрозу, Леверн повернулась и выплыла из комнаты, не глядя на поверженного врага.
      Фрэнк оглядел длинный обеденный стол в стиле барокко с остатками завтрака, и при виде расплывшейся по тарелке холодной яичницы к горлу подступила тошнота.
      Одним движением руки он смел на пол посуду, стаканы и еду; брызги апельсинового сока, кофе, клубничного джема и яичного желтка разлетелись по стенам и мебели. Боже праведный, он в рот не сможет больше взять ни кусочка яичницы до конца жизни.
      В одно мгновение распался его брак. Фрэнк станет чужим для милой, маленькой дочурки, которую он так любит. Никогда больше не держать ему в объятьях добрую, нежную девочку-женщину, ставшую его женой. Леверн сумела его раздавить, легко, как таракана. Если бы на карте стояла только его собственная репутация, Фрэнк боролся бы с ней зубами и когтями, но рисковать жизнью друга не мог – нельзя топтать других, только чтобы привести свою жизнь в порядок. Будь она проклята!
      Фрэнк швырнул салфетку на осколки хэвилендского фарфора, серебряные столовые приборы и разбитый хрусталь баккара, думая о том, с каким наслаждением уничтожил бы все дорогие претенциозные предметы роскоши в этом доме. Он ненавидел здесь каждый уголок и с отвращением относился к жалким попыткам Леверн купить респектабельность и благородство.
      Фрэнк сам, рожденный в богатой знатной семье, был с детства приучен не хвастаться и не бросаться деньгами, не выставлять их напоказ и либо тратить их осмотрительно, либо не тратить вообще.
      Удерживаясь от искушения разгромить всю комнату, он вышел, пересек отделанный мрамором холл, взлетел по величественным ступенькам лестницы, несколько мгновений нерешительно постоял у двери в комнату жены, почти поддавшись желанию войти и еще раз умолять ее взять Челси и уйти вместе с ним. Но, осознав бесплодность подобных просьб, Фрэнк направился в свою комнату. Каким же идиотом он был, когда думал, что может ужиться с этой гарпией, направлявшей каждый шаг Банни, дергавшей ее за веревочки, словно марионетку!
      Фрэнк только начал вытаскивать вещи из шкафов, как в дверь тихо постучали. Внезапная надежда вспыхнула в нем – неужели Банни все-таки решилась освободиться от стальной хватки матери и наконец поняла, что у них должна быть нормальная семья?!
      Фрэнк почти подбежал к порогу, распахнул дверь, но увидел не жену, а всего-навсего, дворецкого Хью.
      – Мадам попросила меня помочь вам собраться, – мягко объяснил он.
      Фрэнк, охваченный отчаянием, на секунду застыл, но тут же кивнул:
      – Неплохая идея. Послушайте, Хью, вы знаете все, что мне здесь принадлежит. Сложите вещи, и я дам вам знать, куда их отослать. Если вдруг жена спросит, где я, передайте, что она найдет меня в «Рэкит Клаб», в Палм-Спрингсе. Я проведу там уик-энд, а потом, возможно, сниму комнату поближе к юридическому факультету.
      __Да, сэр. Не желаете ли, чтобы я уложил маленький чемодан? Сможете взять его с собой, – любезно предложил дворецкий. Этот парнишка, Фрэнк, смог выдержать такую жизнь дольше, чем предполагали слуги, и, кроме того, всем здесь нравился – никогда не раздражался, не кричал, был неизменно вежлив, в отличие от хозяйки дома. Миссис Томас обращалась с прислугой как с рабами, за исключением Хью, да и то только потому, что испытывала нечто вроде почтения к его английскому акценту и надменной манере держать себя.
      – Большое спасибо, Хью. Я приму душ и переоденусь. Такое ощущение, словно на меня помочились!
      Час спустя Фрэнк ушел из дома. Перед тем как спуститься, он постучался к Банни, но та даже не вышла из комнаты. Больше она никогда не разговаривала с мужем, переложив все хлопоты, связанные с разводом, на плечи матери. Поверенный Фрэнка с большим трудом добился для него права посещать Челси. Но к тому времени Фрэнк оставил учебу в Лос-Анджелесском университете и решил поступить в военно-морской флот. Ему немедленно присвоили офицерское звание и дали назначение в летную школу в Пенсаколе. Вскоре после того, как со всеми формальностями бракоразводного процесса было покончено, Фрэнк взял отпуск, вернулся домой и женился на Энн Мэтьюс.
      Когда президент Эйзенхауэр сумел, положить конец войне в Корее, Фрэнк вышел в отставку и вновь поступил на юридический факультет Стендфордского университета. У него уже родилось двое детей от Энн, и Фрэнк был слишком занят, чтобы по-настоящему пытаться восстановить отношения с Челси. Сначала он регулярно писал дочери и всегда посылал подарки на день рождения и Рождество. Кроме того, он несколько раз пробовал назначить день встречи, но Леверн всегда ухитрялась либо отложить, либо отменить свидание под тем или иным предлогом. Даже попытки поговорить с Челси по телефону ни к чему не приводили. Фрэнк, однако, упорно продолжал посылать письма и подарки, не получая ответов. Через несколько лет все это, казалось, потеряло смысл.
      – Челси, скорее всего ничего не знает обо мне, – рассуждал Фрэнк, забыв как-то поздравить дочь с днем рождения, и, хотя пытался воскресить собственную решимость заботиться о девочке, Челси в действительности стала всего лишь неприятным напоминанием о нескольких печальных годах, проведенных под одной крышей с Леверн, времени которое Фрэнк предпочел бы забыть навсегда.
      Он, конечно, не мог знать, что Банни и Леверн по-своему рисовали Челси портрет отца – испорченного, высокомерного, безответственного человека. Девочка ничего не знала о том, как Фрэнк отличился в войне с Кореей, как предан новой жене и детям, как предпринимал упорные попытки повидаться с ней. И хотя Челси часто мечтала о любящем отце, человеке, который мог бы помочь, утешить и успокоить, мужчина ее фантазий не имел ни малейшего сходства с Фрэнком Хантером. Он скорее был точной копией Джимми Стюарта.

       1961 год.
      Вернувшись домой из школы, Челси увидела перед домом фургон для перевозки мебели. Подумав, что это должно быть, привезли очередной раритет, – бабушка вечно покупала что-нибудь старинное – Челси тут же забыла обо всем – у нее и так достаточно дел, а кроме того, необходимо как можно скорее поговорить с матерью. Девочка надеялась только, что Банни не слегла в постель с очередным «приступом». Челси терпеть не могла, когда мать заболевала, что случалось довольно часто.
      Ворвавшись в холл огромного особняка в георгианском стиле, Челси испуганно остановилась при виде царившего там беспорядка. Почему-то мебель выносят из дома! Поспешив в кухню, чтобы расспросить Хью, девочка, однако, нашла там только уборщицу Линду.
      – Линда, где Хью?
      – Уехал, милая. Разве он не сказал вам, что увольняется?
      – Увольняется? – поразилась Челси. – Что ты имеешь в виду? Куда он отправился?
      – Ваша бабушка не платила ему целых два месяца – он просто не мог больше ждать. Хью должен помогать матери – она живет в Англии. Он был очень расстроен, что приходится уходить, наверное, поэтому и вам ничего не сказал.
      – Но почему бабушка не заплатила Хью?
      – Она никому не заплатила. Мне просто идти некуда, иначе тоже уволилась бы. А вам они что-нибудь объяснили?
      Жизненный опыт Челси подсказывал, что лучше избегать сюрпризов, поскольку они, как правило, бывают неприятными, но услышать плохие новости из уст Линды не хотелось.
      – Мама дома?
      Линда опустила глаза на коробку, в которую укладывала сервиз из тончайшего фарфора.
      – У нее опять мигрень. Ваша бабушка в библиотеке. Лучше вам с ней потолковать.
      Челси развернулась и направилась в облицованную ореховым деревом библиотеку. Худшие подозрения девочки подтвердились, как только она открыла тяжелую резную дверь. Вместо подтянутой, тщательно причесанной бабушки в костюме от Шанель, сидевшей обычно за большим антикварным письменным столом, перед ней предстала женщина в ситцевом халате с головой, обмотанной шарфом. Сегодня Леверн была без макияжа – острый нос и осунувшееся бледное лицо довершали портрет старухи, утонувшей в море неоплаченных счетов. Потревоженная в своем занятии, она подняла голову, и Челси потрясенно заметила, что бабушка плачет. Она редко плакала – достаточно того, что Банни проливала океаны слез за всю семью.
      Челси осторожно пробралась через нагромождение ящиков к дивану, отодвинула стопку бумаг и осторожно села, чинно сдвинув ноги, как ее учили.
      – Что случилось, ба?
      – Студия аннулировала контракт с твоей матерью. Ей не заплатили ни цента с того дня, как умер Гордон Бейкер. Мне удалось продать наиболее ценные вещи Марси Гриер, которая обставляет новый дом Мартина Нелсона на Бел Эйр, и получила хорошую цену. Это поможет продержаться, пока Банни не найдет другую работу.
      – Придется продать дом?
      После долгой паузы Леверн чуть слышно ответила:
      – Он слишком большой, без прислуги не справиться. Я должна всем, и поверенный говорит, студия не заплатит, разве что подать на них в суд. Но я не сделаю этого – репутация Банни будет уничтожена. Бог знает, какие ужасные сплетни они могут распустить о ней!
      Казалось, Леверн не столько беседует с внучкой, сколько размышляет вслух.
      – Но почему студия так поступила с ней? Ведь мама – кинозвезда, правда?! – яростно запротестовала Челси, повторяя фразу, слышанную миллион раз от бабушки.
      – За двадцать лет она заработала миллионы для этих негодяев из «Тауруса», а они теперь говорят, что публика ей больше не интересуется. Считают, что она конченый человек. Разве конченые люди получают столько писем от поклонников? – гневно спросила Леверн. – Банни Томас по-прежнему самая красивая женщина в мире!
      Челси подошла к бабушке, положила руку ей на плечо, желая хоть немного утешить старую женщину.
      – Знаю, ба, знаю. Не волнуйся. Маме только нужно отдохнуть. Может, лучше переехать в дом поменьше, тогда у тебя останется время позаботиться о ней, и поводов для беспокойства будет меньше.
      Леверн, как ни странно, немного успокоилась, ощутив спокойную собранность внучки. Челси не похожа на миниатюрного прелестного ребенка, каким была Банни, зато она умна, надежна и сообразительна. Леверн погладила блестящие золотистые волосы девочки, заглянула в серьезные карие глаза и улыбнулась.
      – Ты такая хорошая девочка, Челси! Что бы я делала без тебя?
      – Пойду переоденусь и помогу тебе. В два счета уложим все! – пообещала Челси, выходя.
      Ей всегда было не по себе, когда бабушка пыталась быть ласковой. Она была такой худой и костлявой, что Челси с самого детства пыталась избегать ее прикосновений – сплошные углы и выступы. Но девочке очень нравилось, когда ее обнимала мать. Она всегда радовалась ласке Банни.
      – Прекрасно, – коротко кивнула Леверн, чувствуя новый прилив спокойствия и решимости от поддержки внучки. Хорошо, что Челси так мужественно смирилась с происходящим.
      – Я сейчас же позвоню мистеру Уайлдеру и попрошу найти богатого покупателя на дом. В Кемдене сдается очаровательный маленький коттедж. Мы прекрасно устроимся, пока дела не наладятся. Над гаражом даже есть спальня для прислуги и ванная комната! Когда получим деньги от продажи мебели, можно будет снова платить жалованье Линде.
      – Может, лучше самим вести дом и сэкономить на этом? – предложила Челси. – А вдруг мама не сразу найдет работу?
      – Глупости, Челси! Как это будет выглядеть? Нельзя, чтобы все узнали о наших денежных затруднениях! Это повредит имиджу Банни.
      – Но все и так поймут, когда узнают, что мы продали мебель и переехали в дом поменьше, – настаивала девочка.
      – Я просто объявлю, что это временно, пока мы построим новый огромный дом в Палм-Спрингс.
      – Но это будет неправдой! Никто не поверит! – запротестовала Челси.
      – В этом городе все лгут, и все знают это, тем не менее всему верят.
      Челси недоуменно покачала головой. Взрослые иногда так странно себя ведут!
      Она поднялась по широкой лестнице, проводя рукой по тонким алебастровым перилам, думая о том, как скажет учителю, что не поедет в следующем месяце кататься на лыжах со всем классом. Конечно, это было бы здорово, но, очевидно, теперь неосуществимо.
      Челси была совершенно необычным ребенком. Она никогда не пыталась осуществить свои желания любой ценой, не обращая внимания на остальных членов семьи. Да и все ее мечты казались несерьезными – звездой в этом доме была Банни. То, что хорошо для нее, хорошо для остальных. Это было непреложным фактом, и Челси безропотно принимала его.
      Она остановилась у двери комнаты матери, взялась за ручку, оглянулась, желая убедиться, что никто не видит, и потихоньку вошла, на цыпочках направилась к кровати, привычно стараясь не шуметь. Сев рядом с распростертой на постели неподвижной матерью, она осторожно отвела рыжеватые волосы, разметавшиеся по прекрасному лицу Банни, такому спокойному и безмятежному, нежно коснулась мягкой, чуть влажной щеки: именно из-за этой невысохшей влаги Челси поняла – мать скорее всего плакала, пока не уснула. Бедная мама! Она всегда либо безумно счастлива, либо впадает в истерику, – никогда не бывает в обычном ровном настроении, а кроме того, давно уже ничему не радовалась.
      И как ни ненавистна была сама мысль о присутствии в доме очередного мужчины, Челси почти желала, чтобы Банни нашла кого-нибудь нового, любящего ее, заставляющего смеяться, чтобы опять стать счастливой. Последний, Дэвид Горен, был не так плох, как остальные. По крайней мере не бил Банни, как это делал Стэн. Господи, какой омерзительный тип! Челси было только восемь, когда Банни вышла за него замуж, но два года, проведенные с ним в одном доме, были худшими в жизни девочки. Когда он и мама заявлялись домой пьяные и начинали драться, Челси пряталась под кровать. Слава Богу, что бабушка вмешалась. После той ночи, когда Стэн подбил застрахованные на миллион долларов оба глаза Банни, раскроил розовую пухлую губку, бабушка отправилась в магазин и купила пистолет. Она никому не сказала об этом, кроме Челси, и предупредила внучку, чтобы та не трогала оружие – пистолет заряжен и может выстрелить.
      Воспоминание о том, что произошло, до сих пор вызывало у Челси улыбку: подумать только – тощая маленькая старушенция целится в здорового бугая Стэна, приказывая ему немедленно убираться из дома, иначе ему отстрелят предмет его гордости, если, конечно, было чем гордиться. Стэн сначала не поверил, но когда Леверн нажала курок и в стене над его головой появилась дырка, повернулся и в мгновение ока исчез навсегда.
      Банни слегка пошевелилась, и Челси нерешительно встала. Нельзя будить мать, а то бабушка рассердится. Девочка осторожно подошла к изящному туалетному столику. Крышка из розового мрамора была уставлена баночками с кремом и флаконами духов. Челси потихоньку выдвинула нижний ящик и вынула длинную коробку, обтянутую черным бархатом, в которой мать хранила драгоценности.
      Челси подняла крышку, и как всегда, затаила дыхание от радости. Каждый раз, открывая эту шкатулку, она чувствовала себя Джоном Сильвером, отыскавшим наконец сундук с сокровищами. Какие прекрасные вещи!
      Тонкие детские пальцы осторожно высвободили жемчужные ожерелья из путаницы золотых цепей и бриллиантовых украшений. Челси, как всегда, начала надевать на шею одно колье за другим. Сначала длинные черные жемчужины неправильной формы с фермуаром из сапфиров и бриллиантов, потом тройную нить гладких, словно атлас, розовых зерен размером с шарики в ее китайских шашках. Челси особенно нравился фермуар в виде цветка, лепестками которого служили прозрачные бриллианты, а сердцевинкой – розовый.
      Девочка только собиралась надеть кольцо с квадратным изумрудом в оправе из бриллиантов, как услышала в коридоре чьи-то шаги и, в мгновение ока стащив ожерелья, сунула их в шкатулку, уронив сверху кольцо. Никому не известно о любимой забаве Челси – примерять на себя украшения Банни – если взрослые узнают – тайная радость будет испорчена. Челси поспешно сунула шкатулку в портфель и выскользнула из комнаты.
      Увидев, что это всего-навсего, один из рабочих, выносивших круглый сундучок из спальни бабушки, Челси слегка успокоилась. Как только мужчины спустились вниз, девочка метнулась в свою комнату и захлопнула дверь. Только сейчас в голову пришла тревожная мысль: что, если придется продать драгоценности матери? Челси вынула из портфеля шкатулку, нежно погладила мягкий бархат, но, услышав за дверью голос бабушки, спрятала ее в наволочку. Позже, когда все заснут, она отнесет коробку в комнату матери, и никто ни о чем не узнает.

      Веки Банни упорно не желали подниматься, будто залепленные пластилином. Она пыталась открыть глаза, но почему-то ничего не выходило – ресницы не пропускали света. Перевернувшись на живот, Банни пыталась отогнать тревожные мысли, чтобы вновь погрузиться в сон. Но голова оставалась удивительно ясной, хотя тело налилось свинцом. Проклятье! Господи, который сейчас час? Утро или вечер? День или ночь? Не понятно. Хоть бы не середина ночи! Неожиданно, вспомнив неприятное известие о том, что контракт аннулирован, она мгновенно распахнула глаза, но ничего не увидела. Дьявол! Значит, и правда середина ночи!
      Слегка повернув голову, Банни взглянула на крошечные часики со светящимся циферблатом, украшенным драгоценными камнями. Господи, всего лишь двадцать минут четвертого! Должно быть, она отключилась сразу после полудня, когда мама дала ей снотворное, чтобы успокоить нервы после прочтения присланного со студии гнусного письма. Банни подняла голову и потянулась к выключателю. В нос ударил резкий аммиачный запах. О, Боже! Только не это! Неужели она опять мочилась в постель? Такое всегда случалось, если Банни принимала больше одной таблетки и слишком долго спала.
      Полная омерзения к себе, она стянула мокрую шелковую сорочку, вздрагивая от холодного ночного ветерка, коснувшегося влажной разгоряченной кожи, и поднялась. Но мгновенное головокружение заставило Банни ухватиться за столбик кровати. С трудом сохраняя равновесие, она направилась в ванную. Скользя по полу из розового оникса, Банни включила свет и села на унитаз. Ничего не вышло. Пришлось потянуться к раковине, где всегда лежала пачка «Кэмела». Банни вытащила сигарету, чиркнула бумажной спичкой, взятой из стеклянного блюда, полного фирменных пакетиков с марками известных отелей, и глубоко затянулась, чувствуя, как успокаиваются нервы. Господи, как хорошо! Банни стало немного получше, особенно теперь, когда никотин попал в кровь. Она встала, направилась к большой ванне из розового оникса, стоявшей в центре комнаты, и повернула кран. Сейчас она долго-долго будет лежать в горячей воде и избавится от омерзительного запаха. Банни не терпела когда от нее дурно пахло. Кроме того, ванна поможет скоротать время, пока не проснутся домашние.
      Пока изо рта огромной позолоченной рыбы лилась вода, Банни вылила в ванну ароматную пену из хрустального флакона, наблюдая, как поднимаются пузырьки. Эта ванная комната была одной из немногих радостей в ее жизни. Глядя на красивые, вделанные под углом зеркальные панели, полупрозрачную ванну, душевую кабинку со своим именем, выгравированным на стеклянной двери, десятки изящных флакончиков с самыми дорогими духами, Банни могла лишний раз убедиться, что она по-прежнему звезда, невзирая на гнусные намеки в том невыносимом письме.
      Только когда глаза Банни, устав рассеянно блуждать по комнате, остановились на собственном отражении в зеркале, настроение актрисы вновь омрачилось. Кто это уродливое создание, глазеющее на нее? Она не может быть звездой! Просто старая кляча! Толстая кляча с выпирающим животом, складками жира на бедрах, грудями, слишком большими и обвисшими, чтобы казаться чувственными, глазами, слишком красными и бессмысленными, чтобы увлечь, ртом, слишком безвольным, чтобы соблазнить. Никому она больше не нужна! Студия от нее отказалась. Зрители к ней равнодушны. Ей уже за тридцать, и все кончено! Как же скоротать остаток жизни?
      Банни тяжело села на бортик ванны. Сигарета выпала из ослабевших пальцев; белый меховой ковер начал тлеть. Но, актриса ничего не замечала. Спрятав лицо в ладонях, чтобы не видеть отражения, пялившегося на нее со всех стен, Банни решала свои проблемы единственным доступным ей способом – забилась в рыданиях.
      В этом искусстве ей не было равных. Скрытые в ней бездонные колодцы слез, бесконечное изобилие безутешных, душераздирающих, искренних всхлипываний, были поистине неисчерпаемыми.
      Плач для нее был чем-то гораздо большим, чем ответный рефлекс на эмоциональный стресс. Он служил Банни убежищем, способом скрыться от реальности, упреков или ответственности. Когда она плакала, окружающие терзались угрызениями совести, готовы были пообещать все, что угодно, лишь бы прекратить горькие, разрывающие сердце звуки, свидетельствующие о том, насколько глубока скорбь Банни.
      Однако этой ночью печаль лишила актрису последних сил – ведь никто не видел ее слез. Она была совсем одна. Мать, всегда неустанно следившая за Банни, сейчас крепко спала, устав после долгого трудового дня. Хью, всегда спавший чутко и часто бродивший по дому, проверяя, заперты ли двери и окна, уволился. Комната Линды была над гаражом, недалеко от дома, да к тому же сегодня она как раз собиралась провести ночь с другом. Только Челси могла бы услышать что-то, но ее поселили в другую спальню, подальше от материнской, когда в восемь лет у девочки начались кошмары. Леверн настояла, чтобы беспокойный ребенок жил в самом конце коридора и не тревожил сна матери.
      Безутешная Банни могла рыдать часами, пока глаза не распухали так, что не могли открыться, из носа текло, а горло начинало болеть. И сегодня, занятая только собственными переживаниями, актриса не понимала и не сознавала, что происходит вокруг, и не заметила, как тонкий язычок огня пробежал по ковру, проник под дверь, лизнув толстый шерстяной палас спальни, добрался до плотных штор из Дамаска и взметнулся ярким факелом. Комната мгновенно превратилась в огненный ад.
      Наконец Банни сквозь слезы расслышала рев пламени и почувствовала нестерпимый жар. Все еще задыхаясь от отчаяния, она подняла голову и осознала, что стала пленницей в горящей клетке. Женщина инстинктивно вскочила и попыталась бежать, но поняла, что может стать жертвой беспощадного чудовища, если сделает хотя бы шаг из мраморной, неподвластной огню комнаты. Подняв тлеющий ковер, она выбросила его в спальню, где уже все пылало, и захлопнула дверь. Теперь Банни почувствовала себя в безопасности, но лишь на мгновение. Ванная быстро наполнялась дымом, так что дышать становилось все труднее.
      Банни впервые в жизни оказалась по-настоящему одинока. Если речь идет о жизни и смерти, значит, она должна спасаться сама. Перед глазами встали заголовки газетных статей: «Самая красивая звезда Голливуда трагически погибает в ванной».
      Ну уж нет! Не бывать этому! Всего минуту назад она чувствовала себя настолько несчастной, что готова была повеситься. Но не сейчас! Банни неожиданно захотела жить. Она подошла к окну над ванной, попыталась открыть его, но разбухшая от пара рама не поддавалась.
      Тогда Банни схватила тяжелый хрустальный графин с ароматической солью, бросила в армированное стекло витража, но оно только треснуло; графин упал на пол и разлетелся. Банни в отчаянии огляделась в поисках чего-нибудь потяжелее. Дым клубился в воздухе, застилая глаза. Весы! Ненавистные весы, беспристрастно свидетельствующие о ее невыдержанности, отравлявшие жизнь! Не обращая внимания на резкую боль от вонзавшихся в холеные ноги осколков хрусталя, Банни схватила весы и ударила в большой витраж раз, другой, третий, пока окно не разбилось. Дым вынесло на улицу. Но опасность не миновала. Все новые клубы дыма проникали в ванную из горящей спальни, заполняя легкие ядовитой вонью. Банни схватила большое махровое полотенце, намочила и подоткнула под дверь, чтобы хоть немного преградить путь смертельному черному облаку. Увидев, что это помогло, Банни использовала остальные полотенца, затыкая все щели, воздвигая мокрую преграду между собой и пылающим адом!
      Вода хлестала в ванную, переливаясь через край, разлилась по полу, смешиваясь с разбитым стеклом и кровью, струившейся из глубоких порезов на ступнях. Банни, не чувствуя боли, подбежала к разбитому окну, высунулась и начала звать на помощь. Она кричала и кричала – громко, пронзительно, не своим голосом.
      Величественные особняки на Беверли-Хиллз расположены недалеко друг от друга – земля здесь стоила дорого даже в тридцатых годах, когда здания только строились. Живи они на просторах Малибу или на огромных пространствах Энсико, Банни Томас, вероятнее всего, не удалось бы спасти не только себя, но и мать с дочерью, но рядом находился дом Джека Бэнни. Мэри Бэнни услышала шум, разбудила мужа и вызвала пожарных.
      Вопли Банни всполошили Леверн, которая выбежала из спальни и, промчавшись по задымленному коридору, в ужасе остановилась перед огненной стеной. Челси, с расширенными от страха глазами, стояла за спиной бабушки. Прижавшись друг к другу, вне себя от отчаяния при мысли о том, что не могут спасти женщину, бывшую центром их существования, они, спотыкаясь, спустились вниз, преследуемые ярким пламенем, и выбежали из двери навстречу прибывшим пожарным. Леверн принялась умолять спасти дочь.
      – Пожалуйста, пожалуйста, найдите Банни! Она наверху в своей спальне.
      К этому времени пожар охватил все здание, но – чудо из чудес! – пожарный ответил:
      – Сейчас доберемся до нее, мэм. Взгляните: вот она!
      Леверн и Челси подняли головы – секции выдвижной лестницы почти достигли верхнего этажа; Банни, совсем голая, с болтающимися полными грудями, вылезла из разбитого окна и начала спускаться вниз, шаг за шагом, пока пожарные искусно направляли шланги, сбивая пламя, готовое накинуться на женщину.
      Как только ноги Банни коснулись земли, один из пожарных накинул на нее одеяло; актриса лучезарно улыбнулась спасителю. Леверн почти не сознавала, что прибывшие репортеры щелкают аппаратами; то и дело раздавались взрывы фотовспышек. Она схватила за руку Челси и обе, счастливые, радостные и благодарные, помчались к Банни. Та драматическим жестом раскрыла объятия, прижав к груди мать и дочь. Одеяло свалилось, и во всех утренних газетах появился снимок Банни, обнимавшей родных. Благопристойность не была оскорблена только благодаря тому, что Челси удалось как раз вовремя загородить мать. Никто не заметил, что девочка судорожно стискивала в кулачках маленькую подушку.

      Звезду с помпой и шумом, оттеснив возбужденных репортеров, препроводили в машине «скорой помощи» в реанимационное отделение больницы, где лучший хирург по пластическим операциям, поднятый с постели главным врачом, удалил вонзившиеся в ступни осколки стекла. Банни обследовали на предмет нежелательных последствий воздействия дыма на дыхательные пути и положили в роскошную палату, предназначенную для наиболее влиятельных в этом городе людей. Челси последовала за бабушкой в комнату Банни и, свернувшись калачиком в кресле, уснула.
      Хотя Леверн потребовала, чтобы Банни сделали укол транквилизатора, взволнованная актриса решительно отказалась:
      – Мама, нет! Не хочу спать – мне совсем не до этого! Включи лучше телевизор и посмотри, передают ли о нас в утренних новостях! – воскликнула она.
      – Банни, дорогая, слушайся доктора! У тебя нервы и так расстроены – нужно отдохнуть, – настаивала Леверн, не повышая голоса, но достаточно твердо – именно такой тон лучше всего действовал на дочь.
      – Нет, мама. Я уже проспала больше пятнадцати часов и больше не желаю, – заупрямилась Банни.
      Леверн поняла – бессмысленно пытаться заставлять дочь поступать против воли. Она давно выучилась безошибочно управлять Банни, беззастенчиво пуская в ход хитрость и различные убедительные доводы. Леверн включила телевизор – и действительно, пожар в доме Банни Томас оказался в центре внимания. К счастью, в этот день было мало сенсаций, и по всем каналам показывали сюжет о спасении звезды и ее родных из горящего особняка. Чтобы усилить впечатление, репортеры воскресили прошлое, показывая отрывки наиболее известных фильмов Банни, и объявили ее одной из величайших звезд Голливуда, превознося и как героиню, чьи крики о помощи спасли не только ее, но и всю семью.
      Леверн удовлетворенно уставилась в экран телевизора. Когда выпуск закончился, и Банни наконец уснула, она разбудила Челси и отправилась с ней в отель «Беверли-Хиллз», где сняла бунгало.
      Челси, по-прежнему не выпуская подушки, забралась в постель, но у Леверн не было времени для отдыха. Настало утро, пора начинать действовать. Случай с Банни должен быть центром внимания прессы и телевидения как можно дольше.
      Леверн обзвонила редакторов, отделы радио– и телевизионных новостей, пригласила всех на пресс-конференцию, пообещав, что Банни появится самолично и расскажет о своем чудесном спасении из пламени. Потом Леверн связалась с городской пожарной охраной, передала, что Банни посетит их дня через два, как только оправится, и попросила вызвать всех пожарных, тушивших огонь в ту ночь, чтобы Банни могла лично поблагодарить каждого.
      Выполнив все намеченное, Леверн позвонила знакомой продавщице из универмага «Имагнен» и попросила прислать для Банни несколько ночных сорочек и халатов, а также одежду для себя. Однако Максуэлл Холли, прославленный парикмахер, оказался не столь сговорчив.
      – Пожалуйста, Максуэлл, вы должны приехать в больницу и сделать Банни прическу. Я никому больше не могу доверить это… Только вы умеете оттенить ее несравненную красоту, – без зазрения совести льстила Леверн – Миссис Томас, вот уже два месяца вы мне гроша ломаного не платите. Не могу же я работать за просто так! – запротестовал он. – Те времена, когда ее фильмы делали прибыль, давно прошли. Последние картины ничего, кроме убытков не принесли!
      – Обещаю и клянусь жизнью дочери, что получите каждый цент, который мы вам задолжали, как только страховая компания оплатит все потери!
      – Вы лишились всего? – с любопытством спросил парикмахер.
      – Абсолютно. Выбрались в чем стояли за секунду до того, как взорвался газопровод. Дом сгорел, как стог сена – пожарники не сумели ничего спасти. Еще повезло, что мы остались живы… Даже драгоценности дочери – все пропали… Ничего не осталось, – драматическим шепотом заверила Леверн.
      – Надеюсь, все было застраховано? – осведомился Холли, внезапно заинтересовавшись.
      Любовь Банни к драгоценным камням была общеизвестна, поскольку за последние несколько лет целая череда богатых любовников сумела найти пути к ее сердцу с помощью дорогих безделушек и украшений. Забраться в постель звезды – удовольствие не из дешевых, но вполне окупалось удовлетворением мужского самолюбия.
      – Конечно, застраховано! У нас будет достаточно денег, Максуэлл.
      – О'кей, в какое время мне лучше приехать?
      – Не позже девяти. Хочу, чтобы Банни выглядела во всем блеске, когда выйдет из больницы и отправится домой.
      – Домой? Я думал, он сгорел, – удивился Холли.
      – По привычке с языка сорвалось, – поспешно объяснила Леверн. – Я сняла бунгало в отеле «Беверли-Хиллз», пока не найду подходящего жилья. Кроме того, я была бы очень благодарна, если бы вы привезли Надю, загримировать Банни.
      Закончив разговор, Леверн быстро набросала план того, что надлежит сделать, и список людей, с которыми необходимо поговорить. Сунув руку в карман халата, который Леверн так и не снимала на ночь, она нащупала листок жесткой бумаги. Слава Богу, у нее хватило духа захватить чек, полученный за продажу мебели. Этого хватит на жизнь, пока со страховой компанией не будет все улажено. Леверн закрыла глаза и произнесла короткую молитву. Наконец-то она избавилась от огромного особняка, который так трудно продать, и при этом не потеряла лица. Теперь никто не узнает, как близки были они к разорению.
      К полудню доставили заказанную одежду. Леверн быстро пересмотрела вещи, выбрала простой черный костюм и белую шелковую блузку. Она уже успела принять душ и наложить косметику, присланную администрацией отеля. Лодочки оказались немного велики, но времени ждать, когда принесут другие, не было. Необходимо отправиться в банк и немедленно получить деньги по чеку.
      Перед тем как уйти, она заглянула к Челси и увидела, что девочка по-прежнему крепко спит, прижимая подушку. На какой-то кратчайший миг Леверн ощутила прилив благодарности за то, что внучка не требовала к себе внимания. Она быстро закрыла дверь, написала Челси короткую записку с приказом позвонить в бюро обслуживания номеров, если проголодается, и пообещала вернуться через несколько часов.
      Закончив дела в банке, Леверн взяла такси и отправилась взглянуть на руины некогда роскошного особняка, в надежде, что огонь пощадил хотя бы один автомобиль. При ярком свете дня разрушения казались еще более ошеломляющими. Через несколько минут после спасения Банни огонь добрался до газопровода, и взрыв уничтожил дом до основания. Не осталось ничего, кроме двух высоких кирпичных дымоходов, поднимавшихся к небу, словно две гигантских руки, умоляющих о милосердии.
      Леверн угрюмо оглядывала пепелище. Среди развалин гаража темнели скрученные, изогнутые металлические скелеты – все, что осталось от автомобилей. Будет ли у Леверн когда-нибудь достаточно денег, чтобы купить новый «роллс-ройс»?
      Женщина молча пожала плечами, отметая сомнения и сожаления. Что ни делается, все к лучшему! Она повернулась и направилась к такси.
      – Куда теперь? – спросил водитель.
      – Агентство «Оскар Гарланд». Знаете, где это?
      – Конечно, леди, – отпарировал тот.
      Леверн откинулась на спинку сиденья. Хилда Маркс была верной поклонницей Банни и, кроме того, одним из лучших агентов в городе. Теперь Банни необходим более авторитетный представитель, чем какой-то Руперт Дон. Настало время перемен – решительных перемен! В Голливуде все знали: когда наступают плохие времена, первым делом необходимо найти нового агента.

      Хилда Маркс не привыкла принимать посетителей без предварительной договоренности. Одна из лучших, наиболее влиятельных агентов в Голливуде, она, без сомнения, доказала, что женщины могут вести переговоры и добиваться успеха не хуже любого мужчины. Все ее клиенты были знаменитостями, и она никогда не соглашалась представлять того, в чей талант не верила.
      Дочь талантливой актрисы и известного в мире кино адвоката, она едва ли не с детства выучила правила игры и теперь считалась крупным специалистом в области составления контрактов. Отец сумел показать ей, как важно заключить выгодную сделку, а клиенты, получающие огромные доходы благодаря знаниям Хилды, благословляли ее и были счастливы иметь такого агента.
      Более того, Хилда была искренне заинтересована в карьере и процветании своих подопечных. Эту высокую широкоплечую женщину можно было назвать скорее интересной, чем красивой. Она обычно носила сшитые по заказу костюмы и всегда одевалась просто, но элегантно. К удивлению секретарши, Хилда согласилась принять Леверн Томас, и, хотя последней пришлось ожидать в приемной целых десять минут, когда Леверн наконец провели в офис, Хилда приветствовала ее самым дружеским образом.
      – Леверн, я крайне сожалею, что ваш дом сгорел! Как, должно быть, ужасно потерять все, что у тебя есть, – сочувственно сказала она, вставая с кресла и протягивая руку. Свет, падающий из огромного окна позади письменного стола, отражаясь от блестящих ярко-рыжих некрашеных волос в таких крутых завитках, что владелице приходилось выпрямлять их каждый месяц, чтобы уложить в аккуратный шиньон, образовал некое подобие сияния вокруг головы.
      Леверн взглянула в карие глаза агента и, приняв подобающее случаю огорченное выражение лица, ответила:
      – Да, но я счастлива, что всем удалось спастись.
      – В утренних новостях передали, что слуг в доме не было. Это, конечно, ошибка? – лукаво спросила Хилда.
      Ей было необходимо знать, насколько откровенна с ней эта женщина.
      Леверн опустила голову и, разглядывая руки, вздохнула.
      – Я могла бы сказать вам, что дала слугам выходной, но это было бы неправдой. Я уволила их, потому что «Таурус» аннулировала контракт с Банни, а без ее дохода мы не можем вести приличный образ жизни, к которому привыкли.
      – Печально, – пробормотала Хилда, довольная, что Леверн не пытается хитрить. – Так чем же я могу помочь?
      – Карьера Банни клонится к закату, Хилда, – честно призналась Леверн. – Последнее время ее снимали в самых средних фильмах, у Руперта Дона не хватает воли настоять на своем и защитить ее.
      – Агент вряд ли может что-то сделать, если актер связан контрактом, Леверн, – покачала головой Хилда, внимательно наблюдая за Леверн.
      – Понимаю, но он потерял веру в Банни – это можно сказать по тону, каким он всегда извиняется за студию и держит их сторону. А агент должен быть союзником клиента, черт возьми! – рассерженно воскликнула Леверн.
      – Хотите, чтобы агентство Гарланд подписало с ней соглашение? – осведомилась Хилда, сложив кончики тонких и очень белых пальцев, и задумчиво коснувшись подбородка.
      – Не просто агентство Гарланд, а именно вы. Банни нужен агент, который верил бы в ее способности и возможности, готовый сражаться за нее.
      – Но почему так необходимо делать это именно сейчас?
      – Потому что пожар вновь привлек к Банни внимание прессы, а вы знаете, какая у продюсеров короткая память. Необходим кто-то, способный организовать ее триумфальное возвращение как можно быстрее, добыть контракт на приличный фильм, пока вся суматоха не улеглась. При наличии хорошей роли фильм будет кассовым, обещаю!
      Леверн говорила страстно, убедительно, потому что сама верила каждому слову.
      – А как насчет контракта с Рупертом?
      – Чепуха! Я могу сегодня же разорвать его, уведомив Дона письмом. Вы позаботитесь о Банни? – с беспокойством спросила Леверн.
      – Судя по фотографии в газете, она должна похудеть не меньше чем на тридцать фунтов.
      – Ей необходим стимул, – поспешно заверила Леверн. – Она слишком много ест, только когда расстроена и несчастна.
      Хилда нажала кнопку вызова секретарши. Та немедленно явилась с блокнотом, и Хилда продиктовала короткое письмо агенту Банни с уведомлением об увольнении.
      Закончив диктовать, она велела:
      – Напечатайте на простой бумаге и отдайте на подпись Банни Томас. Пусть миссис Томас заберет его с собой.
      После ухода секретаря, Хилда развернула кресло, оказавшись спиной к посетительнице, и несколько минут задумчиво смотрела в окно. Потом также внезапно развернулась и серьезно сказала:
      – Леверн, хотя вы и мать Банни, думаю, вы правы. Ее возможности совершенно не раскрыты. Сделайте так, чтобы она похудела, а я постараюсь, чтобы ей дали роль в новом фильме Рика Уэнера.
      Леверн ошеломленно охнула:
      – Господи, да ведь он снимает эти скучные картины – «Синема верите». Они и идут в основном в творческих клубах! Что Банни делать в таком фильме?!
      – Играть, дорогая! И она сделает это без тонны грима, дорогих платьев и тщательно причесанных волос. Люди устали смотреть на актрис, которые стараются только выглядеть как можно лучше и украсить сцену. Банни необходимо столкнуть с обрыва, и она либо полетит, либо, мешком свалится в пропасть. Это единственный шанс возродить ее карьеру.
      – Господи, вы меня пугаете, – пробормотала потрясенная Леверн. – Неужели Банни сумеет выжить только благодаря себе?
      – Рик хочет, чтобы его фильмы получили широкое признание, а сделать это можно только одним способом – снять известную кинозвезду и добиться от нее блестящей игры. Он великий режиссер и, если все пойдет как надо… Представьте, что случится. Номинация на «Оскара». Свободный выбор самых лучших сценариев. И, что важнее всего, Банни начнут уважать. Подумайте, сколько хорошеньких женщин в городе смогли этого достичь?
      Леверн внимательно слушала, запоминая каждое слово, не отрывая взгляда от заледеневших глаз агента, словно превратившихся в мраморные шарики. Господи, эта женщина просто великолепна! Она может стать либо лучшим другом, либо смертельным врагом.
      – Ну?.. Что вы думаете об этом? – спокойно спросила Хилда.
      – Наверное, нужно принять ваше предложение, – кивнула мать Банни.
      – Вы не пожалеете. Я видела все фильмы с участием вашей дочери и считаю, что студия попросту зря расточает талант. Я заметила, какая глубокая боль таится в этих сияющих глазах.
      Леверн настороженно встрепенулась.
      – Боль? Какую боль вы заметили в Банни? – нервно спросила она и, пытаясь не выказать беспокойства, поспешно сказала: – Что вы, у нее очень милый добрый характер, с ней так легко ладить, и, кроме того, Банни всегда на седьмом небе, когда работает.
      Хилда Маркс вынула длинную сигарету с фильтром из лежавшего на столе золотого портсигара от Тиффани, закурила и, задумчиво наблюдая, как дым поднимается к потолку, язвительно усмехнулась.
      – Я вижу в ней женщину, хранящую тайны… глубоко в душе… Мрачные зловещие тайны, о которых, возможно, никто никогда не узнает. Помяните мое слово; она станет совершенно другой актрисой, если мы найдем режиссера, сумеющего проникнуться ее болью и воплотить ее эмоции на экране.
      Леверн вышла из офиса с письмом для Руперта Дона в руке и тревогой в глазах. Неужели ее дорогая милая очаровательная Банни все еще страдает из-за этих ужасных ночей с Гордоном Бейкером? Нет, этого не может быть! Все эти годы Банни ни словом не упоминала о прошлом.

      Челси услышала, как поворачивается ручка в двери спальни, быстро закрыла глаза, притворившись спящей, зная, что бабушка проверяет, не проснулась ли она. Девочке не хотелось говорить, не хотелось вообще ничего – только побыть одной. Она непрерывно думала о пожаре. Все случилось так быстро! Сначала было так волнующе – наблюдать, как пламя охватывает дом, как спасают мать… Но сейчас, осознав холодную реальность потери, девочка чувствовала себя ужасно. Все, что у них было, – потеряно: одежда, книги, игрушки, любимые куклы – все. Вчера, разговаривая с бабушкой о переезде, Челси надеялась испытать нечто вроде приключения, но теперь, когда единственный дом, который она знала, исчез, девочка испугалась. Как трудно поверить, что она никогда больше не проснется в прелестной розовой спаленке, не откроет окно, не вдохнет запах цветущего апельсина, не сбежит по широкой изгибающейся лестнице, касаясь ладонью отполированных до блеска перил. Дверь бесшумно закрылась – значит, бабушка ушла. Челси открыла глаза, оглядывая незнакомую обстановку. Очень милая комната в голубых и зеленых тонах, но ничего похожего на то, как было дома. Она опять зажмурилась, пытаясь прогнать воспоминания о том, что ушло навсегда.
      Челси стиснула подушку, маленькую мягкую «думку», с которой спала всю свою жизнь, и нащупала внутри шкатулку. По крайней мере, любимые драгоценности матери спасены. Как будут счастливы мама и бабушка, узнав, что хоть что-то прекрасное уцелело!
      Челси медленно села и свесила ноги с кровати. Потом босиком пересекла комнату и заглянула в гостиную. Все спокойно. Значит, бабушка куда-то уехала. Но на всякий случай девочка обошла бунгало. Найдя записку, она подняла трубку, чтобы позвонить в бюро обслуживания. Челси уже много лет не бывала в отелях. В детстве она и бабушка часто ездили в турне вместе с Банни, но это прекратилось, когда Челси исполнилось восемь и она начала задавать вопросы о незнакомых мужчинах, которых постоянно видела по утрам в постели матери.
      Челси уже хотела заказать клубнику со сливками, когда вспомнила, как бабушка говорила, что у них нет денег, и вместо этого попросила принести пончик, стакан молока и апельсин.
      С бабушкой наверняка случился бы удар, если бы она увидела, как внучка ест «эти жирные пончики», потому что сама она никогда не допускала в доме подобных вещей, считая их слишком большим искушением для Банни. Бедная мама, казалось, она вечно была голодна, но при этом толстела просто на глазах. Странно, ведь и бабушка, и Челси такие худые.
      Ожидая, пока принесут завтрак, Челси вернулась в спальню и, вынув шкатулку с драгоценностями, разложила великолепные вещицы. От их вида сразу стало легче на душе. Бабушка всегда говорила, что Челси вся в мать, такая же цыганка, потому что обожает украшения. Девочка удовлетворенно улыбнулась, представив восхищенное лицо матери, когда та увидит, что ее драгоценные безделушки уцелели!
      День тянулся бесконечно долго. Будь у Челси одежда и обувь, можно было бы выйти погулять, но все, что у нее осталось – короткая ситцевая ночнушка, в которой она выбежала из горящего дома.
      Девочка пересмотрела принесенные из универмага коробки, но ничего не нашла для себя. Может, бабушка вспомнит о ней и купит что-нибудь?
      После завтрака девочка прочла буклет с информацией для постояльцев, поиграла сама с собой в крестики-нолики и наконец решила посмотреть телевизор. С трудом вытерпев пару старых фильмов, она выключила телевизор, надоедавший почти так же, как сам процесс съемок нового фильма. Конечно, ей нравилось смотреть картины с участием матери, но кино интересовало ее очень мало. Челси не была рождена для роли зрителя – уж слишком деятельным характером она обладала.
      Позже, приняв ванну, она снова позвонила в бюро обслуживания, попросила принести чизбургер, кока-колу и тарелку картофельной соломки и уже собиралась повесить трубку, но тут великолепная идея пришла ей в голову, и девочка заказала мороженое с орехами, взбитыми сливками и вишнями. Хоть время пройдет быстрее, пока она будет все это есть – так и надо бабушке за то, что оставила ее одну на весь день! Бабушка никогда не позволяла ей есть те лакомства, которыми увлекались друзья.
      Когда горничная пришла убирать бунгало, Челси попыталась затеять с ней беседу, но женщина, плохо говорившая по-английски, хотела только одного – поскорее закончить работу и уйти домой.
      Снова оставшись в одиночестве, Челси решила вынуть из шкатулки драгоценности и примерить их. Девочка долго охорашивалась перед зеркалом в жемчужных ожерельях, обвивавших шею, перстне с бриллиантами и изумрудами и сапфировых серьгах, свисавших с крохотных мочек, но тут ее осенило вдохновение. Челси быстро откинула покрывало и, запрятав украшения под шерстяное одеяло, вновь застелила постель.
      Немного неровно, но никто не заметит. Она не могла дождаться момента, когда приведет Банни и покажет ей сокровища. Как обрадуется мать, когда узнает, сколько храбрости и сообразительности потребовалось ее маленькой дочке, чтобы спасти драгоценности. Когда, ну когда же мама проснется?!
      Уже наступили сумерки, когда у двери послышался какой-то звук. Наконец-то! Челси подбежала к матери, сидевшей в инвалидной коляске. Обе ноги ее были забинтованы и подняты повыше. Девочка с удивлением заметила, что Банни выглядит такой веселой и сияющей. Идеально причесанные волосы, волнами спускающиеся на плечи, искусно наложенная косметика, новый синий бархатный халат с широким кружевным воротником.
      Челси хотела обнять маму, но вмешалась Леверн:
      – Испортишь матери прическу, в гостиной репортер из «Таймс» хочет получить у нее интервью и сделать снимок для статьи в воскресном выпуске, – строго сказала она. – Наверное, не стоило его принимать до завтрашней пресс-конференции, но уж слишком хорошее предложение, чтобы отказываться.
      – Привет, дорогая, – сказала Банни, коснувшись руки дочери. – Неужели весь день провела одна?
      – О, Боже! – воскликнула Леверн. – Я совсем забыла купить одежду для Челси! Ну что же, придется ей подождать в соседней комнате!
      – Мама, почему бы ей не остаться со мной? – спросила Банни, заметив расстроенное личико девочки.
      – Не будь дурой, Банни! Мы с тобой разодеты, причесаны, а рядом несчастная маленькая оборванка, в той же сорочке, которую носила в ночь пожара! О чем ты только думаешь! – отрезала Леверн. – Сама ведь знаешь, как репортеры хватаются за любые мелочи, лишь бы опорочить тебя!
      Банни сжала ладошку дочери и с сожалением сказала:
      – Прости, малышка, но бабушка права. Не обидишься, если придется подождать в спальне? Обещаю, это не займет много времени.
      Челси отстранилась, пытаясь не показать, как огорчена. Не привыкнув быть в центре внимания, она старалась по возможности избегать неприятных сцен.
      – Все в порядке, мама. Постарайся покрасивее улыбнуться в камеру!
      – Вот и молодец! Как только мы закончим, я закажу обед, – пообещала Леверн уже более мягко и примирительно, удостоверившись, что все беспрекословно ее слушаются.
      В дверь постучали; Челси повернулась и выбежала из комнаты. Чувствуя себя несчастной, никому не нужной, она откинула покрывало, смела драгоценности в шкатулку и, сунув обтянутую бархатом коробку под подушку, забралась в постель. Сделает мамочке сюрприз в более подходящее время.
      По ту сторону двери взрослые тихо говорили о чем-то. Несколько раз услышав высокий, переливчатый смех матери, Челси удивилась – чему это она так радуется? Девочка тихо лежала целый час, пока не заснула.
      Интервью закончилось только в девять вечера. Репортер, привлекательный молодой человек, большой поклонник актрисы, был рад представившемуся случаю поговорить подольше со звездой. Когда он наконец ушел, Леверн направилась в спальню, чтобы узнать, что хочет Челси на ужин, но обнаружила, что внучка пит.
      – Наша девочка в стране грез, – сообщила она дочери.
      – Бедняжка, все эти несчастья, должно быть, совсем ее утомили. Лучше бы дать ей поспать, – заметила Банни и, вынув из кармана халата аптечный пузырек, попросила: – Мама, ты не дашь мне воды?
      – Где ты взяла эти таблетки? – подозрительно спросила Леверн.
      – Успокойся, мама. Это всего лишь болеутоляющее. Ноги ужасно ноют!
      Леверн налила в стакан воды из бара в гостиной и протянула дочери:
      – Не уверена, что стоит их принимать после всего того вина, которое ты уже выпила.
      – Ах, пожалуйста, ради Бога, не нуди! Я этого не вынесу! Подумаешь, всего-то выпила пару стаканов! Кроме того, кто-то должен был пить с этим парнем, ведь себе ты велела принести чай!
      Леверн неодобрительно поджала губы.
      – Он выпил всего полстакана, а бутылка пуста. Именно ты прикончила остальное.
      – Какого черта! Нужно же было мне хоть как-то отвлечься! Сама знаешь, не так-то легко быть веселой и храброй после того, что я пережила за последние два дня!
      Она вновь погрустнела, губки очаровательно-капризно оттопырились – именно эта гримаска сводила с ума весь мир.
      – Знаю, бэби, знаю, – сочувственно кивнула Леверн, чувствуя угрызения совести за то, что упрекала дочь. – Но теперь ты должна что-нибудь съесть. Хочешь, закажу вкусный куриный бульон и салат?
      – Фу! Я бы скорее съела сэндвич со стейком и жареный картофель! – ответила Банни.
      Леверн приготовилась к сражению.
      – Послушай, дорогая, я обещала Хилде Маркс, что ты сбросишь вес – не фунт-другой, а похудеешь по-настоящему. Придется умерить аппетит, особенно теперь, когда ты почти не двигаешься.
      – Знаю, знаю, но не хочу начинать прямо сейчас. Я голодна, черт возьми, и хочу чего-нибудь поосновательнее. Не могу видеть твой салат и суп!
      Ничто не могло разозлить Банни больше, чем требование ограничить себя в еде.
      Леверн решила не настаивать, понимая, что это может лишь привести к неприятной сцене, и, в конце концов Банни все равно добьется, чего хочет.
      – Хорошо, прикажу, чтобы поджарили кусочек филе, но никакого жареного картофеля. Придется обойтись печеным.
      – Ты же знаешь, не терплю печеный картофель без сметаны, – упрямо пробурчала Банни.
      Сцепив зубы от злости, Леверн подошла к телефону и заказала все, что хотела Банни. Завтра она позвонит доктору Джеку и попросит привезти таблетки для похудания. Без его помощи Банни никогда не сбросит лишний вес.
      За ужином они обсуждали свое финансовое положение, и Леверн объяснила дочери, что их дела уладятся, как только страховая компания оплатит убытки.
      – Но разве дом не заложен? – удивилась Банни.
      – Деньги от продажи земли покроют стоимость закладной. Бассейн и теннисный корт не пострадали, а цены на недвижимость за пятнадцать лет очень возросли.
      – Но где мы будем жить? – спросила Банни, густо намазывая маслом кусочек солодового хлеба.
      – Наймем небольшой коттедж в Беверли-Хиллз, так мы по-прежнему будем в центре событий. – Ответила Леверн, незаметно отодвигая масленку. Господи, откуда у этого ребенка такой волчий аппетит?!
      – Но приличные дома дороги. Хватит ли у нас денег?
      – Страховая компания выложит кругленькую сумму за твои драгоценности. Благодарение Богу, я застраховала все их по рыночной цене! Стоило немало, уверяю тебя, но я всегда боялась, что нас ограбят. Ты вечно выставляла их напоказ, фотографировалась во всех украшениях, так, что я была уверена: рано или поздно кто-нибудь вломится в дом.
      Банни, вздохнув, откинулась на спинку кресла.
      – Я понимаю, нам нужны деньги, но не могу вынести мысли о том, что все мои прекрасные драгоценности пропали. Наверное, больше у меня никогда не будет ничего подобного!
      Леверн быстро встала и откатила столик подальше от Банни, чтобы та не смогла дотянуться до еды.
      – Я знаю, как ты любила свои побрякушки, детка, но, так или иначе, я, все равно собиралась продать самые дорогие вещицы и не представляла, как уговорить тебя расстаться с ними. Клянусь, это только к лучшему, что они сгорели! Этот пожар – просто послан небом!
      – Ты в самом деле веришь этому? – с любопытством спросила Банни.
      – Как ни странно, да!
      Банни долго размышляла о чем-то и наконец очень тихо сказала:
      – Это моя вина, мама. Я подожгла дом.
      Леверн, вздрогнув, инстинктивно оглянулась, желая убедиться, что в комнате, кроме них, никого нет.
      – О чем ты толкуешь? – спросила она, тоже понижая голос. – Брандмейстер сказал, что причина, возможно, в повреждении электропроводки.
      – Я проснулась среди ночи и пошла в ванную. Я ничего не соображала из-за всех этих снотворных таблеток и была как пьяная. Ты же помнишь, как я переживала в тот ужасный день, когда получила письмо из «Тауруса». Так или иначе, я уронила зажженную сигарету на ковер, и он загорелся.
      Леверн подвинулась к дочери совсем близко и едва слышно прошептала:
      – Никогда никому не смей рассказывать это! Слышишь? Знаешь ведь, как действуют эти проклятые страховые компании. Годами дерут с тебя семь шкур, а если что-то происходит, пытаются найти предлог, чтобы не платить. Надеюсь, ты в больнице никому не проговорилась?
      – Конечно, нет! – оскорбилась Банни. – Считаешь меня совсем дурочкой, мама? Не настолько уж я глупа!
      – Тогда стой на своем и тверди, что не могла уснуть и решила принять ванну, а дверь закрыла, потому что не хотела никого разбудить. Когда ты вытерлась и хотела выйти, обнаружила, что не можешь этого сделать, потому что спальня охвачена огнем.
      – Мама, пожалуйста, не говори со мной так, будто я ребенок и не способна самостоятельно мыслить. Именно я придумала эту историю, не так ли?!
      Леверн с отчаянием взглянула на дочь.
      Боже, помоги ей! Придется ни на секунду не выпускать Банни из поля зрения, пока деньги по страховке не будут выплачены. Она девочка разумная и сообразительная, но, когда выпьет слишком много или накачается таблетками, способна проговориться о чем угодно! Хуже всего было, когда Банни влюблялась – в постели она ничего не могла скрыть. Господи, когда же Леверн найдет хоть чуточку покоя?!
      Решив переменить тему, Леверн объявила:
      – Ну что ж, по крайней мере, если мы будем жить на Беверли-Хиллз, Челси сможет посещать здешнюю школу. Говорят, школы тут великолепные, хотя сейчас все стремятся помещать детей в пансион!
      – Ни за что! – возразила Банни. – Хочу, чтоб она была со мной.
      – Не беспокойся. Частная школа в данный момент не самая важная наша задача, – решительно заверила мать. Ни в коем случае нельзя выпускать Челси из дома, поскольку необходимо держать Банни руках. Внучка, как ни странно, была самым надежным и достойным доверия человеком из всех, кого знала Леверн. Банни была на восемнадцать лет старше Челси, но за свою короткую жизнь Челси уже обогнала мать в умственном развитии и с гораздо большим основанием могла считаться взрослой. Вздохнув, Леверн оглядела красавицу-дочь и, вздохнув, спросила себя, вырастет ли Банни когда-нибудь.
      – Мне лучше пойти спать. Что-то я устала, – пробормотала Банни.
      – Говорила же, не пей эти таблетки после такого количества вина! Пойдем, помогу тебе умыться и переодеть чистую сорочку!
      – Не хочу умываться. Пусть косметика остается до завтрашнего утра, – объявила Банни, широко зевнув.
      – Знаешь ведь, с такой кожей, как у тебя вредно спать в гриме! Поры закупорятся! Ну же, я сама все сделаю. Тебе остается только сидеть спокойно и расслабиться, – настаивала Леверн, толкая кресло по направлению к ванной комнате. Не первый раз приходится укладывать своего звездного ребенка в постель.
      Челси, давно проснувшись и подслушав весь разговор из-за двери, была потрясена. Им не нужны драгоценности! Она плохо поступила, когда спасла шкатулку. Что же теперь делать?! Бабушка придет в бешенство, если узнает!
      Челси потихоньку забралась в постель и дождалась, пока женщины отправятся спать. Когда наконец воцарилась тишина и прошло достаточно времени, чтобы убедиться, что все спокойно, девочка на цыпочках прокралась в гостиную и с жадностью доела все, что оставалось на тарелках.

      Челси боялась покидать бунгало, поскольку нельзя повсюду носить с собой подушку, а места, где можно спрятать шкатулку, не рискуя, что ее обнаружит горничная, она не знала. Как только открылись магазины, бабушка поспешила туда, чтобы купить все необходимое, и выбрала блузку, юбку и туфли для Челси, хотя забыла о нижнем белье, и девочке пришлось надеть кружевные трусики, присланные из универмага для матери, заколов их булавкой, чтобы держались. Они оказались слишком велики, жесткое кружево царапало кожу, но Челси приколола трусики к блузке, чтобы они не съезжали. Хотя остальная одежда сидела неплохо, Челси она не нравилась – уж слишком простая и немодная. Бабушка вечно покупала ей такие унылые, «практичные» платья, заставляя девочку чувствовать себя просто деревенщиной в школе! Но Леверн всегда затыкала ей рот резким замечанием, отвечая на все мольбы:
      «Маленькие девочки не должны выглядеть как обложки модных журналов!»
      Или:
      «Сейчас нужно экономить деньги, зато, когда вырастешь, мы сможем купить для тебя модные вещи!»
      Челси никогда не приходило в голову сравнить свой убогий гардероб со шкафами матери, набитыми великолепными платьями, – ведь Банни как-никак звезда! Правда, бабушка, тоже носила дорогую одежду, поэтому Челси казалось несправедливым, что ее лишают даже права самой выбрать что-нибудь для себя, ведь ей уже двенадцать!
      Весь день в бунгало было полно посетителей. Прибыли парикмахеры и гримеры, чтобы подготовить Банни к пресс-конференции. Через час появилась Хилда Маркс в сопровождении Бика Мартина, нового агента по рекламе. Челси старалась оставаться в стороне и наслаждаться любимым занятием – слушать и пытаться понять, о чем беседуют взрослые.
      Бабушка провела большую часть дня в телефонных переговорах с представителями страховой компании, и по тону ее голоса Челси поняла, что Леверн расстроена. Девочка слышала, как она грозила подать в суд. Неожиданно с каждой минутой жизнь становилась все интересней и интересней. Когда настало время везти Банни на пресс-конференцию, проходившую в одном из залов отеля, Челси попросила разрешения заказать обед для себя. За ланчем они ели только салат, и девочка сильно проголодалась.
      – Не приставай к маме, детка! – строго заметила Леверн. – Она должна сосредоточиться перед пресс-конференцией. Кроме того, ты идешь с нами. Репортеры хотят увидеть всю семью в сборе!
      – Это обязательно? – спросила Челси, впадая в панику при мысли о том, что придется оставить драгоценности.
      – Конечно! Поторопись! – велела Леверн. Но тут вмешалась Хилда Маркс.
      – Прекрасная идея, Леверн! Подойди, дорогая! – попросила она, глядя на Челси. – Я хочу, чтобы именно ты вкатила кресло в зал, хорошо?
      Челси поняла, что выхода нет. Она не может отказаться!
      – Сейчас приду! – сказала девочка и, повернувшись, помчалась к себе, прежде чем кто-нибудь успел ее остановить.
      – Челси! – раздраженно рявкнула бабка. Очутившись в своей комнате, девочка заперла дверь.
      Сейчас появится бабушка, необходимо спрятать драгоценности. Она встревоженно оглядела комнату, пытаясь не слушать сердитого стука и бесцеремонных приказов немедленно открыть дверь. Единственное, куда можно сунуть шкатулку, – под матрац, прямо на голую сетку. Вечером она подумает о том, как понадежнее спрятать драгоценности.
      Когда Челси наконец повернула ключ в замке, Леверн была вне себя от ярости. Но Челси опустила голову и, прошептав, что ей нужно было в туалет, пробежала мимо и поспешила схватиться за спинку кресла. Лучший способ избежать гнева бабушки – немедленно покаяться. Челси с самого раннего возраста научилась тому, что спокойнее и легче вынести наказание немедленно, чем попытаться защитить себя.
      На пресс-конференции было много представителей прессы, особенно зарубежной, поскольку Банни во всем мире по-прежнему считалась великой актрисой. Банни, сопровождаемая новым агентом и представителями прессы, одетая в изумительный халат из розовых кружев, стала центром всеобщего внимания. Она была настоящей звездой, поэтому включенные телекамеры словно зажгли в ней внутренний прожектор, и она буквально лучилась радостью и уверенностью в себе, находчиво, с необходимым оттенком самоуничижительного юмора отвечала на вопросы. Когда одна из голливудских репортеров, известная слезливо-сентиментальным стилем своих статей спросила, как чувствовала себя Банни при мысли, что сгорит или будет изуродована на всю жизнь, та воспользовалась великолепной возможностью.
      Блестя глазами, полными непролитых слез, она взглянула куда-то в пространство так, чтобы выглядеть как можно лучше на снимках, и ответила:
      – Все, о чем можно было думать в тот момент, – что я разлучена со своей малышкой, и молить Господа нашего о ее спасении.
      Банни повернулась к публике своим знаменитым профилем и, взглянув на стоявшую позади Челси, потянулась к дочери. Девочка поняв, что от нее требуется, опустила голову, как раз настолько, чтобы мать могла взять в ладони ее лицо и нежно поцеловать в лоб. Челси, всю жизнь игравшая роль обожаемого ребенка, давно выучилась не наклоняться ближе, чтобы не испортить прическу и грим матери – в результате сделанные снимки оказывались превосходными.
      То и дело раздавались взрывы фотовспышек, и даже закаленная жизнью Хилда Маркс ощутила ком в горле.
      «Боже, – думала она, – Банни Томас и в самом деле гениальная актриса – как естественно ведет себя!»
      Взглянув на Леверн, Хилда заметила, что та тоже растрогана до слез. Что за трио!
      Минут через двадцать Бик Мартин взял микрофон и объявил:
      – Еще три вопроса, и заканчиваем. Мисс Томас прошла через ужасное испытание!
      Репортер из «Херолд», сидевший в первом ряду и молча делавший записи в блокноте, спросил:
      – Мисс Томас, вы имеете представление о том, что явилось причиной пожара?
      Банни набрала в грудь воздуха и с сожалением ответила:
      – Нет, но искренне надеюсь, что скоро все прояснится. Боюсь, что не смогу заснуть спокойно, пока не узнаю, в чем дело.
      Репортер хотел задать следующий вопрос, но Бик, игнорируя его, показал на женщину из «Юнайтэд пресс».
      – Удалось ли спасти ваши знаменитые драгоценности?
      – Насколько мне известно, их сейчас разыскивают, – поспешно объяснила Банни. – Конечно, мне жаль потерять их… и все, чем я владела, но, поверьте, я вовсе не собираюсь плакать над горсткой камней, когда огонь пощадил величайшее сокровище – мою семью!
      «Иисусе, – подумала Хилда Маркс, – кандидатуру этой девицы вполне можно выставить на президентские выборы!»
      Очередной репортер коварно спросил:
      – Мисс Томас, за несколько часов до начала пожара студия «Таурус» объявила о том, что ваш контракт аннулирован. По-видимому, вы переживаете полосу неудач, не так ли?
      Банни еще с детства знала, как нужно обращаться с представителями прессы так, чтобы те ни в коей мере не смогли запугать или шантажировать тебя, поэтому, вместо того чтобы выказать раздражение, мило улыбнулась и, помедлив всего лишь долю секунды, объявила:
      – Пожар – это не просто неудача. Это трагедия. Потеряно все – детские фотографии дочери, «Оскар», полученный за «Деревенщину», «Золотой глобус» за «Веселые денечки»… Дорогие, памятные вещи, так много значившие для меня.
      Сделав драматическую паузу, Банни гордо подняла подбородок и с достоинством произнесла в точности так, как велела Хилда:
      – Но контракт с «Таурус» был расторгнут по моему настоянию. Тенденции в кино меняются, и я хочу идти в ногу со временем. Администрация студии считала Банни Томас актрисой всего лишь одного плана, и, если бы контракт оставался в силе, мне никогда не позволили бы сыграть в фильме Рика Уэнера.
      Аудитория буквально взорвалась: послышался град возбужденных вопросов, репортеры, не скрывавшие удивления, пытались перекричать друг друга:
      – Рик Уэнер? Но разве это не шаг назад? Зачем это вам, ведь его фильмы не приносят ни гроша!!
      Банни, оглушенная таким натиском, пыталась что-то ответить, но Бик наклонился к Челси и приказал:
      – Ну-ка, детка, увози ее отсюда, да побыстрей! Челси немедленно развернула кресло и направилась к выходу.
      – Что ты делаешь, дорогая? – запротестовала Банни, не желавшая, чтобы момент ее торжества так скоро подошел к концу.
      – То, что велел мистер Мартин, мамочка. Держись крепче. Поехали.
      За дверью слышался голос Бика Мартина, громко убеждавшего представителя прессы, что никакого соглашения с Уэнером не подписано, и реплика Банни только выражала мнение относительно того, какое направление должна принять ее карьера, что актриса по-прежнему находится в шоковом состоянии и появилась перед репортерами вопреки советам лечащего врача.
      Хилда Маркс и Леверн медленно шли за креслом Банни.
      – Ну? Что я говорила? – самодовольно выдохнула Леверн.
      – Нужно отдать Банни должное, – кивнула Хилда, – она блестяще справилась. Сделала именно так, как было велено, и даже лучше. Просто мечта режиссера!
      – Что теперь? – осведомилась Леверн.
      – Я уже говорила с Риком. У него есть сценарий, словно написанный именно для Банни, но теперь, когда он твердо уверен, что она будет играть, нужно внести кое-какие изменения.
      – Сколько времени это займет?
      – Рик работает не спеша. Отделывает каждую деталь. Думаю, у него уйдет месяц… самое большее, полтора. Рик не живет по графику. Он художник.
      – Но… как же мы? – расстроилась Леверн. – Через полтора месяца о Банни забудут.
      – Ничего подобного, – решительно заявила Хилда. – Я об этом позабочусь. К тому времени, как Рик подготовится, все вопросы с финансированием и прокатом будут улажены. Верьте мне. Мы объявим о приеме в честь того, что Банни стала нашей клиенткой.
      – Собираетесь дать прием? – подозрительно переспросила Леверн. – А кто будет платить?
      – Наше агентство не рассчитывает на проценты лишь с актерских гонораров! Существует много способов разрезать пирог и получить самый большой кусок! Мы представляем всех – сценаристов, режиссеров, кинозвезд – и получаем долю доходов от проката фильма! Вот увидите!
      Леверн с сомнением покачала головой:
      – Не могу представить, как студия позволит вам подобные вещи!
      – Студийная система давно устарела и скоро вымрет… как динозавры, помяните мое слово, – уверенно объяснила Хилда. – И Банни снова окажется на гребне новой волны кинематографии, которая унесет всю отжившую рухлядь!
      Леверн внимательно слушала, и под конец агенту, кажется, удалось переубедить пожилую женщину, посчитавшую Хилду Маркс одной из самых проницательных и целеустремленных женщин, когда-либо виденных ею.
      После ухода Бика и Хилды Банни и Леверн полночи проговорили о будущем. Внимание прессы вернуло Банни уверенность в себе, а мысли о новом направлении, которое приобретет ее карьера, не давали покоя.
      Челси подождала, пока они лягут спать и, когда все стихло, прокралась в сад, захватив совок, который умудрилась стащить днем из тележки садовника. Она начала рыть яму прямо под зарослями живой изгороди у окна. Хотя земля была мягкой и сырой, пришлось копать достаточно глубоко, чтобы на шкатулку не наткнулись при посадке цветов. Девочка быстро устала, на ладонях появились волдыри, но под конец, удовлетворенная делом своих рук, она положила на дно ямы шкатулку, завернутую в кусок пластика, отрезанного от душевой занавески, засыпала ее землей и притоптала. Потом оглянулась в поисках подходящего предмета, которым можно было отметить тайник. Это должно быть что-то такое, что не сгниет и не потеряется – ведь может пройти очень много времени, прежде чем она вернется сюда за шкатулкой. Над засыпанной ямой нависал деревянный подоконник, и Челси ухитрилась сделать в нем небольшую глубокую царапину. Не Бог весть что, конечно, но на большее не хватало сил. Она так устала, а один волдырь на ладони лопнул.
      Челси осторожно вошла в бунгало, смыла грязь с рук и коленок, забралась в постель и крепко уснула.

      Энн Хантер прочла заголовок и молча протянула утреннюю газету мужу, только что позавтракавшему и успевшему просмотреть «Уолл-стрит джорнал». Фрэнк пробежал глазами статью, взглянул на жену и тихо сказал:
      – Слава Богу, всем удалось спастись!
      – Как ты думаешь, из-за чего начался пожар? – спросила Энн, поднося к губам чашку с кофе и нервно теребя выбившуюся прядь темных волос.
      Фрэнк покачал головой:
      – Готов побиться об заклад, дело тут не в Божьей каре! Скорее всего, Банни, как всегда, была в заторможенном состоянии и уронила горящую сигарету.
      Энн посмотрела в окно столовой на видневшееся сквозь высокие кипарисы аметистовое небо, отражавшееся в спокойных водах залива Монтри. День обещал быть не по сезону теплым и ясным, и она с нетерпением ожидала утренней прогулки по лесу, но увидела заметку в газете. После почти восьми лет семейной жизни, родив двух прекрасных детей, Энн по-прежнему тревожилась, вспоминая о почти несуществующих отношениях между мужем и его первым ребенком.
      Закусив губу, Энн все же решила высказаться по вопросу, который Фрэнк объявил закрытым много лет назад.
      – Милый, не думаешь ли ты, что сейчас самое время попытаться увидеться с Челси? Как-никак, она твоя дочь, а ты ни разу не разговаривал с ней.
      Фрэнк, чья мальчишеская привлекательность с годами сменилась истинно мужской красотой, снова покачал головой и перевернул газетную страницу.
      – Бесполезно. Если помнишь, я уже пытался пять лет назад, когда был в Лос-Анджелесе на симпозиуме адвокатской коллегии, но так и не смог уговорить эту ведьму Леверн. Как только она услышала мой голос, тут же начала угрожать вытащить на свет Божий то старое дерьмо насчет гомосексуализма, а мне стало так противно, что я повесил трубку.
      – Какой позор! Клянусь, Челси наверняка даже не знает о том, что ты посылаешь деньги на ее содержание!
      – Челси – мой ребенок, Энн, и я обязан содержать ее независимо от того, знает она об этом или нет!
      Энн раздраженно вздохнула.
      – Дело не только в деньгах, Фрэнк. Я считаю, Челси очень важно знать, что у нее есть любящий отец, который заботится о ней.
      Замолчав на секунду, чтобы перевести дыхание, Энн продолжала настаивать:
      – Не желаю и думать о том, что, случись что-нибудь между мной и тобой, ты можешь отвернуться от Джереми и Лайзы.
      Почти испуганный скрытым смыслом, содержавшимся в словах жены, Фрэнк нежно сжал ее руку:
      – Дорогая, ты ведь достаточно хорошо знаешь меня! Эти дети означают для меня все, а между нами никогда и ничего плохого не произойдет!
      Он нагнулся и поцеловал ее в щеку. Энн и Банни отличались друг от друга, как небо и земля. Родившаяся в богатой семье, Энн окончила Вассарский колледж, получив степень бакалавра истории и специализировалась в области истории Америки и намеревалась стать школьной учительницей, но ее отговорили родители, считавшие, что нехорошо отнимать работу у того, кто действительно в ней нуждается. Способная энергичная девушка занялась общественной и благотворительной деятельностью и как раз пыталась организовать систему школьных библиотек, когда после разрыва с женой в город возвратился Фрэнк Хантер.
      Через два месяца после вынесения решения о разводе Фрэнк женился, на этот раз не на прославленной красавице, а на привлекательной девушке, воспитанной в тех же принципах и на тех же понятиях о ценностях жизни, что и он сам. Хотя окружающие советовали Энн не спешить, утверждая, что сейчас Фрэнк переживет реакцию, вызванную неудачным браком и может пожалеть о столь безрассудном поступке, девушка достаточно любила своего жениха чтобы рискнуть. Однако, на всякий случай, она все же постаралась забеременеть во время медового месяца во Франции и девять месяцев спустя родила сына.
      Закончив юридический факультет, сдав экзамен, Фрэнк начал работать в отцовской фирме в Сан-Франциско и, поскольку не хотел, чтобы дети жили в городе, посовещавшись с женой, выстроил дом в районе бухты Кармел, на Севентин Майл Драйв, где у его отца был обширный участок с выходом к океану. Фрэнк решил специализироваться в налоговом законодательстве, открыл небольшой офис в Монтре и приезжал в Сан-Франциско только дважды в неделю.
      И он и жена должны были унаследовать большое состояние, но усердно трудились, жили с удобствами, но без особой роскоши и старались держаться подальше от репортеров. Однажды в молодости, хотя и на короткий срок, оказавшись в центре внимания прессы, Фрэнк чувствовал, что сыт по горло на всю жизнь.
      Как-то утром, через два дня после пожара, приехав в Сан-Франциско, Фрэнк поразился, узнав, что Леверн звонила и хотела поговорить с ним.
      Не желая подвергаться оскорблениям, он связался с Брайаном Дилени, адвокатом, занимавшимся бракоразводным процессом, и попросил узнать, что нужно бывшей теще.
      – Я тоже читал о пожаре. Может, звонок как-то связан с несчастьем? – предположил тот.
      – Скорее всего, – вздохнул Фрэнк. – Должно быть, попросит денег.
      – Фрэнк, когда ты научишься отказывать этой стерве?!
      – Слушай, Брайан, я знаю, что не обязан ничего ей давать сверх определенной судом суммы, но не хочу, чтобы мой ребенок страдал из-за этой подлой твари, ее бабки, – отрезал Фрэнк и, вспомнив о разговоре с женой, добавил: – Скажи, что она получит деньги, но я желаю видеться с Челси по субботам и воскресеньям. Как-никак у нее есть единокровные, брат и сестра, которых она никогда в жизни не видела.
      – Вот это дело! Сколько ей дать?
      – Сначала узнай, сколько она хочет.
      Через несколько часов Брайан, поговорив с Леверн, перезвонил Фрэнку.
      – Прежде всего, ей нужно сразу десять тысяч, чтобы перебиться, пока не получит страховку за дом и драгоценности. Фрэнк, что-то не припоминаю, но, кажется, ты дарил Банни какие-то украшения?
      – Еще бы! Кольцо с квадратным алмазом и таким же изумрудом, а кроме того, в день свадьбы моя бабушка отдала ей тройную нить очень красивого старинного жемчуга. Природного, не культивированного. Насколько помню, Банни отдала перенизать ожерелье и заказала фермуар с довольно большим розовым алмазом. Стоило кучу денег, но, должен признаться, это было очень красиво. Бабушка расстроилась, когда узнала об этом. Ты пытался получить, его обратно, помнишь? Я мечтал подарить жемчуг Челси, когда та вырастет, но Леверн уверяла, что Банни потеряла его.
      – Ну что ж, может, стоит проследить, включит ли она ожерелье в список сгоревших драгоценностей?
      – Забудь, приятель! Все это дело прошлое! Что она сказала насчет приезда Челси?
      – Говорит, что согласна, но нужно спросить у девочки, хочет ли она. Завтра даст знать.
      Вечером, за ужином, когда няня отвела детей наверх, чтобы уложить их в постель, Фрэнк сообщил новость Энн.
      – Думаешь, она приедет? – спросила Энн, чуть нервничая, поскольку сама оказалась инициатором встречи, могущей перевернуть их налаженную жизнь.
      Фрэнк пожал плечами.
      – Откуда мне знать? Не имею представления, что она за человек, эта моя дочь. Как считаешь, может, сказать детям?
      – Сначала нужно убедиться, что она приедет, – осторожно предложила Энн. – Слишком трудно будет объяснить потом, если она так и не покажется.
      Но семье Хантеров не было поводов волноваться. Леверн позвонила Брайану на следующий день и сказала, что Челси не имеет ни малейшего желания видеть отца и уж тем более приезжать в его дом.
      Фрэнк был разочарован, но не удивился. Он давно знал, что Леверн уже успела восстановить Челси против него.
      – Как насчет денег, Фрэнк? – спросил Брайан. – Старая карга заявляет, будто не она, а ты виноват в том, что девочка не желает тебя знать.
      – Дай ей, но вычти из основной суммы опекунского фонда и напомни, что она обкрадывает внучку, лишая ее состояния.
      Но Брайан Дилени был не из тех адвокатов, которые легко сдаются.
      – Слушай, я не считаю, что ты должен смиренно ждать милости от этих баб, Фрэнк. У тебя есть право видеть собственного ребенка, и, кроме того, ты располагаешь решением суда, – раздраженно напомнил Он.
      – Ты забываешь о пропуске законного срока, приятель, о просрочке! Если не используешь своего права, значит, теряешь его. А я не настаивал на том, чтобы видеть Челси – прошло слишком много лет. Любой судья начнет серьезно сомневаться относительно искренности моих чувств к ней.
      – Слушай, Фрэнк, давай все расставим по местам. Ты не пытался встретиться с Челси из-за того, что Леверн угрожала обличить тебя, рассказав о каком-то дурацком проступке в колледже. Это единственная причина, по которой ты не мог сблизиться с дочерью. Кроме того, кто мог поверить этой ерунде?
      – Брайан, я знаю, ты желаешь мне добра, но я отвечаю за жену и двоих детей, не говоря уж о моей дружбе с Айвеном Горски.
      – Но она не в первый раз тянет из тебя деньги, неужели не видишь? – вышел из себя Брайан.
      – Пусть это тебя не тревожит. У меня было столько стычек с Леверн, что хватит на целую жизнь.
      Положив трубку, Фрэнк задумчиво уставился в окно.
      – Айвен по-прежнему скрывает, что он гомосексуалист, – сказал он жене, – и никогда не признается из-за семьи. Но это его дело. Семья очень дорога Айвену. Только его сестра знает и готова защищать Айвена до последнего. Никогда не прощу себя за то, что назвал его имя Банни и хранил эти письма там, где Леверн смогла их найти.
      Энн понимающе кивнула:
      – Айвен такой милый человек, но не очень сильный, как физически, так и психологически.
      – Знаю, потому и избегаю быть в центре внимания прессы. Не будь я для Леверн золотой жилой, она наверняка выложила бы все просто так, назло, чтобы порадоваться.
      Немного помолчав, Фрэнк тихо добавил:
      – Поэтому в прошлом году отказался выставить свою кандидатуру в Конгресс, когда представители партии просили меня об этом. Знаешь ведь, Леверн всегда ненавидела меня, и я боялся навлечь огонь на семью.
      Он сжал руку Энн.
      – Ладно, будь что будет, дорогая, но спасибо, что попыталась изменить судьбу.
      Расставшись с женой, Фрэнк направился в кабинет, открыв ящик письменного стола, вынул газетную вырезку – снимок Челси, стоявшей за инвалидным креслом матери во время пресс-конференции, в который раз всмотрелся в лицо девочки. Из всех троих детей одна лишь Челси походила на него – сходство было необычайным!
      «Бедная малышка, – подумал Фрэнк. – Должно быть, Леверн ненавидит тебя за это».

      После нескольких дней жизни в гостиничном бунгало Леверн получила деньги от Фрэнка и сняла меблированный домик в равнинной части Беверли-Хиллз, к северу от бульвара Санта Моники, на Крисчент Драйв, небольшой, не очень роскошный, но в приличном районе. Кроме того, скромный образ жизни теперь соответствовал новому имиджу Банни – амплуа «серьезной» актрисы. Представители страховой компании подозревали поджог и отказывались верить в потерю драгоценностей. Среди пепла не было найдено никаких остатков украшений, и стало очевидно, что убытки, если и будут возмещены, то нескоро.
      Челси впервые в жизни стала посещать обычную среднюю школу, но как всегда легко освоилась. В отличие от некоторых детей, считающих себя центром вселенной, Челси всегда была на вторых ролях и знала это. Банни была звездой, бабушка повторяла это снова и снова, а в семье есть место лишь одной звезде. Челси никогда не требовала повышенного внимания к себе, выросла неиспорченным, чутким ребенком, вполне довольным собственной жизнью, но самое главное, – на девочку всегда и во всем можно было положиться. В любой другой семье ее считали бы сокровищем, но Леверн и Банни попросту принимали все, как должное.
      Рик Уэнер наконец прислал сценарий – сюжет оказался блестящим, а роль Камиллы – одной из самых выигрышных за всю сценическую карьеру Банни; кроме того, Хилда Маркс выполнила обещание относительно финансирования и проката. Она убедила администрацию студии «Коламбиа пикчерз», что фильм Рика Уэнера не только получит премию Академии Киноискусства, но и принесет большую прибыль в других частях света, что, естественно, покроет все расходы. Обладающая несравненным умением убеждать и репутацией искательницы талантов, Хилда добилась своего. Кроме того, чем несбыточнее мечта, тем яростнее стремятся к ней главы голливудских студий. Все думают лишь о том, как сделать рекордный прыжок и приземлиться на горе из золота.
      Рик настаивал, чтобы картина снималась в Лондоне, где были созданы все его фильмы и где жило большинство членов съемочной группы, с которой он обычно работал. Банни и Леверн были предупреждены, что может пройти несколько месяцев, прежде чем они возвратятся в Калифорнию, поскольку Рик Уэнер отказывался заключать себя в рамки графика, а при монтаже часто переснимал непонравившиеся сцены. Это обходилось дорого, и не приносило прибылей, но Уэнер провозглашал, что искусство не создается по плану!
      Челси была в таком возрасте, когда важнее всего на свете – друзья. Узнав, что вскоре придется отправиться на другой конец земного шара, где она не встретит ни одного знакомого лица, девочка внезапно взбунтовалась. Леверн не только не сочувствовала внучке, но и была крайне возмущена таким непривычным сопротивлением.
      – Нет, ты не можешь остаться здесь! – категорично заявила она. – Твоя мать хочет, чтобы ты была с ней. Не хватало еще, чтобы Банни волновалась из-за тебя, когда у нее и без этого много важных дел. Неужели не понимаешь, как много значит для всех нас успех этой картины?!
      Но Челси не собиралась отступать, как прежде.
      – Пожалуйста, ба, это такой прекрасный дом. Не могла бы я жить здесь с экономкой? Честное слово, все будет в порядке! – умоляла девочка.
      Леверн окончательно разозлилась – не похоже на Челси вести себя так нагло!
      – Какое бесстыдство! – взорвалась она. – Да кем ты себя воображаешь? Мне не по карману содержать дом и экономку только ради тебя! Немедленно иди укладывай вещи! Меня тошнит от твоего нытья!
      Челси никогда не умела спорить, потому что от рождения была наделена проклятым свойством становиться на точку зрения оппонента. И сейчас она должна была признать, что содержать дом и служанку для одного ребенка – абсолютно немыслимая роскошь. Друзья посоветовали ей закатить оглушительную истерику, но поскольку Челси никогда не делала этого, то не знала с чего начать.
      Поэтому она потащилась в спальню и бросилась в кресло, с ужасом размышляя об ожидавших впереди тоскливых месяцах. Она окажется в чужой стране. Мама и бабушка будут заняты, а друзей у Челси нет… Какая мрачная перспектива!!
      Подняв трубку собственного телефона – роскошь, дозволенную бабушкой, потому что та не любила, когда ее линия занята, – Челси позвонила лучшей подруге Таре Линн, дочери телевизионного актера.
      – Что случилось, Челси? Ты больна?
      – Проиграла битву, Тара. Бабушка сказала, что мама будет волноваться, если я останусь одна с экономкой, и не сыграет так, как надо.
      Челси прекрасно понимала, что никому нельзя говорить о нехватке денег.
      – Чушь! – вознегодовала Тара. – А школа? Неужели им наплевать на то, что хочешь ты?
      Неожиданно Челси почувствовала необходимость защитить семью.
      – Просто карьера мамы важнее всего – ведь именно она зарабатывает деньги.
      – Да-да, конечно, и мой отец тоже, но он же не заставляет нас разъезжать с ним. Мама, брат и я всегда остаемся дома, рядом с друзьями. Он считает, что нам необходимо жить нормальной жизнью, – возразила Тара Линн.
      – Ты – совсем другое дело. У тебя есть и мать, и отец.
      – А где твой? Может, ты смогла бы остаться с ним?
      – Ушел, когда мне было два года, – хмыкнула Челси. – Он, скорее всего забыл, что я вообще существую.
      – Ну и гад! Слушай, у меня идея! Что, если я попрошу маму позволить тебе остаться у нас? В моей комнате двуспальная кровать! Можно даже сделать вид, что мы сестры!
      – Вот было бы здорово! – тоскливо протянула Челси. Сегодня же за ужином спрошу маму и папу!
      Челси не позволяла себе питать слишком большие надежды, боясь, что родители Тары вряд ли согласятся принять в дом незнакомую девушку, да еще неизвестно на какое время. Но если все-таки они выполнят просьбу дочери, бабушка не сможет попрекнуть Челси деньгами.
      Тара позвонила вечером.
      – Привет! Предки сказали, что будут счастливы иметь такую гостью, как дочь Банни Томас. Папа говорит, твоя мать – легенда экрана.
      – О, Тара, потрясающе! Сейчас расскажу маме и перезвоню, – пообещала Челси и, повесив трубку, помчалась в спальню Банни, где Леверн делала дочери массаж. Неискушенная в искусстве убеждения и обходных маневров, Челси не дала себе труда выждать и поговорить отдельно с каждой из женщин и вместо этого попросту выпалила великую новость.
      Леверн даже не подняла голову и, не замечая трогательной надежды в блестящих глазах девочки, отрезала:
      – Ни за что! Прекрати приставать ко мне! Твоя мать просто не может позволить себе волноваться только потому, что ты живешь на другом конце света!
      Челси в отчаянии подбежала к матери. Вряд ли она вмешается, но Банни была последней соломинкой.
      – Мама… Пожалуйста… Я не хочу в Англию. Я там никого не знаю. Они подумают, у меня смешной выговор… пожалуйста…
      Не потрудившись даже взглянуть на расстроенную девочку, Банни немедленно приняла сторону матери.
      – Бабушке лучше знать, дорогая. Кроме того, тебе полезно посмотреть, как живут в других странах, завести новых друзей.
      С самого детства Банни проводила целые дни на съемочной площадке «Таурус», в компании других детей – актеров и не имела ни малейшего представления о том, что Челси хочет жить как обыкновенные люди.
      Без единого слова мольбы Челси отправилась к себе и, позвонив Таре, вежливо поблагодарила за приглашение, от которого вынуждена отказаться. На следующий день она не пожелала идти в школу, сославшись на головную боль и жжение в горле. Леверн, боясь, что девочка может заболеть и задержать отъезд, разрешила ей последние несколько дней оставаться дома. Именно этого и добивалась Челси. Ей была невыносима сама мысль о прощании со школой и друзьями, которые так много значили для нее все это время.

      Работа с Риком Уэнером оказалась самым трудным и мучительным испытанием в жизни Банни. Никогда за всю карьеру режиссер не требовал и не ожидал столь многого как от актрисы, так и от личности. Каждый вечер она возвращалась в снятую в Уэст-Энде квартиру, буквально падая с ног от усталости. Ей едва хватало сил съесть что-нибудь и свалиться в постель. Она была настолько истощена эмоционально и физически, что худела с каждым днем, и на свет появилась прежняя изящная Банни. Актриса, похожая на игривую, пухлую девчонку, исчезла, превратившись в женщину необыкновенной красоты и грации.
      Леверн со смесью гордости и тревоги наблюдала за этим преображением. Рик позволял съемочной бригаде смотреть отснятый за день материал и, хотя запрещал актерам появляться в просмотровом зале, на этот раз отступил от правил и разрешил Леверн присутствовать на ежевечерних показах. Она была заворожена игрой дочери: зная, что Банни – знаменитость, во многом способствуя ее карьере, мать до сих пор не понимала по-настоящему степени ее актерских возможностей и теперь чувствовала, чем это грозит ей самой. Именно Леверн создала Банни – звезду! Как же получилось, что она недооценила всей глубины таланта дочери, в то время как Хилде Маркс и Рику Уэнеру, чужим людям, сразу все стало ясно!
      В довершении всего, Леверн не пускали на съемочную площадку. Рик Уэнер запретил вход всем, кроме членов небольшой, но высокопрофессиональной съемочной бригады. Впервые за всю сценическую карьеру Банни, Леверн обнаружила, что почти совсем отстранена от процесса создания фильма. Банни, до сих пор не разлучавшаяся с матерью, поняла, как той больно, и попыталась загладить обиду. Первые несколько недель актриса, возвращаясь домой, подробно рассказывала о дневных событиях. Но по мере того как она все глубже вживалась в характер героини, работа требовала большей и большей отдачи, высасывая силы и энергию, и Банни пришлось сдаться.
      – Прости, мама, просто не могу пересказывать каждую деталь. Я слишком устала, – молила Банни. – Рик заставляет меня объяснять каждое движение, слово, улыбку. Он говорит, я должна знать, почему делаю так, а не иначе, и поверь, – мне слишком тяжело повторять все это еще раз.
      – Ты слишком много работаешь, дорогая. Хочешь, я поговорю с ним? – сочувственно предложила Леверн, в надежде, что дочь поможет ей ближе сойтись с Уэнером. Однако Банни встрепенулась:
      – Ни за что, мама! Рик придет в бешенство! Разозлится и на тебя, и на меня. Он считает, что эта роль в «Зимней песне» – просто поворотный пункт в моей карьере, и я ему верю! Пожалуйста, я очень расстроюсь, если ты что-нибудь скажешь ему! – объявила Банни со всей силой убеждения, на которую была способна. Но, заметив выражение решимости на лице матери, прибегла к обычному в разговоре с ней капризному тону: – Кроме того, если ты расстроишь Рика, он не позволит тебе смотреть отснятые кадры, а я не хочу, чтобы это, случилось.
      Угроза возымела действие, но Банни смягчила удар небольшой лестью:
      – Как по-твоему, хорошо у меня выходит? Ты ведь знаешь, я могу доверять только твоему суждению!
      Банни коснулась руки матери, очаровательно улыбнулась, и та позволила себя убедить. Привыкшая всю жизнь управлять людьми, прирожденная интриганка, она сама не была чужда чисто человеческих слабостей. Кроме того, она сообразила, что съемки не будут продолжаться вечно, а когда закончатся, Банни вновь окажется в ее власти.
      Как-то вечером, несколько недель спустя, Лондон окутал туман, непривычно густой даже для этого города. В двух шагах ничего не было видно, и хотя Леверн обещала свозить Челси в театр, все же решила не рисковать. После представления очень трудно будет поймать такси, особенно при такой плохой видимости, и, когда Леверн спросила внучку, не лучше ли остаться дома, та, как всегда, согласилась. От внимания Леверн, целиком занятой Банни, ускользнуло, как сильно ушла в себя девочка за последнее время. Почти все время она проводила дома, читала или рисовала за письменным столом. Леверн не имела представления о том, что делает внучка, да и не пыталась узнать, и, чувствуя отсутствие всякого интереса к себе, Челси никогда не предлагала бабушке посмотреть рисунки.
      Обычно Банни приезжала домой к восьми, но на этот раз Леверн позвонил ассистент режиссера и предупредил, что не стоит ждать Банни к ужину, поскольку съемки затягиваются, и Рик заказал еду из ближайшего ресторана.
      Такое случалось и раньше, поэтому Леверн была всего лишь слегка раздражена. Весь день она ждала момента, когда приедет усталая дочь, чтобы сделать ей массаж, напоить горячей водой с лимонным соком и уложить в постель.
      Леверн уселась в большое мягкое кресло у окна, выходящего на улицу, откуда можно было увидеть свет фар «роллс-ройса», в котором обычно приезжала дочь, открыла новый роман Кэтрин Энн Портер «Корабль дураков» и начала читать.
      Прошел час, второй, третий… и Леверн поняла, что, перечитывает каждую страницу несколько раз, не понимая смысла.
      Наконец она бросила книгу на маленький старинный столик, стоявший около кресла, и встала. Как смеет этот человек так изводить ее дочь! Она направилась к телефону, позвонила на съемочную площадку, но ответа не было. Прекрасно! Значит, съемки закончены, и Банни едет домой.
      Леверн поставила чайник на огонь и направилась в комнату Банни, желая убедиться, что горничная расстелила постель, повесила на спинку чистую ночную сорочку и поставила тапочки. В спальне было прохладно, поэтому Леверн включила газовый обогреватель. Все так чисто, удобно, уютно… правда, Банни наверняка не заметит – устанет настолько, что попросит помочь раздеть ее и снять грим. Леверн проверила, стоят ли на столике специальный кольдкрем Банни, вяжущий лосьон и увлажнители и достаточно ли бумажных салфеток в коробке.
      Вернувшись на кухню, она уменьшила пламя под чайником, потом, только лишь потому, что нервничала и не могла найти себе места, отправилась в конец коридора, посмотреть, спит ли Челси. В комнате было тихо и темно. Девочка свернулась калачиком под большим пуховым одеялом.
      Леверн снова оказалась в гостиной, села и взяла книгу, хотя читать не могла! Главное, чтобы Банни не заподозрила, насколько расстроило мать ее опоздание, потому что в последнее время Леверн чувствовала, с какой неприязнью встречает дочь всю ее помощь и заботы!
      Леверн смогла делать вид, что поглощена своим занятием, не более получаса, пока нетерпеливое возбуждение вновь не подняло ее на ноги. Женщина нервно заметалась по комнате. Где же она, черт возьми?! Снова выглянув из окна, Леверн заметила, что туман поднялся достаточно высоко и можно увидеть мостовую. Если Банни выехала как раз в то время, когда она звонила на студию, то к этому часу должна уже быть дома, если… не дай Бог, не произошло несчастного случая. Только что пришедшая в голову мысль быстро обретала реальные формы. Да-да, должно быть, все именно так, Банни лежит где-то раненая, истекая кровью, и молит о помощи. О Господи, что же делать? Ноги Леверн подкосились, голова шла кругом от сознания, что необходимо что-то предпринять. Но что? Ради Бога, что?!
      Леверн, не задумываясь, побежала по коридору в спальню внучки. Нужно поговорить с кем-то, она просто не может вынести это ужасное бремя в одиночку!
      Как только Леверн вошла и включила свет, Челси немедленно проснулась и села.
      – Что случилось, бабушка?
      – Банни нет дома, а уже почти полночь, – выпалила Леверн в возбуждении, переходя почти на визг. – Я звонила на студию почти час назад, но там никого не было.
      Леверн рухнула на кровать.
      Челси нагнулась, обняла худые костлявые плечи, пытаясь утешить бабушку. – Не нужно сразу думать худшее, ба! Существуют тысячи причин, почему мамы нет дома. Не думай о самом плохом!
      Но Леверн ничего не желала слушать.
      – О чем ты говоришь? Где же она может быть? Челси, мудрая и сообразительная не по годам, была к тому же гораздо более наблюдательной, чем предполагали родные, но сейчас колебалась, стоит ли выкладывать свои соображения, потому что не любила показывать, как много понимает на самом деле. А вдруг бабушка поймет, что Челси давно уже не наивный глупенький ребенок?!
      – Готова побиться об заклад, что мама с Риком пошла куда-нибудь поужинать, – осторожно предположила она, пытаясь говорить с детской непосредственностью и в то же время достаточно серьезно.
      – Глупости, Челси! Ей давно нужно быть в постели, чтобы набраться сил для завтрашнего дня! Камера сразу выявит усталость на лице! – бросила Леверн, полностью отвергая догадку внучки.
      Челси ничего не ответила. Как могут взрослые быть такими тупыми? Неужели бабушка не видит, что мать совершенно очарована Риком Уэнером? Челси так часто видела мать в состоянии безумной влюбленности, что на этот раз не могла ошибиться.
      – Сейчас позвоню Рику и спрошу, может, он что-то знает! – решила Леверн, вставая.
      – Не надо… – начала Челси, видя, что бабка решительно направилась к двери.
      «О Боже, – подумала она, откидываясь на подушки, – что сейчас будет?!»

      Рик протянул трубку Банни, но та отпрянула и энергично затрясла головой, не в силах заставить себя поговорить с матерью. Не сейчас. Не сегодня. Не в момент столь возвышенной близости. Нет-нет, она не позволит занудным требованиям матери вернуться домой испортить эту прекрасную ночь любви! Но главное, не собирается поддаваться бессмысленным угрызениям совести и чувствовать себя безответственной негодяйкой! Только не в такую минуту!
      Рик не пожелал помочь ей скрыться. Он считал, что в подобных неприятных ситуациях хуже всего уклоняться от прямого ответа, и не испытывал к склонности Банни убегать от собственных проблем ничего, кроме презрения.
      – Ну же, дорогая, тебе все равно рано или поздно придется ей сказать. Лучше уж сейчас. Нельзя ведь всю жизнь избегать щекотливых положений. Объясни, что собираешься остаться со мной; и делу конец. Ты уже большая девочка, дорогая, не веди себя как ребенок!
      Сообразив, что под двойным натиском Рика и матери ей не устоять, Банни сморщила носик и потянулась к телефону, не обращая внимания на соскользнувшую простыню, открывшую большие полные груди. Рик уставился на ярко-розовые соски, резко контрастирующие с белизной кожи, и, когда Банни глубоко вздохнула, не смог противиться искушению – слегка провести кончиками пальцев по нежным холмикам. Он поразился, увидев, как мгновенно затвердели соски, поднявшись еще быстрее, чем его собственная мужская плоть.
      – Привет, мама, – пробормотала она, глядя в глаза Рика и нарочито медленно откидываясь на подушку.
      – Банни, могла хотя бы иметь совесть позвонить! Ты же знаешь, я с ума схожу!
      – Прости, мама, но мы работали допоздна, – ответила Банни, задохнувшись. Рик откинул простыню и, осторожно проведя пальцем по животу до треугольника рыжеватых волос, слегка дернул за завиток, пока она не раздвинула ноги.
      – Дорогая, думаю, ты делаешь ошибку, связываясь с Риком, – начала Леверн. – Тебе известно, какая у него репутация во всем, что касается женщин. Последние несколько месяцев тебе пришлось ужасно тяжело, но ты не должна позволять ему использовать…
      Тихий невольный стон вырвался из горла Банни – палец Рика мягко скользнул внутрь. Леверн не могла не слышать дочь и с интуитивной безошибочностью, рожденной многими годами близости с дочерью, поняла, что происходит – для этого даже не нужно было наблюдать сцену, происходившую в спальне Рика. Но с прагматизмом человека, долгие годы жившего бок о бок со звездой, поняла, что у соперника – все преимущества. Мать никоим образом не могла сравниться с молодым привлекательным мужчиной, обратившим внимание на дочь. Нужно отступить с честью, не потеряв лица, и найти более выгодную боевую позицию, с которой можно будет сражаться за контроль над Банни. Леверн понизила голос и заговорила как можно ласковее:
      – Детка, пожалуйста, помни, ты должна хорошенько отдыхать. От объектива ничего не скроешь. Усталый вид, измученное лицо, каждая морщинка навеки останутся на пленке. Попроси Рика отпустить тебя завтра пораньше, чтобы я смогла помассировать тебе спину после ванны. Позвони, если сможешь освободиться, днем. Спокойной ночи.
      Хотя ласки Рика с каждой минутой становились все смелее и откровеннее, и тело Банни с готовностью отвечало на них, она не собиралась кончать разговор. Именно в тот момент, когда ничего, кроме прикосновений Рика, не имело значения, необходимо было сообщить матери еще одну сокрушающую новость.
      – Я не приеду завтра, мама. Рик хочет, чтобы я жила у него, – пробормотала Банни голосом, хриплым от неприкрытой страсти и желания, которые она даже не пыталась скрыть от матери.
      Осознав драматическую напряженность момента, Рик сразу же понял состояние Банни и воспользовался им, быстро приподнявшись и скользнув в нее.
      Леверн прекрасно знала, что происходит, и была вне себя от ярости. Ее дочь – мерзкая шлюшка! Поделом ей будет, если мать выплеснет сейчас всю ярость и отвращение, швырнет трубку, сложит вещи и оставит ее навсегда – пусть сама уничтожит все и доведет себя до могилы! Но Леверн была слишком умна, чтобы совершать такие необдуманные поступки, давным-давно усвоив, что нельзя управлять другими людьми, не умея сдерживать собственных эмоций.
      – Не время принимать поспешные решения, дорогая, – сладким журчащим голоском ответила она. – Мы поговорим об этом, когда останемся вдвоем и когда ты будешь… способна думать более ясно, – продолжала Леверн, надеясь, что ее любвеобильное дитя поняло намек. – Я завтра приеду на студию, мы пообедаем и все обсудим…
      – Нет, мама, – охнула Банни, поднимаясь и опускаясь с каждым толчком Рика. – Рик не желает тебя видеть там… говорит… ты отвлекаешь меня… не даешь сосредоточиться.
      Банни почти не сознавала, что говорит, мыслями владело только одно стремление – достичь желанного облегчения.
      Леверн попыталась возразить:
      – Но, солнышко…
      Банни, не слушая, продолжала, возбуждаемая невидимым любовником:
      – Нет, мама, на этот раз тебе меня не отговорить, – задыхаясь, пролепетала она. – Я пришлю завтра кого-нибудь за вещами… – Голос становился все тише по мере того, как Банни все глубже погружалась в океан страсти, а тело все смелее отвечало на требовательные ласки Рика, двигаясь в такт убыстряющимся толчкам.
      Боже, как хорошо, как хорошо снова ощущать глубоко в себе неутомимого любовника. Ничто в жизни не может сравниться с этим чувством.
      Банни, забыв о матери, уронила трубку на постель; трубка скользнула по простыне и, никем не замеченная, упала на пол; сейчас для Банни важно было только одно, лишь одно имело значение – эта минута и восхитительно-сильный, возбуждающий, неутомимый мужчина, овладевший ею. Он был единственным человеком, понявшим ее нужды и желания, окунувшимся в источник ее эмоций, научившим Банни вкладывать их в работу и использовать для собственного удовольствия. Наконец, наконец она нашла человека, который мог удовлетворить ее физически, интеллектуально и творчески! Он просто великолепен!
      Слушая тяжелое дыхание и стоны извивающихся в экстазе людей, Леверн почувствовала, как к горлу подступает тошнота омерзения. Маленькая идиотка! Как только съемки закончатся, Банни будет нужна Рику Уэнеру как прошлогодний снег! Его романы с актрисами всегда кончаются через одну-две недели после завершения фильма. Истинной страстью Рика было творчество, и для него не существовало больше ничего святого. Даже Хилда Маркс предупреждала Банни быть осторожнее с Уэнером, не позволить уничтожить себя. Но все впустую – там, где речь шла о мужчинах, Банни мгновенно теряла инстинкт самосохранения.
      Леверн швырнула трубку на рычаг, мрачно утешая себя мыслью о том, что, когда эта связь окончится катастрофой, именно ей выпадет вновь сложить разбитое зеркало жизни Банни Томас.

      Челси поняла, что случилось что-то неладное, когда на следующее утро вошла в кухню и не увидела бабушки, обычно лично руководившей приготовлением завтрака для матери.
      – Где бабушка? – спросила она Летишу, исполнявшую обязанности экономки и кухарки.
      – В постели. Я сварила овсянки – погода нынче холодная, – сказала высокая угловатая женщина с седыми прядями в коротко постриженных волосах. Летиша Хэмилтон потеряла молодого мужа и обоих родителей во время войны и, хотя была интеллигентной, хорошо образованной женщиной, предпочитала работу прислуги, потому что любила семейную атмосферу. Ей особенно нравилось теперешнее место, поскольку Летиша горячо симпатизировала милой, но заброшенной Челси, обожала инфантильную Банни и уважала жесткую, решительную Леверн.
      – Пойду посмотрю, что с ней. Мама уже уехала на съемки?
      Летиша покачала головой и, продолжая накладывать овсянку в тарелки, объявила:
      – Я заглянула в ее комнату, и, если только мисс Банни не застелила постель сама, что просто невероятно, по всему видно, она вообще не ночевала дома.
      Ничего не ответив, Челси повернулась и побежала в комнату матери. Верно, постель несмята. Подойдя к двери спальни бабушки, девочка осторожно постучала, но, не получив ответа, повернула ручку и заглянула внутрь. В комнате было почти темно от опущенных жалюзи, но Челси разглядела бабушку, свернувшуюся на постели под толстым одеялом. Девочка в мгновение ока очутилась у кровати и коснулась щеки Леверн.
      – Ба, с тобой все в порядке? – встревоженно спросила она. – Может, попросить Летишу вызвать доктора?
      Леверн открыла глаза, непонимающе огляделась, долго молчала и наконец выдавила:
      – Иди в школу, детка. У меня душа болит, только и всего.
      Челси, облегченно вздохнув, села на постель.
      – Из-за мамы? Она решила жить с Риком?
      – Черт возьми, откуда ты знаешь подобные вещи? Едва заметная улыбка тенью прошла по лицу Челси, но девочка тут же подавила ее. Взрослые все-таки ужасно странные люди! Неужели они в самом деле считают, что дети глухи, слепы и немы?
      – Я поняла, что мама снова влюблена, по тому, как она каждое утро без единой жалобы встает на рассвете и едет на съемки.
      – Чепуха!! Просто ее волнует новая роль, вот и все, – раздраженно бросила Леверн, переворачиваясь, чтобы подняться.
      Хотя Челси давно научилась держать свое мнение при себе, взрослея, она начинала злиться, что с ней все еще обращаются как с ребенком.
      – Ба, когда это мама радовалась работе? Она становится живой и энергичной только в том случае, если рядом интересный мужчина и есть на кого произвести впечатление.
      Леверн внимательно взглянула на внучку. Неужели это дитя превратилось в настоящую личность, а она даже не заметила? Бред! Челси просто повторяет, как попугай чьи-то слова.
      – Кто забивает тебе голову подобными нелепостями? Снова болтала с прислугой? – резко спросила пожилая женщина, вставая и накидывая тяжелый кашемировый халат.
      – Ба, ее зовут Летиша, другой прислуги у нас нет, и ты прекрасно знаешь, она не любит сплетничать! Ей это ни к чему – у меня свои глаза есть. Кроме того, я рада, что мама кого-то нашла. Она такая мрачная, когда рядом нет тоскующего мужчины, который твердил бы, как она ослепительно, невероятно прекрасна.
      – Великолепно! Думаешь, что все растолковала, мисс Всезнайка? Значит, тебе должно быть известно, во что она превращается, когда очередной любовной истории века приходит конец, – а тут, поверь, все очень скоро кончится!
      Челси полная неистощимого романтизма молодости, весело ответила:
      – Может, на этот раз все будет по-другому, ба? Вот было бы здорово!
      Леверн непроизвольно вздрогнула лишь от одной мысли о чем-то подобном, но, тут же вспомнив о Рике, улыбнулась и пожала плечами. Вместо того чтобы предаваться скорби – ей лучше бы ликовать, поскольку роман Банни на этот раз явно обещает быть весьма скоротечным. Рик Уэнер из тех людей, которые определенно не выносят постоянства. Улыбнувшись внучке, Леверн объявила:
      – Ни малейшей возможности, Челси! Помяни мое слово! Теперь тебе лучше поспешить, а то не успеешь собраться к приезду машины.
      Ровно в восемь Берти Мастерсон остановил у парадной двери древний «бентли» и стал ждать Челси. Во время второй мировой войны в сражении при Данрике осколком снаряда ему перебило ноги, и теперь бедняга страдал от частых болезненных приступов невралгии и не мог постоянно работать. Приходилось перебиваться случайными заработками в дополнение к скудной пенсии. Когда Берти наняли отвозить Челси в школу каждое утро и привозить днем, он был на седьмом небе. Такая прекрасная возможность! Какое счастье, что бабка отказалась поместить девочку в пансион миссис Ченоуэт! Конечно, плата была не очень высока, но ее хватало на бензин для любимой «малышки», унаследованной от старого друга-однополчанина. После жены Зелли «бентли» был самым главным в жизни Берти, потому что давал свободу передвижения, возможность многое повидать и даже возить жену за город по уик-эндам.
      Берти сверился с часами и обнаружил, что уже довольно поздно. Ему не хотелось сидеть и ждать, но и тащиться наверх тоже не имело смысла – слишком болезненный маневр, – Берти вообще предпочитал выходить из машины лишь в случае крайней необходимости. Уж лучше оставаться на месте. Пусть девочка собирается. Бедная малышка! Жизнь с такой знаменитой матерью и этой старой скрягой-бабкой – должно быть вовсе не сахар.
      К его облегчению, из двери, как молния вылетела Челси и, промчавшись по дорожке к автомобилю, поспешно уселась, как всегда, рядом с Берти.
      – Простите, что опоздала, Берти. Семейные проблемы.
      Включив сцепление и медленно выруливая на мостовую, Берти осведомился:
      – Надеюсь, ничего серьезного?
      Сообразив, что сболтнула лишнее, Челси тут же заговорила о другом. Едва ли не с пеленок ей строго-настрого наказывали ни с кем не обсуждать то, что происходит дома. Леверн неустанно вбивала в голову девочки, что любой, даже самый хороший с виду, человек способен собрать обрывки сведений и превратить их в историю, которую с радостью купит любая бульварная газета.
      – Бабушка довела меня! Все время ругает, что я ленюсь и опаздываю! Ну, куда вы с женой собираетесь на уик-энд? – спросила Челси, ловко сменив тему.
      – В Уиндзорский замок. У принцессы Маргарет Роуз день рождения, и Зелли говорит, что там, должно быть, соберется много интересных людей. У нее уже целый альбом снимков, которые она сама сделала своим аппаратом!
      Обычно Челси нравилось болтать с Берти, но сегодня она только притворялась, что слушает: голова была занята мыслями о том, что придется снова переезжать. Хотя школа девочке нравилась, и училась она хорошо, Маргарет Эшфорд была единственной, с кем она подружилась. Как одна из немногих приходящих студенток, Челси считалась чужачкой, и остальные девочки относились к ней с вежливым безразличием.
      Днем, когда Челси направлялась к тому месту, где обычно поджидал Берти, ее окликнула Маргарет, не успевшая переодеть спортивные брюки.
      – Челси, подожди! – задыхаясь, пропыхтела она. – Я должна кое о чем спросить тебя!
      Челси остановилась, наблюдая, как длинноногая подружка поднимает кроссовками пыль с усыпанной гравием дорожки.
      – Что случилось, Мегги? – с любопытством спросила она.
      Остановившись, Маргарет сморщила нос и сделала гримаску.
      – Не зови меня Мэгги! Что за ужасная кличка?
      – Прости, Маргарет, но я уже вижу автомобиль Берти, так что говори быстрее, в чем дело?
      – Уилс привозит приятеля на уик-энд, и мама подумала, что будет неплохо, если я позову подругу. Можешь приехать? Соглашайся! Повеселимся вволю! Все говорят, мой братец-близнец гораздо лучше меня, и я хочу, чтобы ты с ним познакомилась. Вот увидишь, вы с ним подружитесь!
      Челси удивилась и обрадовалась приглашению.
      – Ей-богу, Маргарет, мне бы хотелось… но сначала я должна спросить у бабушки.
      – Потрясно! Ладно, побегу, а то опоздаю и мисс Джайвенс устроит мне концерт! – кивнула Маргарет и побежала обратно, кинув через плечо: – Принеси утром в школу свои вещи, и мы автобусом доберемся до вокзала. Мама просит, чтобы мы переоделись до обеда, так что захвати лучшее платье и пару ботинок покрепче – мы с Уилсом любим гулять в лесу. – И, неожиданно остановившись, воскликнула: – Ты, случайно, не катаешься верхом?
      – Нет, но хорошо бы научиться! – отозвалась Челси.
      – Уилс тебя научит. Лошади его обожают. До завтра! По дороге домой Челси, не обращая внимания на болтовню Берти, прикидывала, как лучше начать разговор с бабушкой. В обычных обстоятельствах Челси не пришлось бы долго добиваться разрешения, – достаточно было упомянуть, что отец Маргарет Эшфорд носит титул графа. Но теперь, в отсутствие матери, Челси боялась, что бабка не захочет проводить уик-энд в одиночестве. Леверн всегда так была занята Банни, что попросту не имела времени подружиться с кем-либо.
      Атмосфера в доме этим вечером была еще более леденящей, чем ожидала Челси. Не обращая внимания на просьбы дочери держаться подальше от съемочной площадки, Леверн, не дожидаясь посыльного, сама собрала вещи Банни и поехала на студию. Когда охранник позвонил в съемочный павильон, ему приказали взять чемоданы, и не пропускать Леверн. Униженная женщина возвратилась домой, словно окаменев от бешенства.
      Теперь, несколько часов спустя, гнев сменился жалостью к себе. Как могла эта неблагодарная негодяйка, ее дочь, поступить с матерью подобным образом?
      Приближалось время сна, и настроение Леверн все не улучшалось. Челси решила, что ждать дольше нельзя.
      – Бабушка, мать Маргарет пригласила меня провести уик-энд в их загородном поместье. Нехорошо оставлять тебя одну, но мне так хотелось бы поехать. Летиша сказала, что с радостью останется и составит тебе компанию, – выпалила Челси.
      Леверн сидела перед окном-«фонарем», глядя на улицу, настолько поглощенная яростью и ненавистью, что не слышала ни слова из того, что говорила внучка.
      Челси терпеливо попыталась еще раз. Привлечь внимание бабушки всегда было нелегко.
      – Ба, я знаю, ты расстроена из-за мамы, но с ней все будет хорошо. Пожалуйста, выслушай меня! Мне нужно собрать вещи, чтобы взять их завтра в школу.
      По-прежнему не получив ответа, Челси решила, что пора пустить в ход последний козырь и воспользоваться снобизмом бабки.
      – Ты ведь знаешь, отец Маргарет – граф, и я слышала, у них одно из самых красивых поместий в Англии. Они выращивают лошадей, берущих все препятствия на скачках, и их конюшни – лучшие в стране… Должно быть, у них много денег.
      Леверн устало подняла руку, чтобы заставить Челси замолчать.
      – Не сейчас, детка! Неужели не видишь, у меня на уме гораздо более важные вещи. Пожалуйста, оставь меня одну. Я не в настроении слушать твою болтовню о школьных делах!
      Вконец расстроенная, Челси убежала к себе и бросилась на кровать. С самого раннего детства девочка знала, что на самые горькие слезы в этом доме не обращают внимания – ведь есть та, кому нет равных в искусстве рыдать и всхлипывать. Только сейчас Челси поняла, что должна быть более скрытной и хитрой и, если хочет добиться своего, необходимо выбирать обходные пути. И тут в голову ей пришла неожиданная идея. Осторожно, пытаясь не шуметь, Челси пробралась в комнату бабушки и пересмотрела бумаги на столе. Найдя нужный номер, она постаралась его запомнить и на цыпочках отправилась в кухню. Закрыв дверь, чтобы никто не подслушал, Челси подняла трубку и набрала номер. К телефону подошел Рик Уэнер.
      – Привет, это Челси, – сказала девочка. – Не могли бы вы сказать маме, что мне нужно поговорить с ней. Это очень важно.
      – Слушайте, юная леди, если это проделки вашей бабки, лучше не стоит! Не позволю ей расстраивать Банни, как она вечно это делает!..
      – Пожалуйста, мистер Уэнер, – перебила Челси умоляющим голосом. – Бабушка не знает, что я звоню. Мне нужно кое-что спросить у мамы, вот и все. Если не верите, можете сами ей передать.
      Рик, смягчившись, протянул трубку Банни.
      – Привет, солнышко, что дома, очень ужасно? – спросила мать.
      – Не так чтобы очень, мама. У тебя все в порядке?
      – Просто великолепно, дорогая. Рик такой чудесный! Не могу передать, как мне хорошо!
      Челси любила разговаривать с матерью, когда все шло гладко. Банни могла становиться добрейшим, милейшим созданием, когда была счастлива… что случалось крайне редко.
      – Я так рада! Конечно, бабушка не в восторге, но, думаю, скоро успокоится. Ma, моя новая подруга, Маргарет Эшфорд, дочь настоящего графа, пригласила меня на уик-энд в их загородное поместье. Позволишь мне поехать?
      – А бабушка что говорит? – уклонилась от ответа Банни, не привыкшая решать подобные вещи без подсказки матери.
      – Не могу заставить ее слово сказать! Ты же знаешь, какая она становится, когда на нее найдет! Летиша обещала остаться и проследить за ней.
      – Не знаю… – поколебалась Банни, боясь принять решение даже в таком простом вопросе, как поездка дочери.
      – Пожалуйста, мам, мне нужна твоя помощь. Ты ведь знаешь, я никогда ничего не прошу. Позволь мне поехать, – умоляла девочка.
      Растерянная Банни обратилась за советом к Рику и коротко объяснила, в чем дело.
      – Ради Бога отпусти малышку! – не задумываясь, ответил тот.
      Именно в такой поддержке нуждалась Банни.
      – Конечно, ты можешь ехать, дорогая. Желаю хорошо провести время… и скажи бабушке, что Рик велел передать насчет показа отснятого материала в четверг вечером. Если захочет, пусть приезжает, он прикажет охране пропустить ее. Тогда она сможет пообедать с нами… Но, Челси, скажи ей, пусть ведет себя прилично. Это очень облегчит жизнь всем нам.
      – Обязательно, мама, обязательно. Я люблю тебя! – радостно прошептала Челси.
      – И я тебя тоже, дорогая. Повеселись хорошенько! Челси долго сидела на кухне, решая, как поступить.
      Нет смысла сообщать бабушке хорошие новости теперь, когда ей разрешили ехать. Не хватало еще, чтобы бабушка вышла из своей хандры и начала вмешиваться в воскресные планы внучки. Нет-нет. Лучше будет оставить все как есть. Пусть бабушка переживает за Банни, пусть разозлится, когда Летиша объяснит, почему внучка не приехала из школы. А когда Челси вернется в воскресенье вечером, преподнесет бабушке сюрприз – приглашение Рика. Это сразу охладит ее ярость! Превосходно! Напевая что-то под нос, Челси отправилась в спальню и начала собирать вещи для предстоящего волнующего уик-энда, довольная, что сумела так хорошо все устроить.

      За всю свою недолгую жизнь Челси встречала много прекрасных особняков в Голливуде и Беверли-Хиллз, но никогда не видела ничего столь великолепного, как загородный дом Эшфордов. Он был таким же красивым, как Мэндерли, в ее любимом старом фильме «Ребекка», только без окружавшей его зловещей атмосферы. Построенный на самом высоком из холмов, усеявших неровными гребнями местность и покрытых ковром густой травы, особняк из красного камня величественно поднимался во всей своей красе навстречу гостям, пробравшимся наконец через лес и очутившимся на огромной поляне. Стройные шотландские сосны, лиственницы, ели, березы, среди которых словно ненароком затесались дикая вишня, падуб, ясень и осина, стояли по обе стороны дороги.
      – Потрясающе, Маргарет! Твоя семья всегда владела этим поместьем? – спросила Челси, не в силах наглядеться на окружающую красоту.
      – Не всегда, только с 1780 года, собственно говоря, и теперь оно гораздо меньше, чем тогда.
      – Сколько же здесь?
      – Вместе с фермами арендаторов около пятнадцати тысяч акров, кажется, но, когда первый граф Эшфорд купил это место, оно было в четыре раза больше. Тогда посадили эти прекрасные деревья. Сам дом был построен нашей семьей и спроектирован Джоном Карром и Сэмюэлом Уайеттом, двумя величайшими архитекторами того времени. Известный лепщик Джозеф Роуз отделал почти весь дом изнутри. Погоди, вот увидишь папину библиотеку!
      – Пятнадцать тысяч акров! – воскликнула Челси, дитя Беверли-Хиллз, где поместье в пол-акра считалось огромным.
      – Папа говорит, десять тысяч акров – минимальный размер, чтобы содержать такое поместье. У нас восемь отделений, иначе со всеми делами не справишься: Лесничество, домашняя ферма, которая обрабатывает тысячу акров вокруг здания, молочная ферма, поставляющая молоко, сливки и масло для дома и деревенского ресторанчика. Кроме того, здесь же и конный завод, где выращивают лошадей для владельцев конюшен. Это на самом деле большое предприятие.
      – Должно быть, здесь работает много людей! – воскликнула Челси.
      – Конечно. Папа говорит, они отказались от высокого жалованья ради стабильного дохода и прекрасной местности. Они здесь счастливы, потому что чувствуют себя частью общины, где все заботятся друг о друге и нет бедных и одиноких.
      – Кто-нибудь хочет уехать отсюда? – спросила Челси.
      – Очень редко. У нас всегда больше людей, чем нужно, но папа пытается уложиться в смету и, хотя считается, что он должен принимать решение на строго экономических основах, все-таки всегда старается учитывать добрую волю и благосостояние работников.
      Челси буквально впитывала каждое слово подруги, чувствуя, что всего за несколько коротких часов перешагнула из обычного повседневного мира в волшебную страну.
      Она была еще больше очарована, когда очутилась в большом парадном холле. Пораженная видом широкой мраморной лестницы, разделявшейся на две, ведущие в противоположных направлениях, девочка воскликнула:
      – Господи, Маргарет, это самый потрясающий дом, в котором я когда-либо была!
      – Все это во многом благодаря маме! Знаешь, папа ведь женился на ней из-за денег, – жизнерадостно сообщила Маргарет.
      Челси ошеломленно охнула:
      – Как ты можешь говорить подобные вещи!
      – Но ведь это правда! – ехидно хихикнула Маргарет. – Только не вся! Ее отец был одним из финансовых гениев-миллионеров Уолл-стрит. Он рано овдовел, а мама была его единственным ребенком. После ее выхода в свет он отправил маму в турне по Европе, как было принято в тридцатых годах. Но, к несчастью для дедушки, мама решила пожить в Лондоне у друзей и там встретила блестящего молодого летчика-офицера.
      Маргарет хихикнула и закатила глаза.
      – Этот романтичный юноша и стал моим отцом. Когда началась война, мама отказалась вернуться домой и очень огорчила этим дедушку. Она вступила в Красный Крест против его воли, и делала все – даже водила машину «скорой помощи». Когда война закончилась, отец оказался настоящим героем – слегка хромал, а грудь была покрыта орденами и медалями. Они безумно влюбились и, не сказав никому ни слова, поженились – не в церкви, а у судьи, стали мужем и женой и завели детей!
      – Как романтично! – воскликнула Челси. – А с его семьей не было никаких проблем, ведь она американка и все такое?
      – О, нет! Титулованные англичане любят богатых американок! Кроме того, мама была красива, молода и девственна, и все ее обожали, – пожала плечами Маргарет. – Даже если бы кто-нибудь и возразил, отец и слушать не стал бы. Он до сих пор в нее влюблен по уши. Иногда они так воркуют, что окружающим просто чертовски неловко!
      – Ты должна благодарить Бога, что у тебя такие родители, – заметила Челси, но тут же постаралась скрыть ненароком вырвавшееся откровенное признание: – А как насчет отца твоей мамы?
      – О, в конце концов дедушка остыл, и они помирились. Он умер в тот год, когда родилась моя сестра, и оставил маме кучу миллионов, так что папа смог восстановить дом в первоначальном виде. Ну же, пойдем скорее, кабинет мамы в конце холла. Мне не терпится познакомить тебя с ней.
      Девочки прошли по галерее, где на стенах висели портреты предков, которые, как Челси пообещала себе, обязательно нужно будет рассмотреть попозже. Маргарет постучала в тяжелую резную дверь и, услышав ответ, повернула ручку.
      Девочки оказались в очаровательной, облицованной панелями комнате с полками на одной стене и окнами с армированными стеклами на другой. Челси не припоминала ничего более удобного, теплого и уютного.
      Женщина со светлыми, почти белыми волосами сидела с книгой на коленях в высоком кресле, обитом коричневой кожей. Услышав шаги, она подняла глаза, и, уронив книгу, протянула руки. Маргарет влетела в объятия матери.
      Челси, стоя в стороне, наблюдала за встречей, пока Маргарет, вспомнив о подруге, не отстранилась.
      – Мама, это Челси. Она тоже из колонии!
      – Как не стыдно, Маргарет! Очень грубо с твоей стороны называть Соединенные Штаты колонией. Челси, я очень рада, что ты смогла навестить нас.
      – Спасибо. Я так счастлива, что приехала, – ответила девочка, не отрывая взгляда от прелестного лица Эвелин Эшфорд. Таких красавиц ей еще не приходилось видеть. Выросшая в обществе, где от женщины требовали бороться насмерть с надвигающейся старостью и морщинами посредством скальпеля и грима, Челси неожиданно поняла как это прекрасно, когда женщина стареет с достоинством. Матери Маргарет можно было дать около пятидесяти лет, но на ней не было косметики, и, хотя вокруг глаз и рта виднелись мелкие морщинки, утонченность и изысканность черт казались почти неземными. Густые, загибающиеся вверх ресницы, почти такие же светлые, как волосы, обрамляли ярко-голубые глаза, и Челси поразилась, поняв, что глаза могут быть красивыми без туши и теней. Кожа была мягкой, полупрозрачной, с чуть заметным естественным румянцем. Когда Эвелин открыла рот, Челси заметила белые, ровные, без единой коронки зубы. А голос! Мелодичный, мягкий, завораживающий, добрый.
      – Спасибо, Челси. Должна признаться, что тоже так считаю. Я попросила Маргарет показать тебе весь дом. Здесь много интересных, укромных местечек, где она любит скрываться, когда хочет уединиться.
      Эвелин говорила с чуть заметным акцентом, и, несмотря на все годы, проведенные в Англии, по произношению сразу можно было узнать американку. Челси она понравилась с первого взгляда.
      – Уилс приехал? – осведомилась Маргарет.
      – Конечно. И привез с собой Тима. Они поехали кататься верхом, скоро уже должны вернуться.
      – Ничего, если Челси будет жить в старой комнате Нэнси?
      – Я так и думала, что ты захочешь, чтобы ваши комнаты находились рядом, и уже все велела приготовить, дорогая, – кивнула Эвелин, нежно улыбаясь. – Ужин в восемь, но я бы просила вас спуститься в библиотеку к половине восьмого – отец хочет познакомиться с гостями.
      Маргарет позволила Челси полюбоваться несколько минут очаровательной спальней, куда уже принесли ее вещи: кроватью с пологом из отбеленного холста, обшитого ручным кружевом, вышитым ковром, туалетным столиком перед высоким окном, выходящим на розарий.
      – Это и правда прелестная комната, – заметила Маргарет, – потому что у Нэнси всегда все самое лучшее! А сейчас пойдем. Скоро стемнеет, а я так хочу познакомить тебя с Уилсом.
      Девочки поспешно спустились по лестнице. На ходу Челси спросила:
      – Кто такая Нэнси и почему она не хочет жить в этой великолепной спальне?
      – Моя старшая сестра. Сейчас она в Париже, занимается музыкой. Воображала и всегда задирает нос! Говорит только по-французски и считает меня и Уилса дикарями, – бросила Маргарет, но тут же весело хихикнув, добавила: – Так оно и бывает, когда Нэнси приезжает. Уилс считает, что именно ее присутствие вызывает в нас самые зверские инстинкты.
      – Куда ты так мчишься? – охнула запыхавшаяся Челси.
      – Не терпится отыскать Уилса. Мы уже почти целый месяц не виделись! – воскликнула Маргарет и прибавила шаг. Хотя Челси была почти такого же роста, как подруга, та шла очень быстро, и приходилось бежать, чтобы не отстать.
      Обе промчались мимо бегового круга, и Маргарет громко позвала:
      – Уилс! Уилс!
      Неожиданно из-за угла конюшни появился молодой человек в высоких сапогах для верховой езды и бриджах.
      – Привет! – отозвался он, взмахнув рукой.
      И снова Челси стояла в стороне, наблюдая, как подруга обнимает брата, только, на этот раз делая с ничем не сдерживаемой радостью и волнением. Челси не могла не задаться вопросом: почему люди считают англичан слишком чопорными и сдержанными!
      – Уилс, познакомься с Челси. Она из Голливуда. Уилс улыбнулся и ответил:
      – Привет, голливудская Челси. Рад познакомиться.
      Появился еще один молодой человек, тоже привлекательный, но немного полноватый, с ярко-рыжими волосами. Челси представили Тиму Донсону.
      Маргарет тут же затараторила. Видно было, что они с братом очень близки, и ей многим надо поделиться с ним. Челси молча наблюдала за ними. Она подметила, что несмотря на одинаковый рост и цвет волос, близнецы не походили друг на друга. У Уилса были жесткие, вьющиеся волосы, румяные щеки и покрытый легкими веснушками нос. В отличие от Маргарет, казавшейся несколько нескладной, Уилс был очень строен и ладен. У него были густые брови и ресницы, яркие синие глаза и белоснежные ровные зубы. Когда он улыбался, на щеках появлялись веселые ямочки. Даже по голливудским стандартам он был исключительно красив. Челси он очень понравился.
      Уилс провел Челси по конюшням и показал ей лошадей.
      Когда они возвращались домой, уже смеркалось. Тим и Маргарет шли впереди, а Уилс и Челси за ними.
      – Значит, ты не умеешь кататься верхом? Ну что ж, придется исправить этот недостаток прямо с завтрашнего утра. Маргарет отыщет тебе какой-нибудь костюм, и мы позанимаемся на круге! Возьмем Марбеллу. Милая терпеливая старая кобылка. Ты хоть раз сидела на лошади?
      – У мамы есть фотография, я сижу на Триггере, но тогда мне было года два, и, честно говоря, я вообще ничего не помню.
      – Триггер? Кто это такой?
      – Пегий жеребец Пола Роджерса. Знаешь, знаменитый киноковбой?
      – Конечно. Я люблю американские фильмы. А твоя мать – настоящая красавица. Забавно, но ты совсем на нее не похожа.
      Челси сделала гримаску и театрально поклонилась.
      – Ну что ж, большое спасибо!
      – Прости, как-то глупо вышло. Честное слово, я хотел сказать, что ты гораздо красивее.
      Челси была поражена. Окружающие всегда сожалели, что она не вышла лицом в мать. Красавицей в семье считалась одна лишь Банни.
      – Мама говорит, я похожа на отца, – в смятении пробормотала девочка. – Он был высоким, светловолосым, совсем как я. Бабушка и мама такие маленькие, изящные. Я рядом с ними в десять лет выглядела великаншей, а теперь возвышаюсь, как башня. Бабушка всегда угрожает положить мне на голову кирпич, чтобы я не росла.
      – Не позволяй ей. По-моему, ты просто идеальна, как есть, – тихо ответил Уилс, и Челси залилась краской.
      Никто не говорил ей таких милых комплиментов.
      Джордж Эшфорд оказался высоким широкоплечим красавцем, добродушным и приветливым человеком с румяными, обветренными от постоянного пребывания на воздухе щеками и мохнатыми бровями, из-под которых выглядывали ярко-голубые глаза.
      Он наливал лимонад в высокие стаканы и ставил их на передвижной бар, который успел вкатить в огромную библиотеку. Джордж обращался с молодыми людьми как с почетными взрослыми гостями и весело болтал с ними. И снова Челси была потрясена. «Неужели в этом доме все и вся безупречны?» – размышляла она, разглядывая высокий сводчатый потолок, просторные комнаты, украшенные лепным орнаментом и отделанные в золотисто-голубых тонах. Три окна, по одному на каждой стене, выходили в английский сад; отполированный до блеска паркет, где светлое дерево перемежалось с темным, был выложен в виде узора из падающих осенних листьев.
      Ужинали за длинным старинным столом, застланным кружевной скатертью и уставленным хрусталем, веджвудским фарфором и серебряными столовыми приборами. Хотя обстановка была торжественной, еда оказалась простой, но вкусной и питательной. Челси с удовольствием ела седло барашка, свежие овощи из огорода и домашний ржаной хлеб.
      Она сидела рядом с Уилсом, но почти не разговаривала с ним, потому что за столом царил граф, вовлекший всех в обсуждение случившихся за день событий. Челси почувствовала себя ужасной невеждой и поклялась читать газеты, чтобы знать, что происходит в мире. В их доме не появлялось других изданий, кроме «Верайети» и «Голливуд репортер».
      После ужина все отправились в библиотеку, где граф с женой устроились почитать у огня, а Маргарет предложила Тиму сыграть в шашки. Уилс вытащил из шкафа шахматную доску.
      – Как насчет партии в шахматы, Челси?
      Остро ощущая собственную неполноценность, Челси пробормотала:
      – Я не умею играть.
      – Тогда вы должны попросить Уилса научить вас, дорогая, – объявил граф. – Эта игра требует искусства и умения – удача тут ни при чем! Под руководством моего сына вы быстро научитесь! С тех пор, как ему исполнилось восемь лет, он почти всегда побеждает меня.
      Уилс оказался терпеливым наставником, а Челси – способной ученицей. Девочке сразу понравилась игра. Вечер прошел очень быстро, и оказалось, что уже давно пора спать.
      Пообещав Уилсу встретиться с ним до завтрака и вместе пойти на круг поучиться верховой езде, Челси поднялась наверх с Маргарет, которая, весело смеясь, заметила:
      – Ну и ну! Должна сказать: я ожидала, что ты понравишься моему брату, но никогда не предполагала, что он влюбится по уши.
      Челси, мгновенно покраснев, отвела глаза.
      – Он просто жалеет меня, потому что я такая глупая и ничего не умею делать, вот и все!
      Подруги зашли в спальню Маргарет, нарядную, хорошо, но не столь изысканно обставленную и красивую, как комната Нэнси. Маргарет бросилась на постель и громко зевнула.
      – Я знаю своего брата лучше, чем кто-либо, и, поверь, он не выносит тупых невежественных людей. Ты первая из моих подруг, с кем он вообще разговаривает. Слава Богу, старина Тим здесь, иначе, боюсь, мне пришлось бы провести уик-энд в одиночестве.
      – Мне очень жаль, – извинилась Челси, прекрасно зная, что ни о чем не жалеет, наоборот, рада, что понравилась Уилсу, потому что он ей тоже понравился.
      – А мне нет! Я знала, что когда-нибудь привезу домой девочку, в которую он влюбится. Поскольку он мой брат и я не могу выйти за него – по крайней мере сама выберу ему девушку! И кажется, мне это в конце концов удалось! – самодовольно объявила Маргарет.
      – Так вот что ты задумала! – с притворным гневом обрушилась на нее Челси. – Решила свести меня с Уилсом, я-то думала, хочешь побыть со мной! Считала тебя подругой!
      Маргарет тут же села, испугавшись, что обидела Челси.
      – Ну конечно, я люблю тебя! В этом все дело! Уилс так много значит для меня. Не могу вынести мысли о том, что когда-нибудь он влюбится в чужую женщину и та меня возненавидит!
      – Как можно тебя ненавидеть, Маргарет? Ты такая хорошая, – удивилась Челси, садясь на постель и кладя руку на плечо подруги, чтобы успокоить ее.
      – Еще как можно! Нэнси всегда считала, что Господь поступил с ней ужасно несправедливо, послав отвратительную младшую сестру, отравляющую ей жизнь, – скорбно объявила Маргарет, но тут же, просветлев, добавила: – А я так люблю отравлять ей жизнь!
      – Маргарет, это ужасно! Не могу себе представить, чтобы ты кого-то мучила! – запротестовала Челси.
      – Ты не знаешь моей сестрицы! Худшей зануды свет не видывал. Вечно ноет: «Мама, запрети ей это делать!» или «Папа, пожалуйста, поговори со своей отвратительной дочерью и заставь ее вести себя прилично!».
      – Сдается, тебе ужасно нравится портить ей настроение, – ухмыльнулась Челси.
      – Собственно говоря, я и в самом деле считаю это своим жизненным предназначением! Ладно, пойдем лучше пороемся в вещах Нэнси, отыщем тебе что-нибудь подходящее для верховой езды.
      Позже, уютно свернувшись под теплым пуховым одеялом, Челси долго размышляла над тем, как, должно быть, счастлива Маргарет, имея такую любящую и заботливую семью.

      Много лет спустя, уже став взрослой женщиной, Челси вспоминала свой первый уик-энд в Эшфорд-Холле как самое лучезарное время в своей жизни. За несколько коротких часов она успела полюбить верховую езду и лошадей, воспылала желанием стать настоящим шахматным игроком и прониклась глубоким уважением к институту семьи, о котором раньше не имела ни малейшего понятия. И сама не вполне сознавая, что с ней творится, влюбилась. Уилс Эшфорд стал центром ее существования, и, когда пришло время прощаться, надвигающаяся разлука больно сжимала сердце.
      Четверка молодых людей оказалась на перроне, неловко пытаясь подобрать слова, которые могли бы выразить их чувства. Маргарет и Тим довольствовались обычным «до свиданья» – в конце концов, им пришлось провести эти дни вместе, потому что другая пара их совершенно забросила. Уилс лениво болтал о пустяках, не сводя глаз с хорошенькой девочки, чье присутствие неожиданно осветило его жизнь. Услышав стук колес приближающегося поезда, который должен был увезти мальчиков, Челси наконец обрела голос.
      – Большое спасибо, Уилс… Я потрясающе провела время, – пробормотала она, глядя на него и всем сердцем желая сказать что-то значительное и остроумное, произвести впечатление на Уилса: может, он хоть изредка будет вспоминать о ней.
      – Я тоже. Через три недели сдам экзамены и вернусь домой. Может, сумеешь тогда приехать вместе с Маргарет? – спросил Уилс.
      Челси подняла глаза на самодовольно улыбавшуюся Маргарет и смущенно ответила:
      – Ну… если я приглашена…
      – Приглашена… В любое время и всегда, – поспешно заверил Уилс.
      – Эй, братец, позволь мне самой приглашать собственных друзей! – задорно бросила Маргарет и, заметив мгновенно омрачившееся лицо брата и подруги, тут же добавила: – Маме она понравилась и отцу тоже. Челси всегда желанная гостья в нашем доме.
      Вне себя от восторга при мысли о еще одном уик-энде, Челси смогла лишь кивнуть.
      – Договорились! – крикнул на ходу Уилс и, поднявшись в вагон, исчез из виду.
      Полная радости и нетерпеливого ожидания, Челси тем не менее хорошо подготовилась к взрыву ярости, встретившему ее дома.
      – Так-так, значит, мисс Всезнайка наконец решила осчастливить нас своим присутствием! – объявила Леверн, распахивая дверь.
      – Бабушка, разве Летиша не сказала, где я? – с прекрасно разыгранным изумлением и ужасом воскликнула девочка.
      – Сказала, конечно, но попробуй еще хоть раз обратиться к матери за моей спиной! Слышишь? – гневно спросила бабка, больно вцепившись в руку девочки.
      Челси хотелось заорать, что у нее есть право спросить разрешения у собственной матери, но она с самого детства научилась никогда не вступать в спор с бабкой, срывавшей злость на всех окружающих, кроме Банни. Челси знала – единственный способ выдержать бурю – встречать натиск в покаянном молчании, только это позволяло избежать частых побоев, так омрачавших первые годы ее жизни. Поэтому сейчас, опустив глаза, она промямлила, что просит прощения и обещает никогда так больше не делать, но не проронила ни слезинки.
      Леверн поняла, что сражаться с Челси все равно что пилить ножом воду. Нежелание девочки вступать в перепалку сбивало ее с толку, а Леверн просто надоедало набрасываться на кого-то, кто молча слушал, но не пытался ни возражать, ни злиться, ни по-настоящему раскаиваться, ни даже плакать. Внучка была словно каменная.
      Но хотя Челси стояла безмолвно и неподвижно, мысли ее лихорадочно метались. Нужно поскорее найти способ сделать так, чтобы бабушка сама захотела отправить ее в Эшфорд-Холл. Узнай она, как это важно для Челси, тут же решит наказать ее, отказавшись отпустить к Маргарет еще раз.
      Наконец, доведенная до отчаяния, Леверн закончила гневную тираду:
      – Черт побери, пойди немедленно умойся! Летиша уже приготовила ужин. Быстрее! – рявкнула она, рассерженно подтолкнув Челси.
      Пока они молча сидели за столом, Челси решила, что настало время выложить козыри на стол.
      – Как бы я хотела тоже пойти с тобой в четверг и посмотреть отснятые кадры, – небрежно сказала она, выбирая из жаркого кусочки баранины и стараясь не зацепить вилкой морковь.
      – О чем это ты? – резко спросила Леверн.
      – Бабушка, только не говори, что все забыла! – с наигранным изумлением охнула Челси так искренне, что любой посторонний наблюдатель посчитал бы, что Банни не единственная актриса в семье.
      – Не понимаю, о чем ты?
      – Ты что, не получила мою записку? О нет!
      Челси, уронив салфетку, выбежала из-за стола, помчалась в спальню, быстро вытащила записку, заранее написанную перед отъездом, и, поспешив назад, положила конверт перед тарелкой бабушки.
      – Прости, ба, я хотела положить это на кухонный стол, но так боялась опоздать в школу, что все забыла и оставила ее в комнате.
      Челси сделала вид, что старательно намазывает маслом ломтик хлеба, но почувствовала, что атмосфера в комнате изменилась. Украдкой бросив взгляд на лицо Леверн, она заметила легкую улыбку, тронувшую уголки рта, и поняла: наконец-то буря улеглась.
      Прочтя записку дважды, чтобы продлить удовольствие, Леверн подняла крохотный серебряный колокольчик и позвонила. Немедленно появилась Летиша.
      – Да, мэм?
      – Я хотела только заметить, что баранье жаркое было великолепным. Пожалуйста, принесите к чаю овсяного печенья. Хочешь, дорогая? – спросила Леверн, обращаясь к внучке.
      – Здорово! Конечно, хочу!
      – Ну а теперь расскажи, как провела уик-энд, – милостиво разрешила бабка, благосклонно решив уделить внимание ребенку единственной дочери.
      Челси, осторожно выбирая слова, описала красавца графа и его прелестную жену, великолепный дом, конюшню и усадьбу, нарисовав картину жизни богатой, окруженной роскошью титулованной знати. Именно такие подробности должны интересовать бабушку. Челси не упомянула ни о теплоте, любви и неразрывных узах, связывающих эту семью, ни об оказанном ей дружеском великодушном приеме и ни словом не обмолвилась об Уилсе.
      Пришедшая в хорошее расположение духа Леверн внимательно слушала: рассказ девочки, кажется, произвел на нее впечатление.
      – Ну что ж, рада узнать, что у тебя хоть раз в жизни появились приличные друзья. Как считаешь, пригласят ли они тебя еще хоть раз?
      – Вряд ли. Я для них никто, сама понимаешь. Хотя Маргарет – моя ближайшая подруга, в школе куча других девочек, умирающих от желания попасть в Эшфорд-Холл.
      – Челси!! Что это значит – «никто»?! Все-таки твоя мать – одна из величайших кинозвезд в мире и принадлежит к американской знати! – величественно провозгласила Леверн. – Ты не должна принижать себя!
      – Наверное, ты права, бабушка. Ведь маму называли когда-то самой кассовой актрисой, – выпалила Челси, немедленно пожалев о собственной глупости.
      – «Называли»? Дурочка! Погоди, недолго ждать! Она снова окажется на самой вершине, вот увидишь!
      – Мама лучше всех, правда? – спросила Челси, не зная, как угодить бабушке.
      – Еще бы! И кроме того, она красивее всех на свете! – Леверн благосклонно улыбнулась Челси. – Хотела бы я, чтобы ты была похожа на нее, дорогая.

      Леверн пришла на просмотр и была радостно встречена Банни, выглядевшей стройной, ослепительно прекрасной и уверенной в себе. Даже Леверн была вынуждена неохотно признать, что так хорошо дочь не выглядела уже много лет, и теперь, несомненно, никто и близко с ней не мог сравниться по красоте и таланту.
      За ужином, наблюдая, как Банни цепляется за руку Рика и старается подвинуться к нему так близко, как только позволял подлокотник кресла, Леверн помолилась про себя, чтоб этот длинноногий угловатый мужчина с резкими чертами лица, печально известный своими похождениями бабник остался верен собственной репутации. Что ей останется делать, если Банни решит навсегда исключить мать из своей жизни?!
      Позже, в просмотровом зале, когда погасли лампы, Леверн закрыла глаза и попыталась взять себя в руки. Она должна сосредоточиться, внимательно просмотреть отснятые кадры, чтобы потом обсуждать их разумно и беспристрастно. Но главное, она не может позволять предубеждению против Рика Уэнера испортить впечатление от сцен, которые сейчас увидит.
      Текущий материал, в лучшем случае, очень скучно смотреть. Хотя звук шел синхронно с кадрами, постоянно повторяющиеся дубли, одни и те же сцены наводили тоску. Поскольку режиссер был известен своим стремлением к совершенству, дублей снималось много, и, даже когда актеры, казалось, играли безупречно, он просил повторять еще и еще.
      Вечер тянулся бесконечно. Обычно Рик изучал отснятый за предыдущий день материал на мовиоле, но по четвергам все же позволял себе роскошь вместе с некоторыми членами съемочной группы внимательно просматривать на экране все, что было сделано за неделю. Потом начиналось обсуждение увиденного. Он никогда не позволял монтажерам самим отбирать кадры до совещания по четвергам. Леверн оглянулась и заметила, что многие зрители делали пометки в блокнотах, хотя в зале было темно. Окончательное право решать принадлежало режиссеру, но коллеги знали, что к их мнению относятся с уважением.
      Почти с самого начала Леверн поняла, что игра Банни в этом фильме может принести премию Академии Киноискусств. Даже мать видела новые, необычные аспекты ее творчества, глубины, на которые Банни, казалось, раньше не была способна. Для подобного самовыражения было недостаточно всего лишь мокрых от слез глаз. Зрители будут потрясены искренностью и правдивостью чувств.
      Леверн поздравила себя с тем, что смогла уговорить такую умницу, как Хилда Маркс, стать агентом дочери. Кроме того, и фильм и время его появления выбраны как нельзя лучше, и, хотя придется временно мириться с Риком, в конце концов это все-таки окупится.
      После показа, когда к ним присоединилась Банни, все отправились в конференц-зал, где уже ждали подносы с пирожными и горячий кофе. Дождавшись, пока приглашенные рассядутся, Рик открыл совещание.
      Откусывая маленькие кусочки от сэндвича, Леверн старалась молчать, поскольку, как ни старалась, не смогла отыскать недостатков в работе режиссера. Банни действительно стала центром картины, была показана в выгодном свете – только это и занимало Леверн, остальное ее не касалось, – но тем не менее женщина внимательно слушала на тот случай, если кто-нибудь захочет узнать ее мнение.
      Уже в конце совещания Рик действительно обратился к Леверн, но та мудро предпочла высказать правду.
      – Могу только заявить, что Банни никогда еще не была так хороша. Вам удалось выявить ту сторону ее таланта, которая до сих пор оставалась скрытой и о которой знала лишь одна я.
      Более щедрых похвал она не расточала никому в мире. Когда все собрались уходить, Банни обняла Леверн и прошептала на ухо:
      – Спасибо, мама. Рик сказал, ты можешь завтра приехать на площадку. Он велит охране пропустить тебя.
      По пути домой сердце Леверн пело от счастья. Она может приехать на студию, помочь, быть полезной, следить за дочерью. Больше она ничего не требовала, поскольку Рику Уэнеру, по всей видимости, можно было доверить карьеру дочери. Вероятно, следует позвонить Хилде и сообщить о том, что происходит.
      Хилда была в восторге от звонка Леверн и особенно от высокой оценки работы Рика Уэнера.
      – Я так рада, что вы позвонили, Леверн, потому что если никаких новостей с площадки нет, значит, дело плохо. Начинаю распространять слухи о новом сенсационном фильме. Чем раньше сплетни разнесутся, тем лучше.
      – Есть у вас для Банни что-нибудь на очереди, когда съемки закончатся? – с беспокойством спросила Леверн. – Ее нужно занять, да побыстрее!
      Острый слух Хилды уловил взволнованные нотки в тоне собеседницы.
      – Вы не все сказали мне, правда? Что случилось, Леверн?
      Леверн решила во всем признаться Хилде. В конце концов, там, где дело касается Банни, они союзники.
      – Она влюблена в него. Живут вместе.
      В трубке раздался тяжелый вздох.
      – О Господи, опять он за свое. Ну что ж, это Рик! По крайней мере, верен себе. Все это не имеет ничего общего с любовью, поверьте. Он тут же бросит Банни, как только закончит фильм! Сможете вы справиться с ситуацией?!
      – Только если у нее будет новая работа, так, чтобы она смогла отвлечься. В противном случае… лучше об том не думать.
      – Работа… Это все, что нужно Банни? – скептически спросила Хилда.
      – Верьте мне, дорогая.
      – Черт! Я хотела подождать, пока не пройдет премьера, но если вы считаете, что это необходимо, дайте мне немного времени, посмотрю, что можно сделать. Спасибо, что позвонили.
      – До встречи.
      Леверн повесила трубку, довольная, что агент Банни заботится не только о ее карьере, но и благосостоянии.

      Пока счастливая Леверн вновь с энтузиазмом занялась фильмом Банни, Челси опять осталась предоставленной самой себе, правда, ей только этого и нужно было. Было время, когда девочке очень хотелось, чтобы другие члены ее семьи уделяли ей побольше внимания, но теперь она расценивала любой интерес к себе как вмешательство в личную жизнь.
      Однако лучше всего было то, что Леверн поощряла ее стремление чаще бывать с Маргарет. Челси приглашали на каждый уик-энд, который подруга проводила с семьей. Даже если Уилсу мешали приехать школьные дела, все равно эти субботы и воскресенья в Эшфорд-Холле были самыми счастливыми в ее жизни. Она и Маргарет стали настоящими друзьями. Челси быстро выучилась ездить верхом, сменила старую медлительную кобылу на лошадку порезвее, и девочки проводили в седле целые часы, исследуя окрестности.
      Дни летели с ужасающей быстротой, и Челси пыталась отбросить настойчивые напоминания о неминуемых переменах. Сама мысль о том, чтобы оставить новый дом в Англии и школу, где ей удалось в конце концов освоиться, была достаточно неприятна, но невыносимо даже подумать о том, что придется уехать от Уилса и Маргарет, расстаться с идиллической сельской жизнью в поместье семьи Эшфордов.
      Леверн, со своей стороны, нетерпеливо наблюдала за ходом работы, ежедневно подсчитывала, сколько сцен еще нужно доснять, и с радостью отмечала, что осталось совсем немного.
      По вечерам, лишенная обычных занятий, она начала собирать вещи и примерно за неделю до конца съемок велела принести кофры и чемоданы.
      Как-то за ужином Челси наконец решилась задать вопрос, ответа на который так боялась:
      – Бабушка, когда, по-твоему, мы уедем?
      – Не знаю точно – твоя милая мамочка не желает смириться с тем, что мы вообще должны уезжать. Вбила себе в голову дурацкую идею насчет того, что останется в Лондоне с этим человеком!
      – Если она будет жить здесь, значит и мы тоже, правда, ба? Не можем же мы вернуться в Калифорнию без нее? – с внезапной надеждой, заполнившей каждую частичку ее существа, спросила девочка.
      – Не будь идиоткой, Челси! Ни мы, ни твоя мать не останемся в Лондоне. Еще неделя, самое большее – две, и фильм будет снят, и, как только Рик распустит съемочную бригаду, мы тут же покупаем билеты.
      – Но… она же должна доозвучить роль. Разве для этого не нужно быть в Лондоне?
      – О, пока это понадобится, может пройти много месяцев. Рик Уэнер обычно сам монтирует свои картины и, насколько я знаю, делает это крайне медленно и скрупулезно. Нет, в контракте указано, что она должна вернуться, если понадобится, но, поскольку съемки шли одновременно с озвучанием, вряд ли потребуется еще что-то доделывать. Хилда Маркс не желает, чтобы она тратила слишком много времени на мелочи, и оговорила, что, если от Банни потребуют вернуться, она должна получить за это отдельную, очень высокую плату!
      – Но, ба, что, если мама не захочет уехать? Она сказала мне, что любит Рика и что Рик любит ее.
      – Ну конечно, любит, – язвительно бросила Леверн. – Рик всегда заводит страстный роман с очередной ведущей актрисой, но как только работа закончена – куда только исчезает вся любовь! Может, он и гений, но на деле ничем не лучше типичного голливудского сутенера – так же использует женщин. Кстати, ты будешь дома в этот уик-энд?
      – Если не возражаешь, я бы снова поехала к Эшфордам. Уилс… то есть брат Маргарет… скачет на одной из лошадей… проводятся пробные соревнования по выездке, и меня пригласили присутствовать.
      Челси впервые, не удержавшись, упомянула Уилса.
      – Уилс… что за странное имя?
      – Сокращенное от Уильяма. Они с Маргарет близнецы, но он редко бывает с нами – то школа, то выставки лошадей, да еще работа в поместье. Насколько я знаю, он великолепный наездник.
      Челси давно уже научилась приспосабливаться к обстоятельствам – не лгать откровенно, но и всей правды не говорить. Однако любопытство Леверн было возбуждено.
      – У Маргарет есть брат-близнец? Почему ты никогда о нем раньше не говорила? Хороший мальчик?
      Пожав плечами, Челси равнодушно ответила.
      – М-м-м… неплохой… для мальчишки, конечно.
      Ни к чему бабке знать, что Уилс и она были неразлучны все то время, что Челси проводила в поместье Эшфордов. Их дружба была для девочки чем-то особенным, почти святым – Челси не могла перенести самой мысли о том, что бабушка своими замечаниями загрязнит это чувство.
      Пусть Маргарет строит планы, мечтает, что Челси выйдет замуж за Уилса и станет ей настоящей сестрой – только бы бабушка не имела ничего общего с этим уголком жизни внучки.
      Этой ночью, ложась в постель, Челси горячо молилась, прося Господа милосердного исполнить желание матери – даровать ей долгую глубокую любовь Рика. Какой прекрасной могла стать жизнь, если мать выйдет за Рика замуж и останется в Лондоне навсегда.

      Леверн сидела в кресле в уголке, пытаясь быть как можно незаметнее. С того момента, когда ее вновь начали пускать на площадку, Леверн старалась не попадаться на глаза, поэтому всегда садилась достаточно близко, чтобы видеть и слышать все, что говорится и делается, но подальше от гнева Рика Уэнера.
      Поскольку режиссер предпочитал снимать на площадках, оборудованных всем необходимым для звукозаписи, и не очень любил натурные съемки, он писал сценарий с тем расчетом, чтобы действие проходило в комнатах, где легко можно поставить три стены и обойтись без потолка. Его критиковали за тенденцию замыкаться в узком пространстве и нежелание «выйти на природу», но Уэнер считал, что его актеры только выигрывают от отсутствия необходимости страдать по вине капризов природы или работать в тяжелых условиях.
      Большая часть действия «Зимней песни» проходила в просторных, красивых комнатах, обставленных антикварными вещами. Художник-постановщик Рика проделал блестящую работу, создав декорации на площадке с таким расчетом, чтобы не убирать ни одной, пока Рик не будет удовлетворен качеством отснятого материала. Поэтому использовался каждый дюйм огромной площадки, на которой шла работа, так что любое передвижение осветительного и съемочного оборудования из одной выгородки в другую требовало немалой изобретательности и искусства. Леверн взяла за правило не зевать и вовремя уходить с дороги, не желая никому мешать, и, поскольку прилагала все усилия, чтобы не лезть на глаза, дочь, по-видимому, даже радовалась, что мать все время рядом. Леверн, со своей стороны, даже удалось вести себя доброжелательно и приветливо, что было совсем не в ее характере. Часто Леверн, мрачно улыбаясь, говорила себе, что Банни, конечно, может получить «Оскара», но из них двоих величайшая актриса – именно она.
      Нередко, массируя затекшую шею дочери, Леверн вносила свои предложения относительно техники игры, которые Банни сначала не решалась принять, но, когда все-таки согласилась и заработала похвалу Рика, начала с восторгом осуществлять все идеи матери. По виду все шло прекрасно, но на деле Леверн буквально кипела негодованием. Она всегда была силой, с которой приходилось считаться режиссерам и продюсерам, и ненавидела, когда с ней обращаются как с ничтожеством.
      Съемочная и актерская бригада работали по шесть дней в неделю, и Леверн приехала в субботу утром одной из первых. Вернувшись домой накануне вечером, она нашла письмо от Хилды Маркс, которое ей не терпелось показать дочери. По мере того как появлявшиеся члены съемочной группы набрасывались на кофе с булочками, Леверн начала нетерпеливо расхаживать взад и вперед, каждую минуту поглядывая на часы. Осветители устанавливали приборы, необходимые для первой сцены, гримеры ожидали появления звезды, остальные нетерпеливо слонялись, не зная, что делать без режиссера. Рик Уэнер никогда не опаздывал на съемки, но прошел уже час после назначенного срока, и никто ничего о нем не знал.
      Леверн начала беспокоиться. Что, если произошел несчастный случай и дочь лежит где-то на дороге раненая, истекающая кровью?
      Она попыталась успокоить себя, сделать несколько глубоких вдохов, попробовала думать о чем-нибудь другом, но внезапно в дверь ворвался человек, которого она за последние дни так возненавидела.
      – Пола ко мне, и немедленно! Грег, выключи эти приборы! Сегодня не будем снимать сцену с обмороком… А может, и вообще никогда! Быстрее! Придется внести серьезные изменения!
      Не обращая внимания на Леверн, Рик промчался мимо, и та поняла, что пора действовать.
      – Минуту! – резко окликнула она, хватая Уэнера за руку. – Где моя дочь?
      – Отпустите меня! – с убийственным блеском в глазах предупредил Рик.
      Но Леверн, никогда никого не боявшаяся, не испугалась и сейчас.
      – Отпущу, если скажете, где Банни.
      Поняв, что от старухи так просто не избавиться, Рик злобно прошипел:
      – Пойдем в мой офис, и я все объясню, старая ведьма!
      Грубо вырвавшись, он решительно зашагал в крохотный кабинетик. Когда они остались одни, Рик захлопнул дверь и набросился на Леверн:
      – С той минуты, когда я увидел вас, нужно было отказаться от всего проекта! Это милое создание, которое вы произвели на свет и навязали всему миру, – такое же дерьмо, как вы сами!
      – Где она? – упрямо повторила Леверн.
      – Села в мою машину и пыталась сбить меня, когда я хотел ее остановить. Эта сука едва меня не прикончила!
      – Банни сделала это?! Не верю! Она и мухи не убьет! Когда она уехала?
      – Часов в шесть утра. Заявила, что покончила с фильмом и ноги ее не будет на площадке.
      – Но самая главная, финальная сцена еще не снята! Гнев Леверн сменился недоумением – дочь никогда не вела себя так.
      – По-вашему, я этого не знаю?! – огрызнулся Рик.
      – Банни – профессионалка. По-видимому, вы сделали что-то такое, что заставило ее сказать подобные вещи!
      Рик рухнул в кресло и закрыл лицо руками.
      – Прошлой ночью мы ужасно поссорились… всю ночь ругались. Она не дала мне спать. Господи, эта стерва просто рехнулась!
      – Но вчера все было так хорошо…
      – Знаю! У нас был праздничный ужин. Я даже позволил ей выпить немного вина, впервые за все время. С самого начала съемок она вела себя как настоящий ангел!
      Откинувшись на спинку, Рик поднял глаза на Леверн, по-прежнему неподвижно стоявшую перед ним.
      – Это было вашей первой ошибкой. Банни плохо переносит алкоголь, – отрезала она. – Что было потом?
      – Она настаивала, чтобы мы отправились в Италию и поженились, как только съемки будут закончены. Я объяснил, что это невозможно, потому что надо будет сразу же приступать к монтажу фильма. Я обещал владельцу прокатной конторы, что окончательный вариант будет готов к апрелю.
      Леверн села, и продолжила за Рика сухим, сдержанным, саркастическим тоном:
      – Тогда Банни сказала: прекрасно, можно пожениться здесь в Лондоне, и она будет готовить и вести хозяйство, пока вы работаете, и у вас начнется настоящий медовый месяц.
      – Откуда, черт возьми, вы все знаете? – пораженно пролепетал Рик.
      – Вы такой жалкий, омерзительно самодовольный, надутый осел, просто смотреть противно. Неужели и в самом деле считаете, что можете контролировать эмоции женщины тем, что у вас болтается в штанах?!
      – Нечего вываливать ваше мужененавистническое дерьмо, старая карга!
      – Не сметь повышать на меня голос! – с мертвенным спокойствием процедила Леверн. – Я единственный человек, который может спасти вашу проклятую картину. Итак, что произошло?
      – Я пытался урезонить Банни, но она не желала слушать никаких отказов. Сказала, что беременна и, если я хочу избежать скандала, должен жениться на ней.
      Леверн, сузив глаза, задумчиво сказала:
      – Странно… я в жизни не слышала, чтобы она кому-нибудь угрожала. Если Банни не может настоять на своем, она обычно злится на всех и начинает плакать. И что же вы на это ответили?
      – Другого выхода не было, пришлось сказать правду. У меня жена и двое детей.
      Это оказался именно тот случай, когда даже ко всему привыкшая, обладавшая мировоззрением закоренелого циника Леверн была потрясена двуличием мужчин.
      – Я думала, между вами и женой все кончено, ведь вы получили развод!
      Рик, глубоко вздохнув, уставился в стеклянную перегородку, за которой сновали члены съемочной бригады, то и дело искоса поглядывавшие на кабинет.
      – Совершенно верно, но мы по-прежнему живем вместе и разлучаемся ровно на столько времени, сколько необходимо, чтобы снять фильм. В конце концов, это наше дело. Леверн, все, что я вам сейчас сказал, – строго между нами. Понятно? – объявил Рик, многозначительно понизив голос.
      – Слушайте, вы, подонок, давайте-ка выясним кое-что! Поверьте, меньше всего на свете я хотела бы, чтобы вы женились на Банни! Итак, где, черт побери, эта ваша несуществующая семья?
      – У меня ферма на юге Ирландии, – тихо признался Рик. – Моя жена разводит там лошадей. Она не любит городскую жизнь.
      – Почему же в таком случае вы успели переспать со всеми исполнительницами главных ролей в своих картинах? – удивилась сбитая с толку Леверн.
      – Это мой метод работы, – угрюмо пробормотал Рик. – Теперь жена это понимает, но не хочет быть моей официальной женой. Говорит, в глазах окружающих она выглядит полнейшей дурой.
      – Наконец-то я узнала все.
      – Послушайте, ваша дочь не может родить этого ребенка! Я знаю доктора в Найсбридже…
      – Еще бы вам не знать! – прошипела Леверн и поднялась.
      – Куда вы? – спросил Рик.
      – Отыскать то, что осталось от моей дочери, и попытаться привести ее в чувство, так чтобы она смогла появиться на площадке в понедельник утром, собранная и готовая к работе. Сколько дней вам потребуется, чтобы закончить фильм?
      – Пять… нет, лучше шесть… для верности. Только, учтите, не позволю, чтобы она ныла, страдала, выставляя меня негодяем только потому, что беременна, а я не желаю жениться!
      – Вам повезло, что это именно моя дочь. О, конечно, вы разбили ее сердце, разрушили надежды, лишили счастья, но, несмотря на все ваши мужские достоинства, Рик, большего вы не достигли!
      Леверн уничтожающе оглядела режиссера и взялась за ручку двери.
      – Что вы имеете в виду? – подозрительно осведомился Уэнер.
      – Банни не беременна.
      – Откуда, дьявол бы вас побрал, вы знаете?!
      – Когда родилась Челси, я решила, что моя крошка Банни самая прекрасная женщина в мире, величайшая звезда, не будет племенной кобылой для кучи болванов, у которых причиндалы больше мозгов, поэтому договорилась с доктором, чтобы ей перевязали трубы. Никто на свете не может наградить ее ребенком, и вы в том числе.
      – Значит, она намеренно солгала? – спросил Рик. Хотя в его голосе звучало облегчение, Леверн различила нотки досады. Как омерзительно тщеславны мужчины!
      – Вовсе нет! Бедняжка всего лишь надеялась, что это правда. Я не сочла нужным объяснить ей суть того, что мы сделали. Она может сотворить глупость и попросить провести обратную операцию. Только я знаю, что для нее лучше всего.
      – Господи, вы и в самом деле чудовище!
      – Просто женщина, пытающаяся выжить в мире, которым правят мужчины. И предупреждаю, в понедельник вы должны точно следовать моим указаниям. Понятно?
      – А если я не соглашусь?
      Леверн, приостановившись, с некоторой благосклонностью взглянула на Рика:
      – Согласитесь. Видите ли, я понимаю не только свою дочь, но и таких режиссеров, подобно вам, воображающих себя художниками. По трупам пойдете из-за своего паршивого фильма! Надеюсь только, что вы никогда не посчитаете необходимым убить ради этого вашего первенца!
      Леверн распахнула дверь и, высоко подняв голову, выплыла из кабинета. Наконец-то она снова на коне!

      На землю, окружающую Эшфорд-Холл, спустились сумерки, отбрасывая голубоватый отсвет на лес и придавая ручью аметистовый блеск; капельки воды сверкали, словно крохотные бриллианты, и было похоже, что на звенящих струях танцуют мириады светлячков. Но вся эта закатная красота оставалась незамеченной ни Уилсом, ни Челси, медленно прогуливавшими лошадей по кругу, чтобы дать им остыть. Молодые люди весь день ездили по лесам и полям поместья Эшфордов, пребывая в задумчивом, печальном молчании. Оба знали – это их последнее свидание перед долгой-долгой разлукой.
      Когда конюх взял поводья, чтоб увести лошадей, Челси наконец выдавила слова, которые оба так боялись услышать:
      – Наверно, Маргарет сказала тебе, что мы скоро возвращаемся в Лос-Анджелес.
      – Во всяком случае, упоминала. Она будет ужасно скучать по тебе. Ты лучший друг из всех, какие у нее есть, – сказал он, идя рядом с девочкой к дому.
      – Я отношусь к ней как к сестре. Знаешь, мне так тяжело расставаться с Лондоном.
      Уилс покачал головой и рассмеялся:
      – Я от всей души надеюсь, что ты не относишься ко мне как к брату?
      Челси нерешительно улыбнулась, не зная, что ответить. Впервые за то время, что они знали друг друга, Уилс взял девочку за руку и, не глядя на нее, спросил:
      – Обещаешь приехать, как только сможешь? Иначе я не вынесу мысли о твоем отъезде.
      Челси так хотелось сказать «да», но не в ее власти было давать такие обещания.
      – Попытаюсь, но в нашей семье со мной не очень-то считаются.
      – Мама обещала написать твоей матери и спросить, не можешь ли ты провести с нами летние каникулы.
      Сердце Челси подпрыгнуло от радости. Может, она еще вернется в Эшфорд-Холл?
      – Вот было бы здорово! Больше всего на свете мне хочется, чтобы она согласилась. Это место почему-то кажется мне единственным настоящим домом на земле!
      – Слушай, я не очень-то люблю писать письма. Если долго ничего не получишь, не думай, что я забыл о тебе!
      – Не буду, – улыбнулась Челси.
      – Все было потрясающе, Челси. Вспоминай о нас почаще!
      – Каждую минуту, Уилс, – честно ответила девочка. Сердца молодых людей были переполнены – им так много хотелось сказать друг другу, но мешала застенчивость и детское неумение передать чувства словами… И наконец им пришлось расстаться.
      Верная своему обещанию, Леверн доставила трезвую, готовую к работе Банни на съемочную площадку. Все окружающие заметили, что сложившийся порядок радикально изменился – теперь Леверн постоянно сидела рядом с режиссером, и Рик передавал все указания кинозвезде только через ее мать. Банни не смотрела на него, не слушала, и за ее спиной члены съемочной бригады ехидно называли Леверн новой ведущей актрисой.
      Нужно было отдать должное Леверн, она заставляла Банни беспрекословно и молча делать все, что приказывал режиссер. Ненавидя Рика как человека, старуха уважала его талант. Банни вновь ожидала слава великой звезды, и на этот раз ничего, абсолютно ничего не должно стать на ее пути!
      Перед лицом такой решимости и жесткого контроля Рик совершенно присмирел. Молодая женщина, гример Банни, подошла к нему в первый же день и сказала, что должна сообщить что-то важное с глазу на глаз. Когда они вошли в кабинет, девушка тихо сказала:
      – Рик, Банни кажется совершенно безразличной ко всему.
      – Просто вошла в роль, вот и все. Это ее метод работы. Вспомни, ее героиня должна впасть в депрессию…
      – Да, но у нее зрачки сужены. Она что-то принимает.
      – Слушай, оставь это, ладно? Сотни актеров глотают что-нибудь, лишь бы держаться на ногах. Она превосходно играла сегодня.
      – Может быть, но утром я вошла в гардеробную и увидела, как мать делает ей укол.
      – Все, что происходит между Банни Томас и ее мамашей, никого не касается, ясно? Ты еще кому-нибудь рассказала об этом? – подозрительно спросил он.
      – Нет! Я на такое не способна, – запротестовала гример, расстроенная тем, что Рик явно обозлен на нее.
      – Прекрасно! Держи рот на замке, чтобы я наконец смог закончить проклятую картину! – объявил он и вылетел из кабинета.
      Рик, как и обещал, закончил съемки в субботу и, чтобы отпраздновать, заказал еду и шампанское для членов съемочной группы и актерского состава. Но Банни и Леверн не остались на вечеринку, к облегчению всех остальных. Неприятная атмосфера неуверенности и сомнения, действующая на всех, окутала площадку. Особенно страдали остальные актеры, пытавшиеся не выйти из образа и сохранить настрой в эти последние съемочные дни.
      Пока Банни, сидя в лимузине, ожидала мать, отлучившуюся, чтобы собрать вещи, Леверн решилась в последний раз поговорить с Риком.
      – Я выполнила то, что от меня требовалось, и теперь хочу получить клятвенное заверение, что при монтаже фильма вы сделаете все возможное, чтобы показать мою дочь в самом выгодном свете.
      – Я сделаю все… во имя успеха своего фильма.
      – Можете быть твердо уверены, что никто не желает вам успеха больше, чем я, – спокойно и неподдельно-искренне ответила Леверн. Она хотела, чтобы этот последний разговор прошел мирно. Судьба Банни отныне в его руках. Теперь все зависит от режиссера.
      – До-свидания, Рик. Если Банни понадобится переозвучить какие-то реплики, попытаюсь выкроить для вас время.
      – Звукооператор у меня – лучший во всем бизнесе, и он считает, что это вряд ли понадобится. Но все равно спасибо.
      Задумчиво уставившись на маленькую женщину, Рик неожиданно очень тихо спросил:
      – Это был героин, не так ли? Вы кололи эту дрянь, чтобы Банни не свалилась?
      Глядя ему прямо в глаза, Леверн бесстрастно ответила:
      – Что за нелепая идея?! Я никогда бы не смогла дать наркотик собственной дочери! Делала ей уколы витаминов, только и всего! Поскольку Банни пришлось сесть на диету ради этого фильма, у нее началось что-то вроде анемии. Прощайте, мистер Уэнер. Мои наилучшие пожелания жене и деткам!
      На следующее утро Берти отвез семью Томас в аэропорт Хитроу. Ни Леверн, ни Банни, целиком занятые собственными делами и заботами, не имели ни малейшего представления о том, как несчастна Челси.
      Когда самолет оторвался от земли, девочка прижалась лицом к иллюминатору, чтобы посмотреть, как земля остается далеко внизу, и поклялась, что настанет день, когда она во что бы то ни стало вернется в Англию, к Эшфордам, единственным, кто дал ей возможность увидеть и испытать подлинно семейную атмосферу, жизнь, полную добра, тепла и ласки.

      Челси швырнула портфель на стол в холле, и прислушалась к домашним звукам, пытаясь определить, кто дома и что происходит.
      Они жили в большом доме на Мейпл, который удалось снять полностью меблированным. Каталина, занятая приготовлением обеда, громко распевала на кухне – верный признак, что Леверн нет дома, потому что бабка не любила шума, а поскольку пению аккомпанировал шум пылесоса, это означало, что мать, вероятно, еще не вернулась со студии. Банни готовилась к работе над вторым после «Зимней песни» фильмом. Премьера «Зимней песни» заслужила горячие похвалы критиков и высокую оценку игры Банни.
      Челси глубоко вздохнула, счастливая благословенным одиночеством. Жизнь так прекрасна, когда матери и бабки не было дома – они вечно нудно обсуждали какие-то бесконечные дела, совершенно не интересовавшие Челси. Девочка взяла пачку писем, равнодушно просмотрела – все равно ей почти не пишут. Да и здесь в основном счета. Бабушка и мать снова тратят деньги. Но волноваться не о чем – агент матери сумела заключить несколько очень выгодных контрактов.
      Челси уже хотела отложить пачку конвертов, но тут, заметив на одном иностранную марку, быстро выхватила его вне себя от радости. Штемпель лондонский – значит, письмо от Маргарет. Она так часто мечтала о том, чтобы написал Уилс, но довольствовалась и весточками от Маргарет, приходившими очень-очень редко.
      Схватив конверт, девочка помчалась наверх, ворвалась в спальню, закрыла дверь и повернула ключ в замке. Отношения с семьей Эшфордов – то единственное за всю жизнь Челси, что принадлежало ей, ей, ей одной, и девочка всеми силами оберегала этот уголок души от вторжения бабки или матери.
      Положив письмо на обитый бледно-лиловой тканью туалетный столик, Челси долго смотрела на него, намеренно оттягивая счастливый миг. Ей хотелось вскрыть его, жадно впитать каждое слово, но письмо было слишком редкой драгоценностью, чтобы вот так, одним жадным глотком расправиться с ним. Челси вновь подняла конверт, перевернула, наслаждаясь прикосновением к тонкой шелковистой бумаге и улыбаясь при виде размашистых букв и завитушек, выведенных рукой Маргарет. У подруги был самый причудливый почерк из всех когда-либо виденных Челси.
      Сунув конверт под свитер, она медленно спустилась вниз, чувствуя, как тепло непрочитанного письма согревает ее, словно неистраченный пенни, прожигающий дыру в кармане мота. Девочка размеренным шагом направилась в кухню, достать бутылку коки из холодильника.
      Каталина подняла глаза от тонко нарезанных полосок телятины и улыбнулась:
      – Ты сегодня рано, Челси. Все в порядке?
      – Прекрасно, Каталина. Нет, больше чем прекрасно! Превосходно! Правда, великолепный день сегодня? – отозвалась Челси с блаженной улыбкой.
      Глаза Каталины немедленно загорелись любопытством. В этом сумасшедшем доме у девочки так мало поводов радоваться.
      – У тебя дружок появился, нет?
      Челси мгновенно насторожилась. Что такое она сказала, что эта женщина, для которой английский не был родным языком, сразу все поняла?
      – Конечно, нет, что за глупый вопрос?!
      Девочка сунула голову в холодильник, чтобы достать бутылку содовой и охладить разгоряченные щеки. Противно, если кто-нибудь увидит, как она покраснела.
      – У тебя в глазах один… такой… сияние… мальчиковое, сразу видать… чикита. Каталина точно говорит. Я испекла печенье.
      – Спасибо. Бабушка забыла оставить мне деньги на ланч, так что я немного голодна, – отозвалась девочка, открывая бутылку и сгребая с блюда пригоршню овсяного печенья.
      Каталина скривила губы.
      – Почему не попросишь сеньору дать деньги? Все время бегаешь голодной.
      – Ничего, – пожала плечами Челси. – У нее забот хватает и без моих денег на ланч. Что у нас сегодня к ужину?
      – Телячье жаркое, картофель «Шантильи»…
      – Гости придут? – встревожилась Челси, расстроенная необходимостью высиживать еще один бесконечный ужин, слушая, как присутствующие часами обсуждают различные фильмы.
      – Сеньора Маркс и двое мужчин. Челси облегченно вздохнула.
      – Слава Богу! Должно быть, чисто деловая встреча и мне там сидеть не обязательно. Скажи Елене, чтобы не ставила для меня прибор – у меня куча уроков.
      – Спускайся, когда проголодаешься, чикита. Каталина позаботится о тебе.
      Экономка, она же и кухарка, покачала головой, глядя вслед худенькой девочке-подростку и с грустью думая о том, как одинока и заброшена Челси и как мало хлопот причиняет домашним.
      Ощущая, как согревает душу драгоценное письмо, Челси понесла содовую и печенье наверх, по изящно извивающейся, богато украшенной лестнице, прошла по восточному ковру верхней галереи и оказалась в своей спальне. Поспешно заперла дверь, положила «добычу» на письменный стол и снова стала любоваться письмом. Сделав глоток кока-колы и откусив кусочек печенья, она осторожно разрезала конверт острым серебряным ножом и пробежала письмо, чтобы побыстрее узнать новости. Потом прочитала еще раз, уже медленнее, желая убедиться, что правильно поняла содержание, и только с третьего раза начала прикидывать возможности.
      Наконец девочка отложила три тоненьких странички и задумчиво поглядела в окно, жуя печенье, – у нее с самого завтрака крошки во рту не было.
      Но самое главное теперь – все хорошенько обдумать.
      Сегодняшний день начался точно так же, как почти все остальные в ее жизни – бабушка разрывалась между телефоном и спальней матери и говорила, говорила, говорила, заключала сделки, строила планы. Потом школа, невыносимо скучная, тоскливая тягомотина, если не считать урока рисования – самых счастливых минут за весь день. И вот теперь это письмо, принесшее огромную радость, смешанную с дурным предчувствием. Челси приучилась не ожидать от жизни многого, зная, что представляет собой всего лишь спутник, вращающийся вокруг сверкающей звезды, и поэтому ее желания и мечты никого не интересовали.
      С самого отъезда из Лондона год назад она переписывалась с Маргарет. Сначала письма приходили каждую неделю, но, хотя Челси всегда писала ответ в тот же день, как получала весточку, промежутки между письмами подруги все растягивались, и теперь приходилось ждать почти два месяца. А Уилс написал только однажды. Иногда девочка спрашивала себя, не были ли те незабываемо счастливые прекрасные дни просто плодом ее разгоряченного воображения?
      Телефон прозвонил трижды, прежде чем Челси удалось заставить себя подняться и вновь вернуться к реальности той жизни, которой она жила теперь.
      – Челси! – раздраженно воскликнула бабка. – Почему не подходишь к телефону?
      – Я была в ванной, – солгала девочка.
      С годами у нее развился мгновенный рефлекс – необходимо было отвечать на вопросы бабки быстро и так, чтобы тебя не в чем было упрекнуть или уличить.
      – Я приду поздно, а Хилда собирается привести к ужину двух европейских продюсеров. Банни едет домой, и я хочу, чтобы она выглядела как можно лучше, понятно? Поэтому не смей ее беспокоить пустяками. Я остаюсь и попытаюсь уладить дела с костюмерами, поэтому рассчитываю на тебя: помоги матери расслабиться. Сделай ей теплую ванну, помассируй руки и ноги. Она целый день простояла на примерке.
      – Попытаюсь, ба, но ей не понравится. Она говорит, что мои пальцы недостаточно сильны.
      – Все потому, что ты лентяйка. У тебя руки больше, чем мои. Хоть раз в жизни будь поэнергичней! Проверь, нужно ли погладить зеленый шелковый брючный ансамбль, который я купила ей вчера, срежь ярлыки, да поаккуратнее.
      – Я слышу, как мама поднимается по ступенькам, ба. Слушай, ничего, если я поем сегодня в кухне? У меня полно заданий…
      – У меня нет времени на болтовню, шевелись и делай как тебе сказано!
      Через три часа Челси с облегчением наблюдала, как мать изящно скользит по ступенькам навстречу прибывшим гостям. Банни выглядела сияющей, отдохнувшей, но ее дочь валилась с ног.
      Медленно направившись в тишину и уединение своей спальни, Челси растирала усталые пальцы, всей душой желая, чтобы семья поскорее вновь разбогатела, и Банни смогла бы нанять массажистку, готовую к услугам в любое время суток.
      Верная слову, Каталина прислала в ее комнату поднос с ужином, и Челси с жадностью набросилась на еду. Уничтожив все до крошки, девочка уселась за уроки, пытаясь не думать о заманчивом приглашении провести летние каникулы в Эшфорд-Холле с Маргарет и ее семьей, но выбросить эти мысли из головы оказалось почти невозможно.

      Три дня спустя после получения письма от Маргарет, Челси наконец решилась подойти к бабушке. Но сначала она позвонила в кассы аэропорта узнать, сколько стоит самый дешевый ученический билет, и с радостью обнаружила, что может оплатить из своих сбережений почти половину стоимости. Пересматривая летнюю одежду, девочка поняла, что выросла почти из всех платьев. У нее начались месячные, и Челси не только была теперь выше ростом, но и груди увеличились, а талия стала тоньше. Шкафы и гардеробы матери были набиты костюмами от лучших модельеров, но все они оказались слишком малы.
      За вечер до начала съемок нового фильма Банни Челси направилась в спальню матери, где бабушка помогала ей приготовиться ко сну. Массаж и косметические процедуры были закончены, и актриса уже собралась лечь в кровать.
      – Привет, дорогая, – улыбнулась она дочери. – Иди поцелуй мамочку на ночь!
      Челси подошла, чмокнула мать в смазанный кольдкремом лоб и улыбнулась в ответ.
      – Рада, что начинаешь новую картину, мама?
      – Это будет великий фильм, гарантирую! – уверенно заявила Леверн.
      – Надеюсь, – с сомнением протянула Банни. – Мой последний фильм, «Рыночная площадь», уж точно провалится. Не знаю, почему Хилде не терпелось навязать его мне, как только закончились съемки у Рика. Хорошо еще, что он не выйдет на экраны до того, как объявят о номинации на «Оскара». Господи, вот уж точно: таких режиссеров, как Рик, не много сыщешь!
      – Не так уж он хорош! Кроме того, именно твоя игра обеспечила успех фильму, а не Рик Уэнер, поэтому выбрось эти мысли из головы, – резко сказала Леверн. – Кроме того, несмотря на все похвалы, публика не так уж ломится на «Зимнюю песню».
      – Но картина еще не сошла с экрана, мама! – запротестовала Банни. – Идет во многих кинотеатрах.
      Челси нетерпеливо слушала, боясь, что бабушка неожиданно решит закончить разговор и выдворит внучку из комнаты прежде, чем она успеет подступиться со своей просьбой. Главное, все выложить перед Банни. Хотя мать – не очень сильный союзник, но все же лучше, чем ничего.
      – Ба, Маргарет Эшфорд пригласила меня на лето в Англию. Можно, я поеду? – быстро спросила Челси, чувствуя, как бешено колотится сердце.
      «Пожалуйста, пожалуйста, пусть скажет «да», – молилась про себя девочка.
      – Ни в коем случае! Ты мне нужна здесь, – отрезала Леверн, не задумываясь ни на мгновение.
      Челси взглянула на мать, молча умоляя о поддержке.
      – Мама, пожалуйста, мне так хочется! Я могу взять студенческий билет и потрачу свои сбережения!
      – Юная леди! – негодующе воскликнула Леверн. – Откуда вы набрались наглости, чтобы расстраивать мать в такой вечер, как сегодня! Ей необходимо выспаться, так что забудь все эти глупости.
      Обычно Челси никогда не настаивала, но сейчас не могла вынести мысли о том, что лишится последней возможности побывать в Англии. Нужно рискнуть всем!
      – Не так уж много я прошу, и мне очень хочется поехать, – с отчаянием настаивала девочка. – Я сделаю для тебя все, что угодно, только, пожалуйста, подумай об этом, бабушка, не говори сразу «нет».
      К несчастью, добродетель не вознаграждается, и, поскольку Челси всегда была спокойным, послушным, готовым прийти на помощь ребенком, она совсем не умела торговаться и добиваться своего.
      Холодным от бешенства голосом Леверн процедила:
      – Немедленно убирайся отсюда! Твоя мать завтра начинает работу, благодаря которой у тебя эта прекрасная крыша над головой, повариха готовит обед, а горничная убирает и стирает твою одежду! Как ты посмела расстраивать Банни?
      – Но в таком случае, зачем я здесь? И Каталина, и Елена всегда могут помочь тебе. К чему еще и я? – упорно стояла на своем Челси.
      Но неожиданно мать, на поддержку и одобрение которой так надеялась девочка, предала ее. Несколькими доброжелательными словами она уничтожила надежды Челси. Потянувшись к руке дочери, Банни нежно улыбнулась в полные слез глаза девочки:
      – Не вини бабушку, дорогая! Она знает, как я скучаю, когда тебя нет дома, и, кроме того, просто не вынесу, если ты будешь так далеко! Пожалуйста, прости меня, сокровище мое, но я слишком люблю тебя, чтобы отпустить.
      Банни была поистине мастером в искусстве убивать добротой.
      Безутешная Челси вернулась к себе, чтобы написать Маргарет и объяснить, почему не может приехать. Никогда еще в жизни ей не было так отчаянно плохо. Неужели жизнь всегда будет так жестока к ней?!

      Хилда сидела за письменным столом, уставившись на телефон, как на готовую к нападению гремучую змею. Каждую минуту он мог зазвонить и ей придется, вероятно, выдерживать очередной натиск Леверн, атаки которой все учащались по мере того, как проходили дни, а Хилда по-прежнему не могла найти подходящую картину для Банни. Но сегодня она просто не сумела подготовиться к грядущей битве, которая, как знала Хилда, не за горами, потому что чувствовала себя жалкой, ни на что не способной идиоткой. Вот уже девять лет, как ее связывали с семьей Банни Томас не только деловые, но и тесные дружеские отношения. Несмотря на то, что Банни получила «Оскара» за лучшее исполнение главной роли в «Зимней песне», Хилда отнюдь не была горда выполнением собственных обязанностей в качестве агента. Конечно, можно свалить провал «Рыночной площади» на поспешность, с которой она заставила Банни играть в этом фильме, чтобы помочь той пережить разрыв с Риком Уэнером, но с тех пор – ноль, ничего, пустое место, дырка от бублика… за исключением ролей в фильмах, явно обреченных на неудачу. Уж эта птичка от земли не оторвется! Почему, дьявол побери, Леверн не уволит ее! Ну почему?! Потому что у остальных клиентов дела шли превосходно? Среди ее подопечных немало звезд первой величины, способных вызвать зависть любого агента в кинобизнесе! Так отчего, отчего она так безнадежно подвела Банни?!
      Раздался телефонный звонок, и Хилда вздрогнула. Через секунду позвонила секретарь и объявила, что звонит адвокат Хилды, Сэнди Шапиро. Облегченно вздохнув, Хилда схватила трубку.
      – Хилда, лапочка, я уже две недели ничего от тебя не слышу, так что просто решил узнать, все ли в порядке, – объявил он. – Надеюсь, ничего не случилось? Сама знаешь, я обещал твоей умирающей матери заботиться о тебе, но последнее время мне это не очень удается.
      – Все нормально, Сэнди, – довольно неубедительно заверила Хилда пожилого адвоката, бывшего много лет другом семьи.
      – Как Серджио, солнышко? Нашел работу? – спросил он, пытаясь скрыть раздражение.
      – Выкарабкается, Сэнди, честное слово, выкарабкается! Думаю, мне придется нажать на все кнопки! Наверное, удивляешься, что я, при всех своих связях, не могу добыть ему приличного места?
      – Ты не обязана о нем заботиться, скорее это он должен тебя содержать! С каких это пор ты должна искать мужу занятие? – резко спросил адвокат.
      – Сэнди, ты кудахчешь, как еврейская мамаша! Слушай, мы уже тысячу раз об этом толковали. Серджио – танцор, и притом хороший. Не может же он хвататься за любую работу. Кроме того, я достаточно зарабатываю, так что ему незачем лезть в любое дерьмо! – защищалась Хилда, хотя сама начала подозревать, что молодой красавец-муж женился на ней только из-за денег.
      – Ну, что еще новенького? – осведомился Сэнди, решив сменить тему. – Как поживает Банни Томас и эта старая карга, ее мамаша?
      – Мог бы не спрашивать! Банни уже почти два года не работает, а ее мать сводит меня с ума!
      – Я слышал, Банни ужасно разнесло?
      – Правильно слышал! Слоняется по дому и жует с утра до вечера! И хуже всего – они совсем разорены, настолько, что Леверн согласилась привезти Банни на прослушивание к Гектору Дилуорту.
      Сэнди, присвистнув, покачал головой и заметил:
      – Тот еще сукин сын! Я уж точно не хотел бы видеть Банни в его фильмах! Худшего дерьма свет не знает!
      – Верно, но, если Банни ему понравится, он заплатит ей миллион долларов за главную роль в очередной гребаной киноэпопее!
      – Но ее карьере это повредит, крошка!
      – И не говори! Но, Господи, ей необходимо делать что-то. Все ее сторонятся как чумной, считают, любой ее фильм – сплошные убытки, так что всякая работа лучше, чем ничего. Сейчас жду звонка от Дилуорта либо от Леверн, и у меня ужасное предчувствие, что в любом случае дело плохо.
      – Ну что ж, удачи, крошка. Давай на следующей неделе пообедаем вместе. Что скажешь?
      – С удовольствием.
      Минут десять Хилда сидела неподвижно, уставясь на телефон. Решив, что ждать не имеет смысла, она набрала номер Леверн. Ответила Челси.
      – Привет, Челси, бабушка вернулась?
      – Нет, Хилда, она с мамой уехала несколько часов назад и не сказала куда.
      – Ну что ж, наверное, позвонит, когда вернется. Как дела в колледже?
      Хилда очень любила Челси, превратившуюся за последние годы в изящную красавицу, трудолюбивую и бескорыстную. В этом страшном мире, где дети любящих родителей убегают из дома, становятся наркоманами, протестуют против всего на свете, милая крошка Челси выросла настоящей цельной личностью, причем без всякой помощи от вечно ноющей мамаши и стервозной бабки.
      – Лучше не бывает! Я уже на последнем курсе. Послушайте, Хилда, извините, но я должна бежать, опаздываю на работу, – поспешно объяснила Челси.
      – Я не знала, что ты работаешь. Где? – с любопытством спросила Хилда.
      – В маленькой ювелирной мастерской на Уэствуде. Вставляю камни в оправу, подгоняю размер, все такое. Конечно, тоска смертная, но, поскольку я собираюсь после колледжа стать дизайнером по ювелирным изделиям, по крайней мере наберусь опыта. Хотите, чтобы бабушка позвонила? Я оставлю записку, – объяснила Челси, очевидно, желая поскорее закончить разговор и уйти.
      – Хорошо, Челси, оставь. Рада была поговорить с тобой.
      Хилда положила трубку, решив во что бы то ни стало, дождаться известий от Леверн, но, подумав о девушке, жившей в доме и обществе Леверн и Банни, содрогнулась. Господи, как же ей должно быть, тяжко приходится!
      Телефон снова зазвонил, и, когда секретарша объявила, что это Леверн, Хилда набрала в грудь побольше воздуха. У нее появилось предчувствие, что разговор будет не из приятных.

      Челси положила трубку, провела щеткой по длинным светлым волосам и натянула потертые вышитые расклешенные джинсы в заплатках. Наступила эра Водолея, и девушка была в восторге от удобства и простоты современной моды. Кроме того, джинсы и мягкие легкие рубашки были ей вполне по карману – Челси зарабатывала не очень много, а у бабушки совсем не было денег, чтобы давать внучке на карманные расходы.
      Девушка пулей вылетела из дома и помчалась в гараж. Леверн продала все, кроме «линкольна», и теперь освободилось место для маленького «фольксвагена» Челси.
      Челси остановила машину у мастерской и поспешно распахнула дверь. Джейк, владелец небольшой ювелирной мастерской под названием «Джейкоб'з Джуэлз», уже был занят работой. Услышав шаги, он поднял голову и улыбнулся. Невысокого роста, но широкоплечий и мускулистый, лет сорока с лишним, Джейк уже начал лысеть, зато улыбка его, казалось, освещала все вокруг, особенно, когда владелец мастерской чему-то радовался. А он всегда был рад видеть Челси. Девушка оказалась не только хорошим и надежным работником. Джейк считал ее светлее и прекраснее золота и бриллиантов, составляющих часть его жизни.
      Женатый, относительно счастливый в семейной жизни человек, Джейк тем не менее сделал Челси предметом собственных мечтаний и грез.
      – Привет, красавица! Опять опоздала?
      – Знаю, Джейк, но нужно было закончить реферат к завтрашнему дню, а на это ушло больше времени, чем я думала. Что я должна сделать?
      – А экзамен в Джи-ай-эй? Сдала? – спросил он, вспомнив о курсах в американском геммологическом институте, находившемся всего в нескольких милях от дома Челси в Санта Монике.
      Девушка, подбоченившись, кокетливо склонила голову и самодовольно ухмыльнулась:
      – Представляешь, сдала! Ну, теперь поверил мне насчет того василькового сапфира с Шри-Ланки? Говорила же я тебе, он гораздо дороже!
      Джейк скривился и покачал головой.
      – Господи, до чего ненавижу умных баб! Иди работай, а то уволю!
      – Напугал! Да кто, кроме меня за такие гроши пахать будет? Лучше скажи, ты поставил пару бутылок коки в холодильник?
      – Естественно, и в честь того, что ты теперь дипломированный геммолог, даже сам заплачу за пиццу… вечером.
      – О, нет, – застонала Челси, – мы что же, опять сидим допоздна? Мне заниматься надо.
      – Ну что ж, если до заката сможешь подобрать и вставить нужные камни в шестнадцать перстней, укоротить восемь ремешков для часов и подогнать размер одиннадцати колец – уйдешь раньше. Ты ведь быстро работаешь?
      – Не очень. Ну что ж, начали, нужно же поскорее убраться отсюда! Когда скажешь мистеру Хольцману, что больше работать по ночам не будем?
      – Когда рак на горе свистнет.
      Было уже начало одиннадцатого, когда они наконец вышли на улицу, и Челси смогла отправиться домой. Свернув с бульвара Сансет на Бел-Эйр, она как раз подъезжала к улице, на которой теперь жила ее семья, но заметила непривычную суматоху: у обочины стояли десятки автомобилей, деловито сновали люди, то и дело вспыхивали огни. Обычно спокойный квартал походил на муравейник. Что происходит? Подобравшись ближе, Челси поняла, что именно у ее дома стоят полицейские автомобили и машина «скорой помощи». Катастрофа? Несчастный случай? Господи, неужели что-то случилось с мамой или бабушкой?
      Внезапно обессилев, Челси подкатила к обочине и начала проталкиваться через толпу, окружавшую ворота. Неожиданно перед ней вырос полицейский.
      – Простите, юная леди, но вход запрещен. Так что проходите!
      – Но я живу в этом доме, – запротестовала Челси.
      – Ну да, как же, вот уже сотня человек за последние пятнадцать минут рвались сюда, и все здешние жильцы! Господи, эти люди пойдут на все, лишь бы удовлетворить дурное любопытство! – презрительно бросил молодой человек, по-прежнему загораживая вход.
      Выхватив бумажник из сумочки, Челси сунула ему под нос водительские права.
      – Взгляните, взгляните на это! Видите адрес? – гневно закричала она, в отчаянии дергая его за рукав. Но было слишком темно, а полицейскому к тому же приходилось сдерживать напор толпы.
      – Убери руки! – грубо приказал он. – Вы, проклятые хиппи, уже на голову лезете, подайте назад, все! Сейчас вынесут умирающую женщину, нужно очистить дорогу, иначе ее не смогут довезти до больницы!
      – Кто умирает? Ради Бога, о чем вы? – отчаянно заорала Челси, цепляясь за руку полисмена и пытаясь протиснуться в ворота.
      В другие, менее легкомысленные времена полисмен, может, и согласился бы выслушать девушку, но это было начало семидесятых, и длинноволосые молодые люди обоего пола в синих джинсах считались врагами закона и порядка. Кроме того, машина «скорой помощи» уже показалась на дороге и нужно было очистить путь. Вытянув «ночную» дубинку, чтобы помешать людям ворваться в ворота, он резко подался вперед, и конец дубинки сильно ударил Челси в бровь, над самым глазом. Почти теряя сознание, девушка пошатнулась и упала как раз в тот момент, когда мимо проехала машина «скорой помощи». Полисмен, не поняв, что произошло, прыгнул на сиденье мотоцикла и умчался, стремясь поскорее догнать машину и благополучно проводить до больницы. У него было важное поручение: помочь доставить умирающую Банни Томас.

      Леверн сидела в машине «скорой помощи» рядом с дочерью, держа ее за руку, бормоча слова утешения.
      – Все будет хорошо, дорогая. Верь маме, пожалуйста, родная, продержись еще немного. Ради меня. Ты же знаешь, как я люблю тебя! Не покидай меня, – лихорадочно шептала она, пытаясь собственной силой воли удержать дочь на земле. – Нужно верить в себя и будущее.
      Леверн пыталась достучаться до сознания Банни, хотя в сердце своем обращалась к Богу, занимавшему до сих пор так мало места в ее мыслях и жизни.
      Но бледная женщина с закрытыми глазами, окруженными синими тенями, лежавшая на носилках, была уже слишком далеко по дороге к иной жизни, чтобы ответить матери. Первая попытка самоубийства Банни Томас почти удалась, и лишь особый материнский инстинкт, пробуждающийся в минуту опасности, угрожавшей детям, позволил Леверн спасти дочь от немедленной смерти.
      …Это был долгий ужасный день. Хилда позвонила рано утром и сказала, что смогла убедить Гектора Дилуорта пробовать Банни на главную роль в многомиллионной эпопее «Отмель».
      Леверн немедленно обиделась:
      – Ни в коем случае! Это оскорбление! Банни за всю свою карьеру никогда не делала пробы, и тем более не читала текст! – кипятилась она. – С какой стати она должна идти на это сейчас, да еще ради какого-то жалкого подонка – продюсера, который к тому же ничего не ставит, кроме высокобюджетного дерьма?!
      Хилда, стараясь не выходить из себя, холодно отчеканила:
      – Либо она читает роль, либо все кончено. Никаких споров, Леверн. Вы хотите, чтобы она получила работу, или нет?
      Хилда позвонила как раз в тот момент, когда Леверн по уши зарылась в гору неоплаченных счетов, пытаясь решить, какие необходимо оплатить в первую очередь, а что может подождать. Отчаяние охватило ее до такой степени, что выбора не было – приходилось отступить, хотя досада не давала покоя.
      – Я спрошу Банни и завтра перезвоню.
      – Слишком поздно. Дилуорт хочет заполучить для своей картины известное имя, и Элизабет Тейлор соглашается сниматься за два миллиона долларов. Но Дилуорт – жадный ублюдок, поэтому я, зная, как вы нуждаетесь в деньгах, и сказала, что Банни может сыграть за миллион. Собственно, я удивлена, почему он колеблется. Возможно, я сама виновата, сильно сбавила цену, вот он и заподозрил что-то и хочет посмотреть, в какой форме Банни.
      Перед глазами Леверн заплясали банкноты. Господи, с миллионом долларов они смогут выкарабкаться! Но она не хотела слишком быстро соглашаться.
      – Предположим, я скажу, что за такой гонорар Банни решит сниматься, но половину потребую вперед. Никаких четырех месяцев на подписание контракта. Мы хотим получить деньги как можно скорее. И без всяких проб! Если в Голливуде узнают, что она читала роль такому дерьму, как этот, позора не оберешься! Он бы не осмелился просить Элизабет о подобном! Неужели просто не может посмотреть фильм Банни?
      – Гектор не ходит в кино. Говорит, что если сам и делает фильмы, то вовсе не обязан их смотреть.
      – Да здравствует новый Голливуд… – уничтожающе пробормотала Леверн. – Что же это за роль?
      – Прославленная когда-то кинозвезда переживает крах карьеры и ищет богатого мужа. Ей удается получить приглашение совершить круиз на яхте какого-то миллиардера. Яхта терпит крушение в открытом море.
      – Похоже на «Остров Джиллигена». Есть ли какие-нибудь сцены в воде? Предупреждаю, Банни не умеет плавать! Придется использовать дублершу.
      – Перепрыгнем через канавку, когда подойдем поближе.
      – Очень смешно! – фыркнула Леверн.
      Хилда глубоко вздохнула и вновь пошла на приступ:
      – Леверн, послушайтесь моего совета: если хотите подписать контракт, Банни должна поговорить с этим типом. Как только я выступлю с контрпредложением, он тут же откажется, я это чувствую.
      Леверн целиком доверяла деловой интуиции Хилды.
      – Хорошо, попробуем приехать к нему в офис для неофициального разговора. На это он пойдет?
      – Думаю, да. Я уверена, он просто хочет видеть Банни, а непомерное самолюбие требует, чтобы именно она первая приехала к нему. Гектор будет свободен сегодня с трех до четырех. Приезжайте в его офис в Бербанке. Надеюсь, Банни в достаточно нормальном состоянии, чтобы встретиться с ним?
      – Дайте мне несколько часов, и все будет в порядке.
      Поскольку героиня фильма была прославленной королевой экрана, Леверн решила, что Банни должна выглядеть как можно великолепнее. Вытащив дочь из постели, она повезла ее в салон красоты Элизабет Арден, где Банни получила обслуживание по полной программе: массаж, удаление волос на ногах, косметологические процедуры, маникюр и педикюр. Банни обожала подобные вещи особенно теперь, когда с деньгами было худо и о такой роскоши приходилось лишь мечтать.
      Оставив дочь в салоне, Леверн поспешила к «Саксу», где сумела отыскать белый костюм с жакетом, скрывавшим располневшую талию Банни. Было уже без четверти четыре, когда они наконец прибыли в офис Гектора Дилуорта, но Банни стала просто неотразимой, а когда она хорошо выглядела, энергия, сила и блеск глаз вновь возвращались к актрисе.
      К несчастью, их заставили ждать больше двадцати минут, и с каждым движением минутной стрелки, сияние, исходившее от Банни, понемногу гасло, и она все глубже погружалась в пропасть неуверенности и сомнений. Леверн была вне себя. Почему, о Господи, у ее дочери, красавицы, звезды, лауреатки академической премии, так мало уверенности в себе?!
      – Выглядишь потрясающе, дорогая, – ободряюще прошептала она.
      – Зачем мы здесь, мама? Я что, должна на коленях его умолять, чтобы дал роль?
      – Это не просто роль, солнышко! Дилуорт согласился заплатить миллион долларов за двухмесячную работу. Как ты думаешь, за такие деньги он имеет право хотя бы поговорить с тобой?
      – Наверное, – равнодушно ответила Банни.
      – Подумай только, если все выйдет и ты получишь роль, у нас будут деньги, чтобы потом хорошо отдохнуть. Я слышала о превосходном отеле на Гавайях, «Мауна Ки», и мы все втроем могли бы поехать туда! Говорят, это самый роскошный отель в мире.
      – Ненавижу пляж, мама, ты это знаешь. Приходится целые дни прятаться под зонтиком, чтобы не загореть, и, кроме того, терпеть не могу воду, особенно океан, со всеми этими мерзкими острыми ракушками в песке. Лучше поедем в Париж! Там такие магазины и лучшая в мире еда. И такая романтическая атмосфера! Помнишь Клода?
      При упоминании этого имени мозг Леверн начал подавать тревожные сигналы, но она лишь мило улыбнулась и нежно погладила дочь по руке.
      – Париж так Париж! Снимем номер в «Рице» и каждое утро будем завтракать в постели кофе с лимоном и рогаликами.
      Упоминание об отпрыске одной из самых известных винодельческих семей, почти уговорившего дочь выйти за него замуж и жить в провинции среди виноградников, заставило Леверн содрогнуться. Париж решительно не то место, куда они поедут, несмотря на все ее обещания!
      Гектор Дилуорт оправдал их самые худшие ожидания. Молодой, не старше тридцати пяти, одетый в черную кожу и с огромным бриллиантовым перстнем на пальце.
      Он даже не потрудился встать, когда вошли женщины, не улыбнулся, не кивнул головой, только нагловато-небрежно показал на кресла перед письменным столом и продолжал говорить по телефону. Леверн мгновенно поняла, какую ужасную ошибку совершила, когда привезла сюда дочь. Будь их финансовое положение хоть на йоту благополучнее, она тут же повернулась бы и хлопнула дверью перед самым носом этого самодовольного ублюдка.
      Пришлось ждать еще несколько унизительных минут, пока Гектор обсуждал с механиком неполадки в двигателе «феррари». Не прерывая разговора, он сунул Банни сценарий и пробормотал:
      – Двадцать шестая страница.
      Та искоса взглянула на мать: Леверн кивнула, разрешая открыть тетрадь и просмотреть указанную сцену. Положив наконец трубку, Дилуорт и не подумал тратить время на комплименты.
      – Мисс Томас, если не возражаете, я попросил бы вас прочесть эту страницу.
      – Вслух? – удивилась Банни.
      – Но… разве Банни сможет прочесть это по-настоящему? Она ведь даже не знает сюжета, мистер Дилуорт, – вмешалась Леверн, едва сдерживая возмущение.
      – Да-да, тут вы правы, – кивнул Дилуорт, поднимая брови. – Кроме того, к чему все это? Пустая трата времени! Теперь, когда я увидел ее, сразу могу сказать, что она не подходит для роли. Простите, что вытащил вас сюда, леди, – деланно улыбнулся он одними губами.
      Тусклые, как у мертвой рыбы, глаза равнодушно уставились на женщин. Теперь, когда у Леверн не было причин любезничать с продюсером, она дала себе волю.
      – В таком случае какого дьявола вы нас сюда тащили? – прошипела она.
      – Да… знаете, цена уж очень подходящая. Жаль, что ничего не вышло. – И, гаденько рассмеявшись, добавил: – Вечно попадаюсь на удочку, если сделка выгодная, но после того, как поговорил с вашим агентом, разузнал насчет ее последних фильмов – сплошные убытки! Не актриса, а чистое несчастье!
      – Это плохие фильмы, мистер Дилуорт, но игра Банни была безупречна! Критики превозносили ее… Правда, вы, может быть, читать не умеете? – ехидно осведомилась она. – Банни – величайшая звезда, такая же, как Элизабет Тейлор. Вам еще повезло, когда она согласилась хотя бы поговорить насчет вашей идиотской картины.
      Привстав с кресла, чтобы дать понять, что пора уходить, Дилуорт бесцеремонно пробормотал:
      – Ну-да, еще бы! Спасибо, что пришли. Прощайте, мисс Томас, желаю удачи. Кстати, я знаю в Текейт потрясный курорт, где с вас в два счета сгонят весь жир и не обдерут как липку. Только скажите, что я вас послал.
      Когда машина «скорой помощи» остановилась перед больницей, у входа в реанимационное отделение уже толпились фотографы и репортеры, желающие любой ценой добыть снимок находящейся при смерти кинозвезды. Однако как только носилки вкатили в здание, никому, даже Леверн не позволили сопровождать Банни.
      – Извините, но вам придется подождать в коридоре. Она в шоковом состоянии от потери крови, а сердце вот-вот остановится. Мы сделаем все, что сможем, – сказала дежурная сестра, когда Банни увозили от матери.
      Обезумевшая от горя, Леверн послушно уселась на банкетку в холодном коридоре, сотрясаясь от озноба и моля Бога, только чтобы он стер в памяти эти ужасные минуты, возможно, последние в жизни ее девочки.
      Из офиса Дилуорта они поехали прямо домой, и всю дорогу Банни так безутешно рыдала, что дорогая косметика расплылась по лицу безобразными пятнами. Она выглядела словно палитра, по которой небрежно прошлась кисть художника, смазывая краски.
      Расстроенная состоянием дочери, но не очень встревоженная, поскольку Банни всегда была склонна истерически рыдать, даже по самым пустячным поводам, Леверн сделала все возможное, чтобы успокоить ее, умыла и уложила в постель, а чтобы помочь расслабиться и отдохнуть, дала две таблетки валиума вместо одной, как обычно, и, убедившись, что Банни заснула, потихоньку вышла.
      И теперь, сидя на жесткой больничной банкетке, Леверн терзала себя упреками. Почему, во имя Господа, она не зашла к ней раньше? Почему не поняла, как измучена Банни, и провела целый час с телефонной трубкой в руках, обвиняя во всем Хилду Маркс, а потом пыталась связаться с другими влиятельными агентами, которые даже не пожелали подойти к телефону?!
      Она должна была понять, что Банни не сможет вынести такого бесчеловечного отказа, и теперь Леверн злилась на собственную слепоту: как могла она не заметить признаков надвигающейся опасности! Несколько раз Банни толковала о самоубийстве, но все эти разговоры казались несерьезными. Ее дочь не была способна на такой ужасный поступок! По правде говоря, Банни всегда была трусихой, не выносила боли, вида крови и панически боялась самой мысли о смерти. Леверн снова вспомнила, в каком состоянии нашла дочь, и закрыла глаза рукой, безуспешно пытаясь прогнать чудовищное видение, но все было напрасно, глаза ее казалось, проникали сквозь плоть и кости ладони, не в силах оторваться от мучительной сцены, навеки запечатленной в мозгу. Даже сейчас этот кошмар был так же безграничен, как в тот момент, когда она вошла в спальню Банни и увидела залитые кровью простыни и ножницы, которыми той удалось рассечь запястье… и не один раз… Как, каким образом удалось ее девочке вынести нечеловеческую боль, которую она причинила себе? Должно быть, Банни сошла с ума!
      Медленно тянулись минуты, перетекая в часы, и с каждым мгновением надежды Леверн угасали.
      Что ей останется, если она потеряет ребенка? Банни была ее жизнью. Именно она была причиной, заставлявшей Леверн каждое утро подниматься с постели, только ради нее мать дышала и двигалась. Если дочь умрет, Леверн тоже незачем жить.
      Больничный служитель принес ей бумаги на подпись; Леверн попыталась сосредоточиться, но буквы расплывались, а пальцы так дрожали, что не могли удержать ручку.
      – Позже, пожалуйста, – прошептала она, – я все сделаю позже.
      Леверн прождала еще около часа, когда кто-то осторожно коснулся ее плеча. Подняв глаза, она уставилась на Челси, с удивлением отметив, что глаз девушки распух и превратился в щелочку.
      – Боже, Челси, что с тобой случилось?
      – Я возвращалась домой, как раз, когда «скорая помощь» увозила маму. Полисмен с трудом сдерживал толпу и случайно ударил меня. Как она?
      – Не знаю, но ужасно рада, что ты здесь.
      Челси села рядом с бабушкой и обняла ее за плечи, пытаясь утешить и помочь скоротать остаток ночи.
      Первый тонкий солнечный лучик как раз прорезал горизонт, когда один из хирургов вышел из комнаты, где лежала Банни. Он выглядел усталым и измученным. Какая тяжелая ночь!
      Женщины, встрепенувшись, вскочили на ноги, но врач попросил их сесть и подвинул стул для себя.
      – Думаю, все обошлось, миссис Томас, но должен сказать, жизнь ее висела на волоске. Я надеялся, что не придется делать переливание крови, поскольку всегда есть шанс подхватить желтуху, но выхода не было. Пришлось влить ей почти пол-литра и применить электрошок, чтобы восстановить нормальное сердцебиение. Но положение сейчас стабилизировалось. Я оставил ее в реанимации, и, хотя мы постарались наложить швы потоньше, я попросил хирурга по пластическим операциям осмотреть ее утром. Чем это она ухитрилась так изуродовать себя?
      – Ножницами… тупыми… – тихо пробормотала Леверн.
      – Должен сказать вам, что видел немало таких случаев, но ваша дочь действительно хотела убить себя, а не просто пыталась выкинуть трюк, чтобы привлечь внимание. Трудно поверить, что человек может сделать с собой подобное. Она принимала что-нибудь?
      – Валиум… две таблетки. У Банни был тяжелый день, и я хотела чтобы она отдохнула.
      – Ну вот, сейчас я позволю вам повидаться с ней на несколько минут, а потом, думаю, вам обеим следует отправиться домой и отдохнуть. Кстати, что с вами произошло, юная леди?
      – Ничего особенного. Столкнулась с дубинкой полисмена, но уже все прошло, честное слово! Удар был не такой уж сильный, просто пришелся в самое чувствительное место!
      – Вы теряли сознание?
      – Не то чтобы… может, на секунду-другую. Врач всмотрелся в глаза девушки.
      – Немедленно отправляйтесь на рентген, – слишком большая опухоль! Сестра, кресло-каталку!
      – Но я не… – запротестовала было Челси, и Леверн тут же перебила:
      – Слушайся доктора, Челси. Не хватало еще, чтобы и ты свалилась! Без тебя забот хватает. Я иду к Банни, а ты отправляйся домой сразу же после осмотра.

      Оказалось, что у Челси легкое сотрясение мозга, поэтому ей велели ехать домой, провести дня два в постели и прикладывать лед к распухшему глазу. Пока доктор осматривал девушку, она умудрилась выклянчить у него разрешение навестить мать.
      – Хорошо, юная леди, я позволю вам увидеть ее, но только на минутку, согласны? Сестре еле-еле удалось выпроводить вашу бабушку через пять минут, поэтому не желаю, чтобы и вы тут подняли шум. Ваша мать в сознании, но она побывала в аду, и поэтому постарайтесь не наговорить лишнего.
      – Как вы думаете, когда ее можно забрать? – спросила Челси.
      – Пока трудно сказать. Придется первые трое суток последить за ней, хотя она слишком слаба, чтобы повторить попытку. Позже определим, стоит ли увеличить этот срок до недели, а к тому времени позаботимся найти мисс Томас хорошего психиатра.
      – Мне очень нужно видеть маму и убедиться, что с ней все хорошо.
      – Далеко не все, но, по крайней мере, она жива, помните это. А теперь, скажите честно, должен ли я по какой-то причине ограничить посещения вашей бабушки? Она расстраивает Банни?
      – Ну что вы, конечно же, нет! Ближе нее у мамы нет никого! Она просто не сможет без бабушки! – убежденно ответила Челси.
      При виде бледной тени, в которую превратилась мать, единственное родное существо, если не считать строгой бабки, Челси охватили печаль и жалость. Бедная мамочка! Такая хрупкая и ранимая, никому в жизни не причинившая зла! Челси нежно коснулась щеки матери.
      Едва ли не с первых лет жизни она всегда ощущала себя взрослее и, как Леверн, была готова на все, чтобы защитить Банни. Теперь же девушка остро сознавала собственное бессилие. Неужели ничего нельзя сделать, чтобы облегчить боль матери?
      Почувствовав прикосновение, Банни приоткрыла глаза. Какое-то мгновение казалось, что она не узнает, кто перед ней, но Банни еле слышно прошептала:
      – Прости…
      На ресницах повисли две слезинки и, сорвавшись, покатились по щекам.
      – О Господи, мама, только не плачь, пожалуйста, – горячо умоляла девушка. – Теперь все будет хорошо, обещаю! Вот увидишь, больше тебе не придется расстраиваться, только выздоравливай скорее! Бабушка и я просто не можем без тебя!
      Слабая улыбка чуть приподняла уголки губ Банни, а глаза ее снова закрылись. Сиделка сделала девушке знак, что пора уходить.
      Добравшись до дома, Челси обнаружила, что бабушка сидит в кухне и пьет чай. В глазах женщины стыло леденящее отчаяние. Челси никогда еще не видела ее в таком состоянии.
      – Я видела маму, она крепко спит, и тебе, бабушка, нужно бы отдохнуть. Не одна мама побывала в аду… Ты тоже, – сказала Челси, направляясь к холодильнику, чтобы достать лед и приложить к глазу.
      – После всего, что было, не знаю, смогу ли вообще заснуть когда-нибудь.
      Измученная, чувствуя, как боль распирает виски, Челси все же села и попыталась успокоить бабушку.
      – Ты расстроена из-за денег или из-за мамы? Леверн нервно потерла лоб и с горечью призналась:
      – Из-за всего! Я должна всему городу, а то немногое, что у меня было, потратила на новый костюм для матери и на салон красоты – для вчерашнего прослушивания, кончившегося таким ужасным провалом… Нет, все было еще хуже, и именно поэтому Банни пыталась покончить с собой. О Боже, если бы я только могла повернуть время вспять и прожить этот день по-другому!
      – Все будет хорошо, ба, вот увидишь, – ободряюще прошептала Челси.
      – Через две недели нужно платить за аренду дома, а мне нечем! Нас выбросят на улицу.
      – Переедем в квартиру! Зачем нам такой огромный дом?!
      – У меня нет денег, чтобы снять ее, детка. Мы разорены, вконец разорены, я в долгах по уши. Мне даже прекратили высылать «Верайети» и «Репортер»!
      Леверн вздохнула.
      – Ну что ж, пойду отдохну. Потуши свет. Может, если удастся заснуть, я сумею справиться со всеми проблемами.
      Леверн с трудом встала и, шаркая, вышла из комнаты. Челси задумчиво глядела вслед бабушке, пораженная только что пришедшей в голову мыслью. Если они и в самом деле в таком отчаянном положении, может, пора выкопать шкатулку с драгоценностями, похороненную девять лет назад, – это решило бы все финансовые проблемы.
      На следующее утро Леверн уже оделась и собралась в больницу, когда Челси наконец вышла из спальни. Глядя на часы, бабка сварливо заметила:
      – Не понимаю, как ты можешь спокойно спать, зная, что Банни при смерти? Я глаз не смогла сомкнуть.
      Челси не пришло в голову возмутиться. Лишенная всякого намека на эгоизм, девушка ответила с обычным спокойствием:
      – Это, наверное, из-за таблеток, которые дал доктор. Буквально сшибли меня с ног.
      Леверн почти уронила чашку и, резко вскинув голову, с тревогой и раздражением уставилась на внучку.
      – Что еще за таблетки?
      Вынимая из холодильника пакет с соком, Челси пожала плечами.
      – Не знаю. Он сказал, что мне нужно поспать. Ничего серьезного.
      – Слава Богу. Не хватало мне только возиться сразу с двумя инвалидами, – облегченно вздохнула Леверн.
      – Со мной все в порядке, но лучше, наверное, послушаться доктора и провести весь день в постели. Вечером навещу маму.
      – Не понимаю, зачем тебе понадобилось спорить с полисменом? Неужели не могла вежливо объяснить, кто ты, показать документы! Ох уж эта теперешняя молодежь! Никакого уважения к закону.
      – Это был несчастный случай, ба, – запротестовала Челси, качнув головой, но перед глазами внезапно все завертелось, и ей пришлось схватиться за дверцу холодильника, чтобы не упасть. Леверн, по-видимому, ничего не заметила.
      – Ну что ж, мне пора. Если позвонит Хилда Маркс, объясни, что случилось, и попроси позвонить мне в больницу.
      – Я хочу еще поспать. Можно, я попрошу службу ответа все передать?
      – Хорошо.
      Через полтора часа после ухода Леверн, Челси собралась и отправилась в школу, решив, что сотрясение или нет – а она не может позволить себе валяться в постели.

      Банни снова оказалась в центре внимания прессы: подробности трагической попытки самоубийства описывались во всех газетах, передавались в теле– и радионовостях и миллионы поклонников, обожавших актрису еще с того времени, когда она была маленькой, буквально сметали с лотков бульварные издания, посылали письма, телеграммы и цветы в знак сочувствия. Через два дня подобного натиска больничной администрации пришлось поставить дополнительную охрану, чтобы обеспечить актрисе покой. Букетами цветов были заполнены все палаты. Школьники писали, что молятся за ее выздоровление. Хилда Маркс была просто потрясена столь горячими проявлениями чувств.
      – Будь они прокляты! – воскликнула она, обращаясь к Леверн при виде еще одного огромного мешка с почтой. – Если бы они ходили на ее последние фильмы, ничего этого вообще бы не случилось.
      – Думаю, совершенно очевидно, что зрители по-прежнему хотят видеть Банни. Возможно, им не нравились сюжеты, – заметила Леверн.
      Женщины стояли в коридоре, у двери в палату Банни, пока фотограф делал снимки звезды, одетой в красивую белую ночную кофточку с оборками. Банни причесали и наложили макияж, специально для репортеров. Вновь приобретя известность, Банни выглядела веселой и счастливой, как в прежние времена.
      Хилду, однако, терзали угрызения совести за то, что именно по ее вине Банни пришлось выслушать такой резкий отказ от Гектора Дилуорта. Но сегодня, на третье утро после безумной попытки Банни покончить с собой, Хилда могла предложить не только извинения за случившееся.
      – Когда она выписывается? – спросила агент Леверн, понизив голос, чтобы Банни не услышала.
      – Психиатр говорит, что ее можно забрать завтра же, если я пообещаю приводить ее к нему на консультации дважды в неделю.
      – Надеюсь, вы согласились? Ей необходима помощь психолога, – заметила Хилда, подозревая, что Леверн вовсе не горит желанием последовать совету врача.
      – По-моему, все это чушь собачья, но пришлось согласиться. Хотя не уверена, что найдется психиатр, согласившийся лечить пациента, которому нечем платить. Зато Банни будет гораздо лучше дома со мной и Челси.
      – Как думаете, Леверн, скоро она сможет встать?
      – К чему это вы клоните, Хилда? – резко спросила Леверн.
      Хилда улыбнулась: впервые за долгое время она могла сообщить Леверн хорошую новость.
      – Я поговорила тут кое с кем из Академии, и, по всей видимости, на следующей неделе им потребуется одна из ведущих – представлять лауреатов этого года. Как считаете, Банни сможет?
      – Интересно, кто это у них при смерти, чтобы отказаться от такой рекламы?!
      – Эвелин Бэском. Говорят, она впала в сильнейшую депрессию, и все из-за своего сыночка.
      – Неудивительно. Он у нее единственный. Она, должно быть, просто обезумела, – сочувственно вздохнула Леверн.
      – Какой ужас! Сэнди говорит, ему будет предъявлено обвинение в убийстве первой степени.
      – Хуже некуда! А кого она должна была представлять?
      – Лучшего исполнителя мужской роли, – помедлив, тихо объявила Хилда.
      Сердце Леверн от неожиданности подпрыгнуло.
      – Господи, вот так шанс! Банни будет там, – не задумываясь ответила она. – Немедленно позвоните и примите предложение, пока они не передумали. Именно такого стимула ей не хватает, чтобы выздороветь!
      – Я уже согласилась, Леверн. Считаете меня сумасшедшей? – улыбнулась Хилда. – Но у вас всего шесть дней, чтобы привести ее в форму. Сумеете?
      – Безусловно… только… – начала Леверн и остановилась. Она терпеть не могла, когда людям становилось известно о ее финансовых затруднениях, но Хилда – дело другое. Она их союзница.
      – Беда в том, что я совершенно разорена и по уши в долгах.
      Не чувствуй себя Хилда кругом виноватой в том, что позволила этому поддонку Гектору Дилуорту унизить Банни, она пропустила бы эти слова мимо ушей, поскольку Леверн задолжала ей кучу денег.
      – Сколько вам нужно, Леверн?
      Но хотя Леверн действительно была в отчаянном положении, она все же упрямо покачала головой.
      – Не хочу больше брать у вас. Постараюсь что-нибудь придумать. Я и так должна вам слишком много.
      Хилда была поражена: Леверн раньше не отказывалась от подобных предложений.
      – Не считаете ли вы, что самое время нанять кого-нибудь управлять финансовыми делами Банни? Она за свою жизнь заработала много денег. Куда они девались?
      – Не так уж много, Хилда, и у нас полно расходов. Кроме того, мне не по карману отдавать пять процентов от заработка Банни, только затем, чтобы какой-нибудь умник указывал мне, как их тратить, – презрительно бросила Леверн.
      Хилда, вздохнув, пожала плечами.
      – Ну что ж, если передумаете, я могу вам дать адреса надежных менеджеров. Может, вам все-таки не помешают сейчас наличные? У Банни есть платье, которое на нее налезет?
      – Найдем что-нибудь, шкафы битком набиты всяким тряпьем.
      Но перед уходом Хилда все-таки решилась сказать то, что давно хотела:
      – Леверн, я никогда не послала бы Банни к Дилуорту, если бы вы не нуждались так в деньгах.
      – Знаю. Если кто и виноват, так это я, – печально вздохнула Леверн. – Но можете побиться об заклад, пока я жива, ей больше никогда в жизни не придется делать что-то подобное.
      Все эти годы Хилда привыкла относиться к сварливой и назойливой Леверн с неизменной, хорошо скрытой неприязнью, но сейчас была глубоко тронута невыносимой болью в ее глазах.
      – Вы всегда заботились о ней. Банни повезло, что у нее такая мать.
      – Еще бы. Ну что ж, спасибо, что позаботились насчет церемонии присуждения премий! Счетов этим не оплатишь, но по крайней мере хорошо, что миллионы людей снова ее увидят, и, может, наши дела поправятся.
      – Не беспокойтесь, я что-нибудь найду. Только сделайте все, чтобы она выглядела красавицей, – сказала на прощание Хилда.
      – Она красавица, Хилда, первая красавица в мире, не забывайте это.

      Не успела Челси остановить «линкольн» бабушки у подъезда их дома на Бел-Эйр, как из двери вылетела Леверн.
      – Где это вас носило, юная леди? – рассерженно завопила она.
      Стройная длинноногая блондинка, легко выскользнув из машины, мрачно ответила:
      – Бабушка, я же гаворила, что еду в химчистку за маминым платьем для сегодняшней церомонии, а они не успели его погладить.
      В двадцать два года Челси превратилась в грациозную изящную красавицу, почти не походившую на мать – поразительно прелестное личико, по всей видимости, досталось дочери по наследству от Фрэнка Хантера.
      Откинув назад волосы, она открыла багажник и, вынув зеленое атласное платье от Диора, поднесла бабке для осмотра.
      – Видишь, ба, прекрасно выглядит. Никто не заметит, что на талии пришлось распороть швы. Не стоит волноваться, сегодня вечером мама будет выглядеть потрясающе. Как она сегодня?
      – Хорошо, но все же хотелось бы, чтобы у нас было время купить ей что-нибудь новое, – пробормотала Леверн, нервно ломая руки. – Может, я не то делаю… заставляю ее показываться на публике так скоро после… несчастного случая…
      Челси вздохнула. Вот уже два дня Леверн ни о чем другом не говорила, а девушка так устала от бесконечных жалоб бабки.
      – Слушай, ба, успокойся, ладно? Маме не предлагали приличного сценария вот уже больше двух лет, и, если она не получит работы в ближайшее время, придется выехать из этого дома и перебираться в квартиру. Ты сама так сказала. Сегодняшняя церемония – прекрасная возможность для мамы. Выступит перед большой аудиторией, пусть все видят, что она в прекрасной форме и может работать.
      – Но она все еще слишком толста, – простонала Леверн.
      – Лучше немного лишнего веса, чем слоняться по дому и курить день и ночь, потому что не можешь уснуть из-за диетических таблеток!
      – Нужно было позвонить кому-нибудь из модельеров и взять напрокат костюм… Все поймут, что на ней старое платье, – ныла Леверн.
      – О, пожалуйста, ба, мы уже миллион раз это обсуждали. Я обзвонила всех, ни у кого не нашлось платья ее размера, и у них нет времени заниматься переделками – у всех полно клиентов, готовых заплатить любые деньги, только бы успеть к сегодняшнему вечеру. Им некогда заниматься благотворительностью.
      – Черт бы их побрал! А как лебезили, когда Банни должна была получить «Оскара» за «Зимнюю песню»!
      – Да, но времена меняются! Ничто не стоит на месте. Тогда мама была на самой вершине, но после этого два ее фильма с треском провалились, а еще два прошли незамеченными. Ну вот, сейчас повешу платье на дверь, чтобы подол не волочился по полу и пойду выну из машины кое-какую еду. Купила по дороге.
      – Где ты взяла деньги?
      – Я ведь работаю, забыла? Получается не так уж много, но жить можно.
      Через полчаса Челси окликнула бабушку:
      – Ба, скажи маме, чтобы спустилась вниз, поела немножко. Я сделала на ужин яичницу и тосты.
      Десять минут спустя, когда яйца на тарелке остыли, Челси, не выдержав, побежала наверх, чтобы узнать, что происходит. Сцена происходившая в ванной матери, была давно знакома девушке. Банни сидела за туалетным столиком и горько рыдала, пока Леверн нервно пыталась приколоть завитый локонами шиньон к волосам дочери.
      – Что случилось, мама? – спросила Челси, хотя все было ясно без слов. Парикмахер, который должен был прийти на дом причесать Банни, в последнюю минуту потребовал, чтобы Леверн оплатила наличными давно просроченный счет, иначе он и не подумает появиться. Поэтому Леверн безуспешно пыталась хоть как-то помочь дочери сделать прическу.
      – Не могу же я появиться этаким чучелом перед всеми? – всхлипывала Банни.
      – Ты будешь выглядеть потрясающе с любой прической, ма, – сказала Челси, пытаясь ободрить Банни, хотя шиньон скособочился и выглядел неопрятным вороньим гнездом, нахлобученным на голову. – Но если не перестанешь плакать, глаза покраснеют. Пойдем вниз, у нас еще куча времени. Поедим немного и спокойно все обсудим.
      Взяв мать за руку и поднимаясь с кресла, Челси умоляюще попросила:
      – Ну же, мама, мы все решим за ужином.
      Еда всегда была непреодолимым соблазном для матери. Обе женщины последовали за ней, и, пока все были заняты легким ужином, Челси задумчиво глядела на мать.
      – Мам, у меня потрясная идея! Все молодые девушки носят волосы, как я, с пробором посредине, завитки, спадающие до плеч. Это последняя мода. Почему бы нам просто не расчесать твои длинные волосы и не оставить их в таком виде, в точности как ты делала, когда была маленькой? Как писали в журналах для любителей кино, «Корона ее вьющихся волос»…
      – Я слишком стара, – возразила Банни.
      – Вовсе нет! Тебе только тридцать девять!
      Леверн молча прислушивалась к разговору. Последнее время она начала уважать мнение внучки – та выросла рассудительной девочкой, совершенно непохожей на эмоционально нестабильную Банни.
      – Стоит, пожалуй, попытаться, – наконец, кивнула Леверн. – Челси, беги наверх, принеси мне щетку и расческу, – велела она, начиная вынимать шпильки из волос Банни.
      Несколько минут спустя густые рыжеватые волосы блестящей копной спускались по плечам Банни. Но когда посредине сделали пробор, маленькое личико звезды почти затерялось в слишком пышных прядях. Женщины решили, что необходимо как-то оттянуть волосы со лба, и поднялись наверх, чтобы пошарить в ящиках комода. Именно Челси нашла решение. Порывшись в коробке с памятными сувенирами, присланными студией «Таурус» после пожара, они отыскали тиару со стразами, которую носила мать, когда играла маленькую королеву. Ликующая Челси надела тиару на голову матери и откинула волосы с ее лица. Неожиданно годы, как по волшебству, исчезли, и Банни снова стала похожей на девочку-кинозвезду, которой была когда-то.
      – Посмотрим, как это будет выглядеть с платьем, – решила Челси.
      Когда Банни надела платье, превратившее ее глаза в сверкающие изумруды, Челси критически оглядела мать. Что-то было не так. Тяжелый, сплошь расшитый бисером воротник выглядел слишком громоздким под копной волос. Ни слова не говоря, девушка взяла маникюрные ножницы и начала распарывать шов.
      – Прекрати, Челси! Испортишь платье и матери нечего будет надеть! – завопила Леверн, в тревоге хватаясь за руку внучки.
      Но Челси отстранила бабку.
      – Оставь меня в покое! Я знаю, что делаю. Воротник пришит на живую нитку. Наверняка в химчистке его снимали перед тем, как чистить платье!
      Челси действовала так осторожно, что у нее ушло минут пятнадцать на то, чтобы отпороть воротник и выдернуть нитки, но когда девушка закончила, эффект оказался даже лучшим, чем она надеялась. Ничем не украшенный глубокий вырез выгодно обрисовывал грудь, открывая глубокую ложбинку, а простой покрой делал платье новым и модным.
      Изучая себя в большом, до пола, зеркале, Банни восхитилась:
      – Просто великолепно, солнышко! Ты гений! О Господи, как бы я хотела надеть сейчас свои прелестные изумруды!
      – Ни за что, мама! Кроме тиары, ты ничего не должна надевать, поверь мне, – настаивала Челси. – Поэтому я и воротник сняла – слишком уж всего много! Вот увидишь, остальные актрисы по сравнению с тобой будут выглядеть просто разряженными рождественскими елками.
      – Она абсолютно права, дорогая, – вмешалась Леверн. – А теперь начинай накладывать макияж. Давай я помогу снять платье. По-моему, нужно немного зеленых теней на веки, как считаешь, Челси? – спросила она, впервые в жизни посчитавшись с мнением внучки.
      Полтора часа спустя Челси помогла женщинам надеть норковые пелерины и усадила в лимузин. К счастью, за аренду лимузина с шофером было заплачено полностью, поскольку они пользовались им в крайних случаях. Сначала нужно было заехать за двумя актерами, которые должны были сопровождать их на церемонию. Леверн пыталась сначала пригласить какую-нибудь знаменитость, но была вынуждена довольствоваться бывшим исполнителем главных ролей, а ныне ведущим телевизионных игр и актером на эпизодические роли.
      Глядя вслед длинному белому «линкольну», Челси печально улыбнулась и пробормотала:
      – До встречи, Золушка! Постарайся вернуться домой, пока карета не превратилась в тыкву!
      Взглянув на часы, она поспешила в дом. Нельзя тратить ни единой минуты этой знаменательной ночи – именно сегодня она должна сделать то, что так долго откладывала. Оставалось лишь надеяться, что зарытое в землю сокровище все еще лежало на том месте, куда она закопала его много лет назад.

      Уверившись, что Банни и Леверн уехали, Челси быстро переоделась, попросила службу ответа принимать звонки, села в «линкольн» бабушки и вырулила на улицу. На часах начало шестого. Все идет по расписанию.
      Она подъехала и отелю «Беверли-Хиллз», отдала ключи от машины служащему автомобильной стоянки, стараясь держать голову как можно ниже – хотя все эти годы Челси избегала фотографов, все-таки несколько снимков попало в журналы любителей кино. Правда, Челси не была известна широкой публике. Однако нужно быть осторожной, потому что служащие автостоянок знали всех, и репортеры часто платили им, чтобы те извещали, когда появится звезда.
      Правда, сегодня проблем, скорее всего, не будет – все фотографы осаждают зал, где будет проходить церемония присуждения премий.
      В холле тоже никого не будет – постояльцы, должно быть, сидят в номерах, смотрят церемонию по телевизору.
      Челси остановилась перед стойкой портье, попросила ключ от номера. Она была в отеле всего один раз с тех пор, как они жили здесь после пожара, приезжала сюда всего несколько часов назад, в черном коротком парике матери. Девушка сняла номер на одну ночь под именем Хэрриет Паркер из Дубука, штат Айова. Стоило это дорого, но Челси боялась слоняться по саду, не будучи постоялицей отеля.
      Оказавшись в номере, она вынула саквояж, открыла и проверила, все ли на месте. Челси от души надеялась, что операция пройдет благополучно.
      Включив телевизор, Челси увидела Ами Арчеда, берущего интервью у прибывающих гостей и, не отрывая взгляда от экрана, сбросила зеленую юбку, в которой ходила весь день, и переоделась в черные брюки и черную водолазку. Она специально выбрала черный парик, желая быть как можно незаметнее и не попасться в темноте на глаза работникам службы безопасности, прочесывающим сад. Челси даже выкрасила в черное старые кеды.
      Когда все было готово, девушка взяла большую черную сумку, купленную в магазине Орбаха, положила туда садовые инструменты, перчатки, два карманных фонарика, на случай, если один сломается. Пора идти. Прибавив звук в телевизоре, она повесила на дверь табличку «Не беспокоить». Если повезет, на все поиски уйдет не более часа. Челси надеялась только, что церемония продлится подольше, и она сможет увидеть мать, вручающую «Оскара» лучшему актеру.
      Она благополучно прошла по коридору и спустилась вниз, никого не встретив. Вестибюль тоже опустел. Все же Челси была рада, что успела днем «произвести разведку территории». Она осторожно, боясь быть замеченной, направилась к двери, выходившей в сад. В темноте все выглядело по-другому, но девушке наконец удалось определить, в каком бунгало они останавливались после пожара. Хотя окна были освещены, внутри царила тишина; возможно, жильцы куда-нибудь отправились.
      Конечно, лучше было поискать место, где зарыты драгоценности, при дневном свете, но девушка не осмеливалась на виду у всех пробираться сквозь заросли живой изгороди и надеялась только на то, что память ее не подведет.
      Челси сошла с тропинки, обогнула бунгало и, вынимая фонарик, осторожно провела пальцем по подоконнику, пытаясь найти сделанную девять лет назад зарубку. Ничего. Совсем ничего! Проклятье! Должно быть, здесь все выкрасили заново. Выхватив фонарик, девушка внимательно осмотрела подоконник. Ничего похожего на отметину. Неужели не то место?
      Расстроенная, злая на себя, Челси подошла к соседнему окну, проверила все снова. Ни малейших признаков. Пришлось вернуться на прежнее место и поискать еще раз.
      Может, попробовать содрать краску? Нет, останутся предательские следы и, кроме того, шум могут услышать. Челси выключила свет и присела на корточки, чтобы, не оглядываясь поминутно, спокойно подумать. Оставалось одно: выбрать место на глаз и, понадеявшись на память, начинать копать. По крайней мере, хоть с толком использует оставшееся время.
      Девушка вновь попыталась вызвать в памяти образ тогдашней Челси, рывшейся в земле, и, подкравшись к тому месту, которое сумела мысленно увидеть, медленно воткнула лопатку в землю.
      Мягкая, хорошо политая земля легко поддавалась, и через несколько минут девушка углубилась больше, чем на десять дюймов. Однако, вспомнив, что зарыла драгоценности гораздо глубже, продолжала энергично вгрызаться в рассыпающиеся комья. Нужно спешить. Если это не то место, придется начинать все сначала. Неожиданно, прежде чем Челси успела выбросить наверх еще несколько лопат земли, острие ударилось о что-то твердое. Выронив лопатку, Челси начала разгребать яму руками и, хотя на это ушло несколько минут, сразу определила, что память ее не подвела. Меньше чем через полчаса после появления в саду, работа была кончена – девушка уничтожила все следы своего пребывания под окном бунгало и направилась в свой номер, сунув в дешевую сумочку драгоценный сверток. Перед тем как войти в холл, она безуспешно попыталась очистить грязь с коленок – земля въелась в поношенную ткань. Слава Богу, хоть догадалась надеть перчатки, иначе руки имели бы еще тот вид!
      Челси ступила через порог, увидела идущего навстречу рассыльного и решила пойти в атаку первой.
      – Сэр! – окликнула она, – где здесь можно купить газету?
      – Вниз по коридору и налево, мэм, – отозвался тот, даже не глядя на нее и, по-видимому, торопясь выполнить поручение.
      – Спасибо, – пробормотала она ему в спину, быстро пересекла коридор и взбежала по ступенькам.
      Благополучно оказавшись в номере, Челси заперла дверь, взглянула на телевизионный экран, желая удостовериться, как проходит церемония, и решила, что вполне располагает временем, чтобы осмотреть находку. Расстелив на столе газеты и положив на них покрытое грязью и плесенью сокровище, она начала осторожно разворачивать сверток. Пластик, как ни странно, совсем не пострадал. После девятилетнего пребывания в грязной могиле он был разукрашен разводами плесени, но оказался совершенно целым. Шкатулка, обтянутая бархатом, тоже сохранилась, только ткань вылиняла и была влажной, замочек и петли заржавели, а набивка слежалась. По комнате распространился неприятный запах плесени.
      Челси произнесла про себя короткую молитву и попыталась открыть шкатулку, надеясь, что драгоценности сами по себе порождение земли и не могут пострадать, даже если пролежали несколько лет в природной среде. Наконец замочек сломался, и она подняла крышку. Так долго хранимое в шкатулке сокровище отыскалось. Взволнованная Челси поднесла ее к кровати и высыпала содержимое прямо на покрывало.
      Внезапно в дверь постучали. Челси, вздрогнув, быстро накинула покрывало поверх украшений и подбежала к порогу.
      – Кто там? – спросила она, налегая на дверь, чтобы помешать незваному гостю.
      – Горничная. Вам расстелить постель? – спросил женский голос.
      – Нет. Не сегодня.
      – Может, принести чистое полотенце?
      – Ничего не нужно, спасибо.
      Убедившись, что женщина ушла, Челси заметалась по комнате. Успеет еще полюбоваться украшениями. Нужно сматываться, да поскорее.
      Она наспех проверила встроенный шкаф, вынула мешок для грязного белья и, сунув в него грязный пластик и шкатулку вместе с садовыми инструментами и фонариками, спрятала в принесенный днем чемодан, а потом собрала украшения и осторожно, по одному, сложила в большую сумку.
      Швырнув смятые газеты в корзинку для мусора, Челси вытряхнула покрывало и направилась в ванную умыться. Потом, уже переодетая в темно-зеленую юбку и коричневые туфли, придирчиво оглядела себя в зеркало и, убедившись, что все в порядке, позвонила администратору.
      – Пожалуйста, пошлите рассыльного за моим чемоданом. Я выписываюсь, – сухо объявила она.
      Держа сумочку под мышкой, Челси последовала за рассыльным вниз к кассе, где кассир очень удивилась:
      – Я вижу, вы только сегодня въехали. Что-то не понравилось? Номер?
      – Нет, все в порядке, но мне необходимо уехать.
      – Вам известно, что нужно оплатить суточное пребывание?
      Челси порылась в сумке и, не глядя на женщину, ответила:
      – Конечно. Я просто не знала, что сумею закончить все дела за один день, иначе просто не стала бы снимать номер. Но это мои проблемы, не ваши.
      – Нет ли каких-нибудь счетов из бара или ресторана? – осведомилась кассир.
      – Нет, я была слишком занята, – объяснила Челси, выкладывая наличные и думая, что на этот раз сказала чистую правду. Она с легким сердцем вручила рассыльному жетон от автостоянки и попросила привести машину. Когда тот выполнил поручение, Челси дала ему и водителю по доллару и уехала. Она хотела было вообще обойтись без таких широких жестов, поскольку после сегодняшнего приключения и так придется обходиться целый месяц без ланча, но не хватило духу совершить столь смелый поступок.
      Выруливая с подъездной дорожки на бульвар Сансет, девушка, не удержавшись, дала волю радости.
      – Йохо-о-о! – завопила она во весь голос.
      Третий этап на пути спасения семьи от голода был благополучно завершен. Первый закончился, когда Челси сумела спасти драгоценности от пожара, второй выполнен в ту ночь, когда она их спрятала. Ну и сообразительным же ребенком она была тогда! Теперь необходимо придумать, как получить за них как можно больше денег и не впутаться в неприятности с законом.

      Во времена, когда романтический ореол и шик вышли из моды, а молодые женщины больше не покрывали лаком волосы и обходились без косметики, когда секс-идолами становились антигерои, а джинсовая ткань преобладала на вечеринках и в ресторанах, Банни Томас была анахронизмом. Пройдя за всю долгую карьеру путь от очаровательного ребенка-звезды, до всемирно известной красавицы-актрисы серьезного плана и наконец превратившись в «конченого человека», она по-прежнему оставалась продуктом студийной системы старого Голливуда, что являлось непоправимым недостатком в глазах реалистов-режиссеров «новой волны». Но помимо несомненного актерского таланта, Банни, однако, обладала драгоценным даром, над которым бессильны и время, и смена мод. Этот дар – «звездный» дар – качество прирожденной звезды, непередаваемая субстанция, заставили мир в лучшие времена поклоняться ее обладательнице, но в худшие оставляли ее обессиленной, угнетенной, неспособной справиться со всеобщим пренебрежением.
      Именно это «звездное» качество, бывшее, как никогда, сильным в тот момент, когда Банни грациозно скользила по сцене во время церемонии награждения, побудило зрителей единодушно подняться и устроить ей овацию. В конце концов, она была звездой уже в девять лет – слишком долгое время, чтобы стать неизменным атрибутом американского образа жизни, и достаточно любима публикой, чтобы превратиться в легенду. На таких событиях, как присуждение премий Академии, где конкуренция просто убийственна, никто не смел задеть ее, даже близко подойти – и все из-за этого рокового дара. Кроме того, помогло, что люди отнеслись к Банни сочувственно из-за трагической попытки покончить с собой, подробно описанной в прессе. И когда она стояла на сцене с протянутыми руками, словно стремясь впитать в себя любовь, перетекающую из зала на сцену, глаза всех и каждого были устремлены на длинные зеленые атласные рукава. Может, удастся разглядеть выглядывающие из-под манжет бинты?
      Ошеломленная волнами искренней симпатии, Банни величественно ждала у микрофона, пока представители высокого искусства воздавали должное великой актрисе, навсегда оставшейся в истории кино. В эти несколько коротких мгновений мир снова принадлежал Банни. Наконец она заговорила. Глаза блестели, лицо сияло, голос нежен и мелодичен. Красота… неописуемая. И когда она объявила имя лауреата, это оказалось совсем лишним, ненужным. Хотя статуэтка принадлежала другому актеру, всем стало ясно, что именно Банни была в эту минуту истинной виновницей торжества.
      За кулисами толпились фотографы, щелкали вспышки, репортеры отталкивали друг друга, чтобы протиснуться поближе к Банни, лихорадочно выкрикивали вопросы, хотя актриса не снималась вот уже больше двух лет. Банни действительно была легендой своего времени; но несмотря на то, что снимки живых легенд то и дело появляются на страницах газет и журналов, никто не предлагает им работу, достойную столь высокого положения.
      После церемонии, на шумном приеме, все чмокали воздух в миллиметре от щеки Банни, говорили, что она выглядит «фантастически», и сожалели, что встречи так редки. И хотя каждый обещал позвонить, никто не уточнил когда. Банни впала в эйфорию от всеобщего внимания, зато Леверн оценивала ситуацию весьма критически. Поклонение, обожание… все будет забыто к тому времени, когда завтрашние газеты полетят в корзину для мусора. Стоя в стороне, Леверн постаралась запомнить имена продюсеров и студийных администраторов, пресмыкавшихся перед ее дочерью, так, чтобы не пропустить ни одного.
      На следующее утро, положив перед собой список, Леверн позвонила Хилде Маркс. Хилда, все еще терзаемая угрызениями совести за то, что по ее вине Банни пришлось вытерпеть грубые оскорбления Гектора Дилуорта, немедленно подняла трубку. Правда, она, по большей части, всегда тут же отвечала на звонки Леверн – так было легче. Мать Банни обладала способностью терзать секретарш, пока не добивалась всего, что хотела.
      – Доброе утро, Леверн.
      – Видели вчерашнюю церемонию?
      – Конечно, и должна признать, Банни выглядела просто великолепно. Так выгодно выделялась среди всех этих локонов и мишуры! Кроме того, рада видеть, что она сбавила пару фунтов.
      Хилда часто пользовалась чрезмерным весом Банни для того, чтобы оправдать собственные сокрушительно неудачные попытки найти ей хорошие роли, хотя презирала себя за это.
      – Она сейчас катится вниз, Хилда, и вы знаете, чем это может кончится. Кстати, знаете, она говорила со Свеном Янгом после церемонии, и он что-то упомянул насчет «Королевы Ночи». Кажется, съемки вот-вот начнутся?
      – Там только одна хорошая женская роль – четырнадцатилетней наркоманки-фанатки рока. Сожалею.
      – Странно! Он, должно быть, слишком много выпил. А как насчет Клива Сомпера? Разве он не снимает «Прощай и до свиданья» на «Коламбиа пикчерз»?
      – Да, но у них серьезные проблемы со сценарием, и я точно знаю, что главную роль предложили Бэнкрофт, а второстепенная роль слишком ничтожна для такой звезды, как Банни.
      По мере того как Леверн продолжала читать список людей, поздравивших Банни, Хилда терпеливо слушала и заверила, что она позвонит всем, кому возможно, объяснит, какая великая актриса Банни, и, если получит подходящее предложение, немедленно перезвонит Леверн.
      Челси сварила кофе и поставила в холодильник апельсиновый сок, перед тем как отправиться на занятия. Леверн налила себе и того и другого и уселась за стол. Как чертовски сложна жизнь! Неизвестно, что делать, если в ближайшее время что-нибудь не подвернется.
      Банни, как всегда, спала до полудня и когда наконец нашла силы, чтобы стащить словно налитое свинцом тело вниз, Леверн уже была в кабинете, сортируя гору счетов, пытаясь растянуть как можно дольше оставшиеся жалкие гроши.
      – В кухне кофе и апельсиновый сок. Челси сделала перед уходом, – бросила она, не поднимая головы.
      – Я голодна, мама. Ни крошки не ела с прошлого вечера, – пожаловалась Банни с особыми, визгливо-ноющими нотками в голосе, всегда появлявшимися, когда она требовала чего-то запретного, особенно еду.
      Леверн раздраженно отложила ручку, медленно повернулась, оглядела растрепанную неприбранную фигуру в линялом халате и изношенных шлепанцах. Только повязки на запястьях удержали мать от резкого ответа. Со свистом втянув воздух, Леверн тихо сказала:
      – Можешь выпить большой стакан вкусного апельсинового сока и чашку кофе, но это все, дорогая. Пусть содержание сахара в крови повысится, и тогда ты не будешь испытывать такой голод. Потом я сделаю подсушенные тосты. А пока отправляйся наверх и умойся. Ты дала слово, что всегда будешь снимать косметику перед сном, и не сделала этого.
      Поскольку Банни была не в силах вынести даже такие нерешительные протесты, она тут же среагировала инстинктивно, как более слабое животное, которое немедленно ложится на спину, боясь сильного соперника. Она тотчас опустилась на пол и зарыдала, перемежая жалобами громкие всхлипывания.
      – Я не виновата, что слишком измучена вчерашним вечером.
      Глубокий прерывистый вздох.
      – Я еще так слаба, мама. Тоненький плач.
      – И я все время устаю. Всхлипывания.
      – Мне нужно есть, чтобы как-то держаться. Икота.
      – И почему я должна голодать, ведь все равно работы нет.
      Леверн в отчаянии глядела на дочь, зная, что это всего-навсего еще одна сцена из тех, которые устраивает Банни, когда мать не дает ей есть, чтобы та хоть немного похудела. Ей хотелось схватить Банни за плечи и тряхнуть хорошенько, пусть хоть на минуту прекратит изводиться от жалости к себе. Но она не могла заставить себя снова упрекнуть дочь. Никогда больше.
      – Хорошо, дорогая, перестань плакать. Иди на кухню, пей сок. Я сейчас спущусь, приготовлю завтрак.
      При этих словах слезы Банни высохли, как по волшебству, словно она просто повернула невидимый кран. С трудом поднявшись, она направилась на кухню.
      Оставшись одна, Леверн положила голову на стопку счетов, позволив себе минуту отдыха, и нерешительно коснулась левой груди. Она по-прежнему тут, эта крошечная опухоль и теперь даже как-будто стала немного больше и тверже. Быстро отдернув руку, Леверн приказала себе не забивать голову всякой чепухой. Не может быть у нее такой ужасной болезни как рак!

      Челси не сразу поехала на занятия, а отправилась сначала в банк в Уэствуд Виллидж, где на прошлой неделе арендовала сейф, и ровно в десять, когда банк открылся, положила туда драгоценности, с тем чтобы уберечь их не только от воров, но и от слишком зорких глаз Леверн. Она оставила только маленькое платиновое колечко с бриллиантом и изумрудом одинакового размера в гладкой оправе – если память не изменяла Челси, это было обручальное кольцо матери. У Банни были очень тонкие пальчики, и девушка с трудом натянула кольцо на мизинец левой руки – здесь оно никак не сможет пропасть!
      После занятий Челси сразу отправилась в мастерскую. Джейк ушел обедать, значит, у нее примерно с час свободного времени – вполне достаточно!
      Включив свет и приладив увеличительное стекло, Челси стащила кольцо и начала внимательно рассматривать камни, сразу увидев опытным глазом, что оба очень хорошего качества. В бриллианте всего один крошечный уголек, и цвет прекрасный – почти чистой воды. Изумруд – темный, насыщенного оттенка, типичного для колумбийских камней и довольно прозрачный, что само по себе прекрасно. Челси быстро, умело, стараясь не давить на камни, отогнула лапки и вытащила бриллиант с изумрудом из оправы. Твердо решив ничего не бросать на ветер, она вновь осмотрела кольцо. Вполне можно переделать: вставить два синтетических сапфира – один граненый и один звездчатый, и получится необычный перстень, совсем непохожий на оригинал, который можно продать за умеренные деньги.
      Однако оправа не так важна. Необходимо что-то сделать с камнями и побыстрее получить приличную сумму. Нужно оплатить огромный больничный счет и аренду за дом! Челси открыла блокнот, взглянула на эскизы, которые успела сделать ночью, и решила сначала сделать оправу для изумруда. У Джейка всегда есть золото и платина, так что она сможет расплатиться после того, как продаст кольцо.
      Расплавив воск, она быстро вылепила небольшую модель. Вдохновленная формой камня, Челси решила сделать простую квадратную оправу, снять фаску по краям и сделать по углам небольшие фасетки. Вставив изумруд в восковую оправу, она подрезала излишки воска так, чтобы камень плотно вошел в гнездо.
      Челси ловко действовала крошечными инструментами, пока наконец результаты не удовлетворили ее. По временам она окунала воск в холодную воду, чтобы не осыпались края. Она специально сделала верхнюю часть гнезда потоньше, чтобы камень легко входил в крепление. После того как будет сделана золотая отливка, Челси отполирует кольцо, украсит оправу веткой плюща из эмали, с крохотными каплями росы – осколками бриллиантов.
      Она так увлеклась работой, что не заметила, как вошел Джейк и склонился над ее плечом. Ее хозяин, темноволосый, привлекательный мужчина, был достаточно тщеславен, чтобы признать, как его раздражает, когда Челси возвышается над ним на добрых шесть дюймов, и предпочитал разговаривать с девушкой, когда они оба сидели.
      Джейк подвинул себе стул и спросил, что она делает. У Челси уже был готов ответ:
      – Слушай, Джейк, если я хочу чего-нибудь достичь как дизайнер, нужно добиться, чтобы мои работы продавались. Я уговорила мать отдать мне камни из пары колец, которые она сто лет не носит.
      Джейк поднял изумруд и внимательно осмотрел его.
      – Похоже, качество хорошее. Где собираешься продать?
      – Не знаю, – неуверенно сказала девушка, что было чистой правдой. – Может, на субботней распродаже, на ярмарке в деревне?
      – Забудь об этом, малышка. Камень стоит больших денег, – покачал головой Джейк и язвительно засмеялся.
      – Что тут смешного? – с любопытством спросила девушка.
      – Вспомнил одну историю, рассказанную Хольцманом. Он был в Гонконге или Бангкоке, не помню где, и, увидел прекрасное кольцо с изумрудом, окруженным алмазами, только цена оказалась слишком уж дешевой, чтобы быть правдоподобной. Но Хольцман увидел, что камни настоящие, хорошей воды, и решил купить жене кольцо. Он платит деньги, продавец кладет подарок в красивую коробочку, перевязывает лентой, все, как полагается, поняла? Но когда он показывает кольцо на нью-йоркской таможне, ему говорят, что это просто стекляшка, и, представляешь, оказываются правы. Стекло и есть.
      – Не понимаю. Он ведь ювелир, как же мог так ошибиться?
      – Детка, единственная ошибка в том, что Хольцман позволил им завернуть кольцо. Это старый трюк – перстень подменили прямо на глазах, и Хольцман попался на удочку.
      Джейк, все еще смеясь, отвернулся и принялся за работу.
      – Хочешь сказать, такое возможно?
      – Вот именно. Помни: как только собираешься купить драгоценность, не выпускай ее из рук, если только не находишься в солидном магазине. Вот что я тебе скажу – позволь мне поговорить с Хольцманом, и, может, когда закончишь кольцо, он продаст его, – предложил Джейк.
      – Спасибо, Джейк, не стоит. Он поднимет цену до небес, чтобы получить комиссионные, и кольцо будет лежать целый год. Может, лучше отправиться в «Джуэлри Март» и посмотреть, нельзя ли там сбыть его кому-нибудь?
      – Неплохая идея, ну а теперь за работу. У нас полно дел. Прости, малышка, но не могу позволить тебе работать на себя. Нужно подогнать три кольца по размеру, починить шесть замочков на серьгах и укоротить два часовых браслета.
      Челси виновато отложила кольцо.
      – Конечно, Джейк, сейчас начну.
      – Молодец. В свободное время можешь работать в мастерской, не возражаю. Только записывай, сколько материала используешь, хорошо?
      – Конечно, Джейк. Мне благотворительность ни к чему, – негодующе заметила девушка.
      Джейк в притворном ужасе поднял руки.
      – Тише, детка, тише. Я только считаю, что самое важное в бизнесе – строгий учет. Каждый должен четко знать, как обстоят дела.
      – Слушай, Джейк, единственное, чего я хочу в этом мире – твердо стоять на ногах. Не желаю никогда и ни от кого зависеть.
      – Угу, но всем в этой жизни когда-нибудь понадобится друг.
      Закончив заказ Джейка, Челси осталась в мастерской еще на несколько часов. Она была настолько поглощена работой над эскизом и отливкой, что полностью потеряла представление о времени, и, быстро работая пальцами, она одновременно придумала план, как побыстрее получить наличные. Вдохновленная историей Джейка о подмене кольца, девушка решила сделать две совершенно одинаковых оправы, только в одной изумруд будет поддельным.
      Челси приехала домой поздно ночью и очень обрадовалась, обнаружив, что мать и бабка крепко спят и не нужно ничего придумывать и объяснять. Она отправилась прямо на кухню чего-нибудь перехватить, но там, как обычно, ничего не оказалось, кроме морковки и сельдерея.
      Леверн держала в узде аппетит Банни очень простым способом – все шкафы и холодильники были пусты.
      Сожалея, что не может позволить себе заехать в кафе и съесть чизбургер, Челси разогрела консервированный суп из стручков окры и съела несколько соленых крекеров, прежде чем отправиться спать.
      Она закрыла дверь и ринулась к постели, чтобы прочитать письмо от подруги, которую не видела почти десять лет. Письмо оказалось длинным и очень забавным – Маргарет обладала превосходным чувством юмора и восхитительной способностью облекать мысли словами. Читая о жизни семьи Эшфордов, Челси чувствовала, как попадает куда-то в прошедшие года, и возвращаются воспоминания, оставшиеся такими светлыми и чистыми.
      Челси смаковала каждую фразу. Маргарет изучала журналистику в маленьком лондонском колледже, а Уилс по-прежнему находился в Оксфорде, где занимался экономикой, классическими языками и литературой. Маргарет сообщила, что поскольку Уилс интересуется политикой, то решил стать адвокатом, хотя в настоящее время больше увлекается группой «Битлз», чем законом, и по уик-эндам доводит всех домашних их песнями. Маргарет добавила также, что Уилс по-прежнему обожает американское кино и очень разозлился, когда «Оскара» присудили фильму «Пэттон», а не «М.Э.Ш.» – величайшему, по его мнению, комедийному шедевру. Маргарет с гордостью объявила, что Уилса наверняка включат в олимпийскую сборную наездников.
      У графа снова обострилась язва, но графиня в добром здравии и по-прежнему играет в теннис каждый день. У Маргарет поклонник, на три года старше ее и из хорошей семьи. В письме не было ни слова о том, появилась ли у Уилса приятельница, но в любом случае Маргарет слишком тактична, чтобы упоминать об этом. Эшфорд-Холл так безнадежно далеко, и Челси с благодарностью воспринимала каждое случайное напоминание о том, что эти счастливые времена действительно существовали.
      Как ни устала Челси, она, все-таки заставила себя бодрствовать, пока не сделала все домашние задания. Она редко позволяла себе побездельничать и никогда не попадала в «штрафной список» декана. С того первого дня, когда девочка пошла учиться, она считала школу раем, избавлением от хаотического мира кино, поскольку ни мать, ни бабка не проявляли ни малейшего интереса к академическим наукам и, по правде говоря, находили ее любовь к книгам и ученью несколько неестественной, что вполне удовлетворяло скрытной натуре Челси. С детства лишенная ласки и внимания, она не желала теперь ничего объяснять матери и бабке – слишком мало было общего между ними.
      На следующий день, после долгих поисков, Челси наконец отыскала в деловой части Лос-Анджелеса импортера, торгующего драгоценными камнями, природными и синтетическими, и с его помощью ухитрилась выбрать недорогой синтетический изумруд того же цвета, размера и веса. Работая день и ночь, девушка смогла изготовить два совершенно неразличимых кольца, а когда закончила, показала Джейку перстень с настоящим камнем.
      – Великолепно, малышка! – воскликнул тот, рассматривая изделие под лупой.
      – Сколько, по-твоему, можно за него просить?
      – Трудный вопрос. Цену на цветные камни гораздо легче установить, чем на бриллианты с изумрудами. Думаю, тысяч восемь-девять. Но если хочешь получить цену побольше, отправляйся в торговый центр к Джету Голдстейну и выясни, сколько он даст.
      – Но он покупает всякий хлам и невыкупленные закладные! Ничего он мне не даст, – негодующе запротестовала Челси.
      – Стоп-стоп, я не сказал «продавай», только выведай, сколько он тебе заплатит. Ты же знаешь, крошка, украшения стоят столько, сколько можно за них выручить. Все ярлыки и этикетки не стоят бумаги, на которой напечатаны.
      Джейк был, конечно, прав. Почему она сама об этом не подумала?
      – Поеду завтра, после занятий.
      По пути домой девушка напряженно размышляла, как лучше поступить с кольцом. Продажа материнских драгоценностей так же незаконна, как и подмена – преступление выдавать синтетический камень за природный. Ведь все украшения в действительности принадлежали страховой компании, и мысль о продаже камня из обручального кольца матери угнетала Челси. Почему бы не заработать деньги на драгоценностях без того, чтобы их продать. Она рискует в любом случае.
      К тому времени, как Челси добралась до дому, решение было принято.

      На следующий день Челси прямо с утра поехала в редакцию рекламной газеты и поместила объявление:
      «Кольцо с изумрудом. Срочная продажа. Прекрасный камень в три карата, темно-зеленый, необычная оправа. Необходимо продать на этой неделе. Приму лучшее предложение. Показываю только в банке или ювелирном магазине. Присылайте номера телефонов. Абонементный ящик 276».
      – Неплохо составлено. Люди всегда пытаются купить что-нибудь по дешевке, – заверила себя Челси, выруливая на шоссе. В среду она проверит ящик и узнает, много ли пришло ответов. Если план сработает, у Челси будет достаточно денег, чтобы попробовать еще раз, в другом городе. Девушка пыталась не слишком задумываться над тем, что делает, иначе угрызения совести или этические соображения могут помешать добыть деньги как можно быстрее. Челси пыталась сказать себе, что это вопрос жизни или смерти. Бабушка пришла в совершенное отчаяние от финансовых неурядиц, и, если в самое ближайшее время не предпринять что-то, их просто выбросят на улицу.
      По пути в научный зал университетской библиотеки она остановилась повидать Джейка, который заявил, что ей следует отправиться домой и отдохнуть.
      – Твой глаз выглядит еще хуже, детка. Нельзя было так рано начинать работать.
      – Не волнуйся, Джейк, у меня всегда все быстро заживает, – неохотно пробормотала девушка. – Так противно, когда лишена возможности функционировать, как все нормальные люди!
      – Как твоя мама?
      – По-моему, все в порядке. Я редко бываю днем дома, но бабушка следит за ней, как обычно.
      – С психиатром все уладилось?
      – Бабушка отказалась от него, как только забрала маму домой. Она ненавидит психотерапевтов, но, по-моему, матери нужно что-то в этом роде, – ответила Челси, качнув головой. – Когда никто не обращает на нее внимания, мама тут же впадает в депрессию. У нее совсем нет силы воли.
      – Может, твоя бабушка сделала ошибку, что избавилась от психиатра, как считаешь?
      – Возможно, но у нас все равно нет денег, чтобы ему заплатить. Несколько месяцев назад бабушка перестала платить за нашу медицинскую страховку, и мамин больничный счет должен быть астрономическим.
      – Не боишься, что она может еще раз проделать то же самое? – спросил Джейк, внимательно наблюдая за девушкой.
      Челси была крайне нормальным, рассудительным человеком. Трудно представить ее дочерью такой капризной, эгоистичной, избалованной кинозвезды, как Банни Томас.
      – Надеюсь, нет… О Господи… надеюсь, что нет. Но и определенно сказать не могу, – ответила Челси, благодарная судьбе за то, что есть с кем поговорить.
      – Почему ты так считаешь?
      – Мама из тех людей, которым обязательно надо быть в центре внимания, – пояснила Челси и, усевшись на табурет рядом с Джейком, задумчиво уставилась вдаль.
      Джейк осторожно коснулся руки девушки.
      – Так или иначе, ей придется привыкать справляться с одиночеством, детка. Публика – неверный любовник.
      – Дело не в этом, Джейк, – пробормотала Челси, глядя ему в глаза. – Маме нужны не зрители, а кто-то, кто бы мог ее любить. А этого у нее нет.
      – Как нет? Ты, твоя бабушка…
      – Этого недостаточно, Джейк, недостаточно, – глубоко вздохнув, объяснила она. – Маме необходим мужчина, такой, чтобы любил ее и носил на руках. Я пыталась втолковать бабушке, но это все равно что говорить со стенкой. Она ненавидела всех мужчин, когда-либо прикасавшихся к матери, включая моего отца, но я точно знаю, найди мама того, кто ей нужен, стала бы совершенно другим человеком. Она способна глубоко любить, – печально закончила Челси, задумчиво опустив глаза.
      Джейк взглянул на склоненную головку юной красавицы. Так близка и в то же время настолько далекая!
      Блондинки, с их белой кожей, розовыми щечками и голубыми глазами, большей частью напоминали Джейку о весне, были похожи на живые букеты полевых цветов. Но Челси совсем другая, какая-то осенняя: волосы словно золотистый закат октябрьского солнца в его родной Индиане, а глаза такие же, как темная земля после жатвы. Даже щеки с едва заметным румянцем на загорелой коже напоминали осенние листья клена.
      Он часто задавался вопросом: что, если ее губы такие же сладкие на вкус, как кленовый сироп?
      – Я впервые услышал от тебя об отце, – сказал он вслух, немедленно отсекая все непристойные мысли, пока они не довели его до беды. Не хватало еще, чтобы он испугал девочку своими заигрываниями, старый женатый дурень! Да она его знать не захочет!
      – О чем здесь говорить? Я с самого детства ничего о нем не знаю, и даже не видела.
      – Как это?
      Челси пожала плечами.
      – По правде говоря, сама не понимаю, Джейк. В доме о нем просто запрещено упоминать. Бабушка взяла с меня слово никогда не спрашивать у мамы об отце. Должно быть, он сделал ей что-то ужасное.
      – А как насчет тебя, красавица? Почему ни с кем не встречаешься?
      – Не хватает времени на парней, Джейк. Тут и колледж, и мама с бабушкой, и такой рабовладелец, как ты. Просто нет сил заниматься подобной чепухой.
      – Чепухой? Дорогая, именно эта чепуха заставляет мир вертеться! Когда я был в твоем возрасте, ни о чем, кроме как о девочках, не думал – высокие, низенькие, толстые, тонкие.
      Джейк сладострастно улыбнулся, вызвав веселый смех Челси.
      – Джейк, я всегда подозревала, что ты сексуально озабочен, – съехидничала она.
      – Вот и жена то же самое говорит, – подтвердил ухмыляющийся Джейк.
      Челси встала.
      – Шучу. Слушай, мне надо сегодня поработать в библиотеке. Нужно сдавать реферат к понедельнику, а книги по искусству на дом не выдаются.
      – А я уж буду трудиться как раб. Закажи нам пиццу по пути, хорошо? Я не пойду на обед.
      – Ну, раз ты платишь, – кивнула Челси, направляясь к двери.
      – Ох и скряга же ты! Конечно, плачу. Мне с колбасой без грибов. И привези шесть бутылок коки.
      Позже, этим же вечером, когда они, мирно переговариваясь, проработали часа три, Джейк решил, что пора кончать.
      – С меня довольно, и с тебя тоже. Поезжай домой, отдохни, – настаивал он.
      – Нет, Джейк. Ты здесь весь день торчал, а я не устала. Не хочу бросать это кольцо, пока не найду способ вставить квадратный оливин в круглую оправу. Я еще часок посижу и вернусь завтра сразу после занятий, хорошо?
      Джейк неохотно кивнул и ушел, но Челси задержалась до глубокой ночи, работая над эскизом кулона, в который собиралась вставить бриллиант из кольца матери. Вдохновленная старинным гребнем, увиденным в окне антикварного магазина, она сумела свить тонкую филигрань из проволоки белого золота, казавшуюся легче воздуха. Сначала Челси попыталась купить платину, но с огорчением узнала, что платиновую проволоку больше не тянут и прелестную платиновую филигрань теперь невозможно сделать.
      Удовлетворившись полученным узором, Челси осторожно поместила камень в три карата в тонкое гнездо, чтобы посмотреть, как будет выглядеть работа. Результат оказался великолепным. Текстура металла прекрасно контрастировала с холодным блеском и размером камня. Взволнованная успехом, девушка хотела было продолжать, пока не закончит, но, взглянув на часы, увидела, что уже слишком поздно. Неожиданно Челси ощутила, как болят спина и шея, в висках словно стучат молоточки, а больной глаз горит от усталости.
      Девушка осторожно уложила алмаз и незаконченную оправу в маленькую бархатную коробочку и сунула ее в потайной карман на молнии, вшитый в подкладку жакета. Надежно спрятав остальные драгоценности и золото в огромный старый сейф, она погасила свет и включила сигнализацию.
      Проезжая по тихим опустевшим улицам Уэствуда, девушка размышляла над рискованным предприятием, которое собиралась осуществить, и снова почувствовала, что неприятный ком страха сжал внутренности.
      Сумеет ли она сделать все как надо или попадется и окажется в тюрьме? Только сейчас Челси по-настоящему поняла, что имел в виду преподаватель экономики, говоря, что без огромного риска нет больших прибылей.

      Леверн быстро просмотрела почту, не обращая внимания па счета, рекламные проспекты и даже письмо из Англии, адресованное Челси. Черт бы все это взял, где же чек, обещанный Дилени, адвокатом Фрэнка?! Она еще раз перебрала конверты и на этот раз нашла чек, завалившийся между талонами на бесплатное питание и каталогом универмага «Сакс». Леверн поспешно разорвала конверт, увидела сумму и облегченно вздохнула, чувствуя как отпускает невыносимое напряжение. Благодарение Господу за опекунский фонд Челси. Не в первый раз он выручает в стесненных обстоятельствах! Вынув чековую книжку, она начала заполнять бланки: сначала больница, потом аренда дома и коммунальные услуги и наконец бакалейный магазин. Денег как раз хватило, чтобы оплатить самые главные счета. Закончив писать, поспешно оделась и поспешила в банк, чтобы перевести деньги на свой счет.
      По дороге домой она чувствовала себя другим человеком. Какое счастье – не думать о том, что тебя вот-вот выбросят на улицу!
      Леверн как раз собиралась подняться наверх, вытащить дочь из постели, но услышала телефонный звонок.
      – Вы просто не поверите, Леверн, – выпалила Хилда вместо приветствия.
      – Чему? – осторожно спросила Леверн, испугавшись, что сейчас агент сообщит нечто, способное омрачить единственный светлый день, выдавшийся за долгое-долгое время.
      – Утром звонил Гектор Дилуорт. Хотите узнать, что он сказал?
      – Только не говорите, что он имел наглость объявить о том, как сильно желает заполучить Банни для своего дерьмового фильма! – злобно бросила Леверн.
      – Вот именно! Он видел ее на церемонии присуждения наград и был потрясен.
      – Что вы ему сказали?
      – Что цена подскочила. Если хочет, чтобы Банни играла, теперь это обойдется в два миллиона. Я соврала, что она завалена сценариями.
      Сердце Леверн едва не остановилось при мысли о такой невероятной сумме.
      – И что же он ответил?
      – Заявил, что я дрянная тварь на букву «с» и предложил полтора.
      – Нет, серьезно? По-вашему, нам следует согласиться?
      – Ни за что на свете, особенно после того, как он оскорбил вашу дочь!
      – Я восхищаюсь вашими принципами, Хилда, но Банни необходимо работать, или она окончательно опустится, – ответила Леверн и добавила: – Кроме того, мы совершенно разорены. Я только сейчас оплатила самые срочные долги и осталась без денег.
      – Ну а я не могу видеть, как Банни заставляют играть роль, которая отрицательно повлияет на ее карьеру, и все из-за денег. Особенно когда ее хотят пробовать на роль Аннабель в экранизации «Пришельца».
      – Не может быть? Неужели? – охнула потрясенная Леверн.
      – Майк Стерн сам мне звонил. Я была так же ошеломлена, как вы. Эта роль, за которую любая актриса готова на все, вплоть до убийства! Я думала, он выберет Гленду Джексон, особенно после того, как она получила «Оскара» за «Влюбленную женщину», но Майк, очевидно, решил сделать по-своему. Хотя пьеса была настоящим хитом, он считает, что, если фильму суждено иметь успех, постановка должна быть совершенно иной.
      – Но Аннабель – убийца! Вы считаете, Банни может получить подобную роль? – с сожалением спросила Леверн, все еще думая о двухмиллионном гонораре за роль в дорогостоящей картине Дилуорта.
      – Ну же, мамаша, – увещевала Хилда, – уж вы-то последняя, кто должен сомневаться в возможностях и таланте дочери. Да, я считаю, она достаточно сильная актриса, чтобы сыграть роль не своего типажа.
      – Сколько же они заплатят?
      – Постараюсь выторговать как можно больше, но какое это имеет значение? Это потрясающая роль, и в конце концов подобные вещи всегда окупаются!
      – Да, вполне возможно, а пока мы должны голодать? Хотя бы приблизительно – сколько?
      – Уверена, что сумею получить не меньше полумиллиона… может, больше, если очень постараюсь… Послушайте, ведь и мои комиссионные тоже будут гораздо меньше! – раздраженно воскликнула Хилда.
      – Еще один вопрос: Стерн не из тех режиссеров, которые попросту желают использовать печальную известность ее попытки покончить с собой. Откуда такой внезапный интерес к Банни?
      – Я спрашивала его, и Майк сказал, что даже не думал о Банни, пока не услышал ее имя в последних известиях. Сами знаете, в Голливуде по-другому не бывает! С глаз долой – из сердца вон!
      – Разве он не видел ее на церемонии? По-моему, Банни была чертовски заметна!
      – Он заперся где-то, спорил со сценаристом и пытался закончить сценарий. Кажется, даже телевизор не смотрел. Он вообще целиком поглощен только своим фильмом.
      – Ну что ж, можно попробовать, – решила Леверн. – Только постарайтесь получить как можно больше денег и продолжайте вести переговоры с Дилуортом.
      – Зачем? Позвольте спросить.
      – Потому что, когда сумеете вытянуть из него два миллиона, или два с половиной, а возможно, и три, можете спокойно передать, чтобы засунул эти деньги себе в зад!
      – Очень соблазнительно, Леверн, – засмеялась Хилда, – но у меня нет времени для таких игр. Крайне сожалею. А кроме того, хороший агент никогда никого не отталкивает. Поздравьте Банни от моего имени и передайте, что я по-прежнему считаю ее лучшей актрисой в мире.

      Челси отправилась на почту, получила два ответа на свое объявление и, возвратившись домой, нашла еще одно письмо, ожидавшее ее на столе в холле.
      Прочитав его, девушка одновременно обрадовалась и встревожилась. Маргарет сообщала, что родители оплатили ей и Уилсу путешествие по Соединенным Штатам в качестве подарка па день рождения. По расписанию они должны приехать меньше чем через месяц и пробыть в Лос-Анджелесе четыре дня. Подруга не упомянула об отеле, и девушка поняла: Маргарет ожидает приглашения погостить в их доме. Это самое меньшее, чем могла отплатить Челси за тогдашнее гостеприимство – ведь Эшфорды были так добры к маленькой заброшенной девочке!
      Но как ни радовалась Челси при мысли о том, что снова увидит Маргарет и Уилса, все же очень расстроилась, представив, что будет, когда они поймут, какой безалаберной, беспорядочной жизнью живет ее семья. Слуг пришлось уволить – даже Каталина вот уже четыре месяца, как ушла, и в доме царит хаос. От Банни, естественно, никогда не требовали убирать за собой. Леверн тратила свою немалую энергию на дочь и ее карьеру. Челси в отчаянии опустилась на покрытую ковровой дорожкой лестницу, прямо среди мусора и крошек, накопившихся с тех пор, как она неделю назад пылесосила дом.
      Не говоря уж о том, что все время уходило на занятия и работу, и сил поддерживать порядок попросту не хватало. Даже если она и сможет привести дом в относительно нормальный вид, как принять и развлекать друзей в таком огромном доме, где нет ни одного слуги? Вовсе нет позора в том, чтобы жить скромно, но зачем пускать пыль в глаза, притворяться, из кожи вон лезть? Ужасно глупо! Вот уже три года, как Челси напрасно пытается уговорить бабку переехать в удобную просторную квартиру, в которой можно управляться без посторонней помощи, но нет, Леверн считала, что они должны жить на широкую ногу, как в те давно прошедшие времена, когда мать была ребенком-кинозвездой, и студия регулярно выплачивала ей огромные гонорары.
      Подавленная, Челси встала и направилась к себе, чтобы спокойно прочесть остальные письма. Поскольку единственное место в доме, где ее не дергали постоянно, была ванная, она заперлась там и присела на краешек ванны.
      Одно письмо было от женщины, жившей в Санта-Барбаре, которая приехала погостить к сестре в Энсино и увидела объявление. Она писала, что хочет отыскать что-нибудь оригинальное и попросить мужа подарить ей на день рождения. Другое письмо пришло от мужчины из Тарзаны, чья жена любила изумруды. Оба оставили телефонные номера.
      Челси взглянула на часы. Может, стоит пробежаться в магазин, купить молока и овощей для матери и позвонить из телефона-автомата? Она осталась весьма довольна звонком в Санта-Барбару. Услышав описание кольца, женщина немедленно выразила желание увидеть его, и Челси почувствовала, что та вполне может позволить себе заплатить запрошенную цену – шесть тысяч долларов. Мужчина из Тарзаны сказал, что это слишком дорого, но, возможно, если перстень понравится жене, они смогут договориться. Он явно привык торговаться.
      Челси согласилась привезти кольцо в следующую пятницу, в два часа в ювелирный магазин Санта-Барбары, где ювелир, которому доверяла женщина, смог бы его оценить. Кроме того, девушка сказала мужчине, что у нее уже есть другой покупатель, и, если они не сойдутся в цене, она перезвонит. Но про себя Челси решила больше не звонить: что-то в голосе этого человека явно настораживало.
      В пятницу утром Челси постаралась не предупреждать, что должна уехать из дому на несколько часов. Прошлый опыт научил ее, что лучший способ ускользнуть от непрерывных требований бабки – незаметно исчезнуть и все объяснить позже. Яркий солнечный день превратил бы поездку в настоящее наслаждение, если бы девушка так не нервничала при мысли о предстоящей опасности.
      Подъехав к бензоколонке, она велела наполнить бак, потом завернула за угол и направилась в женский туалет, держа в руке крохотный чемоданчик. Через десять минут она вновь появилась в юбке и черном парике, которые надевала, отправляясь в отель «Беверли-Хиллз» на поиски драгоценностей. Оглянувшись, чтобы убедиться, что никто из служащих не обратил на нее внимания, Челси возвратилась к машине и отъехала. Пока все идет по плану.
      Оказавшись в Санта-Барбаре, Челси разыскала ювелирный магазин, остановила машину в нескольких кварталах от него, на тихой уединенной улице и, приладив перед собой маленькое зеркальце, наложила толстый слой косметики на лицо, обычно не знавшее грима, а в уголке рта приклеила маленькую волосатую родинку, сделанную из резинового клея и волосков, выдранных из бровей. Теперь, когда она начнет улыбаться или разговаривать, родинка будет выглядеть совсем как настоящая. Эту уловку она узнала от одного гримера, работавшего с матерью в каком-то фильме. Тот объяснил, что люди обычно обращают внимание на подобные вещи и поэтому не могут вспомнить лица собеседника – такие родинки лучше всякой маски.
      Переступив порог ювелирного магазина, Челси сразу заметила женщину, которая, как ей показалось, могла быть миссис Торнтон, но, подойдя ближе, поняла, что ошиблась. Мужество внезапно покинуло девушку и в голове пронесся ряд ужасных картин. А что, если это полиция устраивает засаду, чтобы вылавливать людей, продающих краденные драгоценности? Ее немедленно схватят и посадят в тюрьму! Пот прошиб Челси, волосы под плотным париком мгновенно взмокли; она нервно провела пальцем по лбу, желая убедиться, что собственные светлые пряди не успели выбиться на волю.
      Продавец осведомился, не нужно ли ей помочь, но девушка молча покачала головой. Лучше, чтобы ее голос слышало как можно меньше народа.
      Минуты тянулись, словно годы. Страх Челси достиг такой степени, что она уже готова была ринуться к двери и вылететь на улицу, оставив все планы насчет преступной жизни, еще не начав ее, но в этот момент на пороге появилась высокая худая женщина лет сорока.
      – Я миссис Торнтон, а вы мисс Мейсон? – улыбнулась она.
      Челси молча кивнула – язык, казалось, неожиданно примерз к зубам.
      – Прекрасно! Извините за опоздание, но моя лошадь сегодня захромала, пришлось спешиться и вести ее в конюшню. Потом я страшно поругалась с конюхом и была вынуждена уволить его. Надеюсь, кольцо с вами?
      Сунув руку в правый карман куртки, Челси нащупала коробочку с этикеткой на дне, вынула ее и открыла. Глаза женщины мгновенно загорелись. Она осторожно вынула кольцо из бархатного гнездышка.
      – Ах, дорогая, это просто великолепно! Как вы можете расстаться с таким сокровищем?!
      Челси выдавила улыбку и произнесла свои реплики так убедительно, что сделала бы честь самой Банни Томас.
      – Не хотелось, но приходится. Отец подарил кольцо маме десять лет назад, как раз перед тем, как ей умереть. Она даже не успела поносить его!
      – А отец разрешил вам продать эту прелесть? – резко спросила женщина, испугавшись, что девушка могла попросту унести из дома драгоценность тайком.
      – Он умер в прошлом месяце… после очень долгой болезни… и… столько счетов накопилось! Другого выхода нет. У меня маленький сын, а муж нас бросил. Очень деньги нужны.
      Она замолчала и печально уставилась в пол, гадая, достаточно ли убедителен рассказ, чтобы женщина не стала слишком упорно торговаться.
      – Сожалею. Вы не возражаете, если я попрошу мистера Донована проверить камень!
      – Я уверена, он настоящий. Отец всегда покупал только самое лучшее, – прошептала Челси. – Но меня предупредили, чтобы я не выпускала кольцо из виду. Надеюсь, вы не обидитесь, мэм, – извинилась она.
      – Конечно, нет, – заверила миссис Торнтон. – Это очень надежное заведение, но мы постараемся, чтобы вы все время видели перстень.
      Челси держала голову опущенной, а руки в карманах, пока ювелир осматривал камень под лупой. Закончив, он объявил, что хотел бы поговорить с миссис Торнтон наедине. Кольцо он отдал Челси, которая положила его в коробочку, сунула в карман и стала ждать, пока миссис Торнтон вернется из кабинета Донована. Минут через пять она появилась:
      – Ну что ж, мисс Мейсон, я готова предложить вам три тысячи. Наличными, конечно.
      «Редкое сочувствие к несчастной девушке, – цинично подумала Челси. – Какое бесстыдство – предлагать ровно половину запрошенной цены. Интересно, это она просто лишь бы поторговаться, или ювелир сбавил цену, чтобы расстроить сделку и самому продать что-нибудь миссис Торнтон?»
      Но выбора нет, единственная реальная альтернатива – повернуться и немедленно уйти. Тогда сразу станет ясно, действительно ли женщине хочется иметь кольцо или она просто привыкла покупать по дешевке.
      – Извините, но за такую низкую цену я не могу продать. Вы первая, кто видел кольцо, а у меня много предложений, – ответила Челси и медленно пошла к двери. Не выгорит так не выгорит. Может, ей просто не суждено вести преступную жизнь.
      – Подождите, – поспешно окликнула миссис Торнтон, схватив ее за руку. – Давайте все обсудим! Почему бы точно не сказать, сколько вы хотите за перстень?
      – По-моему, я ясно указала, что прошу шесть тысяч, – твердо заявила Челси.
      – Да, я знаю, но…
      Поколебавшись, женщина решила попробовать иной подход.
      – Послушайте, мистер Донован считает, что камень хороший, но при данных обстоятельствах четыре тысячи – справедливая цена. Возможно, ювелир, мог бы запросить больше, но у вас не такое положение… В общем, если согласны на четыре тысячи – подъедем в банк и можете сразу забрать деньги.
      Челси едва удержалась от улыбки, и, хотя настоящее кольцо стоило гораздо дороже, она неожиданно решила пойти на сделку с этой женщиной. Все угрызения совести, терзавшие девушку при мысли о возможности обмана миссис Торнтон, исчезли заодно со страхом и нервозностью, потому что эта, по всей видимости, состоятельная дама всерьез пыталась обокрасть ее.
      Решив дать миссис Торнтон еще один шанс, Челси встревоженно оглянулась и спросила:
      – Не могли бы вы дать пять тысяч? Мне сказали, оно стоит около восьми.
      – Мистер Донован сказал, что я не должна давать больше трех, поскольку он сам бы не заплатил больше, но, зная, как вы нуждаетесь в деньгах, я готова заплатить лишнюю тысячу. Мне нравится кольцо, и я не в первый раз переплачиваю за понравившуюся вещь!
      Челси снова уставилась в пол и нащупала в кармане коробочку.
      Нет смысла спешить! Она застенчиво, тоненьким голоском спросила:
      – Тогда, может, хоть четыре с половиной? Я и вправду совсем разорена.
      Поняв, что добыча загнана в ловушку, женщина покачала головой.
      – Ни гроша. Я предлагаю справедливую цену и только из сочувствия к вашим бедам.
      – Ну что ж, согласна. Только наличными. Подруга предупредила, чтобы я не брала никаких чеков.
      – Естественно. Мой банк в трех кварталах отсюда. Встретимся там или пойдем вместе?
      – Лучше пойдем.
      Войдя в банк, Челси старалась держаться как можно дальше от окна кассира: на случай, если рядом установлены скрытые камеры. Повернувшись к окну, девушка рассматривала пешеходов. Все сошло гораздо легче, чем она предполагала. Неудивительно, что преступность так растет!
      Сжимая конверт с деньгами, миссис Торнтон попросила отдать кольцо. Челси сунула руку в карман, вынула коробочку без этикетки и вручила женщине. Убедившись, что перстень на месте, женщина протянула конверт Челси.
      – Здесь ровно четыре тысячи, как вы и просили. Хотите пересчитать?
      – Я вам доверяю, миссис Торнтон, но подруга советует всегда считать деньги. Мне сейчас каждый цент пригодится, – отозвалась Челси, проворно пересчитала банкноты, не вынимая их из конверта, и сунула деньги в карман.
      – Ну что ж, до свиданья, миссис Торнтон. Вы первая, кто наденет это кольцо. Хотя прошло уже десять лет, оно совсем новое.
      – По правде говоря, никогда ничего красивее не видела! – восторженно объявила женщина, надевая перстень на палец. – Вы ничего еще не хотите продать? У вашего отца был прекрасный вкус!
      Челси заметила искорки жадности в глазах. Состоятельная миссис Торнтон не испытывала ни малейших угрызений совести, хотя только что обокрала молодую женщину, отчаянно нуждавшуюся в деньгах.
      – Будь у меня еще что-то, миссис Торнтон, никогда, ни за что не продала бы кольцо! Вы даже не представляете, как я хотела его сохранить! – вздохнула Челси, вкладывая в слова подобающее случаю сожаление.
      Кто сказал, что в их семье только одна великая актриса? – самодовольно подумала она.
      Женщины расстались; Челси долго кружила по городу и дважды проходила мимо ювелирного магазина, желая убедиться, что миссис Торнтон не вернулась туда. Уверившись, что женщина поспешила унести добычу домой, Челси побежала к машине и, только оказавшись на шоссе 101, сорвала неудобный парик и отыскала еще одну бензозаправочную станцию, где смогла умыться и переодеться перед работой.
      Уже гораздо позже, после ухода Джейка, Челси вынула настоящий изумруд из гнезда, счистила эмаль с золота и расплавила оправу – так что от кольца ничего не осталось. Изумруд так хорошо сослужил свою службу, что Челси почти поддалась искушению использовать его еще раз, потому что уже мысленно прикинула, какой должна быть новая оправа. Однако осторожность взяла верх, и Челси с сожалением отказалась от столь рискованной затеи – она читала как-то, что большинство мошенников попадается именно из-за недостатка воображения – никто не желает изменить образ действий – все предпочитают действовать но однажды выбранному шаблону. Придется придумать что-то новое: пора продать бриллиантовый кулон. Если все пройдет гладко, она вставит камни в прежнюю оправу и оставит у себя кольцо, а заодно и несколько тысяч долларов. Потом она и бабушка просмотрят счета и решат, какие оплатить в первую очередь. После этого можно наконец подумать, как лучше принять английских друзей.
      Всякое чувство вины, которое могла испытать Челси, исчезло при мысли о том, что наконец-то сделан первый шаг к восстановлению благосостояния семьи.

      Поскольку последнее время Челси была занята собственным планом спасения домашних от полного разорения и избегала, насколько возможно, встреч с матерью и бабушкой, то не имела ни малейшего понятия о том, что ситуация в доме меняется к лучшему. Она очень устала, пробираясь как-то вечером через поток машин на шоссе Санта-Анна по пути из Ньюпорт-Бич, где продала кулон с поддельным бриллиантом за пять тысяч, поэтому, войдя в дом, подумала, что начала сходить с ума. В нос ударили знакомые запахи еды и чего-то еще… непонятного. Отбеливатель? Полироль?
      Остановившись у стола, она просмотрела почту. Ничего. Подняв глаза, Челси заметила, что на зеркале не осталось пыли, а стол блестит и сверкает. Что, черт побери, здесь творится?
      Челси поспешила на кухню и обнаружила, что милая, дорогая Каталина вернулась.
      – Каталина! Господи, как я рада видеть тебя! – воскликнула она, обнимая кухарку.
      – Мне тоже. Хорошо, что все по-старому, Челси. Ну как ты?
      – Что ты здесь делаешь? – удивилась Челси и узнала, что Каталину переманили от теперешнего хозяина, пообещав большее жалованье. Челси была в восторге, но удивилась безрассудству женщины. Правда, она считала Томасов чем-то вроде своей семьи, но неужели не понимает, что им нечем заплатить ей?!
      Каталина сообщила, что Леверн наняла ей в помощь горничную-латиноамериканку, новый садовник спешно пересаживает клумбы, пытаясь вернуть запущенному саду прежний вид. Откуда у бабушки появились деньги?!
      Попрощавшись с кухаркой, Челси взлетела по ступенькам, постучала в дверь спальни Леверн и ворвалась в комнату, чтобы поскорее расспросить о причине столь неожиданных перемен.
      – Ба, на прошлой неделе ты стонала и рыдала насчет кучи долгов, а теперь дом полон слуг. Откуда у тебя деньги? – настойчиво допытывалась девушка.
      Леверн, сидевшая за туалетным столиком, полируя ногти, раздраженно подняла голову:
      – Не смей говорить со мной подобным тоном! Кто ты такая? И нечего так кричать: Банни уже заснула, а ей завтра вставать чуть свет.
      – Счета, бабушка: от доктора, больничные, за аренду – чем собираешься платить? – спросила Челси чуть потише, пытаясь сдержать раздражение.
      Леверн устремила взгляд на дерзкую внучку и насмешливо бросила:
      – А вот это, дорогая деточка, не твое собачье дело! Все оплачено. И к твоему сведению, Банни только сейчас получила прекрасную роль в лучшем фильме года! Она будет играть Аннабель в фильме Майка Стерна «Пришелец». Хилда сегодня закончила переговоры, поэтому… Ну, что ты об этом думаешь?
      – Потрясающе! – ответила Челси, нисколько не растерявшись. – А как мама?
      – Естественно, взволнована! Утром встречается с Майком для прочтения сценария. Мы уже поужинали, так что тебе придется есть одной.
      Отвернувшись от внучки, она вернулась к прерванному занятию. Нельзя же с такими ногтями отправляться к режиссеру!
      Челси не спустилась в кухню – ей было не до еды, желудок словно стянуло в тугой узел. Впервые с того момента, когда она пустилась в опасное приключение, желая раздобыть денег, девушка по-настоящему поняла, что наделала. Она совершила два тяжких преступления и ради чего?! Все зря! Бабушка с матерью, очевидно, не нуждаются в ее помощи, и теперь она вовсе не благородная разбойница, а просто преступница. Челси была смертельно напугана. Господи, о чем она только думала?!

      На следующий день приехавшую из колледжа Челси встретил высокий темноволосый молодой человек в белой рубашке, черном галстуке и костюме цвета маренго. Слегка наклонив голову, он объявил, мягко, с еле уловимым британским акцентом:
      – Добрый день, мисс Челси. Я Кларк, Эвери Кларк, новый дворецкий.
      – Рада за вас, – процедила сквозь зубы девушка, протискиваясь мимо. – Где бабушка?
      – В своей комнате. Прикажите доложить, что вы дома?
      – Я вполне могу сделать это сама, благодарю вас, – рассерженно бросила девушка и поспешила наверх.
      Не позаботившись постучать, она открыла дверь и увидела лежавшую на массажном столе Леверн. Коренастый молодой человек в белой хлопчатобумажной футболке с засученными рукавами, открывавшими мощные бицепсы, разминал ей спину.
      – Привет, дорогая! – воскликнула Леверн. – Познакомься, это Рауль. Он только что сделал Банни потрясающий массаж, и я решила побаловать себя.
      – Бабушка, мне нужно немедленно поговорить с тобой, – дрожа от гнева, начала Челси.
      – Если у тебя какие-то неприятные новости, лучше отложить разговор. О-о-о, Рауль, вот здесь, здесь, разотрите это место немного энергичнее.
      Вконец расстроенная, Челси выскользнула из комнаты, боясь что не удержится и выскажет такое, что Рауль не вынесет соблазна и разболтает во всех спальнях богатых клиентов. Проклятье! Дворецкий, массажист, платья от модельеров. Бабушка опять тратит, не считая, а ведь мама еще даже не подписала контракт! Неужели ни у кого из них нет ни капли разума!
      Челси решительно направилась к себе, хлопнула дверью и остановилась в изумлении. Комната преобразилась – постель застелена, ковер чистый, занавески постираны и отглажены, книги и бумаги сложены на столе аккуратными стопками. И хотя Челси обрадовалась, все же мысль о том, во сколько это обойдется, не давала покоя.
      В какую еще беду ухитрилась втравить их бабка? Донельзя расстроенная, Челси рухнула в кресло у письменного стола и опустила голову на руки, но, неожиданно заметив прислоненное к лампе письмо, озадаченно нахмурилась. Конверт был надписан незнакомым почерком, но сердце Челси неожиданно замерло – она увидела лондонский штемпель. На обратной стороне конверта красовался герб Эшфордов. Неужели от Уилса?!
      Схватив нож для писем, она разрезала конверт и развернула коротенькую записку:
      «Дорогая Челси!
      Да-да, это и в самом деле я. Прости, что не писал все эти годы, но ведь давным-давно я предупреждал, что не очень-то большой охотник писать письма, правда ведь? Не могу сказать, что с тех пор полюбил это занятие. Моя сестрица сказала, что известила о нашем будущем четырехдневном пребывании в Новом Свете, и я хотел убедиться, что ты сможешь уделить мне немного времени. Хотя прошло ужасно много лет с нашей последней встречи, все же мы часто думали о тебе. Пожалуйста, напиши и сообщи, сумеем ли мы встретиться. Если ты сейчас занята, постараемся изменить свой график, чтобы все-таки повидать тебя.
      С нетерпением жду ответа!
      Твой верный друг Уилс».
      Челси перечитала записку еще и еще, и с каждым разом злость на бабушку чуть стихала, пока отсутствие денег и присутствие слуг стало казаться чем-то далеким и незначительным. Мысли унеслись далеко-далеко, к счастливым дням, проведенным в Эшфорд-Холле: верховые прогулки с Уилсом, разговоры по душам с Маргарет, семейные обеды… уют и тепло…
      Как она тоскует по всему этому… По глубокому убеждению Челси, рай находился не далеко на небесах, где ангелы играют на арфах и улицы выложены золотом, а в доме Эшфордов, утопающем в тумане по вечерам, где она часто играла с Уилсом в шахматы, а пальцы, их случайно соприкасались, когда она так старалась быть ему достойным соперником, хотя не имела ни малейшего шанса выиграть.
      – О чем ты хотела поговорить со мной? – резко спросила Леверн, неожиданно появляясь на пороге и возвращая внучку к неприятной действительности. Секунду Челси непонимающе смотрела на бабку, но тут же, досадливо поморщившись, постаралась прийти в себя.
      – Бабушка, почему ты тратишь деньги, которых у нас нет? – осведомилась она, правда, уже не с тем раздражением, которое испытывала до чтения письма Уилса.
      – Челси, я хозяйка в этом доме, не ты! – презрительно бросила Леверн.
      – Ну, а я считаю, это просто смехотворно нанимать дворецких, горничных и массажистов, когда…
      Леверн, пораженная дерзостью девушки, отрезала:
      – Послушай-ка, юная леди! Думаете, если смогли устроиться на какую-то жалкую работу и получать гроши, имеете право обсуждать мои решения?! К вашему сведению, Банни необходимо поддерживать имидж, а в этом бизнесе имидж – все, абсолютно все! Я знаю, твоему узкому мещанскому умишку это недоступно. Счета будут оплачены… вовремя.
      Обе уставились друг на друга, словно смертельные враги. Первой сдалась Челси – зная, что никак не сможет изменить отношение бабушки к деньгам.
      – Когда мама получит первый чек? – тихо спросила она.
      – Скоро. И поверь, этого будет более чем достаточно, чтобы оплатить все расходы, – ответила Леверн, тоже понижая голос. – Кроме того, Хилда уже ведет переговоры насчет еще одной картины, которая будет сниматься сразу после «Пришельца», так что перестань трястись. Все будет в порядке!
      – Надеюсь, ты права, бабушка. О Боже, надеюсь от всей души! В мае Маргарет и Уилс Эшфорды пробудут в Лос-Анджелесе четыре дня. Можно, я приглашу их погостить у нас?
      Лицо Леверн сразу просветлело.
      – Дети графа? Как мило! Нужно устроить вечеринку, чтобы все могли с ними познакомиться…
      – Бабушка! – охнула Челси. – Нет! Ни за что! Никаких вечеринок! И не смей звонить репортерам и сообщать о приезде Эшфордов! Они очень скромные, ненавидят шумиху и приезжают ко мне. Это мои друзья. Их не интересуют кинозвезды, понятно?
      – Весь мир интересуется кинозвездами, глупышка! Большинство девушек твоего возраста гордились бы такой матерью, как Банни Томас, но ты… вечно ведешь себя так, словно это позор!
      – Пожалуйста, ба, хватит этих сцен на тему о страдающей матери и неблагодарной дочери! Только опять поссоримся. Теперь послушай! Уилс и Маргарет приезжают сюда не затем, повторяю, не затем, чтобы познакомиться с великой Банни Томас. Они мои друзья, а не поклонники моей матери.
      – Ты не только похожа на своего жалкого папашу, но и ведешь себя в точности, как он, – устало вздохнула Леверн. – Как жаль, что ты ничего не взяла от матери! Жизнь в этом доме была бы гораздо приятнее!
      Она повернулась и, раздраженно поморщившись, вышла, хлопнув дверью.
      Давно привыкшая быть изгоем в семье, Челси даже не почувствовала ни боли, ни обиды от уничтожающих замечаний бабушки. Она взглянула на часы и поняла, что сегодня уже не успеет ответить Эшфордам – придется подождать до завтра. Сейчас надо быстренько перекусить, и ехать в мастерскую. Только бы из-за демонстрации против войны во Вьетнаме опять не остановили движение на бульваре Уэствуд! И какие бы надежды ни питала бабка насчет карьеры матери, сама Челси никогда больше не позволит втянуть себя в эту мишурную фантазию! Когда-нибудь она не будет ни от кого зависеть в этом доме и займется простым честным трудом.

      Съемки «Пришельца» должны были начаться меньше чем через неделю, но Хилда все еще не получила заверенный контракт Банни. Каждое утро, приезжая в офис, она узнавала от секретарши, что встревоженная Леверн уже успела позвонить не меньше пяти раз. Иногда Хилда задумывалась, стоит ли удовольствие вести дела Банни постоянного общения с ее мамашей, которая с каждым днем становилась все невыносимее.
      Хилда налила кофе и выглянула из окна на шумный бульвар Уилшир. Бросив в крепкую обжигающую жидкость две таблетки сахарина, она сделала первый глоток – сегодня ей особенно понадобятся силы и терпение.
      Наполовину осушив чашку, Хилда позвонила Рут, опытной умелой секретарше, которая тут же отозвалась:
      – Рут, перед тем как соединить меня с миссис Томас, разыщите, пожалуйста, Харта Болдуина, – попросила она. Не мешает еще раз поговорить с адвокатами «Уорнер Бразерс». Как ни надоедлива Леверн, все же она по-своему права, когда жалуется на проволочки. Последние детали контракта давно уже обсуждены, с тех пор прошло больше двух недель, а контракта все нет!
      – Мистер Болдуин у телефона, – объявила секретарь.
      – Ну, Харт, – спросила Хилда. – В чем дело на этот раз?
      – Что я могу сказать, Хилда? Мы делаем все, что возможно, – заверил он с ноющими нотками в голосе, свидетельствующими о том, что адвокат так же устал от ее стервозности, как сама Хилда от назойливости Леверн.
      – В таком случае позвольте заявить, дорогой сэр, что с этого момента у Банни Томас больше нет времени ездить на примерки, пробный грим и так далее и тому подобное, пока не будет получен первый чек, – сухо объявила Хилда.
      – Вы, агенты, просто невыносимы! Желаете вставить в контракт любую мелочь, лишь бы защитить интересы клиентов, но хотите получить деньги моментально! – запальчиво выкрикнул адвокат.
      – Нечего читать мне мораль! Именно я убедила Банни отказаться от контракта на два миллиона и сниматься за сущие гроши! Самое малое, чего от вас ждут, хотя бы заплатить их вовремя.
      – Бросьте морочить голову! Поищите для этого какую-нибудь деревенщину! Вы так же прекрасно, как я, знаете, что ей крупно повезло с этой ролью! Каждая актриса старше двадцати пяти мечтала ее заполучить.
      – Не знаю ни одной актрисы в этом городе, которая призналась бы в том, что ей больше двадцати пяти, да и вам о таких ничего не известно, – огрызнулась Хилда, – и кроме того, думаю, вовсе не мне придется удалиться в деревню на покой, когда сами знаете, кто начнет разыскивать Банни, и я направлю его к вам. До свиданья, дорогой, – сладко-ядовито пропела Хилда и, швырнув трубку, нажала кнопку переговорного устройства, чтобы узнать, кто дожидается своей очереди поговорить с ней.
      – Леверн Томас на линии два и Серджио на линии три, – ответила секретарь.
      – Хорошо, сначала соедините с Леверн и попросите Серджио подождать. Я хочу поговорить с ним, пока он не успел уйти из дома.
      – Будет сделано.
      Хилда так сильно вдавила клавишу второй линии, что сломала ноготь.
      – Черт возьми! – воскликнула она прямо в трубку, так что Леверн приняла это явно неподходящее приветствие на свой счет.
      – И вам того желаю, – удивленно пробормотала она.
      – Простите, Леверн, я только что сломала ноготь, – извинилась Хилда.
      – Прекрасное начало дня, ничего не скажешь.
      – Послушайте, я только что говорила с Хартом Болдуином. Банни уже уехала на студию?
      – Она должна быть там к десяти, так что я еще не начинала готовиться. Пока вытащишь ее из постели, все утро пройдет.
      – Каким снотворным вы ее пичкаете? – с отвращением спросила Хилда.
      – Только секоналом, и, пожалуйста, не читайте мне мораль! – огрызнулась Леверн. – Вы с Майком и вообще все остальные требуют, чтобы она похудела, а единственный способ добиться этого – принимать диетические таблетки, от которых, как вы прекрасно знаете, у нее начинается бессонница.
      – Господи, да не проще ли ограничить ее в еде и обойтись без этой дряни?!
      Хилда ненавидела лекарства и принимала их только в самых крайних случаях.
      – Вы правы, но Банни просто не способна на такое. Она уже сбавила больше двадцати фунтов, и живот у нее достаточно плоский, так что все ребра торчат. Но Майк требует, чтобы Банни похудела еще на десять, перед тем, как начнутся последние примерки.
      – Ну что ж, его беспокойство понятно – как-никак Аннабель должна быть неизлечимо больна. Ну, так или иначе, пусть спит сколько хочет. И пусть к телефону подходит только дворецкий. Вас нет дома ни для кого, кроме меня.
      Леверн немедленно встрепенулась:
      – Что происходит?
      – Я говорила с Хартом Болдуином, главой юридического отдела в «Уорнер», и сказала, что отныне Банни и пальцем не пошевелит, пока не получит чек. У меня предчувствие, что чек будет лежать на столе через час после того, как Майк обнаружит, что не может отыскать Банни. Я вчера потолковала с ним, и он жаловался, что не хватает времени на репетиции. Вы ведь знаете, какой он педант!
      – Ну что ж, наконец-то вы решили прижать этих ублюдков, – удовлетворенно отметила Леверн.
      Хилда почувствовала мгновенный прилив раздражения:
      – Дорогая! – резко ответила она. – Если бы я начала жесткую игру слишком рано, агенты пошли бы на попятный и начали искать кого-нибудь еще на лучшую роль года. Поскольку новости о том, что Майк выбрал именно Банни, уже просочились в прессу, не хватало только позора и унижения, если бы ее неожиданно решили заменить, ясно? Ради Бога, Леверн, оставьте меня в покое и позвольте делать свое дело, как я считаю нужным, хорошо?
      – Вот и делайте! – отрезала Леверн и швырнула трубку.
      Разлад между женщинами с каждой стычкой становился все острее, и обеим было очевидно, что взрыв может произойти в любой момент. Сама Хилда была настроена отнюдь не оптимистично насчет своих отношений с семьей Томас. Только вера в талант Банни мешала ей честно высказать в лицо Леверн все, что она думает. Глубоко вздохнув, чтобы прийти в себя, она включила третью линию и попыталась не показать, как обозлена.
      – Серджио? Доброе утро, дорогой. Что это ты сегодня так рано встал? – спросила она человека, за которым была замужем менее двух лет.
      – Консуэла позвонила и разбудила меня, потому что ты забыла оставить ключ под ковриком, – раздраженно пробормотал он.
      – О Господи! Прости, дорогой! Почему бы тебе не попытаться снова уснуть? – покаянно спросила Хилда.
      – Ты же знаешь, я с трудом засыпаю. Кроме того, пора одеваться и идти в прачечную за бельем.
      Тон Серджио не оставлял сомнения, что именно жена виновата в том, как много забот лежит на его плечах.
      – Я хотела забрать белье по пути с работы, – пояснила Хилда, – но было слишком поздно.
      Как отличалась ее манера говорить с мужем от обращения с Леверн и Хартом Болдуином!
      – Извини, дорогой, мне нужно позвонить Марку Олсону, хореографу, и напомнить, чтобы он тебя посмотрел. Им нужен красивый талантливый танцор для большого соло во втором акте.
      На другом конце молчали.
      – Серджио, дорогой, ты слушаешь? – спросила Хилда несколько раз, но не получила ответа. Он повесил трубку, как всегда, когда злился. Хилда снова позвонила домой, хотя понимала, что это бесполезно.
      Серджио и не подумает ответить, если рассердится.
      Хилда, вздохнув, спрятала лицо в ладонях. Господи, что это с ней творится? Зачем, почему сорокалетняя женщина выходит замуж за молодого итальянского жеребца вроде Серджио? Все уверяли, что он всего-навсего красивая пустышка, без капли таланта, и ищет только способ, как бы полегче прославиться в Голливуде. Хуже того, ее предупреждали, что Серджио лодырь, стремится поскорее найти богатую жену и жить за ее счет. И друзья оказались правы. Боже, насколько правы!
      Как могла Хилда хоть на мгновение вообразить, что он действительно питает к ней что-то или хотя бы хочет чисто физически?! И даже сейчас, когда она так часто служит объектом его ярости и презрения, почему не может избавиться от Серджио?
      – Почему? – спросила Хилда вслух, глядя на свое отражение в висевшем над диваном зеркале. Почему? Потому что тогда придется открыто признать, что этот пустоголовый мускулистый красавчик сделал из нее дуру. Хилде, умнице, таланту, лучшему агенту, преуспевшей в Голливуде, где правят мужчины, укажут ее место, а она… она просто не сможет вынести унижения. Но не только мысль о сохранении репутации удерживала ее от развода. Секс. Хилда по-прежнему испытывала ненасытное вожделение к этому молодому телу.
      Днем, как она и ожидала, посыльный принес заверенные копии контракта на подпись Банни. В пять часов вечера они уже вновь лежали на столе Харта Болдуина, подписанные и засвидетельствованные вместе с запиской Харту, в которой Хилда просила немедленно прислать чек. Получив требуемое, Хилда, хотя было уже поздно нести его в банк, послала Леверн чек собственной компании за вычетом десяти процентов комиссионных.
      Облегченно вздохнув, успокоенная Хилда решила побаловать себя и отправилась домой пораньше. По дороге она заедет в «Шале Гурме», купит что-нибудь повкуснее на ужин и обязательно банку черной икры, которая так нравится Серджио, и бутылку «Шамбертена», его любимого вина. Она устроит ужин при свечах, наденет кружевной пеньюар и, может быть, сумеет затащить мужа в постель.
      Хилда уже стояла у лифта, когда из кабинета выбежала секретарь.
      – Мисс Маркс, подождите! – взволнованно окликнула она.
      Хилда отступила от открытой двери лифта и обернулась.
      – Что случилось, Рут?
      Та покачала головой и подошла ближе, чтобы никто не подслушал:
      – Мисс Маркс, звонил мистер Олсон из Музыкального Центра и велел передать, что ваш муж… э… э…
      Девушка, покраснев, замялась.
      – Дальше, Рут? – нетерпеливо допытывалась Хилда, в надежде, что еще кто-то, кроме нее, разглядел в Серджио талант и способности.
      Опустив глаза, Рут еле слышно пробормотала:
      – Последнее дерьмо, мисс Маркс. Он так и сказал.
      – Иисусе, ты уверена? – встревожилась Хилда.
      – Да, вполне. Мистер Олсон оставил номер телефона и передал, что немедленно хочет поговорить с вами. Он ужасно зол.
      – Соедини его со мной, Рут, и побыстрее, – распорядилась Хилда, направляясь назад.
      – С мистером Олсоном? – переспросила секретарша.
      – Да, а потом позвоните ко мне домой и узнайте, вернулся ли Серджио.
      Марк Олсон, старый друг Хилды и один из величайших хореографов западного побережья, никогда еще не был так взбешен.
      – Марк, ради Бога, что случилось?
      – Как ты могла выйти замуж за этого подонка, Хилда? Он же псих! – завопил Олсон.
      – Успокойся и объясни – в чем дело?
      Марк набрал воздух в грудь, отчаянно пытаясь взять себя в руки:
      – Ну… я посмотрел его, понял, что он неплох – ничего выдающегося, но сойдет, и ради нашей дружбы решил немного поработать с ним перед тем, как представить режиссеру. Он отказался делать одно па, как я требовал, поэтому я объяснил еще раз и даже показал. Он имел наглость объявить, что его вариант лучше.
      – И что же, Марк? Все это не так ужасно, верно? – облегченно спросила Хилда.
      – Постой, это еще только начало. Ты меня знаешь. Я подумал: какого дьявола, может он прав, и позволил ему поступить по-своему. Он повторил танец для Челли, как сама знаешь, одного из лучших в мире постановщиков мюзиклов. Челли посмотрел, поблагодарил за то, что нашел время прийти, и сказал, что он не годится для роли. Тогда этот ублюдок подскакивает к Челли, который в два раза ниже и вдвое старше его, разворачивается и, прежде чем его успевают остановить, сбивает того с ног. У Челли сломан нос и сбиты коронки с передних зубов.
      – О Боже! – охнула Хилда. – Мне ужасно жаль!
      – Но тут подоспели остальные танцоры, схватили его и держали пока не появилась полиция. Он в тюрьме, и Челли собирается подать в суд. Он что, наркоман или просто идиот?
      Хилде стало нехорошо. Марк был старым и преданным другом, а Челли – гениальным режиссером.
      – Не думаю, Марк. Честное слово, не думаю. Серджио очень вспыльчив и тут же выходит из себя, если считает, что его не восприняли всерьез. Господи, даже передать не могу, как мне тошно. Никогда не видела, чтобы Серджио бросался на кого-то с кулаками. Пожалуйста, передай Челли, что я все беру на себя. Пусть присылает счета, я заплачу.
      – Не будь дурой, Хилда! Избавься от этой швали! Пусть сгниет в тюрьме!
      – Не могу, Марк. Он мой муж.
      – Иисусе, Хилда, только не говори, что собираешься выбросить на ветер жизнь и карьеру ради причиндалов этой секс-бомбы! – прошипел Марк.
      – В чем дело, Марк? Злишься, потому что Серджио предпочитает девушек? – зло спросила Хилда, ненавидя себя за жестокость.
      – Стерва! – отпарировал уязвленный Марк. – Вы друг друга стоите!

      Челси нашла первую работу в шестнадцать лет на складе большого универмага и, получив жалованье, немедленно открыла счет в банке Санта-Моники, где никто не знал, что Челси Хантер – дочь Банни Томас. Каждый месяц она понемножку откладывала, твердо вознамерившись стать в один прекрасный день состоятельной и независимой. Сбережения медленно росли и резко увеличились, когда Челси занялась опасным промыслом, вступив на путь преступления. И теперь у девушки накопилась значительная сумма, достаточная, чтобы осуществить заветную мечту стать дизайнером ювелирных изделий. Человек, купивший кулон с поддельным бриллиантом для жены, оказался еще более легкой жертвой, чем миссис Торнтон, но угрызения совести мучили девушку еще больше.
      Решив раскаяться и жить праведно, девушка вставила изумруд и бриллиант в старую оправу и уничтожила кулон, хотя и с крайней неохотой – он был самым оригинальным из того, что она успела сделать. Покупатель, конечно, приобрел поддельный бриллиант, зато получил истинное произведение искусства, уговаривала себя Челси. Она положила кольцо в сейф и, разглядывая остальные драгоценности, решила, что, возможно, сумеет их использовать лучше и с меньшим риском.
      Чудо еще, что ей так легко сошли с рук оба преступления. Каждый, кто хоть немного разбирается в драгоценных камнях, сразу поймет, что в кулоне не бриллиант, а циркон стоимостью восемьдесят центов за карат, потому что он гораздо прозрачнее настоящего камня и сверкает сильнее. Бриллианты белее и лучше отражают свет.
      Заплатив Джейку за материал, положив несколько тысяч долларов в банк, узнав, что мать получила работу, Челси решила, что теперь можно всерьез заняться собственной карьерой. Через несколько недель она получит университетский диплом. Пора найти работу дизайнера, настоящую и перспективную. Чтобы создать образцы собственных изделий, Челси пересмотрела материнские украшения и выбрала жемчуг – дорогие огромные розовые жемчужины. Жемчуг считается строгим, консервативным, и поэтому из него нанизывают только ожерелья. Ничего больше. Почему бы не придумать что-то другое, новое и оригинальное?
      Челси брала жемчуг из сейфа и часами рассматривала его. Сделав десятки эскизов, девушка наконец остановилась на заинтриговавшей ее идее, имеющее прямое и дерзкое отношение к раковинам-жемчужинам, где зарождаются драгоценные зерна.
      Вдохновленная закольцованными в оправу багетками в обручальном кольце матери, она изготовила тонкий золотой браслет, усыпанный жемчужинами. Закончив работу, Челси осталась довольна простотой замысла, но решила сделать что-нибудь более роскошное и, поскольку в ее распоряжении было много бусин, отлила второй браслет, отличавшийся от первого только тем, что между жемчужинами были золотые вставки. Получился целый комплект браслетов, объединенных общим замыслом, и это было так красиво, что Челси создала третий, в котором украсила золотые полоски мелкими бриллиантами, вынутыми из застежки. На четвертый бусин не хватило, так что пришлось сделать полоски гораздо шире и с крохотными цветочками из багеток с кольца матери и сапфиром из платинового браслета.
      Челси засиживалась по ночам, и на всю работу ушло более двух недель, но она была так довольна результатом, что сделала эскизы других браслетов, дороже, с камнями большего размера и еще несколькими рядами жемчуга.
      Дизайн был великолепен, жемчужины заиграли по-новому и смотрелись совсем иначе. Внутренний голос подсказывал Челси, что эти браслеты могут положить начало ее карьере. Она решила попытать счастья и договорилась о встрече с управляющим «Тенейджерс» на четверг, за день до приезда Уилса и Маргарет.
      С завернутыми в бархатный лоскут браслетами и альбомом с эскизами, девушка вошла в вестибюль, отделанный розовым мрамором, и, проходя мимо стеклянных витрин с великолепными камнями, поздравила себя с тем, что догадалась надеть простую блузку и юбку вместо обычных джинсов. Сначала она решила принять вид вдохновенного художника – длинные волосы, бисерные бусы, джинсы, но «Тенейджерс» был храмом консерватизма, обслуживающим только людей, которые могли себе позволить покупать дорогие безделушки, и пришлось постараться выглядеть как можно незаметнее.
      Все продавцы уставились на девушку, тихо ступавшую по толстому зеленому ковровому покрытию. Покупателей в магазине не было, стояла необычная тишина, так что девушка, казалось, слышала, как поднимается примятый каблуками ворс. Она поднялась по широкой винтовой лестнице и подошла к секретарю, охранявшей вход в офис.
      – Мистер Корелл сейчас занят с клиентом. Садитесь, пожалуйста, – предложила секретарь, возвращаясь к машинке.
      Челси заметила, что эта женщина, лет сорока, одета в простое черное платье с белым воротничком, без единого украшения.
      – Он надолго задержится? – спросила Челси. В конце концов, ей назначено время!
      Но женщина не улыбнулась.
      – Не могу сказать.
      – Тогда я лучше похожу по магазину и осмотрюсь, – решила девушка. – Пожалуйста, дайте мне знать, когда он освободится. Не стоит тратить время, сидя здесь, когда можно увидеть столько прекрасных вещей!
      Ожидание затянулось, но Челси почти не заметила этого. Продавцы охотно вынимали даже самые дорогие изделия и позволяли брать их в руки и изучать. Однако Челси была немного разочарована полным отсутствием воображения у дизайнеров. Менялся лишь размер бриллиантов – платиновая оправа была почти одинаковой. Она не увидела ничего нового или волнующего. Неужели здесь нет места более современным изделиям?!
      Когда наконец ее провели в кабинет Корелла, девушка невольно улыбнулась – он выглядел так, словно был создан строго по стандарту. Высокий и худой, с густыми волнистыми белыми волосами, очень коротко постриженными, и гладкой незагорелой кожей.
      «От блеска бриллиантов не загоришь», – подумала Челси.
      Кореллу, скорее всего, было около пятидесяти, но держался он прекрасно. Хорошая спортивная форма. Теннис? Сквош? Приветливая, но сдержанная улыбка играла на губах, и говорил он низким бархатным баритоном. И хотя манеры его были безупречно вежливы, в глазах мелькнула веселая искорка. Челси он понравился с первого взгляда.
      – Простите, что заставил ждать, мисс Хантер, но пришлось вести тяжелый разговор со старым покупателем, оказавшимся в стесненных обстоятельствах. Я искренне хотел бы помочь ему, но…
      Корелл многозначительно вздохнул и широко развел руками.
      Челси внимательно слушала в надежде, что Корелл расскажет, что было дальше, но тот лишь пожал плечами, явно не желая продолжать.
      – Лучше давайте посмотрим браслет, о котором вы упомянули по телефону.
      Челси развернула черный бархатный лоскут и выложила украшения перед Кореллом. Сердце девушки радостно подпрыгнуло при виде восторженно-удивленного лица собеседника.
      – Дорогая, где вам удалось достать такой красивый жемчуг?! Просто великолепный!
      Челси, разочарованная тем, что внимание Корелла привлекла не сама модель, а жемчуг, пробормотала, что как-то в Париже на блошином рынке ей удалось купить старинное ожерелье.
      – Но если у вас достаточно жемчужин, чтобы хватило на ожерелье, дорогая мисс, значит, вы зря потратили такой материал! Жемчуг такого качества встречается крайне редко, и его цена возрастает пропорционально количеству, имеющемуся в вашем распоряжении. Одна жемчужина немного стоит, но целая нить подобранных по размеру, цвету и качеству – весьма дорогое приобретение. Я, несомненно пожелал бы приобрести все, что у вас есть, – объявил он, рассматривая браслет под лупой.
      Руки Челси тряслись. Господи, во что же она впуталась! Разве можно продать ожерелье, которое, как считается, погибло в огне!
      – Я вовсе не собираюсь продавать жемчуг, мистер Корелл. Этот использован временно, чтобы показать, какие новые модные украшения можно придумать именно с жемчугом. Что вы думаете о самой модели?
      Корелл разочарованно пожал плечами.
      – Ну что ж, очень мило, – ответил он, кладя браслет на бархатную обивку стола. – Сколько вы хотите за все?
      – Это только образцы, мистер Корелл, – почти не задумываясь, ответила Челси. – Я просто хотела убедиться, как много можно сделать вариантов одной и той же модели. Собственно, я и не помышляла о том, чтоб их продать, поскольку, как вы верно заметили, не стоит зря тратить жемчуг такого качества, вставляя его в глухую оправу. Наоборот, я хотела бы использовать жемчуг с дефектами, которые можно скрыть именно оправой. Корелл задумчиво оглядел девушку.
      – Неплохая идея, но «Тенейджерс» никогда не продает товар низкого качества.
      – Вы ведь продаете не жемчуг, а красивый браслет, причем по самой умеренной цене. Как видите, я постаралась не утяжелять браслет, бриллианты здесь маленькие, а могут быть и еще меньше, дефектные жемчужины дешевые, – быстро ответила Челси, поняв, что, стремясь отвлечь внимание Корелла от жемчуга, невольно дала понять, как сложно будет продать подобные браслеты, и, вдохновленная собственной речью, продолжала: – Подумайте о молодых людях, которым так хотелось бы подарить жене на Рождество что-нибудь от «Тенейджерс», или можно рекламировать эти браслеты как прекрасные подарки на юбилеи и годовщины – ведь они представляют собой замкнутый круг. Их можно даже назвать «Браслеты вечной любви». Продать совсем гладкий браслет и добавлять каждый год по бриллианту.
      – Интересная мысль, – признал Корелл, не сводя взгляда с девушки. – Вижу, вы принесли с собой альбом.
      – Совершенно верно, – кивнула Челси, но, когда открыла альбом, эскиз уничтоженного кулона, заложенный между последними страницами, вылетел и упал на пол. Челси поспешно наклонилась, чтобы поднять листок, но Корелл опередил ее.
      Девушка в ужасе молчала, пока он внимательно разглядывал рисунок.
      – Очень красиво, мисс Хантер, но, боюсь, в изделии будет смотреться хуже. Камень слишком тяжел для оправы.
      – Но я сделала его, и кулон был еще красивее рисунка! – возразила Челси, настолько гордясь собой, что даже позабыла о предосторожности.
      – В таком случае я хотел бы сам взглянуть. Надеюсь, вы принесли его с собой?
      – Я продала кулон, – призналась Челси, всей душой желая сменить тему.
      – Жаль. Не сможете ли сделать еще один, для нас? Челси, окончательно загнанная в угол, затрясла головой.
      – Простите, но я обещала покупателю, что его кулон останется единственным. Обычно я сохраняю права на все модели, но в этом случае человек был готов заплатить сколько угодно, лишь бы у его приятельницы была уникальная вещь.
      Корелл укоризненно вздохнул.
      – Я, конечно, могу понять его чувства, но примите мой совет: никогда больше не делайте этого, дорогая. Продавайте изделия, а не идеи. Вы чрезвычайно талантливы, но никогда не разбогатеете, если ограничитесь лишь изготовлением оригиналов.
      Челси облегченно вздохнула, довольная собой и одновременно сконфуженная тем, что сумела обвести вокруг пальца такого порядочного человека.
      Корелл с очевидным восхищением продолжал листать альбом. Наконец снова поднял глаза и спросил:
      – Поскольку браслеты не продаются, а копию кулона вы делать не хотите, чем же я могу помочь?
      «И в самом деле, что же мне нужно?» – удивилась Челси, но ответ помимо воли уже сорвался с губ:
      – Я хотела бы работать у вас дизайнером.
      – Невозможно. Наши мастерские в Нью-Йорке – именно там находятся все торговцы бриллиантами и драгоценными камнями. Но судя по тому, что я увидел, вас можно взять на работу, если согласитесь переехать…
      – Не могу, – покачала головой Челси, – у меня семья. Но почему нельзя работать в собственной мастерской, а вы бы покупали у меня изделия?
      – «Тенейджерс» этим не занимается. Обычно все украшения – это работы наших дизайнеров.
      Челси закусила губу, но, поняв, что терять нечего, решилась:
      – Именно поэтому ваши вещи такие скучные. Мистер Корелл, присмотритесь к своим витринам. Камни великолепны, но модели не менялись последние тридцать – сорок лет. Маленькие камни в узких оправах, большие в широких – ничего оригинального.
      Корелл, улыбнувшись, притворно-негодующе ответил:
      – Какая дерзкая особа! Как вы смеете называть нас скучными занудами? И это старейшую, уважаемую ювелирную фирму, одну из лучших в стране?
      – Это не я сказала «зануда», а вы, – ухмыльнулась Челси.
      – Но именно этого хотят люди, дорогая. Покупая бриллианты, они приобретают традиции. Конечно, оправы действительно не настолько оригинальны, тут вы правы, но именно поэтому покупатель может быть уверен, что приобрел ценную вещь, а не бижутерию. Кроме того, наши клиенты – обычно пожилые, более консервативные люди.
      – Мистер Корелл, может, это и верно, но здесь, в Лос-Анджелесе, полно молодых людей, у которых много денег: кинозвезды, рок-звезды, агенты, продюсеры, режиссеры. Они могут позволить себе большие траты, но не желают покупать то, что носили их бабушки.
      Объясняя свою точку зрения, Челси неожиданно осознала, что предлагает не только совершенно иной подход к принципам торговли, но и высказывает собственные идеи относительно ювелирного дизайна. Она хотела работать не для старшего поколения, а для молодых.
      – Кроме того, Калифорния быстро становится дизайнерским центром в одежде, архитектуре и, возможно, в ювелирном деле тоже.
      – Вы поистине обладаете даром убеждения, мисс Хантер. В следующем месяце я возвращусь в Нью-Йорк. Сумеете ли вы к этому времени сделать еще пару вещей, чтобы я показал их вместе с браслетами?
      Челси едва не подпрыгнула от восторга.
      – Конечно! Какие эскизы вам особенно понравились?
      – Брошь с рубином и изумрудом и кольцо с эмалью и изумрудом.
      – Попробую успеть, – пообещала Челси, вставая.
      – Постарайтесь сделать как можно лучше, хорошо? Потребуются достаточно веские доводы, чтобы эти старые занудные скряги не обвинили меня в ереси. И вставьте в браслеты жемчужины попроще. Не нужно, чтобы у них разгорелись глаза на то, что не могут заполучить.
      – Когда бы вы хотели получить все это? – осведомилась Челси.
      – Как можно скорее и не позднее пятнадцатого следующего месяца. Я уезжаю шестнадцатого.
      – Заметано! – широко улыбнулась Челси.
      По дороге домой она думала только о том, как бы поскорее сесть за работу, и впервые почти пожалела, что потеряет четыре дня, принимая гостей из Англии. Слава Богу, мать и бабка заняты своими делами и не пристают к ней. Кроме того, Челси была счастлива, что в банке лежит достаточно денег на покупку материала, который понадобится, чтобы изготовить украшения, но решила при этом, что было бы кощунством благодарить Господа за богатство, добытое неправедным путем.

      По пути из полицейского участка ни Серджио, ни Хилда не решались заговорить. В машине царило напряженное молчание. Только войдя в дом, Хилда дала волю гневу.
      – Как это тебе в голову взбрело, черт возьми, ударить Челли? Шестидесятилетний старик, диабетик, не говоря уже о том, что он один из самых известных и влиятельных постановщиков музыкальных комедий во всем мире! Боже, Серджио, любой танцор душу бы отдал за возможность работать с таким человеком!
      Серджио, несколько отрезвленный пребыванием в полиции, хотя и не потерявший наглости, повернулся спиной к жене и направился в гостиную взять сигару из стоявшей на журнальном столике серебряной коробки. Хилда с беспомощным гневом наблюдала, как он, щелкнув тяжелой серебряной зажигалкой, глубоко затянулся.
      – Ну? – раздраженно рявкнула она. – Ты собираешься отвечать или нет?
      Серджио не спеша подошел к ней, приблизив губы к лицу Хилды, спокойно выпустил дым прямо ей в глаза и, охваченный сознанием физического превосходства над этой женщиной, вцепился ей в щеки и с силой ударил головой об стену.
      – Поди трахни себя, если можешь, сука, – прорычал он. – Ни один мужик к тебе и притронуться не захочет!
      Хилда почти бессознательно отвела руку и влепила ему пощечину, такую сильную, что застала Серджио врасплох: покачнувшись, он потерял равновесие и налетел на керамическую подставку для зонтиков, которая свалилась на пол и разлетелась на куски.
      Перепуганная, вне себя от ужаса происходящего, Хилда быстро нагнулась, схватила выпавшую из стойки палку, чтобы как-то защититься. Серджио был гораздо выше, сильнее, и та самая примитивная чувственность, которая так возбуждала ее и притягивала, представляла теперь серьезную угрозу.
      – Убирайся вон из моего дома, пока я не позвала полицию! – крикнула она, осторожно отступая.
      – Никого ты не вызовешь, старая уродина! – рявкнул он и, одним прыжком оказавшись у телефона, вырвал из стены шнур.
      В голосе звучала такая смертельная злоба, что Хилда впервые в жизни по-настоящему испугалась. Господи, он убьет ее, если немедленно не придумать, как его остановить.
      – Не смей дотрагиваться до меня! – визгливо потребовала Хилда, дрожа от ужаса. У Серджио были все преимущества, и он это знал. Хилда отступала, он, улыбаясь, наступал, все больше возбуждаясь при виде отчаяния во взгляде жены.
      – Ты, гнида вонючая! Я вобью твой хорошенький, сделанный доктором носик тебе в затылок, а потом затрахаю до смерти.
      Хилда тряслась от ужаса. Серджио был явно неуправляем.
      – Держись от меня подальше, – приглушенно охнула она, угрожающе выставив вперед палку и пытаясь придумать, как ускользнуть от него. Уже не раз она видела, каков Серджио, если его обозлить, но он никогда не вел себя так жестоко по отношению к ней. Господи, он, должно быть, колется или пьет какую-то дрянь!
      – На этот раз тебе по-настоящему понравится, сука. Ты же любишь, когда тебя берут силой? Погрубее и побыстрее, а? Ну что ж, сейчас все получишь. А когда я с тобой покончу… будешь сыта по горло, тварь! Сейчас повеселимся!
      Угол рта Серджио дернулся в зловещей ухмылке.
      – Черт возьми, может, и мне понравится? Я всегда ненавидел это, знаешь? Приходилось накручивать себя и воображать, что шпарю другую телку!
      При этом последнем оскорблении страх Хилды неожиданно сменился яростью, гораздо более ослепляющей, чем злоба Серджио.
      – Ублюдок! – завопила она и бросилась вперед, целясь концом палки прямо в разбухший ком в паху.
      Застигнутый врасплох, Серджио совершил вторую ошибку, загородив руками самую ценную часть своего тела, но Хилда перехитрила его, изо всех сил ударив между глаз. Оглушенный Серджио мешком свалился на пол. В ушах Хилды все еще звучали гнусные оскорбления, но она быстро схватила другой конец палки, превратив ее из копья в биту для гольфа, и свингом, которому бы позавидовал профессиональный игрок, так врезала Серджио по голове, что он потерял сознание.
      Хилда хотела бить его снова и снова, пока не превратит это ненавистное лицо в кровавое месиво, но тут рассудок внезапно вернулся к ней вместе со способностью контролировать свои эмоции. Хилда немедленно остановилась. Господи, неужели она убила его?
      Хилда сделала несколько шагов к Серджио, но инстинкт самосохранения сделал ее осторожней. Нет, сначала нужно позвать на помощь. Но тело Серджио загораживало вход на кухню, где был еще один телефонный аппарат.
      Хилда чуть поколебалась: придется переступать через него, чтобы добраться туда. А если он только притворяется, что потерял сознание и схватит ее, когда она подойдет ближе?
      Теперь, когда гнев немного остыл, она действовала не спеша. Отступив на несколько шагов, Хилда двинулась ко входной двери, не спуская глаз с Серджио, следя за малейшим движением, даже трепетом век. Нет… все тихо… он похож на мертвеца.
      Сердце Хилды билось так, что, казалось, готово было выскочить из груди, стук громом отдавался в ушах. Она задыхалась, словно пробежала несколько миль. Наконец, она добралась до порога, повозилась с засовом и распахнула дверь как раз в тот момент, когда сзади послышался шум. Хилда в ужасе обернулась, ожидая немедленного нападения. Но Серджио, все еще оглушенный, пытался подняться.
      Хилда, не колеблясь ни секунды, выбежала из дома. Начинало темнеть, и на улице никого не было. Машина стояла у подъезда, но ключей у Хилды не было, и она побежала из последних сил, как могла быстрее, спотыкаясь в туфлях на высоких каблуках. И когда ноги уже окончательно отказывались служить, она завернула за угол и, увидев грузовик из химчистки, буквально бросилась под колеса.
      – Стойте! – завопила она водителю, и тот, испугавшись, нажал на тормоза.
      Прежде чем он успел сообразить, что происходит, Хилда, рванув дверцу, буквально упала на сиденье рядом с ним.
      – Везите меня к телефону, пожалуйста! Нужно немедленно вызвать полицию.
      Десять минут спустя Хилда возвращалась домой в патрульной машине вместе с двумя полицейскими. Входная дверь была по-прежнему распахнута, и полицейские вошли первыми. В доме никого не было.
      – Видно, вы особого вреда ему не причинили, мадам. Он, наверное, встал и ушел.
      – Пожалуйста, обыщите дом, – нервно пробормотала Хилда.
      – Хотите подождать здесь или пойдете с нами?
      – Я здесь одна не останусь, – ответила Хилда, зная, что будет трястись от страха, пока не убедится, что Серджио ушел.
      Полисмены обыскали дом и сад сверху донизу, но Серджио и след простыл. Вместе с ним исчезла машина.
      – Похоже, он все-таки смылся, мэм. У него есть ключи от дома?
      Хилда молча кивнула, ужасаясь возможным последствиям.
      – Вы сказали, что освободили его из тюрьмы под залог, верно?
      – К сожалению. Он сегодня избил человека.
      – Будь я на вашем месте, обязательно бы позвонил своему адвокату. Судья тут же отменит свое решение, и его опять засадят в каталажку. Никаких проблем!
      – Офицер, не могли бы вы подождать, пока я соберу кое-какие вещи? Не желаю оставаться здесь одна, пока его не водворят в камеру, а я не сменю замка на двери.
      – На вашем месте я бы поторопился, мэм, в доме никого нет, он может вернуться и ограбить вас. Слесари работают круглосуточно, сделают все в два счета.
      – Спасибо, офицер! Прекрасная идея, – бросила Хилда, взбегая по ступенькам. – Я сейчас вернусь.
      Оказавшись в спальне, она схватила дорожный саквояж, в котором всегда держала косметику и лекарства на случай срочной поездки, сунула туда ночную сорочку, нижнее белье, колготки, подошла к встроенному шкафу, отодвинула аккуратно развешанные шелковые блузки и охнула. Сейф открыт, все исчезло, Хилда отчаянно, еще надеясь на что-то, пошарила внутри сейфа. Пусто! Он взял ее! Господи, что делать, она исчезла?!
      Через час, притихшая, перепуганная Хилда сняла номер в отеле «Беверли Уилшир», предупредив портье, чтоб тот никому не сообщал ее имени или номера комнаты. Благополучно очутившись у себя, она позвонила в бюро обслуживания, заказала двойной скотч со льдом и связалась с секретарем Сэнди Шапиро.
      Стакан был пуст наполовину, когда адвокат наконец отозвался.
      – Что ты там делаешь, Хилда, хотел бы я знать? – спросил он хриплым голосом курильщика со стажем.
      – Сэнди, ты даже не представляешь, в какую беду я попала, и все из-за Серджио, – призналась Хилда и, рассказав о всех печальных событиях этого дня, взмолилась:
      – Пожалуйста, только не надо говорить, что ты предупреждал меня, я просто не смогу этого вынести!
      – Но я и в самом деле предупреждал, так ведь? Даже не пошел на твою проклятую свадьбу, потому что знал: из-за этой безмозглой мрази у тебя будет куча неприятностей.
      – Все верно. Мне нужно было слушаться тебя, Сэнди. Я совершила величайшую ошибку в жизни.
      – По крайней мере, хоть вовремя опомнилась. Теперь я добьюсь, чтобы постановление об освобождении под залог аннулировали, а его немедленно сцапали. Какой номер у автомобиля?
      Хилда дала ему номер, но тут Сэнди спросил:
      – На чье имя «порше»?
      – Мое и его, вместе, – тихо ответила Хилда.
      – Черт возьми, девочка, неужели я так ничему и не научил тебя? А как насчет дома?
      – Нет, дом мой. В конце концов, он достался мне от родителей.
      – Слава богу, хоть это в порядке! Мы, пожалуй, сумеем без больших расходов отделаться от твоего муженька. Можно даже немного поторговаться с ним, пообещать не возбуждать дела и все такое…
      – Его надо найти, Сэнди, и как можно быстрее! Ублюдок хочет прикончить меня. Знаешь, он совсем спятил.
      – Слушай, я сделаю все, что смогу. Сейчас позвоню Морту Спенсеру, попрошу совета. Он один из лучших адвокатов в городе по уголовным делам… Но на многое не надейся. Все, что сотворил этот подонок, – ударил тебя и угрожал. Это, в общем, не совсем похоже на убийство первой степени.
      – Но он убил бы меня, Сэнди, – запротестовала Хилда. – Господь свидетель: если бы мне не удалось сбить его с ног, я бы, наверное, уже валялась там в луже крови.
      – Прекрасно, я тебе верю, но, по правде говоря, полиция и суд редко вмешиваются в домашние свары. Если, конечно, при этом никого не убьют. Теперь выпей что-нибудь и расслабься. Слесаря вызвали?
      – Нет, не до того было.
      – Тогда я позвоню в полицию, попрошу последить за домом – может, он вернется туда, им не нужно будет долго искать. Больше мне ничего не следует знать?
      Хилда набралась мужества.
      – Еще кое-что, Сэнди.
      – Ну… говори же! Не люблю сюрпризов!
      – Тебе лучше приехать, Сэнди, и побыстрей. Я в большой беде, но это не телефонный разговор.
      Хилда была не из тех, кто поддается панике и ноет по пустякам, поэтому Сэнди, услышав это, сразу понял: что-то неладно.
      – Уже еду, солнышко!
      Минут через сорок он уже сидел в ее номере, потягивая «хайболл».
      – Ну же, говори!
      – Он взял мою… мою записную книжку, – с трудом ворочая языком, выдавила Хилда.
      Сэнди молча смотрел на нее, ожидая продолжения.
      – С самого начала работы я вела что-то вроде дневника.
      – Господи, не может быть!
      – Так отец велел. Объяснил, что в этом городе нужно уметь защищать себя… обороняться… все время. Я никогда не намеревалась пустить ее в ход. Просто записи имен, дат, сделок, некоторых вещей, которые удалось узнать… только чтобы защищаться, если понадобится… Я ничего не использовала… даже против врагов…
      – Можешь не продолжать, я все понял. В книжке полно неприятных историй о людях, так или иначе связанных с кино, да? И если она попадет не в те руки, карьере многих твоих клиентов придет конец, верно?
      Хилда кивнула, не в силах взглянуть ему в глаза.
      – Не просто неприятных…
      – О небо, неужели не усвоила: агент – все равно что священник: должен выслушивать все и хранить тайну исповеди?! Иисусе, и эта книжка стоит целого состояния! Это ужасно, что ты все записывала, не говоря уже о том, что оставила в таком месте, где этот ублюдок Серджио смог наложить на нее лапу!
      – Она была заперта в моем сейфе!
      – Господи Боже, Хилда, на этот раз ты и вправду в дерьме по самые уши. Нужно во что бы то ни стало заполучить книжку, иначе тебе придется бежать из этого города, да что там, просто улететь с Земли! Надеюсь, у тебя там ничего нет насчет Сая Крайстмена и его связях с мафией?..
      Хилда страдальчески вздохнула:
      – Подробное описание… все угрозы, которые я получала, когда кто-нибудь из моих клиентов работал у него в студии… взятки… сделки, заключенные агентством с целью получить больший гонорар для одних клиентов за счет других… Это нелегкий бизнес, Сэнди, сам знаешь, нельзя возиться в грязи и не испачкаться!
      – Можешь не рассказывать о бизнесе, Хилда, объясни лучше, почему показала книжку этому кретину? Настолько хорош в постели?
      Сэнди никогда еще так грубо не говорил с Хилдой.
      – Ничего я не показывала, – запротестовала она. – И не говорила ни слова. Я даже не знала, что ему все известно.
      – Он взял что-то еще?
      – Мамины бриллиантовые серьги, жемчужное ожерелье, несколько золотых браслетов…
      – Этот сучонок охотился за драгоценностями! – возбужденно закричал Сэнди. – Он, возможно, и не подозревает, какова истинная ценность книжки. Я немедленно еду в полицию. Нужно найти его как можно быстрее, пока он не прочел эту чертову штуку и не понял, что напал на золотую жилу!
      Старый адвокат вскочил и бросился к двери, но у порога обернулся.
      – Если мы вовремя не отыщем его, остается только надеяться, что ублюдок обратится к тебе первой с предложением выкупить книжку. – И, тяжело вздохнув, серьезно добавил: – Жаль, что не убила подонка, когда представилась возможность. Я бы доказал, что ты действовала в целях самозащиты, и добился оправдательного приговора.

      Самолет, на котором прилетели Уилс и Маргарет, запоздал, и, поскольку Челси перед выездом из дома не позаботилась позвонить в справочную аэропорта, ей ничего не оставалось делать, кроме как высиживать в зале ожидания «Трансуордл Эр Лайнз».
      После визита в «Тенейджерс» девушка разрывалась между необходимостью поскорее начать работу над новыми украшениями, обещанными Кореллу, и желанием поскорее увидеть старых друзей. Даже сейчас, когда прибытие самолета задерживалось всего на полчаса, ее терзало раздражение, и, чтобы успокоиться, Челси попыталась представить, как мог измениться Уилс за эти годы, и что он подумает о ней. Неужели разочаруется?
      Челси отправилась в туалет, чтоб в последний раз посмотреться в зеркало и провести щеткой по длинным волосам.
      Что ж, по крайней мере, дома все готово к их приезду. Страсть бабушки швырять деньги на ветер хоть раз в жизни сослужила добрую службу. Поскольку слуги оказались трудолюбивыми и покладистыми, Челси с энтузиазмом принялась за подготовку к приему гостей – Леверн распорядилась превратить две пустующие спальни в удобные уютные комнаты. Утром туда даже поставили букеты свежесрезанных цветов и вазы с фруктами и конфетами. За завтраком Леверн объявила, что наняла лимузин с водителем, чтобы Челси могла показать друзьям Лос-Анджелес и Голливуд.
      Конечно, делала она это, как всегда, не бескорыстно. В обмен на доброту, щедрость и благородство Леверн потребовала, чтобы Челси привезла молодых аристократов на площадку, где шли съемки «Пришельца» и репортеры могли фотографировать Банни вместе с братом и сестрой Эшфорд – светские хроникеры обожали британскую знать. Не будь Челси так занята мыслями о собственной карьере, она, несомненно запротестовала бы, но в данных обстоятельствах, благодарная за освобождение от тяжкого бремени уборки, готовки и множества трудностей, связанных с приемом гостей, рассудила, что Уилс и Маргарет, должно быть, действительно будут только польщены возможностью познакомиться с великой Банни Томас.
      Челси попыталась сосредоточиться только на том, как получше развлечь друзей, но со времени ее отъезда из Англии прошло почти десять лет, и в ее представлении они все еще были наивными подростками, хотя сама она изменилась и повзрослела, все же с трудом представляла Уилса мужчиной, а Маргарет – женщиной.
      Наконец объявили о прибытии рейса. Челси медленно направилась к выходу, так чтобы оказаться в самом конце толпы встречающих. Ей необходимо хоть несколько минут, чтобы рассмотреть пассажиров, поскольку она не была уверена в том, что узнает друзей.
      Первыми по трапу спустились двое мужчин в темных строгих костюмах, за ними – бортпроводник с пожилой женщиной в инвалидной коляске. И тут Челси увидела Маргарет… Нет, фигура другая и походка изменилась, а вот лицо – лицо все то же. Неуклюжая девчонка превратилась в стройную девушку с гордой осанкой. Она округлилась, стала изящнее и грациознее, приобрела почти величественную походку. Одетая в модный темно-синий костюм с короткой юбкой, белые чулки, перчатки и темно-синие лодочки без каблуков, Маргарет выглядела типично английской леди. Коротко постриженные волосы уложены в красивую прическу, в руке маленькая кожаная сумочка.
      Челси была так поражена переменой в старой школьной подруге, что ринулась навстречу Маргарет, никого не видя вокруг.
      – Маргарет! – восторженно завопила она.
      – Челси? – спросила та нерешительно, улыбаясь высокой, невероятно красивой девушке с длинными светлыми волосами, в вышитых цветочками джинсах.
      – Маргарет, просто невозможно поверить! Знаешь, ты копия своей мамы!
      Уверившись, что не ошиблась, Маргарет обняла подругу.
      – Челси, как я рада тебя видеть! Внезапно послышался низкий голос:
      – А обо мне, кажется, забыли?
      Челси запрокинула голову дальше, еще дальше… пока не уставилась в голубые глаза молодого человека, возвышающегося над толпой. Маргарет изменилась, правда, но Уилс преобразился. Один взгляд на него – и прежние чувства вновь ожили. Он больше не казался худым. Под безукоризненно сшитым костюмом английского покроя бугрились мускулы. Широкие плечи, узкая талия… Он гораздо выше отца, румяное загорелое лицо контрастирует со светло-каштановыми волосами, густые брови и длинные ресницы обрамляют пронзительно-синие глаза.
      – Это правда ты, Уилс? – спросила Челси и только успела взглянуть на прекрасно очерченный рот, как его губы быстро приблизились к ее губам.
      – Во плоти – заверил он, целуя ее. Это был не долгий, страстный поцелуй, а легкое, дружеское прикосновение, потрясшее, однако, Челси до глубины души.
      Впервые в жизни она поняла, почему люди вечно придают такое значение сексу. Несколько долгих мгновений молодые люди просто глядели друг на друга и, возможно, так и не сумели бы оторвать глаз, если бы не вмешательство Маргарет.
      – Вы, двое! Уже! Придите в себя, у вас еще полно времени для этого! Лучше пойдем получим багаж и в путь! Не хочу потратить зря ни минуты из наших драгоценных дней в Калифорнии!
      Неожиданно вспомнив о своих обязанностях хозяйки, Челси рассмеялась:
      – Просто не могу представить, что вы так повзрослели! Наверное, мне казалось, что только здесь время идет, а в Англии стоит на месте… А может, хотела, чтобы все оставалось совсем как прежде.
      – Ну уж ты точно изменилась, Челси, – объявила Маргарет, когда все трое направились к багажной стойке.
      – Ты в самом деле так считаешь? Я чувствую себя неуклюжим подростком рядом с хорошо одетыми взрослыми. Большую часть жизни я провожу в лохмотьях.
      – Как думаешь, удастся нам купить такие джинсы, как у тебя? – спросила Маргарет. – В Англии это последний крик моды.
      – Конечно! А теперь давайте багажные квитанции. У меня здесь автомобиль с шофером, водитель обо всем позаботится.
      Когда они наконец приехали домой, Челси облегченно вздохнула, увидев, что Леверн уже ушла. Показав гостям их комнаты, она сказала, что горничная распакует чемоданы.
      – Не хочу торопить вас, но, когда освободитесь, спускайтесь вниз, в патио, выпьем чаю, ладно?
      – Вы часто пьете чай, или это специально для нас, британцев? – лукаво осведомился Уилс.
      Челси рассмеялась.
      – Только для вас. Но кухарка сделала великолепное печенье из гранолы. Заморите червячка, отдохнете, и решим, как провести эти дни.
      Однако Маргарет отказалась:
      – Если не возражаете, я бы хотела принять душ и переодеться во что-нибудь поудобнее.
      – А я сейчас спущусь, – поспешил заверить Уилс, улыбаясь и подмигивая.
      Вскоре они уже сидели около бассейна за столиком под огромным зонтом. Челси наконец смогла рассмотреть свою старую любовь. И хотя еще десять лет назад она считала его необычайно привлекательным, теперь поняла, что перед ней самый красивый мужчина из всех, когда-либо виденных. Поднося к губам чашку, Челси старалась скрыть охватившее ее странное волнение.
      Чуть прищурившись на солнце, Уилс объявил:
      – Видно, придется немедленно купить темные очки, иначе я ослепну. В старом туманном Лондоне не привыкли к такому яркому свету.
      – Боюсь, здесь их придется носить круглый год. Последовало минутное молчание, но Уилс, неожиданно протянув руки, сжал ладони Челси и поднес к глазам.
      Челси застыдилась коротких ногтей и белых пятен на коже от постоянной работы с кислотами и попыталась вырваться, но Уилс не отпускал.
      – Не надо, – пробормотала она, – у меня такие уродливые руки. Я ведь делаю украшения – в таких условиях почти невозможно ухаживать за кожей.
      – Они прекрасны, – мягко сказал Уилс и, поднеся кончики пальцев к губам, поцеловал каждый по очереди.
      Челси внезапно ощутила, как самая глубинная часть души, так долго спавшая, внезапно пробудилась, и вздрогнула от бурно нахлынувшего прилива чувств.
      – Уилс, – отчаянно охнула она, – что ты делаешь? Словно не слыша Челси, он начал говорить, так тихо, что ей пришлось напрягать слух.
      – С самой первой нашей встречи в Эшфорд-Холле ты стала для меня единственной девушкой на свете, Челси. Я мечтаю только о тебе. Ты – та, которую я держал в своих объятиях, ласкал, любил… За последние годы у меня было много женщин. Я целовал их, занимался любовью, но только ты являешься мне во сне.
      – Уилс… я не знаю, что сказать, – прошептала, заикаясь, Челси, чувствуя неловкость от слишком уж откровенных слов и раздираемая собственными непрошеными эмоциями.
      Совсем еще неопытная в любви, она была так не уверена в себе!
      – Знаешь, почему мы приехали именно сейчас, Челси? Девушка покачала головой.
      – Моя семья настаивает, чтобы я женился на девушке, с которой встречаюсь. Она очень милая, хорошенькая, превосходная наездница и любит лошадей, почти как я. Я посчитал, что будет просто непорядочно вводить ее в заблуждение, если не смогу выкинуть тебя из головы, и, поскольку ты никак не хотела приехать к нам… решил явиться и все выяснить сам, пока наши отношения не зашли слишком далеко.
      Сама мысль о том, что Уилс полон романтических мыслей о ней, потрясла Челси. Жизнь ее была полна повседневных забот и тревог, настолько, что они оттеснили все лирические светлые воспоминания о семье Эшфордов в отдаленный уголок памяти. Прошлое не имело никакой связи с реальностью и с миром, в котором теперь жила Челси. Она никогда не представляла, что Уилс может быть каким-то образом связан с ее будущим. Шутливые обещания Маргарет самой выбрать невесту брату были всего-навсего детской, давно забытой болтовней.
      Прикосновение его губ, рук и особенно только что произнесенные слова резко, возможно, навсегда изменили жизнь Челси.
      – Не понимаю, – прошептала девушка, вопросительно глядя в глаза Уилса.
      – Сними эти проклятые очки, не могу беседовать по душам с собственным отражением, – усмехнулся он.
      – Ох, прости, – вспомнила Челси, стягивая очки и стараясь не зажмуриться.
      – Уже лучше! Слушай, Челси, все очень просто. Мне необходимо было увидеть тебя и убедиться, что я влюблен так же страстно, как в юности.
      – И что?.. Убедился? – спросила она, поняв, как ждет и боится услышать его ответ.
      – Неужели не почувствовала, когда я поцеловал тебя в аэропорту? Ради Бога, скажи, что не только я испытал это, но и ты тоже! Я ведь не обманулся, правда?
      Но Челси не успела ответить – в дверях появилась Маргарет в белой льняной юбке и розовой блузке. На чисто вымытом розовом лице ни следа косметики. Она выглядела такой свежей, юной, гораздо моложе сдержанной дамы, недавно спустившейся по трапу самолета:
      – Потрясающе! У вас, американцев, должно быть, лучшие в мире ванны! Уилс, ты еще не видел, какой тут душ! Шесть струй различной толщины и напора! Великолепно!
      Налив себе чаю, она спросила:
      – Ну что, придумали, как проведем время? Заметив, что брат по-прежнему сжимает руку Челси, она суховато спросила:
      – Похоже, нас опять трое, как в старые времена? Челси, слегка взволнованная, ответила:
      – Я думала, неплохо бы поужинать в каком-нибудь известном ресторане, и бабушка заказала нам на вечер столик в «Скандии». Там совсем как в Копенгагенском «Тиволи»! А завтра я хотела показать вам Диснейленд…
      – Слушай, тебе в самом деле там нравится? Разве это не детский парк? – удивился Уилс.
      Щеки Челси вспыхнули.
      – В общем, да. Но я сама никогда там не была. У мамы и бабушки вечно времени не хватало, а у меня, с тех пор как выросла, то работа, то учеба – некогда тащиться в Анахейм.
      – Тогда сделаем вид, что нам все еще двенадцать, и вместе увидим его в первый раз, – улыбаясь, объявил Уилс.
      – Я обещала бабушке, что привезу вас к маме на съемочную площадку, мы сможем осмотреть эту студию и все остальные, если захотите, а потом проехаться по бульвару Голливуд, остановиться у «Грауманс Чайниз Тиетр», взглянуть на отпечатки ног кинозвезд на цементе.
      – Ну что ж, на два дня развлечений хватит. А мы сумеем выбрать время, чтобы побывать на пляже? – спросила Маргарет.
      – Поедем в последний день, хорошо?
      – Прекрасно, но скажи, эта «Скандия» – то место, где можно встретить твоих друзей?
      – Вряд ли, – засмеялась Челси. Маргарет нахмурилась.
      – Жаль. Я-то надеялась, что сможем пойти куда-нибудь… ну, знаешь, повеселиться.
      – Слушай, у меня идея получше, – предложила Челси, неожиданно сообразив, что, хотя ее друзья и настоящие английские аристократы, они, кроме того, еще и ее ровесники.
      – Я повезу вас в Уэствуд Виллидж. Там полно киношек, и магазины открыты допоздна. Купим пиццу и пойдем гулять. Кроме того, там продают потрясные джинсы и все такое. Тебе понравится, вот увидишь!
      – То, что надо! Пойду по-быстрому приму душ, переоденусь и едем! – воскликнул Уилс и перед тем, как выпустить руку Челси, чуть притронулся к ней губами и ушел.
      Девушки остались одни. Первой заговорила Маргарет.
      – Судя по твоему ошеломленному виду, чувствую, что Уилс со своей обычной прямолинейностью объявил о причине нашего приезда.
      – Что-то в этом роде, и я еще не опомнилась от шока.
      Прикусив печенье, Маргарет задумчиво уставилась в пространство:
      – Челси, нам с Уилсом едва исполнилось двадцать два, и мне ужасно не по себе, что родители буквально заставляют его жениться. Слава Богу, на горизонте еще не маячит подходящий жених для меня, иначе мама бы уже выбирала мне подвенечное платье.
      – Не понимаю.
      – Да что ты, все очень просто. Уилсу очень нравится Памела, но ты для него – единственная. Ты ведь знаешь, мы очень близки: так вот, он никогда тебя не забывал.
      – Я не знала! – поразилась Челси.
      – Правда? Забавно! Ну, короче говоря, возможно, когда-нибудь вы будете вместе, а может, и нет, кто знает? Однако я считаю справедливым, чтобы Уилс имел право сам сделать выбор, – пояснила Маргарет. – Должна признаться, поездка сюда – это моя идея. Пойми, не то чтобы я пыталась сыграть роль свахи, но мой брат должен понять, каковы его истинные чувства, прежде, чем принять решение, которое может оказаться бесповоротным. Уилс настолько мягкосердечен, что я должна защитить его от родителей.
      – Чего… чего ты ожидаешь от меня? – спросила Челси, все еще не совсем уверенная в намерениях Маргарет.
      – Будь сама собой, вот и все. Пусть он увидит, какая ты на самом деле, и, если Уилс понравится тебе так же, как ты ему, не будь чрезмерно застенчивой и не прикидывайся скромницей!
      – Но он нравится мне, Маргарет! И всегда нравился.
      – Тогда прошу, скажи ему. Во что бы то ни стало! Мы ведь заодно, ты и я, – улыбнулась Маргарет. – И всегда были, правда ведь?

      Леверн сидела в гримерной, наблюдая, как Фернандо Рамон гримирует Банни. Она плохо себя чувствовала и с удовольствием извинилась бы и уехала домой, но сегодня как раз приезжали друзья Челси, и Леверн обещала не вмешиваться в домашние дела. Банни будет занята еще не менее полутора часов. Леверн заставила себя встать.
      – Детка, я пойду в столовую, выпью кофе, а потом, если понадоблюсь тебе, буду в гардеробной.
      – Все в порядке, мамочка, Фернандо составит мне компанию. Я, наверное, потом пойду прямо на площадку, – успокоила Банни, глядя в зеркало на мать и впервые замечая темные круги под глазами. – Слушай, почему бы тебе хоть раз не отдохнуть спокойно? Отправляйся домой, полежи. Ты себя хорошо чувствуешь?
      – Конечно, дорогая, просто устала. Сейчас прикорну немного на твоем диване и опять буду в норме. Фернандо, поосторожнее с этим карандашом для бровей. Не желаю, чтобы она выглядела как Джон Льюис.
      – А кто это? – насмешливо осведомился Фернандо.
      – Профсоюзный лидер… с мохнатыми бровями! – отрезала Леверн и удалилась.
      Фернандо и Банни обменялись взглядами в зеркале.
      – Вам не надоедает, что она все время здесь торчит? – спросил гример.
      Банни лучезарно улыбнулась.
      – Иногда, но ведь мама желает мне добра.
      Тыча треугольным кусочком губки в темную оттеночную прессованную пудру, Фернандо покачал головой.
      – Моя мать тоже желает мне добра, но позволяет жить своей жизнью. Скажите, неужели вас нисколько не интересуют мужчины?
      Банни удивленно взглянула на гримера, но тот сосредоточенно накладывал грим.
      – Конечно, мне нравятся мужчины. Уж не воображаете ли, что я лесбиянка или что-то в этом роде?
      Наклонившись так близко, что губы их почти соприкасались, Фернандо тихо сказал:
      – Я знаю, вы не лесбиянка, любовь моя. Вы настоящая женщина – от макушки до пят… Даже слепец это увидит.
      Он на секунду замолчал и, пристально глядя ей в глаза, прошептал:
      – Но эта мамаша… словно стена между вами и всеми мужчинами на свете, неужели не понимаете?
      – Никогда не думала об этом. Вы уверены? – спросила Банни, завороженная откровенной сексуальностью этого человека.
      Молодой – не больше двадцати пяти, – среднего роста и сложения, Фернандо ничем особо не был примечателен, если не считать глаз, огромных, почти черных, светящихся, от которых Банни не могла отвести взгляда. Ей всегда нравились темные глаза.
      – Я точно знаю, – почти неслышно пробормотал он. – Будь она здесь, я не смог бы сделать этого. – Его правая рука неожиданно скользнула в вырез пеньюара, осторожно сжимая грудь; большой палец нежно потерся о кончик розового холмика.
      Удивленный вздох сорвался с губ Банни, и Фернандо понял, что снова не ошибся. Не прекращая перекатывать между пальцами мгновенно затвердевший сосок, он наклонился так близко, чтобы теплое дыхание ласкало губы женщины, и хрипло прошептал:
      – Я могу запереть дверь и сделать ваше лицо таким… как никакой косметике не под силу!
      – Сделай, – тихо согласилась Банни, ощущая знакомый жар между ног – неудержимое желание захлестывало ее все с большей силой.
      Не теряя времени, Фернандо поцеловал ее грудь, поднял со стула, не отпуская, пересек комнату и запер дверь. Он не желал ни на секунду отстраняться от этого соблазнительного тела, пока не сделает того, что намеревался.
      Убедившись, что им никто не помешает, Фернандо потянул за широкий пояс, стягивающий полы пеньюара, легкий шелк соскользнул на пол, и Банни осталась обнаженной.
      – Ты с ума меня сводишь, когда появляешься здесь в одном халатике, а под ним – ничего, – пробормотал он, расстегивая молнию, и, обнажив свое самое драгоценное сокровище, вложил его в руку Банни.
      Крохотные пальчики гладили и сжимали набухшую напряженную плоть. Банни восхищенно хихикнула.
      – О Боже, какой огромный! Да ты меня разорвешь!
      – Ты без этого жить не сможешь, – пообещал он, подтолкнув Банни к стене и приподнимая так, чтобы было удобнее войти в нее.
      – О-о-о! – простонала Банни, с трудом понимая, что происходит.
      Фернандо оказался требовательным, неустанным любовником. Закрыв ей рот поцелуем, он вынудил ее раздвинуть губы так, что его язык проник внутрь. Быстрыми резкими властными движениями он подчинял ее себе, и Банни все глубже погружалась в безбрежный океан бездумной страсти. Чувствуя только, как Фернандо овладевает ее телом, доставляя жгучее наслаждение, Банни униженно покорялась, позволяя делать все, что он захочет, желая только одного – чтобы это никогда не кончалось. Но накал страстей был так высок, что через несколько мгновений она содрогнулась в конвульсиях экстаза.
      Ни секунды не колеблясь, Фернандо отстранился, вытерся полотенцем и протянул Банни другое, чистое. Потом застегнул джинсы, подтолкнул Банни к ванной и быстро открыл дверь.
      Время, отведенное на любовь, кончилось, и Фернандо, как истинный профессионал, был готов приступить к работе. И у Банни, в точности как он обещал, появился великолепный румянец, глаза сияли, а кожа почти светилась.
      – Ну, что я говорил? – спросил Фернандо, когда оба гляделись в зеркало, довольные увиденным.
      – Ты просто удивительный, Фернандо! – радостно призналась Банни.
      – Знаю. Лучше вели мамаше сидеть дома, дорогая, и мы будем заниматься этим каждое утро, до работы. Погоди, вот увидишь, как это подействует на твою игру!
      – Но мне может понадобиться больше одного сеанса в день! – кокетливо улыбнулась Банни. – Выезжаешь на дом?
      – Можем договориться, – проницательно улыбнулся Фернандо.
      Еще в школе, когда Фернандо был совсем маленьким, учителя говорили, что он сможет многого добиться в жизни, если будет развивать свои природные таланты, и Фредди Тэтчер не стал бы Фернандо Рамоном только затем, чтобы раскрашивать женские лица. У него совсем иное предназначение! Бог не наградил бы Фернандо столь феноменальным снаряжением, если бы не желал, чтобы оно использовалось на все сто! И вот теперь наконец-то Фернандо сумеет заполучить хорошие денежки!

      Уилс и Маргарет просто влюбились в Уэствуд Виллидж, и трое друзей провели свой первый день вместе, часами бродя по улицам, останавливаясь у лотков, чтобы поесть пиццы, выпить пива, попробовать мороженого, купить джинсы и яркие ковбойки. Они непрерывно болтали, смеялись, не умолкая ни на секунду. Уилс ухитрился не отходить от Челси, то держа ее за руку, то обнимая за плечи в подражание другим молодым парам.
      Когда они наконец добрались до дома, была уже глубокая ночь и все спали. Маргарет едва держалась на ногах и немедленно объявила, что идет к себе.
      – Спокойной ночи всем. Я ужасно устала. Подумайте только, в Нью-Йорке уже около четырех утра. Боюсь подумать, который час в Лондоне!
      – Я лично совсем не хочу спать. А ты, Челси? – спросил Уилс.
      – Я тоже, – согласилась Челси. – Пойдем на кухню, перекусим?
      – Ни за что! – заупрямилась Маргарет. – Утром увидимся. Когда в этом доме завтракают?
      – Когда пожелаем, но лучше встать пораньше, до Анахейма довольно далеко.
      Как только они остались одни, Уилс взял Челси за плечи, повернул лицом к себе и, не говоря ни слова, обнял и начал целовать, медленно, едва прикасаясь губами, и Челси, никогда не испытывавшая ничего подобного, самозабвенно, отдавалась этим поцелуям. Чуть отодвинувшись, Уилс прижал к себе девушку еще крепче, положил ее голову к себе на плечо, так что Челси стало тепло и уютно. На ее долю выпало так мало любви, что ощущение горячего тела, прижимающегося к ней, наполняло ее невыразимым счастьем. В детстве мать иногда ласкала ее, держала на руках, но бабушка, по природе жесткая и холодная, почти не обращала внимания на внучку – вся ее любовь была отдана Банни. По мере того как девочка росла и уже не была больше пухленькой забавной малышкой, мать постепенно тоже отдалялась, занятая собственными заботами и проблемами.
      – Господи, как хорошо, – прошептала Челси.
      – Знаю. Я мог бы провести всю жизнь здесь на кухне, лишь бы ты была рядом. Ты такая красивая, Челси, еще красивее, чем я представлял, – прошептал Уилс, приподнимая подбородок Челси кончиком пальца и глядя ей в глаза. – Ты когда-нибудь думала обо мне?
      – Ты всегда был со мной, Уилс. Только когда я увидела тебя сегодня в аэропорту, поняла, что ты значишь для меня.
      – Я хочу, чтобы ты вернулась в Англию со мной. Невыносимо думать, что мы снова разлучимся, – тихо сказал Уилс, почти касаясь губами ее губ.
      Поцелуи становились все горячее. Уилс и Челси не могли оторваться друг от друга, разомкнуть объятия; кольцо рук сжималось все теснее, пока оба не забыли о всякой сдержанности, и Челси предложила подняться к ней.
      Крепко держа Уилса за руку, она повела его по задней лестнице и коридору мимо спальни матери. Когда они наконец оказались в комнате Челси, девушка первым делом заперла дверь. Схватив ее в объятия, Уилс прошептал:
      – Ты уверена, что хочешь этого, Челси?
      – Да, Уилс, да, больше всего на свете, – ответила она, расстегивая его рубашку длинными гибкими пальцами.
      Когда вся одежда лежала на полу у их ног, оба постояли несколько секунд, не прикасаясь друг к другу, словно завороженные открывшейся красотой.
      Челси была потрясена. Она никогда еще не видела обнаженного мужчину и, уж конечно, в жизни не видела мужчину в столь возбужденном состоянии.
      – Ты прекрасна, Челси, – вздохнул Уилс, – еще прекраснее, чем в моих снах.
      Челси откинула покрывало; они легли на белоснежные простыни. Уилс осторожно провел кончиком пальцев от ложбинки на шее, до груди, обвел розовые, задорно торчащие соски; рука скользнула вниз, к золотистому треугольнику волос, и Челси еле слышно сказала:
      – Уилс, я еще никогда… Ты должен мне помочь.
      – О Господи, Челси, кажется, мой сон сбывается, – прошептал он.
      Они любили друг друга, медленно, нежно, и хотя при первом резком толчке Уилса Челси охнула от боли, вскоре оба забылись в порыве страсти, унесшей их в сумасшедшем полете на вершину блаженства.
      По-прежнему не размыкая объятий, Уилс тихо сказал:
      – Я люблю тебя, Челси. Всегда любил. Пообещай, что мы никогда не расстанемся.
      – Я тоже тебя люблю.
      – Выйдешь за меня в следующем году, когда закончу университет?
      – О да, Уилс, я хочу, чтобы мы всегда были вместе. У меня никогда никого не будет, кроме тебя, – почти всхлипнула от радости Челси.
      – Тебе не жаль будет оставить семью и все, что у тебя здесь есть и жить со мной в Англии? Мне нельзя уезжать оттуда, я единственный сын в семье.
      – О Господи, Уилс, нет на земле того места, где я хотела бы жить без тебя. Я всегда любила твою семью и буду счастлива разделить с тобой жизнь.
      Только в шесть утра Уилс наконец возвратился к себе.
      – Я знаю, сейчас эра сексуальной революции и все такое, но не хочу неприятностей с твоей семьей, дорогая, – сказал он на прощанье. – Наверное, нужно держать нашу связь в тайне до тех пор, пока я не сделаю официального предложения.
      – Не хочу, чтобы кто-то знал… Даже Маргарет. Обещаешь Уилс?
      – Это только наш секрет, – прошептал он.
      Челси встала и проводила его до двери. Долгое сладкое мгновение они стояли на пороге спальни, тесно прижавшись друг к другу, словно боясь лишиться вновь обретенного счастья. Челси, никогда не знавшая ни любви, ни нежного прикосновения мужчины, была потрясена восторгом и наслаждением, испытанными в объятиях Уилса.
      Исполненная новой, неизведанной доселе мудрости, она поняла, что все это время ее чувства спали и были разбужены только блаженством, которое можно найти лишь в любви другого человека.
      Когда они наконец поцеловались в последний раз и Уилс нехотя отстранился от нее, Челси ощутила невыносимую муку от разлуки с любимым. Глядя вслед идущему по коридору Уилсу, Челси с какой-то особенной остротой поняла: жизнь необратимо изменилась и теперь уже никогда не будет такой, как прежде.

      После злосчастного разговора с Сэнди Шапиро, Хилда так и не смогла уснуть. Все демоны, встреченные в жизни, теперь вернулись, чтобы изводить ее. Хилда в тревоге металась по кровати. Худшей ночи ей еще не приходилось переживать. Как могла она быть такой дурой?!
      Она встала, как только первые лучи солнца едва пробились на горизонте. Во время схватки с Серджио самым главным для нее было спасти себя. Но именно теперь ее жизнь и цента не стоила! Если этот дневник попадет в прессу, множество людей пожалеют о том, что Серджио не сумел ее прикончить.
      Быстро одевшись, Хилда выписалась из отеля и поехала домой в такси. Если муж настолько глуп, что вздумает вернуться, она встретит его на пороге. Однако, едва очутившись дома, Хилда помчалась наверх, вынула из ящика с бельем маленький револьвер и спрятала в сумочку. Если Серджио и в самом деле появится, придется пригрозить ему, коли не захочет слушать разумных доводов.
      «Какая ирония». – Подумала Хилда.
      Она купила револьвер на всякий случай, когда жила одна, но, выйдя замуж, естественно посчитала, что здоровый сильный мужчина всегда сможет защитить ее и оружие больше не понадобится.
      И что теперь? Как избавиться от этого человека, угрожавшего не только Хилде, но и множеству людей, чьи имена упомянуты в дневнике?
      Хилда подняла трубку и позвонила Сэнди, чтобы сообщить где находится:
      – Сэнди, я решила вернуться домой. Если Серджио взбредет в голову показаться, я желаю встретить его… на пороге.
      – Оставайся там, я сейчас буду. Я хорошенько все обдумал и хочу поговорить с тобой. Полиция уже предупреждена, но машины нигде нет. Думаю, он зарылся в нору, ждет, пока все уляжется.
      – Должно быть, читает дневник.
      – Не обязательно. Свари кофе, я еду. Домоправительница Хилды появилась как раз перед приездом Сэнди и уже возилась на кухне. Сэнди и Хилда уселись в солярии, захватив с собой кофейник и чашки.
      – Прошлой ночью он запугал тебя до смерти. С чего это такая перемена? – спросил Сэнди.
      Хотя адвокат почти не спал, он выглядел свежим и отдохнувшим. Хилда решила, что он, должно быть, из тех людей, которых нервотрепка только подстегивает.
      – Лежа в постели, я вспоминала все, что записывала в чертовой книжке. Знаешь, некоторые записи относятся еще к тому времени, когда мой отец был главой «Джимини стьюдиос». После его смерти я просмотрела все бумаги в надежде, что они пригодятся историкам кино, но обнародовать их было невозможно – слишком многие упомянутые там люди до сих пор живы.
      – Ты и это записала? – удивился Сэнди.
      – Да, все было чертовски занимательно. Как только я начала писать, не могла удержаться, чтобы не включить несколько историй, которые он рассказал, когда я начала заниматься бизнесом. Он считал, я должна знать все, что известно ему. Отец не выносил Гордона Бейкера. Представляешь, даже заплатил, чтобы получить сведения о его сексуальных извращениях, и не предал гласности только потому, что не пожелал разрушать жизнь и карьеру многих детей-кинозвезд.
      – Вроде Банни Томас?
      – Да, той пришлось хуже всех, потому что у нее самая успешная карьера. Отец мог уничтожить ублюдка, но не решился. Это одна из причин, по которой я стала агентом Банни. Мне ее жаль.
      Сэнди поднес к губам чашку и, сузив глаза, уставился на Хилду.
      – Ты лгала мне, детка! Говорила, что взяла ее, потому что якобы в ней «бездна неиспользованных возможностей», это твои точные слова.
      – Я не лгала. Все это правда, но она сплошной комок нервов, и все эти комплексы неполноценности не дают пробиться таланту.
      – Мать знала, что происходит между ней и Бейкером, не так ли?
      – Отец был знаком с экономкой Бейкера, и та дала ему письменные показания, что большинство мамаш сами привозили к нему детей. Их было очень много, но она особенно запомнила Банни, потому что девочка всегда плакала.
      – О Господи, я не желаю больше говорить об этом. Лучше скажи, что там насчет Сая Крайстмена. Ты ведь знаешь, он сейчас под следствием по делу о рэкете, и, если пронюхают, что ему угрожает дополнительная статья, жизнь Серджио да и твоя тоже, не будет стоить дырявого никеля!
      Хилда, вздохнув, покачала головой.
      – Чего там только нет! Ты ведь знаешь, он всегда интересовался кинозвездами и Голливудом, а кроме того, имел отношение к студиям звукозаписи…
      – Это старая история, – пренебрежительно махнул рукой Сэнди. – Я имею в виду что-нибудь новенькое.
      – Он тайный партнер кинокомпании, финансирующей некоторые известные постановки.
      – Какой именно? – осведомился Сэнди, забыв о кофе.
      – «Меццалуна».
      – Не может быть! – взорвался Сэнди, слова вырвались со скоростью и силой вылетающих из автомата пуль.
      – Мне сказал сам Лу Холтон, старший компаньон.
      – С чего это он так разоткровенничался?
      – Наши отцы были близкими друзьями. Во время съемок «Песочного человека» я хотела расторгнуть контракт Джилли Джордан, потому что у той была куча неприятностей с режиссером. Она и так не очень здорова, а после трех недель съемок упала в обморок прямо на площадке. Понимаешь, у Джилли случился приступ астмы, нужно было срочно везти в больницу.
      – Но ведь она закончила картину!
      – Ну да, один ланч с Холтоном у «Перино», и я отступила. Пришлось потребовать, чтобы на площадке дежурил врач с кислородными подушками, и Джилли удалось довести дело до конца. Конечно, фильм получился не первоклассным, но, по крайней мерей, не провалился.
      – Просто поверить невозможно, – пробормотал Сэнди, покачивая головой.
      – Зато Лу, как настоящий друг, объяснил, против кого я пытаюсь выступить, а меня в глупости не упрекнешь!
      – Ты сказала Джилли Джордан.
      – Я похожа на сумасшедшую? Нет, просто отговорила, как и следует агенту. Хочешь позавтракать?
      – Конечно! На поминках ведь принято есть.
      – Не смешно, Сэнди.
      Тяжело поднявшись, Сэнди проследовал за ней в столовую.
      – Я и не собирался шутить!

      – Не могу поверить, что четыре дня уже пролетели. Никогда еще время не проходило так быстро, – пожаловалась Маргарет.
      Все трое стояли у выхода «Трансуорлд Эр Лайнз». Только сейчас объявили о том, что заканчивается посадка на рейс, которым близнецы собирались лететь в Нью-Йорк, и затягивать прощанье уже было невозможно.
      Уилс, с искаженным от горя лицом, крепко сжимал руку Челси.
      – Ты должна встречать Рождество с нами в Англии. Ты обещала. Мы все расскажем родителям и объявим о помолвке, – настойчиво повторял он.
      Челси пыталась улыбнуться, но уголки рта нервно подергивались. Эти четыре дня были счастливейшими в ее жизни, и, хотя они с Уилсом решили обвенчаться в Лондоне в июне следующего года, сразу после того, как он окончит университет, тоска, охватившая ее, казалась терзающе-жгучей. Она не хотела расставаться с Уилсом.
      – Я приеду, обещаю, – прошептала она, но тут же добавила: – Если смогу.
      Неожиданно отбросив суховатую сдержанность, с которой обычно вел себя на людях, Уилс рванул ее к себе и крепко обнял.
      – Не знаю, как смогу жить без тебя? Челси! Я буду считать каждый день, каждую минуту, каждый час до нашей встречи, – прошептал он.
      Но в этот момент появился контролер.
      – Мы закрываем выход, – добродушно сообщил он. – Если не сядете сейчас, придется ждать следующего рейса.
      Уилс неохотно отпустил Челси. Маргарет потянула его за рукав.
      – Пойдем, Уилс. Позвонишь из Нью-Йорка. Там у нас двухчасовая остановка. До свиданья, Челси. Спасибо за все. Обожаю Лос-Анджелес, каждое шоссе и каждую пальму. Жаль, что нам нельзя поменяться местами. Я пошлю письмо твоей маме и бабушке, поблагодарю за прием. Прощай!
      Челси и Уилс не сказали друг другу ни слова, но взгляды говорили больше любых клятв… И внезапно Челси снова оказалась в одиночестве, еще более грустном, чем когда-либо, ведь теперь она знала, что это такое – любить и быть любимой.
      Челси, стоя у окна, наблюдала, как самолет катится по взлетной дорожке, и, когда он исчез из виду, не двинулась, пока не увидела, как лайнер взмыл в небо. Только тогда, медленно, словно старуха, волоча налитые свинцом ноги, девушка побрела по длинному, выложенному кафелем коридору, охваченная ужасным предчувствием того, что все кончено, предчувствием, которое была не в силах побороть.
      Водитель с лимузином уже ждал у входа; Челси забралась на заднее сиденье и закрыла глаза, только сейчас осознав, как невероятно устала. Четыре дня прогулок по городу и четыре ночи безоглядной любви наконец возымели свое действие – Челси совершенно измоталась, и, может, это объясняло захлестнувшую ее тревогу.
      – Прикажете доставить вас домой, мэм? – спросил водитель, но у Челси не было времени отдыхать.
      Теперь, когда Эшфорды уехали, нужно скорее приниматься за работу.
      – Нет. Остановите на бульваре Уэствуд, в Виллидж, и больше вы мне не понадобитесь.
      Порывшись в сумочке, она обнаружила всего двадцать долларов. Слишком мало для чаевых.
      Девушка вышла из машины, протянула деньги водителю.
      – Вы меня очень выручили, но, боюсь, это все, что у меня есть. Я попрошу бабушку добавить десять процентов к счету, хорошо?
      – Нет проблем! Был рад услужить, мэм! И кроме того, с удовольствием прошелся по Диснейленду! Спасибо, что заплатили за меня, а не заставили ждать на стоянке!
      Придя в мастерскую, Челси застала Джейка за работой.
      – Привет! Ну как прошла встреча друзей? – широко улыбнулся он, радуясь, что видит ее.
      – Потрясно, шикарно, утомительно!
      Челси намеревалась рассказать Джейку о том, что собирается выйти замуж и жить в Англии, но все случилось так быстро и было слишком личным и дорогим, чтобы делиться с кем-то еще.
      – Ну что ж, счастлив, что ты вернулась! Работы навалом, а мне обязательно нужно к зубному. Пью аспирин, только все без толку.
      Челси неожиданно сообразила, что еще не рассказала ему о походе в «Тенейджерс».
      – Джейк, прости, что так получилось, но я не смогу работать недели три-четыре…, – пробормотала она.
      …Закончив рассказ, Челси вынула из сейфа, где держала свои изделия, маленькую шкатулку и показала Джейку браслеты с жемчугом.
      Тот восхищенно покачал головой.
      – Убиться можно, какая красота! Если «Тенейджерс» дадут от ворот поворот, не сдавайся! Есть Тиффани, Картье… Где-нибудь обязательно признают тебя и купят работы.
      Что-то в его словах отозвалось тревогой в душе Челси:
      – Нет, Джейк. Не такого я хочу, и поняла это только сейчас. Скажи, купил бы ты картину, не зная, кто ее написал?
      – Что-то не пойму, о чем ты толкуешь.
      – Послушай, ведь главное в ювелирном изделии не цена золота и камней, не просто сознание того, что это ценный металл или бриллианты. Красивое украшение – это произведение искусства. Почему покупатель не должен знать, кто его создал? Неужели достаточно лишь магазинного ярлыка с названием фирмы?
      – Д-да… Я целиком с тобой согласен. Но, детка, ты слишком высоко замахиваешься. Не могу представить, как это большие фирмы прославляют работу и репутацию какого-то одного дизайнера. Кому охота делиться властью? Кроме того, ты совсем девчонка, и твой опыт работы в жалкой крошечной мастерской дерьма не стоит, извини за выражение!
      – Тогда что мне терять, Джейк? Если украшения достаточно хороши, я всегда могу их продать, так ведь? Это тебе не кусок холста, ничего не стоящий, если не раскрашен как следует! – объявила Челси, довольная тем, что так хорошо сумела изложить собственные мысли.
      – Ну что ж, попытайся! Только когда будешь у «Тиффани» пить шампанское и принимать поздравления, вспомни обо мне, хорошо? Скажи всем, что именно я вдохновил второго Фаберже «на подвиги»!
      Челси вскочила, обняла Джейка и поцеловала в щеку.
      – Ты мой лучший друг, Джейк. Я тебя люблю.
      – Эй, эй, никакого секса в мастерской, пожалуйста! Как-никак я женатый человек, – объявил довольный Джейк.
      Челси работала допоздна. Перед тем, как отправиться к дантисту, Джейк купил гамбургеры и кока-колу. Девушка закончила эскизы еще двух вариантов браслета с жемчугом и составила список материалов, которые могут понадобиться для работы.
      Поскольку свою машину Челси оставила дома, пришлось вызвать такси, и только потом сообразила, что денег у нее нет. Бабушку будить не хотелось, и пришлось занять деньги у Каталины.
      Слишком измученная, чтобы принять душ или хотя бы умыться, Челси почистила зубы, натянула ночную сорочку и рухнула на постель. Только выключив свет, впервые за восемь часов она вспомнила об Уилсе. Как странно, ужасно странно! Четыре дня она была одержима только им, но с той минуты, как начала работать, Уилс почти исчез из ее мыслей. Усталость медленно сковывала тело; руки и ноги наливались тяжестью. Челси давно уже провалилась бы в сон, если бы не тоскливая тревога, вновь заползшая в душу. Почему любовь отнимает радость, а работа приносит столько счастья?! Наконец, она поддалась всесильным чарам Морфея, изгнавшего мысли о золоте и алмазах и возвратившего Челси в объятия возлюбленного.

      Леверн сидела на площадке: наблюдала, как Майк Стерн репетирует с Банни и Джином Синклером, игравшим роль отца Аннабель в «Пришельце». Сцена была одной из главных в фильме, и от Банни требовались все силы и искусство, чтобы провести ее. И хотя Майк слыл весьма придирчивым режиссером, он был настолько удовлетворен глубиной игры Банни, что решил немедленно начать съемки.
      – Вот так, Банни, в самую точку! Посмотрим, сможешь ли ты это повторить перед камерой. Все готово!
      – Тишина на площадке! – объявил ассистент режиссера, и перед камерой появился молодой человек с «хлопушкой».
      – Камера готова? – спросил ассистент. – Готова, – отозвался оператор.
      – Звук?
      – Готов!
      – Мотор, – тихо велел Майк. Оператор махнул рукой.
      – Есть.
      – Звук пошел, – доложил звукооператор.
      – Кадр! – приказал Майк.
      Молодой человек, громко объявив: – Кадр сорок два, дубль первый, – щелкнул «хлопушкой» и быстро отпрыгнул.
      – Ну, все как делала, Банни. Давай! – скомандовал Майк, и Банни зашагала через роскошно обставленную гостиную, пока не оказалась лицом к лицу с Джином и, вызывающе подняв подбородок, холодно глядя в лицо актера, бывшего гораздо выше ростом, произнесла всего лишь одно слово:
      – Никогда. – И, не получив ответа, пригрозила: – Ни одной ночи не проведу больше в этом доме!
      – Какого дьявола ты бормочешь?! Куда это собираешься идти: у него жена и дети. Будет он возиться с больной бродяжкой вроде тебя, – бросил Джин Синклер, вкладывая в слова героя соответствующий оттенок пренебрежения.
      Гордо выпрямившись, полная уверенности в себе и достоинства, никогда не испытываемых раньше ее героиней Аннабель, Банни ответила:
      – Он для меня больше ничего не значит! Впрочем, как и ты. Ты никогда не был мне отцом. Никогда! Всю жизнь ты желал лишь быть моим судьей!
      Отвернувшись, она направилась к выходу.
      – Прощай, жалкий ублюдок, и, пожалуйста, не трать зря надоевших угроз лишить меня наследства! Меня от них тошнит. Отдай свои деньги на благотворительность! Может, заработаешь пропуск в рай! Господь свидетель, это для тебя единственный способ туда попасть!
      Высоко держа голову, она переступила порог и хлопнула дверью. Камера проработала еще несколько секунд, прежде чем Майк кивнул:
      – Снято!
      Банни вернулась на площадку как раз в ту минуту, когда режиссер говорил:
      – Проявить и отпечатать. Лучше все равно не получится. Готовьтесь снять Банни крупным планом.
      – Разве больше дублей не будет? – удивилась Банни.
      – С совершенством не поспоришь, Банни. Только сделай все, как мы репетировали для съемки крупным планом, хорошо? – сказал Майк, отходя к оператору.
      Леверн не успела выразить мнение по поводу игры дочери; чей-то голос прошептал ей на ухо:
      – Ну как товарец?
      Обернувшись, Леверн оказалась лицом к лицу с Фернандо, тоже наблюдавшим всю сцену.
      – Она просто великолепна, не правда ли? – торжествующе спросила старуха.
      – Я говорил о своем исполнении, не о Банни, миссис Томас. Насколько я понимаю, у вас кое-что есть для меня?
      – Я заплачу вам завтра, – коротко бросила Леверн, раздраженная наглостью гримера.
      – В кредит не даю! Получаю наличными после каждого сеанса. Иначе не работаю, а кроме того, мы заключили договор, помните?
      – У меня с собой мало денег.
      – Тогда я могу сказать вашей милой крошке, что у меня нет времени для нее и, кроме того, в постели она хуже любой дешевой шлюхи!
      Зная, что побеждена, Леверн поспешно вынула из сумочки все деньги, скомкала банкноты и незаметно протянула гримеру.
      – Здесь пятьдесят. Остальное отдам после обеденного перерыва.
      – Ладно, но не заставляйте меня снова ждать, – прошипел он как раз в тот момент, когда подошла Банни.
      – Ну как, мама? – спросила она, весело сверкнув глазами.
      – Ты была просто великолепна, бэби, – вмешался Фернандо. – И выглядишь потрясающе. Что я тебе говорил?
      И, взяв ее за руку, повел в гримерную.
      – Пойдем освежим грим. Ты должна выглядеть на все сто для крупного плана!
      Уже от порога Фернандо, не оборачиваясь, небрежно бросил через плечо:
      – Пока, мамочка!
      – Ах ты, мерзкая тварь, – пробормотала Леверн, взбешенная тем, что теперь придется ехать в банк, получать деньги по чеку и, следовательно, она так и не увидит следующей сцены Банни. Господи, какие же подонки эти мужчины, все до единого!

      К полудню полиция отыскала «порше» на бульваре Сансет, и, поскольку у Сэнди повсюду были приятели и знакомые, ему немедленно сообщили о находке, и он, в свою очередь, позвонил Хилде.
      – Его застукали на бульваре Сансет. Хочешь поехать со мной?
      – Еще бы! – отозвалась Хилда, облегченно вздохнув. Прошло слишком мало времени: Серджио, конечно, еще не успел ни с кем связаться. Остается лишь молиться, чтобы дневник был при нем.
      Как только они приехали в участок, Сэнди тут же уединился со знакомым детективом и, закончив переговоры, подошел к нетерпеливо ожидавшей Хилде.
      – Машину обыскали, но ничего не нашли. Успел где-то запрятать все, что вынес из дома.
      – Черт, а поговорить с ним можно?
      – Да, сейчас его отведут в кабинет, где мы будем одни. Полиция хочет, чтобы мы подали в суд за оскорбления и угрозы действием.
      Двадцать минут спустя Хилда и Серджио уже сидели напротив друг друга. Сэнди говорил по телефону, и, поскольку основной темой была судьба Серджио, тот настороженно прислушивался, пытаясь определить, сможет ли на этот раз отделаться без особых последствий.
      – Значит, вы все объяснили Челли и он согласен? – переспросил Шапиро и, выслушав ответ, кивнул.
      – Вот и ладненько! Позвоните, когда обо всем договоритесь и придете к решению. Мы хотим разделаться с этим дерьмом как можно скорее, и чтобы никто не остался внакладе. Хилда, как вы понимаете, очень расстроена и не желает, чтобы кто-то таил на нее обиду. Конечно, это не ее вина, но она тем не менее считает, что ответственность лежит на ней. Вы же знаете, что она за человек… Хорошо. Значит, поговорим завтра.
      Повесив трубку, Сэнди смерил Серджио уничтожающим взглядом.
      – Молодой человек, вы причинили кучу неприятностей многим порядочным людям, вы хоть понимаете это?!
      Серджио попытался вызывающе усмехнуться, но выглядел при этом чрезвычайно растерянным.
      – Ну сорвался чуток, и что тут такого?
      – Бросьте дурака валять! – взвился Сэнди. Челюсти его тряслись от бешенства, адвокат едва сдерживался.
      – Один из величайших талантов в мире должен был потратить несколько часов драгоценного времени в кресле дантиста, потому что вы, видите ли, не можете вести себя прилично. Вам еще чертовски повезло, что только зубы ему выбили, а не всю челюсть!
      – Но они обращались со мной как с какой-нибудь мразью! – попытался выкрутиться Серджио.
      – Слушай, Серджио, ты и близко не подошел бы к Челли, не упроси я их дать тебе шанс выдвинуться! Какое право ты имел поднять на него руку? – перебила Хилда, решив по совету Сэнди как следует надавить на него и попытаться запугать. О дневнике еще никто не упоминал.
      – Кто бы говорил! Посмотри, сколько шишек мне наставила. Ты могла меня прикончить этой палкой!
      Устало покачав головой, Сэнди объявил:
      – От всей души жалею, что ей это не удалось. Ни один суд в мире не обвинил бы ее! Ну а теперь кончайте перепалку и поговорим откровенно. Предлагаем сделку: мы оплачиваем Челли все счета от врача, что само по себе уже немалая сумма, но не составляет и половины компенсации. Потом, если он не желает получить удовольствие от того, что вы гниете в тюрьме, все же должен иметь возмещение за то, что его сбили с ног, унизили и оскорбили. Все деньги в мире не удовлетворят Челли, поэтому придется придумать что-то, чтобы его смягчить.
      Мы с Хилдой все обсудили, и она предложила заплатить за «роллс-ройс» или «феррари» – словом, любую машину, которую он выберет. Челли увлекается автомобилями, а его поверенный порекомендует ему согласиться и не возбуждать против вас дела.
      – Иисусе! «Роллс» или «феррари» всего за какой-то тычок в челюсть! – заметил Серджио, явно потрясенный такой щедростью.
      – Но не думай, приятель, что тебе все сойдет с рук, – отрезал Сэнди. – Ты обязан сделать кое-что для Хилды, иначе сделка не состоится.
      Старательно избегая глаз жены, Серджио взглянул на адвоката и объявил:
      – Погодите, можете не говорить. Я сам догадаюсь. Придется трахать старуху каждую ночь, так?
      Не успел Сэнди опомниться, как вмешалась оскорбленная Хилда.
      – Тебе лучше придержать язык, трехцентовый Казанова, или, проснувшись однажды утром, можешь обнаружить, что лишился всех причиндалов!
      Инстинктивно загородив руками пах, Серджио отпрянул:
      – Господи! Держись от меня подальше, ты, сука! Сэнди, не в силах сохранить серьезное выражение лица, громко расхохотался.
      – Молодец, детка!
      – Что вам, наконец, от меня нужно? – с жалобным хныканьем вырвалось у Серджио.
      – Лично от тебя – ничего и никогда! – Отрезала Хилда. – По мне, можешь совать свою жалкую свистульку в любую дырку, во что угодно, только бы меня и близко не было.
      Хотя Сэнди искренне наслаждался злобной перепалкой, начатой Хилдой по его же совету, он же не менее успокаивающе замахал руками, пытаясь разрядить атмосферу:
      – Ну-ну, давайте вести себя как цивилизованные люди. Успокойтесь все. Хилда, ведь тебе все-таки кое-что нужно от него, не так ли?
      Хилда покачала головой.
      – Пусть вернет драгоценности. И вообще все, что взял из сейфа.
      – Кто говорит, что я спер драгоценности?!
      – По всему сейфу отпечатки твоих пальцев, – солгал Сэнди. – Ты пойман с поличным. Имеешь хоть какое-то представление, каково приходится такому красавчику в камере? Только подумай о всех этих жеребцах, которым не терпится вставить шершавого в твой хорошенький задик!
      – А что копы нашли у меня в машине? Что?! – вызывающе спросил Серджио.
      Сэнди решил применить обходной маневр.
      – Серджио, поверь, в твоих же интересах отдать Хилде все, что взял. Тогда она не предъявит обвинения в краже украшений и машины и заплатит компенсацию Челли.
      – «Порше» наполовину мой, – заспорил Серджио.
      – Возможно, мы включим его в окончательный расчет при разводе, – согласился Сэнди, положив руку на плечо Хилды, чтобы не дать ей открыть рот.
      – Кто говорит о разводе?! Не желаю я развода! – завопил Серджио.
      – Я желаю, ты, моча ослиная! – объявила Хилда. – Ты что ж, в самом деле думаешь, что я буду жить с тобой после вчерашнего?
      Серджио умоляюще взглянул на Сэнди, но тот лишь поднял брови и пожал плечами.
      – Что мне делать прикажете? Работу я найти не смогу – никто меня не возьмет после этой истории в газетах! Я должен получить при разводе достаточно, чтобы продолжать жить на Беверли-Хиллз, – пробормотал он, делая последнюю попытку вернуть ускользающую навсегда спокойную жизнь.
      – Предлагаю сказать, куда ты спрятал драгоценности, а потом поговорим о будущем, – строго объяснил Сэнди.
      Последовала долгая пауза, во время которой Хилда и Сэнди, затаив дыхание, ждали ответа Серджио.
      – Сначала составьте документ, в котором подробно изложите все условия, тогда отдам драгоценности. Иначе ничего не получится.
      – Нужно посоветоваться… – начал Сэнди. Серджио поднялся и направился к выходу.
      – Ну да… Посоветуйтесь, да только не вздумайте тянуть – я ведь знаю, моей женушке не украшения нужны. Хочет заполучить записную книжечку, правда, сука?
      В комнате неожиданно стало очень тихо; шум за дверью только подчеркивал неестественную напряженность между собеседниками.
      – До скорого, – кивнул Серджио, с победоносным видом открывая дверь.
      Хилда и Сэнди молча глядели друг на друга.

      После ухода Серджио оба не произнесли ни слова, будто пораженные громом. Наконец Хилда предложила пойти куда-нибудь, где все можно спокойно обговорить.
      Позже, когда оба сидели в офисе Сэнди, адвокату пришла в голову неплохая мысль.
      – Слушай, ситуация вовсе не так уж плоха. Любая проблема, которую можно решить с помощью денег, выеденного яйца не стоит. Нужно предложить столько, чтобы он не смог отказаться.
      Хилда покачала головой.
      – Не знаешь ты его, Сэнди, поверь. Он из тех тупоголовых кретинов, которые любое предложение расценивают как признак слабости и будут жадно требовать еще и еще. Сколько бы я ни дала, этому человеку будет мало.
      – Так что же делать?
      – Доброта для него пустой звук. Серджио можно запугать до потери сознания.
      – Ну, допустим, а как это сделать, не рискуя, что твой проклятый дневник может попасть в чьи-то руки? Предположим, только предположим, что его осенит гениальная мысль продать книжку в газету… скажем, «Нэшнл инкуайерер»… Он ведь на это способен, верно?
      Но Хилда была слишком занята собственными мыслями, чтобы слушать ворчание Сэнди. Крохотный зародыш идеи забрезжил в мозгу – необходимо сосредоточиться. Она поднялась с кресла и, подхватив чашку с кофе, направилась к окну. Сэнди молча наблюдал за ней, зная, что с Хилдой нелегко торговаться, и если уж она так молчалива, значит пытается найти правильное решение.
      Наконец она заговорила.
      – Вот что, давай-ка сделаем так… Правда, нужно хорошенько обдумать детали, но, по-моему, мы получим дневник, и недорого, если, конечно, все пройдет как надо.
      Через два часа она и Сэнди вновь поехали в тюрьму и попросили привезти Серджио. В течение следующего получаса, сидевшая у окна Хилда, не произнесла ни слова.
      – Я составил соглашение, которое мы должны обсудить, – начал Сэнди. – Но должен сказать сразу: либо соглашаешься, либо остаешься без гроша.
      – Что это должно означать? – как всегда, грубо спросил Серджио.
      – Я хочу услышать твое «да» или «нет» именно сейчас, или ни о каких переговорах не может быть и речи! Хилда желает получить украшения и дневник сегодня, иначе возбудим против тебя дело.
      – Слушай, приятель, нельзя ли повежливее?! У меня все козыри, забыл? Ну, сколько предлагаешь?
      Сэнди выложил поспешно составленный документ, но, не прочитав и половины, Серджио злобно уставился на врагов.
      – Я что, по-вашему спятил? – съехидничал он и оттолкнул бумагу. – Эта книжка стоит намного больше, чем «порше» и вшивые десять тысяч!
      – Дневник – ее собственность, и, если не вернешь его, Хилда собирается подать в суд.
      – В суд? Черта лысого! Если книжка начнет гулять по городу, посмотрю я, в каком дерьме окажется ваша Хилда! Думаете, я совсем дурак?
      Спор разгорался все жарче. Сэнди продолжал повышать сумму, но, как и предсказывала Хилда, муж предъявлял такие непомерные требования, что в конце концов она сорвалась с места, подлетела к столу и драматическим жестом разорвала соглашение.
      – Ты, кретин, не получишь и цента! Я ухожу, жлоб несчастный! Немедленно звоню Саю Крайстмену, расскажу о дневнике и обо всем, что там написано про него! Объясню, что ты украл его из моего сейфа, а сейчас шантажируешь меня, угрожая, продать книжку тому, кто ее обнародует. Как считаешь, что сделает Сай, когда все узнает? По-твоему, будет сидеть в сторонке и молча наблюдать, как ты выставляешь напоказ его жизнь?
      – Блефуешь, – осторожно, но куда менее вызывающе предположил Серджио.
      – Я всегда выполняю свои обещания, и ты это прекрасно знаешь. Ну что ж, до встречи. Желаю повеселиться напоследок – тебе уже недолго осталось.
      Смяв обрывки контракта, она подбросила их в воздух и, сопровождаемая Сэнди, величественно выплыла из комнаты.
      Серджио, запротестовав, двинулся было за ними, но полисмен преградил ему дорогу.
      – Хилда, ради Бога, вернись! Давай поговорим! – завопил он, но ни она, ни Сэнди даже не потрудились обернуться.

      Когда в восемь утра Челси удалось наконец выползти из постели и дотащиться до душа, теплые струйки не только не прогнали сон, а, наоборот, убаюкали настолько, что Челси начала снова клевать носом. Пришлось выключить теплую воду – каскад ледяных капель, обрушившихся на девушку, мигом вернул ей бодрость. Изгнав все следы сна, Челси позволила себе роскошь немного расслабиться и, выйдя из душевой кабинки освеженная и дрожащая, завернулась в теплое махровое полотенце.
      Вытащив из шкафа чистые джинсы, она заметила заглаженную складку посредине и выругалась. Черт возьми, почему новая горничная набрасывается с утюгом на все, что попадется на глаза?! Челси быстро почистила зубы, провела расческой по волосам и взглянула на часы. В девять часов у нее деловая встреча в ювелирном торговом центре, а еще нужно пробиться через поток машин на шоссе Санта Моника. Если она опоздает, продавец может разозлиться, что его подняли с постели так рано, и повысит цены. Проклятье!
      Челси схватила папку для эскизов, ключи от машины, портмоне, сбежала вниз и столкнулась с надоедливой служанкой.
      – Фабиола, бабушка и мама уже ушли? – спросила она у женщины, протиравшей зеркало в холле.
      – Час назад. Видели цветы?
      – Какие цветы? – спросила Челси, не желая тратить время на зануду горничную, но в то же время заинтересовавшись.
      – Рассыльный от цветочника принес вчера вечером. Для вас.
      – Для меня? – удивилась Челси.
      За всю жизнь она ни разу не получала цветов.
      – Да. Они уже были в серебряной вазе. Я все поставила на пианино.
      Несмотря на то, что времени почти не осталось, Челси полетела в гостиную. Там, на черном концертном рояле «Стейнвей», стоял огромнейший букет роз на длинных стеблях.
      Подойдя поближе, чтобы уткнуться в душистый бархат лепестков и еще раз вспомнить об Уилсе, она неожиданно заметила мелкие буковки на изящной вазе. Наклонившись поближе, она увидела выгравированные даты пребывания друзей в Лос-Анджелесе и надпись: «Эти дни навсегда останутся в памяти. С любовью Маргарет, Уилс».
      В первый раз после отъезда Уилса рухнули защитные барьеры, и агонизирующая мука потери охватила девушку. Ей хотелось унести цветы в свою комнату, забыться в прекрасных мечтах, излечиться воспоминаниями о драгоценных мгновениях, но времени не осталось. Челси повернулась, чтобы идти, но розы словно приворожили ее, и оставить их не было сил. Девушка быстро вытянула цветок из вазы и поспешила к машине. Потом, обломив стебель, вставила розу в петлицу белой блузки, поближе к лицу, чтобы можно было, наклоняя подбородок, касаться мягких лепестков, представлять, что любимый совсем рядом.
      В мастерскую удалось добраться только к часу. Занятия Челси пропустила, но сегодня было не до того. Джейк все еще обедал, поэтому Челси разложила на столе множество маленьких пакетиков в голубой бумаге. Развернув самый большой, она исследовала содержимое под увеличительным стеклом. Челси выбрала жемчужины хорошего цвета и блеска, но с небольшими дефектами. Первое, что нужно сделать – заменить ими ценный розовый жемчуг матери, вставленный в браслеты.
      Работа оказалась трудоемкой и скучной – Челси не выносила переделок, но к концу дня, подстегиваемая желанием побыстрее приняться за настоящее дело, она закончила все. Хотя Челси намеревалась сделать еще один кулон с бриллиантом, но сегодня в торговом центре ей пришла в голову неожиданная идея. Увидев множество турмалинов различных оттенков розового и малинового, она неожиданно для себя купила много камней всех оттенков от светлого до самого темного, и несколько зеленых, густо и более слабо окрашенных. В воображении она уже представляла широкий блестящий золотой браслет, выложенный узором в виде большой розы, и ей не терпелось поскорее набросать эскиз.
      Вернувшийся Джейк пытался втянуть Челси в разговор, но та, занятая своими мыслями, отвечала односложно. Поскольку он прекрасно понимал, как Челси дорого время, то и вызвался пойти купить ей сэндвич перед тем, как отправиться домой. На прощанье Джейк посоветовал ей не засиживаться допоздна, но девушка, явно не слушая, рассеянно кивнула.
      Взяв увядающую розу, Челси положила цветок перед собой и начала рисовать. Добившись, как ей показалось, нужного результата, девушка разместила турмалины на эскизе, чтобы посмотреть, как узор будет выглядеть в готовом виде, но огорченно поморщилась: если сплошь выложить лепестки камнями, получится слишком аляповато, похоже на дешевую бижутерию. Но, изучая рисунок, Челси неожиданно вспомнила головоломки, которыми увлекалась в детстве, радость, испытываемую каждый раз, когда, соединяя друг с другом хаотически разбросанные точки, получала красивую картинку.
      Взяв листок кальки, она накрыла им рисунок и осторожно поставила точки в тех местах, куда хотела вставить турмалины. Как и в головоломке, рисунок казался бессмысленным, пока точки не будут соединены, и Челси решила сделать это линиями из крошечных бриллиантиков, переливающихся всеми оттенками радуги между цветными камнями. Одаренная необычайной способностью ясно представлять, как будет выглядеть готовое изделие, Челси сразу поняла, что создала оригинальную, неповторимую модель.
      Теперь нужно решить, какой формы и размера будет золотой браслет. Необходима ширина не менее двух дюймов, и сделать его чуть-чуть выгнутым, чтобы удобно лег на руку. Сначала Челси хотела купить готовый браслет и вставить камни – это позволит сэкономить целый рабочий день, – но решила, что это нечестно по отношению к «Тенейджерс» – ведь тогда изделие нельзя будет считать подлинным.
      Поэтому Челси склонилась над столом и принялась за работу, пока плечи и шея не начали невыносимо ныть от напряженной неудобной позы. Только в три часа ночи ей удалось добраться домой. Поднявшись к себе, она нашла на подушке позолоченную коробку из цветочного магазина.
      Челси тяжело опустилась на постель, дрожащими от усталости руками потянула за красную ленту и открыла коробку. Внутри оказалась еще одна прекрасная роза. Улыбнувшись, она поставила цветок в стакан воды на ночном столике, чтобы он не увял до завтра. Подарок Уилса принес ей вдохновение, а Челси так нуждалась сейчас хоть в какой-то помощи! Весь день роза, покоившаяся у сердца девушки, наполняла ее счастьем от сознания, что она любима. Впервые в жизни любима!

      Леверн не сводила глаз с Банни, лихорадочно подыскивая слова, которые могли бы убедить глупенькую дочь остановиться и подумать, прежде чем решиться на шаг, грозящий ужасными неприятностями. Однако, к несчастью, слепящая головная боль, так часто мучившая Леверн последнее время, вернулась с новой силой, лишая ее способности думать о чем-то еще, кроме этой утонченной пытки. Ей хотелось одного – принять таблетку и оказаться в прохладной полутьме своей комнаты. Но приходилось стоять на своем и пытаться противостоять смехотворному предложению дочери.
      – Мама, ну что тут такого ужасного, если Фернандо переедет ко мне? Я думала, он тебе нравится, – раздраженно заявила Банни, выйдя из ванны и выхватив полотенце из рук матери. – Он должен с минуты на минуту прийти, и я намеревалась сказать, что ты согласна.
      – Но я не согласна, Банни, и никогда не соглашусь! Если хочешь спать с ним, это твое дело, но ты будешь выглядеть последней дурой, если собираешься показываться на людях с гримером! Кроме того, он на десять лет младше тебя.
      – При чем тут возраст?! Старики влюбляются в молодых девушек и никто на это внимания не обращает.
      – Банни, дорогая, ты одна из величайших звезд в мире. Когда этот фильм выйдет на экраны, ты снова окажешься на вершине, там твое истинное место! Как ты можешь вообще думать о том, чтобы связаться с этим ничтожеством? Он просто подонок, поверь мне.
      Молотки, стучавшие в висках Леверн, словно обезумев, принялись за работу с такой силой, что череп, казалось, сейчас расколется.
      – Если я такая великая звезда, почему, черт побери, я должна заботиться о мнении других? – отпарировала Банни, вручая толстое махровое полотенце матери, чтобы та вытерла ей спину.
      Леверн покорно взяла полотенце, но резкое движение вновь вызвало прилив боли, и неожиданно последние остатки сдержанности куда-то улетучились. Бросив полотенце в лицо дочери, она процедила:
      – Можешь раз в жизни сама вытереться! Мне надоело ухаживать за тобой! Ужасно болит голова, я иду в постель.
      Повернувшись, она поспешила выйти. Банни была настолько поражена необычным проявлением материнского гнева, что быстро накинула халат и побежала за Леверн. Должно быть, случилось что-то ужасное, если мать так ведет себя.
      Леверн, не обращая внимания на строгий приказ доктора не пить больше одной таблетки от мигрени, приняла две, но тут в дверях появилась встревоженная дочь.
      – Мама, последнее время у тебя постоянно болит голова, по-моему, тебе нужно пойти к доктору, – нервно пробормотала Банни, явно обеспокоенная состоянием матери.
      – Я была у него на прошлой неделе, пока ты работала. Все в порядке. Он считает, что напряжение слишком велико и просто нужно больше отдыхать. Тебе лучше одеться. Фернандо вот-вот появится, чтобы загримировать тебя, а я заказала лимузин на семь. Иди, дорогая, мне уже лучше, – попросила она, впервые в жизни желая только, чтобы дочь ушла и оставила ее в покое.
      – Что ж… ладно… но… я сказала Фернандо, что он может сегодня провести здесь ночь, – объявила Банни, как всегда, по-детски внимательная лишь к собственным желаниям и нужде. – Ты не возражаешь?
      И неожиданно, после стольких лет, проведенных в борьбе за власть над собственной дочерью, Леверн сдалась, чувствуя, что нет сил сопротивляться. Какая, в конце концов, разница – ночью больше, ночью меньше!
      – Хоть раз в жизни реши что-нибудь сама, Банни! А сейчас дай мне отдохнуть.
      Добившись желаемого, Банни поспешила в свою комнату. Всякое беспокойство за мать немедленно улетучилось из головы при мыслях о предстоящей ночи! С того момента, когда Фернандо впервые овладел Банни, она мечтала лишь о том, как проведет с ним всю ночь в таком месте, где никто не помешает и не будет необходимости спешить.
      Измученная Леверн разделась и легла, прислушиваясь к шуму за стеной. Приехал Фернандо, из комнаты дочери доносились смех и перешептывание. Наконец снова раздался звонок у входной двери – прибыл заказанный лимузин. Банни и Фернандо собирались на благотворительный бал, организованный Обществом борьбы с раком, где Банни в этом году была почетным председателем.
      Леверн осторожно, чтоб не потревожить больную голову, передвинулась на еще не нагретое местечко. К счастью, таблетки начали действовать. Подняв отяжелевшую руку, она коснулась груди. Опухоль не только не исчезла, но казалась еще более твердой, похожей на массу крохотных стальных шариков, глубоко впившихся в плоть. Нужно в самом деле показаться врачу. Странно, почему она солгала дочери, что прошла медосмотр?
      Одурманенная снотворным, Леверн проспала всю ночь, и даже шумные сексуальные забавы в соседней комнате не потревожили ее.
      Фернандо с лихвой отработал свой «гонорар» в этот вечер, доведя Банни до такого изнеможения, что она даже не смогла подняться с постели на следующее утро. Хорошо, что было воскресенье и не нужно ехать на съемки! Фернандо оказался не только изобретательным, искусным любовником, но и первоклассным сексуальным атлетом.
      Лежа в огромной кровати на тонких простынях рядом со спящей Банни, Фернандо подсчитывал, сколько ему причитается за ночь. Разве поверит эта старая ворона в соседней комнате, если он объявит, что они проделали это пять раз, и она должна ему по сотне за каждый?! Ну уж нет, она, возможно, никогда не была с мужиком, который мог бы отважиться больше, чем на одну схватку, и откажется платить, хотя, по правде говоря, было не пять, а шесть, рекорд даже для него. С этой бабой все легко – она в восторге от всяких садистских штучек. В следующий раз нужно принести с собой кое-какие вещички: кнуты, наручники и все такое. Может, она и на это пойдет?!

* * *

      Комната Челси была на другом конце дома, поэтому она ничего не слышала и очень удивилась, увидев незнакомого человека за накрытым к завтраку столом.
      – Кто вы такой? – спросила она, решив, что бабушка, возможно, нашла нового слугу.
      – Приятель Банни. А вы кто? – в свою очередь осведомился он, наливая себе кофе из серебряного кофейника и жадно пожирая глазами тонко нарезанные ломтики охлажденной дыни и только что испеченные булочки.
      – Я ее дочь, Челси. А бабушка знает, что вы здесь? – без обиняков спросила девушка. Что-то подсказывало ей: Леверн вряд ли нравится этот нагловатый молодой человек. Он словно был пропитан злобной недоброжелательностью, и Челси невзлюбила его с первого взгляда.
      – Не знаю. Когда я заехал за вашей матерью, чтобы везти ее на бал, Леверн уже спала. Мы вернулись довольно поздно.
      Фернандо оценивающе оглядел девушку, бывшую дюймов на шесть выше его ростом, и, несмотря на тяжелую ночь, неожиданно сообразил, что прикидывает, нельзя ли затащить ее в постель. Правда, взвесив все шансы, решил отказаться. Не девка, а кусок льда!
      – Мама все еще спит? – спросила Челси.
      – Да, она здорово утомилась. Я уйду, как только позавтракаю.
      Он снова занялся едой, не обращая внимания на Челси, хотя вопреки собственным словам собирался провести за столом как можно больше времени. Нельзя уходить, пока старуха не проснется, – необходимо содрать с нее денежки вместе со сверхурочными! Если ведьма так противится тому, чтобы Фернандо жил в этом доме, значит заплатит кругленькую сумму, лишь бы он держался отсюда подальше. Ну что ж, это ему подходит. Если он и спит с Банни Томас – то только из-за денег! Фернандо ни одной телке не позволит надеть на себя узду!

      Следующие несколько дней пролетели для Челси, как один миг. Ей удалось закончить браслет, и он получился таким красивым, что девушка изготовила большой медальон с тем же узором и приделала к нему петельку и булавку, чтобы его по желанию можно было носить на цепочке или пристегивать, как брошку. Она успела нарисовать эскизы нового бриллиантового кулона и проданного когда-то кольца с изумрудом. Ей хотелось сделать еще и перстень с розовым бриллиантом из фермуара на жемчужном ожерелье матери, но не хватило времени.
      За день до поездки мистера Корелла в Нью-Йорк Челси появилась в «Тенейджерс» показать результаты многочасовых усилий. Под красными от недосыпания глазами темнели круги, спутанные волосы разметались по плечам. Нервно теребя густые пряди, девушка сидела напротив Корелла, ожидая приговора.
      Он долго изучал великолепный браслет – главную жемчужину коллекции, и наконец, подняв голову, ободряюще улыбнулся девушке, подыскивая нужные слова. Заметив, как колеблется Корелл, Челси поняла, что вряд ли новости будут хорошими.
      – Прекрасная работа. Оригинально и со вкусом. Даже талантливо, но…
      Тяжелое предчувствие окутало Челси, словно туманом, не давая дышать. Господи, сейчас он ее выставит.
      – Вам не понравилось? – пролепетала она.
      – Нет, я не это хотел сказать. Очень понравилось, но боюсь, все это… Как бы объяснить, слишком современно и необычно для такой консервативной фирмы, как «Тенейджерс»! Вы же знаете, мы предпочитаем традиционные украшения.
      – Значит, вы не возьмете их в Нью-Йорк? – спросила Челси, пытаясь вдохнуть хоть немного животворного спасительного воздуха, не позволяющего утонуть в агонии разочарования.
      Корелл удивленно поднял брови.
      – Вы не так меня поняли, юная леди. Мы заключили соглашение, а я никогда не отступаю от своего слова. Просто хочу, чтобы вы знали: шансы на успех в «Тенейджерс» весьма невелики.
      Челси отчаянно ухватилась за тонкую соломинку надежды.
      – Тогда вы должны убедить их, что все, даже «Тенейджерс», должны идти в ногу со временем или просто вымирать, как динозавры. Возьмите меня с собой, мистер Корелл! Позвольте самой показать украшения, поговорить с ними.
      Корелл словно зачарованный слушал пылкую речь девушки, глядя в сверкающие страстным огнем глаза. Такое рвение восхищало его, но осторожность взяла верх.
      – Что ж… – начал он, не зная, что сказать взволнованной девочке.
      Воспользовавшись нерешительностью Корелла, Челси продолжала настаивать:
      – Послушайте, ну разрешите мне лететь с вами! Я сама заплачу за билет, вам это ни цента не будет стоить! Только позвольте мне отнять у них десять минут, вот и все. Десять минут, не больше.
      – Думаю, это вполне возможно. Но не раньше, чем послезавтра. Хотя это совершенно не в наших правилах, я, скорее всего смогу упросить их уделить вам время еще до того, как зачитаю свой годовой отчет.
      Он задумался, но, когда Челси хотела что-то сказать, предостерегающе поднял руку.
      – Дорогая, вы, надеюсь, понимаете: если я позволю вам меня сопровождать, это означает, что я безраздельно предан вашему делу и буду выглядеть глупцом, если поступлю по-другому.
      Челси неожиданно поняла, что произошло чудо: из стороннего наблюдателя Корелл превратился в союзника и защитника. И пока он не успел передумать, Челси вскочила, стремясь как можно скорее закончить разговор.
      – Прекрасно. Скажите, каким рейсом вы летите, и я полечу с вами, – объявила она, начиная складывать свои сокровища.
      – Нет, – остановил ее Корелл. – Оставьте все здесь, если можете. Я хочу показать это нашим служащим, чтобы узнать их мнение – как-никак именно они продают украшения, и, если вещи им понравятся, смогут во многом помочь. Я сам повезу их в специальном портфеле. Попросите секретаря дать вам информацию о полете.
      – Увидимся в аэропорту, – кивнула Челси и поспешила уйти. К ее огорчению, оказалось, что Корелл вылетает завтра в половине девятого утра первым классом, а поскольку было уже начало третьего, шансов успеть в банк до закрытия почти не оставалось. Откуда взять деньги на билет?
      Движение было ужасным. Она попала в пробку на подъезде к шоссе и простояла больше четверти часа.
      Машины на шоссе еле двигались. Пришлось свернуть, но Челси тут же заблудилась в незнакомой местности и еще больше десяти минут ездила по улицам, пытаясь определить, где находится. К тому времени, когда она наконец оказалась на Беверли-Хиллз, банк уже закрылся. Челси заколотила в дверь, чтобы привлечь внимание все еще работавших служащих, но никто и не взглянул в ее сторону.
      Отчаявшись, девушка поехала в мастерскую, чтобы просить Джейка помочь, но у того было всего около сотни долларов. Челси требовалось гораздо больше, если она хотела купить билет первого класса, чтобы сидеть рядом с Кореллом и не дать его энтузиазму угаснуть.
      – А твоя бабка? – спросил Джейк.
      – О Боже, придется все ей объяснить, а она так или иначе скорее всего, откажет! Не могу вспомнить случая, когда я что-то просила у нее и получила согласие, клянусь, Джейк, – простонала она, садясь на верстак и сжимая руками голову.
      – Я с радостью помог бы, но год назад ликвидировал все кредитные карточки после того, как мы купили новую мебель и залезли в долги. Если бабка откажет, иди к матери. Не позволяй им легко отделаться. Это самое малое, что они могут сделать для тебя.
      – Ты прав, но я скорее подойду к прохожему на улице, чем попрошу что-нибудь у бабушки, – глухо сказала девушка, не упоминая о том, что не хочет брать взаймы у Леверн, поскольку не желает, чтоб та знала о деньгах, положенных в банк на имя Челси, или о том, что внучка может отдать долг.
      Какой неудачный день, все идет наперекосяк, одно за другим! Приехав в студию, Челси узнала, что мать уехала на натурные съемки, но никто в точности не смог сказать, где они проходят. Решив, что придется все-таки попытаться добыть деньги у бабушки, она позвонила Хилде Маркс. И тут, впервые за весь день, удача улыбнулась ей: Хилда оказалась у себя в офисе и тут же взяла трубку.
      – Привет, Челси, что случилось?
      – Хилда, мне нужно срочно поговорить с бабушкой. Где идут сегодня съемки?
      Хилда всегда относилась к девушке дружелюбно и с пониманием. По-видимому, обычно рассудительная, спокойная и независимая, Челси совершила поступок, совершенно не присущий ее характеру – попросила о помощи.
      – Хилда, я знаю, это звучит ужасно, но мне срочно нужно две тысячи долларов. Если бы вы смогли одолжить их мне, обещаю отдать на следующей неделе. У меня есть деньги, только банк закрыт, а мне завтра с утра срочно нужно лететь в Нью-Йорк.
      – Две тысячи?! – удивленно воскликнула Хилда. Челси поняла, что нужно все объяснить, иначе ей просто откажут.
      – Видите ли, управляющий «Тенейджерс» здесь, в Лос-Анджелесе, согласился позволить мне показать мои работы в Нью-Йорке тамошним директорам, и я должна лететь завтра, или все сорвется. Это для меня вопрос жизни и смерти, Хилда, единственный шанс.
      – Твои работы? – протянула сбитая с толку Хилда.
      – Да, украшения, которые я делаю.
      – Твоя бабушка ничего мне не говорила.
      – Она не знает. Понимаете, она и мама ничем, кроме кино, не интересуются, а я не очень-то рассказываю о своих делах. Вы же видите, какие они.
      – Да уж, – пробормотала Хилда, явно сраженная тем, что Челси настолько талантлива. Подумать только, «Тенейджерс»! И то странное обстоятельство, что самые близкие люди ничего не знают о столь важных событиях в жизни девушки, только подстегнуло желание Хилды помочь.
      – Челси, у меня нет денег… но погоди, не впадай в панику, я все улажу. Дай мне номер рейса, я закажу билет за счет агентства и попрошу прислать его сюда. Потом попробую наскрести кое-что наличными. Часов в шесть все прояснится, согласна?
      Челси была потрясена. Никто никогда и пальцем не пошевелил, чтобы сделать для нее хоть что-то.
      – Господи, Хилда, как мне вас благодарить! Обещаю, что верну все до цента. Мне нужно сидеть рядом с человеком из «Тенейджерс», который устраивает этот просмотр. Видите ли, нам необходимо поговорить, поэтому я должна лететь первым классом, – добавила она извиняющимся тоном.
      – Только так и нужно! Жду тебя в шесть.
      Без пяти шесть Челси появилась в офисе Хилды. Большинство служащих уже отправились по домам, но Хилда была в своем кабинете.
      – Входи и садись, – приветствовала она, поморщившись при виде измученной, растрепанной девушки.
      – Вот билет, и я взяла полторы тысячи из кассового фонда подотчетных сумм на мелкие расходы, так что этого вместе с моими двумя сотнями и пятьюдесятью долларами, занятыми у секретаря, вполне должно хватить на жизнь. Как долго ты собираешься пробыть в Нью-Йорке?
      – Сама не знаю, – пожала плечами Челси и подробно рассказала Хилде всю историю.
      – Поразительно! Слушай, если вдруг придется задержаться и тебе понадобятся деньги, позвони, я вышлю.
      – Спасибо огромное, Хилда. Не могу передать, что вы сделали для меня! Без вас все пропало бы! – прошептала переполненная благодарностью Челси.
      – Ах, солнышко, это моя работа! Люблю помогать пробиться молодым талантливым людям. Тебе повезло, что застала меня. Я только что закончила переговоры по контракту на огромную сумму, – чуть иронично улыбнулась Хилда, – и меня здесь целыми днями не было. Послушай, не обидишься, если я кое-что посоветую?
      – Нисколько.
      – Не появляйся в «Тенейджерс» в джинсах, хорошо? Это консервативные старые зануды, считающие, что такая одежда подходит только для фермы. И не забудь упомянуть, что ты дочь Банни Томас.
      – Зачем? – удивилась Челси.
      – Пока ты в самом низу, старайся использовать все и вся, чтобы пробиться повыше, поняла? Выбрось из головы глупые идеи, что сможешь всего добиться в одиночку. Это все чушь, придуманная ханжами. Всякий в этом мире, кто сумел взойти на вершину, пользовался чьей-то поддержкой. Обязательно скажи, что Банни Томас – твоя мать, и, если они решат купить твои модели, она будет их носить и даже снимется для газет во всех украшениях. Усекла?
      – Но…
      – Никаких «но», юная леди. Талант – это не все, нужна еще и хитрость! – заверила Хилда, наблюдая, как Челси пытается осмыслить сказанное.
      – У тебя есть подходящая к случаю одежда, детка? – спросила она.
      Челси пожала плечами:
      – Есть кое-что, сойдет, наверное. Меня никогда особенно не интересовали наряды. Я из джинсов не вылезаю.
      – Какой у тебя размер?
      – Десятый, но я высокая. Большинство платьев слишком коротки, и я покупаю мужские рубашки, чтобы хоть руки по локоть не высовывались!
      – Поедем ко мне, посмотрим, нельзя ли что-нибудь подобрать. Я накупила тонну костюмов от самых известных модельеров, всех размеров – от восьмого до двенадцатого, в зависимости от того, сколько вешу в данный момент – не поверишь, худею и толстею со скоростью света.
      – Я не могу… – запротестовала Челси, но Хилда ничего не хотела слушать. Материнская натура женщины только сейчас нашла новый объект, на который можно излить заботу.
      – Сейчас позвоню экономке, и скажу, чтобы накрыла стол на двоих. Попробуешь ее стряпню и удивишься, почему я еще не расползлась до сорокового размера!

      Съемочная группа и актерский состав «Пришельца» возвратились на студию после натурных съемок, и Майк Стерн был в превосходном настроении. Менее чем за две недели почти все основные сцены были сняты, и просмотр материала убедил режиссера в идеальном подборе актеров. С каждым днем Банни Томас, казалось, все больше вживалась в образ Аннабель, и время от времени Майк замечал, что она ведет себя как героиня фильма, даже когда не стоит перед камерой. С любопытством наблюдая за актрисой, режиссер видел, что, когда кто-нибудь заговаривал с ней, правая рука Банни немедленно взлетала к волосам и пальцы начинали нервно теребить выбившуюся прядь – Майк сам когда-то предложил этот жест, чтобы подчеркнуть внутреннюю неуверенность и душевный разброд Аннабель. Чтобы проверить свою догадку, Майк несколько раз окликал актрису именем героини, и та реагировала точно так, как могла бы вести себя Аннабель.
      И хотя во всем этом было что-то неприятное, фильм только выигрывал. Правда, режиссер надеялся, что, как только съемки будут закончены, все вернется на круги своя – ведь Аннабель, доведенная до крайности непомерными требованиями мужчин, совершает в конце фильма убийство. Но это не его дело – сейчас главное – доснять фильм со сложным сюжетом, а они и так уже вышли из графика и превысили бюджет. Эмоциональные проблемы Банни его не касаются.
      Майк прошелся по съемочной площадке, мысленно перебирая все, что предстоит сделать. Сегодня снимается кульминационная сцена, и нужно как можно тщательнее все подготовить. Убедившись, что декорации установлены как надо, он решил заглянуть в гримерную, поговорить с Банни и увериться, что актриса находится в соответствующем настроении.
      Осторожно переступая через провода, змеившиеся по всему полу, Майк то и дело останавливался, чтобы поздороваться с кем-нибудь из съемочной бригады, поскольку считал необходимым заставить всех работающих над фильмом считать себя неотъемлемой частью процесса съемок. При этом легко достигались дружеская атмосфера, царившая на съемочной площадке, и слаженная работа. Как вредят делу сплетни и стычки, которые часто разъедают другие творческие коллективы!
      Подойдя к гримерной Банни, Майк заметил Леверн, рассерженно вышагивавшую взад-вперед перед дверью, и удивленно поднял брови, не в силах понять причину дурного настроения женщины – ведь все шло так гладко!
      – Привет, Леверн. Как поживает наша звезда? – весело осведомился он и, не желая вступать в долгие переговоры, пропустил мимо ушей взволнованное «постойте, не надо…».
      Хотя Леверн старалась держаться в стороне, Майк почему-то не выносил эту тощую старуху и старался как можно реже с ней общаться. Проскользнув мимо, он, даже не подумав постучать, повернул ручку двери и ступил через порог. Представшая перед его глазами сцена заставила Майка немедленно раскаяться в собственной нескромности.
      Его звезда, его прелестная, трогательная, чувствительная Аннабель, перегнувшись через стул, буквально висела в воздухе вниз головой, так что голые ягодицы были подняты высоко вверх. Стоя над Банни со спущенными до щиколоток штанами, Фернандо, тяжело дыша, вталкивался в нее, словно кобель в распаленную суку.
      Ко всему привыкший и обычно невозмутимый режиссер, потеряв дар речи, осторожно отступил и поспешно захлопнул дверь.
      – Я ведь просила вас не входить, правда? – гневно рявкнула Леверн.
      – Какого дьявола эти двое… Что здесь происходит?
      – Разве сами не видите? – саркастически бросила Леверн, вынимая из сумочки сигарету и зажигалку дрожащими пальцами.
      – И давно?
      Леверн пожала плечами и выпустила дым.
      – Практически с самого начала съемок. Каждое утро, днем и, если удается, по ночам тоже.
      – По ночам? – охнул Майк. – Он что, переехал к ней?
      – Только через мой труп. Вчера я сдалась и позволила ему остаться, но пусть эта мразь не думает, что ему все позволено.
      – Он чуть не вдвое моложе! – запротестовал Майк, все еще не в силах осмыслить ситуацию.
      – Для того чтобы так выделываться, он и должен быть моложе! Господи, как я жду конца съемок!
      – Какое отношение имеет к этому фильм?
      – Спросите вашу ведущую актрису. Она стоит сзади.
      Майк обернулся и увидел Банни, завернутую в шелковое кимоно. Прическа и грим актрисы были безукоризненными.
      – Мама! – резко воскликнула Банни. – Я просила, кажется, никого не пускать! Ты же знаешь, по утрам я не желаю ни с кем разговаривать!
      Майк, не колеблясь, решил взять вину на себя:
      – Она пыталась остановить меня, это я не послушал. Банни, что происходит? Какое отношение имеют ваши с Фернандо дела к моему фильму? – негодующе начал режиссер, возмущенный, что подобные вещи могут иметь какую-то связь с создаваемым им высоким искусством.
      Банни раздраженно взглянула на мать.
      – Ну… Каждое утро Фернандо дает мне кое-что… для улучшения настроения и цвета лица. – Скромно опустив глаза, она добавила: – Я называю это ежедневной инъекцией любви. До сих пор они прекрасно помогали. Как вы считаете?
      Майк, не в силах прийти в себя от изумления, попытался осознать сказанное.
      – Боже, помоги мне, я все понял! – пробормотал он и поспешил отойти, бросив через плечо: – Жду вас на площадке через две минуты!
      Банни побежала в гримерную и с помощью матери натянула костюм. Никто не сказал ни слова, пока не ушла актриса. Потом Фернандо, мывший кисти в раковине, поднял глаза:
      – Чертовски надоело это дерьмо! Вы должны мне больше двух тысяч баксов, и я хочу получить свои денежки!
      – Я вам ни цента не должна сверх того, что уже заплатила!
      – До того как я прикоснулся к вашей доченьке-нимфоманке, вы обещали отстегивать сотню баксов за каждый раз, когда я ее трахну. Не пытайтесь меня надуть.
      Леверн вытащила из сумочки стодолларовую банкноту и швырнула ее на столик.
      – Вот ваш гонорар за сегодня! Когда мы заключали соглашение, мне и в голову не пришло, что вы собираетесь проделывать это утром, днем и ночью. Я говорила, что плачу за один раз, только за один раз в день, и это все. Не нравится – держите свои причиндалы в накрепко застегнутых штанах.
      – Может, я так и сделаю. Посмотрим, что тогда запоет ваша дочь!
      – За последний месяц она получила столько, что на всю жизнь хватит! Проваливай, Фернандо! – раздраженно рявкнула Леверн и вышла, чувствуя, как первые крохотные толчки боли распирают голову. Порывшись в сумке, она облегченно вздохнула, нашарив пластиковый цилиндр с болеутоляющим, но, открыв его, с ужасом обнаружила что осталась всего одна таблетка. Леверн так привыкла принимать по две, что меньшая доза просто не подействует!
      Леверн поспешила к телефону и позвонила в аптеку, но там ей сказали, что рецепт не возобновляется. Она попыталась дозвониться до старого друга, доктора Джека Шеферда, и узнала, что тот уехал в Мехико. Дьявол! Смирившись с неудачей, Леверн, вздохнув, набрала номер Виктора Кейблшо, модного целителя всех кинозвезд. Он мог ее принять не раньше завтрашнего утра. Господи Боже, что за ужасный день ей предстоит! Но все оказалось гораздо хуже, чем предполагала Леверн. Приехав домой к концу дня, она обнаружила записку от Челси, в которой та писала, что уехала в Нью-Йорк по делу и позвонит позднее. Как посмела эта девчонка исчезнуть, ничего не объяснив, и откуда, спрашивается, добыла денег на поездку?
      Пошатываясь от все усиливающейся боли, Леверн легла в постель и провела в полудреме-полузабытьи несколько часов.
      Разбудила ее Банни, явившаяся необычно рано. Войдя в комнату матери, она немедленно заныла.
      – Мама, ну проснись же!
      Леверн испуганно подскочила, вызвав новый приступ боли, возвратившейся с прежней силой.
      – Господи Боже, что тебе, Банни? – невнятно пробормотала она.
      – Ты разрушаешь мою жизнь!
      – О чем это ты? – промямлила Леверн, так и не придя в себя. Где она? Сколько проспала? Сейчас утро или вечер?
      – Фернандо сказал, что ты велела ему носа сюда не показывать! Чего ты хочешь добиться? Ты ведь знаешь, как много он значит для меня!
      Слезы катились по щекам, размазывая тушь, оставляя черные подтеки.
      Вспомнив омерзительную утреннюю сцену, Леверн нетерпеливо вздохнула:
      – Банни, он всего лишь сексуальный автомат и ничего для тебя не значит, понятно? Таких жлобов в Голливуде по тринадцать на дюжину! Пусть убирается.
      Она устало откинулась на подушки, желая только одного – поскорее заснуть и не видеть никого и ничего.
      Громко всхлипывая, Банни стонала и вопила, рвала на себе волосы, вырвала с корнем пуговицы, вылетела из комнаты только затем, чтобы через несколько минут возвратиться и устроить очередную истерику. Все это время Леверн не поднимала головы, моля Бога, к которому так редко обращалась, чтобы все это поскорее прекратилось. Но молитвы не были услышаны. Банни, обладавшая особым, только ей присущим упрямством, способным пробить любую, самую толстую стену спокойствия и решительности, не сдавалась, и, когда наконец пропитанное слезами, растрепанное, обезумевшее создание в судорогах свалилось на пол, Леверн вынуждена была признать поражение.
      Она не помнила, как встала, подняла вконец обессилевшую истеричку и повела в ванную. Стараясь не обращать внимания на боль, Леверн утешила своего ребенка, умыла и уложила в постель. Долго еще спустя после того, как Банни наконец забылась тяжелым сном, мать лежала словно надувная игрушка, из которой выпустили воздух, терпеливо пережидая, когда пройдет боль, ставшая ее постоянной спутницей.
      К тому времени, когда доктор наконец принял Леверн, она дошла до такого состояния, что была готова броситься под грузовик. Разозленная на Челси за то, что та оставила ее одну управляться со всеми проблемами и почти ничего не видевшая от боли, Леверн была вынуждена попросить Фабиолу помочь вытащить Банни из постели и доставить на площадку, и, хотя не в ее обычаях было уезжать, не убедившись, что все в порядке, на этот раз она просто предоставила дочь заботам Фернандо и костюмерши и отправилась к доктору. К счастью, он не заставил ее ждать. Несмотря на репутацию модного доктора, доктор Кейблшо был действительно хорошим специалистом, и, хотя тонкие черты лица и густые седые волосы идеально подходили для образа целителя страждущих кинозвезд, тем не менее он никогда не прописывал лекарство, не осмотрев предварительно пациента. Год назад Кейблшо успешно излечил Банни от тяжелого бронхита.
      – Вот бумажная сорочка, – жизнерадостно объявила сестра. – Снимите все, кроме туфель. Разрез спереди.
      Леверн неприязненно поморщилась.
      – Послушайте, мне нужно лекарство от головной боли, а для этого раздеваться ни к чему.
      – Приказ доктора, миссис Томас. Он хочет обследовать вас, чтобы выяснить причину частых головных болей. Это может быть симптомом любой болезни. Когда будете готовы, нажмите маленькую зеленую кнопку, – объяснила сестра и ушла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
      Не будь боль такой невыносимой, Леверн ушла бы и поискала более сговорчивого врача, который дал бы рецепт без всяких осмотров, но она так ослабела и измучилась, что послушно сняла платье.
      Перед тем как накинуть бумажную сорочку, она случайно взглянула вниз и снова заметила опухоль на груди. Незачем больше притворяться перед собой. От правды не уйдешь. Глупыми утешениями не отделаешься. Придется принять все как есть.
      Час спустя она уже была одета и сидела напротив доктора Кейблшо, который выписывал рецепты. Подняв голову, он задумчиво оглядел ее перед тем, как спросить:
      – Почему, миссис Томас? Почему вы так долго ждали? Немного расслабившись оттого, что испытание наконец кончилось, Леверн отвела глаза.
      – Честно говоря, не знаю. Наверное, не хотела себе признаваться.
      – Но ведь вы все понимали, правда?
      – Видимо, да.
      – Слева очень большая опухоль, и на правой груди тоже, несколько поменьше. Обычно я предпочел бы сделать несколько анализов, но в этом случае необходимо сегодня же лечь в больницу на биопсию и лимфоэктомию, чтобы точно знать, что это и есть ли метастазы.
      – Не могу, доктор Кейблшо. Если я так долго ждала, еще неделя-две разницы не составит. Банни должна закончить фильм Майка Стерна, она очень расстроится, если меня не будет рядом, чтобы позаботиться обо всем.
      – Миссис Томас! – наставительно сказал доктор. – Вы поняли хоть слово из сказанного мной? Именно потому, что вы так долго ждали, нельзя терять ни минуты. Мы не о прыщике говорим, а, скорее всего, имеем дело с ужасной смертельной болезнью. Вполне возможно, эти опухоли и есть причина ваших головных болей.
      – Я, наверное, умру? – тихо спросила Леверн. Недовольство упрямой пациенткой мгновенно растаяло.
      – Все мы когда-нибудь умрем, миссис Томас. Самое главное – оттянуть это событие насколько возможно.
      Обреченно вздохнув, Леверн сдалась:
      – Хорошо, через два дня. К этому времени внучка вернется из Нью-Йорка, и Банни хоть будет на кого положиться.
      Доктор по натуре был прагматистом. Ясно, что, если он будет настаивать, женщина может уйти и вообще отказаться от лечения.
      – Ну что ж, если вы так считаете… Послезавтра я жду вас в больнице с самого утра. Мне самому договориться с хирургом или у вас есть свой?
      – Нет-нет, пожалуйста, займитесь всем сами. Спасибо, доктор. Огромное спасибо за то, что сумели меня понять.
      Леверн охватило какое-то странное чувство, словно она каким-то образом получила отсрочку смертного приговора.
      – Внизу вам выдадут лекарство. Укол, который я сделал, должен снять головную боль, но не рекомендую самой вести машину. Не может кто-нибудь заехать за вами?
      – У меня водитель.
      – Прекрасно. Как только голова снова заболит, примите две таблетки, а потом по одной каждые три часа. Но не больше шести в день, понятно?
      Леверн кивнула. Ей не терпелось уйти. Нужно успеть переделать кучу дел до того, как ложиться в больницу.

      Челси молча сидела около мистера Корелла, глядя в иллюминатор на белые облака, стелющиеся далеко внизу. Она выпила два бокала шампанского, так щедро налитого стюардессой, съела весь завтрак до крошки и сейчас ощущала сонное довольство, которого так давно не доводилось испытывать. К счастью, ее попутчик углубился в «Уолл-стрит джорнел» и можно было закрыть глаза и подремать. Какое волнующее приключение!
      Девушка чувствовала себя польщенной оттого, что Хилда была так внимательна и уделила ей столько времени. Несмотря на то, что Хилда была столько лет агентом матери, она почти всегда разговаривала с Челси в присутствии Банни или Леверн, и девушка с удивлением обнаружила, какой она благородный, прекрасный человек. Они замечательно провели время, перебирая содержимое шкафов Хилды. Строгий темно-синий костюм от Диора, бывший сейчас на Челси, принадлежал Хилде, как и голубой костюм с полуприлегающим жакетом от Энн Кляйн и простое черное платье для коктейлей от Адели Симпсон, которое Челси взяла по настоянию Хилды, на случай, если получит приглашение на обед. Все вещи были аккуратно сложены в дорогой кожаный чемодан матери, вместе с чистыми джинсами, хлопчатобумажной рубашкой, ее собственной юбкой в складку и единственной шелковой блузкой.
      Челси взглянула на портфель, стоявший перед мистером Кореллом. В этом портфеле заключены сейчас все ее надежды и мечты… Нет, наверное, не все – ведь есть еще Уилс, и жизнь, которую они проживут вместе. Как здорово, должно быть, оказаться в Лондоне, родить детей, которые будут учиться верховой езде в Эшфорд-Холле по уик-эндам и летом… У них будет городской дом, достаточно большой, чтобы хватило места для ее студии, где Челси сможет создавать прекрасные вещи… И может, «Гаррар» – старейшая и лучшая ювелирная фирма – захочет выставить ее работы…
      Впервые в жизни Челси увидела безмерные возможности, открывающиеся перед ней, вдохновляющие, наделяющие счастьем и надеждами.
      Добравшись до Нью-Йорка, они сняли номер в отеле «Пьер», и мистер Корелл пожелал ей спокойной ночи.
      – Я пригласил бы вас поужинать, дорогая, но, к сожалению, у меня деловое свидание. Здесь поблизости много приличных ресторанов, но, если вы устали, закажите ужин в номер.
      Челси облегченно вздохнула.
      – Ничего страшного, мистер Корелл. Я и вправду слишком измучена, чтобы бродить сегодня по Нью-Йорку, лучше уж пораньше лягу спать.
      – Прекрасная идея! Машина заедет за нами в половине десятого. «Тенейджерс» отсюда кварталах в десяти, и, хотя я предпочитаю ходить пешком, думаю, все же неразумно носить с собой эти сокровища. Договорились?
      – Я буду готова, – кивнула Челси и направилась за рассыльным в свой номер.
      Выложив вещи и раздевшись, Челси включила телевизор, чтобы посмотреть новости. Сначала девушка хотела было позвонить бабушке и все объяснить, но какой-то внутренний голос подсказал, что лучше этого не делать. Леверн, несомненно, обозлена, что внучка уехала, ничего на сказав, а Челси сейчас менее всего нуждалась в отрицательных эмоциях. Лучше всего поужинать и хорошенько выспаться. Но сначала Челси еще раз хотела отрепетировать речь, которую произнесет завтра, написанную и выученную наизусть. Стоя перед зеркалом, Челси начала говорить, медленно и внятно.
      – До девятнадцатого века именно мужчины были основными покупателями драгоценностей и носили их чаще, чем женщины. Но с того момента, когда открыли самые большие месторождения золота и алмазов, мужчины практически перестают интересоваться украшениями. Успехи мужчин стали оцениваться количеством и стоимостью драгоценностей, украшавших их жен.
      Челси остановилась и застонала. Господи, она их поучает, словно школьников. Если сказать что-то подобное, ее просто высмеют. Все же девушка продолжала, надеясь, что возможно, сумеет разговориться.
      – Тенденции моды обычно повторяются. В семидесятых женщины начали требовать равноправия, а мужчины – вновь носить драгоценности, возможно, не здесь, в Нью-Йорке, а в Калифорнии – золотые цепочки, инкрустированные бриллиантом часы, браслеты с монограммами.
      Ну вот, это чуть получше, но все равно скучно и примитивно. Выведенная из себя, Челси разорвала наброски речи, взяла листок бумаги со штампом отеля и начала писать снова, но выходило по-прежнему сухо и неуклюже. Ну и черт с ним! Будет говорить экспромтом.
      Несмотря на усталость, возбуждение и натянутые нервы не давали уснуть. Челси проворочалась почти всю ночь и тут же вскочила, когда в восемь позвонила телефонистка.
      Спустившись вниз, Корелл увидел ожидавшую его привлекательную молодую женщину в изящном голубом костюме, подчеркивавшем цвет глаз. Блестящие светлые волосы были по совету Хилды связаны на затылке голубой лентой – такая прическа придавала Челси совсем взрослый вид.
      – Ну что ж, молодая дама, прекрасно выглядите. Пойдем?
      Челси сидела в приемной зала заседаний на верхнем этаже административного здания «Тенейджерс» с альбомом и шкатулкой на коленях, ожидая, когда ее позовут на совещание. Она решила забыть заранее вызубренную речь, расслабиться, быть естественной, но все больше тревожилась, не слишком ли поторопила великое событие? Может, стоило еще поработать года два, набраться опыта, прежде чем замахнуться так высоко?
      Челси пыталась уговорить себя, что будущая ее карьера вовсе не зависит от этого совещания, но беспокойство все нарастало.
      В половине двенадцатого высокая стройная женщина в черном костюме открыла дверь и сделала Челси знак войти. Вцепившись в альбом внезапно задрожавшими руками, девушка нерешительно поднялась и, глубоко вздохнув, вошла в комнату.
      К ее удивлению, оказалось, что во главе стола сидит милый мистер Корелл и, по всей видимости, ведет совещание. Возможно ли, что он обладает большей властью, чем ей казалось?! При этой мысли Челси немного приободрилась.
      – Садитесь, мисс Хантер. Мы оставили вам место, – пригласил он, показывая на пустой стул слева от него, и, не тратя времени, объявил:
      – Теперь я хотел бы, чтобы вы показали моим коллегам свои работы и рассказали, какую, по-вашему, выгоду может получить «Тенейджерс» от их продажи.
      Челси оглядела сидевших за столом людей. Кроме нее, в комнате была всего одна женщина, да и та, очевидно, стенографистка. Неожиданно девушка поняла, почему мистер Корелл так долго колебался. Как может она, двадцатилетняя девчонка, убедить этих солидных мужчин, будто знает что-то новое о продаже драгоценностей!
      – Джентльмены, прежде всего хочу выразить вам свою благодарность за то, что сумели уделить мне несколько минут своего драгоценного времени. Надеюсь, вы не станете возражать, если, прежде чем показать сделанные мной вещи, я скажу несколько слов.
      Видя, что все внимательно слушают, девушка, уже спокойнее, продолжала:
      – «Тенейджерс» – фирма, занимающаяся продажей украшений самого высокого качества, в прекрасных оправах, и это хорошо, но сильно ограничивает возможный круг ваших покупателей. Я надеюсь, что вы рассмотрите вопрос о сети магазинчиков, где продавались бы украшения столь же высокого качества, но более современных моделей, предназначенных для молодых людей. Перед вами открывается заманчивая возможность привлечь клиентуру совершенно иного типа, но не менее состоятельную, поскольку в данный момент бижутерия вышла из моды. Молодые женщины и девушки предпочитают носить золотые цепочки, очень легкие и тонкие, но из чистого золота, и не всегда желают получать их в виде подарков. Современные женщины достаточно самостоятельны, чтобы самим покупать себе драгоценности. Для этих потенциальных покупателей и предназначены мои модели.
      Челси открыла шкатулку, вынула золотой браслет с медальоном того же рисунка, несколько жемчужных браслетов и положила на стол. Потом вручила Кореллу эскизы, чтобы тот пустил их по кругу.
      – Браслет и медальон с розами из моей коллекции «Розы навсегда». Камни – турмалины, и, хотя я могла бы использовать рубины и изумруды, боюсь, цена поднялась бы настолько, что стала не по карману покупателям, для которых предназначаются мои изделия.
      – Мисс Хантер, – перебил человек, сидевший напротив, – «Тенейджерс» имеет дело только с драгоценными камнями. Полудрагоценные для нас недостаточно хороши.
      Челси пришла в восторг от возможности включиться в спор.
      – Но ювелирные изделия – это не только драгоценные камни, важна еще и работа. Разве не ужасно, что мы уничтожили столько прекрасных вещей эпохи Ренессанса, только чтоб извлечь драгоценные камни и вставить в модную оправу? Даже сейчас многие переделывают бабушкины кольца с бриллиантами, верно? Все равно что замазать полотна Рембрандта и отдать холсты молодым художникам под новые работы!
      – Но какое отношение это имеет к «Тенейджерс», дорогая? – вмешался мистер Корелл, наслаждаясь находчивостью девушки.
      – Я считаю, «Тенейджерс» должен предлагать покупателям украшения в оригинальных оправах, ценные именно тонкостью отделки, а не только большими булыжниками, вставленными в золото и платину. Направление «Арт-Нуво» признало значение мастерства и вывело дизайнеров ювелирных изделий из неизвестности, подняв их до звания художников. Это тенденции будущего! Люди захотят купить драгоценности, как покупают любое произведение искусства из-за имени создавшего их художника. За последние десять лет такие прославленные мастера, как Колдер и Дали, обратились к ювелирному искусству, и истинная ценность их работ кроется в самом замысле и исполнении, а не в количестве золота или бриллиантов.
      – Вы ставите себя наравне с ними? – спросил приземистый джентльмен в конце стола, но Челси не обратила внимания на оскорбление.
      – Я считаю себя художником и мастером, и, хотя еще не достигла их класса, как вы выражаетесь, необходимо помнить, что моя карьера еще в самом начале. Надеюсь, что когда-нибудь смогу показать вам свои лучшие вещи.
      Мужчина, внимательно рассматривающий браслет, решительно кивнул:
      – Что ж, считаю, над предложением стоит задуматься. Откровенно говоря, моей невестке понравился бы этот браслет. Она отказывается носить бриллиантовое колье, мой свадебный подарок, и заявляет, что оно не подходит ни к одному из ее платьев.
      Корелл мудро решил закончить дискуссию на этом высказывании.
      – Огромное спасибо за то, что потрудились приехать, мисс Хантер. Нам многое надо обсудить. Если будете так добры оставить свою коллекцию, я позабочусь, чтобы ничего не пропало. Кстати, джентльмены, по пути сюда я узнал, что мисс Хантер – дочь Банни Томас, которая пообещала каждый день носить изделия своей дочери. Не правда ли, весьма интересно?
      Челси улыбнулась и скромно кивнула, подтверждая родство со знаменитой звездой, но удивленная тем, что Корелл сам додумался до этой идеи. Мать, рекламирующая украшения, сделанные дочерью? Забавно! Неужели и он, как Хилда, понимает, насколько велико могущество кинозвезд?
      На полпути к лифту ее догнала стенографистка:
      – Мисс Хантер, мистер Корелл велел спросить, не согласитесь ли вы поужинать с ним сегодня вечером, если, конечно, у вас нет других планов.
      – С удовольствием! – обрадовалась Челси.
      – Я так и передам.
      – В какое время?
      – В половине восьмого. Члены Совета директоров с женами всегда собираются вместе на дружескую вечеринку, когда мистер Корелл приезжает в город. Сегодня мистер Стендиш, управляющий нью-йоркским магазином, пригласил всех к себе.
      – Вы имеете в виду, – испуганно пролепетала Челси, – что я… буду ужинать с ним у мистера Стендиша?!
      – Конечно. Мистер Корелл должен быть там. Ужин дается в его честь.
      – Скажите, пожалуйста, – понизила голос Челси, – какова в точности должность мистера Корелла?
      – Председатель Совета директоров. Разве вы не знали?
      – Нет, правда? А я думала, он управляющий лос-анджелесским отделением.
      – И это тоже. Видите ли, он был женат на внучке основателя и главного держателя акций компании и много лет был президентом компании и старшим администратором. Когда десять лет назад умерла Мейбл, он доверил управление компанией мистеру Селлсу, стал председателем правления и переехал в Лос-Анджелес, поближе к дочери, которая там живет.
      – Господи, какая же я дура! Мне нужно было знать это!
      – Вовсе нет! «Тенейджерс» очень замкнутая компания, а мистер Корелл не любит распространяться о своих делах. Он стал управляющим магазина только потому… Лучше пусть сам расскажет эту историю. Рада была познакомиться, мисс Хантер. Передайте вашей маме, что я ее самая преданная поклонница!
      Челси провела день, гуляя по Пятой авеню, заглядывая в магазины, рассматривая украшения у Тиффани, Картье и Гарри Уинстона. Она добрела до Сорок Седьмой улицы и не пропустила ни одной лавчонки и лотка в «алмазном квартале». Трудно было поверить, что на протяжении всего нескольких десятков метров может существовать такое изобилие золота, платины и драгоценностей.
      Выдавая себя за потенциальную покупательницу обручального кольца с бриллиантами, Челси получила возможность узнать цены, запрашиваемые продавцами, и нашла их чудовищными. Те с абсолютно честными лицами показывали камни низкого качества, плохой огранки – «битый лед», как называли их ювелиры. Челси поразилась, увидев, что в одном отделе все бриллианты весом свыше трех карат были одинакового серого оттенка. И хотя огранка оказалась неплохой и вкраплений почти не замечалось, она была почти уверена, что, если окунуть их в этиловый спирт, бриллианты приобретут естественную желтоватую окраску, недостаточно насыщенную, чтобы выдать камни за «канареечные алмазы». Естественно, стоимость их гораздо ниже запрошенной цены. Челси читала о крашеных камнях, но с подобным встретилась впервые. Когда речь идет о бриллиантах, покупателям лучше быть настороже!
      Она хотела позвонить Леверн, как только вернется в отель, но было уже почти шесть. Пора переодеваться к ужину. Теперь, когда Челси узнала, какой властью обладает ее покровитель, она вновь обрела уверенность. Ей предстоит интересный вечер!

      – Ну что ж, вали отсюда! – объявил охранник, открывая дверь камеры Серджио.
      – О чем это ты? – спросил тот, вскакивая и поспешно выбегая из комнаты, где провел взаперти почти сутки.
      – Адвокат внес залог. Ждет тебя в приемной.
      – У меня нет адвоката! – с подозрением пробормотал Серджио.
      – Не было, а теперь появился, – сказал охранник, распахнув дверь, и показал на высокого тощего молодого человека, одетого в аккуратный темно-синий костюм в тонкую полоску.
      Серджио подошел, протягивая руку, но молодой человек намеренно игнорировал всякие проявления дружелюбия, и оскорбленный Серджио резко спросил:
      – Кто вас нанял?
      Незнакомец, чуть поколебавшись, огляделся и тихо сообщил:
      – Назначен судом, ведь у вас нет своего адвоката.
      – А кто внес залог?
      – Какой-то ваш приятель, – улыбнулся молодой человек. – Он там на улице, хочет потолковать с вами.
      Он отступил в сторону, пропуская Серджио. У обочины стоял длинный черный блестящий «линкольн».
      – Он там? Адвокат кивнул.
      Водитель открыл дверцу и улыбнулся.
      Серджио следовало бы заподозрить неладное, но столь откровенная демонстрация богатства и могущества настолько завораживала, что он покорно полез в машину и был тут же втянут на заднее сиденье и зажат между двумя здоровенными мужчинами самого неприятного вида.
      – Поехали! – велел один.
      Дверца со стуком захлопнулась. Автомобиль рванулся вперед, и Серджио только сейчас сообразил, что попал в беду.
      – Кто вы?
      – Мы работаем на человека, который хочет тебя видеть. Может, уговорит тебя кое-что ему подарить.
      – На кого вы работаете? На Сэнди Шапиро? Мужчина с уродливым шрамом через всю щеку сузил глаза и спросил:
      – Кто это?
      – Если не на Сэнди, значит на мою жену!
      – На баб не работаю, заруби себе на носу, сопляк! – бросил другой.
      Серджио оглядел обветренное лицо, глаза, полускрытые темными очками, губы, растянутые в змеиной улыбке.
      – Черт побери, кто же вас нанял?
      – Потом узнаешь, отдыхай пока, сопляк!
      Всю дорогу мужчины упорно молчали, отказываясь отвечать на вопросы. Лимузин проехал по шоссе Сан-Диего, свернул в северную долину. Сначала Серджио пытался запоминать дорогу, но местность была незнакомой, а вскоре они оказались в такой глуши, что он окончательно растерялся. Машина свернула на длинную грязную аллею и остановилась у высоких ворот из кованого железа. Водитель вышел, сунул ключ в висячий замок, открыл ворота, потом, въехав во двор, снова вышел и запер их за собой. К этому времени Серджио был на грани истерики.
      – Слушайте, парни, за такое можно и в каталажку попасть! Это похищение!
      – Хочешь обратно в тюрьму, сопляк? Только скажи, мы всегда рады услужить. Тебя еще никто ни к чему не принуждает, ясно?
      Автомобиль прополз по узкой каменистой тропинке и приткнулся к небольшому административному зданию. Серджио вытолкнули наружу.
      – Человек, который хочет поговорить с тобой, там, в доме, – объявил головорез в темных очках. – Мы здесь подождем.
      Он облокотился на крыло автомобиля и закурил.
      Обуреваемый дурными предчувствиями, Серджио открыл дверь и оказался в обшарпанной комнате, похожей на контору. За столом с телефонной трубкой в руках сидел смуглый мужчина с прилизанными черными волосами и тонкими усиками. На нем тоже были темные очки. Показав Серджио на стул перед столом, мужчина продолжал разговор.
      – Прости, приятель, но мы договорились. Плевать я хотел, подписан контракт или нет, ты дал слово, и с тебя весь спрос.
      Выслушав ответ, он презрительно бросил:
      – Слушай, подонок, еще не родился тот человек, который посмел бы шутить с Саем Крайстменом, понял?
      Насколько мне известно, мы обо всем договорились, так что заткнись! Контракты будут лежать у тебя на столе к двум часам, а возвратишь их к пяти… со всеми подписями, ясно?
      Швырнув трубку и не глядя на Серджио, он вскочил и метнулся к двери.
      – Блейдс, ну-ка подними задницу, и живо сюда! Мужчина в темных очках поспешил к нему. Стоя у порога, они переговаривались так тихо, что ни слова нельзя было услышать. Серджио с почтительным страхом взирал на могущественного легендарного Сая Крайстмена, владельца одной из самых больших компаний звукозаписи в стране. Ходили слухи о его связях с мафией.
      Мужчина с прилизанными волосами отпустил Блейдса и вновь уселся за стол.
      – Нам нужно кое-что обсудить. Насколько мне известно, у тебя оказался дневник моей старой приятельницы Хилды Маркс. Я должен его получить, и сегодня же.
      Даже от говорящей гремучей змеи можно было бы ожидать большего дружелюбия и тепла в голосе.
      – Э… почему вы считаете, что дневник у меня? – испуганно пролепетал Серджио.
      – Ты угрожал его обнародовать, и она просто сделала одолжение старому другу. Сам ведь знаешь, что это такое – обзаводиться друзьями и врагами. Нужно всегда быть уверенным, что твои друзья гораздо сильнее врагов, – зловеще процедил Сай.
      – Но почему она рассказала вам?! – удивился сбитый с толку Серджио.
      – Потому что не дура. Может, не стоило все записывать в эту книжку, но, по крайней мере, у Хилды хватило мозгов, чтобы найти выход. Она позвонила мне, и теперь мы заодно. А ты, приятель – враг. Итак… Сколько?
      – Сто штук, – нагло объявил Серджио. – Это для вас семечки!
      Мужчина громко рассмеялся и, наклонившись поближе, сказал:
      – Сто тысяч – для нас не семечки, а вот твоя жизнь ничего не стоит. Десять штук, хочешь – бери, хочешь – нет.
      Но Серджио никогда не умел вовремя отступать.
      – С чего это я должен соглашаться, когда жена предлагала мне больше?
      – Значит, ошибся. Нужно было брать, пока давали. Сейчас цена упала. Ну что, договорились?
      – Это грабеж на большой дороге!
      – Знал, на что шел, ублюдок, – рассмеялся мужчина.
      – Ладно, – нерешительно протянул Серджио, – но я… Мужчина поднялся:
      – Вот и хорошо. Блейдс проводит тебя туда, где ты их запрятал. Как только все выложишь, он отдаст денежки.
      Серджио попытался поторговаться.
      – Э… слушайте, почему бы мне не принести все завтра?
      – И дать тебе шанс отправиться к чертовым репортеришкам? Ты что, меня за дурака считаешь?.. Предупреждаю: если решишь выкинуть какую-нибудь глупость, я очень обижусь и тогда в самом деле стану твоим врагом, – угрожающе предостерег он.
      Запуганный Серджио тут же капитулировал.
      – Я получу наличными? А Хилда? По-прежнему собирается…
      – Слушай, малый, твои отношения с женой меня не касаются. Хотя… Я обещал ей вернуть драгоценности… В знак дружбы, конечно за то, что позвонила мне. Так что все отдашь Блейдсу, ясно?
      – Но это не входило в уговор, – запротестовал уязвленный Серджио.
      – Если я говорю входило, значит, так оно и есть! Пока! Он вытолкнул Серджио за порог, и двое тяжеловесных мужчин немедленно сунули танцора в машину. Перед тем как «линкольн» отъехал, мужчина крикнул с порога:
      – Не забудьте взять расписку в получении денег!

* * *

      В пять часов Хилда, нетерпеливо ожидавшая в офисе, подняла трубку. Звонил Сэнди Шапиро.
      – Как ты и думала, это обошлось дешевле! – смеясь, объявил он.
      – Уверен, что эта та самая? – переспросила на всякий случай Хилда, но в голосе Сэнди звучали неподдельная радость и облегчение.
      – Ну да, ну да, я ее перелистал, именно то, что надо. Не возражаешь, если я прочту этот чертов дневник перед тем, как сжечь?
      – Ради Бога, но я хочу сама поднести спичку!
      – Давай поужинаем у тебя, а потом вместе это сделаем. Попроси Эмму испечь торт. Соберемся часов в восемь. Ничего, если я приведу Младшего?
      – Потрясающе! Желаю сама все услышать.
      Сэнди добрался до дома Хилды лишь в половине девятого. Хозяйка радостно приветствовала друга и его сына, Сэнфорда Шапиро-младшего.
      – Прости, что опоздали, но я читал эту мину замедленного действия и не мог оторваться. Возьми, дорогая, и не говори больше, что я никогда ничего тебе не дарил.
      Выхватив дневник, Хилда обняла Сэнди, прижала к себе и звонко поцеловала в щеку.
      – Эй, а как насчет меня? – спросил высокий смуглый мужчина лет сорока.
      Хилда засмеялась и чмокнула его тоже. Сэнди вручил ей пакет.
      – Тут твои драгоценности.
      – Ты и их раздобыл? – обрадовалась Хилда.
      – Да, это была моя идея, – объявил Сэнди-младший. – Когда я понял, что прижал его к стенке, решил: какого черта, он ведь украл их, так?
      – Говорил я, мой сын – человек, любящий закон и порядок! Недаром постоянно угрожает голосовать за республиканцев, – гордо фыркнул Сэнди.
      Они отпраздновали успех шампанским, и Хилда захотела узнать подробности.
      – Ну что ж, актеры, которых ты наняла на роли гангстеров, превзошли себя. Я заплатил им вдвое – уж очень были убедительны, – начал Сэнди. – И сказал, что, если им когда-нибудь понадобится агент, пусть позвонят тебе. Я коротко объяснил, что в точности следует делать и говорить, так чтобы не нарушить закон, на случай, если этот подонок поумнеет и поймет, что его обули.
      – Да, мы были очень осторожны. Я ни разу не назвался Крайстменом, предоставил ему самому догадываться, – сообщил Сэнфорд. – Кстати, этот гример – просто художник. Надел на меня парик, приклеил усики и чем-то подтемнил кожу. Я сам себя не узнал.
      – Хорошо, что Сай Крайстмен не позволяет себя фотографировать, – заметила Хилда. – На самом деле он маленький, жилистый, с копной белых волос. И, Сэнфорд, не знаю, как тебя благодарить за то, что согласился сделать это. Ужасно, если бы пришлось нанять какого-нибудь неизвестного актера и все ему объяснять.
      – Он просто в восторге, – вмешался Сэнди. Сэнфорд засмеялся.
      – Старик прав. Я хотел быть актером, но он мне не позволил. Заставил идти в юридический колледж.
      – А ты разве не рад этому?
      – Да… был до сегодняшнего дня, – кивнул Сэнфорд и, лукаво сверкнув глазами, добавил: – Но после всех событий не перестаю мучиться: а, что, если судьба предназначала мне стать вторым Брандо?!
      – Этот дневник – сущее проклятье. Давайте сожжем эту пакость, пока она не наделала еще больше бед, – предложил Сэнди.
      – Камин зажжен. Давайте вырывать страницы и бросать туда, – сказала Хилда.
      Наблюдая, как трещит и корчится бумага, Сэнди тихо процитировал Омара Хайама:
       Сей мир, в котором ты живешь, мираж, не боле.
       Так стоит ли роптать и жаждать лучшей доли?
       С мученьем примирись и с роком не воюй…
      Он на секунду остановился, и Хилда тихо докончила:
       Начертанное им стереть мы в силах, что ли?
      Последовало долгое молчание. Наконец Хилда тяжело вздохнула:
      – Просто не верится, что все кончилось. Серджио читал эту проклятую книгу, а он глуп и опасен. Клянусь, мы еще о нем услышим.
      – Откажись платить компенсацию Челли. Пусть этот кретин гниет в тюрьме за то, что сделал с ним, – мстительно объявил Сэнди, но Хилда покачала головой.
      – Это несправедливо по отношению к Челли. Я все равно Куплю ему «роллс-ройс», но без всяких условий. Если хочет подать в суд на Серджио, это его дело.

      К удивлению Челси, оказалось, что она пользовалась огромным успехом на ужине в кругу членов Совета директоров «Тенейджерс». Жены некоторых из них были чуть постарше Челси и сразу приняли ее в свое общество, по достоинству оценив браслет с розой, который догадливый мистер Корелл принес в отель и попросил ее надеть на вечер.
      Челси выросла в доме, где бабушка часто давала пышные вечера и торжественные ужины, а поскольку присутствие девушки было обязательным, она не чувствовала себя скованной и среди богатых и влиятельных членов нью-йоркского общества. Кроме того, всех интересовало ее родство с суперзвездой.
      Мистер Корелл, еще в машине предложивший, чтобы Челси называла его просто Джонатаном, был внимательным и любезным собеседником. Впервые после посещения Эшфорд-Холла, десять лет назад, Челси обнаружила, что находится в центре внимания, и это ей очень понравилось.
      Хотя она предпочла бы поверить, что обязана таким приемом собственному таланту и красноречию, все же была достаточно рассудительна, чтобы признать: все эти люди, возможно, просто хотят угодить Джонатану Кореллу. Он довольно ясно дал понять, что желает отдохнуть, хорошо провести время в ее обществе, и не отходил от Челси, то и дело вызывая ее на разговор, явно довольный ее познаниями в ювелирном деле.
      Но только, когда они уже возвращались в отель, Корелл сообщил девушке долгожданную новость:
      – Моя дорогая Челси, думаю, теперь вы уже поняли, что завоевали все сердца в «Тенейджерс».
      Два бокала шампанского и состояние эйфории побудили девушку ответить развязнее, чем она намеревалась:
      – Чем же они так восхищаются? Моей улыбкой или моими работами?
      Вместо того, чтобы оскорбиться, Корелл громко расхохотался.
      – Ну и ну! Какая дерзкая девчонка. Я думаю, всем понравилось не только то, что вы сделали собственными хорошенькими ручками, но и ваши предложения посчитали весьма неглупыми.
      Челси почувствовала, как загорелись щеки, а в висках застучала кровь.
      – О, мистер… Джонатан, как чудесно!
      – Совершенно верно, но мы хотим, чтобы вы работали исключительно на нас, в лос-анджелесском филиале.
      – Дизайн? – застенчиво спросила Челси.
      – Естественно. Однако должен предупредить вас, что мы выдвигаем некоторые условия. Сами знаете, в этом мире ничего не дается даром, но думаю, не так уж трудно будет их выполнить. В конце концов, мы желаем вам только счастья.
      – Какие условия? – с сомнением спросила Челси.
      – Прежде всего, мы решили вновь открыть на побережье нашу ювелирную мастерскую. Три года назад ее закрыли, но это, по-видимому, было ошибкой. Мы пытаемся рассылать вещи по стране, но клиенты получают их не так быстро, как хотелось бы, и, кроме того, приходится нанимать местных ювелиров для ремонта, подгонки по размерам и тому подобного. К сожалению, результаты оставляют желать лучшего.
      – И вы хотите, чтобы я работала в мастерской?
      – Не совсем. В этом здании пустует целый этаж, и я намереваюсь оборудовать его под вашу студию. В мастерской будут работать лучший мастер по золоту из нашего парижского филиала и опытный установщик камней из Нью-Йорка. Эти люди будут выполнять работы по вашим эскизам. Такой талантливый человек, как вы, не должен тратить время на ручной труд.
      – Здорово! – прошептала она, потрясенная грандиозностью планов.
      – Да, но тут-то вся загвоздка, дорогая. Все, что вы создаете, должно считаться исключительной собственностью «Тенейджерс».
      – По-моему, это справедливо, – заметила Челси, удивляясь, в чем здесь кроется подвох.
      – Рад, что вы тоже так считаете. Готовые украшения будут продаваться под вашим именем, и мы намереваемся в связи с этим начать широкую рекламную кампанию. Вы станете звездой, дитя мое, но…
      Он сделал драматическую паузу.
      – Но за это должны подписать эксклюзивный контракт с «Тенейджерс» на десять лет и, кроме того, все ваши работы, сделанные в течение этого времени, навсегда остаются собственностью фирмы.
      Так вот оно что! Десять лет. Как она может связать себя на такой долгий срок! Меньше чем через два года она выйдет замуж за Уилса и уедет в Лондон.
      Челси вжалась в сиденье, взвешивая все «за» и «против». Похлопав девушку по руке, Корелл попытался ее ободрить:
      – Конечно, это немалый срок, очень немалый, но поймите и нас: просто невыгодно пытаться начинать какие-то предприятия, если мы не будем убеждены, что в нашем распоряжении достаточно времени на его осуществление. Сколько вам лет?
      – Почти двадцать три, – пробормотала Челси, задумчиво глядя в окно.
      Корелл тихо засмеялся.
      – Когда контракт закончится, вы все еще будете очень молоды, но уже станете одним из величайших ювелиров не только в стране, но и во всем мире. Такая возможность выпадает раз в жизни, дорогая, но вам, конечно, необходимо все хорошо обдумать, прежде чем принять решение. Возвращайтесь домой, и, главное, не торопитесь. Никакой спешки. У нас впереди еще много времени.
      Челси взглянула на этого чужого человека, ставшего ее другом и защитником, и, улыбнувшись, прошептала:
      – Вы один из самых добрых людей, которых я знаю. Почему вы делаете это для меня?
      – Потому что вы мне нравитесь! Да-да, и очень. С вами я чувствую себя молодым, полным надежд и желаний создать что-то новое, непохожее на то, что было раньше. Но причина не только в этом, дорогое дитя. Я делаю это потому, что вы и ваши идеи могут принести «Тенейджерс» много денег, – вот моя главная цель. Совет директоров согласен со мной.
      Корелл проводил Челси до дверей в номер, взял у нее ключ и открыл дверь.
      – Спасибо за прекрасный вечер, мистер… Джонатан, лучший… почти лучший в моей жизни. Я никогда его не забуду.
      Привстав на цыпочки, она поцеловала Корелла в щеку.
      – Это вам спасибо, дорогая. Мы вылетаем в половине одиннадцатого, значит, машина придет в половине девятого. Спокойной ночи. Желаю хорошо отдохнуть.
      Он направился к лифту.
      Глядя в спину уходящему Кореллу, Челси невольно восхищалась его осанкой. Такой спокойный, уверенный и в то же время мягкий и добрый. Самый лучший мужчина в мире… после Уилса. Как жаль, что придется ответить отказом на его благородное предложение. Придется найти другой способ начать карьеру.

      Майк Стерн, безусловно, считал более, чем странной связь Банни с гримером. Но оснований жаловаться у него не было. У каждого актера, с которым он работал, были свои, зачастую самые патологические методы вживания в роль, и если эти методы срабатывали – прекрасно, детали Майка не интересовали. В конце концов, Банни играла блестяще, а остальное значения не имело.
      Когда на следующее утро актриса появилась на площадке и встретилась глазами с режиссером, оба улыбнулись одним и тем же мыслям: Майк был рад, что Банни, очевидно, не испытывала смущения за то, что произошло в гримерной, и режиссер невольно спрашивал себя, сохранил бы он столько же самообладания, оказавшись на месте этой женщины.
      Съемки проходили на удивление слаженно. Банни не делала ни одного неверного жеста, интонации были безупречны. По правде говоря, она так безоглядно вошла в роль, что Майк предоставлял ей на площадке большую свободу, чем это было в его правилах. Несколько раз он ловил себя на том, что зачарованно наблюдает за игрой актеров, совсем как обыкновенный зритель, а не профессионал. Не стесняемая жесткими рамками, Банни взвилась в небо, словно выпущенная на волю ракета, увлекая за собой партнеров к ослепительным высотам…
      Дела шли так хорошо, что Майк отказался бы от обеденного перерыва, если бы профсоюзы не требовали уходить на ланч ровно в половине третьего. Он отвел Банни в сторону, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз.
      – Дорогая, вы сегодня просто потрясающе играете. Но, пожалуйста, никаких изменений в следующей сцене. Понимаю, это крайне сложно, поскольку каждое, самое незначительное движение необходимо делать в точности как я скажу, чтобы никого не ранить, понимаете?
      Банни кивнула, но было очевидно, что ее мысли где-то далеко. Она почти не слушала и все время озиралась, стараясь не глядеть ему в глаза.
      – Слушайте внимательно, Банни. То, что я говорю, чрезвычайно важно! Я думаю, надо пройти сцену раза два, прежде чем снимать, как вы думаете? – настойчиво допытывался режиссер.
      – Нет, Майк, – покачала головой актриса. – Одна репетиция, а потом лучше снимать. Я хочу выложиться до конца и не уверена, что смогу больше, чем один раз привести себя в соответствующее состояние для сцены убийства. Не стоит экономить силы для второго или третьего дубля.
      Они долго молча стояли, глядя друг на друга, пока Майк взвешивал «за» и «против». Наконец он кивнул:
      – Хорошо, бэби. Будь по-вашему. Ну, а пока возвращайтесь к себе, отдохните. Если мы снимем эту сцену сегодня, можно разъезжаться по домам.
      Похлопав ее по плечу, Майк подозвал помощника режиссера, которому не терпелось что-то сказать.
      Возвратившись в гримерную, Банни неприятно удивилась, увидев, что комната пуста. И это в такой важный для нее день! Где это мать носит?! Непривыкшая к одиночеству актриса уселась на диван, закурила и позвонила домой, но дворецкий объяснил, что не видал Леверн с самого утра.
      – Моей дочери, случайно, нет дома? – спросила Банни. Хотя Кларк знал, что Челси в Нью-Йорке, он промолчал, мудро решив, что, если Леверн ничего не сказала Банни, не его дело болтать языком.
      – Ее тоже нет, мэм.
      Швырнув трубку, Банни включила телевизор. Актриса была возбуждена, взвинчена и не находила себе места. Через пять минут она вскочила и заметалась по комнате. Потом позвонила в гримерную, спросила, где Фернандо, и с раздражением узнала, что он взял выходной.
      – Здесь Дебби, его ассистентка. Хотите, чтобы она пришла?
      – Нет! – резко сказала Банни, бросая трубку. – Если, конечно, она не хочет меня трахнуть, – с горечью пробормотала актриса.
      За десять минут до окончания перерыва звезда вернулась на площадку. Ей не терпелось начать – Банни нервно переминалась, словно скаковая лошадка перед заездом.
      Подошла ассистентка Фернандо с расческой и бутылкой воды, смешанной с глицерином, необходимой, чтобы имитировать капли пота на лицах актеров. Осветители проверяли оборудование, а Майк с чашкой кофе в руке о чем-то горячо спорил с оператором. Явился бутафор с большим острым ножом.
      – Настоящий? – удивилась Банни, но ее партнер, Мел Холланд, стоявший позади, пробормотал:
      – О Боже, надеюсь, что нет!
      – Да, мисс Томас, конечно, настоящий!
      – Послушайте! – запротестовал Холланд. – Майк говорил, что нож будет каучуковый, а настоящий только один раз покажут крупным планом. Слишком рискованно позволить ей размахивать стальным клинком, когда мы сцепимся.
      Банни, посчитавшая замечание личным оскорблением, раздраженно огрызнулась:
      – Ради Бога, оставь, не собираюсь же я ткнуть тебя этой штукой. Если что-нибудь и случится, то только по твоей вине! Во всяком случае, я тут буду ни при чем!
      – Ну да, тебе легко говорить! Нож-то держу не я! – пожаловался Мел. – Майк! Можно тебя на минутку?..
      Отвернувшись от актрисы, он решительно направился к режиссеру.
      Банни подняла брови, огляделась в поисках поддержки, но окружающие отводили глаза. По мере того как съемки продолжались, неприязнь между звездой и ее партнером все росла, а стычки учащались. Недавно Банни не постеснялась обозвать актера «накачанным гомиком», что отнюдь не возвысило ее в глазах членов съемочной группы и других актеров. Мел Холланд был красив, талантлив, пользовался известностью и всеобщей симпатией, и, хотя многие знали, что он гомосексуалист, об этом старались не упоминать.
      После оживленного спора Майк подвел Холланда к Банни:
      – Пойдем, Мел. Банни должна это слышать. Банни, дорогая, Мел беспокоится, что ты можешь его ранить. Поэтому давай пройдем сцену: покажи ему, что в точности собираешься делать, как управляешься с оружием, пусть убедится, что все в порядке.
      Банни медленно перевела глаза с груди на лицо Мела, взглянула ему в глаза и издевательски спросила:
      – Почему этот великий человек беспокоится о таком ничтожестве, как я? Ты в два раза меня выше и шире.
      – Ну да, и гораздо больше гремучей змеи, но не осмелился бы ее задеть, – отпарировал он.
      Обычно добродушные глаза светились презрительной насмешкой.
      Майк не сделал попытки погасить неприязнь между партнерами, надеясь, что оба передадут это настроение на экране.
      – О'кей, друзья, по местам! Высвечивай ее лицо! – приказал он осветителю.
      Как только Банни и Мел приготовились, Майк быстро дал последние указания.
      – Мел, сразу после того, как выкрикиваешь ей свою реплику, она отворачивается, но ты грубо хватаешь ее за плечо, и поворачиваешь лицом к себе. Отведи подальше руку, когда замахиваешься на нее, хорошо? Публика должна увидеть, как сильно тебе хочется причинить ей боль.
      – Сделаю все, что смогу, – серьезно пообещал Мел.
      – После того как он ударит тебя, Банни, быстро, резко откидываешь голову, спотыкаясь, бредешь к кухонному столу, где лежит нож, потом медленно поворачиваешься, глядишь на него. Он угрожающе надвигается на тебя, ты заводишь левую руку за спину, хватаешь нож. Смотришь Мелу в глаза, правой рукой рвешь блузку, обнажаешь грудь. Ни на секунду не своди с него глаз. Чувственно приоткрываешь губы, облизываешь их языком, колени подгибаются, ты медленно опускаешься на пол. Мел, не нужно реагировать слишком быстро. Секс и насилие для тебя неразделимы, но нужно время, чтобы ярость перешла в похоть. Пусть она зреет медленно и камера все запечатлеет. Договорились?
      – Ясно, Майк.
      – Банни, это и к тебе относится. Твоя любовь превратилась в ненависть, но не переходи от пассивной покорности к убийству слишком быстро. Отдайся его объятиям, позволь публике думать, что секс победит все, и только потом наносишь удар. Только коснись его ножом и сразу остановись. Нож снимем отдельно.
      Они прекрасно прошли сцену, без единого замечания, и наконец Майк сказал, что все в порядке, и велел гримерам в последний раз освежить грим. Однако Майк с нервным видом подошел к камере, где стоял его помощник, и вполголоса велел:
      – Объяви перерыв. Скажи, камера не работает. Отведи Мела в костюмерную так, чтобы Банни не заметила, и заставь костюмеров надеть на него пуленепробиваемый жилет. Банни ведет себя странно, слишком агрессивно. Не хочу, чтобы увлекшись, она невзначай поранила его.
      – Господи, Майк, на нем же тонкая рубашка! Все будет видно!
      – Надень на него жилет, и я посмотрю.
      Через час все было готово к съемке. Жилет приклеили лейкопластырем к спине, так чтобы он не слишком топорщился. Пришлось слегка изменить угол обзора камеры, и можно было начинать.
      – Спасибо, приятель, – поблагодарил Мел режиссера, проходя на место.
      К этому времени на площадке появилась Леверн, пытавшаяся успокоить дочь и хоть немного смягчить ее раздражение на окружающих и весь мир. Однако, когда заработала камера, Банни, верная своему обещанию, выложилась до конца, становясь попеременно униженной, чувственной, гневной, опасной, и, когда наконец нанесла смертельный удар жестокому любовнику, окончательно превратилась в Аннабель, доведенную до предела, охваченную отчаянием. К счастью, ее поглощенность своей героиней не зашла настолько далеко, чтобы Банни попыталась по-настоящему ранить Мела. После того как Майк объявил, что съемка закончена, на площадке воцарилось молчание, и потом вся съемочная группа, словно по команде затаившая дыхание, разразилась дружными аплодисментами.
      – Проявить, – велел Майк и, подойдя к актерам, объявил: – Превосходно! Лучше и быть не может! На что уж тут ко всему привыкли, и то нас захватило! Потрясающе! Не хотелось бы просить повторить сцену, но нужно сделать несколько кадров крупным планом. Не хочу, чтобы ваши эмоции до завтра охладели! Хорошо?
      Оба киноактера, измотанные и морально, и физически, только кивнули, и Леверн увела Банни в гримерную.
      – Слушай, она в самом деле нечто! – восхищенно признался Мел. – Кажется, мы оба в ней ошибались.
      – Может быть, – загадочно пробормотал Майк, – день еще не кончился! Только не снимай жилета, пока все не отснимем.
      – Зачем? Он мне всю спину изодрал.
      – Пожалуйста, Мел, сделай как я сказал, – настаивал Майк.

      Лимузин доставил Челси к дому только в пять вечера. К восторгу девушки, оказалось, что в ее отсутствие прибыли еще три розы. Горничная поставила их в вазу на ночном столике. Рядом лежало письмо от Уилса. Усевшись на кровать, девушка нетерпеливо разорвала конверт и почувствовала, как щекам стало жарко: слишком откровенными были признания. Очевидно, Уилс страдал от разлуки еще больше, чем она, и Челси потрясла и взволновала необузданность чувств. Сама она вряд ли осмелилась бы написать столь эротичное любовное послание, хотя в душе испытывала то же самое. Но в письме оказались и важные новости. Уилс сообщил родителям о помолвке с Челси, и, к облегчению его и Маргарет, те согласились, с условием, что сын сначала закончит учебу. Уилс, конечно, заверил родителей, что и сам намеревался это сделать. Письмо дышало искренней любовью и тоскливым желанием.
      Челси немедленно принялась за ответ, чувствуя себя виноватой в том, что была слишком поглощена работой и не написала раньше. Нужно сейчас же, как можно скорее рассказать Уилсу, что она любит его больше всего на свете и что часы, проведенные с ним, были самыми прекрасными в ее жизни.
      Девушка все еще пыталась найти слова, которые не разочаровали бы Уилса, слова, выражающие то, что она ощущала в эту секунду, и одновременно искала способ, как можно тактичнее рассказать о предложении «Тенейджерс», но в дверь тихо постучали. Дворецкий Кларк объявил с нескрываемой неприязнью:
      – Мисс Челси! Знакомый вашей матери ждет внизу. Я объяснил, что мисс Банни и ваша бабушка еще не вернулись, но он не желает уходить. Что прикажете делать?
      – Фернандо? – спросила Челси, поморщившись.
      – Боюсь, именно он, – выдавил дворецкий.
      – Попросите его подождать в гостиной, Кларк. Они вернутся не раньше чем через час. Только, ради Бога, не говорите, что я дома, иначе он не уймется, пока не поговорит со мной.
      – Но… – нерешительно начал дворецкий.
      – Что еще? – нетерпеливо спросила Челси, которой не терпелось поскорее закончить письмо.
      – Ваша бабушка дала строгий приказ никогда не оставлять его одного в комнате. Боится, что он что-нибудь украдет.
      – Черт! Тогда скажите… Нет, я сама спущусь и объясню ему. Спасибо, Кларк! Попробую от него избавиться.
      Не позаботившись надеть туфли, Челси быстро сбежала по лестнице.
      Фернандо стоял в холле, рассматривая древние напольные часы.
      – Привет, красавица! – улыбнулся он. – Ничего вещичка! Бьюсь об заклад, кучу деньжищ стоят!
      – Не знаю. Они уже стояли здесь, когда мы переехали. А почему вы не на студии? – с подозрением осведомилась Челси.
      – Взял выходной. Кое-какие неотложные дела. Смотрю, ваши задерживаются. Сверхурочная работенка, а? Жаль, что именно сегодня решил отдохнуть! Лишние бабки не помешали бы!
      Не обращая внимания на попытки вовлечь ее в разговор, Челси решила не тратить время на любезности.
      – Не имею ни малейшего представления, когда мама будет дома. Я сама только вернулась в город и никого еще не видела. Думаю, вам вряд ли стоит ждать. Мама наверняка очень устанет после такого дня. Может, вам лучше увидеться с ней завтра утром на студии, – предложила она, отступая: слишком уж близко придвинулся Фернандо. Губы Фернандо раздвинулись в привычной угодливой улыбочке, и Челси с отвращением заметила, что между передними зубами застрял кусочек чего-то желтого, должно быть, остатки еды.
      – Ништяк, я подожду. Нужно потолковать со старушкой, а время быстро летит, особенно когда компанию составляет такая хорошенькая девочка! Слушай, а что, если нам пойти в другую комнату посидеть, попросить Кларка принести бутылочку шампанского из запасов вашей мамочки? Готов поклясться, вы любите шампанское, – предложил Фернандо, облизывая губы и окидывая Челси откровенно похотливым взглядом.
      «Господи, он просто омерзителен, – подумала Челси. – Как могла мать связаться с таким отребьем?!»
      – У меня нет времени, – холодно отрезала она. – Завтра нужно на занятия, работы по горло, так что вам лучше уйти.
      Она не выбирала выражений. Подобным людям недоступны ни такт, ни вежливость.
      Фернандо потянулся к ее руке, но девушка поспешно отстранилась.
      – Ну же, леди, нельзя быть такой неприветливой! Зачем портить компанию? Расслабьтесь, давайте повеселимся хоть разок! Уж слишком вы строги!
      – Послушайте, я совершенно не желаю находиться в вашем обществе, ясно? А теперь уходите, иначе прикажу Кларку выбросить вас!
      Она едва закончила гневную отповедь, когда в холле неожиданно появились Банни и Леверн, успевшие пройти в дом через гараж.
      – Вернулись наконец, юная леди? – осведомилась Леверн, намеренно игнорируя присутствие Фернандо. – Поднимитесь в мою комнату. Нужно кое о чем потолковать.
      Проскользнув мимо гостя, словно тот был невидимкой, она начала подниматься по ступенькам, сопровождаемая Челси, но тут Фернандо громко запротестовал:
      – Минутку! Мы должны обсудить важное дельце, миссис Томас!
      – Мне с вами не о чем говорить! – полуобернувшись, рявкнула Леверн. – Банни, сейчас же вышвырни его из дома! Немедленно!
      Теперь, когда съемки были почти закончены, в услугах Фернандо больше нет необходимости, и Леверн вовсе не собиралась выкладывать лишние деньги. Взяв Челси под руку, пожилая женщина решительно направилась вверх. У нее дела поважнее, чем этот похотливый паразит!
      Однако Банни вела себя на удивление спокойно, и, не будь Леверн и Челси так поглощены собственными заботами, непременно обратили бы внимание на ее необычное поведение. Банни никогда не была островком спокойствия в бурном океане эмоций. Механически улыбнувшись человеку, с которым так часто спала, доставившему ей столько наслаждения, актриса взяла его за руку и почти насильно втолкнула в библиотеку.
      – Пойдем, Фернандо. Мама просто устала. Давай спокойно посидим вдвоем, выпьем, поговорим. Кстати, где ты был сегодня? Снимали главную сцену, и я так рассчитывала на тебя, – вкрадчиво промурлыкала она, плотно прикрывая дверь.
      Челси обязательно заинтересовалась бы, какие общие дела завелись у бабушки с Фернандо, не будь девушка так захвачена собственными проблемами. Как объясниться насчет поездки в Нью-Йорк и умолчать о предложении «Тенейджерс»? Вряд ли стоит говорить от этом бабушке, все равно Челси должна отказаться из-за Уилса. Но она еще не готова объявить домашним о помолвке.
      Однако Челси не стоило волноваться – в этот момент Леверн мало интересовали дела внучки, ей хватало собственных бед.
      Челси сидела на обитой атласом качалке и внимательно слушала, как всегда, умудрившись отодвинуть свои заботы на задний план.
      – Челси, нам необходимо поговорить. Сегодня утром я была у доктора… и… словом, дня через два мне нужно лечь в больницу.
      – Что случилось, ба? – встревожилась девушка. Леверн рухнула на постель, закрыла руками лицо.
      – Они считают… что у меня рак. Опухоли в груди… справа и слева, и, хотя все это еще не наверняка, думаю, дело далеко зашло.
      – О Господи, бабушка, какой ужас!
      Челси рванулась к бабушке, и, обхватив худые плечи, погладила как маленькую по голове, а Леверн наконец-то позволила себе выплакаться. Слезы были редкой роскошью для Леверн, и в отличие от эмоциональных взрывов Банни, продолжавшихся часами, этот приступ, гораздо более искренний, длился недолго. Взяв себя в руки, она вытерла глаза и спокойно объявила:
      – У меня предчувствие, что следующие несколько месяцев тебе нелегко придется. Не знаю, как Банни собирается обходиться без меня.
      – Все будет хорошо, ба. Мама сильнее, чем ты думаешь. Когда собираешься ей сказать?
      Взяв внучку за руку, Леверн предупредила:
      – Не хочу, чтобы она обо всем узнала. Необходима твоя помощь: нужно убедить ее, что со мной ничего серьезного.
      – Но, бабушка, ведь ты ложишься в больницу! Что же мы ей скажем?
      – Объясним, что операция небольшая, ничего сложного, и я выпишусь через день-другой. Обещай, что постараешься успокоить Банни, – настаивала Леверн.
      – Нет, ба, так нельзя! – отбивалась Челси. – Если дела окажутся плохи, маме придется еще труднее. Ты должна сказать ей правду сейчас, так, чтобы она посчитала, что еще не все потеряно. Мы одна семья, и нужно выстоять бурю вместе.
      – Нет-нет! Мы с тобой сильные и сможем справиться, а Банни…
      Внезапно замолчав, Леверн вновь возвратилась мыслями к собственной беде.
      Неужели она умрет, а жизнь будет Продолжаться дальше?!
      Женщины долго сидели молча, думая о своем, представляя будущее, в котором нет места для Леверн. И тут Челси сообразила, чего хочет от нее бабка. Леверн считала само собой разумеющимся, что внучка займет ее место опекунши и няньки Банни. Сама мысль об этом была невыносимой.
      Ведь в этом случае Челси придется пожертвовать всем, что так дорого для нее!
      Погруженная в мрачные думы, Леверн неожиданно уловила сигнал тревоги. Непонятно, услыхала ли она отчаянный призыв Банни или руководствовалась лишь интуицией, но, немедленно вскочив, кинулась к двери.
      – Спущусь вниз, посмотрю, что происходит. Не нужно было оставлять Банни наедине с этим подонком.
      Челси ничего не услышала, но, чувствуя, как расстроена бабушка, пошла следом.
      – Не стоит, Челси, – остановила ее Леверн. – Я вполне могу справиться с ублюдком, а когда уложу Банни в постель, поговорим обо всем.
      – Может, позвать Кларка? – предложила Челси.
      – Не нужно впутывать слугу в семейные дела без особой необходимости. Такого дворецкого, как он, трудно отыскать, нельзя, чтобы он увольнялся именно сейчас.
      Челси проводила Леверн до лестничной площадки и смотрела ей вслед, пока та не вошла в библиотеку. Что-то подсказывало ей: лучше идти за бабкой, но уж очень не хотелось вновь сталкиваться с Фернандо, видеть эту тошнотворную улыбочку. Она вернулась к себе, дописала письмо и решила принять душ, чтобы успокоить разгулявшиеся нервы.
      Стоя под теплыми струями, она попыталась забыться, но ужасная новость, сообщенная Леверн, не давала покоя. Будущее лежало у ног грудой осколков. Еще сегодня утром у нее был любовник, жених, из-за которого она собиралась пожертвовать карьерой, а теперь… Бабушка, не задумываясь о желаниях и мечтах внучки, собиралась переложить на ее плечи обязанности, ненужные и обременительные. Челси пыталась взять себя в руки, убедить, что мать взрослый человек и не нуждается в постоянной опеке дочери, но угрызения совести не давали дышать. Как она может думать о себе, когда бабушка смертельно больна?! Презирая себя, Челси завернула кран и начала растираться толстым махровым полотенцем, чувствуя, как быстрее бежит по жилам кровь. Она надела пижаму, халат и начала чистить зубы, но в дверь громко постучали. На пороге стояла бабушка. Лицо ее было пепельно-серым.
      – Челси, вызови полицию. Произошла ужасная катастрофа… – почти неслышно пробормотала она.
      – Катастрофа? Что случилось? Мама? – вскрикнула Челси.
      – Я… я… Пойдем со мной, – попросила бабушка. Челси пришлось свести ее вниз. Дверь библиотеки была закрыта, и Леверн остановилась, словно не решаясь войти.
      – Держись, Челси, – прошептала она и повернула ручку.
      Девушке почему-то захотелось убежать; она будто чувствовала – через мгновение ее жизнь необратимо изменится, но покорно пошла за бабушкой. Увиденное напоминало сцену из фильма ужасов.
      Банни сидела в кожаном кресле перед камином, с блаженной улыбкой глядя на труп Фернандо, лежавший у ее ног с серебряным ножом для разрезания писем, воткнутым в грудь по самую рукоятку. В широко раскрытых глазах убитого стыло изумление, словно он так и не понял, почему смерть пришла так быстро и неожиданно.
      – Господи! – охнула Челси. – Он мертв… Услышав шаги, Банни подняла глаза:
      – Снято, Майк? Я хорошо сыграла, правда? – с детской гордостью спросила она.
      На какое-то долгое мгновение все трое замерли, словно время остановилось, а сцена выглядела настолько зловеще реальной, что, казалось, была поставлена самим Хичкоком. Молчание становилось невыносимым.
      Наконец Леверн, не обращая внимания на реплику дочери, произнесла:
      – Не знаю, Челси. Ты сумеешь проверить?
      Челси осторожно опустилась на колени рядом с телом, стараясь не глядеть в широко открытые безжизненные глаза. Она никогда раньше не видела мертвецов, тем более не прикасалась к ним, но все же вынудила себя взять отяжелевшую руку и безуспешно попыталась нащупать пульс. Отстранившись, девушка прошептала:
      – Умер! Что здесь произошло, черт возьми?
      Леверн тщательно выбирала слова и, хотя старалась говорить спокойно и размеренно, все же почему-то не убедила Челси.
      – Я… почувствовала беду, – начала она, – а когда спустилась, увидела, что этот подонок душит Банни. Я старалась оттащить его, но он словно обезумел и не отпускал ее, а потом ударил меня ногой и сбил на пол. Я тут же вскочила, но не знала, что делать, и тут заметила этот нож, схватила его и попыталась защититься. Только Фернандо гораздо сильнее меня, сама понимаешь… Словом, не могу сказать, как все вышло. Внезапно он упал… вот и все.
      – Ты убила его, бабушка.
      – Д-да, наверное, – тихо ответила Леверн, не сводя глаз с лица дочери.
      Вся история казалась крайне запутанной и лишенной всякого смысла.
      – Почему он хотел убить ее, бабушка? – спросила Челси.
      – Не знаю, может, Банни пыталась избавиться от него. Последнее время он стал совершенно невыносим.
      Челси повернулась к матери.
      – Мама, с тобой все в порядке?
      – Конечно, солнышко, – улыбнулась Банни. – Скажи Мелу, что он может встать – камера выключена.
      – Мел? – недоуменно переспросила Челси.
      – Ее партнер. По-моему, она в шоке и не понимает, что случилось, – ответила Леверн. – Звони в полицию, Челси. Не стоит слишком долго ждать, иначе они что-нибудь заподозрят.
      – Что именно, ба? – удивилась Челси, неловко обходя труп, чтобы добраться до телефона.
      – Не знаю, все, что угодно. Ты же знаешь, какие они, – уклончиво пробормотала Леверн, опускаясь на диван рядом с Банни и обнимая дочь за плечи.
      Челси подняла трубку и снова опустила. Ей хотелось верить рассказу бабушки, но уж очень у нее выходило гладко. Гладко… и заученно. Девушка тяжело вздохнула и еще раз попыталась добиться правды.
      – Ба, ты уверена, что все именно так и было? Ты ведь не сможешь изменить показания, как только все им расскажешь.
      – Как бы то ни было, я собираюсь стоять на своем до конца, – упрямо ответила Леверн.
      Челси еще раз взглянула в бессмысленно пустые глаза матери, но, опасаясь самого худшего, все же подняла трубку и попросила телефонистку соединить ее с полицейским участком. Если уж она не очень-то верит рассказу, что говорить о представителях закона!

      Дом буквально кишел полисменами в мундирах, детективами в гражданском, фотографами и экспертами. Челси сидела в углу, обняв мать, которая уютно примостившись у нее на плече, спокойно спала.
      На другом конце комнаты давала показания Леверн; Челси должны были допрашивать следующей.
      Девушка боялась, что ее рассказ будет звучать так же неестественно и неправдоподобно, как история бабушки.
      Дверь неожиданно распахнулась, в комнату вплыла Хилда Маркс под руку с пожилым человеком. Увидев, что Леверн занята, она сразу подошла к Челси.
      – Слава Богу, что сразу мне позвонили. Я заехала за Сэнди. Надеюсь, Леверн дала показания в присутствии адвоката?
      Челси молча покачала головой, проклиная себя за то, что сама не подумала об этом.
      – Позвольте поговорить с ней, – заявил Сэнди и поспешил к Леверн.
      – Как она может спать в такое время? Приняла что-нибудь? – удивилась Хилда, глядя на мирно посапывающую актрису.
      – Нет, но она полностью отключилась. Не понимает, что происходит, – прошептала Челси одними губами, опасаясь, что их подслушают.
      – Не может быть. Но скажи, что все-таки случилось? Ты была здесь, когда это произошло. Что ты видела?
      Но Челси так отчаянно затрясла головой, что в душе Хилды мгновенно пробудилось подозрение. Явно засомневавшись в правдивости слов девушки, она задумчиво сузила глаза и попыталась вытянуть из Челси хоть крупицу истины:
      – Ради Бога, объясни, к чему Леверн было его убивать? В доме полно людей, кто-нибудь мог бы помочь. Она звала? Кричала?
      Челси взглянула на свои руки, жившие, казалось, отдельной жизнью: они судорожно сжимались и разжимались, теребя полу халата, невольно выдавая, в каком напряжении находится девушка. Она все отдала бы за разговор по душам с рассудительной здравомыслящей Хилдой, но не могла отважиться на такое. Необходимо найти другой способ разрешить сомнения!
      Наблюдая за молодой женщиной, Хилда чувствовала: она не говорит того, что знает или подозревает. Банни, похоже, не в себе, Леверн утверждает, что убила молодого человека, потому что тот пытался задушить дочь, из Челси слова не вытянешь.
      Наклонившись, Хилда тихо сказала:
      – Слушай меня, Челси. Если не можешь сказать правду, вообще не говори ничего, пока не побеседуешь с адвокатом, ясно? Только умоляю, ради Бога, не лги! Ни в полиции, ни в суде! Хуже этого и придумать нельзя!
      – Не собираюсь я лгать, Хилда! Меня действительно не было в комнате, когда это случилось. Я повторяю только то, что сказала бабушка, – глухо, на одной ноте пробормотала Челси.
      – Хорошо, хорошо, только прими мой совет. Молчи, пока не посоветуешься с адвокатом. Адвокат имеет полное право не разглашать сведений, полученных от клиента, понимаешь?
      Челси словно подтолкнуло что-то, и, неожиданно решившись исповедоваться вновь обретенному другу, она порывисто пробормотала:
      – Хилда, послушайте, я знаю, что могу доверять вам больше, чем кому-то незнакомому, пусть даже и адвокату, и мне нужно.
      Но Хилда энергично замотала головой:
      – Челси, ты что, не слышала? Не хочу ничего знать, ясно? Я не юрист – значит, могу быть вызвана в суд для дачи свидетельских показаний. Пусть я и твой друг, но даже ради друзей не собираюсь лжесвидетельствовать! И тебе тоже этого делать не следует! Сэнди не занимается уголовными делами, но найдет адвоката, хорошо?
      Челси кивнула и, когда подошел детектив, чтобы побеседовать с ней, заявила, что будет говорить только в присутствии адвоката.
      – Послушай, детка, твоя бабушка во всем призналась. Тебя никто не подозревает. Мне просто нужно, чтобы ты подтвердила ее показания, – настаивал он, но рядом немедленно очутился Сэнди и остановил допрос.
      Внимание окружающих неожиданно привлекла проснувшаяся наконец Банни. Привстав и недоуменно оглядевшись, актриса спросила:
      – Кто все эти люди? Леверн подбежала к дочери:
      – Не волнуйся, солнышко, все в порядке! Просто полицейские делают свое дело.
      – Но почему они здесь? – ошеломленно пролепетала Банни. – Нас ограбили?
      Леверн покровительственно обняла дочь за плечи:
      – У бедняжки, должно быть, шок! Она сама не своя, ведь все случилось у нее на глазах! Такое ужасное потрясение! Ей необходим доктор! Она не в том состоянии, чтобы сейчас отвечать на вопросы!
      Леверн, как всегда, настояла на своем. Послали за доктором, чтобы тот позаботился о Банни; постепенно все разошлись. Леверн увезли в полицейский участок, чтобы предъявить обвинение, Сэнди уехал следом после того, как позвонил в одну из самых престижных калифорнийских фирм по ведению уголовных процессов и уговорил их представлять в суде интересы Леверн.
      По совету Хилды было решено нанять для Челси еще одного адвоката, и Сэнди пообещал сделать это как можно быстрее.
      На следующее утро первые страницы почти всех газет Европы и Америки пестрели заголовками статей, повествующих о непонятном зверском убийстве. Ниже были помещены фотоснимки Леверн, выходящей из дома под охраной полисменов, и накрытого простыней трупа на носилках, которые поднимали в машину «скорой помощи». Многие издания дали еще и небольшие фото Банни и Челси.
      В Кармеле Энн Хантер протянула Фрэнку «Кроникл». Тот, прочитав подробности грязной истории, громко выругался:
      – Так и знал, что в один прекрасный день эти две дуры испортят жизнь моей дочери!
      – Думаю, тебе необходимо срочно ехать к ней, дорогой, – тихо посоветовала жена. – Ей, должно быть, очень одиноко сейчас. Без твоей поддержки будет совсем тяжело.
      – Но это несправедливо по отношению к тебе и детям! Не могу я тащить вас в эту мерзость, – запротестовал Фрэнк, но по всему было видно, как он нуждается в благословении жены.
      – За нас не беспокойся. Все будет хорошо, честное слово, – уверяла Энн и, обняв Фрэнка, прижалась к нему.
      Уже в два часа Фрэнк вышел из машины у дома, где жила его дочь. Перед входом толпились люди – фотографы, репортеры и просто любопытные. Дверь открыл Кларк.
      – Мне нужно поговорить с Челси Хантер, – объяснил Фрэнк.
      – Прошу прощения, как прикажете доложить? – недоверчиво спросил Кларк, приготовившись услышать очередную ложь назойливого репортера, пытающегося пробраться в дом.
      – Фрэнк Хантер. Я ее отец.
      Кларк потерял дар речи. Если это и вранье, то просто блестящее!
      – Сэр?
      – Скажите Челси, что я здесь.
      Требование было достаточно дерзким, но дворецкий почему-то поверил. В этом спокойном, красивом, хорошо одетом и с достоинством державшемся человеке было нечто, вызывающее уважение. И поэтому дворецкий без колебаний впустил Фрэнка в прихожую и попросил подождать, пока поднимется наверх.
      – У мисс Челси был плохой день, сэр, как понимаете, очень плохой. Телефон разрывается, а она не смеет шагу сделать за порог из-за этих газетчиков. Садовник даже обнаружил фотографа на дереве, прямо под окном ее спальни, – объяснил Кларк перед уходом.
      Челси лежала на постели, уставясь в потолок. После разговора с адвокатом на душе стало немного легче. Тот сказал, что она обязана говорить только то, что знает, и ни слова больше, и терпеливо объяснил: она никого не обманет и не пойдет против закона, если будет держать свои подозрения при себе.
      Услышав стук Кларка, она нервно подскочила, подумав, что пришла бабушка.
      – Кто там?
      – К вам посетитель, мэм. Говорит, что его зовут Фрэнк Хантер и что он ваш отец.
      Челси потрясенно застыла. Почему он решил появиться после стольких лет молчания? Закрыв глаза, она вспомнила все одинокие дни рождения, все годы, проведенные без отца, когда некому было обнять ее, утешить, защитить от холода и злобы окружающего мира. С чем бы он ни пришел сейчас, все равно этого недостаточно, чтобы возместить все горькие обиды детства.
      – Скажите, что меня нет дома для него, Кларк, – твердо объявила девушка. – Передайте, что он пришел слишком поздно.
      – Вы уверены, мисс Челси? – спросил Кларк, надеясь, что она передумает. – Он кажется весьма достойным джентльменом, – сказал дворецкий как можно мягче.
      – Совершенно уверена, благодарю вас. В жизни не была так уверена, как сейчас, – бесстрастно ответила Челси.
      Тихо закрыв за собой дверь, Кларк спустился и передал Фрэнку, что Челси не выйдет.
      – Простите, сэр, боюсь, мисс Челси не хочет вас видеть, – объяснил он как можно мягче.
      Разочарованный, Фрэнк покачал головой.
      – Не повторите ли в точности, что она сказала? Кларк терпеть не мог вмешиваться в чужие дела, но почему-то сейчас не смог уклониться от ответа.
      – Велела передать, что слишком поздно. Боюсь, именно так и сказала.
      Несколько долгих мгновений мужчины глядели друг на друга. Первым заговорил Фрэнк.
      – Спасибо. Думаю, мне нет смысла здесь оставаться. Скажите… скажите ей… мне очень жаль, хорошо?
      Он вынул из кармана визитную карточку, нацарапал несколько цифр и протянул дворецкому.
      – Если можете, отнесите ей. Я написал номер домашнего телефона. Попросите позвонить мне… если когда-нибудь она передумает или будет нуждаться в помощи.
      – Обязательно, сэр, – кивнул Кларк, не отходя от двери, пока машина Фрэнка не отъехала.
      Челси взяла карточку и несколько минут не сводила с нее взгляда.
      – Какой он, Кларк? – спросила она наконец.
      – Очень приятный человек, мисс Челси. Высокий, спокойный, воспитанный. По-моему, очень расстроился.
      Челси горько усмехнулась.
      – Это понятно. Я имею в виду, как он выглядел.
      Кларк, немного подумав, кивнул:
      – В общем… я бы сказал… вы очень похожи на него. Собственно говоря, сходство просто поразительное!

      У Леверн взяли отпечатки пальцев, сфотографировали, и, хотя адвокат потребовал, чтобы ее выпустили на основании чистосердечного признания, судья установил сумму залога в пятьдесят тысяч. У Леверн не оказалось денег, но Хилда вызвалась заплатить, и старая женщина смогла вернуться домой. На следующий день она в сопровождении Хилды и Челси поехала в медицинский центр «Сидерс-Синай», и, хотя легла туда под вымышленным именем, служащий в приемном покое узнал ее по газетным фотографиям и разболтал газетчикам.
      Хилда и Челси попытались скрыть от Леверн, что внизу полно репортеров, но она все равно догадалась и отнеслась к этому на удивление спокойно.
      – Не волнуйтесь, через день-другой обо мне все забудут. Это меня меньше всего трогает. Вы уверены, что сиделка, которую наняли ухаживать за Банни, справится?
      – Она опытная психиатрическая медсестра, ба, – заверила Челси, – так что не беспокойся. Я тоже там буду. Доктор велел держать маму на транквилизаторах, если, конечно, мы не пожелаем отправить ее в больницу, а именно это он и советует сделать.
      – Ни за что! Говорю тебе, она поправится. Это шок, только и всего! Каждому на ее месте пришлось бы худо, после той ужасной ночи! – твердо заявила Леверн, с неприязнью глядя на внучку.
      – Ах, брось, бабушка! Тебе пришлось не такое пережить, и ничего! – настаивала Челси.
      – Не сравнивай Банни с такой старой боевой кобылой, как я. Она всегда была слишком чувствительна.
      Не желая участвовать в семейной ссоре, Хилда попыталась оставить их наедине.
      – Слушайте, вам о многом надо поговорить. Я спущусь вниз, выпью кофе.
      – Не уходите, Хилда. Нам нужно обсудить кое-что важное, – резко сказала Леверн, отказываясь от дальнейших споров с внучкой.
      – Челси, будь хорошей девочкой, посиди тихо и послушай. Хилда, вы звонили Майку? Понадобится ему Банни для каких-нибудь дополнительных сцен?
      Челси молча отступила. Господи, ничего не изменилось! Бабушка прикончила любовника матери и сейчас дожидается операции, которая, возможно, ничего не даст – слишком далеко зашла болезнь – мать окончательно тронулась, но самым важным остается карьера Банни Томас! Невероятно!
      Челси послушно уселась в уголок. Кто из них сумасшедший, она или эти люди?! Хилда рассуждала спокойно и убедительно, и, если и считала происходящее чудовищным, ничем этого не показала.
      – Я долго беседовала с Майком сегодня утром, он очень сочувствует вам и Банни. Он прерывает съемки на день-другой, хочет просмотреть отснятый материал с монтажерами, но заверил меня, будто сможет обойтись тем, что есть.
      Леверн возбужденно вскочила:
      – Вовсе не то, что мне нужно! Это последний шанс Банни, Хилда, неужели не видите? Фильм должен быть не просто хорошим, а потрясающим!
      – Нам необходимо доверять Майку, Леверн. Если он доволен тем, что имеет, значит, так оно и есть. Вот если это не так, то дело плохо. Насколько я понимаю, Банни не в том состоянии…
      – Ошибаетесь! Как только выйду из больницы, мигом приведу ее в порядок!
      И тут Челси не выдержала:
      – Ба! Но ты здесь долго пробудешь! Доктор сказал…
      – Черт с ним, с доктором! – рассерженно набросилась на внучку Леверн. – Я дала ему разрешение провести биохимию, только и всего, и отказалась позволить делать что-то без моего желания и письменного согласия! Нечего лезть в мои внутренности скальпелем, пока я лежу под наркозом, без чувств и беспомощная!
      В голосе звенела стальная решимость, глаза сверкали.
      – Конечно, это твое тело, ба, но…
      – Ты чертовски права, именно мое! И прошу тебя и докторов это хорошенько запомнить! Не смей без меня давать им согласие на операцию, слышишь?
      Челси кивнула. Она никогда не могла ослушаться бабушку, а теперь тем более.
      Когда появился хирург, чтобы провести предварительное обследование, Хилда и Челси спустились в кафетерий. Сидя за длинным столом в конце комнаты, они ждали пока обжигающий кофе чуть остынет, и разговаривали!
      – Твоя бабушка – это нечто особенное.
      – Да, твердый орешек, – вздохнула Челси. – Когда речь идет о маме, она хуже львицы, защищающей детеныша.
      – Челси, Леверн вправду больна?
      – Доктор считает, уже слишком поздно. Я долго разговаривала с ним по телефону сегодня утром. Сделала ошибку, попросив его сказать правду… Ну он и выложил все карты на стол. У нее уже много месяцев опухоль на груди, но она не обращала внимания. Почему бабушка могла так глупо поступить?!
      – Вполне типично для нее. Леверн всегда заставляла окружающих поступать по-своему, а мир вертеться так, как хочется ей. Может, и на этот раз считает, что, если игнорировать опухоль, та сама собой исчезнет. К сожалению, не всегда получается так, как хотим мы.
      Хилда отпила кофе и сменила тему.
      – Челси, я хочу быть с тобой откровенной! Можешь ничего не отвечать, не нужно соглашаться или отрицать. Мне нужно просто поговорить с человеком, которому я могла бы доверять, – начала она.
      – Говорите.
      – Строго между нами: я ни на секунду не думала, что твоя бабушка убила этого парня, – заметила Хилда, пристально наблюдая за Челси.
      Но та, живя много лет под одной крышей с Леверн и Банни, настолько хорошо приучилась скрывать свои чувства, что ни на лице, ни в голосе ничего не отразилось.
      – Надеюсь, вы не считаете, что бабушка взяла на себя вину за то, что совершила мама? – уклончиво спросила она.
      – Послушай, Челси, это не праздные домыслы. Я постоянно об этом думала и очень беспокоюсь. Предположим, только предположим, что твоя мать сошла с катушек в библиотеке еще до убийства, а не после, – очень тихо сказала она.
      – В чем смысл подобных догадок, Хилда?
      – Ничего странного, если Леверн хочет взять на себя вину и оградить дочь, наоборот, это очень благородно с ее стороны, но разве она не причиняет Банни огромный вред, лишая ее необходимого лечения? А если Банни серьезно больна, настолько, что может представлять угрозу окружающим, включая и тебя, например?
      – Господи Боже, Хилда! Вы ведь сами этому не верите? Моя мать – и угроза? Совершенно немыслимо!
      Хилда, вздохнув, наклонилась вперед и по-матерински мягко сказала:
      – Челси, дорогая, прошу, выслушай меня и потом решай, глупости это или нет.
      Девушка поглядела в глаза Хилде и кивнула.
      – Насколько я понимаю, твоя мать постепенно уходила все дальше от реальности и теперь не сознает, что происходит на самом деле, а что – на съемочной площадке. Вы обе заняты собственной жизнью, а Леверн помешалась на этом фильме, не говоря уж о том, что она тяжело больна. Поэтому никто ничего не замечал. Твоя мать без Леверн – ничто, только она может добиться от Банни по-настоящему талантливой игры.
      – По-моему, вы недооцениваете маму. Люди обычно видят в ней только то, что на поверхности, и не пытаются понять ее душу, – возразила Челси.
      – Возможно, но, так или иначе, Банни в тот день сыграла сцену огромного эмоционального накала, и к тому же блестяще, если верить Майку. Тот говорит, зловещая атмосфера была настолько ощутима, что на какое-то мучительное мгновение показалось, будто он в самом деле видит, как совершается убийство.
      – Она хорошая актриса, – вставила Челси дрожащим от напряжения голосом.
      – Одновременно со съемками Банни вступила в связь с этим гримером. Я расспросила людей и выяснила, что он спал с кем ни попадя, но ведь Банни никогда не довольствовалась тем, что ее попросту трахают, нет, ей необходимы романтика, любовь и преданность. Совсем как в ее фильмах! Но тут неожиданно все идет наперекосяк, точно как в сценарии «Пришельца». Фернандо не выходит на работу, ей в голову лезут всякие безумные мысли насчет того, что он ей изменяет, и все такое. Парень является домой, а ты и Леверн совершаете роковую ошибку, оставив его наедине с Банни.
      – О Господи, я снова и снова возвращаюсь к этому моменту, перебираю все в голове, думаю, что, если бы мы поступили чуть-чуть по-другому, этот человек остался бы в живых, – простонала Челси, по всей видимости, измученная собственной, хотя и небольшой, ролью в зловещем спектакле.
      – Ты не виновата, Челси, и, подозреваю, Леверн – тоже, во всяком случае, здесь нет ее прямой вины. Но позволь мне закончить. Что-то случилось. Они заспорили. Фернандо Сказал, что больше не хочет ее видеть, что она ему надоела, – словом, нечто в этом роде. Банни хватает нож для писем, наносит удар, только на этот раз камера не работает… нет камеры… просто нет. Входит Леверн, мгновенно понимает, что произошло, уничтожает улики и берет вину на себя. Почему бы нет? Она пожилая женщина, к тому же знает, что вот-вот умрет, так ведь? Банни – звезда, и кому еще, кроме матери, ее защитить? Иначе все, ради чего она жила и трудилась, пойдет прахом.
      – Предположим, так и было. Что же я должна делать, по-вашему?
      – По-моему, нет смысла прятаться от правды, Челси. Понимаю, странно слышать такие речи от агента, но я ив самом деле верю, что истина делает человека свободным, и очень беспокоюсь за тебя. Если позволишь втянуть себя в безумные фантазии бабки, считающей, что карьера Банни – единственная цель и смысл жизни, ты тоже станешь рабыней. Взгляни на свою мать, что, в конце концов, принесла ей эта проклятая слава?
      Челси отвела глаза и задумчиво ответила:
      – Вы не с тем человеком говорите, Хилда. В этой семье у меня нет власти и никогда не было, да и не будет, пока жива бабушка. Даже если бы я была уверена, что моя мать – социально опасная психопатка, я ничего не смогла бы сделать. Хотя она и больна, всем в доме заправляет бабушка. Неужели вы способны подумать хоть на минуту, что Леверн можно убедить сказать правду о дочери, возложить на маму вину за что-либо, особенно за убийство?
      В голосе девушки звучала унылая безнадежность, и Хилда почти пожалела, что заговорила на эту тему. Тем не менее она стояла на своем.
      – Челси, я только хочу, чтобы ты знала, чего ожидать, и была настороже. Думаю, Банни очень серьезно больна, по-настоящему безумна и, если Леверн действительно умирает, все заботы о матери лягут на твои плечи. Не позволяй этому разрушить твою жизнь.
      Челси молча выслушала предупреждение, и, хотя во многом была согласна с Хилдой, сознавала свое полнейшее бессилие изменить что-то. Словно какие-то злые силы терзали несчастную семью, жизнь трех женщин превратилась в кошмар, черное облако беды нависло над домом, и Челси понимала, что выхода нет.

      Хилда и Челси молча глядели на сидевшего за столом доктора в зеленом больничном костюме. Худшие страхи подтвердились – Леверн умирала.
      – Сожалею, что приходится говорить это, но, боюсь, слишком поздно. Никакой надежды. Началось, должно быть, в груди, там самые большие опухоли, оттуда метастазы идут в легкие. Мы сделали рентген как раз перед биопсией, в левом легком – огромная масса, этим объясняется постоянный кашель в последние несколько недель. Количество лимфоцитов подтверждает диагноз, и, хотя я не уверен, возможно, позвоночник и кости тоже затронуты.
      – Собираетесь провести мастэктомию?  – спросила Хилда.
      Доктор покачал головой.
      – Нет смысла подвергать ее лишним мучениям. Я позвоню Полли Гровер, лучшему онкологу в городе. Она посмотрит анализы и решит, стоит ли применять химиотерапию, хотя, вполне возможно, посоветует облучать опухоль в легком, чтобы попытаться уменьшить ее. Бог видит, совсем нежелательно, чтобы она погибла от удушья. Какая ужасная смерть!
      – Неужели никакой надежды? – охнула Хилда.
      – Боюсь, ни малейшей. Обратись она три-четыре месяца назад, может, все было бы по-другому, но теперь можно лишь попытаться отсрочить конец, – мрачно ответил доктор.
      – Но вы, надеюсь, знаете, в каком положении она очутилась… я имею в виду убийство? – пробормотала Хилда.
      – Это наименьшая из ее бед, – кивнул доктор. – Я, естественно, удостоверю, что она слишком больна, чтобы подвергнуться заключению или хотя бы предстать перед судом. Ей уже вынесен смертный приговор.
      – Собираетесь оставить ее в больнице? – спросила Челси.
      – По крайней мере, на несколько дней, пока доктор Гровер не получит возможности провести полное исследование и поставить окончательный диагноз. После этого, думаю, миссис Томас сама решит, где ей лучше всего находиться.
      – Когда ее можно увидеть? – забеспокоилась Челси.
      – Немного погодя. Но я буду крайне признателен, если позволите мне сначала поговорить с ней наедине. Миссис Томас пыталась взять с меня слово ничего не сообщать вам, если новости окажутся плохими, но я отказался. По-моему, не стоит скрывать такие вещи от родственников. Кроме того, она никак не сможет больше скрывать болезнь. С каждым днем состояние будет ухудшаться.
      Внезапно Челси ошеломило сознание того, что бабушка в самом деле умрет – и скоро. Что будет с Банни и самой Челси? Леверн всегда обо всем заботилась, и вот теперь все заботы свалятся на плечи девушки, только на нее одну. Сумеет ли она справиться? И как можно теперь уехать в Англию, бросив мать на произвол судьбы? Согласится ли Банни оставить Голливуд и ехать с дочерью? Как отнесется Уилс к этому ужасному скандалу?
      Каким тяжким бременем стало все случившееся для девушки, которой не было и двадцати трех лет, и если в этот момент она думала о положении, в котором очутилась, а не о трагедии Леверн, то не потому, что была бесчувственной эгоисткой, нет… Просто понимала: настал конец свободе, мечтам и надеждам, впереди пустота.
      Челси и Хилда молча ждали около часа, пока наконец не пришла медсестра, чтобы отвести Челси к бабушке. Девушка нерешительно подошла к постели, где лежала Леверн. Глаза больной были закрыты, лицо повернуто к окну, к солнечному свету.
      – Ба, это я. Как ты себя чувствуешь?
      Не поворачивая головы, Леверн прошептала:
      – Ты поняла, что сказал доктор Кейблшо?
      – Да, бабушка, но ведь это мнение одного человека, нужно посоветоваться еще с…
      Леверн мгновенно встрепенулась, открыла глаза, смерила внучку холодным взглядом и отрезала:
      – Нет! Никаких докторов, слышишь?
      – Но, ба, доктор сказал… – запротестовала Челси, ошеломленная таким взрывом.
      – Забудь все, что он сказал. Это моя жизнь, и я, черт возьми, могу делать с ней все, что захочется! Он ничем не может помочь, и, естественно, намеревается, в компании таких же вампиров, высасывать из меня денежки, а тебе понадобится каждый цент, чтобы позаботиться о Банни. Не желаю больше ничего тратить ни на докторов, ни на больницы, ни на анализы. Жаль, что вообще позволила ему уговорить себя лечь на обследование! – гневно жаловалась она, перебирая пальцами простыню. Очевидно, страх и беспокойство оказались сильней воздействия наркоза.
      – Но, ба…
      Но у Леверн не было желания выслушивать возражения.
      – Челси, заткнись и выслушай меня! Немедленно спустись вниз, узнай сумму счета, потом достань чековую книжку из моей сумки в шкафу. Я немедленно выпишу чек и уеду отсюда. Нет смысла тратить деньги и проводить здесь ночь, когда дома есть удобная постель и слуги, чтобы ухаживать за мной, – непререкаемым тоном заявила Леверн.
      От многолетней привычки к беспрекословному послушанию не так легко отказаться, и Челси послушно выполнила приказ. Полтора часа спустя, после жаркой схватки со старшей медсестрой, главным врачом больницы и доктором Кейблшо, которые в конце концов сдались, настоявшую на своем Леверн усадили в кресло-качалку и подвезли к выходу, где уже ожидала Челси с машиной.
      Кларк помог Леверн подняться наверх, так что она смогла наконец проверить, спит ли дочь, все еще находившаяся под действием лекарств и только потом позволила уложить себя в кровать. Не успела Каталина принести чай, как Леверн позвала Челси и потребовала, чтобы та позвонила Хилде.
      – Она все утро провела со мной в больнице, ба. Думаю, надо позволить ей отдох…
      – Я еще не умерла, дорогая внучка, так что будь добра выполнять мои требования! Позвони и скажи, что я хочу увидеться с ней, и немедленно. И принеси бутылку бренди, чтобы хоть как-то сдобрить эти помои, называемые чаем!
      – Думаешь, можно? – нерешительно спросила Челси. – Тебе совсем недавно давали наркоз.
      – Юная леди, давайте все расставим по местам. Вы мне не нянька, не опекун и не хозяйка! Бог видит, я всегда жила своим умом и намереваюсь и дальше так жить! Поэтому делай как велено, и побыстрее!
      Она говорила с трудом, еле слышно, но с такой железной решимостью, что Челси как ветром сдуло.
      Хилда немедленно согласилась приехать и появилась к тому времени, когда Леверн допивала вторую чашку чая, слегка сдобренного лучшим коньяком в доме. Почувствовав, что стало немного легче, она показала Хилде на стул у кровати, но когда Челси сделала шаг к двери, приказала внучке сидеть и слушать.
      – Оставайтесь, юная леди, может, чему-то научитесь! Нужно знать, что происходит в этом доме, иначе пропадете без меня.
      И, не тратя слов, перешла к делу:
      – Вы говорили с Майком?
      – Да, – кивнула Хилда, – и новости не очень хороши. Необходимо переснять кое-что, иначе придется вырезать пару сцен, включая ту, где девочка рассказывает Аннабель о том, что увидела в спальне.
      – О Господи! – охнула Леверн. – Невозможно. Сценарий потеряет всякий смысл! Что произошло?
      – Досадная накладка, часть пленки отправлена в брак, а виноватых, как всегда, нет – каждый валит на другого! У них не хватает материала, чтобы частично вырезать кадры, где Банни приходит в отчаяние от рассказа малышки, и, кроме того, игра девочки без этого выглядит неестественной. По-вашему, возможно привести Банни в такое состояние, чтобы она поняла указания режиссера и сделала все, как надо?
      – Несомненно! – твердо сказала Леверн.
      – Но, сами понимаете, это не так легко. Сцена не из коротких, а ей возможно, трудно на чем-то сосредоточиться, – с сомнением протянула Хилда.
      Леверн нервно побарабанила по краю блюдца пальцами с длинными красными ногтями. Звук был раздражающим, и Челси хотела отодвинуть чашку, но не посмела шевельнуться. Шум так же внезапно смолк.
      – Я знаю, как это сделать, – объявила Леверн. – Скажите Майку, чтобы назначил съемки на следующую пятницу. Пусть никому не говорит, что мы приедем – не желаю видеть этих приставал-репортеришек, ясно? Съемки должны идти без звукового сопровождения, так он сможет общаться с ней на эмоциональном уровне, точно указать, что Банни должна делать – ну… вы знаете: улыбнуться, удивиться, топнуть ногой и тому подобное. Если команды будут достаточно несложными и Майк сумеет обращаться с ней как с актрисой-ребенком, Банни сделает так, как велят.
      – Уверены, что получится? – покачала головой Хилда.
      – Должно получиться. Нужно сделать так, чтобы получилось! – горячо воскликнула Леверн.
      Они поговорили еще с полчаса насчет даты выхода картины на экран, и, когда тема была исчерпана, Хилда поднялась.
      – Позвоните и дайте знать, когда все будет готово, Хилда. Мне нужно не менее суток, чтобы вывести транквилизатор из организма Банни, иначе она не сможет играть.
      – Надеюсь, вы сумеете поставить ее на ноги, Леверн. Если пропадет съемочный день, они потеряют кучу денег, а Майк уже и так превысил бюджет.
      – Делайте свое дело, а я займусь своим, – тихо сказала Леверн, закрыв глаза.
      Челси, бесшумно ступая, последовала за Хилдой. Оказавшись в холле, агент долго рассматривала усталую измученную девушку.
      – Ты ужасно выглядишь. Уверена, что сможешь справиться, детка?
      – Вряд ли у меня есть другой выход, не так ли?
      – Дорогая, – мягко сказала Хилда, – когда Леверн умрет, именно тебе придется все взять в свои руки, и лучше сразу это понять и вести себя соответствующим образом. Ради Бога, не позволяй Леверн руководить тобой из могилы. То, что она сотворила со своей жизнью, – ее дело, но у тебя есть право выбора. Надеюсь, ты не собираешься занять место бабушки и посвятить жизнь уходу за Банни?
      – Она моя мать, – спокойно объявила Челси, – и кому как не мне позаботиться о ней?
      – А Уилс? Как насчет твоих планов переехать в Англию? Ты не сможешь взять Банни с собой, если она будет по-прежнему помешана на актерской карьере!
      – Знаю, – почти неслышно вздохнула Челси.
      – О Боже, – гневно пробормотала Хилда, отворачиваясь и направляясь к выходу: – Какая напрасная жертва!

      Прежде чем отправиться вечером на ужин с Джонатаном Кореллом, Челси решила убедиться, все ли в порядке у матери и бабушки. Джонатан позвонил час назад, и, поскольку в доме все было спокойно и новых несчастий не предвиделось, Челси согласилась пойти. Присланный им автомобиль уже стоял у входа, и хотя вокруг еще слонялись фотографы в надежде сделать снимок кого-нибудь из обитателей дома, большая часть репортеров уже разъехалась.
      Челси осторожно постучалась к бабушке, но, не получив ответа, потихоньку вошла и увидела, что измученная ужасами последних нескольких дней женщина мирно спит.
      Доктор Кейблшо, расстроенный тем, что Леверн так быстро выписалась из больницы, приехал навестить ее, но, после долгого разговора, согласился с ее решением и заверил только, что сделает все возможное, чтобы помочь. Перед уходом доктор настоял на инъекции снотворного и оставил рецепт на болеутоляющее. По требованию Леверн доктор осмотрел Банни и порекомендовал снизить дозы транквилизаторов, потому что та слишком много спит.
      «Наконец-то, – подумала Челси, – безумное напряжение этого дня чуть-чуть ослабло».
      Облегченно вздохнув, она выскользнула из дома. Всего за два дня судьба ее так бесповоротно изменилась, что Челси отчаянно нуждалась в дружбе и поддержке Корелла. Именно теперь ей так необходима хорошо оплачиваемая работа!
      Метрдотель «Калифорниа клаб», самого привилегированного мужского бизнес-клуба в городе, сразу же провел девушку в бар на втором этаже, где уже ожидал Джонатан Корелл. Сердце Челси радостно забилось при виде этого высокого представительного человека, поднявшегося ей навстречу, девушка поспешно зашагала через облицованную темными панелями комнату, не замечая восхищенных мужских взглядов.
      Джонатан взял протянутую руку, осторожно сжал, и Челси только сейчас поняла, как счастлива вновь видеть его, такого спокойного, уверенного в себе, надежного.
      Они уселись. Джонатан заказал вино и спросил, как перенесла Челси страшные события последних дней. И, отчего-то ничего не пытаясь скрыть, девушка рассказала обо всем случившемся, подробно и без утайки. Джонатан внимательно сочувственно слушал и, когда Челси замолчала, сумел найти нужные слова утешения.
      – Иногда приходится отказаться от борьбы и принимать вещи такими, как они есть, дорогая. Ваша бабушка предпочла идти своей дорогой, и она действительно вправе распоряжаться собой, не так ли?
      – В нашей семье все по-другому, Джонатан. Мать никогда не жила собственной жизнью, а делала то, что приказывала бабушка. Просто представить не могу, что с ней будет. Без бабушки мама совершенно беспомощна и ни на что не способна.
      – Должно быть, они очень близки, – заметил Корелл.
      – Мама и бабушка? Два тела и одна душа!
      – И вы когда-нибудь чувствовали себя изгнанной из этого круга? – осторожно осведомился он.
      Челси улыбнулась и покачала головой.
      – Не совсем. Я выросла с уверенностью, что самое главное в жизни – мама и ее карьера. Нет, я никогда ей не завидовала. Мама – милая, добрая, очаровательная… но очень хрупкая. Еще в детстве я часто видела кошмарный сон, будто она заболела и умерла. Мама проводит много времени в постели, когда не работает.
      Голос Челси слегка дрогнул, но она продолжала, останавливаясь только затем, чтобы пригубить вина.
      – Когда у мамы все шло хорошо, она была счастлива и вместе с ней – мы. Когда дела были плохи, над домом словно нависала мрачная туча и веяло холодом. А теперь… Просто не знаю, что теперь будет.
      На Джонатана, по-видимому, произвели огромное впечатление сила и мужество молодой женщины, сидевшей перед ним. Челси никогда не баловали, не ласкали, всю жизнь, начиная с безрадостного детства, она была лишена родительской любви и поддержки, но каким прекрасным человеком стала девушка! Умна, благородна, заботлива и бескорыстна. И к тому же чрезвычайно талантлива. Нет-нет, Челси заслуживает, чтобы кто-то помог ей осуществить мечты.
      – Есть старая пословица, Челси, что Господь возлагает самое тяжелое бремя на людей, у которых есть силы нести его. Мне кажется, что бы ни случилось, вы все выдержите. Постарайтесь воспринимать окружающее таким, какое оно есть, и не пытайтесь за пять минут расписать свою жизнь по пунктам.
      – Джонатан, вы себе не представляете, как умиротворяюще действуете на меня. Просто бальзам на душу.
      – Ну а кроме того, сытный ужин – лучшее лекарство. Готов поклясться, что после приезда вы еще ни разу не поели как следует, верно?
      – Нью-Йорк… Господи, кажется целая вечность прошла с тех пор, как мы там были! Словно все происходило миллион лет назад.
      – Давайте считать это началом вашей новой жизни – деятельной, плодотворной и счастливой. Вас ожидает великое будущее. Не бойтесь его!
      Вернувшись домой, Челси сразу улеглась в постель и впервые с ночи убийства смогла заснуть. Наверное, она все-таки приняла самое мудрое в жизни решение, когда сказала Джонатану, что, если его предложение все еще остается в силе, готова подписать контракт. Собственно говоря, учитывая все обстоятельства, иного выбора у нее не было. Взять на себя заботу о матери – означает предоставить ей как финансовую, так и моральную поддержку, и работа была лучшим способом решения всех проблем. Карьера – вот чем должны сейчас быть заняты ее мысли. Карьера, а не личная жизнь. А Джонатан, благослови его Бог, был готов помочь всем, чем можно.

      – Ба, не могу поверить, что ты на это способна. Чистое безумие! – гневно сказала Челси, хотя обычно не позволяла себе говорить с бабушкой в подобном тоне.
      – Я знаю, что делаю, Челси, поэтому заткнись и помоги мне выбраться отсюда, – огрызнулась Леверн, завязывая шарф под подбородком Банни, чтобы скрыть густую рыжеватую гриву волос, по которой назойливые репортеры сразу узнали бы актрису.
      – Я устала, мама. Хочу в постель, – апатично пробормотала Банни, сонно уставясь в пространство.
      – Посмотри на нее, – не отставала Челси. – Голову поднять не может. Ну скажи на милость, как она сумеет играть?!
      – Челси, лучше иди на кухню, приготовь мне термос с кофе и снеси в машину. И прекрати ныть! Не в первый раз я привожу твою мать в боевую готовность, и тебе чертовски хорошо это известно. Поверь, когда я закончу с ней возиться, все будет распрекрасно, – не оборачиваясь, бросила Леверн, собираясь с духом для грядущего испытания.
      Демонстративно хлопнув дверью, Челси протопала на кухню и попросила Каталину сварить кофе. Ожидая, пока закипит вода, она задумчиво поднесла к губам свою чашку с кофе. Совсем остыл! Сделав второй глоток, она неожиданно почувствовала головокружение. Перед глазами все поплыло, к горлу подкатила тошнота. Господи, что это с ней? У нее всегда был желудок как у верблюда, но с того дня, как убили Фернандо, становилось плохо при одной мысли о еде.
      Не успела Челси выйти из спальни, как Леверн помчалась в ванную и открыла ключом всегда запертый шкафчик-аптечку. Достав два одноразовых шприца и флакон с лекарством, она быстро сделала себе и Банни инъекции амфетамина, тщательно отмерив дозу, как раз достаточную, чтобы вывести Банни из летаргического состояния и дать силы вынести долгий мучительный день. Потом Леверн сунула в сумку флакон и несколько шприцев. Долгий опыт общения с дочерью научил ее никогда не ограничиваться одним уколом – бедняжка Банни так нуждается в поддержке – иначе ей просто не выдержать многочасовых съемок.
      Через четверть часа мать и дочь спустились к выходу, где уже ждала Челси с термосом в руках. Заслышав шаги, девушка испуганно подняла глаза.
      – Мама! – воскликнула она, встревоженно глядя на Банни.
      – Челси, дорогая, ты ужасно выглядишь. Нужно сходить к парикмахеру! У тебя волосы висят, как пакля! – певуче объявила мать.
      – Банни права, – поддакнула Леверн. – Пора бы уже последить за собой! Вокруг дома все еще шатаются фотографы, а ты вечно выглядишь словно швабра растрепанная!
      Челси не обратила внимания на упрек. Обе вечно прохаживались насчет ее внешности. Но что Челси действительно поразило – так это неожиданное превращение матери из полусонного манекена-зомби в жизнерадостное, бодрое человеческое существо. За всю неделю, прошедшую с той самой ночи, мать не сказала ни одной связной фразы. Что же, черт возьми, случилось за последние несколько минут?
      – Мама, ты как, сумеешь сегодня работать? – с сомнением спросила она.
      – Дорогая, ты ведь знаешь, колесо должно вертеться. Кроме того, я себя великолепно чувствую. Это кофе? Солнышко, ты просто душка! – театрально объявила она особым «сценическим» голосом, которым всегда говорила на людях, и взяла термос у Челси.
      – Ты, конечно, не сообразила принести заодно рогалик или кекс? Я еще не завтракала… да, мама? – спросила Банни, оборачиваясь к Леверн.
      – Да, дорогая, ты только встала. Пойдем, сядешь в машину, и я дам тебе что-нибудь погрызть.
      Леверн поспешно открыла дверь, передала Банни с рук на руки водителю, ожидавшему за порогом, и направилась на кухню, не обращая внимания на идущую следом внучку.
      – Ба, чем это ты ее напичкала? – с подозрением допытывалась Челси.
      – Кислород, детка, всего лишь кислород. Я уже много лет им пользуюсь. Банни всегда трудно вытащить из постели, но стоит ей вдохнуть несколько раз, как она тут же вскакивает.
      – Где ты взяла кислород?
      – У меня всегда на всякий случай лежит кислородная подушка. Удивительно, как это ты не заметила! Вечно во все любишь нос совать! – небрежно бросила Леверн и обратилась к кухарке:
      – Каталина, надеюсь у вас есть свежие булочки или что-то в этом роде, чтобы Банни смогла поесть по дороге?
      Каталина, потрясенная внезапной переменой в хозяйке, бросила вопросительный взгляд на Челси, но все же ответила:
      – Я напекла плюшки с орехами и карамельной глазурью. Сойдет?
      – Прелестно, просто прелестно! – игриво ответила Леверн. – И если не затруднит, немного сока. Вы делали его сегодня?
      Каталина, молча кивнув, обернула фольгой тарелку с булочками и вынула из холодильника кувшин свежевыдавленного сока. Проходя мимо Челси, она заговорщически подняла брови.
      Нагруженная едой, Леверн поспешила к лимузину, который быстро исчез из поля зрения. Челси и Каталина, раскрыв от изумления рты, остались стоять на пороге.
      – Твоя мама действительно собирается сегодня работать?
      – Похоже на то, – пробормотала Челси.
      – Матерь Божья, чудеса да и только!
      – И не говори. Я видела это собственными глазами и по-прежнему не могу поверить! – ошеломленно охнула девушка.
      – Даже глаза иногда обманывают, девочка. Даже глаза, – пробурчала себе под нос Каталина, возвращаясь в кухню.
      Челси поспешила наверх, принять душ и одеться – слишком долго она откладывала многочисленные дела и встречи! Но сначала нужно позвонить.
      Девушка села за стол и набрала номер, который помнила наизусть. Сейчас только семь утра, но, скорее всего, ей ответят.
      Хилда подняла трубку после первого же звонка. Не так много людей знали этот номер, не зарегистрированный в телефонной книжке, и можно было с уверенностью сказать, что это не какой-то клиент с жалобами на режиссера или продюсера.
      – Надеюсь, сейчас не слишком рано, – выдохнула Челси вместо приветствия.
      – Золотко, я уже пробежала две мили и только хотела пойти под душ. Ну как у нас сегодня дела?
      – Странно, Хилда, весьма странно.
      – Господи, только не говори, что твоя бабка не может вытащить Банни из постели, – упавшим голосом пробормотала Хилда. Она лично поручилась Майку Стерну, что Леверн доставит Банни на площадку в хорошей форме, как физической, так и моральной, готовую к работе. Если Леверн не удалось это сделать, битой окажется задница Хилды.
      – Нет, конечно, нет! Собственно говоря, они только что отправились на студию.
      – Уже? Потрясающе! – облегченно воскликнула крайне удивленная Хилда.
      – Знаете, тут что-то не так.
      – О чем это ты? Банни плохо себя чувствует?
      – Она едва держалась на ногах, когда встала, но потом защебетала, как канарейка. Даже привязывалась насчет того, как я выгляжу.
      – Нет, правда? Похоже на чудо!
      – Вот именно. Когда бабушка одевала ее, мама глаз не могла открыть. Я спустилась вниз, налить кофе, и через четверть часа она уже спорхнула по ступенькам, словно черт ей не брат.
      – О дьявол! – воскликнула Хилда. – Твоя бабушка, должно быть, чем-то ее нашпиговала.
      Слишком давно жила Хилда в этом городе, чтобы не распознать действия наркотиков.
      – И я так думала, но, когда спросила бабушку, она объяснила, что всего-навсего дала подышать ей кислородом. Сказала, что всегда им пользуется.
      – И ты не знала об этом? Не видела в доме кислородной подушки? – недоверчиво спросила Хилда. Если Банни употребляет наркотики, ее агенту должно быть все известно!
      – Собственно говоря, нет. Никогда.
      – Ну что ж, может, Леверн ее прячет. Спасибо, что позвонила, солнышко. Скрести пальцы на счастье – хоть бы сегодняшний день благополучно кончился. Меня будут держать в курсе дела насчет съемок, так что звони, если хочешь услышать последние новости. До встречи, детка!
      Хилда положила трубку, довольная тем, что у них с Челси такие близкие отношения. Совершенно очевидно, что девушка нуждается в друге, и Хилда готова была на все, лишь бы ей помочь.
      Может, стоит предупредить Челси, что Банни, уже и так находившаяся на пределе, оказалась еще в большей опасности, если Леверн колет ей амфетамин. За свою жизнь Хилда видела достаточно, чтобы убедиться – шутить с сильнодействующими средствами – все равно, что сидеть с огнем на бочке с порохом. Незачем далеко ходить, такое случилось в ее собственном доме – вспомнить хотя бы Серджио и его приступы ярости.
      Снова затрещал телефон: на этот раз звонил Сэнди.
      – Приветствую, Хилда. Рад сообщить хорошие новости.
      – Говори быстрее, мне нужен допинг, – поторопила она.
      – Против Леверн выдвинуто обвинение всего лишь в непредумышленном убийстве, и окружной прокурор отложил рассмотрение дела. Вчера я с ним ужинал и узнал, что у него добыча покрупнее, чем Леверн, особенно с тех пор, как полиция обнаружила, что Фернандо Рамон, так он себя называл, находился под следствием.
      – Нет, кроме шуток? За что?!
      – Изнасилование четырнадцатилетней девочки четыре года назад. Тогда он носил имя Фредди Тэтчер и жил в Небраске. Попал в тюрьму, был выпущен под залог, но сбежал. Переменил имя, поступил в театральное училище в Лос-Анджелесе и выучился на гримера. Лучшего времени для убийства Леверн выбрать не могла. Сейчас судьям не до нее – идет процесс этих врачей-садистов. Даже если Леверн протянет еще год, все равно не предстанет перед присяжными… разве что произойдет чудо и она исцелится.
      Последовало долгое молчание, и Сэнди наконец спросил:
      – Хилда, ты меня слушаешь? Стряхнув грустные мысли, она ответила:
      – Да, конечно, новость – лучше не придумаешь. Смерть этого подонка уж точно избавит налогоплательщиков от лишних расходов!
      – Ты ведь не считаешь, что она это сделала, правда? – спросил Сэнди.
      – Да, но я на самом деле ведь ничего не знаю.
      – Забудь об этом, детка, все кончено.

      Майк Стерн терпеливо ожидал на площадке, уже освещенной и готовой к съемкам, когда Банни наконец выплыла из гримерной и, осторожно переступая через вьющиеся змеями по полу кабели, направилась к режиссеру. Рядом неотступно следовала Леверн. Актриса улыбнулась членам съемочной группы, послала воздушный поцелуй осветителям, мило поболтала с окружающими – словом, вела себя так, будто за время, прошедшее с момента съемки кульминационной сцены «Пришельца», ничего не случилось. Удовлетворенная эффектным выходом, Банни остановилась около Майка. Тот встал и радостно приветствовал актрису.
      – Банни, дорогая! – воскликнул он, поднося к губам ее руки. – Приятно видеть, что ты, как всегда, свежа и прелестна! Обещай только, что, когда начнешь уставать, скажешь. Я сделаю перерыв, хорошо?
      – Не беспокойтесь, я дам знать, – вмешалась Леверн. Майк криво улыбнулся и процедил сквозь сжатые зубы:
      – Не сомневаюсь, Леверн. Ну а теперь, поскольку съемочная группа ждет уже двадцать минут, нам лучше, пожалуй, начать. Банни, в этой сцене вы закрываете дверь за Марвеллой. Она только что объявила о своей связи с Джеком, но вы ведете себя так, будто уже знали об этом и вам все равно. Даже очень мило заверяете, что ни в чем ее не вините. Марвелла много лет была вашей лучшей подругой, и ваше отношение к ней не изменилось. Вспоминаете?
      – Да… по-моему… – нерешительно ответила актриса и обернулась к матери:
      – Мама, ты помнишь эту сцену?
      – Да, и ты была в ней великолепна, не правда ли, Майк?
      Тот кивнул.
      – Прекрасная сцена, Банни. Хотите, чтобы монтажер прогнал пленку еще раз, чтобы освежить вашу память?
      Банни, казалось, уже была готова кивнуть, но Леверн властно объявила:
      – Это, пожалуй, ни к чему, Майк. Только объясните поточнее, что вы от нее хотите. У Банни ведь здесь никаких реплик, правда?
      – Верно, – согласился режиссер, явно чувствуя себя не в своей тарелке, но понимая, что необходимо сегодня снять как можно больше мелких сцен. Не в первый раз картина, которая потом получает «Оскара», создается в монтажном цехе.
      – Подойдите сюда, Банни, прислонитесь к двери, руки заведите за спину и схватитесь за дверную ручку. Вы ошеломлены, понятно?
      – Ошеломлена? – рассеянно переспросила Банни.
      – Потрясены и рассержены. Шокированы, понимаете?
      – О да, это можно сделать. Открыть рот или поджать губы?
      Майк вопросительно взглянул на Леверн, но та казалось высеченной из камня.
      – Майк снимет тебя двумя способами. Не так ли, Майк?
      Тот почти испуганно кивнул и нерешительно пробормотал:
      – Да, да, конечно. Сначала попытайтесь поджать губы. Вы поражены, но по мере того, как камера продолжает работать, удивление постепенно сменяется гневом: в вас впервые рождаются мысли о мести. – Вы сумеете это сделать?
      – Сумеет, правда ведь, дорогая? – вставила Леверн прежде, чем Банни успела раскрыть рот.
      Актриса улыбнулась и приняла нужную позу.
      – Начнем, как только вы будете готовы, Гордон Бейкер! – воскликнула она со смехом.
      Майк даже задохнулся.
      – Надеюсь, она просто хотела пошутить, – пробормотал он.
      Леверн предпочла промолчать.
      – Давайте хоть раз пройдем сцену, – сказал Майк ассистенту, но тут Леверн запротестовала:
      – Послушайте моего совета, Майк, постарайтесь снять все сцены с Банни именно сегодня. Не думаю, что она завтра сможет сделать то, что вы от нее потребуете. Лучше бы поторопиться.
      Обычно Майк никому не позволял вмешиваться в свою работу, тем более лезть с советами, но тут у него хватило сообразительности понять, что Леверн, вероятно, знает, что говорит.
      – Слушаю и повинуюсь, мамочка. Кому лучше вас знать свою дочь!
      – Вы первый режиссер, понимающий это, – ответила Леверн, но в голосе не было враждебности.
      Майк постарался как можно подробнее объяснить Банни ее задачу и, когда та приготовилась, дал команду включить камеру. Банни с безупречной точностью повторила все, как было велено, и всего за несколько минут сцена была полностью заснята. Получилось вполне профессионально, если не талантливо. Окрыленный, Майк начал безудержно экспериментировать, чувствуя, что Банни безоговорочно подчиняется любым указаниям. Сделав пять полноценных дублей, он перешел к следующей сцене, и к концу дня у него оказалось достаточно материала, чтобы закончить фильм. Пришедший в прекрасное настроение режиссер, испытывая искреннее облегчение, горячо поблагодарил звезду, ее мать и поспешил скрыться в благословенной тишине своего кабинета, где его уже ждал Лен Уайт, исполнительный продюсер.
      – Лен, черт тебя подери, где шампанское?! Нужно отпраздновать! – объявил он, закрывая за собой дверь.
      Упорно не отрывая взгляда от окна, Лен тихо ответил:
      – Что-то у меня не праздничное настроение, Майк, извини!
      – С чего бы это? Ты что, болен или хандришь?
      – Вроде этого, – вздохнул Лен. – Сердце ноет. – И, помолчав немного, спросил: – Ты работал когда-нибудь с детьми-актерами, Майк?
      – Боже упаси! К счастью, не попался сценарий, стоивший бы подобных издевательств над малышами.
      – Банни была лучшей из них, Майк. Самой лучшей. Я был всего-навсего жалким ассистентом по монтажу во время съемок «Прощай, мамочка!», и Банни исполнилось не больше десяти, когда она играла главную роль в этом фильме. Но должен сказать, приятель, девчонка ни разу не испортила дубля. Всегда идеально проговаривала реплики, не делая ни одного лишнего движения.
      – Ну и что тебя мучает?
      – Я был продюсером на съемках «Ни о чем меня не спрашивай». Ей было лет двадцать пять-двадцать шесть… И поверь, она играла потрясающе: страстная, чувственная, зазывная. Уже не ребенок – актриса, настоящая актриса.
      Майк опустил в стакан несколько кубиков льда, налил виски и, устроившись на диване, попросил:
      – Продолжай, Лен. Я же вижу, тебе есть о чем рассказать.
      – Господи, Майк, подумать только, что твой агент по рекламе вечно утверждает, будто ты самый чуткий, обладающий тонкой интуицией режиссер из всех, ныне живущих! Неужели так и не заметил, что здесь творилось весь день?! – раздраженно рявкнул продюсер.
      Рассеянно вертя стакан в руках, так что ледяные кубики негромко позвякивали, Майк задумчиво ответил:
      – Она выполняла приказания, словно послушный ребенок.
      Лен театрально закатил глаза к потолку:
      – Слава тебе Господи, наконец-то дошло! Я уж было собрался вышибать тебя из монтажной, думал, совсем обалдел! Она, по всей видимости впала в детство, так ведь?
      – Ну да… ты прав. Я никак не мог сообразить, в чем тут загвоздка, но, скорее всего, так оно и есть.
      – Какая жалость, а?
      – Может быть… Но дареному коню в зубы не смотрят. Банни-ребенок все-таки лучше, чем вообще никакой Банни. Хорошо еще, что реплик у нее сегодня не было! У детей-актеров всегда такие чертовски задорные голоса, – заметил Майк. – Ну хватит, пойдем, приглашаю тебя на ужин… хотя нет, передумал, лучше ты меня пригласи! Это у вас, продюсеров, денежки водятся!
      – Послушай меня, Майк, завтра первым делом пошли ей цветы, прямо с утра! Две дюжины розовых роз. На карточке напиши, что она великолепно сыграла, – решительно заявил Лен.
      – Но я обычно посылаю цветы перед премьерой, – запротестовал Майк.
      – Они нужны ей сейчас, – упрямо покачал головой Лен, направляясь к двери.

      Не успела Челси приехать в «Тенейджерс», как ее немедленно проводили в офис Джонатана Корелла. Завидев девушку, он поднялся и пошел ей навстречу.
      – Дорогая, надеюсь, все потихоньку улаживается, – сказал он с искренним сочувствием. – Представляю, каким это было для вас ужасным испытанием. Проходите и садитесь. Позвонить, чтобы принесли кофе?
      Обняв Челси за плечи, он подвел ее к глубокому кожаному креслу рядом с письменным столом.
      – Если у вас есть чай, я бы выпила чашечку. Последнее время кофе плохо на меня действует, – ответила девушка, утопая в мягких подушках старого заслуженного кресла. Как тихо, спокойно в тишине и прохладе этого кабинета! Раздавались ли здесь хоть когда-то взволнованные голоса?
      – Сейчас же попрошу принести. С лимоном или молоком?
      – Мало кто задает подобные вопросы здесь, в Штатах. Молоко, пожалуйста. Я привыкла к нему в Англии.
      Корелл, пододвинув свой стул, сел рядом с девушкой, чтобы разговор не казался официальным.
      – Я прочитал, что окружной прокурор отложил ведение следствия против вашей бабушки, пока она не выздоровеет. Ну что ж, в любом случае новости не так уж плохи. Надеюсь, это правда?
      – Вероятно, да, – рассеянно согласилась девушка, – но какое это имеет значение, когда бабушка наотрез отказывается лечиться, – ничего не желает, кроме как закрыть глаза и умереть.
      – Да, все это нелегко вынести. А как ваша мама? Вчера вы очень за нее беспокоились.
      – Немного получше, но по-прежнему почти не разговаривает. Большую часть времени спит, хотя нашла в себе силы поехать с утра на студию.
      – Это хороший знак, – кивнул Корелл, похлопав ее по руке. – Когда приходится трудно, стараешься найти утешение даже в мелочах.
      – Мистер Корелл… Джонатан, – нерешительно начала Челси. – Я много думала над нашим вчерашним разговором и должна точно знать, действительно ли вы хотите, чтобы я работала в «Тенейджерс»? Если посчитаете, что весь этот скандал, связанный с моим именем может опорочить фирму, и решите отказаться от предложения, я пойму и не обижусь.
      – Отказаться? – недоуменно переспросил Корелл. – Но почему, по какой причине?
      – Дурная слава… Я знаю насколько консервативны… – начала Челси, но Корелл перебил:
      – Чепуха, дорогая. Если бы мы увольняли всех дизайнеров, у которых в семье нелады, нам нечем было бы торговать. Конечно, вы по-прежнему нам нужны, и на тех же условиях. На моем столе контракт. Не хватает только вашей подписи.
      Челси мгновенно приободрилась. Карьера оставалась единственной соломинкой, проблеском надежды на личную жизнь и свободу.
      – Сейчас подпишу, – обрадовалась она, боясь, что ослепительная возможность немедленно исчезнет.
      – Подождите, дорогая. Не хотите, чтобы ваш поверенный просмотрел его?
      – Не стоит, я вполне доверяю вашему суждению, Джонатан. И вам тоже. Надеюсь, наше сотрудничество будет долгим и плодотворным. Молю Бога только об одном: чтобы я смогла оправдать ваши ожидания, – сказала она с неподдельной скромностью.
      Джонатан Корелл молча изучал сидевшую перед ним молодую женщину. Затравленное выражение глаз резко контрастировало с юношеской свежестью кожи и блеском серебристых волос. Странное сочетание красоты и жизненной силы, молодости – с душой немало пережившей на своем веку женщины.
      – Уверен, вы оправдаете все мои ожидания, и даже больше. Надеюсь только, что сумеете оправдать свои.
      Принесли чай, и после того, как Челси подписала контракт, они долго по-дружески болтали, а потом Корелл показал ей старую, давно закрытую мастерскую, и они вместе решали, какое оборудование необходимо, чтобы вновь привести ее в рабочее состояние.
      – Деннис Петалски, работавший в нью-йоркском отделении больше десяти лет, выразил желание изменить жизнь и переехать в Лос-Анджелес. Он прекрасный ювелир, Челси, один из лучших в профессии, – объяснил Корелл. – Он готов начать работу в следующий понедельник. Как насчет вас?
      – Если не возражаете, я бы хотела работать неполный день до середины будущего месяца. Я сделала почти все задания, но перед выпуском осталось еще сдать несколько экзаменов.
      – Приходите, когда сможете, но мы считаем, что с понедельника вы зачислены в штат на полный день, с соответствующим жалованьем.
      – Жалованьем? – удивленно переспросила Челси, неожиданно сообразив, что не имеет ни малейшего представления о том, сколько будет получать, и почувствовала себя совершенной идиоткой: подумать только, упустить такой важный момент.
      Джонатан с притворной укоризной покачал головой.
      – Юная леди, я же предупреждал: вашему поверенному следует ознакомиться с контрактом. Немедленно возьмите с собой копию. Если он потребует внести изменения, дайте мне знать. Еще не поздно! Большинство контрактов не стоят бумаги, на которой напечатаны! Самое главное – добрая воля обеих сторон.
      – Как мне повезло, что я познакомилась с вами, Джонатан!
      – Это мне повезло, Челси, – ответил он, нежно сжимая ее руку.
      По пути домой девушка заехала в офис Сэнди Шапиро и оставила ему на просмотр копию контракта. Вновь усевшись за руль, она не переставала думать о внезапном повороте в своей судьбе. Впервые в жизни двое настоящих сильных мужчин заботились о ней и стремились защитить: Джонатан Корелл и Уилс Эшфорд. Господи Боже, почему нельзя сохранить обоих?
      При мысли об Уилсе сердце вновь тоскливо сжалось. Теперь, когда сделан решительный, необратимый шаг и впереди десять долгих лет работы в Лос-Анджелесе, будет только справедливым освободить Уилса от данного слова жестоко позволить ему верить, что в ближайшем будущем она сможет приехать в Англию.
      Челси знала: нужно было все сказать прямо, когда Уилс позвонил сразу после убийства, но голос был таким родным, и она любила его так сильно, что могла только бормотать нежные слова, хотя душа почернела от боли неизбежной разлуки. Жизнь так жестока!
      С того момента, когда бабушка сказала о своей болезни, Челси понимала: будущее, о котором она мечтала, неосуществимо. Пусть разрывается сердце, комок слез подступает к горлу – нужно сесть, написать письмо Уилсу и объяснить, почему все изменилось. Челси убеждала себя, что слишком любит его, чтобы впутать в нелегкие семейные проблемы. Как невыносимо представлять, что они больше никогда не увидятся, он не подойдет к ней, не обнимет, не улыбнется… Но когда девушка чувствовала, что теряет мужество и умирает от желания ощутить его прикосновение еще хоть раз, то немедленно приводила себя в сознание, вспоминая безвольно обмякшее тело Фернандо на полу в библиотеке. Отныне она обязана позаботиться не только о матери, но и об умирающей бабушке, а кроме того, вряд ли семья Эшфордов захочет иметь дело с людьми, опозоренными грязным скандалом, с преступниками и убийцами. Они, несомненно, пожелают, чтобы единственный сын и наследник женился на девушке с незапятнанным прошлым.
      Несколько часов, тяжелых, мучительных, ушло на то, чтобы попытаться написать письмо, каждое слово которого вонзалось в сердце, как острый нож. Закончив, Челси растянулась на постели и вновь перечитала написанное. Именно то, что нужно, – решила она, – чтобы покончить со всем раз и навсегда. Особенно, последняя фраза – настоящий завершающий смертельный удар их любви:
      «…поэтому, Уилс, я буду всегда помнить твою улыбку… нежные руки, прекрасные мгновения, которые мы испытывали вдвоем. Как бы я хотела, чтоб эти мгновения превратились в длинную счастливую жизнь, но не всегда бывает так, как задумано. На твоих плечах, как и на моих, лежат определенные обязательства, которые необходимо выполнять. Пожалуйста, помни меня и радость взаимного узнавания. Ты всегда будешь жить в моем сердце».
      Внизу листка она нарисовала крохотную розу, аккуратно сложила письмо и заклеила конверт. Сегодня она открыла дверь в новую жизнь и навсегда распрощалась с любовью. Никогда еще ей не было так плохо.

      Через день после того, как Банни кончила работу над фильмом, Майк Стерн, верный обещанию, позвонил Леверн и пригласил на просмотр отснятого материала. Пленку проявили, брака не оказалось, и Банни больше не понадобится.
      – Студия все еще намерена выпустить картину в декабре? – осведомилась Леверн.
      – По всей видимости, да, но вы же знаете, как это бывает, – уклонился от прямого ответа режиссер. – Черновой монтаж будет завершен к следующей неделе, и, если все будет в порядке, я приглашу людей со студии на просмотр, прежде чем начать окончательный монтаж. Ничего не могу обещать.
      – Будете держать меня в курсе дела? – униженно попросила Леверн.
      Никогда еще Майк не слышал, чтобы она говорила подобным тоном, и это почему-то тронуло его: Леверн Томас, создательница и главная движущая сила карьеры дочери, может не дожить, чтобы увидеть лучшую картину Банни.
      – Конечно, Леверн, обязательно, – мягко сказал он. – И сделаю все, чтобы выпустить картину вовремя, обещаю.
      – Спасибо, Майк. Ты великий режиссер, уж кому судить, как не мне! Банни всегда работала с самыми лучшими.
      – И вам спасибо за вчерашний день, Леверн, особенно если учесть то, что произошло за последнее время. Благодарю за все, что вы сделали для меня. Не приведи вы Банни на студию, плохо бы мне пришлось.
      – Майк, – попросила она, – попробуйте показать Банни в самом выгодном свете. Вполне возможно, это ее последняя картина.
      – Не говорите так, Леверн. Банни в шоковом состоянии, но она молода и еще долго сможет работать, – запротестовал Майк, хорошо зная, что это всего лишь пустые слова. Леверн, возможно, окажется права.
      – Я недолго протяну, а без меня она не выдержит всего этого. Забавно, правда?
      – Что тут забавного, Леверн, – из вежливости спросил Майк, не желая углубляться в ее проблемы.
      – Я всегда боялась, что Банни найдет кого-то, кто займет мое место, и поэтому ни одного человека и близко к ней не подпускала. Какая ужасная ошибка, – вздохнула она и, неожиданно осознав, что открывает душу постороннему человеку, быстро сменила тему.
      – Ну хватит об этом. Господи, ненавижу сентиментальных женщин. Дурочки плаксивые! Я хотела бы увидеть черновой монтаж, Майк, конечно, когда все будет готово! – прежним властным тоном объявила она.
      Застигнутый врасплох, Майк попытался было отказаться.
      – Я никогда… – начал он и тут же поправился: – Конечно. Почему бы нет?
      – Спасибо. С нетерпением ожидаю вашего звонка. Повесив трубку, Леверн хотела было встать, но спину пронзила внезапная кинжальная боль.
      «Ну вот, – подумала она, – не хватало только еще свернуть позвоночник!»
      Она старалась двигаться медленно и осторожно; боль уменьшилась, только чтобы вновь вернуться, когда Леверн начала подниматься по лестнице. Женщине стало так плохо, что она замерла, схватившись за перила и задыхаясь. Наконец пришлось позвать на помощь.
      – Кларк! – вскрикнула она, и в голосе звучала такая боль, что и дворецкий, и Каталина в мгновение ока очутились рядом.
      Опираясь на него, Леверн сумела добраться до постели.
      – Вызовите доктора Кейблшо, – корчась от невыносимой муки, пробормотала она, прикрывая глаза. – Мне нужно поговорить с ним. Каталина, принесите стакан воды и две красные пилюли.
      К счастью, доктор оказался у себя и, извинившись перед пациентом, немедленно взял трубку. После того, как Леверн описала, что чувствует, доктор сказал, что приедет вечером.
      – Неужели не можете просто прислать какое-нибудь лекарство? – проворчала она.
      – Я хочу осмотреть вас и сделать укол, чтобы вы спокойно провели ночь.
      К тому времени, как появился доктор, Челси уже была дома. Она сдала два из трех последних, самых трудных экзаменов, совершенно измучилась, плохо себя чувствовала, но заставила себя поужинать с Банни, решив поддержать хоть какое-то подобие обычной семейной жизни.
      Челси постоянно тошнило, казалось, она вот-вот упадет, но стоически пыталась вести беседу, хотя Банни, по-видимому, не слышала ни слова из того, что ей говорили, всецело занятая стоявшей перед ней едой. После осмотра Леверн доктор Кейблшо позвал Челси в спальню бабушки.
      – Тебе уже лучше, ба? – спросила девушка.
      – Немного. Челси, доктор Кейблшо хочет научить тебя делать уколы. Я и сама все прекрасно умею, только он, очевидно, боится доверить мне наркотики.
      Доктор понял намек:
      – Дело не в доверии, просто под влиянием лекарства вы можете сильно превысить дозу. Ну, молодая леди, надеюсь, вы не возражаете?
      – Конечно, нет. Ведь это не трудно, правда?
      – Принесите апельсин, потренируемся на нем, – распорядился доктор.
      Привычная к ручному труду, Челси легко научилась обращаться со шприцем. Провожая доктора к выходу, она осмелилась спросить:
      – Почему у нее болит спина, доктор?
      – Рак. Боюсь, в позвоночнике тоже метастазы. Если не лечиться, они распространяются как лесной пожар.
      – Тогда почему она от всего отказывается?
      – Наверное, понимает, что мы ничего не добьемся, разве только немного облегчим последние дни – к чему лишние страдания и ненужная трата денег?
      – Но бабушка всегда была мотовкой. Такая бережливость не в ее характере, – возразила Челси.
      – Осознание близкой кончины все меняет, Челси. Человек – единственное животное, знающее, что должен умереть, но обычно он отказывается этому верить. Бабушка ваша смирилась с тем, что жить осталось недолго, но боится не за себя, а за дочь. Не желает тратить деньги за лечение – все понадобится Банни, когда Леверн не станет.
      – Но я сама смогу позаботиться о маме, – запротестовала Челси.
      – Убедите в этом бабушку – ей сразу станет легче. Теперь насчет уколов. Делайте их каждые четыре часа, но только если ей действительно будет плохо. Старайтесь насколько возможно растянуть время между инъекциями. Спокойной ночи.
      Челси потихоньку вошла в спальню бабки, ожидая, пока та откроет глаза. Первыми ее словами были:
      – Где Банни?
      – С ней все в порядке. Спустилась вниз, поужинала. Теперь сидит перед телевизором, смотрит «Большую долину».
      – Она всегда любила Барбару Стенвик, – вздохнула Леверн и снова закрыла глаза.
      – Ба, не считаешь ли, что тебе все-таки не мешает пройти курс лечения? Хуже от этого не будет. Насчет денег не беспокойся. После окончания университета, я собираюсь работать в «Тенейджерс». Хорошая работа, и жалованье большое. Я смогу позаботиться о маме.
      Леверн снова открыла глаза.
      – Что это за работа такая – продавать драгоценности?! Черт-те что! – окрысилась она.
      – Ты не понимаешь, – хмыкнула Челси. – Ничего я не собираюсь продавать. Буду у них дизайнером. Они собираются изготовить под моим именем целую серию украшений для молодых женщин… Разве не здорово?
      – Но платят достаточно?
      – Да… вероятно. Все зависит от объема продаж.
      – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
      – Бабушка, мне кое-что надо тебе сказать. Может, передумаешь насчет лечения?
      – Ничто не заставит меня передумать! Не собираюсь тратить последний цент на докторов и больницы, если все равно придется подохнуть, – горячо начала Леверн, но голос ее постепенно затихал – подействовало лекарство.
      Челси взяла бабушку за руку и попыталась разбудить. Ждать невозможно. Если необходимо что-то предпринять как можно быстрее, нельзя тратить время!
      – Не спи, пожалуйста! Мне нужно сказать тебе что-то важное.
      Леверн с трудом приоткрыла глаза и взглянула на внучку.
      – Что? – равнодушно пробормотала она.
      – Если я смогу по-быстрому раздобыть немного наличных, согласишься лечь в больницу и начать лечиться? Может, сумеешь протянуть хоть немного дольше?
      Несмотря на полубессознательное состояние, Леверн встрепенулась при одном упоминании о деньгах.
      – Откуда? Откуда у тебя деньги? Где ты их возьмешь?
      – Помнишь мамины драгоценности, те, что сгорели во время пожара? Ты еще получила за них страховку?
      – И что же?
      – Ну так вот, они уцелели. И сейчас у меня, все, до последней безделушки.
      – Но как? – удивилась Леверн. – Каким образом тебе удалось их спасти?
      – Я взяла мамину шкатулку в свою комнату, чтобы поиграть… Я так все время делала, тайком от вас! А потом, когда начался пожар, сунула шкатулку в наволочку. Помнишь, в газетах был снимок, на котором я прижимаю к груди подушку?
      – Почему… почему ты, не сказала мне? – спросила Леверн, еле ворочая языком и почти ничего не соображая.
      – Я подслушала, как ты сказала, будто рада, что все сгорело, и теперь можно получить страховку, ну и испугалась: а вдруг разозлишься и будешь кричать на меня.
      Несмотря на поразительное открытие, мысли Леверн начали путаться – сказывалось действие лекарства. Она чувствовала, что проваливается в бездонный мрак.
      – Расскажешь все утром, Челси, – не дай мне забыть, – прошептала она и вновь закрыла глаза.
      Челси подоткнула одеяло, потушила свет и возвратилась к себе. Вынув из верхнего ящика ключ от сейфа, она надела его на кольцо вместе с остальными ключами. Завтра она начнет продавать драгоценности, не все сразу, по одной вещице.
      Девушка, еле волоча ноги, спустилась, свернулась калачиком в кресле рядом с диваном, где перед телевизором сидела улыбающаяся Банни. Что происходит у нее в голове? И почему мать потеряла всякую связь с окружающим миром?

      Доктор Кейблшо очень удивился, когда на следующее утро позвонила Челси.
      – Доктор, мне удалось убедить бабушку начать курс лечения, – объяснила она причину столь раннего звонка. – Она знает, насколько плохи дела, но, видно, решила все-таки не сдаваться так легко. Поэтому мы готовы начать, как только вы скажете.
      – Согласилась? – переспросил он, все еще не в силах поверить, что твердокаменная Леверн Томас способна изменить принятое решение.
      – Да, наконец-то поняла, что необходимо протянуть как можно дольше.
      – Но вы знаете, что она почувствует себя еще хуже? Волосы выпадут, постоянные тошнота и обмороки, – предупредил доктор, – и в лучшем случае мы сможем оттянуть конец всего на несколько месяцев. Нельзя ожидать чуда при такой запущенной форме рака.
      – Она знает, и я тоже, но мы решили, что стоит попробовать даже ради этих нескольких месяцев. Кроме того, мне удалось заставить ее понять, насколько важно для нас, меня и мамы, знать, что было сделано все возможное и за жизнь бабушки по-настоящему боролись. Можете вы понять наши чувства?
      – Конечно. Позвольте мне немедленно позвонить доктору Гровер и все объяснить. Уверен, что она потребует немедленно начать курс химиотерапии или облучения. Хотелось бы, чтобы она сегодня же осмотрела миссис Томас.
      – Это та доктор, о которой вы говорили? – с сомнением протянула Челси. – Не думаю, что бабушка захочет. Она не любит женщин-врачей.
      – Печально, но доктор Гровер – лучший онколог в городе, специализируется по раковым заболеваниям груди и ведет серьезную исследовательскую работу. Думаю, ваша бабушка должна это понять. Конечно, если она не пожелает, я попытаюсь найти кого-то другого, но никоим образом не советовал бы отказываться от услуг доктора Гровер, только потому, что она женщина.
      – Я поговорю с бабушкой!
      – А я позвоню, как только все узнаю. Вы будете дома?
      – Да, жду вашего звонка.
      Челси повела мать в комнату Леверн. Та завтракала, сидя в постели, но только выпила кофе и апельсиновый сок, больше ни к чему не притронувшись.
      При виде Банни на губах Леверн появилась улыбка.
      – Дорогая, ты хорошо спала? – спросила она дочь.
      – Да, мама. Можно посидеть у тебя на кровати? – тихо спросила Банни.
      – Ну конечно, солнышко. Конечно, – обрадовалась Леверн, похлопав по одеялу.
      Но когда Банни уселась, колыхнув матрац неосторожным движением, Леверн невольно поморщилась от боли. Заметив это, Челси шагнула вперед.
      – Мама, – осторожно вмешалась она, – давай я подвину стул поближе к кровати, и ты устроишься как следует, а то бабушке больно.
      По Леверн раздраженно отмахнулась:
      – Все в порядке, Челси, пусть остается. Что сказал доктор?
      – Собирается позвонить онкологу. Возможно, придется сегодня же лечь в больницу, – начала она и заметила, что Леверн поспешно затрясла головой, видимо, боясь, что упоминание о больнице может расстроить Банни. Но та, однако, так увлеклась, доедая яичницу и бекон с материнской тарелки, что не обращала ни малейшего внимания на окружающих.
      – Ты не дала ей позавтракать? – спросила Леверн.
      – Ба, мама съела омлет, три кусочка бекона, две булочки с маслом и джемом, выпила апельсиновый сок и кофе и, наверное, продолжала бы в таком духе, не останови я ее.
      – Тогда, ради Бога, убери поскорее этот поднос, пока она все не уничтожила. По-прежнему лежит? – нетерпеливо бросила Леверн.
      – Не могу заставить ее ничего делать – только ест и спит. После завтрака я попыталась ее вывести во двор, погулять немного у бассейна, но мама раскапризничалась и отказалась выходить.
      – С ней надо быть потверже, Челси, сама знаешь. Банни ленивая и к тому же вечно голодна. При таком росте она за две недели превратится в кусок жира, если не проследить, – раздраженно рявкнула Леверн.
      Челси хотела объяснить, что все бесполезно и, кроме Леверн, неустанно подгонявшей Банни, никто не сможет заставить ее работать, но мудро промолчала. Если бабушка умирает, пусть по крайней мере унесет свои иллюзии в могилу. Девушка поспешно подняла поднос и вынесла его из комнаты.
      Не успела она закрыть за собой дверь, Банни вскочила и разгневанно закричала:
      – Ради Бога, мама, перестань говорить обо мне в третьем лице, словно я глуха, слепа и нема!
      – Тише! – резко остерегла Леверн. – Кто-нибудь услышит и поймет, что происходит.
      – Не знаю, как долго еще смогу притворяться, мама. Я просто с ума схожу, – устало пробормотала Банни. – Неужели не понимаешь, как мне вчера на площадке трудно было притворяться ребенком и одновременно стараться хорошо играть!
      – Придется потерпеть, солнышко. Нельзя, чтобы тебя допрашивала полиция – слишком уж много в нашем рассказе слабых мест.
      – Ненавижу, ненавижу все это, мама. Ты больна, умираешь, я слоняюсь по дому, притворяясь, что не знаю, какое сегодня число!
      – Я же сказала, не кричи! – скомандовала Леверн. Банни окончательно отбилась от рук, нужно срочно принять меры!
      Дочь, растерянно ломая руки, уселась на стул.
      – Нужно было сказать правду! В конце концов, так было бы лучше!
      – Нет, ни в коем случае! Тебя посадят в тюрьму, глупышка! Неужели не соображаешь?! С тобой было бы покончено! Все, ради чего мы так трудились, было бы погребено под горой грязи! Подумай, с какой радостью ухватилась бы пресса за возможность разжечь скандал! Жизнь Челси тоже была бы разрушена! Ты же не хочешь, чтоб у девочки было такое пятно на репутации? Подумать только, мать – убийца!
      – Мать, бабушка – какая разница!
      – Огромная. Я убила его, чтобы защитить тебя – и это вполне оправданно в глазах закона. Ты же прикончила эту мразь потому, что он тебя оскорбил, а это совсем другое дело. Господи, неужели неясно?
      – Он ведь лгал, правда? Ты не платила за то, что он спал со мной? – прошептала Банни со слезами на глазах, готовая зарыдать.
      – Конечно, нет! Я никогда бы ничего подобного не сделала! Рамон был просто лживым ублюдком, и я рада, что он мертв, понятно? Знаешь, это почти удовольствие – взять на себя вину за избавление мира от такого гнусного паразита!
      По щекам Банни потекли огромные прозрачные капли, и Леверн поняла: гроза будет долгой и бурной.
      – Пойди сядь около мамы, дорогая. Все будет хорошо!
      – Это было так ужасно, мама, – всхлипывала актриса. – Я не хотела его убить. Думала, мы выпьем, помиримся, все как прежде, но он был так жесток! Сказал, я старуха, и никуда не гожусь в постели, и он пальцем бы ко мне не прикоснулся, если бы не деньги. Но честное слово, я не могла, не могла убить его. Просто так все вышло.
      – Он был злобной тварью, дорогая. Мир полон такими, – тихо утешала Леверн, не в силах заставить себя думать, что будет с дочерью, когда ее не станет.

* * *

      Челси спускалась вниз, когда зазвонил телефон. Должно быть, у доктора Кейблшо для нее новость.
      – Это междугородний звонок для Челси Хантер. Она дома?
      – Да, это я, – ответила девушка, и, прежде чем успела сообразить, в чем дело, голос Уилса донесся так ясно, будто из соседней комнаты.
      – Челси, я получил твое письмо. Что, черт возьми, происходит? – взволнованно закричал он.
      – Прочитал? – повторила она, стараясь не выказать удивления.
      – Конечно, но какое отношение имеет к нам твоя семья? Они – это не мы, Челси. То, что мы испытываем друг к другу гораздо важнее, чем все родственники, вместе взятые, – твои и мои! – страстно воскликнул он.
      – Но я не могу приехать в Англию, Уилс, просто не могу, – начала она, с трудом выталкивая слова из пересохшего горла.
      – Но почему? – допытывался он.
      – Я уже сказала. Бабушка долго не протянет, мама совсем беспомощная и нуждается в уходе. Не годится в такое время бежать от семьи. Уилс, что бы ты сделал на моем месте?
      – То же самое, наверное, – чуть смягчившись, признался он, – но можешь привезти сюда мать, дорогая! Мы вместе присмотрим за ней.
      – О, Уилс, не могу… Зачем вешать тебе на шею такое бремя, – запротестовала она, уже начиная колебаться.
      – Дорогая, не нужно принимать поспешных решений. У нас еще куча времени. Обещай, что сначала все хорошенько обдумаем, ладно?
      – Уилс… Я только что подписала с «Тенейджерс» контракт на десять лет. Пришлось. Никто больше не даст мне таких денег, а сейчас будет нужен каждый цент.
      – Пропади он пропадом, твой дурацкий контракт! Нельзя, чтобы между нами стоял клочок бумажки. Обещай, что подумаешь об этом, или я не отойду от телефона, пока не потрачу все, до шиллинга. Учти, поместье Эшфордов пойдет с молотка!
      – Хорошо, подумаю, – согласилась она.
      – О большем и не прошу. Я люблю тебя, Челси. И всегда буду любить.
      Не успела она положить трубку, как позвонил доктор Кейблшо. Он сообщил, что доктор Гровер согласилась лечить Леверн. К удивлению Челси, бабушка не только смирилась с тем, что ее врачом будет женщина, но и согласилась немедленно лечь в госпиталь Калифорнийского университета. Хотя находиться на этаже, предназначенном для «самых почетных гостей», где были свободные комнаты, Леверн отказалась из-за лишних расходов и предпочла обыкновенную стандартную палату. Кларк и Челси помогли ей спуститься, усадили на заднее сиденье «линкольна», подложили под спину подушку, укрыли одеялом и доставили в больницу. Леверн как раз устраивалась в палате, когда на пороге неожиданно появилась привлекательная молодая женщина с коротко стриженными прямыми черными волосами.
      – Здравствуйте, миссис Томас, – приветствовала она, подходя к постели. – Я Полли Гровер, ваш онколог.
      Повернувшись к Челси, она улыбнулась.
      – А вы внучка?
      Челси кивнула и тоже ответила улыбкой. Женщина была такой молодой и красивой – трудно поверить, что она опытный специалист.
      – Прекрасно. Следующие несколько часов ваша бабушка будет очень занята. Если у вас есть дела, не стесняйтесь. Я позвоню вам к обеду, хорошо? Если хотите ненадолго повидать ее вечером, приезжайте! – коротко объявила доктор и попрощалась с Челси.
      Вернувшись к машине, Челси посмотрела на часы. Начало третьего, но, если поторопиться, можно успеть в банк и приступить к распродаже драгоценностей.
      К трем часам девушка уже мчалась по шоссе Сан Диего. Украшения мирно покоились в сумочке. Быстро пересмотрев все вещи, она решила привезти их домой и подумать, что следует продать в первую очередь. Возможно, лучше всего начать с наименее заметных украшений, например бриллиантовой броши. Хотя с ночи пожара прошло больше десяти лет, она знала: необходимо соблюдать осторожность и не спешить продавать все сразу.
      Джет Голдштейн без малейших колебаний купил брошь. Челси удалила все метки – драгоценность носила клеймо Тиффани, – тем самым значительно снизив стоимость. Но при создавшихся обстоятельствах это было безопаснее всего. Все равно невозможно продать вещь за цену, которую запрашивает магазин с покупателей, – рассудила она. Голдштейн мог дать ей чек на пять тысяч долларов или четыре тысячи наличными. Девушка взяла наличные и, надежно запрятав деньги в колготки, направилась домой. Пока все идет как надо. Деньгами, вырученными от продажи драгоценностей, можно будет оплатить лечение Леверн и хозяйственные расходы. По крайней мере пока.
      Челси намеревалась после смерти бабушки полностью изменить их образ жизни. Но не сейчас. Пусть у бабушки до конца жизни будет огромный дом, слуги, роскошная обстановка – словом, все, что так важно для нее.
      По пути домой Челси обдумывала, что продать в следующий раз. Наверное, нужно разъединить жемчужное колье и сбыть по одной нитке, без фермуара. Розовый бриллиант можно вставить в платиновую оправу с багетками сбоку, а его место займет изумруд, вынутый из другого украшения. Кольцо с бриллиантом она переделает в маленькую брошь или другой перстень, в зависимости от того, что будет лучше выглядеть. Необходимо работать как можно быстрее, чтобы избежать риска разоблачения – у нее совсем нет ни времени, ни энергии.
      Дома все оказалось спокойно. Кларк доложил, что мать весь день провела в своей комнате, и Челси зашла навестить ее. Банни спала, и хотя девушка знала, что нужно поднять ее с постели и отправить погулять, чувствовала себя слишком измученной. Как только она закончит учиться и накопит достаточно денег, чтобы оплатить больничные счета, возможно, попросит доктора Кейблшо обследовать Банни. Может, у матери анемия или что-то в этом роде?
      У себя в спальне она нашла записку от Хилды с просьбой позвонить. Удобно устроившись на постели, Челси подняла трубку. К счастью, Хилда оказалась дома, и они с удовольствием поболтали. Как хорошо иметь друга, которому можно все сказать! Узнав, что Леверн неожиданно передумала насчет лечения, Хилда решительно объявила, что знает причину.
      – Она хочет дожить до премьеры, Челси.
      – Премьеры? Какой еще премьеры? – удивилась девушка.
      – Солнышко, очнись! Последняя картина Банни – «Пришелец». Леверн хочет дотянуть до того момента, как увидит лучший фильм дочери! Этот фильм.
      – Верно. Почему я сама не догадалась? Ну и дура же! Думаете, она вытянет?
      – Почти не сомневаюсь.
      – Вы видели отснятый материал? Мама действительно так хороша, как считает бабушка? – допытывалась Челси.
      – Играет она фантастично, клянусь! Я сегодня говорила с Майком, так тот просто потрясен. Собирался даже позволить Леверн просмотреть черновой вариант. Говорит, нет ни малейшего сомнения, что Банни выдвинут на «Оскара», если, конечно, расследование не докажет ее соучастия в убийстве.
      – Господи, хоть бы этого не случилось! – искренне вздохнула Челси.
      – Банни обращалась к психиатру?
      – Бабушка в них не верит, вы же знаете, Хилда! Мама давно уже к нему не ездит.
      – Слушайте, юная леди, теперь глава этой семьи – вы, и именно вы принимаете решения. В городе есть один-два доктора, которые, возможно сумеют ей помочь. Давай я все разузнаю, хорошо? – настаивала Хилда, решив довести на этот раз дело до конца.
      Она понимала, что не мешает к тому же затронуть тему наркотиков, но не была еще готова предъявить столь серьезное обвинение.
      – Э-э-э… да, Хилда, конечно, – нерешительно пробормотала Челси, с ужасом думая о новых расходах. Всем известно, какие гонорары берут психиатры!
      – Пообещай, что всерьез поразмыслишь над этим!
      – Ну да, обязательно, – уверяла девушка, терзаясь вопросом, откуда взять денег, чтобы заплатить за все.
      Положив трубку, Челси позволила себе на несколько мгновений закрыть глаза, но вспомнила, что сейчас не время отдыхать. Нужно готовиться к последнему экзамену, который она собиралась сдать утром. Сейчас позанимается хотя бы несколько часов, потом заедет в больницу к бабушке и отправится в мастерскую, поработать над заказами Джейка. Завтра, после занятий, она совершит очередное путешествие в ювелирный торговый центр, чтобы продать еще одно украшение. Господи, неужели эта карусель никогда не остановится?!

      Первую неделю Леверн оставалась в больнице, где проходила курс химиотерапии, и, хотя чувствовала себя ужасно, все время рвалась домой, не в силах перенести разлуку с дочерью. Челси как-то привезла к ней Банни, и первое посещение прошло хорошо, но на следующий вечер та решительно заявила, что ноги ее больше не будет в этом месте. Челси попыталась уговорить мать, но она разразилась истерическими рыданиями.
      Доктор наконец согласился отпустить Леверн домой, хотя посоветовал девушке нанять сиделку, но бабушка решила, что это слишком дорого, поэтому бремя ухода за больной свалилось на плечи девушки. К счастью, она не оказалась в одиночестве, рядом были всегда готовые помочь Кларк и Каталина. Поскольку химиотерапия – весьма сложный процесс, цель которого – уничтожить раковые клетки, не убив при этом пациента, состояние Леверн требовало пристального наблюдения. Кларку было поручено ежедневно возить ее к доктору, а Каталине, кроме уборки и готовки, приходилось ухаживать за Банни, которая, правда, оставалась относительно спокойной и выходила из себя только в тех случаях, когда не получала еды. Но по мере того, как проходили дни, Банни все меньше времени проводила в постели и частенько наведывалась на кухню в поисках чего-нибудь повкуснее.
      Хилда из кожи вон лезла, чтобы убедить родственников показать Банни психиатру, но, как и предсказывала Челси, Леверн наотрез отказалась.
      – Это просто шок, – твердила она. – Банни нужно дать время оправиться, вот и все. Кроме того, если разойдутся слухи о том, что она лечится у психиатра, люди бог весть что подумают. Сама знаешь, окружному прокурору только нужна зацепка, чтобы раздуть дело. – И, словно высказывая пришедшую в голову запоздалую мысль, раздраженно проворчала:
      – Кроме того, не желаю, чтобы кто-то копался в мозгу у моей дочери и вынюхивал… разное…
      Челси это замечание показалось весьма странным, но, когда она попыталась расспросить подробнее, Леверн сменила тему. Было очевидно, что она не желает говорить об этом, и, хотя Челси испытывала злость, все же не могла заставить себя открыто бросить вызов иссохшей, похожей на скелет женщине, совсем недавно бывшей ее энергичной властной бабушкой. Сидя у постели Леверн, Челси невольно спрашивала себя, сколько еще придется той выносить ужасные страдания. Каталина готовила самые любимые блюда Леверн, и больная заставляла себя есть, зная, как важно сейчас правильно питаться. Не в ее натуре было позволять брать над собой верх кому и чему бы то ни было, хотя бы и раку.
      – Ба, на следующей неделе мне придется начать работать. Деньги так и летят, и мне в самом деле необходимо это место. Как будешь обходиться без меня одна, целый день?
      – Ничего, справлюсь. Драгоценности продала?
      – Большую часть. Осталось обручальное кольцо мамы, которое ужасно не хочется продавать, но, конечно, придется. И хотя я показала розовый жемчуг ювелирам, никто не желает давать и половины настоящей цены!
      – Сколько ты выручила за вещи?
      – Почти сорок тысяч, – тихо призналась Челси.
      – Господи, но они стоят раза в четыре дороже! – взвилась Леверн.
      – Знаю, ба, но они все равно что краденые, вспомни! Ты уже получила страховку. А кроме того, приходится продавать только за наличные, и очень осторожно выбирать покупателей. За такое и в тюрьму попасть недолго, неужели неясно? – отбивалась Челси.
      – Слишком много дергаешься по пустякам, – бросила Леверн, но голос понизился до хриплого шепота: – Пожар был больше десяти лет назад, кто помнит такие вещи?
      – Кто-нибудь да помнит, – мягко возразила Челси, удивляясь себе, как ухитрилась впутаться в подобную грязь! Теперь ее можно обвинить не только в краже драгоценностей, принадлежащих страховой компании, но и в продаже подделок! Господи! Как случилось, что дом обыкновенных простых женщин превратился в логово убийц и мошенников.
      Каркающий резкий смешок внезапно вывел ее из мрачного раздумья.
      – Не волнуйся, Челси, – горько вздохнула Леверн, – в случае чего всегда можешь заявить, что ничего не знала, и свалить вину на умирающую злобную гадину, свою бабку. Уж если я не поколебалась убить человека, что значит жалкий обман страховой компании? Кроме того, во время пожара ты была совсем маленькой.
      – Бабушка, что мы делаем? – прошептала Челси, стремясь избавиться от угрызений совести и всем сердцем желая возврата к прежней жизни.
      – Делаем, что можем, вот и все, – заключила больная, закрыв глаза и отворачиваясь. – Женщина должна использовать все… все до последнего, что у нее есть, лишь бы выжить в нашем гнусном мире, иначе эти ублюдки раздавят ее и не оглянутся.
      Старуха вновь обернулась, уставившись на внучку пронзительно сверкающими глазами. Из горла словно волной рвоты выплеснулось шипение:
      – Этот сволочной рак все равно убьет меня, Челси. Почему бы и мне не использовать его, как заблагорассудится?
      Челси ничего не ответила: в комнате повисло долгое-долгое молчание. Наконец, сменив тему, девушка спросила:
      – Бабушка, когда начнется облучение?
      – Примерно через три недели… если доживу.
      – Доживешь! – бодро заверила Челси, сильно сомневаясь в собственных словах, и потянулась к трезвонившему телефону. Звонила Хилда.
      – Леверн в состоянии говорить? – спросила она.
      – Думаю, да, – ответила Челси, вручая трубку бабушке, благодарная за своевременное вмешательство.
      – Леверн, вы сможете завтра выбраться из дому? – осведомилась Хилда.
      – Зачем это?
      – Фильм смонтировали. Майк позвонил и пригласил на просмотр. Если пожелаете, захватите Банни тоже.
      – Только не Банни, – поспешно отказалась Леверн.
      – Почему нет? – удивилась Хилда.
      – Не хочу, чтоб она снова видела сцену убийства. Ей только стало немного получше. Я боюсь, как бы не наступил рецидив. Но сама я, конечно, приеду. Где и когда?
      – Завтра в половине третьего. Я заеду за вами.
      – Буду готова. Не возражаете, если Кларк поведет машину? Не знаю, чтобы я без него делала – такая ужасная слабость!
      – Конечно! Но в таком случае почему бы не встретиться прямо на студии, хорошо?
      – Идет!
      Попрощавшись с Хилдой, Леверн отдала трубку Челси.
      – Ты собираешься на просмотр? Когда? – полюбопытствовала внучка.
      – Завтра в половине третьего.
      – Но ты должна в три быть у врача, – запротестовала Челси.
      – Позвони и скажи, что я не смогу приехать.
      – Сейчас попробую договориться. Может, Доктор Гровер сумеет нас принять утром, – не сдавалась девушка.
      – Тебя что, просили об этом? Кто именно? – таинственно взвилась Леверн. – Я сказала, отмени визит. Мне и так понадобятся все силы для одной поездки, о двух не может быть и речи! А теперь сделай мне укол – уже почти время. Шевелись побыстрее и уходи, дай мне спокойно поспать.
      – По-моему, ты делаешь ошибку, что не хочешь позволить маме посмотреть фильм. Возможно, это даст толчок к выздоровлению, – заметила Челси, набирая в шприц болеутоляющее.
      – Не твое дело! – с почти пугающей злобой выпалила Леверн. – Банни никогда не должна видеть эту картину. Никогда!
      – Но почему, ба? – пролепетала сбитая с толку Челси.
      – Тебе не обязательно это знать! Только сделай все возможное, чтобы она никогда его не увидела, иначе беды не оберешься!
      Вечером Челси позвонили из университета и попросили забрать костюм и головной убор для церемонии вручения дипломов.
      – Я не смогу приехать. Вычеркните меня из списка, – попросила девушка.
      – Послать вам диплом по почте?
      – Да, если вас не затруднит, – ответила Челси и, вздохнув, занялась горой неоплаченных счетов. Завтра у нее на счету будет достаточно наличных, чтобы отделаться от долгов, но, если деньги будут уходить с такой скоростью, семья в два счета окажется в финансовой пропасти.
      Закончив выписывать чеки, она закрыла конверт, вынула альбом для эскизов и пыталась сосредоточиться на работе, но в голове не осталось ни единой мысли. Почти целый час она просидела в одной позе, бездумно уставившись на бумагу. Наконец Челси встала и пошла на кухню выпить стакан теплого молока – желудок постоянно болел. Может, у нее начинается язва?!
      Внизу перед телевизором сидела Банни с огромной миской попкорна на коленях и смотрела «Дорис Дей Шоу».
      – Мама, – взорвалась Челси, хватая миску. – Кто тебе это дал?
      Банни, ничего не ответив, злобно поджала губы и угрожающе нахмурилась, как проделывала много раз в ранних фильмах. Челси безнадежно покачала головой. Как и предсказывала Леверн, Банни расползалась, словно по волшебству. Глаза утопали в пухлых щеках, жирный живот распирал платье.
      Челси снова вздохнула. В этом доме все идет наперекосяк. Впрочем, фигура матери – последнее, о чем сейчас следует беспокоиться.
      – Пойдем, мама! Пора ложиться спать. Я помогу тебе, Каталина совсем из сил выбилась.
      Не хватало еще потерять лучшую экономку на Беверли-Хиллз! Выключив телевизор, она проводила все еще надутую мать наверх и, добравшись до лестничной площадки, мельком взглянула на себя в зеркало. Что за странное зрелище: высокая худая дочь и кругленький уютный шарик-мать. Непонятные законы наследственности – три женщины, в жилах которых течет родственная кровь, живут в одном доме, дышат одним воздухом, едят одинаковую пищу, но жир словно тает на костях бабушки и внучки, благополучно оседая на матери. Бедняжка Банни!

      Прошло шесть недель с тех пор, как Леверн начала курс лечения у доктора Гровер, и, хотя слабость и боль не отступали, она к удивлению окружающих, не поддалась болезни. Каждое утро она стаскивала изнуренное тело с постели, одевалась, натягивала парик на лысый череп, пудрилась, подкрашивалась, приклеивала накладные ресницы к тому, что когда-то было ее лицом, а теперь выглядело маской смерти, и, опираясь на руку Кларка, спускалась вниз.
      По настоянию матери Банни каждое утро будили, одевали и усаживали за стол. После еды – Леверн делала несколько глотков и строго отмеряла порции дочери – женщины рука об руку направлялись в солярий. Кларк ставил для них старые пластинки; сидя рядом на диване, мать и дочь о чем-то беседовали до самого обеда. Каждый день приходила медсестра, осмотреть Леверн и сделать уколы, чтобы помочь дотянуть до вечера.
      Хотя курсы химио– и лазеротерапии были закончены, доктор Гровер предложила еще несколько экспериментальных средств лечения, и Леверн немедленно согласилась. Ей отчаянно хотелось дожить до премьеры «Пришельца». После просмотра чернового варианта она стремилась только дотянуть до того дня, когда фильм выйдет на экраны и зрители вновь по достоинству оценят талант дочери. Каждый день звонила Хилда и сообщала о том, как продвигается работа над монтажом и в каком состоянии находится рекламная кампания.
      Челси теперь бывала дома только по вечерам. Она начала работать в «Тенейджерс», и дел было столько, что она зачастую приезжала, когда мать и бабушка спали… благодаря достижениям современной медицины. Девушку мучили угрызения совести – ведь она почти не видела родных, но атмосфера, царившая в доме, угнетала, и лишь на работе она могла дышать свободно.
      Мастерская уже действовала полным ходом, и первые модели Челси – браслет и медальон с розочками выставлены на продажу в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Оба комплекта были проданы в течение недели. Джонатан решил отпраздновать это событие и пригласил Челси поужинать в «Уиндзоре». Хотя девушка чувствовала себя виноватой из-за того, что развлекается, когда нужна родным, все же решила, что свидание это чисто деловое, и приняла приглашение.
      За бокалом редерера Джонатан объявил, что Совет согласился с требованием Челси увеличить количество мастеров, и он попросил Денниса Петалски нанять еще двух итальянских ювелиров, чтобы ускорить выполнение заказов.
      – При одном условии, дорогая, – предупредил он.
      – Каком именно? – спросила Челси, едва сдерживая улыбку, отчего ямочки на щеках прорезались глубже.
      – Вы слишком много трудитесь в мастерской. Мы хотим видеть вас только за чертежной доской! – хмыкнул Джонатан, кладя руку на ее ладонь.
      Челси перевела взгляд с длинных тонких пальцев, украшенных изящным кольцом-печаткой, на лицо, ставшее таким близким за последнее время. Как ей нравилось работать с Джонатаном, умным, спокойным, рассудительным, все понимающим.
      К Кореллу можно обратиться за помощью в любой беде, и он всегда найдет решение.
      – Джонатан, почему с вами я чувствую себя так, будто погружаюсь в океан умиротворения? Вы заставляете поверить в то, что на свете всего можно достичь!
      Джонатан тихо рассмеялся и отнял руку.
      – Так оно и есть, особенно когда вы молоды, дорогая, но для тех, кто доигрывает третий акт на жизненной сцене, увы, выбор весьма ограничен.
      – Не говорите так. Вы обладаете самым юным и энергичным умом, какой я только встречала!
      – Ну да, ум… конечно… – с сожалением вздохнул Корелл.
      – Не могу передать, как много значит для меня «Тенейджерс»! Не уверена, что смогла бы перенести все эти ужасные события… если бы не вы и не работа.
      – Как поживает ваша мать? Челси покачала головой.
      – Трудно сказать. Ушла в себя, все время молчит. Правда, Каталина, наша экономка, утверждает, что она слышала, как мама разговаривает с бабушкой… но мне и слова не сказала. В прошлый уик-энд я хотела повезти ее на прогулку, но бабушка запретила, и думаю, она права.
      – Но почему? Она неделями не выходит из дома!
      – Бабушка боится, что кто-нибудь увидит ее и сделает снимок… а мама… очень поправилась.
      – И это тревожит вашу бабушку.
      – Обычно да, но теперь, она, кажется, совсем не волнуется, хотя еду запирают и маме не дают много есть. Но я не хочу говорить об этом… Почему-то тоже толстею. С тех пор, как начала работать, аппетит просто чудовищный!
      – Надеюсь, это потому, что вам у нас нравится.
      – Должно быть, – улыбнулась девушка.
      Когда Челси вернулась домой, в комнатах царила тишина. Взяв со стола почту, она на цыпочках поднялась по лестнице. Среди писем было одно с гербом Эшфордов на конверте, и Челси поспешно разорвала его, разочарованная тем, что почерк явно не Уилса:
      «Дорогая Челси!
      Уилс был очень занят, и попросил меня написать тебе и сообщить, что отец неожиданно умер две недели назад от сердечного приступа. Мы благодарим Бога, что он не страдал, хотя трудно перенести эту потерю. Отец был необыкновенным человеком, добрым, любящим и благородным. Без него наша жизнь никогда уже не будет такой, как прежде.
      Титул отца перешел к Уилсу и он принял на себя нелегкие обязанности с обычными присущими ему тактом и мужеством. Он просил передать также, что по-прежнему любит тебя и напишет, когда обстановка немного прояснится, хотя думаю, что для этого потребуется немало времени.
      Надеюсь, ты и твоя семья с честью выдержали пагубные последствия ужасного убийства, случившегося в вашем доме. Бульварные газетчики не преминули расписать неприятные подробности и даже позволили себе грязные намеки по адресу твоей матери, считавшейся здесь весьма известной актрисой. Представляю, как тяжело тебе приходится. Думаю, если бы моя семья была замешана в подобном грязном скандале, я вряд ли смогла бы это перенести.
      Любящая тебя Маргарет».
      Ошеломленная, Челси словно в полусне уронила письмо и рухнула на кровать. Слабая, еле теплившаяся надежда на то, что когда-нибудь обстоятельства изменятся и она все-таки сможет выйти за Уилса и стать хозяйкой Эшфорд-Холла, была раздавлена этим клочком бумаги, исписанным изящным почерком. Маргарет постаралась объяснить Челси, что та запачкана «скандалом», «грязными намеками» и «убийством». Слова будто хлестали по лицу, обжигая кипятком. Маргарет дала понять вежливо, тактично, в типично английском стиле, что Челси лучше держаться подальше от ее брата. Теперь Уилс стал графом, и в его жизни нет места для какой-то американки и ее голливудской семейки. Охваченная болью и гневом на несправедливость судьбы, отнимающей у людей право любить друг друга, Челси зарылась лицом в подушку. Может, если выплакаться хорошенько, станет легче? Она пыталась дать волю слезам, выдавить из глаз хоть каплю влаги… Бесполезно. Глаза оставались сухими, словно пустыня под августовским солнцем. Что это с ней? Почему она не в силах даже заплакать?
      Только глубокой ночью Челси наконец удалось заставить себя подняться. Голова раскалывалась, тело словно налилось свинцом, будто где-то внутри таился тяжелый неразорвавшийся снаряд. Ярость превратилась в тупую боль, пульсирующую в костях, плоти, нервах, а душа истекала кровавым отчаянием.
      Уилс теперь стал частью ее прошлого. Челси никогда ни на минуту не пожалеет о разделенном с ним восторге наслаждения, но их любовь умерла. Все надежды и мечты о жизни вместе никогда не исполнятся. Все это было детскими фантазиями. Каждая девчонка мечтает о прекрасном принце, замках и белых конях. Уилс был таким принцем из волшебной сказки, но теперь Челси выросла, а взрослые знают: подобные мечты никогда не становятся реальностью. Наступило время расстаться с ними, как с куклами и игрушками, и больше никогда, никогда в жизни не вспоминать.

      Как-то утром Хилда позвонила Челси на работу и сообщила, что собирается в Нью-Йорк на встречу с влиятельными клиентами – готовится съемка многосерийного высокобюджетного фильма, и в ее задачу входит уговорить сниматься двух кинозвезд, страстно ненавидящих друг друга. Неизвестно, когда придется вернуться в Лос-Анджелес.
      – Как у тебя дела? – спросила она.
      – На работе – лучше не бывает, но дома – неважно, – призналась Челси.
      – Знаю. Вчера навестила Леверн – она так исхудала, что кажется совсем невидимкой. Как это она еще держится? Говорить с ней – все равно что с голосом, лишенным тела. Но настроение для такого больного человека у нее удивительно бодрое.
      – Действительно достойна восхищения. Такая мужественная и стойкая! – вздохнула Челси. – Особенно если учесть, что вчера ночью ей опять стало плохо. Боли ужасные, а лекарства практически не помогают.
      – Значит, химиотерапия и облучение совсем не помогли.
      – Почти. Доктор Гровер говорит, что опухоль в легком уменьшилась, но химиотерапия не подействовала на метастазы в позвоночнике. Господи, сейчас уже семьдесят первый год, и по-прежнему никто не знает средства от этой проклятой болезни, – с усталым раздражением бросила Челси.
      – Дьявол, да они даже не смогли освободить сто пятьдесят пассажиров самолета, взятых в заложники маленькой бандой террористов! Ну ладно, у меня для тебя хорошие новости. Премьера «Пришельца» состоится намного раньше назначенной даты, монтаж закончен, Майк говорит, фильм потрясающий.
      – Значит, картина выйдет до Рождества! Ну что ж, прекрасно!
      – Да, тем более что настрой «Пришельца» отнюдь не праздничный так что примерное время – конец октября.
      – Но сейчас только сентябрь, Хилда. Не уверена, что бабушка сможет столько протянуть.
      – По-моему, ты недооцениваешь силу воли Леверн! Слушай, я тебя уже сто лет не видела. Почему бы тебе не уйти сегодня пораньше и не поужинать со мной? Мы так давно не болтали по душам!
      – Вряд ли я смогу! После работы нужно бежать домой, – отказалась Челси.
      – Прекрати немедленно! Нужно же и отдыхать когда-нибудь! Ты слишком много работаешь.
      – Я же весь вечер буду терзаться угрызениями совести и испорчу вам ужин, – запротестовала Челси, хотя мысль о встрече с Хилдой и вкусных блюдах Эммы была ужасно соблазнительной, не говоря уже о том, что ей совсем не хотелось идти домой, где холод уныния и несчастья, казалось, был разлит в воздухе.
      – Эмми готовит седло барашка. Обещаю: мы быстренько поедим и можно идти домой. Ну, что скажешь?
      – Вы просто произнесли волшебные слова, Хилда. Не знаю, что на меня нашло, но последнее время я постоянно голодна, должно быть, материнские гены. Единственное, что на меня налезает теперь: широкая юбка с эластичным поясом, приходится носить ее каждый день.
      – Это все стресс, детка. Кстати, о талии – как там Банни?
      – Снова начала курить, по три-четыре пачки в день, но зато хоть не жует все время и немного похудела. Кстати, Леверн больше не курит. Ей все время дают кислород и поэтому предупредили, что она может взорвать себя и дом.
      – Когда ты уйдешь с работы? – спросила Хилда.
      – Ровно в пять.
      После звонка Хилды настроение Челси значительно улучшилось, и, несмотря на то, что этой ночью она почти не спала, работа шла как по маслу. В половине пятого она позвонила домой и поговорила с Мартой, дневной сиделкой, которую наняла, когда стала работать полный день. Сестра сообщила, что все хорошо, и хотя Леверн просит сделать укол каждые два часа, она умудряется растянуть перерыв до трех.
      – Каждые четыре часа недостаточно, мисс Челси. Думаю, вам стоит потолковать с доктором.
      – Она разрешила мне поступать по-своему усмотрению, Марта, так что делайте укол каждые два часа, если это облегчит боль. Я обязательно позвоню мисс Гровер и посоветуюсь, что делать.
      – И кстати, спросите, можно ли колоть Леверн героин? В подобных случаях это лучшее средство. Жаль, что из-за этих наркоманов его нельзя продавать в аптеках!
      – Но он же вызывает привыкание! – охнула Челси, пораженная тем, что эта милая добродушная пожилая женщина предлагает подобное средство.
      – По-вашему, это имеет значение для мисс Леверн? – удивилась Марта.
      Челси почувствовала, что сказала глупость.
      – Ты права, Марта. К чему беспокоиться о проблемах далекого будущего, когда жить осталось так немного. Я спрошу доктора. Кстати, вы не сможете сегодня задержаться? Подруга пригласила на ужин, но постараюсь вернуться пораньше. И, конечно, заплачу вам сверхурочные.
      – С большим удовольствием, мисс Челси, и без всякой доплаты.
      Попрощавшись, девушка позвонила доктору Гровер и после долгой беседы о действии наркотиков на больных раком выяснила, что героин в самом деле, пожалуй, лучшее средство для таких пациентов, как бабушка, но, к сожалению, его применение считается незаконным.
      – Я могу раздобыть его у торговца наркотиками, но не в аптеке? Вы это хотите сказать, доктор Гровер? – в изнеможении допытывалась девушка.
      – Я рассуждала абстрактно, Челси. Ни в интересах бабушки, ни в ваших интересах нарушать закон.
      Челси подошла к зеркалу, вгляделась в собственное отражение. Это молодое хорошенькое личико с высокими скулами и темными бровями скрывало натуру обманщицы и мошенницы.
      – Прости, бабушка, – прошептала она. – Этого я сделать не смогу. Даже не знаю, с чего начать.
      Осторожно ведя машину по запруженной автомобилями мостовой, Челси наконец-то вновь вспомнила об Уилсе, но тут же запретила себе думать о нем. Она получила от него три письма и ни на одно не ответила. Когда-нибудь Уилс снова позвонит, и она заранее приготовила ответ, который оборвет их отношения раз и навсегда. В ее жизни не было места для него, а он, конечно, не может жениться на женщине с постыдными тайнами в прошлом и чья семья к тому же пользуется такой дурной славой.
      Хилда не смогла скрыть, как поражена видом Челси.
      – Господи, Челси, это в самом деле ты?..
      – Ох, Хилда, только не говори, что я ужасно толстая.
      – Да нет, – нерешительно пробормотала Хилда, – просто в последнее время ты походила на скелет. Черт, если бы у тебя был приятель, можно было поклясться, что ты беременна. Ну заходи, ужин готов. Хочешь бокал вина?
      – С удовольствием, – машинально отозвалась Челси, ошеломленная замечанием Хилды.
      «Иисусе, – рассеянно думала она, – как могла я быть такой слепой дурой?»
      Хилда, оживленно болтая, наливала вино, но Челси не слышала ни слова: мысли были поглощены ужасным подозрением. Неужели Хилде удалось заметить то, что по легкомыслию или невежеству ускользнуло от ее внимания? Боже, когда у нее в последний раз были месячные? Несколько недель… месяцев назад? Они и так всегда приходили нерегулярно и не были особенно обильными, но с Уилсом она рассталась почти четыре месяца назад, так что это просто невозможно! Невозможно ли?
      – Привет, привет, кто-нибудь дома? – спросила Хилда, и Челси вернулась на землю.
      Покачав головой, она пробормотала:
      – Простите, пожалуйста, но…
      Какое-то мгновение девушка колебалась, но, увидев участливое лицо Хилды, выпалила:
      – Помоги мне небо, Хилда, но кажется, вы правы.
      – Как обычно… а в чем?
      – По-моему, я беременна. Все сходится: не помню, когда у меня в последний раз были месячные… Несколько недель меня тошнило, только я думала, желудок расстроился на нервной почве, потому что столько всего произошло. А теперь я все время голодна и ужасно потолстела.
      – Да ты шутишь, детка! О господи, нет! Новое непорочное зачатие или патентованное средство? Когда это ты успела найти время?
      Шутливые нотки в голосе говорили о том, что Хилда ни на минуту не принимает всерьез слова Челси, но, увидев, что та неожиданно закрыла лицо руками, женщина встревоженно замолчала.
      – Ох, бедняжка, кто это был?
      – Уилс.
      Поставив бокал, Хилда подошла к дивану, где сидела убитая горем девушка, обняла ее за плечи.
      – Все будет хорошо. Ведь ты же любишь его, правда? Сама говорила, что лучше его на свете нет. Так что, если ты действительно беременна, он, конечно, немедленно захочет жениться на тебе.
      Внезапно по щекам Челси хлынул водопад слез. Она рыдала и рыдала, не в силах говорить, прижимаясь к Хилде, как к единственно близкому человеку. Когда наконец девушка немного успокоилась, Хилда намочила салфетку в холодной воде и вытерла ей лицо.
      – Ничего, милая, ничего. Слезы очищают душу, как говорила моя мама. Ну, а теперь давай перекусим и поговорим.
      Челси покорно пошла за Хилдой в столовую, и, хотя попыталась проглотить вкуснейшее седло барашка с пюре и фасолью, кусок не шел в горло.
      – Простите, – пробормотала она, – я, кажется, потеряла аппетит.
      – Сейчас попрошу Эмму принести ванильного мороженого. Лучшее в мире средство утешиться! Давно ты не была у доктора? – спросила Хилда.
      – С того вечера, как меня ударили по голове… В ту ночь, когда мама пыталась покончить с собой.
      – Значит, никогда не проходила осмотр у гинеколога? Челси покачала головой.
      – Попрошу секретаря, чтобы договорилась с моим врачом. Она акушер-гинеколог, именно то, что тебе нужно.
      Челси попыталась запротестовать, но Хилда властно подняла руку, требуя молчания.
      – Никаких отказов, никаких отговорок. Ты должна идти к врачу, предпочтительно завтра. Необходимо найти тот или иной выход, потому что, если ты беременна, естественно, захочешь тут же обо всем рассказать своему молодому человеку, так ведь? Нельзя же, чтобы между свадьбой и родами был слишком маленький перерыв?!
      – Я не могу выйти за Уилса, – твердо объявила Челси. – Его отец умер, и теперь он граф. Мне не место в такой семье. Кроме того, у меня здесь обязательства, которые нельзя переложить ни на кого. Не могу же я бросить все и мчаться на другой конец света?
      – Что же ты собираешься делать? – спросила Хилда.
      – Рожать мне тоже нельзя. Просто нельзя, – сказала она так решительно, что слова продолжали висеть в воздухе еще долго после того, как были произнесены.
      Сочувственный, понимающий голос Хилды пробился сквозь ледяную стену отчаяния:
      – Челси, дорогая, есть люди, которые за хорошие деньги готовы сделать все, что угодно. Когда ты в последний раз была с Уилсом?
      – Пятнадцатого мая, – тихо ответила девушка.
      – Слишком поздно, Челси. Вряд ли кто-нибудь решится. Ты рискуешь жизнью.
      Челси с искаженным болью лицом отвернулась от окна, и, взглянув на женщину, ставшую ее лучшим другом, прошептала:
      – Что мне делать, Хилда?
      – Решать тебе, но в любом случае я помогу всем, чем можно.
      Челси вздохнула.
      – Пора домой. Уже поздно, и сиделка ждет, чтобы уйти.
      – Попытайся немного поспать.
      – Прекрасный был ужин, Хилда. Спасибо за все.

      Гинеколог подтвердила предположение Челси, установила примерную дату родов, дала ей пузырьки с кальцием и витаминами и велела прийти через три недели.
      Только оказавшись на шоссе Санта-Моника, Челси до конца осознала, какая ужасная беда свалилась на нее, и вместо того, чтобы свернуть в нужном месте, продолжала мчаться на восток. За городом движение было не таким оживленным, и девушка увеличила скорость.
      Надавив на акселератор, она ощутила, как становится легче на душе оттого, что приходится внимательно следить за дорогой, ведущей к горам Сан-Бернардино. Чем дальше она удалялась от города, тем лучше себя чувствовала.
      Миновав Риверсайд, Челси направилась к пустыне, все сильнее нажимая акселератор. Автомобиль, словно ракета, летел по пустынной дороге, и Челси наконец испытала, что это такое – полная свобода. Свобода от проблем собственной жизни. Свобода от семейного бремени. Хоть бы никогда не останавливаться, лететь вперед и вперед, пока она не окажется… где? Если на небесах, вряд ли ее там примут с радостью. Воровка, развратница – кто пожалеет о ее смерти на этой земле? Идти некуда. Быстрый поворот руля, машина врежется в столб, и несчастья окончатся. Может, так и сделать? Выбрать такое место, чтобы никто больше не пострадал, и разогнать машину так, чтобы при ударе не было ни малейшего шанса выжить. Всего один поворот руля – и всему конец.
      Но человек предполагает, а Бог располагает, и, как раз когда Челси уже была готова принять судьбоносное решение, машина замерла – стрелка указателя топлива дрожала на нуле.
      Отчаявшаяся девушка уткнулась лбом в баранку и простонала:
      – Господи, ничего-то я не могу сделать как следует!
      Внутренность машины мгновенно раскалилась – жара была невыносимой, и Челси поняла, что, если кто-нибудь не придет на помощь, пустынное солнце быстро поможет ей осуществить то, что не удалось сделать бешеной скорости.
      Спасение, однако, явилось минут через двадцать – в облике офицера дорожного патруля, и к тому времени, как появился грузовик станции техобслуживания, чтобы отбуксировать автомобиль на бензоколонку, отчаянное, безрассудное стремление покончить счеты с жизнью исчезло – критический момент миновал.
      Девушка направилась на запад, выдержала очередную схватку с дорожной пробкой на перекрестке и, несмотря на то, что рабочий день окончился, решила поехать в мастерскую, побыть в тишине и покое. Она просто не была готова в таком неуравновешенном состоянии вновь оказаться лицом к лицу с трудноуправляемой Банни и умирающей Леверн.
      Только часов в семь она уселась за письменный стол, чувствуя себя совершенно подавленной и разбитой. Не стоит винить удачу, судьбу, семью или даже отца ребенка.
      Почему, почему их любовь, такая прекрасная, волшебная любовь, принесла столько несчастья и боли?! Сожаление охватило Челси. Из глаз снова медленно закапали слезы, и девушка горько заплакала. Никогда в жизни ей не было так плохо. И теперь уже ничего не будет, как прежде. Другая на месте Челси просто уехала бы куда-нибудь, родила ребенка, отдала в приют или на усыновление. Но только не она. Невозможно решиться на такое! Необходимо работать, содержать мать и бабушку, но не означает ли это потерю места именно потому, что ее семья у всех на виду?! Всю жизнь девушка чувствовала себя словно на сцене в беспощадном свете «юпитеров» и хорошо знала, какой способна пресса устроить скандал: как же, незамужняя дочь Банни Томас родила. Начнутся поиски отца ребенка, и даже у Джонатана Корелла не хватит силы и воли выдерживать подобную грязь. Он будет вынужден уволить ее, чтобы защитить репутацию уважаемой фирмы.
      Всего лишь двадцать три года – и уже успела окончательно испоганить свою жизнь! Неудачница! Не сумела даже покончить с собой!
      Телефон звонил, но плачущая девушка не брала трубку: будущее представлялось длинной, пыльной, унылой дорогой, по которой она побредет пешком, в одиночестве, изнывая под тяжким бременем, не имея ни сил, ни мужества, не зная, куда идти.
      В начале девятого в дверь тихо постучали, но все еще всхлипывающая Челси ничего не слышала. Стук становился все настойчивее; наконец послышался голос Джонатана Корелла:
      – Челси, вы тут? Что с вами?
      – Уходите, – прорыдала она. – Оставьте меня в покое!
      Услышав столь непривычно грубый ответ и поняв, что девушка явно расстроена, попала в беду и нуждается в помощи, Джонатан, после секундного колебания, снова заколотил в дверь.
      – Немедленно откройте или я вызову охрану и заставлю их выломать замки! – непререкаемым тоном велел он.
      Челси, привыкшая к повиновению, немедленно выполнила приказ и, не глядя на Джонатана, вернулась к столу и снова закрыла лицо руками…
      Влетевший в комнату Корелл, увидев, в каком состоянии находится девушка, немедленно устремился к ней.
      – Мой Бог, Челси, что случилось? Бабушка умерла? Она покачала головой и снова заплакала.
      – Скажите, дорогая, скажите мне, – мягко попросил он. – Может, я сумею помочь.
      – Никто мне не поможет, никто, – пробормотала Челси, отворачиваясь от него.
      Джонатан сел рядом, положил ладонь на ее руку и сказал:
      – Идите сюда, Челси. Самое малое, что я могу для вас сделать – подставить плечо, на котором можно поплакать.
      Он, осторожно притянув ее к себе, крепко обнял. Положив голову ему на грудь, девушка продолжала рыдать, но почему-то ей стало так тепло и уютно! Как она нуждалась в любви и сочувствии… И, хотя ничего не было решено, почувствовала себя гораздо лучше.
      Когда буря наконец утихла, Джонатан осторожно вытер ее лицо платком и приказал:
      – А теперь я хочу, чтобы вы рассказали все, ясно? Может, я действительно окажусь бессилен, но по крайней мере позвольте быть вашим другом и все выслушать, хорошо? Вам сразу станет легче и, поскольку я старше и мудрее, возможно, сумею найти ответы на многие вопросы.
      Челси нерешительно, то и дело запинаясь, начала рассказывать об Уилсе, об Эшфорд-Холле, об их встрече, любви и решении пожениться. О письме Маргарет, которая больше не хотела видеть ее женой Уилса, о необходимости работать и заботиться о матери и бабушке. И наконец – о ребенке.
      – Знаю, – заключила Челси, – что вы не сможете позволить мне остаться здесь, и все понимаю. Я хотела уволить слуг и переехать на другую квартиру после смерти бабушки, но, видимо, придется сделать это раньше.
      Джонатан отодвинулся и одобрительно оглядел Челси.
      – Ну, что я говорил? Вы уже начали обдумывать, как решить эту проблему!
      – Ох, смотрите, во что я превратила ваш воротничок!
      Весь мокрый!
      – Чепуха! Слезы прекрасной женщины – все равно что святая вода. Кстати, вы что-нибудь ели сегодня?
      – Нет, но нужно ехать домой. Марта будет беспокоиться, если я не появлюсь.
      – Позвоните и предупредите, что опоздаете. Мы поужинаем и вместе подумаем, что делать, – тихо, но твердо объявил Джонатан.
      – Я… мне придется заплатить ей сверхурочные, – запротестовала Челси.
      – Раз придется, ничего не поделаешь, и перестаньте тревожиться насчет денег. Вам нужно думать о более важных вещах. Теперь поговорите с ней, сполосните лицо холодной водой, а я пока позвоню в «Чейзенс» и закажу столик на двоих в укромном уголке.
      И менее чем через час они уже сидели в стороне от других обедающих, и Джонатан следил, как Челси рассеянно подносит к губам ложку овощного супа.
      Они оставались в ресторане допоздна. Джонатан пытался убедить Челси позвонить Уилсу и даже предложил купить ей билеты на самолет в Англию, чтобы молодые люди смогли выяснить отношения, но Челси ничего не хотела слушать.
      – Нет, Джонатан, нет. Пожалуйста, поверьте, это не пустой каприз – есть серьезные причины, по которым я не могу ехать к нему или стать его женой, – решительно отказалась она. – Не спрашивайте, что это за причины.
      Девушка не могла без дрожи вспоминать об украшениях матери, страховой компании и подделке драгоценностей.
      – Вы твердо уверены? – спросил Джонатан.
      – Да.
      – Уилс был единственным мужчиной в вашей жизни? Вы не интересовались никем другим из молодых людей?
      – Боюсь, нет, – улыбнулась Челси. – Я не из тех, кого считают сексуально активными. К тому времени, как большинство моих ровесников выросли настолько, что могли пригласить меня на свидание, я уже была слишком занята делами. Нужно было работать, чтобы оплачивать учебу в университете.
      Последовало долгое-долгое молчание. Наконец Джонатан смог найти нужные слова.
      – Если дело только в этом, тогда Челси, почему бы вам не выйти замуж за меня?
      – Что? – растерялась девушка, не веря собственным ушам.
      – Почему бы нет? – повторил Джонатан. – У вашего ребенка будет отец, а у вас – муж… Конечно, намного старше, нужно признать, но я сумею позаботиться о вас. В доме всегда найдется место для вашей матери, если она захочет, конечно. Уверен, моя дочь может засвидетельствовать, что как отец я вовсе не плох, и, кроме того, обещаю любить и лелеять вашего ребенка, словно собственного.
      Корелл глотнул кофе и спокойно продолжал:
      – Я бы предложил фиктивный брак, но, если быть честным, я настолько увлечен вами, что хотел бы стать вашим мужем… во всех отношениях.
      – Джонатан… Не знаю, что сказать, – пробормотала Челси.
      – Я предпочел бы, чтобы вы хорошенько все обдумали. Пожалуйста, не нужно сейчас давать определенного ответа. Мне еще нет шестидесяти, я в прекрасной форме и достаточно обеспечен с точки зрения финансов. Вам больше никогда не придется думать о том, как заработать на жизнь.
      – О, но я хочу работать! И люблю свою работу, – запротестовала Челси, и Джонатан улыбнулся.
      – Ну что ж, значит, нам и еще есть чем заняться вместе.
      – Но… что, если все мужчины в Совете директоров посчитают, что вы наняли меня из-за… – с сомнением пробормотала Челси.
      – Возможно, но ведь это не так, и, кроме того, время покажет, что именно ваш талант помог получить работу, а не мое вожделение к хорошенькому личику и стройной фигуре.
      Челси пристально вгляделась в глаза Корелла.
      – Джонатан, вы самый лучший, добрый и благородный человек, который когда-либо встречался мне, и я буду всегда…
      – Пожалуйста, не отказывайтесь сгоряча, – сказал он, приложив палец к ее губам.
      – Не буду, Джонатан. Обещаю подумать над вашим предложением.
      Оглянувшись, она заметила, что ресторан опустел, а официанты нетерпеливо поглядывают на них.
      – Мне давно пора быть дома. Не будете ли так добры подвезти меня? Просто боюсь сейчас ездить одна – последнее время я стала такой рассеянной.
      Джонатан, наклонившись, слегка прикоснулся губами к ее губам и прошептал:
      – Я тоже. К счастью, у меня водитель.
      По пути домой он не выпускал Челси из объятий и проводил до самого порога.
      – Челси, дорогая, должен вам сказать еще одну вещь. Я счастливо прожил с женой почти тридцать лет и, когда она умерла, был уверен, что моя жизнь кончена. Теперь же, впервые с тех пор, я с надеждой гляжу в будущее.
      Открывая входную дверь, Челси с отчаянием думала, что хотела бы испытывать те же самые чувства.

      Беспощадный солнечный свет жаркого утра сразу обнажил все препятствия к замужеству с Джонатаном Кореллом, те препятствия, которые словно растаяли вчера в полумраке уютного ресторана, исчезли в тенях, отбрасываемых огоньками свечей. Челси лежала в постели, глядя в потолок, пока рассветные лучи медленно пробивались сквозь занавески окна. Как она могла хоть на мгновение поверить, что жизнь прекрасна, когда на самом деле ничего не изменилось?! Банни неспособна работать, за Леверн нужно ухаживать, и нельзя же, в самом деле, привести Джонатана в этот сумасшедший дом!
      Не успела Челси сползти с кровати, как позвонила Хилда, желающая узнать, куда она вчера исчезла.
      – Господи, девочка, я звонила каждый час в офис и домой. Где тебя носило?! Я так волновалась!
      Челси объяснила, что ездила за город, а сейчас все в порядке, и она попозже все объяснит. Ей не хотелось рассказывать Хилде о Джонатане, потому что после того, как она сегодня все ему скажет, не о чем будет говорить.
      Приняв душ и одевшись, она отправилась к Леверн, которая уже проснулась и требовала сделать укол болеутоляющего.
      – Какого черта ты шлялась где-то вчера вечером? – прохрипела она еле слышно – с каждым днем голос становился все тоньше, а слова невнятнее. – Эта проклятая сиделка заставила меня вчера ждать три часа! Побыстрее!
      Хотя Челси почти всю ночь провела у постели бабушки, она постаралась быть с Леверн, как можно терпеливее.
      – Я поговорю с Мартой. Она считает, что поступает как лучше.
      – Скажи, что я хочу принять ванну, слышишь? Ненавижу, когда меня обтирают мыльной губкой! Я из-за этого вся чешусь. Хилда сегодня будет?
      – Да, бабушка. Обещала приехать днем, после обеда.
      – Чертова стерва заработала на нас кучу денег. Это самое меньшее, что она может для нас сделать!
      – Она не стерва, бабушка, и очень добра, благородна, и, кстати, у нее для тебя хорошие новости, – заметила Челси, набирая лекарство в шприц.
      – Что? Что? Нечего тянуть, скажи немедленно! Может, я не доживу до вечера! – рассердилась старуха.
      Сделав укол, Челси наклонилась, поцеловала морщинистую щеку и терпеливо, нежно сказала:
      – Несправедливо! Эти новости узнала Хилда, ей их и сообщать! Что ты хочешь на завтрак?
      – Ничего. Не выношу бурды, которой кормит Каталина! Свиное пойло на серебряном подносе, больше ничего.
      – Ба, не обижай Каталину. Она так старается тебе угодить!
      – Лентяйка и готовит отвратительно! – настаивала старуха, но уже не с такой злобой и горечью – боль и действие лекарства взяли верх, она вновь погрузилась в полуобморочный туман.
      Приходя в сознание, Леверн срывала гнев на всех, но теперь это происходило все реже и с каждым разом длилось все короче.
      Челси взглянула на жалкое подобие той, которая когда-то была ее энергичной, властной бабкой, и угрызения совести охватили ее с новой силой. Как можно было даже подумать о том, чтобы добровольно покончить счеты с жизнью, когда бабушка так упорно цепляется за каждое мгновение!
      Что бы ни говорили о Леверн, Челси знала: бабушка всегда была упрямой, несговорчивой, непреклонной, мужественной женщиной, бросившей вызов всему миру и боровшейся за место под солнцем для единственной дочери. Унаследуй бедняжка Банни хоть сотую часть выдержки и твердости характера матери, ее жизнь могла быть совсем иной! Как могут быть мать и дочь столь непохожи друг на друга?
      Полная решимости не дать бедам одолеть себя, Челси собралась на работу. Поскольку машина все еще стояла у офиса, она решила дойти пешком до бульвара Уилшир, а оттуда добраться автобусом в деловую часть города. Девушка как раз допивала кофе, когда вошедший Кларк объявил, что у дома ее ждет автомобиль, чтобы доставить на работу.
      Удивленная Челси поспешно спустилась и увидела на тротуаре черный «линкольн» Джонатана и водителя, стоявшего у распахнутой дверцы. Интересно, каково это – стать женой человека, не упускавшего ни единой мелочи, – спросила она себя и покорно уселась на заднее сиденье.
      Не успела она провести за чертежной доской и пяти минут, как позвонила секретарь Джонатана и сказала, что он хочет ее видеть. Челси сбежала по ступенькам, пересекла аллею.
      Мысли девушки лихорадочно заметались. Что ответить ему?
      Она, не останавливаясь, промчалась мимо секретаря и ворвалась в кабинет.
      – Вы хотели видеть меня? – задыхаясь, спросила она.
      – Закройте дверь. Нам нужно кое-что обсудить, дорогая, – ответил Джонатан, поднимаясь со стула и подходя к Челси.
      «О Боже! – с ужасом подумала девушка, на мгновенье закрыв глаза. – Он передумал. Теперь ему можно ничего не говорить!»
      Избавленная от необходимости в позорной исповеди и признания в собственном бесчестии, Челси, однако, почему-то почувствовала странное разочарование, смешанное с облегчением. Должно быть, утром настало отрезвление, Джонатан осознал, что под влиянием порыва едва не совершил непоправимую ошибку, и теперь понял, что вовсе не хочет связывать жизнь с подобной особой.
      Пока Челси изо всех сил старалась подавить тревожные раздумья, Джонатан мгновенно оказался рядом с ней и прежде, чем девушка успела сообразить, что случилось, прижал к себе и поцеловал, на этот раз не легким дружеским поцелуем, а настоящим, страстным, словно годами сдерживаемая чувственность наконец-то вырвалась на волю. Но какие-то новые посторонние впечатления невольно отвлекали внимание Челси, словно радужные искры, отбрасываемые бриллиантом чистой воды: он оказался значительно выше ее; под безупречным костюмом английского покроя скрыто гораздо более упругое и мускулистое, чем она предполагала тело; он был силен… и такой страсти и огня Челси никак не ожидала. Господи, он в самом деле хотел ее.
      Но тут также внезапно Джонатан отпустил ее и отступил.
      – Жаль, что не сделал этого вчера вечером, – улыбнулся он. – Я был так взвинчен, что всю ночь не сомкнул глаз. А вы?
      – Я… тоже почти не спала, – призналась Челси, совершенно выбитая из колеи. Кто этот человек? Знала ли она его по-настоящему? Впервые девушка взглянула на Корелла другими глазами. Высок, силен и красив. Она всегда считала Джонатана мягким, спокойным человеком, и сознание того, что он еще и настоящий мужчина, чувственный, сексуальный, неожиданно смутило ее. Девушка залилась краской.
      – Я напугал вас? Простите, – нежно сказал он. – Садитесь вот сюда, на диван, и поговорим. Попросить, чтоб принесли кофе?
      – Нет-нет, – отказалась Челси, позволила Джонатану взять себя за руки и подвести к обитому коричневой кожей дивану у окна.
      – Вот что, – начал он. – Я все обдумал и желаю сказать, что менее всего собираюсь воспользоваться вашим затруднительным положением. Может мы сумеем найти другое решение вашей самой настоятельной и неотложной проблемы.
      – Что вы имеете в виду? – с любопытством спросила Челси.
      – Я решил, что справедливо дать вам возможность выбора. Существует много других вариантов.
      – Каких именно?
      – Сейчас объясню. Скажем, я дам вам денег, чтобы уехать и родить ребенка в спокойной обстановке, подальше от любопытных глаз сплетников. На время вашего отсутствия я найму сиделок для миссис Томас и буду продолжать выплачивать вам жалованье.
      Челси пристально взглянула на Корелла.
      – Зачем вам это нужно, Джонатан? Ребенок не ваш – вы не обязаны о нем заботиться.
      Джонатан, вздохнув, покачал головой.
      – Хотел бы я, чтобы ребенок был моим, Челси, и насколько бы это все упростило! Назовите это всего лишь прихотью старого человека или последней отчаянной попыткой возвратить ушедшую юность, но я хочу взять на себя ответственность за вас и вашего ребенка.
      Он неожиданно поднялся с дивана и подошел к окну.
      – Помоги мне, Боже, но я думаю, что по-настоящему влюбился в вас, – тихо сказал он, уставившись в стекло невидящими глазами. – Совершенно непристойным образом потерял голову с той минуты, когда вы вошли в мой кабинет, в этой простой блузке и юбке, а блестящие светлые волосы закрывали лицо, потому что вы слишком стеснялись, чтобы поднять голову.
      Он задумчиво помолчал.
      – Господь знает, я пытался подавить в себе это дурацкое мальчишеское увлечение, чертовски неприличное для человека моего возраста и положения.
      Любовь мужчины, если она достаточно пылкая, пламенная и чистая, всегда может вызвать в возлюбленной ответное чувство. Для молодой женщины, которая, подобно Челси, всю жизнь только дарила любовь, ничего не ожидая взамен, перед искренними признаниями Джонатана было невозможно устоять – волна горячей признательности к этому человеку затопила девушку. Да, Уилс тоже любил ее, но обстоятельства никогда не позволят Челси стать именно той женой, которая ему нужна. Она и ее ребенок будут ему лишь обузой, позором! А Джонатан хотел Челси такой, какая она есть.
      – Вчера вы спросили, почему я не пойду к отцу своего ребенка и не признаюсь в том, что беременна. Как я уже говорила – он происходит из известной, уважаемой в Англии семьи, единственный сын у родителей. Отец только недавно умер, Уилс унаследовал титул графа, интересуется политикой. А я, не говоря уже о печальной известности, которой пользуется моя семья, поверьте, тоже успела натворить многое, чем вовсе не имею оснований гордиться.
      – Могу я чем-то помочь? – мягко спросил Джонатан.
      – Вряд ли. Не хочу, чтобы кто-то решал за меня мои проблемы.
      – Означает ли это, что вы не хотите стать моей женой?
      Челси улыбнулась, глядя ему в глаза. Можно ли чувствовать себя одинокой и покинутой, если рядом такие друзья, как Джонатан и Хилда?
      – Нет, просто не сумела во всем разобраться! Согласны ли вы подождать ответа еще немного?
      – Хоть целую вечность! И к какому бы решению вы ни пришли, всегда буду рядом.

      По настоянию Джонатана Челси в этот день не работала и уехала домой отдыхать. Она попыталась прилечь, но, охваченная нервным возбуждением, спустилась вниз в библиотеку и открыла ящик стола, где у бабушки хранились неоплаченные счета. Пора разобраться, в каком состоянии их финансы. Очевидно, бабушка уже не в силах вести хозяйство. Сначала Челси просмотрела почту, в надежде найти какой-нибудь чек, и обнаружила сразу три. Один отправленный из офиса Хилды – на довольно большую сумму, скорее всего, последняя часть гонорара за работу в «Пришельце», другой – от телекомпании, купившей «Зимнюю песню», а третий – из опекунского фонда Челси Хантер. А это еще что такое? Она поискала имя отправителя. Юридическая фирма «Шеридан, Макдоналд и Дилени» из Сан-Франциско.
      Снедаемая любопытством, девушка поднялась наверх, чтобы расспросить Леверн, но та крепко спала. Разочарованно вздохнув, Челси снова отправилась в библиотеку и разыскала оплаченные счета и банковские квитанции за последний год. Оказалось, что чеки из того же опекунского фонда на банковский счет бабушки приходили каждый месяц, и сумма всегда была одинаковой, если не считать одного, на котором значилась гораздо большая цифра. Откуда эти деньги и почему она никогда о них не слышала? В конце концов, их положили на ее имя, и, видимо, она, Челси, обладает немалым состоянием! Повинуясь внезапному порыву, она подняла трубку и позвонила в Сан-Франциско. Секретарь фирмы, узнав, что девушка хочет получить информацию относительно опекунского фонда Челси Хантер, соединила ее с офисом Брайана Дилени, и сам поверенный немедленно подошел к телефону.
      – Привет, Челси. Рад наконец поговорить с тобой после стольких лет. Чем могу помочь?
      – После стольких лет? – удивилась девушка. – Стольких лет? Что все это означает?! Я хотела получить разъяснения по поводу опекунского фонда Челси Хантер. Моя бабушка очень больна, я просматривала почту и наткнулась на чек за этот месяц.
      – Ну что ж, все очень просто. Давным-давно, когда твои родители развелись, отец основал целевой фонд на твое имя, чтобы платить за образование, одежду – словом, все, в чем ты нуждалась. По мере того, как ты взрослела, он увеличивал сумму в соответствии с расходами, а время от времени миссис Томас просила дополнительных выплат, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства. Разве ты этого не знала?
      Ошеломленная Челси не могла собраться с мыслями.
      – Нет, – пробормотала она наконец. – Не могу поверить! Бабушка никогда не сделала бы ничего подобного! Должно быть, все это очередные штучки моего папаши!
      Гнев Челси разгорался все сильнее, но адвокат спокойно перебил ее на полуслове:
      – Я занимался этим фондом с самого начала, Челси. У нас есть чеки, погашенные за много лет Леверн Томас, банковские квитанции, – убеждал он, не собираясь упустить представившуюся наконец великолепную возможность.
      – И поскольку тебе ничего не было известно об опекунском фонде, возможно, не знаешь и о том, сколько раз Фрэнк просил миссис Томас разрешить тебе погостить у него дома. Что он часто пытался увидеться с тобой.
      – Ч-что она ему отвечала? – прошептала Челси, потрясенная тем, что бабушка все эти годы лгала ей и несправедливо чернила отца.
      – Фрэнку постоянно объясняли, что ты не хочешь видеть его. Это неправда? – допытывался Брайан в твердой решимости добраться наконец до сути дела.
      – Не… не совсем… – еле слышно призналась Челси. В памяти проносились воспоминания о пансионе, куда приезжали отцы навестить дочерей, все, кроме ее отца, об одиноких ночах, когда некому было ее обнять и утешить… Господи Боже, неужели он также скучал по Челси, как она по нему? Нет, слишком уж это жестоко – бабушка никогда не пошла бы на подобную подлость!
      Челси молчала так долго, что Брайан Дилени забеспокоился – уж не повесила ли она трубку.
      – Челси, ты меня слушаешь?
      – Да… я… здесь…
      Голос адвоката сразу смягчился.
      – Понимаю, для тебя, должно быть, ужасный удар, но поверь, я просто счастлив, что ты позвонила. А твой отец больше всего на свете хочет поговорить с тобой. Если оставишь мне номер телефона, я тут же передам ему…
      Челси вспомнила о том, как после смерти Фернандо отец срочно вылетел в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с дочерью, и как она отказалась видеть его. Сердце девушки упало. Смогут ли они простить друг друга?
      После долгой паузы девушка выдавила:
      – Я дома. Если отец захочет позвонить, я никуда не ухожу.
      Руки Челси так тряслись, что трубка никак не попадала на рычаг. Все твердо усвоенные истины относительно отца и ее отношения к нему неожиданно разлетелись, словно хрупкое стекло, и девушка чувствовала себя оглушенной и ослепленной взрывом. Теперь, после стольких лет, ей наконец придется совершенно по-иному взглянуть на себя. Ее никогда не предавали – наоборот, отец продолжал заботиться о дочери, с которой ему запрещали говорить и видеться… Он даже обнять ее не мог. Отца лишили дочерней любви и благодарности, но ничто не могло поколебать его чувства. Он любил ее. Искренне, по-настоящему любил.
      Телефон снова зазвонил, отвлекая девушку от невеселых мыслей, и Челси быстро подняла трубку.
      – Алло, – нерешительно пробормотала она.
      – Челси… это ты? Я твой отец.
      Горло неожиданно перехватило тугим комком, не дающим говорить.
      – Здравствуй, – наконец выдавила она, не замечая струившихся по щекам слез.
      – Челси, – взволнованно сказал Фрэнк, – это самый счастливый день в моей жизни. Первым же рейсом вылетаю к тебе. Согласна? О детка, мне так больно… Прошу, прости меня за все эти годы…
      Случившееся потрясло Фрэнка. Он не мог найти слов, чтобы выразить все, что чувствует в эту минуту. И Челси, борясь с рыданиями, сумела, наконец, выговорить то, что так долго таилось в ее душе:
      – Папа…
      – Что, милая?
      – Я тосковала по тебе.
      – Жди. Приеду как можно скорее.
      – Я буду здесь.

      Хилда, занятая делами, сидела в офисе, когда секретарь сообщила, что звонит репортер «Голливуд тэтлтейл», бульварной газетенки, специализирующейся на скандалах, сплетнях и пикантных подробностях из жизни знаменитостей.
      – Скажи, пусть идет в задницу! Не желаю говорить ни с кем из этой клоаки! – рявкнула Хилда, не поднимая головы: до обеда нужно успеть дочитать сценарий, прежде чем разговаривать с клиентом, которому была предложена главная роль.
      Через несколько минут снова раздался голос секретаря:
      – Простите, мисс Маркс, но, думаю, вам лучше поговорить с этим парнем. Он утверждает, что ваш муж дал ему эксклюзивный материал на Банни Томас и хочет от вас подтверждения.
      – О дьявол! – выругалась Хилда, нажимая кнопку. – У телефона Хилда Маркс. Что вам угодно?
      – Привет, Хилда, это Гарри Спетлмен. Вчера мне позвонил ваш муж и передал, что хочет встретиться со мной. Якобы у него какие-то сведения относительно Банни Томас. Утверждает, что все узнал от вас.
      – И что вы хотите от меня? – нетерпеливо бросила Хилда.
      – Ну… что-то вроде подтверждения. Он запросил кучу «зеленых», и, пока я не уверюсь, что товар того стоит…
      – Позвольте объяснить кое-что, мистер Спетлмен. Прежде всего, не имею ни малейшего понятия, действительно ли тот, с кем вы беседовали, – мой муж. Однако, если это – человек, которого я вышвырнула из дома, учтите, он попал в тюрьму за драку и оскорбление действием, а кроме того, предупреждаю: все, что бы он ни пытался продать вам – гроша ломаного не стоит, понятно?
      – Но он уверял, что точно знает, будто бы Банни Томас пробилась наверх только потому, что обслуживала какого-то киномагната.
      Хилда зашлась от смеха.
      – Нет, правда? Он так сказал? Должно быть, окончательно сел на иглу! Воображение у него работает без удержу!
      – Значит, вы это отрицаете?
      – Отрицаю? Да кто я такая, чтобы отрицать? Я сама была тогда ребенком, а Банни стала звездой в десять лет! Не похожа совсем на знойную женщину, добывающую роли, лежа на спине!
      – Да, но он говорит…
      – Эй, послушайте, не стоит принимать мои слова на веру, лучше посмотрите ее первые фильмы, сами убедитесь, – бросила Хилда, стараясь говорить небрежно и равнодушно. – Она тогда была одной из самых кассовых актрис, обладающих к тому же, настоящим талантом, и, насколько понимаю, остается ей сейчас. Не спросили этого кретина, где он услышал этот бред?
      – Вроде бы прочел в вашем дневнике.
      «Иисусе, – подумала Хилда, – этот трусливый негодяй Серджио слишком запуган, чтобы пытаться продать рассказ о Сае Крайстмене, поэтому решил вцепиться в несчастную, которая даже не в силах защитить себя!»
      – Вы его видели? Такой высокий, темноволосый, красивый. Все время места себе не находит, вроде пантеры в клетке?
      – Нет, я разговаривал с ним по телефону, – потеряв изрядную долю самоуверенности, объяснил репортер.
      – Прекрасно, а теперь слушайте внимательно, если не хотите неприятностей. Когда решите встретиться с этим парнем, не ходите туда один. Он псих, и, если чем-то обозлите его, станете расспрашивать об источнике сведений или чем-то подобном, можете кончить жизнь инвалидом. Он силен, очень силен, и к тому же наркоман. Соврет все, что угодно, пойдет на любую пакость, лишь бы раздобыть денег.
      – Я его не боюсь, – заявил репортер, хотя было очевидно, что он храбрится.
      – Рада за вас, потому что лично я до смерти напугана этим ублюдком. Он пытался меня убить. Но в конце концов, решайте сами. Должна предупредить, однако, что, если напечатаете любую сообщенную им информацию, вас скорее всего немедленно потащат в суд. Адвокат Банни Томас такой сутяга, что выкачает из вас все до последнего цента.
      Она перевела дыхание и добавила:
      – Кроме того, ничего похожего на дневник вообще не существует. Не было и не будет. Господи, неужели кто-то хоть на минуту мог посчитать меня такой идиоткой, которая способна откровенничать насчет клиентов, хотя бы и в дневнике?! Он нагло врет, лишь бы вытянуть у вас деньги!
      Хилда отчаянно надеялась, что сумела убедить репортера. Если слишком горячо протестовать, тот может что-то заподозрить, но, с другой стороны, нельзя, чтобы он хоть в чем-то поверил Серджио. Если ее муженек дошел до того, что связался с «Тэтлтейл», самой грязной газетенкой во всем городе, возможно, другие издания просто не захотели иметь с ним дело.
      – Он, по-моему, уже до героина дошел, – продолжала она, – и скорее всего просто отчаялся раздобыть дозу.
      «Прекрасно придумано! Давай дальше, Хилда. Никто не принимает наркоманов всерьез!»
      – Но, право, не мое дело вам указывать. Поговорите с ним, если мне не верите, только учтите все, что я сказала – один на встречу не являйтесь. Знаете Челли Дэвиса?
      – Режиссера? Конечно! Господи, он все еще жив?
      – Едва-едва. Имел наглость не дать моему мужу крохотную роль в новом шоу и за это лишился последних зубов. Можете проверить, но я знаю, что говорю, это стоило мне нового «роллс-ройса» и кругленькой суммы на оплату счетов от хирурга и зубного врача.
      – Нет, точно?
      – Точно. Серджио – маньяк. Поэтому я получила разрешение на ношение оружия.
      – Настолько опасен?
      – Именно. Желаю удачи.
      – Большое спасибо.
      Хилда швырнула трубку, выругалась и остаток дня молила Бога о том, чтобы обман удался. Леверн и Банни не хватает сейчас только ушата помоев, вылитых прессой!
      Господи Боже, неужели она всю жизнь будет вынуждена платить за ужасную ошибку? Есть ли способ навеки заткнуть рот Серджио?

      После беседы с Брайаном Дилени и разговора с отцом Челси раздирала буря самых противоречивых эмоций. Хотя гнев против бабки, лгавшей так бессовестно все эти годы, не унимался, все затмевала радость от сознания того, что отец всю жизнь заботился о ней, любил и никогда не покидал. Челси не понимала, что с ней делается – ярость и счастье боролись в душе, не давая покоя.
      Наконец она сообразила, что давно пора подняться к бабушке, посмотреть, не нужно ли той чего, но не могла заставить себя взглянуть на женщину, отравившую ей детство и юность! Поэтому Челси продолжала сидеть в библиотеке, пытаясь решить, что делать и как теперь жить. Всего несколько коротких фраз по телефону, и ее мир, и без того шаткий, перевернулся окончательно.
      Как могла бабушка быть такой жестокой? А мать? Милая, добрая, нежная Банни – неужели она тоже состояла в заговоре и помогла намеренно отдалить дочь от отца, сделать их чужими? Почему они сделали это? Почему?
      – Почему? – спросила она себя и тут же цинично усмехнулась. – Деньги, конечно, деньги. Для бабки главное – деньги. Все эти годы сна единовластно распоряжалась опекунским фондом, как источником постоянного дохода, выручавшим их в самые тяжелые времена. Но ведь бывали и такие времена, когда деньги лились рекой.
      Почему же от Челси все скрывали? И снова ответ был ясен – слишком хорошо знала она Леверн. Деньги, которые давал Фрэнк Хантер на то, чтобы дочь ни в чем не знала нужды, летели все в ту же бездонную пропасть, на украшение короны и трона великой кинозвезды Банни Томас.
      Челси с горечью вспоминала, что, держа ее в неведении относительно денег отца, Леверн к тому же отказывала внучке во всем необходимом, хотя ничего не жалела для Банни. Но почему она считала возможным обращаться с Челси как с Золушкой? Девушка с глубокой печалью вспомнила о том времени, когда привыкла ни о чем не просить, ни на что не надеяться и, что хуже всего, не ждать ни любви, ни поддержки. Ее лишили отца, это простить невозможно.
      Челси, вне себя от гнева, поднялась, решив на этот раз добиться честного ответа. От матери, конечно, нечего ожидать, надо идти к бабке и потребовать объяснения. Именно она всему виной, Челси была в этом уверена.
      Но при виде умирающей в сердце закралось сочувствие. Нет-нет, у бабушки, конечно, были причины так поступить! Она не могла быть так жестока и бесчувственна, какой кажется!
      Веки Леверн затрепетали; усталые глаза уставились на измученную девушку.
      – Челси, что случилось? Как мама? – встревоженно прохрипела она, подняв голову.
      Обычно спокойная, девушка сейчас была непохожа на себя.
      – С мамой все в порядке. Бабушка, я только сейчас говорила по телефону с отцом. Почему ты ничего не рассказала мне об опекунском фонде?
      – Твой отец – подлый обманщик! Не верь ни единому его слову! – прошипела Леверн.
      – Ба, я видела чеки. Беседовала с адвокатом, – спокойно объяснила Челси. – Пора сказать правду. Господь видит, в этом доме все пропитано ложью!
      Леверн вновь легла и отвернула лицо.
      – Ты не имеешь права разговаривать со мной таким тоном, неблагодарная девчонка, – отрезала она, не слушая Челси. Старуху сжигала безумная злоба.
      – Подумать только, я доживаю последние дни, а эта дрянь обращается со мной как с преступницей! Я воспитала тебя, дала крышу над головой, хотя было нелегко кормить лишний рот. Ты никогда ни в чем не нуждалась!
      – Разве, бабушка? Разве? А как насчет любви? Как насчет любви? – вскрикнула Челси, мгновенно позабыв, что находится у постели умирающей. – Почему ты лгала мне и говорила такие ужасные вещи об отце?
      – Ты мерзкая тварь! Я жизнь посвятила тебе и твоей матери! Не смей так говорить со мной, – прошипела Леверн, собрав все силы, снова подняла голову и резанула взглядом внучку.
      – Вся моя жизнь была ложью, бабушка. Неужели я это заслужила? За что?
      – Будь моя воля, ты бы вообще не родилась, – выдавила она. – А теперь оставь меня в покое.
      Окончательно доведенная, Челси все-таки решила доискаться правды и направилась в комнату Банни. Чего бы она не дала, только, чтобы иметь мать, с которой можно поговорить по душам, которая выслушает тебя и даст ответ, мать, сумеющую объяснить, почему Челси намеренно, с хладнокровной жестокостью лишили отца.
      Банни принимала душ, поэтому девушка уселась на обитое розовым атласом кокетливое кресло и приготовилась ждать. Конечно, Банни не бог весть какой собеседник, но Челси так нужно было поговорить хоть с кем-то из родных, прежде чем она встретится с отцом.
      Ждать пришлось долго – Банни обычно часами сидела в ванне или стояла под обжигающе горячими струями. Наконец она появилась, раскрасневшаяся, с еще необсохшей кожей, завернутая в полотенце, но при виде дочери замерла на месте. На какую-то долю секунды Челси различила осмысленные искорки в глазах, последнее время словно покрытых пеленой, слабый признак осознания реальности, но почти в эту же секунду Банни вновь тупо уставилась в пространство, приоткрыв рот, и прежняя живая милая женщина мгновенно исчезла, на ее месте осталось бессмысленное, ничего не понимающее создание, глухое к окружающему миру.
      – Мама, я хочу поговорить с тобой, – начала Челси, но Банни словно не слышала и продолжала медленно вытираться полотенцем, оставляющим красные полосы на нежной коже. Закончив, она тщательно протерлась душистым лосьоном, надела приготовленный пеньюар, взяла щетку и начала расчесывать длинные рыжеватые пряди, рассыпавшиеся по плечам.
      Челси с интересом наблюдала за ритуалом. Последние дни мать постепенно начала сама о себе заботиться: подпиливала и покрывала лаком ногти, мыла и накручивала волосы и даже немного подкрашивала ресницы. Казалось, как ни странно, что, по мере того, как Леверн приближалась к смерти, Банни возвращается к жизни.
      – Мама, ты хоть понимаешь, о чем я говорю? Банни медленно отвернулась от зеркала, улыбнулась и тихо сказала:
      – Да… Но очевидно было, что слова дочери не имели для нее никакого смысла.
      – Ты знаешь, что бабушка умирает? – спросила дочь, надеясь, что ужасная новость встряхнет мать и выведет ее из апатии, но рука Банни замерла в воздухе – лишь на мгновение, потом щетка снова опустилась на волосы; женщина пристально вглядывалась в собственное отражение.
      – Помнишь моего отца, мама? Помнишь? Если он такой плохой человек, как говорит бабушка, почему ты вышла за него?
      Никакого ответа.
      – Мама, почему ты позволила бабушке утаить от меня, что отец присылает деньги? Разве не понимала, как важно для меня было знать, что отец меня любит? Почему мне никогда не позволяли увидеться с ним?! – со слезами на глазах воскликнула девушка. – Неужели тебе и бабушке в голову не приходило, как вы меня раните? Ради Бога, скажи, почему ты это сделала?! – яростно выкрикнула Челси, до глубины души потрясенная трагедией своего детства, и, закрыв ладонями лицо, зарыдала.
      Банни повернулась и взглянула на полную жизни девушку, так много унаследовавшую от отца: красоту, силу и непреклонную волю. Маска притворного тупого равнодушия сползла с лица, смытая слезами.
      – Дорогая, прости меня, прости! – воскликнула Банни, вскакивая с пуфика и подбегая к дочери. Обняв трясущиеся плечи своего ребенка, Банни прижала ее к себе и тихо заплакала.
      – Мы не знали, что делаем, дорогая. Поверь нам, мы не хотели причинить тебе зло, правда не хотели. Две глупые, невежественные женщины, страшно напуганные… Челси…
      – Чем именно? – спросила Челси, пораженная внезапным превращением матери из инертного манекена в энергичную женщину с живыми, осмысленными, хотя и полными слез глазами.
      – Бабушка не виновата, дорогая. Ты не должна ее осуждать. Она сделала это ради меня. Я так боялась потерять тебя. Фрэнк такой умный и сильный. У его семьи деньги и власть, – запинаясь, всхлипывая, объяснила Банни. – Я была уверена, что он попытается тебя отнять. Хотя я была звездой, но совсем не получила образования… И кроме того… О Боже… в моем прошлом есть… тайны… которые он мог бы использовать, чтобы доказать в суде, что я плохая мать. Чаще всего при разводе отцы охотно оставляют детей у жен, но он… он был без ума от тебя, просто страшно становилось.
      Челси, словно зачарованная, слушала исповедь матери, вполне связную, разумную и убедительную. Банни была так поглощена собственным рассказом, что, казалось, не замечала пристального взгляда дочери.
      – Я так любила Фрэнка, но после твоего рождения он изменился. Ни о ком не думал, кроме тебя. Ненавидел мою работу и считал, что я должна оставить кино, сидеть дома и ухаживать за тобой. Не выносил Голливуд и все время говорил о возвращении в Сан-Франциско. Наверное, скучал по дому, – тихо продолжала она, останавливаясь, только, чтобы высморкаться и вытереть глаза. – Я знала, что он рано или поздно уйдет от меня.
      Замолчав, она взглянула в глаза дочери и увереннее, уже не так печально продолжала:
      – Мужчинам нельзя доверять, Челси, ни одному, никогда. Так или иначе, стоит только мужчине получить все, чего добивался, он попросту устает, – и вот ты уже остаешься одна-одинешенька в этом мире, совсем как мама… когда отец нас бросил. – И, самодовольно усмехнувшись, добавила: – А знаешь, папочка вернулся, когда узнал, что я стала звездой.
      – Правда? Когда это было? – с любопытством спросила Челси, никогда не слышавшая эту историю.
      – О да, – с горечью объяснила Банни, – ублюдок пытался ухватить кусок пирога, да побольше. Смылся и плевать ему на то, что с нами будет, а когда я пошла в гору, папаша приполз, как паршивая пиявка. Все норовил высосать побольше «зелененьких». Принес куклу, дешевую, уродливую… А у меня была целая комната дорогих игрушек. Сказал, что любит меня, да только уж я-то его знала! Успех он мой любил, да еще денежки. Мама разрешила ему поговорить со мной, позволила именно мне сказать ему, чтобы убирался и никогда-никогда больше не смел возвращаться!
      – И тебе не было больно, мама? Банни на несколько секунд задумалась.
      – Не помню. Все это напоминало сцену из фильма. Я сердилась, топала ногами, дулась и указывала ему на дверь – совсем как велела мама, – сказала она, но тут ее голос оборвался, и Банни снова заплакала.
      Они снова поменялись ролями, и теперь настала очередь Челси привычно утешать рыдающую мать, хотя девушка не переставала удивляться внезапному выходу Банни из башни молчания, в которой она была заточена все это время.
      – Скажи, мама, скажи, как все было, когда отец ушел от нас, – мягко, ободряюще попросила Челси.
      – Она знала, что я боюсь. Мама всегда знала, что у меня в душе. Она обещала мне избавиться от Фрэнка раз и навсегда и сдержала слово. С того дня, как он покинул дом, она никогда ни словом не упомянула его имя. Никогда. Словно Фрэнк исчез с лица земли. Мама могла все. О Боже, что теперь со мной станется? Как я буду без нее? – запричитала Банни. Но дочь не встревожилась: слишком часто она видела слезы матери, чтобы придавать им значение.
      – Но ты понимаешь, что она долго не проживет? – с подозрением спросила Челси. Прирожденная прагматистка, она не совсем поверила в чудо внезапного озарения. Если мать знала, что Леверн умирает, что еще ей известно?
      – Мама, помнишь Фернандо? – спросила она, потянувшись к туалетному столику и подвигая ближе пачку салфеток.
      Потом вручила матери одну и вытерла глаза другой.
      – Не говори о нем, Челси. Я обещала маме, что больше никогда не произнесу его имени.
      – Помнишь, что случилось с ним? Помнишь ту ночь в библиотеке и нож для разрезания писем?
      Настала тишина… Долгая… Напряженная… Наконец Банни ответила – так тихо и невнятно, что Челси пришлось переспросить еще раз:
      – Забыла, все забыла, – промямлила Банни.
      – Правда? Ты уверена?
      Банни молча кивнула. Девушка поняла, что, если будет слишком придирчиво допытываться, мать опять впадет в транс, поэтому поспешно переменила тему.
      – Мама, как чудесно, что я смогла поговорить с тобой! Бабушке уже недолго осталось быть с нами, поэтому мы должны держаться вместе, правда?
      – Не уверена, что сумею жить без нее, – обреченно прошептала Банни.
      – Сможешь, мама. Ты гораздо сильнее, чем думаешь сама, – ободряюще сказала Челси. – Только говори со мной почаще, хорошо?
      Банни улыбнулась сквозь слезы, кивнула и, счастливо вздохнув, уютно свернулась калачиком в надежных объятиях любящей дочери.

      Обычно Хилда каждое утро приезжала в офис к девяти, но в этот день ей едва ли не с рассвета непрерывно звонили клиенты, так что пришлось наконец обратиться в службу ответа, иначе не хватало времени одеться и позавтракать.
      – Что это на них нашло? Должно быть, полнолуние, – удивлялась она, подъезжая к стоянке и выходя из машины.
      Направляясь в свой кабинет через вестибюль, отделанный розовым мрамором, Хилда с раздражением заметила, что секретарша в приемной уткнулась в газету и не обращает ни на что внимания.
      Черт бы побрал эту девчонку! Предупреждали же ее, чтобы не смела читать на рабочем месте! Хилда уже хотела выдать ей по первое число, но неожиданно заметила заголовок статьи в «Голливуд тэтлтейл», которой так увлеклась молодая женщина.
      – Простите, не могу ли я взглянуть на этот гнусный листок? – спросила Хилда, выхватывая газету из руки испуганной секретарши. – По-моему, вам уже запрещали читать во время работы, не так ли?..
      Женщина поспешно пристыженно кивнула.
      – Простите, мисс Маркс, – пробормотала она, но губы скривились в ехидной улыбочке.
      – Прошу больше этого не делать!
      Хилда сложила газету передовой статьей внутрь, отнесла к себе, чувствуя, как кровь с такой силой бьет в уши, что она ничего не слышит.
      Прошествовав мимо ошеломленной секретарши, Хилда мрачно поздоровалась и заперлась в кабинете. Она даже не успела сесть за стол, только бросила сумочку и портфель и развернула «Тэтлтейл»
      Вызывающий яркий цветной снимок, сделанный примерно с год назад, на котором она выходит из ресторана под руку с Серджио! Серджио, такой молодой, стройный, крепкий, и рядом она: рот открыт, выглядит как базарная торговка!
      Заголовок гласил:
      Я ВЫШЛА ЗАМУЖ ЗА МАНЬЯКА! ГОЛЛИВУДСКИЙ АГЕНТ НЕ МОЖЕТ УКРОТИТЬ БУЙНОГО МОЛОДОГО ЖЕРЕБЦА!
      Иисусе! Этот ублюдок Гарри Спетлмен подловил ее! Она быстро пробежала короткую заметку – текст шел вперебивку с фотографиями самой Хилды и ее знаменитых клиентов. Хотя репортер умело избегал того, что можно было бы впрямую назвать клеветой, статья изобиловала непристойными намеками, заставлявшими Хилду выглядеть изголодавшейся по сексу нимфоманкой, готовой отдать душу за ночь с молодым мужчиной… К сожалению здесь автор был недалек от истины. Но каждый прочитавший эту пакость посчитает Хилду круглой идиоткой! Сукин сын даже процитировал ее высказывания насчет Челли, вышибленных зубов и расходов на новый «роллс-ройс»! Наверное, к телефону был подключен магнитофон! Иисусе!
      Хилда рассерженно отшвырнула газету и, рухнув на диван, спрятала лицо в ладонях. Раз в жизни, всего один раз она сделала ошибку – подобрала Серджио, и теперь, похоже, придется расплачиваться всю жизнь.
      Секретарша объявила, что звонит Сэнди Шапиро.
      – Доброе утро, Сэнди… не стоит, забудь. В статье ни единого слова лжи. Я даже не могу подать в суд за клевету.
      – Знаю, кошечка, – засмеялся Сэнди. – Не хотелось бы повторять «Я же говорил тебе», но…
      – Хотелось, хотелось! Знаю я тебя! Господи, неужели я никогда не избавлюсь от этого ублюдка?
      – Прежде чем мы займемся этим, скажи лучше, почему ты вообще беседовала с тем слизняком-репортером!
      – Не знала, что делать, пыталась отговорить его от интервью с Серджио – тот хотел продать историю о Банни и Гордоне Бейкере. Чего бы я не дала за то, чтобы повернуть время вспять и выбросить так называемого муженька из своей жизни!
      – Все, что ему нужно – «капуста», солнышко. Почему бы тебе не откупиться?
      Идея явно понравилась Хилде.
      – Думаешь, выйдет?
      – Деньги есть деньги.
      Остаток дня прошел хуже некуда. Переговоры по контрактам затягивались, почти завершенные сделки разваливались, клиенты жаловались и ныли – словом, Хилда, всегда гордившаяся умением вести дела без сучка и задоринки, почувствовала себя полной неудачницей. Голливудские акулы, почуяв запах крови, не только злорадствовали за спиной Хилды, но и приготовились сожрать, как им казалось, легкую добычу. К вечеру они успели сделать из нее морального инвалида.
      Здание почти опустело, когда она наконец вышла из офиса и направилась к гаражу. Лучше всего сейчас поехать домой, хлопнуть стакан виски и лечь спать. Утро вечера мудренее.
      В подземном гараже оставалось всего несколько машин; смотритель куда-то исчез. Высокие каблуки Хилды звонко стучали по бетону, и она с неприятным чувством заметила, что лампы дневного света не горят, а в гараже почти совсем темно.
      Прекрасно! Не хватает только, чтобы ее прикончили и ограбили! Идеальный конец идеального дня! Хилда ускорила шаг и огляделась, желая убедиться, что никто ее не преследует. Дрожащими руками женщина вставила ключ в дверцу и поняла, что она уже открыта. Странно! Хилда не могла припомнить, когда в последний раз забывала закрыть машину.
      Она поспешно уселась за руль «мерседеса» и, только сейчас почувствовав себя в безопасности, захлопнула дверцу, вставила ключ в зажигание и в этот момент ощутила чье-то присутствие, услышала легкое движение на заднем сиденье. Мурашки пробежали по телу Хилды. Кто-то забрался в машину! Нужно поскорее попасть туда, где есть люди!
      Поколебавшись какую-то долю секунды, она повернула ключ и приготовилась выехать из гаража, когда неожиданно чья-то рука схватила ее за запястье.
      – Подожди! Мне надо с тобой поговорить! – Голос говорившего был явно знаком.
      Онемевшая от ужаса, Хилда повернула голову и очутилась лицом к лицу с Серджио. Уже легче: лучше знакомый враг, чем неизвестный убийца.
      – Серджио? – взвизгнула она. – Ты меня до смерти перепугал! Какого дьявола шляешься здесь в темноте?
      Хилда изо всех сил старалась не выказать страха, хотя сердце бешено колотилось.
      – Торчу в проклятой машине с шести часов. Что ты там высиживала на работе? – проворчал он, перелезая через спинку сиденья и садясь рядом с Хилдой. – Не хочешь пригласить меня поужинать?
      Хилда, глубоко вздохнув, попыталась взять себя в руки.
      – Куда хочешь поехать? – спросила она, включая сцепление и выезжая на дорожку.
      – Давай в «Скандию». Можно посидеть в маленьком зале с кожаными креслами, спокойно поговорить, а я закажу фирменный салат с креветками, гренки с сыром, суп с фрикадельками и, может, кусочек ромовой бабы.
      – Почему бы нет? – небрежно ответила Хилда, с облегчением заметив, что Серджио держится почти дружелюбно.
      Она надеялась, что сможет убедить метрдотеля усадить их в какой-нибудь незаметный уголок, где их никто не увидит.
      – Ну, о чем ты хотел поговорить, Серджио? О статье в «Тэтлтейл»?
      – Ага, из-за нее я теперь в этом городе человек конченый. Какой дурак теперь даст мне работу?
      – Мне тоже невесело, уж поверь. Клиенты могут разыгрывать из себя идиотов, но от агента они такого не потерпят! Ну и денек у меня был, доложу я тебе!
      – Не могу понять, почему он ухватился за то, что ты ему рассказала, а на историю, которую я пытался продать, плевать хотел.
      – У тебя нет дневника, Серджио. Торгуешь старым враньем.
      – Откуда ты знаешь про дневник? – подозрительно сощурился Серджио.
      Хилда мгновенно сообразила, что ответить.
      – Будь он у тебя, репортер не просил бы у меня подтверждения, а ты не клянчил бы у меня приглашения на бесплатный ужин. Сай отобрал дневник, так?
      – Угу. С этим пижоном шутки плохи.
      Хилда подавила улыбку. Пожалуй, стоит добавить к этой сказке кое-какие красочные подробности.
      – Тебе еще повезло, приятель, дешево отделался! Будь у тебя немного побольше мозгов, постарался бы навсегда слинять из города. Если он услышит о том, что ты пытаешься продать хоть что-то, самую малость из этого дневника, он тебе рот заткнет… на веки вечные, уж поверь, – предупредила она, довольная, что ее уловки так хорошо сработали.
      – Твоя шея тоже на плахе, – огрызнулся он. Хилда заглушила мотор на крытой стоянке недалеко от бульвара Сансет, и они вышли. Леонардо, метрдотель, решающий многочисленные проблемы молниеносно, не повышая голоса и не выходя из себя, всегда знал, как позаботиться о постоянных клиентах. Через две минуты после того, как вновь прибывшие потребовали дальний столик, их провели мимо шумного, набитого посетителями бара в тихую полутемную комнату и усадили в алькове, где стояли огромные слоноподобные кресла, обитые красной кожей. Хилда заказала водку со льдом – в такой день что-нибудь покрепче не помешает, Серджио ограничился аквавитом. С того момента, как они появились в этом роскошном ресторане, он пыжился и распускал хвост, словно павлин.
      Да, Серджио любил пожить красиво, а когда сопровождал Хилду, с ним, к тому же обращались как он хотел – то есть как с важной персоной.
      Принесли напитки в ледяных хрустальных бокалах и две корзинки: в одной – свежий хлеб разных сортов, в другой – горячие подсушенные ломтики ржаного хлеба с маслом и расплавленным сыром «пармезан».
      Хилда глотнула водки и перешла прямо к делу.
      – Что тебе от меня нужно, Серджио?
      – Хочу вернуться.
      – Куда? – непонимающе пробормотала она.
      – К тебе. Хочу вернуться к тебе. Я ведь по-прежнему твой муж, помнишь?
      Хилда осела в кресле и от души расхохоталась.
      – Нет, серьезно?
      – Ну да. Мне тоскливо без тебя, бэби, – прошептал он, многозначительно глядя ей в глаза и предпринимая слабую попытку выглядеть сексуально возбужденным.
      – А, брось, Серджио! Ты не ко мне хочешь вернуться, а вот к этому, – отрезала Хилда, широким жестом показывая окружающую их роскошь.
      – Нет, неправда! Я хочу быть твоим мужем, – настаивал он.
      – Не моим, Серджио. Мужем известного голливудского агента, которого сажают на лучшие места в ресторанах, который может позволить себе покупать дорогие машины, быть на короткой ноге с богатыми и знаменитыми.
      – Какая разница? – удивился Серджио.
      Хилда задумчиво оглядела мужа. Господи, да он и в самом деле не понимает!
      – Об этом речи быть не может, Серджио! Даже если бы эта статья не появилась сегодня в «Тэтлтейл», я бы ни за что не позволила бы тебе вернуться, а уж теперь… Агент должен быть умным, хитрым, сообразительным, иначе ему просто не смогут доверять, а рядом с тобой меня всегда будут считать последней кретинкой, ясно? Видишь ли, преуспевающие мужчины могут позволить себе жениться на молоденьких дурочках, и общество им все прощает, но женщине это категорически запрещено…
      – Считаешь меня дурачком?
      – Прости, наверное, не стоило бы употреблять это слово, но, по правде говоря, именно так ты выглядишь в глазах посторонних.
      – Ну и что мне прикажешь делать? – спросил он, сделав знак официанту налить еще стакан из бутылки, стоящей во льду на столе.
      – У тебя совсем нет денег? – удивилась она, гадая, скажет ли Серджио о десяти тысячах, полученных от «Сая».
      – Ни гроша, – солгал он.
      – Ладно, вот что я тебе скажу. Завтра поговорю с Сэнди Шапиро, попрошу его составить бракоразводный контракт. Сколько ты хочешь? – осведомилась Хилда, не желая сама называть сумму. Если цена не слишком бессовестная, она заплатит.
      – Двести штук. И «порше», конечно. Я мог бы уехать в Нью-Йорк, снять квартиру у реки и попытаться найти какую-нибудь работу.
      – Это уж слишком, – с ходу запротестовала Хилда. Нет смысла сразу соглашаться, иначе он подумает, что слишком мало запросил.
      За ужином, десертом и кофе супруги продолжали торговаться. Серджио допивал второй бокал коньяка, когда они наконец пришли к соглашению.
      – Значит, так тому и быть. Шесть тысяч в месяц весь следующий год, потом по пять ежемесячно еще два года, и на этом конец, понятно? Три года будешь жить без забот, а за это время вполне можешь подыскать себе приличную работу.
      – За тебя, бэби! – провозгласил Серджио, поднимая бокал с коньяком.
      Хилда не могла не задаться вопросом: от всех ли альфонсов так трудно избавиться, как от того, которого подобрала она?

      Ровно в восемь Фрэнк Хантер позвонил в дверь дома, и Челси сама вышла ему навстречу. Они стояли у порога, отец и дочь, изумленно глядя друг на друга. Оба сразу поняли, как похожи – если внешнее сходство между живущими вместе родственниками часто не замечается и принимается как должное, Фрэнку и Челси оно казалось чудом. Они долго стояли, не в силах двинуться с места, не отводя глаз.
      – Мой Бог, Челси, ты прекрасна! – вырвалось наконец у Фрэнка, и он шагнул к дочери, протягивая руки. Сердце девушки сильно забилось, комок в горле не давал говорить, но она позволила обнять себя, положила голову на плечо Фрэнку, закрыла глаза, вспоминая одинокие ночи детства, проведенные в холодной неуютной постели в мечтах об отце, который мог бы защищать и охранять ее.
      Фрэнк осторожно, не разжимая рук, вошел вместе с Челси в холл, захлопнул за собой дверь. Потом приподнял ее голову и поцеловал в лоб.
      – Возможно, во мне говорит тщеславие, радость моя, потому что ты так на меня похожа, но, клянусь Богом, лучшего зрелища эти старые глаза уже давно не видели!
      Где мы можем поговорить? Нам так много надо сказать друг другу.
      Онемевшая от наплыва чувств, Челси лишь кивнула и повела отца в гостиную, мимо более уединенной и тихой библиотеки, где был убит Фернандо, и усадила на диван. Только потом, обретя наконец способность говорить, девушка прошептала:
      – Как я рада, что ты здесь. Выпьешь что-нибудь?
      – Может, позже, – отказался Фрэнк, взяв ее за руку. – С чего начнем?
      – Просто расскажи, почему не приходил: это для меня сейчас важнее всего, – попросила Челси, опуская голову: слезы вот-вот готовы были хлынуть из глаз.
      – Это не очень приятная история, но я хочу, чтобы ты знала правду, Челси. Это, по крайней мере, самое малое, чего ты заслуживаешь, – объявил Фрэнк и рассказал без утайки все, что произошло.
      – Поэтому, – добавил он, – все эти годы твоя бабушка пользовалась этим письмом и единственной ошибкой юности, словно дамокловым мечом, угрожая опозорить меня и друга, и пришлось уйти навсегда, потому что не хотелось навлекать позор на семью и на приятеля. Это сын известного во всей стране судьи, и родные не знают, что он гомосексуалист. Кроме того, он, как и отец, юрист, очень способный, и пользуется прекрасной репутацией.
      Челси жадно впитывала каждое слово, все понимая и восхищаясь порядочностью Фрэнка. Он не мог отдать друга на растерзание.
      – Ты правильно сделал, что опасался бабушки. Она способна на все, даже на убийство, чтобы защитить маму, – заметила она.
      – Расскажи о себе. Подумать только, двадцать три года, а я ничего не знаю о тебе.
      – Ну, я веду довольно серенькую жизнь. Принести чай или выпьешь что-нибудь?
      – Вполне достаточно чая. Я выпил пару рюмок в самолете, чтобы поддержать угасающее мужество. Очень уж хотелось произвести хорошее впечатление, – ухмыльнулся Фрэнк.
      Челси позвонила Кларку, попросила принести чай с пирожными и снова уселась на диван. Они говорили и говорили без конца, и Челси открыла отцу душу, рассказав все: о детстве, стремлении стать дизайнером ювелирных изделий, предложении «Тенейджерс». Но только поздно вечером она собралась с силами открыть правду об Уилсе. Девушке не хотелось обременять отца неприятным известием о своей беременности, но его искренность и нескрываемая любовь к дочери располагали к откровенности.
      – Мне так стыдно, что приходится говорить тебе это, – с отчаянием вырвалось у девушки.
      Фрэнк быстро подвинулся к дочери и, обняв, привлек к себе.
      – Быть отцом, дорогая, это прежде всего уметь принимать на себя страх и боль собственного ребенка. А теперь объясни, ты уже звонила своему молодому человеку?
      – Не могу, – печально прошептала Челси. – Его семья меня не примет. Маргарет, сестра Уилса, когда-то моя лучшая подруга, без обиняков дала понять, что я запачкана и заклеймена этим грязным скандалом.
      – Послушай, моя родная малышка, я приехал сюда не для того, чтобы учить тебя жить, но… – Фрэнк глубоко вздохнул, – думаю ты нуждаешься в отцовском совете.
      – Прежде чем ты скажешь что-то, хочу объяснить, что я не в таком уж отчаянном положении. Джонатан Корелл просил меня стать его женой. Он хочет дать моему ребенку свое имя. И говорит, что влюблен в меня!
      – Кто этот Корелл? – спросил Фрэнк.
      Челси рассказала о Джонатане, но Фрэнк недоуменно нахмурился:
      – Почему ты должна выходить замуж за человека, годящегося тебе в отцы? Сама ведь говорила, что любишь Уилса.
      Челси отстранилась и, встав, начала в задумчивости мерить шагами комнату.
      – Все не так просто. Даже если Уилс захочет жениться на мне, не могу же я просто так уехать из Лос-Анджелеса. Бабушке недолго осталось жить, а я нужна здесь.
      – Зачем? – мягко спросил Фрэнк и, хотя был уверен, что знает причину, желал все услышать от самой Челси.
      – Мама не сможет без меня. Она совсем беспомощна, – пробормотала девушка, уставившись в пол.
      Фрэнк, вздохнув, покачал головой.
      – Челси, я тоже жил в этой семье и прекрасно понимаю, в каком положении ты очутилась. Леверн взяла с тебя клятву? Заставила что-то обещать?
      – Не совсем, но…
      – Твоя мать давно уже взрослая. Пора ей самой о себе позаботиться, – твердо сказал Фрэнк.
      – Она не в состоянии, – так же решительно возразила Челси. – Бабушка всегда…
      – Да-да, – перебил Фрэнк, – я прекрасно знаю, что Банни всегда была беспомощным младенцем, а Леверн именно так с ней обращалась… Не считаешь ли ты, что Банни пора вырасти и стать нормальным человеком? Неужели она не заслуживает шанса по крайней мере попытаться?
      Но Фрэнк видел, что его слова не тронули дочь и не заставили ее изменить решение. Эта проклятая гарпия Леверн прекрасно знает, что делает! Все для Банни. Каждый должен пожертвовать жизнью ради Банни и ее карьеры. Дьявол бы всех побрал! Фрэнк кипел от гнева, но старался держаться спокойно.
      – Послушай, детка, давай поговорим о тебе и малыше. Прежде всего, ты отвечаешь за это крохотное создание и должна заботиться только о нем. Пожалуйста, умоляю, сделай для меня только одно одолжение: позвони Уилсу и все ему скажи. Не лишай его любви и радости отцовства, как лишили меня. Даже если не захочешь выйти за него замуж и жить в Англии, он все равно должен знать о своем ребенке. Если Уилс отвернется, у тебя всегда есть иной выбор, а главное, теперь у тебя есть отец. Я обо всем позабочусь, ни ты, ни малыш ни в чем не будут нуждаться, и мы теперь никогда не расстанемся. Как-никак это мой первый внук!
      Челси колебалась не столько из-за сказанного Фрэнком, сколько потому, что его слова дали толчок неожиданной мысли, до сих пор не приходившей в голову. Действительно ли Уилс имеет право на своего ребенка? Возможно. Но – что еще важней – имеет ли она, Челси, право лишать нерожденного ребенка отца, подобно Леверн и Банни? Доводы Фрэнка были достаточно вескими, чтобы заставить ее изменить решение. Как могла она хоть на мгновение попытаться сделать с собственной крошкой то, что сделали с ней?
      Девушка подняла голову и улыбнулась: всякая тень сомнения, таившаяся в глазах, исчезла.
      – Спасибо, что помог мне понять. Я позвоню Уилсу и расскажу о ребенке.
      Фрэнк не мог поверить, что так легко сумел убедить дочь.
      – Почему ты так внезапно передумала? Что я такого сказал?
      Челси нерешительно улыбнулась:
      – Не хочу, чтобы малыш рос без Уилса, как я росла без тебя.
      На глазах Фрэнка выступили слезы, но он и не пытался их скрыть.
      – Спасибо, Челси. Никогда не забуду того, что ты сказала сейчас. – И, поднявшись, добавил: – Ну что ж, я отправляюсь в отель, уже поздно, а мне еще нужно позвонить. Что, если я заеду за тобой утром и мы поедем куда-нибудь позавтракаем вдвоем? Сможешь поподробнее рассказать об отце моего внука.
      – Я буду готова в восемь. Хорошо?
      – Превосходно, – кивнул он, взял Челси под руку и пошел вместе с ней к двери.
      После его ухода Челси поспешила наверх. Хотя сначала она собиралась пожелать матери спокойной ночи, но передумала и отправилась в свою комнату. Нужно позвонить Уилсу, пока мужество не покинуло ее.

      Набирая номер, Челси молилась только о том, чтобы не пришлось говорить с Маргарет.
      «Пожалуйста, Господи, пусть Уилс будет дома», – молча просила она, слыша длинные гудки. Связь была прекрасной, она назвала свое имя и стала ждать. Прошло минуты две, и наконец она услышала любимый голос, голос человека, так часто приходившего к ней во сне.
      – Челси, дорогая, какой потрясающий сюрприз! Я только что думал о тебе, впрочем, я всегда о тебе думаю. Как ты?
      – Хорошо, Уилс. Ужасно рада тебя слышать, – дрожащим голосом пробормотала девушка.
      Но Уилс немедленно уловил, что Челси сильно нервничает.
      – По твоему голосу этого не скажешь. Что-то неладно?
      Челси не знала, с чего начать. Все это оказалось еще труднее, чем она себе представляла.
      – Нет… то есть да… наверное, случилось… Уилс, я…
      Она, испугавшись, замолчала, не в силах сказать ни слова.
      – Челси, дорогая, ты еще у телефона?
      – Да, Уилс.
      – Я тебя почти не слышу. Можешь говорить громче?
      – Уилс, я беременна! – громко выпалила она.
      – Что?! – ошеломленно охнул Уилс.
      – Я ношу твоего ребенка.
      – О Господи… Да… Это сюрприз. Но какой великолепный! Нужно как можно скорее назначить день свадьбы! Давай подумаем. Твоя бабушка, наверное, слишком больна, чтобы путешествовать?
      – Да! – пробормотала Челси, вне себя от удивления.
      – Понятно… Значит, ты не сможешь прилететь сюда на свадьбу? Ну что ж, выбора нет – придется прыгать в первый же самолет и добираться к тебе как можно скорее. Устроим скромную свадьбу в твоем доме. Не будешь слишком возражать, если я попрошу тебя сделать все необходимые распоряжения?
      Неужели Уилс в самом деле обрадован?
      – Уилс, ты уверен, что хочешь этого?
      – Что именно, дорогая? О чем ты?
      – Уверен, что хочешь жениться на мне? Наконец Уилс понял причину ее волнения.
      – Челси, милая Челси, как ты можешь такое говорить? Я с четырнадцати лет хотел на тебе жениться!
      – Но твоя семья? Что они подумают обо мне?
      – По-моему, – хмыкнул Уилс, – мама будет ужасно расстроена из-за того, что не сможет устроить пышную свадьбу, но все затмит радость по поводу скорого появления наследника.
      – В самом деле? – неверяще спросила Челси. Почему-то то, что было для нее трагедией, стало настоящим счастьем для Уилса.
      – Конечно! Больше всего на свете мама боится, что моя жена окажется бесплодной. А теперь вот что – не отходи от телефона. Как только закажу билет, тут же позвоню и сообщу, когда прилетаю.
      – Буду ждать. И, Уилс, я люблю тебя, – прошептала Челси.
      – Я тоже люблю тебя.
      Челси положила трубку и вытянулась на постели. Уилс ни секунды не колебался. Как она могла думать о том, чтобы скрыть от него самое важное событие в их жизни?!
      Благодарение Господу за отца! Он появился в жизни Челси, как раз когда она больше всего в нем нуждалась!
      Уилс позвонил через час, сказал, что прилетает в среду днем, в половине четвертого, и пробудет в Америке неделю.
      – Успеем мы за это время? – забеспокоился он. – Я не могу пропускать много лекций, диплом под угрозой.
      – Справимся, дорогой! Не могу дождаться встречи, – улыбнулась Челси, не вытирая выступивших слез радости.
      – Какое счастье, что не придется ждать до следующего года! Ты уже сказала матери?
      – Нет еще. Хотела сначала поговорить с тобой.
      – Надеюсь, твои родные не будут чинить препятствий? – с тревогой спросил Уилс.
      – Никому не позволю встать на нашем пути, – решительно сказала Челси. – Кроме того, у меня теперь есть отец. Он сейчас здесь, в Лос-Анджелесе.
      – Великолепно! Мне не терпится все услышать. Скоро увидимся, любимая!
      Челси попрощалась с Уилсом, взглянула на часы и поняла, что уже слишком поздно: мама, должно быть, приняла снотворное, а бабушке сделали укол наркотика. Мысль о том, с каким страхом будет смотреть на нее мать и как обозлится бабушка, наполнила девушку отчаянием.
      Челси удалось заснуть только под утро. Часа через два ее разбудил звонок.
      – Доброе утро, соня. Никак глаза не откроешь? – спросила Хилда.
      – О Господи, который час? – вскочила девушка.
      – Около восьми. Как ты себя чувствуешь?
      – Слушайте, Хилда, мне нужно бежать, но позже я заеду к вам в офис, можно? Нужно поговорить.
      – А я хотела к полудню навестить Леверн. У нас кое-какие дела.
      – Хорошо, только, прежде чем поднимитесь к ней, скажите Кларку, что хотите видеть меня.
      – Обязательно. До встречи.
      – Да, кстати, Хилда! Надеюсь, не откажетесь быть подружкой невесты?
      – Иисусе!.. Да, конечно… А кто жених? – осторожно осведомилась Хилда.
      – Уилс.
      – Потрясающе! – обрадовалась Хилда.
      – Все расскажу позже. Только никому не говорите, – предупредила Челси и, бросив трубку, помчалась в ванную.
      У нее осталось десять минут до прихода отца, чтобы постоять под душем и одеться.
      Наспех причесавшись, она слетела по ступенькам, не заходя к бабушке, и побежала на кухню.
      – Каталина, вы можете присмотреть за бабушкой и мамой? Всего на пару часов!
      Каталина кивнула.
      – Твоя бабушка проспала всю ночь. Ни разу меня не вызвала.
      – С ней все в порядке? – встревожилась Челси.
      – Si. Я уже сделала ей укол от боли. Сейчас подам завтрак, – вздохнула Каталина, – но она, наверное, опять не будет есть.
      Челси услышала звонок в дверь и быстро пошла навстречу отцу. Она не могла дождаться, когда сообщит ему новости.

      За чудесным завтраком в саду отеля «Бел-Эйр», где отец снял номер, Челси и Фрэнк обо всем договорились. Поскольку бабушка почти не вставала, они устроят скромную свадьбу дома. Фрэнк будет посаженным отцом и убедит судью, своего близкого друга, провести церемонию. Энн с детьми тоже приедут из Сан-Франциско. Фрэнк настоял на оплате всех расходов и убедил Челси купить роскошное платье для такого случая.
      Хилда уже ждала ее дома, и женщины поднялись в комнату Челси, чтобы спокойно поговорить. Девушка рассказала все, что случилось, начав с того, как она узнала про фонд.
      Наконец Челси замолчала, удивленная тем, что Хилда вовсе не так уж возмущена, как она ожидала.
      – Слушай, детка, не стоит так уж злиться на старушку. Уверена, она по-своему любит тебя. Подумай сама, одинокая женщина с ребенком на руках пытается выжить в этом мире, а это, доложу тебе, не мед. Большинству женщин в этом городе приходится делать такое, на что они никогда бы не решились где-нибудь в другом месте. Поверь, знаю по собственному опыту.
      – Может быть, но уж очень трудно простить за то, что лишила меня отца.
      – Кто знает, ведь, будь он рядом всю жизнь, может, ты и не ценила бы его так, – улыбнулась Хилда. – Большинство понимает, что значат для них родители, только после их смерти. Кстати, и я в том числе.
      – Пожалуйста, скажите им сами! Бабушка обязательно обвинит меня в том, что я их предала и бросаю, и будет права. Не знаю, как смогу оставить маму, – забеспокоилась Челси.
      – С ней все будет в порядке, обещаю. Я позабочусь о Банни, да и дела у нас идут все лучше. Потому давай сообщи свои новости, а потом я кое-что скажу Банни, и у нее сразу улучшится настроение.
      Они нашли Банни в комнате бабушки, где та пыталась напоить Леверн чаем. Обе женщины с удивлением уставились на посетительниц.
      – Ну-ну! – прошипела Леверн, злобно сверкнув глазами. – Вот и наша бедненькая богатая девочка! Где была? Подсчитывала, сколько я тебе задолжала?
      К удивлению девушки, Банни немедленно встала на защиту дочери.
      – Мама, не надо так говорить с Челси. Ты должна извиниться перед ней.
      Неожиданное возвращение Банни к реальности немного испугало Хилду, но, прежде чем она успела что-то сказать, актриса улыбнулась.
      – Я выздоровела, Хилда. И на этот раз навсегда. И, повернувшись к дочери, добавила:
      – Прошлой ночью, когда ты разговаривала с отцом, я прокралась вниз и заглянула в гостиную. Совсем забыла, какой Фрэнк красивый! Ты рада, солнышко?
      – Почему ты не вошла, мама? Папа так хотел снова увидеть тебя!
      – Правда? – вскинулась Банни, но тут же, нахмурившись, опасливо спросила: – Он очень сердит на меня?
      Челси подошла к матери, поцеловала в щеку:
      – Он никогда не сердился на тебя, мама. И сегодня вечером придет поговорить с тобой и бабушкой.
      Взбешенная, Леверн наклонилась вперед и выбила чашку с блюдцем из руки Банни; посуда с грохотом полетела на пол.
      – Нет! Ноги его не будет в моем доме! Не позволю! Грязный извращенец!
      Банни, взяв полотенце, терпеливо промокнула лужицу на простыне.
      – Он не извращенец, и ты прекрасно это знаешь, мама. По-моему, мы должны перед ним извиниться.
      – Никогда! – прокаркала Леверн, поворачивая голову к стене и закрывая глаза.
      – Бабушка, не спи, мне нужно что-то сказать. Уилс прилетает из Европы, и в конце недели мы поженимся.
      Леверн, мгновенно встрепенувшись, злобно уставилась на внучку.
      – Никакой свадьбы! Ты обязана остаться и позаботиться о матери.
      Банни ничего не сказала, и Челси решила продолжать, хотя по голосу было заметно, как она потрясена.
      – Я никогда не оставлю маму и всегда буду рада видеть ее в нашем доме, но сама собираюсь жить в Англии с Уилсом. Я жду от него ребенка.
      – Вот оно что, мерзкая шлюшка, – прошипела Леверн. – Так и знала, что от тебя ничего хорошего не дождешься. Исковеркала нашу жизнь! Совсем как твой папаша!
      Хилда видела, с каким достоинством держится Челси. Хотя ее сердце разрывалось, и она уже готова была встать на защиту девушки, Хилда все-таки решила молчать. Челси не отступит. Сегодня ее день.
      – Надеюсь ты права, бабушка, потому что, несмотря на все, что ты о нем наговорила, отец – прекрасный человек. А теперь, пока еще мы вместе, не стоит ссориться. Свадьба состоится в нашем доме, и я хочу, чтобы ты и мама тоже присутствовали. Что бы ни случилось в прошлом, мы по-прежнему семья. И кроме того, бабушка, хотя нам приходится ускорить свадьбу из-за ребенка, я не собираюсь покидать тебя и маму, пока ты так больна.
      Банни положила руку на плечо матери, чтобы не дать ей снова излить злобу на внучку, и спокойно объявила:
      – Бабушка и я обязательно придем на свадьбу. А за меня не стоит беспокоиться. Со мной все будет в порядке, дорогая, поверь.
      В голосе Банни звучала такая сила и решительность, каких никто и никогда от нее не слышал – ни в жизни, ни в кино. Даже на Леверн, очевидно, это подействовало – старуха не произнесла ни слова.
      – Мама, тебе понравится Эшфорд-Холл… – начала Челси, но тут вмешалась Хилда:
      – Прости, Челси, но пока твоя мать будет слишком занята, чтобы поехать в Европу. По городу разнеслись слухи о «Пришельце», и мой стол завален сценариями, которые ей предлагают. Насчет одного надо немедленно принять решение, что же касается меня, я думаю – это просто шедевр.
      Хилда словно взмахнула волшебной палочкой: настроение Леверн мгновенно изменилось.
      – Какой? Расскажите! – блестя глазами, заинтересовалась она.
      Пока Хилда подробно излагала содержание сценария, Челси с облегчением увидела, что на нее, к счастью, больше не обращают внимания. Слава Богу, неприятная сцена позади! Девушка вернулась к себе и начала готовиться к встрече с Джонатаном Кореллом. На сердце снова легла тяжесть – придется причинить боль этому благородному порядочному человеку.
      Приехав в «Тенейджерс», Челси поднялась по широкой лестнице, совсем как несколько месяцев назад в поисках работы. Она так мечтала о карьере, о блестящем будущем, и вот теперь всему придет конец.
      Челси всем сердцем любила Уилса, хотела иметь от него детей, создать настоящую любящую семью, но ужасно трудно расставаться с желаниями и профессиональными стремлениями… Почему мир так устроен, что только женщина вынуждена выбирать между семьей и работой?
      Джонатан, по всей видимости, очень обрадовался приходу Челси. Они уселись на диван, и девушка рассказала о приезде Уилса и их свадебных планах.
      Джонатан нежно взял ее за руку.
      – Ты счастлива, Челси? Это самое главное.
      – Конечно, счастлива. Я люблю Уилса и благодарна за его любовь, но мне этого мало! Хочу работать в «Тенейджерс»!
      – Но замужество вовсе не означает конец мечтам. Вы по-прежнему можете создавать великолепные украшения.
      – Боюсь, обязанности жены, матери и хозяйки Эшфорд-Холла будут отнимать у меня все время. Сверх-женщины из меня не выйдет.
      – Не старайтесь планировать всю жизнь заранее, Челси. Уверен, что рано или поздно у вас будет все, – весело сверкнув глазами, ответил Джонатан, – но, конечно, не все сразу. Не верю, что пеленки и плачущие младенцы навсегда потушат искру гениальности, а у вас она есть, уж это точно!
      Челси взглянула в глаза человека, которого уважала и искренне любила как друга.
      – Мне будет не хватать вас, Джонатан. Надеюсь, я не причинила вам слишком много беспокойства и бед.
      – Никаких, Челси, и я буду очень скучать по вам, даже не представляете, как сильно. Кстати, у «Тенейджерс» есть филиал в Лондоне, вам это известно?
      – Да, конечно, но…
      – Когда будет время, загляните туда и поговорите с управляющим. Его зовут Харрисон Уодсуорт. Я расскажу ему о вас.
      – Вы позвоните, если будете в Лондоне? – прошептала Челси, боясь, что сейчас расплачется – слезы вот-вот готовы были хлынуть из глаз. Неужели она никогда больше не увидится с ним?
      – Возможно. Но я не забуду вас, Челси Хантер. Вы заставили меня понять кое-что важное.
      – Что именно, Джонатан?
      – Моя жизнь еще не кончена.

      Если у Челси и были сомнения относительно того, какой неожиданный оборот приняла ее жизнь, все они исчезли при виде бегущего навстречу Уилса.
      «О Боже, – думала она, всем телом прижимаясь к нему. – Здесь мой дом и моя судьба».
      Челси подняла голову и прочла во взгляде Уилса бесконечную любовь и доверие, которые так отчаянно надеялась увидеть.
      – Челси, дорогая, это вторая лучшая минута в моей жизни, – тихо сказал он, приникая к ее губам долгим нежным поцелуем.
      – Вторая? – шутливо спросила она, слегка отстраняясь, но Уилс крепко держал ее.
      – Неужели уже успела забыть? Первая была, когда ты сказала, что носишь маленького шельмеца, которого мы создали вместе, разве не помнишь? – широко улыбнулся Уилс, снова целуя ее, но уже с большей страстью.
      – Ох, как же хорошо снова быть с тобой, Уилс… Нет, конечно, нет, как я могла забыть хотя бы мгновение, проведенное с тобой?!
      – У нас впереди целая жизнь таких мгновений. А теперь расскажи все… Кстати, сможем мы побыть наедине хотя бы немного, когда приедем к тебе?
      – Попытаемся, – лукаво улыбнулась Челси.
      По дороге домой они говорили и говорили, ни на секунду не замолкая. Им так много нужно было сказать друг другу.
      – Кстати, у меня хорошие новости. Мама и Маргарет прилетают завтра, и – не поверишь – моя драгоценная сестрица, привередина Нэнси, – вместе с ними. Они ни за что на свете не хотят пропустить свадьбу.
      – Уилс, не стоит начинать нашу жизнь со лжи, только чтобы успокоить меня! Я знаю, Маргарет не хочет видеть меня твоей женой. Что произошло на самом деле? Скажи правду! – с замирающим сердцем попросила Челси.
      Уилс ободряюще сжал ее руку.
      – Ну… собственно говоря, если ты так настаиваешь… Они встретили это известие в полном молчании, с типично британской стойкостью. Правда, Маргарет имела наглость спросить, уверен ли я, что это мой ребенок, но мама с честью прошла испытание. «Не будь такой злобной ханжой, Маргарет, – объявила она. – Если хочешь знать, я уже была беременна Нэнси, когда мы с твоим отцом поженились».
      – Правда? Она так и сказала?
      – Клянусь. А потом повернулась ко мне и сказала, что я истинный сын своего отца. Папе тоже нравились американки, и раз мама смогла стать ему хорошей женой, то и от тебя ожидает того же. Ну, а после она отправилась наверх, помочь мне собраться, и велела Маргарет начинать готовиться к отъезду.
      Челси почувствовала, как свинцовая тяжесть в душе внезапно растворилась. Если мать Уилса согласна на брак, когда-нибудь и Маргарет смирится.
      Кларк, встретивший их у входа, внес в дом вещи Уилса.
      – В какую комнату отнести чемодан, мисс Челси? – спросил он, опустив глаза, чтобы спрятать веселые искорки.
      – В мою, Кларк. Завтра прибывают еще гости, и нам понадобятся две спальни.
      Она и Уилс взглянули друг на друга, еле удерживаясь от смеха.
      Держась за руки, они последовали за дворецким вверх по лестнице, громко переговариваясь.
      – Уилс, мой отец с семьей остановились в отеле «Бел-Эйр». Я обещала, что мы приедем сегодня на чай. Знаешь, не терпится познакомиться с братом и сестрой. Я их никогда не видела!
      – Только не волнуйся, тебе вредно. Но день и в самом деле необычный. Правда ведь?
      – Если не возражаешь, думаю, Джереми будет приятно, если предложишь ему стать шафером. Ему семнадцать. Лайзе пятнадцать, и я попрошу ее быть моей подружкой. Как, по-твоему, Маргарет не будет против, если попросить ее о том же?
      – Ну… конечно, она не заслуживает такой чести, но будем великодушны. Тем более что ей это наверняка понравится.
      Кларк поставил чемодан в спальню и тактично удалился, плотно прикрыв за собой дверь.
      Уилс широко улыбнулся и начал расстегивать блузку Челси.
      – Как думаешь, хватит у нас времени… – тихо пробормотал он, дразняще обводя соски кончиками пальцев.
      – Наверное, – прошептала Челси. – Пусти, я запру дверь.

      Соединенными усилиями Хилды, Фрэнка и Энн приготовления к свадьбе были закончены вовремя. Церемония состоялась днем в четверг, в гостиной дома Леверн. По просьбе Челси Фрэнк потребовал от декоратора, присланного из цветочного магазина, украсить комнату красными розами. Челси сразу же подружилась с семьей отца, а Уилс пригласил их погостить в Эшфорд-Холле после рождения ребенка.
      Челси надела кремовое платье из старинных кружев и взяла в руку только одну красную розу. Фрэнк, само олицетворение гордого отца, сопровождал спускающуюся по широкой лестнице дочь.
      Леди Эшфорд с дочерьми тоже успели приехать, как обещали, и даже Маргарет энергично участвовала в свадебных хлопотах. Банни и Каталина сумели облачить Леверн в голубой атласный халат, а Кларк снес истощенное, невесомое тельце старухи вниз и уложил на диван, где она и оставалась во время короткой церемонии. К огромному облегчению Челси, бабка была даже любезна со всеми, кроме Фрэнка, которого игнорировала.
      В доме царило счастливое, романтически-сентиментальное настроение. Когда Уилс надел на палец Челси фамильное кольцо Эшфордов с рубинами и бриллиантами, все присутствующие были искренне тронуты любовью и радостью, сиявшими в глазах молодой пары. Маргарет была первой, кто поздравил жениха и невесту после церемонии.
      – Челси, ты должна простить меня, – смахивая с ресниц слезы, прошептала она. – Помнишь, ведь это я все придумала с самого начала.
      Челси прижала ее к себе.
      – Конечно, Маргарет! Не будем больше говорить об этом. Ведь ты всегда была и будешь моей лучшей подругой.
      Джейк, приехавший на свадьбу с женой, поцеловал Челси и энергично потряс руку Уилса.
      – Надеюсь, вы понимаете, молодой человек, какое сокровище вам досталось, – проворчал он, – и как следует позаботьтесь о ней. А ты, детка, не отказывайся от своей мечты.
      Челси тепло обняла друга.
      – Никогда, Джейк. Одна мечта уже сбылась. Уилс со мной.
      Кларк принес шампанское, и все выпили за молодых. Банни так вошла в роль матери невесты, что, к восторгу Леверн, почти все время была в центре внимания.
      Наблюдательный Уилс, заметив это, шепнул жене:
      – Твоя мама знает, как себя показать в самом выгодном свете. Не обижаешься?
      – Конечно, нет, – рассмеялась Челси. – В нашей семье только одна звезда! И благодарение Господу – не я.
      Обняв жену за талию, Уилс прошептал:
      – Клянусь, мы можем отсюда улизнуть, и ни одна душа не заметит. Давай?!
      Челси покачала головой.
      – Сначала нужно попрощаться. Они так много для нас сделали.
      – Да, но наш медовый месяц слишком уж короткий, не хочу терять ни минуты, – возразил он.

* * *

      До отъезда Уилса он и Челси провели три великолепных дня в бунгало отеля «Беверли-Хиллз», где она подробно рассказала мужу о всех приключениях с драгоценностями и удачно осуществленных преступных замыслах. К ее облегчению, Уилс нашел всю историю попросту забавной и явно восхищался отвагой Челси, уверяя, что сам никогда бы не решился на такое.
      Хотя мысль о разлуке была невыносимой, оба решили, что Челси нужно остаться в Лос-Анджелесе, по крайней мере, пока жива Леверн.
      – Нужно помочь матери справиться с горем, Уилс. Надеюсь, ты поймешь.
      – Конечно, дорогая, но ведь и мне нужно в этом году закончить университет. У нас еще целая жизнь впереди. Мы больше никогда не разлучимся.
      Первые несколько недель после отъезда Уилса и его семьи были самыми мучительными. Измученная болезнью, Леверн продолжала цепляться за жизнь, не желая умирать, пока фильм не выйдет на экраны. Наконец состоялась премьера «Пришельца», но, хотя оценки прессы отнюдь не были единодушными, зрители валом валили в кинотеатры, и, самое главное, критики и знатоки считали, что за всю карьеру Банни никогда еще не играла так талантливо. Все согласились, что она наконец нашла свое амплуа актрисы серьезного репертуара и по-прежнему остается такой же сверхзвездой, как в детстве.
      Последние дни Леверн были озарены радостью и счастьем. Челси, не отходившая от ее постели, снова и снова читала хвалебные рецензии, пока Банни встречалась со зрителями, помогая рекламировать фильм.
      После появления Банни на телевидении в программе Джонни Карсона Леверн впала в кому и через два дня умерла на руках любимой дочери и преданной внучки.
      Похоронили ее на кладбище «Форист Лон» в Глендейле. Небо было голубым и ясным, яркие лучи калифорнийского солнца освещали зелень травы, белизну мрамора, пестроту венков, лежавших у открытой могилы. Происходящее напоминало сцену из известного фильма с участием множества кинозвезд разной величины. Хотя усопшая не пользовалась любовью и симпатией, событие наверняка будет освещаться прессой, и каждый хотел попасть на страницы газет. Неплохой и тактичный способ привлечь лишний раз внимание агентов по набору актерского состава и продюсеров, а возможно, и появиться на телеэкранах в вечерних новостях.
      По Желанию Леверн заупокойная служба проходила у самой могилы, под жарким солнцем. Присутствующие сгрудились вокруг, топча соседние могилы и пытаясь попасть в объективы переносных телекамер.
      Хотя руководство студии хотело поручить чтение некролога, подготовленного рекламным отделом, актеру, игравшему в фильме, Челси и Банни попросили сделать это Хилду. В короткой трогательной речи она отдала дань мужеству усопшей.
      Хотя Банни была глубоко опечалена смертью матери, но держалась величаво и с достоинством и выглядела потрясающе в элегантном черном шелковом костюме от Диора и шляпке с прозрачной черной вуалью, через которую просвечивало блестящее золото волос. Последние дни она почти ничего не ела и очень похудела; складки жира, так часто уродующие ее фигуру, совсем исчезли. В шести– и одиннадцатичасовых новостях телезрители увидели Банни, слева от нее стояла Хилда Маркс, справа – Челси.
      Продюсеры «Пришельца» ухватились за возможность еще раз разрекламировать фильм, спекулируя на грустной истории о несчастной матери, отказавшейся умирать, пока не увидит триумфальное возвращение дочери: тема была подхвачена газетами всего мира. И неожиданно преступление Леверн приобрело оттенок самопожертвования: мать самоотверженно ринулась на защиту дочери в попытке уберечь ее от зверского нападения любовника-извращенца. Историю расписывали на все лады. В конце концов, рак был ужасом двадцатого века, и, если его жертва согрешила, ее душа уже очистилась всепожирающим пламенем страданий. Леверн с величайшей точностью выбрала время ухода из жизни, помогая карьере дочери даже собственной смертью.
      Превращение Банни из слабого, несмышленого, вечно хнычущего ребенка в разумную взрослую женщину казалось чудом тем, кто знал ее лучше всего, словно в момент кончины душа Леверн покинула ее и переселилась в тело дочери. Банни принимала решения, занималась подготовкой к похоронам и, казалось, вполне самостоятельно распоряжалась собственной жизнью. И Хилда, и Челси ожидали, что она целыми днями будет рыдать и закатывать истерики, но этого не произошло.
      После похорон в доме был устроен прием. Дождавшись ухода посторонних, женщины, скинув туфли, уселись на диван. Челси, бывшая на седьмом месяце, надела платье для беременных.
      – Ну, – сказала Банни, – все кончено. Челси, дорогая, тебе больше нет смысла оставаться здесь. По-моему, ты должна собрать вещи и лететь в Англию. Довольно тебе жить в разлуке с Уилсом.
      – Но я не могу оставить тебя, мама. Если ты в самом деле собираешься переехать из этого дома в квартиру поменьше, предстоит уйма дел.
      – К чему спешить? Я еще даже не начала ничего подыскивать. Видит Бог, на это уйдет немало времени. Хилда, вы говорили с Мартином Флекманом? Надеюсь, он согласен взять на себя управление моими делами?
      – Нет, но завтра поговорю обязательно, – пообещала Хилда, переглянувшись с Челси. Обе не могли нарадоваться на столь чудесное превращение. Где до сей поры скрывалась эта уверенная в себе женщина?
      – Мать права, Челси, – поддержала Хилда. – Тебе пора быть в Англии. Чем дольше ты будешь тянуть, тем тяжелее перенесешь путешествие. Кроме того, через две недели Банни начинает репетировать новую роль и уезжает на три месяца в Вайоминг на натурные съемки, так что твое присутствие здесь совсем не обязательно.
      – Ну что ж, мама, если с тобой все будет в порядке… мне, конечно, лучше быть с Уилсом, – согласилась Челси, – но поверь, совсем не хочется оставлять тебя одну.
      – Знаю, дорогая, но теперь твое место рядом с мужем. Не отвергай прекрасного человека, как это сделала я. Учись на ошибках матери, – с искренней теплотой посоветовала Банни. В этот момент Челси любила мать больше, чем когда бы то ни было в жизни.
      Оставшись одна, Челси позвонила Уилсу, чтоб сообщить о скором приезде и энергично начала укладывать вещи.
      Менее, чем через неделю она наконец была готова начать новую жизнь.
      – Мама, обещай, что, как только кончатся съемки, приедешь к нам. Мне так хочется показать тебе Эшфорд! Тебе там понравится, – попросила Челси, целуя на прощанье мать.
      – Постараюсь, дорогая, но ты же знаешь, при такой сумасшедшей работе, как моя, очень трудно давать обещания. Будь счастлива, родная, – прошептала Банни, и губы ее слегка задрожали.
      Хотя глаза матери увлажнились, она держалась стойко и не заплакала.
      – Мама, по-моему, мы обе выросли, – сказала Челси, в последний раз обнимая мать и прижимая к себе, прежде чем направиться к трапу самолета.

      На следующий день после отлета Челси в Лондон, Хилда с утра приехала к Банни. Дверь открыл Кларк.
      – Доброе утро, Кларк. Я знаю, еще слишком рано, но вчера вечером звонила Банни и попросила, чтобы я заехала за ней.
      – Она предупредила, мисс Маркс, и настоятельно просила не будить до вашего прихода.
      – Нет, правда? Ну что ж, придется стащить ее с постели. Попросите Каталину сварить кофе. Сегодня первый день работы, и я вовсе не желаю опаздывать! – объявила Хилда, взбегая по ступенькам.
      Постучав и не дождавшись ответа, она потихоньку вошла в спальню.
      – Рано утром поднимайся, за работу принимайся. Вставай, дорогая, тебя ждут великие дела, – пропела она и, подойдя к окну, подняла жалюзи.
      Луч света упал на заставленный косметикой туалетный столик Банни. Хилда заметила прикрепленный скотчем к зеркалу розовый конверт и, заинтересовавшись, подошла ближе. Письмо было адресовано лично ей. Ледяные пальцы страха сжали сердце Хилды. Она одним прыжком оказалась у кровати и уставилась на неподвижную, распростертую на постели фигуру. Хилде не нужно было прикасаться к телу, пытаться разбудить «спящую», чтобы понять: Банни Томас никогда больше не проснется. Пустые пузырьки, разбросанные по столу, были немыми свидетелями последних минут жизни звезды.
      Ошеломленной Хилде все стало ясно. Банни так и не выросла. Чуда не свершилось. Она играла, Боже мой, играла…
      Хилда дрожащими руками открыла конверт и начала читать последние слова Банни:
      «Дорогая Хилда!
      Простите за то, что выбрала вас на роль зрительницы моего последнего спектакля, но вы сами говорили, что на долю агента всегда выпадает самая грязная работа. Передайте Челси, чтобы не грустила. Я поступаю так, потому что не могу иначе. Когда скончалась мама, умерла и я. Без нее такого человека, как Банни Томас, не существует. И никогда не существовало.
      И пожалуйста, скажите Челси, что я люблю ее, и что она не должна ни в чем винить себя. Впрочем, как и вы. Никто не смог бы помешать мне сделать это. Никто.
      Прощайте и спасибо за все.
      Банни.
      P.S. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы похороны были как можно более торжественными»

       Двадцать лет спустя
      Челси взглянула на часы и поняла, что пора бы уже домашним спуститься вниз. Вот уже почти полчаса перед их роскошным лондонским домом ожидал водитель в лимузине.
      – Уилс, – нетерпеливо позвала она, стоя у подножья лестницы. – Пожалуйста, посмотри, мальчики готовы? Я из-за них опоздаю!
      – Не нервничай, дорогая! Мы должны быть в магазине только через час, а дорога займет минут десять, – отозвался муж, но послушно направился к комнате сыновей: Джейми, которому недавно исполнилось девятнадцать, и семнадцатилетнего Томаса.
      – Джейми! Том! Давайте-ка побыстрее! Мама беспокоится! – Громко постучал он в двери.
      Через секунду из комнат, широко улыбаясь, появились сыновья, красивые юноши в серых брюках и голубых блейзерах.
      – Мы готовы, готовы! – хором закричали они и помчались к матери.
      За ними несколько более размеренным шагом последовал Уилс.
      Хотя оба юноши были высокими и хорошо сложенными, Джейми унаследовал рыжеватые волосы Банни и черты лица Челси, а Том был точной копией отца, однако в том, что касается характера и склонности, именно Том был артистической натурой. Джейми оказался прекрасным спортсменом и великолепно играл в теннис. Оба были трудолюбивыми, способными студентами и, хотя стали превосходными наездниками и любили лошадей, все таки не завоевали высот, достигнутых отцом в конном спорте.
      Уилс в сорок три года все еще стройный и мускулистый, несмотря на слегка поседевшие виски, был еще красивее, чем в юности. Вот уже десять лет он занимал место в парламенте, но недавно ушел в отставку, поскольку считал, что управлять Эшфорд-Холлом гораздо интереснее, чем заниматься политикой.
      – Не волнуйся, мама, – лукаво подмигнул Джейми, – ну подумаешь, ведь это Ее Величеству королеве придется ждать, если мы опоздаем.
      – Прекрати сейчас же! И не смей действовать мне на нервы – меня и так трясет. Ну же, поторопитесь! Я должна убедиться, что все находится в идеальном порядке до приезда гостей.
      Все поспешили усесться в машину, чтоб отправиться на открытие нового большого здания лондонского филиала «Тенейджерс», куда сегодня обещала прибыть сама королева.
      Как и предсказывал Уилс, поездка заняла менее десяти минут, и вскоре они уже были в Найтсбридже. Выходя из лимузина, Челси ощутила прилив гордости. Витрины были уже оформлены, и в каждой, как велела Чалси, рядом с россыпью драгоценных украшений стояла большая хрустальная ваза с красными розами. Эффект был захватывающий. Бриллианты и розы обладают взаимным природным влечением, – решила она.
      Более шести лет Челси управляла лондонским отделением «Тенейджерс», в котором раньше работала дизайнером, еще с тех пор, как в молодости приехала в Лондон. Последние два года она вела оживленные переговоры с Новым Европейским Сообществом и сумела убедить Совет директоров фирмы открыть филиалы в Париже и Мюнхене. Пришлось признать, что она обладает не только талантом, но и прекрасными деловыми способностями.
      Свято веря в то, что ювелирные изделия высокого качества – такие же произведения искусства и поэтому не имеют ничего общего с тенденциями моды, Челси вела упорную борьбу против уничтожения старинных украшений с целью использовать камни в более модных. Под ее началом работала целая мастерская ювелиров, реставрирующих антикварные украшения. Поэтому лондонский филиал «Тенейджерс» обладал самой большой в мире коллекцией старинных ювелирных изделий, выставленных рядом с работами талантливых современных ювелиров. Нововведения Челси привлекали клиентов со всех концов света и, хотя многочисленные обязанности почти не оставляли времени для занятий дизайном, то немногое, что удавалось создать, высоко ценилось и быстро продавалось.
      Карьера Челси достигла вершины, и, проходя по залу, сверкающему новыми витринами, она испытывала удовлетворение от достигнутого. Сегодня сама королева Елизавета приедет на первый показ «Розы Тенейджерс». «Розой» был розовый овальный бриллиант весом сто шестнадцать карат, который корпорация приобрела неограненным благодаря ловким интригам и махинациям Челси и ее способностям перебить цену и перехитрить конкурентов.
      Правда, покупка обошлась недешево, но результаты рекламной кампании и шумиха вокруг камня помогли с лихвой возместить расходы.
      Бриллиант, полученный из камня весом более трехсот карат, не продавался. Кольца, броши и ожерелья, сделанные из осколков, получившихся при огранке, были выставлены на продажу в стеклянной витрине около «Розы», но все изделия были проданы заранее постоянным покупателям. Уилс, настояв на своем, купил один из самых больших камней для Челси, теперь она носила десятикаратовый камень квадратной формы, вправленный в модную платиновую оправу ее собственного дизайна.
      В честь знаменательного события по эскизу Челси была создана брошь в форме розы, на которую пошла россыпь камней меньшего размера. Брошь предназначалась для подарка королеве на память о ее визите.
      – Я на несколько минут поднимусь к себе в офис, Уилс. Если нетрудно, пожалуйста, узнай у миссис Бернхем, прибыли ли официанты и провизия, – попросила Челси.
      – Уверен, дорогая, что все в порядке, – отозвался муж, направляясь в заднюю комнату.
      К неизменному удивлению друзей и родственников, он всегда гордился карьерой Челси и всячески ее поддерживал. Воспитанный в патриархальном обществе, где женщинам предназначалась лишь роль хозяйки и хранительницы домашнего очага, Уилс тем не менее поощрял стремление Челси заняться любимой работой. После рождения второго сына он выстроил ей красивую просторную студию на опушке леса в Эшфорд-Холле и искренне радовался за жену, когда той предложили должность управляющего филиалом «Тенейджерс».
      Их семейная жизнь превратилась в прочный дружеский союз любящих друг друга людей, и Челси всегда готова была прийти на помощь Уилсу во всех его начинаниях. Даже когда суматоха избирательной кампании мешала работе Челси, она делала все, чтобы быть рядом с мужем. Выросшая в семье женщин, она обретала удовлетворенность жизнью среди своих мужчин.
      Убедившись, что все в порядке и ни одна мелочь не упущена, Челси спустилась вниз. Несмотря на волнение, она прекрасно держалась и выглядела очень элегантной в простом черном шерстяном платье от Оскара де ла Ренты с единственным украшением – материнским колье из розовых жемчужин, бережно хранившимся для подобных случаев и гармонировавшим с клипсами из розового жемчуга и кольцом с розовым бриллиантом. Светлые волосы, гладко зачесанные назад, были собраны на шее небольшим узлом.
      Челси выглядела идеалом холодноватой красоты и грации. Сама того не сознавая, она унаследовала магическую притягательность и обаяние матери.
      Начали прибывать гости, и минут за десять до приезда Ее Величества в дверях появилась привлекательная пожилая супружеская пара. Завидев гостей, Челси с радостной улыбкой бросилась им навстречу.
      – Джонатан! Кэтлин! – воскликнула она. – Какой приятный сюрприз! Я и не знала, что вы приезжаете!
      Держа под руку жену, с которой счастливо жил уже восемнадцать лет, Джонатан гордо улыбался женщине, чей талант сумел открыть и сохранить.
      – Ни за что на свете не хотел бы пропустить ваш праздник, Челси, – признался он, обнимая ее. – Кроме того, если лететь на «Конкорде», все не так уж плохо.
      Подошел Уилс, и завязалась оживленная беседа. Именно Джонатан, удалившийся от дел глава «Тенейджерс», требовал, заставлял, настаивал, чтоб Челси продолжала работу, сумев снискать даже поддержку Уилса. Кэтлин и Джонатан часто гостили в загородном поместье Эшфордов, и Корелл был крестным отцом Джейми.
      Как раз когда к обочине подкатил лимузин королевы Елизаветы, в зал вошла Хилда Маркс в сопровождении Энн и Фрэнка Хантеров. Увидев, что Челси занята другими гостями, они помахали ей, улыбнулись и растаяли в толпе. Еще будет время поговорить.
      Ее Величество ступила на пурпурный ковер, по обе стороны которого выстроились телохранители, сдерживающие толпу зевак и фотографов. Королева вежливо позволила себя сфотографировать, сделала приветственный знак толпе и вошла в «Тенейджерс» с сопровождающей ее свитой.
      Челси встретила королеву у порога, женщины обменялись рукопожатием. Елизавета II обошла зал, здороваясь с присутствующими. На королеве было синее платье с орденской звездой королевы Марии – большая жемчужина, пересеченная изогнутой бриллиантовой полоской, на обоих концах которой были бриллиантовые трилистники клевера. В ушах блестели серьги из жемчуга и бриллиантов – свадебный подарок мужа.
      За последние годы Челси достаточно часто бывала в обществе королевы, чтобы хорошо познакомиться с огромной коллекцией драгоценностей Елизаветы.
      Ее Величество в сопровождении Челси обошла зал, остановившись сначала, чтобы полюбоваться «Розой Тенейджерс», пока Челси коротко объясняла процедуру огранки огромного алмаза. Осмотрев витрину, где были выставлены украшения, сделанные из осколков бриллианта, королева поинтересовалась, где хранятся изделия, изготовленные по моделям Челси. Наконец Челси поднесла ей брошь – розу, которую королева милостиво согласилась принять. Только после этого в зал был разрешен доступ фотографам «Тенейджерс» и немногочисленным представителям прессы.
      Празднование вышло нешумным, хотя проводилось с истинным размахом и элегантностью. По сигналу Челси арфистка в дальнем конце зала заиграла лирическую пьесу, и тут же появились официанты, разнося хрустальные бокалы от «Тенейджерс», наполненные шампанским «Кристалл Редерер», и канапе с черной икрой, копченой семгой и другими деликатесами. Через полчаса после прибытия королева распрощалась. Атмосфера мгновенно разрядилась, голоса стали громче и оживленнее. Члены совета директоров «Тенейджерс», приехавшие на открытие филиала, сердечно поздравили Челси.
      Почувствовав, что настал подходящий момент, Челси собрала членов семьи и ближайших друзей в своем офисе наверху, а внизу по-прежнему шло веселье. Вскоре Джейми и Том обсуждали с Фрэнком очередную поездку к деду в Кармел. Оба были в восторге от родины матери, особенно Калифорнии. Фрэнк, горячо любивший внуков, при каждой возможности старался залучить их в Штаты. Челси поговорила с отцом и Энн, вежливо осведомилась об очередном, третьем по счету муже Маргарет, приветствовала Нэнси с мужем, посочувствовала свекрови, которую доконали приступы артрита, и наконец ухитрилась отвести Хилду в укромный уголок.
      – Значит, ты решила все же уйти на покой? – спросила она, широко улыбаясь, поскольку заранее знала ответ.
      – Собиралась в будущем месяце, но агента, которому хотела передать всех клиентов, задержали за курение «крэка», представляешь? Господи, бывают же идиоты! А у тебя? Все в порядке? Хотя зачем спрашивать, и так видно.
      – Я увольняюсь, Хилда, – тихо объявила Челси, так, чтобы никто не слышал.
      – Что?! – поразилась агент.
      – Ну, не окончательно, по крайней мере, пока еще нет. С первого января беру отпуск на неопределенное время.
      – Но почему?! Столько волнующих событий: открытие магазина «Роза Тенейджерс»… Да ведь ты сейчас на вершине карьеры. Зачем все бросать?
      Но тут, пораженная внезапной догадкой, Хилда, широко раскрыв глаза, охнула:
      – О Господи, неужели ты снова беременна? Челси громко засмеялась:
      – Ну нет, я слишком стара для этого. Просто устала, Хилда, и если чему-то научилась от матери и бабушки, так это умению вовремя уйти со сцены. Видишь ли, я всегда воспринимала жизнь слишком серьезно. Не припомню времени, когда бы не трудилась до упаду. Потом, как ты знаешь, стала женой и матерью почти одновременно. В один прекрасный день мы с Уилсом поглядели друг на друга и поняли, что в жизни может быть еще что-то, кроме работы. Поэтому он оставил парламент. Пока мы еще молоды, хотим побыть вдвоем… и наедине. Быть просто мужем и женой, путешествовать, развлекаться, делать глупости, веселиться.
      – Бьюсь об заклад, что через три месяца вы только и будете мечтать, как бы поскорее вновь очутиться в седле, – ухмыльнулась Хилда.
      – Кто это говорит о седлах? – вмешался подошедший Уилс. – Хилда, мне ни разу не удалось посадить вас на лошадь!
      – И не удастся, друг мой, – со смехом объявила Хилда.
      Поздним вечером, когда гости разъехались, Челси сидела за туалетным столиком и причесывалась. Сзади подошел Уилс, поцеловал жену в плечо, поглядел на нее в зеркало.
      – Ну, как себя чувствует моя прелестная звезда после такого триумфа? – прошептал он.
      Челси подняла глаза:
      – Странно, что ты именно сейчас произнес это слово: «звезда». Пока меня превозносили до небес, я все время думала о матери и впервые поняла, что она должна была чувствовать, постоянно находясь в центре внимания. Неудивительно, что она впала в такую депрессию, когда все кончилось. Даже мне стало как-то грустно, когда после слишком короткого мига славы огни погасли, и я осталась одна.
      – Подозреваю, что к обожанию и лести быстро привыкаешь. Это как наркотик, – пошутил Уилс, садясь рядом и обнимая жену. – Дорогая, ты уверена, что хочешь оставить весь этот блеск и великолепие? Не пожалеешь? – спросил он, прихватив губами мочку ее уха.
      Челси опустила голову на плечо мужа.
      – Никогда, Уилс! Никогда! Знаешь, ведь у меня никогда не было настоящего детства. Самое время научиться играть.
      – Значит, можно начать уроки прямо сейчас? – прошептал Уилс, поднимаясь и подводя жену к кровати.