— Как они это делают, понять не могу. Мне все время кажется, что водка должна расплескаться по всему столу, после таких вот экспериментов.

— Она и расплескивается, — кивнул Вязников. — Чертова куча водки расплескивается по столу и по фартуку этого паренька, когда он учится. Во всем важна сноровка…

— Закалка, тренировка, — подхватил Юра. Поднял рюмку. — Давай за тебя.

— Нет. За нас давай.

— Ну, за нас, так за нас. — Морозов кивнул. Водка в замерзшем стекле — это огонь и лед. Обжигающий пламень, холодный, очень холодный.

Когда беф а-ля татар исчез с тарелок, друзья откинулись на спинки удобных кресел.

Вязников был бледен. Он совсем недавно вышел из госпиталя. Рана оказалась серьезней, чем могло показаться сразу, а кое-какие мелкие осколки так и остались торчать в ноге. Они будут беспокоить его до самой смерти, вызванной микроскопическим кусочком стали, подобравшимся по кровеносной системе к самому сердцу. Но это в будущем. В очень удаленном от этого дня будущем.

— И все-таки я оставлю Москву.

— Почему?

— Не могу. Город словно давит. Тяжело. Конечно, сейчас все разгребли. Стройки идут. Работа кипит. — Алексей покрутил тарелку. Отодвинул. Взял рюмку. Пригляделся к хрусталю. — Но как вспомню, в какую ловушку превращаются эти каменные стены… Когда метро закрыли, дороги…

— Не напоминай, — сморщился Морозов. — Я в метро теперь не езжу. Времени уходит, конечно… И дороже. Но не могу. На работу встаю за два часа. Иначе не успеть.

— Ты все там же, лечишь?

— Ну, если можно так выразиться. Должность называется — «консультант». А у тебя как?

— Как, как… Я ж из госпиталя только-только. Что делать, если честно, не знаю. На завод не хочу. Опять заготовки рисовать… Да и не возьмут. Хорошо хоть, пособие, как этому… блин… как там формулировка?

— Борцу с антинародным режимом! — подсказал Юра. — Всем дали. Все боролись. Я думал, что брат на брата прет, а оказывается, с режимом боролись. Фантазеры, однако.

— Да, этого не занимать. — Алексей хотел было что-то сказать, но краем глаза увидел приближающихся официантов с подносами.

Парень с девушкой подошли к столику. Забрали посуду. Их движения были синхронны, четки и выверены.

«Сноровка, закалка, тренировка, — подумал Морозов. — А девочка ничего».

Девушка была старше своего коллеги, имела широкие бедра и узкую талию. Картину дополняли густые, сильные черные волосы, заплетенные в крепкую косу. Юра успел приметить имя на нагрудном бэджике.

«Мария. Надо будет запомнить».

Такой пристальный интерес не ускользнул от внимания девушки. Она опустила глаза и внезапно покраснела, да так сильно, что Морозов с трудом сдержал улыбку.

— Прошу вас! — бодро сказал официант. — Зайчатина, запеченная в тесте!

Он снял крышку с подноса и принялся сноровисто обрезать ножом корку теста, запекшуюся над горшочком. По заведению поплыл одуряющий запах.

— И пушкинские голубцы, — неуверенно сказала девушка, ставя перед Юрием тарелку. — Из оленины…

— Весьма вам признателен, — ответил Юра, стараясь заглянуть Марии в глаза.

Та покраснела еще сильнее, что-то буркнула и упорхнула.

— Приятного аппетита, — немного поклонился, уходя, парнишка-официант. Он сделал шаг назад, но остановился. — Может быть, водочки?

— Давай! — махнул рукой Вязников. — Холодненькой.

— Конечно, холодненькой, другую водку пить нельзя. — Парнишка чуть каблуками не щелкнул от старания.

Буквально через мгновение он уже лихо наливал прозрачную жидкость в лед бокала.

— Все время думаю, как вы так ухитряетесь? И ни капли не пролить, — обратился к нему Морозов

— Опыт. Тренировка. Ловкость рук, и никакого мошенничества, — ответил паренек, не переставая наливать. — Прошу вас!

И бесшумно удалился.

Камин уютно потрескивал смолистыми дровами неподалеку. Колотые чурбачки были разложены рядом, распространяя по всему помещению приятный запах еловой смолы.

— Новый год скоро, — невпопад сказал Морозов. — Елку надо бы…

— Не жалко тебе елку рубить?

— Нет… — ответил Юра. — Хотя ради одной недели, пожалуй, жалко.

— Елка должна быть живая. Желательно под окнами, чтоб росла. Хочешь, наряжай, хочешь, так любуйся.

— Идиллическая картина.

— Нет, почему же. — Вязников выловил из горшочка кусок мяса. Взял ломоть черного, крупнозернистого хлебушка, подставил его под вкусно пахнущую зайчатину, ловя капли соуса, и отправил все это в рот. — Вкусно…

— Да, мне тоже нравится, — с набитым ртом ответил Юра.

Оленина имела странный, ни на что не похожий вкус.

— Праздник желудка, — покачал головой Морозов.

— Да, жаль, что не часто.

— Не согласен. И хорошо, что не часто. Во-первых, если часто, то забивается вкус. Во-вторых, наши с тобой кошельки такое не вытянут. Собственно, и один-то раз… По большому празднику.

— Кстати, что празднуем?

— А какая разница? Твой выход из госпиталя, например.

— Ну ладно, пусть так будет. Хотя я бы предпочел по-семейному. Все-таки не так накладно.

— Леха, не порть хороший вечер. Я имею право угостить своего друга так, как считаю нужным. Можешь считать, что я копил на этот вечер все время, пока ты в больнице валялся. Специально.

— Целевое накопление?

— Вроде того, — махнул рукой Морозов. — Давай по водочке.

— Ну, раз целевое, то… — Вязников поднял рюмку. — За тебя!

— За нас.

Водка — это единственный напиток, который можно пить и в горе, и в радости. Его нельзя пить просто так. Для водки всегда должно быть событие. Пусть маленькое и значимое только для узкого круга людей. Или даже для одного человека. Потому что водка — это то, что можно пить даже в одиночку. Главное, чтобы не просто так.

— Тебе тут нравится? — спросил Вязников, обводя взглядом ресторанчик.

— Спрашиваешь! Вообще-то я тебя сюда и привел.

— Значит, нравится? Камин, спокойно, сделано все со вкусом, соседи в стенку не ломятся.

— Ну да. — Юра пожал плечами. — Ты это к чему?

— Да так, есть у меня задумка… Даже не знаю, с чего начать.

— Начни с начала. — Морозов подхватил на вилку предпоследний кусочек голубца. Желудок был уже полон, но остановиться казалось невозможно. — Я тресну.

— Не переживай, доктора от переедания не мрут.

— Это студенты от переедания не мрут. А доктора — запросто. Так что ты там придумал?

Вязников тайком кинул внутрь горшочка пару кусочков хлеба, повозил внутри вилкой, чтобы они хорошенько пропитались соусом. Вытащил, с удовольствием проглотил и отодвинул от себя посуду. Съесть больше он был уже не в состоянии.

— Сейчас будет еще чай, — отдуваясь, заявил Юра. — Ты десерта не хочешь? Блинчики какие-нибудь…

— Убить меня хочешь. Я больной, старый и вообще почти инвалид.

— Да ладно, нашелся инвалид. Ты, Леха, меня переживешь.

— Это только боги знают, кто кого… Не важно, короче. Я вот чего хотел спросить. — Алексей наклонился вперед. — К тебе не приходили?

— Кто? — удивился Юрий. — И куда?

— Домой, видимо…

Морозов усмехнулся.

— Чтобы ко мне домой прийти, надо меня сначала найти! Я прописан в одном месте, работаю во втором, а живу вообще в третьем. Есть, кстати, еще четвертое и пятое. В зависимости от настроения и наличия женщин. — Он посмотрел через плечо Вязникова на барную стойку. — Последнее, впрочем, всегда может измениться.

— А ко мне пришли. В палату прямо. Ты про Люберцы помнишь? И про Дулево?

— Это что, вопрос? — удивленно поднял брови Морозов.

В Люберцах, в глухом месте у друзей был схрон. Хороший, плотно укомплектованный схрон. Несколько пистолетов. Автоматы. Ручные гранатометы. Гранаты. Масса патронов. Второй схрон, но поменьше, был расположен подальше от столицы, в Дулево. Уникальные глины, из которых делали знаменитый фарфор, прятали в себе множество разных чужих секретов. Огнестрельного добра после августа ходило по России множество. Количество оружия на руках населения было едва ли не запредельным. Что, по понятным причинам, беспокоило власти. Волна преступности, поднявшаяся после гражданских беспорядков, лихо плеснула кровью. Простые, мирные граждане уверенно пускали в ход огнестрел, защищая свою жизнь и собственность.

— Так вот, пришли ко мне в палату двое…

— Бандиты? — удивленно перебил друга Морозов.

— …в штатском, — с нажимом пояснил Алексей.

— Ага, понял.

— Про здоровье спросили. Как, мол, заживают раны, полученные в этой…

— Борьбе с антинародным режимом.

— Вот-вот. С ним самым. Я говорю, мол, не плохо, скоро выхожу. А они мне: а что вы думаете по поводу положения в стране? Как считаете, что будет дальше? И вообще, чем намерены заниматься после больницы? Все культурно, без нажима, без давления. Но я чувствую, ребята сканируют меня. Прям просвечивают. Я им, что, мол, не решил. А они: а вот с оружием как быть? Мол, сдавать надо будет. Как вы считаете, пойдет народ сдавать оружие? Много, мол, его по рукам ходит.

— А ты?

— А я понял. Нет, говорю, не пойдет народ сдавать оружие. Только, может быть, некоторую его часть. Зачем мирному гражданину, законопослушному, такое количество. Они кивают: да, мол, правду говоришь. Понимаем, мол. Красивая беседа, со стороны если поглядеть. А еще, говорят, мол, готовится закон. По которому часть оружия будет легализована. Не все, конечно, крупные пушки никто разрешать не будет, ясное дело, только если за городом, в лесу человек живет. От медведя отбиться… Как охотничье пойдет. А вот короткоствол будет легализован, почти без ограничений. Мол, приносите. Ничего страшного не будет. Крупные стволы конфискуем в фонд родины. А короткоствольное оружие — бога ради. Экзамены сдадите, и вперед.

— И?

— И мило разошлись. Я предлагаю Дулево им отдать. В качестве акта доброй воли.

Морозов задумался. К столику подошел официант с большими кружками парящего чая.

— Прошу вас, кедровое варенье, — сказал он, ставя на столик вазончик с чем-то темным.

— Спасибо, — с отсутствующим видом ответил Юра.

— Люблю кедровое, — улыбнулся Вязников.

— Ага, — Морозов покачал головой, — хорошее…

— Всегда хотел выяснить, как его делать. Мало ли, попадется куча кедровых орехов.

— Просто, кажется, килограмм на килограмм. Орехи и сахар. И все. Вкусно, но дорого.

— Юра, да очнись ты, чего загрузился?

Морозов поднял глаза от стола, сцепил руки и хрустнул суставами.

— Забавно, понимаешь. Когда органы берутся за проработку каждого конкретного гражданина, это, в общем-то, признак порядка в государстве. Потому что, как бы то ни было, но госбезопасность должна иметь представление о том, что планирует делать человек, который знает, с какой стороны к ружью подходить. Ты помнишь, наверное, с какой мотивацией мы кинулись в августовскую кашу?

— Бардак надоел.

— Вот именно. А теперь вдруг, неожиданно я этого порядка испугался.

— Испугался?

— За что боролся, на то и… Ну, не совсем испугался. Просто забеспокоился. Глупость, вообще-то. Рефлексы.

Вязников подхватил на ложечку варенья. Аккуратно опустил его на язык. Удивительный, ни на что не похожий вкус. Хвоя, сахар, дымок… Алексей даже зажмурился от удовольствия. Запил горячим, очень крепким чаем. Вкус не растворился, но сделался нежнее.

— Понимаешь, Юрка, дело не в государстве. Не в госбезопасности. Не в президенте.

— Да уж… — Морозов выдохнул, ему вдруг померещилась широкая спина человека в плаще, бегущего по черному туннелю. И ствол автомата, который то и дело упирался в эту спину.

— Дело в нас самих. Мы с тобой уже другие.

— Мутанты, — криво усмехнулся Морозов.

— Как хочешь, так и называй, но я бы предпочел иначе. Гумилева помнишь, может быть?

— В весьма общих чертах. — Юра отправил в рот полную ложку варенья. Прижмурил глаза. Вязников понимающе улыбнулся.

— Гумилев выдал концепт — пассионариев. Все остальное можно смело забыть, но пассионариев стоит оставить. Они те самые мутанты, у которых низы не хотят, а верхи не могут жить по-старому. Революционная ситуация в одном человеке. Понимаешь?

— Кажется, там что-то было связано с солнечной активностью… — нахмурился Юра.

— Всю эту шелуху можно спокойно выкинуть. Может быть, солнечная активность, может быть, лунные циклы, приливы-отливы. Божественное вмешательство, наконец. Природа уже не оказывает такого яркого влияния на человека, как сам человек. Мы педалируем развитие. Гоним его галопом! Промышленность, атомная энергетика, войны, химические выбросы, ядерные испытания, аварии. Один Чернобыль чего стоит! Человеческое существо постоянно испытывает на себе мутагенные факторы самой разной природы. Никто не в состоянии определить, что идет на пользу, а что вредит. И какой вред может быть нам полезен, как ни парадоксально это звучит.

— Вообще, Леха, звучит действительно парадоксально.

— Вспомни Японию. Хиросима и Нагасаки. Две бомбы. Выжженные тени на мосту. Хибакуся, медленно умирающие от язв неприкасаемые. Деактивация, эвакуация. Им бы, узкоглазым, бежать оттуда, а куда?! Остров не такой уж и великий. Японцы волей-неволей испытывали на себе воздействие самого мутагенного фактора — радиации. И что же они делают? Вымирают от мутаций? Нет! Создают в языке, в основном инструменте взаимодействия нации, иероглиф «достойный человек, занимающийся делом». Не какой-то «бизнесмен» или, не приведи господи, «деловик», а Достойный Человек! И поднимают экономику! Опираясь на этих Достойных Людей.

— Я не понимаю, к чему ты клонишь? При чем тут язык, японцы, экономика и мы?

— Я к пассионариям клоню. И консорциям, как союзам этих пассионариев. Если уж упираться в теорию Гумилева и рыться в ней детально, то никакая солнечная активность не сравнится по своему воздействию на человека с деятельностью самого человека. Понимаешь? Нет никаких оснований считать, что пассионарии больше не возникают. Что это не мы с тобой.

Морозов прокашлялся. Стул под ним жалобно скрипнул.

— Однако ты глубоко копнул. Все-таки пассионарии возникают в условиях нехватки жизненного пространства.

— Ну, во-первых, не пассионарии, а их союзы, то есть консорции, возникают в условиях нехватки пространства, а во-вторых, ты что хочешь сказать, что у типичных русских, таких как ты и я, нет проблемы с жизненным пространством?!

Морозов покачал головой. Он уже понимал, к чему клонит друг, но любая теория, даже самая сладкая и заманчивая, требует детальной проработки. И иногда кто-то должен быть адвокатом дьявола.

— Города переполнены! — Вязников увлеченно размахивал руками. — Сидят все друг на друге. Чуть ли не на голове у соседа. Случись что… Впрочем, что я тебе говорю? Ты и сам все прекрасно видел.

— И не только видел.

— Сейчас и здесь у нас есть все условия для возникновения тех самых «групп людей с противоположными инстинктам направленностями». Нормальный инстинкт говорит: ложись, прячься. Ухватил — жри, пока не отняли. Это только твое! А рискнут отобрать — рви глотку. Но пассионарии хотят переделать мир. Инстинкты толкают их вверх и вперед! И черт с ним, с миром! Глобальная задача всегда заманчива, но почти всегда бесплодна. Почему так плохо кончил коммунизм? Потому что слишком много говорил о Всемирной Революции. Глобальная задача обернулась его могилой, миру не была нужна революция. Пассионарии локальны, они свойственны той территории, на которой живут, за ее пределами их уже не понимают. Даже Че Гевару предали боливийцы, хотя, казалось бы, латиноамериканцы все свои. Боливийцы не поняли его стремлений. Им не нужна была революция.

— Хм… — Морозов скорчил кислую мину. — Представь себе, что ты объясняешь это не мне, а какому-нибудь… допустим, учителю, хотя нет, учитель как раз тебя поймет. А например, какому-нибудь возвышенному молодому человеку. Юноше бледному, со взором горящим. И первое, во что он упрется рогом, это отсутствие великой Задачи! Его же хлебом не корми, а дай о великом помыслить! А у тебя получается что-то местечковое. Мол, сделать хорошо себе и детям… Где же горение? Где возвышенные идеалы?

— Бледный юноша может пойти темным лесом и своими горящими взорами освещать себе дорогу и пугать девушек. Мне с ним никаким образом не по пути, пущай валит. Так что я ему даже ничего и говорить не буду. Не моя это сверхзадача. Я против глобализма. Против! Все эти великие идеи призваны большей своей частью к одному — запудрить головы, основательно запудрить, и даже, извини за грубость, засрать мозги. Я признаю одну настоящую идею — Сверхчеловека. Но об этом позже и как-нибудь в другой раз, а то в сторону уйдем и потом без бледного юноши назад не вернемся. Тьфу! Прицепился, блин, образ.

Вязников сделал большой глоток чаю. Обжигающая жидкость оцарапала гортань и ухнула куда-то вниз.

— Ох ты… — На его глаза навернулись слезы. — Что ж я делаю…

— Вареньицем закуси, — посоветовал Морозов. Он пил чай маленькими, аккуратными глоточками.

— Ух! Какие, однако, странные стаканчики, столько времени тепло сохранять. Надо же… — Алексей вытер обильно выступивший на лбу пот.

— Давай вернемся к нашим баранам.

— Давай. — Вязников поднял вверх указательный палец, собираясь с мыслями. — Что я хочу сказать? Сейчас в России есть все предпосылки к возникновению людей, которые хотят переделать окружающий их мир. Им в существующем мире неуютно. Плохо. Негде развернуться, жить, работать. Капитализм в его нынешнем состоянии не подходит таким людям по этическим соображениям. Воровать — гнусно. Надеюсь, с этим ты согласен?

— Безусловно.

— А не воровать означает не жить по той модели, по которой живут люди, «добивающиеся чего-то» в нынешних условиях. Продавать сто машин по бартеру на миллион веников — это, как ни крути, воровство. Хитрая комбинация, но воровская. Таким образом, получается, что строить свою жизнь надо по-другому. По-своему. Задача пассионариев в том, чтобы вывести себя за систему. Стать вне негласного закона о взаимоотношениях, которые сложились в обществе. Это не означает прямого жестокого противодействия или передела. Такой путь не приведет ни к чему. Пассионариев выбьют, и система снова двинется дальше. Такая же или чуть иная, не важно. Глобальная система под силу только Великому Пассионарию.

— Ты про Мессию?

— Вроде того. Про Мессию, про Сверхчеловека, не важно. Термины иногда не вносят ясности, а скорее даже наоборот, все запутывают. Только Мессия сможет закрутить вентиль Системы Капитала, перекрыть ему кислород.

— Но его же надо еще вырастить! А для этого нужна база. Таким образом, стать вне системы на нашем уровне — значит «свести для нас ее влияние к минимуму». Невозможно выскочить из круговорота «товар — деньги — товар». Но возможно ослабить его давление. Сгладить последствия каких-то негативных событий.

— Например?

— Например… — Вязников покрутил в воздухе пальцами, словно взял неведомый аккорд на невидимом пианино. — Увольнение. В городе, к примеру, если ты потерял работу на длительный срок, то потерял все. Над человеком постоянно висит молот — квартира, машина, вода, свет. А на Западе еще и система кредитования, от которой ой как трудно отказаться. Представь, увольнение. А у тебя выплаты по кредиту завтра.

— Ну, не все так мрачно. Есть льготы и так далее…

— Конечно, есть. Ты ведь слышал про систему кнута и пряника? Так вот, есть пряник, которым тебя манят на работу в три смены по двенадцать часов, а есть кнут, которым тебя корректируют в случае, если ты отклонился от курса. Льготы, пособия, отсрочки платежей — это и есть пряник.

Его можно просто отнять. А можно еще и по шее кнутом, чтобы пошевеливался. Не правильно думать, что система проста, примитивна и направлена только на зло.

Нет, кому-то в ней бывает комфортно и уютно.

Система — это порядок. Тот самый, когда все идет так, как должно идти. И более того, я тебе скажу, что для среднестатистического государства это только в кайф. Потому что такое государство состоит из обывателей, которые перемен не любят. У революционеров есть огромное, вот такое, — Алексей развел руки в стороны, — хамство, по которому они решают за этих самых обывателей, что будет лучше. Население кряхтит, стонет, ругается, но идет, куда сказали. Потому что привыкло. Другой вопрос, что потом этих революционеров сжирает их же собственное дело

Это потом. Но сначала они решают за общество, что и как делать и куда идти. У тебя таких размеров хамство есть?

— Нет, — честно ответил Морозов.

— И у меня нет. Поэтому я не буду революционером в этой стране. Никогда. Мы с тобой боролись «за порядок». Порядок — это система. В ней удобно жить простому обывателю. Эта страна слишком долго воевала. С собой, с другими, с Богом… Пусть, может быть, отдохнет. Пусть создаст тот первичный бульон, из которого вырвутся новые пассионарии. Чтобы разрушить всю систему, по всему миру, на хрен! Они будут другие, не такие, как мы. Может быть, они будут лучше. Выведут Россию к звездам. Факт, что сейчас этого сделать…

— …невозможно, — кивнул головой Юра.

— Именно. А значит, быть революционером — это не наш путь, не мой и не твой. Но жить в бульоне мы не сможем.

— Почему? Может быть, и нам надо отдохнуть?

— Мы не сможем, Юра. Мы другие. Мы — пассионарии. Система не наш дом. Мы боролись за порядок — вот он есть.

Становится. Будет. Может быть, не через год-два, может, через десять. Но за время борьбы мы изменились, мутировали.

Мы — пассионарии. Нам нет места в системе. Сломаем ненароком. А значит, мы должны из нее выйти, контактировать с ней так… чуть-чуть. Чтобы крылья за спиной не выросли.

Морозов допил чай. Помедлил минуту. Потом не выдержал, обмакнул ложечку в остатки варенья. Заулыбался, смакуя вкус.

— Ну хорошо, — сказал он наконец. — Положим, что с идеологической частью мы закончили. У тебя, похоже, было время подумать. А что в активе? Какие практические соображения?

Вязников несильно хлопнул ладонью по столу, наклонился вперед.

— Земля! — сказал он веско и со значением.

Годом позже

Повестки, выглядящие любезным приглашением к участковому, упали в ящики к Морозову и Вязникову почти одновременно.

Они жили в разных районах города, но на «явку с повинной», как выразился Юра, пошли вместе и по одному адресу. Оба понимали, что вызывает не милиция, и догадывались, о чем пойдет разговор.

— Вызывали? — спросил Вязников, входя в кабинет. Следом за ним вошел Юра, по-деловому рассматривая обстановку.

— Вызывали, — ответил участковый, глядя на них поверх очков. Он больше походил на учителя или врача, зачем-то нацепившего милицейскую форму. Уж слишком неловко она на нем смотрелась… — Пройдите, с вами поговорят.

Участковый присмотрелся к Морозову.

— А вы по какому вопросу? Вас, кажется, не вызывали?

— Да, да, — ответил Юра. — Не вызывали меня к вам. Точнее, не к вам, а… Ну, вы понимаете. Будет проще, если мы сами явимся. На пару. Им же работы меньше.

— Гм… — участковый кашлянул, немного помедлил и кивнул на дверь в смежный кабинет. — Вам туда, разбирайтесь сами.

В соседнем помещении сидел невысокий худой мужчина в больших очках. Серый пиджак сидел на нем не идеально, но плотно. Глазу не к чему было прицепиться. Только воротник белой рубашки был не совсем аккуратно заправлен, уголком вылезая на серый лацкан. Поразмыслив, Морозов решил, что это сделано скорее специально, чем по случаю. Штришок незавершенности, легкий намек на несовершенство, мол, мы тоже люди, имеем право на…

— Здравствуйте! — бодро сказал Алексей, заходя. — Я — Алексей Андреевич Вязников. Это мой друг, Юрий Павлович Морозов. Вы нас вызывали.

— Вас я действительно вызывал, — начал, было, человек в сером костюме, но потом осекся, встал. — Извините. Меня зовут Дмитрий Сталиевич Белов. Я из ФСК. Садитесь. Но вы, Юрий Павлович, должны были явиться к своему участковому…

— А какая разница? — спросил Юра. — Все равно там сидит представитель вашей конторы. А поскольку вы работаете в одной организации, то пусть ваш коллега отдохнет. А вы заодно двоих провернете. Увеличивая, так сказать, производительность труда.

— Ну, так уж сразу и «провернете». И потом, — контрразведчик улыбнулся, — откуда вы знаете, что вас туда мы вызывали?

— Слухами земля полнится. Ничего не утаишь, — развел руками Морозов. — Не мы же одни вам потребовались?

— Конечно.

— Ну вот.

— Да, действительно. — Белов покачал головой. — Трудно что-то утаить. Ну, может быть, это и хорошо? Как считаете?

— Нам точно хорошо, — ответил Вязников. Ему было не до того. Жена, та самая медсестра, которой он сделал предложение в военном госпитале, сегодня шла к женскому врачу со странными недомоганиями, и Алексей волновался. Юра Морозов как врач, услышав симптомы «недомогания», загадочно улыбнулся и посоветовал сходить к специалисту.

— Замечательно, — расплылся в улыбке Белов. Большие очки делали его похожим на черепаху из мультика про львенка. — Тогда, раз уж вы в курсе цели нашего визита, позвольте начать с самого главного.

— Конечно. — Морозов опередил своего друга, который хотел что-то сказать.

Контрразведчик удовлетворенно кивнул:

— Как вы знаете, ситуация в нашей стране на данный момент сложная.

— Когда она была простая? — пробормотал Юра, но Белов сделал вид, что ничего не заметил.

— Ситуация тяжелая, — повторил он. — И многие социальные группы сейчас оказались под ударом. Финансовое давление, к сожалению, не позволяет нам в полной мере расплатиться с бюджетниками и с группами, которым нужна помощь. Например, многие пенсионеры до сих пор не получили деньги за июнь! А ведь речь идет часто о недееспособных людях.

Вязников тяжко вздохнул и с тоской посмотрел на Белова. Тот, казалось, не замечал ничего.

— В таких сложных и непростых условиях мы, государство… — При этих словах Морозов прочистил горло, и Дмитрий Сталиевич сбился с ритма. — Да, государство вынуждено идти на экстренные шаги, которые, может быть, принесут плоды в будущем, но не сразу. Все страны мира когда-то шли по этому пути, и теперь, несмотря на сопротивление консервативно настроенных слоев населения, и Россия должна сделать этот шаг.

Алексей заерзал на неудобном милицейском стуле с высокой спинкой.

«Удобно, когда надо надавить на человека, — подумал Алексей, упираясь затылком в деревяшку. — Приближаешь свое лицо вплотную, резко. Инстинктивно человек откидывается. А некуда! Но сколько же можно этих предисловий?»

— Как вы знаете, — увлеченно продолжал Белов, — вы получаете финансовую помощь, пособие за ваш неоценимый вклад в дело демократии.

— В какое дело? — скромно поинтересовался Морозов.

— В дело демократии и борьбы с антинародным режимом, — пояснил контрразведчик.

— Ага… — кивнул Юра.

— И государство не отказывается от этого. Оно всегда будет чтить своих героев! Но сейчас, я прошу вас понять, сложное время. И многие, многие люди лишены того, что получаете вы. — Голос Белова дрогнул.

— Давайте сразу к делу! — не выдержал Вязников.

— Ладно тебе, Леша, — похлопал друга по локтю Морозов. — Это же необходимо.

— Что необходимо? — поинтересовался Дмитрий Сталиевич.

— Ну, сладкая облатка. Обязательная программа.

— Не понял, простите.

— Сладкая облатка, — повторил Юра. — К любой таблетке полагается сладкая облатка. Нельзя же сразу в больного порошок засыпать. Это раньше так делали. При антинародном режиме.

У Морозова настроение было вполне радужное. Отношения с Марией становились все серьезнее, хотя девочка по-прежнему частенько смущалась. С такой застенчивостью Юра сталкивался впервые, от этого роман становился все интереснее и интереснее.

— А сейчас положено по всем учебникам, вроде Карнеги, что сначала сахар, а уж потом… лечить.

— Хм… — Контрразведчик пожал плечами. — Ну, если хотите, я могу сразу выдать вам предложение…

— От которого мы не сможем отказаться… — мрачно добавил Вязников.

— Что?

— Извините. Я сейчас совершенно о другом думаю. У меня жена в больнице. — Алексей развел руками.

— Ах так… — Белов даже расстроился. — Тогда конечно. Лучше сразу.

Он на минуту замолчал, а потом выдал, сухо, по-деловому:

— Государство больше не сможет выплачивать вам пособие. Но, памятуя о ваших заслугах, вы имеете право на льготное приобретение земельных участков. Согласно новому Закону «О Земле», который вступит в силу через два года, но некоторые его положения работают уже сейчас.

— А в чем разница?

— В том, что государство отдает вам землю в собственность. Недра, воздух, все, что произрастает на этой земле. Все это ваше. Может передаваться в наследство, продаваться и закладываться. Собственность вместо долгосрочной аренды.

— И что? — удивленно спросил Морозов. — Землю над кимберлитовой трубкой тоже можно купить?

— Нет, — улыбнулся Белов. — Есть список территорий, которые разрешены к продаже частным лицам. В этот список не входят зоны государственных интересов России, то есть места скопления полезных ископаемых, острова, приграничные территории, места, где находятся различные памятники, и территории, где уже есть собственники, например города, деревни, военные городки и так далее. Но если вдруг на вашем участке будет обнаружена нефть, то вы — шейх, который сидит на собственной шахте. Собственник этого месторождения.

— Ну, я полагаю, все предлагаемые земли проверены на предмет наличия отсутствия нефти и полезных ископаемых? Чтобы родину не обделять… — Юра улыбнулся.

— Конечно, никто специальных проверок не проводил, но согласно геологии наличие месторождений маловероятно. — Белов развел руками.

— На какую площадь мы можем рассчитывать?

— Сравнительно небольшую. До пяти гектаров.

— Замечательно, — кивнул Вязников. — Прекрасно. Тогда давайте список территорий, расценки и прочую мишуру. Поговорим о деле.

Белов вытащил из стола две синие бумажные папки и разлинованный список.

— Это весь пакет документов, формы, которые необходимо заполнить, карты и адреса. Написано все, куда и как обращаться, куда перечислять деньги, условия и тому подобное. — Он вписал что-то в нижнюю графу линованного списка. — Здесь распишитесь в получении. И еще…