Русский клан

— Ну, надо же как-то общаться…

— Надо мне, блин, с тобой общаться… — проворчал парень и снова прильнул к глазку. — Зови как хочешь. Давай… в комнату…

Юра не торопясь вышел на середину прихожей. Осмотрелся. Кухня располагалась рядом с входом и была закрыта стеклянной дверью. Недалеко располагался вход в «маленькую» комнату, где-то подальше коридорчик с туалетом, ванной и спальней. Юра толкнул ближайшую дверь.

Широкая кровать, ворох простыней, подушки на полу. Пустые стены, только ровный тон обоев. Никаких полок, картин, цветов. Пол укрыт ковром. Только в углу стоит огромный кальян.

На кровати попой кверху лежит, болтая ногами в воздухе, голый паренек.

Услышав скрип двери, он повернулся на бок. В глаза бросился выбритый лобок.

— О, привет, — без всякого смущения сказал парень и позвал в коридор: — Вовка! Ты не говорил, что гости будут. Тройничок?

— Твою мать, — разозлился патлатый. — Куда ты прешь?

Он подскочил к Морозову, отпихнул плечом, захлопнул дверь, крикнув в комнату:

— Это не к тебе, это клиент.

Потом, повернувшись к Юре, завопил:

— Куда ты лезешь? Ты что, не знаешь, куда идти?!

— Не знаю, — признался Морозов.

— Бляха! — Патлатый сполз по косяку. — Они что там, вообще охренели? Лохов каких-то…

Он помолчал, сокрушенно качая головой. Потом посмотрел с тоской на Морозова и выдавил:

— Пошли. За мной.

Спальня больше всего напоминала просмотровый зал. Непроницаемые жалюзи на окнах, мощная дверь со звукоизоляцией, на полу прорезиненное покрытие, толстое и мягкое. Ряд стульев, небольшой диванчик у стены. Напротив него большой телевизор, таких Юра еще не видел, видеомагнитофон, озорно подмигивающий зеленью огоньков. И целая стена, занятая под стеллажи с кассетами.

— Итак? — Патлатый сел на высокий стульчик около стеллажей.

— Что? — Морозов присел на стул, поерзал, пересел. Теперь можно было ударом ноги отправить табуретку куда угодно. В том числе худому Вове в лоб.

— Тупой, — пробормотал парнишка. — Давай короче. У меня времени мало. Мальчики?

— Нет.

— Девочки, значит. — Тон патлатого был издевательским, но Юра терпел, заранее понимая, чем кончится дело. — Хорошо. Блин. Значит, девочки. Взрослые? Старушки?

— Нет.

— Ну конечно! Как же я сразу не понял. Молоднячок! Сколько лет?

— А сколько есть?

— Ну ты даешь! — Вова даже руками развел. — Ну, хочешь лет десять? Или восьмилетняя?

— И такие есть, надо же… — Юра задумался. — Давай, наверное, семнадцать-восемнадцать.

— Какие же это девочки, это полноценные шлюхи. — Патлатый двинулся в сторону окна, ведя пальцем по кассетам. — Вот, попробуем это.

Он вытянул кассету с номером, ткнул ее в магнитофон, цыкнул, разогреваясь, генератор строчной развертки в телевизоре. На экране замелькали девичьи ноги, задранные в потолок. Кто-то потный и волосатый старался между ними, крякая от напряжения.

— А покруче? — зевнув, поинтересовался Юра.

— О как! Покруче ему… — Вова ткнул другую кассету. Снова то же, но увеличилось количество действующих лиц. В группу затесался один негр.

— Лажа какая-то, — пожаловался Морозов.

— Хм. — Еще одна кассета ушла в магнитофон. На этот раз веселая компания осадила настороженно фыркающего жеребца.

— Эй, — заторопился Юра. — Что-то ты мне не то все… Сапсан сказал…

— Ладно, ладно. — Вова поставил кассету на полку. — Чего ты хочешь? Скажи прямо.

— Что-то покруче. Я люблю, когда… плеткой. И чтобы кровь была. Не лажа какая-то, а чтобы там… — Морозов покрутил в воздухе пальцами. — Во! Чтобы иглы были. Понял? Сапсан сказал, ты можешь… Давай крутись.

— Совсем обалдели, — себе под нос сказал Вова. — Никаких правил.

Он вытащил из-за телевизора блестящий чемоданчик, окованный дюралевыми уголками. Открыл кодовый замок. Вытащил пару кассет.

— Наслаждайся.

Воткнул кассету в видик и направился к двери.

— А ты куда? — спросил Морозов.

— Это ты без меня. Мне не в кайф. Как закончишь, стукни, я приду…

Парнишка, наверное, и не знал, что этим своим простым брезгливым поступком нормального человека спас себе жизнь.

На экране было все то, что Морозов и без того видел, когда был на квартире у Дианы.

Анатомический театр. Менялись только лица. Сглатывая подступающую тошноту, Морозов мотал кассету вперед. Дианы не было. Что, впрочем, было понятно. Девочку только-только начали смешивать с дерьмом, на полноценное видео такие упражнения не тянули. Однако кое-что Юра все же понял. Не менялся интерьер, и исполнителей было всего двое. Один мужик, чья мускулистая спина регулярно мелькала в кадре, и женщина в маске, с дряблым животом. Любители.

Морозов ткнул кулаком в дверь.

Она отворилась сразу. Пахнуло сигаретным дымом, нервный Вова вошел в комнату.

— Ну как? — спросил он, не глядя на экран.

— Ништяк, — радостно ответил Юра, всаживая патлатому колено в пах и одновременно прихватывая в «клешню» кадык. — Красиво! Душевно!

Волосатик захрипел. Глаза выкатились из орбит.

— Будешь орать, всем кранты, — вежливо сообщил Морозов.

Он швырнул вяло трепыхающегося патлатого внутрь, закрыл дверь. И дал волю чувствам.

Когда жертва выплюнула передние зубы, Юра остановился.

— Сейчас, малыш, ты мне расскажешь все, что знаешь. И чего не знаешь. Если чего забыл, то постарайся вспомнить. Даже если я тебя, сучка, спрошу, что ты делал в утробе матери. Понимаешь меня?

Окровавленный Вова закивал часто и испуганно.

— Хорошо, — сказал Морозов и на всякий случай пнул его ногой в область печени. — Потому что я тебя искалечу, если усомнюсь в твоей искренности. Хотя бы усомнюсь! Понимаешь? Меня интересует Клоп. И те ублюдки, которые снимались в этом говне. Как найти Клопа?

— В салоне! — прохрипел патлатый.

— Адрес!

Вова продиктовал адрес, в точности совпадающий с тем, что дал Дороф.

— Конкретно

— На втором этаже. — Вова прижался к стене. — Там комната…

— Хорошо. Молодец. А кто снимался?

— Не знаю. — По лицу парня текли слезы. — Не знаю!

Юра занес ногу.

— Не знаю!!! Только Андрюха, может, знает! Не знаю я!

— Кто такой Андрюха?

Вова кивнул на стену.

— Тот пидор? Встань на четвереньки, ползи в ту комнату.

Когда дверь в детскую слетела с петель, голозадый Андрюха дремал.

Избивать голого было противно, но Морозов решил потерпеть.

— Кто на пленках? Толстая баба и мужик, быстро! Говори, гаденыш! Убью! Убью, сука! — орал он в испуганные глаза. — Быстро говори! Адреса! Фамилии!

— Никого… — От этого слова у Юры упала планка, и он направил Андрюху на встречу со стеной. Головой вперед.

— Что он делал? Что делал, спрашиваю? — приступил Морозов к волосатому Вове, скорчившемуся в углу.

— Снимал, снимал он!

— Ах, снимал. Оператор. Юное дарование. — Юра по-новому взглянул на голое тело, в отключке лежащее у стены. — Тогда разговор будет долгим.

Вечера не получилось. Мужчины о чем-то шептались на кухне, а Мария с Леной сидели в большой комнате, бесконечно обсуждая что-то несущественное и постоянно прислушиваясь. Лена привыкала к новому состоянию организма, а Мария смущалась, сама не зная чего. Обе волновались.

— Юра, ты меня знаешь, но пороть горячку не по моей части. — Алексей сидел на табуретке посреди кухни.

— Леха, это полные уроды…

— Согласен. Полные. Но у меня жена беременная. И роль общественного мстителя не для меня сейчас. Неохота судьбу искушать.

— Ты пойми, это не люди даже, говно, протоплазма… — Морозов сидел на подоконнике, чувствуя, как холодный сквознячок морозит поясницу.

— Вот и сдай их мусорам. Пусть разгребают. Или этому, как его, Сталиевичу. ФСБ тоже поучаствует. С большим удовольствием.

— Да ну, на хрен, ты что? Первый раз, что ли? Пока государственная машина маховики развернет… Да менты купленные песочку подсыплют. И потом, не хочу я по судам таскаться.

— Так ведь свидетелем, а не обвиняемым…

— К черту, свидетели исчезают в полдень.

— Тени исчезают в полдень, а свидетели должны умереть. Не путай.

— Леша… — Морозов глубоко вдохнул, словно собираясь крикнуть. — Ты бы видел ту девочку…

Вязников не ответил. Только пристально смотрел на друга.

— Девочку? — наконец спросил он. — Какую девочку?

— Соседскую, — нехотя ответил Морозов.

— Юра, — Вязников покачал головой, — мне надо будет с тобой крепко поговорить на тему командной работы. Разгребать дерьмо в одиночку — занятие утомительное. Более того, по-настоящему вредное. Я думал, что ты это понял.

— Понял я, понял. — Морозов подошел к плите, потрогал чайник, никак не желающий закипать. — Я собирался быстро все сделать и…

— А быстро не получилось?

— Нет.

Вязников встал, задвинул табуретку под стол. Хлопнул друга по плечу.

— Ладно. Терпеть не могу абстрактных дел. Но раз уж такая конкретика поперла, то будь по-твоему. Оружие у нас где?

— В коридоре, — тихо сказал Морозов.

— Ничего себе. Запасливый. А эти, кинематографы юные, нас не сдадут?

— Кинематографисты, — поправил Юра. — Нет. Пара дней у нас есть точно.

Вязников разлил по стаканам чай. Подхватил поднос.

— Пошли алиби обеспечивать, — сказал он Морозову. — Только сахар прихвати.

Когда часа в четыре утра дверь массажного салона отворилась, охрана была не готова.

— Привет, ребята, — сказал веселый мужик в нелепой, дутой сиреневой куртке. — Новичков принимаете?

В следующий момент мужик достал из кармана длинный черный пистолет, и для охраны, привыкшей выкидывать на улицу одуревших от алкоголя и анаши клиентов, все закончилось. Как и для администратора, восточного вида парнишки, который кинулся по лестнице наверх, вместо того чтобы упасть мордой в пол, как ему приказали.

В это время в салоне было только три клиента. Начальник общего отдела при мэрии города, который в этот момент изображал кита в большой ванне с двумя кореянками, повизгивающими от восторга. Крупный кооператор с Крылатского, висевший на ремнях, в кожаном наморднике, ошейнике и трусиках, с вырезом на заднице. Самым обычным из этой компании был достаточно известный танцор Борис, который тихо развлекался с двумя мальчиками из своей танцгруппы, подыскивая заодно выход из творческого кризиса.

Работник мэрии давно перестал «ловить мух» и выстрелов просто не услышал. Его кореяночки, которых, к слову сказать, изображали две таджички, насторожились, тренированным ухом выхватив знакомый звук, но вида не подали. Поэтому и остались живы вместе со своим «китом», увлеченно пускающим пузыри и отфыркивающимся.

Бизнесмен-кооператор сразу понял, что дело табак, и задергался. Однако его положение тому не способствовало. Во рту едва помещался круглый пластиковый кляп, крепко притянутый к голове, руки были скованы кожаными ремнями, а сам он висел над кроватью, больше всего напоминая белку-летягу в момент затяжного прыжка. Девушка, обслуживавшая его, на дерганья клиента внимания не обратила. Не привыкать. Она только что отшлепала «негодного мальчишку» хлыстиком по филейным частям и теперь собиралась приступить к главной забаве.

— Дура, — хотел сказать кооператор, когда затянутая в латекс фигура приступила к его заднице с искусственным пристяжным фаллосом. Но вместо членораздельной речи он только глухо замычал.

— Ничего, ничего, мой поросеночек. Сейчас ты запоешь по-другому! — похлопала его по ягодицам девушка. — Кто твоя госпожа?!

— Ыыыыы…

— Развлекайтесь, дети, — прошептал Вязников, заглянув на секунду в номер.

Известный танцор повел себя самым логичным образом. Он имел богатый жизненный опыт и ТТ мог определить на слух. Потому сиганул в окно второго этажа. В чем был, в том и сиганул. Потянул сухожилия и слегка обморозился, ловя в этот час таксиста, который бы согласился подвезти голого человека до дома. Именно в этот момент ему пришла в голову хорошая идея — бросить танцы и заделаться певцом.

Мальчики сориентировались не сразу. Они заметались, собирая разбросанные вещи, и, когда в комнату всунулась небритая и очень усталая физиономия Морозова, кинулись, не разбирая пути, дорогой своего творческого руководителя. Им повезло меньше: один сломал ногу, другой копчик и челюсть.

— Говорил я тебе: глушители, глушители, глушители! — отчитал Вязников друга. — Три выстрела, и такой тарарам! Разбегутся все.

— Не разбегутся, — угрюмо твердил свое Морозов.

Он был прав. В основном девочки, не занятые в ночной работе, были или дома, или спали, пользуясь редкой возможностью отдохнуть. И уж точно они были не настроены идти выяснять, кто там палит в четыре часа утра. Они хорошо помнили анекдот про «кто же там стреляет на восьмом этаже».

Не спал только Клоп. Когда Морозов и Вязников ворвались в здание, хозяин салона занимался воспитательными работами.

Нужно отметить, что свое прозвище Клоп получил в камере за мерзкую привычку срать мимо параши и зло мучить разномастных лагерных отщепенцев, шестерок и опущенных. Чем обычные заключенные по причинам вполне понятным брезговали.

Клоп любил, прижав человека к стенке, долго буравить его каким-нибудь тонким, но тупым предметом, вроде толстой авторучки, и заглядывать мучимому в глаза. Тем, кто присутствовал при этом, казалось, что садист пьет чужую боль, насыщается ею, раздуваясь, как… как клоп. Однако беспределыциком этот подонок не был. Он понимал, что за подобные выходки, а точнее, за всю омерзительность зрелища можно запросто самому отправиться куда-нибудь в район параши. Из-за оскорбленных чувств некоего авторитета.

Такие акции были у Клопа чем-то вроде «заслуженного наказания» и применялись только в воспитательных целях. Один на один с жертвой. Телохранитель в этот момент выходил из комнаты.

Охранник был парень достаточно сообразительный и не из пугливых. Он неоднократно убивал людей. В него стреляли, совали ножи и однажды пытались удушить бельевой веревкой. И он знал, как оборонять узкий коридор с максимальной эффективностью. Но в данный момент его заботил один сложный вопрос: что больше вредит его имиджу — убитый подопечный или сам факт, что такой человек, как он, работает на такую гниду, как Клоп?

Может быть, Морозову и Вязникову способствовала удача, может быть, сработал какой-то из кармических законов воздаяния. Как бы то ни было, но телохранитель решил проблему в свою пользу. Он зашел в кладовку, заперся изнутри и выключил свет. Когда Вязников дернул дверь, бывший телохранитель Клопа даже не вздрогнул.

Только пальцы напряглись на ребристой рукояти пистолета.

Дверь в кабинет хозяина салона отворилась без сложностей. Вязников и Морозов зашли просто, как будто два новых клиента. Без эксцессов.

Клоп был крупный, мускулистый. В кабинете стояла жара, поэтому из одежды на хозяине была синяя майка и короткие шорты, открывающие точеные волосатые икры.

Почти греческая фигура, с налетом приближающейся полноты. Наголо обритый череп. Он представлялся Морозову совсем другим. Толстым, неказистым, раздутым. Не человеком, а насекомым…

И еще Морозов узнал эту спину. Крепкую, мускулистую спину человека с видеопленки.

Когда Клоп обернулся, то Юра увидел, что не ошибался в отношении его внешности. Клоп был уродом. Нет-нет, никаких отклонений. Никакой заячьей губы, косоглазия, отсутствующего носа. Каждая часть лица в отдельности была нормальна, но в сочетании… Невозможно было объяснить, что же было столь отталкивающе в его внешности. Полные красные губы, глаза круглые, как у совы, сверлящие и пристальные. Крупный нос с горбинкой. Выпирающие скулы.

Но взгляд. Тяжелый, одуревший от чужой боли, бессмысленный взгляд жрущего, хавающего животного.

Вязников вдруг вспомнил, где видел это лицо.

Оно выплыло покойником со дна темного омута.

Тогда, в девяносто первом. Подвал. Мерзкие хари. Дьявольский шабаш. И это лицо. Только тогда на нем был поварской колпак.

— Здравствуй, дядя, — сказал Морозов.

И завертелось!

Девчонка, мучимая Клопом, издала горлом булькающий звук, дернулась и осела на пол. Из разодранного бока текла кровь. Сам Клоп молнией кинулся к тяжелому дубовому столу. Но Юра был готов. ТТ в его руках гавкнул один раз. И точеное греческое колено разлетелось ошметками мяса и кости. Клоп взвыл, нелепо кувыркнулся и боком упал на ковер, зажимая ладонями ногу.

Морозов пошел вперед. С каждым шагом разряжая пистолет в дергающееся на полу тело.

Последний выстрел он сделал в лицо.

Вязников тем временем приводил в себя потерявшую сознание проститутку. Он приложил к порванному боку свернутую рубашку, хлопнул девушку по щекам. Когда та, наконец, открыла глаза и во взгляде появилась осмысленность, Алексей спросил:

— «Скорую» вызовешь?

Та кивнула.

— Кто это все сделал? — спросил Вязников, указывая взглядом на труп Клопа, над которым стоял Морозов.

— Трое кавказцев, — прошептала девушка. — Страшные такие.

— Молодец! — Вязников потрепал ее по щеке, встал и кинул Морозову: — Пошли, время — деньги.

— Родственники есть? — спросил Морозов у Варвары Сергеевны.

Он был небрит, под красными опухшими глазами круги. Картину дополнял сильный запах пота. Когда Юра появился на пороге квартиры, хозяйка испуганно шарахнулась назад. Она со дня на день ждала, когда же к ней придут те, кто обычно забирал дочку. Когда на вопрос «кто там?» ответили глухо: «Морозов», она распахнула дверь и в первый момент пожалела об этом. Юра был страшен. По-настоящему. Как бывает страшен мужчина, только что имевший дело со смертью. Варвара Сергеевна почувствовала это и испугалась. Сейчас она даже жалела, что ноги принесли ее в свое время к этому человеку.

— Какие? — испуганно выдавила женщина.

— Родственники?! — громче повторил Морозов и вошел. Закрыл за собой дверь, быстро обежал всю квартиру в поисках кого-то. — Родственники за городом есть?

— Да. В деревне. — Варвара села на стул, не зная, что делать — звать на помощь или бросаться в ноги.

— Так вот. Девочку через два дня заберешь из наркологической, у доктора Борисовского. И отвезешь ее в деревню. Выпишешь из Москвы, к черту, и в деревню. Лет на пять! Поняла? Деревенька далеко?

— Далеко.

— Отлично. Девку в деревню. Сама продашь квартиру и переедешь в другой район города.

— Ой!.. — Варвара Сергеевна заплакала.

— И не хер реветь! — гаркнул Морозов. — Вляпалась, теперь выкручивайся! За дочерью следить надо!

Он был зол. Очень зол.

— Я сегодня иду к риэлтерам. Могу и к тебе их прислать. Надо?

— Надо, батюшка, надо! — сквозь слезы мычала женщина. — Ой надо… Как же теперь…

— Причитать потом будешь. И запомни, — Юра подошел к женщине, взял за локти, силой поднял с табуретки, — запомни, как священное Писание: ты меня пригласила, чтобы я осмотрел девочку. Я осмотрел. И отправил ее в наркологический. Понятно?! И все! Понятно?

— Понятно, — пискнула Варвара Сергеевна.

— Хорошо. Сиди дома, жди риэлтеров. Дверь просто так не отворяй. Меня забудь.

Морозов направился к двери.

— Батюшка! — завопила женщина, кидаясь ему вслед. Юра ускорил шаг, хлопнул дверью, заглушившей женские рыдания.

Сборы были короткими.

Он уволился с работы. Продал квартиру. И переехал в Питер.

Вместе с Вязниковым они жили в небольшой однокомнатной квартирке, разгороженной шторой. Жили, спорили, строили дома. Осваивали землю. Их Землю. Менялась вокруг жизнь, правительства, менялась политика.

Росли их Дома.

Рождались Принципы.

Рождались дети. Внуки.

— Пассионарии, друг мой, — говорил Вязников, — неизбежно должны столкнуться с субкорпорациями. Там, где изменения, там консорции, союзы пассионариев, союзы избранных. Там, где стабильность, там субкорпорации. Следующая ступень развития. Опасность этого пути в корпоративности. Тогда начинается застой. Стагнация. Консорции, субкорпорации, корпорации. Мы всеми силами должны избежать этого. Избежать застоя. Все время двигаться.

— Мы? — спрашивал Морозов.

— Наши дети. Наши внуки, может быть. Не знаю еще кто. Стабильность — да, застой — ни в коем случае.

— Но как?

— Не знаю, пока не знаю. Но должны, должны. Постоянное движение вперед. Так мало времени…

— Вперед и вверх?

— Да. Небо близко.

Он говорил это, лежа на больничной кровати. Вокруг суетились врачи, но осколок уже сорвался со своего места и неостановимо двинулся к сердцу.

— Юрка, ты меня понимаешь? — спрашивал Вязников.

— Конечно. — Морозов смотрел на друга и думал: «Мы старики. Мы толкнули землю ногами и долго летели. И ему и мне настала пора приземлиться».

— Но ведь у нас есть кому продолжить полет? — вдруг спросил Алексей.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Екатеринбург.

Январь 2025 года

Славный город Екатеринбург казался чужим. Такой же шумный, такой же суетливый, как всегда, но совсем чужой.

Особенно сейчас, когда за окнами ночь и когда ветер тянет по улице сухую, колючую метель.

Вихляющийся фонарь скрипит железной шеей, тени мечутся по белизне улицы. Гадко. Три часа ночи.

Денис Рогожин не спал.

Ему до скрежета зубовного мешали ветер, скрипящий фонарь, тени за окном.

Как раз тени и тревожили больше всего. Одна упорно пряталась у круглосуточного ларька, изредка высовываясь из-за угла. Вторая торчала у дерева. Неподвижно, словно приросла. Третья мыкалась у подъезда, а четвертая, самая понятная, сидела в машине и нервно курила. Эту четвертую Денис знал лично. В машине курил Гоша Знаменский. Очень неприятный субъект. Злой.

Целый день трое неотвязно следовали за Рогожиным. Ночью к ним прибавился Гоша. И если днем это была просто слежка, то визит Знаменского означал только одно: Денис все-таки сумел разозлить уральских авторитетов. Пауки зашевелились.

В общем-то, на это можно было положить болт с левой резьбой, но сейчас… Сейчас Рогожин был дома один. В нарушение всех инструкций, своих же собственных. Да и какие там, к черту, инструкции, когда братва, поначалу борзая да лихая, на поверку оказалась детским садом. Стрелку с Карочаевскими позорно завалили, хотя все было на мази. Отстоять ресторан, парковку и пивоварню, которые уже начали исправно платить в казну, не смогли. И теперь они где-то шлялись именно тогда, когда были больше всего нужны. Потеряли босса, придурки.

Рогожин пробежался по комнате. Пинком снес бутылки с журнального столика. Отшвырнул табуретку. Снова подошел к окну, потер небритую щеку стволом пистолета.

Тишину ночной квартиры разорвал звонок. Пиликал мобильный.

— Да! — гаркнул Денис.

— Босс, мы вас потеряли, вы где, босс? — проблеяла козлетоном трубка.

— Где-где? В Караганде, идиоты! Я за что вам бабки плачу? Вы, суки, уже совсем охренели там?! Что значит «потеряли»?!

— Ну, машины, босс… Занесло…

— Мне по херу твои проблемы, Дима, мне по херу! Пойми! У меня под окнами Гоша Знаменский братву ждет! И, твою мать, дождется! Слава богу, они такие же разгильдяи, как и вы…

— Да тут они все, знаменские… — выдал Дима Токарев, за рост прозванный Каланчой. Злые языки, впрочем, утверждали, что Диму так прозвали не за внешние данные, а за то, что мужик был никудышный, засранец, одним словом, и ударение в кличке ставили на первый слог.

— Чего? — не понял Денис.

— Ну, тут они, в общем. Вот Виталик Гошке звонит тоже…

Рогожин кинулся к окну. Тень в машине приставила ладонь к уху. Другая рука энергично размахивала сигаретой. Знаменский разговаривал с кем-то.

— Мать вашу, вы что там делаете, Дима?

— Да влетели мы с ними…

— Куда?

— Ну, типа, в сугроб. Занесло нас. И их тоже. Я к тому звоню, босс, что братва тут терки завязала. В общем, разводящий нужен, без него сложно.

— Я тебе голову откручу, сволочь. Мне наплевать! Я что, за вас все должен делать? А вы мне на кой хрен сдались тогда?! Решайте проблему по-быстрому и ко мне! Ты чего, не понял, Каланча? — меня, не ровен час, на ножи посадят. Быстро ко мне, всей кодлой!

Он хлопнул телефоном о подоконник и прошипел:

— Скоты.

За окном немного изменилась диспозиция.

Трое забрались в машину. На улицу выбрался сам Знаменский. Он внимательно присмотрелся к окнам Рогожина. Денис отошел за занавеску, направил дуло пистолета на темную фигуру внизу.

Снова запиликал мобильный.

Тень Гоши делала знаки рукой. Денис присмотрелся. Знаменский показывал на трубку в своей руке.

«Это он мне звонит, — ошалело подумал Рогожин. — Вот сука…»

Ему стало до слез обидно, что в свое время он не смог переманить на свою сторону такого человека.

— Слушаю, — ответил Денис.

— Господин Рогожин? Будем считать эту несостоявшуюся встречу последним китайским предупреждением. Если вы не уйдете со «Стадиона» и не прекратите свою деятельность, нам придется увидеться снова.

— Пошел в жопу! — заорал Рогожин в ответ на короткие гудки телефона.

Под Санкт-Петербургом.

Февраль 2025 года

Дом Вязниковых.

Катерина нахохлилась, как воробей, будто лакмусовый листочек был в чем-то виноват. Сердито нахмурилась, вздохнула и засунула небольшую пластиковую коробочку обратно в упаковку.

Тест на беременность.

На душе было пусто. По пояснице вниз пробегали гадкие мурашки — реакция на страх, оставшаяся еще с детства.

Результат положительный. Две черточки в окошке. Подарок судьбы, из тех, про которые принято сочувственно говорить: «Все, что ни делается, то…»

Возле зеркала Катя машинально поправила и без того идеальную стрижку несколькими скупыми движениями. Чуть-чуть тронула губы бежевой помадой, одернула короткий джинсовый жакетик и вышла из туалета. Подходило время последней лекции. В коридорах университета толпились студенты, но возле нужной аудитории никого не было. Что, впрочем, было неудивительно. Ректорат с невиданной заботой о слушателях поставил «Историю религий» самой последней парой. Наверное, чтобы не напрягать без того просушенные мозги подопечных. Решение явно было неудачным. Преподаватель читал лекции так, будто пересказывал нудную ленту никому не интересных новостей. Студенты кисли уже на первых минутах и пытались улизнуть по любому поводу

Почему Лев Григорьевич так не любил свой предмет, для Кати оставалось загадкой. Он никогда не пытался разнообразить текст лекции, никогда не использовал пылящийся в центре класса голографический проектор, хотя имел полный набор голограмм ко всему курсу. Любовь к мифам и сказаниям ей привили еще в детстве мама с бабушкой. И Катерина упрямо посещала «Историю религий». Ей нравилось то чувство соприкосновения с тайным знанием, которым были насыщены древние саги. Что было тут же отмечено студенческим бомондом. Своими конспектами Вязникова выручала весь курс.

Аудитория была заполнена сияющей пустотой, что было естественно, согласно постулатам дзэн-буддизма.

«Ну и ладно», — подумала Катя, опускаясь на скамью где-то посередине аудитории. Она углубилась в свои мысли. На повестке дня были более серьезные вопросы, чем взаимоотношения между преподавателем и студентом. Какими бы ее родители ни были «мировыми», поджилки все-таки тряслись. И основательно. Катерина поймала себя на том, что переживает вовсе не из-за родителей. Они действительно мировые, достаточно только все объяснить. На самом деле ее пугало то новое состояние, в котором она теперь пребывала. И еще: что же теперь делать? Аборт? Оставлять ребенка?

Память услужливо вытащила из небытия давний разговор. Они лежали в наспех сооруженной кровати. Влад курил и смотрел куда-то в потолок. Чтобы вывести его из этого состояния, она мрачно пошутила:

— А представь, что я залетела.

Он дернулся и нервно переспросил:

— Чего?!

Даже его итальянские черные кудряшки встопорщились от негодования.

— Что ты так испугался? — насмешливо спросила Катерина. — Мы же предохраняемся.

Но она все равно надулась. Хотя головой понимала, лучше сейчас прояснить отношения, чем потом…

Впрочем, сейчас его мнение интересовало ее в последнюю очередь. Ложное джентльменство, красивые жесты, позы, маски. Вся эта мишура выглядела сейчас чем-то вроде сухих осенних листьев, от которых избавляются засыпающие деревья. У них впереди трудная и длинная зима, серьезное испытание.

Всю жизнь терпеть возле себя глупое, но красивое ничтожество? На такой подвиг она не способна.

Теперь Катю интересовали три вопроса. Как такое могло случиться, если они постоянно предохранялись? Этот вопрос можно было бы отнести к риторическим, если бы не следствие. Как этого избежать в дальнейшем? И что делать с ребенком?

Она так глубоко задумалась, что вздрогнула, когда услышала голос однокурсника:

— Вязникова, уснула, что ли? Подъем! Лекция кончилась.

Катя неожиданно сообразила, что это была первая лекция, на которой она не вела конспект. Фыркнув в сторону однокашника для проформы, Катерина вышла.

Накинув в гардеробе зимнее пальто, она очутилась в промозглом питерском феврале. Машина стояла на парковке. За три минуты, потраченные на путь к машине, холодный ветер выдул из Вязниковой все тепло, и она продрогла до самой последней косточки. Модные сапожки-чулки немедленно промокли от сырого снега. Одежда по моде, как ни крути, не предназначалась для сколь-либо серьезных холодов.

Впереди ее ждала дорога длиной около часа. Хотя если все сложится удачно, то, вполне возможно, она даже успеет поужинать со всеми. Катя завела старый, неопределенного цвета «ситроен» и тронулась в путь. Автомобильные дворники лихим китайским бойцом отмахивались от летящего снега.

Катерина поежилась. Разговор с родителями нельзя было откладывать на завтра. Да и вообще не следовало переносить. Лучше сразу отмучиться. Где-то на самом краю сознания мелькнула мысль, что неплохо было бы и будущего папашу уведомить. Но эта идея испарилась так же быстро, как и появилась на свет. Вадим ничем ей помочь не мог. Да и вряд ли бы захотел.

Единственный вопрос, на который она до сих пор не могла ответить, это — хочет ли она ребенка или же от этой идеи следует пока отказаться?