Зал, где обедали уроды, был большим. В него вели дополнительные коридоры, оттуда лезли какие-то усатые, небритые рыла. Реагировать приходилось быстро. Однако Вязников неожиданно встретился глазами с главным людоедом и поразился, замер на секунду. Это не был урод с заячьей губой, слюнявым ртом и признаками вырождения на лице. Главный был… обычным человеком. Гладко побритым, с правильными чертами лица. Такие тысячами проходят мимо нас в толпе. Нормальный человек, такой, как все.

Этого мига изумления главарю хватило, чтобы дернуть откуда-то снизу АК и нажать на курок почти одновременно с Алексеем. Плечо обожгло болью, удар бросил Вязникова назад, на стену. Однако, падая, он успел заметить, как пуля из его оружия выбила фонтан крови из груди существа в поварском колпаке, делая его лицо неживой маской.

— Леха! — Морозов обнаружился неожиданно близко. Помог встать, подставил плечо. — Уходим, на хер!

— А Сашка?!

— Кончился! — Морозов выпустил длинную очередь с левой руки, щедро обсыпая своего друга стреляными гильзами.

Когда они вывалились в коридор, Алексей успел заметить светлое платье Насти. Девушка лежала на груди ефрейтора, прильнув лицом к ранам, которые сама же и нанесла. Казалось, что она спит, но на спине расплывались пятна крови.

Морозов прислонил Вязникова к стене:

— Погоди, — и рванул из сумки два гладких тела «РГД-5».

Он еще что-то шептал, зло, брызгая слюной и щурясь.

Потом дернул кольца и швырнул гранаты за угол.

С легким звоном в сторону ушли рычажки, негромко хлопнул взрыватель.

— Пригнись! — скомандовал Юра и всем телом навалился на Вязникова. Они вместе рухнули на щебенку. Алексей упал неудачно, на больную ногу, но его крика никто не услышал: за стеной оглушительно грохнуло, пол вздрогнул, сверху посыпались мелкие камни.

Морозов тут же перекатился на спину, выхватывая стволом проем двери.

Никого. Только густо валил из зала черный дым.

Алексею неожиданно стало все равно. Апатия овладела им, навалилась, не давая встать. Он понял, что головой лежит на коленях у мертвой старухи, которую они убили в самом начале. Страшное ее лицо смотрело на него с неожиданной нежностью. «Это смерть, — подумал Вязников. — Смерть нежна…» Словно сквозь сон, он чувствовал, как ему бинтуют рану, как вытаскивают на улицу. Через темные провалы он видел двигающиеся ноги и серый асфальт. Морозов тащил его на плечах, как мешок. Воспротивиться не было сил. Хотя пару раз Алексей пытался сказать другу, что может идти сам.

Потом темнота стала наваливаться, и он отдался ей целиком и полностью.

На соседней улице, грузно ворочаясь под обломками обрушившегося портика, агонизировал БТР.

Когда Вязников очнулся, то первое, что он увидел, был потолок. Белый, почти сахарный, гладкий.

«Банально, — подумал Алексей. — Как все-таки банально. Но что же еще видит человек, когда приходит в себя? Склонившиеся лица или потолок, как в моем случае. Склоняться надо мной, в общем-то, некому. Вот только Юрка…»

Образ друга разом вытащил из памяти массу других воспоминаний. Образы, звуки, запахи нахлынули на Алексея. Сразу же выяснилось, что вокруг все время что-то происходит. Кто-то разговаривает, ходит. Шаги, натужное дыхание, царапающий звук чего-то тяжелого, перетаскиваемого по полу. Блямканье металла о стекло.

Алексей повернул голову и разглядел рядом с собой фигуру в новеньком камуфляже.

— Юрик… — прошептал Вязников.

Морозов, сосредоточенно что-то жующий, поднял голову и, увидев, что друг очнулся, поставил миску на столик.

— Ну наконец-то. Очнулся. Чаю хочешь?

— Хочу.

— Тогда давай я тебя посажу, осторожно.

Морозов помог Алексею принять сидячее положение, долго возился с подушками, подкладывая их так, чтобы было удобно.

— Где мы? — спросил Вязников.

— В госпитале, — ответил Юра. — В Москве.

— А что вообще происходит?

— Ты не так много пропустил. Ситуация из просто неустойчивой превращается в устойчиво нестабильную.

— А конкретней?

— Кто-то там наверху пытается разрулить ситуацию путем переговоров. Только с кем они собираются переговариваться, не ясно. Говорят, что Ельцин в городе, говорят — бежал, но Москва большая, где именно, никто не знает. Горби неизвестно где. Понятно, что не в Форосе, но где? Факт, что живой. И только. Оба президента где-то шляются, страна увлечена кровопусканием.

— Это я и так знаю. Изменилось что?

— Янаев погиб. Прежний штаб взорван.

— А по Союзу что?

— Да все то же самое. В Молдавии стрельба, казахи как на гвоздях, Литва за телевышку бьется, Эстония на ножах, армяне с азербайджанцами сцепились, в Грузии опять кровь пошла. Все то же самое. Даже на Украине кто-то вспомнил про татар.

— Гражданская война.

— Нет, старик, это еще не война. Это всего лишь гражданские беспорядки. Когда война будет, всем мало не покажется.

— Так ведь и так…

— Я про весь мир говорю. — Морозов подсунул к губам Вязникова железную кружку. — Давай.

Алексей взял нагревшуюся уже железку и маленькими, осторожными глотками стал пить. Чай был густой, крепкий, откровенно вредный для раненого организма, но невероятно вкусный.

— Я вот чего все хотел спросить, — потирая небритую щеку, начал Морозов. — Ты как будто знал что-то, там…

— В подвале? — Алексей сморщился. Глоток чая, слишком большой и горячий, прокатился по пищеводу обжигающей волной.

— Ага.

— Когда парнишка рассказывал о том, как они туда с приятелем влетели, он так говорил, будто их в подвал пригласили. Провели. Подробно описал коридоры и зал.

— Ну, он-то был не из их компании, — покачал головой Юра.

— Нет, что ты. Он был просто… просто глупый. Его девка в ловушку привела. И сослуживца его. Встретила, провела… Черт его знает, кто из них первым заподозрил неладное. Но то, что она в веревках, это он уже просто сам придумал. Не мог поверить в то, что его девушка, идеал, такая падла оказалась. Сам себе внушил. За что и поплатился. Врать себе бывает смертельно опасно. — Алексей снова хлопнул большой глоток горячего и на миг замер.

— А ты это сразу почуял?

— Почуял, может быть, — выдавил Вязников, когда прошли спазмы, — но вот сказать не смог. Знаешь, как собака: понял, но сказать не смог.

Сформулировать не получилось. Устал, наверное. Гадкая история, конечно. Жуткая.

— Это точно.

Юра повозил ложку в тарелке с кашей. С отвращением оттолкнул. Хлопнул ладонями по коленям, встал.

— Ладно. Пойду я еще чего-нибудь выведаю. Мы с тобой сейчас в резерве вроде. Надо пользоваться моментом.

— Погоди. — Алексей поставил опустевшую кружку на столик рядом с тарелкой каши. — А со мной чего?

— В смысле?

— Ну… — Леша окинул взглядом бинты.

— А, ерунда, ничего особенного. Пулю достали. Поваляешься пару деньков, и баста, — махнул рукой Морозов и выскочил за дверь.

Небольшая комнатка, где лежал Вязников, отделялась от коридора тонюсенькой стенкой и такой же, еле живой дверью. Было хорошо слышно, как стучат за стеной солдатские ботинки, кто-то отчитывает кого-то хриплым, прокуренным голосом.

«Спрашивается, с чего мне это все? — спросил сам себя Алексей, с трудом подавив желание начать рассуждать вслух. — Ельцин, Горби, лоялисты, путчисты эти… Что, мне больше заняться нечем, как другим, похожим на меня олухам горло резать? Жуткое время какое. Получается, что и по-другому нельзя. Сначала гайки раскрутить, потом мерзость всякую развести, уродов плодить. Гласность, демократия, перестройка. Все республики, как крысы, в разные стороны кинулись. Так же тоже нельзя. И не в коммунистах дело. Не в партии. И не в демократии. Что одно, что другое… Порядка хочется. Сколько можно издеваться?»

Ему вспомнились мерзкие хари, сидящие вокруг чадного больного огня.

«Сидят вот, рыла, и жрут друг друга. И всяких солдатиков несознательных, вроде меня с Юркой. Суки. — Он сдвинул одеяло в сторону и обнаружил, что белья нет. Поискав глазами, Алексей увидел свою одежду, аккуратно сложенную на стуле. — Подавитесь, гады. Такими, как я, подавитесь! Такими, как Юрка. Дети нужны. Чтобы было из кого людей делать, а то вокруг одни людоеды».

Ему неожиданно сделалось невыносимо душно в этой стерильной палате, захотелось воздуха. Чистого, настоящего. Куда-нибудь на природу, в лес!

Вязников с трудом встал, чувствуя, как в ногу впиваются крупные холодные иглы. Палата судорожно покачнулась, Алексей ухватился за столик, стоящий около койки, одной рукой неудачно вляпался в кашу, опрокинув ее на пол, но устоял.

— Подавитесь! — процедил он сквозь зубы.

«Теперь мы должны решать, что делать и как делать, — пронеслось в голове. — Не генералы, не президенты, не демократы. Только мы. Я и Юрка».

Алексей сделал несколько шагов в сторону стула. Перед глазами поплыло.

— Не пройдет, — застонал Вязников. Но пол неумолимо уходил из-под ног. Алексей попытался ухватиться за спинку кровати, та выскользнула у него из рук, словно просочившись сквозь пальцы.

«Время уходит, — подумал Алексей и сам же удивился этой мысли. — Дети нужны».

Наконец он сделал еще один шаг и понял, что не удержится.

Перед глазами мелькнуло что-то белое, кажется ткань, Вязников уцепился за нее всеми силами. Раздался хруст, кто-то вскрикнул, и Алексей с грохотом обрушился на пол, но сознания сразу не потерял. Над ним стояла девушка, судорожно пытающаяся прикрыться остатками халата, оборванного Алексеем. Стройные ножки, небольшая грудь и узкие бедра. Вязников обнаружил, что держит в руках табличку с ее именем, булавка расстегнулась и больно впилась в ладонь.

— Извините, — прошептал Алексей, разглядывая окровавленный кусок пластика. — Елена… И знаете…

Медсестра отошла от шока, засуетилась, пытаясь одновременно прикрыться полотенцем и помочь больному. Вязников ухватил ее за руку и, чувствуя, что сознание ускользает, выдохнул в образовавшуюся паузу:

— Лена… Выходите за меня замуж… — После этого мир снова потемнел.

— Джентльмен, — покачала головой медсестра, стоя над телом. — Сначала халат изорвал, а потом жениться.

Лагерь поспешно сворачивался. Юра носился от одного к другому, хватал за рукава, не глядя на погоны, пытался что-то узнать. От него отмахивались, пожимали плечами. Армия получила приказ. В конечном итоге Морозов вместе с такими же, как и он сам, хмурыми и прокопченными мужиками ввалился в генеральскую палатку. Охрана попыталась воспрепятствовать, но была скручена и положена отдохнуть неподалеку.

— Какого хрена? — рыкнул генерал, не разгибаясь. Он навис над картой Москвы, уткнув в нее острие карандаша.

— Ополчение, товарищ генерал, — подсказал кто-то из окружения.

— И что? Это повод, чтобы без доклада?

— В некотором смысле гражданские, — чуть тише пояснил тот же голос. Морозов разглядел говорившего. Довольно молодой, гладко выбрит, глаза цепкие, явно на короткой ноге с начальством.

— А, — генерал выпрямился, понимающе хмыкнул, — очень хорошо. Кто у вас тут главный?

— Майор Панов, — снова подсказал кто-то.

— А где он сейчас?

На ухо генералу что-то шепнули. Тот дернул щекой, буркнул неразборчиво — то ли выругался, то ли сожаление высказал.

— Понятно. Что, ребята, без дела маемся?

Морозов вдруг понял, что генерал обращается к нему. Усталость, накопившаяся за время метаний по лагерю, сменившаяся апатией и загнавшая ополченцев к самому большому начальнику, неожиданно сменилась робостью. Юра покосился на коллег по оружию и понял, что все они смотрят на него. Ждут, что же он скажет, а дальше хоть в огонь, хоть в воду. Но слово должен сказать он. Сказать и взять на себя ответственность. За жизни, за судьбы.

В груди сжалось. Чтобы пробить этот душный комок, Морозов вдохнул полной грудью, только портупейные ремешки, скрещенные за спиной, хрустнули.

Он будто бы стал выше. Удивительно, но это его движение повторила вся группа. Теперь это были не гражданские лица, второй сорт, ополчение. Это были люди, способные заходить в палатку генерала без доклада. Мужики, взявшие в руки оружие, стоящие на своем, основа основ. То, на чем держится или должно держаться любое настоящее государство.

Это почувствовали все. Генеральское окружение заволновалось, кто-то повел рукой к кобуре, кто-то сделал четверть шага назад, какой-то совсем еще молодой, с перевязанной рукой, двинулся, было, вперед, заслоняя собой генерала.

— Есть немного, — неожиданно хриплым голосом произнес Морозов и прочистил горло.

Этот кашель странным образом разрядил обстановку. Генерал усмехнулся, чины поменьше заерзали.

— Вижу, — прогудел главный. — Ну а скажите мне, пойдете на дело? Если скажу, что так надо?!

— Пойдем, — легко согласился Юра. — Но только все карты на стол. А то носимся тут, как… в проруби. Мы сюда не затем пришли, чтобы нас все из угла в угол шпыняли.

— Будут вам и карты, и дело. А то, действительно, мельтешите не к месту. — Генерал засмеялся, но Морозов видел, как его глаза холодными иголками уцепились за напрягшиеся фигуры ополченцев. — Майор Панов, к сожалению, погиб. Завалило вашего командира.

Юра внутренне вздрогнул. Майор был стоящий, настоящий, на нем много всего держалось.

— Так что, — продолжал генерал, — пойдет с вами майор Верещагин. Семен Дмитриевич.

Главный кивнул на того самого, бритого, с цепкими глазами. Майор дернулся, но промолчал. Только сухо кивнул.

— Он вам объяснит суть задания и ваших дальнейших действий. Насколько это вам необходимо. — Генерал окинул взглядом группу, повертел в толстых пальцах карандаш и спросил, немного понизив голос: — Под землю пойдете, братцы?

И снова взгляды всех скрестились на Морозове.

«Да что они, сговорились? — про себя удивился Юра. — Почему я?»

— Пойдем.

— Вот и хорошо. — Генерал снова склонился над картой, давай понять, что спонтанная аудиенция закончена. Свеженазначенный командиром ополчения майор кивнул своим подчиненным на дверь. Кто-то сделал шаг назад, но Морозов стоял. Чего-то не хватало. Чего-то простого, но необходимого, расставляющего все точки.

— И вернемся, — громко сказал Юра, пытаясь сообразить, почему он испытывает такую смутную неприязнь к этому человеку с лампасами.

Генерал поднял глаза от карты. Дернул желваками.

— Не без этого. Свободны.

Группа развернулась и вышла. Охрана, очнувшаяся после непродолжительного сна, напряглась, но ополченцы только отмахнулись.

— Куда теперь? — спросил Морозова самый младший в группе, Леня Свердлов.

— Спать, — ответил Юра, разглядывая хмурое, тяжелое небо, царапающее крыши домов. — Солдат спит, а служба идет. А уж ополченец — тем более.

— А чего он, про подземелья?

— Не бери в голову. Там разберемся.

Они двинулись в сторону своего шатра, каждый думая о чем-то своем. Вокруг кипела жизнь, сновали солдаты, рычали грузовики. Лагерь стремительно таял, словно снежный замок под неожиданно теплым солнцем.

— К ночи нас тут уже не будет, — немного растерянно сказал Морозов.

Однако поспать не удалось.

— Мужики! Мужики! — Лавируя между БТР и грузовиками, рабочими и солдатами, бежал кто-то в ополченском камуфляже. — Мужики!

Ребята остановились.

— Кто это? — спросил Свердлов.

— Кажись, Дороф, — ответил кто-то, прищуриваясь. — Хитрый иудей. Все время где-то шляется.

— Ну, лучшего информатора найти трудно, — вступился за Льва Морозов. Лев Дороф был человеком редких талантов. Он мог добыть любую информацию. Не было таких данных, которые не давались бы ему в руки. Тут все зависело, как говорил сам Лев, от соотношения время-деньги. Чем меньше было финансирование, тем дольше не было информации. И наоборот, чем больше времени можно было потратить на собирание данных, тем меньше требовалось для этого денег. — Я лучше предпочту, чтобы он где-то шлялся, но дело свое делал. Каждый хорош там, где он хорош.

Тем временем Лева обежал последнее препятствие и едва не упал на руки товарищам.

— Мужики! — выдохнул он в последний раз. Затем воздух встрял ему поперек горла, и Дороф был вынужден некоторое время ровнять дыхание.

— Ну, не томи уже! — попросили из толпы. Лев замахал руками: не мешайте, мол.

— Горби нашелся!

— Да ну?

— Нашелся! Угадайте где?

— Где?

— А вы угадайте!

— Блин, Лева, не томи душу. Говори, давай, а то мы тебя в нужнике утопим.

— Не утопите. — Дороф сел на пыльный асфальт и тяжело вздохнул. — Я ценный еврей. Таких даже гитлеровцы не расстреливали. Боялись!

— Мы-то не гитлеровцы… — протянул Морозов.

— Что верно, то верно, — нарочно картавя, согласился Лев. — Ладно. Ладно, душители свободы, скажу. В Штатах.

— Где? Где?

— В Шта-атах! Точнехонько в штате Вашингтон. Выступает, сука говорливая, перед парламентом тамошним. Догадайтесь, чего просит.

— Херня, — не поверил кто-то, но в голосе говорившего Морозов услышал такую тоску, что поверил сразу же и бесповоротно. — Не может быть…

— Может. Очень даже может. Я его речь сраную три раза перечитал. Про верные ему войска говорил, про повстанцев, про тоталитарное прошлое, к которому возврата нет и быть не может… и так далее.

— Начальники знают? Сказать бы, — забеспокоился Свердлов.

— Все в курсе, кому надо. Можешь мне поверить.

Морозов кинул вещмешок неподалеку от входа в шатер и сел рядом. Хотелось спать. На душе от принесенного Левой известия было муторно. И хотя по отношению к Горби никаких сомнений не было и раньше, однако вся эта история с президентом, вымаливающим заокеанскую помощь для борьбы со своим же народом, была настолько омерзительна, что Юрию захотелось вымыться.

Ребята осадили Левку.

— А как он туда попал? — спросил кто-то. — Вроде ж в Крыму был…

— Ага. Был, — подтвердил Дороф с таким видом, будто самолично пил водку с президентом на его даче. — После того как вся каша заварилась, он вроде как исчез. Потом взорвали там все. Я так понимаю, что схема простая: до ближайшего своего аэропорта и вперед, с пересадкой где-нибудь в Берлине. Ерунда это все, братцы, а вот что дальше будет…

Про «дальше» Морозов слушать не стал. Плюнул в пыль и полез через низкий вход в палатку.

«На кой мне это все? Игры эти, — думал он, вертясь на жестких армейских одеялах. — Политики. Вся страна как с ума посходила. Будка гласности. Целое государство — одна сплошная будка. Собачья.

И все грызутся. Да так, что стены наружу выпадают. А мне что делать? Не хочу я ни псом быть, ни в будке жить. И демократии ихней не хочу. И порядка из генеральских рук, пожалуй, тоже не жажду. Хотя последний всяко предпочтительнее, если уж выбирать из двух».

Он сел, зачем-то взял в руки автомат. С «Калашниковым» было легче. Железка приятно холодила руки.

Продуманный до мельчайших подробностей механизм, надежный, злой, решительный и одновременно спокойный. Мужское оружие. Без западного выпендрежа.

Юрий провел вспотевшей ладонью по стволу. Легко коснулся пальцами предохранительной скобы.

«А почему я, собственно, должен выбирать между дерьмом и дерьмом? Почему или тонуть, или гореть? Почему я, нормальный, серьезный человек, не могу жить так, как я того хочу?»

Морозов вынул рожок. Отщелкнул в ладонь несколько патронов. Покатал их между пальцами, разглядывая со всех сторон. Маленький кусочек железа, несущий смерть в самой своей природе.

«Жить так, чтобы мне ни президенты, ни генералы не указывали. И чтоб на соседей-морализаторов не оглядываться, как на Западе. Хозяином быть. Так, как я хочу. А как я хочу?»

— Чтобы жить, как хочется, надо сначала знать, чего хотеть. Чтобы потом слезами не заливаться, — вслух произнес Морозов.

Он загнал патроны обратно в магазин и положил автомат рядом с собой.

В шатер начали заходить ребята. Окруженный вниманием Лева Дороф сыпал направо и налево мелкими новостями.

— А ты чего здесь? — обратился он к Юре.

— Спать надо, вечером нас тут уже не будет. И скорее всего лагерь без нас свернут. Значит, по шахтам полезем в ночь. Спать. — И Морозов закрыл глаза, чувствуя, что внутри что-то зреет, большое, серьезное.

«С Вязниковым надо будет потрепаться, — подумалось перед сном. — Когда-нибудь это дерьмо все же кончится. И что тогда?»

Казалось, заснул только-только. В темном тумане начали вырисовываться картины. Почему-то бой. Какие-то клочья, свисающие из деревянной рамы. И усатые хари, что лезут в дверь. Автомат коротко рявкает, выпуская наружу всю свою злобу. Потом потолок. Белая поверхность. Вроде бы боль в груди. Во сне неотчетливо, гулко звучат выстрелы и совершенно не ощущается тело. «Игорь! Игорь!» Топот. Стрельба. Потолок.

Морозова тряхнуло.

Он моментально открыл глаза, правая рука сорвалась вниз, нащупывая автомат.

— Спокойно. — Над ним стоял, чуть наклонившись, давешний майор. — Поднимай людей.

И направился к выходу.

— Эй, — негромко окликнул его Морозов. — Я им не командир…

— Значит, будешь им. Поднимай. Через полчаса выходим.

Майор вышел. Из-за болтающегося полога тянуло ночным холодом.

— Как скажешь, начальник, — пробормотал Юра. — Ребята, подъем. Через полчаса сбор.

Когда Морозов выбрался из палатки, лагеря уже не было. На площади стояла одинокая цистерна с остатками питьевой воды и несколько рабочих сворачивали последний шатер. Пыхтел в ожидании грузовик, на котором, по всей видимости, должны были увезти ополченческую палатку.

Кое-как умывшись холодной, ночной водой, Юра помахал руками, чтобы разогнать сон, и направился к майору, сидевшему на куче кирпича неподалеку.

— Какие будут распоряжения? — спросил Морозов, садясь рядом.

Майор выплюнул спичку, которую жевал, и нехотя ответил:

— Пойдем в метро. Не все, человек семь.

— А остальные?

— Остальные с грузовиком уедут. Не переживай, без дела никто сидеть не будет.

— Я не переживаю. А кого в подземку брать?

— Я все скажу.

Юра присмотрелся к майору повнимательней.

— Ты вот что, Семен Дмитриевич, ты не сердись, если я чего не так скажу, но лучше будет, если сразу объяснишь, что к чему.

— Все скажу, — по-прежнему коротко отозвался Верещагин.

Когда группа ополченцев закончила умывания и приготовления, майор построил всех в подобие шеренги.

— Сегодня ночью вам поручено выполнить особое задание. Штаб армии решил, что с этим делом вы можете справиться. И хотя задание довольно сложное и опасное, на вас возложена эта большая ответственность. — Его голос звонко разносился в пустоте площади. — Дело будет сопряжено с большим риском. Поэтому пойдут не все. Сразу могу сказать, что в ходе выполнения задачи придется спуститься вниз и вести активные боевые действия в коридорах Московского метрополитена. Это нелегко. Поэтому прошу вас подумать, все взвесить и только тогда решать. Остальные подробности я сообщу позднее и только тем, кто вызовется идти. Мне нужно шесть человек. Добровольцев, конечно.

Морозов понял, что его уже «сосчитали».

Из строя вышли сразу трое. Леня Свердлов, Максим Борисов, Дмитрий Лесницкий.

Потом, через секундный перерыв, вышли Женька Соколов и Вахтанг, которого по фамилии никто не называл, боялись ошибиться в сочетании согласных. Последним сделал шаг Лева Дороф.

— Ты-то куда? — вполголоса спросил его Свердлов.

— А что, если я еврей, то и воевать не умею? Чем я хуже него? — Лев ткнул пальцем в Свердлова.

— А при чем тут я?

— При том. Вы, я вижу, тоже из наших! Скрываетесь? — Дороф понимающе подмигнул. — Я понимаю. Все тут пещерные антисемиты, чтоб я так жил! К тому же то метро, куда мы пойдем, я еще ни разу не видел.

— Откуда вы?! — подавился словами майор Верещагин. Покосившись на его выпученные глаза, Морозов улыбнулся. — Хорошо. Всем остальным — в машину.

Когда ополченцы вместе с рабочими свернули шатер и уложились в грузовик, майор отвел группу в сторону.

— Товарищ Морозов настаивал в беседе с генералом на открытых картах. Но поскольку вы люди все-таки гражданские, я буду вынужден давать вам информацию постепенно. Сейчас нам придется проникнуть в подземные коммуникации, пройти несколько километров и выйти к месту расположения правительственных войск. Там, не выходя на поверхность, встретить и сопроводить к месту назначения одного важного человека.

— Каким, извините, образом мы проникнем в метро? — спросил Лев. Все знали, что метрополитен был закрыт на все возможные запоры, как только началась заваруха.

— Проникнем. Неподалеку от этого места есть вход.

— Остальная часть информации?

— В процессе поступления. Куда будем двигаться потом?

— Станет ясно после встречи. Вопросы еще есть?

Майор посмотрел на Морозова. Тот покачал головой

— Очень хорошо. Тогда прошу за мной.

Майор поправил висящий на шее автомат и бодрым шагом направился в темноту. Ополченцы двинулись следом. Морозов, замыкающий шествие, неожиданно пожалел, что не остался с другими ребятами. С теми, кто не захотел принадлежать к числу добровольцев.

Разгрузочный жилет давил на плечи. Судя по количеству автоматных рожков, дело предстояло быть действительно серьезным. Единственное, что успокаивало, так это вид майора Верещагина, который не походил на человека, ищущего геройской смерти. Теперь главное было не подставляться самому и не подставить ребят.

Через минут пятнадцать сквозь череду улиц, потерявших в черноте ночи свои названия, группа вышла на большую площадь. Что-то звякнуло под неосторожной ногой. Юра наклонился, поднял искореженную железяку.

Указатель. «Площадь Театральная», выцепил из темноты фонарик.

— Что там? Театральная? Или что? — Любопытный Лев высунулся из-под локтя. — Или что?

— Театральная, успокойся. — Морозов погасил фонарь. — Какой тебе с этого толк?

— Вот увидишь, сейчас будем искать фонтан. Мамой клянусь, — азартно прошептал Дороф.

— Тихо, — скомандовал майор. — Прямо по курсу должен быть фонтан. Пошли вперед, и старайтесь не шуметь.

Лев даже пискнул от восторга. Юра в темноте прихватил его за рукав. Когда вся группа ушла немного вперед, спросил.

— Откуда ты знаешь?

— Он Метро-Два ищет! Мамой клянусь! Тут вниз спуск есть. Только никто не знает где.

— Откуда ты знаешь? — повторил Юра.

— Тундра ты необразованная. Газеты читать надо.

Впереди что-то происходило. Шелест, скрип, звук рвущейся бумаги. Подойдя ближе, Морозов с удивлением обнаружил вскрытую тумбу для объявлений. В основании зияла здоровенная дыра, через которую мог пролезть человек. Вахтанг и Женька Соколов аккуратно относили в сторону тяжеленную даже на вид плиту, а майор Верещагин прятал какие-то ключи в карман камуфляжа.

— По одному за мной. Сначала передаете оружие и разгрузки, потом пролезаете сами. Понятно? Там внизу лестница.

Не дожидаясь ответа, Верещагин полез в отверстие.

— Вход в преисподнюю, — прокомментировал Дороф.

— Типун тебе, — отозвался кто-то.

— Долго я буду ждать? — гулко донеслось из дыры.

— Первый пошел, — скомандовал Юра и подтолкнул Леву.

— Антисемиты, — пожаловался тот, стаскивая пятнистую разгрузку.

Дело пошло быстро, и через некоторое время вся группа уже была в небольшом и узком туннеле, майор шел где-то впереди, освещая себе путь мощным фонарем и периодически лязгая какими-то замками. Каждый раз в такие моменты отряд останавливался, а когда снова начинал движение, то проходил через толстые, массивные стальные двери.

Проходя мимо, Юра не удержался, дотронулся до холодного железа и ощутил, как едва заметно вибрирует оно. Словно несет на себе огромную тяжесть, сдерживает титаническое напряжение.

— Внимание, ступеньки, — сказал майор.

Коридор неожиданно раздвинулся, превратился в здоровенное помещение с высокими потолками и уходящим далеко вниз туннелем. «Станция», — догадался Морозов.

Это было очень странно — идти по неработающим эскалаторам, не чувствуя привычной дрожи и не слыша грохота механизмов под собой.

В этом месте было по-настоящему тихо. Воздух, сдавленный каменными стенами, был неподвижен, густ и тягуч. Иногда Юрию начинало казаться, что он вплавлен в него, словно мушка в кусок прозрачной смолы. Чтобы двигаться дальше, приходилось прикладывать усилия, шаг, еще один и дальше. Легкие разрывались, пытаясь втиснуть в себя хотя бы капельку воздуха. Морозов чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.

«Еще немного, и я закричу!» — пришла на ум паническая мысль.

Его отпустило так же неожиданно, как и скрутило. Спазм, перехвативший горло, прошел, Юра с шумом выдохнул распиравший его воздух. В тот же миг исчезли давящая тишина и вязкость. Мир обрел звуки, цвета и запах застоявшегося металла. До щеки явственно дотронулся сквознячок. В метро работала вентиляция.

— Чего застрял? — послышался из темноты голос Льва Дорофа.

Миновав последние, сходившие на нет ступеньки, Морозов увидел в неровном свете фонаря, что они находятся на платформе, где есть только один путь. Стены, отделанные шлифованными каменными плитами, не несли на себе никакой дополнительной отделки. Никакой лепнины, никакой излишней помпы. Все строго функционально. Видимо, люди, заказавшие строительство этой линии, не страдали от избытка финансов. На том месте, где обычно установлена табличка с названием станции, Юра углядел рельефные буквы «Театральная». Туннель с рельсами уходил в обе стороны непроглядной черноты. Люди инстинктивно старались держаться подальше от провала.

— Сейчас мы спустимся вниз и пойдем по путям. Бояться нечего, поезда, как вы понимаете, не ходят. — Голос Верещагина эхом прокатился по темноте платформы и угас где-то в туннелях. — До металлических частей не дотрагиваться, на рельсы не наступать, смотреть под ноги внимательно, теоретически электричество отключено, но все может быть, в том числе и растяжки. Идем по двое.