Расследователь: Предложение крымского премьера

— Действительно: без неожиданностей… Что еще?

— Краюха устроил встречу с вором, который засек Горделадзе в камере хранения.

— Ну-ка, ну-ка…

— Не нукай, не запряг… В общем, все подтвердилось. Двадцать восьмого июля вор Витя Хрюндель своими глазами видел в автоматической камере хранения Георгия Горделадзе. Вел себя журналист, с точки зрения Хрюнделя, подозрительно. А именно: крутился возле ячеек часа два… все чего-то вынюхивал и страшно Хрюнделя раздражал, мешал работать. Хрюнделю даже показалось, что Гия проводит скрытую видеосъемку… А интерес Горделадзе проявлял к конкретным ячейкам. Позже выяснилось, что из одной пропал кейс. Кто взял этот кейс, Хрюндель не знает, но не исключает, что это мог сделать Горделадзе… вот такие пироги!

— А ты что думаешь, Саша? — спросил Андрей. — Георгий украл кейс?

— Я сомневаюсь, чтобы Горделадзе украл этот кейс… Я думаю, что он наблюдал за ячейкой. Видимо, его интересовало, кто придет за кейсом. Потому и терся там так долго, потому и фиксировал на видео.

— Эх, знать бы, что было в этом кейсе!

— Горделадзе, скорее всего, знал, — сказал Зверев. — Вполне возможно, что и Затула знала.

— Вот у нее-то мы и спросим.

***

Редактор Интернет-газеты Алена Затула вернулась домой около девяти часов вечера. Едва она вошла в прихожую, как зазвенел телефон. Снимать трубку не хотелось. Хотелось лечь, уткнуться лицом в подушку и завыть. За время, прошедшее с 16 сентября, Алена очень сильно устала… иногда ей казалось, что она не выдержит, что она сойдет с ума или наложит на себя руки.

Она стояла в прихожей и смотрела на телефон. «Заткнись, — внушала она телефону, — заткнись, сволочь…» Но пластмассовая коробка продолжала верещать. Алена вздохнула, поставила сумку на стол и взяла в руки трубку:

— Алло.

— Здравствуйте, Алена Юльевна, — сказал мужской голос в трубке.

Кажется, голос был знакомый, но вспомнить, чей, она не смогла…

— Здравствуйте, — механически произнесла Алена.

— Меня зовут Андрей Серегин, я журналист из Питера… вспомнили?

— Ах да… да, конечно. Говорят, вы закончили свое расследование и улетели уже.

— Да, мы тоже так думали, — сказал Обнорский. — Но открылись такие обстоятельства, что пришлось вернуться и продолжить…

— Вы сказали: «пришлось вернуться»… Вы в Киеве?

— Я у вашего подъезда, Алена, внизу, у консьержки.

— Внизу? У консьержки?

— Да, Алена… я внизу. Со мной мой коллега Александр Зверев. Нужно поговорить.

Несколько секунд она молчала, потом спросила:

— Что-то случилось?

— Случилось, — ответил Обнорский и замолчал. Он осознанно держал паузу, понимая, что этот короткий ответ: «Случилось», — встревожил женщину. И сейчас она лихорадочно пытается сообразить: а что случилось? Что случилось такое, ради чего Обнорский, улетевший вчера в Санкт-Петербург, срочно вернулся и сразу пришел к ней?

— Это срочно? — сказала она. — Я, собственно, очень устала…

— Это в ваших интересах, Алена, — перебил Обнорский. — Мы поднимаемся.

***

Когда Обнорский со Зверевым поднялись, Алена все еще была в шубке. Из кухни выглядывал кот, негромко урчал холодильник — «филиал» таращанского морга. Алена выглядела очень бледной и как бы постаревшей.

— Проходите, — сказала она. — У меня, правда, не прибрано…

— Это не важно, — ответил Зверев.

Они разделись, прошли в комнату. Сразу встретились глазами с улыбающимся Горделадзе в рамочке на столе.

— Кофе? — спросила хозяйка.

— Нет, спасибо.

Алена сняла наконец шубку, надела домашние тапки в виде бегемотиков и вошла в комнату. Села в кресло, разгладила на коленях клетчатую юбку, вопросительно посмотрела на Обнорского, потом на Зверева. Взгляд означал: ну и зачем вы явились? Что вам от меня нужно? Вы улетели — и слава Богу… Зачем вы снова здесь?

— Мы пришли к вам за правдой, Алена Юльевна. — сказал Андрей.

— За правдой? Я не понимаю… Вы пришли за правдой?

— Да. Лжи мы уже наслушались достаточно, — сказал Сашка.

— Что это означает? Как мне понимать ваши слова?

— Буквально, Алена. Мы хотим услышать правду об исчезновении вашего любовника Георгия Горделадзе… Мы многое уже знаем сами. Но хотим услышать это от вас. Так будет правильно.

— Уходите, — сказала она, поднимаясь. Обнорский и Зверев переглянулись.

— Мы уйдем, — сказал Андрей. — Но завтра же я соберу пресс-конференцию и расскажу о вашей, как минимум, странной роли в истории исчезновения Георгия.

— Убирайтесь вон, — повторила она. Зашипел кот. Зверев достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и положил его на стол: — Не хотите взглянуть на это, Алена Юльевна?

— Что это? Что это за бумажонка?

— Это копия квитанции на ремонт ваших часов, — ответил Зверев.

— Каких часов?

— Вот этих самых — в роскошном штурвале. Которые якобы были в ремонте шестнадцатого сентября.

— Почему «якобы»? — спросила она озадаченно. Зверев покачал головой:

— Ax, Алена Юльевна, Алена Юльевна… Как все это наивно. Вы ведь, наверно, фильмы про шпионов смотрите? Или в детстве смотрели? В детстве-то уж наверняка смотрели…

— При чем здесь фильмы про шпионов? — Обнорский взял у Зверева листок, развернул и сказал:

— В фильмах про шпионов любят проталкивать такую мысль: шпионы попадаются на мелочах… Банально, но, в сущности, верно. Я, Алена, обратил внимание на ваши часы. Странно, что никто, кроме меня, не обратил на них внимания. Впрочем, они так нагло стоят на самом виду, что никто на них и не смотрит… Верно?

— Зачем вы все это мне говорите, Обнорский?

— Я объясню. Вы многократно говорили неправду, но уличить вас было затруднительно: горел фонарь — не горел фонарь? Покупал Георгий «Китикэт» — не покупал? Я и попросил Александра Андреича проверить: а когда часы были в ремонте? Киев — город большой, часовых мастерских — сотни. Но Зверев здраво предположил, что удобней и проще всего воспользоваться мастерской, которая ближе к дому… Верно?

Алена пожала плечами. Зверев усмехнулся и сказал:

— И буквально в пятистах метрах от вашего дома я нашел «Ремонт годинников свiтовых фiрм». А мастер там оказался такой педант, что хранит все квиточки за год… И ваш квиточек, Алена Юльевна, он тоже хранит… Вот копия квиточка. Из нее следует, что ваш «штурвал» действительно был в ремонте. С четвертого по одиннадцатое сентября.

— Я получила его позже, — сказала Алена.

— Да, верно… Вы получили его тринадцатого, — ответил Зверев. — Вот взгляните, — он показал ксерокс Алене, — отметочка часовщика.

— Ну и что? — выкрикнула Алена. — Ну и что?

— Да ничего, Алена Юльевна. Ничего… кроме того, что вы солгали. Ложь выглядит будто бы маленькой, будто невинной даже. Но, как завещал нам папаша Мюллер — маленькая ложь порождает большое недоверие. И завтра мы собираемся обнародовать наше открытие… Мне кажется, что ваш кристальный облик жертвы несколько потускнеет и ваши коллеги зададутся естественным вопросом: если Алена Затула лжет, то, видимо, ей есть что скрывать? Алена снова села в кресло, спросила:

— Чего вы хотите от меня?

— Правды, Алена, — сказал Обнорский. — Только правды.

Она молчала, комкала в руках носовой платок. Обнорский выдержал паузу, потом сказал:

— Что было во втором пакете? «Дипломат», который Георгий похитил двадцать восьмого июля в камере хранения на вокзале?

Алена вздрогнула, сжалась в комок и посмотрела на Обнорского испуганно… Так, как будто он ударил ее. В некотором смысле это так и было. На такой эффект Обнорский со Зверевым и рассчитывали. Рассуждения о часах были только подготовкой к главному удару — нельзя же всерьез рассчитывать на то, что Затула начнет «колоться» из-за ксерокопии квитка. Квиток — это, в сущности, мелочь. Разговор о сроках получения часов из ремонта имел характер отвлекающего маневра… за которым последовал главный удар.

— Что было во втором пакете? «Дипломат»? «Дипломат» из камеры хранения?

— Нет, — ответила Алена тихо. — «Дипломат» Георгий выбросил.

— Но содержимое «дипломата» оставил? — быстро сказал Зверев.

— Откуда вы знаете? Откуда вы это узнали? Про тот «дипломат» знали всего три человека.

— Что было в «дипломате», Алена? — спросил Обнорский. — Документы?

— Нет, — сказала она. — Там были кассеты. Кассеты Стужи.

***

Позже Обнорский признается Звереву:

— Когда она сказала про эти кассеты, я подумал, что она издевается над нами. От этого «дипломата» я ожидал чего угодно, но только не кассет Стужи.

— Я тоже ожидал какой-то уголовщины, — скажет Зверев. — По мне так лучше десяток грабителей задержать, чем копаться в этих тайнах Мадридского двора…

***

— …Там были кассеты. Кассеты Стужи, — сказала Алена и, кажется, сама испугалась того, что сказала. Обнорский метнул быстрый взгляд на Зверева.

— При чем здесь Стужа? — спросил Сашка.

— Чего вы хотите? — закричала Алена. — Что вы вынюхиваете, ищейки? Зачем вы снова явились? Денег вам не доплатили?

От крика кот стремительной тенью метнулся прочь из комнаты. Обнорский, не спрашивая разрешения, закурил. «Крейзи, — подумал он. — Но не только она. Я тоже скоро стану крейзанутым».

— Не надо истерики, Алена, — сказал Зверев, но было уже поздно — Алена зарыдала. Плакала она некрасиво, по-бабьи, и текла косметика, смешиваясь со слезами…

Двое мужиков угрюмо молчали, пытаясь оценить сказанное Аленой, любовницей человека, которого очень ловко и крепко подловили… Но и сам он сделал очень много для того, чтобы стать жертвой. Алена плакала, выглядывал из прихожей испуганный кот.

Понемногу Затула успокоилась. Выглядела она нехорошо, жалко. Обнорский спросил:

— Может быть, вам дать чего-нибудь… валерьянки? Коньяку?

— Спасибо… Вайс уже пытался подсадить меня на какую-то гадость… Он и Георгия подсадил, сволочь такая!

— Вы знали об этом? — спросил Зверев.

— Все об этом знали.

— Почему же молчали?

— Зачем вы пришли? Вы считаете, что я хотела смерти Георгия? — спросила она. — Ну говорите прямо: вы так считаете?

— Нет, мы так не считаем. Не хотите теперь рассказать всю правду, Алена Юльевна?

— Она никому не нужна, правда эта… Все равно никто ничего не докажет. Но я уже не могу жить со всем этим… Мне нужно кому-то рассказать. Пусть уж вам… Тем более, что вы все равно уже многое знаете. Дайте мне сигарету.

Обнорский дал сигарету, щелкнул зажигалкой. Алена затянулась, закашлялась… Потом подняла лицо, похожее на маску клоуна, и сказала:

— Я его никогда не любила. (Обнорский подумал: а кого-нибудь в своей жизни ты любила?) Я его никогда не любила, но сначала мне казалось, что люблю… Но он так и не смог сделать выбор. А ведь все могло быть по-другому. Если бы он решился… Но он так и не решился. Он был весь в комплексах… Потому и лаял на всех. Его не нужно было ни на кого натравливать. Он самоутверждался и готов был критиковать, развенчивать и ниспровергать. Временами он становился просто смешон, меня тошнило от его самодовольства… Поэтому, когда мне предложили исполнить партию в спектакле «Жертва режима» с Георгием Горделадзе в главной роли, я согласилась. Я согласилась сразу… или не сразу. Впрочем, какая теперь разница?

— А кто вам предложил? — спросил Зверев.

— Это не важно.

— Напротив, это очень важно, Алена.

— Фамилию я вам не назову… один человек… политик.

— Я знаю его фамилию, Алена, — сказал Обнорский.

— Вы не можете ее знать, — отмахнулась она.

— Этого человека зовут Матвей Иванович Эстер, — сказал Андрей. Она удивленно распахнула глаза. — Да, да, Алена Юльевна. Это ваш любовник Матвей Эстер предложил вам сыграть в спектакле «Жертва режима».

— Но — как? Но… откуда вы?… Об этом никто… ни одна живая душа.

— Мне рассказал ваш бывший муж, Алена.

— Сергей? Но ведь он тоже ничего не знал.

— Он знал, Алена… Однажды он вернулся из командировки на день раньше, чем предполагал. Хотел сделать вам сюрприз. Но на самом деле это он получил сюрприз.

Обнорский говорил, Алена смотрела на него широко раскрытыми глазами в темных кругах расплывшейся косметики.

— Он пришел домой с цветами, с шампанским, — продолжил Обнорский, — и увидел то, что увидел. Он ушел, а вы даже не знали, что он приходил.

— Господи! — сказала она, поднеся руки к щекам. — Господи… Я догадывалась, что он что-то подозревает… Господи! Какой ужас.

— Это не самый большой ужас, Алена… Что конкретно предложил вам господин Эстер?

— А? — Она посмотрела на Обнорского непонимающим взглядом.

— Вы сказали, что господин Эстер предложил вам сыграть в спектакле «Жертва режима», что это значит?

— Он, конечно, сначала ничего не говорил про жертву. Напротив, он сказал мне, что хочет помочь Георгию, что Георгий — талантливый журналист и очень ему нравится, что о наших с ним отношениях он хранит самую светлую память и к Георгию меня не ревнует… Он сказал, что может подкинуть материалы о закулисной жизни нашей верхушки. И это позволит Георгию заявить о себе.

— Он, — спросил Зверев, — разговаривал только с вами или с Георгием тоже?

— Только со мной, естественно… Он говорил, что Георгий — гордый человек и может отказаться принять что-либо из посторонних рук. А из моих — возьмет… Дайте мне сигарету, Обнорский.

— Вы же не курите, Алена… Зачем вам?

— Все равно дайте. Теперь уже все равно.

Андрей дал ей вторую сигарету. Она раскрошила ее пальцами, табак просыпался на пол. Алена посмотрела на табачные крошки с недоумением, бросила изувеченную сигарету в пепельницу, но новой не попросила, пробормотала:

— Теперь уже все равно. Кому это надо теперь?

— Когда у вас состоялся этот разговор с господином Эстером?

— В октябре прошлого года.

— Где?

— Мы встретились… мы чисто случайно встретились в Вашингтоне.

— Понятно… Чисто случайно встретились. И он стал давать вам материалы?

— Не сразу… До того, как пошли материалы, мы встречались еще дважды.

— В Вашингтоне? Случайно?

— В Киеве и не случайно… Он настойчиво предлагал мне компромат, но я отказывалась.

— Почему, Алена, вы отказывались?

— Потому что я слишком хорошо знаю этого человека. Как-никак я полтора года проработала у него пресс-секретарем. Он расчетлив, циничен и никогда ничего не делает просто так… Если он так настойчиво чего-то добивается, значит, видит выгоду для себя лично. Значит, что-то ему нужно. А если ему что-то нужно — он умеет этого добиваться. А Георгий — не умел. Слишком был мягкий.

Алена умолкла, потерла виски.

— А что было дальше, Алена? — спросил Зверев.

— Дальше? Дальше много чего было… Странные какие-то события за спиной Георгия. Слежка, что ли? Метания какие-то… Газета наша. А потом появился Вайс. Я сразу поняла, что Вайс появился не случайно. И говорила Георгию: не встречайся с ним. Но нет — Гия был как девушка: ему наговорят комплиментов — он млеет. А Вайс и подошел к нему с комплиментами: ах, вы такой талантливый! Ах, вы — звезда украинской журналистики… еще не первая по величине, но, несомненно, первая по яркости. И Гия «повелся» на эти разговоры… И начисто проигнорировал мое мнение о Вайсе. Впрочем, надо заметить, что Эдик Вайс далеко не глуп и до примитивной, прямолинейной лести не скатывается. У меня даже сложилось впечатление, что его обучали манипулировать людьми. В общем, так или иначе, но именно Вайс появился, как черт из табакерки, вошел в доверие к Георгию и подсадил его на наркотики. И это не случайно.

— А на какие именно наркотики? — спросил Зверев.

— Не знаю… какие-то таблетки. Они оказывали стимулирующее воздействие… в том числе, на сексуальное влечение. Георгий радовался, как ребенок: ой, ой, «таблетки успеха»! На Западе, дескать, все их принимают, это в порядке вещей. Он был даже благодарен Вайсу. Ему казалось сначала, что он видит свет в конце тоннеля. Он становился абсолютно некритичен к себе и к своим поступкам.

— Вайс сам снабжал его таблетками? — спросил Андрей.

— Конечно. И делал это очень ловко, как дрессировщик.

— То есть? — удивился Андрей.

— Очень просто, господин питерский расследователь: сначала он приучил Георгия к мысли, что Вайс — это здорово. Вайс — это приятное общение, в процессе которого тебя хвалят, тобой восхищаются. Разумеется, это приятно, это нравится… А Эдик Вайс появлялся всегда только в удобное время — как будто знал, когда уместно.

— Вполне вероятно, что действительно знал, — сказал Андрей.

— Как это? — спросила Алена.

— Очень просто: кто-нибудь из вашего замечательного редакционного коллектива снабжал его или его шефов информацией.

— Кто? — подалась вперед Алена.

— Не знаю, — сказал Обнорский. — Но это установить нетрудно. Так что там дальше относительно «дрессировщика»?

— Вайс вел себя как дрессировщик: сначала он приучил Георгия к себе, потом внушил ему мысль о необходимости глотать эти чумовые колеса. Но и колеса-то он давал Георгию тогда, когда Гия слушался. А если не слушался — Вайс «исчезал», на связь не выходил, и Гия сидел без таблеток. А без таблеток он уже не мог — его давил депрессняк, он кидался на людей по малейшему поводу. На меня ему было уже наплевать.

— Как быстро, Алена, все эти изменения происходили?

— На глазах… Другое дело, что многие не хотели ничего замечать. И понимать не хотели. Спроси в редакции про Вайса, ответят: «О, Эдик? Эдик отличный мужик…» Еще бы! Эдик всегда приходил со свежим анекдотом, угощал вином, пивом. А того, что он за полтора-два месяца сделал Георгия наркоманом, замечать не хотели. Но для меня тогда было главным другое — Георгий отдалился от меня. Из наших отношений как-то незаметно исчезло человеческое тепло… Секс? О да, секса стало больше, но человеческое постепенно сходило на нет.

— А что же вы… вы-то куда смотрели, Алена? — спросил Обнорский.

— А что я могла сделать? — пожала она плечами.

Обнорскому хотелось вскочить, тряхнуть Алену за плечи и заорать на нее: «Ты что? Ты что несешь, дура?! Мужика на твоих глазах разводят, сажают на наркоту, а ты целку из себя корчишь: что я могла?… Ты и есть самый настоящий соучастник». Но он не закричал, он посмотрел на Зверева, и Сашка ответил ему понимающим взглядом. Ему тоже было очевидно, что Алена не так наивна, как хочет сейчас казаться.

— Потом вы все-таки стали передавать Георгию материалы от вашего лю… от Эстера. Почему вы изменили свою позицию?

— Потому, что их стал носить Эдуард Вайс.

— А где брал их Вайс?

— Да где? Наверное, там же. Как вы сказали: «у моего лю…»

— Почему вы так думаете?

— Да потому что материалы были те же самые, о которых мне намекал Эстер. Поэтому я твердо убеждена, что Вайс — человек Хозяина. И я подумала: пусть уж эти материалы идут через меня. Я, по крайней мере, сумею отсеять то, что может стать миной замедленного действия в судьбе Георгия.

— Понятно. Скажите, Алена, какие суммы Хозяин платил за организацию левых публикаций? — спросил Зверев.

— Платил? — удивилась она. — Он ничего не платил.

— Как же так? За черный пиар обычно платят. Обычно немало.

— Он не платил… давал по пятьдесят-сто долларов на Интернет-кафе. На расходы.

— Любопытно. У Георгия — финансовые проблемы. Он выполняет… э-э… довольно деликатную миссию, за которую можно спросить деньги. Но не спрашивает. Как же это понимать?

Алена замялась, потом сказала:

— Он и не мог спросить. Он ни разу не общался с Хозяином лично, только через меня.

— Понятно. Но через вас, Алена, он мог передать: деньги давай.

— Видите ли, Андрей…

— Вижу! — сказал Обнорский. — Вижу. Георгию уготовили роль «жертвы режима», и вы активно помогали «режиссеру» работать с «актером». А жертве не положено быть богатой… Так?

— Нет, — сказала она горячо. — Не так… разумеется, не так.

— Так, Алена! — уверенно, обличительно произнес Зверев. — Вы сами пятнадцать минут назад сказали, что не любили Георгия… что не любили его никогда и с удовольствием приняли предложение разыграть спектакль «Жертва режима». Разумеется, вы не знали тогда, чем это может кончиться… Возможно, Хозяин даже говорил вам, что все его действия пойдут на пользу Горделадзе, для его же блага.

— Да, да, именно так, — подхватила она.

— Погодите, не перебивайте меня, Алена Юльевна. Я не думаю, что все так просто. Я думаю, что у вас были иные мотивы… Самый простой — финансовый.

— Как — финансовый? — изумилась она.

— Да очень просто: вы получали от вашего бывшего любовника не только материалы, но и деньги за публикацию этих самых материалов.

— Да как вы смеете?

— Смеем! — сказал Обнорский. Он встал, подошел к креслу, в котором сидела Алена, остановился, нависая над ней. — Смеем, Алена. Ты видела, как у тебя на глазах губят человека… И — молчала.

— Я не молчала, — ответила она. Чтобы отвечать, ей приходилось задирать голову.

— Ты не просто молчала. Ты, как мне представляется, участвовала в этом. Пассивно, разумеется, но участвовала. И даже получала удовольствие, видя, как Георгий все глубже увязает в трясине.

— Нет! — выкрикнула она.

— Да, — сказал Обнорский. Он интуитивно чувствовал, что попал «в десятку». — Да, Алена, да… Ты втайне ненавидела его. За то, что у него есть дочки. За то, что он никогда их не бросит. За то, что он талантливее тебя как журналист и интереснее как личность. Ты давно и тайно ненавидела его, и когда твой бывший трахаль предложил тебе «расплатиться» с Георгием, ты сразу согласилась.

— Нет, нет и нет, — сказала она.

— Конечно, я не могу доказать свою точку зрения… Но чем другим, Алена, можно объяснить твое поведение? Деньгами? Наверно, можно, но я в это не очень верю. Как иезуитски ты себя вела! В этом есть нечто… Нечто глубоко личное, не имеющее отношения к деньгам.

— Я боялась, — произнесла Затула.

— Возможно… возможно, ты боялась. Но это не мешало тебе подталкивать Георгия к обрыву. И одновременно трахаться с ним. От этого некрофилией тянет, деточка…

— Да как ты смеешь, подонок? — закричала она, вскакивая.

Обнорский легонько толкнул ее ладонью в плечо, и Затула снова села в кресло. Андрей сознательно обострял диалог. Он видел, что Затула начала оправляться от первого шока, что она уже примеривает новую маску, уже привычно лжива… Он решил надавить.

— Смею! Ты, как настоящий маньяк, сначала убила Георгия, а потом хранила его отрубленную руку. Ты почти что в глаза ему заглядывала в смертный час. Ты толкала его к могиле, Алена.

— Не так, — вскрикнула она. — Все было не так.

— А как было? — спросил Обнорский. Он видел: сейчас она заговорит. И она заговорила:

— Все было не так, не так, не так! Никто не хотел его убивать. Хозяин предлагал создать образ Горделадзе — жертвы… Но не убивать. Георгий должен был исчезнуть, отсидеться в Грузии, а потом «сбежать из чеченского плена», куда его «продал злой Бунчук». Хозяин говорил: все будет сделано так — комар носа не подточит. У нас в запасе, говорил он, будет железный козырь. Такой, что ничем не перебить… Тогда я не знала, что он имел в виду «кассеты Стужи». Впрочем, может быть, он имел в виду что-то другое. Неизвестно, был ли он сам в курсе существования кассет или решил использовать их, когда Георгий «открыл» кассеты…

— Что значит: он «открыл» кассеты?

Алена вдруг хлопнула себя по лбу и сказала:

— Господи, какая же я дура! Как же я сразу не поняла, что вы ничегошеньки не знаете? Слышали где-то случайно, краем уха, про «дипломат»…

— Вы почти правы, Алена, — сказал Зверев. — Но только «почти». Мы действительно слышали случайно, «краем уха», про «дипломат». Потом мы случайно услышали про вашу связь с Хозяином… случайно услыхали про забавы Георгия в Интернет-кафе… случайно уличили вас во лжи со «штурвалом». Есть еще десяток таких «случайностей». Мы пока их не называем — мы даем шанс вам.

— Да ладно тебе, Зверев, Господа Бога из себя корчить — шанс он мне, видите ли, дает! Да кто ты такой, Зверев? А ты, Обнорский, кто? Расследователи? Да вы никто здесь, на Украине! Тут покруче и поумнее вас мужики сидят. В погонах с большими звездами… Но и они сидят, хвост поджавши. Вы думаете, только вы такие умные? Кроме вас никто по следу не смог пройти? А? Так ведь есть, есть люди, которые очень много знают. Но сидят на жопе ровненько, смирненько. Пока команды «фас!» не будет — голоса не подадут. А вы? Ой, мама, не могу — «мы даем вам шанс!» Да я завтра же заявлю, что вы приходили ко мне и шантажировали меня… Консьержка подтвердит, что вы были у меня. Настаивали, чтобы я дала показания на Хозяина. А хотите, я заявлю, что вы вербовали меня работать на ваше москальское ФСБ? Вот скандальчик-то будет! Международного уровня.

Алена произносила свой монолог быстро, уверенно, даже как будто весело.

Но очень скоро выдохлась, увяла и съежилась под тяжелыми взглядами Зверева и Обнорского. Как-то разом, вдруг, она осознала, что уже сказала в запале много лишнего… И что оба питерских не очень просты, зато очень опасны. Они опасны не той опасностью, какой опасен Хозяин или Отец. Они опасны своим умением добывать и анализировать информацию. И этот Зверев не зря намекнул: у нас есть в загашнике еще десяток таких «случайностей»… И ведь почти наверняка они у них есть. В какой момент и каким образом они обнародуют эти «случайности», то бишь факты? В чьи руки отдадут?

Она не ощущала себя преступницей, она не совершила ничего худого… Но отчего же ей так страшно и тяжело? Отчего она мечется между желанием рассказать все и желанием выгнать двух этих коллег… Что делать? Что делать?

— Ну, — сказал Обнорский, — успокоилась? Что значит: «Георгий открыл кассеты»?

— Именно то и значит…

— А все-таки?

— Вы уже в курсе, что Георгию остро не хватало денег?

— Конечно. Мы также в курсе, что вы, Алена, сорвали получение американского гранта. А также подставили «Вести», опубликовав критическую статью про спонсора… Как тут не быть острой нехватки денег?

— Тут все не так просто, — вяло сказала она.

— Бросьте, — ответил Зверев. — Все просто. Вы отсекали Горделадзе от реального финансирования.

— Нет, вы не понимаете…

— Объясните, мы поймем.

— Вы не поймете, — сказала Алена. — Я… я сама не понимаю.

— Ладно, дальше. Финансовые проблемы были, но все же деньги откуда-то поступали. Если Хозяин за пиар не платил, то откуда?

— Его финансировал Отец.

— Да бросьте, Алена. Тысяча баксов в долг — это что, по-вашему, «финансирование»? Тем более, что деньги Георгий вернул

— Как — вернул? — удивилась Алена. — Почему — тысячу долларов? Кто вам это сказал?

— Отец и сказал, — ответил Зверев.

— Ну, Отец мог вам сказать все, что угодно. Даже то, что он сам у Георгия брал в долг… Вы поверили Отцу?

— Георгий был должен Отцу?

— Да, еще бы. Я думаю, что подсадка Георгия на финансовый шприц к господину Матецкому была спланирована Хозяином.

— Много Георгий был должен? — спросил Зверев.

— Много… тысяч пятнадцать.

— Гривен?

— Если бы! Долларов.

Обнорский и Зверев переглянулись — пока их построения в основном подтверждались. Да, у Горделадзе был левый источник финансирования. Да, он возник неслучайно — он являлся частью плана «Украина без Бунчука!». Разве пятнадцать тысяч баксов — деньги? Понятно, что суммарная стоимость плана на порядок или даже на два выше… Но даже и полтора миллиона баксов — не цена за Украину. За возможность установить здесь контроль над президентом и качать бабки. Торговать нефтью, газом, портами, людьми и самой «незалежностью».

Украина огромна и богата… Разве миллион-другой долларов и несколько человеческих жизней — цена за нее? Нет, ребята, не цена… Лезут со всех сторон Хозяева с Отцами, Газовые Принцессы и Футбольные Магнаты. Каждый хочет урвать «свое»… Но не прочь прихватить и чужого. Для этого все средства хороши — подкуп, шантаж, убийство. Важен результат.

— Значит, — сказал Обнорский, — Отец подпитывал Георгия финансово. Видимо, с дальним прицелом и по заданию Хозяина. Я вас правильно понял?

— Пожалуй, да…

— А почему, Алена, вы считаете, что Отец действовал по заданию Хозяина?

— А с чего бы Отец стал таким широким спонсором? — пожала плечами Алена. — Он же бандит, жмот страшный. Я его по Симферополю знаю — он просто так копейки не даст никому…

— Понятно. Ну а какое отношение Отец имел к тому «дипломату»? Как Георгий узнал про «дипломат»?

— Он был у Отца. Пошел просить еще денег. Сами знаете — их много не бывает. Он пошел просить, но в тот день Отец впервые ему отказал. Даже напротив, сказал, что пора бы, мол, и рассчитаться. Для Георгия это была полная неожиданность… Он растерялся, он не знал, что ответить.

Обнорский подумал: «Когда Гия брал деньги у натурального бандита — неужели не предполагал, что настанет время платить по счетам?» Как будто услышав его мысленный вопрос, Затула сказала:

— Георгий уже здорово подсел на таблетки. Я думаю, что он уже не совсем адекватно воспринимал происходящее. Он жил в режиме «кайф-депрессняк». Все либо хорошо, либо плохо. Это было не очень заметно посторонним, но я-то знала отлично… Короче, Отец спросил: как, мол, отдавать будешь, Георгий? И Гия растерялся. Он не знал, что ответить… Но в этот момент у Отца зазвонил телефон. Георгий говорил мне позже: меня спас этот звонок! Он, дурень такой, не мог предположить, что этот звонок его и погубит… В общем, зазвонил телефон.

Невольно Георгий стал свидетелем разговора. Разговор велся «конспиративно» — намеками, недоговоренностями. И все же Гия понял, что речь идет о некой «посылке», которая, видимо, находится в камере хранения. О камере хранения он догадался потому, что Отец записал на календаре: «яч. 68 к. 303». Это, видимо, следует читать как «ячейка № 68, код 303». Логично?

— Вполне, — ответил Зверев. — Это было двадцать восьмого июля?

— Нет, двадцать первого.

— Как двадцать первого? — спросил Обнорский и посмотрел на Зверева.

Сашка пожал плечами.