- Да я и не зову тебя к войне. Давай расстанемся подобру-поздорову.
      - Митрий, правда меня не пугает, смерти я не боюсь.
      Скажи мне, кто убил Илью Цевнева?
      - Чаусов, командир Волчьей сотни. Ну и что?
      - Хочу развязать узлы.
      - Тогда расскажи вдове и детям Чаусова, как ты зарубил его, их отца.
      - Мптрий, я выполнял решение твое, трибунала.
      А ты? Признайся, я не донесу.
      "Этот изработался. Идея не терпит раздвоенности душевной. - Уганов глянул в глаза Власа. - Все, кончился Влас, уговаривать бесполезно. Жизнь его потекла не туда.
      Жизнь его не только не нужна делу, но даже вредна. Отжил Влас..."
      - Я убил Цевнева, - сказал Халилов. И он затянул ту предсмертную песню, которую пели тюрки в подвале купеческого дома.
      Влас пошел, разбивая коленями волны ковыля.
      - Власушка!
      Влас оглянулся. Тишина. Только хруст посохшей травы под ногой. Поднялся с куста кобчик, зачастил крыльями над сурчиной.
      Спиной Влас почувствовал опасность, резко обернулся.
      В нескольких шагах из-за куста дикой вишни целился в него из нагана Халплов.
      Озноб собрал мускулистое тело Власа в тугой комок, и, как развернувшаяся в рывке кошка, Влас прыгнул на Халилова.
      Огонь ударил з лицо, опрокинул Власа...
      Синяя протока неба наливалась краснотой. Уганов плакал над судорожно вздрагивающим телом Власа.
      Потом столкнул тело в выбитую вешними ручьями яму в овражке с тонким слоем чернозема по рваным окраинам, закидал землей.
      Ночью зашумел дождь, мокрым гулом наполнился суходол. Песчаным наплывом залило могилу.
      11
      Когда Автоном спустя время встал на ноги, ему сказали о смерти Власа. И он горько удивился, что мать, когдато поминавшая за упокой живого Власа, теперь не хотела верить в его смерть, продолжая молиться за здравие своего первенца.
      Автоном вышел в степь.
      Пока хворал, отцеплялся душой от каких-то крючков.
      В одну из тяжких ночей он почувствовал, что нельзя пошевелиться, чтобы не задеть что-то. Потянешь травинку - она корнями связана с другими.
      Нельзя идти по жизни, размахивая руками. И постепенно отцеплялся, путы ослаблялись. Чем примиренное думал о людях, тем больше ослаблялись веревки незримые.
      Как-то по-новому входил в жизнь людей. Повзрослел] что ли. он, поостыл лп.
      "С Захаром вроде квиты, - подумал Автоном, - забыть все зло, работать молча, жнть в семье и радоваться что живешь... Ничего-то лучше жизни нет. И никакой должности мне не надо".
      Оя тихо брел по выбитому утолоченному выгону, и тень его двигалась наискосок. Теперь ему казалось, что больше всех он сам себя запутывал по какой-то горячности и нетерпимости своей.
      Потянуло Автонома глухое урчание машин за горой.
      Откашливаясь, подошел к совхозным землям.
      Косилки стрекотали на клеверном поле, от пахучего сока срезанной вянувшей травы кружило Автоному голову.
      Исподлобья смотрел он на Колоскова - рукава засучены выше локтей, на груди рубаха распахнута, бритая башка пропечена зноем. Не по годам азартпо, вызывающе весело хлопал Автонома по плечу, смеялся. Неподалеку пахали на тракторах, вычернивали широкое поле.
      - Никто не подымал на такую глубину. - сказал Кояосков, усмешливо глядя на Автонома: стоял тот на коленях, мял землю, просеивая меж пальцев. Медленно встал, глянул в лицо Колоскова запавшими после хвори глазами, будто вешней полыньей обдал.
      - Вам что не ворочать тракторами... Да, вовремя подымаете пар, выгорят сорняки... Онисим Петрович, большую прибыль дает совхоз? - спросил впритайку.
      Колосков вспыхнул, но сдержал себя:
      - Нет пока прибыли.
      - Без жадности работают ваши. Вон они косят и на солнце поглядывают: скорее бы обед! Потом коней в табун, забыли о них. А настоящий хозяин не ляжет дрыхнуть в холодке, пока не накормит коней али быков... От нас, колхозников, тоже невелика прибыль, Онисим Петрович... Знаете, что мне хочется? Сказать?
      - Говори, не опасайся.
      - Теперь я ничего не боюсь, окромя глупости, - она опаснее всего... Дайте мне широту. Хочу быть хозяином жизни... не только своей. Пусть не гоношатся, не висят надо мной. Кто хлебом кормит страну, у того и права большие.
      - Переходи ко мне в совхоз, а?
      - Охотно пошел бы, да судьба моя другая - жить вместе со своими хлебовцами.
      В трещинах с разрывами кореньев томилась каленая за прогоном земля, знойный ветер гнал с ковыльных залежей горький прах отшумевшего пожара, и только чернобылинка держалась на пропеченном суглинке. По ней-то и гнал вверх вьюнок свою проволочную спираль с белыми раструбами цветов. Повыше на ковыльном склоне старчески индевела над осиротевшим после змеиного наполза гкавороныш гнездом духменная богородская травка на чьей-то потаенной могилке, затянутой сухими красно-бурыми натеками.