- Bitte rauchen, Herr Hauptman!{10}
      Ухов с готовностью полез в карман за папиросами.
      - Отставить! - негромко сказал Розин. От табачного дыма его сегодня мутило. Немец понял это по-своему и озабоченно перевел взгляд на майора.
      - Успеется, я задержу его ненадолго.
      Он сказал это по-русски, но немец вдруг успокоился. "Понял или догадался? - подумал Розин. - Надо проверить". Он сел за стол.
      После обычных формальностей - имя, фамилия, номер части, обстоятельства перехода - майор спросил перебежчика, хорошо ли его кормят. Тот с готовностью ответил, что да, очень хорошо, и отпустил неуклюжий комплимент по поводу безупречного произношения Розина.
      - Герр майор никогда не был в Берлине?
      Розин сказал, что не был, но надеется попасть туда в самое ближайшее время, и немец рассмеялся в знак того, что по достоинству оценил шутку.
      - Гитлер проиграл войну, - сказал он.
      Розину показалось, что эта фраза, как, впрочем, и все остальное, была заранее подготовлена. Он задал вопрос о семье: о жене, о детях. В этих случаях пленные ведут себя одинаково: стараясь разжалобить следователя, плачут, хватаются за сердце, падают в обморок. Макс Риган - как звали перебежчика - в точности повторил свою сцену. Рукава солдатского мундира судя по документам, Риган служил в саперной роте 242-го пехотного полка были ему коротки, воротник тесен, да и весь мундир узок, словно достался ему с чужого плеча. На открывшемся запястье синела татуировка. Розин загнул рукав еще дальше. Синие татуировки стали гуще, один скабрезный рисунок наплывал, на другой.
      Еще в самом начале допроса Розин обратил внимание на глаза Ригана. Перебежчик никогда не смотрел прямо, а всегда куда-то вбок, и обязательно исподлобья.
      Но главным было даже не это, - в конце концов, большинство пленных вначале боится поднять глаза на русского офицера, - главным было то, что Риган, очевидно, привык так смотреть... Привык и к инсценировкам, вроде той, которую разыграл только что. Следовательно, неволя для него не новость. Татуировки могли быть сделаны в тюрьме.
      - Разденьте его, - приказал разведчик.
      Когда мундир был снят, Розин резким движением сорвал с сидевшего Ригана рубашку. Немец вскочил.
      - Что вы делаете? - прошептал Ухов. - Он же пленный!
      - Ich bin krank!{11} - сказал Риган, явно понимая, о чем говорит капитан.
      - Теперь это не имеет значения, - спокойно ответил Розин. Перебежчик забился в угол, глаза его испуганно забегали.
      - Вы не имеете права! Я добровольно перешел на вашу сторону.
      Но Розин уже поднимал его руку вверх. На коже виднелся четкий ряд цифр. Это была группа крови.
      - Вы эсэсовец, - все так же спокойно произнес Розин, снова садясь за стол, но уже по-иному глядя на солдата, - эсэсовцы в плен не сдаются, следовательно, вы заброшены к нам специально. Далее, у вас нет семьи, нет детей, но зато есть прошлое уголовника и убийцы. Сколько лет вы провели в тюрьме? Все, что вы раньше говорили на допросах, - ложь. Вы хотели обмануть нас, и за это будете расстреляны.
      Он говорил, не повышая голоса, делая вид, будто все это ему давно надоело и что не впервые сегодня выносит он такой приговор. Он видел, как вытягивается лицо Ригана и сам он медленно сползает с топчана на земляной пол.
      Капитан Ухов растерянно посмотрел на майора. Сколько раз ему говорили о гуманности, о человечности, и вдруг тот самый человек, который до сих пор олицетворял эту самую гуманность, собирается совершить совсем другое!
      "Черт бы побрал этого парня! - в сердцах подумал, в свою очередь, Розин, мельком увидев бледное лицо Ухова. - Чего доброго, вступится за немца и провалит так хорошо начатый спектакль".
      Однако опасался напрасно; немец был слишком уверен в том, что русские именно так и поступят, и не смотрел по сторонам. Об их азиатской жестокости он слышал раньше. Но Риган не хотел умирать. Все, что угодно, только не это! Ему нет еще и тридцати... Какой жестокий, пронизывающий взгляд у этого майора! Тот первый, коренастый и хромой, сначала тоже буравил Ригана своими угольными, всегда немного прищуренными глазами, но Риган чувствовал, что он ничего не видит в его давным-давно наглухо закрытой от всех посторонних душе. Этот же вместе с нательной рубашкой словно кожу с него сорвал... Что ему нужно? Похоже, он и так все знает. А если не все? Если предложить ему сделку? Продать Хаммера, Книттлера, вообще всю шайку к чертовой матери и самого Шлауберга в придачу? О, дьявол! Почему молчит этот человек? Кто он? Следователь? Палач? Прокурор? И вдруг Риган понял: он разведчик! Ему наплевать, кто перед ним - эсэсовец или простой пехотинец, его интересует другое.
      - Господин офицер, если гарантируете мне жизнь, я сообщу вам много интересного, - сказал он.
      - Чем вы нас можете удивить? - равнодушно произнес Розин, убирая в полевую сумку какие-то бумаги. - И потом, вам нельзя верить.
      - Клянусь, то, что я скажу теперь, будет правдой! - гордо воскликнул немец. Розин изобразил на своем лице раздумье.
      - Хорошо, - сказал он наконец, - но сначала давайте уточним ваши прежние показания. - Он взял протокол допроса Ригана, составленный Уховым. - Сколько тонн горючего и какого именно находится на складе в Алексичах? Какова там охрана? Еще раз напоминаю: ложь будет стоить вам жизни.
      Риган снова заколебался. Либо сейчас он станет предателем, но получит жизнь, либо останется верен фюреру и вознесется на небо. Он выбрал первое.
      - В Алексичах нет никакого горючего. Почти нет. Два или три каких-то бака, так, на всякий случай...
      По изменившемуся лицу Розина Ухов понял, что немец сказал что-то очень важное, но майор быстро взял себя в руки, и командир разведки успокоился. Сделав вид, будто зачеркивает что-то на листке бумаги, Розин сказал:
      - Это соответствует сведениям, полученным нашей разведкой. Если так пойдет дальше, мне действительно придется вас оставить в живых... - Он видел, как Риган быстрым движением вытер потный лоб. - Сколько солдат сосредоточено в этом районе, танков, самоходок?
      - Там стоят танки... - Риган говорил медленно, будто приоткрывая тяжелую завесу. - Много танков. Мы свозили их тягачами отовсюду. Вы увидите их сами, когда займете Алексичи. Некоторые были так искалечены, что нам пришлось собирать их по частям...
      Розин быстро встал и подошел вплотную к эсэсовцу. Напряженно следивший за ним Ухов на всякий случай подался вперед.
      - Довольно. А теперь - так же честно - место прорыва! Ну, быстро!
      Немец снова побледнел.
      - Этого я не знаю.
      Розин повернулся к Ухову.
      - Товарищ капитан, приведите в исполнение. Нечего с ним больше церемониться!
      Риган, как подкошенный, повалился на колени.
      - Помилуйте, господин майор, я сказал все, что знал! Клянусь вам!
      - Вот как! А ты славно говоришь по-русски! Ухов!
      - Господин майор, еще одну минуту! Только минуту! Место, где мы перейдем в наступление, держится в строжайшей тайне. Я просто солдат и узнаю об этом не раньше других, но зато я сообщу вам, где находится бригаденфюрер Шлауберг! Это хорошая плата за мою жизнь, не правда ли?
      - Назови хотя бы примерно, где генерал собирается выходить из окружения. Далеко это от Алексичей или близко? В какой стороне?
      - Я могу только предполагать, - с трудом ворочая языком, проговорил Риган, - но дайте же хотя бы глоток воды! - Розин сделал знак Ухову. - Если генерал начал стягивать войска к месту прорыва, то совсем недавно. День-два, не больше. До этого вся техника, люди, склады с горючим были рассредоточены на большой территории. - Он облизнул пересохшие губы. - Да, стягивает... Но это не будет спасеньем, нет. Они все погибнут, герр майор. Все до одного. Я знаю, ваши солдаты не простят нам того, что мы натворили у вас за три года войны.
      Вошел Ухов с котелком, Риган схватил его обеими руками и стал пить, захлебываясь и проливая воду на волосатую грудь.
      - Ну, хорошо, допустим, вы об этом ничего не знаете, - успокоившись, Розин снова перешел на "вы". - Где Шлауберг?
      - Он в своей резиденции в Великом Бору. Говорят, там есть большой красивый дом - имение русского помещика, который когда-то дал от вас тягу...
      Когда майор Розин появился в узле связи, там уже было несколько человек. Последним вошел полковник Бородин. Все стояли, окружив рацию, работавшую на волне "Сокола".
      - Ну что, - спросил Бородин, - отозвался?
      - Никак нет, товарищ полковник, - ответил начальник связи, - молчит.
      Временами радисту казалось, что он слышит слабые позывные "Сокола", он вздрагивал, прижимал ладонями наушники и кричал: "Сокол"! "Сокол"! "Я "Заря"!" - и тогда стоявшие за его спиной офицеры нагибались над ним, забыв о рангах, теснили друг друга плечами, но наваждение проходило, радист успокаивался, офицеры расправляли согнутые спины.
      Бородин пошел навстречу начальнику разведки дивизии.
      - Что перебежчик? Есть новое?
      - Все новое, Захар Иванович.
      - А именно?
      - В Алексичах для нас устроен цирк. Никакого наступления на этом участке не будет.
      - Вот это фокус!
      - Да. Мне надо срочно в штаб дивизии.
      Он пошел к выходу, но ему навстречу спешил дежурный штаба полка.
      - Товарищ полковник, к нам генерал.
      Все, кроме радистов, повернулись к выходу, замерли в положении "смирно". Комдив вошел, как всегда, не торопясь, окинул взглядом присутствующих, поздоровался, не глядя сбросил бурку подоспевшему ординарцу, пожал руку Бородину. За ним, нагнувшись, входили в блиндаж начальник политотдела дивизии и адъютант генерала, а чуть позже - полковник Чернов.
      - Докладывай, Захар Иванович, коли есть о чем, - сказал генерал, - ты, брат, в последнее время не очень-то балуешь нас хорошими новостями. Немцы у тебя перед носом, а ты о них ни слова.
      - Есть новости, товарищ генерал, - ответил Бородин, - но я думаю, вам об этом доложит ваш начальник разведки. Он только что допросил перебежчика.
      - Когда же ты успел, Розин? - спросил генерал, подняв глаза на майора. - Два часа назад ты был еще в штабе армии. Ну ладно, давай выкладывай.
      - Товарищ генерал, - начал Розин, - в Алексичах нам приготовлен сюрприз другого рода, нежели мы предполагали.
      - Что такое? - насторожился генерал, и благодушное выражение сменилось озабоченным.
      - Никакого наступления на участке обороны 216-го полка не будет.
      - Вот как? Тогда где же?
      - Скорей всего это произойдет западнее, у Вяземского. Но возможно, и в другом месте. Я как раз направлялся к вам для доклада.
      Некоторое время в блиндаже стояла тишина, потом генерал спросил:
      - Чем вызван такой поворот в твоем мнении? Совсем недавно ты мне доказывал обратное. Да и начальник штаба был с тобой согласен.
      - Обстоятельства изменились, товарищ генерал. Перебежчик раскололся. Он послан к нам с целью усилить дезинформацию.
      - А танки?! Только вчера их видели летчики!
      - Бутафория. Свезены отовсюду битые, замаскированы, подкрашены...
      - А склад горючего? Тоже бутафория?
      - Склад настоящий, но пуст, если верить перебежчику.
      - А почему мы должны верить ему? - вмешался Чернов. - Мне он говорил одно, Розину - другое. Я думаю, товарищ генерал, нам все это надо еще раз хорошенько проверить.
      - Да, да, ты прав. Надо проверить. На твоем месте, Дмитрий Максимович, я бы не торопился так категорично утверждать. Ну какие у тебя к тому доказательства, кроме показаний одного немца?
      - Интуиция разведчика! - ехидно присовокупил Чернов. Розин сделал вид, что не расслышал.
      - На участке Вяземского погибли две наши лучшие разведгруппы. Погибли, что называется, в тишине. Никаких боевых действий против Вяземского до сих пор не проводилось. Как вы знаете, силы противника чаще всего накапливаются втайне.
      - Однако же "языков" Шлауберг таскал из полка Бородина, а не Вяземского! - возразил комдив.
      - Причины могут быть разные. Во-первых, он понимает, что и там, и тут состав наших полков примерно одинаков...
      - Допустим.
      - Во-вторых, несколько ранее у Шлауберга могли быть другие намерения. В конце концов, самый короткий путь добраться до своих - это идти через Ровляны.
      - Согласен. И все-таки нужны более веские доказательства. Вот если бы у тебя было донесение разведгруппы!
      - Разведгруппа, посланная в район Алексичей, молчит как рыба! - резко вставил Чернов. - Думаю, надо немедленно отозвать Стрекалова и наказать за своеволие.
      - Что такое? За какое своеволие?
      - Я объясню, товарищ генерал, - сказал Чернов, - во время отсутствия майора Розина я занимался разведкой. В это время старший разведгруппы, кстати, единственный, кому была дана рация, грубо нарушил мой приказ и, самовольно оставив объект, увел группу в другой квадрат. После этого связь с ним прекратилась. На наши позывные он не отвечает, в эфир не выходит. Судя по допущенным нарушениям, этот военнослужащий вообще ненадежен. Кстати, я с самого начала был против посылки его в тыл противника, но у сержанта Стрекалова нашлись покровители...
      - Это какой Стрекалов? - спросил комдив. - Твой, что ли, Захар Иванович?
      - Из артдивизиона. Вы его видели, товарищ генерал. Высокий, плечистый, веснушчатый. Он вам тогда понравился...
      - Постой, уж не тот ли парень, с которым я здесь у тебя встретился?
      - Он самый.
      - М-да... Не отвечает, говоришь? А может, расстояние велико для телефона?
      - Товарищ генерал, - напомнил Розин, - вы требовали Доказательств. Вот они. - Он положил перед комдивом сильно помятый листок бумаги. - Это донесение Стрекалова. Он сообщает, что переходит в квадрат "4-а" ввиду того, что объект номер один оказался фикцией. Я не считаю это прямым нарушением, так как согласно моему приказу основная его задача - установить район сосредоточения сил Шлауберга. Думаю, что полковник Чернов поспешил с выводами. Стрекалов узнал все раньше нас и принял единственно верное решение.
      - Почему же он не отвечает?
      - Товарищ генерал, вы сами были некогда разведчиком и знаете, как нелегко иной раз приходится нашему брату...
      - Да, да, что ты предлагаешь? Послать еще одну разведгруппу в квадрат "4а"?
      - Думаю, это бессмысленно.
      Какое-то движение произошло возле столика радиста. Услышав писк морзянки, Степанчиков встрепенулся, по его лицу стоявшие рядом поняли, что это и есть то, чего все так долго ждали.
      - Товарищ генерал, "Сокол" в эфире! - обернувшись, крикнул начальник связи и сел подле радиста. Минуты две ничего не было слышно, потом в наушниках опять раздался писк, и рука Степанчикова, державшая карандаш, задвигалась, но скоро замерла, успев нацарапать всего несколько букв.
      - Ну, что там? - спросил комдив, но все молчали. Генерал взял листок. На нем стояли позывные "Зари" и три буквы: "с", "о", "н".
      - Как ты думаешь, что это? - спросил Розина комдив.
      - Я думаю, - ответил начальник разведки, - эти три буквы - начало позывного "Сокол", только вместо "к" получилось "н" - тире-точка вместо тире-точка-тире. Что-то помешало Зябликову продолжить передачу.
      Он хотел еще что-то добавить, но в этот момент снаружи послышался шум, и в блиндаж по ступенькам сбежал дежурный по штабу полка.
      - Товарищ генерал, красная ракета. Красная трехзвездная ракета!
      Несколько офицеров бросились к выходу.
      - Часовой засек направление, - сказал дежурный, - разрешите показать на карте?
      - Не нужно, - ответил Розин.
      Генерал думал, наклонив лобастую голову. Через минуту он поднял глаза и сказал:
      - Проводить разведку боем одними нашими силами невозможно. Я еще раз попытаюсь убедить Белозерова, но вряд ли это поможет.
      Розин вышел из теплого, прокуренного блиндажа на свежий воздух. Над землей стояло тихое, морозное утро. Из оврага, на краю которого окопались минометчики, доносился запах пригорелой каши, в траншеях звенели котелки, слышался громкий смех. Часовой в тулупе и валенках, прислонясь к земляной стенке хода сообщения, курил, пряча цигарку в рукав. Дежурный пулеметчик доскребывал ложкой днище котелка и мурлыкал себе под нос.
      - А что, Елькин, - спросил часовой, - перловка нынче с салом, али повар ее опять комбижиром заправил?
      - Сменят - узнаешь, - отозвался Елькин, косясь на майора, - ты гляди, фрицев не прозевай, утащут, как тех первогодков!
      - Пущай спробують. У меня и на затылке глаз есть.
      - А ну, глянь ими!
      Часовой увидел Розина и поспешно, но неумело, так, что полетели искры, затушил цигарку. Пропустив майора мимо себя, сказал негромко:
      - Може, я его и сам видел... - И уже тише, чтобы не услышал майор: Даве опять была ракета...
      - Была.
      - Говорят, будто наши у немца в тылу шурують... Розин вернулся в блиндаж, приказал начальнику связи:
      - Пусть ваши радисты непрерывно передают в эфир: "Двенадцатый" разрешает "Соколу" действовать по своему усмотрению.
      - Кому ж там передавать, товарищ майор? - Начальник связи был явно озадачен. - Была ж ракета!
      - Ничего, передавайте, кто-нибудь примет. Хорошо бы у аппарата все время дежурил Степанчиков. Он знает почерк радиста "Сокола".
      - Слушаюсь, товарищ майор.
      Когда Розин снова вышел из блиндажа, прежней тишины вокруг уже не было. Неподалеку в лесочке гудели моторы ЗИСов, из деревушки, где находились тылы, к передовой шли тягачи, на батареях кричали огневики, выкатывая орудия из ровиков, вдоль оврага двигалось около роты солдат под командой офицера.
      РАДИОГРАММА
      10 декабря 1943 г. Командиру 201-й СД.
      По получении сего немедленно вернуть два батальона 216-го с. п. на исходные позиции, соблюдая при этом строжайшую скрытность. Оставшийся первый батальон, а также 287-й Отдельный зенитный артдивизион должны прибыть к месту назначения в д. Переходы сегодня, не позднее 18.30.
      Командующий 8-й армией генерал-лейтенант Белозеров
      Член Военного совета генерал-майор Глебов.
      Еще в поле, далеко от леса, Стрекалов начал различать пока едва слышный, но с каждой минутой усиливающийся гул танковых моторов. После, в лесу, он шел, уверенно ориентируясь на этот гул, и вскоре в просветах между деревьями увидел ровную гладь реки и размытые расстоянием очертания противоположного берега. Последние двести метров он полз, как на учении, то энергично работая локтями и коленями, то замирая надолго, на целую вечность, когда кровь начинает застывать в жилах от холода и тело перестает быть твоим... Когда опасность проходила, он снова упрямо начинал ползти, буравя снег обмороженными щеками, лбом, подбородком, пока очередная колонна, чадя отработанными газами, не настигала его. Танки, бронетранспортеры с солдатами, тягачи с пушками и пехотные части проходили и скатывались в одно и то же место - неширокую лощину, возможно, пойму какой-то небольшой речки, впадавшей в Пухоть.
      Ползти дальше не имело смысла. Сашка еще некоторое время полежал в снегу, скорее машинально, чем осознанно, подсчитывая "боевые единицы", и стал выбираться из леса. Боевое охранение, которого он больше всего боялся, попадалось ему кое-где, но это были уже не те солдаты, с которыми он встречался год и два назад. Одиночные фигуры укутанных в бабьи платки пехотинцев, полуглухих от этих платков, или группы по два-три человека, сидевшие у костра либо лениво бредущие по лесу, - вот и все охранение. Впрочем, раз или два на реквизированных крестьянских лошадях проскакали конные патрули - фельджандармы - с большими медными бляхами на груди, но разведчик их вовремя заметил и успел спрятаться. Один раз он наткнулся на брошенный мотоцикл, вполне исправный, но, как ни старался, не мог вытащить его из глубокого снега.
      На знакомый большак он вышел, когда было совсем светло. Дорога была пуста: все, что должно было проехать, проехало еще затемно; где-то в вышине, за плотным серым пологом облаков, тарахтели "кукурузники".
      Подтянув ремень так, что стало трудно дышать, и повесив автомат на шею, как это делают немцы, Стрекалов торопливо зашагал на восток, но чем дальше он удалялся от леса, тем яснее ощущал то знакомое состояние расслабленности и покоя, которое бывает у всякого разведчика после выполнения задания, чаще всего на подходе к нейтралке. Там, где он шел, еще не было нейтралки, но опасность, по крайней мере самая грозная, миновала: он вышел из леса невредимым и идет теперь по пустынной дороге мимо сожженных еще осенью деревень, молчаливых перелесков, и над ним, как дружеский привет от своих, стрекочет самолет - такой же, как он, труженик-разведчик.
      Состояние покоя вернуло Сашку к прошлому. Помнится, старшина Очкас не любил благодушия, считал, что оно приводит к несчастиям. И, как всегда, оказывался прав. Костя Соболек и Макс Крамер погибли именно в такую минуту: первый в момент перехода нейтралки начал читать стихи - свои или чужие, Сашка так и не узнал; второй ни с того ни с сего потянулся за подснежником... А разве Андрей Гончаров погиб не от того же самого? Кто знает, может, и они с Валей читали стихи в заснеженном лесу - чего не бывает в минуту глупой человеческой радости?..
      Тянется, течет по русской земле старый большак, размеренно, в такт поскрипывает под сапогами снег, тянутся и текут Сашкины отвлеченные от войны мысли.
      Это какое ж раздолье кругом! И какое счастье идти в тихом одиночестве по этому раздолью, слушать скрип снега, цвиканье синиц, стук дятла да мирные, тихие удары топора в соседнем лесу. Поселиться бы здесь после войны, перевезти тетку и барахло, какое осталось у ней после голодных военных зим, построить дом - вон сколько строевого лесу! - и зажить припеваючи с какой-нибудь ядреной молодкой в собственном доме где-нибудь возле реки, но так, чтобы и большак этот был под боком: любил Сашка и раньше время от времени прошвырнуться в большой город - Ленинград или Москву, купить там модную кепку с красивой наклейкой, бутсы или майку с надписью: "Динамо", или футбольный мяч, по которому потом три года сохнет вся голь с Володарского... Жаль, что прежде Сашка не был рыбаком. В Данилове одна крохотная речка Пеленда с пескарями величиной с мизинец, и больше ни одной реки до самой Соти. Как плавать выучился - неизвестно, в бочагах воробью по колено; запруду сделали только перед самой войной, да и то неудачно: не успела вода отстояться и берега окрепнуть - прорвало весной глиняный вал, унесло и бревна, и мостик, который народ делал сообща, и мытилку вместе с оказавшимися на ней бабами. Баб, конечно, под общий хохот выловили, а белье утонуло. Да, невелика речка Пеленда, а и с ней шутки плохи...
      Тянется по ровлянской земле старый большак, петляет между древними сосновыми борами, режет по прямой луговины, взбирается на пологие холмы, ныряет в овраги, в широкие заливные луга с метровым слоем снега; идет по большаку высокий парень в немецкой шинели со знаками СС в петлицах и с немецким же автоматом на шее, но с русским курносым и востроглазым лицом, руками пахаря, душой озорного подростка и опытом старого солдата. Болит его незажившая рана в плече, скулит и стонет от голода желудок, заплетаются от усталости ноги, а сердце прыгает в груди от счастья, от удивительного и непонятного солдатского счастья, что идет он не на запад, к немцам, а на восток, к своим; что увидит скоро не осточертевшие мундиры и рогатые каски, а прожженные у костров телогрейки, не вражеские траншеи с колючкой, а теплые, по-своему уютные блиндажи с короткой жестяной трубой наверху и раскаленной докрасна бочкой внутри; что будет жевать не безвкусные галеты и гороховый концентрат, а густые - ложка стоит! - щи из кислой капусты и настоящую гречневую горячую кашу на свином сале! Потом он будет спать долго и беспробудно - под охраной часового, по личному приказу командира полка, на общих нарах в своем любимом углу, на любимом соломенном тюфяке, под родной и единственной шинелью, и старшина Батюк будет выпроваживать из землянки слишком любопытных первогодков и заботливо собирать в особый котелок Сашкины ежедневные невыпитые "наркомовские" сто граммов...
      И опять, как прежде, старшина Очкас оказался прав. Размечтавшийся не ко времени разведчик услышал гул моторов и едва не поплатился жизнью: из-за поворота на большой скорости выскочили один за другим три мотоцикла с колясками и, обдав сержанта снежными вихрями, скрылись за бугром. Сашка перевел дух, с запоздалой осторожностью оглянулся. Спасли его сейчас, как видно, три обстоятельства: то, что немцы слишком торопились, эсэсовская шинель и то, что шел он не таясь, не оглядываясь, и даже не свернул в сторону, пропуская мотоциклы, стало быть, вел себя нагло, как и полагается эсэсовцу...
      Так, досадуя на себя и недоумевая по поводу невиданной до сих пор беспечности немецких патрулей, Стрекалов - теперь уже с осторожностью поднялся на холм, за которым скрылись мотоциклы. У самого подножия его, немного в стороне от большака, раскинулся одинокий хутор - при дневном свете Сашка его не сразу узнал. От него к дороге вела узкая тропочка. Разведчик вспомнил, как вел по ней полицая. Теперь по этой тропке от остановившихся на обочине мотоциклов шли семеро. По тому, как они шли друг за другом, ступая на носки и легонько раскачиваясь, - Стрекалов понял, что те, кого он принял за патрулей, на самом деле разведчики. Именно так, неслышно, след в след, немного согнувшись вперед, чтобы в любую секунду быть готовым прыгнуть, уклониться от пули или упасть, учат ходить разведчиков, учили ходить и Сашку.
      Два солдата, отдыхая, сидели в седлах, курили. Моторы они не глушили, из чего Сашка заключил, что ожидание будет недолгим. В самом деле, минут через пятнадцать семеро снова показались на тропинке. Впереди, как и раньше, шел высокий штурмфюрер СС в фуражке с высокой тульей, несмотря на мороз, и отогнутыми, как на параде, отворотами шинели.
      Штурмфюрер первым сел в коляску, водитель проворно закрыл его ноги меховой полостью, вскочил в седло. Но до того как мотоцикл тронулся, штурмфюрер повернул голову и окликнул кого-то. Сашка увидел знакомое лобастое лицо, прямой крупный нос, маленький круглый подбородок и коричневую крупную, величиной с изюмину, родинку на щеке возле уха... Судьба столкнула их вторично! Сашка поднял автомат. С каким наслаждением он сейчас изрешетил бы этого верзилу! Да пусть пока живет... Ему, Стрекалову, надо живым до рации добраться...
      Проклиная свое невезение, Сашка уже совсем было направился дальше, но бросил взгляд в сторону хутора, и обида его удвоилась.
      "Фрицев привечаешь? "Левшу" хлебом кормишь? Ну, теперь держись!"
      Забыв об усталости, он побежал по тропке к дому и с остервенением' пнул ногой дверь. Незапертая, она распахнулась с громким стуком. В два прыжка сержант миновал крыльцо и вскочил в сени. И увидел хозяина дома. Полицейский лежал у самого порога передней избы, голова его была откинута далеко назад, из разрубленной шеи слабыми толчками еще пульсировала кровь; ладонь со скрюченными пальцами была тоже разрезана, как будто правой рукой полицейский неосторожно схватился за лезвие ножа...
      Стараясь не поскользнуться в остро пахнущей, липкой луже, сержант шагнул в отворенную дверь комнаты. Здесь тоже все было залито кровью похоже, хозяин был убит именно здесь, - на кровати среди разбросанных подушек лежала маленькая женщина. Лица ее не было видно, из-под кучи тряпья свешивались вниз длинные растрепанные волосы, одна рука была засунута далеко за спину, другая, сломанная, неестественно торчала в сторону.
      Сержант нерешительно потянул за край одеяла. С кровати на него смотрели глаза с застывшим выражением ужаса и боли.
      "Деток пощади!" - вспомнил Сашка. Он торопливо закрыл убитую одеялом, приподнял свесившуюся с кровати голую ногу.
      - Прости, бедолага, это все, что я могу сделать.
      Выходя, он, чтобы не упасть, оперся о косяк и ощутил тот же запах кровь была здесь повсюду.
      На крыльце - впервые в жизни - его стошнило. Стрекалов присел на ступень, закрыл глаза. За что убили полицейского и его жену? За то, что их пощадил русский? Тогда выходит, что в их гибели косвенно виноват он, сержант Стрекалов. А если не за это?
      Если они снова искали и не нашли того, кого ищут? Но кого же именно? И вдруг понял: ищут его, сержанта Стрекалова с группой. Ищут не только за неожиданный уход от Алексичей и даже не за "фольксваген", ищут потому, что признали в нем разведчика. Возможно, подозревают о его намерении проникнуть к рубежу накопления... Пока ясно одно: "левша" ищет группу, не зная, что имеет дело с одним. Отсюда такая большая группа - девять человек, мотоциклы. Одного ловили бы иначе, для одного могли просто оставить засаду на хуторе. Одиночка непременно заглянет на огонек...
      Сашка с трудом разлепил веки, шатаясь, пошел к выходу. Пора было исчезать.
      Опасаясь засады напротив хутора, в лесу, сержант некоторое время шел целиной, утопая по колено в снегу, и только в километре от хутора вышел на большак. Засады можно было не опасаться - в стороне от Пухоти и в такой дали от объекта русским разведчикам делать нечего. Но могут наскочить патрули, едущие из Алексичей в Переходы. Стрекалов перезарядил автомат и зашагал на восток.
      РАДИОГРАММА
      11 декабря 1943 г.
      Командиру 412-го отдельного батальона СС штурмбанфюреру СС Нрафту
      Как стало совершенно очевидно, переброска советских подразделений с рубежей обороны на берегу Пухоти в Ямск была предпринята с провокационной целью. Более того, нашими наблюдателями замечено скрытное передвижение подразделений этого полка в обратном направлении, то есть к берегу Пухоти на исходные позиции. В таком случае остается в силе наш первоначальный вариант. Разъясните солдатам, что это их последний шанс вырваться из русского мешка и что только от их стойкости зависит успех наступления.
      Помните, что вы должны, несмотря ни на что, удерживать русских возле Алексичей, иначе нам Переходы не взять.
      Шлауберг.
      Проводив сержанта, Глеб и Сергей нехотя вернулись в землянку. Пока что на их долю выпало обеспечивать тыл командира.
      - Как ты думаешь, чем он сейчас занимается? - спросил Глеб.
      - Где?
      - Ну там, где он сейчас. Я думаю, грузовик давно взлетел на воздух.
      - Если все сделано, он возвращается, - уверенно ответил Сергей.
      К землянке они подошли без особой опаски - лес вокруг был относительно знаком.
      - А я уж заждался, - сказал Федя, с облегчением ставя, автомат на предохранитель. - Все за каждым деревом немцы чудятся... А где товарищ сержант?