Поединок над Пухотью

      Между второй и третьей батареями простиралась болотистая пойма безымянная речка уходила своими истоками на юго-запад. Однако не сразу стало ясно, что именно сюда, к этой речке, стремятся танковые подразделения Шлауберга. Чем ближе они подходили, тем ожесточеннее становился артобстрел с того берега. Частые разрывы снова нарушили связь - командир дивизиона не мог больше связаться ни с Леваковым, ни с Гречиным, ни со штабом полка. Только пэтээровцы - всего два отделения - вовремя открыли огонь и вели его, пока не погибли под гусеницами танков. Леваков и Лохматов, командовавший теперь второй батареей, не были в войне новичками, и скоро на поле начали появляться подбитые танки и самоходки, но оставшиеся били с короткого расстояния осколочными, и людей на батареях значительно убавилось.
      А потом произошло самое страшное. Немецкие танки устремились к устью речки и, втянувшись в него, пошли петлять по ее извивам между узкими и высокими берегами...
      Через несколько минут загорелись Переходы.
      - Вот и все, мальчики, - устало сказал капитан, в забывчивости шаря пальцем в пустой пачке. - Прорвались как раз между двух батарей. Расстояние хорошее, а стрелять нельзя, в своих попадешь...
      В землянке воцарилось молчание.
      - Что же теперь будет, товарищ капитан? - тихо спросил Тимич.
      - Что будет? - Лохматов странно засмеялся, хотя глаза его оставались мертвыми. - А ничего не будет. Все кончено. - Сгорбившись, он пошел к выходу, но возле него задержался еще секунду. - Мою ошибку, мальчики, вы непременно когда-нибудь повторите. Мне кажется, и у вас, рано или поздно, проснется жалость к ближнему. Она всегда приходит не вовремя...
      Он ушел, лейтенанты недоуменно смотрели ему вслед.
      - В том месте, - задумчиво сказал Тимич, - артиллерийские батареи иначе не поставишь...
      - Чепуха! - запальчиво крикнул Гречин. - Я бы на его месте...
      - Молчи, Колька! Мы и на своем-то обделались!
      - Товарищ старший лейтенант, порядок! - перевесившись вниз, крикнул Уткин. - Отпилили. Теперь и мое к бою готово.
      Гречин поспешил наверх. В землянке появились какие-то дядьки с усами четверо пожилых солдат, и все с усами - и принялись выносить тяжелораненых. Легкораненых тут же как ветром сдуло. У печки остались только трое, но и они, подобрав вещмешки и закрутив обмотки, заковыляли к выходу.
      - А тебя, милок, вдругорядь заберут, - сказал напоследок один из санитаров, прикуривая от уголька, - а покеда своих девать некуда.
      Наверху гудела автомашина, кричали и матерились раненые, кричала девушка-санинструктор. Потом пришли Кашин с Моисеевым, молча подхватили младшего лейтенанта на руки, вынесли наверх. Солдаты сдвинули вместе снарядные ящики, положили на них Тимича, набросали сверху полушубков лежи, младшенький, не замерзай.
      Слева, подсвечивая небо малиновыми всплесками, догорали Переходы. Канонада слышалась теперь за ними - мощная, она не была похожа на немецкую, ожесточенно-испуганную, а ровными, уверенными басами перекатывалась по равнине с одного ее края до другого. Ее слушали затаив дыхание.
      - Хлопцы, - сказал Уткин, - а ведь это наши жмут!
      - Наши-и-и! Урра-а-а!
      - Давай, ребята, круши фрицев! Орали, бросали вверх шапки.
      - Товарищ младший лейтенант, конец группировке! Из-за реки еще стреляли - над батареей с шорохом проносились тяжелые снаряды, рвались е поле. Иногда угадывали на огневую, и тогда вверх летели бесформенные клочья тел, каски, которых почему-то оказалось здесь слишком много, поясные ремни, котелки. Из-за лесочка, что стеной стоял позади батареи, как-то незаметно выметнулись тридцатьчетверки, пронеслись мимо батареи, давя и разбрасывая гусеницами окоченевшие трупы; на бреющем полете над осветленной равниной пролетели штурмовики. Оставшийся в живых расчет салютовал им из карабинов.
      Ремонтировать орудийные ровики никому не пришло в голову - все равно скоро дальше, на запад, догонять фронт. Кое-как подправили крышу, просто чтоб не дуло, забрались в землянку второго расчета. После долгих препирательств вытолкали Кашина за топливом. О младшем лейтенанте как-то забыли. Он тоже не торопился напоминать о себе. Почему-то, несмотря на боль, приятно было лежать в одиночестве, слушать, как за рекой грохочут взрывы.
      Досасывая чинарик и задевая за все углы плечами, локтями, прикладом карабина и противогазом, землянку сказочно медленно покинул Моисеев, взобрался на крышу и, встав над трубой, стал дожидаться, когда пойдет большой дым.
      Не прошло и минуты, как от четвертого расчета Кашин с грохотом поволок пустой снарядный ящик. Кавалеристы на низеньких мохнатых лошадках гнали от Пухоти толпу пленных, пахло тротилом, паленым тряпьем и развороченной свежей землей.
      На глазах у взводного Кашин стал разбивать ящик на щепы. Тот, сколоченный на совесть, с железными уголками, поддавался плохо, и слабосильный боец с трудом перевел дыхание.
      Тимич повернул голову налево. По крутому склону Убойного холма карабкалось трое людей, в одном из них можно было узнать замполита. В руках у солдат были канистры. Взобравшись на вершину, они подошли к подножью креста и принялись плескать из канистр. Потом все сразу разбежались, и Тимич увидел яркое пламя, мгновенно охватившее крест и землю вокруг него на добрых три метра.
      Из-за Ровлянского лесного массива огромным медным подносом выкатилось солнце, казавшееся багровым сверху и темно-вишневым снизу.
      - Стой! Кто идет? - суматошно и не без удовольствия крикнул Моисеев.
      От солнца, прямо от середины его диска, на батарею шла женщина в распахнутой на груди короткой меховой шубке и фетровых ботиках на высоких каблуках. Один конец длинного белого шарфа охватывал ее шею, другой свободно трепыхался по ветру. Маленькая и, наверное, очень легкая, невесомая, она пугливо сторонилась убитых, отворачиваясь от их оскаленных ртов и сведенных судорогой рук, и что-то неземное, сказочное чудилось Тимичу в ее странном пришествии...
      - Товарищи бойцы! - крикнула она срывающимся голосом. - Пожалуйста, помогите мне!
      Она была совсем близко - Тимич видел ее лицо - лицо актрисы, уже не юное, но еще не старое, с большими неподвижными глазами и полуоткрытым ртом...
      - Да помогите же! - она за что-то запнулась и едва не упала. Моисеев хотел подойти и уже закинул карабин за спину, но Уткин сказал:
      - Отставить! - он знал, на какие хитрости бывают способны бабы...
      - Это Ника{17}, Уткин! - весело сказал Тимич. - Я ее узнал.
      - Пропусти ее, Моисеев, - приказал Уткин, поправляя на голове шапку, это знакомая младшего лейтенанта, звать Нинкой. Подмогни сойтить, тут у нас ступенек нету.
      - Ника! Ника! - в восторге повторял Тимич, любуясь ею.
      - Вы ошиблись, - сухо сказала актриса, только сейчас обнаружив лежащего на ящиках человека, - меня зовут Еленой Станиславовной. Горжельская. Актриса. А вы, очевидно, офицер? Ради бога, помогите мне выбраться из этого ада! Тут кругом мертвые... Я так устала! Нашу машину сожгли, все куда-то разбежались, а обо мне забыли... - она заплакала, прикрывая глаза рукой в черной перчатке. - Как это ужасно! Вы не представляете!
      - Вам надо успокоиться, - сказал Тимич, - идите в землянку, там тепло. Потом мы отправим вас в тыл.
      - Товарищ старший сержант, еще одна! - хихикнув, сообщил Моисеев - он всегда хихикал, когда видел женщину...
      Из остановившегося невдалеке "виллиса" вышли пять офицеров и девушка-корреспондент в белом меховом полушубке, белой кроличьей шапке и, тоже белых, аккуратных валенках. На груди ее висел фотоаппарат, на боку обыкновенная офицерская планшетка. Офицеры замешкались возле машины, девушка направилась прямо на огневую.
      - Стой, стрелять буду! - в восторге заорал Моисеев.
      Один из офицеров махнул рукой: пропустите. Девушка подошла к орудийному ровику, поднялась на бруствер, сняла общим планом огневую, потом - крупно - кургузую пушку с отпиленным стволом, россыпь пустых снарядных гильз, затем убитых немцев, сожженный танк, зачем-то немецкую каску, саперную лопатку, брошенный впопыхах "шмайссер". Закончив работу, поискала глазами и вдруг прицелилась объективом в Моисеева. Тот выплюнул цигарку, приосанился - грудь колесом, винтовка наперевес, - но в последний момент его заслонил своей фигурой Уткин. Однако и Уткину не пришлось попозировать в одиночестве: из землянки, толкая друг друга, повалили огневики. Фотограф на передовой еще большая редкость, чем такая вот розовощекая, расхорошенькая женщина... Она добросовестно щелкала всех и улыбалась своей удивительной, смущенной улыбкой. Уж кто-кто, а она чувствовала себя счастливой: впервые сняла настоящее поле боя с подбитыми танками, воронками от снарядов, разбитыми самоходками и чумазыми, удивительно молодыми артиллеристами, о которых начальник штаба полка сказал, что они герои...
      Впрочем, сюда она приехала не только ради этих снимков. Будет еще очерк...
      - Скажите, где я могу увидеть разведчика... - она мельком глянула в блокнотик, - сержанта Стрекалова?
      По-журавлиному переставляя ноги в ладно сшитых хромовых сапогах, подошел начальник штаба, за ним, придерживая рукой болтающуюся планшетку, поспевал командир батареи Гречин. Увидев начальство, Уткин отступил к орудию, где уже раньше собрался весь расчет.
      - Мне нужен Стрекалов, - сказала корреспондент, - у меня очерк должен пойти в следующем номере...
      Покровский не ответил - то ли не расслышал, то ли сделал вид, что это к нему не относится, - смотрел куда-то неопределенно-далеко, за реку, наверное, где все еще гремели орудийные раскаты.
      Корреспондент обиженно пожала плечами.
      Сделав свое дело, из-за реки не спеша возвращались тридцатьчетверки, в лесу сухо потрескивали выстрелы, рвались мины - это, обезвреживая их, развлекалась пехота, на опушке, где, по слухам, не так давно убили какого-то лейтенанта вместе с возлюбленной, плясали под гармошку; по полю бродили, перекликаясь, санитары - искали раненых; человек десять молодых солдат углубляли воронку - сооружали братскую могилу. Совсем близко, почти у ровика, на сдвинутых вместе снарядных ящиках лежал кто-то живой, накрытый ворохом шинелей, и смотрел на корреспондента без улыбки, строгими, запавшими далеко вглубь глазами.
      Потом выстрелы за рекой прекратились. Над притихшим миром вставало утро. В самой высокой части единственного здесь высокого холма, который почему-то прозвали Убойным, слабо дымило.
      СПЕЦДОНЕСЕНИЕ РАЗВЕДКИ
      Совершенно секретно!
      Пугачеву Чернову
      При сдаче в плен подразделений Шлауберга необходимо выявить и обезвредить как можно больше военнослужащих спецподразделения под кодовым названием Ф-2Е (или ФКЕ-2), официально выполнявшего функции разведки. Как стало известно, весь состав ФКЕ, включая унтер-офицеров и рядовых, состоит из кадровых разведчиков, прошедших спецподготовку для борьбы в особых условиях (окружении), а также в глубоком тылу советских войск. Выход этих лиц из окружения, минуя наши коллекторы, недопустим. Никаких особых знаков различия у служащих ФКЕ нет! Выявить их возможно посредством опроса других военнопленных (не эсэсовцев), а также добровольно перешедших на нашу сторону солдат и антифашистов. Для более быстрого и точного выявления главарей ФКЕ высылаем словесные портреты двоих;
      1) Обер-штурмфюрер Хаммер, начальник контрразведки группы Шлауберга, в прошлом командир 142-го авиадесантного полка люфтваффе, возраст 39 лет, рост около 190 см, атлетического телосложения, черноволос, глаза карие, нос имеет вмятину (перелом) ниже середины, нижняя челюсть выдается вперед, уши, вытянутые в длину, плотно прижаты. На теле имеются зажившие рубцы (раны): в области левого соска, на правом бедре. Владеет всеми видами личного боевого оружия. При аресте опасен.
      2) Штурмфюрер Эрих Книттлер, командир особого отряда СД, 27 лет, блондин, роста выше среднего, спортивного сложения, глаза голубые (или светло-серые), нос с горбинкой, лоб высокий, узкий, подбородок округлой формы, уши средних размеров, правильные. 195
      Владеет всеми видами оружия, неоднократно участвовал в рейдах по советским тылам, диверсиях. За особые заслуги перед вермахтом награжден Железным крестом 2-й степени с мечами. Особые приметы: большая родинка коричневого цвета на левой скуле возле уха. Свободно говорит по-русски, по-украински - с легким акцентом.
      Примечание: словесные портреты остальных военных преступников будем высылать по мере их поступления.
      Фролов.
      Грохот артиллерийской стрельбы, начавшийся ночью, был вначале слабым, как бы ленивым, но к рассвету набрал силу. Для Стрекалова это была небесная музыка, для Глафиры - новые страхи. Она то и дело бросала тревожные взгляды на темное окно.
      Выйдя из дома, мужчина и женщина спустились по тропинке к ручью, перешли его и уже стали подниматься по косогору, чтобы обойти деревню кругом, когда сзади послышался перестук моторов.
      - Обождем, - сказала Глафира, привычно опускаясь на корточки. Сколько раз приходилось ей вот так затаиваться, хоронясь от немецкого патруля, автомашины с солдатами, колонны.
      Стрекалов тоже лег, но не на живот, а на спину и, зажмурясь, спокойно пережидал последнее препятствие на его пути к своим, стараясь не думать обо всем, чем жил эти последние дни и ночи.
      Когда треск мотоциклов достиг наивысшей силы, Глафира сказала:
      - Надо же, явились - не запылились!
      - Кто явился? - не открывая глаз, спросил Стрекалов.
      - Да эти... оборотни чертовы. Вот уж кому не пропасть!
      Сержант нехотя перекатился на бок, глянул на дорогу. Опять три мотоцикла, а на них уже знакомые ему люди в полушубках, со "шмайссерами", на головном - тот же водитель, крупный немец, а в коляске - штурмфюрер в летней фуражке с высокой тульей...
      Еще не веря своим глазам, Сашка дернул затвор автомата, но головной мотоцикл уже скрылся за углом деревенского дома.
      - Очумел, что ли? - накинулась Глафира. - Али жить надоело? Батюшки, да что это с тобой?
      Бледный как смерть разведчик смотрел куда-то мимо нее огромными - по полтиннику - глазами, потом перешагнул через лежащую в снегу Глафиру и двинулся к деревне. Женщина догнала его, заставила остановиться.
      - Сумасшедший! Ты чего это удумал? Нужны они тебе, голодранцы эти? Сам говорил, скоро от них мокрое место останется...
      Он перевел на нее сумасшедший взгляд, вздохнул как во сне:
      - Мне один нужен! Возьму его - вернусь в часть, уйдет - нет мне туда дороги...
      - Господи, да что это за напасть такая? Который хоть? Все они, прости за грубое слово...
      - Тот, который в фуражке.
      - Эрик?! - вскрикнув, она зажала рот ладошкой, но было поздно: разведчик взял ее за плечо.
      - Знакомый, что ли? Тогда выкладывай начистоту. Она поняла, что молчать рискованно. Корчась под его чужим, сверлящим взглядом, проговорила:
      - Да его тут все знают...
      - Кто все? - Стрекалов говорил медленно, словно цедя сквозь зубы каждое слово, глаза его горели, а пальцы сжимались все сильнее. Глафире было страшно за себя и отчего-то жаль этого длинного, нескладного парня.
      - Да наши, деревенские. Ты думал, в деревне никого? Как бы не так. Сперва-то, как немцы пришли, разбежались. А после вернулись. Куды с ребятишками денесси? Так и живут. Кругом немец все попалил, а наши Олуши не тронул.
      - Это почему же?
      - Скажу. Только ты плечо-то не тискай, больно... Он убрал руку.
      - Соврешь - пеняй на себя.
      - А чего мне врать? Это все он, Эрик. Тут у них вроде отдыха. Отдыхают после налетов. Пьют, едят... У Эрика и баба есть. Наша, олушинская, Лизавета Кружалова. Третий дом еенный отсюда... Скотину, какая была, всю приели, зерно, картошку - все подчистую. Теперь и сеять нечего. Ну да что там! У других еще хуже... Ты округ-то деревни видел? Все спалил. А наши Олуши хоть стоят...
      - Вот что, Глафира, мне этого вашего Эрика повидать надо!
      Теперь - непонятное дело - он был почти весел. Глафира с мольбой смотрела ему в светлые, с белыми ресницами, глаза:
      - Обещал ведь, Александр!
      - Обещалась свинья дерьма не есть - бежит, а их два лежит...
      - Об себе думаешь, а на меня наплевать, да? - Она озябла, стоя по колено в снегу в худых валенках, губы ее посинели, нос заострился. - Уважь, солдатик, пойдем к моему Семену. Одной мне его не найти.
      - Семен твой... В общем, никуда он не денется теперь, а этот гусь свободно может смыться.
      - Господи, что за жизнь! - Она нагнулась за своим узлом, но тут же выпрямилась. - Да вот же они! Обратно, никак, едут...
      От деревни к лесу ехали, два мотоцикла. Стрекалов лег в снег, оттянул затвор "шмайссера", Глафира, подхватив узел, кинулась вниз по косогору.
      Однако два мотоцикла проехали, а третий не появлялся. Сашка подождал немного, поднялся.
      - Видно, не миновать мне к нему в гости идти. А ты ступай, - сказал он подошедшей женщине, - дорогу знаешь, чего еще! Я, как управляюсь, сам приду... Который, говоришь, дом? Третий? Ну ладно, иди, нечего тут тебе смотреть...
      Она не спускала с него глаз, словно запоминая еще недавно незнакомые, а теперь с каждой минутой становившиеся все более дорогими черты.
      - Хороший ты... - Она хотела, как видно, поцеловать его, но вместо этого только слегка коснулась пальцами коросты на его щеке. - Болит?
      - Ладно, прощай.
      Она испуганно вскрикнула.
      - Не говори так! До свиданья, Александр...
      Он поправил автомат и пошел к деревне. Она ждала, что он оглянется, может, махнет рукой, но он не оглянулся.
      Помедлив, она пошла, неся на спине большой узел, однако идти с такой ношей по снежной целине было трудно, она выбилась из сил и остановилась. Деревня осталась далеко позади, за грядой кустарников и молодого сосняка, издали были видны только верхушки старых лип, что не одну сотню лет росли вдоль околицы, да две скирды соломы, верно брошенные хозяином за ненадобностью, прилепились к гряде ольховника. В той стороне, куда шла теперь Глафира, громыхало по-прежнему беспрестанно и страшно, только на юру, среди поля, это грохотанье казалось ближе, чем раньше.
      Присев на узел, Глафира сняла варежку, поддела немного пушистого колкого снега, лизнула...
      И услыхала позади, в деревне, длинную автоматную очередь. Потом другую, третью - совсем короткие. Потревоженные выстрелами, суматошно залились собаки. Гремели орудия за рекой.
      Между тем небо на востоке из розового превратилось в оранжевое, огненные столбы взметнулись над лесом, предвещая мороз и скорый восход солнца.
      Тоскливый женский крик "а-а-а" долетел от деревни, наткнулся на ельник, возле которого сидела Глафира, забился в хвое, как птица в силке, и затих.
      Именно этот крик, а не стрельба заставили Глафиру очнуться.
      Там, за сугробами, в километре от нее могло произойти нечто страшное, непоправимое, в то время как она сама была далеко от этого места и ничем, абсолютно ничем не помешала тому, что могло свершиться или уже свершилось.
      Схватив узел, она кинулась напрямик к деревне, забыв, что всего в полусотне метров есть хорошо накатанный зимник.
      Позади огородов снег как будто был глубже - Глафира сперва оставила узел, потом сняла полушубок, затем развязала полушалок... Однако чем ближе становилась деревня, тем медленней делались шаги женщины, тем сильнее и тревожнее билось ее сердце.
      Возле пятистенка с "решенными охрой резными наличниками стоял немецкий мотоцикл.
      Шатаясь, Глафира дошла до поленницы и ухватилась за гладкий, отполированный до блеска за долгие годы колышек.
      Снова тот же голос, но уже где-то далеко за околицей повторил свое тоскливое "а-а-а", и собаки, перестав лаять, дружно завыли.
      Ноги больше не держали Глафиру. Она сползла вниз, на снег, на гладкие пахучие сосновые щепы...
      Ей казалось, что на этих пахучих щепах она просидела очень долго. Из оцепенения ее вывел гром пустого ведра в сенях. Ожидая увидеть знакомую фуражку Эрика, она подняла голову. В дверях, прислонясь плечом к косяку, опустив правую, сжимавшую автомат руку, стоял Сашка.
      - Зацепил, гад! Помоги, Глаша, - устало сказал он.
      Глафира кинулась к крыльцу.
      Примечания
      {1}СД - стрелковая дивизия.
      {2}ПФС - продовольственно-фуражный склад.
      {3}СВТ - самозарядная винтовка Токарева
      {4}Все готово (нем.)
      {5}Этого не знает никто (нем.)
      {6}Что вы хотите? (нем.).
      {7}Вы ранены? Вас подстрелили русские? (нем.).
      {8}Или болен (нем.).
      {9}Спасибо! Большое спасибо! Меня зовут Фридеман. Ганс Фридеман столяр (нем.).
      {10}Разрешите закурить, господин капитан! (нем.).
      {11}Я болен! (нем.).
      {12}Ну что? Опять никого? (нем.).
      {13}По-моему, тут кто-то был (нем.).
      {14}Ну вот, это интересная штука! (нем.).
      {15}Утром этого не было (нем.).
      {16}Да. Иди наверх и осмотрись хорошенько! (нем.).
      {17}Ника - богиня Победы.