Поединок над Пухотью

      Стрекалов потянул лейтенанта за рукав. Голова убитого откинулась, и сержант увидел его шею, перерезанную почти до позвонков, сочившуюся темной, густеющей на морозе кровью, и белую тонкую полоску подворотничка справа, куда не попала кровь.
      - Отгулял парень, - сказал Уткин, помогая вытаскивать лейтенанта на твердое место, - а гимнастерочка-то, видать, еще училищная. Редко он ее надевал. По праздникам только. Вот те и праздничек!
      Стрекалов положил лейтенанта так, чтобы рана была видна.
      Поднятые по тревоге, по траншее спешили люди. Первым подбежал старшина Батюк. Зачерпнув пригоршню снега, пообмыл рану, осмотрел ее, покачал головой.
      - Что, Гаврило Олексич, узнаешь почерк? - спросил, подходя, комбат.
      - Вин, товарищ старший лейтенант, - ответил Батюк, - знов "левша".
      Гречин присел на корточки, бережно повернул голову убитого.
      - Младший лейтенант Тимич, сообщите в штаб полка) Тимич, ты меня слышишь?
      Тимич вздрогнул, подался вперед.
      - Николай! - проговорил он дрожащим голосом. - Ведь это Андрей!
      Гречин нахмурился, поправил ремень. Ему было неловко за младшего лейтенанта и за свое гражданское имя, произнесенное так некстати.
      - Да, это лейтенант Гончаров. Идите, выполняйте приказание!
      Младший лейтенант всхлипнул.
      - Коля, как же так? Мы же все вместе... А теперь мы живые, а он...
      - Младший лейтенант Тимич, возьмите себя в руки! - строго произнес Гречин. - На нас солдаты смотрят...
      Сгорбившись, Тимич пошел прочь, унося в руке шапку. Светлые волосы его, успевшие отрасти на затылке, шевелил ветер.
      - Безобразие! - сказал Гречин, пряча глаза от остальных. Распустились! - И вдруг выхватил пистолет. - Прочесать лес! Они должны быть здесь... Первый расчет к берегу! Остальные за мной!
      - Кричать зачем, товарищ старший лейтенант! - сказал Стрекалов. Разведчика скрадывать надо...
      - Молчать! - Шагнув в сторону, он провалился в снег, но быстро вылез опять на тропинку и побежал, увлекая за собой батарею.
      - Що там шукать? - сказал старшина, когда Гречин и солдаты скрылись. Нэма чого теперь шукать. Трэба развернуть батарею та биглым огнем по тому берегу. Ось тоди б була панихида по нашему узводному! А у лиси шукать теперь - тильки время тратить. И як жэ ты, Стрекалов, заснул, га? Що ж ты за солдат такий, що на посту спышь?
      - Об нем разговор особый, - криво усмехнулся Уткин, - и не тут, а в другом месте будет. А вы чего стоите? Кашин, Моисеев! Кладите лейтенанта на шинель, несите в землянку. А ты, Стрекалов, - на пост! Проспал лейтенанта, будешь стоять, пока не посинеешь!
      Батарея вернулась из леса на рассвете. Еще два взвода пехоты, посланные командиром полка, тоже возвратились ни с чем. Вражеских лазутчиков на этом берегу не было.
      Часам к восьми Стрекалова наконец сменили с поста. Переступая негнущимися ногами, он спустился в блиндаж, присел на нары, расстегнул ремень. На остывшей железной печке стоял его котелок с холодной, слипшейся в гладкий блин овсяной кашей. На каше сверху, вдавившись в нее, лежала дневная пайка хлеба. Сегодня она показалась Стрекалову особенно маленькой. "Горбушки всегда кажутся маленькими", - успокаивал он себя. Он открыл дверцу печки, но там ничего не было, кроме золы. Стрекалов взял топор и вышел наружу. В одной из ниш им вчера была припасена вязанка дров. Но в нише дров не было. "Должно, за ночь все сожгли", - подумал сержант и вылез из ровика. Невдалеке за бруствером должны лежать сухие бревна - три больших телеграфных столба, которые они с Глебом приволокли от реки. Но и столбов на месте не оказалось. Четкий след вел в овраг. На дне оврага, прилепившись к его крутому склону, дымила кухня. Возле нее Кашин и Моисеев распиливали Сашкины столбы. Увидев Стрекалова, смутились, но работу не бросили.
      - Зачем глотничать? - спросил Сашка. - Ведь не про вас припасено! - Он шагнул к столбам.
      - Не трожь! - угрожающе протянул Моисеев.
      - Положь где взял! - поддержал Кашин. Стрекалов усмехнулся. Дожевывая на ходу, из кухни вышел заместитель командира орудия младший сержант Сулаев. Красное, скуластое лицо его лоснилось, маленькие глазки совсем закрылись от ленивой сытости. Сегодня он дежурил по кухне.
      - Чего тебе, Стрекалов? - Он громко икнул.
      - Он у нас дрова ворует! - начал плаксиво Кашин. - Старались, старались...
      - А ну, мотай отсюда! - Глазки Сулаева приоткрылись.
      Опытным глазом Стрекалов мгновенно оценил обстановку: если свалить Сулаева, эти двое разбегутся сами...
      Оставив бревно, он шагнул вперед, но в этот момент из своей каптерки вышел старшина Батюк.
      - Идит, Штрекалов, до дому, идит. У другий раз ты у них визьмешь...
      И Сашка отступил. В землянке съел простывшую кашу, спрятал за пазуху хлеб и завалился на нары. Проснулся он от громкого разговора, стука ложек о котелки - орудийный расчет обедал. В землянке было жарко натоплено, пахло дымом и щами. На печной трубе, веревочке, протянутой над ней, на каждом вбитом в стенку гвозде сушились портянки. Стрекалов поднялся. Богданов подал ему полный котелок.
      - Гужуйся, наши сегодня рабочими по кухне.
      - Не хочу, - сказал Стрекалов.
      - На второе "шрапнель", - сказал Глеб, - вам, товарищ старший сержант, еще или хватит?
      - Хватит, - сказал Уткин, блаженно откидываясь на топчан, - теперь, после сытного обеда, по закону Архимеда... что надо сделать, салаги?
      - Надо закурить! - подхватили хором солдаты, влюбленно глядя на командира.
      - Глупо, - сказал Карцев, - глупо и не смешно, - он не выносил плоских шуток. К счастью, на этот раз Уткин не слышал.
      В землянку, сильно согнувшись, вошел командир второго орудия старший сержант Носов. Ему обрадовались, потеснились на нарах.
      - Здорово, орлы!
      - Когда хоронить будем? - спросил Уткин.
      - Завтра, - ответил Носов, - велено всем подшить чистые подворотнички: начальство прибудет. Дай-ко, Димитрий Васильевич, я твоего засмолю. Мой чего-то слабоват стал, до нутра не достает.
      Помолчали.
      - Небось, твой расчет теперь склонять будут, - проговорил Носов.
      - Да уж как водится. Черт дернул этого Стрекалова заснуть! А еще сержант!
      - Ты же не спал! Скажи им! -заволновался Богданов.
      - А кто поверит? - Стрекалов взял котелок, вышел из землянки и долго чистил снегом закопченный бок котелка.
      Вечером, сдав дежурство, возвратились с кухни Кашин и Моисеев. Довольные, лежали на нарах, сосали ворованный сахар.
      - Повар говорил, она жена евонная, - сказал Кашин.
      - Чья жена, - сонно проговорил Моисеев.
      - Нашего комбата. Только они разошлись. А тут товарищ лейтенант Гончаров подвернулся...
      - Брехня. Она опосля нашего на батарею прибыла. Мы двадцать первого октября, а она в ноябре.
      - Дык она до этого в полку была, стало быть, ране нашего!
      Они помолчали.
      - Смехота! - вдруг сказал Кашин. - Смехота на все это глядеть была. Обои лейтенанты перед ней как петушки, а она и так, и эдак... Я, грит, не замужем еще!
      - Заткнись, тварь! - сказал Стрекалов.
      - О! Гляди! - хохотнул Моисеев. - Ты тоже за еенную юбку чеплялся?
      В следующую секунду он уже летел с нар к двери, сдернутый опытной и сильной рукой. Кашин, затаив дыхание, натягивал себе на голову шинель...
      РАДИОГРАММА
      Секретно! 28 ноября 1943 г.
      Командирам частей и подразделений вермахта, временно находящихся в ОСОБЫХ условиях в районе городов Платов, Ровляны и примыкающих к ним территорий.
      На основании приказа командующего 2-й армией я принял на себя командование частями, подразделениями, а также группами и одиночками, которые в результате недавнего наступления русских оказались отрезанными от основных сил армии. Приказываю: впредь до возвращения в свои части или назначения в другие выполнять мои приказы и распоряжения. Ввиду ОСОБЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ я буду беспощаден к нарушителям дисциплины, трусам и колеблющимся. Только монолитное единство и немецкая стойкость спасут нас от бесславной гибели!
      В целях повышения боеспособности всем командирам надлежит докладывать старшим по званию обо всех случаях нарушения дисциплины, воинской присяги и верности фюреру. Всем, без исключения, командирам от шарфюрера и выше применять самостоятельно меры к нарушителям дисциплины. Наказанию без суда и следствия подвергать изменников, трусов, распространителей панических слухов и большевистской пропаганды.
      Командир 11-й отдельной механизированной бригады СС бригаденфюрер СС Шлауберг.
      - Ось туточки, - сказал старшина Батюк и, взяв из рук Кашина лопату, очертил ею на снегу ровный прямоугольник, - теплину разводить запрещаю. Хто змэрз - хай первый починае. Уткин, организуй, а я пиду подывлюсь, як там...
      Он начал спускаться по тропинке вниз. Уткин ковырнул снег носком сапога.
      - На штык, не больше.
      Богданов ткнул лопатой окаменевшую землю.
      - Это ж кремень! До утра проникаемся. - Он сложил ладони ковшиком, подул в середку. - Слышь, старший сержант, может, разведем махонькую? Шинельками укроем - ни одна собака не заметит.
      - Он все заметит, - уверенно отозвался Уткин.
      - Да Батюк сам погреться любит! Ревматизм у него.
      - Не об ем речь. У Фрицев это место давно пристреляно, ясно? А ну, разбирай струмент!
      Когда Батюк вернулся на вершину холма, снег в квадрате два на два метра был уже расчищен, и теперь солдаты вгрызались в мерзлую глину. Стрекалов стоял в стороне, повернувшись лицом туда, где за рекой стыла тягучим холодом непроглядная ноябрьская ночь.
      - Товарищ старший сержант, - позвал Батюк, - чому у вас не уси роблють?
      Уткин нерешительно посмотрел в сторону Стрекалова.
      - Струменту не хватает. На всех три ломика и две кирки.
      - Хай лопату визьме.
      - Лопатой рано. Таку землю рази чо динамитом рвать... Опять же без наблюдателя опасно, товарищ старшина. Сами ж приказали, чтоб наблюдатель был...
      - Нэ забув? - Батюк хитро усмехнулся в усы.
      - Забудешь тут...
      Старшина поплевал на руки, взял ломик и несколько минут без передышки долбил землю, покряхтывая и равномерно посапывая. Тяжелый самодельный лом в его руках вздымался вверх и падал стремглав в точно намеченное место, снова взлетал и снова падал, и от неподатливой, похожей на бетон земли летели искры. Глядя на старшину, расшевелились и остальные. Моисеев и Кашин сняли шинели. Богданов разделся до пояса. В тишине слышались глухие удары и тяжелое дыхание: "Кха! Кха! Кха!"
      На немецком берегу было тихо и темно. За весь вечер над берегом не взлетело ни одной ракеты. По опыту Стрекалов знал: если нет ракет, значит, усилили наблюдение, к чему-то готовятся. Может, подвозят технику, может, копают траншеи.
      На всякий случай он переместился немного левее и присел на бугорок. Здесь было не так ветрено. Стрекалов согревался как мог: стискивал плечи руками, задерживал дыхание, сильно двигал прижатыми к телу локтями - все помогало слабо.
      Позади, над лесом, возле которого теперь стояла батарея, то и дело предательски высвечивался край неба - немцы опять бомбили железную дорогу на Ямск. На фоне этих отсветов Сашкина длинная фигура, наверное, хорошо была видна с другого берега. Приседая к земле, он не столько прятался от ветра, сколько от немецких наблюдателей. Сменивший его Богданов, оценив обстановку, тоже присел, поминая нехорошими словами ветер, мороз и сидевших в тепле фрицев.
      Когда могила углубилась на штык, снизу, из-под горы, пришел Осокин. Постоял на краю, повздыхал.
      - Ну как они там? - спросил Кашин. - Лежат?
      - Лежат, - ответил Осокин, - чего им еще... Вы тут поскорея, а то...
      Он хотел добавить, что ему одиноко и страшно стоять ночью возле мертвых, но не сказал: уж лучше стоять там - не то в почетном карауле, не то просто так, - чем долбить эту трудную землю.
      Батюк скомандовал перекур. Пятеро моментально собрались в кучу: Осокин милостиво разрешил закурить из своего кисета. В неглубоком покуда котловане остался один Карцев - он был некурящим. Лопата досталась ему самая большая и самая неудобная с кое-как вставленным черенком. Отяжелев, она начинала крутиться, норовя сбросить груз, неструганое дерево натерло на ладонях волдыри.
      На краю ямы, свесив ноги в новых ботинках, сидел подносчик снарядов Моисеев и курил, спрятав чинарик в рукав шинели.
      - Интеллигенция! - сказал он, показав пальцем на Карцева. - Лопату держать не умеет! - Он искательно заглянул в глаза старшине: пять минут назад ему здорово досталось за прикуривание третьим. Величайшую эту оплошность Гаврило Олексич приравнивал к преступлению... - Лопату, говорю, держит, как баба!
      - Бачу...
      - Молчи уж, Моисей! - посоветовал Стрекалов.
      - А что, неправда?
      - Правда. Черенок-то кто стругал? Ты? Моисеев коротко хохотнул.
      - Все одно - гнилая интеллигенция. Ему хошь какой инструмент дай - все одно не к рукам.
      На этот раз ему никто не возразил. Спрятанные глубоко в рукава шинелей цигарки вспыхивали, тускло освещая выпяченные губы и узкие мальчишеские подбородки.
      - В самом деле, Карцев, - сказал Уткин, - глядеть на тебя тошно.
      Стрекалов спрыгнул в яму.
      - Левой бери поближе к железке да держи крепче. Вот... А теперь давай на перегиб. Жми к земле, жми! Коленку подставь, не то кувырнется. А теперь обеими с маху! Ничего, научишься...
      Сашка с Сергеем выбрались из ямы.
      - Спасибо тебе, - сказал Карцев, вытирая шапкой обильный пот, - сам вижу, что не так..
      - А ты правда интеллигент? - спросил Стрекалов. Карцев пожал плечами.
      - Вообще-то дед у меня врач. Мать учительница. Может, поэтому он так...
      Сашка вздохнул.
      - Да нет, не поэтому, - сказал он, взяв протянутый Кашиным обсосанный, скользкий окурок, прихватив его согнутой пополам веточкой -- не потому, что брезговал, а потому, что был окурок слишком мал, - и раза три затянулся крепким, до тошноты, самосадным дымом. - Не потому... А вот почему, хоть убей, не понимаю...
      - В тылах, говорят, опять ту самую махорку получили, - сказал Кашин. И мешки те. Вредители, что ли, тама засели, на фабрике? Либо случайно как подмочили, а потом высушили да нам и спихнули. Она, подмоченная-то, в аккурат такая: дым есть, а крепости никакой.
      - Писать надо, я говорил! - донесся приглушенный голос Богданова. - На фабрику писать. Разнести их там. И подписать всей батареей.
      - Коллективно нельзя, - сказал Карцев, - запрещено Уставом. Только по одному.
      - А мы не жалобу. Мы письмо. Так, мол, и так: мы кровь проливаем, сражаясь с фашистскими извергами, а вы там...
      Бросившись к Богданову, Стрекалов едва успел прижать его к земле. Над головой пронеслась пулеметная очередь. Солдаты попадали в снег.
      - Какого дьявола надумали здесь хоронить? - рассердился Богданов, освобождаясь от Сашкиной тяжести. - Не могли в тыл отправить? Посшибает фриц нас, как куропаток!
      - Что, и у тя кишку заслабило? - сказал Моисеев, все еще лежа на снегу рядом с Кашиным.
      - Неохота дуриком пропадать!
      - Сашке спасибо скажи, - напомнил Кашин. - И как это тебе, Стрекалов, удалось опередить выстрел?
      Сашка усмехнулся.
      - Ничего хитрого, вспышку случайно засек и на всякий случай Глеба прижал, вот и все.
      Богданов даже приподнялся.
      - Но ведь это же секунда! Одна секунда только! -Он смотрел в сторону реки.
      Выстрелы не повторялись. Солдаты поднялись. В почти готовую могилу спрыгнули Уткин и Богданов. Не торопясь подошел Батюк, долго всматривался в темень за рекой.
      - Эх, комбат, комбат! Нэ послухал мэнэ. Як бы жахнулы тоди с четырех стволов... Стрекалов, тоби старший лейтенант гукае. Казав, щоб зараз...
      Спускаясь по крутой вертлявой тропинке, Сашка еще издали заметил темную массу на снегу - это лежали рядом, покрытые орудийным чехлом, лейтенант Андрей Гончаров и санинструктор Валя Рогозина. Над ними стояли пятеро людей, из которых Стрекалов сразу узнал двоих: младшего сержанта Сулаева и командира батареи старшего лейтенанта Гречина. Остальные трое были ему незнакомы, и, подойдя ближе, он обратился не к ним, а к командиру батареи.
      - Доложите начальнику штаба дивизии товарищу полковнику Чернову. Это он хочет с вами поговорить, - сказал Гречин.
      Стрекалов доложил. Низкорослый и широкоплечий, почти квадратный человек в белом полушубке и надетой сверху накидке, приблизив свое лицо вплотную к лицу Стрекалова, некоторое время рассматривал его и затем спросил голосом тонким и надтреснутым, как звон разбитого стеклянного абажура:
      - Ты последний видел лейтенанта Гончарова живым? Стрекалов кивнул. Сулаев досадливо крякнул, комбат недовольно засопел, и только Чернов не обратил на это внимания.
      - Когда это произошло? - спросил он.
      - Часов около трех, - ответил Сашка. Полковник повернулся к нему боком так, что стал виден только его профиль с крючковатым носом.
      - Рассказывай дальше, я слушаю. Ты ведь хвастался, что видел, как его убили. Так это или не так? Или, может, соврал? Но мне-то ты скажешь правду!
      - Скажу, - согласился Сашка, проглотив внезапно вставший в горле комок, - что видел, скажу...
      Полковник нетерпеливо топал своими щегольскими хромовыми сапожками по утрамбованному, потемневшему пятачку снега. Сашка торопливо собирал в кучу растрепанные и странные мысли, вот уже много часов бродившие в его мозгу. До этого он был уверен, что может собрать их в любую минуту, потому что все происшедшее еще стояло перед его глазами, но сейчас это оказалось делом нелегким. С чего начать? С того разве, как он, выйдя на пост, увидел Андрея, а через несколько минут мимо него прошла Валя? Или, может, с того вечера в землянке, когда он узнал... они все узнали, что Андрей и Валя муж и жена, и вышли на мороз, оставив их одних со своим, таким большим и таким до смешного крохотным счастьем? Важно ли все это сейчас, когда Вали и Андрея больше нет?
      - Он вышел из землянки и пошел в рощу, - начал Стрекалов.
      - Кто "он"?
      - Он, Андрей...
      - Что такое?!
      - Лейтенант Гончаров, - поправился Сашка. Полковник укоризненно покачал головой.
      - И далеко отошел?
      - Метров на сто.
      - Из чьей землянки вышел лейтенант Гончаров? - спросил, помолчав, начальник штаба. - Ну, где он провел эту ночь? Ведь не во взводе же, нет? И зачем ему понадобилось идти в рощу? Ведь не лето!
      Стрекалов молчал.
      - Лейтенант Гончаров всю ночь находился в расположении взвода, сказал Гречин. - За это я ручаюсь.
      - Ручаешься?
      - Так точно, ручаюсь.
      - А что скажешь ты, младший сержант? - Полковник повернулся к стоящему чуть поодаль Сулаеву. Тот с готовностью, как будто только того и ждал, вскинул ладонь к виску.
      - Лейтенант Гончаров находился в землянке санинструктора Рогозиной с двадцати трех ноль-ноль до двух тридцати ночи. В два тридцать в землянку с дежурства пришла радистка Мятлова и легла спать.
      Полковник повернулся к Гречину.
      - Что скажешь, комбат? Молчишь? Так-то лучше. А то развел антимонию: "В расположении взвода...", "Я ручаюсь..."
      - Товарищ полковник...
      - Молчать! Проглядел аморалку? Панибратство развел! Может, и тебя такие вот сопляки Колей кличут?' - Он пошел, прихрамывая, вниз к разрушенному блиндажу, где его ждал "виллис".
      Старший лейтенант пошел за ним. Возле убитых остались Сулаев и Стрекалов.
      - Зачем было врать? - сказал Сулаев, ногой подправляя загнувшийся край брезента. - Незачем было врать. Я всегда говорил: добром это не кончится.
      - Что не кончится? - Стрекалов медленно наливался яростью.
      - А все. И это тоже. - Он кивнул на торчавшие из-под брезента ноги одни в кирзовых сапогах, другие - рядом - в новых американских ботинках, надетых на шерстяной носок домашней вязки. - Тоже мне молодожены! Рази так делают? Ну, повезло, договорился... Так уйди с глаз долой, подальше! Нет, им надо у всех на виду любовь крутить, чтоб все знали! Теперь вот и старший лейтенант безвинно пострадали через их...
      - Сволочь ты, - тихо сказал Сашка.
      Сулаев покосился на Сашку, по-видимому, оценивая соотношение сил, и решил не связываться.
      - Показал бы я тебе, если б не должность...
      - А ты покажи! - Стрекалов усмехнулся. Ему захотелось выкинуть одну из тех штучек, которые в ходу были в разведроте: миг - и Сулаев лежал бы на земле, а его карабин... Эх, на кой ляд Сашке его карабин, когда свой холку намял!
      Он повернулся и стал карабкаться вверх по склону холма, особенно крутого здесь, цепляясь за обледеневшие камни. Кошмарная ночь все не кончалась, она высветилась яркими, равнодушными звездами, притихла, притаилась небывалой, таинственной немотой.
      Стрекалов долго блуждал по склону, то проваливаясь в снег, то натыкаясь на оголенные ветром валуны, пока не вышел случайно на тропинку. По ней к вершине холма шестеро солдат несли на плечах тяжелые свертки: один шел впереди, другой сзади, третий посередине поддерживал провисающее тело...
      - Пидмэны Осокина, - сказал Батюк, увидев Стрекалова.
      Ленивый и нескладный Осокин с готовностью выскользнул из-под тяжелой ноши. В этот момент голова убитого запрокинулась, край плащ-палатки, в которую он был завернут, сполз, и Стрекалов увидел белое, неузнаваемое лицо Андрея, его по-детски беспомощно раскрытый рот...
      - Чего стал? - возмущенно крикнул Богданов и толкнул Сашку коленом. Жмуриков не видел?
      - Тихо вы! - одернул их Кашин. - Хотите, чтобы всех ухлопали?
      Они шли на виду у немцев по западному склону холма. Восточный для подъема с такой ношей был вообще непригоден.
      - И какой дурак здесь хоронить надумал? - снова вспомнил Богданов. Люди лишние, что ли?
      - Комбат велел тут, - сказал Кашин, - на самой вершине. Говорит: "Чтоб на века". Кругом-то низина. Веснами вода заливает. После и следов не найдешь. Только и есть, что этот бугор.
      Подошли бойцы второго расчета Зеленов, Царьков и Грудин, молча подставили плечи. Скоро процессия достигла вершины и все вздохнули свободней. Без лишних слов опустили убитых по одному вниз, накрыли брезентом, и принялись торопливо забрасывать могилу комьями мерзлой глины. Засыпав, солдаты постояли над ней немного, сняв шапки, и хотели было уходить, как Моисеев зачем-то воткнул в земляной холмик большой кривоватый кол. Старшине это не понравилось.
      - Як татям? Та ты що?! - он с минуту думал. - Богданов, Осокин, Кашин и ты, Стрекалов, пидыть до погосту, пошукайте щось-нэбудь. Який-нэбудь памьятник, чи маймор. Щоб як людям...
      - Легко сказать - памятник! - ворчал Богданов, перескакивая с одной мерзлой кочки на другую. - В нем, самом маленьком, небось, пудов шесть-семь, а нас всего четверо!
      Никаких памятников, тем более мраморных, на этом деревенском кладбище не было. В одном месте, правда, солдаты наткнулись на большую гранитную глыбу, отесанную с одного боку. Но, во-первых, она была слишком велика, а во-вторых, выбитая на ней надпись гласила, что "под камнем сим покоится прах раба божьего Данилы Петровича Ворожцова - купца первой гильдии почетного гражданина города Платова, примерного отца семейства" и так далее, и тому подобное. Изрытое минометным огнем кладбище представляло собой зрелище не только жалкое, но и страшное. С востока на запад, делая дугу вокруг подножья холма, тянулась сплошная траншея, прерываемая остатками блиндажей и землянок. Выброшенные в спешке скелеты, лишь кое-где прикрытые снегом на этой, очень ветреной стороне холма, валялись повсюду, попадались под ноги, встречали идущих сумасшедшим оскалом выбеленных временем черепов. Солдаты бродили по кладбищу, пиная ботинками немецкие гофрированные противогазные коробки и пустые консервные банки, перелезая через разрушенные блиндажи. Возле одного из них Богданов остановился.
      - Ты чего? - спросил Сашка. Глеб странно посмотрел на товарища продолговатыми глазами в густой ресничной опушке и сказал:
      - Все одно, дельнее этого ничего не найти. Крестов и то больше нету. Все сожгли. Один вот остался. Хотели и его сжечь, да, видимо, огонь не взял. Дубовый!
      Возле развалившегося входа в блиндаж лежал на снегу огромный дубовый крест. На черном его основании виднелись следы топора.
      Подошли остальные.
      - Вы что, спятили? - поинтересовался Осокин. - Да вас за такое дело знаете куда?
      - Знаем, - кивнул Богданов, - Саня, берись за этот конец. Осокин, не дрейфь, становись под комель, а то у Кашина пупок развяжется.
      Старшина вначале так же, как Осокин, вытаращил глаза, но потом стал помогать солдатам. Дело, и верно, было не совсем обычное, и старшину оно смущало не на шутку. Весь обратный путь он молчал, но, когда до расположения батареи осталось не больше километра, не выдержал:
      - Слухайте, хлопцы! Сдается мени, що мы трохи не то зробыли. - Он смотрел виновато и даже немного растерянно. - Боны ж комсомольцы! - и снова никто не отозвался. Всем хотелось поскорее добраться до тепла, бухнуться на утрамбованную телами солому и спать, спать, спать...
      Когда Батюк вздохнул, вздохнули и остальные. Он стоял, широко расставив слегка кривоватые ноги в хромовых сапогах, сшитых им самим, и думал, по-бычьи низко опустив голову. Наверное, в эту минуту у него под шапкой шевелились мозги.
      - Що ж мовчите? - спросил Батюк.
      Все опять вздохнули и не проронили ни слова.
      - А ты що мовчишь, "студент"?
      "Студентом" звали Сергея Карцева. У него за плечами почти вдвое больше, чем у Кашина и Моисеева, и втрое - чем у старшины.
      - Що мовчишь, кажу? Хиба ж не чул?
      Было ясно, что решить этот вопрос в одиночку Батюк не может. Карцев подумал, поправил очки.
      - В том, что вместо кола - крест, я думаю, ничего плохого нет. Главное, не придавать этому факту религиозного значения. И потом, кто из наших близких похоронен иначе?
      - Мы ж только чтоб место заметить! Больше-то ведь нечем было... жалобно сказал Кашин. От холода он стучал зубами.
      Батюк думал.
      - А що скажет старший лейтенант Грищенко?
      - Да, наверное, то же самое.
      - Кхе... Ну, пишли, хлопцы, до дому.
      Скоро их окликнул часовой, а еще через минуту все были в своем блиндаже. Угрызений совести никто не испытывал. Полчаса назад, стоя на декабрьском ветру, они очень хотели спать. И Сергей Карцев тоже хотел спать. Поэтому он сказал то, что сказал. А надо было сказать совсем другое: "Товарищ старшина, вы же отлично знаете нашего замполита товарища Грищенку! Давайте лучше вернемся и выбросим крест. И потом, ведь убитые действительно были атеистами..." Вот что он должен был сказать старшине Батюку.
      РАДИОГРАММА
      30 ноября 1943 г. Командующему армией
      Окруженные нашими частями подразделения и части 2-й немецкой армии за последнее время проявляют повышенную активность. Они ведут между собой регулярные радиопереговоры, из которых следует, что их первоначальное намерение - сложить оружие - оказалось обманом. Командир 412-го отдельного батальона СС, ведя с нами переговоры о сдаче от имени генерала Шлауберга, намеренно оттягивал время. Есть основания полагать, что в районе гг. Платов - Ровляны - Окладино находится в окружении не 3,5 тысячи активных штыков, как предполагалось ранее, а значительно больше, исправная военная техника - танки, бронетранспортеры, орудия разного калибра и боеприпасы также в значительно большем количестве, чем было установлено нами в самом начале. Считаю: в районе окруженной группировки происходит переброска частей и подразделений от северных границ окружения к южным, что создает реальную угрозу прорыва.
      Учитывая, что 201-я СД находится в настоящее время в стадии формирования и имеет лишь 60 процентов списочного состава, прошу направить для ликвидации окруженной группировки боеспособные части.
      Командир 201-й СД генерал-майор Пугачев.
      Высота 220, которую стоявшие здесь ранее пехотинцы прозвали Убойным холмом, была не только самым высоким местом на всей болотистой равнине в квадрате пятидесяти километров, это был еще и единственный удобный наблюдательный пункт. С него открывался вид на Бязичи, Юдовичи, Алексичи; железная дорога была видна вплоть до Великих озер, а причудливые извилины Пухоти просматривались до самого горизонта.
      Еще не зная намерений Шлауберга, советское командование приказало командиру 216-го стрелкового полка полковнику Бородину не допустить выхода Шлауберга к Платову, перекрыв тем самым для него ближайший путь на запад. Поскольку 216-й полк был недоукомплектован, командование 201-й стрелковой дивизии отдало в распоряжение Бородина 287-й отдельный зенитный артдивизион, занятый до этого охраной железнодорожного моста через Пухоть. Восьмидесятипятимиллиметровые орудия могли вести огонь по наземным целям они были оборудованы броневыми щитами, но личный состав, включая офицеров, до этого вел стрельбу только по самолетам и с практикой наземной стрельбы был знаком теоретически. Кроме того, недавно из дивизиона, оставшегося в тылу, откомандировали во фронтовые части больше половины кадрового состава. Взамен прислали мобилизованных парней рождения 1926 года.
      Всего этого Шлауберг, естественно, не знал. Этим объяснялись его нерешительность и излишняя осторожность в первые дни окружения. Затем его действия стали носить более активный характер; артиллерия наносила ощутимые удары по обороне 216-го полка.
      1 декабря, рано утром, немцы атаковали ближайшего соседа Бородина подполковника Вяземского. Удар был нанесен в северо-западном направлении, где у Вяземского имелось самое слабое место - стрелковый батальон неполного состава. Атаку отбили с трудом.
      - Если бы Шлауберг повторил, мог бы прорваться, - признался Вяземский Бородину.
      - Мне кажется, он просто нащупывает слабое место в нашей обороне, подумав, сказал Бородин.
      - Я такого же мнения, - ответил Вяземский, - теперь, надо полагать, твоя очередь.
      Бородин и сам это понимал. Его полк день и ночь укреплял оборону зарывался в землю.
      Беспокоили Бородина все усиливавшиеся действия шлауберговской разведки, а также то, что противник продолжает ревностно следить за высотой 220.
      РАДИОГРАММА
      1 декабря 1943 г. Командиру 201-й СД