ТЕЛЕФОНОГРАММА
      10 декабря 1943 г. Командиру 201-й стрелковой дивизии
      Вам направляется личный состав из числа призывников разного возраста в количестве 1500 человек, один ИПТАП-311 и две санроты.
      Командующий генерал-лейтенант Белозеров.
      Спутником Сашки был пожилой немец, давно не бритый, худой, в старой, протертой на локтях и прожженной снизу шинели. До того как появиться Стрекалову, он, по-видимому, спал. Пособив незнакомому обер-шарфюреру взобраться в кузов и дав место подле себя, он заснул опять, не сказав ни единого слова и даже не взглянув как следует на пассажира. Стрекалов хотел сначала тут же его ухлопать, но потом раздумал. Пока тот ему не мешал. На всякий случай, чтобы не вызвать его на разговор, сержант притворился спящим, но немец и не собирался разговаривать, и сержант не стал притворяться. Куда они едут? Везут боеприпасы на исходный рубеж? А если нет? Но ведь даже если просто перебазируется склад, об этом тоже не вредно знать советскому командованию. Вместе с тем тревожило Стрекалова и другое: правильно ли он поступил, оставив группу на попечение Богданова? Как мог, он успокаивал себя: во-первых, Богданов не новичок на войне; во-вторых, если б Сашка погиб, группой все равно бы стал командовать Богданов; в-третьих, упустить такой момент было бы непростительно. Что же касается приказа полковника Чернова, то здесь мысли Стрекалова натыкались на глухую стену и бились о нее, как бабочки о стекло, не находя выхода. С одной стороны, рано или поздно командование убедится в своей ошибке - может, уже убедилось - и разрешит Стрекалову продолжать разведку, но тогда уже будет поздно; следовательно, он поступил правильно, предварив события. С другой стороны, в армии нет преступления более тяжкого, чем нарушить приказ старшего. За это Стрекалову, учитывая обстановку, полагается расстрел. Но дело сделано, и единственный выход для него - это продолжать начатое. В конце концов, важен результат. По привычке, хотя и с некоторым опозданием, сержант оценил свои шансы. Их немного. Форма эсэсовца поможет ему проникнуть в расположение передовых частей. Однако, чтобы передать сведения своим, необходимо вернуться к рации. На это шансов ничтожно мало. Его разоблачат сразу же, как только он вылезет из кузова. Правда, в последний момент Глеб успел заменить его шапку немецкой каской на фланелевой подкладке, но штаны у Стрекалова прежние - пятнистые, желто-зеленые с черными разводьями, похожие на украинские шаровары, и сапоги самые что ни на есть русские - "комсоставские" - добротные яловые с высокими голенищами... Предложить соседу поменяться? Он с сомнением покосился на спящего. Сашкины сапоги ему будут велики, а Сашке его малы. Вот разве попробовать обменять штаны... Сашка осторожно толкает соседа локтем. Тот вздрагивает, просыпается, смотрит на обер-шарфюрера осоловевшими глазами.
      - Was wollen Sie?{6}
      Поскольку унтер-офицер смотрит на его брюки, солдат робко пытается прикрыть их полой шинели. Брюки, действительно, плохи. Однако во всей роте теперь других не сыщешь. Впрочем, у самого обер-шарфюрера они тоже не лучше... Солдат мельком посматривает на них и переводит взгляд еще выше, на грудь. Там, кое-как затертые, видны следы крови.
      - Sind Sie verwudef? Haben die Russen Sie erschцssen?{7} На этот раз Сашка не понял ни слова, но, на всякий случай, кивнул головой и произнес "я-а, я-а", сильно растягивая гласную, как это делают немцы.
      На лесной опушке грузовики неожиданно остановились. Сразу стали слышны голоса, стук закрываемых дверок. Впереди, примерно в полутора километрах, лежало укутанное в снег большое село с высокой пятиглавой церковью, темной массой домов и паутиной огородов вокруг них. По скрипу снега и приближающимся голосам Стрекалов понял, что вдоль колонны автомашин идут несколько человек. Он откинулся на ящики и притворился спящим. В кузов заглянул долговязый ефрейтор, посмотрел на Сашку и что-то спросил у солдата. Тот ответил, и Стрекалов уловил знакомое "кранк".
      - Oder krank{8}, - повторил солдат. По-видимому, он еще не решил, ранен его случайный попутчик или болен. Ефрейтор помедлил немного, подозрительно глядя на Стрекалова.
      Когда ушел, Сашка с видным усилием пошевельнулся, застонал, отстегнул от пояса флягу и отхлебнул большой глоток. Краем глаза он видел, как под дряблой кожей на шее соседа стремительно подпрыгнул и упал кадык. Нарочно, немного поколебавшись, Стрекалов протянул ему флягу. Солдат схватил ее обеими руками и жадно припал к горлышку.
      - Danke! Danke schцn! - сказал с чувством, возвращая флягу и вытирая губы тыльной стороной руки. - Mein Name ist Frideman. Hans Frideman Tischler{9}. - И уставился на Сашку в ожидании ответа. На этот раз сержант понял, чего от него хотят.
      - Шухер, - сказал он. - Ганс Шухер. - И снова протянул флягу.
      Солдат удивленно поднял брови, но флягу взял и, сделав три-четыре больших глотка, вернул ее хозяину, на этот раз с поклоном. Должно быть, от голода он сразу захмелел, превратившись в веселого, добродушного болтуна. Говорил он очень быстро, глотая слова и брызгая слюной. Это был типичный "тотальный фриц", голодный, забитый, выполняющий черную работу на своих господ, запуганный ими и всей непонятной для него окружающей обстановкой. Он несколько раз повторил слова "киндер" и "кляйн киндер", затем "фрау" и "майне либе фрау" и всего чаще: "эссен", из чего Сашка заключил, что мысли и желания этого солдата слишком далеки от военной службы. Высокий молодой обер-шарфюрер, не похожий ни на одного из его начальников, ему явно нравился, а его немыслимая щедрость заставляла забыть осторожность...
      Прошло два часа. Позади трех грузовиков теперь уже выстроилась целая колонна - сержант видел ближние и слышал в лесу гул множества других. Водители и сопровождающие ходили вдоль колонны, разминая ноги, громко разговаривали, смеялись, ругались и поглядывали на небо. Некоторые в поисках знакомых, а может быть, и еды навещали кузова чужих машин. Так прошел еще час, начинало темнеть, и Стрекалов понял причину остановки. Немцы боялись бомбежки. Между селом и опушкой леса, где скопилось множество машин, простиралось большое поле, пересекавшееся прямой, как линейка, трассой. Днем пересекать его было опасно, но, как только сумерки достаточно сгустились, моторы взревели и колонна тронулась. На окраине села ее снова остановили - через село проходили танки. Стрекалов видел их расплывчатые движущиеся тени среди неподвижных домов. За танками шли самоходки, минометы, артиллерия. Так же как и танки, тягачи с минометами выползали из леса справа, пересекали поле, входили в село. С востока и устремлялись на северо-запад, оставляя после себя волны едкого синего дыма. Знай Стрекалов немецкий язык, он мог бы, не выходя из кузова грузовика, узнать многое из отрывистых фраз и криков, из перебранки шоферов и разговоров сопровождающих. Однако он только хлопал глазами, считал "боевые единицы" да слушал непонятную болтовню соседа. От выпитой водки тот ожил, раскраснелся и даже как будто помолодел. Все спешили, и Сашка спешил вместе со всеми, но неожиданно фортуна повернулась к нему спиной. В нетерпении взглянув через дырку в брезенте, он увидел трех эсэсовцев с большими бляхами на груди! Полевая жандармерия! Они шли следом за тем самым худощавым ефрейтором, который первым обнаружил Сашку в кузове своего грузовика. Стрекалов понял, что его путешествию пришел конец. Не дожидаясь развязки, он перемахнул через борт и устремился к лесу. Чтобы не вызвать подозрения у сидевших в кабинах, он шел, на ходу поднимая полы шинели. Вскоре он услышал голос Фридемана, звавший его, а через минуту - длинные автоматные очереди ему вдогонку. Несколько человек бросились за Сашкой, но вскоре вернулись, вся колонна тронулась через село на запад.
      В том же направлении, но по бездорожью, огибая Крышичи стороной и на все корки матеря жандармов и глубокий снег, пробирался Стрекалов.
      На шоссе он вышел снова километрах в трех от села и сразу же увидел следы танковых гусениц, черные капли отработанного масла. Чем дальше двигался он на запад, тем больше попадалось ему этих следов, тверже, укатанней была дорога и слышней казался гул танковых моторов.
      Деревни встречались часто, но не было ни одной, где бы сохранилась жизнь. Только обгорелые печные трубы да черные головни провожали разведчика, и негде было ему передохнуть, посидеть в тепле, найти кусок хлеба. Отмахав верст пять по зимнему лесу, Сашка мучительно хотел есть и еще больше - пить. Снег, который он горстями пихал в рот, не утолял жажду, а еще больше разжигал ее. Увидев целый колодезный сруб, Стрекалов повернул к нему. На цепи болталась деревянная бадья. Скрип журавля показался ему слишком громким, и сержант невольно оглянулся. И увидел казненного. Он висел на сучке старой сломанной березы возле самой дороги, неподвижный и темный, с вывернутыми и разведенными в стороны ногами.
      Стрекалов отвернулся, выпил воды, наполнил ею флягу, посидел немного на сугробе и вновь пошел на дорогу. Не утерпев, он, проходя мимо березы, поднял глаза и узнал Фридемана.
      По утоптанной множеством сапог тропинке выбрался на шоссе и, не оглядываясь, зашагал на запад. Когда позади появлялась автомашина, он прятался в кустарник или просто ложился в снег на обочине, уверенный, что едущим не до одинокого трупа... Пропустив машину, шел дальше. Голод мучил его все сильнее. Успокаивая себя тем, что до рассвета еще далеко, сержант стал делать большие зигзаги в стороны - в густых кущах деревьев ему чудились уцелевшие избы с теплыми печками, парным молоком, свежим хлебом и добрыми русскими людьми, однако стоило ему приблизиться, как деревни превращались в молодые рощи, одинокие дома - в заброшенные скирды соломы... Измученный этими бросками, слабеющий все более, сержант уже впадал в отчаяние, как в друг метрах в двухстах от дороги среди деревьев мелькнул огонек. Сашка зажмурился, покрутил головой, но огонек не исчезал. Сержант бросился к нему напрямик через глубокий снег, не замечая, что по шоссе к хутору тянется накатанный зимник. Благоразумие пришло лишь в самый последний момент, когда стали слышны запах хлеба и сонное мычание коровы. Передвинув автомат на грудь, сержант задержал свой бег, но приказать себе не волноваться не мог. Так, с бьющимся от радости сердцем, едва ворочая сухим языком, он подошел к замерзшему окну и согнутым пальцем постучал в стекло. Через минуту огонек погас, задутый чьим-то робким дыханьем. Потом это дыхание начало протаивать на замороженном стекле лунку. Хозяин хотел знать, кто стучит. Наконец заскрипела ржавыми петлями дверь, слегка приоткрылась и замерла, но на пороге никто не появился. Прижимая к груди автомат, Сашка шагнул в темный проем.
      - Здравствуйте, хозяева! - произнес он и не узнал своего голоса. От долгого молчания и ледяной колодезной воды в глубине его горла заиграла рассохшаяся флейта. Ему никто не ответил. Но он услышал теперь присутствие человека за своей спиной, его дыхание, запах пота и выкуренной недавно ароматной немецкой сигареты.
      - Пустите обогреться! - снова произнес Сашка в темноту и по привычке сделал шаг в сторону. Но в него никто не стрелял. Вместо этого впереди отворилась низкая дверь, из комнаты просочился тусклый красноватый свет. Стрекалов пошел вперед и очутился в бедной избенке с низким закопченным потолком, огромной печью, занимающей больше половины избы, и обширными полатями над ней. Ближе к двери стояла широкая деревянная кровать, покрытая лоскутным одеялом, дальше, в переднем углу, - небольшой киот с горящей лампадой. На кровати кто-то лежал - Стрекалов видел контуры маленького тела.
      - Принимайте гостей, хозяева! - сказал сержант и снял каску. Здравствуйте.
      - Будь здоров, - произнес кто-то за его спиной. Обернувшись, Стрекалов увидел мужика лет сорока, широкоплечего, коренастого, крупноголового, с окладистой, слегка всклокоченной бородой. Задев плечом стоящего у порога незнакомца, он прошел вперед и сел на лавку. Некоторое время в избе стояла тишина, потом хозяин сказал негромко:
      - Собери, мать, повечерять гостю.
      Куча тряпья на кровати зашевелилась, и в сени проскользнула маленькая женщина с длинной, наполовину расплетенной косой, одетая в старенькое ситцевое платье. Потом босые ноги ее из сеней протопали на кухню, оттуда в комнату. На столе появилось блюдо с солеными огурцами, чугунок с картошкой и полкаравая хлеба. Хозяин взял с полки деревянную солонку, отрезал большой кусок хлеба и, положив его рядом с солонкой, опять неподвижно замер на лавке.
      - Больше нет ничего, - глухо пояснил он, по-своему растолковывая недоуменный взгляд Сашки.
      - И на том спасибо, - ответил сержант, принимаясь за еду.
      Сделав свое дело, маленькая женщина куда-то исчезла, мужчина продолжал сидеть в углу под образами. "Сейчас начнет спрашивать, кто такой, откуда и куда иду", - подумал Сашка, но мужик ни о чем не спросил. Он исподлобья рассматривал Сашку, его руки, эсэсовскую шинель, оружие. Бежавшие из концлагеря военнопленные выглядят иначе...
      Съев дочиста все: и картошку, и хлеб, и огурцы - гость поблагодарил и слегка отодвинулся от стола, но уходить не торопился.
      - Я посижу у вас немного, - сказал он заплетающимся языком.
      Хозяин не ответил. Сашка тяжело поднялся, отошел к печке и сел на лавку, прислонившись к теплым кирпичам. Он тут же понял, что как раз этого делать не следовало, но веки сами собой поползли вниз, и сержант, как ни старался, не мог поднять их, отяжелевших, непослушных, царапающих белки сухим наждаком.
      - Я счас... Я чуть-чуть...
      Это говорил уже не он, а кто-то другой за него, успокаивая хозяев: вот пройдет еще минута, он встанет и пойдет как ни в чем не бывало в стужу, в неизвестность ради своего солдатского долга... Он так и не понял, снится ему или нет, будто с печки, осторожно переступая босыми ногами, спускается малыш в короткой домотканой рубашонке, а с кровати навстречу ему встает женщина и помогает сыну дойти до ведра в углу... Будто хозяин подходит к Сашке совсем близко и долго стоит над ним молча, а потом надевает полушубок...
      - Куда? - спрашивает Стрекалов, делая над собой усилие.
      - Корове сена задать, - отвечает мужик и уходит, а Сашка остаетсясидеть возле печки, хотя знает, что отпускать мужика одного было нельзя... Подобно прибою, сон безостановочно катил на него свои мягкие прозрачные волны, и не было сил противиться этим волнам, и Сашка, перестав бороться, тихо погрузился на дно...
      Всплыл он тут же и широко раскрыл глаза - так легче одолеть сон. Хозяин лежал, укрывшись одеялом, за окном глухая ночь, на печке посапывали ребятишки. Их двое. Чтобы окончательно разгуляться, Стрекалов поднялся и посмотрел на них, отодвинув занавеску. Тот, что слезал к ведру, - старший. Он лежит с краю. Другого трудно рассмотреть среди кучи тряпья.
      И вдруг Стрекалов заметил висевший на гвозде полушубок с белой нарукавной повязкой, а возле порога - новые сапоги с еще не смятыми голенищами: "Так вот ты какой, хозяин! Вот почему уцелел твой хутор!"
      Он поднял автомат, но благоразумие взяло верх. Вдоволь побродив по глубоким тылам, он больше других знал, что русские люди немцам служат по-разному. Одни с усердием, другие делают вид, что служат. На стене висела немецкая винтовка. Сержант снял ее, но ржавый затвор не хотел открываться. Чтобы не заснуть снова, Стрекалов вышел во двор, оттуда - на улицу. Ночь еще висела над хутором тяжелым свинцовым пологом. В той стороне, откуда пришел Сашка, край неба как будто начал светлеть. Но, может, это только кажется? Сержант отошел подальше от избы и глянул поверх крыши. Край неба в самом деле начал светлеть, поднялся ветер, по-утреннему закаркали вороны.
      Посторонний шум привлек его внимание. Сержант выглянул из-за сарая. По шоссе мчались мотоциклисты, изредка высвечивая фарами опасные участки дороги, поравнявшись с хутором, они остановились; луч прожектора скользнул по темным окнам, стожку сена.
      Раздалась короткая команда. Стрекалов кинулся к воротам двора, но они оказались запертыми изнутри. Кто-то там, в темноте, еще возится с тяжелым засовом.
      - Вот попалась птичка, стой! - невесело усмехнулся Сашка.
      Немцы приближались. Их было девять. Сержант вжался в узкий угол между крыльцом и двором. Над его головой выдавалась соломенная кровля. Подняв голову, Сашка заметил лаз. Скорей всего хозяин начал ремонтировать двор и не закончил; подтянувшись на руках, сержант забрался на сеновал и побежал, путаясь в сене, в дальний его угол. Неожиданно ноги его потеряли опору. Беспомощно взмахнув руками, он покатился куда-то вниз. Затрещали деревянные жерди, замычала корова, и Сашка оказался в коровьих яслях, а сползшее сено покрыло его с головой.
      Вскоре дверь со стуком распахнулась, и люди, грохоча сапогами, вышли из дома. Минут через двадцать они уехали - был слышен шум отъезжающих мотоциклов. Сашка вылез из яслей, пошел в избу.
      Хозяин встретил его с винтовкой в руках.
      - Не подходи!
      - Хватит, поиграли, - сказал сержант, - пора расплачиваться.
      - Не подходи, убью! - в отчаянии крикнул полицейский.
      - Не пугай. Мы пуганые, - сказал спокойно Сашка. Он взял ковш, напился из кадушки воды, немного посидел на лавке, отдыхая после страшного напряжения, поднялся. - Пойдем, хозяин, не здесь же мне с тобой... - Он покосился на забившихся в угол маленькую женщину и ребятишек.
      Полицейский все еще стоял в угрожающей позе, но во взгляде его стыл ужас. Когда Сашка шевельнул автоматом, он вздрогнул, согнулся, руки его разжались, и винтовка грохнулась на пол.
      - Так-то лучше, - сказал Сашка, - пошли!
      Но маленькая женщина бросилась вперед, оттолкнула ребятишек и упала перед Сашкой на колени.
      - Обожди, солдатик, не губи понапрасну, послушай, что скажу. Заставили его! Пригрозили, что нас всех изничтожат...
      - Встань, Степанида, - сказал негромко муж, - на все воля божья. Детей береги...
      - Не губи, солдати-и-ик! - пронзительно закричала женщина. - Сокрыл ведь он тебя, не выдал! Сеном прикрыл, когда ты в ясли упал. А что в дом не пустил - так ведь и тебя, и нас бы вместе с тобой порешили изверги-и-и!
      - Ну, будя! - крикнул мужик. - Не трави душу, служивый, веди!
      Стараясь не глядеть на лежавшую посреди пола женщину, сержант повел полицая в сарай, потом передумал, решил вести за большак в лес... Однако не успели они пройти и половину пути, как сзади раздался крик, от которого у Сашки защемило сердце:
      - Ваня-а-а! Кормилец наш!
      В одном легком платье, босая и простоволосая, она бежала по снегу, раскинув руки. Сзади, тоже босые, хныча и высоко поднимая ножки от холода, спешили ребятишки.
      - Ну, чего стал? - глухо, как в самоварную трубу, произнес полицейский. - Али тебе одной моей души мало?
      Женщина была совсем близко. Сашка выругался.
      - Воюй тут с вами... - И вдруг замахнулся на полицая прикладом. - А ну, катись вместе со своим выводком!
      Оторопело моргая, мужик попятился от Сашки, запнулся и упал навзничь. И еще долго не вставал, молча глядел на спину удаляющегося человека. Позади него в снегу билась в рыданиях маленькая женщина.
      В расположение 216-го стрелкового полка майор Розин приехал в первом часу ночи. Пока он собирал рассыпанные повсюду патроны, искал свою планшетку и вылезал из машины, шофер успел проверить все четыре ската, ковырнуть пальцем заднее стекло, простреленное пулей, сосчитать пробоины и осмотреть мотор.
      - Легко отделались, товарищ майор! - Он с треском захлопнул капот. Начальник разведки усмехнулся.
      - Давно на фронте?
      - Я-то? - Шофер озабоченно тер ветошью лобовое стекло. - С октября.
      - А до этого?
      - До этого? - Манера переспрашивать, по мнению майора, была свойственна людям осторожным и криводушным. Они нарочно тянут время, обдумывая даже самый пустяковый ответ. - До этого я генерала возил, ответил, наконец, шофер.
      - Какого генерала?
      - Генерал-майора Дудина.
      - Не знаю такого. Какой дивизии?
      - Сорок девятой.
      - Где она базировалась?
      - Где стояла, спрашиваете? - Ну да.
      - Северо-восточнее Москвы. Более точного места указать не могу, так как у нас насчет военной тайны было строго, товарищ майор...
      Розин прошел мимо откозырявшего ему часового в штабной блиндаж, ответил на приветствие щеголеватого старшего лейтенанта - оперативного дежурного, велел позвать санинструктора. Видя нарочито встревоженное лицо дежурного, его сдвинутые к переносице брови, коротко пояснил.
      - Царапина.
      - Я вызову врача, - сказал старший лейтенант.
      - Я же ясно сказал: санинструктора! И, если можно, дайте крепкого чаю.
      - Можно с лимоном?
      - Давайте с лимоном, только поскорее.
      Чай ему подал через минуту ординарец полковника Бородина Завалюхин, которого из уважения к его возрасту все звали по имени-отчеству.
      - А что, Федот Спиридонович, спит твой полковник или бодрствует? спросил Розин, принимая из рук солдата фарфоровую кружку.
      - Еще не ложились, - ответил Завалюхин, - как вернулись в двенадцатом часу, так от стола ни на шаг.
      Розин отхлебнул, благодарно кивнул. Завалюхин просиял, наклонился поближе, так как был очень высокого роста.
      - Приказано: как только вы прибудете, так чтоб доложить...
      - А откуда он знал, что я прибуду? Завалюхин развел руками:
      - Не могу знать, товарищ майор, а только так и сказал...
      - Ну хорошо, дай отдышаться.
      Откинув плащ-палатку у входа, в блиндаж впорхнула санинструктор Свердлина, блондинка с большими голубыми глазами и ярко накрашенными губами.
      - Товарищ майор, что с вами? - воскликнула она голосом провинциальной актрисы и мгновенно очутилась на коленях перед майором, сидевшим на скамейке. Короткая юбка защитного цвета подалась вверх, открыв полные колени, ловкие пальчики коснулись руки майора, кое-как перевязанной носовым платком. - О боже, вы ранены!
      "Откуда у этой девочки столько опереточного?" - подумал Розин.
      - Встаньте, Свердлина! Вы что, всех перевязываете на коленях?
      - Но мне так удобней, товарищ майор! - ничуть не смутившись, ответила она, и губы ее капризно изогнулись.
      - Встаньте!
      Вошел наконец старший лейтенант и поставил на столик тонкий стакан в подстаканнике и блюдечко с кусочками рафинада.
      - Ну вот и все, - уже другим тоном сказала Свердлина, затягивая сумку. - Вообще-то, надо бы укольчик сделать. Против столбняка.
      - Обойдется.
      - Положено.
      - Вы свободны, товарищ младший сержант, идите. Она грациозно повернулась и вышла.
      - Спасибо, Гущин, - сказал майор, отодвигая стакан. - Я уже... Полковник Бородин у себя?
      - Он вас ждет, - сказал старший лейтенант, предупредительно отодвигая плащ-палатку.
      В просторном помещении штаба горело сразу три светильника: две "летучие мыши" под потолком и керосиновая лампа на столе, на углу разложенной карты.
      - Наконец-то! - полковник бросил карандаш, пошел навстречу. - А я тут тебя каждые десять минут поминал. Привык, понимаешь, к твоему присутствию... Ранили? Когда? Где?
      - Возле Бибиков обстреляли. Там есть такой хитрый поворот, когда из лесу выезжаешь... Чудом проскочили. Водитель - раззява проглядел, а потом, вместо того чтобы нажать на железку, начал разворачиваться... Ты не знаешь, как там мой Рыбаков?
      - Твой Рыбаков приказал долго жить, - сказал Бородин, - хороший был солдат, ничего не скажешь, и водитель отличный. Ты с ним с сорок первого, кажется?
      - С февраля сорок второго.
      - Да, брат... Такого человека не помянуть грех! - Он достал откуда-то бутылку водки, поставил на стол два стакана в подстаканниках. - Закусить нечем. Спиридоныч спит, наверное, ну да ничего...
      Неслышно ступая, вошел Завалюхин, неся большую сковородку жареной картошки, дощечку с крупно нарезанным хлебом, раскрытую банку свиной тушенки, и поставил все это на край скамьи.
      - Ты чего, Спиридонович? - спросил Бородин.
      - Так ведь голодные небось! - Завалюхин сделал движение рукой в сторону Розина.
      - Ах да, верно. Спасибо, очень кстати. - И когда солдат повернулся, чтобы уйти, остановил его: - На-ко вот, держи, Федот Спиридонович.
      - Чего это вы, товарищ полковник? Доктор вам запретил, а вы...
      - Ладно, ладно, Одного хорошего человека помянуть нужно.
      - Кого это?
      ПО
      - Или не знаешь?
      - А, Николая... Ну что ж, пускай земля ему будет пухом. Золотой мужик был!
      Все трое выпили.
      - Я пойду, - сказал Завалюхин, степенно вытирая усы щепотью, - ежели чего надо, я тут...
      - Ничего не надо, иди спи.
      Розина слегка познабливало. Он попробовал закурить, но дым папиросы показался слишком горьким.
      - Об обстоятельствах гибели группы Драганова что-нибудь узнали?
      Бородин пожал плечами:
      - Что тут узнаешь? Рация только у Стрекалова.
      - А как у него? - с живостью спросил Розин.
      - Как раз о нем-то и разговор. - Бородин вынул из нагрудного кармана радиограмму Стрекалова и, пока Розин читал ее, прошелся по блиндажу, потирая ладонью левую половину груди. Розин медленно сложил бумагу, бросил ее на стол.
      - Значит, не хочет подчиниться?
      - Не хочет.
      - А Чернов настаивает?
      - Настаивает не то слово. Ты же знаешь его...
      - Да, парню несдобровать. Отозвать пробовали?
      - Пробовали. Рация не отвечает. Либо забрался-таки в самую гущу и не хочет обнаруживать себя, либо боится, что мы отзовем. Хитрый дьявол!
      Розин едва заметно улыбнулся, глаза его потеплели.
      - Стрекалов - отличный разведчик. Я навел справки о его прошлой службе.
      - Ты пойди это Чернову расскажи! Он тебе разъяснит, кто лучший и кто худший. При одном его имени у нашего Севы физиономию перекашивает...
      - Слушай, а если он прав?
      - Кто, Чернов?
      - Да нет, Стрекалов. Ведь ему-то, во всяком случае, виднее!
      Бородин перестал ходить, подошел к столу, взял в руки радиограмму.
      - Я об этом уже думал.
      - Ну и что?
      - Что я тебе скажу? В армии нет более тяжкого преступления, чем прямое нарушение приказа.
      - У Стрекалова был еще один приказ - мой. И я его не отменял.
      111
      - Ты же знаешь, что по уставу выполняется последний. Так вот, Чернов ему дважды приказывал уничтожить объект.
      - Вот именно: дважды! Почему дважды?
      - Ну, потому, видимо, что Чернов не был уверен...
      - В чем не был уверен? В том, что Стрекалов выполнит, или в том, что склад имеет важное значение? А если Стрекалов все-таки прав и нам подсовывают "куклу", кого тогда надо награждать и кого наказывать?
      - Ну, до наград еще далеко.
      - Поставь-ка на место Стрекалова себя. Ты рядом с объектом, все видишь, все понял, и вдруг тебе говорят, что это тебе снится, что ты должен, закрыв глаза, делать совсем другое, никому не нужное, даже вредное дело, поскольку после этого немцам ничего не останется, как уничтожить русских, раскрывших их секрет.
      - Дмитрий Максимович, я же понимаю...
      - Обожди, это не все. В нескольких километрах от тебя при загадочных обстоятельствах одна за другой гибнут две разведгруппы, а тебя никто не трогает. Почему? Может, там у Шлауберга разведка сильная, а тут никуда не годится? Ерунда. Вывод один: там его наши ребята раскололи, а здесь клюнули на червяка.
      - Гм... В логике тебе не откажешь.
      - Логика - составная часть науки разведчика. Так как же все-таки поступил бы ты?
      - Но ведь перебежчик...
      - Ты его видел?
      - Мельком. Типичный бандюга.
      - На допросах не присутствовал?
      - Нет, я был занят. Да это, в конце концов, и не мое дело.
      - Значит, его допрашивал один Чернов?
      - В общем, да. Спроси лучше Ухова. Кажется, он тоже там был...
      - Я с ним поговорю. Где пленный?
      - По-моему, в землянке с комендантским взводом. Они же его и охраняют.
      - А где Чернов?
      - Наверное, в штабе дивизии. Пока ты ездил в штаб армии, он все время был в нашем полку. Впрочем, сейчас уточню. - Бородин вызвал дежурного.
      - Начальник штаба в двадцать два ноль-ноль отбыл в штаб дивизии, доложил Гущин.
      - Значит, он там, - сказал Бородин.
      На щеках Розина от волнения выступили красные пятна.
      - Гущин, срочно вызовите в блиндаж разведчиков капитана Ухова и туда же прикажете доставить перебежчика. Я буду через десять минут.
      - Слушаюсь, товарищ майор! - ответил дежурный.
      Ухов встретил майора Розина широкой улыбкой.
      - Гущин сказал, что вас обстреляли. Вы не можете уточнить, где это произошло?
      - По-моему, туда уже послали автоматчиков. Капитан Ухов, вы присутствовали на допросах перебежчика?
      - Так точно! - с готовностью отозвался капитан. - Полковник Чернов лично поручил мне...
      - Поручал вам вести допросы? Но ведь вы же совсем недавно в разведке. И потом, вы не знаете языка.
      Ухов чуточку даже обиделся.
      - Да тут же все ясно. Фашисты - сволочи, это всякий знает... Я делал все, как положено. Полковник сказал, что я веду допрос вполне корректно. А в чем дело? Что-нибудь не так, товарищ майор? Так ведь можно и переиграть, если что...
      - Нет, переигрывать не будем. Так, значит, корректно вели допрос?
      - Ну, конечно! - оживился Ухов. - Мы ведь понимаем, товарищ майор! Да вы не сомневайтесь!
      - Я не сомневаюсь. Взгляните, капитан, не привели еще фашиста?
      - Перебежчика, товарищ майор! - со снисходительной улыбкой поправил Ухов. - Это разница.
      - Да, да, конечно. Взгляните, пожалуйста.
      Вслед за капитаном Уховым вошли перебежчик и его конвоир. Крупная широкая фигура немца почти целиком загородила дверной проем, поэтому маленькому, щуплому конвоиру пришлось толкнуть его в спину, чтобы протиснуться вперед.
      - Товарищ майор, по вашему приказанию задержанный перебежчик доставлен, - доложил он.
      - Почему один конвоируете? - спросил начальник разведки обоих. Главное даже не то, что боец был мал ростом, а то, что он был очень молод...
      - Не могу знать, - растерялся солдат. - Старший сержант приказал.
      - Хорошо, с этим я разберусь.
      Получив разрешение, немец грузно сел на табурет, привычно доброжелательно улыбаясь, приложил два пальца к губам: