Глава 19

Больше всего крови натекло из довольно поверхностных порезов и царапин, которые возникли потому, что Роджер Сингер, по обыкновению своему, выбрал дешевый тренировочный ошейник. Основные повреждения причинила грубая металлическая застежка. Рауди оказал мне ту же первую помощь, что и себе самому. Но даже и при этом шея у меня, может, никогда уже не будет выглядеть по-прежнему.

Первая помощь Джерри состояла в принудительном укладывании меня на армейскую койку под несколько слоев зеленых одеял. У некоторых мужчин — беспричинный страх перед кровью. Я пыталась внушить ему, что не страдаю от переохлаждения, но слова не выговаривались. Он по ошибке, принял очистительное вылизывание Рауди за вампиризм, но, когда попытался оттащить Рауди, я вцепилась тому в ошейник и махнула Джерри, чтобы проваливал. Джерри оттащил бы Рауди, если бы поводок был правильно закреплен, но он все еще висел так, как его оставил Роджер. Он расстегнул ошейник, продел его сквозь петлю, которую держат в руке, и снова застегнул ошейник.

Не знаю точно, долго ли я пролежала на армейской койке, страдая оттого, что не могу говорить. Хотя, вероятно, прошло всего с полчаса, казалось — куда больше, и чем дольше я там лежала, тем беспомощнее себя чувствовала. И как я жалела, что Рауди не добрался до Роджеровой глотки! Я была так разъярена, что потребовались долгие дни, прежде чем я сообразила, что Рауди не мог добраться до Роджеровой глотки, не стянув ошейника на моей.

Позже Рита приписала мою ярость и искаженное чувство времени особой природе моих ранних отношений с родителями, особенно с матерью. Она настаивала, что потеря голоса была у меня истерической реакцией. По Рите, слова были тем, что отличало меня от других щенят. Раненая и безгласная, провозгласила она, я утратила принципиальную основу своей конкуренции с психологическими собратьями и регрессировала до состояния расплывчатой младенческой агрессии. Когда я сказала Рите, что она, может быть, и права, поскольку я никогда прежде так не бесилась, она одарила меня одной из своих психотерапевтических улыбочек и сказала: «Ах, но в вас это есть. В этом вся штука».

Я уже чувствовала себя получше, когда приехали Кевин Деннеги и карета «скорой помощи». В лице у Кевина читалась растроганность и необоснованная тревога за меня. Я не намеревалась лезть в карету «скорой помощи» — туда не пускают собак, — но не могла придумать, как без слов выразить, что я в порядке, кроме шеи. При встряхивании головой — вместо «да» и «нет» — мне простреливало болью голову и плечи. Обхватив одной рукой ошейник Рауди, я указала другой на медиков, в упор взглянула на Кевина и промычала: «Нет!!!»

— Никаких собак в карете «скорой помощи», — сказал он. — Ладно, но ты все равно поедешь в Маунт-Оберн. Кто-нибудь из наших тебя отвезет. Ты и пес сможете подождать в нашей машине, пока там подготовятся к твоему приему.

Миссис Деннеги полагает, что в этой семье настоящая христианка — она, но ошибается. Хоть я и была нрава, не следовало мне в этот день так раздражаться на Кевина. Он столь же умен, сколь и добр. Он вытащил ручку и блокнот.

«Прости, у меня просто горло перехватило», — написала я.

Это было извинение. Ему нравятся банальные каламбуры. Я написала в придачу Роджерово имя, адрес и сообщение: «Его собака».

— Мне ужасно не хочется тебе это говорить, — сказал Кевин, — но он там был и исчез.

По пути в Маунт-Оберн на заднем сиденье полицейской машины я старалась сидеть, но шея болела. Попыталась лечь. Шея все-таки болела, но не так сильно. Коп в форме, сидевший за рулем, один из блюстителей порядка под началом Кевина, выглядел лет на восемнадцать. По-моему, я заставляла его нервничать. Он был просто подросток. Может быть, не привык к женщинам с окровавленными шеями. Или, может быть — пришло мне в голову, — просто боялся собак. Возле Маунт-Оберн мы оставили Рауди в машине, и я записалась у стола приемного покоя. За меня разговаривал блюститель порядка, а я заполняла формы, врученные мне сестрой. Я ведь не умираю, так что придется подождать минут сорок, заявила она. «Скорая помощь» и другая машина загудели, и блюститель порядка провел эти сорок минут со своими коллегами в другой машине. Может быть, они сравнивали потерпевших — тех, что привезли.

Я вытянулась на заднем сиденье машины — Рауди был рядом, на полу. Я почесала ему нос и зарылась пальцами в густую его гриву. В ней все еще был снег. У лаек, не как у прочих собак, почти нет запаха, но даже и лайка, особенно если она мокрая, в конце концов придаст перегретой машине благоухание. Никому не нравится аромат мокрой псины в жаркой машине, а вот мне нравится. Он помогает мне думать. Когда я закрывала глаза и держала голову совершенно неподвижно, боль становилась терпимой. Я рисовала на внутренней части сомкнутых век картинки и сама себе рассказывала историю. Вот какую.

История эта началась много лет назад с антагонизма между двумя забияками — Фрэнком Стэнтоном и Маргарет Робишод. Год за годом соперничали они друг с другом в баллах, в лентах, в призах, в положении: председатель того, глава сего. Маргарет абсолютно побеждала в конкуренции на ринге, но ей недоставало финансовой мощи Стэнтона, и она была женщиной. Он делал большие пожертвования, собирал свою неофициальную библиотеку и преподносил призы за кунштюки. Он был аристократическим патроном этого спорта. В сравнении с ним она была наемной прислугой. Стэнтон, однако, был старше Маргарет. Пока он старел, пока у него слабело зрение, она вымахала в честолюбивую волчицу, которая видит, как начинает убывать мощь верховного самца. Всего несколько лет назад я наблюдала их на собачьих дрессировках: они раздражали и высмеивали друг друга, пока Маргарет, господствующая сука — таковой она и была, — не приняла его вызов. Она поехала к Дженет Свизер и употребила все свое влияние в собачьем мире, чтобы купить лучшего щенка Дженет — свой великий вызов Стэнтону. Вот тогда-то дела у нее — по моим наблюдениям — и пошли плохо. Она обрела то, за что заплатила, Кинга, совершенную лайку, разумного, независимого, мыслящего пса, не каждому готового пятки лизать. Было нетрудно вообразить его щенком, покусывающим свой поводок, выкидывающим трюки, отказывающимся подневольно сотрудничать с Маргарет, что для нее и означало послушание. Ко времени, когда ему стукнуло девять месяцев, они склубились в такой битве двух сильных характеров, что его исчезновение — ничего личного, просто желание лайки постранствовать — стало для нее стыдливым облегчением. Между тем, когда ее уволил клуб, она проиграла и основную баталию в войне со Стэнтоном. Ко времени своего разговора с Рэем и Бадом она, быть может, уже хотела верить, что Кинг умер.

Безымянный и свободный, ее пес следовал на юг за транспортным потоком конца лета — из штата Мэн до Нью-Хемпшира, пока, как раз у границы Массачусетса, ему не выпала удача. Мужчина, у которого он поубивал цыплят, вместо того чтобы застрелить его как волка, поймал его и, ошибившись в породе, передал Лиге спасения сибиряков. У сибиряков уже знали, что Бобби его возьмет. Она взяла, и, едва он оказался у нее, путь его к Стэнтону был как бы вымощен. Даже если бы д-р Стэнтон не приехал к ней домой на встречу, она в конце концов его вызвала бы. Она знала, что у него умер пес и он хотел бы другого. Поняла, что поскольку он прекратил выступать, то, возможно, согласится взять пса и без документов. Стэнтон, я уверена, только раз взглянул на великолепного пса — и узрел в нем окончательный символ своей победы над Маргарет. С той минуты, как парень с цыплятами по ошибке принял его за сибиряка, было, как я поняла, предрешено, что Кинг Маргарет станет Рауди Стэнтона и заживет на Эпплтон-стрит, в нескольких кварталах от Эйвон-Хилл.

Другая часть истории тоже началась давным-давно. Роджер, думала я, наверное, всегда считал себя единственным прямым наследником своего богатого дядюшки; Ошибался, конечно, о чем знал адвокат д-ра Стэнтона и о чем говорил Рон Кафлин. На самом деле мы — кембриджский клуб дрессировки собак, шефы его библиотеки, преимущественно собачьей, и его любимого Рауди — были его естественными наследниками, но Роджер, полагаю, об этом не знал. Рону, который слышал о завещании, но его не видел, наследство казалось чересчур крупным, чтобы быть правдой, и чересчур неопределенным, чтобы на него рассчитывать. Роджер, дабы гарантировать себе наследство, тратил каждое воскресенье на скучные долгие обеды с дядюшкой и, чтобы уверить старика, будто он тот хороший мальчик, которого хотелось дядюшке, даже завел собаку, Лайон, и делал вид, будто ее обучает. Собаку он не обучал, но проникался к ней все большей нежностью — на свой особый лад. Как и Рита, он не хотел, чтобы собака изменилась. Любил ее такой, какая есть. Разумеется, когда она стала скрестись и терять шерсть, он отвез ее к д-ру Дрейперу, который взял да прописал ей огромную дозу валиума, огромную не только потому, что собака была ньюфом, но и оттого, что д-р Дрейпер, собираясь в отставку, стал менее осторожен с транквилизаторами, чем ветеринары помоложе, и по привычке выписал щедрые рецепты. Может быть, подействовал валиум, может, что еще. Когда Лайон выздоровела, валиума осталась уйма.

Время, когда собака была госпитализирована и находилась в больнице, совпало с поездкой д-ра Стэнтона в Чикаго за наградой. Поскольку Роджер ходил присматривать за домом, а Лайон была в больнице, он присматривал и за псом. Дубина, он дал Рауди сорваться и сбежать. Рауди отыскал своего скунса, и Роджеровы попытки отмыть Рауди показали ему кое-что, чего не обнаружило слабое зрение дядюшки: татуировку. Он выяснил, что номер принадлежит Маргарет, и был достаточно сообразителен, чтобы понять: ему вовсе не нужно ждать наследства. Он регулярно вымогал изрядные суммы у дядюшки, который полагал, как Роджер и рассчитывал, что его мучитель — старый враг, Маргарет Робишод.

Вот до этого я и дошла. Я вздрогнула, когда Кевинов блюститель порядка распахнул дверцу машины.

— Мисс Винтер; они готовы вас принять, — сказал он.

Дежурный врач промыл мне раны более гигиеническим, но менее целительным способом, чем это уже проделал Рауди, заставил меня повертеть головой, распорядился сделать рентген, сказал, что мне повезло, раз я еще могу дышать, предрек, что утром я почувствую себя хуже, и наконец отослал домой с кое-какими чудесными болеутоляющими.

Утром мне таки стало хуже. Я приняла еще болеутоляющих. Хотя была суббота, миссис Деннеги принесла мне какую-то вегетарианскую имитацию куриного бульона. Рита попыталась выгулять Рауди, но после того, как он протащил ее по всему кварталу в погоне за коккер-спаниелем, которого не терпел, отступилась и с трудом доставила его домой. Всю вторую половину дня я спала. Без моего ведома и без спросу Рита позвонила в лечебницу Стива, добыла номер его отеля в Филадельфии и рассказала ему, что случилось. Она позвонила за меня и Баку и принесла мне новость, что он наконец добрался до Джима Чевиньи, который сделал несколько звонков и подтвердил мое подозрение, что Бак был не первым, кто проверял этот регистрационный номер АКС.

Заглянул Кевин, украсил мой ночной столик горшком пурпурных хризантем, покраснел, выпил своего «Бада» и рассказал мне о финансах д-ра Стэнтона кое-что, чего я прежде не знала. Рассказал и о том, что Роджер, Лайон и персональный компьютер Роджера исчезли.

— Говорила я тебе, что он из тех, кто интересуется дискетами, — сказала я.

В основном, однако, я обошлась с Кевином великодушнее обычного. Единственная проблема Кевина в том, что он все еще тоскует по своей прежней собаке.

К приезду Стива я встала и оделась, да и голос у меня окреп. По словам Риты, это доказательство истерической природы моей немоты, — ведь шея и горло у меня опухли еще больше, чем накануне вечером. Вместо цветов Стив принес букет собачьих бисквитов «Старой матушки Хаббард». Ну разве он не особенный парень? Многие ли мужчины знают, что путь к сердцу женщины лежит через желудок ее пса?

Я рассказала ему ту же историю, которую излагала сама себе в машине, и мы закончили ее вместе.

— Роджер допустил со Стэнтоном две крупные ошибки, — просипела я. — Он переоценил, сколько Стэнтон мог бы или стал бы платить, и недооценил мужества старика. Он, должно быть, рассчитывал, что доход Стэнтона больше, чем тот имел или мог снять с основного вклада, не вызвав по крайней мере массы вопросов.

Еще когда я беседовала с Милли, меня интересовало, не переживал ли Стэнтон из-за денег, но я не знала остального, пока Кевин мне не сказал. Кевин; конечно, расспрашивал адвоката д-ра Стэнтона.

— А у старикана мужества было в избытке, — сказал Стив. — Выплачивать он выплачивал, но в целом это был для него большой удар. Все говорят, он выглядел больным. Помнишь? Ты и сама мне говорила. Ты сказала, что в тот вечер, когда он умер, ты заметила — он выглядит лучше обычного, так, как выглядел прежде. Он решил действовать.

— Верно. А когда он считал, что платит Маргарет, это, должно быть, его чуть не убивало.

— Может быть, Роджер надеялся, что так оно и будет.

— Пока не увидел перекидного календаря. Ты знаешь, что он там обнаружил. Встреча с адвокатом. Встреча с Маргарет. Роджер никак не предполагал, что Стэнтон пойдет к Маргарет, и, конечно, пойди он к ней, все рухнуло бы. Стэнтон мог поначалу ей не поверить, но в конце концов поверить пришлось бы, и он, конечно, уже впредь не стал бы платить.

— И как только выяснилось бы, что к чему, — продолжал Стив, — Стэнтон рано или поздно выследил бы Роджера, и, даже если бы дядя решил не преследовать племянника в судебном порядке, тут все равно наследство — или то, что Сингер считал своим наследством, — ухнуло бы.

— И действовать нужно было быстро, до того, как дядя увидится с Маргарет.

— Или с адвокатом, — согласился Стив. — Поэтому он привязывает Лайон к дереву, дожидается Стэнтона, хватает поводок — а он знает, что поводок у того на шее, — стягивает его и пробирается обратно к собаке.

— Которую гладил Гэл.

— Которую гладил Гэл, — повторил Стив. — И видит там Гэла.

— Может быть. Или, может быть, узнает об этом позже. Хочешь услышать эту историю прямиком от Гэла?

Он не счел нужным ответить.

— И он рассчитывает, что по смерти дядюшки получит пса.

— Боже. И очень скоро произойдет несчастный случай. Нет больше пса, нет татуировки, нет улики. Пес сбит машиной, умирает, и кто проверит, есть ли у него на бедре татуировка? А даже если кто и проверит, что из того? Кстати, это объясняет, почему прививки Рауди у Стэнтона были записаны, хотя пес не бывал у доктора Дрейпера. Знаешь, как это, по-моему, было? Подходит время прививки, а Роджер не хочет, чтобы доктор Дрейпер взглянул на пса поближе.

— И, — подхватил Стив, — Стэнтон сам ведь уже не мог вести машину, поэтому вызвался Роджер, покатал Рауди туда-сюда и отвез его домой.

— Но он рискует — останется ли Рауди здоров. Если нет, Стэнтон и доктор Дрейпер могли и встретиться. Стэнтон сказал бы, что Рауди сделали прививки, а доктор Дрейпер возразил бы, что Рауди у него не бывал.

Как указал Стив, тут, по правде говоря, риск был невелик, Д-р Дрейпер мог подумать, что забыл сделать запись в карточке Рауди, или же Стэнтон мог решить, что у д-ра Дрейпера ослабела память.

— И тут он видит меня на состязании и замечает, что Рауди весь пушистый после ванны.

— Это только часть дела, — сказал Стив. — Он знает, что ты дочь Бака Винтера. Ты звонишь в АКС, или звонит папа, и ты не только номер выясняешь, ты, может быть, узнаешь, что об этом уже спрашивал кто-то другой, и обнаруживаешь, что этот другой был не Стэнтон.

— В придачу он, наверное, знал, что я буду искать документы. Всякий знает, что я выступаю со своими псами и если чего-нибудь о них не знаю, то быстро выясняю. Вот почему у него был с собой валиум. А после этого я лежала в больнице, где он до меня добраться не мог. Он, должно быть, был ошеломлен, когда ничего не случилось. Я имею в виду: он, наверное, ожидал — я высчитаю, что Рауди принадлежал Маргарет, и всем и каждому расскажу. Будь он сообразительней, он бы понял, что меня можно держать на том же крючке, что и Стэнтона.

С этим Стив не согласился:

— Он знал, что ты столько платить не сможешь, но ожидал, что ты уловишь тут связь с татуировкой и расскажешь об этом Кевину. По правде говоря, он и послал то письмо именно тогда, когда ты этого не сделала. Помешать тебе выяснить, чей у тебя пес, он уже не мог — опоздал. А полиция не заподозрила его в убийстве дядюшки в основном потому, что он ничего не унаследовал…

— Такое потрясение!

— Само собой. Потому-то Маргарет Робишод и была подставлена под обвинение в убийстве его дяди, а он пытался ускорить дело и подкрепить аргументы против нее.

— До меня доходит, — сказала я. — Как только Рон рассказал историю со скунсом, Роджер по-настоящему перепугался. Письмо как раз такого рода штучка. То есть это был действенный способ навести общие подозрения на Маргарет. Но обшарить мой дом и подбросить эту шерсть? Тут Маргарет и не пахло. Это был глупый поступок.

Позже Рита сказала мне, что мы ошиблись. Подбросить шерсть, заявила она, было не просто глупостью. Она назвала это сверхконкретизацией. Эта шерсть была похожа на шубки собак Маргарет, но, как я и почувствовала, она походила и на собственные мои волосы. На первый взгляд он старался обвинить Маргарет. По словам Риты, он подсознательно сделал и то, что я заподозрила и чего испугалась, — отметил мою кровать символом насилия надо мной. «Ты отвергла его, — сказала она. — Это была месть, символическое изнасилование».

— Интересно, — сказала я Стиву, — видел ли он нас с Гэлом или понял все, когда Гэл убежал после занятия?

— Он к тому времени, вероятно, так или иначе уже запаниковал, — ответил Стив. — Он рассчитывал подсунуть Маргарет, а это не сработало. Вопрос об убийце оставался открытым. Роджер был в панике, он должен был что-то сделать. Прикончить Гэла — явно было его ближайшей целью.

— Только туда забрела я.

— Согласись, — сказал он, — это был бы подходящий конец для тебя. Если бы Рауди не обернулся твоим защитником.

— Я обдумываю это, — ответила я. — Я совсем не уверена, что он защищал меня. Вполне возможно, он решил, будто Роджер собирается еще раз его искупать.

Глава 20

Абрикосовое бренди «Хайрам Уокер», — объявил Кевин. — То, что мы обычно покупали для девушек, когда я был юнцом.

Это было ранним вечером в понедельник. Мы взяли обед в заведении полковника Сандерса на углу Уолден-стрит и Массачусетс-авеню и вдвоем навалились на еду у меня на кухне. Кевин любит тамошнее картофельное пюре с подливкой. Он верит, что углеводы подзаряжают. Голос у меня возвращался к норме, да и шея уже не так болела.

— А не в родстве с «Джонни Уокером»? спросила я. — Не с добавочкой?

— Цельный, неподдельный, — ответил Кевин. — Чистый «Хайрам Уокер».

Он рассказывал мне о Роджере, которого арестовали нынче утром под Барром, в штате Вермонт. Сидя на сугробе на обочине трассы 89, он укачивал на коленях гигантскую безжизненную голову Лайон и плакал, — так, по крайней мере, сказали Кевину полицейские. Роджер ехал на собственной машине, которая не была замечена, потому что он тайком поменялся номерными знаками с соседями (именно с той вздорящей парой, у которой золотистый ретривер), а те не заметили подмены. Когда он остановился у обочины трассы, чтобы, так сказать, дать Лайон размяться, она, очевидно, сбросила ошейник и выбежала на проезжую часть. Водитель, переехавший ее, радировал полицейским. Полицейская машина прибыла туда через несколько минут, и копы не замедлили сопоставить мужчину, плачущего над большой черной собакой, с описанием, которое было уже разослано. Мне стало по-настоящему горько из-за Лайон. Она была сама любовь. Никогда не прочтешь характера человека по его собаке, и наоборот. Потом Кевин сказал мне: я буду рада узнать, что мой старый приятель Гэл в добром здравии.

— Ты намекаешь, что я тогда позволила ему удрать и выпить из бутылки? Так она даже и не была отравлена?

— Усосал полбутылки по пути к арсеналу и дожил до того, чтобы более или менее об этом рассказать.

— Так я принесла в жертву полшеи за просто так?

— По мне, — сказал он, — у Роджера было на уме что-то вроде профилактической подготовки. Поглядишь на Шагга, так он не из легоньких. Было бы проще надеть на него цепь, будь он как следует заправлен горючим.

— Значит, ошейник предназначался для него?

— По мне, оно так.

— Это Роджер сказал?

— Роджер всякой фигни наговорил.

— Так где же он был?

— В туристской гостинице.

Я же вам говорила, что они великодушны к собакам.

— Есть пара вещей, которых я пока не понимаю, — сказала я. — Прежде всего, что Роджер сделал с деньгами? Он ведь живет в халупе. Ездит на маленьком «шеви». До меня это не доходит.

— Тут и доходить нечему. При нем была куча наличных.

— А малышка? Которую я с ним видела?

— Он у нее был постоянным. Вчера ее подобрала мамаша, увезла домой в Челмсфорд. На неделе она вернется.

— По-моему, это все, что ты мог сделать, — одобрила я. А что, мягко говоря, он мог бы сделать еще? — Так скажи мне о Маргарет Робишод. Откуда взялись все эти нежданные деньги?

— Умерла вдова брата.

— Билла Литтона?

— Миссис Ширли Литтон. Поклонялась покойному мужу, не вступала в новый брак. Детей нет. Ее семья при деньгах. Скончалась и оста вила целую пачку его сестре, которая построила собачий дворец.

В пять часов прибыла моя почта. В Кембридже вам везет, если она вообще доходит и если она не чья-то чужая. Там был огромный белый конверт с обратным адресом — Гринсборо, Северная Каролина. Внутри оказались премиальные списки и бланки заявок на участие в двух выставках. Обе они затевались в Массачусетсе, а не в Северной Каролине, которая была просто адресом директора выставок. Одна из них, в Воберне, предлагала приз аляскинскому маламуту с высшим счетом по послушанию. Судьей приготовишек категории Б намечалась некая Эйлин Бернстейн, которая понимает, что такое хорошее вождение, когда его видит.

Я надела свежую водолазку, прикрывавшую шею, вельветовый джемпер, модные ботинки, хорошее шерстяное пальто и пару перчаток, не изодранных Рауди. В приступе бравады напялила шапочку с собачьей упряжкой, но Рауди оставила дома. Я не собиралась уходить надолго. Эйвон-Хилл элитарней, чем угол Эпплтон и Конкорд, но, географически говоря, это рядом.

Маргарет меня, конечно, не ждала. Когда она подошла к дверям, из ее обычного шиньона выбилась прядь волос, помада на губах была несвежа, а на одном чулке спустилась петля. Собаки, наверное, все были у себя во дворце. Я совсем не видела и не слышала их, пока там находилась, — но это было не очень долго.

— Мне нужно с вами поговорить, — сказала я. Она все еще держала меня на пороге.

— Холли, — очнулась она, — как вы? Я так расстроилась, когда услышала, что случилось! У вас все хорошо?

— Это был сущий пустяк, — отмахнулась я. — Можно войти?

Она повела меня в кабинет с золотистым ковром, где мы сидели прежде.

— Я хочу немножко поговорить об одной лайке, — начала я. Откинулась на спинку кресла и постаралась казаться спокойной. — Крупный самец с регистрационным номером, вытатуированным довольно низко на бедре. ВФ восемьсот восемнадцать семьсот шестьдесят девять. Это вам ничего не говорит?

Я уставилась на нее, как пограничная колли пялится на заблудшую овцу.

— Кинг умер, — холодно бросила она.

— Рой и Бад Роджерсы приняли пса, который умер. У этого пса были голубые глаза.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— О своем псе, — отозвалась я. — О Рауди. Псе Фрэнка Стэнтона, моем псе. Юконский Кинг, чудесный пес. Помните его? Он до того чудесный пес, что прожил больше одной жизни. Я хочу его регистрационное свидетельство и хочу, чтобы его передали мне. Сейчас же.

Она засмеялась.

— Держите его, — великодушно произнесла она. — Выступайте с ним, если хотите. Весной будет множество состязаний по кунштюкам. Или достаньте номер в ПДС.

— Нет, — сказала я. — Я пришла за его документами.

— Какая же вы глупенькая, — ответила она. — Кинг умер. Все это знают.

— Доказательство — татуировка, — откликнулась я. — А если бы ее и не было, неужели вы считаете, что Дженет Свизер не знает собственных собак?

— Кому же вы намерены предъявить свое доказательство? АКС? Давайте. Верните его, и я публично вас поблагодарю. По-вашему, у меня не найдется для него места?

— Я знаю, что у вас найдется для него место. И знаю кое-что еще: в прошлом году вы многому насчет собак научились. Он, верно, был здорово буйный щенок, но вы научились обходиться с буйными щенками, не так ли?

Она выглядела озадаченной.

— Вы знаете, — добавила я. — Щенки, которые встают, когда им положено оставаться в укладке.

— Одна из моих собак уснула на ринге. Это, знаете, случается.

— С молодыми нервными золотистыми ретриверами, чьи владельцы неточно вычисляют, сколько валиума будет уже чересчур.

— Вы делаете много шума из ничего.

Я блефовала. Что еще я могла поделать?

— Джим Чевиньи так не подумает. У него, понимаете, уже есть вопросы. Или, может, вы не хотите понимать? У множества народу оттуда есть вопросы, и я некоторые из них слышала. Я общаюсь с массой людей. Это часть моей работы. Имеете ли вы представление, сколько народу придет в восторг, увидев официальный запрос? Народ и сейчас уже поговаривает, и, поверьте, как только Чевиньи задаст правильные вопросы, это затронет ваше положение в АКС. Вы должны будете подыскать себе другое хобби. Разве не так?