Холли Винтер (№1) - Пес, который порвал поводок

— Я схожу за ним, — сказал Рэй, который ступил кембриджской полиции свое место за конторкой. — Бьюсь об заклад — ему еще никто не рассказал.

Когда Рэй вернулся к конторке, там налицо были все силы — и кембриджские копы, и полиция штата, — арсенал ведь собственность штата. Я разглядела, как Рэй поговорил с одним из копов, вероятно объясняя, кто такой Роджер, а затем увидела, как Рэй повел Роджера и Лайон к одной из зрительских скамеек. Мне не было слышно, что они говорили, но Роджер не переставал трясти головой и утирать слезы.

Диана и Лин что-то обсуждали: то же, о чем подумалось мне, когда я надевала поводок на Рауди.

— Это тот самый тонкий кожаный поводок, верно? — спросила у меня Диана. Ее Курчи всегда носит изящный красный ошейник. И поводок под пару.

— Я его не видела, — ответила я. Мне не хотелось казаться чересчур осведомленной. — Но, верно, это он и был.

Гермес, кламбер-спаниель Лин, в этот вечер обучавшийся, был всего девяти месяцев от роду. Он, полузакрыв глаза, уснул у ее ног.

— Я спрашивала его об этом поводке в прошлый раз, — тихо сказала Лин. — Он был новый. Я поинтересовалась, достаточно ли он прочен. Я имею в виду — кто я такая, чтобы говорить ему, что он пользуется ненадежным поводком? Но я все равно сказала.

У женщины, которая заговорила следом за нею, были завитые седые кудряшки, а носила она бумажный спортивный свитер со значком «Право на жизнь», приколотым у шеи. Ее суку-колли зовут Принцесса. А вот как эту женщину — не помню.

— Однако он оказался достаточно прочен, не правда ли? — сказала она.

Ей никто не ответил. Для всякого, кто любит собак, ощущение поводка в руке — вторая приятнейшая штука после ощущения собачьего меха под рукой. С тех самых пор, как мне попало в воскресной школе, когда я выдала, что по-английски слово GOD[2] читается справа налево — DOG [3], единственное религиозное учреждение, с которым я связана, — Американский клуб собаководства (АКС). Но, держа поводок, я чувствую тот же душевный комфорт, который чувствуют другие, перебирая в руках четки. Такой уж я уродилась. У нас в семье собака была священным животным, как корова в Индии. Я принялась думать о том, как ощущала в руке поводок Винни в последний раз, и от этого воспоминания расплакалась — не о Винни, а о д-ре Стэнтоне и его большущем косматом псе, или, может быть, о самой себе, или, как знать, обо всех наших. До нынешнего вечера этот запущенный арсенал был безопаснейшим местом в мире, моим святилищем. И определенно он был безопаснейшим местом в Кембридже, единственным местом, где не могло случиться ничего плохого. Кто нападет на вас, если вас защищают тридцать — сорок собак? И люди были не опасные. Это были мои люди, лучшие люди на земле. Арсенал был тем единственным местом в Кембридже, где женщина могла положить сумочку и оставить ее без присмотра. Никто бы на это и внимания не обратил, разве только в сумочке не сидел бы йоркширский терьер. И вот какой-то выродок все это испортил.

Больше всех была потрясена Барбара, которая долго ходила в любимицах у д-ра Стэнтона. Если тяготение к болезненным на вид молодым женщинам сделало его женофобом, Маргарет была права, но Барбара ему никогда не возражала, — а ведь когда она хочет проорать «Фу!» собаке, в голосе у нее ничего болезненного нет. В нашем постоянном девятичасовом классе она и д-р Стэнтон всегда тренировались друг с другом рядышком. С расстояния более двадцати шагов — или в этом роде — ему трудно было видеть Рауди, и когда мы оставляли собак сидеть или лежать, она с Рауди глаз не спускала и давала д-ру Стэнтону знать, если Рауди начинал шевелиться. В ответ д-р Стэнтон не скупился на советы насчет Фреды и другой ее немецкой овчарки, — советы, в которых, впрочем, она не нуждалась. Отец Барбары умер, когда ей было двенадцать. Потом, когда я рассказала Рите, до чего Барбара расстроилась из-за д-ра Стэнтона, Рита сказала, что она утратила вновь обретенную цель. Рита разговаривает в таком вот роде. Может, и все психотерапевты так. Роджер, племянник д-ра Стэнтона, казался ошеломленным и печальным, да и многие наши опечалились и перепугались, но Барбара была настоящей плакальщицей. Ей бы лучше уйти домой, но нам этого не разрешили. Я радовалась, что ее Фреда — при ней. С виду Фреда являет собою подлинный контраст Индии. Для овчарки она небольшая и в основном рыжевато-коричневая, с несколькими темными отметинами на морде и на спине, но и она, как Индия, удивительно чувствительна и интуитивна. В этот вечер она жалась к левому боку Барбары и не сводила с ее лица больших мягких глаз.

Нам пришлось слоняться по арсеналу по меньшей мере час. Двое офицеров записали наши имена и адреса. Народ закурил. Пол здесь так давно не натирали, что от былого блеска ничего не осталось, а в некоторых местах паркет даже выкрошился, так что Джерри позволил нашим курить.

— Знаешь, что мне это напоминает? — спросила Барбара. — Это символ рока. Похоже на дурной сон о собачьей выставке.

Она была права. Когда выводишь одного пса на один показ послушания, то проводишь на ринге максимум минут пятнадцать. В придачу, может быть, тренируешь пса, прогоняешь с ним пару номеров и выпиваешь чашечку кофе. А в оставшееся время слоняешься по залу. Но в этот вечер, пока мы слонялись, смотреть, само собой, было не на что, а когда нашим приходилось выводить собак наружу, их сопровождал коп. Как сказала Барбара, это было кошмарное видение собачьей выставки — без обустроенных рингов, без собак, ищущих — или теряющих — гантели, зато с расхаживающими повсюду должностными лицами, не судьями или стюардами, а копами, включая Кевина Деннеги.

— Эй, Холли, что хорошенького поделываешь?

Если мы с Кевином попадем в ад и встретимся в одном из бессобачных его кругов, он и там спросит, что хорошенького я поделываю. Мой дом на углу Эпплтон-стрит и Конкорд-авеню, недалеко от арсенала, а его — первый по Эпплтон-стрит. Кевин, который немногим старше меня, живет при мамаше. Она его перекармливает, и он выглядит так, будто не очень-то способен и штрафы за нарушение парковки выписывать, но работает он на транспортной развязке, ежедневно бегает трусцой вокруг Фреш-Бонд и всегда финиширует в Бостонском марафоне. У него рыжеватые волосы и голубые глаза. Задолго до того, как мы с ним познакомились, у него был пес. Собака умерла — событие, о котором Кевин говорит: «Я никогда не смог бы сызнова через это пройти». Произнося это, он двигает взад-вперед крупной своей головой, точно я держу в руках щенка, а он от него отказывается. Я всегда считала Кевина славным парнем, которому собака нужна.

— Ничего хорошенького, Кевин, — ответила я.

— Ага, — сказал он. — Слушай, а как по-твоему, не смогла бы ты мне кое-что порассказать?

— Aгa, — сказала я. — Пожалуй. Только я ничего не знаю.

Мы перешли к концу зрительских скамеек, где был привязан Рауди, и сели. Рауди лег, обнюхал пол, а потом стал настойчиво совать свой носище под скамейки. Хотя я никогда не видела в арсенале мышей, но мне говорили, что они тут есть и живут именно под скамейками. Может, Рауди мышь и учуял.

— Так что же здесь произошло? — спросил Кевин.

Я рассказала то немногое, что знала.

— Этот поводок, — сказал Кевин, когда я умолкла. — Не был ли он тонковат для эскимосского пса?

— Для маламута, — автоматически поправила я. — Да, об этом тут только что говорили. Он был чуточку тоньше, чем те, которыми пользуется большинство наших, но ведь что нравится, тем и пользуешься. Собака в этом не разбирается. Кожаные поводки немного дороже. Доктор Стэнтон заплатил за него, вероятно, ну не знаю, долларов двадцать. А может, пятьдесят. У него была уйма денег, а в собаках — вся его жизнь, так что, может, он и больше заплатил.

— У него были враги? — спросил Кевин.

Вопрос Кевина меня насторожил. Я по-новому на него взглянула. Большую часть времени он слишком много ест, патрулирует вокруг Фреш-Понд, выгребает листву из-под своей барбарисовой изгороди, а на досуге выспрашивает, были ли у покойников враги.

— Да, — сказала я. — Но это долгая история. Он был из твердохарактерных. Имел массу друзей и кой-каких врагов, но никого из них здесь нынче вечером не было.

— А как насчет этого типа, Гаролда Шагга?

— Кого?

— Шагга, — повторил Кевин, поглаживая Рауди, который перестал вынюхивать мышь, обнаружив, что Кевин вознамерился его почесывать. — Тот тип, который попался тебе у арсенала. Крупный такой парень. Блондинистый. Собирает банки и бутылки. Ты видела его у арсенала.

— Гэл, — догадалась я. — Да он же безобидный. Ото всех удирает. По-моему, доктор Стэнтон его даже и не знал.

— Слушай, — сказал Кевин, — мне с тобой еще надо поговорить. Будешь завтра дома?

— Ты приказываешь мне не уезжать из города, де проинформировав полицию?

— Верно, — сказал Кевин с более покорной, чем обычно, усмешкой.

Я не впервые заподозрила, что Кевин положил на меня глаз. Вот его мамаша на меня глаз не кладет. У нее в доме алкоголь под запретом, и пока я не купила дом по соседству, Кевин приноровился сидеть на заднем крыльце, когда ему хотелось пива, — даже в разгар зимы. Кевин не горький пьяница. Просто любит время от времени пропустить пивка «Бадвайзер», если, например, ровняет лужайку или расчищает проезжую часть. А теперь, когда промозгло, он порой посиживает-потягивает у меня на кухне. Миссис Деннеги этого не одобряет. Стив — тоже.

— Слушай, Кевин, — сказала я. — Мне правда не хочется отпускать на этот счет шуточки. Ты знаешь, что произошло? Имеешь понятие, кто это сделал?

— Ну, я крепко уверен, что не ты, — сказал он. — Иди домой. Мотай отсюда. Мне надо вкалывать.

Нескольких наших уже отпустили. Толпа в зале поредела, хотя там еще оставались тройки совещавшихся — коп, вожатый и собака. В одной из таких троек был Роджер, он стоял прислонившись к стене возле открытой двери в приют, а Лайон, его громадная сука-ньюфаундленд, разлеглась на полу у ног Роджера, словно гигантский тысячедолларовый плюшевый мишка, символ продовольственно-сельскохозяйственной организации. Рон и Виксен стояли поблизости, может быть дожидаясь своей очереди.

Ко мне подошли Винс и Рэй. Рауди рвался и пританцовывал на конце поводка, непрерывно издавая горловое рычание, которое было, как я надеялась, не более чем мольбой ко мне — выгулять его. Последний раз его, верно, выгуливали часа два-три назад.

— Холли, — необычно тихим голосом сказал Винс, — я хочу с тобой поговорить.

— Конечно, — ответила я, — но надо выгулять Рауди.

— Всего минутку, — сказал Винс. — Они сказали тебе, что ты можешь уйти?

— Ага, — сказала я.

— Тогда чего ты ждешь? Собирай манатки, бери Рауди и сваливай домой. Рэй говорит, у Роджера появилась сумасбродная идейка взять Рауди к себе.

— Исключено.

Я об этом думала. Чем угодно могла бы поклясться, что какие бы распоряжения ни сделал д-р Стэнтон относительно Рауди, Роджер в них не упоминался. Не то чтобы д-р Стэнтон недолюбливал Роджера или что-нибудь в этом роде.

По-моему, он просто считал Роджера дубиной. Кроме того, мне казалось диким, что Рауди пойдет домой с кем-нибудь другим, не со мной.

— Это не годится, — добавила я. — Ему не справиться с двумя собаками.

— Ему и с одной не справиться, — ядовито сказал Винс.

Винс никогда, никогда такого не говорил. На всех нас сказывалось нервное напряжение.

— Бери-ка Рауди и ступай домой, — сказал Рэй. — Завтра его возьму я или кто-нибудь другой. Мы составим график.

Глава 3

Если я одна, мне нужно минут десять, чтобы дойти по Конкорд-авеню от арсенала до дому. Мой дом не что иное, как красный сарай о трех квартирах, с огороженным двором. Я живу на нижнем этаже, а моя закладная оплачивается арендными платежами за две другие квартиры. На втором этаже — моя подруга Рита, психотерапевт, а на третьем жила преподавательница английского языка из Гарварда; ей отказали от должности, потому что на кафедре обнаружили, что она пьет кембриджскую водопроводную воду вместо воды «Перье», не слушает американское общественное радио, а однажды поймали ее на том, что она говорит «я думаю» вместо «есть мнение», — во всяком случае, так она рассказывала.

Конечно, того, что зарабатываешь писаниями о собаках, не хватит, чтобы оплатить дом в Кембридже, даже дом, скромно соседствующий с непрестижным концом Эпплтон-стрит. Конец Эпплтон-стрит близ Брэтл-стрит — шикарен. Даже шикарнее самой Брэтл-стрит — ведь Брэтл-стрит, со всеми своими особняками, перегружена транспортом, идущим к Гарвард-сквер и обратно, меж тем как Эпплтон-стрит по кембриджским меркам — тихая улица. До нынешнего вечера на Эпплтон-стрит жил д-р Стэнтон, и не в бедном ее конце. Я смогла позволить себе дом в Кембридже по единственной причине — мне помог Бак. Хоть, по его мнению, мне лучше бы вернуться в штат Мэн, он так оскорбился, когда я не нашла себе квартиру, где могла бы держать собаку, что предложил сделать взнос наличными, дабы обеспечить мне зону терпимости к собакам. Я, естественно, разрешаю держать в своих квартирах домашних животных. Бак полагает, что инвестирование этого дома нравственно себя оправдывает.

В этот вечер прогулка домой из арсенала заняла по меньшей мере минут двадцать, если не больше, потому что Рауди оставлял по пути свою метку на каждом дереве, пожарной водоколонке и фонарном столбе. На углу Файервезер нас обогнала пара типов, несущихся на своей тачке на скорости шесть миль в минуту, и Рауди попытался втянуть меня в гнавшуюся за ними собачью сборную. На углу Уолден-стрит он заметил ирландского сеттера, вышедшего прогуляться. Шерсть у него поднялась, он распластался на тротуаре, скрючась в готовности к прыжку, а потом так мощно и быстро рванулся вперед, что у меня колени подогнулись, и, сохраняя равновесие, я напряглась, как на воинском смотру, и повисла у него на поводке. Пожалуй, мне следовало бы испытывать тревогу, идя вечером по улице, где, возможно, разгуливал убийца, но Рауди меня от этого отвлекал. К тому же рядом с ним я выглядела защищенной, хотя скорей всего ни под какой защитой не была. Лайки — без разбору общительные псы, для них каждый встречный и поперечный — друг, товарищ и брат. Они любят почти всякого, хотя по вечерам даже больше походят на волков, чем днем.

То ли благодаря Рауди, то ли просто так, но домой я пришла невредимой. Кухня у меня чистая, не подновлявшаяся с 1940-х, зато опрятности ради выкрашенная в сливочно-терракотовые цвета. Если не вглядываться пристально, вряд ли заметишь, что шкафчики металлические, а под ногами — линолеум, а не кафель. Рауди нужно было попить, и я налила ему воды в большую алюминиевую кастрюлю. Как-то не была готова позволить ему пользоваться миской Винни. Он вылакал с кварту или около того, а потом приступил к осмотру, вернее, обнюху квартиры. Шерсть у него снова поднялась, — вероятно, почуял еще не совсем выдохшийся запах Винни. С особой тщательностью обследовав углы и плинтусы кухни, он поднялся на задние лапы, плюхнул передние на кухонный стол и сунул свой носище в сахарницу, которую я там оставила. Я заорала: «Не сметь!» — но он уже вылизал ее дочиста.

Я ожидала, что Стив позвонит или заявится. Не видела его с тех пор, как он послал меня звонить в «Скорую» и в полицию, но кто-то говорил, что он был возле входа в арсенал, возможно в вестибюле. Я полагала, что он должен знать о происшедшем куда больше меня, а не рассказать об этом мне — на него было не похоже. Когда он теряет пациента, ему труднее, чем можно себе представить. Он, вероятно, очень расстроился из-за д-ра Стэнтона и захочет излить душу, но я проголодалась и устала и ждать его не собиралась. Я к нему очень хорошо отношусь, но не все же хочется принимать! Пока я сидела за кухонным столом, жуя сандвич с тунцом, Рауди расположился подле меня, вежливо наблюдая. Мое «Не сметь!» сделало свое дело. Пес был так хорош, что я оставила ему несколько корочек и поставила тарелку на пол. Одна из многих печалей после утраты Винни — отсутствие того, кто вылизывает тарелки, миски и кастрюли. Каждый раз, когда я отмывала с тарелки яйцо, отскребала подгоревший сыр с противня или лично вылизывала миску, мне ее недоставало — а ведь к концу у нее был плохой аппетит. Нет ничего антисанитарного в том, чтобы позволить собаке предварительное мытье посуды. Мы же не возражаем, чтобы из нашей посуды ели друзья, так какая беда, если из нее ест пес?

Моя спальня могла бы быть премиленькой — в один прекрасный день таковою станет. Она окрашена в белый цвет, в ней белые шторы. Диван под наклонным окном увеличит само окно, а еще там хватит места для качалки и большого шкафа. Но этим я обзаведусь когда-нибудь. А пока комната обставлена очень скудно. Кровать королевских размеров, с дубовой спинкой в изголовье. Приставка для расширения кровати — из маленьких белых секций на темном основании. Под кроватью — выдвижные ящики. Там было и гнездо Винни, но, когда она умерла, я вымыла ящик и выставила ее постель в подвал. К аккуратности я привыкла, пожалуй, потому, что, когда была ребенком, все, что бы я ни оставляла валяться, погибало: было изгрызено или закопано.

Я решила, что Рауди приятнее всего будет остаться в моей комнате. Перед тем как лечь, я погасила верхний свет и включила ночник. У кровати с обеих сторон есть по встроенному ночному столику. Это хорошая кровать. По-моему, лучше купить одну стоящую вещь, чем уйму дешевки. Рауди побрел ко мне — жетоны на его ошейнике зазвякали. Не та была ночь, чтобы оказаться разбуженной собачьими жетонами. Я расстегнула ошейник и положила на ночной столик.

Не могу объяснить, но, по-моему, в тот миг, когда я снимала с него ошейник, он понял — что-то не так. Положил обе передние лапы на кровать и уставился на меня. Что мне нравится в маламутах — так это то, что им не обязательно быть всем капля в каплю схожими. У Рауди морда сплошь белая — безо всякой черноты вокруг глаз или пасти, — кроме носа, черного, каким ему и следует быть. Он выглядел столь разумным, что я почувствовала, будто обязана объяснить ему, почему он здесь. Может, это и глупо, но я это сделала. Рассказала ему и о Винни.

— Она была истинно высшего класса, — сказала я. — Мне ее подарила моя мама. Теперь я их обеих потеряла. Ты должен понять, что замены я не ищу.

Он прижал уши, раскрыл шире некуда свои миндалевидные глаза и положил лапищу мне на руку. Поговорив с ним, я выключила ночник и проспала до семи утра. Меня разбудил телефонный звонок. Это был Стив, напросившийся завтракать. Обычно я ему говорю, чтобы шел в «Макдоналдс» и дал бы мне еще поспать, но мне хотелось пообщаться с ним до визита Кевина. Я не была уверена, нужно ли рассказывать Кевину о Маргарет Робишод, и Стив мог дать мне беспристрастный совет. Ведь клуб уволил ее более чем за год до прихода Стива.

Согласно стандартам АКС, лайка не пес-однолюб, и для Рауди было благом, что он соответствовал стандарту. Не похоже было, что он тоскует по д-ру Стэнтону. Я на минутку выпустила его во двор, а вернувшись в дом, он проводил меня до двери ванной. Винни, которая любила воду, обычно оставалась в ванной и составляла мне компанию, пока я принимала душ, — всегда надеялась, что я ее к себе приглашу; но, даже когда я закрыла воду и стала сушить волосы, Рауди по-прежнему стоял в коридоре с недоверчивым выражением на морде.

Стив с Индией пришли в четверть восьмого. Я рассказала Стиву о Рауди по телефону, и мы рассудили, что он вполне может привести с собой Индию. Рауди с Индией знали друг друга, а если бы и не знали — самец и самка редко дерутся. Иное дело — два самца. А для смертельной схватки, боя по существу, не ради простой бравады, нужны две суки, которые не любят друг друга. Пожалуй, это звучит как антифеминистское высказывание, но что правда, то правда.

После того как собаки обнюхались и мы сводили их во двор — я подчиняюсь закону поводка, — Стив меня поцеловал.

— Так доброе утро, прелестная Холли, — сказал он.

Одно из последствий частого обращения к собакам в том, что начинаешь и с людьми говорить тем же тоном. Он погладил меня по волосам. Глаза у него — голубее не бывает.

— Знаешь, твои волосы чуть ли не первое, что я в тебе отметил. Мне захотелось к ним прикоснуться.

— Линатон. Секрет профессиональных конюхов. Возвращает шкуре лоск и блеск. И придает особую привлекательность омлету. — Я поставила на стол тарелку. — Ну, выкладывай! — добавила я, когда мы начали есть.

— Не уверен, что смогу.

Вечно он не уверен, что сумеет что-либо объяснить. На самом-то деле он привык объяснять сложные ветеринарные проблемы обеспокоенным владельцам животных, и здорово это умеет. Говорит он тихо и медлительно, у него теплый голос — хороший голос для собак. И для женщин.

— Позволь тебя подтолкнуть, — сказала я. — Ты, Лин, Диана и д-р Стэнтон работали с Розой. Вы уложили собак в укладку.

— Верно. Лин, Диана и я пошли в тот коридор за конторкой.

— Который был час?

— О Боже, не знаю. Без четверти девять, что ли? Потом ты окликнула Диану — ее Курчи встал, — и она ушла. Вернулась. Потом Роза позвала нас всех назад. Я увидел — ты мне машешь, и попросил тебя включить прожекторы.

— Это сделал Джерри.

— Так или иначе, я понял, что он мертв, как только его увидел, но должен был поступать как положено. Я велел тебе позвонить в «Скорую».

— И в полицию, — дополнила я.

— Верно. То, что произошло, было очевидно. Сняв поводок с Рауди, он повесил его себе на шею. Тот тонкий, кожаный, с полдюйма шириной и с четверть дюйма толщиной. Он и Рон ушли вместе, и Рон удалился в туалет.

— Зачем же он удалился?

— Зачем и все, по-моему, — просветил меня Стив. — Это выглядит как-то странно, но при его Виксен удалиться можно. При любой другой собаке Роза может позвать тебя назад, но Виксен никогда не встает во время укладки. Ты что, видишь в Роне убийцу?

— Конечно нет, — ответила я. — Просто это как-то странновато. В полиции к нему могли привязаться. Ты не знаешь как?..

— Ничего такого не слышал, — сказал Стив. — Потом Стэнтон вышел и встал на лестнице. Кто-то либо поднялся к нему туда, либо оставил его открыть воротца и выйти на лужайку. В любом случае этот «кто-то» подобрался к нему сзади, выскочил вперед и схватил поводок.

— Знаешь, если к нему кто-то подкрался, он вряд ли его увидел. Я имею в виду, что он почти точно его не увидел, и не убеждена, что услышал. У него было и впрямь плохое зрение, и не уверена, хорошо ли он слышал.

— Не слишком хорошо, — откликнулся Стив, словно анализируя данные о стареющем сеттере. — Для его возраста недурно, но и не остро. Он мог стоять на нижней ступеньке. Этот малый мог оставить воротца открытыми и ждать рядом с арсеналом, на лужайке. Там темно. И когда Стэнтон туда вышел, этот малый мог пройти через открытые воротца пригнувшись, а потом встать прямо позади него. Секундное дело. Одно тебе скажу. Он, этот малый, не слабак и, наверное, проделал это по-настоящему быстро. По-моему, Стэнтон так и не понял, что произошло. Он стоял там одну секунду, а в следующую секунду поводок так стянули, что он не мог сопротивляться. Он был немолод, но мужчина крупный, плотный.

— Так кто же был этот малый? — спросила я.

— Ну, этот бродяжка, как там его зовут, Шагг кажется. Его забрали.

— Ох, гады, — сказала я. — Неужели?

— Да разве не ты сама его видела?

— Да, — сказала я. — Видела, как он убегал, но он всегда убегает. Или еще подходит и называет свое имя, а потом о чем-то бубнит. Половины и не разберешь. Или пробубнит что-то непонятное, а потом скажет: «Мне не положено этого говорить». Видимо, кто-то пытался внушить ему не говорить чужим жалких слов. Но понимаешь, он только пьет, рассчитывается за банки-бутылки, которые сдает, да шляется. В Кембридже где его только не встретишь! Я с ним иногда разговариваю, во всяком случае пытаюсь. Он любит собак.

— Значит, он не способен был такое проделать, так, по-твоему?

— Не в том дело, — ответила я. — Просто не вижу в нем насильника. Знаешь, будь он обыкновенным парнем в деловом костюме, его не арестовали бы.

— Будь он обыкновенным парнем в деловом костюме, он не болтался бы там, ожидая, когда откроют приют, — не без некоторой, признаю, правоты возразил Стив. — Но ты права. Его допросили бы, но не заграбастали. Если только у него не было какой-либо связи с доктором Стэнтоном.

— Не могу себе представить, что это сделал Гэл, — сказала я. — Но знаешь, он странного вида парень. Ты его когда-нибудь видел?

— Что-то не припомню.

— Если его выкупать, выбрить и одеть в костюм от Братьев Брук, он выглядел бы словно прибыл в город на заседание совета гарвардских попечителей или что-нибудь в этом духе. У него чистопородная внешность. Боже, до чего же гадко! Зря я брякнула, что он там был. Кстати, мне нужно тебя кое о чем спросить. Ты знаешь Маргарет Робишод?

— Только по слухам.

— Ну так вчера вечером Кевин… Помнишь копа Кевина?

— Участник марафонов.

Я не отреагировала:

— Оказалось, он лейтенант. Так вот, он ко мне подвалил и задал несколько вопросов, и хочешь верь, хочешь нет, но фактически расспрашивал, были ли у доктора Стэнтона враги. Избитая дорожка! Так или иначе, я ничего не сказала обо всей этой кутерьме с Маргарет.

— Что же ты сказала?

— Ох, и не знаю. Что у Стэнтона характер был не сахар, а это правда. Что-то в таком роде, туманное. Так или этак, Кевин собирается сегодня сюда заявиться, главным образом по поводу этой заварушки с Гэлом, а мне лучше, может, и вообще помалкивать. Я имею в виду… я ведь считала, что она как ведущий дрессировщик — сущее Божье наказание, и радовалась, когда ее ушли, но…

— Вчера вечером ее там не было?

— Боже упаси. Что она забыла в клубе?

— Слушай, а почему попросту не сказать правду? У тебя ведь нет никакой тайной информации, да и все дело совершенно гласное. Не скажешь ему ты, так скажет кто-нибудь другой.

После того как Стив ушел на пятничный прием, я принялась за свою колонку, где обсуждала электронные ошейники от блох. Винни обычно спала у моих ног под кухонным столом, покуда я писала, но Рауди явно решил, что спальня — его логово, свернулся там и проспал все утро на том месте, где под окном должен был когда-нибудь разместиться диван. На вечерней прогулке он, против ожидания, вел себя далеко не как чудовище. Необученная лайка обойдется с вами как с ездовыми нартами, но Рауди всего пару раз проволок меня по улице, завидев чужих собак. Лайка может вас и не защищать и уж точно не будет охранять ваш дом, но если чужой пес когда-нибудь попытается напасть на вас сзади или что-нибудь у вас стащить, то вы в надежных лапах. К тому времени, когда мы вернулись с прогулки, трое людей успели мне сказать, что у меня очень славная лайка. В первый раз я ответила, что пес не мой. Во второй — что он вовсе маламут. В третий раз просто сказала «спасибо».

Глава 4

Когда мы входили в дом, телефон заливался. Рэй Меткалф желал знать, смогу ли я вечером встретиться с ним, Лин и другими. К стыду моему, я забыла: главнейшее, что было на уме у Рэя, не убийство д-ра Стэнтона, а состязание по кунштюкам, которое мы планировали на следующую неделю. Дабы замазать вину, я предложила встретиться у меня дома, и Рэй согласился. Едва повесив трубку, я услышала — у дверей Кевин.

— Что хорошенького поделываешь, Холли? Пса нянчишь, а?

При звуках его голоса кое-кто шлепнулся брюхом вверх, прикрыв глазамв ожидании блаженства. Не я.

— Здесь временно воспитательный дом, — объявила я. — Входи. Я решила тебе все рассказать.

— Все… Так моя работенка окончена, а? Он нагнулся, поскреб косматую грудь Рауди, почесал ему шею и повторил это своим предназначенным для разговора с собаками голосом. Дважды повторил: — Так моя работенка окончена, а? Так моя работенка окончена, а?

— Нет, — сказала я. — Просто я решила, раз вы арестовали Гэла, у которого нет никакой причины убивать доктора Стэнтона, то должны услышать о том, у кого она есть, или хоть что-то в этом роде. Таким образом, вы сможете арестовать двух невиновных людей вместо одного-единственного.

В этом месте я хочу признаться, что существовали две причины, по которым я считала Гэла невиновным. Во-первых, он вел себя совершенно нормально, как всегда. Во-вторых, он слегка напоминал мне Бака, если забыть, что Бак время от времени принимает ванну и у него есть костюм, купленный лет двадцать назад у Братьев Брук.

Я подала Кевину одну из бутылок «Бадвайзера», которые он хранит у меня в холодильнике, и рассказала ему о великой вражде дрессировщиков.

— Это началось… года четыре назад? Ну да, четыре. Генри Мак-Девит, с незапамятных времен ведущий дрессировщик, решил уйти. Выйти в отставку. Ему перевалило за шестьдесят пять. Он работал в «Полароиде», уволился оттуда и переехал в Кейп-Код, в Брюстере, а ездить каждую неделю в Кембридж туда и обратно ему не захотелось, так что он вышел в отставку. Все этим были недовольны, в том числе и я. Я и вступила в этот клуб главным образом из-за него. Я вроде как его знала. Он был другом моего отца. Главное, однако, он был просто фантастическим дрессировщиком.

— Ну и что же? — Кевин потягивал пиво за кухонным столом, мыслями сосредоточась на бутылке и обхватив правой рукой лапу Рауди.

— Я подхожу к делу. Так вот, потребовалась, естественно, уйма хлопот, чтобы найти, кем его заменить, и мы остановились на Маргарет Робишод — не спрашивай почему. Поверь, это было не мое решение. К слову сказать, идея эта не принадлежала и доктору Стэнтону. Они давно уже были на ножах, то есть с самого начала терпеть друг друга не могли. Так или этак, но Генри был на ее стороне, и я уверена, что это никого не смущало. Все считали — кому, как не ему, назвать своего преемника. Так доктор Стэнтон проиграл в первом раунде.

— И решил ее убить. Сплошная чушь, Холли.

— Дослушай. Я подхожу к делу. Генри был гениальный дрессировщик. И все еще продолжает им быть. А доктор Стэнтон и вправду был вроде столпа собачьего мира.

Кевин ухмыльнулся.

— Да-да, — нажала я. — Не смейся. Но постепенно оба стали, ну не знаю, может быть, чуточку меньше соперничать друг с другом. Они как бы слегка смягчились. Но Маргарет-то вовсе не была выше этого. Она хотела быть Мисс Две Сотни. Мисс Само Совершенство. Две сотни — высший счет при показе послушания. Она постоянно выступала и действительно пару раз добилась двухсот очков, а как — разве объяснишь? Это немножко похоже на Надю[4], выигрывающую десять баллов.