Герцен сгустил краски, не знал, что кое-что опальному графу сделать удалось. Он стал одним из директоров-учредителей "публичного художественного класса". (Двумя другими директорами-учредителями были известный нам предводитель дворянства А.Д. Чертков и адъютант военного генерал-губернатора Ф. Я. Скарятин.) Орлов привлек к преподаванию художника В. А. Тропинина, взял на себя расходы, когда класс остался без средств к существованию. Он составил устав, по которому в школу могли приниматься дети всех сословий, разного вероисповедания. Это предопределило демократический дух, воцарившийся в стенах бывшего дома генерал-поручика. В нем началась славная история Московского училища живописи, ваяния и зодчества.
      Наиболее талантливые ученики освобождались от платы за обучение. В число таких пенсионеров приняли мальчика по имении Исаак. Он терпеливо ждал, когда товарищи пообедают и разойдутся, чтобы попросить у доброго старика-буфетчика бутерброд и стакан молока в долг. После занятий незаметно исчезал наверху и оставался, тайком от сторожа, в опустевшем доме, чтобы "один коротать ночь в тепле". Такими словами описал Михаил Нестеров жизнь друга Исаака Левитана, будущего великого русского художника-пейзажиста, профессора училища.
      С годами это учебное заведение крепло, его выпускники были уравнены в правах с выпускниками Петербургской академи художеств, училище превратилось в центр высшего художественного образования.
      "Живое, просто образцовое училище... Жизнью веяло от этой молодой, простой и своеобразной школы", - восхищался от виденного в Москве Илья Репин.
      Своеобразие выражалось в классическом мастерстве, культивируемом в классах, в реалистическом, демократическом направлении, которого придерживались отцы-основатели, профессора училища, вдохновляя учеников писать картины о жизни русского народа, его истории, родной природе.
      На фасаде здания установлена мемориальная доска в память о преподававшем здесь художнике Саврасове, авторе пленительного пейзажа "Грачи прилетели". Такими досками можно было бы увешать весь фасад, потому что на Мясницкой сложилась московская школа живописи, прославленная многими именами мастеров ХIX-ХХ веков.
      И дом, и вся улица оживлялась, когда проходили ежегодные выставки выпускников, вернисажи Товарищества передвижных выставок. Тогда сюда спешили меценаты, коллекционеры, люди, стремившиеся вложить капиталы в картины. Публика раступалась при появлении Павла Третьякова, Козьмы Солдатенкова, пополнявших свои галереи картинами, созданными реалистами.
      За "передвижниками" на авансцену искусства вышли художники других направлений, искавшие новые пути в стороне от "правды жизни", казавшейся им слишком простой. В конце ХIX века возникло объединение "Мир искусства", образовался "Союз русских художников". В начале ХХ века московские художники создали объединения с эпатирующими названиями "Голубая роза", "Бубновый валет" и "Ослиный хвост", такими же эпатирующими были и их картины. Многие живописцы, изменившие реализму, прошли школу в классах на Мясницкой.
      Среди них был Казимир Малевич. Имя, гремящее в ХХ веке. Он автор "Черного квадрата", картины-манифеста современного искусства, хранимой в Третьяковской галерее.
      И это училище, как строгановское, до революции занималось коммерческой деятельностью. За фасадом "дома Юшкова" в обширном дворе выросли два массивных красно-кирпичных доходных дома. Сдаваемые в них квартиры приносили большую прибыль...
      Мясницкая из барской, аристократической, превратилась в капиталистическую, купеческую, в выставку промышленного капитала, в главную деловую улицу Москвы. Это побудило дирекции художественных училищ возвести именно на ней доходные дома.
      В хронике улицы переломным, наиважнейшим был 1851 год, когда к Каланчевскому полю прибыл первым рейсом поезд, доставивший из Петербурга гвардию и императора. С вокзала Николай I со свитой проследовал в Кремль по Мясницкой. Если прежде из Петербурга въезжали в город по Тверской, то теперь всех из града Петра принимала Мясницкая. Так определилась новая роль улицы, для многих она стала дорогой к вокзалам, сначала Николаевскому, откуда следовали к берегам Балтики, потом к двум другим, Рязанско-Казанскому и Ярославскому.
      Рядом с пассажирскими вокзалами строились товарные станции, откуда начинали путь по всему миру изделия московских мануфактур, фабрик и заводов. К ним потянулись тысячи московских извозчиков, вагоны конки, трамвая, потом машины, с пассажирами и грузами. Где многолюдно, там спешит утвердиться капитал, если не конторой, магазином, витриной, то хотя бы рекламой.
      Поэтому Мясницкая как никакая другая улица резко изменила лицо. На рубеже ХIX-ХХ веков на всем протяжении от Лубянской площади до Красных ворот поднялись на месте старинных зданий большие дома, вставшие рядом с Гребневской Божьей Матерью, Евплом, Флором и Лавром, Николой Мясницким... На церкви никто руку не поднимал, но палаты, усадьбы, особняки не щадили.
      Улица превратилась в строительную площадку, куда поспешили во главе с Романом Клейном и Федором Шехтелем десятки других архитекторов. Им "купеческая Москва" предоставила простор для творчества.
      Свидетель перемен, житель Мясницкой, на глазах которого произошла строительная лихорадка, Борис Пастернак писал:
      "С наступлением нового века на моей детской памяти мановением волшебного жезла все преобразилось. Москву охватило деловое неистовство первых мировых столиц. Бурно стали строить высокие доходные дома на предпринимательских началах быстрой прибыли. На всех улицах к небу потянулись незаметно выросшие кирпичные гиганты. Вместе с ними, обгоняя Петербург, Москва дала начало русскому искусству - искусству большого города, молодому, современному, свежему".
      На Мясницкой, 8, на месте "домика малого", вдохновившего Пушкина написать "Новоселье", выстроил Федор Шехтель здание с крупными окнами. Не для литератора, для "Товарищества фарфорового и фаянсового производства М.С. Кузнецова".
      Для его однофамильцев, братьев Кузнецовых, архитектор Борис Великовский (построивший первый советский небоскреб Госторга на Мясницкой) соорудил крупный шестиэтажный дом (№ 15), украшенный изваяниями львов и Меркурия, бога торговли.
      Не всем эти строения пришлись по душе. Скорбила о подминаемых под колесами ХХ века, сметаемых особняках Марина Цветаева, написавшая эллегию:
      Домики с знаком породы,
      С видом ее сторожей,
      Вас заменили уроды
      Грузные, в шесть этажей.
      Да, это так. И не так, поскольку кроме шести этажей и грузности у новых московских домов была незнакомая прежде красота, гармония и удобства: ванны, паровое отопление, газ, лифты, электрическое освещение, о которых не помышляли в прошлом.
      Владельцем строения на месте "домика малого" стал Матвей Сидорович Кузнецов, хозяин заводов стеклянной и фарфоровой посуды. В большом зале магазина выставлялись "кузнецовские" сервизы, чайники, тарелки, чашки, произведенные в Дулеве, Конакове, славившимися фарфором и фаянсом. Фирме потребовалось сто лет, прежде чем она развернулась на всю империю и далеко за ее пределами, обзавелась построенными по последнему слову техники заводами, смогла выстроить фирменный дом. Редкий случай в истории советской Москвы, магазин Кузнецова не "перепрофилировали", здесь и по сей день продают посуду.
      Весной 1907 года этот дом превратился в выставочный зал, утопавший в цветах. Дорогая мебель и ковры служили фоном картин шестнадцати московских художников: Павла Кузнецова, Сергея Судейкина, Николая Крымова... Все они вышли из стен училища на Мясницкой, но выставились не в родных стенах, где торжествовали передвижники. Они входили в жизнь под флагом обьединения "Голубая роза". Такого цвета розы нет в природе, но это обстоятельство не смущало новаторов, не стремившихся копировать натуру.
      "...Подобного не видали никогда. Благоухала выставка цветами, невидимый оркестр как-то тихо и чувствительно играл, красота нежных мягких красок в картинах, наряднейшая красивая толпа, небольшой размером каталог, на обложке его по рисунку Сапунова голубая роза - нежная блеклая, - все так сгармонировано, чарующе, так цельно, красиво и радостно", - писал очевидец-художник.
      Все это пиршество красок в цветах и музыке, выставка в голубом - стали возможны, потому что у современного русского искусства в Москве появился на несколько лет меценат - Николай Павлович Рябушинский, член одной из самых богатых семей купеческой Москвы. Он не походил на Павла Третьякова, как ХIX век на ХХ. Среди шестнадцати живописцев выставлялся и Рябушинский, представавший перед публикой как художник и как издатель роскошного журнала "Золотое Руно". Он покупал картины тех, с кем дружил, о ком писал, с кем выставлялся, особенно любя Павла Кузнецова. В отличие от основателя Третьяковской галереи Николай Рябушинский музея не основал, прожигал жизнь, пировал, кутил, играл в карты и в конце концов проигрался. Из советской Москвы сбежал в Париж. Но "Голубая Роза" и "Золотое Руно" не позволят о нем забыть.
      Как считают искусствоведы, вернисаж 17 марта 1907 года был первым праздником "Серебряного века", отдавшего приоритет символам, мистике, фантастике, праздника молодого искусства, с которым Москва вошла в ХХ век с гордо поднятой головой.
      В начале ХХ века на Мясницкой первый этаж улицы принадлежал всецело коммерсантам. Они заказывали проекты, вызывавшие всеобщее удивление, такие, как например, "Чайный дом". Это не то трехэтажный доходный дом, не то китайская пагода. Именно таким захотел видеть фасад принадлежавшего ему строения на Мясницкой, 19, московский чаеторговец Сергей Перлов. Ему стало известно, что регент китайского императора, приглашенный в Москву на коронацию Николая II, намерен был остановиться у одного из двух московских чаеторговцев, закупавших товар в Китае. Оба они носили фамилию Перловых. Но кому выпадет честь принять гостя и тем самым повысить престиж фирмы? Чтобы обратить на себя внимание, Сергей Перлов срочно перестроил фасад дома в китайском духе. Эклектика такую возможность давала. Регент в Москву прибыл, но с вокзала отправился на Мещанскую, к другому Перлову. До революции китайский чай, лучшие его сорта, большими партиями прибывали в Москву, где на него был большой спрос.
      Не перловский чай, не кузнецовский фарфор были главенствующим товаром на Мясницкой. На ней господствовали магазины, торгующие метизами, металлом, инструментом, машинами, механизмами... Эти изделия высшего качества производились главным образом за границей, поэтому вывески пестрели именами иностранных фирм. Жильцами новых доходных домов были иностранцы, служащие контор, фирм.
      Американский инженер Бари, владелец завода "Парострой", содержал техническую контору на Мясницкой, 20, где главным инженером служил Владимир Шухов. Если когда-нибудь Москва начнет устанавливать монументы не только поэтам и маршалам, но ученым и инженерам, то первый такой памятник в центре следовало бы установить ему. Металл, стальные конструкции были подвластны этому инженеру как скульптору - глина. Шухов строил по всей России котлы, клепаные баржи, нефтехранилища. В Москве его стеклянные крыши Верхних торговых рядов, Петровского пассажа, Брянского-Киевского вокзала, Нового здания Московского университета на Моховой...
      Венцом творения поднялась над Шаболовкой высочайшая радио-башня, гиперболоид инженера Шухова.
      (...На нее я поднялся однажды, когда пришла пора, это случается регулярно раз в семь лет, окрашивать башню по международным правилам в два цвета, белый и оранжевый. Вместе с мачтмейстером Николаем за семнадцать минут вознесся в железной клети, подвешенной за трос, на высоту 165 метров. Шесть гиперболоидов, вписанных один в другой, поднялись на высоту небоскреба в 50 этажей. На металлических фермах я с близкого расстояния увидел массу заклепок и услышал легенду
      - Когда инженер Шухов умирал, он завещал башню народу и сказал, что она простоит 50 и 100, и 200 лет, но только если при ремонте ее будут клепать, а не сваривать...
      Замерзающая Москва в 1919 году начала строить самую высокую радиобашню в мире, какой не было у Америки!
      "Даже в тяжелые моменты, будучи совершенно голодными и плохо одетыми и, невзирая на жертвы, происшедшие при крушении башни, рабочие, воодушевляемые своей коммунистической ячейкой остались на посту", отмечалось в праздничном циркуляре N 25366 наркома почт и телеграфа по случаю завершения строительства в 1922 году. Тогда занесли на Красную доску имя Владимира Шухова, инженера Александра Галанкина, отличившихся рабочих.
      Зачем понадобилась голодной республике такая супербашня? В интересах мировой революции, о которой мечтал Ленин в Кремле, чтобы над всем миром звучал гимн "Интернационал" и призыв: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Вот зачем.
      За полвека наклонилась Шухова башня всего на 6 сантиметров. Испытание на прочность выдержала перед войной, когда за трос, связывавший ее с соседней мачтой, зацепился почтовый самолет. Машина рухнула на землю, башня устояла.
      Париж с птичьего полета показался мне сизым. Москву я увидел в тот ясный солнечный день розовой.)
      В другой технической конторе на Мясницкой, 24, недолго служил отставной подпоручик Александр Куприн, искавший путь в жизни конторщиком, актером, грузчиком, рыбаком, церковным псаломщиком, и нашедший его в литературе.
      Буквально в каждом доме, за исключением храмов, размещалась "техническая контора", или "контора технических работ", они арендовали конторские помещения и в доме церкви Гребневской Божьей матери, и в здании Московского училища живописи, ваяния и зодчества, и в доме Духовной консистории. Повсюду втречались учреждения ныне забытые, где инженеры, уполномоченные заводов и фабрик, предлагали моторы, турбины, станки, локомобили, любые технические новинки. Они брались не только эти сложные изделия продать, поставить, но и установить, наладить, ввести в эксплуатацию. По вывескам этих мясницких контор можно судить, что Москва к 1917 году стала центром научно-технического прогресса. Город имел все, что только могла предложить современная индустрия.
      Фасады зданий от тротуаров до крыш покрывали вывески, рекламные щиты, с названием товаров, фамилиями производителей и продавцов. Выглядела реклама яркими цветными пятнами, было кому ее исполнить быстро и за умеренную плату, ведь Мясницкую заполняли ученики двух лучших художественных училищ.
      Читайте железные книги!
      Под флейту золоченой буквы
      Полезут копченые сиги
      И золоткудрые брюквы.
      А если веселостью песьей
      Закружат созвездия "Магги"
      Бюро похоронных процессий
      Свои проведут саркофаги.
      Когда же, хмур и плачевен,
      Загасит фонарные знаки,
      Влюбляйтесь под небом харчевен
      В фаянсовых чайников маки!
      Краски витрин и вывесок, маки на боках рекламных чайников, вдохновили Маяковского написать "Вывески", зарифмовав в нем название фирмы "Магги". Она изготавливала бульонный экстракт и рекламировала бульонные кубики световой рекламой, дополняя огнями электричества масляные краски рекламных щитов.
      Не один громкогласый Маяковский заворожен был московскими вывесками. Эллинист, переводчик древних греков и римлян поэт Сергей Соловьев, не издававшийся все годы советской власти, описал путь по июльской Москве 1913 года от Кузнецкого моста до Мясницкой:
      Но дальше, дальше в путь. Как душно и тепло!
      Вот и Мясницкая. Здесь каждый дом поэма,
      Здесь все мне дорого; и эта надпись "Пло",
      И царственный почтамт, и угол у "Эйнема".
      Кто такие Пло и Эйнем, помянутые поэтом подобно Яру, о котором думал вдали от Москвы Пушкин?
      До революции название фабрики "Эйнем" (по-советски: "Красный Октябрь") знал каждый лакомка, который мог купить везде лучший в мире шоколад, производимый не где-нибудь за морем, на Якиманке. Дело основал Фердинанд Эйнем, выходец из Германии. Он придумал выпускать пиленый сахар, который до него продавался головками, он же первый выбросил на рынок плиточный шоколад. "Товарищество Эйнем" фабриковало десятки сортов шоколада и конфет, они продавались до 1917 год во всем мире и в шестнадцати фирменных магазинах Москвы, в том числе на Мясницкой.
      "Л. Ф. Пло. Мясницкая, д. Ермаковых. Телеф. 10-96 и 10-72". Эта реклама из справочной книги "Вся Москва", она же украшала Мясницкую, 17, где находился также магазин и склад изделий, которые выпускал механический завод фирмы на Малой Серпуховской, тогдашней окраине. Торгуя, в частности, слесарным и столярным инструментом, фирма занимала дом, где в советские времена помещался лучший магазин "Инструменты", единственный в этом роде на всю улицу, где до революции стальными изделиями, слесарным, столярным инструментом торговали на каждом углу.
      Если в XVIII веке Кузнецкий мост считался французским, где царила мода Парижа, то в ХIX веке Мясницкая стала витриной лучших европейских фирм, германских, французских, английских. Львиная доля технических контор, заполнивших улицу, принадлежала иностранцам.
      Так, "Бергер и Ко" предлагали дымовые трубы, железобетонные сооружения. "Вернер и Пфлейдерер" делали деньги на оборудовании для пекарен, бисквитных, колбасных фабрик. "Оскар Гааг" поставлял полный комплект машин для фабрик прядильных, ткацких. "Отто Дейтц" завозил "настоящие упрощенные нефтяные двигатели"...
      Иностранцев подпирал отечественый капитал. Контора И. А. Строганова занималась топками, инженер-механик К. М. Груднев - электричеством, водоснабжением и канализацией, на том же специализировался "М. Г. Филимонов и Ко". Но такие имена тонули в море фамилий, оканчивающихся на "ер", "ан", "инг" - "В. Ю. фон Денфер, "К. Гофман и Ко", "Братья Кертинг" и так далее.
      Так же много на Мясницкой окопалось строительных контор, где можно было договориться о возведении чего угодно. Они соседствовали с техническими конторами, в тех же зданиях, где выделялся обилием инженеров дом Строгановского училища. Под одним № 24 помещались "Инженерное дело" Шумилина А. И. и Эпштейна М. Н., "Международное технико-промышленное товарищество" и многие другие инженерные бюро. В этой сфере русский капитал преобладал.
      Чем объяснить, что концентрация деловой жизни произошла на Мясницкой, где осталось место одной гостинице, нескольким меблированным комнатам, трактирам и чайным, оттесненным на другие улицы?
      Металлические товары как магнит притягивали вокзалы и товарные станции. А также почта, телеграф и телефон. Все важнейшие средства связи на одной улице! Первый телеграф заработал в Кремле в 1856 году и обслуживал царскую семью и Николаевскую железную дорогу. Через несколько лет телеграфные аппараты заняли дом на углу Мясницкой и Чистых прудов, рядом с почтамтом. Отсюда провода протянулись до Владивостока, линии уходили за границы империи. На телеграф, работавший круглые сутки, спешили курьеры сотен фирм с депешами, адресуемыми по всему миру. Первые телефонные столбы недолго шагали от Кузнецкого моста, где возникла первая телефонная станция. Вскоре провода потянулись от Мясницкой. В Милютинском переулке, на углу с улицей, возвели башню Центральной телефонной станции, ее первая очередь на 12 тысяч номеров вступила в строй в 1904 году. Перед революцией емкость станции достигла 55 тысяч номеров, без телефона и телеграфа коммерция стала невозможна.
      Чтобы взять власть в Москве следовало в первую очередь захватить телеграф, телефон и почту, значит - Мясницкую.
      История трех революций прошла по ее камням. В помещении Варваринского акционерного общества, доме N 20, средоточии инженерных контор, собрались 6 декабря 1905 года члены первого Московского Совета, избранные на московских заводах и фабриках. На том заседании, побуждаемые большевиками и социалистами-революционерами делегаты проголосовали за всеобщую политическую забастовку и вооруженное восстание. Оно не заставило себя долго ждать. Об этом событии на доме до 1991 года напоминала мемориальная доска.
      Тогда Мясницкую перегородили баррикады. Загремели выстрелы боевиков. В ответ им ударили пушки. Но тогда почту, телеграф и телефон восставшим захватить не удалось.
      Спустя двенадцать лет история пошла другим путем. Баррикады не строили. В атаку пошли солдаты 56 пехотного полка и с боями захватили улицу, установили новую власть без помещиков и капиталистов. Всем им пришлось покинуть особняки, доходные и торговые дома, технические конторы...
      Чем объяснить, что Москва, столица торгово-промышленного капитала, бурно развивавшийся город, где проживало два миллиона человек, после десяти дней боев сдалась?
      Подойдем к истоку Мясницкой, 3-5, где она начинается трехэтажным домом в русском стиле. Этот дом и земля, где сквер, принадлежали до 1917 года Духовной Консистории. Название происходит от латинского слова "consistorium", означающего - совет. То был совет церковный, по управлению Московской епархией.
      "Попал черт в невод и в испуге вскрикивал: "Не в Консистории ли я?", такую поговорку привел Владимир Гиляровский в "Москве и москвичах", где подробно описал это учреждение, наводившее страх на людей, вынужденных обращаться сюда по гражданским делам. Не только люди духовного звания шли к этот совет, где без взятки, как правило, ничего не решалось. Компетенции Консистории подлежали все бракоразводные процессы православных.
      "Дела такого рода решаются, как вам известно, духовным ведомством; отцы же протопопы в делах такого рода большие охотники до мельчайших подробностей...Письма, без сомнения, могут подтвердить отчасти; но улики должны быть добыты прямым путем, то есть свидетелями", - это цитата из "Анны Карениной". Так говорит адвокат Каренину, пытавшемуся было развестись с изменившей ему женой. По закону требовалось рассказать суду в мельчайших деталях обстоятельства "прелюбодеяния", для этого нанимались лжесвидетели, ради денег готовые на любую выдумку и злонамеренную клевету. Другой герой Льва Толстого, Федя Протасов, предпочел стать "живым трупом", но не участвововать в таком процессе: "Лгать, играть гнусную комедию, давая взятки в консистории, и вся эта гадость невыносима, противна мне..."
      Адвокату пришлось нанять двух лжесвидетелей, чтобы они убедили в "неверности" Петра Ильича сбитую с толку его жену, вынуждая таким образом ее обратиться за разводом в консисторию...
      Это лишь одна из проблем, которая не решалась Николаем II. Да, в училище живописи приняли двух братьев Левитан, один из них стал великим русским художником. Но ему же пришлось скрываться от полиции, когда по указу Александра III евреев выдворили из Москвы...
      В объявлении о приеме в императорский межевой институт в 1917 году открытым текстом сказано: принимаются "только русские подданные христианского происхождения"... Женщинам дорога в Московский университет, как и во многие другие высшие учебные заведения, была закрыта. Еще одна проблема...
      За "дом Черткова" купчиха Обидина выложила семьсот тысяч рублей, а у массы прохожих по Мясницкой не было рубля, чтобы пообедать в трактире...
      Вот почему, когда измотанная тремя годами окопной войны армия истекала кровью на фронте, не желавшие там воевать солдаты запасного 56 полка взяли почтамт, телеграф и телефонную станцию...
      Что произошло после революции с Мясницкой?
      Иду. Мясницкая. Ночь глуха.
      Скачу трясогузкой с ухаба на ухаб.
      Сзади с тележкой баба.
      С вещами на Ярославский хлюпает по ухабам.
      Сбивают ставшие в хвост на галоши.
      То грузовик обдаст, то лошадь.
      Балансируя - четырехлетний навык!
      Тащусь меж канавищ, канав и канавок.
      Это картина бывшей респектабельной, залитой светом, полной деловой жизни улицы. Не стало дворников, закрылись магазины, опустели склады, как грибы после дождя вместо технических контор возникли советские учреждения, занятые распределнием скудных пайков и выдачей талонов на самое необходимое: керосин, дрова, галоши, за которыми надо было еще постоять в хвосте очереди.
      На четвертом году революции зимой, за час до полуночи на Мясницкую, 21, приехал с охраной Ленин, чтобы повидать как живет в студенческом общежитии Варвара Арманд. После смерти ее матери, Инессы Федоровны, Ильич опекал осиротевшую девушку.
      Жена московского фабриканта, мать пятерых детей бросилась с головой, как в омут, в революцию, став ближайшим соратником Ленина. Но, как мы уже знаем, не только соратником...
      Вождю с охраной пришлось пройти по темному двору и подниматься по обледенелой лестнице (лифт и отопление не работали) в кромешной мгле, зажигая спички, чтобы увидеть номер нужной квартиры. Студенты было подумали, что снова приехала машина ЧК брать кого-то из жильцов и обрадовались, что смогут утром поживиться еще в одной опечатанной квартире. В комнате "Первой коммуны", где жили комсомольцы и члены партии, было светло, все лампочки выверули из подъезда и брошенных квартир полупустого жилого дома училища живописи, ваяния и зодчества, преобразованного во Вхутемас, Высшие художественно-технические мастерские. Ночью дом освещался в виде исключения, оказавшись на одной линии с соседями - почтамтом и телефонной станцией.
      Студенты забыли про водопровод и канализацию, жили в холоде, на хлебе и крупе, грелись "буржуйкой" и манящими огнями коммунизма. Они со страстью молодости и неофитов боролись со станковой живописью, музеями, стремились связать искусство с политикой. Поэтому расписывали стены своего клуба имени Поля Сезанна "беспредметным динамическим орнаментом". Писали плакаты, сочиняли лозунги типа: "Мы буржуев и попов передавим как клопов". Упивались стихами Маяковского...
      Мы разносчики новой веры,
      Красоте задающей железный тон.
      Чтоб природами хилым и не сквернили скверы,
      В небеса шарахаем железобетон.
      Все это узнал тогда, приехавший на ночь глядя, высокий гость. "Его интерес к училищу не случаен, - утверждает в очерке о Мясницкой, чтимый мною, Юрий Маркович Нагибин. - Он придавал большое значение монументальной пропаганде, хотел, чтобы столицу украсили памятники великим революционерам, мыслителям, ученым, писателям, художникам, композиторам..."
      Все это так и не так, потому что в тот вечер главная цель визита Ленина была не в интересе к "монументальной пропаганде", не в том, чтобы убедить комсомольцев чтить Пушкина, а не Маяковского, реализм, а не футуризм.
      В комнату, где жила Варвара Арманд его привела любовь к ее покойной матери Инессе Федоровне Арманд.
      "Живым трупом" называла себя перед смертью в дневнике эта 46-летняя все еще очень красивая женщина-француженка, заведующая женским отделом ЦК партии: "Теперь я ко всем равнодушна. А главное - почти со всеми скучаю. Горячее чувство осталось только к детям и к В. И."
      Под инициалами В. И. скрывался Владимир Ильич Ленин. "Горячее чувство" было отнюдь не к товарищу по партии. Она умерла от холеры, как голод и холод производной от все той же революции, которую свершил ее возлюбленный с помощью таких как она интеллигентов, руками поверивших в коммунизм рабочих и крестьян.
      О посещении Ленина напоминает мемориальная доска на фасаде и по сей день кажущегося большим бывшего общежития Вхутемаса, ныне жилого дома. На нем есть еще одна доска в память о жившем здесь художнике Николае Касаткине. За что такая честь?
      В строениях училища проживали его служащие. В царской России так было принято в казенных учреждениях. В данном случае этими служащими были художники. Назову только несколько имен. Жильцом на Мясницкой, 21, был автор одной из самых популярных картин Третьяковской галереи "Неравный брак", он же преподаватель училища Пукирев. Картины другого преподавателя Перова, такие как "Охотники на привале" и "Чаепитие в Мытищах" видел каждый русский, если не в музее, то на репродукциях. Сменивший в классе умершего Перова художник Маковский прославился картиной "Крах в банке", также всем известной. Занимал казенную квартиру друг Перова популярный жанрист Прянишников. И его картины заполняют страницы хрестоматий.
      После революции 1917 года в классах на Мясницкой тон задавали гении авангарда, абстракционизма, суперматизма, ниспровергатели основ реализма. В их рядах выступал Василий Кандинский, чье имя вызывает трепет у каждого поклонника современного искусства. В роли преподавателя подвизался бывший студент Казимир Малевич! Преподавали Владимир Татлин и другие авторитеты, картины которых украшают лучшие музеи мира, продаются на самых престижных аукционах за баснословные суммы, миллионы долларов!
      Недолго после революции мастерские назывались Свободными, недолго живописцы могли, как в прошлом, объединяться в сообщества, выставляться без оглядки на власть. Вернувшийся после революции из Европы в Россию Кандинский эмигрировал в 1921 году. Россию покинули замечательные художники, которым не стало места на родине: Константин Коровин, Филилипп Малявин (рисовал с натуры Ленина), Наталья Гончарова, Михаил Ларионов, Сергей Судейкин, - все они учились на Мясницкой, любили Москву. Но жить и умирать им пришлось на чужбине. О них не напоминают буквы на мраморе.
      За что же Николаю Касаткину такая честь? Он первый из передвижников обратился к теме рабочего класса. Его учеником считал себя Борис Владимирович Иогансон, некогда первое лицо в советском искусстве, президент Академии художеств СССР, глава Союза художников СССР, который прославился картинами "Допрос коммунистов", "На старом уральском заводе". Потому и нашлись у советского гсударства деньги на мемориальную доску.
      А многие бывшие соседи Касаткина уехали из России и никогда больше на Мясницкой не показывались. Уехал в Англию с детьми Леонид Пастернак, прожив там остаток жизни. Его сын Борис не эмигрировал, стал жильцом коммунальной квартиры, навсегда запомнив годы, прожитые на Мясницкой. Он описал двадцать лет жизни здесь прозой в "Охранной грамоте", в "Людях и положениях". И в стихах:
      Мне четырнадцать лет.
      Вхутемас еще школа ваянья.
      В том крыле, где рабфак,
      Наверху мастерская отца...
      Семья профессора училища Леонида Пастернака жила в несохранившемся флигеле, позднее в "доме Юшкова", квартире, оборудованной из классов. На Мясницкой прошло детство и юность поэта, мучительно искавшего собственный путь в музыке, философии и неожданно для всех обретший себя в литературе.