Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Москва в улицах и лицах

ModernLib.Net / Архитектура и зодчество / Колодный Лев / Москва в улицах и лицах - Чтение (стр. 28)
Автор: Колодный Лев
Жанр: Архитектура и зодчество

 

 


При почтамте жил почт-директор Иван Пестель, будущий сибирский губернатор. В этом доме родился и провел детство его сын Павел, казненный после неудавшегося в 1825 году восстания декабристов. Полковника, командира Вятского полка, главу Южного общества Павла Ивановича Пестеля советские историки считали основателем республиканских традиций в русском освободительном движении. Первый республиканец не только сочинил Конституцию, но и строил конкретные кровавые планы, предусматривающие после свержения монархии самые крайние меры, казнь царя и его семьи. Эту меру он испытал на себе, будучи повешенным по приказу Николая I в числе пятерых главных заговорщиков, начавших расшатывать трон Романовых, расстрелянных летом 1918 года в подвале доме уральского губернского города.
      (Патриархальный вид усадьба почтамта с обширным двором сохраняла до 1912 года, когда на ее месте выстроено было по проекту петербургского архитектора Оскара Мунца современное здание Московского почтамта с операционным залом под стеклянной крышей, сооруженной по проекту инженера Владимира Шухова. Залитый светом некогда операционный зал почтамта служит ныне для торгов биржи.)
      Мясницкая уступила на рубеже XVIII-ХIX веков роль главной улицы Тверской, сохранив за собой роль второй главной улицы. После пожара 1812 года она быстро восстановилась. На ней известно пять адресов, связанных с жизнью Пушкина. В наши дни на Мясницкой, 44, возрожден в стиле барокко одноэтажный особняк, построенный, как считают историки, в 1740 году. Поэт мог видеть его стены в другой одежде, ампирной, бывая здесь в гостях у тайного советника сенатора Александра Александровича Арсеньева. С ним Александр Сергеевич был "коротко" знаком. Сенатор состоял членом Комиссии строений, восстанавливавшей город после пожара 1812 года, и много сил приложил к тому, чтобы речку Неглинку, которая текла у стен Кремля, упрятали под землю и на ней разбили три сада, известные нам под одним именем Александровского. В дни войны 1812 года сенатор был московским уездным предводителем дворянства и знал многое, что интересовало поэта-историка.
      Дом сенатора принимал Ференца Листа, когда тот жил в Москве, будучи на гастролях, происходивших с триумфом в 1843 году. По словам композитора Верстовского: "Лист Москву свел с ума, играет везде и для всех. В публичных и приватных концертах". Происходили они на Мясницкой, 44, у сенатора, с которым, как свидетельствует очевидец, Лист "ежедневно виделся...и всегда с готовнностью садился за рояль".
      Другой пушкинский адрес на Мясницкой, 43, связан с известным уже нам домом-дворцом, построенным для графа Панина, с ним соотносятся многократно-цитируемые стихи, написанные далеко от Москвы в пути. В "Дорожных жалобах", датируемых 1830 годом, есть такие хрестоматийные строчки:
      То ли дело быть на месте,
      По Мясницкой разъезжать,
      О деревне, о невесте
      На досуге размышлять.
      То ли дело рюмка рома,
      Ночью сон, поутру чай;
      То ли дело, братцы, дома!..
      Ну, пошел же, погоняй!..
      О какой невесте упоминает Александр Сергеевич? О Наталье Гончаровой. Ассоциировалась она в его мечтах с этой улицей потому, что по делам свадьбы бывал жених не раз на Мясницкой, 43. Его принимали в доме Алексея Федоровича и Анны Петровны Малиновских. Она участвовала в его сватовстве, вела переговоры с будущей тещей, была посаженой матерью невесты на свадьбе, состоявшейся в том же году в Москве.
      Малиновский служил управляющим Московским архивом Коллегии иностранных дел. Под его началом состояли в должности переводчиков блестяще-образованные молодые аристократы, знакомые поэта. Их он увековечил в "Евгении Онегине" словами, ставшими крылатыми.
      Архивны юноши толпою
      На Таню чопорно глядят
      И про нее между собою
      Неблагосклонно говорят.
      С управляющим архива, которого поэт называл "одним из истинно" ученых людей, Пушкину было о чем поговорить, хотя многие считали его недобрым и черствым человеком, получившим прозвища "наш сахар Малиновский", "кисло-сладкого, как прозвание его". При этом мало кто из современников знал, что этот человек был крупным знатоком прошлого Москвы, что он написал один из лучших путеводителей столицы своего времени. Этот научный труд до недавних лет хранился в архиве и впервые издан под названием "Обозрение Москвы" в 1992 году! Малиновский переводил и редактировал первое издание "Слова о полку Игореве", был одним из тех, кто видел подлинную рукопись гениального творения, которое многие считали мистификацией. Пушкин был одним из немногих истинных поэтов, который любил и умел рыться в архивах, вдохновляться страницами документов, хранившихся в архивной пыли.
      Весной 1830 года перед свадьбой Пушкин часто приезжал на Мясницкую еще и потому, что дочь Малиновского, Екатерина, была близкой подругой его невесты.
      На самой улице поэт, приезжая в Москву, не останавливался, но бывал у многих знакомых и друзей, обитавших на Мясницкой и в ее переулках. В Кривоколенном, 4, сохранился особняк, где жил гениально-одаренный Дмитрий Веневитинов, один из "архивных юношей". Природа наделила его талантом поэта, художника, музыканта, философа и критика. Будучи вольнослушателем, сдал экзамены в Московском университете и поступил на престижную службу в архив. Синеоокий, красивый как античный бог, Веневитинов поражал современников глубиной мысли и образованностью.
      О муза! Я познал твое очарованье!
      Я видел молний блеск, свирепость ярых волн;
      Я слышал треск громов и бурей завыванье;
      Но что сравнить с певцом, когда он страсти полн?
      Прости! питомец твой тобою погибает
      И погибающий, тебя благославляет.
      Это лишь одно из пророчеств Веневитинова, написанное за год до смерти, в 1825 году. Безнадежно влюбленный в красавицу княгиню Зинаиду Волконскую, он получил в утешение из ее рук бронзовый античный перстень. Его откопали в развалинах засыпанного пеплом при извержении вулкана города Геркуланума. Внезапно умершего после простуды в холодном Петербурге 22-летнего поэта друзья похоронили в Москве с перстнем. Он успел и в его адрес написать пророчество, сбывшееся в ХХ веке:
      Века промчатся, и быть может,
      Что кто-нибудь мой дух встревожит
      И в нем тебя откроет вновь.
      Так и случилось, когда могилу Веневитинова потревожили большевики, разрушившие Симонов монастырь и кладбище, где покоился прах поэта. Перстень вынули из гроба и передали в Литературный музей...
      В узком семейном кругу Веневитиновых Пушкин читал "Бориса Годунова". Дмитрий был в восторге, о чем поведал историку Михаилу Погодину, и они решили устроить в Кривоколенном еще одно публичное чтение трагедии. Примерно сорок гостей внимали каждому слову Александра Пушкина, хорошо понимая, кто явился перед ними.
      Погодин оставил нам картину того, что произошло тогда в доме Веневитинова:
      "В 12 часов он является. Какое действие произвело на всех нас это чтение, передать невозможно... Кровь приходит в движение при одном воспоминании. Надо припомнить, - мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых все мы знали наизусть... Наконец, надо представить себе самую фигуру Пушкина. Ожиданный нами величавый жрец высокого искусства, - это был среднего роста, почти низенький человек, с длинными несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний с живыми, быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в черном сюртуке, в небрежно-повязанном галстуке. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную, обыкновенную и вместе с тем пиитическую, увлекательную речь! ... Кончилось чтение, мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину, начались обьятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. ...Явилось шампанское, и Пушкин одушивился, видя такое действие на избранную молодежь".
      Автор этих воспоминаний, плакавший при вести об убийстве поэта, поселился на Мясницкой, 8, на углу с Большим Златоустовским переулком, в двухэтажном доме с мезонином, типичном для послепожарной Москвы. Сюда пришел Пушкин, написавший после этого посещения стихотворение "Новоселье":
      Благославляю новоселье,
      Когда домашний свой кумир
      Ты перенес - а с ним веселье,
      Свободный труд и сладкий мир.
      Ты счастлив: ты свой домик малый,
      Обычай мудрости храня,
      От злых забот и лени вялой
      Застроховал, как от огня.
      "Домик малый" на столь видном и прибыльном месте конечно не сохранился. Но стоявший напротив на Мясницкой, 7, особняк, называемый краеведами "домом Черткова", устоял, сейчас в строительных лесах. И в нем побывал поэт, и в нем читал стихи, незадолго до дуэли, всем известные, слова из которых высечены на пьедестале пушкинского монумента. Они называются "Памятник".
      Другой великий писатель читал здесь "Мертвые души". Пушкин и Гоголь приезжали сюда, когда хозяином особняка был Александр Дмитриевич Чертков, превративший свой дом в центр притяжения самых образованных и умных людей, попадавших в нем в атмосферу высокой культуры, в залы и комнаты, заполненные книгами, картинами, древними монетами, вазами...
      Однако рассказ об этом уникуме Мясницкой надо начинать не с Черткова. Каменные палаты на этом месте появились в конце XVII века, когда в них доживал свой век бездетный потомок ханов Золотой Орды, татарский царевич с русским именем Ивана Васильевича. После царевича домом завладел потомок Рюриковичей, основателя Москвы князь Алексей Григорьевич Долгорукий, жизнь которого подтверждает мысль, что зло непременно наказуемо.
      Князь Александр Меншиков считал его верным другом и доверил ему воспитание подраставшего внука покойного Петра, обрученного с дочерью "полудержавного властелина". После смерти Петра фактически Меншиков правил страной. Но князь Долгорукий подло обманул друга. По его наущению взошедший на престол малолетний Петр II сурово покарал Меншикова, лишив власти и несметных богатств, сослал в Березов умирать вместе с дочерью, несостоявшейся императрицей, своей невестой. Долгорукий расстроил брак императора с княгиней Меншиковой и повторно обручил Петра II. Со своей дочерью. Божий суд наступил в день бракосочетания. Петр II внезапно умер от черной оспы. Вслед затем в тот же Березов ссылается со всей семьей и несостоявшейся императрицей Долгорукий, где погибает. Сына его подвергают пыткам и страшной казни - колесуют. Дом на Мясницкой пустеет, долго остается без хозяина.
      Без малого век строение после Долгорукого принадлежало роду Салтыковых. Жена штабс-ротмистра лейб-гвардии конного полка А. С. Салтыкова продала каменный двухэтажный дом с двумя флигелями, оцененный в 150 тысяч рублей, полковнику в отставке московскому губернскому предводителю дворянства Александру Дмитриевичу Черткову.
      Это случилось в 1831 году, когда новому хозяину пошел пятый десяток и за его плечами была служба в армии, война с Наполеоном, битвы под разными городами, двухлетнее путешествие по странам Европы... Образованнейший дворянин владел французским, немецким, латинским и итальянским языками. Но как ученый интересовался всецело русской историей, превратив дом на Мясницкой в хранилище книг и рукописей, карт, планов и видов городов, портретов и эстампов, посвященных России. Десятки лет разрабатывал Чертков одну тему, определяемую термином Rossika. На Мясницкую поступали по почте из разных стран тяжелые ящики с книгами для постоянно пополняемой библиотеки.
      Чертков написал и издал описание своего собрания, в котором насчитывалось двадцать тысяч книг, под названием "Всеобщая библиотека России или Каталог книг для изучения нашего отечества во всех отношениях и подробностях".
      До него такой библиотеки не было. Чертков мечтал сделать свое собрание доступным не только для избранных, друзей и знакомых. Для этого требовалось построить здание библиотеки. Его мечту реализовал сын, Григорий Александрович Чертков. Он пристроил со стороны Фуркасовского переулка трехэтажное здание с железными колоннами и мозаичными полами, чугунными дверями, противостоящими возможному пожару. Коллекцию монет, археологичские находки, особо ценные книги хранились наверху. В шести залах установили шкафы с литературой.
      Заведовал Чертковской библиотекой нам известный Петр Иванович Бартенев, человек с гениальной памятью, выдающийся историк, библиограф, издатель. Он разместил и описал в каталогах, алфавитном и систематическом, книги по принципу, разработанному библиотекой Британского музея, считавшейся лучшей в мире.
      На Мясницкой, 7, начал издаваться "Русский архив", редактором которого, позднее собственником, стал хранитель Чертковской библиотеки. Полвека выходил журнал, на полках лучших библиотек хранятся 598 его томов, вобравших бесчисленное множество фактов, эпизодов, воспоминаний, посвященных одной теме - России и русским.
      Помощником Бартенева служил другой человек с такой же гениальной памятью, которого современники называли "изумительным философом" и "идеальным библиотекарем". Николай Федоров был из тех, кто всю жизнь спешил делать добро. О нем помнил основатель космонавтики Константин Циолковский, написавший, что ни у кого в жизни не видел такого доброго лица. Чертковская библиотека была университетом гения, который в юности стеснялся ходить на публичные лекции из-за глухоты. Федоров стал профессором Циолковского, направлял его самообразование, подбирал литературу, поощрял интерес к межпланетным путешествиям, ко всему, что теперь называют одним словом космонавтика.
      "Он же давал мне запрещенные книги. Потом оказалось, что это известный аскет Федоров - друг Толстого и изумительный философ и скромник. Он раздавал все крохотное свое жалование беднякам. Теперь я вижу, что он и меня хотел сделать своим пенсионером, но это ему не удалось; я чересчур дичился".
      Книги Черткова были завещаны Москве. Их перевезли в библиотеку Румянцевского музея, не смешивая с другими бывшими частными собраниями. Осюда они перешли в Историческую библиотеку, созданную в 1938 году, послужив ее основой.
      Родственица Чертковых, княгиня Наталья Гагарина, став хозяйкой владения, пристроила к дому со стороны Милютинского переулка здание, где открылся магазин семян и растений Эрнста Иммера, ученого садовода, к которому хаживал Чехов и все, кто серьезно занимался садоводством. Из рук княгини дом в 1890 году переходит "московской 1 гильдии купчихе" Клавдии Николаевне Обидиной, заплатившей за него 722 тысяч рублей серебром, не считая пошлин. Откуда такие деньги? И это история, достойная памяти. Незадолго до совершения купчей умирает известный всей Москве "миллионщик" Григорий Никонович Карташев. Клейменный золотыми перьями классиков презренный Шейлок снял бы шляпу пред этим ростовщиком, не знавшим в жизни никакой другой привязанности кроме страсти к деньгам. Сделки он совершал в захудалом трактире, где доедал вчерашнюю кашу с чаем. Ходил в рванине, но давал в долг только большие суммы и под бешеные проценты. Сорок миллионов хранил не в банке, в железных сундуках, в подвальном тайнике за печкой. После его смерти в квартире одинокого миллионщика нашли пустые сундуки и разбросанные на полу и в отдушинах печи деньги, всего миллион рублей. Раньше полиции и журналистов в квартире побывала сестра покойного, она-то и оставила один миллион, с которого заплатила налог на наследство.
      На эти карташевские деньги куплен был "Дом Черткова", который хозяйка сдавала в аренду в хорошие руки - Московскому архитектурному обществу, Артистическому кружку... Значит, стены особняка, Большой, Дубовый и прочие именные залы видали и слышали до 1917 года цвет русской интеллигенции.
      После "залпа Авроры" этот дворец разделил судьбу Москвы. Его разграбили, выломали полы, даже кирпич стен понадобился для кладки печей, которые не давали людям замерзнуть в "Красной Москве". При нэпе дом отремонтировали и передали Деловому клубу, директором которого стал управляющий делами ВСНХ, Высшего совета народного хозяйства, Виктор Таратута. Именно этот деловой хозяйственник, до революции член ленинского ЦК, по заданию большевиков ухаживал за одной из сестер Николая Шмита, завещавшего деньги большевикам. По словам Ильича, он "зубами вырывал" эти деньги.
      Еще один клуб в стенах особняка организовали "красные директора". Позднее их объединили в Клуб работников народного хозяйства, которому присвоили имя покойного Феликса Дзержинского. Главный чекист по совместительству с тайными делами ведал промышленностью страны победившего социализма. Главой клуба стал его заместитель, Мартын Лацис, прославившийся репрессиями в годы массового террора. По-видимому, и в клубе Лацис не забывал о своих прямых обязанностях, да и его подчиненные вслушивались, о чем говорят расслабившиеся спецы.
      Имя Дзержинского до недавних дней носил Дом научно-технической пропаганды, фактически клуб инженеров. На одном из вечеров поведал о "современных проблемах науки и техники" докладчик, которого представили под псевдонимом. Скрывался под ним инженер, ставший академиком и главным конструктором ракет, Сергей Павлович Королев. Как мы помним, прошедший через Лубянку и лагеря.
      (Книжку "Земная трасса ракеты" о первых секретных запусках под Москвой маленьких "изделий", где о Королеве я в 1965 году писал как о безымянном "начальнике ГИРДа", Сергей Павлович с благодарностью принял с автографом. Сказал, что любит получать подарки, какие не купишь в магазине. Но на предложение - написать о нем книгу, заказанную Политиздатом, ответил: "Рано еще, по решению ЦК я "закрытый ученый", подождите..." Через полгода после этого разговора по телефону правительственной связи Королева с воинскими почестями похоронили на Красной площади.)
      Мясницкая каким-то чудом сохранила не только этот дом, чья история укладывается в триста лет, но и несколько усадеб XVIII века. Все они предстают за бульварным кольцом, где видны ограды бывших роскошных дворцов, о которых нельзя не рассказать, когда речь идет о Мясницкой.. Под номером 42 значится "Дом Бегичева". Во-первых, его построил Матвей Казаков. Он включил в структуру особняка сводчатые средневековые палаты, но придал и фасаду и залам классический вид, украсив главный вход колоннадой. Уцелели частично интерьеры времен Казакова.
      Одно время домом владел Степан Бегичев, сослуживец по армии и ближайший друг Александра Грибоедова. Здесь, а не в родном гнезде на Новинском бульваре, поселился прибывший в Москву в отпуск с Кавказа автор двух актов "Горе уму. Комедии в стихах". Вскоре все узнают это сочинение под несколько другим названием. Нигде не появляясь в свете, на балах, в театрах, Грибоедов сочиняет день и ночь в предоставленном ему кабинете, где свет горит до утра. Одиночество вдруг сменяется бурной светской жизнью, посещением гостиных друзей и знакомых, где гремит музыка, танцуют, играют в карты, пьют и едят всю ночь до утра, когда в замоскворецких домах купцы встают...
      - Что с тобой сталось? - спрашивал Степан Бегичев, пораженный столь крутой переменой в образе жизни друга.
      - Степан, мои старания не пропадут даром!
      Желание окунуться в водоворот бурной московской светской жизни вызвалось творческой потребностью, стремлением пообщаться с теми, кто вскоре заговорит на всю Россию словами Чацкого, Фамусова, Скалозуба... Все они, как бы к ним не относился автор, выражаются крылатыми словами, вошедшими в русский язык. Они звучат сегодня, когда угас обличительный пыл главного героя, как гимн Москве и москвичам:
      Возьмите вы от головы до пяток,
      На всех московских есть особый отпечаток.
      В Москве ведь нет невестам перевода;
      Чего? Плодятся год от года;
      А, батюшка, признайтесь, что едва
      Где сыщется столица как Москва.
      По моему сужденью,
      Пожар способствовал ей много к украшенью.
      Старания надворного советника завершились явлением комедии "Горе от ума", вызвавшей восторг современников и вечную признательность потомков. Никто до Грибоедова не писал столь реалистично и образно о современной жизни древней русской столицы. О ней мы хорошо знаем благодаря "Грибоедовской Москве". Задолго до выхода в свет стихи стали общеизвестными, комедию переписывали от руки и размножили таким способом тиражом, которого не имели печатные книги.
      В доме на Мясницкой всесторонне одаренный Грибоедов сочиняет вальс, блестяще играет на рояле. Необычайная музыкальность притягивала к нему московских композиторов. Один из них, "весельчак" Алексей Верстовский, пел в доме Бегичева сочиненный им романс "Черная шаль", аккомпанировал ему автор "Горе от ума".
      В особняке на Мясницкой Грибоедов читал отрывки из незавершенной пьесы другу, который высказывал настолько серьезные замечания, что после них автор сжег многие страницы рукописи и написал некоторые сцены заново. В стенах этого красивого и гостеприимного дома пролетели лучшие дни жизни писателя в Москве. Перед дальней дорогой, получив назначение в далекую страну, уезжая навстречу гибели от рук озверевшей толпы фанатиков-мусульман, Грибоедов сказал:
      - Прощай, брат Семен, вряд ли мы более с тобой увидимся, предчувствую, что живой из Персии не вернусь... Вблизи "дома Бегичева", на площади Мясницких ворот установлен памятник творцу комедии, прославившей Москву.
      Напротив "дома Бегичева" за оградой между домами на Мясницкой, 37, притаился особняк, перестроенный из палат Осипом Бове в стиле ампир. Еще раз дом модернизировался в середине ХIX века. Последнюю переделку выполнили по заказу Козьмы Терентьевича Солдатенкова. Он прожил здесь почти полвека с 1857 года по 1901 год. Одним словом его не охарактеризуешь. Текстильный король, выгодно вкладывавший капиталы в удачные дела. Это крупная фигура купеческой Москвы ХIX века. Солдатенкова избирали членом разных комитетов, он заседал в суде, ему доверяли важные общественные поручения. На его деньги построена на Ходынском поле больница, получившая название Солдатенковской, одна из лучших в городе. Ее врачам Ленин доверил извлечь пулю, застрявшую в теле после выстрела Каплан. Советская власть переименовала больницу, мы знаем ее как Боткинскую.
      Солдатенков первый опубликовал сказки и легенды, собранные А. Н. Афанасьевым, первый издал "Отцы и дети" Ивана Тургенева, он выпускал книги русских и зарубежных классиков, труды историков, с которыми тесно общался: Грановского, Забелина, Ключевского... Все нераспроданные книги своего издательства, права на них завещал Москве. В доме на Мясницкой библиотека насчитывала восемь тысяч книг и пятнадцать тысяч томов журналов. Собирал Солдатенков картины русских художников.
      Его отец, купец-старообрядец не дал сыну образования. Простояв молодость за прилавком, Козьма наверстал упущенное в зрелые годы, прослушав курс лекций по древней русской истории, который читал в Московском университете Грановский.
      За несметные богатства и хороший вкус его звали московским Медичи. По желанию Солдатенкова залам дома придали неповторимый образ, декорировали в мавританском, византийском, античном стиле. Стены и потолок гостиной облицевали резным деревом в стиле эпохи Возрождения. В таком же стиле была мебель. Краснодеревщики сделали редкой красоты монументальный буфет, у его стойки угощались многие знаменитости минувшего века от аксаковских до чеховских времен.
      В этом дворце хозяин открыто жил гражданским браком с любимой женщиной, непохожей на девушку из старообрядческой семьи, которую бы желал видеть невесткой батюшка. Была избранницей француженка Клеманс, с ней Солдатенков совершал путешествия по Европе, возвращаясь из дальних стран на Мясницкую, где общался с Богом в старообрадяческой молельной.
      Стены особняка украшали скульптуры и картины крупных мастеров. Первую работу собиратель приобрел лично у Карла Брюлова. Восемь картин купил у Александра Иванова, консультировавшего коллекционера. Всего собрал 269 холстов, музей! Шкафы заполняли редкие книги.
      Оба собрания, и книги, и картины, завещал Москве, продолжив традицию истинных сынов отечества. Они пополнили сокровищницу Румянцевского музея, состоявшего в прошлом из картинной галереи, библиотеки и этнографической выставки. До революции картины Солдатенкова можно было, согласно его завещанию, увидеть в отдельных залах, теперь они растворились в залах Третьяковской галереи. И в Русском музее, далеко от Москвы...
      Иконы ушли в Покровский собор старообрядческого Рогожского кладбища. Где они сейчас?
      Напротив Солдатенкова в бывшем доме сенатора Аресеньева, где бывал Пушкин, на Мясницкой, 44, жила Надежда Филаретовна фон Мекк. Столь же состоятельная, как сосед, Московский Медичи, поскольку была женой Карла Федоровича Мекка, инженера путей сообщения, строителя Московско-Рязанской дороги, концессионера железных дорог, миллионера. Она любила и знала музыку. В доме фон Мекк постоянно жили музыканты, служил учителем детей молодой француз Клод Дебюсси, ставший основоположником импрессионизма в музыке. Он сопровождал Надежду Филаретовну в путешествии по Европе, дважды гастролировал в Москве и Петербурге.
      Но кумиром этой дамы был другой творец, Петр Ильич Чайковский. Его музыка приводила ее в экстаз. Каждый год фон Мекк переводила на имя композитора шесть тысяч рублей, была не только меценатом, но и другом. Издательство "Аcademia" издало в 1934-36 годах три тома переписки Надежды Филаретовны с Петром Ильичом. Письма предстают памятником редкой в истории платонической любви. Фон Мекк восторженно почитала гениального творца, она завязала переписку вдовой, будучи матерью одиннадцати детей, бабушкой, обремененной заботами по управлению домами и имениями. Но сердце и душа ее были полны Чайковским:
      - В Вашей музыке я сливаюсь с Вами воедино, и в этом никто не может соперничать со мною. Здесь я владею и люблю...
      - Если бы знали, как я люблю Вас. Это не только любовь, это обожание, боготворение, поклонение...
      В ответ он писал:
      - Нужно ли мне говорить Вам, что Вы тот человек, которого я люблю всеми силами души, потому что я не встречал в жизни еще ни одной души, которая бы так, как Ваша, была мне близка, родственна, которая бы так чутко отзывалась на всякую мою мысль, всякое биение моего сердца...
      Они жили в одних городах, имениях близко друг от друга, но никогда не общались, даже среди людей. Лишь однажды на лесной дороге, на повороте, встретились взглядами и тотчас разъехались по сторонам. Разошлись, как в море корабли.
      Роман в письмах длился четырнадцать лет. Чайковский жил и творил в роскошном дворце фон Мекк на Рождественском бульваре, где ему отвели 3 комнаты из 52. Жил на Мясницкой в особняке зимой 1886 года с братом Модестом. То были напряженные дни перед премьерой в Большом театре оперы "Черевички", где Петр Ильич впервые дирижировал оркестром. Но как всегда гостил, когда хозяйки не было дома...
      Чем обьяснить эти уникальные отношения? Дело не в том, что обремененная семьей, детьми, будучи дамой высшего света фон Мекк не спешила сблизиться с музыкантом, поначалу нуждавшемся в ее финансовой поддеркже. Причина в другом. Чайковскому природа отпустила редчайший по силе дар творца, но лишила простой способности, присущей большинству мужчин - любить женщин. Донжуанского списка у "Пушкина в музыке" быть не могло, влюбляться как Ленский, как все герои сочинений Чайковского, автору гениалных опер и балетов, симфоний и романсов было не дано, как ни печально об этом писать. По этой причине, приносившей страдания Чайковскому, как мы знаем распался скоротечный брак Петра Ильича. По этой же причине не желал композитор видеть ближайшего друга, Надежду Филаретовну.
      Переписка, ставшая частью жизни двух замечательных людей, прекратилась неожиданно по воле фон Мекк, решившей не только больше не субсидировать Петра Ильича, но и оборвать роман в письмах. О тайной страсти друга она узнала позже многих. И простить Чайковскому умолчание не смогла.
      Чайковский к тому времени не нуждался в деньгах, но он страдал от внезапного разрыва, случившегося за три года до смерти. И, конечно, догадывался, какая причина оборвала казалось бы вечную духовную связь до гробовой доски. Имя фон Мекк было последним, которое умиравший в муках от холеры композитор с проклятием называл в предсмертном бреду.
      И такая бывает любовь...
      На Мясницкой началась история не только почтамта и банка, но и двух главных художественных школ Москвы. Во дворце Кампорези на Мясницкой, 43, проходили занятия основанной в 1825 году и финансируемой первые годы графом Сергеем Строгановым "Школы рисования в отношении к искусствам и ремеслам". В нее первоначально принимались дети, обучавшиеся шесть лет. Эта школа позднее получает государственный статус, в 1860 году преобразуется в училище технического рисования, а еще позже получает имя основателя и название художественно-промышленного. Оно прочно и казалось бы навсегда укореняется на Мясницкой, 24, во владении, некогда принадлежавшем графу Шувалову и барону Строганову...
      Училище, чтобы укрепить финансовое положение, строит в начале ХХ века по проекту Федора Шехтеля комплекс жилых доходных зданий, сдавая нижние этажи под магазины и конторы, верхние под жилье. Поэтому сегодня между Банковским и Кривоколенным переулками мы видим городок пятиэтажных корпусов, выстроенных в стиле "модерн", украшенных майликовыми панно. Они исполнены в мастерских Строгановского училища по рисункам архитектора. Вот только художникам этот квартал не принадлежит с 1917 года...
      Другая художественная школа обосновалась в "доме Юшкова" в 1844 году на Мясницкой, 21, когда владение перешло Московскому художественому обществу. И здесь история повторилась. Сначала образовался маленький кружок любителей живописи, собиравшийся рисовать по вечерам то в одной, то в другой квартире. И у этого кружка нашелся идейный вдохновитель и меценат, ровня графу Строганову. Имя его, граф Михаил Федорович Орлов, с ним мы встречались на Пречистенке, на Малой Дмитровке, знаем о его прошлом, связанном с декабристами. К сказаннному хочу добавить, что генерал отличался либерализмом, отменил в дивизии, которой командовал, телесные наказания, обучал солдат в школах... Но дисциплина в дивизии упала от либерализма, пришлось командиру выйти в отставку.
      Князь Петр Вяземский дал ему характеристику в трех словах: "Рыцарь любви и чести". Более развернутую характеристку оставил в "Былом и думах" Александр Герцен, наблюдавший за графом со стороны:
      "Бедный Орлов был похож на льва в клетке. Везде стукался он в решетку, нигде не было ему простора, ни дела, а жажда деятельности его снедала.... Пробовал он и хрустальную фабрику заводить, на которой делались средневековые стекла с картинами, обходившие ему дороже, чем он их продавал, и книгу принимался писать "о кредите", - нет, не туда рвалось сердце, но другого выхода не было. Лев был осужден праздно бродить между Арбатом и Басманной, не смея даже дать волю своему языку".

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34