Москва в улицах и лицах

      "Неужели и я не могу быть таким, как Гас... Почему я не могу сделаться Гасом?", - задает себе вопрос Раскольников.
      В минувшем веке поэт Степан Шевырев написал стихи, посвященные Гаазу, о нем думал коллега доктор Чехов в трудном пути на каторжный Сахалин. В наш век поэт Булат Окуджава написал о нем статью "У Гааза нет отказа"...
      На судьбе Кузнецкого моста сказались два указа Екатерины II. В XVIII веке бывшая средневековая слобода кузнецов, соседствовавшая с поселением именитых псковчией, оказавшихся в Москве не по своей воле, стала аристократическим районом. По одному из указов императрица разрешила лавки в частных домах. По другому - давала привилегии иностранцам, заводившим дело в России.
      Что в результате этого произошло, отметил автор "Старой Москвы", питерский литератор, историк, путешественник, любитель минералов, он же лекарь по призванию, Михаил Иванович Пыляев. В вышедшей в 1891 году замечательной книге "Старая Москва", недавно переизданной, читаем о событиях, последовавших после екатерининских указов:
      "Незаметно вскоре в боярских домах открылись две немецкие лавочки с разными уборами и туалетными принадлежностями, к которым вскоре примкнул ряд еврейских лавочек, но их вскоре выселили из этой местности".
      Иудеев потеснили, а немцы, очевидно, сдались французам, жившим поблизости, где позднее они построили костел святого Людовика на Малой Лубянке. По обеим сторонам Кузнецкого моста открылись ателье портных, кондитерские, лавки, где торговали галантереей, украшениями, одеждой, обувью по последней моде. Поскольку Париж слыл законодателем моды и вкуса, то на улицу потянулись экипажи тех, кто не мог жить без модного платья и шляп, хороших вин, французской парфюмерии, кто тратил деньги на роскошь.
      В литературе первым отметил это обстоятельство в сатирическом журнале "Зритель" наш баснописец Иван Крылов, охарактеризовав Кузнецкий мост как место в Москве,
      Где за французский милый взор
      Бывает денег русских сбор.
      С тех пор улица стала постоянным объектом внимания сатириков, публицистов, пристально следивших за всем, что происходило вокруг лавок, где кипела светская жизнь, притягательная для обывателей.
      По подсчетам историка Петра Сытина, до нашествия Наполеона на Кузнецком мосту на 17 французских лавок только одна приходилась русская. Ничего подобного не наблюдалось нигде. По этой причине улица звалась высокопарно "святилищем роскоши и моды". Она попала под обстрел патриотов, таких как Фамусов в "Горе от ума", сказавшим в укор дочери, увлеченной заморскими романами:
      Всю ночь читает небылицы,
      И вот плоды от этих книг!
      А все Кузнецкий мост и вечные французы,
      Откуда моды к нам, и авторы, и музы,
      Губители карманов и сердец!
      Когда избавит нас Творец
      От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
      И книжных и бисквитных лавок!
      Сто лет пришлось терпеть Фамусовым французское присутствие на Кузнецком. В пожар 1812 года дома с лавками не сгорели, их отстояла от огня гвардия Наполеона, спасавшая соотечественников.
      После ухода "великой армии" улица без единого выстрела снова была завоевана. "Русский вестник" в 1814 году констатировал с грустью, что на Кузнецком "засело прежнее владычество французских мод", снова на фасадах появились вывески с образами парижских щеголих с розой в руке и полунагих купидонов.
      Что не разрешили воспрянувшим французам, так это делать надписи витрин на родном языке. Но этот запрет продержался недолго. 27 января 1833 года Пушкин сообщал жене: "Важная новость: французские вывески, уничтоженные Ростопчиным в год, когда ты родилась, появились опять на Кузнецком мосту".
      Где они были? Напротив сквера возле ЦУМа протянулся от Петровки до Неглинной приземистый дом под номером 7. В описываемые годы в нем помещались магазины Шарпатье, Годон и Рисс, гостиница "Лейпциг", где останавливались итальянские актеры, певшие в московских театрах. Позднее гостиница называлась "Россией", в ней обитал Лев Толстой, когда приезжал в Москву по делам, связаным с предстоявшим изданием "Войны и мира"...
      Дом начинал улицу, был ее ударным звуком, фасад украшала колоннада с портиком, сломанная в ХIХ веке, когда классическая одежда вышла из моды и ее сменил эклектический наряд, предстающий пред нами. Слабую дань прошлому отдает торгующий сегодня в старых стенах филиал ЦУМа.
      Здесь процветал до революции "Б. Аванци", славившийся картинами русских и иностранных живописцев. Отличный магазин содержал до 1917 года Иван Сытин, выпускавший четверть всей книжной продукции России, наполнивший страну дешевыми, высокого качества полиграфии изданиями хорошей литературы для народа.
      В начале нэпа, в 1922 году, по адресу Кузнецкий мост, 7, открылось партийно-кооперативное издательство "Московский рабочий", начавшее массовым тиражом выпускать не только литературу по марксизму-ленинизму, но и придуманную здесь "Роман-газету", 24 романа в год! Несколько лет "ответственным редактором" издательства служил, будучи в опале, Федор Федорович Раскольников. Партия то возвышала этого испытанного бойца революции, то опускала. За свою жизнь он успел не только повоевать и покомандовать моряками, но и написать рассказы о моряках. Одновременно с издательством моряк руководил толстыми журналами "Красная новь" и "Молодая гвардия". После работы в "Московском рабочем" Раскольников уехал за границу, его назначали послом-полпредом СССР в Афганистане, Эстонии, Дании, Болгарии, откуда он не вернулся, не подчинившись приказу Сталина. Имя Раскольникова значилось в списке злейших "врагов народа" и до краха СССР не упоминалось в печати.
      "Московский рабочий" в числе многих периодических изданий выпускал "толстый" журнал "Октябрь", его редакция также помещалась на Кузнецком, 7. Сюда осенью 1927 года, спустя почти шестьдесят лет после Льва Толстого, вошел никому неведомый писатель, прибывший с Дона по делам, связанным с изданием романа, который поставят рядом с "Войной и миром"... В журнале у него приняли рукопись и после недолгих мытарств начали публиковать по частям первые две книги эпопеи. С пухлой папкой появился автор и в издательстве, тяготевшем, как журнал, к "пролетарским писателям". Вот каким увидела новичка заведующая литературной консультацией Евгения Левицкая:
      "Ладная фигурка на крепких ногах, но уж слишком небольшая для взрослого человека, небольшие руки и ноги, а в зубах - трубка. Чудной паренек - да и только!"
      Вдова, мать двух детей, член ВКП(б) с 1903 года унесла домой рукопись и не заснула до утра, начав читать роман, озаглавленный "Тихий Дон". Она зажгла в издательстве "зеленый свет" Михаилу Шолохову... Ей посвящен шолоховский рассказ "Судьба человека". На адрес издательства и домой Евгении Левицкой из станицы Вешенской пришло много телеграмм и писем, опубликованных мною в книге "Кто написал "Тихий Дон"...
      Таким образом, рядом с патриархом русской литературы графом Львом Толстым каким-то чудом встал 23-летний "пролетарский писатель" с четырьмя классами московской гимназии. Этот вполне объяснимый факт породил массу лживых версий о плагиате. Рукопись первой и второй книг, около тысячи страниц черновиков и беловиков, Шолохов отдал на хранение другу, жившему в нескольких минутах ходьбы от Кузнецкого моста. Мне в руки она попала лет пятнадцать назад, что позволило доказать: все версии, в том числе та, которую поддерживает Александр Солженицын - не имеют под собой абсолютно никаких оснований.
      На Кузнецком мосту напротив столь замечательного старожила, в паре с ним, образуя ворота улицы, стоял с 1821 года классической архитектуры дом с лавками, Солодовниковский пассаж. (О нем в главе о Петровке.) В годы Пушкина здесь помещалось три французских магазина мод, здесь же ублажал гурманов кондитер (он же парфюмер) Буис.
      Перейдем Неглинку, текущую под ногами прохожих в трубе, и там, где начинается подъем, увидим еще один двухэтажный дом, сохранившийся в основе своей с 1823 года, когда Москва застраивалась по-новому даже там, где ее пощадил пожар. Тогда здесь принимали заказы портные шести парижских фирм Лебур, Жорж Франк, Латрель, Мегрон, Болюс, Мари Арманд. К ним прибавился супер-портной Сатиас, обшивавший в кредит московских красавиц, (разоривших его неплатежами), в свое время столь же знаменитый как ныне Валентин Юдашкин. В этом же вместительном строении находился магазин "Le Montagne", что значит "Гора", принадлежавший де Монси. В нем служила красавица Полина Гебль, приглянувшаяся кавалергарду Ивану Анненкову...
      Лавки на Кузнецком были миниатюрные. Увидевшему их Виссариону Белинскому, познавшему масштаб Невского проспекта, как петербуржцу показалось, "уж не заехал ли он - новый Гулливер - в царство лилипутов".
      В путеводителе Москвы за 1826 года Кузнецкий мост представляется так: "От самого начала сей улицы, то есть от Лубянки до Петровки, вы видите направо и налево сплошной ряд магазинов с различными товарами и большею частью с дамскими уборами...С раннего утра до позднего вечера видите вы здесь множество экипажей, и редкий какой из них поедет, не обоклав себя покупками. И за какую цену? Все втридорога; но для наших модников это ничего: слово КУПЛЕНО НА КУЗНЕЦКОМ МОСТУ придает вещи особенную прелесть".
      Свежую струю влил в парижско-московскую реку француз Транкль Яр, открывший в этом доме ресторан под своим именем "Яр". Француз возлюбил московских цыган, певших в трактирах. С Кузнецкого моста он переехал в Петровский парк и там превратил "Яр" в сцену для знаменитого цыганского хора Ильи Соколова, где блистали его сестра Маша, брат Петр, дочь Лиза и любимица всей Москвы Таня, несравненная Татьяна Дмитриевна Демьянова. Ей одной посвятил три стихотворения Языков, обожал слушать песни Тани Александр Сергеевич, встретивший в ее обществе новый, 1831 год.
      Живя в Москве, Пушкин не раз обедал в "Яре", а в разлуке вспоминал француза, отчеканив его имя в "Дорожных стансах":
      Долго ль мне в тоске голодной
      Пост невольный соблюдать
      И телятиной холодной
      Трюфли Яра поминать?
      27 января 1831 года за один стол "Яра" сели четыре замечательных поэта России - Баратынский, Вяземский, Пушкин и Языков, чтобы помянуть рано умершего друга, пятого поэта этой замечательной плеяды - Дельвига, оставившего русским и цыганам "Эллегию", ставшую прекрасным романсом:
      Когда, душа, просилась ты погибнуть иль любить,
      Когда желанья и мечты к тебе теснились жить,
      Когда еще я не пил слез из чаши бытия,
      Зачем тогда, в венке из роз, к тебе не отбыл я.
      Камень в обелиск Кузнецкого моста положил еще один выдающийся поэт, князь Петр Вяземский. Он отметил в улице всю ту же французскую сущность:
      Кузнецкий мост давно без кузниц,
      Парижа пестрый уголок.
      Где он вербует русских узниц,
      Где он сбирает с них оброк.
      При всем при том на улице законы были русские. Полиция придумала для нарушителей порядка наказание, исполнение которого привлекало внимание публики, прессы, художников.
      В "Старой Москве", ставшей доступной не только библиофилам, это наказание описывается так: "Еще в нынешнем столетии на Кузнецком мосту происходили веселые эпизоды карательного полицейского правосудия - и в такие часы сюда стекались толпы народа, чтобы посмотреть как нарядные барышни в шляпах и шелковых платьях и франты в циммерманах на голове с метлами в руках мели тротуары - такими полицейскими исправительными мерами в то время наказывали нарушителей и нарушительниц общественного благочиния, а также поклонников алкоголя".
      На литографии начала XIX века изображена на фоне Кузнецкого моста живописная группа: приодетые молодые люди и барышни, подметающие улицу не столько метлами, сколько подолами длинных пышных платьев под надзором молчаливых полицейских и прохожих, злорадствующих при виде этой смешной сцены, происходящей ранним утром на пустынной улице. Поодаль от барышень с метлами томились поджидавшие их с цветами и коробками конфет поклонники, с места происшествия направлявшиеся с отпущенными дамами продолжать прерванное веселье.
      Иван Пыляев подробно описывает Кузнецкий мост времен Воронцовых. Часть огромного владения они продали богатой помещице Бекетовой, чей пасынок завел "между чепцами и шляпками" лучшую типографию и книжную лавку, где продавал изданные им же книги, отличавшиеся высоким качеством полиграфии и содержания. Все любители литературы, и конечно же сами авторы, такие как Николай Карамзин, Иван Дмитриев, постоянно наведывались к Платону Бекетову.
      Гвардия Наполеона не спасла типографию, граверную мастерскую, библиотеку, погибшие в огне. Иван Пыляев с грустью констатирует, "в тридцатых годах нынешнего столетия все диковины домов, бывших Воронцовых, не существовали - пруды и фонтаны давно там зачахли".
      Об этом же и точно теми же словами пишет другой известный ныне, после века забвения, автор в переизданной в 1997 году книге "Седая старина Москвы". Она вышла из-под пера московского литератора Ивана Кузьмича Кондратьева, прозаика и стихотворца, сочинявшего песни, ставшие народными. С радостью узнал, что именно он написал "Очаровательные глазки" и одну из самых известных русских песен "По диким степям Забайкалья". Владел Кондратьев формой большой, писал романы, и малой не гнушался, составлял сонники, толкования снов, письмовники, образцы писем для малограмотных.
      Почему же я так недоумевал, читая "Седую старину Москвы" (вышла впервые в 1893 году), где подробно и живо, хотя и с огромным числом ошибок, описаны чуть ли не все достопримечательности города... Да потому что Иван Кузьмич позаимствовал у здравствовавшего тогда Михаила Ивановича, автора "Старой Москвы", (вышла впервые в 1891 году), несколько страниц текста!
      Михаил Иванович замечал:
      "Теперь говорят: "Ехать на Кузнецкий мост покупать товары", а в екатерининские времена говорили: "Ехать во французские лавки"...
      И Иван Кузьмич об этом точно так.
      У Михаила Ивановича: "Кузнецкий мост теперь самый аристократический пункт Москвы, здесь с утра и до вечера снуют пешеходы и экипажи, здесь лучшие иностранные магазины и книжные лавки"...
      И у Ивана Кузьмича этот же пассаж, один к одному...
      Лавки, рестораны, кондитерские постоянно меняли вывески, хозяев. Не только французы, но и другие иностранцы стали завоевывать Кузнецкий мост. Слишком лакомым куском пирога был этот короткий отрезок холмистой улицы. Немцы, итальянцы, англичане, Мюр и Мерелиз, Джемс Шанкс и другие начали торговать там, где прежде безраздельно господствовали земляки Транкля Яра.
      Параллельно с этим происходил другой важный процесс. Старые невысокие постройки заменялись многоэтажными домами. Рядом с магазинами открывали двери крупнейшие банки, торговые дома России.
      В конце ХIХ века Петр Боборыкин заметил этот процесс:
      "Кузнецкий мост живет еще своей прежней репутацией. Всякий турист, когда попадает в него, не может не удивляться, что такая неудобная мало проезжая улица, идущая по довольно крутому пригорку, сделалась самым модным пунктом Москвы. Но в последние годы Кузнецкий мост постепенно застраивается большими домами красивой архитектуры. Движение по нему экипажей и публики самое оживленное в течение целого дня".
      При взгляде на современный Кузнецкий мост можно с первого взгляда безошибочно определить, что стоящие по его сторонам одно-, двух- и трехэтажные здания относятся к концу XVIII - началу ХIХ веков. Здания более высокие выстроены на стыке двух последних веков, перед революцией. Тогда появились пассажи, большие магазины, банки, телефонная станция, фотографии. И дом в стиле модерн, № 6, с можно сказать, исторической парикмахерской, поставившей рекорд живучести на одном месте. Она до революции называлась французским именем "Базиль", хотя стригли и брили русские мастера. По этому поводу Иван Бунин вспоминал: "Сколько народу стриглось, брилось у Базиля и Теодора"...
      Представляя Москву, какой она стала перед революцией 1905 года, Максим Горький в романе "Жизнь Клима Самгина" писал о Кузнецком мосту:
      "Дома, осанистые и коренастые, стояли плотно прижавшись друг к другу, вцепившись в землю фундаментами".
      Где сегодня эти "коренастые"? Родственник купцов-меценатов братьев Третьяковых архитектор Александр Каминский построил в 1892 году по их заказу, в их вкусе, в русском стиле трехэтажный доходный дом, 13, на углу с Рождественкой. У него большие окна в нижних этажах и шатры на кровле. Часть помещений занял в нем магазин картин и репродукций Дациаро, пользовавшийся у ценителей живописи успехом.
      Столь же высок был престиж другого арендатора, известного во всем мире банка "Лионский кредит". В нем хранились деньги Николая Шмита, фабриканта-революционера, из семейства миллионеров Морозовых. Будучи студентом, стал наследником крупных капиталов. И поклонником Ленина, спонсором большевиков. Фабрика Шмита на Пресне была разрушена артиллерией, хозяин ждал сурового суда за участие в революции 1905 года. Перед самоубийством в камере Бутырской тюрьмы он завещал деньги сестрам. Старшая из них, за которой ухаживал адвокат большевиков, не пожелала жертвовать партии свою долю наследства, с ней велась долгая тяжба. Младшая сестра, несовершеннолетняя, решила деньги отдать большевикам. За ней ухаживал кандидат в члены ЦК ленинской партии, живший на нелегальном положении. Поэтому девушка, чтобы забрать из "Лионского кредита" завещанный капитал, оформила фиктивный брак с другим найденным ей партией "мужем", к которому полиция не имела претензий.
      Как только в Москве адвокатами юридически были завершены все формальности относительно части наследства младшей сестры, на Кузнецком мосту произошло событие, которое так ждал Ленин в Париже:
      "В 10 минут рысак доставил меня, - писал доверенное лицо партии С. Шестернин, осуществивший финансовую операцию, - с Варварки, где помещалась контора Морозовых, на Кузнецкий мост в отделение "Лионского кредита", где тотчас и были сданы для перевода в Париж телеграфом все причитающиеся на долю Елизаветы Павловны деньги".
      Побывал Ленин за несколько лет до этой некрасивой истории на Кузнецком мосту, 19, лично, в феврале 1900 года. Вернувшись из ссылки, он захотел на радостях сфотографироваться, чтобы отправить в Сибирь карточки томившимся там товарищам по несчастью. Владимир Ульянов посетил ателье Мебиуса, помещавшееся на третьем этаже дома, где в советские годы торговал единственный на улице "Гастроном". Теперь на его месте сверкает огнями и зеркальными окнами роскошный пассаж "Кузнецкий мост", где торгуют лучшие европейские фирмы.
      Фотограф запечатлел облысевший череп с высоким лбом, молодое одухотворенное мыслью лицо с усами и бородкой. Ильич снялся в новом сюртуке, белой рубашке с галстуком-бабочкой, точнее, галочкой с поднятыми крыльями, выглядывающими из под отложного воротника. В этой лысой голове созрела тогда маниакальная мысль о национализации всех банков и магазинов, заполнявших Кузнецкий мост и всю Россию.
      За видимыми прохожим домами Кузнецкого моста во дворах теснятся в несколько рядов столь же значительные строения, отличающиеся упрощенной отделкой фасадов. Улица предстает глубоко эшелонированной застройкой. Передний двор переходит в задний, где стоят в тишине мало кому ведомые здания.
      Нашим купцам пришла идея во дворе Кузнецкого моста, 19, открыть в 1844 году первый "Магазин русских изделий". В нем, как тогда писали, продавались "все предметы для домашнего обихода и исключительно русского производства": мануфактура, фарфор, фаянс, хрусталь. Таким образом набиравший силу отечественный капитал за двадцать лет до великих реформ, развязавших ему руки, дал бой иностранцам во дворе, в старинных палатах. Перестроенное в начале нашего века не в лучшем виде здание бывшего магазина видно за аркой четырехэтажного дома, где теперь обосновался всерьез и надолго сверкающий огнями пассаж "Кузнецкий мост".
      Над зеркальными стеклами витрин названия "Версаче", "Картье" и подобные - возвращают Кузнецкому мосту и дому былую славу. На фасаде предстает триумфальной аркой застекленный проем, образованный широкими окнами трех этажей, явно предназначенными для магазинов. Эта еще одна новация нам известного архитектора Романа Клейна, мастера неожиданного, чьи дома не похожи друг на друга.
      За европейскими фасадами в другом дворе, 17, неожиданно возникают белокаменные палаты Тверского подворья. Реставраторы вернули им былую монументальность, восстановили сбитые наличники окон, утраченные детали убранства, переносящего нас в эпоху феодальную, времен тишайшего царя Алексея Михайловича, когда не знали здесь никаких французов, купцов и банкиров. Над палатами возвышаются стены возведенного современного торгово-делового центра, вобравшего в себя выступающий на переднем плане старинный двухэтажный дом. Ему, как палатам, вернули лицо, теперь он выглядит таким, каким был, когда по улице хаживал в "Яр" Александр Сергеевич с друзьями.
      Напротив дома Третьяковых в русском стиле, где находился "Лионский кредит", а теперь Генеральная прокуратура России, угол держит роскошный дом (N 15), ночью подсвечиваемый оранжевыми огнями. Такие огни награждают лучшие здания города. До недавнего времени в отличие от классицизма, ампира, эклектика была презираема, имена архитекторов, творившем в этом стиле предавали забвению. Эта несправедливость со всей очевидностью доказывается, когда видишь появившееся в 1898 году здание, построенное для преуспевавшего Международного торгового банка. Всем своим видом дом этот говорил прохожим, смотрите какой я богатый и красивый, какой прочный и солидный.
      Над его парадным крыльцом, над большими окнами взлетают коринфские колонны. Стены облицованы розовым камнем, украшены орнаментом. Это проект забытого архитектора Семена Эйбушица, создавшего сооружение в стиле эклектики, придавшей Кузнецкому мосту масштаб нового времени, монументальность.
      В советские годы в доме, его высоком операционном зале со следами былой буржуазной пышности, помещалась обычная сберкасса первого разряда, выполнявшая на бойком месте по тысяче операций в день. От всех прочих она отличалась тем, что в ней можно было проверить билеты денежно-вещевой лотореи не только РСФСР, но и всех советских республик. И еще тем, что сюда несли партвзносы распо- ложенные в округе госучреждения, захватившие крупнейшие сооружения центра.
      За одним окошком сидела пенсионного возраста седая старушка Берта Яковлевна Лесун, в качестве служебного поощрения переведенная сюда на работу в центр. Прежде она принимала плату за коммунальные услуги в сберкассе на окраине. Там и увидела в конце смены перед глазами дуло пистолета и услышала: "Не шевелись!" Шевельнулась однако, нажала на кнопку охранной сигнализации прежде, чем пуля прошла у сонной артерии. Спасла кассу, десять тысяч рублей... "Подвигу есть место и за окном сберкассы", сообщил я тогда читателям "МП"...Теперь в роскошном офисе за окнами нет старушек, вряд ли решится зайти сюда вооруженный бандит, встреченный на пороге крутыми охранниками Мосбизнесбанка, вернувшего зданию былой блеск.
      На Кузнецком, вытесняя старинные лавки, где торговали французы, вырастали на рубеже ХIХ-ХХ веков банки и магазины отечественных фирм. Эклектика, близкая душе капиталистов, сменила классицизм и ампир. Большие многоэтажные дома декорировались под московскую старину, ренесанс, классицизм, под несколько стилей сразу, в этом и есть одна из особенностей стиля эклектики, придавшего Москве знакомый нам облик, доставшийся по наследству от императорской России.
      В доме на Кузнецком, 12, где теснится миллионами томов публичная научно-техническая библиотека, находился "Пассажъ", о чем извещала прохожих надпись, светившаяся ночью огнями электрических лампочек. То была первая в Москве световая реклама, она зажглась в 1885 году.
      Здание распростерлось между Кузнецким мостом и Софийкой-Пушечной. В 1877 году архитектор Александр Резанов возвел на месте сломанного двухэтажного - многоэтажный по тем временам дом-пассаж с окнами-витринами, максимально застроив участок. Заказал проект преуспевавший торговец чаем К. С. Попов. Поэтому пассаж, где арендовали помещения магазины, называли его именем. В истории Москвы здание известно тем, что в нем летом 1882 года открылась первая городская телефонная станция на 800 номеров. Только барышни с высшим образованием, знавшие по нескольку иностранных языков, могли претендовать на престижную тогда должность телефонисток. Они вежливо и быстро связывали между собой по проводам элиту Москвы.
      Еще одно изобретение ХIХ века утверждалось в этих стенах: здесь помещалось Русское фотографическое общество. На его заседаниях выступали московские профессора, такие как Жуковский и Тимирязев, придававшие фотографии большое значение как средству познания мира. В пассаже устраивались вернисажи, выставлялись картины Айвазовского и Ярошенко.
      В конце ХIХ века пассаж взяли в свои руки банкиры братья Джамгаровы Иван, Афанасаий, Николай, Агаджан - Исааковичи, владевшие крупнейшим в России банкирским домом "Джамгаровы братья". На Кузнецком, находилась их главная контора. Здесь же торговали ювелирными изделями, нотами. За двадцать пять дней до революции в октябре 1917 года умные братья успели продать дело петроградскому банку...
      На Кузнецком мосту, 18, Джамгаровы владели еще одним трехэтажным строением, где процветал магазин фирмы "М. О. Вольф". Ее основатель Маврикий Вольф первым в России стал печатать большеформатные книги с художественными иллюстрациями, начав с Библии, "Божественной комедии" в иллюстрациях Гюстава Доре. Издательство мастерски обработало для детей "Путешествие Гулливера", "Хижину дяди Тома", сказки Гауфа и Перро, дало русским собрания сочинений Даля, Писемского, Загоскина... Как почти все российские книжные фирмы высочайшей культуры издательство "М. О. Вольф" погибло в 1918 году.
      В доме до 1991 года торговали три книжных магазина, в их числе лавка писателей, чьи стены видели всех классиков соцреализма. До недавних лет только в ней могли без проблем купить дефицитные издания члены Союза писателей СССР.
      Даже в лучшие для французов времена на Кузнецком мосту они арендовали строения. Среди домовладельцев значилась в конце XVIII века одна "французской нацыи вдова". Хозяевами были перед революцией Голицыны, Хомяковым. Несколько владений принадлежало Гавриле Гавриловичу Солодовникову, чье имя носил пассаж на Кузнецком и театр на Большой Дмитровке, Третьяковым, за которым числилось несколько владений.
      Единственное одноэтажное строение в середине улицы на Кузнецком, 11, принадлежало Францу Сан-Галли, владельцу чугунолитейных и механических заводов. Он устроил в нем выставку изделий собственного производства, паровых машин, насосов, труб... Фронт первой мировой войны прошел в июне 1915 году по Кузнецкому мосту, где произошел впервые в истории Москвы германский погром. (К слову сказать, еврейских погромов в городе никогда не было). Ту вакханалию, случившуюся после неудач на фронте, можно назвать словами Пушкина - русским бунтом, бессмысленным и беспощадным. Ни в чем неповинные машины крушили ломами.
      Свидетельствует Борис Пастернак, живший в то лето, как мы знаем на Пречистенке, на правах домашнего учителя в доме немецкого предпринимателя Морица Филиппа:
      "Летом во время московских противонемецких беспорядков в числе крупнейших фирм Эйнема, Феррейна и других громили также Филиппа, контору и жилой особняк.
      Разрушение производили по плану, с ведома полиции. Имущества служащих не трогали, только хозяйское. В творившемся хаосе мне сохранили белье, гардероб и другие вещи, но мои книги и рукописи попали в общую кашу и были уничтожены".
      Полиция дала толпе сокрушить не только железные машины, но и хрупкие скрипки и рояли. Кузнецкий забит был инструментами. На улице торговало десять(!) музыкальных магазинов. В известном нам доме Захарьина, обосновались три германца - "Юлий Герман Циммерман", "Гутхейль А." и "Герман и Гроссман". Из Германии в Москву доставляли считавшиеся лучшими в Европе рояли. Можно представить, как рвались струны, разламывались смычки, звенела медь труб, растаптываемых чернью в порыве звериной ярости.
      Трудно представить, что заурядный трехэтажный дом Кузнецкого моста, 20, начинающийся от Рождественки, вобрал в себя каменные палаты XVIII века, надстроенные в том же веке третьим этажом. В последний приезд в Москву Лев Толстой незадолго до смерти побывал в этом доме, который славился книгами и инструментами. Как мы знаем, рояли и пианино продавали здесь в трех магазинах. В дверь одного из них под вывеской "Юлий Генрих Циммерман", где реклама предлагала "Большой выбор всевозможных инструментов", и вошел граф, сопровождаемый друзьями. Великий старец приехал не ради покупки. Чтобы послушать фортепьянную музыку, записанную с помощью самого совершенного тогда аппарата "Миньон". Запись рекомендовал его вниманию пришедший с ним композитор Александр Гольденвейзер. Музыка даже в грамзаписи производила на внимавшего каждому звуку патриарха колоссальное впечатление, он, как писал композитор, вскрикивал от восторга и плакал, не скрывая слез.
      В этом же доме кроме музыкальных магазинов помещался книжный магазин "Тастевен Ф. И. преемник В. Г. Готье". Анна Каренина, героиня романа Льва Толстого, имела обыкновение покупать здесь книги на французском. Очевидно, и автор романа хаживал сюда с той же целью не раз.
      В советской Москве в этом доме пользовался известностью выставочный зал, чьими соседями стали иностранные фирмы, несколько потеснившие живописцев. Другой выставочный зал, Московский Дом художника, занял строение, где некогда толпа громила машины Сан-Галли... И здесь униженные творцы подавлены торговцами. Уверен, из этого храма им придется уйти без божественного вмешательства.
      На Кузнецкий мост, 11, в пору хрущевской "оттепели" привез деревянные статуи вернувшийся на родину из долгой эмиграции великий мордовский скульптор Степан Эрзя. Он представил истосковавшимся по неполитизированному искусству москвичам своих героев, дочь инков, мужика, людей незнаменитых и великих, автопортрет... Обласканный народом, ломившимся на выставку, счастливый старик ходил между резными фигурами и вступал в разговор с каждым, кто к нему обращался, в том числе со мной, студентом. Выйдя с выставки Эрьзи, перейдя улицу, попал неожиданно на другую выставку, где представлены были картины Александра Герасимова. В разгар дня я ходил в одиночестве между картин. Общественность демонстративно игнорировала народного художника СССР в знак протеста против засилья мэтров соцреализма.