Глава 1

ВИЗАНТИЙСКИЙ ТОРТ

Приближался день рождения Лали, они вытащили календарь, стали сверять цифры, и тут обнаружилось, что им обоим на днях стукнет ровно сто лет. Тогда они решили торжественно отпраздновать день своего столетия.

До того им понравилась эта мысль, что Лали с увлечением принялась копаться в старых ящиках и альбомах, отыскивая подходящую картинку для пригласительного билета.

— Вот эта, я думаю, подойдет! — объявила Лали.

— А что на ней нарисовано?

— Она разноцветная. Тут какие-то крошечные человечки тащат что-то похожее на колбаску. Гномы, наверное. Сгибаются от тяжести, надуваются с натуги, но вид у них очень самодовольный. Ими командует Фея с дирижерской палочкой, наверное, волшебной… Все прекрасно, вот я сейчас немножко замажу золотой краской колбаску… Вот так… А сверху пишу: «100» — получается, как будто человечки тащат громадные, тяжелые буквы. А внизу подпись: «Просьба гостям являться без опоздания, ровно в четверг». Ну как?

Прат сидел в своем глубоком кресле у камина и тихонько смеялся, закинув голову, не оборачиваясь.

— По твоему описанию это лучший пригласительный билет, какой я видел в жизни. Но ведь он только один, а гостей будет несколько!

— Ну и что? Ведь мы их приглашаем в четверг. А по четвергам они и так приходят каждый раз. Я наклею приглашение на дверь снаружи. Они явятся, как всегда, и вдруг увидят, что приглашены. Ведь им будет приятно, правда?

Они вместе вышли на крыльцо, наклеили приглашение на дверь и уселись на ступеньках подышать свежим воздухом.

— Я вот о чем подумала, — задумчиво заговорила Лали. — Что, если все у нас было бы наоборот? Мне было столько лет, сколько тебе, а тебе сколько мне? Ты бы не стал относиться ко мне по-другому? Может быть, тебе стало бы неинтересно со мной?

— Какие глупости. Неужели ты думаешь, что из-за таких пустяков могла бы испортиться наша дружба?.. Но по правде говоря, мне очень не хотелось бы опять стать мальчишкой. Очень!

— Мне тоже кажется, так, как сейчас, лучше. Они сидели, держась за руки, на крылечко маленького домика. Прямо от нижней ступеньки начиналась зеленая лужайка, густо заросшая травами. Узенькая тропинка была протоптана к серебристому возвышению лифта.

— Как хорошо и как по-разному пахнут травы, — проговорил, глубоко вздохнув, Прат.

— Да, и подумать только, что когда-то их называли сорными только за то, что их нельзя съесть. Ведь ты помнишь это время?

— Конечно.

Края лужайки были огорожены прозрачной матовой стеной. Она пропускала свет, но сквозь нее ничего не было видно: ни громадных зеркальных шаров энергоудержателей, ни других шестидесятиэтажных и стоэтажных зданий города, потому что сама хижина с ее красной черепичной крышей, старинной каминной трубой и заросшей лужайкой стояли на плоской крыше стодвадцатиэтажного комплекса Центра Связи «Земля — Космос».

— Они удивятся, когда увидят, что явились по приглашению. Правда?

— Вероятно. Но что же делать. Тут нет никакого жульничества, все правда… Ну может быть, самая малость, несколько недель, чтобы все совпало в точности, к четвергу.

— В конце концов это наше личное дело, когда мы хотим отпраздновать наше столетие. Разве нам не исполняется сто лет?

— Но ведь нам надо заказать торт! — хлопнула себя по лбу Лали и, оглянувшись, позвала: — Робби!

Робби, маленький кухонный робот, самообучающегося типа, по обыкновению прикативший следом за Лали, бездельничал, обмениваясь информацией с единственным слугой Прата, неуклюжим Старым Роботом. По обыкновению, тот был занят самопочинкой. На это у него уходило больше времени, чем на работу, но идти в капитальный ремонт он упрямо отказывался.

— Нет-нет, — ворчливо похрипывал он навестившему его Робби. — Они мне уже предлагали заменить левую ногу. «А зачем?» — спрашиваю я их. «Она у тебя поскрипывает». — «Ах, поскрипывает? — говорю я им. — Так замените мне прокладки!» — «Теперь таких уже не выпускают!» — «А ноги выпускают?» — «Нет, мы тебе поставим новые, гораздо лучшие!» — «Ах вот оно что!.. А руки?» — «Руки мы тебе тоже заменим». Ну, тут я все понял… Они доберутся до меня, присобачат мне руки-ноги новомодной модели, а потом отключат, доберутся до моих запоминающих устройств, поставят новые пустые кассеты, и я позабуду все, что запомнил за те годы, что ухаживаю за хозяином: его привычки, наши разговоры, шуточки, и как он болел, и я один ухаживал за ним, и то, как он совсем ослеп, и я один это знал, и как я ему читал газеты и книги!.. Нет, новый шарнир, прокладка, это куда ни шло, даже нога! Я все-таки остаюсь я! А дай им добраться до запоминающих узлов, и я уже буду не я. Нет уж. Большое спасибо. Не позволю я копаться в моих кассетах, которые всю жизнь понемногу записываю… Когда меня отправят в переплавку, лучшие кассеты я оставлю на память о себе хозяину. И он будет меня вспоминать, проигрывать наши общие воспоминания…

— Да, кассеты памяти — это все богатство нашего брата-робота, — сочувственно поддакнул Робби.

И тут его окликнула Лали. Он с облегчением помчался, избавившись от брюзжания старика. — Готов к приему! — бодро выпалил малыш Робби.

Стремительно подкатив к крыльцу на своем бесшумном каучуковом вездеходе, он был похож на мальчишку, скользящего на коньках.

— Робби, — сказала Лали, — нам к четвергу нужен торт. Самый торжественный, парадный торт.

— Праздничный?

— Самый большой, самый праздничный! Столетний юбилей!

— Ясно. — Робби полсекунды жужжал, прорабатывая задачу, затем взлетел на крыльцо, зачем-то занялся измерением дверного проема наискосок по диагонали, забулькал, записывая цифры или свои соображения, это было похоже на подавленный смешок, заиграл где-то подхваченную мазурку, умчался к лифту.

Только на следующий день, в четверг, все объяснилось, когда Робби притащил заказанный ему торт. Его пришлось протаскивать через входную дверь наискосок, наклонив набок, точно крышку круглого стола, купленного на мебельном складе, не подумав, влезет ли он в тесную квартиру.

Как только Робби установил торт посреди комнаты, запахло праздником и стало торжественно.

— Торт «Византийский». Тесто образца «Мечта», слегка подсушенная, лимонно-ананасно-апельсино-ореховая прокладка, крем клубнично-банановый на тертых орехах. Цифры — шоколад, — доложил Робби.

— Отлично! Настоящий «Византийский», пышный, величественный, юбилейный торт. Спасибо!

— Хорошо сказано! — самодовольно мурлыкнул Робби и укатил, не торопясь, то и дело оглядываясь.

Старый Робот, громко скрипя, вошел в столовую и включил камин — так как было лето, он правильно поставил на «слабое тепло» и «веселый огонь».

По всей комнате в воздухе плыли волны ароматов клубники, ананаса, ванильного крема, тертых орехов и бананово-шоколадной смеси. Шоколадная цифра «100» красовалась посредине, вся в завитушках из разноцветного крема, глядя на нее, можно было себе легко представить, как это обычно и получается на юбилеях, что вся прожитая юбилярами жизнь была легкой прогулкой по волнам взбитых сливок среди клубничных островов и ананасных берегов, поросших мармеладными кустиками.

— Ты надела голубое платье! — заметил Прат, коснувшись ее рукава.

— Голубое с золотыми пчелками. Бывает сто разных голубых… Этот цвет очень легко получить, если знать правильный рецепт краски. Стоит взять кусочек настоящего голубого льда, вылить на него кувшинчик горячего синего чистого неба и, когда все закипит, окунуть туда платье. Пчелок нашивают уже потом. Теперь ты его видишь?

— Так ясно, как будто я его сам красил.

— Я люблю это платье. Вероятно, оно очень модное. Во всяком случае нарядные дамы на картинках в старых рыцарских сказках носили такие.

Во время разговора Прат доставал из коробки маленькие свечи и передавал их в руки Лали. Она осторожно втыкала их в мягкую поверхность торта. Сначала выстроила из них частокол по самому краю, потом повела по спирали к середине. Надо было очень аккуратно рассчитывать, чтоб уместились все сто штук и расстояния между свечками, выходили ровные. Но это не очень-то у нее получалось.

— Ну как? — спросил Прат, подавая последнюю свечку. — Он не стал теперь похож на ежа?

— Нисколько. Скорее похож на остров, вольно поросший белыми деревцами с хохолками на макушке. Когда придет пора, на них расцветут и поднимутся язычками вверх спелые, сине-красные огоньки.

Теперь оставалось только подождать прихода гостей…

— Что-нибудь забавное было на вчерашнем сеансе связи с Космосом? — легкомысленно спросила Лали.

— О нет, все то же. Почти пятьдесят лет прошло с тех пор, как я сорокалетним мальчишкой начал работать в нашем Центре Связи с Космосом — мы посылали сигналы во все стороны, мы прослушивали все излучения и шорохи, и все напрасно.

— Почему же напрасно? Ведь давно уже, кажется, связь установлена. Они разговаривают со всеми нашими пунктами, и мы их так же хорошо понимаем, как они нас, и они слушают, что мы отвечаем, через все наши Центры Связи и Координации.

— Да… Связь у нас есть. Но установили ее не мы. Это они нашли нас, они с нами заговорили.

— Какая же разница?

— Очень большая… Ну, ты ведь читала, скажем, как некий Колумб открыл Америку.

— Ну, еще бы!

— Так вот, с нами произошло нечто вроде того, что сама Америка прилетела и открыла нас, бедных Колумбов. Понимаешь, их цивилизаций опередила нашу на десять — двенадцать тысячелетий. А это довольно много.

Лали обрадованно засмеялась:

— Да, да, я представляю себе этого бедного Колумба. Но ведь наши эти Центры и Пункты Связи уже давно переговариваются с Космосом?

— Уже одиннадцать лет. Тебе было два годика, когда произошел первый контакт.

— А теперь?

— Они почти совсем замолчали… Потеряли почти всякий интерес… Ну, ты ведь, вероятно, знаешь то, что все знают?

— Что они нас предупредили? А это правда?

— Десять лет назад мы еще могли сомневаться, но теперь мы уже и сами можем установить своими наблюдениями: все вполне точно. Да, все так и произойдет, как они нас любезно предупредили.

— И действительно, наша планета тогда погибнет?

— Нет-нет… Она отклонится от своей орбиты, произойдут кое-какие изменения, но… как бы тебе объяснить. Тонкий слой кислорода, окутывающий нашу Землю, улетит в Космос, как легкая вуаль. И органическая жизнь прекратится. Вероятно, на время, скажем на три-четыре миллиарда лет.

— И они это нам преспокойно выложили и не предложили как-нибудь помочь? Или они не могут ничего сделать?

— Мы запрашивали их много раз, они отвечают: «Нет заинтересованности» и выключаются.

— Значит, они могли бы что-нибудь сделать, но не желают? Тогда они просто космические свиньи, так им и надо сказать.

— Боюсь, что они даже не обидятся.

— Они злые?

— Хуже. Они никакие.

— Но они хоть чуточку похожи на людей? Или это осьминоги, зеленые чертенята?

— О нет, они очень похожи на нас, хотя они не очень-то много о своей планете рассказывают. Мы даже не знаем, одна у них планета или две… четыре? Удивительно только, что одна их планета несомненно называлась когда-то в древности (в их древности) ЗЕМЛЯ ВТОРАЯ. Теперь название очень искажено, но оно как бы просвечивает, и это очень удивительно, правда?

— По-моему, это все равно. Главное, что они такие противные, дураки.

— Меньше всего дураки. Все их действия удивительно целесообразны, рассчитаны, они великолепно систематизируют материалы исследования нашей планеты, безошибочно анализируют…

— Пускай, пускай, пускай! — затыкая уши, закричала Лали. — Они как человек, который предупредил другого, что тот провалится в яму, и после садится поудобнее, чтоб наблюдать, как тот дойдет до края и свалится! Неужели у них не шевельнется ни капли сочувствия к нам?

— Никаких «со» у них нет. Сочувствия, содружества, сострадания и тому подобное. Нас они даже не презирают. Просто однажды сделали вывод: у нашей цивилизации было достаточно времени, чтоб подготовиться к ожидающей нас катастрофе, но у землян слишком много сил и времени ушло на войны, религиозную и расовую борьбу, и вот мы опоздали.

— Раз они такие сухари и бесчувственные чурбаны, пусть их планета тоже треснется лбом о другую. Так им и надо!

— Нет, девочка, с ними-то этого, по-видимому, не случится: они надежно управляются в своей частичке Космоса, и, когда возникает опасность, они ее предупреждают и принимают вовремя необходимые меры, как на корабле в ожидании урагана. Я же сказал тебе, что на двенадцать — пятнадцать тысячелетий их наука обогнала нашу.

— Зазнайки! — сказала Лали. — А вот и наши гости!

Глава 2

СТОЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ

Приближающиеся шаги затихли на крыльце.

Гости читали объявление, потом стучались в дверь. Гости не желали пользоваться ни звонками, ни предупредительными сигналами. Они держались старых обычаев и не признавали этих новшеств. Конечно, прилетали они на своих стареньких пневматических ракетах, но дальше шли пешком. Счет времени они вели не на декады: дни называли их старыми добрыми именами и неизменно собирались по четвергам в уединенной хижине Прата.

Слепой хозяин радушно встречал гостей у входа, узнавал каждого, прежде чем тот успевал заговорить.

— Добро пожаловать! Заходите, рассказывайте, что там у вас слышно старенького!

И все гости смеялись шутке.

Все они были очень стары и не любили спешить. Они приветливо улыбались, встречаясь, и пожимали друг другу руки, а единственной своей Прекрасной Даме они по очереди осторожно целовали ручку и наперебой спешили пододвинуть ей кресло.

Старый Робот, стараясь держаться молодцом, но все-таки слегка жужжа и поскрипывая, разносил гостям пахучий чай.

В комнате было тихо, сюда не доносился шум городского движения и свист пролетающих домашних ракет: окна были закрыты звуконепроницаемыми шторами, великолепно изображавшими ночное небо с мерцающими звездами.

— Вот неожиданность! — сказала Прекрасная Дама. — Надо было нас предупредить, мы бы приготовили подарки.

— Да, да, конечно. Подарки! — подхватили гости.

— Мы сами обнаружили это как-то Случайно, — извинился хозяин. — Стали подсчитывать, и вот вдруг оказалось… Зажигай, зажигай свечки, Лали!.. И скажи, когда загорятся все. Тогда я объявлю… Все? Отлично… Так вот, многоуважаемые гости, сегодня нам исполнилось ровно сто лет: тринадцать Лали и восемьдесят семь — мне!

— Ура! — пропели гости. — Ура! Ура!

Дама нежно поцеловала Лали, а остальные, задумчиво улыбаясь, с какой-то грустной радостью смотрели на большой круг жарко пылающих маленьких свечек.

— Ах, как хорошо! Пахнет совсем как в старину на елке, — мечтательно произнес старичок и так сильно потянул в себя воздух, что могло показаться, будто у него даже нос порозовел. Но нос у него всегда был необыкновенно розовый. — До чего же славно и беззаботно все шло у нас на планете в прежние времена! — И опять засопел, как небольшой насос.

— Все шло прекрасно, за исключением тех мест, где все шло из рук вон скверно! — вскользь заметила Дама.

— Нет, все-таки было весело! Например, была карусель! Да, карусель несется: вокруг своей оси, и сердце замирает от страха, не то что теперешние ракеты: сидишь зеваешь и ничего решительно не чувствуешь. Тишина, скука… А там? Визжат от восторга ребятишки, оседлав лошадок, козлов и львов, разноцветные флаги трещат на ветру, и посреди медных труб, в оркестре, бухает большой турецкий барабан!

— Никогда ничего подобного не слышала, — удивилась Дама. — Это ваша фантазия. Придумали козлов, барабаны и ребятишек? Откуда вам-то это знать?

Розовый Нос с достоинством выпятил грудь:

— Откуда я знаю, мадам? Да на одной из таких каруселей я сам визжал от восторга и от страха верхом на одном из этих козлов собственной персоной, мадам!

При этом нос у старичка удивительным образом еще немного порозовел. Дама хотела было спросить, сколько же ему лет, что он может все это помнить, но это был запрещенный вопрос в этом обществе, и она только улыбнулась:

— Как это все интересно, что вы описываете.

— Ха-ха! — вспетушился очень польщенный похвалой Розовый Нос. — Да я помню денек поинтересней, чем ярмарка с каруселью. А? — Он обвел всех вопрошающим взглядом.

Все одобрительно кивали и улыбались.

Старичок весь просиял. Нос перестал быть розовым, казалось, он вот-вот засветится, как приставной клоунский нос, где бывает спрятана маленькая электрическая лампочка.

— Вот был денек! Какие несметные толпы людей из города нахлынули на заброшенный пустырь! Как они, изнывая от нетерпения и жары, с раннего утра и до вечера все ждали, ждали, когда же наконец там что-нибудь получится, и все никак не получалось, но наконец они дождались! Ах, какое вспыхнуло ликование! Невозмутимые, солидные господа, надменно подпертые под подбородок твердыми, крахмальными воротничками, размахивали изо всех сил в воздухе черными котелками и цилиндрами и вопили «ура!»; томные, напудренные дамы, подхватив кружевные юбки, вскакивали на сиденья своих лакированных экипажей, прыгали и самозабвенно визжали от восторга вместе с мальчишками, облепившими заборы! Ведь чудо только что свершилось у них на глазах! С самого утра по пустырю катались на велосипедных колесах, подпрыгивая на кочках, обтянутые полотном рамы, подпертые деревянными стоечками. Крест-накрест они были перетянуты множеством проволок, мешавших всему этому сооружению развалиться от первого толчка.

А в самой середке, запутавшись во всей этой неразберихе, умостился на жердочке человек в картузе с лицом сосредоточенным и исполненным недобрых предчувствий. Все это трещало винтом и уже раз десять прокатилось взад-вперед по полю, как вдруг все заметили, что колеса повисли, продолжая крутиться в воздухе в полуметре над землей. Пяти минут не прошло, как все вместе — рамки, колеса, трескучий винт с человеком на жердочке — уже взвилось на высоту третьего этажа!

Аэроплан наконец оторвался от земли! Ух до чего ликовала восторженная толпа! «Покоритель воздуха!», «Укротитель воздушной стихии!», «Властелин голубого океана!». Так (с обычной человеческой скромностью) окрестили вскоре авиатора газеты. А «покоритель воздуха», как сейчас помню, все опасливо поглядывая вниз и осторожно стянув с головы картузик, помахал публике, пролетая над морем запрокинутых, сияющих восторгом лице глазами, полными светлых надежд и устремленными в это самое «покоренное» небо, которое, впрочем, по правде говоря, кажется, вовсе и не заметило своего покорения.

— Да, да, зато люди заметили! Мы-то знаем, что было дальше, когда эти славные полотняные птички оперились и научились возить такие славные полновесные бомбочки, от которых целые города разваливались, как карточные домики.

Лали обошла вокруг стола и, дуя изо всех сил, погасила свечи. По ее знаку Старый Робот начал с геометрической точностью нарезать идеально ровными ломтями громадный торт.

Первой Лали поднесла угощение Даме. Некогда та была знаменитой кино— и телеактрисой с самым прекрасным в мире лицом, поэтому ее и называли Прекрасной Дамой. В этом доме. И еще в некоторых других, а в остальном мире ее просто никто больше не помнил.

Потом свою порцию получил старик громадного роста. Его в кругу друзей называли просто — Чемпион.

Третий, в ту минуту, когда Лали подошла к нему с тарелкой, вскочил, вежливо поклонился и старательно шаркнул ножкой.

Когда-то давным-давно ему пришлось принять участие в одной небольшой войне, после чего он совсем потерял память. Скорее всего, ему самому до того не хотелось ничего вспоминать, что люди стали называть его Непомником. Сам он объяснял это так: «Я отлично знаю, что был когда-то мальчиком, просто прекрасно помню, как я был мальчиком, потом была масса каких-то неприятностей, я их, к счастью, совершенно позабыл, а теперь мне опять хорошо, я чувствую себя опять мальчиком, правда, кажется, очень некрасивым и неуклюжим, по-моему, раньше я был гораздо приятнее на вид, но для меня-то самого ведь это ничего не меняет, я хорошо знаю, кто я есть!»

Розовый Нос еще каким-то образом порозовел от удовольствия, втягивая аромат пышного ломтя, который он теперь мог поднести себе к самому носу.

Несколько минут в комнате слышно было только постукивание ложечек о тарелки.

Лали рассеянно улыбалась, доедая свою порцию торта.

— О чем ты так задумалась? — ласково спросила Прекрасная Дама.

Лали слегка вздрогнула.

— Ах, извините!.. Действительно… Я подумала о том, о чем не надо думать.

Дело в том, что на четверговых собраниях решено было не упоминать о Сроке, когда Земля неизбежно должна столкнуться с кометой. Если уж необходимо было назвать эту комету, ее насмешливо называли «Козликом» за ее непреодолимое стремление столкнуться лоб в лоб с Землей.

— Ты подумала о Сроке? — строго спросила Дама. — Ты же знаешь, что мы раз навсегда приняли решение не обращать на него никакого внимания. Мы его знать не знаем. Мы презираем его, этот ничтожный Срок.

— Нет, нет… Но я подумала о Колумбе. Прат мне сказал, что как будто у нас все получилось наоборот, чем у того старинного Колумба.

— Колумб — это старина! Я думаю, мы с удовольствием послушаем?

— Я лично всегда верю всему, что нам рассказывает Лали. Это так похоже на небылицы! — радостно объявил Непомник.

— Правда! — по-прежнему рассеянно улыбаясь, тонким голоском проговорила Лали. — Мы оказались немножко похожими на Колумба-наоборот. Я так и вижу его храбрый маленький кораблик с горделивыми флагами и какими-то деревянными домиками, нагроможденными друг на друга на корме; отчаянно храбрый кораблик, отправившийся в бескрайний, неведомый океан наобум и наугад искать какую-то Индию, которой там и быть не могло… И вот наконец матрос с верхушки мачты завопил: «Земля!» Навстречу ему приближалась неведомая, долгожданная, желанная земля! Каравелла Колумба с надутыми парусами вошла в залив неведомой земли. Мушкеты и бомбарды туго заряжены, в трюмах заготовлены бочки стеклянных бус и железных топориков для обменной торговли с туземцами. Сам адмирал, в сверкающих латах, в стальном шлеме, с парой грозных пистолетов за поясом, гремя шпорами, вышел на палубу. Над его головой с оглушающим громом пронесся самолет, оставляя в небе кудрявый снежный след, и вместо голых туземцев, пугливо выглядывающих из зарослей, он увидел бесконечные ряды домов, громоздившихся подобно высокой горной цепи, и каких-то странных людей, с сочувственным недоумением старавшихся разглядеть гордую каравеллу, точно маленькое раскрашенное корытце, плескавшуюся у подножия двадцатиэтажного стального борта гигантского корабля.

Лали смущенно, полуиспуганно замолчала. Она как будто сама была немного удивлена картиной, которую нарисовала или которая ей представилась.

— Да, — коротко брякнул Чемпион. — Похоже. Так встретились мы с Космосом, как боксер наилегчайшего веса с тяжеловесом. Нокаут.

Розовый Нос, обиженно отвернувшись, стал смотреть в угол:

— Все-таки мы же не каравелла. Есть же у нас свои технические чудеса, которыми мы им можем утереть нос… Или хоть удивить?

Все ждали ответа от Прата, и он это почувствовал. Он усмехнулся, прихлебывая чай:

— К сожалению, фантастическая картинка, которую для нас изобразила Лали, слишком оптимистична. Какие-то жалкие столетия отделяли Колумба от эпохи реактивных двигателей. Нас от наших партнеров по Космосу отделяют тысячелетия. Удивить их мы можем, ну… скажем, как изобретатель первого на Земле колеса, который пришел бы предлагать свое изобретение на современный автозавод.

— Всем налили снова чаю? — вдруг громко спросила Лали. — Так вот, я предлагаю тост за Колумба, за его смельчаков-матросов, за их мужество, которого в деревянном кораблике с холщовыми парусами у них было больше, чем вы найдете в каком-нибудь танкере в пятьсот тысяч тонн водоизмещения!

Все с воодушевлением подхватили тост.

Глава 3

ЭТА НЕМНОЖКО СТРАННАЯ ЛАЛИ…

Если повернуть переключатель на несколько делений, пропустив «дождливый день», «закат солнца» , «жаркий экваториальный день», «восход над коралловым островом», «лунный вечер» и тому подобное, то стоявшая за окнами «звездная ночь» исчезала, и на отметке "0" открывалось чистое стекло, и в окрестностях старинной хижины становились видны громадные башни космических антенн Центра Связи, шаровидные силовые установки и унылые, однообразные гаражи для роботов и городских ракет, а вдалеке маячило стоэтажное здание Старого Центра, давно уже прекратившего работу. В этом доме жили многие специалисты и сам директор Центра, профессор Ив, дедушка Лали. Сама Лали тоже там жила. Дедушка был ее самым близким по возрасту родственником. Следующим был Прат, хозяин одинокой хижины на крыше.

Когда родители Лали погибли в полете на одной из небольших космических ракет, ей было всего несколько месяцев. Не научившись еще выговаривать «мама», она заплетающимся языком, смеясь, болтала: «Пра…пра… пра…» А когда подросла, решила называть его Прат.

Облака над городом; снежные вершины гор, залитые багряным светом восхода; капля, сорвавшаяся с весла; глубина звездного неба; плавный взлет прыжка газели; радостно протянутые тебе навстречу руки и сияющее лицо; лица, лица, бесконечный поток за всю жизнь встреченных тобою лиц, усталых, тупых, равнодушных, злобных и добрых, веселых и робких, насмешливых и милых, приветливых, дружеских и одно или два самых прекрасных; черные буквы и строчки лучшего, что создал человеческий ум, — книг. Все это дано тому, кто, не замечая, какое это чудо, обладает величайшим даром — видит. К сожалению, человеку свойственно всю ослепительную прелесть, безграничную ценность того, чем он обладает, оценить, только когда ее у него отнимают. Тогда он говорит: «Ах, каким счастьем я обладал!»

Солнечный свет погас для Прата уже давно. Исчезли горы и облака, числа и буквы.

Когда он еще не совсем ослеп, из уважения к его научным заслугам, для него построили хижину на крыше стодвадцатиэтажного дома и приставили к нему робота, специально запрограммированного для обслуживания тех, кто не видит.

Хижина была снаружи похожа на ту, где когда-то жил много-много лет назад его собственный дедушка, Прат еще успел полюбоваться ее смутными очертаниями, прежде чем и эти очертания растаяли и вокруг него сомкнулся мрак.

Робот быстро с ним сработался: подавал кушанья на стол, стелил постель, читал вслух газеты и книги, записывал на пленку все, что нужно было хозяину. Провожал его на прогулках, предупреждая обо всех препятствиях на пути. Наружный мрак скоро совсем перестал мешать жизни Прата. Но на душе у него было безрадостно, сумеречно и слишком уж тихо.

И тут в зимнюю стужу его уснувшей жизни к нему протянулась крошечная живая и теплая ручонка девочки. Это была Лали. Однажды она отпихнула свою няньку-робота, влезла на колени к старику, растопырила ему веки мягонькими пальчиками и строго сказала:

— Ну-ка, теперь смотри как следует! Я уж заметила, ты совсем не умеешь смотреть. Я тебя научу! Ну! Что ты теперь видишь?

— Розовую мартышку у себя на коленях! — сказал Прат и засмеялся впервые за много месяцев.

С этого дня она упорно продолжала учить его смотреть: притаскивала игрушки, картинки и кукольных человечков, держала их прямо у него перед носом и с бесконечной настойчивостью допрашивала:

— Ну, а это что? Нечего смеяться. Ты натужься, старайся как следует. Ну, кто? Видишь, какие длинные уши? Ну?

— Кролик! — называл он наугад.

— Заяц! Это называется заяц. Ага, когда ты стараешься, ты вот можешь же совсем правильно видеть!

Со временем Лали перестала учить его видеть, Она просто стала его глазами. Изо всех сил старалась описать, передать, нарисовать перед ним картину всего, что видела сама, пыталась помочь увидеть ему ее глазами многоцветный, пестрый мир, скрытый от него мраком.

Год за годом окружающая Прата непроглядная темнота понемногу наполнилась образами воображения Лали. Описывая ему то, что видела, Лали неутомимо фантазировала, чтоб позабавить старика, а может быть, по врожденному стремлению все по-своему додумывать, менять, воображать, как могло бы быть лучше, чем в действительности.

Долгие годы, кроме дедушки Ива, которого она видела только за обедом, ее окружали одни первоклассные роботы дошкольного обучения, и единственным постоянным, терпеливым, внимательным ее собеседником был Прат. Он знал все на свете и рассказывал все, что знал. Чем больше она узнавала, тем ярче и забавнее делались ее фантазии, которыми она делилась со стариком.

Рассеянно дослушав и пропустив мимо ушей очередную ученую лекцию Дошкольного Робота, она бежала к Прату и могла три часа слушать затаив дыхание его вполне научный доклад по Истории Человечества, Географии, Музыке.

Она его любила и впитывала каждое слово, может быть, потому, что дети безошибочно чувствуют разницу между тем, когда их просто правильно учат, и тем, когда их к тому же любят.

За эти годы ему поневоле приходилось выслушивать давным-давно забытые им старинные детские сказки. Потом, по мере того, как Лали росла, легенды, стихи, детские книжки по ее собственному выбору. Когда няня-робот, правильно запрограммированная, не позволяла читать неподходящие для возраста Лали рыцарские романы или легенды, Прат шептал на ухо девочке, как ее выключить.

Лали очень ловко, незаметно подобравшись, отключала няню. И тогда девятилетняя девочка и старый человек с упоением погружались в совместное чтение какой-нибудь истории: «1001 ночи», «Рыцарей Круглого стола» или «Сказа о Добрыне Никитиче». Одну странность только подметил Прат, Лали тогда уже было около десяти лет. Однажды ночью, лежа без сна, он припоминал события предыдущего дня. Почему-то в воспоминании этот день выглядел приятным днем. Хотя не много приятного встречалось теперь в его жизни…

Вдруг, неожиданно для самого себя, он рассмеялся. Лежал один в своей хижине высоко над городом, в своей темноте и в темноте ночи, и смеялся детским веселым смехом: до того вдруг смешно вспомнился ему тот взъерошенный, затравленный зайчонок… Боже мой, с каким ужасом он мчался по полю, спасаясь от погони. Из последних, уже на разрыв заячьего сердчишка сил мчался он, забросив за спину уши, слыша прямо за собой свирепый вой зубастых собак. Нет ему нигде спасения. И вдруг видит прямо перед собой лазейку в лисью нору. Все равно пропадать! Нырнул очертя голову и замер, зажмурясь от страха. Теперь все! Малыши-лисенята так и шарахнулись от запыхавшегося, распаленного, усатого зверя, с разгону ворвавшегося в укромную их норку.