Бумажные книги Лали

— Вот! — Профессор Финстер с таким торжеством поднял руку, точно выхватил за уши всем напоказ целую дюжину болтающих в воздухе лапками кроликов. — Мы находимся в Башне, считавшейся легендарной, мы видим камин, упоминаемый в легенде, и даже цепь с ошейником, куда заковал своего пленника отнюдь не легендарный Карло Карлони деи-Скорлупи. Подумайте, какое блестящее подтверждение! Самые невероятные мифы, предания, легенды всегда несут в основе действительные происшествия, факты!

— Верно, верно! — весело отозвался Механик. — Тут все, как описывалось в легенде. Вот, поглядите, тут ниша… как будто в скале вырублена, верно? Знаете, что это?.. Потеха… Такое не всякий раз и на раскопках встретишь. Обыкновенных узников, врагов и всяких там пленников он держал в подземелье, прямо под полом помещения для стражи… Да вы их сами видели, они сложены там, внизу… Ну, а самого своего драгоценного, секретного или опасного врага он держал у себя на глазах, вот тут, значит… Интересно, верно? Старый черт напялит ночной колпак на плешь, залезет под тепленькое одеяльце, а тот, в ошейнике, вот тут, у стенки напротив, на цепи сидит, ему и спокойно… Вот, видите? Гладкая ложбинка, вроде желобка в полу, около цепи, — это своими телами в камне протерли те, кто тут лежал долгие-предолгие годы.

Только тут все обратили внимание на Лали. Крепко сжав ладонями лицо, она стояла, не отрывая глаз от ошейника, валявшегося на полу.

В смятении она порывисто опустилась на колени около железного ошейника, все еще крепко сжимая ладонями лицо. Остановившимися от ужаса и изумления глазами она не отрываясь смотрела на ржавый обруч, прикованный к цепи, долго и пристально смотрела.

— Ничего, — вдруг проговорила она едва слышным шепотом.

И мужчины почему-то мгновенно, все разом встрепенулись от этого тихого шепота. Никого не замечая, она нагнулась еще ниже и протянула в пустоту тонкие ручки. Пальцы и губы слегка вздрагивали От переполнявшего ее чувства невыносимой жалости. Утешающим, нежно скользящим движением, она провела ладонями в воздухе, очертив невидимый круг, точно едва касаясь головы, зажатой в ошейник.

— Пол тут очень холодный, девочка, — нерешительно заметил Лохматый Механик.

— Очень холодно тебе, бедный человек? — не оборачиваясь, спросила Лали. — Какой ужасный ошейник… Ты потерял надежду?

Все стояли в остолбенении, уставившись на девочку, разговаривающую с пустотой, над ржавым обручем, уже тысячу лет валявшимся на полу.

— Не надо отчаиваться. Освобождение придет! — Она вдруг обернулась к Лохматому. — Ведь в конце концов освобождение от этого ужаса к нему пришло. Правда?

— Нет, — хрипло сказал Лохматый, угрюмо глядя вбок, — к нему не пришло.

— О-о, вы не знаете! — нетерпеливо отмахнулась она. — Оно придет. Разве лебеди не прилетели в самую последнюю минуту перед казнью? Надо верить, и они прилетят!

Лали заговорила медленно, иногда запинаясь. Можно было подумать, что она разговаривает в полусне или сама боится разбудить кого-то, спящего здесь, рядом.

— Да что это с девочкой творится? — растерянно спрашивал Лохматый. — Что это с ней?

К его удивлению, она услышала и живо обернулась. Он увидел ее широко раскрытые, влажно сияющие серые глаза.

— До-олгие годы… — вдумчиво протянула Лали, почти пропела, как жалобную детскую песенку. — Вы говорите: долгие годы!

Она крепко зажмурила глаза и вся сжалась от напряжения. И тут нечто произошло.

Каждый потом вспоминал и описывал это по-разному. Сходились только на одном: все почувствовали, точно их качнуло тугим и легким толчком, будто тяжелая Башня и вся Земля на мгновение потеряли свой вес. Ничто не изменилось, но стало не совсем таким, как было минуту назад.

Розовый туман легонько заклубился, опускаясь с потолка Башни; медленно окутывая, скользнул по волосам, по плечам Лали и как будто его потянуло током воздуха в сильный вентилятор, розоватым, дымным лучом потек в сторону, туда, где невысоко над головой девочки неясно возникли очертания трех полусфер, отдаленно напоминавших своей формой мерцающие автомобильные фары.

Розоватый поток сгустился, заблестел, ожил, точно наполнен был бесчисленным множеством крошечных, полупрозрачных, куда-то спешащих бабочек, и исчез. Остались только «фары», направленные с трех сторон на Лали. Какая-то странная работа усиленно кипела в них: разноцветные и серые спиральки, змейки, точечки непрерывно менялись местами, исчезали и вновь появлялись на их поверхности. Впрочем, о них тут же забыли.

—…Долгие годы? — замирая, повторила Лали. Такие бесконечные долгие дни. И цепь такая короткая не пускала тебя дотянуться даже вот сюда, до этого единственного, такого узенького окошечка, и хотя бы взглянуть на вольный свет, где зеленели вдалеке луга и ласточки с писком проносились над рекой.

Бедный, как ты старался разорвать железный ошейник, какие проклятия выкрикивал, но крик не долетал даже до камня потолка и падал вниз, как птица, отставшая от стаи в перелете..

Дни шли за днями. И каждый день казался тебе бесконечным годом. И годы стали сливаться в один бесконечный день, и ничего не менялось вокруг, только зимой камень холодел, а летом чуть согревался, и узкие щели окошечек-бойниц то совсем темнели, то освещались слабым отсветом солнечных косых лучей! Может быть, едва различимый аромат цветущих лип или скошенных трав долетал к тебе, наполняя нестерпимой сладкой тоской, и в снах ты мчался по вольным лугам на коне, твои белокурые кудри взлетали на ветру, ты был свободен, горд, благороден и смеялся, бросаясь навстречу всем великанам. И сколько блестящих восторгом прекрасных женских лиц, сколько нежных рук, звеня браслетами, устремлялись тебе вслед, и ты просыпался на всем скаку в тяжелом ошейнике на цепи, еще чувствуя нежное прикосновение чьих-то душистых волос, розовых лепестков или губ!

А годы шли, и эти волшебные сны стали тебя покидать. Иногда еще являлся призрак корабля, поднимающего паруса и мостки, перекинутые на пристань в ожидании, когда ты взбежишь на них; изредка кто-то подводил тебе оседланного коня, и медленно начинали приоткрываться створки тяжелых крепостных ворот замка. Но в каждом из этих снов тебя уже не покидало до конца чувство ошейника вокруг горла, не покидало даже сквозь сон сознание, что не взойти тебе на борт уходящего корабля, не вскочить на коня, не раскроются перед тобой ворота…

Наконец тебе стало нестерпимо жалко самого себя. Ведь ты так храбро сражался, слабея от ран, и все-таки победил Великана дикого леса! Освободил страну от его жестокого владычества. И вот какой-то гнусный карлик у тебя украл все, даже твой подвиг! Никто не узнает даже твоего имени! Твое славное, звонкое имя истлеет тут вместе с тобой! И ты плакал, уронив голову на каменный пол, и долго лежал неподвижно, только все глубже с годами становилась ложбинка, протертая твоим живым телом в мертвом камне.

Ничто для тебя не менялось. Холодел камень зимой, и, если ночью несколько пушистых снежинок, налитых тихим лунным светом, залетало в узкое окошко, это было для тебя большое событие, и ты долго вспоминал снежинки и улыбался.

Летом теплел камень, и однажды сильный ветер поднял с земли и закрутил водоворотом лепестки полевых цветов, и веточка акации влетела и упала на пол близко от тебя, но так, что ты не мог до нее дотянуться. Несколько дней ты жадно рассматривал ее издали, как полное новостей письмо из свободного мира.

Это был длинный стебелек; справа и слева, как праздничные флажки на мачте, на нем красовались два ряда продолговатых, овальных листков. Постепенно они завяли и пожелтели, все, кроме одного, на самом верху. Он стал похож теперь на заносчиво вздернутый на верхушку мачты флажок кораблика. Новым событием стал день, когда ты сумел дотянуться кончиком пальца до стебелька и бережно поднести его к глазам.

Единственный листок на стебле оставался зеленым, он и не думал засыхать и вянуть. Теперь можно было с кем-то живым побеседовать впервые за долгие годы. Бережно прикрывая ладонями стебелек, ты подносил его к самым губам и тихим шепотом внятно ему говорил:

«Знай хоть ты один на свете, маленький. Это я! Я! Я вышиб из седла и убил Великана дикого леса. Запомни мое имя!.. — И ты целыми ночами шептал зеленому листику на стебельке свое имя и потом проклинал Великого Магистра. — Только несчастные слепые могут принимать его за какого-то Карло Карлони деи-Скорлупи! Пускай откроют глаза! Это же просто ничтожный карлик, карленыш, зловредный гномик Карлишка из какой-то гнилой скорлупки! А эти бедные дураки дают себя обмануть, воображая, что он мог совершить геройский подвиг! Это был я! Ты понял?»

Листок бодро зеленел, задорно вздернутый, как вымпел, на кончике стебелька.

Держа зеленый листик на длинном стебельке, ты шепотом пересказывал ему всю свою жизнь. Лгать беспомощному, молчаливому листку было бы подло. И ты рассказывал только правду. А когда что-нибудь рассказываешь, то ведь невольно и сам слышишь свой рассказ. И чем дальше ты рассказывал о прошедших днях своей свободной жизни, тем все странней и удивительней тебе становилось его слушать. Впервые ты тут увидел сам себя и свою жизнь новыми и ясными глазами. Горькая обида на несправедливую судьбу заслонилась чем-то совсем другим. Нежная, стонущая жалость к самому себе покинула тебя, и с великим удивлением и стыдом ты вдруг увидел, что мысли твои были уклончивы и фальшивы и часто они были как бы ненастоящими мыслями, но одними только словами, нарядно блистающими рыцарскими шлемами, гордо и пестро разукрашенными снаружи, пустыми и холодными внутри! Ах, до чего же, оказывается, мало было в тебе горячего, бескорыстного стремления отозваться на призыв измученных, страдающих людей, как слаба в тебе была любовь к этим бедным людям и до чего же сильна твоя азартная, злая жажда опрокинуть, сломить, победить, пробить себе путь!.. Это она гнала тебя вперед по полю битвы у замка Ля-Трапе, твоя надменная жажда прославить свое имя, а вовсе не боль сострадания тем угнетенным людям, которые так долго и безуспешно слали на все стороны гонцов с мольбой об избавлении от власти Великана, разорявшего их дома и земли!..

Ты все это понял и застонал сквозь стиснутые зубы от стыда, закрывая в темноте руками лицо, потому что от природы был честен и правдив и ненавидел ложь, и некогда люди верили тебе, и не всегда же ты обманывал самого себя, произнося слова, которые ведь все-таки жили же когда-то и громко звучали в глубине твоего сердца и только потом сделались слабыми отзвуками, которые ты наконец и вовсе перестал слышать.

Ты вспомнил то время, когда тебе поверили люди, и ведь ты их не обманул. Горькая, жгучая отрада была в этом воспоминании. Как мог ты позабыть его, это время, ведь оно-то и было твое единственное, неприкосновенное, чего не могли у тебя отнять никакие каменные стены, ни тяжелые цепи, ни железный ошейник! Ничто, никто, никогда!

Как встрепенулся, как ожил повсюду народ, когда ваше пестрое рыцарское войско собралось и шумно двинулось наконец в поход на замок проклятого Великана. Из темных лесных чащ выходили закопченные углежоги, пахари останавливали тощих волов, тянувших плуг, и рудокопы с землистыми лицами выползали из темных глубин подземных шахт, где добывали свинец и серебро. И все смотрели вам вслед в смутной надежде, что хоть теперь-то, наконец, что-то переменится в их жизни.

Из жалкого скопища дымных хижин выползали хилые ребятишки, чумазые, как печные горшки, и, спотыкаясь, бежали вам вслед, провожали радостным писком. Девушка в драном, грубой ткани платьишке, с прекрасным и смуглым от солнца и ветра лицом поднесла на привале тебе тяжелый деревянный ковш, полный чистой родниковой воды, и смотрела тебе в лицо, пока ты пил. Поддерживала у твоих губ широкий ковш с птичьей головкой на ручке и все смотрела не отрываясь тебе в лицо. «Ты уходишь, — сказала она, выплеснув воду, когда ты кончил пить. — Иди и возвращайся!» Она сжала тебе плечо, и ты ощутил, как сильна ее тонкая смуглая рука. Она крепко поцеловала твои мокрые от воды губы, и все это ты, оказывается, совсем позабыл и только теперь, вдруг, увидел все снова: ровно качнувшуюся поверхность воды в широком ковше и утиный носик птичьей головки, вырезанной на ручке, просунувшейся между пальцев сжимавшей ее руки. И глаза! Эти глаза, радостно блестевшие надеждой и верой в тебя!..

Вскоре ты стал замечать, что больше не одинок в своей Башне. Голоса и лица многих людей, которых ты знал и любил, и тех, кого ты никогда не видал, но знал, что живется им невыносимо тяжко, тех, к кому надо идти на выручку… И тогда ты стал забывать о собственной цепи и ошейнике, тебе стали сниться чудесные сновидения: чумазые ребятишки на четвереньках ползали около тебя, мяли и рвали толстую, кованую цепь, и она распадалась, разваливалась на куски, точно сделана была из сырой глины, и чьи-то тонкие пальцы скользили вокруг твоей истертой ошейником шеи, и ты чувствовал, что железо для тебя уже перестает быть железом, и час твоего освобождения близок.

И наконец однажды в каменном башенном сумраке яркого летнего дня до тебя донеслось пение какой-то маленькой птицы. Это было так похоже на чудо, что ты улыбнулся и ждал, что будет дальше. В узкое окошко влетела изумрудно-золотистая пичужка. Она внимательно оглядела круглую каменную пещеру и человека, лежащего на полу. Ты ведь сразу же понял, что это чудо! Птичка порхнула и села прямо тебе на руку, в которой бережно был зажат между пальцев стебелек акации с листиком.

И вот тогда-то ты наконец окончательно ПОНЯЛ, что пришел твой час, когда ты сможешь вслух выговорить только самые заветные, главные слова из всего множества слов, что толпились, томили и мучили тебя все эти долгие черные годы.

«Зеленая птичка, — сказал ты, и она наклонила набок головку, прислушиваясь, — по твоим глазам я вижу: ты все понимаешь. Выполни одну-единственную мою просьбу: у меня есть звонкое имя. Вот я беру его в руки и, как боевую железную перчатку, бросаю на самое дно колодца времен. Пускай никто его не узнает, ничьи уста никогда не произнесут его ни с печалью, ни с любовью, ни с благоговением. Пускай весь мир позабудет мое имя. Умоляю тебя только об одном: отнеси людям весть — ведь ими правит и мучает их жалкий гном, мерзкий злокозненный подземный карлик! Открой людям глаза!»

Птичка дослушала все до конца, ухватилась клювиком за стебелек акации с его единственным листиком и потянула к себе. Тогда ты раскрыл пальцы, и птичка со стебельком выпорхнула в бойницу…

Глава 12

ЛЕГЕНДЫ НЕ ОБМАНЫВАЮТ

Лали, у которой слезы блестели на глазах, вдруг встряхнула головой и облегченно улыбнулась:

— Ну, что было дальше, это всем известно! Все записано в легендах, правда?

— Вы имеете в виду птичку с ее щебетанием? — тотчас тоже как-то обрадованно отозвался профессор Финстер.

— Ну конечно! Все это изумрудная птичка устроила! Весь народ собрался в соборе, и Епископ торжественно поднялся на кафедру, чтобы прочитать хвалебную проповедь Великому Магистру Ордена Карло Карлони деи-Скорлупи, и уже открыл рот, когда в окно влетела птичка и защебетала.

— Нет, нет! — радостно потирая руки, поправил Финстер. — Там ведь написано, она защебетала не сразу!

— Да, да, конечно, вы правы, не сразу! Она дала ему начать! В соборе было полно народу. Стояла благоговейная тишина. Сам Великий Магистр восседал на возвышении в богатырской серебряной кирасе, в пернатом шлеме, весь раздувшись от гордости, надменности и чванства.

Епископ только взялся за толстую книгу в золотом переплете, лежавшую перед ним на аналое, как она сама раскрылась очень легко на странице, заложенной странной закладкой: стебельком акации с зеленым листиком на конце. Епископ замер и похолодел. Вместо заготовленного восхваления Великого Магистра перед ним была чистая белая страничка, посреди которой была нарисована изумрудно-золотистая птичка.

Епископ крепко зажмурился и нараспев, громогласно, так что эхо отдавалось под куполом, возгласил:

«Как оно ведомо всем и каждому, простому и благородному, достославный и Великий Магистр нашего Ордена и повелитель и владетель всех замков и городов, земель, угодий, лугов и лесов, прославленный Карло Карлони деи-Скорлупи…»

Ко всеобщему удивлению профессор Финстер, выказывавший и прежде признаки неподобающего солидному ученому детского нетерпения и восторга, воскликнул:

— Прекрасно, прекрасно! Вот тут она и!.. Молчу, молчу!

— Совершенно верно, — быстро продолжала Лали. — Действительно, тут-то и влетела в окно сама изумрудно-золотистая птичка и защебетала. И Епископ, выпучив глаза, зашатался, побелел и позеленел, в то время как голос его продолжал громогласно выкрикивать:

"… Великий…Карло-Карлони…деи-Скорлупи всегда был и есть и останется вовеки ничтожным, зловредным и поганым карликом! Воистину мерзопакостным земляным гномом, карленышем, карлишкой! Откройте ваши глаза, люди, и только взгляните на него!

Так возглашал и пел Епископ. И под куполом гудело и грохотало каждое слово, а сам он от ужаса перед тем, что против его воли он провозгласил, обеими руками зажал себе уши. Но птичка щебетала, уста его не слушались и продолжали выкликать свое. И тогда он рухнул, как столб, навзничь, бритым затылком об пол, точно громадным биллиардным шаром. И тут же раздался грохот, будто чугунный котел покатился по каменному полу. Все увидели пустую кирасу Великого Магистра, из которой торчали только кончики его коротких ручек, и крошечные кривые ножки брыкались, стараясь выбраться из богатырского доспеха.

И все люди увидели и сразу уверились и поняли, что карлик, как его ни именуй, — это всего-навсего карлик, достаточно только протереть себе глаза и посмотреть без страха.

А карлик тем временем, быстро перебирая кривыми ножками, со злобным визгом уже мчался к выходу из собора, улепетывая от народа, вопившего: «Ату его! Улю-лю!» Его стукали по затылку, мальчишки подставляли ему ножки, он кувыркался через голову, отплевывался, верещал, но не останавливался. Даже придворные поспешили присоединиться к народному возмущению:

«Бейте его! Оказывается, он и есть тот самый Карл, который украл у Клары кораллы!»

Карлик умчался за город и в поле нырнул в барсучью нору. Там они подрались с барсуком, который его как следует искусал и исцарапал.

Последние слова Лали проговорила без тени воодушевления, даже как-то рассеянно, безразлично.

Тихонько жужжали воздушные полусферы, невысоко над головой Лали, Она снова наклонилась над неглубокой продолговатой ложбинкой, каменным ложем рыцаря, жившего тысячу лет назад. Протянув руку, она боязливо притронулась к слоистому от времени железу ошейника, тихонько и коротко постанывая от боли сочувствия.

— Тебя мучили долгие годы, но ведь это все проходит и легенда кончается так хорошо? Освобождение к нему пришло? Ведь правда?

Лохматый Механик вздрогнул, точно его разбудили, хрипло кашлянул и кивнул, мотнув головой.

— Да, — проговорил он и, к своему удивлению, стоя над каменной ложбинкой, стащил со своей лохматой головы фуражку. — Пришло. Он умер.

— Как хорошо… — тихонько вздохнула Лали. — Как это хорошо, что в те далекие времена, когда на Земле еще были тюрьмы и войны, жизнь у людей была такой короткой.

— Бедный малый, — сказал Механик. — Как-то забываешь, что они были люди, как мы. Я только старый мусорщик на раскопках, но живи я в те времена, я бы минуты не ждал, пристрелил бы этого Карло Скорлупи к чертовой матери, пусть бы они меня самого за это на цепь посадили!

— Правда? Вы так бы и сделали? Это был бы прекрасный поступок! Приятно было с вами познакомиться!

Лали протянула руку, и Механик ее крепко и бережно, с большим чувством пожал своей крупной рукой.

— Фрукти! — вдруг участливо воскликнула Лали. — Что с тобой? У тебя такой вид, будто ты совсем скис?

— «Скис, скис»… — угрюмо отворачиваясь, хрипло пробурчал Фрукти. — Воображаешь, мне легко тебя было слушать… когда я видел этого бедного прикованного парня. Как он радовался какой-то несчастной снежинке. Ты до конца так и не договорила. Я прекрасно видел, как эти славные чумазые чертенята, как глину, разминали его цепь. И ждал, что вот-вот развалится его ошейник. А вот он лежит целый!

— Ты же слышал: птичка схватила стебелек и вылетела в окно?

— Ну да, потом с карликом все было здорово. А про рыцаря-то самого ты забыла досказать!

— Ошейник валяется, но ведь он теперь пустой. Он не мог больше его удержать. Рыцарь Бросивший Свое Имя уже понял все, глядя в окошко вслед улетевшей птичке. Он видел, как узенький клочок неба за окошком стал расти и шириться у него на глазах и превратился в необъятный сияющий небосвод… В этом-то не было уже никакого чуда. Ведь каждый человек всегда может увидеть над собой только очень маленький кусочек неба, а оно представляется ему необозримо громадным. И это не обман, ведь оно на самом деле такое и есть!.. И он его увидел наконец, это необозримое, свободное небо… А цепь и ошейник? Они остались валяться пустые тут, на каменных плитах тюрьмы.

— Я просто в восторге, — не находя себе места, воскликнул в это время профессор Финстер, жадно осматривая Башню, цепь, камин, альков, а кое-что разглядывая в сильнейшую лупу. — Именно та гипотеза, тот список легенды, который мы отстаивали, теперь подтвердилась. Нашлась Башня Карло Карлони и цепь с ошейником, считавшаяся легендарной фантазией! Вот она легендарная, и лежит перед нами! Ха-ха! Теперь мы утрем кое-кому нос!

Сью-Сиу, как-то горестно почмокивая и поглаживая согнутым пальцем свои усики, похожие на перышки птенчика, спросил голосом, полным самого добродушного ехидства:

— Уважаемый коллега? А как вам птичка понравилась? Вы ее хорошо разглядели?

— Изумрудно-золотистая? Так же, как вижу вас. И здесь, и в соборе. Почему вы спрашиваете, разве вы ее не разглядели сами?

— Прекрасно видел. А что вы при этом испытывали?

— Самые естественные чувства. Удивление. Ну, естественное возмущение, даже ненависть, горячее сочувствие, а потом ведь это было просто великолепно, когда он отказался от имени и швырнул его, как перчатку, в колодезь. А разве вы не?..

— В том-то и дело, что да. Я все это тоже испытал и продолжаю испытывать и сейчас. Но отдаете ли вы себе отчет, что все это происходило тысячу лет назад?.. Все, все, только что происходившее у нас на глазах?

— Ах, вы имеете в виду те самые события, которые легли в основу легенды? Тысячу лет?.. Но ведь мы только что… Хотя, конечно, тысяча лет!.. Я полагал, что гипотеза… А? .

— А птичка-то с веточкой акации в клювике улетела вон в то окошечко? А?

Финстер наткнулся на новую мысль, точно с разбега налетел на столб, потряс головой и замер с удивленно выпученными глазами.

Непомник был единственным, кто не выразил и капли удивления:

— Ты прекрасно сегодня читала, Лали… Как жалко, что мы были тут одни и тебя не слышал никто из наших друзей!

— Какого черта, читала! — завопил вдруг Фрукта. — У нее и книжки-то в руках не было, а я все видел вот этими своими глазами! — Он прижал кулаки к глазам и еще покрутил ими, может быть, для того, чтобы заодно стереть с них всякие следы позорной влаги…

— Удивительно, — кротко проговорил Непомник, — что ученые, цель которых делать новые открытия, больше всего удивляются именно тогда, когда им вдруг удается открыть нечто новое. Все очень просто, вы видели птичку и все остальное, не так ли? Что же это значит? Значит, вы ее видели, и все! Вы видели воплощение легенды. А разве, когда вы сами читаете, в вашем мозгу или воображении, неважно где, не возникает воплощение того, что вы читаете: течение мысли, разные чувства, целые картины? Лали делает это лучше, чем вы. Точнее, ярче, сильнее. Только и всего.

— Ай-яй-яй! — вдруг тоненьким голоском закричала Лали, спохватившись. — Значит, вы все видели? Опять я распустилась! Ой, как мне попадет!

В голосе ее звучало подлинное раскаяние и искреннее горе. Все окружили ее и начали утешать.

— От кого попадет? За что попадет? Не надо плакать!

— От Мачехи… Дедушка Ив будет огорчаться и поддакивать ей, а ему этого так не хочется… И ведь я ему обещала, противная девчонка!.

Непомник обнял ее и тихонько зашептал на ухо:

— А мы ему не скажем! Мы никому не скажем. Правда?

Оба ученых энергично закивали:

— Клянемся, не скажем.

— Ну уж я-то!.. — яростно сжал кулаки Фрукта. — Раньше твоя Мачеха закукарекает попугаем… или запопугает петухом, чем я ей хоть полслова вякну!

— Но ведь это будет обман? — перестав хныкать, спросила Лали. — Это стыдно. Я не хочу!

— Нет! — вдруг выступил вперед Сью-Сиу. Вид у него был торжественный и таинственный. — Это не будет обман. Это будет наш общий заговор!

Лали просияла:

— Заговор? Это здорово! Обожаю заговоры! Мы поклянемся?

Все соединили руки и многозначительно при этом переглянулись.

Над головой Лали медленно утихло жужжание. Полусферы раза два слабо вспыхнули все замедляющимся движением червячков и мечущихся цветных точек и исчезли бесследно.

Глава 13

МАЛЕНЬКИЙ ЗАГОВОР СРАЗУ ЖЕ ЛОПАЕТСЯ

— Что тут смешного? — угрожающе заорал попугай, как только профессор Ив показался на поляне перед домом. — Что тут смешного? — повторил он с невыразимым удивлением.

Маленький терьер не поднялся. Он, как бы извиняясь, помахал обрубком хвоста, похожим на задранную вверх запятую. Терьер был занят — он лежал, жмурясь от удовольствия, а старая обезьянка, уложив его голову себе на колени, сосредоточенно искала у него блох. Блох у него не было, но ему нравилось, когда крючковатые черные пальцы нежно теребили и почесывали шерстку на голове.

— Никого, кажется, нет? — оглядываясь по сторонам, пробормотал Ив.

— Давай соврем! — вкрадчиво, жульническим голосом предложил попугай.

— Все притворяешься, старый хулиган. Все ты отлично понимаешь!

— Три часа половина двенадцатого, что тут смешного?

Профессор машинально посмотрел на часы. Они показывали десять минут четвертого. Он оглянулся, услышав легкий вздох. Олень с ветвистыми рогами в позе терпеливого ожидания стоял прямо у него за плечом на ступеньках террасы.

— Милый, у меня ничего нет для тебя, — с сожалением сказал Ив. — Впрочем… Ах, да!.. — Он нажал телефонную клавишу аппаратика, стоявшего посреди стола. Тотчас механический голос, очень напоминавший, впрочем, голос Непомника, заговорил: "Мы ушли осматривать Башню, просьба подождать. Если запоздаем, соленая лепешка для оленя в отделении "О"! Одну штуку, не раньше трех часов…" Он отпустил клавишу, и голос замолчал.

Олень поднялся на последнюю ступеньку, подошел к металлическому белому шкафу, вделанному в стену, и понюхал дверцу с надписью "О".

Неторопливо дожевав соленую лепешку, олень слизывал крошки с ладони Ива, когда за кустами послышались голоса гостей, возвращавшихся после осмотра откопанной Башни.

После нескольких торжественных и церемонных приветствий, как и положено коллегам по работе, которые знакомы много лет, но видятся друг с другом очень редко (не считая, конечно, совместных заседаний по стереовизору), все расселись на террасе за столом, попивая лимонад и заедая его орехами и бананами.

— Какие прекрасные маленькие бананы! Откуда это? — восхитился Ив, слегка вздрогнув в тот момент, когда подкравшаяся мартышка стащила у него из-под руки тот самый маленький банан, который он собирался очистить.

— Это подарок! — Непомник сделал приветливый жест рукой в сторону Сью-Сиу.

Тот так и расцвел мелкими улыбочками, выражавшими одновременно смущение чрезмерной скромности и простодушное самодовольство:

— О-о, это совершенно случайно! Знаете, я по дороге залетел на часок-другой к приятелю в Гонолулу. Он всегда припасает мне этих маленьких бананчиков. Очень полезные, знаете ли. В моем возрасте… — он глубоко и искренне вздохнул, — приходится следить за диетой. Очень рад, если вам они тоже по вкусу.

— Просто смешно вам говорить о возрасте! — желая сделать ему приятное, подал реплику Непомник.

Все знали маленькую слабость Сью-Сиу. Он при каждом удобном случае давал понять, что ему. вот-вот исполнится 176 лет, хотя на самом деле и 150 не было.

— Не жалуюсь, не жалуюсь! Лет семьдесят… семьдесят пять назад… когда мне… в общем, действительно я чувствовал себя похуже!..

Финстер высоко поднял запотевший от льда бокал с лимонадом и с суровой торжественностью произнес тост.

— Я пользуюсь случаем еще раз во всеуслышание принести глубокую благодарность нашем у другу, Главному Механику, руководителю раскопок, за его сообщение об открытии Башни. Все сомнения теперь отпали, и еще одна легенда получила научное подтверждение. Отпали все легковесные антинаучные гипотезы некоторых моих коллег… — он улыбнулся и с изысканной вежливостью сделал два полупоклона в сторону Ива и Сью-Сиу, — не по Центрам Связи «Земля — Космос», но коллег по археологии! Коллег, в своих работах XVII, XVIII, XIX и даже XXI веков легковесно продолжавших утверждать, что легенды, мифы, предания и так далее могут не иметь под собой никакой почвы, кроме произвольной выдумки! И вот, пожалуйста! Высота Башни, количество этажей, подземная тюрьма под кордегардией, изолированные покои этого Скорлупи, каменная ниша его алькова, камин и, главное, железная цепь с ошейником — все неоспоримо свидетельствует, что неведомые и, вероятно, многочисленные авторы легенды и, во всяком случае, некоторые из них все это видели своими глазами!

— И еще изумрудная птичка! — увлеченно подсказал Фрукти.

— Да! И… та есть нет! — быстро поправился Финстер. — Птичку мы оставим в покое. Прошу извинить, мне по дороге сюда уже довелось услышать от одного из моих спутников, что я выгляжу как именинник! Действительно, для меня и моей гипотезы сегодня радостный день… К тому же я просто рад. Я бы назвал это приподнятым настроением. Видите ли, когда ученый обнаруживает под микроскопом какой-нибудь зловредный вирус, он не может испытывать к нему чувства злобы, не правда ли? Это было бы просто смешно! И вот, представьте себе, я сотни раз читал на пергаменте рукописных списков, в ученых работах и сам бесстрастно, среди множества других, писал это имя: Карло Карлони деи-Скорлупи. Пустой звук! Обозначение бактерии или вируса… О, черт побери, почему же сегодня я испытал к нему вполне определенно выраженное чувство ненависти! Какая нелепость: мне безумно хотелось его придавить… Изумительные бананы! — круто оборвал себя Финстер и непринужденно откусил большой кусок банана прямо с кожурой и слегка подавился.