Бумажные книги Лали

Чтоб смазать возникшую неловкость, поспешил заговорить Ив:

— Вероятно, найдутся люди, которым покажется нелепым, что на какой-то небольшой планете, которую ожидает… Ну то, что нас ожидает, известно всем. А кто-то продолжает заниматься раскопками тысячелетней давности? Я-то не нахожу в этом ничего смешного!

— Прошу прощения! — своим густым голосом вдруг вмешался Механик. — По-моему, это как раз и здорово. Срок? Да черт с ним, со Сроком! Всегда и всему в конце концов бывает срок. Но пока он не наступил, мы, люди, будем стоять на своем месте и делать каждый свое дело. И будем до конца!

— Прекрасно выражено! — горячо воскликнул Сью-Сиу. — Знаете, на том, может быть, и всегда стояла, и сейчас держится Земля людей!

Тем временем Финстер уже взял себя в руки. Одобрительно кивая, методично очистил от шкурки банан, придирчиво оглядел его со всех сторон и, убедившись, что все в порядке, не обратил никакого внимания на черную лапку, которая спокойно вынула банан у него из руки и утащила под стол.

— Да, Лали! — вдруг наморщив лоб от смутного беспокойства, тихо спросил Ив. — Ты ведь тоже была там со всеми? Что ты все как-то молчишь?

— Да? — необыкновенно удивилась, но слегка покраснела Лали. — Я и не заметила. Разве я все молчу?

— Да, да! — сочувственно закивал Сью-Сиу. — Довольно молчаливая девочка. Я обратил внимание. Девочка, а такая… все молчит! Прелестная, но уж очень, такая, знаете ли, уж очень неразговорчивая девочка!

— Для меня это новость. Тебе было скучно, Лали?

— Я бы не сказала, там много поучительного… Знаешь, такие камни… Они шершавые…

Вмешался Механик:

— Э-э, профессор! Что может быть интересного у нас для молоденькой девушки? — Он захохотал своим простецким смехом.-Действительно, голые камни да ржавое железо… копоть… разве только парочка скелетиков несколько оживляют вид!

— Я там чуть не подох со скуки, — скроил сонливую физиономию Фрукти. — Не пойму, чего это там люди находят!

— Археология! Раскопки! Это занятие, конечно, только для специалистов! Узких специалистов!

Ив ласково улыбнулся Лали:

— Знаешь, это не беда, если ты и поскучала немного. Твоя мама так беспокоилась, когда узнала, что ты без нее поехала с нашими гостями.

— Наши гости просто замечательны! — растроганно проговорила Лали. — А вы, профессор Сью-Сиу, вы… просто настоящий рыцарь!

Ив с величайшим удивлением наблюдал за тем, что произошло дальше.

Старый руководитель Центра Связи «Джомолунгма», сияя множеством мелких улыбочек, поднялся со своего места, обошел вокруг стола и остановился около Лали. Тщательно пригладил согнутым пальцем перышки своих реденьких усиков и, низко нагнувшись, церемонно поцеловал ей руку. От неожиданности она не удержалась и по-детски хихикнула, прикусив губу. Потом встала и сделала ответный реверанс в стиле придворной дамы XIII века, что довольно забавно выглядело при ее мальчишечьей рубашонке с короткими рукавами и мятых брючонках.

Разом схлынула вся напряженность, какая обычно возникает в обществе, где все что-то знают и дружно стараются не проговориться.

Всем стало легко и весело.

— Это в благодарность. За прекрасный комплимент. Особенно драгоценный в устах такой немногословной дамы! — любезно объявил во всеуслышание Сью-Сиу.

— Однако, — шутливо воскликнул Финстер, — должен вам напомнить, что комплимент отчасти мог бы показаться и двусмысленным. Конечно, не в устах Лали. Кто поближе знаком с рыцарями…

— Вы просто шутите! — перебила его Лали. — Я знаю прекрасно, какими драчливыми и чванливыми бывали на самом деле люди, называвшиеся рыцарями. Но я, конечно, имела в виду такого рыцаря, как… как полагается… ну, в какой-нибудь сказке или…

— А я чуть было не испугался! — весь сияя, шутил Сью-Сиу. — Значит, вы меня причисляете?.. Собственно, к какому разряду рыцарей вы меня причисляете, если вам не трудно уточнить?

Это было крайне неосторожно сказано, но, когда профессор Ив спохватился, было уже поздно.

Лали выпрямилась, легким и плавным взмахом кисти руки точно смахнула что-то стоявшее перед глазами и, медленно роняя слова, заговорила певучим, негромким, как будто отрешенным голоском.

Никто не обратил внимания на то, с какой быстротой возникли в воздухе, над головой Лали, три мерцающие, будто пульсирующие, полусферы. Прозрачное облачко розовых крошечных бабочек метнулось от Лали к полусферам и стало невидимым, а профессор Ив, уже приподнявшийся со стула и открывший рот, чтоб предупредить и остановить Лали, тихо опустился на место и с необыкновенной ясностью вспомнил когда-то давным-давно им виденные длинные листья аира над водой, увидел ярко-зеленого лягушонка на большом листе кувшинки, и его не очень удивило, что этот лягушонок так хорошо разговаривает, и слова все ему уже знакомы, и он очень рад их услышать. Он продолжал слышать, что говорит Лали, но в долгих промежутках между двух медлительно растягиваемых ею слов он продолжал видеть или знать то, о чем она думала.

Слава только помогали, направляли, поддерживали то, что возникало в его мозгу, как это бывает в минуты необычно яркого и свежего воспоминания. Он откуда-то знал, он был на заросшем аиром берегу тихой речки. Потом он ясно ощутил легкое отвращение от прикосновения скользких и холодных лапок лягушонка… Кольнуло сердце смешливая жалость: лягушонок был ничтожно маленький и так доверчиво карабкался человеку на руку…

Девочка говорила, румянец выступил у нее на щеках, губы вздрагивали в несмелой улыбке, глаза, точно вспышкой, широко раскрывались: так в темноте пугаются сами дети, рассказывая другим про страшное.

— …Ну что ему было делать?.. Он был в отчаянии… Но ведь он дал обещание?.. И зеленый лягушонок сидел, доверчиво смотрел своими выпученными глазенками ему в глаза. Ждал и надеялся… И царевич, наверное, заплакал от стыда и досады, но он твердо верил, что клятвы надо выполнять, и сдержал слово: взял лягушонка в жены, и тогда-то вот она и превратилась в прекрасную принцессу… — Лали, улыбаясь, сморгнула с ресниц слезинки. — Вот как настоящий рыцарь держит слово! — Она улыбнулась и вдруг опомнилась.

Лали растерянно обвела взглядом всех сидевших за столом, губы скривились в плаксивой гримасе, и она захныкала, хлюпая мокрым носом.

— У-у-у!.. Так я и знала… Вы опять все видели? Я не хотела…

Все заговорщики, поклявшиеся молчать про случившееся в Башне, молчали, смущенные и подавленные.

— Ну, ну… — растерянно попробовал успокоить ее Ив. — Это было не так уж страшно… то есть немножко… Конечно, вероятно, все обратили внимание на лягушонка?..

Наступила тягостная пауза. Все молчали, как воды в рот набрали. Наконец, Сью-Сиу уклончиво, как-то неопределенно пожимая плечами, весьма фальшиво удивился вслух:

— Лягушонок?.. Вы имеете в виду лягушку небольшого размера?.. Ах, вот оно о чем речь!.. Не знаю, как другие… (Другие все молчали, дожидаясь, как он выпутается сам.) Что касается лично меня… пожалуй, нечто вроде такого существа как будто я припоминаю.

— Пучеглазый чертенок! — прорвался Фрукти. — Ну, хитрый. Чего он, дурак, боялся в руки его взять, я лягушек не боюсь!

— Сказка была… гм, воспроизведена вполне к месту. Я знаю примерно семьдесят два варианта этой сказки. Но неправда ли, удивительно реально было ощущение скользкой шкурки и этих маленьких лапок на ладони?.. — Финстер вдруг высоко поднял брови и полуобернулся, точно прислушиваясь с удивлением к тому, что сам только что проговорил.

— Э-э, что там лапки! — прорвался Лохматый. — У меня прямо-таки сердце стиснуло от страха, когда этот парень заколебался и чуть было не струсил… Здорово все обошлось!

Сью-Сиу мечтательно прошептал:

— А какая прелестная волшебная музыка зазвучала, когда шкурка поползла с лягушонка и он стал обращаться в царевну!

— Разве там была музыка? — удивился Фрукти. — Просто он так и просиял, а те идиоты, его братья, совсем обалдели и размякли с досады.

— Я так и знал, — с горестной покорностью произнес Ив. — Успокойся, Лали, милая, это была маленькая случайность, и все уже прошло…

Лали только и ждала, чтоб ее пожалели, начали успокаивать, и тут же заревела во весь голос.

— Да-а!.. — в перерывах между всхлипыванием вскрикивала Лали. — Ничего не случайность… Разнуздалась!..

— Давай соврем! — залихватски предложил попугай и вдруг завопил угрожающим тоном: — Что тут смешного? Что тут смешного? — ухватил клювом свою миску и застучал ею об полку, совсем как распоясавшийся пьяница в трактире.

Непомник вскочил с места, чтоб унять дебошира, а терьер бросился помогать ему водворить тишину, отчаянно лая на попугая.

Среди общего гвалта Лали стала успокаиваться и только изредка горько всхлипывала, вытирая мокрые щеки об коротенькие рукава своей рубашки.

Когда собачонка наконец успокоилась, а попугай временно смирился с мыслью, что ему и на этот раз не удастся получить ответа на роковой вопрос «Что тут смешного?», профессор Ив сокрушенно, сам, видимо, страдая, покачал головой с безнадежным упреком:

— Ах, Лали, Лали! Ты ведь дала честное слово маме, что это не повторится!

— Ничего я ей не давала. Я тебе дала слово, это хуже, и вот все равно распустилась и перестала следить за собой. Я не хотела, честное слово. И я хотела от тебя скрыть, раз уж это случилось, и они все так старались меня выгородить, и так у них, бедных, плохо это получалось, мне их даже жалко стало, такие симпатичные и честные, а врать умеют хуже малыша-школьника… Ну ладно, не буду реветь. Я честно все скажу… Я ничего не ожидала и вдруг увидела — ты пойми, какой ужас! — протертую в камне ложбинку и ошейник, к которому был прикован живой человек, и я почти увидела его, как он лежит, и меня прямо обожгло… такая жалость и тоска… и я все бы отдала, чтоб хоть несколько слов ему сказать… тысячу лет назад… утешить, чтоб он знал, что все пройдет и мы проклянем его ошейник, а его будем любить без имени… и хоть бы руку ему на лоб положить и погладить… и я еще могла в ту минуту удержаться, но я сама уже не хотела, не хотела удерживаться, я, конечно, вспомнила всю легенду, и я знала, я чувствовала, что они все вокруг меня молчат, и не шевелятся, и, наверное, все видят… или чувствуют, что я!.. Пожалуйста, вы видите, я сама созналась, так что не бойтесь, говорите всю правду.

— Мне можно ничего не объяснять. Я представляю все, что могло произойти в Башне. Девочка не виновата. Она всегда была… или обладала повышенной способностью передавать свои ощущения другим. Но за последнее время это настолько вышло за рамки, что… ее мама полна опасений… И я, конечно, тоже. Боюсь, не слишком ли она перенапрягает свою нервную систему…

— Что ты, наоборот, мне последнее время это гораздо легче… Как-то само собой получается. Мне только есть всегда хочется. Хорошо, что бананы еще остались!

Никто не обратил внимания на неясно мерцавшие над Лали полусферы. Мало-помалу они становились все прозрачнее, пыхнули розоватым облачком и исчезли совсем,

Через несколько минут на террасе уже не осталось ни одного человека. Только попугай тихонько постукивал своей миской. На стук немедленно отозвались две вороны. Они уселись рядышком перед миской. Попугай, горделиво выпятив грудь, топтался боком взад и вперед, быстро перебирая лапками по жердочке, и в роли гостеприимного хозяина лопотал:

— Что тут смешного? Пучеглазый чертенок! — затем разразился тонким Лалиным плачем и панибратски предложил воронам соврать.

Вороны, по обыкновению вежливо уступая друг другу очередь, вытаскивали и расклевывали кусочки из миски.

Глава 14

СПЯЩИЙ ТЕАТР ПРОСЫПАЕТСЯ

В старом театре понемногу собиралась публика. Довольно странный это был театр — давным-давно заброшенный, закрытый уже лет сорок тому назад.

Сорок лет он не слышал ни человеческого голоса, ни певучего звука смычка, ни бравурного звона медных тарелок. Подхваченные золотыми шнурами тяжелые складки гардин за сорок лет ни разу не шелохнулись в неподвижно замершем воздухе.

И публика собиралась довольно странная. Первыми примчались подростки — мальчишки и девчонки в своих дешевых, помятых ракетах, размалеванных смеющимися рожами и зубастыми пастями крокодилов. Как попало рассовав по местам в гардеробных отсеках на крыше своих чудищ, они медленно спускались в фойе, глазея по сторонам, дурашливо пересмеивались и подталкивали друг друга локтями.

Пожилые, на своих старомодных ракетах, опускались неторопливо, и дамы поправляли прическу, прежде чем выйти на посадочную площадку.

Были даже такие, что приходили пешком и поднимались на скрипучих древних эскалаторах. Эти еще помнили день последнего представления, когда в последний раз Ромео подвел свою Джульетту к разноцветным огням рампы, протянув руку убитому Тибальту. И все они — благородный герцог, Меркуцио, воины и няньки, шуты и слуги, — братски схватившись за руки, как цепочка заблудившихся в сумерки испуганных детей, вышли вперед и отдали глубокий прощальный поклон публике, заполнившей зал. Потом опустился занавес и начали гаснуть огни; музыканты уложили смычки и скрипки в футляры; и публика последнего спектакля молча стала расходиться, унося с собой навсегда затихший страстный полушепот безумных монологов, неистовые проклятия и крики ненависти, горестные жалобы и блеск южного солнца беспечно звенящей шпагами Вероны — весь восторг, печаль, буйство и мудрость чужих умов и сердец.

В просторном пустынном фойе со стен глядели портреты некогда любимых и знаменитых актеров: застывшей в воздушном полете совсем юной (пятьдесят лет назад) балерины; хмурого великого дирижера с львиной гривой; актрисы с прекрасными вдохновенно-сияющими глазами, в те годы, когда критики и поэты впервые начали ее именовать Прекрасной Дамой.

Мальчики и девочки, чьи родители и деды прожили свои жизни около телевизоров и сами родившиеся под сенью стереовизора с программой для трудных и новорожденных, впервые в жизни входили в здание, которое именовалось «театр», в изумлении переглядывались и недоуменно пожимали плечами.

— Куда это ты нас приволок? — сварливо бурчал, оглядываясь по сторонам, мальчик, чье полное имя было Ракетик, а уменьшительное Кетик. — Что это за морды тут наляпаны по стенам этого старого сарая?

— Веселое местечко! Что тут будет? Похороны? Или это просто кладбище мамонтов? — В восторге от собственной остроты Телик так сморщился в беззвучном хохоте, что веснушки, густо рассыпанные но всему его круглому личику, слились в неровные полоски.

— Только приземлились, и уже пошла скука! — капризно хныкнула девочка Оффи.

— Не будьте ослами! — сурово оборвал их Фрукти. Он-то и затащил всю компанию в театр и чувствовал себя не очень уверенно. — Погодите хрюкать. Еще ничего нет. Когда начнется, тогда можете высказываться.

— Ах, нет, мы уже в восторге! — закатила глаза Оффи. — Ты нам так здорово рассказал, что мы даже ничего не поняли, — и насмешливо фыркнула.

— Можете заводить свои вонючие ракетки и катиться, откуда приехали! Как будто вас очень уговаривают!

— Нет-нет, Фрукти, мы уж все тут рассмотрим, от чего ты в восторге. Все до ниточки. А потом уж посмеемся вволю. Мама моя! Да тут зачем-то стулья наставлены! Длиннющими рядами! Тут что? Сидеть надо?

— Вот это да! Неужто было время, когда нормальные люди по своей воле тащились сюда поглядеть, как там вот по доскам расхаживают и болтают между собой какие-то наряженные типы? И это вместо стереовизора, который можно глядеть дома хоть лежа, хоть вверх ногами и в любой момент пощелкать переключателем, перескакивая с одной программы на другую!

Оффи, волоча ноги, с кислым видом, вяло тащилась позади всех.

— Загадки-переключалки? Иногда смешно получается, только надоело уже!

— Подумать только! Какие-то предки сюда собирались толпой! И вот сюда они плюхались, каждый в свое креслице? Так и сидели, не вставали целый вечер? Ни прилечь, ни переключить, ни перекусить, ни покувыркаться с соседом? Да я десяти минут тут не высижу!

— А ноги класть на спинку кресла тут полагается?

— Н-нет, кажется, нельзя.

— Нет? Ну так вот, я задираю повыше! Здорово?

— С кем это ты поздоровался, Фруктик?

— Так, одни знакомые стариканы. Лалины приятели.

— Ух ты, какой носяра, — даже голос потеряв от восхищения, просипел Котик — Это он нарочно себе устроил или правда такой?

— Такой и есть. Его даже зовут Розовый Нос, Ага, обалдел. Посмотрел бы, какой он у него делается, когда он разозлится или обрадуется! Ахнешь!

— Хочу такой! — мечтательно проскрипел Кетик. — А он может нарочно менять цвет? Ну, все равно здорово. Дорого б я дал за такой разноцветный нос. Не заскучал бы с таким!

Старые мужчины и седые женщины, встречаясь, переговаривались вполголоса и рассаживались неторопливо, подальше от хихикающих девчонок и мальчишек.

— Как это странно, опять оказаться в театре, не правда ли?

— Но ведь занавес поднят. Сцена пуста. И не видно никаких приготовлений!

— Однако же нас пригласили и обещали, что будет очень интересно!

— Вы не знаете, что будут сегодня показывать…. или представлять?

— Право, мы сами не знаем, — стараясь не показать своего волнения, отвечала Прекрасная Дама. — Ведь это будет в первый раз в такой большой аудитории.

— Я ужасно волнуюсь: а вдруг эта Мачеха не отпустит ее из дому? — шепнул, порозовев от волнения, Розовый Нос.

— В конце концов, все так хорошо и как-то само собой у нас получалось среди своих, а тут столько народу, это может ее смутить. Зря мы это задумали… — Бедный Непомник так волновался, что, кажется, не прочь был еще раз позабыть все происходящее вокруг него.

Чемпион, не чувствуя ни малейшей уверенности, самоуверенно усмехался:

— Знаете, что человек должен себе сказать после того, как его во второй раз сбили с ног в нокдаун? «Ага, дело уже начато, посмотрим, как оно пойдет дальше!»

— Хорошо бы, чтоб Лали взяла для начала что-нибудь простенькое, чтоб ей было полегче.

— Вы знаете, что тут готовится? Об этом столько говорят, но все по-разному. Вы можете что-нибудь объяснить?

— Ха! — высокомерно воскликнул Розовый Нос и ожесточенно повторил: — Ха! Ха! Да если мне целый день будут подробно объяснять, что такое халва, во рту у меня сладко не станет. Не знаю, как у вас!

— Умоляю вас не раскаляться, вы можете вспыхнуть! — мягко остановила его Прекрасная Дама. — Видите ли, мы все немножко волнуемся. Мы просто пришли к выводу, что совестно нам одним все это переживать, надо поделиться с другими, пока не поздно, вот и задумали собрать побольше людей.

— Да, да, это очень мило, мы все так обрадовались, что откроют старый театр. Но ходят такие забавные слухи, ах, вероятно, просто болтают! Мало ли чего люди ни выдумают! Чуть ли не детские сказки какие-то! Не обижайтесь только. Мы уверены, конечно, что это только сплетни!..

Тут в разговор впервые мягко вмешался своим невозмутимо спокойным голосом Прат, он сидел в одном ряду с приезжими гостями Сью-Сиу и Финстером.

— Что касается меня, хорошая сказка никогда не кажется мне детской. К сожалению, только взрослые… гм… часто теряют чудесный мир сосуществования мечты, фантазии и реальности, а ведь это и есть сказка. Все началось со сказки. Вся мировая культура.

— Возможно, что это так, — с сомнением сморщился пожилой человек с курчавыми бакенбардами. — Но ведь сегодня это все-таки давно отжившее прошлое! Человечество далеко ушло! Высоко вознеслось над своим прошлым, не правда ли?

Сью-Сиу добродушно закивал:

— О, конечно, очень высоко! Однако первый этаж любого здания вовсе не отмершее прошлое для его десятого этажа! Это его основа, без которой он не мог бы сделаться десятым! Не будь первого, остальные попросту рухнули бы, а?

— Но все же нельзя всерьез отрицать, что сказка это всего-навсего…

— Сказка! — поспешно полностью согласился Финстер. — Я немножко разбираюсь в этом вопросе… так… немножко. И знаете, что я скажу: возьмите самую прекрасную самоновейшую нынешнюю повесть, поскребите ее и вы обнаружите в основе сказку. Одну или несколько.

Мечтательно улыбаясь, снова заговорил Прат:

— Помните тот день, когда много лет назад навсегда закрывался этот театр, мы сидели в этих же самых креслах и смотрели последний спектакль — «Ромео и Джульетта». Ведь это тоже большая, разыгранная в лицах, старинная сказка о безумии кровавой вражды, сгубившей юную любовь. Разве нет? Тогда еще мои глаза могли видеть, прекрасно видеть, но я и сейчас вижу вас, наша Прекрасная

Дама, до сих пор слышу ваш голос в знаменитых самых последних словах бедной Джульетты!

В зале послышались нетерпеливые аплодисменты. Сцена все еще была пуста и полутемна, только узкий голубой луч, вероятно от старой бутафорской луны, падал на кресло с пышной резной спинкой, которое служило некогда троном какому-нибудь театральному королю.

— Чего это они руками выделывают? Ладонями шлепают? — встрепенулся Кетик, сидевший в очень неудобной позе, только бы повыше задрать ноги. — К чему это они шумят?

— Шуметь так шуметь! — воодушевился Телик. — Тут свистеть и ногами топать можно?

Пожилой сосед вежливо к нему обратился:

— Ногами? И свистеть? Отчего же, пожалуй, можно.

— Неужели? Ну, тогда дураков нет, мы не станем. А вот так, руками в ладоши колотить?

— Вот это не разрешается, строго запрещено.

— Ага, ребята, взялись все разом! Похлопаем! Минуты три озорные, неистовые аплодисменты перекатывались по залу, и вдруг все утихло и замерло в изумлении.

— Да ведь это же всего-навсего наша Лалька! — изнемогая в презрительном разочаровании, тончайшим голосенком пискнула Оффи высоко вздернув плечи, да так и осталась сидеть, позабыв их опустить.

Действительно, на сцене появилась Лали в длинном голубом бархатном платье, расшитом золотыми пчелками. Блестящие золотые локоны скользили у нее по плечам, когда она поворачивала голову направо и налево, удивленно озираясь по сторонам, видимо не совсем понимая, куда это она попала. В первое мгновение она, кажется, хотела даже попятиться, но маленький кухонный робот самообучающегося класса мягко и настойчиво подталкивал ее вперед.

— Куда ты меня тащишь?.. Я же не думала, что тут соберется столько народу… Ой, вот теперь, когда я нарочно буду стараться, ничего у меня не получится! Я так не умею!

Робби упорно подталкивал ее к бутафорскому трону. Растерянно и беспомощно улыбаясь, она подошла к нему и села.

Мальчишки, сидевшие задрав ноги на спинки кресел, на всякий случай загоготали.

Робби, усадив Лали, вытащил из своей кенгуровой сумки большую книгу и, как бы превратившись в удобную подставку-пюпитр, установил книгу у Лали перед глазами…

— Не знаю, — жалобно протянула она. — Вот честное слово, не зна-аю! Что у меня получится… — и зябко съежив тоненькие плечи, застенчиво улыбнулась и сейчас же, вскинув голову, звонко и радостно воскликнула: — А-а!.. Ты уже опять тут? — и обвела глазами то, что возникло невысоко, метрах в двух, у нее над головой..

Три одинаковые полушария, точно осветительные приборы, с трех сторон своими срезами направо ленные на девочку, возникли и повисли в воздухе. Тихое пчелиное жужжание еле слышалось с их матовых вогнутых внутрь экранов, по которым с неуловимой быстротой сновали исчезающие цветные спиральки и чуть светящиеся точки. На мгновение нечто похожее на розоватое облачко крошечных полупрозрачных бабочек окутало голову и плечи девочки. Оно быстро сошлось в одну точку, как будто неслышно вспыхнуло и погасло, втянутое в мерцающие экраны трех полусфер. Впрочем, никто не обращал на них внимания.

Тихо сделалось вокруг. Девочка сосредоточенно, медленно перекладывала большие страницы старой книги.

Было странно: в необъятных пространствах неслышно пульсировал Космос, раскачивался воображаемый маятник, отсчитывая время для тех, кто жил, подчиняясь времени, отсчитывал истекающий Срок превращения маленькой голубой и зеленой планеты в еще одно безжизненное небесное тело, каким оно было всего несколько миллиардов лет назад. Все помнили об этом, хотя старались не помнить. Но каждый чувствовал в себе этот маятник. Не тот маленький, что начинает тикать в человеке еще до колыбели и останавливается вместе с сердцем в последний день. Нет, всеобщий, космический, звездный маятник общей жизни живых, дышащих, радостных, хищных, добрых, ласковых и печальных, счастливых, вероломных, самоотверженных, лживых и прекрасных существ, что населяют все поля, города, леса, степи и горы Земли, неслышно раскачивался во всех сердцах.

А в крошечной, покрытой в этот час вечерней тенью точке земного шара, в большом городе, в одном из тысяч его строений, в ветхом зале сидела на облезлом троне короля Лира девочка, вокруг нее была тишина, и все смотрели на нее, потому что она заговорила, водя пальцем по строчкам громоздкой старой книги. Медленно, почти по складам, она прочитала странную первую фразу:

— «Не желаете ли, добрые люди, послушать прекрасную повесть о любви и смерти? Это повесть о Тристане и королеве Изольде, послушайте, как любили они друг друга, к великой радости и к великой печали, как от того и скончались в один и тот же день — он из-за нее, она из-за него». — Лал и остановилась со вздохом, и именно в этот момент над ее головой ожили, и вспыхнули, и зажужжали пчелки сразу двенадцати полушарий, в которых с неуловимой быстротой понеслись спиральки, цветные точечные огоньки, а в зрительном зале люди тихонько ахнули, шевельнулись, торопливо перевели дыхание и замерли, с каким-то изумлением и жадным вниманием слушая долгое молчание девочки, точно боясь упустить хоть мгновение струящегося света и тревожной прелести тихой музыки, неудержимо возникавшей в них самих.

Медленно потекла над замершим залом старого театра древняя повесть о бесконечных злоключениях, о доблести и подлом коварстве, о подвигах верности, о горестях и горьком счастье давно умолкших сердец, волной горячей крови стучащих снова, спустя тысячелетия, в бесчисленных вновь рожденных человеческих сердцах.

— "Тристан был слишком слаб, чтоб оставаться на Пенмархской скале, и уж много дней лежал в комнате, вдали от берега, плача по Изольде… Наконец ветер окреп и показался долгожданный белый парус.

Другая Изольда подошла к ложу Тристана и сказала ему:

«Друг, Каэрдин возвращается, я вижу его судно в море».

Тристан затрепетал:

"Скажи-ка, какой на нем парус? " — Потому что белый парус обозначал, что на корабле плывет его Белокурая Изольда, и это одно его могло исцелить.

Тогда-то Другая Изольда и отомстила:

«Я хорошо рассмотрела парус. Знай же, что он совсем черный!»

Тристан повернулся к стене и сказал:

«Я не могу больше удерживать свою жизнь», — и испустил дух.

И во всем замке заплакали рыцари, товарищи Тристана…"

Длился странный вечер в заброшенном театре. Где-то во времени раскачивался воображаемый маятник, отсчитывая минуты, часы и месяцы, все сокращая недолгий остаток Срока маленькой планеты, но в зале уж никто о нем не помнил.

Лали прочитывала несколько фраз и останавливалась, чтобы все себе ясно представить, как будто старалась справиться с охватившим ее удивлением перед открывшейся ей картиной.

«…В раскаленном мареве бесплодной пустыни возникала, покачиваясь, длинная цепь шагающих верблюдов, и жара все усиливалась, все медленнее шагали животные, и люди уже отчаялись спасти свои жизни из-за томившей их жажды и зноя, когда среди пустыни возник перед их глазами прекрасный город, весь из серебра, и, едва они вошли через ворота в его пустынные улицы и базарные площади, как будто только что покинутые пестрыми толпами людей, на них повеяло нежным ветерком и благоуханным запахом, их глазам представилось множество деревья ев, спелых плодов, поющих птиц и чистых потоков…»

И вслед за тем Снежная Королева в вихре снега неслась к своему ледяному дворцу, где замерзали сердца людей…

И снова Гарун-аль-Рашид знойной звездной ночью крался тесными переулками сказочного Багдада на звук лютни и нежного голоса, приводящего, в волнение и звучавшего за запертыми воротами и железными решетками в загадочном и, таинственном саду, наполненном запахом апельсиновых цветов и журчанием фонтанов…

И двое бедных лесорубов, возвращаясь домой, пробирались через густой сосновый бор. Была зимняя ночь, и стоял лютый мороз, на земле и деревьях лежал толстый снежный покров. И когда они приблизились к горному водопаду, то оказалось, что он неподвижно застыл в воздухе. И тут они увидели, как покатилась по небосводу необычайно яркая звезда, и так началась сказка о жестокосердом Звездном мальчике.

И, едва она подошла к концу, через минуту после того, как Лали перевернула еще одну страницу большой старой книги, уже покорная замухрышка Золушка смывала копоть со своего печального личика и вдруг становилась ослепительной красавицей, но только до двенадцати часов ночи… И вот под фырканье сестер и зевки придворных волшебный башмачок как влитой, вскакивал и облегал ее маленькую грязную ступню, робко вылезшую из деревянного башмака, набитого соломой, и надменный царедворец, сорвав шляпу с перьями со своего курчавого парика, низко склонился перед чумазой девчонкой, только что копошившейся на коленях у закопченного очага. Застенчиво просиявшее лицо Золушки как будто стояло в воздухе, и все сердца наполнялись счастьем торжества ее невозможной, бесконечно далекой от всякой возможности, но все-таки сбывшейся мечты.

Ребятишки помладше ликовали в простодушном восторге от того, что так опростоволосилась злющая мачеха. Эта живучая, вековечная, как Баба-Яга, спутница бесчисленных детских жизней на протяжении тысячелетий. Девочки постарше распрямляли согнутые спины, вздергивали подбородок и очень хорошели. Они были увлечены не меньше мелюзги. Конечно, непохоже это было на то, что видели ребятишки. Сверкающее торжество Золушки светило им не в том, конечно, что Принц ввел ее за руку в парадную дворцовую залу. Нет, ведь это она дала ему силу и волю отряхнуть с себя всю позолоту залы, отбросить весь мусор его придворного и королевского недолговечного величия и, следом за ней, переступить через порог поистине волшебного мира, оставив позади все герцогские мантии и короны, как лоскуты и размалеванные маски ночного карнавала. Одному из всей несметной толпы никчемных, всеми позабытых принцев и королей — ему дано навсегда остаться Принцем, которого ввела в бессмертную сказку Золушка…