Ловцы ветра

Раньше в подобных случаях Гаррет действовал смелее, сейчас же его словно что-то останавливало, и если бы Сеймур прислушался к внутреннему голосу, говорящему о том, что с выбором жертвы он, кажется, ошибся, то, скорее всего, немедленно встал и откланялся, но мелкие судороги во всем теле стали постепенно переходить в конвульсии. Сеймур не смог сдержать дрожание руки, и вино выплеснулось из рюмки на стол.

– Вам нездоровится? – Том казался обеспокоенным. – Вы простудились? Разрешите заказать вам грог. Нет-нет, не отказывайтесь, мне приятно быть для вас хоть чем-то полезным.

Бишоп подозвал хозяина и заказал грог, потом сам пошел на кухню, чтобы проследить за его приготовлением, и, вернувшись, поставил перед Гарретом большую дымящуюся паром чашку.

– Выпейте большими глотками и убедитесь, что вам тут же станет легче.

Гаррет знал, от чего ему станет легче, но решил не противиться. Сейчас он выпьет грог, потом попросит Тома проводить его, откажется от экипажа под предлогом, что ему необходимо все же прогуляться пешком, а не ехать в карете. В это темное время суток всегда найдется какой-нибудь безлюдный закоулок, где он сможет воспользоваться преимуществом внезапного нападения. Вряд ли Том подозревает в нем хоть какую-то опасность. Тем лучше.

Сеймур подумал еще о том, что снотворное следует в рюмку Бишопа все же подсыпать. Вместе с вином снотворное действует очень эффективно. Разумеется, молодой человек не заснет прямо за столом, зато почувствует слабость.

Он улучил момент и воровским движением вытряхнул содержимое капсулы в рюмку своего собеседника.

Из трактира они вышли как два приятеля, отметившие встречу после долгой разлуки. Сеймур, который действительно чувствовал себя отвратительно, придерживал Тома за талию, а тот, в свою очередь, ощутимо покачивался под действием вина и снотворного.

– Рад быть вам полезен, – говорил Том заплетающимся языком. – Сочту за честь пообедать с вами послезавтра в «Желтом льве».

– Непременно, – бормотал Сеймур, нервно оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, не идет ли кто за ними следом. – Только почему послезавтра? Я приглашаю вас завтра же днем.

Несмотря на слабость Сеймур был готов к нападению. Тело колотила крупная дрожь, взгляд утратил резкость – все говорило о том, что недуг завладевает им все сильнее. Еще неизвестно, как он будет чувствовать себя завтра, если не удастся прикончить Тома сегодня. Нет, надо действовать.

Имея дело с женщинами, Гаррет почти никогда не прибегал к оружию. Но молодой человек – совсем другой случай. Он явно неслаб, хотя и выпил немало, с ним придется повозиться. Лучше будет, если обойдется без криков и призывов о помощи. Сеймур потихоньку нажал кнопку на трости, чтобы потом резким движением стряхнуть футляр и обнажить стилет. Одного удара в сердце будет достаточно, а затем он вопьется зубами в еще теплое горло жертвы, и после целый год можно не думать ни о каких опасных приключениях.

Он отпустил талию Тома и взмахнул рукой. Стилет выскользнул из ножен, и тут же Гаррет перехватил трость на манер шпаги. Но, видимо, он опоздал. Рука отказывалась подчиняться воле. Колени Гаррета подогнулись, и он упал бы на грязную мостовую, если б его вовремя не подхватили крепкие руки Тома.

Очнулся Сеймур на лежанке, застеленной дешевым потертым одеялом. Сначала он не мог сообразить, что, собственно, произошло, но попытался встать и тут же убедился, что его руки и ноги крепко связаны.

– В чем дело? – сердито крикнул Сеймур в спину двум мужчинам, сидевшим за столом.

Неяркое пламя лампы, едва освещало убогую комнатку.

– Смотри, Фридрих, он очнулся!

Гаррет тотчас узнал голос Тома.

Второй мужчина неспешно повернул голову в сторону кровати. Гаррет увидел недовольное крупное лицо с толстыми щеками, рыжие усы незнакомца торчали горизонтально, словно он прикрепил под носом щетку для мытья посуды.

– Он очнулся, наш дорогой друг, – нараспев произнес тот, кого назвали Фридрихом. По сильному акценту Сеймур определил, что он, скорее всего, немец. – Вампир желает приветствовать нас.

От этих слов Сеймур разом вспотел и попытался разорвать стягивающие его веревки.

– Не трудитесь зря, – Фридрих встал и подошел к постели. – Я в совершенстве владею умением завязывать узлы, а когда имеешь дело с вампирами, это необходимо.

– Какого черта... – выдавил из себя Сеймур. – О чем вы говорите?

– В Черногории и Трансильвании меня называют Охотником За Упырями, – то ли отрекомендовался, то ли просто поставил его в известность Фридрих. – Всю свою жизнь я посвятил противостоянию таким, как вы. Правда и то, что в доброй старой Англии вампиры – редкость. Тем удачнее и счастливее охота, если зверь редок. А ведь вы зверь, Сеймур. Ловкий, изворотливый и чрезвычайно опасный. Когда крестьяне в Черногории выходят всей деревней с осиновыми кольями, чтобы убить вампира, они знают, что делают. Там такие случаи не в диковинку. Но здесь, в добропорядочной стране, осененной вековыми традициями благочестия, вы – уникум. Я так давно следил за вашими деяниями, что почти с точностью сумел определить, к какому типу вы относитесь. Я вас вычислил, Сеймур. Я вас поймал на приманку в то время, когда вы считали, что сами изловили очередную жертву. Том сыграл безукоризненно. Правда, Том?

– Еще бы, – Том тоже подошел к кровати и заглянул в лицо Гаррета. – Но я до конца не был уверен, что этот господин именно тот, кто нам нужен. До тех самых пор, пока он не подсыпал мне снотворного в вино. Хорошо, что я был внимателен, и сумел поменять бокалы.

– Отпустите меня, – взмолился Сеймур. Разум подсказывал, что сейчас нужно проявить максимум убедительности, чтобы не расстаться с тем, чем он особенно дорожил – с жизнью. – Я никому не делал зла. Я никого не мучил. А если и убивал, то только из необходимости.

– И нам убить вас придется из необходимости, – с некоторым сожалением признался Фридрих. Его рыжие тараканьи усы воинственно вздернулись. – Хотя признаюсь, поступить так мне приходится с грустью. Впервые я встречаю вампира, принадлежащего к особой породе, я бы сказал – рафинированной касте сомневающихся. Согласитесь, Гаррет, вы сожалели о том, что делали?

– Да, да! – охотно и услужливо подтвердил Сеймур. – Вы не представляете, как мне бывало тяжело поступать таким образом. Я раскаиваюсь!

– Знаете, Том, – задумчиво произнес Фридрих, – мне кажется, он не безнадежен. Вы не пробовали, – вновь обратился он к Сеймуру с рассудительностью врача, пытающегося испытать на пациенте очередное лекарство – заменить человеческую кровь кровью животных?

– Я думал об этом, – признался Сеймур, потихоньку напрягая мышцы и в очередной раз убеждаясь, что путы его крепки. – Я попробую! – крикнул он, уловив тень сомнения на крупном лице Фридриха.

– У нас нет времени для экспериментов.

Фридрих вновь отошел в тень, так что теперь Сеймуру была видна только его широкая спина, и склонился над своим саквояжем. Когда он повернулся к свету, то Гаррет увидел, что в руках он держит остро заточенный осиновый кол и довольно увесистый серебряный молоток.

– О-о! – застонал Сеймур, отворачиваясь к стене.

– Я не хочу причинять вам лишние страдания, – Фридрих потрогал острие кола и положил его на стол. – Но дело в том, что ваше правосудие вряд ли одобрит мои действия, даже если мне удастся доказать, что я поступаю единственно правильным образом. К тому же у меня есть все основания считать, что за мной следят. Поэтому выход из этой ситуации существует только один...

– Я небеден, – быстро сказал Сеймур.

– У вас наверняка долгов больше, чем стоит все ваше имущество. Но даже если бы вы могли мне заплатить, я бы не взял у вас ни пенса. Я предлагаю вам выпить сейчас снотворное, – при этих словах Гаррет заметил, как Том неодобрительно покачал головой. – Вы предпочитаете то, каким пользовались сами, или я могу вам предложить то, что есть у меня? Очень хорошее лекарство, вы быстро уснете. А уж тогда... – Фридрих многозначительно положил ладонь на осиновый кол.

– Умоляю! – Гаррет вновь попытался ослабить узлы.

– Придется без снотворного, – зловеще пробормотал Том.

– Хорошо, – Сеймур бессильно откинул голову на подушку. – Но тогда быстрее.

– Я только могу вас просить об этом, – учтиво поклонился Фридрих.

Том поднес к губам Сеймура чашку, от которой пахло болотной гнилью, валериановым корнем и еще чем-то острым и неприятным. Гаррет закрыл глаза и торопливо, давясь и захлебываясь, начал пить.

5. Шаки

Камни после захода солнца очень быстро остыли, и Шаки почувствовала, как тело начал бить озноб. Она знала, что это нагромождение валунов посреди вельда – ее последние убежище: вряд ли удастся прорваться через цепь охотников, замкнувших кольцо облавы, даже с рассветом. Но кое-какие шансы все же оставались.

Равнина вокруг была нездоровая, путников здесь часто настигала лихорадка, местные эту часть вельда избегали.

Шаки прислушалась. Далеко, у реки, на берег выбрались бегемоты и начали пастись. Характерный хруст, с которым бегемоты, как теркой, срезают нижней губой траву, казался очень отчетливым, но Шаки знала, что белые, загнавшие ее в эту ловушку, не слышат ничего. Слабые, нервные людишки. Но их много, и у них есть ружья, против которых бессильна магия.

Большие базальтовые глыбы, которые вода и ветер смогли лишь едва облизать, но не разрушить, напоминали затейливо построенную крепость. Здесь были свои скрытные ходы и коридоры, мостики и лесенки, и Шаки могла бы довольно долго дурачить своих преследователей, перебираясь из одного тайного убежища в другое. Но она хорошо понимала: если охотники всерьез возьмутся за дело (а они настроены очень серьезно), то спастись все равно не удастся. Рано или поздно ее обнаружат. Живой отсюда ей не уйти.

Еще днем она издали почувствовала приближение врагов и покинула деревню раньше, чем туда вошли отряд белых с ружьями и преданные им кафры-проводники из племени ама-тонча, привезенные в ее страну с юга. Ни один из ее соплеменников не решился бы участвовать в этой охоте. Они слишком хорошо знали, на что Шаки способна.

Из одежды на Шаки была лишь домотканая юбка, доходящая до колен. Она не успела взять ничего из вещей, времени не было. Деревня стояла посреди вельда, и хотя ее окружали деревья, укрыться по-настоящему можно было лишь в высокой сухой траве. Уловив запах белых, Шаки, не раздумывая, бросила жернов, которым размалывала зерна, и, забежав за хижину, ползком, как ящерица, скользнула в траву. Распугивая укрывшихся от жары мух, она на четвереньках отползла в вельд подальше и только потом, взобравшись на термитник, стала смотреть, как большой отряд, примерно из тридцати человек, вошел в деревню. Все восемь белых держали в руках длинноствольные ружья. У пяти кафров также были ружья, остальные несли ассегаи и щиты. Кроме того, у шести негров за спиной торчали луки. Немалое воинство, если учитывать, что охотиться они собрались не на львов и гиппопотамов, а всего лишь на женщину.

Шаки презрительно скривила губы.

Она села, подтянув колени к груди и обхватив плечи руками, но все равно не смогла согреться. Хорошо хоть пока не очень хочется пить. Камни стали мокрыми от росы, влага конденсировалась на поверхности, ее можно слизнуть языком. Но что делать, когда взойдет солнце?

И бабушка, и мать Шаки умели вызывать дождь. И Шаки тоже знала, как это делать. Но для этого нужны амулеты, а они остались в хижине. И еще для этого нужно время.

Запах дыма от костров, которые белые и кафры разложили вокруг нагромождения камней, казалось, лез изо всех щелей. Шаки приподнялась и еще раз огляделась. Нет, ночью сунуться в ее убежище охотники побоятся. Но скоро взойдет луна, станет светло, а с рассветом они обязательно попытаются достать ее отсюда.

Прислушавшись к ночи, Шаки различила обрывки разговора белых, кафры молчали. Плохо зная язык пришельцев, Шаки все же понимала, о чем они говорят, хотя и не дословно. Это умение понимать чужую речь также было унаследовано ею с рождения, и она никогда не задумывалась, почему умеет делать то, что другим недоступно.

Один из белых с большой бородой был, очевидно, в отряде за старшего. Раньше его Шаки не видела, а вот того, что был с ним – худощавого парнишку, который сейчас дрожал от страха, даже сжимая в руках винтовку, она знала. Сын фермера, что живет за рекой. Они поселились в вельде два года назад, привезли скот, какого здесь раньше не видели, наделали загородок из жердей, заставляя охотников из деревни Шаки обходить их владения.

Эти двое находились наиболее близко к убежищу Шаки, нарушая довольно правильный круг засад вокруг камней. Отец парнишки расположился у костра шагах в сорока-пятидесяти левее вместе с еще тремя белыми. Остальные смешались с кафрами по другую сторону валунов.

– Она насылает болезнь на коров и овей, и они дохнут, – говорил парнишка. – Эту шаманку боятся все в округе, но мы с ней решили покончить раз и навсегда. Вот увидишь, Джерри, я ее подстрелю.

– Сначала перестань дрожать, – рассмеялся бородатый. – А то промахнешься с пяти шагов.

– У меня опять начинается приступ лихорадки, – признался парнишка. – Проклятая Африка! Говорил ведь отцу, что лучше оставаться наемными рабочими в Англии, чем заводить свою ферму здесь.

Шаки сплела пальцы обеих рук, потом разжала и, словно сбрасывая с кисти насекомое, резко взмахнула левой кистью.

– У-юй! – послышалось из засады. – Теперь и голова заболела.

Большая яркая луна поднялась из травы, стало еще холоднее, зато открылась мертвенно-бледная равнина.

– Надо поджечь траву, – задумчиво пробормотал бородатый. – Нечего было устраивать облаву и сидеть всю ночь в засаде. Но ничего, утром я этим займусь.

Огибая убежище Шаки, по вельду к реке на водопой шли антилопы. Шаки хорошо слышала их осторожные шаги, а иногда различала легкие тени, скользящие в высокой траве. Гулко протопал одинокий буйвол, остановился, глядя на огонь, недовольно фыркнул и проследовал дальше. Из глубины вельда раздался короткий рык льва.

Шаки оживилась, переползла за соседний валун, еще раз прислушалась. Да, сомнений нет, пара хищников – лев и львица – неторопливо, на расстоянии нескольких прыжков друг от друга, направлялись вслед за антилопами к реке. По всему похоже, что семью они составили недавно, не успели обзавестись потомством и еще не обременены заботой о детенышах. Прекрасная сильная молодая пара. То, что Шаки сейчас и надо.

Отыскав пучок травы, выросшей между камней, Шаки сорвала несколько сухих стебельков, разложила их на две кучки и, быстро работая пальцами, сплела две крохотные фигурки. Одну из них украсила подобием гривы, вторую сделала гладкой. Она по очереди подула на каждую из фигурок и расставила их на земле. Потом зашептала заклинания.

– Подбрось в костер веток, – сказал бородатый. – Где-то рядом львы.

– Сюда они не подойдут, – возразил парнишка. – Слишком много людей.

– Делай что говорят, – рассердился бородатый. – Знаю я эту ведьмину породу. Говорил ведь, что перед тем, как устраивать облаву, надо было взять с собой исануси, ловца колдунов.

– Смотри! – приглушенно вскрикнул парнишка. – Там, сзади!

Шаки знала, что он увидел. Львица, изменив направление, оказалась за спиной охотников. Сейчас она взобралась на ближайший термитник, шагах в тридцати от костра, а лев заходил к засаде с другой стороны, прячась пока в траве.

– Черт! – вскрикнул бородатый и вскинул винтовку «мартини» к плечу, но тут же опустил ее. – Плохо видно.

Стрелять ночью даже при свете полной луны – задача не из легких. Мушка сливается со стволом, целиться очень трудно.

Львица между тем умостилась всеми четырьмя лапами на вершине термитника, пристально глядя на охотников.

– Приладь бумажку, – посоветовал парнишка.

Сам он, вместо того чтобы тоже схватить винтовку, беспомощно сполз на землю, тело его била крупная дрожь.

– У меня так трясутся руки, что наверняка промажу, – сказал он бородатому.

Бородатый торопливо полез в карман, вытащил клочок бумаги, которым пользовался вместо пыжа, и торопливо стал прилаживать обрывок к мушке.

– Сейчас прыгнет! – слабо верещал парнишка.

– Сейчас прыгнет, – повторила про себя Шаки.

– Эй, что там у вас происходит? – крикнули от соседнего костра. – Вы увидели шаманку?

– Лев! – уже в полный голос завопил парнишка. Бородатый обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как из тени низкой мимозы выдвинулась громадная тень с косматой гривой. Он резко вскинул винтовку и, почти не целясь, времени уже не оставалось, нажал на спусковой крючок.

Гулко и отрывисто грянул выстрел. Пуля настигла льва уже в прыжке. Он грохнулся на голову футах в шести от охотников и покатился в их сторону, разбрасывая судорожно бьющими лапами ветки кустарника. Бородатый и парнишка кинулись от костра в разные стороны, а лев ввалился в огонь и перекатился через него. Затем он встал, вновь сел на задние лапы, как большая собака, и заревел.

От соседнего костра отделилась фигура охотника, это был отец парнишки. Фермер бежал, на ходу прикладывая к плечу винтовку. Второй выстрел повалил льва на бок.

Шаки быстро выглянула из укрытия, но львица стремительно соскочила с термитника и растворилась в ночи.

Все! Больше никаких надежд у Шаки не оставалось. Сил может хватить лишь на то, чтобы приступ лихорадки у парнишки стал еще сильнее. Можно напугать кафров, послав в сторону их костров призрак Черного Охотника, который, по преданиям, выходит из могилы ночью, чтобы уловить пугливые негритянские души. Но решимости белых ей не поколебать. Они хотят ее смерти, хотят яростно и ожесточенно, мстительно. Они не думают о том, что эта земля принадлежит Шаки и ее предкам, они уверены, что весь мир должен подчиниться им.

Фермы в последние годы стали появляться в округе все чаше и чаше. Откуда-то с побережья в глубь континента шли повозки с пришельцами, а потом другие повозки доставляли им утварь и скот. У белых людей с бородатыми лицами были ружья, которые громко кричали, убивая дичь и соплеменников Шаки. А потом вельд перегородили изгородями, куда запрещалось заходить кому бы то ни было.

Да, мужчины из деревни Шаки иногда убивали белых людей, которые не давали им охотиться в вельде. Да, они, случалось, крали скот, но ведь и пришельцы устраивали облавы на мужчин, женщин и даже детей и уводили плененных к побережью, откуда доходили страшные вести о больших лодках, куда их сбрасывали, словно диких животных, и увозили неизвестно куда.

И еще белые привели с собой с юга кафров, с которыми у народа Шаки была извечная вражда. Они дали им ружья, и те тоже стали охотиться на людей, хвастаясь своими трофеями перед новыми хозяевами.

– Не будем дожидаться рассвета, – услышала Шаки голос бородатого. – Уверен, львы напали на нас неслучайно. Если мы будем просто сидеть и ждать в засаде, неизвестно, что придумает шаманка в следующий раз. Подожжем вельд.

– Подождем, когда взойдет солнце, – возразил отец парнишки. – Сырая трава горит плохо. Не хочется упустить ведьму в темноте, а потом снова гоняться за ней по всей равнине.

– У нас достаточно людей, – бородатый, не слушая возражений, раздувал трут. – Уже светает, пусть все будут внимательнее.

Ветер дул с запада, и Шаки перебралась на противоположную сторону каменного завала. Может быть, удастся отсидеться?

Влажная от росы трава действительно никак не желала разгораться. Белые заставили кафров искать сухие ветки кустарника и стаскивать их на западную сторону. Скоро по направлению камней повалил низкий удушливый дым.

Шаки прижалась к земле, но дым настигал ее и здесь. Запершило в горле, и она закашлялась.

– Слышите! – различила она ликующий возглас парнишки. – Сейчас мы ее оттуда выкурим.

Луна поднялась высоко, и одновременно на горизонте обозначилась узкая розовая полоса рассвета. Солнечный свет, смешавшись с лунным, создал странную атмосферу призрачной ясности, лишенную теней. Тяжелый буро-белый дым стелился над землей, и кафрам, которые сидели в засаде на восточной стороне, тоже приходилось несладко. Некоторые из них побросали луки и терли слезящиеся глаза. Но Шаки приходилось намного хуже. Дым проникал во все щели, плотно застревал между камнями, и она подумала, что больше такую пытку терпеть не в состоянии.

Она поднялась чуть повыше, рискуя оказаться замеченной. Выход оставался только один. Самый последний.

Шаки умела летать. Плохо, потому что была слишком молода и неопытна. Бабушка говорила ей, что прибегать к полету надо очень осторожно. В самых крайних случаях. Слишком много сил требуется для этого. Но разве этот случай не крайний?

Надо лететь к реке, подумала Шаки. Дотянуть до островка, на котором днем отдыхают крокодилы. А потом уже решать, что делать дальше.

Она легонько подпрыгнула, чтобы почувствовать тяжесть тела, и вдруг, резко оттолкнувшись от базальтовой глыбы, неуклюже повисла в воздухе.

Большую высоту набрать ей не удалось. Если бы Шаки могла, она бы взмыла над вельдом как черный коршун, но сейчас ее полет напоминал судорожные толчки жука-плавунца под водой. Дым пока еще скрывал ее от охотников, но скоро она выберется на открытое пространство.

– Вот она! – послышался крик с земли.

Странно скрюченный женский силуэт четко обозначился на фоне бледной луны. И тут же снизу раздался громкий выстрел.

6. Тан

Прошло двадцать три дня и еще десять с февральского новолуния, возвещавшего начало нового года. Тан, дремавший на корточках около шкафов со статуэтками будд, как и во все эти дни, проснулся от шума, поднятого монахами. В ожидании раздачи пиши монахи орали и толкались около входа в храм, слышались окрики послушников, пытавшихся навести хоть какое-то подобие порядка, и скоро в дело вмешался сам Жално, чья власть в Лхасе была пока безгранична.

Тан вздохнул и привычно взял в руки хвост черного яка – обязательный атрибут Царя Годов. Пора приниматься за дело.

Настоящее имя Тана было Лю Гун Фэн. Но он пришел в Тибет не за тем, чтобы тащить с собой груз прошлого. Лю Гун Фэна больше нет. Это имя произносят сейчас, вспоминая о нем, только там, в Урге, в лавке отца, откуда он отправился в дальнее путешествие, а нашел свою судьбу. Свое предназначение.

Странным может показаться то, что весь смысл твоего существования укроется под шутовским колпаком. Разве стоит относиться к подобной роли серьезно? Но Тан не задумывался над этим, он просто знал – так надо. Только так он сможет удержать мир в шатком равновесии. Это, очевидно, знали и другие Цари Годов, скрываясь от преследующей их толпы, чтобы потом жить в уединении, ежедневно рискуя погибнуть от голода или от болезни, а то и просто замерзнуть в особенно холодную зиму. Но всегда оставалась уверенность, что эта жертва не напрасна и мир в этот год будет не шататься, как пьяный сборщик налогов в день поминовения всех родственников, а стоять, пусть колеблясь, но не падая и не рушась.

Когда Лю Гун Фэн попросил отца отправить его вместе с другими паломниками в Лхасу, тот вначале не понял его. Зачем? Разве мало дацанов и храмов в городе и округе? Разве мало в Урге молитвенных барабанов? Но Лю Гун Фэн настоял на своем, уверяя отца, что сможет не только поднести подарки далай-ламе, но и выгодно продать в Лхасе товар и путешествие окупится.

Но он уже тогда знал, что не вернется домой никогда. Правда, не было уверенности в том, что он поступает правильно, зато оставалась надежда попытаться изменить течение собственной судьбы.

К двадцати пяти годам Лю Гун Фэн понял уже не умом, а сердцем всю глубину четырех арьятсани, четырех вечных истин, и его жажда жизни уменьшилась настолько, что он стал готов отречься от нее ради других, ищущих свой путь, но не знал, как это сделать. Мысль идти в Лхасу и спросить совета пришла вовремя.

Отец купил ему трех верблюдов, и в начале декабря Лю Гун Фэн отправился в путь из Монголии в Тибет. Дорога предстояла долгая и опасная. Вначале вместе с караваном паломников, состоящим в основном из монголов – китайцев среди них почти не было – он миновал красные горы Кату у озера Алаколь, затем скалистые холмы Ажавлаулы и по впадине озера Эби-Нур между двумя цепями Тянь-Шаня прибыл в город Кульджа, где пришлось расстаться с одним из верблюдов, повредившим ногу, когда они пробирались через нагромождения береговых льдов. Через три недели отдыха вместе с поредевшим караваном Лю Гун Фэн достиг пещеры Тысячи Будд и усердно молился там о благополучном завершении путешествия. Дальше потянулась Хамийская пустыня до самого города Карашар, от которого начиналась страна Юлдус, населенная монголами еще со времен великих походов Чингисхана.

Тибет был близок, но дорога становилась все труднее.

Наконец между скалистыми хребтами Токсун и Хами, перейдя Западный Лайдам, караван вступил на Тибетское нагорье и через перевалы Нань-Шаня в августе, спустя восемь месяцев после выхода из Урги, достиг Лхасы.

На последнем перевале, уже в виду Лхасы, благодаря горных духов за успешный поход, Лю Гун Фэн положил в большое обо – груду камней, сложенную паломниками, достигшими цели пути – свои нефритовые четки, состоящие из ста восьми бусин. Если бы он знал, что не вызовет недоумения и насмешек своих спутников, то оставил бы в этом обо и весь свой товар и даже деньги, но не стал делать этого, а просто попросил их забыть его прошлое имя и называть его теперь Таном.

Погода была теплой, но дождливой. Построенные в широкой долине реки Уйчу, что означает Срединная река, дома Лхасы облепили довольно крутую гору, на вершине которой располагались храмы, а ниже, куда вело множество каменных лестниц, начинались улицы ремесленников и лавочников. На крохотных площадях располагались рынки, именно на них сейчас устремились купцы, шедшие вместе с Таном все последние восемь месяцев. Но сам он почти не затратил времени на продажу своих товаров и верблюдов. Найдя посредника, он передал ему свое имущество и даже не взял расписки.

Тан очень хотел встретиться с далай-ламой. Ему казалось, что тот немедленно оценит его порыв и желание посвятить себя другим людям, но к далай-ламе пробиться было непросто. Понадобились деньги для взяток, а денег у Тана больше не было. Когда он попытался найти своего посредника, то ему, смеясь, отвечали, что тот пропал неизвестно куда, ничего никому не сказав о своих намерениях.

Далай-ламу удавалось видеть лишь издали. Тан устроился при главном храме Мачиндранат уборщиком мусора. Должность была чисто номинальной, зато кормили, и вместе с монахами он мог молиться бессчетное количество раз, вновь и вновь обращаясь к Будде, спрашивая у него совета, как правильно пройти свой путь. А потом, в первый же год своего пребывания в Лхасе, Тан, во многом неожиданно для себя самого, вызвался стать Царем Годов и вдруг понял, что это и есть его путь, ведущий к свету.

Перед наступлением каждого нового года простые жители города почти в полном составе покидали Лхасу, освобождая место для бесчисленных толп монахов, устремлявшихся сюда из всех дацанов и храмов. Ремесленники уходили из города, стараясь не застать вступления в должность временного правителя страны Жално, который брал власть в свои руки. Обычно им становился монах Дебангского монастыря. Должность покупалась за немалые деньги, но и доход был велик. О начале своего правления Жално возвещал, проходя по улицам с серебряным жезлом в руке. Власть его была абсолютной, наказание – тяжелым. За малейшую провинность Жално налагал крупные штрафы, а за теми, кто не исполняет предписанного порядка, следили слуги. Штрафы во много раз окупали расходы, связанные с покупкой должности.

Двадцать три дня и еще десять правил в Лхасе Жално, до тех самых пор, пока, чтобы вступить с ним в спор, не появлялся Царь Годов.

Тан накинул на плечи мохнатый плащ из шкуры яка и подошел к алтарю, на котором не переставали дымиться сандаловые палочки, воткнутые пучками по три штуки в пепел уже истлевших благовоний. Преклонил колени. Будда сидел на престоле из лежащих львов, и вблизи нельзя было рассмотреть даже его пятки. Статуя возвышалась более чем на двадцать метров, и для того, чтобы увидеть безмятежную улыбку Правителя Мира, надо отойти к входу или подняться на антресоли, тянущиеся по стенам храма.

Скоро должна начаться общая молитва о предохранении народа от болезней и других напастей, а после этого Царю Годов, то есть Тану, предстояло сыграть свою роль и исчезнуть из города до следующего февраля.

– Ты готов? – спросил его знакомый монах, держа в руках пузырьки с черной и белой краской. – Давай, я подправлю маску, на правой щеке краска совсем стерлась.

Терпеливо перенеся щекотное прикосновения кисточки к коже, Тан поудобнее перехватил палку, к которой был привязан хвост черного яка. Он в свою очередь обмахнул этим шутовским жезлом монаха, забирая у него все накопившиеся за прошлый год грехи, тот по-приятельски толкнул его в бок.

– Желаю тебе вернуться целым и здоровым, – сказал он. – У нас давно не было Царя Годов, который бы служил людям так долго. Удачи!

Тан услышал, что возле входа в храм завязалась очередная ссора. Собравшиеся для ежедневной выдачи чая, похлебки и денег монахи не очень церемонились друг с другом. Толкались, желая пролезть вперед, привычно переругивались. Но он знал – войска, выдвинувшись с окраин Лхасы, уже направляются к Мачиндранату, чтобы занять свои места на площади и начать контролировать ситуацию. Время власти Жално заканчивалось.

Оставалось последнее представление, в котором Царю Годов и Жално предстояло сыграть главные роли, а после этого для Тана должен наступить очередной год одиночества.

Еще в первое свое изгнание, избегая людей и проскитавшись в горах почти два месяца, Тан нашел небольшую пещеру на южном склоне высокого холма. Пещера стала для него домом. Хуже было с едой. Небольшой запас ячменя и лепешек быстро иссяк, и приходилось питаться травой, кореньями, благо, скоро наступила весна. Потом Тан нашел в скальной трещине гнездо диких пчел, и мед очень помог ему выжить и не заболеть в период холодных дождей. Но все равно через год он ослаб настолько, что едва сумел вновь прийти в Лхасу. Большинство Царей Годов были не столь удачливыми и погибали. Их тела, или что там от них оставалось, иногда находили пастухи и паломники, а чаше не находил никто.