Она молча села у стола, целомудренно придерживая полы пеньюара. И вдруг покраснела от мысли, что много раз уже думала о том утре, когда Рэнд прикасался к ней.

Какое тепло исходило от него и какие сильные были у него руки! Когда яркий свет бросал золотые блики на его волосы, ей невольно хотелось прикоснуться к ним, сияющим, как темно-янтарный шелк. Сначала она пугалась этих мыслей, но потом постепенно привыкла к ним.

– У тебя плохие новости? – спросила Розали.

– Вовсе нет, – ответил он, и, хотя слова его прозвучали достаточно убедительно, что-то "в его голосе говорило об обратном.

– Нет-нет, новости очень хорошие. Я получил от графа разрешение уладить по своему усмотрению одно важное дело.

– Да? – спросила Розали, как бы поощряя его к дальнейшему рассказу.

Рэнд улыбнулся.

– Ты, вероятно, хочешь узнать все сразу, – мягко произнес он.

– Мне интересно, – призналась Розали. – А разве тебе не хочется поделиться хорошей новостью?

Ее взгляд был таким умоляющим, что Рэнд наконец смягчился.

– Я хочу продать кое-какую недвижимость, принадлежащую нам здесь, во Франции, – земли д'Анжу. Большинство их было поделено и отдано в аренду. А сейчас я хочу продать все. Но получить согласие графа было очень сложно.

– Почему?

– Потому что эта земля принадлежала моей матери Элен Маргарэт. Она была дочерью маркиза д'Анжу, последнего в этом роду. Когда она умерла, нас ничто уже не связывало с д'Анжу, но граф настоял, чтобы земли были сохранены. Он считал, что это семейный долг. – Рэнд мрачно улыбнулся.

– А ты не хотел этого?

– Разумеется, эти земли висят камнем на моей шее.

– О! – Розали нахмурилась, увидев, как потемнело лицо Рэнда, и решила сменить тему. – Значит, ты наполовину француз?

Рэнд утвердительно кивнул, и Розали улыбнулась.

– Я догадывалась об этом, ведь у тебя просто идеальное произношение.

– Моя мать говорила по-французски гораздо чаще, чем по-английски.

Розали задумчиво смотрела на него. Его поведение казалось ей весьма странным. Минуту назад он был весел и беззаботен, сейчас же – задумчив и сдержан. Что беспокоило его? О чем он думал? И почему вопрос о собственности его матери так волновал его?

– Ты любил свою мать? – спросила Розали.

Рэнд пожал плечами.

– Я мало знал ее.

– Наверное, она умерла, когда ты был ребенком?

– Нет. – Он вздохнул. – Просто она почти не видела нас с братом. Они с отцом жили в Лондоне, а я и Коллин воспитывались в Варвике, под присмотром слуг и нянек.

Мы почти не видели там приличного общества.

– Ах, вот откуда у тебя такие манеры! – задумчиво произнесла Розали.

Рэнд бросил на нее быстрый взгляд, но, поняв, что это шутка, улыбнулся. И Розали зачарованно смотрела на его лицо и улыбку, и ей казалось, что она могла бы смотреть так весь день, не отрываясь. С некоторым усилием она продолжила разговор.

– Твоей матери больше нравилось жить в Лондоне, чем с тобой? – спросила она. Было что-то неестественное в отказе женщины самой воспитывать своих детей.

Впрочем, это случалось довольно часто, когда отпрыски знатных семей отдавались под присмотр многочисленных гувернанток и слуг.

– Конечно, мне было лучше здесь, с ней, и лучше, когда отец жил в Лондоне, но он переехал в Варвик, когда мне было десять лет.

– Он хотел быть…

– Дело в том, что он ужасно страдал от подагры – даже прикосновение простыни причиняло ему невыносимую боль. Поэтому он начал пить.

– Ах, вот откуда твое отвращение к вину! – сказала Розали, удивляясь, что Рэнд все больше мрачнел, отвечая на ее расспросы. – Я никогда не видела, чтобы ты выпил больше одного глотка вина…

– Знаешь, что я заметил, – уклонившись от ответа, сказал Рэнд. Его глаза сейчас были совсем янтарными в ярком свете солнца. – Ты слишком прямолинейна. Для меня это непривычно.

В его представлении такой беззастенчивой откровенностью могли обладать или проститутки, смотревшие на мужчину с бесстыдством продажной женщины, или совсем маленькие девочки, не овладевшие еще искусством обольщения.

Розали покраснела и опустила глаза.

– Я знаю. Воспитанные девушки не должны поступать так.

– Да.

– Но почему ты пытаешься уйти от ответа? – настойчиво спросила она.

Их глаза встретились, ее – удивленные, вопрошающие, его – какие-то непостижимо-бездонные.

Неожиданно Розали почувствовала, что в своем вопросе она невольно коснулась чего-то очень важного для него, что он хотел бы от нее скрыть, и во что бы то ни стало решила узнать его тайну.

– Тебе будет неинтересно, – уклончиво ответил Рэнд.

– Неужели тебя так волнует мое мнение? – чуть насмешливо проговорила Розали.

Она поняла, что Рэнд не любит говорить о себе, но ей так хотелось подразнить его!

– Ты, вероятно, ждешь рассказа в стиле Браммеля, – с мрачной улыбкой проговорил он. – Но все, что я могу предложить, это ничем не примечательные воспоминания детства, к тому же достаточно тяжелые. Тебе будет скучно слушать их.

– Ты не удивишь меня грустными рассказами!

Услышав вызов в ее голосе, Рэнд вдруг почувствовал непреодолимое желание излить ей душу, шокировать ее, сорвать покровы со своих ран и увидеть ее отвращение к себе.

– Ты хочешь знать, почему я не пью? – почти весело проговорил он. – Так вот – я, пил когда-то, и очень сильно. Когда я был еще ребенком какой-то шарлатан сказал моему отцу, что красное вино излечивает подагру и предотвращает болезнь, если она еще не началась. Этого было достаточно, чтобы укрепить его привычку к пьянству. Ко всему прочему он вдруг начал "заботиться" обо мне. По-моему, ему было просто скучно. Когда его боль затихала, он становился несносен. Однажды отец настиг меня в библиотеке, в его руках была бутылка вина. – Рэнд помолчал немного. – Он заставил меня отпить глоток, потом просто вылил оставшееся мне в горло. Я сопротивлялся, но он был сильнее, я не мог с ним справиться. Затем это стало повторяться ежедневно, как только боль отпускала его. Я благодарил Бога, когда она наконец возвращалась к нему.

Подобная участь ожидала и Коллина…

Сердце Розали сжалось при виде страданий, которые он испытывал от презрения к себе.

– А твоя мать, – проговорила Розали глухим голосом, – она знала об этом?

– Да, конечно, но не вмешивалась. Она, как я уже сказал, предпочитала оставаться в стороне. Ей не хотелось уезжать из Лондона.

– А граф?

– Он догадывался. Они с бабушкой жили в Северне в замке Беркли.

– Как долго он… Сколько это продолжалось?

Рэнд улыбнулся. Эти ужасные воспоминания всегда были с ним.

– Пока я не перестал сопротивляться и не начал пить по-настоящему. И следующие два-три года прошли для меня в полном помрачении. Позднее, это было в первый год Французской революции, мать скончалась от тяжелых родов вместе с младенцем в д'Анжу. Отец был безутешен.

– А что стало с тобой? – тихо спросила Розали.

"Неудивительно, – сочувственно думала она, – что его глаза бывают порой такими грустными. Неудивительно, что он так хорохорился и пускал пыль в глаза, живя в Лондоне. Иногда воспоминания столь мучительны, что не остается ничего, кроме желания как-то заглушить их!"

– В день похорон, когда все родственники съехались в Варвик, я напился до бесчувствия. Очнулся уже по дороге в замок. Граф решил взять меня с собой. Он подумал, что пьянство – это результат легкомысленности, которую я впитал с молоком матери.

Вскоре меня отправили в школу, а через год отец умер.

Я рожден был, чтобы наследовать эти "благородные" традиции. Я был достоин этого…

Наступило молчание. Розали лихорадочно старалась подыскать слова утешения, но не находила их. Мысль, что он доверяет ей, одновременно и радовала, и пугала ее. "Рэнд, – думала она, – как мне помочь тебе?"

Они продолжали молчать, словно ожидая, что другой заговорит первым. Неожиданно Розали поняла, что нельзя сейчас показывать ему свою жалость. Он был слишком горд, чтобы перенести унижение сочувственных слов. Розали даже не вспомнила, что это был подходящий момент отомстить Рэнду, ведь любое слово могло сейчас больно ранить его.

– Теперь я понимаю, почему ты хочешь избавиться от д'Анжу, – осторожно сказала она. – Чтобы ничто не напоминало тебе больше о тех днях.

Она чувствовала, что еще многое осталось недосказанным, но расспрашивать больше не решалась.

Рэнд с облегчением взглянул на нее, благодарный, что она не выказала своей жалости.

– Сейчас я уезжаю, мне необходимо поскорее уладить все это, – сказал он.

– Да, конечно, – согласилась Розали, пытаясь говорить спокойно.

– А ты побудешь здесь, пока я не вернусь.

– Хорошо.

"Возьми меня с собой!" – хотелось крикнуть ей, но она молчала, закусив губы.

Рэнд встал из-за стола.

– Может быть, хочешь чаю или горячего шоколада?

– Нет, ничего не надо, – улыбнулась она, провожая его до двери. Убедившись, что он ушел, Розали вошла в свою спальню и разразилась рыданиями. Мучительная жалость разрывала ей сердце.

"Зачем ты плачешь из-за него?" – ругала она себя, вытирая слезы. – Ведь сам бы он не пожалел ни тебя, ни кого-либо другого и не стал бы страдать из-за тебя, как страдаешь сейчас ты, и даже, может быть, посмеялся бы над твоей сентиментальностью. Все так. Розали не могла справиться с нахлынувшей нежностью, которая смела все обиды и преграды, стоявшие между ними. Прощание их было слишком поспешным, они произнесли несколько ничего не значащих слов, обменялись улыбками, но как только экипаж Рэнда отъехал от гостиницы, Розали почувствовала уныние и бесконечную грусть. "Я приветствую его, когда он приходит, или говорю ему "до свидания", не зная даже, кто он на самом деле, – думала она. – И сейчас он уехал так легко, просто оставил меня и все. Но что же мне делать, ведь я ему не жена и даже не любовница. Разве я могу просить его не бросать меня?"

Замок д'Анжу был домом Элен Маргарэт д'Анжу. Хотя Рэнд мог бы поспорить, что слово "дом" вполне подходило к нему. Он стоял в строгой простоте окружающего ландшафта, на месте старого замка, который еще десять веков назад отражал набеги завоевателей. Дикий виноград вился по стенам остроконечных башен, рядом протекала небольшая речушка, по берегам которой росли деревья.

Слуги, присматривающие за домом, были чрезвычайно взволнованы неожиданным приездом хозяина, и отовсюду слышались их голоса, приглушенный шепот за спиной и шарканье старых ног.

За все эти годы Рэнд почти не бывал здесь, в месте, где родилась и жила его мать, и мало ценил пышную красоту этого дома.

Поднимаясь по мраморным лестницам с золочеными перилами, он с любопытством рассматривал гобелены эпохи Ренессанса в красных, желтовато-коричневых, черных, зеленых и голубых тонах. Они были такими огромными, что Рэнд чувствовал себя совсем незначительным в их окружении. И внезапно он вспомнил, как когда-то, в раннем детстве, стоял здесь и так же восхищенно рассматривал их замысловатые сюжеты. Как давно это было!

Наверху, в одной из комнат, он увидел портрет, висевший между двух зеркал в роскошных дорогих рамах. С полотна на него смотрела Элен д'Анжу. Золотые волосы мягкой волной падали ей на плечи, зеленые глаза светились холодным блеском, а на тонких красивых губах играла легкая, едва различимая улыбка. Все здесь напоминало о ней, ее незримый дух витал повсюду.

Закрыв глаза, Рэнд почувствовал фиалковый аромат, который в его памяти всегда был связан с Элен. Это были мальчишеские воспоминания о прекрасной неуловимой женщине, подвижной, словно ртуть, с душой капризного ребенка, прелестной и отталкивающей одновременно. И не важно, сколь сильно хотел он привлечь к себе ее внимание, все его попытки были тщетны. Она прикасалась, никогда не обнимая его, оставляя потом в сердце еще большую тоску одиночества.

Рэнд смотрел на портрет. Лицо Элен оставалось таким же, как всегда. Она улыбалась, но не отвечала, словно понимая, какая буря чувств охватила его. Тело ее покоилось под могильной плитой, но душа витала здесь и, расставив всюду невидимые сети, ловила его, опутывала так, что он не мог уже больше пошевелиться.

Замок д'Анжу был ее убежищем и святилищем, сюда возвращалась она после своих многочисленных похождений. Именно поэтому Рэнд не любил его. Он вздрогнул, почувствовав, что покровы выдуманного им самим мира рвутся, как старый пергамент. Ведь после ее смерти все эти годы он пытался подавить в себе жажду неутоленной любви и думал, что ему это удалось, но сейчас, сидя здесь, он понимал, что потребность в любви стала еще острее, чем прежде. Что же случилось с ним за этот месяц? Он помнил, какой спокойной, легкой и внешне очень веселой была его жизнь. Если ему становилось вдруг скучно, он менял женщин, проводил ночь за игорным столом или веселился в компании друзей. Такое существование лишило его способности распознать чистую, невинную душу, когда он однажды повстречался с ней. Вот так нечаянно нашел он свое спасение, увидев бедную горничную в лондонском переулке. Розали.., пережившая его безумный отчаянный натиск и насильно увезенная из родной Англии. Сейчас она совершенно одна в этой провинциальной маленькой гостинице.

– Рози, – вздохнул он. – Наверное, ты довольна, что сейчас меня нет рядом? Ну что ж, радуйся, ведь больше это не повторится. Я теперь никогда не оставлю тебя.

Розали и не подозревала, что время может тянуться так медленно. Еще недавно она дорожила каждой минутой одиночества. Сейчас же ей была в тягость ее свобода, и она скучала, глядя на безмятежный пейзаж за окном.

Розали просматривала книги, взятые Рэндом во Францию; два-три тома Шекспира, политическое обозрение и альбом стихов в сафьяновом переплете, исписанный женской рукой. Судя по надписи на внутренней стороне обложки, отрывки сонетов и стихи Байрона были собраны для Рэнда его бывшей любовницей, имя которой, возможно, случайно, а может, и преднамеренно было стерто.

Дни проходили за днями, и все оставалось по-прежнему. Чтобы скрасить одиночество девушки, жена хозяина гостиницы, мадам Квине, пригласила ее поехать с ней за покупками. Вышли они ранним утром, купили овощей, спелых фруктов, яиц, мяса и, устав, решили отдохнуть в небольшом кафе под открытым небом. Заказав себе горячий шоколад и ломтики хлеба, посыпанные сахарной пудрой, они сели под навесами и стали наблюдать за многочисленными прохожими. Небольшие лавочки открывались в шесть утра и были полны покупателей. По улицам катили простые сельские повозки, шли горничные, экономки, и даже гадалка не теряла времени даром, предсказывая судьбу доверчивым горожанам.

– А вы хотели бы узнать, что ждет вас? – мягко улыбаясь, спросила мадам Квине.

Розали покачала головой и рассмеялась. Ей казалось, что она говорит с Эмилией – так удивительно знакомы были мудрые глаза мадам Квине и интонации ее голоса.

– У меня нет денег. Но даже если бы и были, я не хочу гадать. Я не верю, что можно предсказать будущее.

– Как знать, как знать, – ответила мадам Квине, загадочно улыбаясь.

– Я думаю, люди сами выбирают свою судьбу, – грустно продолжала Розали. – Я вот тоже выбрала однажды, и это полностью изменило мою жизнь, и я оказалась здесь вместе с…

Она неожиданно запнулась. Мадам Квине деликатно помолчала и понимающе проговорила:

– Не важно, что соединило вас, я уверена, что месье нисколько не жалеет об этом.

– Я не знаю. Мне так трудно понять его.

– О, тут я с вами полностью согласна, – сказала мадам Квине. – Но он не кажется светским львом.

Розали улыбнулась. В то время во Франции считалось чрезвычайно модным подражание Байрону: разочарованный взгляд, длинные волосы, бледные лица, а Рэнд далек был от всего этого модного маскарада.

– Мадам.., можно мне быть откровенной с вами?

– Ну конечно же, я так ценю искренность!

– Скажите, что вы думаете о наших отношениях с месье де Беркли? Вы, вероятно, осуждаете меня?

– Ну что вы, как можно! Во Франции это вообще в порядке вещей…

– Но он никогда не женится на мне.

– Ну-ну, успокойтесь, дорогая! Знаете, после первого года супружества муж и жена почти не бывают вместе. У них разные друзья, разные занятия и даже дома другие.

Такая любовь, как ваша, уважаема и прекрасна, люди должны обмениваться сердцами, а не кольцами.

Помолчав немного, Розали спросила:

– А как же мораль?

– Мораль? – задумчиво произнесла мадам Квине. – У меня с ней уговор – никогда не беру ее с собой в постель.

Конечно, ее слова звучали убедительно. "Но неужели это все, чего можно ждать от любви? – печально думала Розали. – Быть содержанкой, терпеть ненависть его жены и насмешки его приятелей. Как это грустно!" Она сама хотела строить свою жизнь. Но кто же захочет взять в жены ее, бедную падшую горничную?