Глава 1

Чувство соразмерности

Когда позвонил Зак и сообщил мне, что моя лучшая подруга Сесил попала в автомобильную аварию – врезалась в такси на бульваре Беверли, – я почему-то представила, что несчастный случай произошел напротив нового магазина «Дизайн уйти и рич», где раньше торговали рыбками. И не угадала. Оказывается, авария случилась ближе к авеню Ла-Бриа, недалеко от лавочки с пряностями, где мы с Сесил иногда заказывали холодное пиво со льдом и самосы, на которые так же легко подсесть, как на пончики «криспи-кримз». У меня мелькнула мысль, что ночника машины Сесил обойдется в несколько тысяч, что у самой Сесил сотрясение мозга и что, возможно, мне придется взять небольшой отпуск в компании дизайна помещений, где я работала, чтобы класть подруге на лоб холодные компрессы, пока она не выздоровеет. И снова ошиблась, от удара машина Сесил сплющилась, как банка из-под пива. А сама Сесил лежала в палате интенсивной терапии в госпитале Сидарс-Синай, и вид у нее был, как у растоптанной коробки с черникой.

Во время моего разговора с Заком другая моя лучшая подруга, Брин, сидела рядом на диванчике, лакомилась зелеными оливками и вопросительно смотрела на меня. Когда я пересказала ей, что сообщил мне Зак, она вскочила, схватила ключи и сумочку и кинулась к двери. Я бросилась следом, влезла в машину Брин, застегнула ремень безопасности, затем зажмурилась и постаралась все обмозговать. Мне казалось, что, если я не возьму себя в руки, машина разверзнется и поглотит мой живот, легкие, руки, ноги, голову. А мой мозг, вращаясь и щелкая, упадет на кожаное сиденье, и я буду обречена вечно ездить в «вольво» Брин на переднем пассажирском кресле.

Теперь, когда я вспоминаю свои тогдашние чувства, мне становится любопытно, как бы я прореагировала, скажи мне Брин, что вскоре я утрачу всякое чувство приличия и причиню другим ужасную боль, испытывая при этом неподдельную радость? Но тогда я даже не подозревала такой вероятности: ведь я, Джесси Холтц, предпочитаю греться в лучах чужой славы, вечно выступаю на вторых ролях и тянусь к тем, кто красивее, умнее, а зачастую просто живее меня. (Насколько мне известно, почти в каждой компании найдется такой человек.) Не догадывалась я и о том, что скоро нарушу все неписаные законы нашего маленького женского союза. Откуда мне было об этом знать?

«Этого не могло произойти с Сесил», – думала я. Она всегда была словно заговоренная, у нее все всегда получалось. Будь это возможно, я бы не задумываясь поменялась с подругой местами.

Всего несколько часов назад мы с Сесил были в Гриффит-парке, на общественных теннисных кортах. Корты эти представляют собой зеленые прямоугольники, втиснутые между Пятым скоростным шоссе и восточной окраиной парка. Место, прямо скажем, не особенно шикарное. Никакого тебе клуба – просто автомат с газированной водой и фонтан, в котором выгуливающие собак обычно поят своих питомцев, разморенных жарой. Зато туалеты чистые, а шум с автострады за деревьями может либо отвлекать, либо успокаивать, словно морской прибой, – все зависит от того, как вы воспринимаете окружающее.

Я смотрела, как Сесил пытается высоко подбросить мяч. Ракетка, зажатая в ее длинной загорелой руке, забросила мохнатый мячик за решетку, отделявшую нас от участниц лиги женского футбола. Помню, я еще подумала: «Мы бы играли лучше, если бы вели счет». В отличие от игроков на соседнем поле, которые яростно носились по траве и изо всех сил лягали мяч (удивительно, как у них коленки не трескались), мы с Сес просто обменивались быстрыми ударами, то есть забавлялись как подруги, а не играли друг против друга как соперницы. Мы впустую тратили время на корте и дурачились вовсю: размахивали ракетками, словно бейсбольными битами, подпрыгивали, пропускали подачи и сгибались пополам от хохота.

– Нет, ты видела? – крикнула Сесил с другой стороны сетки. – Хуже некуда!

– Да уж, мы больше никогда не увидим этот мячик, – рассмеялась я. – Но играешь ты неплохо, честное слово!

Если же мы вели счет, то это была уже совсем другая игра. Ни в чем другом я никогда не соревновалась с Сесил – большинство женщин за доли секунды оценивают, с кем можно потягаться красотой и шармом, а с кем нет. Единственным местом во вселенной, где я имела над Сесил небольшой перевес, был теннисный корт. И Сесил об этом знала. Когда мы играли по-настоящему, на ее лице застывало ожесточенное выражение, даже хвостик, казалось, принимал воинственный вид. Она низко надвигала козырек, словно бы хотела этим сказать, что теперь у нее единственная цель: надрать мне задницу. Ну и ладно, я тоже не лыком шита. Стиснув зубы, я натужно представляла себе хитрые контрманевры и брутальные атаки и с такой силой сжимала ракетку, что мои пальцы превращались в скрюченную когтистую лапу. С ужасающей четкостью я предвидела все ауты противника. Неистово рыча, я подавала мяч – как приятно бросать вызов! В конце игры проигравшая сжимала руки в кулаки, бессильно роняла их вдоль туловища и, закинув голову, вопила:

– Вот чер-рт!

В это субботнее утро (погода в Лос-Анджелесе стояла жаркая, несмотря на то что было уже шестое декабря) мы занимались разогревом, когда показался Джерри, наш любимый шестидесятипятилетний инструктор с искусственным загаром. В руке он держал ракетку.

– Становись в позицию, Джесси! – завопил он, выйдя на корт, и нацепил солнечные очки, которые обычно болтались у него на шее на ярком шнурке. – Так. Теперь бросай мяч через сетку!.. Ну же, Сесил, вот он! Отбила... Великолепно!.. Шевелись, Джесси, шевелись!.. Да?.. Да?.. Да!.. Вот это теннис, дамочки! Вот это теннис!

Через час Сесил плюхнулась на зеленую деревянную скамейку, куда мы положили вещи.

– Разве это теннис? – Она промокнула лицо полотенцем и, нагнувшись, принялась растирать свои красивые ноги.

– Ты злишься, потому что в последнем раунде я выиграла. – Я отхлебнула воду из ее бутылки и просунула палец под топик на бретельках – все тело зудело от пота.

– Господи, да я совершенно равнодушна к победам и поражениям!

– Только потому, что ты всегда выигрываешь – за исключением тенниса.

– Ага, – рассмеялась Сесил, – что правда, то правда!

Она убрана ракетку в футляр, перекинула его через плечо и сощурила зеленые глаза на солнце. Щеки Сесил светились персиковым румянцем. Ее фирменная ракетка «Уилсон» была лучше моей – подарок Зака, который пришел в умиление, услышав, что Сесил, подрабатывающая сборщиком средств на нужды Лос-Анджелесской филармонии, решила заняться спортом. Моя же ракетка досталась мне от мужа Брин, Дэвида. Сама я работала менеджером в магазине «Золотая клетка», что на Робертсон. Лично я бы там даже картинной рамы не купила. А учитывая то, какую зарплату платила мне Тарин, ни о каком навороченном спортивном обмундировании для амбициозных, но неопытных новичков не могло быть и речи.

– На том же месте? – спросила я, следуя за развевающейся теннисной юбчонкой Сесил на автостоянку.

– Как всегда, – отозвалась она. – Плевать, что через две недели свадьба! Я покупаю пирожки с мясом и чипсы

Выехав со стоянки, я позвонила Брин.

– Привет, звезда экрана, это я, – сказала и автоответчику, объезжая фонтан Малхолланд. По выходным фонтан оккупировали молодожены латинского происхождения и подружки невест, украшенные цветами. Они любили выстраиваться перед потоками воды – подходящий фон для романтического свадебного фото. – Встретимся в «Хаус оф пайз», хорошо? Да, я заказала именные карточки для гостей, о чем ты меня просила. Пока.

Брин, Сесил и я опровергали ту теорию, согласно которой женщины не могут дружить втроем. Я познакомилась с ними на первом курсе, на литературном семинаре. Сесил, сидевшая в центре первого ряда, что-то вещала на тему анализа последовательности снов в «Идиоте». Я уже забыла, в чем там было дело, помню только, что меня впечатлил ее профиль – прямой нос, локоны, как на полотнах Ренуара, и роскошные розовые губки, которые казались совсем не к месту в аудитории, словно кружевной бюстгальтер под школьной формой. Сесил вертела в руках карандаш и иногда заправляла им прядь волос за ухо. Брин неуклюже расположилась на соседнем стуле. На ней были ботинки военного образца и какое-то детское платьице, совершенно с ними не сочетавшееся. Видно было, что доклад ее очень забавляет. Когда Сесил остановилась, чтобы перевести дыхание, Брин спросила:

– Ты хоть сама-то себя понимаешь?

Я громко фыркнула, чем удивила всю аудиторию и себя прежде всего. Сесил и Брин рассмеялись. После семинара они пригласили меня в забегаловку «Джабберуоки» выпить кофе и обсудить занятия. С тех пор не проходило дня, чтобы я с кем-нибудь из них, а то и с обеими сразу не поговорила.

– Не представляете, каким запутанным делом приходится сейчас заниматься, – заявила Брин, протопав к нашему столику в «Хаус оф пайз».

Мы выбрали солнечное местечко, достаточно яркое для Сесил, которая ненавидела темные углы, и достаточно просторное для Брин, которая любила сидеть развалившись. К тому же поблизости не было зеркала – ненавижу смотреть на себя, когда я ем. Перегородки между столиками в «Хаус оф пайз» были обиты дешевым синим кожзаменителем, столы покрыты потрескавшейся огнеупорной пластмассой, а пол устлан паркетом с уродливым узором из ромбиков. Мы часто посещали это место, с тех самых пор как переехали в Лос-Анджелес. (Брин поступила на юридический факультет Южнокалифорнийского университета; Сесил последовала за дегустатором Заком, который надеялся сделать состояние на ресторанном буме в Лос-Анджелесе; что же касается меня, то я здесь родилась.) Я неплохо изучила это место и знала, какая официантка бесплатно заменит соус «Цезарь» на приправу из уксуса и оливкового масла, а какая всегда забывает принести воды.

– Иди сюда, самая сексапильная подружка невесты, – позвала Сесил и похлопала по стоявшему рядом стулу.

– Ну уж! Я просто толстуха, – возразила Брин. Она пролезла в наш отсек и уселась, скрестив ноги.

– А я тогда кто? – простонала Сесил. – Придется мне выходить замуж, завернувшись в гигантскую простыню.

Я, пожалуй, весила фунтов на пятнадцать больше, чем обе они, вместе взятые, но я уже давно поняла, что, когда речь заходит о красоте, ни здравой оценке, ни чувству реальности просто нет места.

– Значит, так, – продолжила Брин. – Одна организация решила купить небольшую компанию, которая производит упаковки для крупных корпораций – производителей хлопьев и тому подобного. Они выходят с предложением и покупают компанию. Но вот что интересно: получив денежный перевод, акционеры решают перевести полученные средства на зарубежный счет...

– Сес, – сказала я, – ты улавливаешь, о чем она говорит?

– Мне так скучно, что я даже не слушаю, – вздохнула та.

– Какие же вы зануды! – Брин взяла меню. – Тогда скажите: какой животрепещущий вопрос вы обсуждали до моего приезда?

– Рыбу, – хором отозвались мы с Сесил.

Я объяснила Брин, в чем дело. Сесил уже давно решила, что на свадьбе, которая состоится через две недели в жасминовом саду отеля «Санта-Моника», будут подавать лосося. Сесил считала, что курица всегда выходит немного суховатой, а мяса с кровью она не ест. Но Зак неожиданно воспротивился. Вчера вечером, когда ничего не подозревавшая Сесил чистила зубы, он заявил, что обожает бифштекс. К тому же бифштекс казался ему классическим блюдом, которое лучше всего подходит к декабрьской свадьбе. Она пыталась объяснить, что меню уже отдано в печать и что до свадьбы остались считанные дни, но он уперся как баран.

– По-моему, он нарочно, – пожаловалась Сесил. – Нет, правда: на каком-то подсознательном уровне ему нравится выводить меня из себя.

Мы с Брин переглянулись: нечасто случалось услышать о размолвках Сесил и Зака.

– Послушай, это должно было случиться. – Брин высморкалась в салфетку. – Такая уж у него профессия: дегустатор. Ему по штату положено быть привередой в еде.

Я кивнула.

– Вспомни, как мы в день рождения хотели удивить его обедом.

– Я несколько недель готовилась. Еще два месяца назад спросила Зака напрямик: «Будешь выкобениваться насчет еды или тебе все равно?», и он сказал: «Нет, это твой праздник, заказывай что хочешь», и все в таком духе...

– Что ж, это действительно твой праздник, – поддакнула Брин. – Когда я планировала нашу свадьбу, Дэвид даже пикнуть не смел,

– Вот именно. Мой праздник, мое меню.

– Но почему? – спросила я. – Почему свадьба считается праздником только для женщины?

Обе посмотрели на меня так, словно я вдруг залаяла по-собачьи.

– Я не тебя имею в виду, Сес, просто поинтересовалась. Знаете, друг моего брата Генри – Хамир – рассказывал, что на мусульманских свадьбах именно жених приезжает в разукрашенной машине или верхом на коне в изысканном наряде и только потом появляется невеста, чтобы подписать контракт.

– Спасибо тебе, Джесси, за урок культурологии и женоненавистничества, – фыркнула Брин.

– Не все мусульмане женоненавистники...

– Господи! – Сесил уронила лицо в ладони. – Нет, я тебя поняла. Я становлюсь похожа на этих кошмарных, истеричных невест. Ладно, не буду больше спорить насчет меню с будущим мужем.

– Который само совершенство, – прибавила я.

– Да, само совершенство, – улыбнулась Сесил. – Знаешь что? Можешь прийти хоть в балетной пачке и в манто из кошки, а бифштекс хватать руками. Мне плевать.

– так и собиралась сделать, – хихикнула Брин. Я пожала плечами:

– Ну вот, теперь сюрприза не получится...

– Давайте сменим тему. – Сес обернулась ко мне. – Объясни мне еще раз, почему одинокой быть хуже, чем замужней?

Глава 2

В моей мансарде

Когда Сесил спрашивала меня, почему лучше не назначать свидания кому ни попадя – хотя за ней такого никогда не водилось, – я считала своим долгом поделиться личным опытом. Я рассказывала истории из своей жизни самоуничижительным тоном, с придыханием, словно была героиней наших любимых романтических комедий. На самом-то деле я не была ни влюбленной недотепой, ошибочно желавшей отпугнуть своего «единственного», дабы выиграть пари у коллег по работе; ни гадким утенком, который вот-вот превратится в лебедя. Я просто была неудачницей. Только за последние два года у меня были: Арти, дизайнер по продукции, который носил очки в стиле Джона Леннона и сходил с ума по своей бывшей жене из Барселоны, вышедшей за него ради визы (с моей помощью он хотел забыться и отомстить прежней супруге); Марк, архитектор, выросший в Шанхае, – он напоил меня китайским пивом, объяснился в любви и заявился ко мне домой с мужиком, который оказался японским дизайнером по футболкам; и Дафф, владелец магазина одежды, который сказал, что разведен, и это было правдой, однако умолчал о том, что встречается с другой женщиной (это выяснилось, когда он разослал всем своим знакомым е-мейл, где сообщалось, что они с ней сбежали в Вегас). И еще трое-четверо мужчин, отношения с которыми продлились совсем недолго, так что о них и упоминать не стоит.

Брин предупреждала меня, чтобы я не торопилась спать с этими парнями – мол, если выждать, больше шансов завязать длительные отношения. Ну как объяснить этой воинственно настроенной феминистке, что, как это ни сентиментально звучит, я пробовала применить ее тактику к нескольким мужчинам, но и они мне тоже звонить перестали? Зачем же отказывать себе в единственном удовольствии? Все, чего я могу добиться, – это переспать с ними.

– Ну вот, значит. – Я отхлебнула кофе и выдала последнюю новость: – Вчера в три часа ночи звонил Айра, хотел ко мне заехать, а я спала и звонка не услышала. А наутро – не поверите! – он заявил, что я его обманываю!

– Мне ужасно жаль. – Брин развернула брикетик жевательной резинки. – Ты хоть встречаешься с этим парнем по-настоящему?

– Нет. Он миллион раз повторял, что не желает заводить серьезных отношений.

– Но ты все равно с ним спишь, – заметила Брин.

– Возможно, он хочет большего, просто не знает, как об этом сказать, – предположила Сесил.

– Милая моя! – Я погладила ее по идеальному плечу. – Естественно, каждый взглянувший на тебя парень хочет большего, поэтому тебе сложно представить, как это – быть отвергнутой. Я думаю, Айра слишком высокого о себе мнения и искренне полагает, что я должна по нему сохнуть, независимо от того, нужна я ему или нет.

– Ну так брось его, – посоветовала Брин.

Я взглянула на Сесил интересно, она тоже так считает? – но та смотрела из окна на мужчину с малышкой на плечах, который шел по улице. Когда он проходил мимо кафе, девчушка обернулась и посмотрела на свое отражение в окне. Ее светлые кудряшки мягко колыхались в такт походке отца.

– Сес, спустись на землю, – сказала я.

– Извини, задумалась о свадьбе. Последнее время все мысли только о ней. Столько всего еще надо продумать. – Она улыбнулась.

– Джесси, – вмешалась Брин, – обещай, что ты его бросишь!

Я подняла на Сесил умоляющий взгляд.

– Отстань, советчица. – Сесил мягко прикоснулась к руке Брин. – Ты же знаешь, Джесси не любит спешить. Бросит, когда придет время.

Мы расплатились, и я побежала к машине Сесил, чтобы забрать шарфик, который я забыла там пару дней назад, а потом поцеловала подругу в щеку на прощание.

Сес направилась на запад, а мы с Брин – на восток, ко мне домой, готовиться к роли подружек невесты. Поболтай мы чуть подольше, и такси врезалось бы еще в кого-нибудь, а не в Сесил. Считаете, с моей стороны эгоистично так думать? Что делать – для меня было бы лучше, если бы навеки изменились чьи-нибудь еще судьбы, а не наши.

– Хочешь кофе? – крикнула я Брин по дороге в туалет.

– Ты что, шутишь? Я только что три чашки выпила, – отозвалась та. – Хотя... Ладно, сейчас найду чем полакомиться.

Спустив воду, я прислушалась. Да, Брин роется на кухне. Я направилась в офис – вернее, в переоборудованную под рабочий кабинет столовую (письменный стол стоял перед окном, чтобы можно было любоваться садом) – и схватила папку, посвященную свадьбе Сесил. Я снимала домик с одной спальней в Эхо-парке, который журналы объявили самым многообещающим районом десятилетия. На самом же деле здесь почти ничего не менялось, разве что неподалеку открылись модная кофейня и универмаг «Американ аппарел». Во дворах по-прежнему стояли на угольном мусоре машины, и, как водится в восточных районах, по ночам в небе кружили полицейские вертолеты – «птицы гетто», как прозвали их местные, – освещая прожекторами дворы и пугая нас до полусмерти.

Помолвку отпраздновали в Нью-Йорке, а девичник – в Лас-Вегасе, причем Сесил разошлась вовсю и, зажав в зубах розу, пустилась в пляс под песню «Дождь из мужчин»[1], умудрившись при этом отшлепать гея-стриптизера. (Когда она в очередной раз шлепнула его по левой ягодице, Брин нагнулась ко мне и прошептала: «Аллилуйя».) Теперь нам нужно было составить программу главного праздника. Пока что я могла предложить лишь игру «Музей технологий юрского периода» и восьмилетнюю девчонку, которая изображала Элвиса в ресторане таиландского городка, однако я предполагала, что Сес ждет от нас чего-то иного, Брин свернулась калачиком на диванчике фирмы «Нолл», купленном мной за двадцать долларов в дешевой лавке «Гудуилл» и обтянутом новой обивкой, и высказывала свои идеи.

– Может, музей Гетти? – предложила она, поедая зеленые оливки. У меня не хватило духа сказать ей, что ее манера отдирать мякоть от косточки сильно смахивает на то, как хищник терзает жертву. Такие сюжеты часто крутят на научно-познавательном канале «Дискавери».

– Не очень оригинально, зато классика, – кивнула я. – Сес понравится. Что еще?

– Послушай, пейзанка. – Брин сплюнула косточку на ладонь, а потом положила ее на журнальный столик. – Ты что, сама эти занавески шила?

– Да. Пожалуйста, возьми салфетку.

Мою просьбу она пропустила мимо ушей. Я гордилась своим домом, который достался мне почти даром, потому что, когда я сюда въехала, он напоминал заброшенную нарколабораторию. Предыдущие обитатели оставили посреди гостиной гору мусора, а ванна даже поросла плесенью. Когда я свернула прогнивший ковер, он распался на части прямо у меня в руках. Через два дома от меня жил один парень, который вечно разбирал вещи в гараже и выбрасывал на улицу подозрительно много мусора – три холодильника без дверец, шестнадцать безногих сидений от стульев, наковальню, полдюжины желтых пластиковых клеток для хомячков, вешалку с дешевыми нейлоновыми женскими платьями, два безголовых манекена, гору ржавых напильников и четыре зеленых пакета для мусора, набитых старыми ежегодниками. Я подозревала его в каком-то чудовищном преступлении, но из-за хаотичности выбрасываемого им мусора никак не могла вычислить, что именно он натворил.

Если мой дом и проигрывал в плане окружения, он наверстывал этот недостаток за счет кухонной плитки в стиле двадцатых годов; полов из твердой древесины, выдержанных в темно-шоколадных тонах; планировки, соединявшей столовую с кухней; и маленького садика, в котором я посадила жасмин, лаванду, новозеландский лен, бугенвиллею и розмарин. Всю арматуру в ванной я заменила на старинные скобяные изделия, которые частично разыскала в Интернете, а кое-что приобрела на толкучках и в секонд-хэндах. Иногда приходилось забредать в такую даль, как южный фешенебельный городок Палм-Дезерт, чтобы раздобыть интересную мебель: смесь шестидесятых годов и античности. В результате получился микс: дерзкие акварельные тона, богатая матовая текстура, а кое-где кусочек сияющего желтоватого металла для придания отделке гламура. Больше всего мне нравилась моя гостиная. Там стояла подержанная тахта в стиле Миса ван дер Роэ[2], которую кто-то оставил на улице с картонной табличкой «Возьми меня»; две керамические бирюзовые лампы с абажурами, расписанными восточным узором; старый викторианский сервант, выкрашенный мной в лимонный цвет; над ним – огромное зеркало в хромированной раме. Особенно хорош был новенький подвесной светильник Вернера Пантона[3] – мамин подарок на новоселье. Как выяснилось, она с 1970 года держала его в чулане: ей казалось, что он «слишком уж в космическом стиле». Итак, теперь дело было лишь за обоями.

Интересно, что сказала бы моя начальница, Тарин, если бы увидела, как я обставила дом? Она постоянно твердила мне, что у меня «низкий вкус». Вот уже шесть лет я ждала подходящего момента, чтобы высказать Тарин, что, по-моему, это у нее вкус сомнительный. Я мечтала, как заявлю ей, что она начисто лишена ироничного взгляда, чувства индивидуального стиля и страстности. Все комнаты, которые она обставляла, казались какими-то фальшивыми. Тарин всегда выбирала предметы с родословной, очень дорогие, что само по себе неплохо, но вот только вместе они выглядели чересчур продуманно, словно так и продавались в наборе. Она не понимала, что стильной обстановке мало будить какие-нибудь воспоминания: интерьер должен быть эмоциональным, выражать определенные чувства. И когда я выскажу все это Тарин, я уволюсь и начну свою настоящую карьеру. Возможно, займусь промышленным дизайном. Или возглавлю развитие изделий продвинутой марки. Дальнейшие подробности рисовались мне довольно расплывчато, да оно и не важно. А может, я просто терялась, когда Тарин с покровительственным видом бросала в мой адрес очередное огульное заявление.

– Покупай только самое лучшее, и тогда тебе не придется плакать, – сказала она как-то, когда я упрашивала ее взглянуть на новые, экспериментальные, образцы.

Или:

– Нет-нет, эта ткань не годится. Я чувствую, что скоро в моду войдет леопардовый орнамент.

Возможно, это покажется ненормальным, но, несмотря на все недостатки Тарин, мне нравилось раз в неделю получать стабильную зарплату. К тому же вопреки всему в глубине души я все еще надеялась, что смогу чему-нибудь научиться в «Золотой клетке».

Я подтверждала заказ номеров, забронированных в гостинице для родственников Сесил, когда зазвонил второй телефон.

– Итак, – говорила я, – забронировано шесть комнат... – Пи-ип. – Каждая на четыре человека... – Пи-ип. – Скажите, они со спальными диванами или с двойными... – Пи-ип.

– Простите, мисс, – перебил мужчина на другом конце провода. В голосе его чувствовалась профессиональная вежливость. Я точно так же разговариваю с клиентами в нашей лавочке. – Вас не очень хорошо слышно.

– Просто звонит второй телефон, не обращайте внимания. – Я подняла глаза и прочитала по губам Брин: «Заканчивай». – Я спрашиваю, что стоит в номерах люкс: спальные диваны или... – Пи-ип.

– Что-что?

– Спальные диваны или... – Пи-ип. – Черт! – в отчаянии воскликнула я. – Знаете, я вам лучше перезвоню позже.

Я бросила трубку. Брин покачала головой.

– Ну ты даешь, – сказала она.

Снова зазвонил телефон. Я схватила трубку.

– Алло!

– Джесси?

Звонил Зак. Судя по легкой хрипотце в голосе, он только что плакал.

Глава 3

Дай мне приют

Всю дорогу до больницы – Брин, сосредоточенно сжав зубы, пролетала на красный свет – я боролась со своими мрачными мыслями: должно быть, на подсознательном уровне полагала, что они могут повлиять на исход событий.

«Ты никогда ее больше не увидишь, – думала я. – Но это же нелепо! Сес обязательно поправится! Пусть даже она сломала себе обе ноги, что с того? Придется, конечно, отложить свадьбу, но это ведь еще не мировая катастрофа». Я случайно скользнула взглядом по своему отражению в боковом зеркале: на лице у меня застыло глупое выражение, свойственное людям, когда они не знают, как себя вести. Что я должна чувствовать: потрясение? Что мне делать: рыдать и рвать на себе волосы или сохранять спокойствие? Я же еще не поняла толком, что случилось, и потому пока не знала, что должно читаться на моем лице: не хотелось выглядеть бездушной, но и истеричкой я тоже казаться не хотела.

Мы назвали свои фамилии медсестре, сидевшей в кабинке из пуленепробиваемого стекла. Нам было велено подождать. Брин вышла на улицу – хотела попробовать связаться с Заком по сотовому, – а я осталась сидеть в коридоре и, чтобы хоть чем-то себя занять, стала смотреть на то и дело распахивавшиеся двери травматологического отделения. Я представила, как оттуда выходит Сесил, прижимая к голове компресс со льдом. Вторая рука у нее в гипсе, а на лице – усмешка.

«Я вас напугала? – скажет она, измученная и возбужденная. – Мне ужасно жаль».

«С ума сошла? – отвечу я. – За что ты извиняешься?»

Когда вернулась Брин, я поделилась с ней своими раздумьями. Затем испугалась, что мои слова ее расстроят, и извинилась.

– С ума сошла? – сказала она. – За что ты извиняешься?

Нам оставалось только ждать.

Сесил Картер была высокой девушкой и держалась прямо, словно аршин проглотила. В колледже она предпочитала одежду в стиле выпускниц манхэттенских частных школ: поношенные хлопчатобумажные брюки, мягкие рубашки для игры в регби и свитера своих бывших парней. В этом облачении Сесил можно было принять за кинозвезду. Ее ровные зубы блестели, как жемчужинки; тело было гибким, однако нельзя сказать, чтобы ее заботили диета и спорт; а глядя на ее круглую, упругую грудь (она носила полный третий размер), оставалось только завидовать. Сама Сесил нечасто вспоминала о том, что у нее, как сказали бы мальчишки-школьники, «потрясная фигура». Ей очень нравилась музыка восьмидесятых, особенно поп-певец Принц. Услышав любимую мелодию, она тут же вскакивала и начинала танцевать с той уверенностью, которая отличает обладателей идеальной фигуры.

Брин Беко являла собой полную противоположность Сесил. Она была до того миниатюрной, что никто не осмеливался поинтересоваться, какой же у нее рост. Ее груди напоминали игрушечные чашечки, ножки были маленькими и изящными. Если Сесил держалась удивительно прямо, то Брин S-образно выгибала спину, выпячивая округлый зад. Из-за этой привычки в школе ее прозвали «девушкой, которая так и просит, чтобы ее ущипнули». Свои черные волосы она собирала в тугой пучок, брови безжалостно выщипывала. Кожа ее была до того бледной, что при определенном освещении отливала синевой; губы она неизменно красила темно-красной помадой. Брин напоминала мне русскую поп-звезду. На самом же деле она была выпускницей иллинойсской школы с юридическим уклоном.

Рассматривая свое отражение в больничном окне с затемненными стеклами, я вспомнила, как, только-только познакомившись с Брин и Сес, гадала, что думают люди, когда мы втроем идем по улице. Поп-звезда, кинозвезда, а рядом с ними трусит простушка, то есть я, и иногда держит одну из звезд под руку. Я была абсолютно ничем не примечательна: рост – пять футов пять дюймов[4], вес – 120 с небольшим фунтов[5], карие глаза и каштановые волосы, которые я носила распущенными, потому что ничего интереснее придумать не могла. У меня была кожа смешанного типа, и вообще меня отличал смешанный стиль – я вечно занимала одежду у Сесил, а Брин просила сделать мне макияж. Каждая из моих подруг обладала превосходным, ярким вкусом, но вместе эти вкусы плохо сочетались. Постепенно я перестала волноваться о том, что думают о нас другие, и всецело отдалась роли лучшей подруги. Я не сомневалась, что со временем сумею научиться у них особому шарму, перенять красоту Сесил и сильный характер Брин. Я грелась в лучах их славы, подобно ромашке, которая любит расти на солнышке рядом с экзотичными цветами.

Моя мама, когда уставала, любила говорить, что она «совсем увяла». Глядя на свое размытое отражение в больничном окне, я видела, что тоже увядаю. Не будь все эти годы рядом Сесил, жизнь сложилась бы совсем иначе. Интересно, как быстро я увяну, если потеряю подругу?

Я купила наименее уродливый букет гвоздик из тех, что имелись в цветочной лавке: когда приедет Зак, отдам ему цветы – пусть отнесет в палату Сесил. («Если они положили ее в палату. Перестань! Не смей даже думать такое!») Брин и я сидели, ждали и медленно сходили с ума. Время от времени Брин подходила к сестре и спрашивала, неужели никто не может предоставить нам информацию. Я старалась не думать о детях, развлекавшихся в игровой – печальной маленькой комнатушке, в которой валялись разномастные кубики и головоломки с утерянными деталями. Чего только эти дети не повидали за дверями палаты! Даже представить страшно.

Я почувствовала, как Брин вскинула голову и посмотрела на дверь. К нам шагал ее муж, Дэвид. На губах у него играла робкая, неопределенная улыбка. Забавно; Дэвид Кесслер и Брин встречались два года, прежде чем пожениться (разумеется, Брин не стала брать его фамилию), и все это время я считала его снобом и занудой. Но оказалось, что он просто ужасно застенчив. Неуверенность в себе делала его педантом. Его каштановые волосы всегда были аккуратно причесаны, футболка и брюки – безукоризненно чисты, словно у мальчишки, которого собираются снимать для школьного альбома. Дэвид присел на корточки и взял нас обеих за руки. Я невольно отметила, какие ухоженные у него ногти.

– Дорогие леди, – сказал он.

– И микробы, – прибавила я, кивнув на раздраженного мужчину, который сидел слева и жаловался жене, что его уже прививали от гриппа.

Из отделения травматологии вышла врач и спросила:

– Кто здесь Брин Беко?

– Я!

Дэвид, Брин и я резко вскочили, совсем как женщины, которые выныривают из бассейна в старых фильмах, если прокрутить назад пленку.

Доктор Марчисан, как она представилась, вышла с нами на улицу, Я удивилась тому, что уже вечер. Из-за этих затемненных окон я потеряла счет времени. Я укутала шею воротом своего спортивного свитера. Даже теннисные туфли переобуть я не успела. Брин скрестила на груди руки. Волосы врача были заплетены в косы, что совсем не вязалось с глубокими морщинами возле глаз. «Молодежная прическа, – подумала я, поражаясь тому, что каждый день эта женщина имеет дело с человеческими трагедиями и живет как ни в чем не бывало. – И старое лицо».

– Ваша подруга Сесил попала в автомобильную аварию, – сказала доктор Марчисан. Я заметила, как Дэвид глубоко вдохнул: должно быть, собирался сказать, что это нам и так уже известно, но сдержался.

Наверное, врач почувствовала наше нетерпение и поспешила озвучить подробности: она зачитала их, раскрыв папку, которую держала в руках.

– У Сесил перелом правой ключицы, перелом правой лодыжки, сложный перелом запястья – правого запястья – и разрыв сухожилия, – перечисляла она. – Кроме того, открытый перелом правого колена с утерей хряща – угодила ногой в стереосистему – и перелом обоих бедер. Одно легкое повреждено, однако второе не задето. Кроме того, разрыв селезенки: ее придется удалить.

У меня запылала переносица. Удалить. Я не знала точно, для чего нужна селезенка, но эта фраза не предвещала ничего хорошего. Я стрельнула глазами на Брин – она, в свою очередь, посмотрела на меня. Дэвид кивал и записывал, что говорит врач. Ох уж этот Дэвид! Всегда держит в кармане блокнот и ручку.

– Самая главная сложность в том, – доктор Марчисан стала говорить медленнее, чтобы смысл ее слов дошел до нас, – что Сесил вот уже несколько часов находится без сознания. Возможно, это кома; возможно, повреждение мозга. Произошло торможение. – Она вскинула глаза: улавливаем ли мы, о чем она? Мы лишь моргали. – Как бы вам объяснить? Когда резко останавливается машина, ремень безопасности не дает пассажиру врезаться в панель управления или в ветровое стекло, А мозг в случае шока прячется глубоко в череп, и тогда может произойти сбой мозговых импульсов.

– Что-что? – переспросила я.

Дэвид бросил на меня взгляд, в котором читалось: «Не сейчас, Джесс. Возьми себя в руки».

Доктор Марчисан продолжала, словно не слыша меня:

– Мы пригласили нейрохирурга из Калифорнийского университета, он будет здесь с минуты на минуту. Кроме того, мы сделали Сесил компьютерную томографию – на ней видна опухоль. Пока еще трудно сказать, насколько серьезно поврежден мозг. Будем ждать результатов осмотра нейрохирурга.

«Осмотра нейрохирурга...»

Мне вдруг вспомнился дурацкий анекдот – футболист рассказывает: «Врач говорит, что у меня сотрясение мозга. Что это такое, ума не приложу!»

Дэвид задал какой-то вопрос, которого я не расслышала.

– Это все, что можно было увидеть на томографии, – ответила врач.

– Простите... – не отступала Брин. – Но насколько все ужасно? Скажите нам... Она... Что вы вообще хотели всем этим сказать?..

– Поймите, это затяжной и непредсказуемый процесс, – ответила доктор Марчисан, прижимая папку к груди. – Никто пока не знает, как он будет протекать. Слишком много возможных вариантов развития. – Она по очереди посмотрела на каждого из нас. – Советую вам пойти домой – обследования будут продолжаться несколько дней. Впрочем, если хотите, можете остаться. Если будут какие-то изменения, сестра вам сообщит. А теперь прошу извинить – мне пора.

Брин посмотрела на меня, плотно сжав губы.

– Какого черта? Куда подевался Зак? – произнесла она, ни к кому конкретно не обращаясь. Мы снова вернулись в больницу.

Глава 4

На вечеринке

Пожалуй, стоит сказать, что я познакомилась с ним раньше всех.

Это случилось во втором семестре первого курса, в пятницу, когда мы выбрались на очередную вечеринку, хотя я уже не помню, к какой именно «братве». («Разве можно называть студенческое братство «братвой»?! – возмущался какой-нибудь юнец, который еще только готовился вступить в это самое братство и проходил испытательный срок. «Ладно, – прерывала я. – Замнем для ясности».) Помню, это был полуразвалившийся особняк в стиле Тюдоров, стоявший на холме в студенческой части города. Снаружи дом выглядел довольно внушительно, но внутри вас ждало разочарование: пол, липкий от пива; ободранные обои; студенты дергались на диванах под рэп и спускались на пол лишь для того, чтобы оторваться под рок-композицию «Лангуст». («Все вниз, танцуем рок!») Мы, во главе с Брин, проталкивались через затор, образовавшийся в дверях. В воздухе висел сигаретный дым. Сес встретила девчонку из своего общежития, которой не терпелось поделиться сплетнями насчет кураторши, а меня Брин послала за пивом. Когда я наконец пробралась к пивной бочке, оказалось, что стаканы закончились.

– Возьми мой, – сказал какой-то парень, протягивая мне пластиковый стакан, на дне которого блестели остатки янтарного напитка. – Я все равно скоро ухожу.

Он был симпатичный. Высокий, спортивно сложенный – похоже, занимался серфингом. Светлые вьющиеся волосы чуть-чуть не доходили до воротничка рубашки с коротким рукавом. Глаза – голубые, как бассейны в моем родном городе – обрамляли длинные золотистые ресницы. Он был похож на актера – такого, который в одном фильме играл бы соблазнительного молодого адвоката, а в другом деловитого героя-пожарного. Он улыбался открытой, милой, но вместе с тем слегка застенчивой улыбкой. В Заке мне сразу понравилось все: от загорелого носа до спортивной фигуры, и я решила, что он будет отлично смотреться на снимке в студенческом фотоальбоме (в мечтах я уже рисовала себе развитие нашего бурного романа).

– Ну же. – Он поводил у меня перед носом стаканом. – Возьми, сделай одолжение.

Один его передний зуб был слегка кривоват, и это выглядело очень симпатично.

Я пожала плечами: так, мол, и быть, взяла стаканчик и спросила:

– А ты почему уходить собрался? Вечеринка в самом разгаре.

Я совсем недавно начала кокетничать с парнями – все благодаря Сесил и Брин, их школа – и наслаждалась каждой минутой внимания противоположного пола. Прикажи мне Зак вылизать донышко стакана, я бы послушалась.

– Здесь очень шумно. Погоди, дай я тебе налью...

Он потянулся к бочке и не отпускал краник, пока стакан не наполнился теплым пивом.

– Кстати, меня зовут Зак.

– Что?! – Я прислонила ладонь к уху.

– Я говорю, меня зовут За... Ха-ха-ха! – рассмеялся он. – Ты чуть не облила меня пивом.

Болтая о том о сем («На кого ты учишься?» – «А ты на кого?»), мы незаметно добрались до песчаной волейбольной площадки позади дома. Шум туда почти не доносился. Вокруг валялись охапки сена, которые при желании можно было использовать как скамейки; зажженный кем-то костер сыпал искрами и пеплом; а на самом видном месте стоял бочонок с пивом, из которого Зак время от времени подливал в наш общий стакан, который мы передавали друг другу. С каждым глотком пенное пиво пилось все легче. Зак рассказал, что посещает подготовительный курс при медицинском колледже. В медицину, по его словам, он пошел лишь для того, чтобы порадовать отца, который был кардиологом.

Выяснилось, что он родом из Сан-Франциско, любит готовить («Запросто могу сделать рис по-итальянски», – заявил он) и увлекается сноубордом.

– Привет! Давно не виделись!

К нам направлялись мои подруги. Брин погрозила мне пальцем. «Только бы Сесил ему не понравилась! – подумала я, глядя на них. Прошлый опыт меня кое-чему научил. – Господи! Пожалуйста, сделай так, чтобы она ему не понравилась!..»

– Спасибо за принесенное пиво. Вот паразитка! – Брин уперла руки в бока.

– Куда ты пропала? – спросила Сесил. – Ой, а можно мне глоточек?

Я протянула ей наш стакан.

– Зак, разреши представить: Сесил Картер и Брин Беко, – сказала я.

– Зак Дюран. – Он привстал и пожал им обеим руки. (Я еще подумала: надо же, какой вежливый!)

– Послушайте, – объявила Брин. – Мы только что встретили Софи с семинара по русской литературе, и она говорит, что еще где-то тоже идет вечеринка, так что если хотите...

Я посмотрела на Зака. Он пожал плечами.

– Мне и здесь неплохо.

– Мне тоже. – Я улыбнулась про себя: я нашла единственного парня в штате Колорадо, который не побежал за моими подругами, высунув язык, словно приблудная дворняжка.

– Ну ладно, – протянула Брин. – Это переводится так: сами ищите себе парней, подруги. Я права, Сес?

– Что еще новенького скажешь? – Сес наклонилась и чмокнула меня на прощание в щеку. Должна признаться, на секунду я засомневалась: что она имела в виду? – но тут же напомнила себе, что Сесил не способна на сознательную подлость. – Какой хорошенький! – прошептана она мне на ухо. Затем выпрямилась и спросила: – Ну что, утром позавтракаем вместе?

– Конечно, – кивнула я. – Только не слишком рано, хорошо? Я люблю подольше поспать.

– Ну да, – сказала Брин, взяла Сесил за руку и потащила прочь, помахав нам на прощание. – Разумеется.

Костер приятно согревал, освещая лицо Зака, повернутое ко мне в профиль. Мне казалось, что ни с кем в жизни я еще так хорошо не разговаривала, но теперь-то я понимаю, что это был типичный треп первокурсников. Оба мы скучали по дому; а я часто вспоминала своего старшего брата Генри: мне очень его не хватало. В Боулдере нам нравилось то, что времена года здесь по-настоящему сменяют друг друга: осины желтеют по осени и дружно роняют листву с первым снегом. Мы еще не знали точно, кем станем, и эта неопределенность даже радовала: жизнь представлялась нам увлекательным приключением со счастливым концом. Я рассказала, что всегда мечтала быть художником, но в последнее время с искусством у меня не ладится: школьная учительница рисования, миссис Колдеруэлл, всегда хвалила мои работы, а нынешняя преподавательница и ее любимчики, которые сами-то рисуют так себе, прямо-таки громят мои творения во время критических разборов в конце занятий. Еще мы поболтали о том, как нам нравится Боулдер и что это место обладает каким-то волшебным очарованием.

– А ты знаешь, что это проклятое место? – спросил Зак, облокотившись на охапку сена и обернувшись ко мне.

Я покачала головой.

– Говорят, что когда эти земли отняли у индейцев, они наложили на них заклятие. – В отблеске костра его волосы отливали медью. Так и хотелось их погладить. – Поэтому Боулдер так притягателен: любой, кто приезжает сюда, навеки остается в этом маленьком раю, не подозревая, что на самом деле это тюрьма.

– Ты можешь выписаться из отеля в любое время, – пропела я, дразня его, – но никогда не сможешь уехать[6].

Зак рассмеялся и велел мне заткнуться.

– Кстати, – спросил он, – ты уезжаешь летом домой?

– Нет, хочу остаться здесь. Брин и Сесил отыскали дешевую квартиру в Пенсильвании, так что попытаюсь уломать родителей. Разумеется, придется где-нибудь подрабатывать.

– Мы с приятелем Дэвидом тоже мечтаем найти квартиру.

– Обязательно найдете. Заклятие индейцев вам в этом поможет.

– Точно, – согласился Зак и затянул писклявым фальцетом: – Добро пожаловать в отель «Калифорния», такое прекрасное место, такое прекрасное место... – На нас стали оглядываться. Тогда Зак встал и изображал солиста группы «Иглз», пока парни из студенческого братства не начали аплодировать. – В отеле «Калифорния» всегда много места...

Я покраснела и потянула его за руку, умоляя перестать.

– Пожалуйста, Зак, хватит!

От хохота у меня начались колики в животе. Но он не унимался,

Зак проводил меня до общежития. Я немного захмелела, да и он тоже хватил лишнего. Пожалуй, я даже здорово перебрала, потому что вдруг расхрабрилась. Я знала, что не взяла ни умом, ни лицом, ни фигурой, но, учась в колледже, открыла для себя, что когда в крови играет алкоголь, а в воздухе пахнет сексом, я раскрепощаюсь, как никогда. По мнению Сесил, в глубине души я мечтала о настоящих чувствах и напивалась для того, чтобы, упав на кровать с первым попавшимся, наслаждаться иллюзией недостижимой любви. Сама я считала, что стала такой доступной потому, что в школе несколько лет тщетно пыталась понравиться парням.

Когда мы добрались до моей комнаты, я пригласила его зайти.

– А как же соседка? – спросил Зак.

– Я живу одна.

Он вскинул бровь и улыбнулся.

Я повернула ключ и, не зажигая света, начала целоваться с ним в темноте. Наши пальцы запутались в волосах друг друга. Вскоре моя футболка уже валялась на полу, а руки Зака ласкали мою обнаженную спину. Потом мы очутились на кровати. Помню, целуясь с ним, я подумала, что губы у него, как спелая клубника. Время от времени я ударялась локтем или коленом о кирпичную стенку, возле которой стояла моя кровать, и царапала кожу, но мне было плевать. Поцелуи становились все более страстными, и мои руки спускались все ниже: мне казалось, Заку это будет приятно.

– Джесси, подожди.

Он притронулся к моему запястью.

Я замерла.

– Что-то не так?

В окно смотрела луна, и в ее блеклом свете кожа Зака отливала голубизной.

– Нам нужно поговорить, – сказал он.

– Как скажешь. – Я села и натянула на себя простыню.

– Ты мне очень нравишься, – начал он.

– Господи! – воскликнула я, кутаясь в простыню. – Когда парень начинает фразу со слов: «Ты мне очень нравишься...», это не предвещает ничего хорошего. Дай угадаю: ты уже встречаешься с девчонкой из своей общаги?

Зак покачал головой.

– Нет? Значит, не хочешь заводить серьезных отношений?

Он передернул плечами.

– Тогда сдаюсь. Выкладывай,

– У меня дома есть девушка.

– Серьезно?

– Мы с ней встречаемся еще с восьмого класса. С тех пор как поцеловались в пустом кабинете, сбежав с вечеринки, – признался он.

Я закусила губу и окинула себя взглядом: я лежала, завернувшись в простыню, рядом с парнем, который принадлежит другой. Мне вдруг стало жутко стыдно. Ну почему парни всегда рассказывают о таких вещах, когда на тебе нет одежды?

– Послушай, Джесси, мне очень жаль. – Зак дотронулся до моей руки. (Его извинений мне только и не хватало!) – По правде сказать, я хочу с ней расстаться. Честное слово. Но мы уже так долго встречаемся, и она постоянно твердит, что готова к близким отношениям, однако всякий раз, когда я завожу разговор на эту тему, она делает вид, что не слышит, так что я не знаю.. – Он взъерошил волосы. – Я ничего не знаю.

– Вот, значит, почему ты пошел меня провожать! Решил, что я-то точно к этому готова. – Завернувшись в простыню, я встала, чтобы одеться, а он так и остался лежать на постели в одних трусах, и вид у него был дурацкий. Впрочем, плевать я на него хотела. – Все ясно. Хорошо хоть вовремя одумался.

– Не говори так! Ты мне на самом деле очень нравишься. – Он оперся на локоть. – Я все испортил. Я придурок. Абсолютный.

Я пошарила по полу, разыскивая футболку.

– Ты не придурок. – Натянув на себя футболку, я отбросила простыню. – Любой парень на твоем месте поступил бы так же.

– Спасибо тебе. – Зак спустил с кровати голые ноги, нашарил ботинки и замер. – Подожди: а может, нам взять тайм-аут? Как тебе такая мысль? Понимаешь... Мне кажется, я все же расстанусь со своей девушкой. Возможно, когда это произойдет, мне захочется тебе позвонить. Ничего, что я так говорю? Как знать, может, все у нас наладится и мы продолжим с того места, где остановились?

Я стояла, не зная, что делать.

– Хочешь сказать, я тебе нравлюсь? – спросила я.

– Нравишься. Честное слово. Может, это глупо звучит, но с тобой интересно поговорить.

Я смерила его взглядом.

– Когда ты так на меня смотришь, я чувствую себя идиотом, – усмехнулся он.

– Это ты зря. Послушай... – Я попыталась придать голосу беспечность, хотя на душе было тяжко – еще чуть-чуть, и снова бы оказалась в постели не с тем парнем. – Можешь мне позвонить. Кто знает, вдруг ты мне опять понравишься.

Зак встал, натянул брюки и снял со спинки стула куртку.

– Обязательно понравлюсь. Иначе и быть не может. – Он улыбнулся. – Ты не дашь мне свой телефон, Джесси? Я записала номер.

Зак поцеловал меня в лоб. Сказал, что хочет, чтобы все было по-честному, и еще раз извинился. После этого он ушел.

Глава 5

Лови момент

Пока Брин выезжала с больничной автостоянки, я стащила из пиджака Дэвида сигарету. Она была вся скрюченная, словно сломанный палец. Брин все уши мне прожужжала насчет вреда курения, и я даже подумывала бросить, только чтобы она заткнулась. Но вот на курящего Дэвида она смотрела сквозь пальцы – лишь бы дома не дымил. Сам он обещал бросить, как только закончит писать коды к видеоигре; работа эта была нудная и требовала уединения. Вообще-то он мечтал писать сценарии: тоже нудное и требующее уединения занятие, зато творческое. Дэвид был ярым поклонником фантастических фильмов, участвовал в съездах фанатов и готов был до хрипоты спорить, доказывая, что Уильям Шатнер – истинный гений. Дэвид, хакер, чемпион по компьютерной игре «Хэло» и волшебник из настольной ролевой игры «Ди энд Ди», был единственным мужчиной, перед которым преклонялась Брин.

Я незаметно выскользнула на улицу и пристроилась в уединенном уголке рядом с бетонной стеной, слева от травматологического отделения. Осторожно разгладила бумажную обертку сигареты, равномерно распределяя свалявшийся табак, и чиркнула сворованной спичкой.

Затянувшись, я испытала огромное облегчение и принялась разглядывать отпечатки от стебельков на той ладони, в которой сжимала гвоздики. «Может, позвонить маме? – думала я, высматривая в небе луну, которой почти не было видно из-за ярких городских огней. – Или отцу? Или брату? Но что я им скажу? И чем они мне помогут?»

Я почувствовала, что по щеке стекает слеза, и поспешно ее смахнула. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел, как я плачу! Слезы – предвестники беды, а все хотят надеяться. Или заснуть и ничего не помнить. А лучше всего, чтобы сегодня было, как вчера, и ничего бы не произошло. За спиной у меня раздался голос:

– Что получится, если выкрасить коробку гвоздей в розовый цвет?

Я обернулась и увидела Зака.

– Ты почему не в больнице? – спросила я.

– Только что оттуда. Выскочил всего на минутку.

На нем были бейсбольные кеды и вязаный джемпер, а на мне – теннисная юбка. Я еще подумала: наверное, мы выглядели как спортсмены из дешевого каталога мод. Руки Зак глубоко засунул в карманы, а из-за ушей у него торчали светло-русые вихры, словно у малыша на баночках с детским питанием. Я невольно залюбовалась им: какой же он все-таки красавец, даже сейчас! Я знала, что не должна так думать, и сама себе подивилась. Похожее чувство возникает, когда, уже будучи взрослой, случайно опрокинешь стакан с водой или допустишь иную оплошность в том же духе. Как-никак Зак – жених Сесил.

– Вот дьявол, – сказан он, кивнув на сигарету. Вид у пего был усталый.

– Прости, – пробормотала я. – Прости, Зак, мне очень жаль.

– Так что получится? – снова спросил он.

– Из чего?

– Что получится, если коробку гвоздей выкрасить в розовый цвет?

Я покачала головой. Откуда мне знать?

– Розовые гвоздики.

Я через силу улыбнулась и протянула ему цветы. Он посмотрел на открытку и усмехнулся, когда увидел, что я там нацарапала: «Прости, что букет такой страшный. Поправляйся скорее».

Зак взял у меня сигарету, затянулся, высунул язык –мол, какая гадость – и вернул сигарету обратно.

– Эти остолопы из приемной наплетут всего с три короба, а доктора не торопятся раскрывать карты.

– Она поправится? – спросила я. Зак передернул плечами.

– Не знаю. Надеюсь, что да. Ты давай держись, ладно? А цветы я передам Сесил, как только смогу.

С этими словами он легонько похлопал меня по плечу и снова направился к больнице. Автоматические двери со вздохом пропустили его внутрь.

Через двенадцать часов после аварии Сесил открыла глаза, но она по-прежнему находилась на втором уровне нарушения сознания – всего на ступень выше, чем коматозное состояние, – согласно шкале с нелепым названием «Ранчо Лос-Амигос». (Когда Зак объяснил мне, что по этой шкале измеряется степень бодрствования мозга, я не удержалась и воскликнула: «Оле!») На третий день Сесил уже узнавала голос матери и начала самостоятельно дышать, так что ее повысили до третьего уровня. Нам сказали, что это очень хорошо. Разумеется, мы с Брин не могли наблюдать эти постепенные улучшения: в реанимацию пускали только родственников.

Вооруженные информацией из вторых рук, я и Брин обзванивали приятелей и знакомых и сообщали им новости, словно в игре «испорченный телефон». За две недели это вошло у нас в привычку. В первую очередь обзванивались близкие друзья, такие, как Лора, с которой мы познакомились еще в Боулдере. Затем шли коллеги Сесил по работе, потом – бывшие приятели, которых мотало по городам и весям, от Голливуда до захолустного Брентвуда. Мы звонили друзьям, писавшим сценарии для реалити-шоу; подругам, которые ушли с работы и сидели с детьми; и тем, кто вдрызг разругался со своими супругами. Стоя за дверью комнаты ожидания и прижимая к уху сотовый, я передавала всем просьбу Зака: никаких посещений. Можно присылать цветы. Людей интересовали мельчайшие подробности диагноза: почти у всех нечто подобное случаюсь с тетушкой или двоюродной сестрой. Я заучивала медицинские термины, подобно тому как официантка заучивает названия фирменных блюд. Контузия... водянка... гематома... Эти непривычные слова подчас бывало трудно выговорить.

Брин и я из кожи вон лезли, чтобы хоть чем-нибудь помочь. Мы каждый день приносили в больницу подарок и вручали его Заку. Это мог быть букет цветов или плюшевый львенок, сжимавший сердце, на котором было написано: «Поправляйся скорее, и на волю!» А однажды я решила соригинальничать и притащила порноплакат.

Наше первое студенческое лето решено было провести в Боулдере. Брин, Сесил и я перебрались в арендованную квартиру, которая позже стала нашим постоянным обиталищем, поскольку законный хозяин решил переселиться в Портленд. Это был дом в викторианском стиле, и располагался он в нескольких кварталах к северу от университета. Первый этаж принадлежал нам, а наверху обитал какой-то старшекурсник, показывавшийся крайне редко. У нас были две спальни, ванная комната, гостиная, маленький дворик и кухня, где мы завтракали. Сесил, за которую платили родители, жила в отдельной комнате, а мы с Брин поселились в комнатушке побольше, прямо за кухней. Здание было старое: липкие косяки, замазанные краской окна и стены, выкрашенные в семь разных оттенков голубого цвета. Я изо всех сил старалась создать домашний уют: драила двери, распахивала тяжелые окна, перекрашивай стены. Мне придавала сил диета, на которую я села месяц тому назад: я завязала с алкоголем и горстями глотала таблетки для похудания. (Я наивно полагала, что, если сброшу вес, буду выглядеть, как Сесил. Дохлый номер. Однако стены я выкрасила очень даже неплохо.) Я обтягивала диванчики, купленные в магазинах эконом-класса, пестрой тканью; превращала бутылки из-под молока в вазы.

– Какая прелесть, солнышко! – восклицала Сесил, заметив новые диванные подушки, сшитые мной из кусочков старых шарфов. Иногда она приносила мне чай со льдом, когда я работала над новой картиной в сарае, переоборудованном мной под художественную студню.

– Жаль, что я не умею ни рисовать, ни шить, • вздыхала она, разглядывая мои кисточки, поломанные линейки, подрамники и соблазнительную кипу новых полотен, завернутых в целлофан. Когда я рисовала, Сесил обычно сидела на старом складном стуле и читала какой-нибудь потрепанный любовный роман. Время от времени она поднимала глаза и спрашивала, как называется эта техника и какие цвета я сейчас смешиваю. Однажды я удивила Сесил, усадив ее за чистое полотно на моем настольном мольберте.

– Попробуй, – предложила я.

– А что нужно делать? – спросила она.

Я сказала, что можно начать с такого упражнения: пусть она попробует нарисовать меня, не глядя на полотно Это избавит от скованности, объяснила я, и научит видеть все в целом, не отмечая дотошно каждую деталь. Сесил рисовала целый час и только потом попыталась оценить, что вышло.

– О нет! – воскликнула она. – Ты получилась такая страшная!

Она развернула полотно ко мне. Мой нос занимал добрых пол картины, а прядки волос свисали по сторонам лица, как змеи.

– Что ж, пожалуй, тебе удалось передать сходство, – заметила я.

Сесил покачала головой и поклялась, что больше никогда не возьмет кисть в руки. Пусть этим занимаются профессионалы. Уходя, она остановилась в дверях.

– Ты такая красивая, Джесси, – сказала она. – Да ты, наверное, и сама знаешь.

Я покраснела.

– Иди-ка ты...

Сес вздохнула.

– Как бы мне хотелось одолжить тебе свои глаза, чтобы ты увидела себя в зеркале такой, какой я тебя вижу. Не представляешь, до чего ты привлекательная и талантливая.

Остаток лета мы пили пиво, плавали в местном водохранилище и дрыхли под тихий шум дождя, который после обеда приносило ветром с гор. Как-то была моя очередь закрывать «Уош», магазин одежды, где я работала пять дней в неделю. Брин и Сесил уговаривали меня пойти на пикник, куда нас пригласила Лора. Лора мне нравилась. Она тоже была из Лос-Анджелеса и, как и я, увлекалась искусством. Лора вечно торчала в компьютерном классе и рисовала то афиши для вечеринок, то плакаты для студенческого совета. Я восхищалась ее организованностью. Она носила авангардные очки в черной оправе и всем своим видом заявляла: «Да, я творческая личность. А ты что умеешь делать?»

Но в тот день я смертельно устала. Мои подруги не работали, им это было не нужно. Отец Сесил служил в инвестиционном банке, мать занимала видное положение в нескольких манхэттенских благотворительных обществах. Родители Брин занимались бракоразводными делами в Чикаго (а сами были счастливы в браке; вот и пойми их). Мои предки развелись, когда мне было шесть, и их нельзя было назвать обеспеченными людьми. Мать печаталась и иногда читала лекции, отец занимался недвижимостью коммерческих предприятий, но до Дональда Трампа ему было далеко.

Отработав девятичасовую смену, я закрыла магазин, притащилась домой и заснула перед телевизором, по которому шел старый фильм. В то лето чуть ли не ежедневно кто-нибудь устраивал пикник на природе. Засыпая, я подумала, что ничего не теряю.

На следующее утро, когда я пила кофе и разгадывала кроссворд, сидя на заднем крыльце, в дверях кухни появилась Сесил.

– Что с тобой вчера случилось? – спросила она, присев на верхнюю бетонную ступеньку.

– Выбилась из сил, – ответила я и прислонила голову к ее колену. – Хорошо повеселились?

– Да, неплохо. – Сесил почесала комариный укус па ноге и сосредоточенно нахмурилась. На ее зеленые глаза упал вьющийся локон. – Джесси...

– Да?

– Помнишь парня по имени Зак?

– Кого? – спросила я. Еще бы не помнить!

– Ну, вы еще с ним целовались прошлой весной на вечеринке, но он тебе не понравился, потому что оказался маменькиным сынком.

– Угу. – Я зажмурилась и притворилась, что греюсь на солнышке. На следующее утро после того, как Зак сказал, что у него уже есть девушка, я завтракала с Сес и Брин и заявила им, будто он не в моем стиле. Я довольно туманно объяснила причину своего внезапного охлаждения. Вполне возможно, я и назвала его маменькиным сынком, не помню уже. Мне было стыдно признаться подругам – особенно Брин, – что я скинула с себя одежду, даже не выяснив, встречается он уже с кем-то или нет. Я решила – если он вдруг позвонит, скажу им, что передумала. – Ах да. Зак. Из Сан-Франциско.

– Как он тебе?

– Да ничего. А почему ты спрашиваешь?

– Он пригласил меня на свидание.

Я открыла глаза и уставилась на нос Сесил.

– Господи, Джесси, что с тобой? – Сесил спустилась на одну ступеньку, присела рядом со мной и взяла меня за руку. – Он что, тебе нравится? Помнится, ты говорила, что он не в твоем вкусе. Или я ошиблась? Хочешь, я позвоню ему и отменю встречу?

– Нет-нет, что ты... просто... как это случилось? Сесил набрала в легкие побольше воздуха и выдохнула.

Она выглядела свежей, как в рекламе мыла, хотя наверняка легла спать позже меня.

– Мы познакомились на барбекю, – сказала она. – Пикник устроили возле дома, который он снимает со своим приятелем Дэвидом, знакомым Лоры. Ну, мы и разговорились. Очень мило побеседовали, а потом он спросил, не хочу ли я сходить с ним в ресторан. Я думала, он тебе безразличен. Или это не так?

Сесил уставилась на меня широко распахнутыми глазами. Я знала, что стоит мне только попросить, и она отменит свидание. И еще было видно, что Зак ей нравится.

– Нет, что ты, – успокоила ее я. – Скажешь тоже. Но... разве у него нет девушки?

– Боже, я так рада, так рада! – Она обняла меня. – Да, у него была девушка. Он мне рассказывал. Они расстались прошлой весной. Ты действительно не возражаешь? Я сказала ему, что ты моя соседка, правда, не сразу. Честное слово, если ты что-то имеешь против...

– Не будь дурочкой, – перебила я. – Что было – то быльем поросло.

– Ты уверена? На все сто?

– Перестань, ты меня уже достала. – Я подняла газету. – Лови момент, как говорится, и дай мне спокойно доразгадывать кроссворд.

– Джесси, ты самая лучшая подруга! – Сесил чмокнула меня в лоб. – Я люблю тебя, зайка. Очень-очень.

Она восторженно взвизгнула и убежала в дом.

– Надеюсь, он мне позвонит! – крикнула она, обернувшись.

– Я тоже надеюсь! – отозвалась я. Как видно, он ей позвонил.

Вскоре Зак и Сесил стали встречаться каждый день, и мы с Брин уже не удивлялись, заметив на полочке в ванной его дезодорант. В то же самое время Брин и приятель Зака Дэвид закрутили странный роман. Я не успевала следить за развитием их отношений. Брин то заявляла, что просто обожает Дэвида, то ей становилось с ним скучно, потом она снова его обожала и снова умирала со скуки – и так без конца... Я поклялась себе забыть о Заке, и со временем это мне удалось. Ведь это как-никак был Боулдер, город хиппи, и стояло лето – пора любви. Шли месяцы. Я влюблялась в других, обнималась в темноте с новыми парнями.

На последнем курсе Брин и Дэвид разобрались наконец в своих чувствах, и он сделал ей предложение. Теперь из нашей маленькой компании одна лишь я появлялась на соревнованиях по сноуборду, на днях рождения и на всевозможных тусовках под руку с разными парнями. Я утешала себя тем, что не это главное. Когда исчезал очередной парень, у меня оставались они обе.

– Мужчины приходят и уходят, – сказала я однажды Сесил, когда мы заболтались допоздна на кухне над остатками пиццы и теплой диетической шипучкой из корнеплодов. – А мои друзья всегда со мной.

Сесил двигалась на запад по бульвару Сансет, когда таксист не справился с управлением и выехал на встречную полосу. В полицейском докладе говорилось, что он спорил с пассажиркой на заднем сиденье, какой дорогой лучше добираться до деловой части города. Водитель погиб на месте, а пассажирка чудесным образом уцелела. Она сама выбралась из машины и вызвала по сотовому службу спасения. Скорость такси установили с помощью какого-то анализа трения. Зак, если не беседовал с нейрофизиологом Сесил, встречался с адвокатами, занимавшимися несчастными случаями, и составлял иски о возмещении ущерба.

День пятый. По дороге в больницу я вдруг почувствовала, что не могу дышать. На меня словно бы что-то давило. Мне казалось, что вот-вот зазвонит сотовый и Зак скажет, что Сесил умерла или что она больше никогда не будет ходить и говорить. Доктора, словно Кассандры в белых халатах, твердили, что могут пройти недели и даже месяцы, прежде чем проявятся все последствия травмы. Возможны хроническая усталость, амнезия, проблемы со зрительной памятью, изменение личности... Мы молча выслушивали этот жуткий перечень осложнений. Сесил по-прежнему не разговаривала. К ней все еще не пускали посетителей. У торгового автомата я разговорилась с женщиной по имени Стелла. Автомобиль ее мужа перевернуло на 101-м высокоскоростном шоссе. У него, как и у Сес было травматическое повреждение мозга, и с тех пор, как он пришел в сознание, он был сам на себя не похож: орал на жену, переворачивал подносы с едой, метался по коридорам и бился в припадках. Медсестры объясняли ей, что это всего лишь стадия выздоровления, которая при удачном стечении обстоятельств бесследно пройдет, но Стелла была вся измотана. Она-то думала, что муж, когда очнется, будет прежним.

– Крепитесь, что мне вам еще сказать. – Прежде чем уйти, Стелла положила мне на плечо дрожащую руку. – Кости срастаются быстрее, чем исцеляется мозг.

Я долго смотрела ей вслед. Когда ее бедра в синих джинсах, вильнув в последний раз, скрылись за углом, я вдруг бросилась в другую сторону. Промчалась по больничному коридору, пересекла вестибюль, спустилась по лестнице на автостоянку и, зажав рот рукой, кинулась прямиком к своей машине. Я залезла внутрь, захлопнула за собой дверь и разревелась во всю мочь, как ребенок.

– Какого черта! – завопила я, ни к кому конкретно не обращаясь, разве что к машинам, и сама не узнала своего голоса. Я захлебывалась слезами, из носа текли сопли. – Какого черта! – снова заорала я.

– ...черта! – эхом откликнулась автостоянка.

Я начала колотить рукой по баранке. Было больно. Мне стало легче.

– Какого черта? Какого черта? Какого черта?

Немного успокоившись, я завела машину и поехала домой. Я открыла дверь, легла в постель. Все это время у меня по щекам не переставая текли слезы. Я оплакивала Сесил. Оплакивала Зака, Брин и саму себя. Я плакала, потому что не знала, что ее ждет дальше. Я была лишена даже этого утешения.

На следующее утро я сидела с Брин и потягивала безалкогольное пиво. На коленях у меня лежат нечитаный журнал. Я как раз собиралась спросить Брин, стоит ли мне пить вторую банку пива «Ред булл», когда вдруг увидела своего брата Генри. Он торопливой походкой направлялся к нам по больничному коридору, развязывая на ходу галстук. За собой он катил чемодан: должно быть, прямо из аэропорта (он работал в Сакраменто при «Астродоуме»). Казалось, вот сейчас он разорвет на груди рубашку и откроет нашему взгляду огромную татуировку в виде буквы «С» – в честь города Сакраменто.

Генри обнял меня и притянул к себе.

– Вот дьявол! – сказал он и обхватил другой рукой Брин, которая уже собиралась уходить: ей нужно было на несколько часов заскочить в офис. (Я оставила на автоответчике Тарин сообщение, что не могу пока выйти на работу.) – Чертовщина какая-то. Дайте-ка я вас обеих обниму как следует.

Он трижды стиснул нас в своих медвежьих объятиях, после чего Брин чмокнула меня в щеку и попросила позвонить, если будут какие-то изменения. Генри потащил меня в кафе-закусочную с твердым намерением накормить по-человечески. Пиво «Ред булл» он с отвращением выкинул в корзину. Генри заказал омлет по-вегетариански, поджаренные хлебцы и фрукты, хоть я и заявила, что не смогу проглотить ни кусочка.

– Послушай, хватит... – Он знаком велел мне замолчать – Заткнись и ешь.

Мы сидели за столиком из фальшивого дуба в углу кафетерия, а наискосок, чуть поодаль, расположилась группа медработников.

– Просто уму непостижимо, – делилась одна сестра. – Любой скажет, что с такой раной в башке она должна была ослепнуть от своей же крови.

– А она ничего себе телка, – одобрил медбрат, и все за столиком покатились со смеху.

– Ну и? – спросил Генри, приступая к завтраку. Он пододвинул ко мне тарелку. – Как вы тут?

– Брин считает, что Зак слишком уж рьяно взялся за судебную тяжбу, – сказала я, положив в рот немного яичницы. Когда я проглотила первый кусочек, по моему желудку разлилось блаженное чувство, в котором мне было стыдно признаться. – Он все твердит: «Нет, мы не те люди, чтобы подавать иск на каждого... Но этого требует медицинская страховка...»

– Бедняга.

Генри покачал головой и отхлебнул молока. Наверное, это единственный голубой, который выпивает в день полгаллона молока. Не знаю, зачем он это делает – может, думает, что футбольный тренер пригласит его играть на чемпионате в первом составе.

– И что теперь? – спросил он.

– Ничего. Ждать.

– Ждать и только?

Я сказала, что Зак дал мне несколько мелких поручений. После истерики, случившейся со мной накануне, я была ему благодарна: приятно чувствовать себя хоть чем-то полезной. Я должна была достать из домашнего офиса Зака страховые договоры и кое-что купить: он просил носки, футболки и тому подобную мелочь. Тем временем юридически подкованная Брин попросила у него контракты, заключенные с поставщиками свадебных подарков; она надеялась, что сумеет возместить Заку и Сесил все затраты.

Генри скомкал салфетку и бросил ее на стол.

– Я отвезу тебя, – предложил он.

– А ты успеешь с работой?

Он всегда сдавал материалы в крайний срок.

– А куда она денется! Напьюсь кофе, попрошу Хамира заказать обед на дом и закончу ночью. Эй... – Он дотянулся до меня и погладил по руке кончиками пальцев. Щекотно. У меня кольнуло в груди. – Все будет хорошо, – заверил он.

Месяца за два до аварии Зак и Сесил приобрели в Холливуд-Делл роскошный домик, выстроенный в 1920-е годы. В то время застройщики заманивали средний класс на запад с помощью таких вот просторных, но доступных архитектурных сооружений, которые, по их уверениям, способны были спасти от грозно надвигавшейся индустриализации. Эти скромные домишки теперь стоят больше миллиона; в них все еще ощущается иллюзия великой мечты, особенно в такие солнечные декабрьские деньки, как этот.

Я открыла дверь. Генри тихонько присвистнул. И было отчего: старинный потолок из столбов и балок, вручную срубленные окна, огромных размеров кухня и холодильник марки «Сабзеро». Из окна гостиной виднелись качели и зеленый сад с папоротниками и поросшими мохом кирпичами; через застекленную створчатую дверь позади дома открывался вид на гостиную под открытым небом и гамак, натянутый между двумя развесистыми калифорнийскими дубами. Я никогда не спрашивала Сесил, как она наскребла деньги на этот домик, – знала, что она может позволить себе такую роскошь.

Я подобрала газеты, валявшиеся на дорожке, и отдала Генри, чтобы он выкинул их в урну. Зайдя в прихожую, я вдохнула аромат Сесил. Лосьон с запахом миндаля. «Нужно принести ей лосьон. Нельзя допустить, чтобы у нее потрескалась кожа», – подумала я и тут же одернула себя. Боже мой, как глупо, как избито! Да что со мной такое творится? Зак и Сесил прожили в этом доме всего два месяца, поэтому еще не успели толком его обставить. Я невольно отметила, что мебель из их старой квартиры смотрится в этом доме слишком сентиментально, как-то по-студенчески. Услышав какой-то писк в спальне, я не сразу сообразила, что это будильник. Наверное, его завел Зак, а когда сработал сигнал, дома Зака не оказалось. Я зашла в спальню и выключила будильник.

– ? – Генри от парадной двери. Ему потребовалось всего десять шагов, чтобы добраться до спальни. Они с Хамиром жили в районе Студио-Сити, в кооперативной квартире с потолками в тринадцать футов и шиферной плиткой, шаги по которой разносились эхом. Но в доме Сесил, который, к слову сказать, был совсем не маленьким, Генри напоминал медведя гризли, забравшегося в туристскую палатку. Он склонил голову набок.

– А где же собака?

– Соседи обещали присмотреть за Хэппи до Рождества.

– А-а... Кстати, о Рождестве: родители спрашивают, придешь ли ты на обед в следующую пятницу.

Я и забыла совсем. Мама, которую нельзя было заподозрить в сентиментальности, обожала Рождество и в канун праздника собирала нас всех на семейный ужин, чтобы продемонстрировать нам свою нарядную елку, прежде чем мы нарушим ее великолепие безвкусно обернутыми подарками. Я еще даже не начинала покупать подарки, а ведь уже двенадцатое декабря! Наши родители были в разводе и вечно грызлись, однако каждый сочельник собирались вместе «ради детей».

«Может, Сесил к празднику выпишут, – подумала я, – и тогда я смогу пойти». Я прислонилась к дверному косяку. Генри разглядывал фотографию в рамке, висевшую в коридоре.

На ней Сесил, Зак, Брин, Дэвид и я в дурацких сомбреро с маленькими круглыми висюльками потягивали коктейли. Снимок был сделан в день рождения Сесил, два года назад. Ей тогда исполнилось двадцать шесть.

– Какие вы здесь молодые, – сказал Генри.

Я оставила его разглядывать фотографии, а сама направилась в ту комнату, где Зак держал шкафчик для документов. Когда я туда вышла, сердце у меня замерло. На дверце шкафа висело четыре платья для подружек невесты: одно для меня, другое для Брин, третье для сестры Зака, Дерри, а четвертое для Лоры, которая теперь работала в творческом агентстве и жила в Санта-Монике со своим парнем Чазом, суперским стилистом. («Если я – самый гетеросексуальный голубой, которого только можно представить, – шепнул мне Генри, впервые встретившись с Чазом, – то он, без сомнения, самый голубой гетеросексуал, которого я когда-либо видел».) Платья были обернуты в целлофан. Наверное, их прислали уже после того, как Сесил ушла на теннисный корт, иначе она непременно принесла бы мне мой наряд. Я увидела зеленое шелковое платье с завязочками цвета слоновой кости, которое мы выбрали в выставочном зале при ателье. В тот счастливый день мы с Брин поздравили Сесил с тем, что она приобрела такие зеленые, как горошек, наряды, которые можно надеть только раз в жизни. При виде платьев из моего горла вырвался странный звук: нечто среднее между бульканьем и вздохом. Тут же примчался Генри.

– Их уже подогнали по фигуре. – Я покачала головой, указывая на платья. К глазам снова подступили слезы. – Их теперь нельзя вернуть.

– Их не придется возвращать, вот увидишь. – Генри обнял меня и погладил по голове. – Посмотри-ка на меня. – Он взял мое лицо в ладони. – Не придется.

Глава 6

Гений цветовых решений

В следующий понедельник Сес перевели на этаж для выздоравливающих. В честь такого события я купила коробку конфет и плюшевого медвежонка – такого огромного, что пришлось усадить его на переднее сиденье автомобиля. (Из-за него я попала на полосу движения, выделенную для машин с пассажирами. Забавно.) Нам с Брин сказали, что мы можем зайти к подруге, только не обе сразу и не дольше, чем на десять минут. Было решено, что я загляну к ней утром, а Брин – после работы. Около лифтов меня встретил Зак.

– Я спущусь вниз, нужно кое-кому позвонить, – сообщил он. Щеки у него ввалились, губы потрескались. – Вот только провожу тебя в палату. У Сесил в голове все смешалось – иногда она не понимает, где находится, но тебя-то она узнает. Если ее начнет тошнить, вызови медсестру, а то она еще повредит себе что-нибудь. Ее и так с трудом вытащили. Она мало говорит, часто несет какую-то несуразицу, зато слышит отлично, так что разговаривай с ней как обычно. Договорились?

– Договорились. – Я смотрела на старушку в больничном халате, которую куда-то везли в кресле-каталке с капельницей. Рот у нее был приоткрыт, как у рыбы, выброшенной на берег.

– Джесси? – Зак заглянул мне в глаза. – Хочешь, я пойду с тобой?

– Нет, я все уяснила, – ответила я. – Честное слово. Я просто хочу ее увидеть.

– Ладно.

Зак распахнул дверь палаты Сесил.

– Милая? – тихонько позвал он. – К тебе пришла Джесси.

Я шагнула внутрь. Если бы меня не привел сюда сам Зак, я бы ни за что не узнала ту, что лежала на больничной койке.

Красивое лицо Сесил распухло, будто кто-то взял и надул его насосом, как воздушный шарик. Челюсть, нос, скулы были перекошены. Голова обвязана белым бинтом. Волосы, которые она целый год отращивала к свадьбе, наполовину выбриты. Там, где не было бинтов, красовались жуткие синяки. Кожа имела оттенок слабо заваренного чая, на запястье наложен гипс. Руки привязаны к больничной койке – по словам Зака, иногда Сес теряла рассудок и пыталась подняться, поэтому медсестрам приходилось ее привязывать. Даже под одеялом было видно, как она исхудала – мне сразу вспомнилась дряхлая старушка из коридора.

Когда я подошла к Сесил, у нее на глазах выступили слезы.

– Привет, малыш, – сказала я. – Как дела у моей чудесной девочки?.. Золотко мое! У моего драгоценного ангелочка все хорошо, да?

Сесил покачала головой – «нет».

Глаза ее были трагически расширены. Я обернулась к Заку, но тот уже исчез. Взгляд мой упал на лист бумаги, приклеенный скотчем к стене напротив кровати Сесил. На нем отмечалось, сколько она провела здесь дней. Восемь жутких красных крестов. По щекам Сесил потекли слезы. Я тоже с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься: не хватает только ее напугать! Я сглотнула комок.

Сесил мотала головой все сильнее, словно хотела сказать: «Нет, нет, нет. Ничего хорошего». Она потянула за веревки. Капельница опасно накренилась.

– Золотко, перестань. Ш-ш... Успокойся, лежи смирно, – засюсюкала я, – а то поранишься. Не делай так больше. – Я положила руку на ее загипсованное запястье: Зак объяснил, что Сесил не любит, когда ее трогают – у нее ноет все тело. – Просто дыши спокойно, и все... Вот так-то лучше. Слышишь меня? Ты выздоравливаешь и скоро совсем поправишься.

Она протянула ко мне тоненькие пальцы с обломанными ногтями. Кольцо, подаренное на помолвку, с нее, видимо, сняли. Я протянула ей руку. Сес легонько провела по ней кончиками пальцев.

– Что такое, малыш?

Она заговорила тонюсеньким шепотом: чувствовалось, с какой болью дается ей каждый слог.

– Я хочу покататься на сноуборде, – проговорила она. Я закусила губу.

– На сноуборде, – настойчиво повторила Сесил.

– Хорошо, солнышко, – мягко ответила я. – Скоро мы все пойдем кататься на сноуборде. Очень скоро. Ты непременно поправишься. А сейчас поспи. Ты обязательно выздоровеешь...

Тут в палату заглянула сестра и сказала, что мой визит подошел к концу. А мне показалось, что прошло всего несколько секунд. Я легонько поцеловала Сесил в загипсованную руку и вышла вместе с сестрой в коридор. Я рассказала ей о сноуборде и спросила, что это может значить? Дело плохо?

– Это что-то новенькое, – усмехнулась сестра.

Я засыпала ее вопросами и даже не заметила, как она подвела меня к лифту и нажала на кнопку. Только когда начали задвигаться двери, я сообразила, что происходит. Последнее, что я увидела, была медсестра, быстро удалявшаяся по коридору.

Я думала, моя начальница хоть раз дозвонится мне, чтобы узнать, как дела Сесил – как-никак они с ней тысячу раз встречались. Как же! На следующее утро (я проспала звонок будильника и спала бы дальше, если бы меня не разбудил завывавший в соседнем дворе листодув) я обнаружила на своем автоответчике очередное послание, начитанное отчеканенным голосом: «Здравствуй, Джесси. Как дела? Понимаю, сложно думать о работе, когда произошла такая драма, но если выпадет свободная минутка, будь так любезна, позвони мне».

При звуке голоса Тарин мне захотелось швырнуть телефон о стену. Но я совладала с собой и преспокойно стерла запись. Мне вспомнился совет отца, как поступать в подобных ситуациях: «Прими к сведению и забудь». Он уже не один десяток лет использовал такой подход к моей матери – своей бывшей жене.

Я работала в «Золотой клетке» седьмой год. Не раз я вынашивала планы побега, но они почему-то никогда не воплощались в жизнь. Время текло незаметно. В один прекрасный день, увидев на праздничном торте надпись «Джесси-29», я поняла, что к этим годам человек должен уже чего-то достичь. В общем-то в двадцать пять можно вести себя так же, как и в двадцать один. В двадцать семь уже слышишь бодрые шуточки: мол, в тридцать лет жизнь только начинается. Но в двадцать девять понимаешь, что все это ложь, и если ты по-прежнему работаешь, к примеру, всего лишь продавцом, то люди начинают бросать на тебя недоуменные взгляды, которые остается только принять к сведению и забыть. Но тут-то и обнаруживается, что это золотое правило не всегда срабатывает.

«Ну и что с того?» – утешала я себя. Открыть свое дело, как Тарин, я не могла. Да, я неплохо разбираюсь в дизайне помещений, но на этом много не заработаешь. Я и так едва успеваю гасить студенческие кредиты. Что ж, впереди у меня еще уйма времени.

Тарин Таппинг принадлежала к элите. Она окончила частную школу, где учились отпрыски аристократических фамилий: Вон дер Паттон, Робидо и все в таком духе. По слухам, ее предки прибыли в Америку в числе первых переселенцев на корабле «Мейфлауэр», но готова биться об заклад, что все это вранье. Она была тоненькой, как золоченый браслет-цепочка; прямые светлые волосы спускались чуть ниже острых лопаток. Тарин одевалась так, как принято у лос-анджелесских сливок общества: сшитые на заказ синие джинсы, остроносые туфли и дорогой полупрозрачный топик, чаще всего шелковый. Прореха между передними зубами придавала ей сходство с симпатичной белочкой – так мне показалось на первом собеседовании. Со временем эта дырка между зубами обретала все более хищные очертания, и вскоре я начала сравнивать Тарин с гигантским хорьком. Для Тарин лавка служила ярмаркой тщеславия. Мне почти не поручали стоящей работы – так, разные мелочи, а ничегонеделание еще никому не приносило славы.

Следующие несколько дней я только и делала, что бегала в больницу и «принимала к сведению» сообщения Тарин, тон которых становился все более раздражительным. То ли она не догадывалась, насколько тяжело состояние Сесил, то ли ей было плевать. Я всегда подозревала, что вместо сердца у нее вишневая косточка.

Пи-ип.

– Это Тарин. Знаю, ты сейчас переживаешь стресс, но если я не дождусь от тебя коллажей-настроений до Рождества, произойдет что-то страшное.

Пи-ип.

– Встреча назначена через две недели. Надеюсь, ты не забыла о Лиззи Биггенз?! Ты должна понимать, что мне просто позарез нужны эти коллажи. Я сижу на телефоне. Будь добра, перезвони мне в течение часа.

Пи-ип.

– Какого черта, Джесси?!

Пи-ип,

Коллажи-настроения, составленные из образчиков ткани, мазков краски и воодушевляющих снимков, должны были ассоциироваться с предлагаемым нами оформлением помещений и готовились для потенциального клиента. Лиззи работала администратором художественной студии и подумывала поручить «Золотой клетке» разработку дизайна интерьера для своей новой резиденции на тихоокеанских береговых скалах. На первом собеседовании Биггенз заявила, что ей нужно, чтобы дом получился «оригинальным, единственным в своем роде и неповторимым». Видимо, она мечтала вселить благоговейный ужас в сердце каждого агента, посему вела переговоры с тремя декораторами. Тот, кому будет поручена эта работа, получит прекрасные отзывы, и раскрутка на несколько лет вперед ему гарантирована. А ведь нужно еще учесть связи Биггенз: ее новый дом стопроцентно попадет на обложку глянцевого журнала дизайна. Тарин превыше всегоценила деньги и положение в обществе. Она спала и видела, как бы заполучить заказ от Биггенз.

Словом, совсем свихнулась от предвкушения шумного успеха.

– Джесси, у меня для тебя сюрприз, – прощебетала Тарин, оттащив меня в угол после первой беседы с клиенткой, и сообщила, что я могу начать работу над коллажем-настроением, который мы покажем Биггенз где-то между Рождеством и Новым годом. Причем сказано это было с таким апломбом, словно она делала мне большое одолжение.

Конечный срок, к которому должна была быть готова работа, приходился чуть ли не на свадьбу Сесил, не говоря уже о зимних праздниках, но, если честно, мне впервые представилась такая замечательная возможность проявить себя. Просьба Тарин мне даже польстила. Я спросила, смогу ли я включить фотографии резиденции Биггенз в свое портфолио (при условии, что «Золотая клетка» получит эту работу), но Тарин лишь отмахнулась: не время сейчас об этом.

– Добавь вкрапления текстуры, у тебя это так хорошо получается, – сказала она. – Знаешь, если ты возьмешься за ум, то когда-нибудь станешь гением цветовых решений.

Никогда не думала, что буду работать под начатом такой женщины, как Тарин. Я приехала в Колорадо с твердым намерением стать художницей. Необязательно известной (мне не хватало импульсивности, и я не умела шокировать массы, а от гениев ждут именно этого), обыкновенной художницей, чьи картины выставляются в галереях, а иногда даже продаются. В то время я как дурочка была влюблена в натюрморты. Думаю, натюрморты мне нравились именно потому, что в моей жизни все шло наперекосяк, не хватало порядка и организованности: разведенные родители; мать-писательница, которой все равно, что строчить, лишь бы платили; Лос-Анджелес в бурные восьмидесятые и т.д., и т.п. Я была убеждена, что интересен любой предмет, будь то учебники из моего школьного шкафчика или мамино снотворное в блестящей фольге, нужно только уметь наделить вещи значением. Может, это покажется наивным, но в средней школе я полюбила рассматривать узоры на капотах разрисованных машин, припаркованных поблизости, и наше джакузи, которое располагалось в дальних комнатах. (Однажды я застукала там мать с каким-то мужиком. Больше я его никогда не видела, да и она, похоже, тоже.) Миссис Колдеруэлл разрешала мне обедать у себя в классе. Я жевала зачерствевшие бутерброды из школьной столовой, а она подпитывала мои честолюбивые мечты. Мы с ней обсуждали мои картины. Она в деталях разбирала каждое мое творение, высказывала отдельные замечания и искренне хвалила.

– Очень интересный рисунок, – например, говорила она, отступив назад, так что слышно было, как бряцают ее бусы, и разглядывая мое последнее полотно, на котором маслом был изображен мертвый попугай нашей соседки. – Ты подняла очень серьезную тему. Удобства становятся главными жизненными ценностями. Только подумай, Джесси: мать-земля недовольна тем, как мы живем, и начинает выказывать свое осуждение. Это ты хотела передать в своей картине, не так ли?

– Типа того, – бормотала я.

– Возможно, стоит добавить сюда образ целительной энергии, – предлагала миссис Колдеруэлл. – Продумай еще раз цвета, освещение. Найди баланс. Поняла?..

Как ни странно, иногда я и вправду понимала, что она имеет в виду.

Я с нетерпением ждала второго учебного полугодия, чтобы попасть в художественный класс Марины Флук. Я была наслышана о ее гениальности – одна из ее картин в 1992 году даже попала на биеннале Уитни, а другие ее работы украшали галереи таких городов, как Финикс, Портленд и Денвер. Это произвело на меня огромное впечатление.

На первое занятие студентам было велено принести портфолио. Помню, Флук очень заинтересовалась студентом по имени Роджер Копловиц, который додумался изобразить на пластиковых продуктовых пакетах план фашистского концентрационного лагеря. Профессор Флук обходила класс, шлепая сандалиями по заляпанному краской бетонному полу, и оттягивала высокий воротник своего черного свитера, который сливался с ее волосами цвета воронова крыла: сразу не поймешь, где кончается ее шевелюра, а где начинается свитер. Я думала, что ей понравится моя работа, понравилась же ей задумка Роджера, в которой явно прослеживались элементы массовой культуры!

Добравшись до моего портфолио, Флук перелистала пару страниц, затем нарочито мягко положила мне руку на плечо и сказала:

– Некоторые из нас уже вплотную подошли к пониманию истинного искусства, другим же еще предстоит долгий путь. Но не волнуйся. – Она похлопала меня по плечу. – Я сделаю из тебя настоящего художника.

Я советовалась с Флук по поводу каждой новой картины в надежде, что обрету уверенность и дерзость, столь необходимые истинному мастеру. Но чем больше я спрашивала, тем больше вопросов у меня возникало. Чем сильнее старалась я ей угодить, тем большее раздражение вызывали у нее мои работы.

– Нет! – вскричала она как-то раз, когда я старательно вырисовывала гениталии на обнаженной мужской фигуре. – Если ты не чувствуешь страсти к тому, что рисуешь, – класс, внимание сюда! – если ты не испытываешь страсти к пенису, то не рисуй его. Просто, – она выхватила у меня карандаш и замазала яичко, которое я тщательно штриховала целых полчаса, – затемни его, и все дела!

– Эта твоя Флук – бездарность и стерва, каких мало, – высказалась Брин, когда мы вечером встретились в студенческом кафе «Синк». – Не верь ей, Джесси. Кто-кто, а уж ты-то питаешь чрезвычайную страсть к пенису.

Сесил кивнула, сверкнула зелеными глазами и протянула мне кусок пиццы.

– Не слушай ее, Джесс. Она сама не знает, что мелет. Брин предложила узнать у администратора, можно ли

бросить этот курс и взять его в следующем семестре, когда живопись будет вести другой преподаватель.

– Ты что, предлагаешь ей сдаться? – возмутилась Сесил и уронила свой кусок пиццы на тарелку, заставив обернуться пару воздыхателей за соседним столиком. – Ни в коем случае! Послушай меня, Джесси: не вздумай доставить этой ведьме такое удовольствие. Лучше уж получить за рисунок двойку.

Я пребывала в нерешительности.

– Я хочу разобраться в себе, – сказала я. – Не знаю, что и делать. Скоро я возненавижу живопись столь же люто, как ненавидела раньше все остальные предметы. Что же делать? Как прикажете взглянуть на пенис другими глазами?

Брин с Сесил переглянулись и разом выпалили:

– Займись полевыми исследованиями! – И дружно расхохотались.

Я запустила в них сосиской по-итальянски, но они вовремя пригнулись.

За итоговую работу надо было получить не менее восьмидесяти баллов по стобалльной шкале, потому что, как любила повторять Флук, «в искусстве нет места посредственности». Денно и нощно я шевелила извилинами, пытаясь что-то придумать. Нужно, чтобы мой проект нес глубокий смысл, заключал в себе некое послание... Я мечтала: вот я получаю высший балл. И представляла, что будет, если я получу неуд. Если мне влепят неуд, я брошу рисовать, потому что художник должен иметь собственное видение мира и совершенствоваться, невзирая на критику... То есть благодаря критике. Так по крайней мере утверждали начинающие живописцы из нашей группы, когда мы жевали на «пятачке» бутерброды и беседовали на тему искусства.

За четыре недели до сдачи итоговой работы у меня родилась идея. На этот раз я не стала советоваться с Флук. Я создам кукольный домик – самый что ни на есть настоящий кукольный домик, – моделью для которого послужит сгоревший незадолго до этого дом в Боулдере. В огне погибла семья. Меня очень взволновали газетные статьи, возможно, потому что в доме заживо сгорели мать, отец, сын, немного похожий на Генри, и дочь, которая, как мне казалось, слегка смахивала на меня. Я решила досконально воссоздать их жилище: книги, мебель, игрушки, – все, как было до пожара. Выклянчив у родителей деньги, я зачастила в магазин игрушек, расположенный в южной части города. Миниатюрные предметы интерьера стоили недешево, но мне хотелось воссоздать обстановку в мельчайших подробностях, так, чтобы защемило сердце. Обставляя комнаты в картонном домике, я учитывала планировку и ракурс, а в конце немного передвинула вещи, чтобы создать впечатление беспорядка, тошнотворное предчувствие грядущей беды.

Сесил часто приходила смотреть, как я работаю над проектом. Она обсуждала со мной мой замысел, иногда приносила бутерброд или бутылку кока-колы. Когда модель дома была готова, я начала писать с нее картины, по одной комнате в день. Я дотошно воспроизводила каждую мелочь. Мне было интересно, выйдет ли что-нибудь из моей затеи. Удивительно, но отстраненность, порожденная игрушечным масштабом, замечательно ложилась на полотно. Картины получились тревожными. Я бы даже сказала, жутковатыми. Особенно меня радовало то, что при внимательном рассмотрении – конечно, если зритель что-то смыслит в искусстве – было заметно, что картины списаны не с настоящих комнат, а с игрушечных. Я считала это своим большим достижением. В качестве последнего штриха я сожгла кукольный домик: теперь он существовал лишь на моих полотнах. Я дала своим картинам захватывающее, как мне тогда казалось, название: «Социологическое исследование № 4, в память о членах семьи Калипсо, которых тоже было четверо».

Картины даже не успели просохнуть, когда я притащила их в класс.

Флук постояла немного перед первым холстом. Перешла к следующему. Затем к третьему. К четвертому. Потом начала изучать мои методические материалы: вырезки из газет, процесс сооружения кукольного домика и его ритуальное сожжение. Она оттягивала высокий ворот свитера и жевала кисточку. Я замерла в предвкушении: сейчас она поздравит меня с тем, что я наконец-то сумела увидеть по-новому события своего детства.

– Джессика, – сказала она, подозвав меня к себе, – у меня даже слов нет. Объясни мне, пожалуйста, что побудило тебя выбрать такой сюжет? Он же совершенно лишен глубины.

Вернувшись домой, я отнесла свои картины на помойку и прислонила их к стене напротив мусорных ящиков. А на следующий день сменила отделение: перевелась на историю искусств. Выйдя из администрации, я заметила Копловица. Эта бездарность шагала по студенческому городку со своим дурацким фирменным пакетом. Он заметил меня и пригласил посмотреть комнату, которую снимал. Идти мне было некуда, к тому же любопытно было взглянуть на его нору, и я согласилась. Мы перебрали вина, обкурились марихуаны и занялись сексом на матрасе, который он бросил в углу (видимо, в надежде, что когда-нибудь поразит какую-нибудь девушку своим талантом, и она согласится с ним переспать). Наверное, мое самоуничижение имело банальную психологическую подоплеку. Психолог сказал бы так: смирившись с тем, что креативный и страстный художник из меня не получится, я решила креативно и страстно потрахаться. И последнее получилось у меня очень даже неплохо. Лучше, чем я смела надеяться.

Я не сказала Сесил, что перевожусь на другое отделение – я не перенесла бы ее разочарования и не хотела, чтобы она опять стала меня отговаривать. Наверное, она все правильно поняла, потому что больше не заводила разговоров на эту тему. Однако она решилась на безмолвный протест. Дней через десять после постыдного рандеву с Копловицем я заскочила в комнату к Сес – хотела попросить у нее карандаш для глаз, который, как она утверждала, очень мне подходил. Плакат, висевший над ее кроватью, исчез. (Это было сентиментальное черно-белое фото маленькой девочки, сжимавшей в руке розовую розу. Мрачноватый колорит портрета оживлял лишь яркий цветок, словно десяток восклицательных знаков в первом любовном послании девушки-подростка.) Теперь вместо плаката над кроватью висели все четыре мои итоговые работы. Сесил их даже в рамочки вставила. Они смотрели на меня с немым укором и напоминали о безграничной вере Сесил в меня. Она не снимала их до самого окончания университета.

Глава 7

Краткая передышка

В день моего выхода на работу погода стояла чудесная. Жизнь понемногу налаживалась, верилось, что все еще будет хорошо. Сесил удивительно быстро шла на поправку. Медперсонал словно специально в ее честь украшал коридоры красно-зеленой гофрированной бумагой, аппликациями, изображавшими Санта-Клауса, соломоновыми звездами из фольги. Я представляла, как врачи когда-нибудь напишут о чудесном выздоровлении Сесил в своих ученых трудах и будут обсуждать этот удивительный случай на симпозиумах, причем народу в зал набьется столько, что негде будет яблоку упасть. Сесил заговорила своим обычным голосом. Ей разрешили сидеть и есть твердую пищу. К ней понемногу возвращалась память. Она совсем не помнила аварию, но помнила, что накануне завтракала со мной и Брин. Из-за опухоли в мозговой оболочке (последствие хирургического вмешательства, как объяснила нам сестра) она иногда забывала простые вещи. Могла, например, спросить у матери:

– Как называется штука, по которой мы кому-то звоним?

– Телефон, милая, – спокойно отвечала ей как всегда безукоризненно ухоженная миссис Картер, перелистывая номер журнала «Вог».

Или Сес могла повернуться ко мне и попросить:

– Подай, пожалуйста, это... как его...

– Вазу? – спрашивала я. – Стакан? Пульт?

Как-то раз, когда я сидела с Сесил, медсестра принесла обед: цыпленка с подливкой и какие-то усохшие зеленые бобы.

– Что это? – спросила Сесил и, нахмурившись, уставилась на блюдо. Эта гримаска поразительно шла к ее выбритой голове и зеленой больничной пижаме.

– Цыпленок, – ответила я.

– А какой он на вкус?

– Милая моя! – Я не знала, смеяться мне или плакать. – Он на вкус как цыпленок.

Врачи говорили нам, что со временем память полностью восстановится. Утром Сесил позвонила из больницы и радостно сообщила, что сама сходила в туалет. Я искренне за нее порадовалась.

Со всей этой катавасией я две недели не заглядывала в «Золотую клетку». Отдых пошел мне на пользу. (Давно пора было взять отгулы: за время работы в «Золотой клетке» я забыла, что такое полноценный отпуск.) Я зашла в офис с черного хода и щелкнула выключателем. Интересно, какую свинью собирается подложить мне Таринтула сегодня? Впрочем, она появится не раньше обеда – если вообще появится. Включив местную музыкальную станцию, я приступила к работе: просмотрела счета, рассортировала заказы, договорилась о доставке новых материалов. Прислали коричневый шерстяной фетр, которым я собиралась обтянуть пару офисных стульев. Ткань цвета жеваной карамели была просто превосходна и великолепно контрастировала с белыми лакированными ножками и спинками стульев. Я расстелила материал на полу, бросила сверху малиновые подушки: красотища! Поставила рядом на столик итальянский фарфор. Карамельный, красный и синий – прекрасное сочетание. А что? Даже очень. Непременно сегодня же вечером займусь коллажами для резиденции Биггенз. «Все будет замечательно, – подумала я, – вот только бы еще Тарин угораздило упасть на что-нибудь острое!» Зазвонил телефон. На определителе высветился номер Зака. Мое сердце остановилось, но потом я вспомнила, что самое страшное уже позади.

На завтра была намечена их с Сесил свадьба, и Зак заявил, что торжество отменять не намерен. Он уже забрал из ателье костюм и хотел, чтобы мы с Брин, как только сможем, заскочили вцветочный магазин и выбрали букеты покрасивее. Он так быстро протараторил номер своей кредитной карточки, что я едва успела достать ручку из журнала записей. Дэвида он отправил за шампанским и велел еще купить яблочного сока для Сес. Лора и Чаз готовили стол. Я поинтересовалась у Зака, не навредит ли это Сесил. Он ответил, что нет – он советовался с лечащими врачами, а медсестры, узнав, что готовится свадьба, пришли в бурный восторг. Сесил стала их любимой пациенткой. Зак объяснил мне, что вчетыре часа их обвенчает какой-то суперский священник из больницы – Сесил за глаза называла его «святой отец Деньги-на-ветер», – и еще Зак пригласил скрипача: он будет играть свадебный марш. Сейчас Зак направлялся в какой-то магазин за свадебным тортом, а потом – прямиком к ничего не подозревающей Сесил.

– Я куплю самый здоровенный и страшенный торт, какой только у них найдется, – пообещал Зак. – Я женюсь! Женюсь!

Я сказала Заку, что на такого мужчину, как он, должны равняться все остальные. И ничуть не слукавила. -

На следующий день мы с Брин заявились в палату Сесил в ярко-зеленых платьях. При виде наших нарядов ее разобрал смех.

– Какие вы забавные! – Она восторженно захлопала в ладоши, словно мы отмочили невесть какой прикол. – Только зачем вы их сейчас нацепили? Поберегли бы до свадьбы!

– Уж не забыла ли ты, какой сегодня день? – спросила Брин, протягивая Сесил букет.

– Подождите. – Сесил взяла цветы. – Вы что, серьезно? – Она прижала руки к лицу. – Прямо сейчас?

Мы с Брин кивнули.

– Джесси? – Брин протянула руку.

Я подала ей косметичку, и она вывалила ее содержимое на постель Сесил.

– По-моему, образ скромной невесты будет в самый раз – персиковый румянец и чуть-чуть золотых теней. А ты как считаешь, Джесс?

– Полностью согласна. И еще блеск для губ.

– О Господи! – воскликнула Сесил. – Боже ты мой! В этот миг в палату вошли шаферы: Лора (вообще-то

шафер – не женская роль, но они с Заком были закадычными приятелями) и Дэвид. На обоих были одинаковые костюмы, только Лора надела под пиджак кружевную блузку и сразу стала похожа на сексапильную секретаршу.

Парня Лоры, Чаза, нарядили цветочницей. Его каштановые лохмы украшал венок, а из-под пиджака виднелась яркая футболка. Он забрасывал нас лепестками цветов из корзины.

– Все-таки фотосессии не прошли для меня даром, – подмигнул он нам. – Что-что, а цветами швыряться я умею.

– Ну-ка подойдите сюда, ребята, я почти закончила. – Брин наложила на щеки Сесил еще немного румян. Сейчас Сес была настоящей красавицей. Несмотря на то что у нее выбрили полголовы, выглядела она просто великолепно. – Ну вот: именно то, что надо.

– Погодите! – смеялась Сесил, в то время как я пыталась нацепить на нее вуаль. – Подожди, подожди!

– Чего ждать-то? – торопила я. – Скоро сюда ворвутся медсестры и начнут закидывать вас рисом.

Брин подала условный знак, и в палату вошел «святой отец Деньги-на-ветер». Он встал у края постели и спросил, готова ли Сес к церемонии.

– Господи, да! Простите, святой отец, я хотела сказать: да, конечно. Вот черт!

Святой отец улыбнулся: он все понимал. Из-за двери донеслись аккорды свадебного марша, который кто-то наигрывал на скрипке.

– Неужели Патрик? – воскликнула Сес. В палату вошел ее коллега-скрипач.

– Привет, принцесса, – сказал он.

Следом появился Зак, старательно вышагивая в такт музыке. Он поправил вуаль, которую уронила Сесил.

– О Господи! – Сес охала, смеялась, плакала и энергично размахивала руками, словно сушила лак. – Простите, святой отец. Боже мой, Боже мой! Мамочки! Это ж надо! Ой-ей-ей...

Зак залез к ней на постель, а священник делал вид, что внимательно рассматривает температурный график Сесил: он понимал, что нужно дать нам время отсмеяться как следует и утереть слезы. Только тогда он начал зачитывать клятву:

– Возлюбленные мои, сегодня мы собрались здесь, чтобы...

Из своего угла я наблюдала, как Сесил и Зак поклялись друг другу в любви до гроба. Зак осторожно поцеловал руку Сесил, а потом нежно чмокнул в щеку. Она тоже наградила его поцелуем: они словно бы обменялись тайным посланием, истинный смысл которого был от нас скрыт. Так целуются те, кто осознал цену и радость жизни. Меня ни разу так не целовали. Да я этого и не хотела: страшно даже вспомнить, сколько этим новобрачным пришлось вынести за последние две недели!

– А теперь, кто хочет шампанского? – Зак размахивал бутылкой «Вдовы Клико», которое мы охлаждали в ночном горшке.

Я пила, пока у меня не начал заплетаться язык. Сесил выпила свой яблочный сок, потом зашла в душ (самое удаленное место в палате) и бросила оттуда свой букет. Его поймала симпатичная сестра по имени Кармен Лопес. Даже Дэвид, не любивший открыто проявлять свои чувства, отправился в ванную за бумажным платком. Сесил улыбнулась мне, и я послала ей воздушный поцелуй.

А два дня спустя Сесил умерла во сне.

Глава 8

Гнев, отрицание, депрессия и дизайн

Я свернула на Сто первое южное шоссе. С тех пор как похоронили Сесил, прошло уже семь месяцев. Просто уму непостижимо. «Семь месяцев – это двести тринадцать дней, – думала я. – Когда они только успели пролететь?

После смерти Сесил время, казалось, остановилось, – как в фильме «День сурка», где Билл Мюррей обречен раз за разом проживать один и тот же день. В девять я приходила на работу, в два обедала, в шесть закрывала офис, в семь возвращалась домой, читала до полуночи, а в час гасила свет. В выходные я слонялась по квартире, не зная, чем бы заняться. Задергивала занавески и отключала телефон. Переставляла мебель, красила стены на кухне и разбиралась в шкафах. Мне нравилось наводить порядок – это успокаивало.

Врачи сказали, что причиной гибели Сесил стала внезапная спонтанная гематома – иными словами, Сес умерла оттого, что лопнула поверхностная мозговая артерия. Кровотечение остановить не успели. Винить было некого, тут уже ничего нельзя было сделать. Зак позвонил мне и сообщил новость, когда я открывала магазин. Я так и остолбенела. Он спросил, смогу ли подъехать к Брин, чтобы он знал, где нас найти, и я сказала: «Хорошо». Потом он попросил меня помочь с похоронами, и я опять сказала: «Хорошо». Случившееся меня настолько потрясло, что я туго соображала. Когда он спросил меня, как я себя чувствую, я снова повторила: «Хорошо».

Мы проводили Сесил в последний путь, как положено: похороны, поминки... Все это время я старалась держаться в сторонке. Несколько месяцев спустя я сказала себе, что пора кончать горевать, надо возвращаться к обычной жизни. Но шла ли я на обед, слушала ли музыку, меня не покидало чувство, будто мной упущено что-то важное. Как если бы я стояла на пристани и смотрела, как, покачиваясь на волнах, уплывает от меня любимая летняя шаль. «Как же получилось, что я ее упустила? – терзалась я. – Наверняка ее можно было спасти!»

К Новому году я закончила коллаж-настроение, и Тарин получила заказ. После смерти Сесил я с головой погрузилась в работу. Горечь утраты заглушала все прочие чувства, и неотправленные рождественские открытки укоризненно косились на меня с неприбранного обеденного стола. Шли месяцы. Тарин делала вид, что забыла, чем мне обязана, и меня снова понизили до роли девушки на побегушках. Моя основная работа сводилась к тому, чтобы доставлять разные вещи в дом Лиззи – в тот самый дом, интерьер которого разработала я, – и молчать, когда Тарин выдавала мои идеи за свои собственные. Впрочем, теперь, когда моя подруга покоилась в могиле, мне было все равно. Я и раньше не была карьеристкой, а со смертью Сес вообще потеряла всякую цель в жизни. Я постоянно чувствовала, что мне чего-то недостает, и дни мои были похожи на незаконченные предложения...

И тут вдруг Брин позвонили мистер и миссис Картер. Этот звонок прозвучал для нее как гром среди ясного неба. Родители Сес оказались проездом в Лос-Анджелесе и приглашали нас пообедать с ними в «Цикаде». Была середина недели, обеденный час. Машины лениво ползли по улицам города. Я врубила кондиционер на полную мощность – только бы моя блузка не пропотела насквозь, прежде чем я доберусь до ресторана! Жара стояла адская – почти сорок градусов! «Огненный ветрило», как говорила Брин, подразумевая жгучий ветер, налетавший с пересушенных каньонов. Он раздувал пожар из каждого брошенного окурка и относил пламя в сторону пляжей на Санта-Монике. Над океаном клубился серовато-оранжевый дым – хоть на открытку снимай. Чем хуже знаменитых калифорнийских закатов? Я ничего не имела против такой погоды, меня раздражало только одно – когда раскаленное сиденье машины обжигало мои ноги, а в этот июльский день дело обстояло именно так. А вообще-то такая жарища была как раз по мне: она действовала на меня целительно, словно грелка, приложенная к больному плечу.

В далекие двадцатые годы «Цикада» служила галантерейной лавкой для звезд немого кино. У ресторана меня встретил лакей. Хромированный фасад в стиле ар-деко так и сверкал. Блестели стекла Лалик, специально выписанные владельцем ресторана из Франции; ониксовый мрамор отражал лучи летнего солнца. Пройдя через двери из красного дерева, я погрузилась в непривычный полумрак. Потолки высотой в тридцать футов украшала отделка в виде золотых листьев, латунные перила были начищены до блеска. Давным-давно мы что-то отмечали здесь с Сесил и ее родителями. Помню, как меня поразило тогда здешнее великолепие.

Брин уже сидела за столиком. Все утро мы с ней висели на проводе, обсуждая, что сказать, что надеть. Я заметила, что Эмили Пост в своих книгах по этикету следовало бы написать, как вести себя с родителями погибшей подруги.

Брин согласилась со мной и добавила, что при мысли о предстоящем обеде с мистером и миссис Картер ее бросает в дрожь. Если бы мы только могли в тот день взглянуть на себя глазами родителей Сесил, то поняли бы, что некоторая неловкость, витавшая в воздухе, вызвана вовсе не обидой на то, что мы дышим, что мы живы, а всего лишь тем, что мы молоды. Мы невольно напоминали миссис Картер о «несчастном случае», как она теперь называла гибель дочери, и о том, как страшно обошлась доселе справедливая судьба со своей любимицей.

Все, за исключением меня, были уже в сборе.

– Я заставила себя ждать? – спросила я и полезла в сумку за сотовым, чтобы посмотреть, на сколько я опоздала.

– Ну что ты! – воскликнула миссис Картер. – Я заказала тебе чай со льдом.

– Спасибо. – Я пригладила волосы, рвавшиеся на волю из хвостика, стянутого мной на скорую руку менее часа назад, и уселась рядом с Брин.

– Хорошо выглядишь, дорогая, – сказала она. Брин держалась вполне естественно, только брови у нее все время лезли на лоб, словно вопрошая: «Что мы здесь забыли, не знаешь?»

Я окинула сидевших за столиком взглядом: они уже расстелили на коленях салфетки. Я сделала то же самое.

У Сесил были очень хорошие отношения с родителями. Я ей жутко завидовала: в ее семье в отличие от моей никогда не возникало конфликтов и стычек. Ее родители принадлежали к элите Старого Света и были несовременны, однако она никогда не бросала им вызов и не пыталась их перевоспитать. Во время обеда миссис Картер вела себя с непринужденностью, свойственной опытной хозяйке дома. Спросила, как мы поживаем, поинтересовалась, как дела у Дэвида и у наших родственников, которых она, конечно же, знала поименно; поделилась новостями Нью-Йоркской жизни: какой шеф-повар готовит в каком ресторане и какую пьесу мы непременно должны посмотреть, если окажемся в Нью-Йорке. Французы назвали бы такую женщину «серым кардиналом» – на первый взгляд она лишь украшала собой общество, однако на самом деле многим заправляла.

Когда подошел официант, чтобы забрать наши тарелки, мистер Картер кашлянул, призывая к порядку.

– Леди... – он, сняв очки и протирая их салфеткой. Я с удивлением заметила под его правым ухом засохший крем для бритья. – Буду откровенен: когда Сесил сбежала от нас и поступила в университет, я боялся, что она свяжется с какими-нибудь хиппи. Но...

– Мистер Картер хочет сказать, – мягко перебила миссис Картер, – что вы были чудесными подругами для нашей дочери и она очень дорожила вашей дружбой.

Мистер Картер согласно кивнул.

– Сесил на всякий случай составила завещание, – продолжил он. – Мы во всем ее поддерживали. Эти идиоты врачи говорили, что прогноз...

– Мы надеялись, что она поправится, – пояснила миссис Картер.

Значит, наша прекрасная Сесил что-то оставила нам с Брин. Вот почему Картеры пригласили нас на обед: они собираются вручить нам какие-то ценности. Я испугалась, сейчас мне протянут какое-нибудь жемчужное ожерелье или часы от Тиффани, а я растеряюсь и начну нести несуразицу. Этого нельзя допустить: Картеры, в особенности миссис Картер, очень галантны и воспитаны. И я не хотела выставить себя неблагодарной и огорчить их.

– Одним словом, – снова заговорил мистер Картер, – Сесил сказала нам, как она намерена распорядиться своей доверительной собственностью. Вы, конечно, знати, что у Сесил есть доверительная собственность?

Мы сидели не шевелясь.

– Разумеется, большая часть отошла Заку, – вмешалась миссис Картер. – Но и вас Сесил тоже не обделила По-моему, она поступила мудро. Может, она предчувствовала... – Миссис Картер умолкла и принялась помешивать кофе, постукивая ложечкой. – Страшно даже подумать, какие у нее были предчувствия.

Она взглянула на мистера Картера, и тот протянул нам два конверта. «Джессика Холтц» было выведено на одном, «Брин Беко» – на другом.

– Пожалуйста, откройте, – попросила миссис Картер.

Мы с Брин потянулись к конвертам, вскрыли их и извлекли на свет широченные чеки, наподобие тех, что носят в кожаных чековых книжках богачи и время от времени что-то черкают на них шариковыми ручками.

У меня чуть глаза на лоб не вылезли. Мы с Брин держали в руках два чека на пятьдесят тысяч долларов каждый.

– Господи! – охнула Брин.

– Это... очень щедрый жест. Не знаю даже, что сказать, – промямлила я.

Мы с Брин переглянулись. Она кивнула.

– Мы не можем принять такую сумму. – Я протянула свой чек миссис Картер. – Эти деньги по праву принадлежат вашей семье.

– Мы любили Сесил. – Брин тоже протянула свой чек. – Поэтому не можем забрать ее деньги.

– Но это подарок, – возразила миссис Картер. – Стэн, скажи им!

Мистер Картер прокашлялся и объяснил, что решение Сесил для них закон и обсуждению не подлежит. После этого у нас с Брин не осталось выбора. Миссис Картер прибавила, что Сесил не сказала, как именно надлежит использовать это нежданное богатство.

– Распорядитесь этими деньгами по своему усмотрению. Уверена, вы сумеете найти им достойное применение.

Я уставилась на чеки, лежавшие на столе. «По своему усмотрению...» Как будто я знала, чего хочу. Раньше я мечтала стать художницей, а теперь... Больше всего мне хотелось сейчас залезть под стол и спрятаться от мистера и миссис Картер. Подальше от их блестящих бумажников и благих ожиданий. Вот только от Сесил не спрячешься, она все равно все видит. Я имела довольно смутные представления о загробной жизни, но почему-то не сомневалась, что Сесил станет известно, если я потрачу ее деньги впустую. Да сдались мне эти пятьдесят тысяч долларов! Ума не приложу, что с ними делать.

Словно по мановению волшебной палочки, у нашего столика возник официант и сообщил Картерам, что за ними прибыл лимузин и готов доставить их в аэропорт. Мистер Картер, упершись ладонями в стол, поднялся. Он наотрез отказался от нашего предложения заплатить за обед.

Мы с Брин осторожно убрали чеки обратно в конверты и смущенно спрятали их в сумочки. Проводили Картеров до машины, стараясь за суетой скрыть свое удивление, чувство вины и грусть; поочередно чмокнули миссис Картер в напудренную щеку и пожелали приятного пути. Всю дорогу до машины мы рассыпались в благодарностях, и на каждое наше «спасибо» миссис Картер неизменно отвечала: «Пожалуйста» и «Желаем вам успешно распорядиться деньгами». Когда лимузин отъехал, мне показалось, будто все наши слова благодарности летят за ним следом, словно порхающий рой мотыльков.

Глава 9

Морока с ковром

Брин не уставала твердить мне, что пора устраивать личную жизнь.

– Под лежачий камень вода не течет. Не жди, что счастье само тебя найдет, – сказала она спустя несколько дней после обеда с Картерами. Чек я спрятала в нижний ящик картотечного шкафа, но, хоть теперь он и не попадался мне на глаза, его присутствие ощущалось постоянно. По ночам мне даже мерещилось, будто он дышит. (Я изо всех сил боролась с этим наваждением.) Брин и я сидели у меня в гостиной за бутылкой холодной водки, которую я хранила в холодильнике специально для таких вот воскресных посиделок. Через несколько месяцев после похорон мы решили заняться вязанием – как будто пончо, с каждым днем все больше напоминавшее ломоть швейцарского сыра, могло заполнить пустоту, образовавшуюся после смерти подруги. Мохнатая шерстяная пряжа покусывала колени. Несмотря на девять часов вечера, было двадцать семь градусов. Поскольку кондиционера у меня не имелось, мы включили вентилятор, распахнули окно и время от времени поливали его из бутылки с водой.

Я брызнула водой на вентилятор и подставила лицо под струю влажного воздуха.

– А зачем? – Последний мужчина, с которым я встречалась, Айра, перестал мне звонить после того, как я сообщила ему о смерти подруги. Наверное, решил, что со скорбящей девушкой в постели будет невесело. С тех пор у меня никого не было. – К тому же, – прибавила я, – ни один парень не избавит меня от чувства вины за то, что Сесил... э-э-э... ну, ты понимаешь...

– ...Умерла. Пора привыкать к этому слову. – Брин закончила очередной ряд ровных петелек. А я еще даже не довязала ряд с накидом. И куда Брин так гонит? Подождала бы меня. – Но он поможет тебе забыть об этом. По крайней мере на время.

– Да уж. – Я снова брызнула на вентилятор водой из бутылки. Брин засмеялась.

– Нет, ну правда! Ты сама на себя не похожа. Куда подевалась наша обожаемая неунывающая подруга?

Я передернула плечами.

– Безвременно вышла на пенсию.

– Можно спросить?

– Ты уже спрашиваешь.

– Чем ты занимаешься по вечерам? Торчишь в интернет-аукционе и делаешь ставки на мебель?

– Бывает и так, – вздохнула я и снова подставила лицо вентилятору. – Кстати, как тебе этот ковер?

– Ковер как ковер. А что?

. – Да вот не знаю: мне хочется, чтобы ковер отставал от края стены дюймов так на тридцать пять – сорок, но ума не приложу, как быть с диваном. Чтобы передвинуть ковер вправо, под передние ножки дивана, придется переставить диван к самому камину, а мне это не нравится. Брин что-то промычала.

– В прошлую субботу я законопатила ванну. Вроде ничего получилось.

– Лучше бы ты себе мужика какого нашла.

Я бросила на нее выразительный взгляд: может, хватит об этом?

– Ладно, в последний раз тебе скажу и больше не стану: меня, как ты знаешь, трудно назвать сентиментальным человеком. Я никогда не любила листать свадебные журналы; считаю, что искусственные рождественские елки – отличная идея; я ненавижу маленькие домики пансионного типа. Но не представляю, как бы я пережила эту трагедию, если бы не Дэвид; и как бы он справился без меня, тоже не знаю.

– У меня есть ты, и...

– Тебе нужен еще кто-то, кроме меня, – перебила Брин. – Знаешь, мы последнее время только и делаем, что с тобой возимся.

– Что ты хочешь этим сказать? – Я уронила спицы с вязаньем на колени.

– Ничего.

Я теребила пряжу.

– Ровным счетом ничего. Я... очень волнуюсь за тебя. Просто я неудачно выразилась.

Действительно, в последнее время Брин и Дэвид относились ко мне с особой теплотой. На прошлой неделе, например, они приглашали меня в кино. Брин, пока Дэвид покупал билеты, украдкой нюхала его затылок – вот уж не ожидала от нее такого! Сесил встречалась с Заком, Брин вышла замуж за Дэвида... Я всегда была вроде как пятым колесом в телеге, но всех это вполне устраивало. Неужели все изменилось? Мы были едины, словно молекула из пяти атомов, а теперь эти атомы перестроились, образовав совершенно иное соединение. Я поспешила прогнать эту тревожную мысль. «Я так скоро совсем свихнусь», – подумала я, считая петли.

Брин посмотрела на мои мучения со спицами и изрекла:

– Знаешь, к тому времени, как ты закончишь, пончо, наверное, снова войдет в моду.

И она принялась расписывать холостяков, которые работали в ее фирме. У меня не хватило духу напомнить, что с человеком знакомятся не для того, чтобы его утешать. Люди, которые тебя только что узнали, желают, чтобы их развлекали. Им меньше всего нужно делить с какой-то неудачницей груз ее невзгод.

Тридцать первого июля Сесил исполнилось бы тридцать. В этот день Брин на минутку заскочила ко мне в магазин. Я помогала Мэй, своей любимой и единственной коллеге, распаковывать парфюмерный набор ядовито-розового цвета с запахом цветущей вишни, который Тарин заказала для одной клиентки. Специально для столь же выпендрежного туалетного столика, покрытого черным лаком. (Должна признать, это было бы чудесное сочетание, если бы только Тарин не переусердствовала.) Мэй появилась в «Золотой клетке» после того, как Тарин, прочитав статью о новых тенденциях в бизнесе, решила, что дело пойдет лучше, если нанять на работу японочку хипповатого типа. Странная все-таки у Тарин логика, но я впервые была ей признательна: Мэй почти всегда крутилась поблизости и в случае чего была готова прикрыть меня. По вечерам она играла в музыкальной группе и постоянно перекрашивала волосы в разные цвета, чем сильно бесила Тарин – еще один плюс в пользу Мэй.

Когда вошла Брин, Мэй перестала таращиться на парфюмерию и поинтересовалась, как Брин себя чувствует – ведь сегодня такой печальный день. Серьезное выражение лица Мэй совершенно не сочеталось с ярко-малиновыми косичками, стянутыми детскими резинками с котятами.

– Неплохо, неплохо. – Брин похлопала Мэй по руке. – Спасибо, что спросила.

Мэй повернулась и направилась на склад. Сегодня на ней была белая мини-юбка, едва прикрывавшая зад, а на ногах – мягкие ядовито-зеленые ботинки в стиле восьмидесятых. На губах у нее играла легкая улыбка. Вот если меня кто-нибудь спрашивал о Сесил, то после моего пространного ответа он уже не улыбался. Брин носила свое горе легко, словно траурную ленточку, а мое можно было сравнить с колокольчиком, который повязывают на шею коровам. Вскоре после обеда с Картерами Брин очень выгодно положила полученные деньги на счет и написала родителям Сесил благодарственную открытку, которая была отослана в тот же день. Они с Дэвидом подумывали купить дом, и в последнее время Брин только об этом и говорила.

– Ты знаешь, что престижность жилья в районе Силвер-Лейк за последние два года возросла на 60 процентов? – бывало спрашивала она, зажав под мышкой свежий номер газеты «Лос-Анджелес тайме», развернутый на разделе, посвященном недвижимости. – И что некоторые покупают квартиры в районе Беверли-Хиллз специально, чтобы их дети ходили в местную школу?

Я знала только одно: я до сих пор не решила, как распорядиться чеком. Мое благодарственное письмо, – точнее, черновой набросок, который я начала составлять на домашнем компьютере, – представлял собой набор избитых клише и ни намека на то, как я потратила деньги. Я вновь и вновь прокручивала в голове слова миссис Картер: я могу распорядиться деньгами по своему усмотрению. Родители Сесил надеются, что я найду им достойное применение. А что значит «достойное применение»? Чего бы ждала от меня Сесил?

Брин, щелкнув пальцами, вывела меня из раздумья и спросила, что я делаю сегодня вечером. Я сказала, что у меня записаны три эпизода реалити-шоу «Квартирный обмен», а если я закажу в «Домино» пиццу средних размеров, то бесплатно получу двухлитровую бутылку содовой. Брин скорчила рожу, посоветовала мне поторопиться с поисками парня, а то она сама кого-нибудь для меня найдет, и умчалась на совещание.

Сколько бы Брин ни убеждала меня, что новый роман «се изменит, в это верилось с трудом. Скорее моя серая вязальная пряжа превратится в теплый розовый кашемир. В последнее время воспоминания о прежних сексуальных похождениях, которые я некогда находила интригующими и способствующим?! моему самоутверждению, приобрели какой-то гадкий налет. Когда-то я прочитала о таком случае: после инсульта один человек решил, что его нога принадлежит другому. Он пытался выкинуть «чужую» ногу из кровати и удивлялся, когда падал вместе с ней на пол. Мои эротические эскапады, которыми я раньше гордилась, больше не были частью меня. Они превратились в какой-то чужеродный придаток, стали призрачно-бледными. Их даже вспоминать не хотелось.

– Прости, я опоздала. – С этими словами я ворвалась в ресторан. Я так старалась поспеть вовремя, но ничего не вышло. Как всегда. – Хорошо хоть швейцара у дверей поставили, иначе нипочем не догадаться, что здесь ресторан.

– Я же объяснил, что это неподалеку от универмага «99 центов», – сказал Зак. – Они нарочно законспирировались, чтобы всякие подонки не шастали.

– Выходит, теперь меня причисляют к захолустному сброду? – Я плюхнулась на стул.

– Напротив: ты единственный коренной лос-анджелесец, кого я знаю.

Это было никакое не свидание, просто мы иногда ужинали вместе. Эти встречи я бы не променяла ни на какие свидания. Мы с Заком частенько трапезничали вдвоем. Первые месяцы после смерти Сесил мы с ним практически не виделись, а потом я получила от него е-мейл с приглашением отобедать в китайском ресторанчике, о котором он собирался написать статью. Я согласилась и, хотя вначале чувствовалась некая скованность (непонятно было, то ли говорить о Сесил, то ли не стоит), получила настоящее удовольствие – чисто платоническое, разумеется. Через неделю он снова со мной связался, и мы полакомились деликатесами, которые подавали на маленьких тарелочках во французском баре на Третьей улице. Теперь Зак звонил мне всякий раз, когда собирался посетить очередной новый ресторан, то есть, можно сказать, мы с ним постоянно поддерживали связь. Зак был со мной очень внимателен и заботлив. Удивительно, но после того как мы пару раз поели вместе, я почувствовала, что стала ближе к Сесил. Словно она исчезла из моей жизни не навеки, а на время.

– Ну-ка попробуй.

Зак протянул мне большой узорчатый бокал темного бургундского вина.

Я послушно пригубила алую жидкость, по вкусу напоминавшую гранатовый сок с горьким шоколадом.

– Неплохо, правда?

– А меня-то чего спрашиваешь? Ты же у нас эксперт.

– Нуда. – Зак откинулся на спинку стула. – Я в этом деле настоящий ас.

Пока он делал заказ – чтобы оценить кухню, нужно было перепробовать почти все меню, – я огляделась вокруг. Ресторан располагался на холме и представлял собой огромный внутренний двор в испанском стиле. На скамейках из тика были разбросаны марокканские подушки, на столах стояли фонарики из цветного стекла, рассеивавшие преломленный свет. Мы сидели в самой дальней части двора, посреди которого возвышался столетний дуб. Разглядывая крону дерева, я чувствовала себя под надежной защитой. Наверняка Сесил оценила бы этот ресторанчик. У меня защемило сердце. «Соберись», – приказала я себе. Ведь сегодня без того грустная дата, а если я раскисну, станет еще хуже.

На столе стояли оливки со специями. Я попробовала одну и предположила, что ресторан должен получить хороший отзыв. На это Зак сказал, что из меня вышел бы неважный дегустатор: разве можно судить о ресторане по одной оливке?

– Ну, что теперь скажешь? – спросила я, после того как к нам подошел шеф и пообещал прислать несколько блюд, приготовленных специально для нас. – Печальная дата. Что ты чувствуешь?

Зак набрал в легкие побольше воздуха, надул щеки и выдохнул.

– Честно говоря, не лучший день в моей жизни. Одна надежда – и он пройдет, быстро ли, медленно ли, как и все прочие дни. Спасибо, что согласилась со мной поужинать.

– Да не за что, – ответила я. Разве я способна бросить его в такой день одного?

– Ты ходил сегодня на кладбище?

Зак сказал, что да, ходил утром. Видеть могилу Секс оказалось тяжелее, чем он думал. Потом он разговаривал с ее родителями по телефону – они ничего, держатся. А теперь, если честно, ему больше всего хочется сделать вид, что все в порядке, ни о чем не думать, кроме ужина, и пораньше завалиться спать.

Я понимала его чувства и поспешила сменить тему.

– Ты сегодня как-то иначе выглядишь, – сказала я.

– Неужели? – Он поманил официанта и жестом попросил подать хлеб.

– На тебе что, новые джинсы?

– Нравятся? Продавщица сказала, что они сзади хорошо подтягивают. – Он пожал плечами. – Понятия не имею, что она имела в виду.

– Она хотела сказать, что в них твоя попа смотрится особенно хорошо.

Зак провел рукой по лицу и смущенно поскреб подбородок. Он оброс щетиной – видно, пару дней не брился, – но ему это даже шло: сейчас он был похож на модель Ральфа Лорена, чей стиль отличает нарочитая небрежность.

– Я начал спать посередине кровати. – Он передернул плечами. – Психолог, к которому меня заставляют ходить, наверняка усмотрит в этом положительную динамику.

– Тебе необходима психологическая помощь, ведь на тебя столько всего обрушилось. – Я снова пригубила вино.

– Знаю. Но все равно тяжело. «Здравствуйте, доктор Бивер. Нет, я пока не вынул из шкафа одежду Сесил. Почему? Да не знаю. А вы, доктор, не знаете почему? Что говорите? Пациент не должен задавать такие вопросы? А почему бы и нет?»

Я сказала Заку, что история с одеждой напомнила мне одно из моих любимых стихотворений. Он попросил его прочитать.

– Что, сейчас? – Я в ужасе замотала головой.

Зак кинул на меня взгляд, который говорил: ну, ты же знаешь, какой сегодня день. Неужели трудно выполнить мою просьбу?

– Что ж, если ты настаиваешь... – Я глубоко вдохнула и заговорила потише, чтобы нас не услышали за соседними столиками. – «Дом так печален, и все в нем остается таким, как прежде, / Он обустроен для удобства тех, кто нас покинул, / Словно надеясь, что они еще вернутся...» Ну и дальше еще что-то. – Я покраснела. – Середину не помню, а заканчивается оно так: «Взгляни на вазу, на ножи и вилки. / На ноты на рояле. На картины».

– Красиво.

– Да что там... Не я же его сочинила. В общем, вот что я хочу сказать. – Я отмахнулась от внезапной тяжести, сгустившейся в воздухе. – Я-то думала, что я одна такая сентиментальная дура: часами могу сидеть, пялиться на фотки, где мы с Брин и Сес вместе, и лить слезы. А оказывается, нас таких двое.

– Воистину союз, заключенный на небесах, – сказал Зак. – За это надо выпить.

Он поднял бокал.

На следующий день у меня был выходной, но вместо того, чтобы валяться в постели, отходить от похмелья и просматривать в Сети последний отчет о системе цветовой калибровки, как мне хотелось бы, я сидела за рулем. Мать прислала мне электронное письмо: сообщала, что хочет, чтобы я забрала кое-какие документы, в которых указано, как распорядиться «домом» в случае ее кончины. Я обещала заехать. Даже не стала напоминать, что она является владелицей никакого не дома, а корпоративной квартиры и что на здоровье ей жаловаться пока не приходится. Спорить было бессмысленно. На свою голову я рассказала ей о чеке, подаренном Сесил, а моя мать, истинная писательница, относилась к жизни, как к роману, и любила проигрывать понравившиеся ей сюжеты. Я достала из перчаточного отделения две таблетки аспирина и проглотила их, не запивая. Интересно, смогу ли я выдержать предстоящие несколько часов и не сойти с ума?

В семидесятые годы Елена Холтц написала книгу, представлявшую собой нечто среднее между эротическим романом «Страх перед полетами» и комедийным шоу Мэри Тайлер-Мур. В ней рассказывалось о молодой замужней женщине, которая бросает вызов католическим принципам, в которых она воспитывалась, старомодным родителям и скучному в сексуальном плане мужу. Она сбегает из Нью-Йорка в Калифорнию, а именно в городок Беркли, колет наркотики, занимается сексом, получает развод и пишет бестселлер. Роман включал в себя сомнительный эпизод с приемом наркотика мескалин в Мексике, а также описание орального секса и прочих немыслимых оргий с кубинским возлюбленным по имени Анхел Сервера – революционером, изгнанником, женоненавистником и сексуальной машиной. Ясное дело, роман носил автобиографический характер. Тираж его превысил полмиллиона. Книга была переведена на разные языки – о существовании некоторых из них я даже не подозревала. Теперь мать пописывала статьи для женских журналов и время от времени читала лекции, получая за это приличные деньги. Нынешние студентки, если им верить, читали ее книгу «из феминистских принципов». Но взгляды моей матери давно устарели и казались смешными в современном мире, где ученицу старших классов, заделавшуюся лесбиянкой, считали не по годам развитой девочкой. Я подозревала, что ее читают главным образом из-за жарких эротических игр главной героини с Анхелом. В тринадцать лет я украдкой читала эти сцены, спрятавшись под кроватью, и испытывала при этом постыдное возбуждение. Поднимаясь в лифте на четырнадцатый этаж, я представила, что сказала бы на это доктор Бивер, и усмехнулась.

В гостиной Елены я увидела мужчину примерно моего возраста – на вид ему было лет так тридцать. Коротко стриженные русые волосы, серый пиджак с синим отливом, застегнутый на все пуговицы, хлопчатобумажные брюки и очки в железной оправе придавали ему сходство с самодовольным членом ультралевой партии. Он сидел на мамином желтовато-коричневом диванчике в стиле Итан Аллен и держал в руке чашку кофе. На моих нардах громоздился магнитофон: я нарочно держала у Елены свои нарды, чтобы во время семейных обедов можно было перекинуться в партию с Хамиром, парнем моего брата.

– Джесси! – удивленно воскликнула мать, увидев меня. – Мы же договорились встретиться в среду!

– Во вторник. Ты сама так сказала, мам.

– Я сказала в среду. Вот, у меня даже в дневнике записано. – Она показала свой кожаный органайзер, где красными чернилами было нацарапано: «Ср: Обсудить с Джесси недвижимость». Буквы были огромными: даже гость, наверное, сумел прочитать.

– Прости, – промямлила я и вскинула брови. – Конечно, из-за какой еще причины ты могла меня позвать?..

– По какой причине, – поправила она и бросила на меня выразительный взгляд, типа не пререкайся с матерью. Затем попросила меня сесть и подождать: у Мэтью осталось всего несколько вопросов. Он брал у нее интервью для статьи, которую, видимо, разместят на каком-нибудь сайте левого движения. Перед уходом он долго и занудно объяснял, что считает мою маму провидицей, которая помогла сформироваться движению «Искусство ради искусства».

Через несколько дней мать позвонила и сообщила, что дала Мэтью номер моего телефона.

– Он окончил Калифорнийский университет, – сказала она, словно это все объясняло. – Кажется, у него очень большое... м-м... достоинство, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ты, наверное, видела, как он...

– Мама! Еще одно слово, и меня стошнит в конверт. Я запечатаю его и пошлю тебе по почте.

Елена имела обыкновение вмешиваться в мою жизнь, когда та становилась скучной; а вот когда жизнь у меня так и кипела, она, напротив, скучала. Когда на следующий день позвонил Мэтью и пригласил меня в кино, я, к своему удивлению, согласилась. Со времени моего последнего свидания прошел почти год.

Мыс Мэтью встретились у кинотеатра «Лос-Фелис III» и посмотрели иностранный фильм с труднопроизносимым названием. Маленький зал размером со шкаф был почти пуст. Как до, так и после фильма наш разговор был сух, как поп-корн. Думаю, мы одинаково заколебали друг друга. Однако Мэтью оказался настойчивым. Обменявшись еще тремя сообщениями, мы пошли на выставку фотохудожницы Синди Шерман, проходившую в Лос-Анджелесском окружном музее искусства. Пару дней спустя Мэтью прислал мне е-мейл, приглашая пообедать с ним в среду. Я хотела отказаться под каким-нибудь благовидным предлогом, но тут в дело вмешался Генри.

– Мама говорит, что он классный, – с ходу выдал Генри, когда я сняла трубку.

Я приглушила звук телевизора.

– Привет, Генри. Может, и классный – по ее стандартам.

– Что ты имеешь в виду?

– Помнишь маминого любовника, латвийского поэта? Ну, он еще жил с нами все лето?

– Еще бы! Я однажды застукал его нагишом. Он сидел на сушилке и стирал свою единственную пару порток. После этого я даже задумался, не сменить ли мне ориентацию на традиционную. – Было слышно, что где-то работал спортивный канал. Значит, Генри действительно за меня переживает: раньше он никогда не звонил во время трансляции матча. – Послушай, сестренка, последнее время ты отказываешь себе во всяких развлечениях.

Я спросила, с чего он взял, что на свидании с Мэтью будет весело.

– Ни с чего, но ты стала...

– ...такая скучная! – завопил Хамир. Он схватил телефонную трубку.

– Пожалуйста, займись сексом, дорогуша. А то ты вгоняешь меня в тоску.

И негодник положил трубку.

Из всех парней брата Хамир был моим любимцем. Родители Хамира еще до его рождения эмигрировали в Лондон. Его отец был иранским мусульманином, а мать была родом из Индии и исповедовала индуизм. Хамир являл собой образец образованного, продвинутого в духовном плане и открытого гея. Я, Брин и Сесил считали его красавцем. У него были черные глаза, смуглая кожа и лукавая улыбка. В отличие от Генри, который мог надеть коричневый ремень с черными ботинками, Хамир предпочитал тона от Гуччи, фирменные джинсы и праздничные рубашки от Хьюго Босса. Он постоянно подкалывал меня из-за одежды (я в этом плане мало чем отличалась от Генри), давал советы насчет прически и макияжа, иногда водил на танцы. Мне в нем нравилось все: непочтительность; уверенность в том, что никто в Соединенных Штатах не готовит карри лучше его «мамочки»; манера танцевать – он двигался так, словно снимался в голливудском фильме. Я сходила с ума по его акценту, и моя мать тоже. Хамир часто употреблял прикольные словечки из британского сленга – «кошелка», «потрясный», «лох». Моим любимым выражением было «оборзеть» или «очуметь» – так он говорил, когда случалось что-то очень хорошее.

Генри знал, что я нахожу его нового друга очаровательным.

– Только не верь кабельному телевидению, – предупредил он год назад, когда мы всей семьей обедали в любимом китайском ресторанчике моего отца. – Далеко не все голубые мечтают официально узаконить свои отношения и усыновить ребенка.

Наши родители любили устраивать совместные семейные трапезы. Вот уже двадцать лет нам с Генри приходилось терпеть эту пытку. Наверное, родители считали себя прогрессивными, но их постоянная грызня ужасно утомляла. Уж лучше бы после развода они перестали разговаривать друг с другом. Любая нормальная пара так бы и поступила.

Отец прочистил горло и изрек:

– Знаете, с некоторых пор я полюбил смотреть «Слово на букву «Л»». – Он обернулся к Генри. – Замечательное шоу.

Мой брат бросил на меня взгляд, в котором читалось: «Джесс, лучше бы меня пристрелили», – а мать заявила:

– Как истинный глава семьи, ваш отец полагает, будто лесбийский секс имеет к нему какое-то отношение.

Она подлила себе в бокал вишневого вина.

– Между прочим, мне о лесбийском сексе известно побольше, чем тебе, Елена! – Отец гневно указал на мать свиным ребрышком по-китайски.

– Сомневаюсь, Мартин, – ответила она и разразилась уничижительным смехом.

Я попросила родителей сменить тему, прежде чем разговор успел стать совсем уж тошнотворным. Я не сомневалась, что каждый из нас по-своему неплохо разбирается в вопросах лесбийского секса.

Итак, именно благодаря вмешательству Генри я отправилась на очередное свидание с Мэтью. Когда мы поедали саг панир в индийском ресторанчике неподалеку от моего дома (будь здесь Хамир, он бы презрительно фыркнул и заявил, что это «отстойная жратва»), Мэтью начал напрашиваться ко мне домой: услышал, что я собираю изделия из стекла Бленко, а он, мол, тоже интересуется антиквариатом. Я несколько раз повторила, что это стекло достать совсем не сложно – я знаю магазинчик на Ла-Бриа, где его завались, но мои слова не возымели никакого эффекта. После обеда я предложила заплатить за себя, но Мэтью отказался наотрез. «Все-таки Брин права, – подумала я, глядя на то, как он достает карточку «Американ экспресс». – Если не спать с парнем на первом же свидании, то твоя цена резко возрастает».

– Ну так что? – спросил Мэтью, когда мы подъехали к моему дому.

– Что? – не поняла я.

– Не пригласишь меня к себе? Хочу посмотреть на стекло Бленко.

Я вскинула глаза на темные окна своей квартиры. Да, давненько уже у меня никого не было. Да и Брин будет довольна, что меня пригласили в ресторан...

– Ну ладно, – сказала я, забирая остатки еды, захваченные из ресторана. – Почему бы и нет?

Я провела для него целую экскурсию, объяснила на примере одной карамельной вазочки из стекла Бленко, как определить, когда было изготовлено изделие – в семидесятые или значительно позже. Потом мы уселись на тахту, и разговор постепенно перешел с коллекционных предметов из стекла на другие темы. Мы начали рассуждать, есть ли будущее у газетных изданий, или с развитием Интернета они исчезнут. Я считала, что не исчезнут: ведь газету можно подержать в руках, ощутить ее материальность, можно отложить и сохранить. Кто же захочет показывать внукам распечатанный файл в качестве иллюстрации к поворотным событиям эпохи, к той же трагедии 11 сентября? Но Мэтью сказал, что я сильно заблуждаюсь, потому что узнавать новости с интернет-сайтов и дешевле, и удобнее. Он пошел бубнить об астрономических ценах на бумагу и немедленную отдачу, и я догадалась, что подобный разговор он заводит уже не в первый раз. Я заскучала, а Мэтью разглагольствовал все с большим жаром. Через десять минут он пригубил пива и наконец вспомнил, что не один в комнате.

– Недавно я звонил твоей маме, чтобы задать ей несколько уточняющих вопросов для статьи, – сказал он.

– Да? – протянула я.

– Она рассказала мне о твоей подруге Камил.

Я вперила в него пустой взгляд, но он не понял намека.

– Сесил, – поправила я.

– Извини. Как бестактно с моей стороны. Сесил, значит. После ее смерти ты ужасно переживаешь, да? Думаешь, что никогда больше не сможешь завести близких отношений? – Он положил руку на спинку дивана, заведя ее за мою шею. – Представляю, в каком ты состоянии.

– Неужели? Что, твоего лучшего друга тоже сбило такси?

– Нет, не в том смысле... Я выразился метафорически.

– А... Что ж, спасибо за понимание, Мэтью.

Он сменил тему и несколько минут пересказывал статью, которую сочинял о Елене. Глядя на него, я почувствовала себя неловко. Ведь парень просто хотел проявить участие. Поэтому когда он нагнулся ко мне, чтобы поцеловать, я не стала сопротивляться.

Поцелуй показался мне каким-то странным. Его губы отдавали пивом и были тверже, чем я ожидала, – словно переплетные скобы. Но через несколько минут я оттаяла. «Может, Мэтью не так уж и плох, – подумала я, заметив, что теперь он дышит чаще. – Нравится же ему стекло Бленко...» Рука Мэтью сползла с шеи мне на грудь. Я слегка изогнула спину в знак того, что разрешаю к себе прикасаться.

Он заглянул мне в глаза. «Заглянул в глаза, – подумала я. – Какая избитая фраза!»

– У меня для тебя кое-что есть, Джесси, – сказал он. С этими словами Мэтью откинулся на спинку дивана, расстегнул брюки и гордо продемонстрировал стоящий пенис исключительно больших размеров.

– Можешь пососать, красотка.

– Нет, ты, наверное, прикалываешься! – Зак хохотал в телефонную трубку. – Подожди, возьму платок.

Я услышала шорох, затем Зак высморкался. Он простудился, и я периодически названивала ему, чтобы узнать, как он себя чувствует.

– Представляешь? – Я взяла еще один пирожок с рисом. Я уже почти целый пакет сожрала. Заку не нравилось, что я слишком много курю. Но нужно же мне было хоть чем-то себя занять. – Я его тут же вытолкала взашей. Накинула на него пальто, бросила ему ботинки, сунула ключи от машины и – прости-прощай.

– Но ты хоть оценила, насколько он большой?

– Зак, не надо! Я же ем сейчас!

– Не выискивай предлог.

– Ну разве что пощупала по-быстрому.

– Ты шутишь, правда? – Его тон стал серьезнее. Я успокоила его: разумеется, шучу.

Зак рассмеялся. У него был глубокий, красивый смех.

– Где ты откопала этого придурка? – спросил он.

– Маме спасибо! – фыркнула я. Он снова расхохотался.

– О Боже! – Зак глубоко вдохнул. – Знаешь, после таких историй еще меньше хочется с кем-то встречаться.

Я заверила его, что спешить некуда – никто не ждет, чтобы он так скоро стал назначать свидания.

– Скажем так: сам-то я не спешу, а вот все остальные проходу не дают.

– Кто это «все остальные»? – прикончила последний пирожок с рисом и решила заглянуть в холодильник: не найдется ли там еще чего-нибудь пожевать? – Прошло всего восемь месяцев.

– Девушки из офиса «Тайме». Они все по мне с ума сходят.

– Скромности тебе не занимать.

– Нет, серьезно. Мой психолог говорит, что существует такое понятие, как «вдовья лихорадка». Это означает, что вдовцы вызывают повышенный интерес. Недавно, например, я шел на собрание, и одна девушка из отдела маркетинга протянула мне записку, в которой говорилось: «Когда будешь готов», а ниже – номер ее телефона.

– Как ее зовут? – спросила я.

– Ракель Суоллоу.

– Круто. – Я направилась на кухню, достала из холодильника белое вино и налила себе стакан.

– «Понимаете, доктор Бивер, я влюбился в мисс Суоллоу с первого взгляда...»

Повисла неловкая пауза.

– Что? – сказала я. – Неудачная шутка?

– Да нет, не в этом дело.

– Тогда в чем?

– Ни в чем. – Он закашлялся. – Просто мне совсем не Ракель нравится.

– Что ж... Я просто дурачилась.

Только тут до меня дошло: что он имеет в виду? Неужели ему кто-то нравится?

– Зак, у тебя что, кто-то появился? Он ничего не ответил.

– Новая де-е-евушка? – поддразнила я.

– Джесси, ты хуже моей младшей сестренки. – Он прокашлялся. – Нет. Нет, конечно.

– Если тебе кто-то приглянулся, все будут только рады...

– Смени пластинку, не то я повешу трубку, – смеясь, пригрозил он.

– Еще чего! Так легко ты не отвертишься.

– Телефонная трубка медленно опускается. Сейчас нас разъединят. Пока, Джесси! Прощай!..

– Хорошо-хорошо! – перебила я. – Не буду больше спрашивать, только не вешай трубку.

– То-то. А я уже думал, придется привести угрозу в действие.

В пятницу мы с Брин решили пообедать вместе. Стояла пасмурная погода. Летнюю жару наконец-то сменил прохладный ветерок. Я была счастлива, когда поутру впервые за много месяцев натянула легкий свитер. Мне хотелось съесть чего-нибудь вкусненького, но по настоянию Брин мы отправились в маленький ресторанчик неподалеку от ее офиса, где подавали полезную пищу. В последнее время Брин особенно ревностно следила за тем, что я ем – без сомнения, хотела, чтобы мне опять кто-нибудь назначил свидание. И еще она мечтала заставить меня бросить курить. По дороге в ресторан я жевала никотиновую жвачку и думала: «И когда только все на свете успели бросить курить?»

Я изучала перечень бутербродов с пониженным содержанием углеводов, подававшихся с салатными листьями, и тофу «Макнаггетс». Брин уже свой выбор сделала. Она ждала, положив руки на меню, и смотрела на меня с каким-то странным выражением.

– Вчера вечером я звонила Заку узнать, как он себя чувствует, – сказала я, остановившись на салате, показавшемся мне наиболее сносным. – Он сильно простужен.

– Слышала, – сказала она. – Ну и как он? Я пожала плечами.

– Лучше, чем в ту неделю, на которую пришелся день рождения Сесил. Но ты же знаешь Зака. О том, что творится у него в душе, можно только догадываться.

– Хочешь сказать, тихие воды глубоки? Дэвид и я обедали с ним незадолго до того, как он заболел. Зак был очень мил. Он... – Брин уставилась в потолок, подыскивая слова.

– Старается проводить с нами больше времени, – закончила я за нее.

– Именно. Дэвид говорит, Зак сказал ему, что он не хочет исчезать из нашей жизни только потому, что умерла Сесил.

Я отхлебнула чая с мятой. Сказать Брин, что Зак, похоже, влюбился, или не стоит? А почему бы и нет?

– По-моему, он положил на кого-то глаз, – сказала я. Брин умолкла и вытерла рот салфеткой, оставив на ней

тревожное красное пятно от своей любимой помады.

– Да ты что?!

– Я хотела его вчера расспросить, но он пригрозил, что повесит трубку.

– Гм... – Брин выжала сок лайма в стакан минералки. – Если честно, я почти не удивлена. Когда-то я читала, что королева Виктория после смерти короля Артура установила официальные сроки траура. О муже надлежало скорбеть два-три года, а о жене – всего три месяца.

– Интересно, кто она? – проговорила я. Брин прищурилась:

– Коллега по работе? Может, издатель?

– Он не говорит.

– Я бы у него выпытала.

– действуй, – кивнула я. – Только расскажи мне потом. Мне очень любопытно, кто она.

– Мне тоже.

Остаток обеда мы говорили о другом.

Глава 10

Да пребудут с вами вилки

Денек выдался беспокойный. Обойщик из Монтерей-парка обтянул два стула в стиле Людовика XVI льняной тканью лимонного цвета, в то время как Тарин просила обить их золотисто-оранжевой материей, и теперь требовал, чтобы мы оплатили их доставку. Об этом не могло быть и речи: я перепроверила договор и пришла к выводу, что ошибку допустил именно он. Вдобавок одна клиентка с Манхэттен-Бич ни с того ни с сего заартачилась и запретила нашему фотографу снимать свою недавно обставленную гостиную, хотя фотографии были нам нужны для портфолио. Это условие даже было прописано в контракте. Тарин расслаблялась в салоне красоты и весь день со мной не связывалась, если не считать следующего е-мейла:

«Всем сотрудникам: настала пора обратить внимание на наш внешний вид. Конечно, мы не модный бутик, однако неплохо бы приходить на работу в стильной одежде лос-анджелесского пошива, без катышков и приставших ниток. Предлагаю сегодня же вечером каждому заглянуть в свой шкаф и разделить всю одежду на две кучки: рабочая и для повседневной носки. Я и сама сегодня этим займусь!

Целую, обнимаю. Тарин».

Прочитав е-мейл, я посмотрела на себя в зеркало: на мне был обычный черный топик на бретельках (сегодня за завтраком я случайно капнула на него маргарином) и потертые старые джинсы. С чего это Тарин взяла, что стильная одежда лос-анджелесского пошива будет мне к лицу?

– А сюда можно поставить телевизор и DVD-плеер? – поинтересовалась клиентка. В этот момент зазвонил телефон. Я кинула взгляд на определитель номера: Брин! Клиентка рассматривала шкаф с выдвижными ящиками в стиле чиппендейл, изготовленный искусным мастером в начале XIX века.

– «Золотая клетка», пожалуйста, подождите, – сказала я в трубку и положила ее на плечо. – Нет, – ответила я клиентке. – Видите, здесь нет отверстий.

– О, дырки может просверлить мой муж! Я спрашиваю, достаточно ли он глубок?

– Нужно поговорить, – сообщила Брин.

– Конечно-конечно, минутку, – нарочито официальным тоном проговорила я в трубку, продолжая объяснять женщине; – Видите ли, этот шкаф скорее несет декоративную функцию. Это коллекционная мебель, понимаете ли.

– По-моему, то, что надо. – Клиентка постучала по задней стенке шкафа. – Мне нужен сантиметр.

– Мэй!

Мэй возникла из-за дивана, где она, стоя на коленях, пыталась вставить в розетку только что доставленную стеклянную лампу удивительно тонкой работы, вызывающую в памяти сахарную вату.

– Будь добра, помоги мисс... э-э...

– Миссис Катц.

– Да-да. Помоги миссис Катц обмерить шкаф.

– С радостью, – отозвалась Мэй, отряхивая колени. Ее прикид Тарин бы однозначно определила как пригодный только для повседневной носки на досуге: желтая трикотажная рубашка швами наружу, мини-юбка из джинсовой ткани, красные колготки и туфли-лодочки с невообразимо длинными носами. Волосы накануне вчерашнего выступления Мэй выкрасила в красный цвет. Должна сказать, я ни разу не слышала выступлений ее группы. Если бы я рискнула сочетать желтый с красным, то выглядела бы ходячей рекламой «Макдоналдса». А вот Мэй этот наряд очень даже шел. С каждым диким сочетанием она становилась все краше и интереснее.

Я удалилась на склад; последнее, что я слышала, был вопрос Мэй:

– А какой у вас телевизор, плоскоэкранный или плазменный?

– Так о чем ты хочешь мне сказать? – спросила я, перевернув какую-то коробку и усевшись на нее. На складе царил полный бардак и снова воняло дымом. Я уже устала повторять Мэй, чтобы курила на улице: для нее я по понятной причине не была авторитетом.

– Мы с Дэвидом вчера ужинали у Зака, – сказала Брин. – Он сам готовил.

– Что готовил?

– Какую-то хрень из устриц, но не в этом суть. Джесси, по-моему, это на тебя он запал.

Я расхохоталась.

– Брин, да ты, похоже, с ума сошла!

– Но и Дэвиду тоже так показалось.

– Правда?

– Правда.

Я перестала смеяться. Раз уж так считает сам Дэвид, победитель награды «Самый беспристрастный и наименее склонный к сплетням человек года», то тут что-то есть...

– Допустим. – Я засунула руку за коробки с тарелками и нащупала сумку Мэй: выложила она сигареты или нет? – Продолжай.

– Чаз и я играли во дворе с Хэппи. Мы бросали палку, а он нам ее приносил. А Дэвид с Заком мыли на кухне посуду...

– Значит, парень Лоры тоже там был?

– Не нужно принимать это близко к сердцу. Зак сейчас стремится уделить внимание как можно большему количеству знакомых. Как это, ни ужасно звучит, мне кажется, что он никогда не пользовался такой популярностью, как теперь, когда овдовел.

– Какая ты все-таки!..

– Я просто говорю, что думаю. Так вот: Дэвид рассказал Заку, что ты ходила с нами в кино и что я всячески пытаюсь устроить твою личную жизнь.

– Ты разве что не толкнула меня в объятия того типа за прилавком с закусками. – Я наконец нащупана сумку Мэй, достала сигарету, отворила дверь черного хода и вышла во внутренний дворик. Теперь в телефонной трубке что-то шуршало, но расслышать слова все же было можно. Я щелкнула зажигалкой и затянулась.

– Для тебя же старалась. Так вот, Зак тоже думает, что тебе пора устраивать личную жизнь.

– Ну и что? – Я сняла с языка крошку табака. – Зак и в глаза бы мне сказал то же самое. И вообще он мне это частенько повторяет. – Это я, правда, малость загнула.

– Нет, не в этом де... Ты что, куришь?!

– Да нет же!

– А мне показалось, ты затягиваешься. Я снова вдохнула дым.

– Ничего подобного. Это я так дышу.

– Тогда извини. Короче, Зак назвал тебя симпатичной. Дэвид спросил: «Ты думаешь?», и тут повисла неловкая пауза, а потом пришла я, и Зак сменил тему.

Я оставила без внимания то, что Дэвид, по-видимому, не считает меня симпатичной, и сказала Брин, что это еще ничего не доказывает.

– Может, ты о чем-то умалчиваешь? – спросила она. – Конечно, пока мне остается только строить догадки, но...

– Что? Нет. Нет, нет, нет и еще раз нет. Я бы никогда не пошла на то, о чем ты думаешь. А если бы что и случилось, ты бы узнала первой.

– Ты могла бы...

– Но я бы не стала! Ни за что! – Я переместила трубку к другому уху. До меня донесся вопль Мэй «Черт!» и звон стекла. – О дьявол! Похоже, Мэй что-то грохнула. Пойду посмотрю.

– Так ты меня не обманываешь?

– Разумеется, нет. – Я потушила сигарету, завернула ее в салфетку и кинула в урну. – Между нами ничего не было. Я иногда обедаю с Заком, но он мне просто друг. Как и ты.

– Знаешь, если что, я бы тебя поняла.

– Угу.

– Нет, правда, Джесси. Я хочу, чтобы ты знала: если вы с Заком вдруг... то я бы не стала беситься.

– Хорошо-хорошо, я тебе верю.

Из соседней комнаты послышался голос Мэй:

– Джесси! Можно тебя на минутку?

– Брин, мне пора. Позже поговорим.

– Ладно. Прости меня. У меня совсем крыша съехала.

– Ну что ты! Я тебя очень люблю. Пока.

Я бросилась обратно в лавку и увидела, что хрупкая ножка новой лампы, напоминающей сахарную вату, разбита вдребезги.

– Можно сказать Тарин, что она разбилась во время транспортировки, – тихо, чтобы не услышала клиентка, проговорила Мэй. Миссис Катц в это время увлеченно обсуждала шкаф в стиле чиппендейл по телефону – не иначе как со своим мужем, готовым сверлить все без разбору.

Мэй подметала осколки и складывала их в коробку.

– Похоже, нам урежут зарплату, Мэй. – Я печально улыбнулась. – Но я тебя утешу: сегодня у нас на обед будут чизбургеры. За мой счет.

По дороге домой я купила упаковку из шести банок воды. Дома я стащила с кровати стеганое ватное одеяло, уселась на выгоревшем плетеном стуле, обычно стоявшем на крыльце, и укрыла колени одеялом. Свет включать не стала – хотелось посидеть в темноте.

Я зажгла сигарету – по дороге домой я купила целую упаковку. Первую затяжку можно было сравнить с инъекцией героина: я чувствовала, как вены у меня на шее медленно распрямляются. Но потом все пошло наперекосяк. Я жадно вдыхала дым, но не получала прежнего удовольствия. В последнее время всякий раз, зажигая сигарету, я мучилась мыслью, что это – чистое безумие. Как я смею сознательно подвергать свою жизнь опасности после того, что случилось с Сес? После таких размышлений я расстраивалась еще больше и тянулась за очередной сигаретой.

Я вполуха слушала болтовню парочек, которые входили и выходили из соседнего кафе. Интересно, что бы сказала Сесил, узнай она, что мы с Заком почти каждую неделю ужинаем вместе? Раньше мы почти никогда не встречались вдвоем. За последние девять лет мы и ломтика пиццы вместе не съели без Сес, не имея на то действительно веских причин. После смерти Сесил Брин взяла на себя роль мамочки Зака. А вдруг Брин просто решила заняться сводничеством? Все может быть.

С другой стороны, мы с Заком всегда питали друг к другу теплые чувства. Однажды на студенческом барбекю он заступился за меня, когда мой тогдашний парень, желая уединиться со мной в укромном месте, проронил, что, по слухам, я «готова ложиться подо всех без разбору». Не успел он закончить фразу, как Зак схватил его за руку и потащил к двери. Я слышала, как, прежде чем выставить подонка на улицу, он пригрозил:

– Еще одно слово, и ты у меня получишь, говнюк!

Я стояла в дверях и наблюдала за этой сценой. Больше всего меня удивило и смутило то, что Зак назвал его «говнюком».

– Эй, Джесси, знаешь, кто меня заколебал? – спросил Зак, вернувшись обратно и вытирая руки о джинсы.

Я покачала головой.

Он протянул мне пиво и положил руку на плечо.

– Этот урод.

Теперь мы с Заком сблизились без всяких на то причин. Я снова затянулась и почувствовала, что начинаю злиться. «Что это вдруг на них нашло? – подумала я. – Из-за того, что мы с Заком друзья, все думают, будто между нами что-то есть». Да, мы с Заком единственные свободные люди в нашей компании, но это еще ничего не значит.

Постойте-ка – у Зака же теперь никого нет! Меня как кирпичом по голове ударили. Я, конечно, знала, что Сесил уже не вернуть, но только сейчас я поняла, что из этого следует: ведь Зак свободен. Точно так же, как и я.

Лиззи Биггенз, звездная клиентка, которую Тарин заполучила благодаря мне, была крупной блондинкой лет сорока двух, обладательницей пышного бюста, который она называла «мои двойняшки». Ей нравились костюмы от Дольче и Габбаны, сигареты, новомодный комплекс упражнений пилатес и деньги. Больше, насколько я могла судить, ее ничего не интересовало. Ее дом примостился на самом краю отвесных скал. Поднимаясь по вымощенной плиткой тропинке, я дивилась на архитектуру. Дом Биггенз был словно высечен из скалы: ярусы геометрической формы из камня и стекла смотрелись на редкость органично. Добравшись до первой лестничной площадки, я переместила каменного будду на другое бедро – одно он мне уже отдавил. Тарин не пожелала отправить скульптуру с курьером – учитывая ее вес, пришлось бы выложить не меньше восьмидесяти долларов. Посему транспортировка этого просветленного создания была поручена мне. Осилив второй лестничный пролет, я остановилась передохнуть рядом с огромным цветущим кактусом. Мясистые кактусы, расставленные вдоль лестницы, смахивали на бесстрастных зеленых пришельцев. Моя драгоценная ноша весила целую тонну.

Я постучала в дверь. Мне открыла главная ассистентка Лиззи (всего у нее было две помощницы). На девушке была золотистая футболка с граффити, как у статистки из музыкального клипа в стиле рэп, и черные наушники, придававшие ей сходство с оператором из звукозаписывающей компании «Тайм лайф». Она приложила к губам указательный палец, призывая к молчанию, и жестом пригласила меня пройти во внутренний двор.

– А вот и мой дружок будда! – воскликнула Лиззи, завидев меня. Двор выходил на отвесный каньон, поросший перечными деревьями. – Сразу чувствуется, какой он старинный. – Она положила руку на живот статуи, словно та вынашивала хорошую карму. Лиззи упорно не замечала, что я изо всех сил стараюсь удержать будду и не потерять при этом равновесия. – Чертовски тяжелый, наверное. – Она отвернулась и зажгла сигарету.

Я выдавила из себя улыбку и поставила будду на тиковый обеденный столик.

– Не сюда, – остановила меня Лиззи. На ней был фирменный костюм, но туфли она скинула – они валялись на бамбуковой циновке. На ее лице совсем не было косметики, отчего оно казалось осунувшимся. Может, Лиззи выглядела бы лучше, не будь на ней делового костюма. – Сейчас покажу, где я хочу его пристроить.

– Да-да, – сказала я. – Простите.

Мне постоянно хотелось извиниться перед Лиззи Биг-генз.

Я последовала за путеводным дымом ее сигареты, с трудом подавляя искушение закурить. Мы миновали ряд комнат, обставленных главным образом по моим эскизам. В столовой стояла вычурная зеркальная этажерка (я сама ее выбирала), украшенная двумя массивными вазочками из ярко-оранжевого коралла, которые я разыскала и притащила Тарин в тайной надежде, что она их одобрит. Это я придумала сочетать корявые, аляповатые предметы интерьера с достаточно формальным шкафом – если бы у меня хватило смелости открыть собственный магазин, подобные сочетания несочетаемого стали бы моей фирменной маркой. Я улыбнулась, увидев, что Лиззи воспользовалась моей идеей, хотя она и не могла знать, что задумка принадлежит мне.

– Мой спортзал, – произнесла Лиззи и распахнула двери с матовыми стеклами. Моему взгляду предстала комната, которую я раньше никогда не видела. Вдоль стены протянулась шведская стенка. На полу – мяч для балансирования, тренажер и коврики для занятий йогой. Но интереснее всего был открывавшийся из комнаты вид: сквозь стену из цельного стекла были видны деревья и небо.

– Чудесное место, – сказала я и хотела было шагнуть в комнату.

– Сними ботинки! – гаркнула Лиззи.

– Простите. – Растерявшись, я протянула Лиззи будду и нагнулась, чтобы развязать шнурки. Когда я снова забирала статую, то заметила, что на лице у Лиззи застыло озадаченное выражение. – Куда вы хотите его поставить? – спросила я.

– Перед восточным окном. – Лиззи подошла к облюбованному месту и остановилась. – В ноябре мы собираемся устроить здесь фотосессию, – пояснила она, в то время как я согнулась и опустила будду на пол. – Модный журнал хочет написать статью о том, что помогает поддерживать форму голливудским звездам. – Она с минуту помолчала. – Лично я скучаю по тому золотому времени, когда понятие «поддерживать себя в тонусе» предполагало четыре дозы героина в день и случайный секс вместо обеда.

Я не знала, смеяться или нет, и на всякий случай решила воздержаться.

– Съемки должны быть удачными, – сказала я.

– Надеюсь, – кивнула она. – А теперь скажи мне, что ты думаешь на самом деле.

Я удивленно взглянула на Лиззи: раньше она никогда не интересовалась моим мнением. В мои обязанности входило лишь выбрасывать коробки и упаковочный пенопласт. Я оглядела простенькую комнату – если бы не открывшаяся панорама, она вполне сошла бы за среднестатистический зал для занятий йогой, – и честно сказала, что комнате не хватает индивидуальности.

– Я бы начала с освещения. Это самый быстрый и эффективный способ облагородить помещение.

И добавила, что у нас в магазине есть фонарики в китайском стиле, которые были бы здесь очень к месту. Лиззи передернула плечами, как бы соглашаясь со мной.

– Окна никак не оформлены, – продолжала я. – Но это не страшно. В самом деле, зачем портить вид? Но если здесь будет проходить съемка... Думаю, было бы неплохо привнести окружающую природу и в зал. Улавливаете, о чем я?

– Не совсем. – Лиззи повернулась ко мне спиной и уставилась на каньон. Пепел с ее сигареты сыпался в чашку с чаем.

Я объяснила, что у меня есть знакомая, ландшафтный дизайнер, которая изготовляет замечательные декоративные кадки как для сада, так и для помещений. Она использует современные емкости с геометрическим рисунком, но выбирает мягкие, землистые тона.

– Знаете, она разработала дизайн огромной кадки для моей подруги, которая работает в юридической фирме, и получилась такая красотища, просто обалдеть. Хорошо бы составить композицию из ваших необычных кактусов, а в центре посадить будду. Тогда он гармонировал бы с природой, а журналы это любят. Может, фото вашего спортзала даже поместили бы на развороте.

– Алтарь в пустыне, – проговорила Лиззи и посмотрела на меня так, словно в первый раз увидела.

– Почему бы и нет? – спросила я и сама испугалась своей смелости: узнай Тарин, как я разговариваю с Лиззи, она бы с меня голову сняла.

– Идея мне нравится. – Лиззи уронила сигарету в чашку. Сигарета зашипела. – Но больше тысячи я за декоративную кадку платить не буду. Подумай, где ее лучше поставить; договорись о цене; оставшиеся деньги пойдут тебе. Все должно быть готово к седьмому ноября.

Я не успела даже согласиться, а Лиззи уже повернулась и жестом приказала мне следовать за ней. Я поспешно засеменила следом. Когда мы подошли к двери, она смерила меня взглядом.

– Ты забыла обуться. – С этими словами она удалилась. Я надела спортивные туфли и отправилась восвояси.

– У меня родилась замечательная идея! – сообщила Брин.

– Да ну? – Зажав мобильник между плечом и ухом, я пыталась закрыть окно машины, чтобы лучше слышать. Я ездила на ветхой развалюхе «бронко», единственном авто в Лос-Анджелесе, у которого окна не были снабжены приводом. Я не спешила избавиться от этого грузовичка лишь потому, что на нем было очень удобно возить мебель с толкучки. Я возвращалась от Биггенз и думала об обещанных мне деньгах. Нужно послать Тарин е-мейл. Только бы она позволила мне взяться за это дело!

– Зак как-то вскользь упомянул, что вы с ним ужинаете вместе по субботам. Нас с Дэвидом он тоже хочет пригласить, если ты не против. Обещает приготовить что-то особенное.

– Что ж, здорово, – откликнулась я. Окно никак не желало закрываться, и это меня бесило. Одной рукой я тянула стекло вверх, а другой крутила баранку, стараясь при этом не выронить сотовый.

– И вот еще: к нам в город приехала одна моя подруга из Сан-Франциско.

Я оставила стекло в покое.

– Какая еще подруга?

– Джулия.

Свернув на бульвар Сансет, я стала соображать, кто бы это мог быть. Не помню я никакой Джулии... Погодите-ка... Ах да, Джулия О'Малия, с которой Брин получала юридическое образование. Белокурые волосы. Осиная талия. Веснушки. Родом из... как же называется этот город? Ага, вспомнила: Пасадена.

– В общем, – продолжала Брин, – я спросила, можно ли привести ее с собой, и Зак не против, но тогда странный расклад получается: три девушки и два парня. Дэвид предложил позвать своего друга Итана. Я тебе о нем рассказывала: он занимается разработкой компьютерных игр. Классный такой парень.

– Ясно, – сказала я. Очевидно, меня пытаются сосватать с очередным болваном, нуда ладно. Лишь бы Брин была счастлива. – Если Зак не против, то я тоже не возражаю.

– Ну и прекрасно. Значит, по рукам. Все, что от тебя требуется, – это явиться вовремя.

– Заметано, – сказала я.

– Да, Джесс, и еще...

– Что?

– Извини за вчерашний разговор. Ну, о том, что ты нравишься Заку. Я должна была сообщить тебе это как-нибудь поделикатнее...

– Это такая мелочь, – перебила я, – по сравнению с тем, что нам пришлось пережить.

– Спасибо. И надень, пожалуйста, свое зеленое платье. Ну, то, что с открытой спиной.

Я возразила: мол, не чересчур ли вычурно для ужина с друзьями?

– Бред какой! – воскликнула Брин. – Ты в нем просто великолепна.

Вечером, роясь в Интернете в поисках фоток традиционных буддийских алтарей, я вспоминала слова Брин о том, что это на меня Зак запал. Ее извинения ничуть меня не обманули. Я успела неплохо ее изучить и пони мала: она боится того, что мы с Заком сблизимся, и хо чет подыскать мне и Заку других, более подходящих партнеров. Ну и пусть. Брин любит контролировать каждый шаг своих друзей: она свято верит, будто лучше знает, что им нужно. А вдруг Зак в эту субботу начнет kiмне приставать? Я фыркнула и потянулась к принтеру Глупо даже думать, что Зак станет домогаться лучше! подруги своей покойной жены. Через несколько минут когда я выключала настольную лампу, я все еще продолжала посмеиваться.

Вечером в субботу я подходила по дорожке к дому Зак, в своем зеленом платье. По спине у меня ползали мурашки. В доме уже шла оживленная беседа.

– Господи, до чего же забавно! – произнес смутно знакомый мне голос. Затем послышался звук пробки, извлекаемой из бутылки. – М-м... обожаю сортовые фруктовые вина.

Голос явно принадлежал женщине. Я постучала в дверь. Мне открыл Зак. На нем был передник с надписью: «Кошка – один из видов белого мяса»

– Что ты имеешь против кошек? – спросила я, протягивая ему бутылку вина.

– Мы их ненавидим! Правда, Хэппи?

Пес залаял и завертелся волчком, да так быстро, что его коричневые и белые пятна слились в одно.

Зак чмокнул меня в щеку. Прядка волос упала ему на лоб, защекотала мой висок. Я последовала за Заком на кухню, ожидая увидеть там Брин, Дэвида и злосчастного Итана, но там сидела просто Джулия. ««Просто Джулия», – подумала я. – Похоже на название плохой комедии положений».

– Ты Джесси, верно? – спросила она, откинув волосы с лица тыльной стороной ладони.

Джулия была такой, какой я ее помнила: стройная симпатичная блондинка. Она напоминала модель из магазина модной одежды «Джей Кру». У нее были ровные, крупные, белые зубы и голубые глаза, в которых читалось следующее: «Может, я и красавица, но ума мне тоже не занимать». Она окинула меня взглядом с головы до ног.

– Только посмотрите на нее! – воскликнула она, вытирая руки полотенцем. – Я бы тоже могла так разодеться, но я девушка простая и удобнее себя чувствую в футболке и джинсах.

– Если не считать вот этого. – Я с улыбкой указала на ее фартук. На нем было написано: «Вкуснятина на гриле».

– А! – рассмеялась она. – Это передник Зака. Правда, забавный?

– Забавнее некуда.

– Пожала бы я тебе руку, только я вся измазалась в курином жире.

Джулия махнула рукой в сторону сырой куриной тушки, лежавшей на разделочной доске. На столе рядом со стаканом вина стояла большая бутыль фирменной минералки. И бутылка, и стакан были обернуты бумажными полотенцами. Джулия пшикнула себе в рот водой из брызгалки.

– Тебе помочь? – спросила я.

На крючке висел еще один фартук с надписью «Да пребудут с вами вилки». Как-то, несколько лет назад, Зак окончил поварские курсы в Париже, и с тех пор ему вечно дарят прикольные передники. Мне вдруг захотелось надеть этот фартук. Очень-очень.

– Даже близко к еде не подходи, – заявил Зак, вынимая нож из колоды для рубки мяса. – Помнишь, как мы однажды отправились кататься на сноуборде и ты решила приготовить тосты по-французски?

– Что, плохо вышло? – спросила Джулия.

– Бурда с привкусом кленового сиропа. – Зак подмигнул мне. – Ты лучше присаживайся, чувствуй себя как дома. Вот тебе вино. – Он протянул мне хрустальный бокал, который я сразу узнала: из таких мы пили на их свадьбе с Сесил. – И орешки погрызи.

Я села и послушно принялась жевать фисташки, в то время как Зак обучал Джулию готовить курицу. Он объяснял, что главный кулинарный секрет заключается в том, чтобы просунуть под шкурку масло с чесноком: тогда мясо пропитается его ароматом.

– Я люблю готовить, – заявила Джулия, – но куда мне до тебя!

– Ты готовишь? – удивился Зак.

– А куда подевались Брин с Дэвидом? – перебила их я.

– Они звонили несколько минут назад, сказали, что опаздывают, – ответил Зак.

– Я остановилась у родителей, и мы решили, что будет лучше, если я приеду на собственной машине. – Джулия улыбнулась. – Прелестный хрусталь, правда? – прибавила она, кивнув на свой бокал. – Обожаю хрусталь от Тиффани.

«По тебе заметно», – подумала я, стараясь не смотреть на нее испепеляющим взглядом.

Пока Зак занимался приготовлением какого-то месива – при этом яйца он разбивал одной рукой, – я взяла свой бокал и отправилась в гостиную. В стерео звучал голос Эллы Фитцджеральд, горели свечи. Мой взгляд упал на одну из фотографий в рамках, что стояли на каминной палке, снятую на помолвке, примерно за полгода до смерти Сесил. На фото она смеялась, запрокинув голову. Белокурые волосы ниспадали ей на плечи. Свежевыбритый Зак что-то нашептывал ей на ухо. «Тогда он был стройнее», – подумала я. Интересно, заметила ли Джулия снимки? Почувствовала ли она то, что Сесил повсюду? Эти диванные подушки мы с Брин подарили ей на Рождество несколько лет назад. На пристенном столике стояли два серебряных подсвечника – свадебный подарок Генри и Хамира. Уже после смерти Сесил были присланы запоздалые подарки из модного магазина «Блумингдейл», и Зак оставил их себе: он просто не знал, что еще с ними делать. Обрывки упаковочного пенопласта еще долго валялись по всему дому. Я окинула взглядом комнату и подумала: «Как смеет эта курица разгуливать здесь с видом хозяйки? Нацепила его фартук (в это время из кухни донеслись заливистый смех и возглас: «Боже, я никогда этого раньше не делала!») и пьет из свадебного хрустального бокала Сесил». Я сама удивилась своим чувствам: когда я поняла, что замышляет Брин, то особо не возражала. Но теперь, заслышав радостный смех «просто Джулии», я едва не ворвалась в кухню с воплем: «Эй, ты! Ты хоть понимаешь, что этот красавчик, на которого ты положила глаз, десять месяцев назад потерял жену? Почему ты ведешь себя так, словно это ремейк фильма «Холостяк»?» Я слышала, как Зак сказал:

– А теперь завяжи веревочку... Поздравляю, ты связала ножки и крылышки своей первой жареной курице!

И тогда я поняла: он и есть холостяк, – по крайней мере сегодня вечером. И она, если можно так выразиться, подцепила его на крючок.

Я не знала, что мне теперь и думать.

Услышав, что к дому подходят Брин и Дэвид, я распахнула дверь: мне вдруг захотелось взглянуть на обещанного Итана. Но никакого Итана с ними не было.

– Привет! – Брин обняла меня за шею. – Ты выглядишь просто потрясающе! Правда, милый?

– Действительно, потрясающе, – отозвался Дэвид. Он чмокнул меня в щеку и отправился на кухню.

– Послушай, приятель, – сказал он Заку, – Итан прийти не смог.

Я вопросительно взглянула на Брин: как все это понимать?

– Извини, – бросила она. – У него сегодня ужин с какими-то важными клиентами. Ненавижу мужиков.

– А Зак ненавидит кошек, – ляпнула я ни к селу ни к городу.

– Брин! – На пороге появилась Джулия и бросилась подруге в объятия, стряхивая с рук капельки воды. – Боже, ты выглядишь просто великолепно! Ты что, похудела?

– Да нет, а вот ты и вправду выглядишь обалденно! А руки-то, руки! Какие мускулы! Дэвид, скажи, она потрясно выглядит!

– Сегодня все выглядят потрясно, – отозвался тот из кухни, открывая банку пива.

– Я опять участвую в марафоне, – сказала Джулия, поднесла бутылку с водой ко рту и пшикнула. – Нужно следить за тем, чтобы организм не терял влагу. Это самое главное.

На столе было столько съестного, что вино пришлось пристроить на разделочный столик, а хлеб – на подоконник. Все блюда были отменно приготовлены. Приправа из уксуса с шампанским приятно покусывала язык; жареная курица, обильно приправленная маслом и чесноком, таяла во рту; каша из кукурузной муки и жареных каштанов была куда вкуснее привычных кукурузных хлебцев. Беседа сверкала остроумием, но все мои мысли вертелись вокруг моего нелепого прикида: платье из зеленого шелка подошло бы почетной гостье, но уж никак не такой, как я. Я вполуха слушала, как Брин с Дэвидом описывают понравившийся им дом.

– Представляете, шестьсот футов красного дерева, – говорила Брин. – Аиз ванной виден знаке надписью «Голливуд» и видно Гриффитскую обсерваторию.

– Да, приятно любоваться всем этим, сидя на унитазе, – изрек Дэвид. Брин игриво закатила глаза. Они были счастливы.

Гостей рассаживала Брин. Джулию она усадила рядом с Заком, Дэвид и сама она сели напротив, а меня приткнули с краю. Что ж, знакомый расклад: я всегда сидела через стул от ближайшего мужчины. Всякий раз, обращаясь к Джулии, Зак наклонял голову, чтобы лучше слышать, что она говорит. Он уложил волосы каким-то гелем, и они топорщились на макушке. Интересно, заметила ли это Джулия? Если и заметила, то ей было плевать. Зак был сама любезность: подливал ей вино в бокал, смеялся над ее шутками. Он даже налил ей воды в бутылку с пшикалкой из кулера, стоявшего рядом с раковиной. Брин, похоже, была довольна: все шло, как она задумала. Дэвид делал вид, что ничего не замечает.

– Давайте сыграем в какую-нибудь игру, – предложил Зак.

Ужин был съеден, и я помогала Брин убирать со стола.

– Обожаю игры! – воскликнула Джулия и захлопала в ладоши. – А во что будем играть?

– В «знаменитости»? – предложил Дэвид. Все с радостью согласились.

– Чур, я с тобой в одной команде. – Джулия положила руку Заку на плечо и продержала ее там чуть дольше, чем требовалось. До сих пор Брин наблюдала за развитием их отношений с самодовольной миной, но теперь она схватила тарелку и с грохотом опустила ее в раковину. Наверное, тоже решила, что Джулия чересчур уж прыткая.

Зак предложил нам с Брин составить вторую пару.

– А Дэвида мы возьмем к себе, – сказал он. – От него все равно никакого проку.

– Да пошел ты!.. – буркнул Дэвид. Все рассмеялись.

У нас с Брин получилась на редкость слаженная команда. Она втянула щеки, изобразила рубящий удар и выкрикнула:

– Ки-йя!

– Ума Турман! – уверенно воскликнула я. Я говорила:

– Я веду радиошоу и противно гнусавлю. Она тут же угадывала:

– Айра Гласе!

У Зака и Джулии дела шли похуже. Она не смогла угадать Курта Кобейна, Эвана Макгрегора и Кондолизу Райе. Дэвид вообще распознал только мистера Хэнки, да и то лишь потому, что фанател от мультсериала «Саут-парк».

– Ладно, сдаюсь, – заявил Дэвид, после того как мы разбили их в пух и прах в добавочном раунде. – Брин, не пора ли?

– Да, я уже устала. – Брин поднялась и потянулась. – Проводить тебя до машины, Джесси?

Все уставились на меня.

– Что? Ах да, конечно, вот только сумочку захвачу...

– Посиди еще, выпей стаканчик вина, – предложил Зак. Джулия нахмурилась.

– Поздно уже, – сказала я.

– Всего-навсего четверть двенадцатого, Золушка, – улыбнулся Зак. – Пусть эти зануды сваливают, если им так хочется, а мы втроем прикончим оставшуюся бутылку.

Брин хмыкнула. Поняла наконец-то, что ее затея грозит поставить нас в неловкое положение. Я бросила на нее вопросительный взгляд, как бы советуясь, что мне делать?

Она поспешно ответила:

– Что ж, оставайся. Желаю тебе оттянуться. Мы уже старички, женатики. Не забудь завтра звякнуть.

– Судья произнесла свое последнее слово, дело объявляется закрытым. – Зак указал на меня. Похоже, он хватил лишнего. – Ты остаешься, и точка.

И я осталась.

– Чем займемся? – спросил Зак после того, как ушли Брин с Дэвидом. Он снова подлил Джулии вина.

«Как насчет секса втроем?» – хотела съязвить я, но сдержалась.

Джулия плюхнулась на диван, пригубила вино и радостно заявила:

– я вот совсем не устала. Даже странно, ведь я юрист вечно куча дел, вся на нервах...

Мы начали болтать – главным образом о Джулии, о купленной ею квартире в аристократическом районе Ноб-Хилл, о ее работе... Многие ее клиенты были из Кремниевой долины – этой публике часто требуются специалисты по заключению контрактов. Оказалось, что Джулия не только участвует в марафонских забегах, но увлекается также горным велосипедом, походами, а теперь еще учится управлять вертолетом. Подобные разговоры ведутся обычно в начале вечера, а теперь была уже почти что ночь.

– А чем ты сейчас занимаешься? – спросила меня Джулия.

Я представилась акробаткой из «Цирка дю Солей».

– А Брин, кажется, говорила, что ты в магазине работаешь.

– Нуда, в лавке под названием «Золотая клетка».

– Это на Третьей улице? – поинтересовалась Джулия.

– Нет, на Робертсон-стрит.

– Хотелось бы мне работать в таком магазинчике! Там, наверное, скидки для сотрудников. – Она прищурилась. – Должно быть, там и зарплату выдают фирменными посудными полотенцами. А это значит, что только на четверть оплачивают твой труд. Ужасная несправедливость.

«Ух ты, – подумала я. – А эта Джулия и вправду обожает игры».

– А бойфренд у тебя есть? – спросила она.

– В данный момент – нет.

– Жаль! – Она обернулась к Заку. – Скажи, у тебя, случайно, нет друга, с которым мы могли бы познакомить Джесси? Она такая славная – любому понравится.

Теперь обо мне уже в третьем лице говорят. Ну и ну. К счастью, Зак поспешил мне на выручку.

– Брин и так о ней заботится. Более чем достаточно, – сказал он.

Он улыбнулся мне. Я тоже улыбнулась в ответ. Джулия продолжала весело щебетать как ни в чем не бывало.

– Ну что ж... – Она встала и подошла к каминной полке. – Посмотрим теперь фотографии. Это ты в колледже?

– Именно.

– А мне казалось, что такая прическа вышла из моды еще в середине восьмидесятых, когда утратила свою популярность группа «Флок оф Сигал с».

– Мне всегда нравилась эта прическа.

– По-моему, я один раз встречалась с Сесил. – Джулия нагнулась и стала разглядывать снимок, сделанный во время весенних каникул, когда мы отдыхали в Канкуне. – Она была настоящей красавицей.

– Да.

– Тебе нравятся блондинки?

Джулия сама была блондинкой.

Зак ничего не ответил.

– Мне так жаль... – Джулия снова пшикнула своей брызгалкой.

– Спасибо.

Она отправилась в туалет, а я начала потихоньку собираться.

– Мне пора. – Я потянулась к сумочке. Я не знала, что чувствует Зак, но мне уже порядком надоела эта атмосфера обольщения: вино, свечи... Но Зак протянул руку и схватил меня за запястье. Его ладонь была теплой.

– Останься, – попросил он. – Ну пожалуйста. Ненадолго.

– Ну ладно, – вздохнула я. – Раз уж ты так хочешь...

Стрелки часов неумолимо приближались к часу. Я слышала, как Джулия, возвращаясь из туалета, заскочила на кухню, чтобы наполнить водой свою брызгалку. Чем больше она пьянела, тем больше заботилась об увлажнении организма – ведь это было самое главное, – и бросала на меня взгляды, в которых читалось: «Ты что, намеков не понимаешь? Пора бы тебе убраться отсюда».

Но Зак время от времени тоже поглядывал на меня, словно бы говоря: «Не вздумай уходить».

Без четверти два Джулия наконец признала поражение. Нужно отдать ей должное, играла она хорошо.

– Утром у меня тренировка, так что я пойду. – Она встала и пригладила джинсы. – Зак, ты меня не проводишь?

Он вернулся, потирая затылок.

– Я уж думал, она никогда не свалит, – сказал он.

– Господи! – Я вскочила с дивана. – Я вообще не понимала, что здесь происходит. В какой-то момент мне показалось, что вы не прочь... ну...

– Что не прочь? – улыбнулся он.

– Ну, не знаю... Поцеловаться. Боже, что я такое говорю!

– Не стоило пускать ее за руль. – Зак плюхнулся на диван и задрал ноги на кофейный столик.

– Не стоило. – Я присела рядом. – Это я виновата. Мы оба рассмеялись и сказали хором:

– Нет, это Брин во всем виновата.

И уставились прямо перед собой на выключенный телевизор.

– Может, кино посмотрим? – предложил Зак.

– Нет, я устала, – отозвалась я. – Она дала тебе свой номер?

– Ага. – Он похлопал по нагрудному карману. – Только не думаю, что он мне пригодится.

– Почему? – удивилась я. – Она ведь такая... симпатичная.

Зак посмотрел на меня и пожал плечами.

– Сама знаешь.

Я поднялась и стала убирать со стола.

– Думаю, Сесил бы все поняла.

– Не надо, не убирай. Я сам завтра все помою.

Я снова уселась и подумала: «Ну вот, теперь-то мне уж точно пора».

– Да, ты права, – произнес Зак. – Она бы все поняла.

Я давным-давно скинула туфли. Теперь я вдруг застеснялась и поджала ноги под себя. Зак смотрел на меня. В этом взгляде ничего такого не было, но я почувствовала себя как-то неловко. Будто я слишком часто хлопаю глазами или еще что-то...

Боже, что я здесь вообще делаю?

И вдруг я поняла, что очень хочу, чтобы он меня поцеловал. У меня свело живот.

«Я плохая, – подумала я. – Очень плохая. Я ужасный, кошмарный, просто отвратительный человек».

Зак наклонился и стряхнул прилипшие к винной пробке крошки. Они упали рядом с его рукой и легли на стол маленькой кучкой. Он слегка нахмурил брови и чуть приоткрыл рот. Его руки, привычные к готовке, были не только сильными – он с легкостью мог колоть грецкие орехи и панцири омаров, – но и нежными, с подвижными пальцами и чистыми ногтями. Я вдруг представила, будто я – пробка, падаю в его ладонь и чувствую, как меня сжимают его пальцы... Мне стаю стыдно от таких мыслей. Зак повернулся ко мне, словно собираясь что-то сказать.

– Проводить тебя?

Я спустилась на землю.

– Да, пожалуйста.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да, конечно. Я просто... ушла в себя. Размечталась. «И, – мысленно продолжила я, когда Зак встал и отворил передо мной дверь, – совершенно потеряла голову».

Глава 11

Слово о каменных скамьях

Добираться домой было холодно: даже летом температура может резко упасть, если ветер с Тихого океана вдруг нагонит тучи. Я совсем продрогла в своем открытом платье. Оказавшись дома, я первым делом набрала ванну, чтобы согреться: поначалу мне показалось, будто я погрузилась в кипяток. Я чуть из воды не выскочила. «И почему я сразу не уехала? – размышляла я, понемногу привыкая к теплу. – Неужели на что-то надеялась? А может, просто не хотела, чтобы Джулия прибрала его к рукам?» Я чертила узоры на запотевших плитках вокруг ванны и вспоминала день похорон Сесил.

Я приехала на кладбище раньше Брин, но позже Зака. Он уже беседовал с кладбищенским директором. Я не хотела им мешать, поэтому решила подождать в зале ожидания. Здание похоронного бюро было со вкусом отделано и замаскировано под фермерский домик – кого они надеялись обмануть? Я раздвинула кружевную занавеску эркера и окинула взглядом окрестности. Никаких навороченных мавзолеев, лишь ряды скромных мраморных плит, изредка перемежающиеся маленькими склепами. Вокруг росли аккуратно подстриженные елочки и клены, а на безукоризненно ухоженных лужайках были высажены кусты роз. Рядом стояли каменные скамеечки, приглашавшие посидеть и поразмышлять. В целом в кладбище чувствовалась какая-то недосказанность, но все было оформлено по высшему разряду – Сесил бы понравилось. Выйдя на улицу, я услышала, как директор попросил Зака зайти внутрь и подписать какой-то документ. Стоял теплый день, в воздухе витал едва ощутимый запах удобрений. Я пошла по дорожке, покрытой гравием, который приятно шуршал под ногами. На деревьях заливались птицы, а у высокой живой изгороди жужжали пчелы. На другой стороне поляны, у надгробной плиты, женщина с детьми решили устроить пикник. Две девочки, бегая вокруг, вырвали цветы из венков. Они принесли цветы матери, а та рассмеялась и сказала, чтобы они вернули их обратно. Я думала, что навсегда разучилась смеяться, но в этом семействе было столько жизни, что трудно было сдержать улыбку.

Я направилась по траве к участку, выбранному Заком. Ошибиться было невозможно: натянутый белый навес виднелся издалека. Я была удивлена, узнав, что похоронами всецело распоряжается Зак, но Брин мне объяснила: хоть Зак и пробыл мужем Сесил всего два дня, по закону именно он, а не ее родители должен решать, как поступить с останками. Позже я узнала от Зака, что, когда кладбищенский директор спросил, не желает ли он и для себя прикупить местечко, чтобы лежать рядом с женой, он выскочил из комнаты и разрыдался. Интересно, как отнеслись к этому Картеры? Наверное, они хотели, чтобы тело дочери было доставлено в Нью-Йорк. А может, решили: пусть ее похоронят там, где она мечтала создать собственный дом.

У меня защемило сердце, когда я увидела на сияющей мраморной плите ее имя: Сесил Джун Картер-Дюран, а рядом даты рождения и смерти. Я как-то не ожидала, что ее имя будет выгравировано на камне. Нет, я, конечно, знала, что поставят могильную плиту, но вот увидеть на ней ее имя – это уже слишком. Я стояла, тупо глядя на надпись, и не знала, что делать дальше.

Хлопнула дверца машины. Затем до меня донеслись приглушенные голоса. Один из двоюродных братьев Сесил – по-моему, Стюарт, – заметил меня аж за пятьдесят ярдов. Я почувствовала себя неудобно: стою, смотрю на могилу Сесил и никак не могу поверить в произошедшее – слишком уж все это нелепо. Наверное, у меня сейчас видок убитой горем – я и в самом деле убита горем. Интересно, если человек осознает, что у него скорбный вид, значит ли это, что он не печалится по-настоящему? Черт возьми, я же на похоронах Сесил. Я готова была провалиться сквозь землю. Мне вдруг пришло в голову, что если бы Сесил стояла рядом, она испытывала бы те же чувства. Я бы пошутила: «Словно плохой эпизод из сериала «Клиент всегда мертв»». А она бы ответила: «Точно».

Тут на автостоянку подъехала Брин, и я пошла ее встретить.

Мы обнялись. Спросили друг друга, как дела. Натянуто пошутили.

– Просто превосходно! Чувствую себя бесподобно!

Брин окинула взглядом беспомощную стайку снующих вокруг родителей – матери держали сумочки, словно коробки с ленчем, их мужья осторожно потягивали воду из маленьких пластиковых чашечек, – и сказала:

– Правда, странно, когда взрослые становятся детьми, а дети – взрослыми?

Когда все начали занимать места у гроба, я ударилась в панику: Брин стояла рядом с Дэвидом, Лора с Чазом, сзади – моя мать с отцом, рядом – брат с Хамиром. Мне по идее надо бы встать поближе к надгробной плите, как Брин с Дэвидом, но стоять там одной? Какое же место выбрать, чтобы не очень бросаться в глаза? Может, устроиться на скамеечке и с честью высидеть церемонию?

Тут я встретилась взглядом с Заком. Он стоял чуть поодаль от священника, который его венчал – «святого отца Деньги-на-ветер». Зак сделал мне знак, чтобы я встала около него. Я так и сделала – пристроилась сзади. Он обернулся и снова посмотрел на меня. Уголки его губ изогнулись в слабом подобии улыбки. Он хотел, чтобы я была рядом с ним. Не знаю, как я это поняла: просто поняла, и все. Я стояла позади Зака. Рядом с ним, и все же не совсем.

«Боже, – подумала я, вылезая из ванны. Когда я ступила на холодную плитку, по всему моему телу пробежала дрожь. – Сколько же времени это уже продолжается?»

Глава 12

Поэтажный план дает трещину

И почему это после трех – ну хорошо, пяти, – бокалов вина затылок раскалывается, словно по нему хорошенько вмазали дубиной, а руки и ноги как-то странно дрожат, как будто тебя включили в электрическую цепь? На следующее после ужина утро у Зака я взглянула в зеркало в ванной комнате и увидела, что мои растрескавшиеся губы все еще красны от выпитого вчера вина.

Еще во сне я решила, что пора положить этому конец, пока не произошло что-то серьезное.

«Зак попросил меня остаться, чтобы отвадить Джулию, и только. Глупо полагать, что у него имелись какие-то скрытые причины», – думала я, водя по языку зубной щеткой.

«А еще глупее считать, что я способна предать дружбу с Сесил», – размышляла я, натягивая ненавистную, но чистую юбку и привычный черный топик.

«И уж совсем глупо думать, будто я могу подстроить такую подлянку нашим общим друзьям. Это полный бред». С этой мыслью я подошла к машине.

С силой хлопнув металлической дверцей авто, я испытала странное удовлетворение.

«Но в принципе, – продолжала размышлять я, выехав на дорогу, – если бы даже между нами что-то произошло, разве это так уж ужасно?»

Когда я подъезжала к магазину, мне в голову пришла такая мысль: в дружбе, как и в любом сооружении, есть нечто вроде поэтажного плана, который не дает отношениям выходить за определенные рамки. Наметки этого плана оговариваются в самом начале и редко меняются. Когда была жива Сес, правила были таковы: я должна была во всем слушаться Брин и восхищаться Сес, а та взамен иногда вставала на мою сторону и помогала одержать какую-нибудь незначительную победу – например, мне удавалось настоять на выбранном мной кафе или я могла отправиться на свидание с парнем, который не понравился Брин. Теперь же Сесил, служившая своеобразным противовесом, умерла и оставила меня целиком на милость Брин.

Помню, был один парень по имени Бьорн, – нелепое имя, правда? – и чем-то этот выпендрежник мне приглянулся. Я его приметила, когда мы с Брин пили пиво в баре на Перл-стрит, и предложила пригласить Бьорна к нашему столику. Брин обернулась, окинула парня взглядом и вынесла вердикт:

– Ты что, он же роллер. Я его недавно видела у Боулдер-Крик: он рассекал там в наушниках.

Я сказала, что тоже не прочь нацепить налокотники и подурачиться, как Бьорн.

– Кроме шуток, Джесси! – воскликнула Брин. – Неужели ты себя ни в грош не ставишь?

Я покачала головой – нет, мол, я себя уважаю. Я понимала, Брин хочет как лучше, и смотрела вслед Бьорну с улыбкой на лице и ненавистью в сердце. Кого я ненавидела, Брин или себя, сказать трудно.

Я, как обычно, припарковалась за лавкой и отперла дверь черного хода. Поправляя волосы, почувствовала на своем запястье запах алкоголя от собственного дыхания. Включила свет, компьютер, достала из холодильника, стоявшего в углу склада, бутылку воды, подождала, пока включится кондиционер. На улице опять стояла необычайная жара. Электронное метеорологическое устройство на крыше кинотеатра для автомобилистов высвечивало цветовой код качества воздуха: красивый, насыщенный зеленый – стало быть, сегодня нет смога. Хотя какая мне разница? Все равно ведь на работе торчу.

Кондиционер тихонько жужжал. Лишь минут через десять я поняла, что он выдувает воздух комнатной температуры, а не холодной, как мне бы хотелось. Проверила закрытый плавкий предохранитель, расположенный сзади. Вроде все в норме. Я позвонила электрику, оставила срочное сообщение на автоответчике, хотя, наверное, у него сегодня полно заказов. Такой уж денек выдался.

Стараясь не обращать внимания на пот, струившийся у меня по шее, я села читать сообщения. Первое было от Тарин – типично в ее стиле. Мы с Мэй прозвали такие е-мейлы «целую-обнимаю» – так Тарин неизменно подписывала эти самовлюбленные, покровительственные послания, как бы стараясь сделать вид, что у нее тоже есть душа. В е-мейле говорилось, что Тарин будет отсутствовать и сегодня, и завтра, а может, она и во вторник не придет, так как сейчас проходит программу очищения организма в калифорнийском городке Охай. Я написала ответ: мол, пусть не беспокоится, мы отлично справимся. Подумала, не намекнуть ли на прибавку к жалованью, обещанную мне аж полгода назад, но решила, что не стоит. Дальше шла какая-то ерунда, и наконец е-мейл от Брин. В рубрике «Тема» значилось: «Красавчик Зак». Я открыла письмо.

«Ну, как прошел остаток вечера? Целую,

Б.».

Я нажала на кнопку «ответить» и застучала по клавиатуре. Если бы я не кривила душой, то написала бы примерно следующее: «Это была сущая пытка! Я думала, он меня поцелует, а он вместо этого предложил проводить меня до машины. Вот облом!»

Однако напечатала я другое:

«Ужасно. Зак все просил, чтобы я осталась, потому что...»

Дальше следовало бы написать: «потому что Джулия с ним откровенно заигрывала, а может, это у меня фантазия разыгралась. В итоге я напилась и уселась на диван рядом с Заком, загородив его собой на случай, если Джулия полезет целоваться».

Поразмыслив, я решила переписать письмо, и в результате вот что получилось:

«Хорошо. По-моему, Зак просто нуждался в компании. Джулия очень славная. А у тебя как дела?»

Я нажала на кнопку «отослать». В первый раз на моей памяти я скрыла от Брин жестокую правду.

Мэй заявилась в полдень. Незаметно подкралась сзади и ткнула меня в ребра.

– Проснись! – завопила она. – Пришла главная стерва!

– Ох, перестань, – вздохнула я.

Мэй опустила сумку на пол и присела на табурет рядом с журналом записей. На Мэй были пластиковые сережки, которые бряцали всякий раз, как она поворачивала голову, старомодное платье с обрывками печатных текстов и ковбойские ботинки. Она сообщила, что остаток лета решила посвятить стилю шестидесятых с ковбойским уклоном.

– Я долго не могла решить, какой стиль выбрать. Мне еще нравится образ феи из публичного дома, – сказала она. (Я представила эту картину и подумала: «Только Мэй!») – Ты чем сейчас занимаешься?

– Редактирую файлы со счетами.

– Так! – Она понаблюдала, как я решаю, что выделить жирным шрифтом, а что – курсивом. – Понятно: если выделить срок выплаты долга курсивом, он сразу бросается в глаза, зато труднее читается.

– В этом и состоит искусство быть менеджером, – ответила я.

– А по-моему, ты просто ищешь, как бы убить время. Черт, почему здесь такое пекло?

Я протянула ей телефон и предложила позвонить мастеру и поделиться своей задумкой нарядиться феей из публичного дома. Может, тогда он обслужит нас впервую очередь.

Мэй вздохнула и потянулась за серебряным подносом для графина, который Тарин хотела отослать Биггенз.

– Неплохо, – оценила она. – Особенно если учесть, что его выбирала наша стерва.

Я кивнула. Мне не хотелось ни думать, ни разговаривать. Хотелось просто работать. Я еще не договорилась с дизайнером насчет декоративных горшков, к тому же, решив проявить инициативу, собиралась выслать Лиззи фотографии ламп, хранившихся у нас на складе. Меня спасет только одно: я должна погрузиться с головой в работу и не мечтать о жизни, которая, по-видимому, мне не светит, и о мужчине, с которым я хотела бы ее построить. Боже, как стыдно об этом думать!

– Когда я стану звездой большого рока, то скуплю всю эту лавку с Тарин в придачу и устрою грандиозный костер, – сказала Мэй.

– Отличная мысль.

С минуту она скакала по лавке.

– Да что с тобой сегодня такое? – спросила она.

– Ничего. Так, легкое похмелье.

– А-а-ах! И кто же этот счастливчик?

– Да какой там счастливчик! Ужинала с Заком, вот и все. – Я решила сохранить документ, пока не испортила его окончательно, а затем взглянула на Мэй. Она нетерпеливо отбивала такт ботинком и обкусывала ногти. – Может, найти для тебя какое-нибудь дело?

– Нет, – сказала она. – Просто... мне скучно.

Она произнесла последнее слово нараспев: «Ску-у-учно».

– Мэй, солнышко, прости, но мне нужно закончить работу. А потом я собираюсь пересмотреть заказы и проверить весеннюю опись товаров. Почему бы тебе не разбить что-нибудь и не заняться уборкой? Глядишь и развлечешься. – Я улыбнулась, чтобы она поняла, что я шучу.

– Как скажешь, ты же у нас начальница.

Мэй повернулась на каблуках ковбойских ботинок и посмотрела на двух явно обеспеченных женщин, остановившихся поглазеть на витрину. На вид им было лет по тридцать. Они толкали перед собой эргономичные детские коляски, напоминавшие горные велосипеды, жутко популярные в мои студенческие годы.

– Первые жертвы, – сказала Мэй и направилась к двери. Нестройное дребезжание дверного колокольчика было встречено ведьминской ухмылкой.

К двум часам организаторский бзик все еще не покинул меня: покончив с компьютерными файлами и заказами, я принялась за наш порядком устаревший вебсайт. Я составляла список предметов, которые следовало разместить на сайте. Каждую вещь я сопровождала комментариями, дабы заинтересовать клиентов. Вдруг у меня за спиной раздалось покашливание. Я оглянулась. Мэй протягивала мне телефон. Я и не заметила, как она подошла.

– Это вас, мисс Большая Шишка.

– Спасибо. – Я встала и, прежде чем взять беспроводную трубку, вытерла руки о джинсы. – Алло?

– Судя по всему, ты благополучно добралась до дома. Это был Зак.

– С похмелья язык заплетается, но в целом я жива и невредима. А ты как?

– Хорошо.

Я не знала, о чем говорить.

– Ты общался с Брин? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – А ты?

– Сегодня утром мы обменялись короткими сообщениями. Типа, «привет-пока». Чем занимаешься?

Зак шумно выдохнул.

– Да так... Сочиняю статью для журнала «Дитейлз». О возрождении интереса к ремесленным сырам.

– Интересно, наверное.

– Нуда. Согласно моей теории, тонкий вкус – новейший способ угнаться за Джонсами и завоевать успех у противоположного пола.

– Впечатляет.

– Уж очень ты впечатлительная. В общем... Короче, я просто так позвонил, поздороваться.

– Угу. Я тоже.

«Что я такое несу? – подумала я. – Это же он мне позвонил!»

Наступило неловкое молчание.

– Ну, тогда пока, – сказал Зак. В голосе его слышалось легкое раздражение.

Когда я добралась до дома, мне захотелось позвонить Заку и спросить, что все это значит. Но потом я передумала и включила телевизор. Шел фильм «Комната с видом» – я его уже смотрела раньше, и мне понравилось. Я попала на тот эпизод, когда один итальянец закалывает ножом другого прямо перед растрепанной шевелюрой Хелены Бонэм Картер. Зазвонил телефон. Я сняла трубку, ожидая услышать Брин или брата, и облегченно вздохнула, когда раздался голос Зака:

– Странный у нас сегодня разговор вышел, правда?

– И что на нас только нашло? – отозвалась я, приглушив звук.

– Понятия не имею, – сказал он. – Пожалуй, это я виноват. На самом-то деле я звонил не просто так, но потом вдруг испугался: что, если моя затея неудачна или покажется тебе такой? Погоди. Начну заново. – Он перевел дыхание. – В общем... В пятницу вечером я приглашен на прием, от которого не могу отказаться. Для сотрудников «Лос-Анджелес таймс» собираются устроить вечеринку с коктейлем. Приглашены все мои редакторы, горстка рекламодателей и несколько писателей. Короче, я вот что подумал... Может, ты составишь мне компанию? Джесс, ты меня слышишь?

– Прости. Ждала, пока ты закончишь.

– Что ж, вот, собственно, и все, что я хотел сказать. Если честно, не думаю, что будет очень весело, просто не хочется заявляться одному на очередное подобное мероприятие. – Зак усмехнулся. – Понимаешь, все редакторы жутко мне сочувствуют и постоянно подносят напитки. На прошлом приеме я так надрался, что пришлось возвращаться на такси, а добравшись до дома, обнаружил, что забыл кошелек в баре...

– Зак, не волнуйся, я пойду, – сказала я.

– Правда? Учти, на тебя будут бросать косые взгляды.

– На меня всегда криво поглядывают, особенно вечером в пятницу.

– Очень смешно.

Что ж, как умею, так и забавляюсь. Зак сказал, что хочет еще кое о чем меня спросить. Вернее, кое-что рассказать.

– Валяй.

Я поудобнее устроилась на диване и приготовилась слушать. Сейчас он, наверное, скажет: «Мы так долго были друзьями... Пожалуйста, не пойми меня превратно...»

– Знаешь, я пытался тебе позвонить.

– Сегодня, что ли?

– Нет, еще тогда. В следующем после нашей встречи семестре. Где-то месяца через два я расстался с Кэрри...

Я сказала, что не помню никакой Кэрри.

– Ну, со своей бывшей девчонкой из Сан-Франциско.

– А, вспомнила. С той, что не была готова к близким отношениям, но никак не хотела тебя отпустить.

– Ага. И она многое потеряла. В общем, я тебе звонил. Но тебя уже не было в общежитии. Знаешь, я тебя искал. Даже звонил в справочную службу, хотел узнать твой номер, но ты у них не значилась...

Я немного подумала и высказала предположение, что наш телефон наверняка был записан на имя Брин.

– Может быть. Потом я позвонил в справочную службу Калифорнии, думал, вдруг они знают телефон твоей мамы – ну, ты мне говорила, что она еще книжку какую-то написала, – но ее телефона тоже не было. Я собрался уже звонить ее издателю, но почувствовал вдруг, что веду себя как придурок, и бросил это дело.

– Вот, значит, как, – протянула я.

– Именно так.

– Ты мне никогда об этом не рассказывал.

– Нет. Потому что... – Он запнулся.

– Что?

– Ничего. Это не важно – главное, я пытался тебя вычислить.

Я с минуту размышляла. Да уж, новости. Теперь-то, конечно, какой в них прок! Но все равно занятно.

– Да не переживай ты так, – сказала я. – После того как ты встретил Сес, я поняла, что борьба бессмысленна – Зак сказал, что не понимает, о чем я. – Да ладно тебе. Будто не знаешь: я и Сесил – это же земля и небо.

Он ничего не ответил.

– Но я рада, что ты рассказал мне об этом, Зак.

– Знаешь, я и сам не знаю зачем. Так, захотелось вдруг поделиться... Ну ладно, желаю тебе спокойной ночи. Так до пятницы?

– До пятницы.

Я повесила трубку и уставилась на экран, на котором Хелена с кудряшками, уложенными в пышную прическу, устав от борьбы, ответила на поцелуй англичанина посреди янтарного пшеничного поля.

Глава 13

Местонахождение неизвестно

Наступила пятница. Я долго не могла решить, что надеть. Пожалуй, я хотела сказать своим нарядом следующее: конечно, эти обтягивающие брючки со вкусом подчеркивают мою сексапильность и привлекательность, – как-никак сегодня я твой эскорт, – но у меня и в мыслях нет тебя соблазнить. После разговора с Брин, которая поведала мне, что первоначально Зак собирался пригласить ее, но передумал, я поняла, что если буду видеть в Заке нечто большее, чем просто друга, то рискую оказаться в крайне неловком положении. В конце-то концов я уже не в первый раз неправильно истолковываю его намерения. С меня хватит. К тому же нужно принять в расчет и его чувства: он все еще не оправился от удара. Да и я тоскую по Сесил.

Бум, бум, бум, бум, бум.

Кто-то колотил в дверь, Зак должен был явиться только через полчаса. Наверное, это мой сосед – злобный администратор колледжа, пять футов и пять дюймов с кепкой. Обожает бейсбольные кубки, розовые кусты и певца Джорджа Майкла. Ему уже давно не давал покоя свет в моей ванной комнате. Недели не проходило, чтобы он не заявился ко мне с претензиями, будто свет проникает в незанавешенное окно его кухни и мешает ему есть, спать, смотреть запись ток-шоу и далее по списку.

Бум, бум, бум, бум.

– Ничего не слышу, – тихонько пропела я. В дверь начали бить ногами: БУМ! БУМ! БУМ! Фиг тебе!

– Эй ты, ошибка природы! – завопила я и бросилась к двери с твердым намерением показать ему где раки зимуют. Плевать мне, что я успела влезть только в одну штанину твидовых брюк, а вторая мотается по полу. – Купи себе занавески, зануда! Ты меня уже заколебав...

Я распахнула дверь. На пороге, прислонившись к косяку, стоял мой брат. Через плечо у него был перекинут рюкзак, а на лице застыла смущенная ухмылка.

– Почему ты говоришь: «заколебал», а не другое слово? – поинтересовался он. – Никогда этого не понимал. Как будто никто не знает, что ты на самом деле имеешь в виду.

– Господи, это ты!..

– Это вместо «здравствуй»? Ну что ж. Можно войти?

– Можно, – сказала я, отошла в сторонку и натянула вторую штанину. – Как тебе мой прикид? – спросила я, проделав почти модельный полуоборот.

– Ништяк.

– Ништяк? – Я покосилась на свои ноги. Разумеется, я не надеялась выглядеть супер-пупер, но «ништяк» – это уж слишком.

– Нормально выглядишь. Я состроила гримасу.

– Знаешь, в вопросах моды лучше разбирается Хамир.

– Ты прав, – сказала я. – В высшей степени глупо спрашивать, как ты выглядишь, у мужика, который считает, что глаженая футболка – это официальная форма одежды.

Генри направился на кухню.

– Пиво есть? – поинтересовался он.

– В холодильнике, – крикнула я, а сама вернулась в свою спальню и мрачно уставилась на содержимое гардероба. Что ж, мне остается только ДЖИПиК, что означает «джинсы и прикольная кофточка». (Этот акроним придумала Брин.) Я достала темные джинсы-«ливайсы» и шелковую блузку – самое то.

– Кстати, Генри, – крикнула я, – чем обязана?

– Нужен совет, – отозвался он. – Ты в таких вещах кое-что смыслишь, меня же ничего не интересует, кроме спортивного канала... Эй, да это никак мамин шкафчик?

– Я выкрасила его в белый цвет, а на ящики присобачила коралловые ручки. – Я взяла себе банку пива. Генри уселся на диван. – Хотела воссоздать восточный стиль с налетом шика Майами-Бич. В нем я храню диски. Но сейчас некогда об этом болтать.

– Хм... – Генри встал, открыл дверцу и стал разглядывать полки. – Сосна?

– Вообще-то искусственное тиковое дерево.

– Сама строгала?

– Нет, попросила соседа. У него офигительный набор всяких инструментов.

– Оно и видно.

– Генри... – Я нарочно не садилась, чтобы он понял, что я спешу. – Так что там у тебя стряслось?

– То есть давай колись да побыстрее? Мне это нравится. Ну ладно: вчера Хамир сделал мне предложение.

– Твой парень... – Да.

– Предложил тебе вступить в брак?

– Собственно, имеется в виду церемония принятия взаимных обязательств, – пояснил Генри. – Вроде того: «Теперь я никогда больше не буду спать с тем симпатичным парнем из своей баскетбольной лиги». После этого ритуала для меня все будет кончено. После этой церемонии...

– Генри, хватит. Я все поняла. Скажи, он опустился перед тобой на колено?

Генри кивнул:

– Угу. Но сперва он позвонил папочке и попросил моей руки.

Я рассмеялась, представив эту сцену. Хамир – настоящий гений. Я Генри так и сказала. Он молча кивнул.

– Ну и?.. – спросила я.

– Что?

– Что ты ему ответил?

– Сказал, что мне нужно подумать.

– Если свадьбу назначить на следующее лето, может, тебя выберут июньской невестой!

Генри отхлебнул пива и рыгнул.

– Ладно. – Я уселась рядом. – А что будет, если ты не согласишься? Вы расстанетесь?

– Нет. – Он передернул плечами. – Хотя может быть. Хамир обидится, и я его понимаю. Дело в том, что я никогда не планировал создавать традиционную семью, с двумя детьми и собакой. Как-никак я гей.

– Верно. – Я взглянула на часы: оставалось совсем мало времени, но разговор был важный. – Да, ты гей, но тебе нравится футбол. Пиво. Барбекю. Черт возьми, ты даже тренируешь «Малую лигу»[7]! Словом, ты самый традиционный гомосексуалист из всех, кого я знаю.

– И Хамир говорит то же самое. – Генри покачал головой.

– Послушай: случайный секс – неплохой способ самовыражения, но полная близость достижима только в единобрачии.

– Ты говоришь прямо как Брин.

– Это и есть слова Брин. Она так когда-то сказала.

– Намек понял, – сказал Генри и поднялся.

– Уже уходишь? Я же только что села.

– Да, я заскочил всего на минутку. Так думаешь, стоит согласиться?

– Ты хочешь знать мое мнение?

Он пожал плечами.

– Ия сказала, что да. Если он по-настоящему любит Хамира и согласен провести с ним всю жизнь, то должен принять его предложение.

– Прекрасно, – сказал Генри.

– Замечательно. А теперь, раз уж собрался уходить, сделай милость, вали отсюда.

Усамой двери Генри поинтересовался:

– И кто же счастливчик?

Я открыла дверь и объяснила, что собираюсь не на свидание.

– Ты надушилась. Даже я заметил.

– Иду на вечеринку «Тайме». Хочу пропиарить свою лавочку.

– Понял. – На самой нижней ступеньке крыльца Генри обернулся. – С чего это вдруг ты так озаботилась своей лавочкой?

«С того, что Биггенз, похоже, мной заинтересовалась», – подумала я.

– Я делаю это исключительно для себя. Ну и еще для Зака.

Я открыла почтовый ящик проверить, не пришли ли счета.

– Для Зака? – переспросил Генри.

Именно для него. Я прижала конверты к груди.

– Любопытно...

– Ничего интересного, – буркнула я.

– Нет, ты не права, Джесси. – Генри снова поставил ногу на крыльцо и развязал галстук. Под белой рубашкой, застегнутой на все пуговицы, вырисовывалось его пивное брюшко. Забавно: мой старший братец выходил замуж за парня, с которым встретился на Кубке мира, а меня вот никто пока не приглашает под венец. Остается только сохнуть по вдовцу моей лучшей подруги, с которым я целовалась в колледже. Да уж, странные шутки вытворяет порой судьба.

– Выстраивается определенная симметрия. – Генри сощурился, посмотрел на лампочку и легонько прикоснулся к моему мыску кончиком своего ботинка. – Я серьезно: из этого может что-то выйти.

– Ты заблуждаешься. Генри подмигнул.

– Ставлю пять баксов на то, что вы поцелуетесь.

– Генри! – завопила я.

Но он уже шел по дорожке, засунув руки в карманы, и насвистывал: «Вот идет невеста, вся в белом...»

Зак настоял на том, чтобы за мной заехать. Сказал, это будет лучше выглядеть, чем если мы встретимся прямо на вечеринке. Когда я услышала мотор его машины, у меня аж живот свело. Пришлось напомнить себе, что мы проведем этот вечер просто как старые приятели. Ничего личного.

– Привет! – поздоровался он, когда я открыла дверь.

– Привет! – ответила я.

– Хорошо выглядишь.

Я скорчила рожу – выгляжу, мол, как обычно, – а потом вспомнила о правилах этикета:

– Ты тоже.

Я не кривила душой. На Заке были парадная рубашка с иголочки, темно-синие джинсы и черная спортивная куртка, великолепно сидевшая на его широких плечах. В другой раз я непременно предложила бы ему зайти, но теперь такое предложение почему-то показалось мне неприличным, хотя сама я была не прочь выпить еще одну баночку пива.

– Ну что, пошли? – сказала я.

– Ага, – улыбнулся Зак. – Пошли.

По дороге мы вели обычный светский разговор. О его работе. О моей работе. Я рассказала, что накануне Тарин велела выслать ей в Охай комплект постельного белья «Фретте» и две вазы из магазинчика, а то «в этом салоне красоты такой омерзительный интерьер, что просто спать невозможно».

– Никогда не слышал большей глупости, – хмыкнул Зак.

– С одной стороны, я ее понимаю. Тарин – большой эстет, она всегда была одержима интерьером.

Я и сама частенько меняла освещение в гостиничном номере, а один раз даже засунула картину, которая меня бесила, под кровать.

– Но с другой стороны... – подначивал Зак.

– С другой стороны, она бы еще обеденный стол с полным набором стульев выслать попросила.

Мы въехали в подземный паркинг Лос-Анджелесского музыкального центра – огромный лабиринт, расположенный под театральным комплексом, – и послушно последовали указаниям работников в ярко-оранжевых жилетах. Вечерок выдался бурный: пьеса в «Павильоне Дороти Чэнд-лер», концерт в театре «Марк Тейпер форум» да еще вечеринка для сотрудников «Тайме». Миновав добрый десяток поворотов, мы припарковали машину и направились к ближайшему эскалатору. Бесконечная цепь эскалаторов, словно американские горки, вела вверх, все выше и выше, возвращая нас в подлунный мир. Минуя один лестничный пролет за другим, я хмуро поглядывала на свои джинсы: уж очень они казались невзрачными по сравнению с платьями дам, направлявшихся в театр. Зак повязал галстук, прихваченный им с заднего сиденья, когда мы выходили из машины. И почему я всегда выбираю не тот прикид? Теперь, когда не стало Сесил, я испытывала настоящий одежный кризис. Наконец последний эскалатор вывез нас из подземелья, и мы ступили на огромную площадь под открытым небом.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы освоиться. Вечеринка для сотрудников «Тайме» вопреки уверениям Зака оказалась вовсе не рядовым мероприятием. У входа был разостлан темно-синий ковер, вдоль которого стояли прозрачные подставки, увитые лилиями. Границы просторной площади обозначались занавесями из роскошного желтого шелка, свисавшими с черных лакированных рам. В углу горделиво бил роскошный фонтан, орошая плиты брызгами; напротив отливал яркой бронзой круглый концертный зал Марка Тейпера, Я чувствовала себя так, словно попала в гигантскую шкатулку с драгоценностями.

Зак провел меня через охрану, подмигнул, засунул приглашение в карман икивнул на бар:

– Что будешь?

– Шотландское виски, пожалуйста.

– С содовой?

– Неразбавленное.

Зак взял напитки (сам он выбрал пиво).

– А я и не знал, что тебе нравится шотландское виски, – пошутил он, совсем как актер из старых голливудских фильмов, и протянул мне высокий бокал.

– Еще одна такая доза, и я свалюсь под хозяина, – ответила я голосом Дороти Паркер.

Он поднял бокал.

– За нас.

Мы чокнулись. – Зак!

К нам направлялся чрезвычайно высокий и худой человек с сияющей лысиной. На нем был светло-коричневый костюм. Рядом шагала женщина в белом брючном костюме – тоже очень худая. Они были похожи друг на друга, как это часто бывает с владельцами собак и их питомцами. «Интересно, кто из них хозяин, а кто – шавка?» – подумала я.

– А вот и первый редактор, – прошептан Зак и протянул мужчине руку. – Как дела, Том?

– Неплохо, неплохо. Знакомься: моя жена Стиви.

– Рада познакомиться, Зак, – сказала та. Затем Том и Стиви повернулись и выжидающе посмотрели на меня.

– Это Джесси Холтц, – сказал Зак.

– Здрасьте. – Я поочередно пожала их костлявые руки.

– Очень приятно. – Стиви едва притронулась к моей руке. Она была всего года на три старше меня, но было заметно, что она ведет совершенно иной образ жизни. Наверняка занимается на велосипеде-тренажере и никогда не забывает принимать витамины. У нее была короткая стрижка (у меня даже прически не было, длинные волосы просто висели, как у девчонки), а в руках она держала дорогую сумочку из кожаных лоскутков. Одежду и аксессуары, как у нее, при жизни одалживала мне Сесил.

Стиви и я смотрели друг на друга. Я услышала, как Том сказал:

– Зак, я хотел бы поговорить насчет той симпатичной обеденной упаковки, которую мы собираемся выпустить в апреле...

Мы со Стиви остались с глазу на глаз.

– И где же вы познакомились с Заком, Джесси? – спросила Стиви.

– В колледже.

– В колледже? – Она озадаченно склонила голову набок.

– В Калифорнийском университете, – уточнила я.

– Тогда вы, наверное, знаете... Простите, если вмешиваюсь не в свое дело... – Стиви неловко умолкла, и тут меня осенило: мы с Заком толком не продумали легенду. Может, не стоило упоминать колледж? Но мне было интересно, что скажет Стиви. – Видимо, вас связывают... старые чувства? – смущенно проговорила она. Я поспешила ей на выручку.

– Нет, что вы! – Я улыбнулась. – Мы просто старые друзья. Знакомы уже десять лет.

– А! – облегченно кивнула Стиви. Складки на ее лбу разгладились. – Мне очень жаль, что так случилось с Сесил. Вы с ней были близки?

– Очень. – Я отхлебнула виски.

– Знаете, она всегда посещала подобные мероприятия. Настоящая красавица была. Просто прелесть.

Я согласилась со Стиви. Сесил и в самом деле была чудо. Вот только даже теперь трудно было говорить о ней в прошедшем времени.

– Я ничего не пропустил? – К нам снова подошел Зак. Стиви завязала с ним ничего не значащий разговор, стараясь не касаться покойной Сесил.

– рассказала мне, что вы познакомились в колледже. Ну разве это не здорово?

– Здорово. – Зак кинул на меня вопросительный взгляд, надеясь понять, что здесь без него происходило.

– Еще бы не здорово! – отозвалась я и стрельнула в его сторону глазами, мол, лучше не спрашивай.

За последующие полтора часа я познакомилась с тремя редакторами и их женами, кучей рекламодателей и с одним ресторанным публицистом, который умолял Зака составить отзыв на ресторанчик своего клиента. Я выпила три бокала шотландского виски, съела три миниатюрных пирожка со шпинатом и полдюжины цыплят на вертеле. Мне вспомнилось, как отреагировала Брин, когда узнала, что я буду сопровождать Зака. Она сказала:

– Думаешь, там будет весело, потому что...

– Ничего такого я не думаю! – перебила я. – Я иду с ним только потому, что он меня об этом попросил.

– Тебе лучше знать, зайка, – ответила она. А потом сказала, что больше разговаривать не может – приехал клиент, встреча с которым назначена на три часа. Я положила трубку. Непонятно: неужели Брин рассердилась? В последнее время она вообще ведет себя как-то странно.

Но весело все же было – по-своему. Наблюдая за тем, как Зак пожимает всем руки и беседует о еде, я вдруг поняла, что никогда прежде не видела его в таком свете. Зак был всеми уважаемым дегустатором. Законодателем вкуса. Наконец, просто мужчиной. Вот только люди меня утомили: никто не понимал, что я за птица и о чем со мной говорить. Объяснив в шестой раз, как мы познакомились с Заком, я направилась в туалет, в надежде хоть там найти уединение, и случайно подслушала разговор двух женщин у раковины. Через щелку под дверью кабинки были хорошо видны их ноги.

– Автомобильная авария, – сказана обладательница бежевых лодочек, украшенных горным хрусталем.

– Какой ужас! – откликнулись розовые туфли. – Она была красавицей.

– Да, – согласились лодочки с горным хрусталем. Шикарная кожа.

Владелица розовых туфель попросила подождать, пока она накрасит губы.

– Зак просто душка, – продолжили лодочки. – Естественно, он сильно переживает. Еще бы, такая трагедия.

Что-то в этих костлявых лодыжках было знакомое. Тут я вспомнила: такие же туфли были на Стиви.

– Как ты думаешь, он встречается с этой особой? Стиви рассмеялась:

– Вряд ли! Ты же помнишь, какая у него была жена.

Лишь после того, как они ушли, я осмелилась спустить соду.

– Ну что, развеялась? – спросил Зак, когда я вернулась.

Я кивнула: да, развеялась. С меня хватит.

Мы снова ступили на эскалатор. Я смотрела в затылок Заку: он медленно спускался вниз. В голове у меня вертелись слова: «Ты же помнишь, какая у него была жена». Вдруг Зак обернулся и увидел, что я на него пялюсь. Я отвела взгляд.

– Ты, случайно, не помнишь, где мы припарковались? – спросил он.

Он имел в виду этаж.

– Э-э... может, на четвертом? – предположила я.

– А не на шестом?

– Понятия не имею, если честно. Я думала, ты запомнил.

– Зря ты на меня понадеялась.

Хоть на душе у меня кошки скребли, я не удержалась от смеха.

Зак тоже засмеялся, смущенно потирая подбородок.

– Вот черт! – Он почесал голову. – Гм... Выбирай: сверху начнем искать или снизу?

Подземный паркинг под музыкальным центром занимает десять этажей. По ширине он не уступает футбольному полю, а по длине это целый квартал. Через каждые пятьдесят футов путь преграждает толстая бетонная стена, так что, если ты заблудился, приходится обходить каждую такую перегородку и смотреть, нет ли за ней машины. Вдобавок каждый этаж разбит на несколько уровней, что еще больше ухудшает видимость. С одного яруса на другой ведут клацающие металлические лестницы. Минут двадцать мы с Заком занимались поисками сообща, а потом разделились и стали прочесывать каждый свой ярус, чтобы сэкономить время.

– Джесси! – позвал он с нижнего уровня. От бетонного пола отразилось эхо.

– Что?

– Прости, ладно?

– Да что уж там... Ты же не нарочно. Повисла минутная пауза.

– Поверить не могу, что мой чертов драндулет потерялся!

– А может, украли? Снова долгое молчание.

– Ну, если так, я бы только вздохнул с облегчением. Я хихикнула. Я давно скинула босоножки на шпильках, и

теперь они болтались на моем указательном пальце. Мои подошвы почернели. Кроме нас, здесь никого не было: мы рано ушли с вечеринки, а спектакль еще не закончился. Я слышала, как Зак шаркает по полу нижнего яруса. Иногда он подпрыгивал – видимо, пытался разглядеть свое авто за рядами машин. У меня был его брелок: я размахивала кликером и время от времени нажимала на кнопку, в надежде, что его автомобиль – серебристый «ауди», который я видела тысячу раз, но который теперь слился с сотней других седанов, – отзовется.

– Может, сделаем перерыв? – спросил Зак, перегнувшись через перила лестницы.

Я ответила, что идея очень даже неплохая.

– Сейчас я к тебе поднимусь.

Он взошел по ступеням, взял меня за руку и жестом пригласил присесть на бетонный пол рядом с белым «ленд-крузером», таким блестящим, словно его отдраили воском.

– Эх, вот тебе какую тачку надо было купить, – вздохнула я, прислонилась к автомобилю и вытянула ноги. Светлые волосы Зака были слегка спутаны, а голубые глаза от желтой подсветки казались зелеными.

– А знаешь, сколько бензина он жрет? Ты считаешь, мне идет такое авто?

– Да нет. Просто его издалека видно.

– Ха-ха.

Некоторое время мы молчали. Потом я нарушила тишину:

– Забавно, нечего сказать.

– Знаешь, что мне в тебе нравится, Джесси? – спросил Зак.

Я покачала головой.

– Ты ужасная врушка.

– Неужели?

– Еще какая! Помнишь свой двадцать четвертый день рождения?

– Вы решили сделать мне сюрприз и устроить вечеринку.

– Верно. Сесил тогда еще во время обеда поняла – ты знаешь, что мы повезем тебя к себе домой.

– Правда? Почему же она ничего не сказала?

– Она находила это жутко трогательным. Ты так старалась не подавать виду: боялась, что мы расстроимся, если сюрприз не удастся.

Я объяснила, что в тот день мне с утра позвонила Лора, чтобы уточнить время начала вечеринки. Она не знала, что это тайна.

– А потом Лора позвонила Сесил и сказала, что она, наверное, все испортила.

Сес никогда мне об этом не говорила.

– И почему мне никогда ничего не рассказывают? – посетовала я.

Зак пожал плечами.

Я принялась разглядывать свои сухие кутикулы. Затем положила руки на колени. Я очень тосковала по Сесил, но после этой истории на сердце у меня почему-то потеплело. Столько еще предстоит о ней узнать, хоть ее больше нет с нами!

– Джесси?

Я подняла взгляд. Лицо Зака было очень серьезным; широко открытые глаза выражали... не знаю, страх, что ли. Я даже не успела сообразить, что к чему, – он наклонился и легонько поцеловал меня в губы. Его губы были теплыми. Мучительно мягкими. Словно пламя свечи, если провести сквозь него палец. И тут меня осенило: а Брин права, он и вправду ко мне неравнодушен! Как ни стыдно в этом признаться, меня несказанно обрадовало это открытие. Сначала мы обменивались робкими и короткими поцелуями. А потом всецело отдались страсти – мы прямо-таки дышали поцелуями. «Вот бы уцепиться сейчас хоть за какую-то ниточку и вернуться в реальность, – промелькнуло у меня в голове. – Забросил бы кто канат в этот бездонный мир поцелуев и вытянул бы меня обратно на бренную землю!» Поцелуи не прекращались. Мы чувствовали – стоит нам остановиться, как мы задумаемся о последствиях. О Сесил.

Краем уха я услышала какой-то писк.

Зак снова меня поцеловал. Опять раздался писк.

Он отстранился.

– Это что, машина? – выдохнул он.

Кликер! Я вынула брелок из кармана джинсов, убрала с лица волосы и нажала на кнопку. Пищит.

Зак вытянул шею и заглянул за стоявшую рядом машину.

– Она в двух рядах отсюда. Я ее вижу.

– Спасены, – вздохнула я.

– Ну и выбрала же моя тачка времечко, чтобы подать голос. – Зак встал и протянул мне руку. – Отвезти тебя домой, Джесси?

Я сказала, что это хорошая мысль.

Несколько месяцев спустя я с пристрастием прокручивала в мозгу события того вечера. Если бы мы знали, как непрочна наша маленькая дружная компания, если бы мы хоть на минуту задумались об этом, стали бы мы целоваться? Хотя как знать, может, даже если бы нам заранее было известно будущее, это не удержало бы нас от поцелуев в паркинге «Марка Тейпера», на третьем уровне, в секторе Н.

Глава 14

Небольшая перестановка

Иногда, в самые темные минуты перед рассветом, когда стихает шум автострады, япытаюсь представить, каким был Лос-Анджелес раньше. На мили вокруг раскинулись пологие холмы, поросшие травой равнины и дикие дубы. Интересно, какими были каньоны до того, как их застроили и засадили неестественно зелеными газонами, на которых теперь чихают поливочные шланги? Наверняка дикими, коричневыми, обрывистыми и чуточку опасными. Но даже и в наши дни, когда на сухих холмах и в зеленых низинах понастроены асиенды в испанском стиле, здесь все еще остается место прежнему волшебству. Свернешь за угол – и неожиданно ослепишь фарами детеныша-койота с самкой, которая проводит тебя настороженным взглядом. А рано утром, валяясь в постели, можно услышать негромкое уханье сов в рощице эвкалиптов, которая начинается сразу за домом.

В шесть часов утра я вышла на крыльцо, чтобы насладиться этим сладким уханьем. Разбудили меня кошмары. Жуткие кошмары: мне снилось, будто Сесил жива и знает, что я целовалась с Заком. В одном сновидении я столкнулась с ней в темном, заброшенном доме с заколоченными окнами и сорванными с петель дверьми. Она выходила, а я входила внутрь. Я ужасно обрадовалась встрече и бросилась обниматься, но она отступила назад и как-то странно на меня посмотрела, словно недоумевала, чему я радуюсь. Я спросила, что она здесь делает, и Сес ответила, что переезжает и что я, судя по всему, и так это знаю (тут она покосилась на сумку с вещами у меня в руках). Держалась она отстраненно и даже презрительно. Я покачала головой и попросила ее не сердиться. Мол, если хочет, пусть все будет по-старому. Мне так даже больше нравилось.

– Ничего подобного! – отрезала Сесил и бросила на меня холодный взгляд. – Врушка. Ты всегда врала.

В девять я позвонила Мэй и попала на голосовую почту. В качестве музыкальной заставки она поставила запись какой-то группы панк-рокеров: в трубке раздавались барабанный бой и душераздирающие вопли. Дождавшись спасительного гудка, ясказала, что до обеда не появлюсь. Если что, пусть звонит мне на сотовый. Обычно в субботу особого ажиотажа не наблюдалось: дизайнеры по интерьеру и серьезные покупатели заглядывали редко, в основном так, зеваки; короче, Мэй справится. Без четверти десять я позвонила Брин.

– Позавтракаем? – предложила я, когда она взяла трубку.

– М-м... – промычала она хрипловатым со сна голосом. – От блинков я бы не отказалась. – А потом: – Что, прямо сейчас?

– Ну... – Я выглянула из окна: вокруг куста жимолости кружилась стайка колибри. Давным-давно, когда мы с Генри были еще маленькими, сосед сказал нам, что в этих нежных соцветиях есть настоящий мед. Мы доезжали на велосипедах до конца нашего тупика, где росла жимолость, срывали желтые цветы, клали в рот и сосали. Нам было совсем немного лет, и мы верили, что вкус также сладок, как и аромат.

– Ладно, – проворчала Брин и тяжело вздохнула. – Но это будет нелегко.

«Ты даже не представляешь себе насколько», – подумала я и положила трубку.

Припарковавшись возле «Хаус оф пайз», я пожалела, что не сообразила назначить встречу в другом месте. С этим кафе связано столько воспоминаний! Здесь Сесил утешала меня после разрыва с очередным парнем... Здесь она сообщила нам с Брин, что Зак сделал ей предложение... В те дни мы свободно обменивались новостями за чашечкой кофе, но сейчас все было по-другому. Если Брин расстроится, пусть даже самую малость, я скажу Заку, что нам лучше остаться друзьями – конечно, если он сам уже не пришел к тому же выводу.

Я с минуту подождала у кассы, пока не поняла, что Брин и на сей раз меня опередила: она сидела за столиком в углу, в темно-синей трикотажной кофточке с капюшоном и белой хлопчатобумажной мини-юбке, из-под которой виднелись тугие икры и маленькие лодыжки.

– Ну, о каком ночном приключении поведаешь? – спросила Брин, когда я присела рядом. Я открыла рот, но не сумела издать ни звука. Она улыбнулась: – Похоже, это серьезно.

– Пожалуй, – призналась я.

– Тогда давай сначала сделаем заказ. Помираю с голоду.

Брин сделала знак знакомой официантке: та уже налила две чашки кофе и со стуком опустила их на столик. Брин заказала банановые лепешки с сиропом, порцию ветчины и жареный картофель.

– А тебе, сестренка?

Официантка латиноамериканского происхождения, с черными волосами, стянутыми в тугой хвост, замерла, держа наготове ручку. У меня совсем не было аппетита.

– Тост из кислого теста, – сказала я. – И кофе.

– И все? – удивилась Брин.

– Сегодня утром мне не спалось, и я перекусила.

– Судя по запаху, ты выкурила целую пачку сигарет.

– И это тоже.

Официантка пожала плечами и удалилась. Брин поставила локти на стол, а подбородок положила на руки.

– Не томи душеньку, – сказала она.

Я посмотрела на подругу: всегда считала, что мне повезло встретить такого чудесного человека. С чего же начать? Какая же она все-таки хорошенькая.

– Вчера вечером я поцеловала Зака, – выдала я. Брин отхлебнула кофе и опустила чашку на стол. Прокашлялась.

– Ну и?..

– Мне очень жаль, – продолжила я. – Я не хотела. – (Боже, что я говорю?) – То есть я хотела. Но не хотела из-за тебя. И из-за Сесил, конечно. Но все равно это сделала, сама не знаю почему. Вот так. – Я умолкла, соображая, что сказать дальше. – Кричи на меня, если хочешь. Если тебе нужно побыть одной, я тоже пойму. По крайней мере ясказала тебе всю правду.

Брин вздохнула.

– Знаешь, я не удивлена, – наконец сказала она. – Я давно заметила, к чему идет дело. Дэвид даже беседовал с Заком по этому поводу.

Я бросила на нее удивленный взгляд, спрашивающий: «Что?! И когда же?»

– В начале недели. Зак слишком часто о тебе говорил, Цитировал тебя, водил по ресторанам. Мы с Дэвидом все обсудили, и Дэвид, по моей указке, пришел к Заку и сказал, чтобы тот с этим завязывал.

Ах да, в тот день мы еще так неудачно поговорили. Одна тайна разгадана. Но почему Брин со мной не посоветовалась?

– Почему вы пытались внушить Заку, что я не должна ему нравиться? – спросила я. – Тоже мне друзья!

– Погоди. – И Брин стала мне объяснять, что проблема вовсе не в том, что я нравлюсь Заку. – По-моему, ваши отношения развиваются чересчур быстро, что не может меня не волновать. Я переживаю за вас обоих. Оставим пока Сесил в покое: ты не виновата в ее гибели. Кто-кто, а я-то уж знаю – ты бы никогда не выбрала такого поворота событий.

Верно.

– Давай лучше поговорим о живых: ты все обдумала? Что ты затеяла, Джесси? Зак еще в трауре.

– Он понемногу отходит, – возразила я. – И ты тоже так считаешь, иначе не стала бы сводить его с Джулией.

Такого обвинения Брин не ожидала – это сбило с нее спесь. «Что ж, и то правда», – читалось в ее лице.

– Надеюсь, ты еще не спала с ним? – Брин подалась вперед и заглянула мне в глаза.

– Нет! – Ее вполне законный вопрос меня задел, ко я старалась не подавать виду.

Брин откинулась на спинку стула. Не знаю, поверила она мне или нет, но хоть допрос не учинила – и на том спасибо.

Я поклялась себе, что не стану оправдываться. Но мне вдруг захотелось переубедить Брин. Я начала так: глупо упускать свой шанс на счастье, каким бы малюсеньким он ни был. Ко мне очереди из мужиков не стоят. А таких, как Зак, вообще раз-два и обчелся.

– Помнишь, как он дрожал над Сесил, когда та попала в больницу? Ты же видела, какой он заботливый и любящий... – Я отхлебнула воды. Нет, так не годится: слишком эмоционально, а Брин любит разумные доводы. – Скажи, разве я не заслуживаю такого мужчины? Хоть раз в жизни?

Брин вертела в руках салфетку, отщипывая от нее кусочки.

– Конечно, заслуживаешь, Джесси. – Она покачала головой и отложила салфетку. – Знаешь что? Рискни. Я... я просто за вас волновалась, вот и все.

– А по-моему, дело не только в этом.

Мне показалось подозрительным, что Брин Беко, «питбуль Беко», так быстро сменила гнев на милость.

– Да, мне такой расклад не нравится. Но это твоя личная жизнь. Я не имею права стоять у тебя на пути.

Она улыбнулась, и по мне пробежала волна облегчения. И стыда. «Какая же я эгоистка! – подумала я. – Хотя... нет, почему? Я должна это сделать. Ведь я так давно об этом мечтала, но не смела признаться даже самой себе».

– Ах, Брин! – Я схватила подругу за руку. – Прости меня за все.

– Ты что! – рассмеялась она. – Дорогая моя, мне-то что с того? Просто переживаю за вас, вы же мои друзья.

Я предположила, что ей, наверное, будет трудно привыкнуть к новому положению вещей. Брин тут же отмела эту мысль:

– Вот еще! Обо мне не беспокойся. Мне хуже не станет.

– Ваш заказ.

Официантка поставила перед Брин большую тарелку со свежими фруктовыми лепешками, обильно политыми маслом и сиропом.

– Пополам. – Брин пододвинула теплую груду блинов на середину стола, закатила глаза и протянула мне вилку. – Одними хлебцами сыт не будешь. – Она покачала головой.

Самое страшное позади, поняла я, положив в рот фруктовый блинчик. Во всяком случае, так мне хотелось думать.

Глава 15

Незабываемая плитка

Когда во второй половине дня я вошла в магазин, в нос мне ударил острый, горьковатый запах полироли..

– О! Здравствуй, Джесси. – За рабочим столом восседала Тарин.

Мэй, которой было поручено присмотреть за лавкой, пока я завтракаю с Брин, драила специальной жидкостью стеклянную этажерку. Она опять заплела волосы в косички, но сегодня те свисали как-то пожухло. Когда Тарин повернулась к ней спиной, Мэй скорчила жалостливую гримасу: прости, мол.

– Вот, решила вас проведать, а застала только одну Мэй, – сказала Тарин, печатая что-то на компьютере. Занятость изображает. Готова спорить, она сейчас либо по интернет-магазину шарит, либо гороскоп читает. Но все равно, глядя, как кто-то деловито постукивает по клавишам, чувствуешь себя виноватой. – А ведь я, кажется, тебе плачу за работу.

– Что касается денег, можете вычесть из моего жалованья за сегод... – начала я.

– Не в этом суть. – Тарин покачала головой и холодно посмотрела мне в глаза. «Ты меня разочаровала», – читалось в этом взгляде.

Светлые волосы Тарин были аккуратно уложены (каждую пятницу она посещала личного парикмахера в Беверли-Хиллз); из-под шелковой блузки кремового цвета виднелись ухоженные загорелые руки регулярных занятий по системе пилатес и искусственного загара. Я чувствовала себя полной уродиной в своем стареньком черном топике и джинсах.

– Джесси, я, как никто, знаю, какая огромная ответственность – заведовать магазином. – Тарин встала, обошла стол и прижала к груди руку. – Может, это я виновата. Возможно, я слишком тебя нагружала. Но кажется, я нашла решение. Угадай, кто к нам возвращается?

Я обалдело пялилась на нее. С тех пор как два года назад уволилась Дебби, в лавке, кроме нас с Мэй, никто больше не работал.

– Старый добрый мистер Время. Да, я сегодня же закажу новые магнитные пропуска. – Наклонившись над клавиатурой, Тарин нажата какую-то клавишу. Я услышала знакомое завывание, которое издавал ее навороченный ноутбук, отправляя е-мейл. – Знаю, знаю: кто-то сочтет это деградацией. Но я собираюсь отмечать время прихода и ухода! Если честно, то только так я смогу узнать, работали вы или нет.

Я и без того чувствовала себя раздавленной, но Тарин, видимо, решила окончательно меня доконать.

– Как тебе такая идея? – спросила она. – Ты же у нас менеджер. Я не посмею принять решение без твоего одобрения.

Я стояла и соображала, как бы себя выгородить. Сказать, что я работала по средам, пока Тарин прохлаждалась в салонах красоты? Что по пятницам после обеда я тащила здоровенные свертки к дому Лиззи; а вечерами, вместо того чтобы отдыхать, шарила на карачках по пыльному текстильному магазинчику «Даймонд фоум энд фэбрик» в тщетных поисках набивного узорчатого ситца, который сочетался бы с ужасной драпировкой в стиле Тарин? Не то чтобы я была перегружена работой, просто мне было скучно до чертиков. Я знала, что способна на большее, а приходилось сортировать счета, помогать покупателям и служить девочкой на побегушках. Всякий раз, когда фотографировали наш магазин, я фактически выполняла роль стилиста – украшала офис цветами и разными безделушками, чтобы снимок хорошо вышел. В свободное время я делала наброски; создавала новые узоры для заказных шелковых обоев; предлагала креативные способы отделки офиса Лиззи (что, если выложить стену прикольной плиткой из пробкового дерева, которую я откопала в Интернете? На нее можно будет прикреплять кнопками документы). Тарин ненавидела пробковое дерево, но сейчас с ним работает даже такой известный дизайнер, как Джаспер Моррисон. Я собрала целый файл образцов и готова была поделиться с Тарин своими задумками.

«Эх, открыть бы свой магазинчик, – размечталась я. – Вот и пригодился бы чек Сесил... Нет, если бизнес не заладится и деньги пропадут зря, я себе никогда этого не прощу. Я и так уже целовалась с ее мужем, что дальше? Остается только выкинуть коту под хвост доверенную мне сумму. Начинать собственное дело очень рискованно. Лучше уж подыскать себе домик, как Брин. Но тогда придется пахать здесь всю жизнь, отрабатывая закладную».

– Джесси? – Тарин прищелкнула пальцами. – Я, кажется, спросила, не возражаешь ли ты?

– Да нет, – протянула я. Она сочувственно кивнула.

– Если в друг захочешь отдохнуть, можешь смело брать отгул. – Она указала на кучу входящей почты – я собиралась рассортировать письма и отправить ей завтра с курьером. – Я ведь знаю, как легко ты утомляешься.

Зак позвонил мне на работу как раз в то время, когда я общалась с мастером по кондиционерам. Тарин помахала рукой перед вентиляционным отверстием, которое располагалось позади ее рабочего кресла, обтянутого вощеным ситцем, и поинтересовалась, заметили ли мы, что сильно парит. («Ага, совсем запарилась», – прошептала Мэй. Я бросила на нее выразительный взгляд, мол, ты права, но постарайся уж не подливать масла в огонь.) Оставив мастера ковыряться во внутренностях нашего кондиционера, я взяла телефон и выскользнула в аллею за магазином.

– Что, стерва на месте? – спросил Зак, уловив некоторое напряжение в моем голосе. Едва я услышала Зака, мне сразу стало легче.

– Да, представь себе!

– Может, это тебя приободрит: предлагаю во вторник поужинать со мной в одном тосканском ресторанчике. Мне нужно накропать о нем статейку. Тамошний шеф-повар из Нью-Йорка – это один из моих любимцев. Сейчас он открыл ресторан в Лос-Анджелесе.

– Что ж, звучит заманчиво.

– Уж повеселее будет, чем на той вечеринке, куда я тебя затащил, – пообещал он. – Нам будут прислуживать. Послушай, я не могу долго болтать: через минуту у меня интервью. Просто хочу сказать, что вчера все было превосходно – перестань жевать губу! Я заметил, ты всегда так делаешь, когда нервничаешь. И приоденься. Это не дружеская встреча, Джесс, а свидание. Договорились?

– Договорились. – Я не смогла сдержать улыбки.

Зак положил трубку. Я прижала телефон к груди. Господи, что же надеть? «Приоденься...» В Лос-Анджелесе все хорошо одетые люди выглядят так, будто нужный стиль присущ им от природы. Без помощи Сесил я пропала.

Я вернулась, чтобы положить беспроводную трубку на базу, и услышала, как мастер говорит Тарин:

– ...сильно забит. Видите, какая пылища? Его нужно вычищать как минимум дважды в год. Иначе прибор перегревается и ломается.

– О Боже ты мой! – раздраженно воскликнула Тарин. – Джесси! Мэй! Пожалуйста, подойдите ко мне!

Во вторник Зак заехал за мной полвосьмого, как и обещал. Я вышла к нему, и он распахнул передо мной дверцу.

На переднем сиденье лежала белая ромашка.

– И как она только сюда попала? – пожал плечами Зак.

– Проделки эльфов? – предположила я, садясь в машину, и залилась румянцем.

Зак улыбнулся.

Всю дорогу я вертела ромашку в руках. Никак не могла решить, что с ней делать. Взять с собой в ресторан? Положить в сумочку? Оставить на приборном щитке? Тогда она совсем завянет, пока я доберусь до дома. В конце концов я достала из сумочки бумажный платок, завернула в него ромашку и положила ее на заднее сиденье.

– Зачем? – улыбнулся Зак. – Столько еще цветов впереди!

На мне было новое платье, купленное в стильном магазине «Блумингдейлс» в редкий выходной. Я ничего не смыслила в одежде и поэтому придумывала свой наряд, как если бы обставляла комнату. Пусть это будет что-нибудь классическое, но вместе с тем современное, как хорошо оформленный кабинет, в котором хочется проболтать всю ночь за бутылкой красного вина. Что-нибудь из черной кожи и хрома, в сочетании с мягким, уютным ковром, в который так и хочется завернуться. Пошевелив извилинами, я наконец подобрала наряд, перекликавшийся с такой обстановкой: черное платье-рубашка, современные серебряные серьги (они бы лучше подошли к костюму, но и с платьем смотрелись неплохо) и роскошные черные кожаные шпильки с коричневыми деревянными каблучками. Туфли ассоциировались у меня с пушистым ковром цвета земли, и, надо сказать, задумка сработала. Взглянув на себя в зеркало, я осталась довольна результатом.

Когда мы прибыли в ресторан, Зак спросил, не буду ли я возражать, если заказ сделает он.

– Нет, конечно, – отозвалась я и с облегчением отложила меню. Я считала, что неплохо знакома с итальянской кухней, однако во всем перечне блюд мне встретилось лишь одно знакомое слово – ризотто.

Зак подозвал официанта. Они начали беседовать по-итальянски – только и было слышно, что раскатистые «р», звонкие «т» да отчетливые «о». Ресторанчик был маленький, но приятно обставленный, с кирпичными стенами и столами из красного дерева, на которых стояли зажженные лампы, а в конце зала, через открытую дверь кухни, виднелась печь. Она с треском пожирала деревянные поленья и источала запах поджаривающегося мяса и поднимающегося теста. Я повернулась, чтобы на нее полюбоваться, и оцарапала локоть о кирпичную стену позади стула. Сразу вспомнились ссадины, которых мне не удавалось избежать, когда я валялась с кем-нибудь на постели в студенческом общежитии. Один раз я даже целовалась там с Заком. Я почувствовала, что краснею.

Официант одобрительно кивнул и отправился за вином. Мы с Заком воззрились друг на друга.

– Мне нравится твое платье, – сказал он.

– Спасибо. – Я поправила вырез горловины. Может, рассказать ему, по какой системе я наряжалась? Не стоит, еще дразнить станет: Сесил наверняка не приходилось прибегать к таким ухищрениям для того, чтобы одеться к ужину. Взгляд Зака смущал меня. Ведь это, по сути, наше первое свидание, а я все никак не могу нащупать верный тон. Зак, похоже, тоже чувствовал себя неловко – наверное, виновата в этом я. К счастью, и помимо разговоров нам было чем заняться – объедаться.

За корзинкой с хлебом и тарелкой домашнего сыра рикотта последовало еще шесть блюд. Мы деловито набивали себе брюхо. Зак объяснял, из чего приготовлено каждое блюдо. Чего здесь только не было! И теплая цыплячья печень с кростини (гренками), и маринованные помидоры, посыпанные жирным сыром буррата и сбрызнутые оливковым маслом. Нас потчевали вкусным пюре из бобов и душистыми, хрустящими сосисками, шкурка на которых, казалось, вот-вот лопнет. Блюдо с загадочным названием «риболлита» оказалось хлебным супом. Еще мы отведали белой рыбы, поданной на черной чугунной сковороде – она была очень горячей и брызгала жиром.

Мы жевали и беседовали на обычные темы: о его доме, о моем, о поисках Брин нового жилища; делились новостями из жизни родителей. Когда я спросила Зака, почему ему нравится писать о еде, он заметно оживился и разговор стал более интересным и открытым.

– Меня это успокаивает, – объяснил Зак, положив мне на тарелку второй кусочек рыбы и протянув ломтик хлеба. – Так было всегда. – Он помолчал. – Возможно, это как-то связано с бабушкой: она у меня замечательно стряпала. Она была француженкой, но так готовить в школе Дюкасса не учат. Она любила блюда, популярные некогда в Северной Франции: мясное ассорти с бобами, морковь со сливками и приправой, «лапин-а-прюно»...

– Про ассорти с бобами понятно, а вот что такое этот лапин-а-пру?..

– Жареный кролик с черносливом. Французский деликатес.

Я спросила, часто ли он видел бабушку. Зак рассказал, что его родители вечно ссорились, и тогда приезжала «бабуля». Она согревала дом своим присутствием и своей стряпней. Холодильник ломился от жареных цыплят и французского шоколадного пудинга.

– Я мог часами сидеть на кухонном полу и наблюдать за ней, раскрашивая между делом картинки. Только бы не слышать, как дерутся родители, – сказал он.

– А они что, дрались?..

– Старые добрые папаша с мамашей. – Зак отправил в рот очередной кусок. Какое у него сильное, крепкое запястье! На безымянном пальце, там, где прежде было обручальное кольцо, – полоска незагорелой кожи. Когда же это успело произойти? – Моя мать была алкоголичкой и, видимо, страдала депрессией, но в детстве я не знал таких умных слов. А что касается отца... Что ж, вообще-то он славный парень, только очень уж вспыльчивый, особенно когда хватит лишнего.

Я вспомнила миссис Дюран, которую видела лишь раз, на похоронах Сесил. Бледно-голубые глаза, скрещенные на груди руки, крошечная ладонь сжимает тонкое запястье. Помню, она еще прикоснулась к моему плечу, и мне показалось, будто меня ткнули палкой.

«Знаю, – сказала она и повторила: – Знаю».

– Она и сейчас пьет? – спросила я.

– Ни капли! – Зак рассмеялся. – Теперь она увлечена теннисом.

– Знаешь, я понимаю, почему ты стал дегустатором, – сказала я. – Вот ты сейчас рассказывал, и я видела, что ты относишься к пище так же трепетно, как я – к мебели.

Он попросил объяснить, и я рассказала, что, когда я была маленькой, наша семья жила в большом доме на Маунт-Олимпус. Район был такой спокойный, что мы с Генри разъезжали на велосипедах посреди улицы. Мне нравился наш дом. Нравился ковер с бахромой в моей детской. Обеденный стол в античном стиле, вокруг которого родители расставили причудливые проволочные стулья Бертойя. Дом был заставлен самой разномастной мебелью: родители собирали ее повсюду, где им довелось жить. До моего рождения они вращались в кругу сан-францисской богемы, потом на время осели близ озера Мичиган и подрабатывали в свечной лавке – там им посчастливилось раздобыть кое-какую мебель зеландского производства, – а затем отправились путешествовать по Индии.

– А когда они развелись, – продолжала я, – все имущество поделили. Вещи, которые так чудесно смотрелись в одной комнате, развезли по разным домам.

– Значит, ты пытаешься собрать все заново?

– Да нет. – Я улыбнулась. – Я еще не совсем сумасшедшая. Но мне хотелось бы вернуть то время. Воссоздать волшебство этих комнат, что ли. Если бы только Тарин позволила! Понимаешь, жизнь – сложная штука. Иногда так хочется посидеть в уютном местечке и поплакать.

Зак рассмеялся. Принесли десерт: толстые макароны «каннеллони», фаршированные сладким творогом с изюмом и посыпанные тонюсеньким слоем сахарной пудры – словно на тарелки подул ангел.

– Всегда хотел спросить, – начал Зак, – почему ты не уволишься? Ведь Сесил оставила тебе деньги. Запишись, скажем, в школу дизайна интерьеров или попробуй себя в качестве декоратора.

– Жизнь меня и без всякой школы многому научила, – сказала я. – К тому же я хочу потратить деньги на что-то особенное. На что-нибудь такое, что понравилось бы Сес.

Зак зачерпнул ложкой десерт.

– Ну что я могу сказать? Главное, Джесси, – это как ты себя вела с Сес до ее гибели. А теперь живи своей жизнью, вот и все. Уверен, Сесил сказала бы то же самое.

Я кивнула. Это я и пытаюсь делать.

Когда мы ехали из ресторана, накрапывал дождь. Я наблюдала за ручейками воды, стекавшими по боковому стеклу. Иногда их освещали фары встречных машин, и тогда они становились похожими на крошечные электрические реки. Мне вспомнилось Колорадо: там в автомобильном стекле видишь не электрические реки, а звезды.

Зак неожиданно повернул налево, к голливудским холмам. Мой дом был совсем в другой стороне.

– Зак! – воскликнула я.

– Заедем ко мне, – отозвался он.

– А тебе не кажется, что уже поздно?

– Нет.

Я взглянула на часы на приборном щитке. Надо же! Всего пол-одиннадцатого. И он везет меня к себе домой.

Зак вел машину по изогнутым улочкам, а я размышляла, существует ли такое понятие, как неизбежность. Интересно, видит ли меня сейчас Сесил, и если да, то что она обо мне думает?

Зак отворил дверь. В доме было темно. Он прошел на кухню и включил свет.

– Возьми. – Он протянул мне бутылку вина. – И вот еще. – Зак вручил мне штопор. – И это, – рассмеялся он, бросив мне диванную подушку. – И вот это тоже. – За первой подушкой последовала вторая.

– А ты что возьмешь? – спросила я.

– Поленья. И бокалы.

Зак распахнул дверь черного хода и позвал:

– Хэппи!

Пес вбежал в комнату. Его бело-коричневая шубка промокла насквозь и свалялась.

– О нет! Хэппи, негодник, почему ты не спрятался в гараже? – Пес пропустил эти слова мимо ушей. – Почему в гараже не переждал дождь?

Я опустилась на колени, чтобы погладить Хэппи. Он подпрыгнул и лизнул меня в губы, оставив на новом платье отпечатки лохматых грязных лап.

– Хэппи! – возмутился Зак.

– Ничего, – успокоила я. – Мне он очень нравится.

– Все равно он должен понимать, что можно, а чего нельзя... Слушай, я его сейчас отдраю, а ты пока иди в комнату, хорошо?

– В комнату?..

– Только не в гостиную, а в мою берлогу.

Слушая удары ковша об алюминиевый тазик Хэппи, я нащупала на стене «берлоги» выключатель и зажгла свет. Как давно я здесь не была! Когда-то мы собирались как следует обставить эту комнату и официально окрестить ее «комнатой Зака».

– Будешь помогать нам обустраивать дом, – сказала Сесил, зачитав список мебели, которую она собиралась приобрести. – Только не говори, что не знаешь как! У тебя превосходный вкус. Ты непременно справишься.

Небольшая комната походила на дортуар, в котором поселился взрослый мужчина, немного интересующийся мебелью. В углу стоял черный торшер – в начале девяностых каждый американский студент считал своим долгом приобрести такой в «Таргете». На стенах книжные полки, заставленные главным образом кулинарными книгами – огромными, блестящими томами с корешками насыщенных аппетитных цветов, – а также довольно большой коллекцией детективов – я и не подозревала, что Зак их читает. Новенький стол, стилизованный под старину (наверное, из лавки «Поттери Барн»), кресло – кажется, я видела такое в каталоге «Ресто-рейшн Хардуэр». Интересно, когда Зак успел заказать эту мебель? Раньше ее гут не было. Я представила, как он лазит по Интернету и обставляет пустой дом, в котором когда-то мечтал поселиться с женой, и у меня защемило сердце. На полу лежал прелестный китайский ковер – наверное, подарок родителей Сесил, – а перед выложенным плиткой камином притулился какой-то невзрачный столик.

Меня заинтересовала плитка от Бэтчелдера. Керамические квадратики ручной работы располагались группами три на три. Плитки были украшены изображениями мексиканских асиенд и покрыты темно-желтой глазурью.

Я их сразу узнала: как-то Тарин должна была доставить одной клиентке тяжелые вазы и потому взяла меня с собой. На обратном пути в магазин я заметила, что камин в гостиной, на мой взгляд, немного громоздкий. Тарин посмотрела на меня так, словно я вывалялась в навозе.

– Это очень ценная плитка, Джесси, – сказала она, а затем перешла на покровительственный тон и прочитала мне лекцию. Оказывается, на плитке от Бэтчелдера всегда изображают подобные домики, а набор, о котором идет речь, скорее всего был выложен еще в двадцатые годы, когда знаменитый керамист держал лавку в Пасадене. – Не стоит бросать косые взгляды на предметы старины. – С этими словами Тарин откинула назад волосы и положила руки на баранку своего роскошного внедорожника. – Это классика!

Теперь, глядя на плитку Зака, я поняла, что она и впрямь обладает шармом. Может, Заку будет интересно узнать ее историю?

– Плитка страшна как черт, – заявил Зак. Он принес тяжеленную связку дров и два бокала.

– Вообще-то она очень редкая.

– Неужели? – Он нагнулся и открыл решетку камина. – М-да.

– Движение «Искусства и ремесла», помнишь? – сказала я, стараясь, чтобы это не выглядело так, будто я повторяю за Тарин слово в слово, как попугай. – Город Пасадена.

– А, Арройо Секо[8]. Ясненько. – Он опустился на колени и начал разводить огонь, бросив мне: – Присаживайся.

Дивана в комнате не было, поэтому я положила подушки на ковер перед столом. Сидя на полу, я наблюдала, как Зак выстроил из бревен впечатляющий вигвам, вставил в середину лучину для растопки и чиркнул спичкой. Пламя сразу же занялось. Я вспомнила, что на студенческих сноубордистских вылазках он хвастался своим умением разводить огонь.

«Вы только взгляните! – бывало говорил он, проходя мимо камина, чтобы принести Сесил пиво. – Красота, правда?»

– Здорово, – похвалила я.

– Спасибо. – Зак встал и отрегулировал накал торшера. Теперь он светил еле-еле. – Для создания атмосферы, – пояснил Зак, усаживаясь рядом.

– Отвратительный торшер, – сказала я.

– Неужели? – Он повернулся и оглядел лампу.

– Совершенно ужасный. Прямо-таки мерзопакостный.

– Что ж, – усмехнулся он, – похоже, мне нужен новый декоратор.

Я с улыбкой указала на плакат группы «Ю-ту».

– Да, тебе явно требуется серьезная помощь.

– Итак... – Зак протянул мне бокал вина. Он замолчал и глубоко вдохнул. – Боже, у меня от страха душа в пятки ушла.

Чего-чего, а этого я никак не ожидала услышать. После этих слов Зак понравился мне еще больше.

– Да? – спросила я, почувствовав облегчение.

– Господи, конечно! Ведь целых десять лет я целовался только с одной женщиной. – Он махнул в сторону бутылки с вином и камина. – Не говоря уже о ton?, что я никак не могу оправиться от смерти Сесил. Не проходит и дня, – он похлопал по солнечному сплетению, – чтобы это на меня не давило. Иногда мне кажется, что я никогда не стану прежним. Так и буду жить с этой тяжестью.

– Зак, мне очень жа...

– Не продолжай, пожалуйста! Всем жаль. И я это знаю. Я хотел сказать, что мне кажется, будто я никогда не оправлюсь от горя. Но когда я с тобой, Джесси... тогда груз, который на меня давит, словно бы становится чуточку легче. Нет, я не забываю Сесил – да я и не хочу о ней забывать. Просто чувствую себя уже не так паршиво; смиряюсь, что ли... И еще... мне кажется, ты красивая.

Я фыркнула.

– Ага. Простенькая, как сорняк, который везде пробьется.

– И еще ты веселая, когда не несешь разную чушь.

– Веселой была Сесил. – Я пригубила вино. Зак бросил на меня пристальный взгляд.

– Сесил понимала и ценила юмор, – сказал он. – Однако сама она шутила редко.

Я пораскинула мозгами: и то правда.

– Думаю, для того, чтобы научиться шутить, нужно познать несчастье.

– Тогда мне самое время в клоуны. На прошлой неделе звонил агент какой-то фирмы, спрашивал мою покойную жену. Интересовался, не замечала ли она в последнее время в доме термитов. Пришлось объяснять чужому человеку, что моя жена больше никогда не подойдет к телефону. Это ужасно.

Я кивнула. Вот кошмар-то. Все даже хуже, чем мне рисовалось.

– Но главное то, что теперь я испытываю к тебе определенные чувства, Джесси. Правда. Может, это неправильно, но ничего не могу с собой поделать. Я знаю, чего хочу. Ты согласна быть со мной?

В жизни бывают поворотные моменты, когда приходится делать выбор. С тех пор как я стала так называемой взрослой, выбор становился все конкретнее, а последствия – все ощутимее. В колледже сложно было серьезно напортачить. Ушел в запой? Что ж, завтра завяжешь. Встречаешься не с тем парнем? К выходным найдешь другого. Проспан экзамен? Можно сделать этот предмет непрофильным и перейти на зачетную систему. «Тройка с минусом» тоже зачет. А во взрослой жизни этот номер не пройдет. Есть только «да» и «нет». Никаких «троек». Никаких «вроде бы» и «может быть». Люди либо живут, либо умирают. Взрослые задают другим взрослым конкретные вопросы и ожидают услышать конкретные ответы. Если честно, Зак застал меня врасплох.

Я понимала, что мой ответ может все изменить и для Зака, и для меня, и для Сесил. Сказанного уже не воротишь. Тем не менее я все-таки ответила:

– Да.

«Да! – мысленно ликовала я. – Да, конечно же, да!» – Слава Богу, – выдохнул Зак.

Он наклонился и поцеловал меня. Крепче, чем тогда в гараже. Глубже. Его губы были теплыми от огня камина, щеки горели – я почувствовала это, когда прикоснулась ладонями к его лицу.

Вскоре от поцелуев мы перешли к более жарким ласкам. Он расстегнул молнию и приспустил мое платье. Стянул с меня лифчик и стал целовать мою шею и грудь. Я изогнула спину дугой, отвечая на его ласки. От влажных, жадных поцелуев, которыми он осыпал мое тело, у меня между ногами разгорелась сладкая боль. Мы катались по полу, цепляясь волосами за шерстинки ковра. Зак засунул руку под кромку спущенного платья. У меня мелькнула мысль, что Сесил и Зак занимались тем же, чем и мы сейчас, но я была уже не в силах остановиться. Как знать? Может, Сесил станет просто дорогим воспоминанием, которое еще больше сблизит нас с Заком и поможет нам обрести себя. Впрочем, сейчас я не хотела об этом думать.

Спустив мои трусики до лодыжек, Зак расстегнул джинсы. Он собирался войти в меня.

– Что ты делаешь? – выдохнула я.

– А что? – Зак замер, обняв меня руками за шею. Он часто и тяжело дышал.

– На тебе же ничего нет!

– Мы оба голые.

– Нет, я не то хотела сказать. Вообще это все как-то слишком скоро, и потом на тебе же ничего нет...

Зак перевернулся на спину и отдышался.

– Презерватив, – сказал он, и у него затряслись плечи. Сначала мне показалось, что он плачет, а потом я поняла, что плечи дрожат от смеха. – Черт, а я и забыл.

– Как ты мог забыть?

– У меня же так давно не было других женщин, кроме Сесил! Я даже не уверен, что у меня есть презервативы. Если только какой в походной сумке с 1996 года завалялся.

Меня разбирал смех. Конечно же, Зак давно не пользовался презервативами. И ждать он тоже отвык.

– Ничего страшного, – сказала я и фыркнула Смеялась, пока не начала задыхаться и на глаза не навернулись слезы.

– Спасибо, – сказал он и тоже присоединился ко мне. – Большое спасибо. Давай потешайся над недотепой.

Через несколько минут наш смех смолк. Мы лежали рядом и чувствовали себя опустошенными. Я шмыгала носом, утирала глаза и время от времени хихикала – но это уже были остаточные смешки. Тут Зак положил мне руку на бедро и провел ею между ногами.

– А что, если... – прошептал он мне на ухо. – Я знаю, все должно быть замечательно... Ты ничего не имеешь против?

Я прочистила горло и пробормотала:

– Нет. – Его рука снова прикоснулась ко мне. – Пожалуйста, еще.

Глава 16

Наслаждение на диване

– Вот это, я понимаю, ужин! – Мэй отметила время прихода на работу и бросила мне на стол экземпляр «Лос-Анджелес тайме».

Я оторвалась от монитора и прочла первый абзац.

«Деликатесы тосканской кухни, как и многие наши любимые американские блюда, отличаются простотой ингредиентов. Но почему бы не добавить немного вкуса и цвета? Капельку сексуальности, если можно так выразиться. Блюда ресторана «Сиенна» отличаются приятным разнообразием и способны удовлетворить самый изысканный вкус».

– Пальчики оближешь, – сказала Мэй.

– Ты уже все прочитала? – спросила я и потянулась к газете.

– Можешь забирать. – Она подмигнула мне.

Мэй отправилась работать над заказами тканей, а я смотрела ей вслед и думала: «Неужели она меня раскусила?»

– Я все просекла, – сказала Мэй позже, когда мы сидели за столиком французской пекарни, напротив нашего магазина. Ее оливковая кожа блестела на солнце. Мэй подалась вперед и сощурила миндалевидные глаза. – Ты спишь с Заком. Я права?

– Вообще-то ты заблуждаешься. – Я надкусила поджаристый сандвич с ветчиной и сыром. Мы повесили на дверь табличку «Перерыв – десять минут» и отправились на обед. Тарин бесило, если в магазине пахло едой.

– Так я тебе и поверила.

– Жизнью клянусь.

– Ты с ним встречаешься, отрицать бессмысленно. На прошлой неделе он к нам раза четыре, не меньше, заглядывал. А, все ясно. – Мэй чиркнула зажигалкой и указала на меня зажженным концом сигареты. Я с трудом поборола искушение закурить: Зак ненавидел, когда от меня пахло табаком. – Ты с ним встречаешься, но корчишь из себя недотрогу. – Она накрутила на палец синюю прядь волос и на октаву повысила голос: – Я делаю минет чаще, чем умываюсь, но никогда не лягу в постель с джентльменом на первом свидании! – Заявление, сделанное с южным акцентом, в устах американской девушки японского происхождения прозвучало на редкость убедительно.

– Перестань, – сказала я, – никакая я не недотрога.

– Тогда кто?

– Осторожная, – объяснила я. Притворяться было бессмысленно. Мэй так или иначе все выведает, а мне уже давно хотелось с кем-нибудь поделиться. – Не хочу делать резких движений.

Мэй погасила сигарету и забросила ее в ближайшую урну.

– Ну, как знаешь. Надеюсь, в один прекрасный день ты поймешь, что осторожность не в твоем стиле, подруга. – Она поднялась и подлила себе кофе.

Мэй сильно ошибалась. Отношения с Заком доставляли мне больше физического наслаждения, чем все предыдущие связи. Наверное, если бы мы занялись сексом сразу, отдавшись безудержной страсти, он бы заскучал уже через пять минут. Но первые две недели дальше разговоров, объятий и поцелуев дело не шло. Желтый диван в стиле «ветхий шик» (против него я возражала из принципа и велела Сесил сразу же после свадебного путешествия заменить эту развалюху на что-нибудь приличное) стал нашим любимым гнездышком. Мы обсуждали с Заком работу, наши чувства и будущее. Беседуя о непостижимости смерти, пришли к выводу, что не существует традиции оплакивания молодых. Все известные похоронные ритуалы безнадежно дряхлые и подходят лишь для бабуль с дедулями. Однажды вечером, за бутылкой бургундского вина и крем-брюле, которое Зак подрумянил с помощью паяльной мини-лампы, мы дали торжественную клятву отринуть предрассудки и строить свою жизнь, не забывая при этом о Сесил. Почему бы и нет? Заку в октябре, за день до Хэллоуина, исполнится тридцать лет. Мне двадцать девять. Жизнь идет своим чередом, и ее не остановишь. Да Зак и не хотел этого. Почему бы мне не взять с него пример?

Две недели мы просто тихо блаженствовали, а потом Зак попросил меня помочь ему обустроить дом. Я тут же согласилась – у меня давно чесались руки заняться его хижиной. Недавно я познакомилась с мастером, специализировавшимся на изготовлении мебели из натурального дерева. Массивные стулья грубой выделки отлично смотрелись бы в гостиной. Еще у меня на примете имелся дизайнер, которого я рекомендовала Лиззи для отделки ванной комнаты. Этот бы чудесно обустроил кухню: он изучал инженерную технику, психологию и физиологию и всегда предварительно беседовал с клиентами, чтобы понять, что им нужно. «А диван можно и оставить, – подумала я, полулежа в объятиях Зака на мягких, упругих подушках, словно на тысяче свитеров бывших парней. – Разумеется, не в гостиной».

Однажды мы гуляли с Хэппи, следуя за его подвижным, гибким хвостом по крутым тропинкам каньона, на котором примостился дом Зака. Тропические растения сияли сочной зеленью, впитывая влажный воздух. Мы держались за руки и шли в ногу. Мне нравилась непринужденная походка Зака.

– Недавно я говорил с Лорой, пытался обрисовать ей, как вижу свое будущее, – сказал Зак.

Я сразу представила нашу общую подругу – наверное, во время беседы она сидела перед монитором, и очки в черной оправе отражали программу графического дизайна «Кварк».

– И как же?

– Сложно передать словами. Боюсь, слишком сопливо прозвучит. Короче, потерять Сесил было все равно, что потерять руку. Но теперь, – Хэппи решил обнюхать пальму, и мы остановились, – я думаю: может, удастся выжать из этого худа какое-нибудь добро? Ведь самые прекрасные вещи родятся из чего-то ужасного или вроде того... Я понятно выражаюсь?

Зак обернулся ко мне. В его голубых глазах застыло мягкое, робкое выражение. Так на меня не смотрел ни один мужчина. Даже отец.

– Самые прекрасные вещи... – повторила я, преисполнившись радости и надежды. – Мне понравилось, как ты это сказал, Зак. Очень.

Мы вели себя, как подростки: целовались в коридоре, за обеденным столом и даже в душе, где мы намыливались и терлись друг о друга. Ощущение было «нереальное», как выразилась бы Мэй. Мы предавались всевозможным ласкам, но до логического завершения дело не доводили. И еще мы никогда не целовались в спальне, которую Зак прежде делил с Сесил.

За эти недели мы втянулись в новый ритм. В то время как Зак готовил, я играла с собакой или шарила по Сети в поисках мебели. Мы ужинали в саду, при свечах, завернувшись в одеяла – время близилось к осени. Убрав тарелки и откупорив вторую бутылку, мы тянулись друг к другу и размыкали объятия, только когда на небе занималась заря.

Потом я отправлялась домой, заползала под одеяло и дрыхла. Меня неизменно будил телефон – Зак звонил сказать, что очень по мне скучает.

Впервые в жизни я выступала в роли «недотроги». И была счастлива. На такой подарок судьбы я даже не смела надеяться.

– Интересно, как отреагируют наши друзья, когда увидят нас вместе? – спросила я у Зака. Вот уже целый месяц мы не встречались ни с кем из наших приятелей и никуда не ходили, кроме как друг к другу в гости. Было решено, что сегодня я впервые ночую у Зака. Идея принадлежала ему: он считал, что, если слишком долго откладывать, ожидание неизбежного станет невыносимым и не даст нам жить спокойно. Я захватила с собой зубную щетку и чистую смену белья. Утром отправлюсь в лавку в этой же одежде. (Я тщетно пыталась уберечь свой черный свитер от вездесущей шерсти Хэппи.)

– А мне плевать, – отозвался Зак. Он готовил какое-то сложное марокканское блюдо: вдело шли куриные ножки, помидоры, оливки, красное вино, чеснок, орегано, жженый сахар и чернослив. Зак объяснил, что это будет праздничный ужин в честь моей первой ночевки.

На столе стоял букет пурпурных лилий, сорванных Заком в долине. Их лепестки, словно королевская мантия, прикрывали пушистые желтые тычинки. Букет тоже был преподнесен мне в подарок.

– Да ладно! – Я пригубила вино. – Не притворяйся, будто тебе безразлично чужое мнение.

– Да, представь себе. Я многое пережил и не нуждаюсь в чьем-либо одобрении.

– Интересно, – протянула я. – Может, ты равнодушен к сплетням и критике, потому что знаешь: тебе все сойдет с рук?

– Это как? – Зак шинковал чеснок с такой бешеной скоростью, что я даже испугалась, как бы он не оттяпал себе палец.

– За тебя все переживают, что вполне естественно...

– Не вижу тут ничего естественного.

– А я вижу. Прости, что напоминаю: прошло всего восемь месяцев с тех пор, как при трагических обстоятельствах, в аварии, погибла твоя настоящая любовь, женщина, с которой вы были женаты всего два дня. Мне иногда кажется, что таких бестактных говнюков, как мы, еще поискать. А я так и вовсе хороша. Уже остаюсь у тебя на ночь, подумать только!

Мы с самого начала решили, что будем высказывать друг другу все, что думаем, иначе нам не даст покоя чувство вины.

– А кто сказал, что в жизни бывает только одна настоящая любовь? – Зак высыпал чеснок на сковородку и принялся помешивать деревянной ложкой. Чеснок понемногу темнел и издавал пикантный аромат.

– Ладно, пусть не одна. Мы только порадуемся за тебя.

– Мы?

– Хорошо, я.

– А почему не «мы с Брин»?

Я замерла с бокалом вина у рта и ухмыльнулась.

– Вы ведь с ней часто общаетесь? – поддразнивал он меня.

– Каждый день делимся новостями. – Я слукавила: последний месяц мы с Брин почти не разговаривали, если не считать нескольких звонков и коротких сообщений. Она возилась сейчас с каким-то новым делом, и я не хотела ее отвлекать.

– Черт возьми! Купить, что ли, тебе подарок, чтобы было о чем посплетничать?

– Спасибо, и цветов достаточно. Вернемся лучше к нашим баранам: стало быть, тебе безразлично чужое мнение. Прекрасно. А как же я?

– Что – ты?

Я бросила на него выразительный взгляд.

– А, понял. – Он бросил в кастрюлю оливки с косточками и начал отделять свежие листья орегано от стебельков. – Боишься, что люди сочтут тебя беспринципной шлюхой.

– Зак! – От возмущения я поперхнулась вином.

– Признайся, я угадал?

– В общем-то да, хотя я бы предпочла, чтобы ты выбирал более мягкие выражения. Меня беспокоит именно это.

– Послушай... – Зак вытер руки полотенцем, подошел к столику, стоявшему посреди кухни, и взял меня за плечи. – Да, ты действительно была шлюхой. – Он пощекотал меня. – Очень трогательной и никем не понятой. А теперь я бегаю за тобой, высунув язык, а ты – ни в какую. – Он поцеловал меня в шею. – Я думаю, люди скажут, что ты наконец встретила нужного тебе парня.

Я посмотрела в окно: маленькие латунные фонарики отбрасывали на лужайку янтарные круги.

– Теперь ты – это настоящая ты, Джесси. – Зак повернул меня к себе. – Ты моя девушка. Девушка, о которой можно только мечтать, и к тому же чудесный друг. Если кто и вздумает что-то вякнуть, он будет иметь дело со мной. Пусть у этой истории будет счастливый конец. Ни один здравомыслящий человек нас не осудит. Договорились?

Я кивнула:

– По рукам.

У меня радостно забилось сердце: Зак впервые назвал меня своей девушкой. Понимаете, впервые.

– Ну вот и хорошо. – Зак вернулся к плите и полил жарящийся чеснок мадерой.

Я взяла поводок и отправилась с Хэппи на прогулку. От прогулок по голливудским холмам я сбросила несколько фунтов. «Настоящая я», – подумала я, отворяя дверь. Хэппи изо всех сил натягивал поводок и перебирал лапами, увлекая меня за собой. Жаль, что мне только сейчас удалось раскрыться по-настоящему. Скользнув взглядом по своему отражению в окне соседнего дома, я поняла, что вот она – истинная я.

Я никогда не питала страсти к собакам. В Боулдере псов было много, таких же диких и нечесаных, как их хозяева-хиппи. В последнее время у меня складывалось такое впечатление, будто все они переселились из Колорадо в Лос-Анджелес. Владельцы собак, насколько я могу судить, не слишком чистоплотны. Их машины, пальцы, одежда насквозь пропитаны запахом псины. В домах собачников повсюду шерсть; собаки пачкают обивку и грызут ножки стульев. Разумеется, к Сесил это не относилось: она обожала Хэппи, мыла и расчесывала его до блеска, повсюду таскала с собой, словно дорогущую дамскую сумочку. У меня до этого дело еще не дошло, но Хэппи стал одним из любимейших моих приобретений. Я гладила его, выгуливала, брала с собой, когда Тарин посылала меня куда-нибудь с поручением. И вот что удивительно: всем нашим поставщикам, от самого задрипанного мебельщика до знающего себе цену специалиста по вышивке, нравилось, когда их навещал Хэппи. Мои топики выдавали меня с головой: на них постоянно оседала шерсть. Но мне было плевать. Я даже покупала Хэппи его любимые куриные котлетки в специальной лавке для собак на Беверли-Хиллз. Ужасно глупо, но я ничего не могла с собой поделать. Всякий раз, когда он, стуча коготками по плиточному полу, бежал ко мне, у меня сжималось сердце.

«Вот такой я себе нравлюсь», – решила я. Хэппи гавкнул на соседку, которая выезжала со двора на машине. Ей было примерно тридцать восемь, и выглядела она всегда удивительно подтянутой и аккуратной. Может, когда-нибудь и я такой стану. На заднем сиденье орал карапуз, пристегнутый к детскому креслу. Женщина помахала мне рукой. Я тоже помахала в ответ. Настоящая я – это девушка, которая улыбается соседям, ходит на званые вечера и угощается специально приготовленными блюдами. Девушка, у которой есть собака и которая за последний месяц купила три новых платья. (Чтобы их выбрать, мне пришлось поочередно представить себя кухней из нержавеющей стали, бассейном в стиле Голливуд-Ридженси и гостиной в тосканской вилле.) Я – это девушка, у которой в голосовой почте всегда есть сообщения, но которая еще не спала с оставившим их мужчиной. Никогда не думала, что можно получать столько удовольствия от отношений без секса. Я не боялась быть собой и наслаждалась каждым мгновением, проведенным с Заком, словно последним кусочком омара в ресторане на утесах мексиканского пляжа. Мой новый образ представлялся мне необычным и волнующим. Я и не предполагала, что во мне сокрыто такое.

Глава 17

Пришел, увидел, купил

– Эй, привет!

Брин стояла рядом со знаком «Условно продано» и энергично размахивала руками. Она решила купить домик на Маунт-Вашингтон, а деньги Сесил внесла в качестве первой выплаты по кредиту. Брин долго не раздумывала; даже мне не сообщила, когда подписывала купчую.

– Оставьте машину на подъездной дорожке, – крикнула она, указывая, где именно следует припарковаться.

– Ты только посмотри на нее, – сказала я Заку. – Ведет себя так, словно она здесь уже хозяйка.

Он рассмеялся:

– Заметь: это женщина, которая знает, чего хочет.

Дом был выполнен в средиземноморском стиле. Стены покрыты белым отделочным гипсом, по фасаду – огромное окно с чудесным видом, на полу – терракотовая плитка. Микрорайон, как и мой, располагался в холмистой местности. Судя по всему, здесь скоро развернут так называемое облагораживание. Но за Брин можно не волноваться – уж она-то всегда выберет верный путь. Эксцентричный вид соседних строений свидетельствовал о шизофренических причудах владельцев. Рядом с малиново-оранжевым богемным сооружением, похожим на обкуренного наркомана, примостился особнячок в стиле мисс Хэвишем[9], на двери которого висели пожухлые украшения к Четвертому июля. Через дорогу с любовью реставрировали прилизанное поместье в стиле Тюдоров. Я жутко переживала: сегодня Брин и Дэвид впервые увидят нас с Заком вместе. Она позвонила и как ни в чем не бывало пригласила нас на смотрины. Но вдруг мы не найдем общего языка? Прежде чем выйти из машины, я взволнованно стиснула руку Зака.

– Ух ты! – вырвалось у меня, едва я ступила на дорожку.

– Ну как? – откликнулась Брин. – Через тридцать дней этот дом будет нашим. При условии, что я останусь довольна контрактом.

– Понятно, – кивнула я.

– Привет, Зак! – Брин чмокнула его в щеку.

– Привет, – сказал он. – Прими мои поздравления.

– Спасибо. Давно не виделись. Ты чудесно выглядишь. Пойдемте, я вам все покажу.

Мы с Заком, держась за руки, зашли в дом.

– Вот это гостиная... – Брин умолкла и театрально присела, отклячив маленький зад. Удивительно, как только ее черная «почти что официальная» юбка не треснула по швам. Брин засеменила дальше. – А это кухня. Надеюсь, Зак обучит меня стряпать деликатесы. Заметьте: двойная раковина из нержавеющей стали.

Зак выпустил мою руку и заглянул в духовку: очевидно, решил оценить ее с точки зрения удобства приготовления пищи.

– Газ. Замечательно, – изрек он. Мы продолжили осмотр.

– Столовая – видите, очень официальный стиль.

– Красивая лепка, – похвалила я. Брин игриво прищелкнула пальцами.

– Благодарю!.. А вот здесь, – Брин вела нас по коридору, – хозяйская спальня и ванная комната – плитка просто ужас, на тебя вся надежда, Джесси. Видите – встроенные полочки. По-моему, просто прелесть, разве нет? А здесь у нас будет... – Она отворила дверь, и мы очутились в комнате чуть поменьше предыдущей, но тоже с ванной. – Детская.

Вот это сюрприз! Я думала, Брин скажет: «Домашний офис».

– Ты... ты что, ждешь ребенка? – спросила я.

– Черт возьми! – воскликнул Зак.

– Господи, нет! Просто мы обсуждали это с Дэвидом, и возможно... – Она пожала плечами и улыбнулась.

– Что ж, асиенда просто великолепна, – сказал Зак. – Думаю, вы здесь будете счастливы, ребята.

Брин кивнула и захлопала в ладоши.

– Знаю! – воскликнула она.

За окном хлопнула дверца машины.

– Наверное, Дэвид приехал, – сказала Брин. – Зак, иди поздоровайся с ним, а я покажу Джесси двор.

Я последовала за Брин на задний дворик, плавно спускавшийся вниз по отлогому холму. Два лимонных дерева наполняли воздух свежим цитрусовым ароматом.

– Здесь можно соорудить роскошный бассейн, – сказала я.

Брин кивнула.

С кухни доносились голоса мужчин: они обсуждали какие-то шкафы.

– У Дэвида руки чешутся заняться обустройством дома, – пояснила Брин. – А ведь мой компьютерный гений и гвоздь забить не может без того, чтобы не попасть по пальцу.

Я заглянула в окно: Дэвид в неизменных хлопчатобумажных брюках, кожаных туфлях и свеженькой белой футболке измерял шкафчик сантиметром, пристегивающимся к поясу.

– По-моему, ему нравится.

– Мы оба в восторге, – Брин примостилась на резном деревянном кресле, забытом предыдущими владельцами. – А тебе что, претит мысль, что я могу забеременеть?

– Что ты! – Я присела на стремянку. – Я стану тетей. Буду покупать малышу подарки, фотографировать дни рождения, водить его в зоопарк. Вы уже решили, когда начнете пробовать?

– Пока нет, но это произойдет в самое ближайшее время. А у тебя какие новости?

– Да так... – вздохнула я. – Считай, никаких. Почти все время провожу с Заком, но это ты и без того знаешь.

Брин поинтересовалась, как развиваются наши отношения.

– Хорошо, – ответила я. – Просто замечательно. Раньше у меня никогда не было парня в истинном понимании этого слова, так что сравнивать особо не с кем. Вчера, например, мы играли в теннис, и Зак помогал мне отрабатывать удары слева: посылал легкие подачи и целовал мячики, прежде чем ударить по ним ракеткой.

– Агах! – вздохнула Брин. – Что ж, очень трогательно.

– Даю – кивнула я. – Кстати, если хочешь знать, прошлой ночью мы наконец... гм... сделали это.

Я думала, Брин, как обычно, начнет расспрашивать. Мне не терпелось поделиться новостями. Мы занимались любовью несколько часов подряд. Зак был сама заботливость. Его ласки будили во мне горько-сладкие чувства: пожалуй, в прошлом у меня были чересчур заниженные требования к мужчинам. Вот только оргазма я так и не испытала. Раньше, когда мы с Заком просто дурачились, такое случалось. А в этот раз – какая-то мучительная игра в прятки: то мне казалось, что я уже на грани, а потом опять чувствовала подушку под шеей и то, как локоть Зака врезается мне в бок. Интересно, что думает на сей счет Брин? Нормально ли это? Может, мешает чувство вины? А может, я еще не привыкла, что мы с Заком любовники и меня гложет совесть? (Несмотря ни на что, после первого раза мы с Заком были так растроганы, что оба расплакались и заснули, всхлипывая, в объятиях друг друга.)

Но Брин не стала задавать вопросов, а просто сказала:

– Ну что ж, молодцы.

Я умолкла: такой реакции я никак не ожидала.

– Гм... Все прошло... неплохо, – сказала я и покосилась на нее, словно бы спрашивая: какая муха тебя укусила?

Брин вздохнула.

– Послушай, Джесси: вы занялись сексом. Чудесно, Рада за вас обоих. Но я недавно купила дом, ты не забыла? Это тоже событие.

В ее голосе слышался упрек.

– Ну что ты! – воскликнула я. – Прости, я вовсе не хотела похитить твои лавры. Просто...

– Забудь, проехали, – перебила она, поднялась и улыбнулась. Словно бы не замечала, что разговор зашел в тупик. – Пошли в дом: хочу обсудить с Дэвидом дату принятия окончательного решения.

Она повернулась к дому. Легонько потрепала меня по плечу и вошла внутрь. Я же так и осталась сидеть, где сидела, одинокая и обескураженная.

Глава 18

Чувство вины

Спустя несколько месяцев после вышеописанных событий я поняла, что все мы, включая Брин, Зака, Сесил и особенно меня саму, не совсем такие, какими кажемся. И еще: наши взаимоотношения не стоят на месте и постоянно развиваются, даже если человека давно нет с нами.

В первый раз я открыла дверь Зака собственным ключом за пару дней до его дня рождения. Я возвращалась от Лиззи Биггенз и была словно выжатый лимон. Лиззи взяла привычку названивать мне в выходные и просить сделать ей «одолженьице». Тарин я ничего не рассказывала о своей самодеятельности, если не считать е-мейла насчет декоративного горшка (на который она, кстати, так и не ответила). На этот раз Лиззи объявила, что готовится к званому ужину, посему ей срочно требуется «переоформить» гостиную. Она хотела украсить ее осенними аксессуарами, и я примчалась с кучей покрывал, тремя вазами и мало-мальски симпатичными подушками со склада. Потом мы долго двигали диваны, пока результат не удовлетворил нас обеих.

Зак отправился на прием к доктору Бивер – Бобрихе, как он ее называл. Прислал мне сообщение, чтобы я открыла дверь запасным ключом, который год назад вручила мне Сесил. Дом был пуст – некому было меня целовать, смешить, возиться на кухне. Я как неприкаянная бродила по комнатам. Не то чтобы любопытничала – так, просто смотрела.

Только сейчас я по-настоящему увидела вещи Сесил. Это ее украшения лежали в приоткрытой шкатулке на туалетном столике. На полках стояли ее книги. А вот это ее любимые свечи. Эти предметы каждый день попадались мне на глаза, но почему-то я никогда не связывала их с той, кому они принадлежали. Мне вдруг стало стыдно – это чувство накатывало на меня всякий раз, когда я вспоминала Сесил. Разумеется, к нему примешивалось ощущение одиночества и грусть, что было вполне естественно. Наверное, стыд был расплатой за то, что я пожертвовала нашей дружбой в угоду собственному счастью.

Я накормила Хэппи и вышла поиграть с ним во двор День выдался прохладный, солнце затянули серые тучи. Я решила вернуться и надеть свитер. Без долгих раздумий открыла большой стенной шкаф, как сделала бы это до аварии. Здесь висела одежда Сесил, когда-то повешенная ею. Последний раз я лазила в этот шкаф за вечерним платьем, когда должна была сопровождать Генри на VIP-вечеринку с баскетболистами из команды «Лейкерс». В тот день Сесил накрасила мне ногти и выщипала брови.

«Господи, Джесси! – дразнила она. – Ты умеешь рисовать портреты и замечательно оформляешь столы, но вупор не замечаешь, что у тебя на лице примостились две мохнатые гусеницы».

Я стояла у шкафа и думала: надо же, как все аккуратно прибрано. Мыски туфель набиты бумагой. Каждый пред мет одежды висит на отдельных деревянных плечиках. Исподволь к горлу у меня подступил комок, защипало в носу Потом затряслись плечи, а по щекам потекли крупные соленые капли. Я не стала сдерживать слезы – время от времени нужно давать себе разрядку – и разрыдалась, усевшись прямо в просторный шкаф, рядом с туфлями Сесил. Может, кто-то сочтет это эгоистичным и глупым, но мне было жаль себя.

Вскоре приполз Хэппи и бросил к моим ногам свою любимую игрушку – «овчинного человечка». Я называла ее так, потому что она была сделана из чистой овечьей шерсти. Он сложил лапы, как по команде, сел – мол, посмотри, какой я молодец! – и застучал по полу хвостом. От этого я разревелась еще сильнее.

Я чесала его за ухом и думала, что бы сказала Бобриха, узнай она, что Зак еще не выгреб содержимое шкафа? Вдруг это тоже «плохой синдром»? Я разозлилась. «Чушь какая-то, – подумала я, утирая слезы и глядя на чудесные брючные костюмы Сесил и ее нарядные платья. – Разве можно горевать по плану? Как будто избавиться от вещей – все равно что зубы почистить или купить индейку».

Хватит, решила я. Встала, подняла с пола «овчинного человечка». Отцепила несколько засохших листиков, прилипших к игрушке, прикрыла дверцу шкафа и вышла с Хэппи во двор.

Мы встретили день рождения Зака в постели, поедая французский пирог с заварным кремом моего приготовления (гадость) и запивая его шампанским и апельсиновым соком (вкуснятина), пока не захмелели.

– Представь, что эта кровать – необитаемый остров, – сказал Зак, обнимая меня крепкими, как у софтболиста, загорелыми руками. – И вокруг кишат акулы. Чтобы выбраться, нужно перепрыгнуть с моего нижнего белья, – он указал на снятое белье, – на твои носки, потом на ботинок, потом на подушку. Так можно добраться только в ванную и на кухню. Попытка сбежать с острова, – он поцеловал меня в живот, – карается смертью.

В тот день мы дважды занимались любовью. Во второй раз я почти достигла оргазма. Не хватило чуть-чуть. В решающий момент мне в голову пришла дурацкая мысль: «Интересно, как Заку больше нравилось: когда Сесил была сверху или снизу?» Я отвлеклась и упустила момент, а Зак зашел уже слишком далеко, чтобы его можно было остановить. «Это я виновата, – подумала я уже потом, когда Зак лежал на мне и тяжело дышал. – Не нужно было в первый раз притворяться». Но он ничего не заметил.

Когда я проснулась, было уже пять. За мою любимую бугенвиллею, росшую за окном, спускалось солнце.

– Зак! – Я потрясла его. – Пора вставать.

– Уф-ф, – пробормотал он. – Дай старику поспать.

– Нет уж. – Я потянула его за руку. – Давай поднимайся. Сам придумал устроить этот кинопикник, так что, – шлепнула я его по заднице, – просыпайся!

– Значит, так? – И он шутливо спихнул меня с кровати.

Зак решил отпраздновать свое тридцатилетие на голливудском кладбище, среди усопших знаменитостей. Каждую субботу кинофонд показывал какой-нибудь черно-белый фильм на стене огромного белого мраморного мавзолея, стоявшего на краю Фэрбенкс-Лон. С одной стороны мраморного здания располагался пруд с подсветкой, а с другой – студия «Парамаунт». Наши друзья обещали скинуться и накупить к пикнику всякой всячины. За мной были торт и часть выпивки. Мы быстро приняли душ и собрали все необходимое, не забыв при этом распить по бокалу шампанского. Зак заявил, что хочет поднять кубок за свое увядание, сидя рядом с могилами Рудольфа Валентине и Джона Хьюстона. Я спросила: неужели он действительно хочет отметить свой день рождения на кладбище? В ответ он фыркнул, мол, а что такого?

– Почитай, что пишут на веб-сайте, Джесси: «Показ раритетных фильмов для истинных ценителей прямо под звездным небом». Ну разве не здорово?

Я рассмеялась. Действительно, почему бы и нет?

Когда мы добрались до места назначения, Брин с Дэвидом вылезали из машины. Брин возилась с морозильником, который был с нее ростом. До Хэллоуина оставался всего день, и некоторые уже нацепили маскарадные костюмы. Мимо нас, держась за руки, прошли ведьма с гномом.

– А что за фильм сегодня будут показывать? – спросила Брин, когда мы заплатили десять долларов за вход в пользу фонда.

– «Падение дома Ашеров», – ответил Зак. Брин шепотом поинтересовалась у Дэвида:

– Это что, намек?

Я бросила на нее взгляд, которым хотела сказать: «Подруга, смотри на жизнь веселее».

Лора и Чаз уже сидели на лужайке. Они расстелили между двумя надгробными плитами красный клетчатый плед и зажгли фонарь-тыкву. Здесь же был приятель Зака журналист Эдди, специализировавшийся на представлении спиртных напитков, и его девушка общественной юридической службы по имени Эллисон, простенькая, но довольно привлекательная. На ней был оранжевый свитер и черные джинсы, а на мне кофточка с капюшоном и черная юбка. Я сразу почувствовала, что у нас с этой простушкой много общего. Мы пожали друг другу руки, и я улыбнулась.

– С днем рождения, Зак, красавец мой! – Лора вскочила на ноги и стиснула его в объятиях. – Как же я рада тебя видеть! И тебя тоже, Джесс. – Она выпустила Зака и обняла меня. Обниматься Лора любила и всегда делала это от души.

Чаз удобно развалился на лужайке с бокалом шампанского.

– А я уже пью. – Он помахал нам рукой и поправил пиратскую шляпу.

– Ну и молодец, – сказала я. – Мы весь день только и делаем, что бухаем.

Я присела рядом с Брин. Она подняла бокал.

– Вечеринка должна пройти на славу, солнышко, – сказала она.

– Надеюсь, – кивнула я.

Мы сидели рядом и чувствовали, как на нас давит какая-то отчужденность. Впервые нам не о чем было говорить.

Лора скрестила ноги по-турецки и попросила:

– Расскажи о своем новом доме, Брин.

– Ну, – начала Брин, – представь себе здание в средиземноморском стиле с огромным двором...

Все это я уже слышала. Зашло солнце. Гранитные плиты остыли и замерцали таинственным светом. Одинокие пальмы, похожие на худеньких девочек-подростков с безумными прическами, выделялись на фоне закатного неба. Где-то вдалеке диджей крутил электронный джаз. Время от времени в музыку вклинивались то ли завывание привидений, то ли жуткий писк летучей мыши. Может, пикник на кладбище рядом с «тропой памяти» кому-то покажется жутким, но атмосфера здесь была самой романтичной: ухоженные газоны, строгие плиты, мраморные надгробия. Рядом расхаживали разряженные парочки. Некоторые эксцентричные личности пили красное вино из пластиковых стаканов и закусывали бутербродами и конфетами. Дэвид рассказал Чазу о великом нашествии саранчи в июне 2004 года. В тот день на нас с Брин и Сесил обрушились тысячи маленьких насекомых. От неожиданности мы завизжали и бросились к машинам, словно это была четвертая чума египетская. По-видимому, то был единичный случай, но до сих пор при воспоминании об этих безобидных тварях у меня по спине бегут мурашки.

– Предлагаю расправиться с тортом до начала фильма, – сказала я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Намек понят. – Брин встала, направилась к морозильнику и извлекла на свет восхитительный торт – настоящее произведение искусства.

– Нет! – бросилась я к ней, оглядываясь на Зака: он увлеченно беседовал с Лорой и Дэвидом. Они обсуждали видеоигру, над которой сейчас работал Дэвид и в которой фигурировали какие-то зомби из ада. – Я тоже принесла торт!

– а... – протянула Брин. На секунду улыбка сползла с ее лица. – Ничего страшного, подадим оба.

– Да, но... – Я же написала в е-мейле, чтобы она принесла сыр, французские хлебцы или крекеры! Преподносить праздничный торт полагается девушке именинника.

– Да, расслабься ты, Джесси! – перебила меня Брин. – Это же просто торт. Ничего личного. Зак мне тоже друг, и я хотела сделать ему приятное.

– Ну хорошо, – вымученно улыбнулась я. – У меня есть спички. И свечи.

– Об этом не беспокойся, – отозвалась она, украшая торт собственными свечками.

Брин гордо вышагивала с тортом, утыканным зажженными свечами, а я семенила сзади и несла скромный тортик со сливочной глазурью, купленный в местной лавчонке. Зак просиял.

– Вот так сюрприз! – воскликнул он. – Брин, ну зачем ты...

– Твой любимый. Заказала в «Синей птице», – пояснила она. – Со вкусом малины и глазурью из белого шоколада. Сегодня утром испекли.

Взгляд Зака упал на меня: я стояла позади Брин со своим уродливым подношением на картонном подносе.

– Что, целых два торта? – удивился он.

Мой немного помялся. Я выбрала торт с изображением Йоды из «Звездных войн» – думала, это будет забавным.

Я передернула плечами и буркнула:

– Мы просто решили пошутить.

Ха-ха. Просто животики надорвать, как смешно. Зак улыбнулся мне:

– Что ж, мило.

Я захватила бумажные тарелки, а Брин принесла яркие пластмассовые блюдца. Я притащила пластиковые вилки и ножи, а она – серебряные. Бутылку с шампанским, которое, собственно, было никаким не шампанским, а просто игристым вином, я даже открывать не стала. Зачем? Брин достала «Вдову Клико». Возясь с салфетками, я услышала, как Зак шепнул Брин:

– Спасибо, что все организовала.

– Я старалась, – ответила та. – Хотела, чтобы все прошло не хуже, чем при Сесил.

Впервые в жизни мне захотелось влепить ей пощечину.

Зак кивнул и обнял ее. Я подняла глаза: на меня недоуменно пялилась девушка Эдди, Эллисон. Я отвернулась.

Лора была единственной, кто попробовал кусочек моего торта. Наверное, хотела сгладить наше с Брин разногласие. Я смотрела, как Лора, причмокивая, уплетает ухо Йоды, и думала: почему мы так и не сдружились с ней толком? Наверное, Лоре было одиноко после окончания колледжа. Я, Брин и Сесил всюду ходили вместе, как неделимая троица, а ее приглашали только на дни рождения и большие праздники и никогда – просто за компанию.

Теперь я понимала, почему Брин даже не поинтересовалась, как я готовлюсь ко дню рождения Зака. Все помнили вечеринки, которые устраивала Сесил: уж она-то никогда бы не купила задрипанный торт в ближайшей кондитерской. А тут еще Лора заявила, что больше всего на свете обожает недорогие старомодные торты, наподобие тех, что нам дарили в детстве на день рождения, и меня совсем заклинило. Я все не могла забыть, как Брин, осклабившись, сказала мне: «Расслабься». Раньше мы всегда старались оберегать друг друга.

Чем плотнее сгущались сумерки, тем сильнее я напивалась. Чем больше я поддавала, тем сверхъестественнее казалась обстановка. Я слышала, как в темноте, среди надгробных плит, шуршат отдыхающие и окликают своих приятелей:

– Арни? Арни, это ты?..

Я засунула наполовину выпитую бутылку игристого вина в сумочку и отправилась в туалет. Хотела избавиться от улики, но вместо того, чтобы выплеснуть шампанское в раковину, отдала его какой-то парочке, сидевшей под деревом. Выйдя из кабинки, я увидела Эллисон. Она стояла у раковины и мыла руки.

– Привет! – улыбнулась она.

– Здорово. – Я обрадовалась: хоть одно дружелюбное лицо!

Она оторвала и протянула мне бумажное полотенце.

– Похоже, Зак неплохо проводит время.

– Ага. – Я поблагодарила ее за полотенце. Мы вышли из туалета вместе.

– Я покурю по-быстрому. – Эллисон махнула в сторону ближайшей скамейки.

– Вообще-то... – Я закусила губу и покосилась на пачку у нее в руках. В качестве подарка ко дню рождения я пообещала Заку, что больше никогда не возьму в рот сигареты. – Если ты не против, я тоже затянусь.

– Знаешь, мне очень любопытно... – Эллисон зажгла мою сигарету. Мы сидели у могилы Мел Блэнк, специалиста по озвучиванию. (Эпитафия гласила: «Ну вот и все, ребята!») – Как вы познакомились с Заком?

– Ну-у, – протянула я, – в общем, он был женат на Сесил...

– Это я знаю. Эдди мне рассказывал. – Эллисон нахмурилась. – Бедняга. Ему, наверное, тяжело пришлось.

– Угу, – кивнула я и добавила ни к селу ни к городу: – Мы с ней были дружны.

– Надо же! – проговорила Эллисон. Я ждала, что она еще скажет. Думала, выразит соболезнования. Но она молчала.

– Мы были очень близкими подругами, – уточнила я. – А после ее смерти я сблизилась с Заком.

Эллисон по-прежнему безмолвствовала.

– Знаю, это безумие. – Я снова затянулась. Чувствовала, что пора заткнуться, но не могла. Я сильно надралась, и у меня было такое ощущение, будто я наблюдаю за собой со стороны. – Я боготворила Сесил. Сама иногда удивляюсь, что все так вышло, а иногда вроде подумаешь – что тут такого страшного? Жизнь продолжается. Правда ведь? Чувства не утаишь... Хотя некоторых это, конечно, напрягает. Но если кому-то что-то не нравится, пусть молчит в тряпочку. Потом привыкнет.

Я умолкла, надеясь, что словесный понос иссяк. Однако вскоре вновь, словно со стороны, услышала свой голос:

– Больше всего я ненавижу, когда людей что-то бесит, но они делают вид, будто все в порядке. К счастью, почти все наши друзья очень открытые люди и относятся к нам с пониманием. Поддерживают, чем могут.

Эллисон кивнула. Сейчас, вот сейчас она произнесет какие-то добрые слова.

– Конечно, – сказала она. – Может, вернемся к остальным?

Раздавленная, я последовала за Эллисон. Она вытягивала шею, высматривая наших, а я ругала себя за то, что разоткровенничалась. Сама виновата. Так хотелось с кем-то поделиться, что выболтала чужому человеку грязную историю наших с Заком взаимоотношений. И правда: отвратительнее истории не придумаешь. А ведь Эллисон меня за язык не тянула.

Было уже за полночь, когда мы добрались домой. Весь вечер Зак со мной почти не разговаривал. Дома лежал мой подарок – хромированная настольная лампа, обошедшаяся мне в ползарплаты, – но сейчас я была слишком зла, чтобы ее дарить.

Зак бросил ключи на кухонный стол.

– Уф, устал, – сказал он. – Чаю хочешь? Я не ответила.

– Да что с тобой такое? – спросил он. Я пожала плечами.

– Мы сегодня почти не разговаривали. – Видимо, мои тон прозвучал слишком уж вызывающе.

– Да? – Зак пошел наливать чайник. Мне показалось, что он нарочно увиливает от разговора.

Я кивнула:

– Да. Правда, один раз ты спросил, не хочу ли я пива, но на этом наша беседа закончилась.

Зак задумался.

– Ладно. – Он вскинул руки, сдаваясь. – Пожалуй, я действительно держался отстраненно. Меня смущало, что все на нас смотрят. Словно судят меня... А может, я сам себя осуждал, а остальные – так, довесок. Понимаешь, о чем я?

Я вздохнула. Еще бы не понимать! Но кажется, кто-то утверждал, что ему безразлично мнение окружающих?

– Да ясно мне все, – сказала я. – Но Брин меня сегодня просто убила. До сих пор не могу опомниться.

Зак удивился и спросил, чем Брин мне не угодила.

– Она меня прямо-таки затерла. Тоже мне, выискалась королева вечеринки. И вообще приносить торт на день рождения своего парня должна любимая девушка.

– Да ладно тебе! – Зак поставил чайник на плиту. – Она не хотела тебя обидеть. Просто Брин нравится командовать. Ты же ее знаешь.

– Да, но...

– Что?

Зак достал кружки. Мой голос звенел от гнева.

– Но на этот раз Брин прекрасно понимала, что делает! Она специально притащила торт! Хотела проучить меня. Разве я это заслужила?

– Господи! – Зак покачал головой. – Ты прямо как маленькая

– Что ты хочешь этим сказать?

– Честно? Да то, что ты сейчас ведешь себя, как мелочная стерва с параноидальным уклоном.

От ужаса я широко распахнула глаза. Второй раз за вечер Зак меня так подставлял.

Заметив мое состояние, Зак вздохнул, подошел и положил мне руки на плечи. Я думала, он наконец-то понял, каково мне, а он сказал:

– Расслабься, Джесси. Иногда торт – это просто торт.

Я невольно напряглась, хотя и не собиралась ссориться.

– Остановись, – сказала я. – Не начинай. Он усмехнулся:

– Хорошо. Будь по-твоему.

Я вышла из комнаты и, готовясь ко сну, стащила джинсы со свитером и швырнула их на пол. Мне хотелось поехать домой, но я плохо представляла себе, что будет, если я это сделаю. Мы еще никогда не ссорились. У меня тряслись руки, меня бесило, что Зак не встал на мою сторону.

«А что, если Зак прав? – думала я, водя щеткой по зубам. – Что, если Брин сделала это не нарочно?» Хотя женщина способна на любую подлость по отношению к другой женщине – это я поняла еще в средней школе. А что, если я тоже не лучше других? «Даже ее пи и так, – подумала я, – надеюсь, Брин заметила, что мне ее поступок совсем не понравился». Мне не хотелось ругаться с подругой.

Вошел Зак. Он переоделся в боксеры и футболку. Я услышала, как где-то щелкнул обогреватель. Зак лег рядом со мной и поежился. Я почувствовала, как он гладит меня по волосам.

– Забудь ты об этой вечеринке, – прошептал он. – Ты просто устала, милая, вот тебе и мерещится всякая ерунда.

Он продолжал гладить меня. Я постепенно остывала и уже не дергалась, когда он ко мне прикасался. Он шепотом просил у меня прощения: мол, погорячился. Потом поцеловал меня в плечо, в ладонь, в сгиб локтя.

– Я люблю тебя, Джесси, – сказал он. – Клянусь, в следующий раз, стоит тебе только попросить, я прокричу об этом всему миру.

Он впервые признался мне в любви. Вся моя злость тут же улетучилась. Разве могла я остаться равнодушной к его словам, прикосновению его руки? Мой гнев мало-помалу переплавился в страсть. Я позволила себя обнять, а потом мы сообща решили одну мою серьезную проблему. Несколько раз подряд.

Глава 19

Как улучшить фэн-шуй

– Ты где будешь встречать День благодарения? – спросил меня Зак по телефону в один из тех редких вечеров, которые мы решили провести порознь. Недавняя ссора уже успела забыться. Я почти полностью обставила кухню Зака, и мы отметили это событие вместе с Лорой и Чазом. Мы уже не так сторонились приятелей, как прежде. Только вот с Брин в последнее время было практически невозможно связаться. В редких сообщениях она объясняла свою занятость каким-то «серьезным делом».

Я представила себе индейку с подливкой и предков, швыряющих друг в друга ножами.

– Пока не знаю, – ответила я Заку, поднимая спортивную сумку, до отказа забитую моим накопившимся в его доме грязным бельем. – Родители собираются к Генри. Он сейчас занят обустройством домашнего быта. Но я согласна отказаться от индейки Хамира, если ты предложишь что-нибудь более заманчивое.

– Мои родители приглашают нас на ужин. – Зак объяснил, что можно выехать к ним вечером, а назавтра отправиться в обратный путь, чтобы мне поменьше пропускать работу.

Я вытряхнула содержимое сумки на кухонный пол. За последние месяцы я запустила свой дом: в садике из-под кирпичей прорастали сорняки, по деревянному полу гостиной катались комья пыли.

Я переложила телефон к другому уху.

– Зачем ты сказал родителям, что мы встречаемся?

– Это сестренка им рассказала, – ответил он. Сестра Зака... Если я ничего не путаю, ей девятнадцать лет, и она учится на первом курсе в Беркли. У Дерри светлые, как и у Зака, кудряшки и такие же веселые веснушки на переносице.

– Но зачем было так рано рассказывать домашним?..

– Я считаю, что два с половиной месяца – это срок. Я поинтересовалась, как отреагировали его родные.

– Они больше волнуются за тебя, чем за меня, уж поверь мне.

– А Дерри?

– Чудесно. – Судя по звукам в трубке, он мыл посуду. Я тут же представила Зака в старых спортивных штанах, сохранившихся еще со студенческих времен, и шлепанцах. – Она малышка что надо. Сесил она просто обожала. Даже странно: ведь Дерри было только десять, когда мы с Сес начали встречаться, представляешь? Но она всегда стремилась повзрослеть. Не расскажи я ей о нас с тобой, сестренка бы обиделась, что я не делюсь с ней «опытом».

Что ж, в таком случае я не могу отказаться. К тому же на середину декабря назначена свадьба Генри: тут уж не отвертишься. Зак обрадовался. Пусть, мол, его предки увидят, что у нас все хорошо, и перестанут присылать ему посылки с гуманитарной помощью. Он все-таки не в летнем лагере для малообеспеченных детишек живет.

– Ты сможешь взять отгул? – спросил Зак.

– Думаю, Тарин возражать не станет, – ответила я. – Все равно мне ничего важного не поручают, так что есть я или меня нет – ничего от этого не меняется.

Положив трубку, я послала Тарин е-мейл с просьбой отпустить меня с работы на четверг и пятницу. Я знала, что магазин в День благодарения все равно будет закрыт. В конце я ненавязчиво напомнила, что за последние два месяца пять раз работала в выходные.

Ответ прибыл незамедлительно: «Конечно», – коротко и ясно.

«Надо же, как просто все оказалось», – подумала я.

Вечером я села за домашний компьютер и открыла календарь, чтобы записать напоминания. Рядом с четвергом напечатала: «День благодарения с родителями Зака», рядом с пятницей – «Выходной». Потом перешла к декабрю. «Свадьба Генри» написала я возле четырнадцатою, в субботу. Да, и еще Рождество – интересно, даст ли Тарин мне неделю отпуска поближе к Новому году? Уж мы бы с Заком придумали чем заняться. Тут мой взгляд упал на двадцать второе декабря, и у меня сжалось сердце: годовщина смерти Сесил. Мне потребовалось некоторое время, чтобы это осознать, а потом мысли мои переметнулись к Заку. Как он захочет провести этот день: со мной вместе или в одиночестве? А может, пойдет навестить ее могилу? Я подумала, что календарь можно сравнить с кардиограммой эмоций и настроений, где каждый спад и подъем отражают мое душевное состояние. День благодарения: волнение. Свадьба: радость. День смерти Сесил: грусть. Канун Нового года: радость. Эх, переписать бы этот календарь, чтобы каждый день показывал только: «Радость! Радость! Радость!» Вот было бы здорово...

Утром в среду, за сутки до Дня благодарения, когда я отправляла факсом заказ дизайнеру по тканям, Тарин сообщила, что я нахожусь «на испытательном сроке». Если я не приведу в порядок все незавершенные дела, меня уволят.

– Тарин, если это из-за того, что я отпросилась на пятницу, зачем же вы тогда...

– Это здесь ни при чем, Джесси, – перебила меня она. В зеркальных солнечных очках, которые Тарин в этот раз почему-то не стала снимать даже на работе, отразилось мое удивленное лицо.

Оказывается, все началось еще неделю назад, когда я принесла Лиззи обещанную декоративную кадку: она чудесно вписалась в интерьер зала для занятий йогой. Кадка сверкала сочной зеленью, точно драгоценный камень. Теперь комната отлично гармонировала с окружающей природой.

– Неплохо, – заявила Лиззи, выходя из комнаты и вытряхивая из пачки, которую она вечно вертела в руках, сигарету – наверное, забыла, что еще не выкурила предыдущую. Лиззи бросала тлеющие сигареты в расставленные по всему дому пепельницы, и они рассыпались там, словно хлебные крошки. Я вечно боролась с искушением раскопать присыпанные пеплом окурки и сунуть их в рот. Фу, гадость! Неужели можно пасть так низко?

– Лиззи, – я последовала за ней в гостиную, – если вас что-то не устраивает, вы скажите. Все можно исправить.

– Нет-нет, кадка мне нравится. Но в целом... – Она возвела руки к небу и нахмурилась. – Чего-то недостает.

Я обдумала это заявление и спросила: может, кадка слишком выделяется? Нет привязки к остальным вещам?

– Поясни, – потребовала Лиззи.

– Если поставить несколько таких кадок, образуется некий узор, своеобразная последовательность, – сказала я и отхлебнула чая с молоком и специями, который, по просьбе Лиззи, принесла мне ее ассистентка. Прежде я никогда не удостаивалась такой чести. Я объяснила Лиззи, что, например, у меня дома роль повторяющегося узора выполняют колибри на старомодной ситцевой материи. Их можно увидеть в каждой комнате, но в разном обрамлении, с разной отделкой... Эти птицы образуют определенный зрительный ряд. – Понимаете, повторяющаяся зрительная тема придает дому ощущение законченности и некую сентиментальность.

– Ненавижу сентиментальность! – отрезала Лиззи.

Похоже, мои разглагольствования ее утомили, но я решила не сдаваться.

– Хорошо, попробую объяснить иначе: кино – это просто набор кадров, каждый из которых в отдельности ничего не значит. Представьте, что ваш дом – это фильм, который вы снимете. Он обретет смысл, только когда вы наполните его значимыми для вас вещами. Что в этом доме, – спросила я Лиззи, – радует вас? Или дарит вам ощущение покоя?

Она посмотрела на меня, как на сумасшедшую. Потом уперлась руками в бедра и неохотно процедила:

– Будда.

– Замечательно. А еще?

Снова долгое молчание. Может, зря я затеяла этот разговор?

– Это что, фэн-шуй? – спросила она.

– Вроде того, но не совсем. Ну и?.. – подначивала я. – Может, какой-то предмет будит в вас определенные чувства... воспоминания...

– Нет, конечно! Ты же знаешь, все это я накупила в один день. Здесь нет вещей с историей.

– В этом и заключается проблема, – заметила я. Что ж, пусть поступает как знает, но только ее дом обделен значением. Я ей так и сказала.

Похоже, я заронила в Лиззи сомнения. Мне было интересно, прислушается она к моему совету или нет. Если кадка ей понравилась, достать еще несколько штук не проблема, но, честно говоря, этого недостаточно, чтобы заставить ее по-настоящему влюбиться в свой дом.

Ночью у меня зазвонил мобильник. Я покосилась на Зака. Кто это может быть? Он вроде под боком. Сняла трубку. На другом конце провода кто-то чиркнул зажигалкой.

– Я сейчас на складе. Обстановочка, как в дурацком «Молчании ягнят».

– Лиззи? Это вы?

– Стаканы для молока, – сказала она.

– Что?

– Мать оставила мне свою коллекцию молочных стаканов времен Великой депрессии. Она обожала такие вещицы. Помню, как она покупала вазочку, которую я сейчас держу в руках. И еще – настольный телефон отца, он стоял у него в офисе с 1970 года. Я его недавно обнаружила. Медь, дерево, мрамор... Не знаю, кто изготовитель, но аппарат хороший. Можешь что-нибудь сварганить из этого старья?

– Разумеется. – Стаканы для молока будут прекрасно смотреться в ультрасовременном черном лаковом серванте. А вот ее письменный стол никуда не годится – он обит дешевым пластиком, уворованным со студии. Я пообещала Лиззи, что на днях заскочу после работы и взгляну на «старье» – может, там окажется что-то стоящее.

...А теперь я стояла, съежившись под зеркальным взглядом Тарин, и выслушивала обвинения в том, что якобы я пыталась отбить у нее клиентку.

– Представь мое состояние! – говорила Тарин. – Звоню Лиззи узнать, понравились ли ей присланные образчики ткани, а она спрашивает, что думает на этот счет Джесси!

«Вот черт!»

– Я посылала вам е-мейл, где говорилось о моих планах насчет кадки, – пробормотала я. Это было действительно так, вот только ответа я не получила.

– О твоих планах? Никаких «твоих планов» нет и быть не может! Есть только мои! В конце концов, это мая клиентка! И раз уж разговор зашел на эту тему, у меня попросту нет времени читать каждое твое послание.

«Еще бы! Ты же так занята: буддийские монахи делают тебе тайский массаж, а ты потягиваешь зеленый чай».

Тарин отобрала у меня все бумаги по резиденции Биг-генз. Она уже переговорила с Лиззи и сразу после нашей «беседы» ехала к ней – разруливать «беспорядок, который я учинила». Мало того, из моих доходов за кадки вычтут 75процентов в пользу магазина, что составит немалую сумму, потому как Лиззи заказала у Тарин еще две такие же кадки плюс фонтан для внутреннего дворика. Остаток я могу взять себе: наберется долларов сто пятьдесят.

Во время разноса я тупо хлопала глазами. Да, глупо вышло. Но на что я рассчитывала? Думала, если закажу несколько кадок и передвину стулья в гостиной у Лиззи, все изменится?

Заметив мою растерянность, Тарин умолкла. Взгляд ее смягчился. Она прижала руку к груди.

– Ах, Джесси! – вздохнула она. – Возможно, это моя вина. Пожалуй, я недостаточно тебя контролировала. Но я была бы плохой начальницей, если бы не старалась научить тебя, как нужно вести дела. Ты со мной согласна?

Я сжала кулаки, кивнула, растянула рот в фальшивой улыбке и сказала:

– Совершенно верно, Тарин. – Я схватила сумочку. – Пожалуй, это только твоя вина, и больше ничья.

С этими словами я пробила перфокарту и выбежала из магазина.

– Я была просто великолепна! – рассказывала я позже Заку. Когда я пришла, он сидел в гостиной и перелистывал стопку кулинарных журналов. Услышав мой радостный голос, Хэппи вскочил на стул и хотел лизнуть меня в лицо.

– Хэппи, вниз! – прикрикнул Зак.

– Не надо, пусть, – сказала я.

– Он же повсюду оставляет шерсть! – застонал Зак.

– Но раньше-то ему не запрещалось прыгать на стулья?

Аргумент сработал, но я чувствовала, что скоро уже не смогу так легко управлять Заком и правила обращения с собакой, действовавшие при жизни Сесил, канут в Лету.

– Значит, ты наконец-то уволилась. – Зак поднялся и стиснул меня в объятиях. – Прими мои поздравления. Не представляешь, как я тобой горжусь...

– Подожди, – перебила я. – Я не говорила, что уволилась.

– Что? – Он так и замер.

– Я не увольнялась. Просто ушла из магазина, вот и все. – Я улыбнулась.

– А потом?

– Ну, потом... Потом позвонила, извинилась, сказала, что мы, наверное, просто не поняли друг друга, и пообещала впредь устно информировать ее обо всех запросах клиента.

У Зака вытянулось лицо. Рука, сжимавшая журнал «Гурман», безвольно повисла вдоль туловища.

– В общем, не знаю, – ляпнула я ни к селу ни к городу: он же ни о чем меня не спрашивал.

– Поверить не могу, Джесси! – Зак кинул журнал на стол и потопал на кухню за пивом.

– Да в чем дело? – Я последовала за ним.

– Твоя начальница – исчадие ада, – заявил он, отворив дверцу холодильника. – Слышать о ней больше не могу. Чем больше ты мне о ней рассказываешь, тем крепче моя уверенность, что тебе пора взять расчет. Ладно бы еще дело было в деньгах, но ведь Сесил оставила тебе целое состояние. Ничему полезному на этой работе все равно не научишься. Так почему ты не увольняешься? Почему пускаешь все на самотек? Почему заботишься обо всех, кроме себя самой? Думаешь, ты добренькая? Да глядя на тебя, тоска берет, Джесси!

– Мне очень жаль... – начала я.

– Господи, только вот этого не надо! – Он повысил голос.

– Зак, не нужно на меня орать, – взмолилась я. У меня защипало в глазах, но я изо всех сил старалась не разреветься. – Это моя работа. Мне и решать. – Мой голос зазвенел. – Может, все еще изменится к лучшему.

Зак выкрикнул что-то обидное: вроде того, что скорее он обезьяну родит, чем я дождусь перемен.

– Ладно, – сказала я. – Может, ты и прав. Но сегодня я сумела постоять за себя. И это моя большая победа. – «Ну что ему стоит меня похвалить?»

А на что я жить буду, если уйду с работы? Я не собираюсь тратить деньги Сесил на продукты и оплату студенческих займов. Чтобы уволиться, нужно иметь какие-то планы. В этом, собственно, и дело.

– Послушай, Зак, – добавила я, – мы с тобой разные люди. Ты живешь порывами: сейчас ты пишешь статью, через секунду хлопаешь дверью и мчишься на свидание. Тебе плевать на мнение окружающих. А если что – выпьешь пива, и жизнь снова прекрасна. Я не такая.

Зак вызывающе отхлебнул пива из банки и заявил, что в словаре рядом со словом «промедление» следовало бы поместить мое фото. Потом ткнул в меня пальцем и изрек:

– Быстрее трава растет, чем ты принимаешь решения. Это стало последней каплей.

– Знаешь что? Поеду-ка я домой, а ты любуйся на траву, сколько душе угодно. – С этими словами я хлопнула дверью и гордо удалилась – второй раз за сегодняшний день.

На полпути к дому, свернув на Беверли, я подумала: не вернуться ли обратно? Постучусь в дверь, попрошу у Зака прощения... Все-таки я слегка погорячилась. Интересно, поедем ли мы теперь завтра к его родителям – после всего, что произошло? А если нет, сообщит ли он мне, что визит отменяется? С другой стороны, если я вернусь, Зак еще раз убедится в том, что Джесси – тряпка. Трусливый сторонник статус-кво. Этого допустить я не могу. К тому же не так уж я и раскаиваюсь. За что я должна извиняться?

Добравшись домой, я долго отмокала в ванне, уставившись на стены из белой плитки. То и дело выключала воду и прислушивалась: не звонит ли телефон? Телефон молчал Ну почему шум льющейся воды так похож на телефонный звонок? Я брызнула горячей водой на лицо. Меня страшно бесило вот что: при жизни Сесил всем было плевать, уволюсь я с работы или нет. Никто от меня ничего не ждал. Все лавры доставались Сесил, а я просто существовала. А теперь от меня требовали каких-то поступков, и это казалось мне несправедливым.

Несмотря на то что было всего восемь вечера, я залезла в свою постель, от которой уже успела отвыкнуть, и укрылась с головой одеялом. Очень хотелось позвонить Заку и все сгладить. Я свернулась в клубочек и зажмурилась, словно наркоманка, лишенная дозы. Представила, что я Сесил, специалист по бойкотам. Может, если долго притворяться, что-нибудь и получится.

Глава 20

Убийственные диванчики

Просто поразительно: за одной ссорой непременно следует другая, хотя на первый взгляд эти размолвки никак между собой не связаны. Это как со штрафами за нарушение правил парковки: стоит только один получить – и пошло-поехало.

Я ждала, когда Зак закончит собирать сумки. Утром он позвонил мне и извинился. Хотелось бы думать, что я одержала победу, но скорее всего вины он не чувствовал – просто хотел сохранить мир.

Я отправилась на кухню, захватила несколько банок с собачьими консервами и стала складывать их в пакет.

– Собака останется здесь, – заявил Зак, появившись в дверях.

– Здесь? – Я замерла с банкой в руках.

– Еду я оставлю, а выгуливать Хэппи утром и вечером будет соседский мальчишка. Я уже договорился.

– Ты что, собираешься бросить его одного на целых два дня?! – Я посмотрела на Хэппи, который вилял хвостом, явно не осознавая серьезности положения.

– Ну и что? – не понял Зак.

– Это же собака, а не растение! Ему нужны любовь и забота.

– Вот уж не знал, что ты помешана на собаках.

– Ничего подобного! Просто меня совесть замучает, если я его тут брошу.

Зак вздохнул, пораскинул мозгами и решил, что лучше мне не перечить.

– Хорошо, поступай как знаешь, – сказал он. – Только выгуливать его будешь сама.

Все шло гладко, пока Хэппи не стошнило на заднее сиденье.

– Черт! – выругался Зак и оглянулся на испорченное кресло. Машину резко повело влево.

– Зак! – испуганно воскликнула я. – Следи за дорогой!

– Пока собака обгаживает сиденья? Господи, Сес... То есть Джесси, ты меня уже достала со своим чертовым псом!

– Я за ним уберу, – пообещала я. – Успокойся, Зак. Я все вычищу.

Я указала на придорожное кафе. Мы припарковались. Зак молча вылез из машины и направился в туалет.

После того как я извела на сиденье пол-упаковки салфеток, он снова начал со мной разговаривать.

– Извини, что чуть не назвал тебя Сесил, – сказал он, вернувшись к машине.

– И за то, что на меня огрызнулся.

– И за то, что огрызнулся на тебя. И на собаку. Мне очень жаль.

Я посмотрела на скоростное шоссе, по которому проносились длинные фуры и легковушки. Ветер с автострады шевелил волосы. Мне захотелось сказать что-то оптимистичное, положить конец нашим недоразумениям.

– Просто сейчас мы переживаем серьезный стресс, – сказала я. – Самое главное – поскорее миновать этот этап, и тогда все будет хорошо.

«Такой особнячок впечатлил бы даже Тарин», – подумала я, когда мы подъехали к дому Дюранов. Он был выполнен в духе королевы Анны, в викторианском стиле, растиражированном на миллионах открыток из Сан-Франциско. Огромные сводчатые окна выходили на атриум, заставленный папоротниками и фикусами. Дом напоминал резную ладью; все в нем дышало женственностью: серо-голубой фасад, отделка цвета свежих сливок; вкрапления из черного дерева оттеняли окна, словно мазки туши. Своей сдержанностью и элегантным шармом он выделялся на фоне ярко размалеванных соседских домов (подъезжая, мы миновали здание, выполненное в темно-сиреневом, зеленом и розовом цветах, и другое, столь же живописное – смесь канареечно-желтого, бордового и синего). Дом родителей Зака походил на Грейс Келли, затерявшуюся в море Памел Андерсон.

– Ну, – сказал Зак, когда мы подошли к зеркальной двери с узорным орнаментом, – звони.

Я нажала на медную кнопку. Где-то в глубине дома откликнулся звонок.

– Слышу, слышу!

Быстрые шаги вниз по лестнице. Звук отпираемого замка. На пороге стояла Дерри, вытянувшись во все пять футов девять дюймов своего роста. На ней были синие джинсы, футболка с логотипом и фирменные кроссовки. К поясу джинсов пристегнут МП-З-плейер. Черты лица миловидные, но немного смазанные – так иногда бывает с молодыми, еще не до конца оформившимися лицами. По гибкому девятнадцатилетнему телу было ясно, что она может целыми днями уплетать пиццу с гамбургерами и оставаться при этом стройной – «кожа да кости». Локти и колени напоминали остренькие дверные ручки.

– Заки! – завопила Дерри и бросилась брату в объятия. Тот аж сумки выронил.

– Привет, Дерри. – Зак прижал ее к себе. Наобнимавшись, Дерри резко отпустила его и обернулась ко мне.

– Здравствуй, Джесси, – сказала она, отступила на шаг и украдкой покосилась на мои ботинки, невольно напомнив мне, что между нами – пропасть. Я думала, меня она гоже обнимет, как в старые добрые времена, но на сей раз от объятий Дерри решила воздержаться. – Вы привезли собаку? Класс!

Она наклонила голову и потерлась носом о морду Хэппи, которого я держала под мышкой. Пес отчаянно извивался и рвался на волю. Я протянула его Дерри.

– Господи, Дерри, по-моему, с нашей последней встречи ты стала еще выше, – сказала я и тут же поморщилась от собственной оплошности: в последний раз мы виделись с ней на похоронах Сесил.

– Ага... Молоко пью, – ответила она, почесала щеку и скорчила рожицу. – Заходите. – Она резко шагнула обратно за порог, оставив дверь нараспашку, и понеслась по коридору с криком: – Заходите, заходите, заходите-е!

Аппетитный запах жарящейся индейки привел нас с Заком на кухню, где миссис Дюран в ситцевом фартуке стиля французского кантри (похоже, страсть к необычным фартукам в этой семье передавалась по наследству) поливала жиром птицу. Она выпрямилась, вытерла руки полотенцем, свернула его, аккуратно положила на столик и официально поздоровалась со мной – можно подумать, раньше мы никогда не встречались. Когда я пожимала ей руку, мне показалось, будто я держу маленького слабого птенчика.

– Как дела, мама? – Зак шагнул к ней и чмокнул в щеку.

– Да не жалуюсь, – отозвалась миссис Дюран. – Но боюсь, что, когда твой отец доберется-таки домой из больницы, индейка успеет засохнуть.

– Разве доктор Дюран сегодня работает? – спросила я.

– Он у нас всегда работает, – выдохнула она.

Пир обещал быть великолепным: индейка со специями, пюре из сладкого картофеля, жареные фиги, рагу с овощами под лимонной цедрой, клюквенный соус домашнего приготовления. От моего предложения помочь миссис Дюран отказалась и выпроводила нас с Заком из кухни. В гостиной уже стоял стол с закусками и «освежающими напитками» (она именно так их и назвала).

В нашей семье День благодарения никогда особо не отмечали. Отец, Генри и я слонялись по квартире, потягивали пиво и смотрели по телику парад. Потом я играла с Хамиром в нарды, и после нескольких шумных партий мы все, в самой затрапезной одежде, садились обедать. Когда передо мной предстал празднично убранный стол, в центре которого возвышались бутыли из тыквы, я поняла, что День благодарения в доме Зака – это совсем другая песня.

Вернувшийся домой доктор Дюран тихо прокрался в гостиную, обнял сына, поздравил меня с Днем благодарения и поинтересовался, сильно ли ему влетит за опоздание. (Зак пожал плечами, а Дерри закатила глаза, мол, какая разница?) Я отправилась на кухню и упросила миссис Дюран позволить мне помочь ей с сервировкой. Мы накрыли стол и зажгли свечи. Доктор Дюран прочитал короткую молитву, а миссис Дюран аккуратно разложила всем еду.

Мы сидели за большим столом в стиле французского кантри и ели из фарфоровых тарелок, покрытых лимонной глазурью. Снаружи дом меня впечатлил, но вот над интерьером определенно следовало бы поработать. Вместо стульев здесь были диванчики. Вот уж уродцы так уродцы: пухлые до чрезвычайности, обтянутые набивным ситцем в цветочек и заваленные подушками. Всюду, куда ни кинь взгляд, орнаменты: на диванных подушках – миниатюрные петушки, на обоях – полосочки, на тюлевых занавесках – господа в шляпах и дамы с зонтиками машут вслед улетающим воздушным шарам. Мать Зака была уроженкой Сан-Франциско, но, видимо, взяв фамилию мужа, она безоговорочно приняла и его французские корни со всеми вытекающими последствиями.

За ужином (идейка и вправду засохла – эх и влетит же за это доктору Дюрану!) Дерри болтала о своем новом парне, «компьютерном гении», который пытался перевестись в Калифорнийский университет на отделение программирования компьютерных игр.

– Неужели существует такое отделение? – поинтересовался доктор Дюран, подавшись вперед. Он был высоким мужчиной плотного телосложения. Это от него Зак унаследовал французское обаяние, хотя галльская челюсть доктора Дюрана была несколько тяжелее. В речи отца иногда проскальзывал легкий акцент.

– Папа! – Дерри закатила глаза. – Да у них целый институт. – Она обернулась к Заку. – Некоторые не советуют мне встречаться с Кешоном только из-за того, что он афроамериканец. – Она хмыкнула. – Но по-моему, это предрассудки.

– Под «некоторыми» Дерри подразумевает нас, – пояснил доктор Дюран и подмигнул мне.

– Наша семья выше предрассудков. – Миссис Дюран отложила нож и вилку. – Просто мне не нравится, что вы вместе гуляете по городу. Что, если вы попадетесь каким-нибудь... как их там, Арман?

– Сторонники превосходства белой расы, – подсказал он, накалывая ломтик индейки на вилку.

Она кивнула:

– Вот-вот. Каким-нибудь сторонникам превосходства белой расы?

Дерри фыркнула; ее мать оставила это без внимания.

Весь ужин миссис Дюран держалась со мной сухо – суше пережаренной индейки. У матери Зака были на удивление тонкие запястья: когда она подкладывала Заку в тарелку индюшачью ножку, я испугалась, что кость сейчас треснет. Сладкий картофель ее приготовления горчил у меня во рту. К ужину миссис Дюран переоделась в хлопчатобумажные брюки и накрахмаленную белую рубашку, которая шелестела от малейшего движения. В этом шорохе мне мерещилось скрытое неодобрение к моим мятым штанам и неряшливой «двойке» из джемпера и жакета. Каждый раз, когда я что-нибудь говорила, она тяжело дышала через ноздри, словно испытывая боль.

Я изо всех сил пыталась наладить контакт. Спросила рецепт подливки. Похвалила ужасающие бутыли из тыквы. Но миссис Дюран было не так-то легко умаслить. Зато к псу она выказала нежную привязанность. Перед ужином она даже положила ему в миску кусок индейки, и теперь сытый и довольный Хэппи посапывал у ее ног. Его розовое брюшко вздымалось и опускалось в такт дыханию. Собака лишний раз напоминала о том, что Сесил мертва, а я наглым образом узурпировала ее место. Может, поэтому Зак не хотел брать с собой Хэппи? И как я раньше не догадалась!

– Вам подложить индейки? – спросила миссис Дюран.

– Да, пожалуйста, – ответила я. – В жизни ничего вкуснее не пробовала.

– Мам, ты лайм в воду положить забыла, – напомнила Дерри.

– Прости, Дерри. – Миссис Дюран поднялась из-за стола. – Боюсь, у нас семейство трезвенников.

(То есть: «Знаю, чего ты хочешь. И сама хочу того же, но пусть это будет нашим общим наказанием».)

– Мне, пожалуйста, виски с кока-колой, – сказал Зак, когда мать исчезла на кухне.

– И мне! – Дерри подмигнула брату.

– А по мне так и минералка сойдет, – возразила я.

Конечно, миссис Дюран – стерва еще та, но все равно не нравятся мне эти поддевки. Я же знала из рассказов Зака, что раньше миссис Дюран была алкоголичкой, но потом завязала. Видно, ее терзало чувство вины перед собственными детьми, и теперь она готова была покорно сносить все их насмешки. Они продолжали прикалываться, а я наблюдала за миссис Дюран через приоткрытую дверь: она достала из деревянной подставки большой нож. «О нет! – подумала я. – Только не этот здоровенный ножище!»

– Знаешь что? Намешай-ка мне водку с содовой! – крикнул Зак матери.

– И... и добавь капельку ирландского портера! – Дерри залилась смехом.

– Зак, – тихонько произнес доктор Дюран. Получилось похоже на «Зах». Он покачал головой и нахмурился. – Не заводи сестру.

В дверях появилась миссис Дюран. Она несла лаймы, которые лежали на маленькой желтой тарелочке с изображением клубники. В этом было что-то до боли трогательное. Мне ее стало даже жаль. Я взяла целых два фрукта и сказала спасибо, чтобы она не думала, будто старалась напрасно.

После ужина Зак поймал меня на выходе из ванной и обнял за талию.

– Ты была великолепна, – сказал он и поцеловал меня в шею.

– А вот чувствовала я себя паршиво, – ответила я.

– Моим предкам ты всегда нравилась. А Дерри так вообще от тебя без ума.

Я кинула на него выразительный взгляд: мол, так я тебе и поверила.

– Ты чего? – спросил он.

Я не стала говорить, что за ужином Дерри несколько раз лягнула меня под столом и трижды толкнула локтем, а во взглядах, которые она на меня при этом бросала, читалось примерно следующее: «Только попробуй что-нибудь вякнуть!»

– Послушай, – продолжил Зак, – сестренка недавно раскололась, что у нее фальшивое удостоверение личности, но мне, если честно, плевать. Очень выпить хочется. Может, заскочим в бар? Ты как на это смотришь?

– Только за, – кивнула я, не подумав, что несовершеннолетней, да к тому же дочери алкоголички, не место в баре.

Мне уже представлялся высокий бокал ледяного пива и зал, полный незнакомого народа. – Я только сбегаю наверх, захвачу куртку.

Я начала подниматься по спиральной лестнице на второй этаж, где располагалась комната Зака, но на полпути остановилась: мое внимание привлекли висевшие на стене семейные фотографии. Вот Зак в «Малой лиге» – заметно, что он очень гордится своей формой. Вот Дерри с брекетами на зубах стоит под елкой и обнимает рыжую конопатую куклу. А тут все семейство в Париже, в одинаковых беретах. Сесил была по крайней мере на полудюжине снимков. Вон она сидит за столом, из-за которого только что поднялась я, и готовится отведать десерт. А вот Сесил с Дерри (которой здесь не больше тринадцати) строят на пляже замок из песка. Справа видна тень Зака, это он их снимал. А здесь Зак и Сесил забрались с ногами на диванчик миссис Дюран и что-то пьют из кружек, наверное, горячий шоколад. На заднем плане горит рождественская елка. Всегда интересно разглядывать снимки, на которых твой любовник с другой женщиной: получается такая гремучая смесь ревности и любопытства, таинственного и знакомого. Не то чтобы я завидовала Сесил, просто странно: она была моей лучшей подругой, но я даже не догадывалась, как она бывала счастлива в семействе Зака.

На самом верху лестницы висели вставленные в рамочки вырезки из «Сан-Франциско сосайети газетт». Судя по всему, миссис Дюран поставляла в кулинарные рубрики рецепты французских блюд. Над каждой статьей был аккуратно наклеен заголовок газеты вместе с припиской: «Сан-Франциско – не только город, но и чудесный образ жизни».

Глядя на рецепт филе из камбалы по-кресийски, я представила, какая бы приписка красовалась рядом с моим изображением: «Джесси Холтц – не только твоя девушка, но и отличный способ изводить твоих близких».

По словам Зака, бар находился на Филлмор-стрит, в нескольких кварталах от дома. Очутившись на улице, они с Дерри тут же принялись болтать о разных пустяках. Я воспользовалась случаем и перестала растягивать губы в притворной улыбке, которая не сползала у меня с лица с тех пор, как мы поставили сумку с моими вещами в прежнюю комнату Зака. В прохладном воздухе чувствовалось дыхание океана, и это радовало: в Лос-Анджелесе обычно дует горячий ветер, как из фена.

Дерри неслась чуть ли не вприпрыжку и щебетала о какой-то подруге, которую родители на целый год отправили к друзьям в Европу, чтобы она отдохнула и набралась новых впечатлений перед поступлением в колледж.

– Эта гребаная жизнь так несправедлива, – заявила Дерри. Очевидно, ей нравилось ругаться в присутствии старшего брата.

– Ты ведь знаешь, как говорят, – улыбнулся Зак. – Везде хорошо, где нас нет.

– Ха-ха. – зажгла сигарету и покосилась на Зака: как он отреагирует?

– М-м... канцерогенные палочки, – протянул он. – Серьезный вызов, сестренка.

– Я курю, потому что хочу выглядеть круто, – вспыхнула она.

– Только знай, что начать проще, чем бросить. Джесси это подтвердит. Сколько времени прошло с тех пор, как ты выкурила последнюю сигарету, Джесс?

Два дня, подумала я, а вслух сказала:

– Пять недель.

Дерри наморщила лобик.

– Слушай, отвяжись, а? Я курю, чтобы вписаться в коллектив.

– Сюда... – Зак толкнул тяжелую деревянную дверь. Внутри играл проигрыватель-автомат. Потолкавшись локтями (как видно, не одни мы решили пропустить пару стаканчиков после семейного застолья), мы нашли три свободных табурета возле общего стола. – Что будете пить, прекрасные леди? – спросил Зак.

– Что-нибудь вон из той бочки, – сказала я.

– А мне – ром с кока-колой, – неуверенно заказала Дерри. Если бы это заведение обслуживалось официантками, ее сразу бы попросили предъявить удостоверение личности.

Зак отправился к стойке, а я обернулась к Дерри. Насколько я помнила, когда не знаешь, о чем говорить с юной особой говори о парнях.

– Скажи, – спросила я, развернувшись на табурете, – ты продолжишь встречаться с Кешоном, если он переведется в Калифорнийский университет?

– Не знаю. – Дерри упорно избегала смотреть мне в глаза. – Первый курс все-таки, вокруг полно симпатичных парней. Не хочу себя связывать.

Я улыбнулась: я и сама так рассуждала в студенческие годы. Да и позже тоже.

– Зак говорит, ты все еще работаешь в своей мебельной лавке.

– Верно.

– Тебе там нравится?

– Гм... В принципе да, вот только начальница напрягает.

Дерри нахмурилась.

– Я тебе рассказывала, какой у меня был начальник, когда я подрабатывала в отделе купальных костюмов? Ну, я тогда еще в студенческом клубе состояла... Настоящий извращенец! Просил всех новых продавщиц примерять купальники: ему, видите ли, нужно посмотреть, как они сидят. Так смешно было – новенькие только с третьего раза догадывались, что у него такие приколы.

– Какой ужас! Надеюсь, вы заявили в полицию? – Я подалась вперед.

Дерри передернула плечами и выпрямилась.

– Из-за такой-то фигни? Подумаешь!

Прошел час. Зак и Дерри приросли к бильярду. Я допивала третий бокал пива и особо не парилась. Здорово все-таки, что мы сюда выбрались. И плевать, что Дерри и ее мамаша воротят от меня нос, как от подмоченного картофеля фри. Лос-Анджелес со всеми моими проблемами остался позади – до него часов пять езды, не меньше. Даже пиво здесь казалось вкуснее. Я прислушивалась к разговору Зака и Дерри, что было нелегко: мешал грохот музыки. В баре крутили группу «Лед Зеппелин». Игроки дошли до восьмого шара, и теперь должен был бить Зак.

– Проигравший оплачивает следующую партию! – крикнул он, прицелившись.

– Черт, Зак, это нечестно! – взвыла Дерри и ткнула его кием в задницу. – Нельзя ставить условия в конце игры.

Она снова ткнула его кием, и он промазал. – Ха!

– Теперь твоя очередь, грязная обманщица. – Зак отошел в сторону. – Давай обставь меня.

– Легко!

Дерри заняла позицию за белым шариком, по пути осушив бокал с коктейлем из колы и рома – который она уже пьет, четвертый? Когда она обходила стол, все мужчины в зале замерли и уставились на нее, скользя взглядами по гибкому телу. Она была еще слишком юной, чтобы оценить производимое ею впечатление. Когда Зак поднял глаза, мужчины отвернулись.

– Ты покойник, – заявила Дерри. Она целилась кием в восьмой шар, поглядывая на угловую лузу. Затем ударила, и белый шар, шумно прокатившись по сукну, упал в лузу.

– Прелесть девчонка, правда? – спросил Зак.

– В ней столько жизни, – кивнула я. – Рядом с ней я чувствую себя дряхлой развалиной.

– Я тоже.

Мы по-прежнему сидели на табуретах у того же стола. Дерри ушла в туалет. Зак положил руку мне на колено. Интересно, получится ли у нас заняться любовью в доме его родителей? «Не зря ведь говорят, что секс – лучший способ помириться», – подумала я, отхлебнув пива.

– Как ты думаешь, в ее возрасте мы были такими же? – спросил Зак. – По-моему, я был не такой отвязный.

– Как же! Помнишь, однажды на пикнике по случаю Хэллоуина ты очень быстро набрался, а потом сам себя запер в машине?

Зак расхохотался:

– Да уж, нализался так нализался. Помню, меня бесили все эти ряженые, а чтобы пописать, мне пришлось опустить в машине окно. А ты тогда была... – Он задумчиво посмотрел в потолок. – Аланис Мориссетт[10]!

– Ага. На мне был какой-то ужасный парик, и я останавливала своими жалобами всех встречных парней. Вот умора.

– А я кем вырядился? Я на минуту задумалась.

– Гомиком. И не просто гомиком, а порнозвездой. Вместе с Дэвидом, если я ничего не путаю.

– Да-да. Мы еще в штаны копченую колбасу засунули, чтобы ни у кого не осталось сомнений.

– До сих пор не могу поверить, что ты уговорил его такое сделать.

– Он сам до сих пор не может в это поверить.

– Эй... – Я оглядела бар. – Тебе не кажется, что Дерри давно пора бы вернуться?

– Вообще-то да. – Зак подался вперед и покосился на входную дверь. Дерри там не было.

– Может, стоит пойти взглянуть?

Зак мою идею поддержал. Когда я поднялась, он игриво шлепнул меня по заднице.

– Надо бы нам улучить минутку наедине.

– Только копченую колбасу захватить не забудь, – засмеялась я.

– Дерри? – Я приоткрыла дверь туалета. Какая-то девица с темно-бордовыми губами стояла у раковины и мыла руки. Она недовольно покосилась на меня и вытащила из алюминиевого диспенсера бумажное полотенце. Одна кабинка, с дверью от пола до потолка, была заперта. Я постучала в нее. – Дерри? Ты здесь?

В ответ тишина. Затем:

– Я скоро выйду.

– С тобой все в порядке? Нет ответа.

– Дерри? – Я снова постучала в дверь. – Что происходит?

В ответ донеслось лишь тяжелое дыхание. Я забарабанила посильнее.

– Ну-ка открой! – приказала я. Мне показалось, будто она рыгнула.

– Дерри! – Тук-тук-тук. – Открой мне, а то я позову твоего брата.

Дверь распахнулась, и мне в нос ударил тяжелый рвотный запах. Дерри снова судорожно склонилась над унитазом

– Дерри! – Я бросилась к ней и убрала выбившиеся и хвостика волосы.

– О-о-ой, – простонала она. Потом громко рыгнула. – Вот черт! – выругалась она. – Черт...

– Все в порядке, Дерри. Пусть тебя стошнит.

– А-а-гх-х-р-р-кх!

Одной рукой я гладила ее по дрожащим костлявым плечам, а другой придерживала волосы.

– Все хорошо, – твердила я. – Только не нужно держать это в себе.

Даже через футболку чувствовалось, как вспотела ее спина. Дерри трясло.

– Не надо, солнышко. Это все мы виноваты – нельзя было разрешать тебе столько пить.

Она закашлялась и принялась лихорадочно ловить ртом воздух. Потом ее вырвало.

– Похоже, пока все, – выдохнула она.

– Ну и хорошо.

Дерри присела на корточки и оторвала кусок туалетной бумаги. Я с удивлением заметила, что по ее щекам катятся слезы.

– Дерри! – Я взволнованно потянулась к ней. – С тобой все в порядке?

Она помотала головой и шлепнула меня по руке. Слезы потекли потоком. Она была пьяна.

– Господи, да что случилось?

– Что случилось? – передразнила она, судорожно ловя ртом воздух. – Сесил мертва, а ее так называемая лучшая подруга трахается с моим братом! И ты еще спрашиваешь меня, что случилось?!

Я, словно от огня, отдернула руку.

– Дерри, ну зачем ты так...

– Зачем? – переспросила она и высморкалась в туалетную бумагу. Даже опершись о стену, она пошатывалась. Было видно, что Дерри сильно пьяна. Ром с кока-колой развязал ей язык, и она высказывала то, о чем так долго молчала. – Я ее любила! – Дерри ткнула в меня дрожащим пальцем. – Понятно? Мы с ней были как сестры!

– Дерри, мне очень жаль. Прости, пожалуйста. Я не знала, что ты воспримешь это так близко к сердцу, а то бы я... я... – Я никак не могла придумать, что бы я тогда сделала.

– Вон отсюда, ясно? – Дерри закашлялась и покачнулась. Ее опять начало тошнить. – Пошла ты в задницу! – Она отмахнулась от меня и снова развернулась к унитазу. – Убирайся!

Дерри вышла из туалета только через двадцать минут. Пока Зак оплачивал счет, я держала ее куртку. Не говоря ни слова, Дерри прошла мимо нас, толкнула дверь, но споткнулась на первом же бордюре. Зак едва успел ее подхватить.

– Осторожней, малышка. – Он обнял ее за талию. – Похоже, одной тебе не справиться.

Я протянула ей куртку, но Дерри только фыркнула и отвернулась.

– Давай сюда, – сказал Зак. – Спасибо.

Я плелась сзади: не хотела лишний раз мозолить ей глаза.

Мы довели Дерри до дома. Хорошо хоть родители Зака не вышли нас встречать – наверное, смотрели телевизор. Дерри уже ничего не соображала: она безжизненно повисла на брате. Мы с трудом затащили ее наверх. Зак уложил еена кровать, а я смочила холодной водой полотенце и попыталась вымыть ей лицо. Обтирая лоб, я заметила, что у меня трясутся руки. Дерри уже почти вырубилась.

– С тобой все в порядке? – прошептал Зак.

О сцене в туалете я умолчала, не зная, как он это воспримет. Я еще не забыла, как он отреагировал, когда я пожаловалась на Брин. Лучше уж ничего не рассказывать.

– Да, просто устала, – сказала я. – Скажи, Дерри спит в пижаме?

– А я откуда знаю? Черт, мать с меня шкуру спустит!

– Ладно. Передай мне ее слаксы, вон они, на стуле. Сейчас я ее переодену.

Зак протянул мне слаксы цвета морской волны (они лежали сверху на куче шмотья, сваленного на матерчатый складной стул) и остановился, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Я сама ее раздену, а ты пока можешь зубы почистить, – сказала я.

– А справишься? – спросил он.

– Конечно.

– Дерри? – наклонилась я над ней после того, как Зак вышел. – Я тебя переодену. Хорошо?

Она кивнула, не открывая глаз, и что-то промычала.

Я сняла с нее кроссовки, расстегнула и осторожно стащила джинсы. Мне несколько раз доводилось так переодевать Сесил и Брин, да и им меня тоже. Однажды я вернулась с очередного свидания пьяная в стельку, а когда девчонки стати меня раздевать, оказалось, что в волосах у меня запуталась пластмассовая капа из зубной пластинки, которую носил мой тогдашний парень. Помнится, они нашли это жутко забавным и на следующее утро за завтраком всем пересказывали эту историю, а я глотала аспирин и умоляла их говорить потише.

Я натянула на Дерри слаксы, подняла с пола одеяло и хорошенько ее укрыла. Она застонала.

– Прости меня, Дерри, – прошептала я, прежде чем погасить свет. – Ты права: эта гребаная жизнь ужасно несправедлива.

Когда я проснулась, Зак уже спустился вниз. Спальней ему служила маленькая комнатушка. Вечером я хотела его дождаться, но уже через пять минут устала бороться с дремотой и заснула. На кухне гремели посудой, пахло жареным мясом. Открыв глаза, я увидела в окно калифорнийскую чайку, летевшую к заливу завтракать. В комнате Зака, по-моему, ничего не изменилось с тех пор, как он уехал учиться в Боулдер. На стене – футбольные трофеи и плакат рок-группы «Клэш». Письменный стол-бюро завален шариковыми ручками и изгрызенными карандашами. Я улыбнулась, заметив на маленькой встроенной полочке банку замазки. «Надо же, – подумала я, – допотопная замазка!»

Я прошла в ванную комнату, которую Зак делил с Дерри. На полу уже валялись два полотенца и слаксы. Где-то в этом доме слоняется жутко раздраженная юная особа, которая меня ненавидит и вдобавок мучается похмельем. Я умылась и приготовилась обороняться от ножей, которые полетят в меня, стоит мне переступить порог кухни.

Почистив зубы, я надела удобные джинсы – сразу после завтрака мы поедем домой – и свитер. Слегка накрасилась. Я никуда не спешила. Зачем спешить, если мамаша с дочкой только и мечтают, как бы спровадить меня восвояси?

Я закрыла дверь в комнату Зака и направилась вдоль по коридору.

– Кто здесь? – окликнул доктор Дюран из кабинета. Я замерла: может, удастся незаметно прокрасться мимо?

Нет, не выйдет.

– Это я, Джесси.

– Сделай милость, зайди на минутку.

Я зажмурилась. Что ж, видно, наказание начнется уже на верхнем этаже, после чего я, подобно Данте, буду спускаться все ниже и ниже по кругам ада.

Я толкнула массивную деревянную дверь. Доктор Дюран сидел за современным столом из стекла и стали. Здесь в отличие от остальных комнат не было ни подушечек, ни бахромы – видимо, в эту комнату жену не допускали. Мистер Дюран, нацепив на нос очки, смотрел на монитор компьютера.

– Интернет разрушил мою жизнь, – пожаловался он и жестом пригласил меня сесть в кресло из кожи и хрома, стоявшее напротив его стола. – Раньше достаточно было скользнуть взглядом по заголовкам воскресных газет, чтобы не отстать от жизни, после чего можно было спокойно жить целую неделю. Бегать трусцой. Играть в гольф. Теперь нужно знать все – список кассовых фильмов, «десять самых распространенных способов помолодеть» и даже новости из жизни Джулии Роберте.

Я невольно улыбнулась.

– Ну а как обстоят дела в «городе Л.»? – поинтересовался доктор Дюран.

– Да ничего, – ответила я, а сама подумала: «Ненавижу, когда Лос-Анджелес так называют!» – Очень даже неплохо.

– Сегодня утром я имел преинтереснейший разговор с дочерью. Одна ее «подруга» интересовалась, не знают ли хирурги, как избавиться от похмельного синдрома.

Я закусила губу и выпалила:

– Я тут ни при чем! – Пожалуй, получилось немножко резковато – я сама удивилась гневным ноткам, зазвеневшим в моем голосе. Но если этому семейству настолько не по душе мое присутствие, зачем в таком случае было вообще меня приглашать? – Хотя, должна признаться, это из-за моего визита Дерри пустилась во все тяжкие.

– Да слышал уже! – Он махнул рукой. – Дерри у нас прирожденная артистка. Она весьма забавна, но иногда бывает просто невыносима. Ее выходка заставила меня задуматься о моих пациентах.

– Как это? – Я спросила это только из вежливости: сипловатый голос доброго доктора понемногу начинал меня раздражать. «Завязывай поскорее со своим монологом, и я спущусь вниз, выпью кофе, усажу свою злосчастную задницу в машину и поеду домой», – думала я.

– Хирурги-кардиологи близко общаются с пациентами и их родственниками. Гораздо ближе, чем те же нейрохирурги. Конечно, самое трудное – сообщить жене или мужу, что пациент скончался во время операции. – Он умолк.

– Представляю, – кивнула я. – Действительно, непросто.

– Постепенно к этому привыкаешь. Но когда сообщаешь любящему человеку такое ужасное известие, между вами возникает некая связь. Удивительная связь. Со временем она не исчезает, а лишь трансформируется. Даже через много лет я встречаюсь с супругами, с которыми мне когда-то довелось беседовать. То в больничном лифте. То на парковочной площадке. Они делятся со мной семейными новостями: кто сломал ногу, кто забеременел, кому нужно сдать какие анализы. Нередко рассказывают о личной жизни. Сообщают, что помолвленые только что вернулись с романтического свидания. Нередко они начинают встречаться со старыми друзьями. Или знакомятся по Интернету. А иногда чаще, чем ты думаешь, – происходит следующее: например, брат моего покойного пациента женится на его вдове или лучшая подруга пациентки встречается с ее вдовцом. Когда они рассказывают об этом, вид у них удивленный и несколько смущенный. Я всегда говорю, что очень рад за них. Тебе, Джесси, наверное, невдомек, с чего бы хирургу радоваться их благополучию?

– А действительно, с чего? – Теперь мне и вправду было интересно.

– Да с того, что они живы. А я люблю все живое. Только тем и занимаюсь, что спасаю чужие жизни.

Я взглянула в окно. Нужно перевести дух, иначе я брошусь к ногам доброго доктора и разревусь во всю глотку.

– Спасибо вам, доктор Дюран, – сказала я, немного успокоив биение сердца.

– Рад стараться.

Он снова повернулся к монитору и двинул мышкой.

– Ну и статейка! «Последние исследования доказали, что курение марихуаны полезно для сердца». – Он усмехнулся. – Заяви я такое, тут же получу расчет.

Глава 21

Спор не за жизнь, а за стол

Только спустя неделю мне удалось забыть об этом визите. Тарин рьяно взялась за работу (после моего так называемого предательства у нее проклюнулся необычайный интерес к лавке). Я сидела на кухне Зака, читала газету и пила кофе. Мне попалась статья, где рассказывалось об изысканиях в области психологии. Группа ученых пыталась установить, по какому принципу сходятся люди. Были опрошены сотни пар, и выяснилось, что в подавляющем большинстве случаев люди выбирают того, кто к ним ближе; так сказать, «географически удобную» особу. Девушка предпочтет молодого человека, который снимает комнату в соседнем доме, парню, живущему через два дома. Мужчина скорее женится на своей секретарше, чем на женщине, которая работает в конторе через дорогу. То есть предпочтение отдается тому, кто близок территориально. Почему так происходит, психологи объяснить не могут. Может, люди, которые большую часть времени проводят рядом, духовно становятся ближе друг другу; а может, во всем виновата наша природная лень.

Тут меня осенило, что Зак, видимо, верит в превосходство пар. Он искренне считал, что люди, живущие вдвоем, счастливее одиночек и что пары способны выполнить любую работу лучше. Он также полагал, что секс с постоянным партнером приносит больше удовлетворения, нежели случайный секс, поскольку основан на взаимном доверии и предоставляет широкое поле для экспериментов, так как каждый досконально изучил особенности другого. (Лично я сомневалась, что сие утверждение стопроцентная истина, но очень хотелось в это верить.) Пары имели преимущество над одиночками и в финансовом отношении, поскольку, например, порция салата рассчитана скорее на двоих, чем на одного человека; и разъезжать вдвоем на одной машине тоже выгоднее. («Знаю, я сумасшедший», – признался Зак, когда поделился со мной соображением насчет салата.) В общем, жизнь вдвоем устраивала Зака почти во всем.

Зак любил порядок. Он был одержим экологически безопасными материалами и посему выбирал в бакалейной лавке «У Джо» самую жесткую из всех известных видов туалетную бумагу. Он ужасался, если я покупала упаковку из шести бутылок воды, когда можно было наполнить из кулера старую бутыль. Зак уважал мое увлечение мебелью, но иногда мы спорили, что важнее: интерьер или еда? («Кресло ведь не съешь», – говорил он, когда я убеждала его вложить деньги в данный предмет обихода. «Но и одним паштетом из печенки тоже сыт не будешь», – возражала я.) Во всем, что касалось пищи, Зак был щепетилен до крайности, меня аж смех разбирал. Он выращивал собственный базилик и багровел от злости, если урожай съедали гусеницы. А ресторан, где ему осмеливались поднести слегка остывшее блюдо, в результате получал крайне холодный отзыв.

Кое-что из того, что я узнала о Заке, меня удивило. Например, оказалось, что он не очень-то любил Хэппи. Зак считал, что от животных должен быть какой-то прок: мясо, работа, шкура, молоко или яйца. Конечно, сам бы он никогда не признался, что недолюбливает Хэппи: ведь Сесил носилась с собакой, будто с ребенком. Теперь пес остался на попечении Зака, покуда их не разлучит смерть. Но было заметно, что он явно теряет к собаке интерес и из-за этого чувствует себя виноватым. Если меня долго не было, Хэппи, изголодавшись по вниманию, начинал хулиганить: грыз носки, рылся в мусоре, царапал ножки стульев и хватал людей за ноги. Когда он чересчур расходился, Зак выгонял его на задний двор и запирал дверь. Тогда Хэппи начинал скулить, да так жалобно, что мне самой хотелось заскулить вместе с ним. Зак позволял Хэппи свернуться калачиком на диване, только когда мы смотрели кино, но при этом непременно требовал подстелить под него махровое полотенце. При Сесил полотенце никогда не подстилалось: лишнее доказательство того, что я не умела, как она, вертеть Заком. В такие минуты я припоминала, как Сесил иногда жаловалась, будто Зак слишком уж ее контролирует. Но тогда-то я не принимала этого всерьез, мол, милые бранятся – только тешатся.

И все-таки мужчины заботливее Зака, я не встречала. Как-то я обмолвилась, что в то лето, когда я обучалась за границей, пристрастилась к коктейлю «Пиммз». Вскоре я с удивлением обнаружила этот коктейль в буфете. Если я желала посмотреть какое-то телешоу, Зак его для меня записывал. Когда мне хотелось съесть какое-нибудь особое блюдо, он его для меня готовил. Если меня клонило в сон, укрывал меня одеялом. Он дарил роскошные подарки: кожаную сумочку, перламутровые серьги. У меня было все, о чем я мечтала: обеды в ресторанах, продуманные презенты.

Не знаю, когда я впервые поняла, что, хотя Зак мне и нравится, настоящей любви я к нему не питаю. Где-то в начале декабря романтика выскользнула за дверь, не попрощавшись, словно невежливая гостья. Я с удивлением обнаружила, что у меня больше не кружится голова от близости Зака и я уже не сгораю от страсти. Чем больше холодало на улице, тем более страстно я желала стремиться к нему всей душой, иначе не скажешь.

А потом еще этот случай с помадой – типично в его духе. Из-за вечно включенного обогревателя воздух в доме стал сухим, и у меня потрескались губы. Зак это заметил. Мы ужинали в новом ресторанчике-суши со странными правилами: что вы будете есть, здесь решал шеф-повар.

– Вот, купил тебе одну вещицу. Так, пустяк, – сказал Зак и протянул мне стеклянный пузырек.

Я прочитала состав бальзама (натуральное алоэ, вербена и шалфей) и потом только заметила маленькую карточку: «С вечной любовью, Зак». В горле у меня застрял комок, в глазах защипало. Я извинилась и бросилась в туалет, к безмолвному возмущению шеф-повара. Я заперлась в кабинке, уселась на толчок и попыталась успокоиться. Да что это со мной? На меня словно бы что-то давило. Прошло несколько минут, а я все никак не могла отдышаться. Пора было возвращаться за столик, иначе Зак начнет волноваться. Я наложила на губы немного жирной, приятно пахнущей помады, и они сразу стали влажными, словно бы покрытыми росой. Сесил всегда говорила, что смазать губы бальзамом – все равно что к косметологу сходить, эффект тот же. Я высморкалась и вернулась к Заку. Свалила все на аллергический приступ и до конца ужина как ни в чем не бывало обсуждала с Заком качество обслуживания, декор и свежесть солененьких морских устриц.

Позже, когда Зак вошел в меня, уверяя при этом в самых нежных чувствах, я сказала, что тоже его люблю. В конце концов, я была жива, а Сесил – нет. И мне досталось все то, чего она теперь была лишена. «Какая же я эгоистка, – подумала я, когда мы занимались любовью. – И как печально, что меня это больше не радует».

На следующий день, сидя на работе, я вдруг поняла, что мы с Заком вместе уже целых три месяца. Еще ни с одним мужчиной я не встречалась так долго. Пока Мэй помогала клиентке выбирать канделябр для туалетной комнаты (мы до сих пор торгуем канделябрами – прямо не верится! Между прочим, в задрипанном «Таргете» недавно выставили на продажу целую партию этого старья), я пораскинула мозгами и решила, что проблема гнездится во мне. Что может не устраивать в наших отношениях? Зака я обожаю – по крайней мере мне так кажется. Несомненно, уважаю его. Нахожу его красивым. Мне приятно о нем заботиться. Просто сама я какая-то дерганая, вечно на меня что-то давит... Очевидно, только я виновата во всех неувязках. Я взяла лист бумаги и записала несколько возможных причин своего внезапного охлаждения:

• Никогда прежде я не имела опыта столь длительных отношений, поэтому теряюсь.

• Близкие отношения пугают меня.

• Чувство вины перед Сесил.

• Друзья (т.е. Брин) не одобряют нашил отношений.

• Если я сумею все это преодолеть, то буду счастлива.

«Ибо я и так счастливый человек», – подумала я. Затем свернула список и положила его в сумочку, чтобы он был под рукой, если вдруг возникнет потребность его просмотреть. Однажды мы с Заком решили из кошмара создать нечто прекрасное. Значит, нужно бороться. А вдруг?..

– Ты давно общался с Брин? – спросила я вечером Зака. Мы прогуливались по «Гроуву» – этот торговый комплекс под открытым небом мог посоперничать с самым стиляжным лас-вегасским отелем: улицы, мощенные имитацией булыжника, разукрашенные фасады и фонтан, который поет «Это любовь» и извергает гигантские водные струи в такт музыке. Комплекс уже украсили к Рождеству: с фонарей, выполненных в старинном духе, свисали пластиковые сосульки, а в центре торговых рядов возвышалась огромная ель, на редкость безвкусная. Зак ненавидел это место и недовольно ворчал, что мне, фанатке стиля модерн и калифорнийской старины, «Гроув» по душе, но из ханжества я не желаю в этом признаться. «Есть немного», – подумала я. Стайка детей любовалась на мерцающие лампочки, отражавшиеся в искусственном ручье. Мне и вправду нравились вереницы магазинов с украшенными витринами (таких праздничных витрин на свете несметное множество), и я была в диком восторге от нелепого паровозика, звонок которого звенел всякий раз, когда на рельсы вылезал какой-нибудь малыш-недотепа. «Гроув» был похож на симпатичный, но бездарный дизайнерский проект, у которого нет будущего.

Зак наморщил лоб и засунул руки поглубже в огромные карманы куртки. Припоминал, наверное, когда в последний раз разговаривал с моей так называемой лучшей подругой.

– В прошлую среду, что ли? Не помню, – наконец сказал он.

Мы поднялись на эскалаторе на второй этаж мебельного магазина «Крейт энд Бэррел» – хотели подыскать

Заку новый письменный стол. Я пыталась убедить его купить что-нибудь пооригинальнее, но он был непреклонен.

«Мне нравятся журнальные столики, которые ты выбрала для гостиной, – сказал он. – Я не возражал, когда ты притащила в мою комнату это безумное зеркало, и даже смирился с абстрактной мазней, которой ты увешала все стены. Но я наотрез отказываюсь тратить целое состояние на навороченный компьютерный стол».

Я могла бы возразить Заку. Да, мне нравилось гулять по «Гроуву». Однако мебель я там никогда не покупала. Но я решила не делать из мухи слона, хотя мне невольно вспомнились рабочий стол отца Зака и обстановка его кабинета, столь резко отличавшаяся от владений его супруги, являвших собой царство вощеного ситца.

Сразу по возвращении из Сан-Франциско я отправила Брин е-мейл, выдержанный (как мне хотелось надеяться) в дружеском тоне и без тени упрека. Я готова была забыть нашу размолвку на дне рождения Зака, даже если она устроила все это с тайным умыслом.

«Как прошел День благодарения? Мы неплохо провели время в Сан-Франциско, хотя сестренка Зака, похоже, расстроилась: напилась, ревела, а потом ее рвало (!). Знаю, что я здесь ни при чем, но все равно чувствую себя виноватой. Скучаю. Дж.».

На что Брин ответила:

«Дэвид зажарил индейку, получилось неплохо. А насчет родных Зака не переживай, они живут далеко и не будут особенно докучать. Крепко целую. Б.».

И с тех пор я никак не могла с ней связаться. Когда ни позвоню, она то на совещании, то на конференции.

А перезванивала Брин тогда, когда я или принимала душ, или уходила на обед. Словно она нарочно выбирала такое время.

– Ну и как она? – спросила я.

– Да неплохо. – Зак сошел с эскалатора и осмотрелся, решая, {суда направиться. – Работает. Все по-прежнему.

– А Дэвид?

– С первого курса ест на обед однои то же. Ничего не изменилось.

Зак остановился перед сооружением из стекла и алюминия. Выдвинул и задвинул ящик. Потом взглянул на меня – я поморщилась. Он рассмеялся.

– Я не думаю, что Брин меня избегает, но с некоторых пор она... как бы сказать... отдалилась, что ли?

– Слушай, вот только не надо опять начинать.

Я стиснула зубы и проглотила уже готовую сорваться с языка гневную реплику. В последнее время мы ладили, и я не хотела портить отношения. Зак обнял меня за талию и прижался ко мне. Моим первым побуждением было отстраниться, но я сдержалась. Почему-то с недавних пор я стала чувствовать себя рядом с ним неловко.

– А может, теперь тебе не надо говорить с Брин так часто, как раньше? – спросил он. Мы проходили мимо подстилок из водорослей и спальных диванов.

Я поинтересовалась, что он хочет этим сказать.

– У тебя есть я. – Зак обнял меня еще крепче.

Я через силу улыбнулась и остановилась перед красивым дубовым столом – такой прекрасно впишется в интерьер дома творческого человека.

– Неплохой довод. Но не стану же я рассказывать тебе о тебе самом!

Зак отпустил меня.

– Тогда почему бы не спросить у самой Брин, в чем дело?

Что ж, весьма логично. С того дня, как Брин показала нам свой новый дом, я действительно не пробовала поговорить с ней по душам. Точно: спрошу ее напрямик, что происходит, и все наконец выяснится. Мне стало чуть легче,

– Надеюсь, в воскресенье нам удастся встретиться и вместе повязать, как прежде, – сказала я. – Вот и поговорим.

– Хорошо. – Зак чмокнул меня в шею и постучал по столу костяшками пальцев. – Этот стол мне нравится. А тебе? Вы с ним уживетесь?

– Вполне, Меня он тоже устраивает. Только... обещай, что позволишь подобрать к нему подходящий стул!

На следующее утро состоялась очередная мучительная «беседа» с Тарин.

– На Новый год я уезжаю в Париж, так что вам с Мэй придется поработать ту педелю, что меня не будет, – заявила она, но, заметив, что я закусила губу, спросила: – Есть возражения?

В ее голосе прозвучали резкие нотки, напомнившие мне звук, который издают пузырьки на специальной упаковке для хрупких предметов, когда лопаются.

– Да нет, – ответила я. Пожалуй, такой расклад даже кстати. Зак поговаривал о поездке в Мексику, но у меня что-то не было настроения пить коктейль «Маргарита».

– Помнится, ты брала выходной после Дня благодарения.

«Еще бы, целый день отдыхала, с ума сойти как долго!» – подумала я. Словно прочитав мои мысли, Тарин добавила:

– Не говоря уже о том, что все прошлые рождественские дни ты не работала. – Она сделала грустное лицо. – Из-за своей бедной подруги.

Я вскинула брови. Тарин поспешно сменила тему:

– Нужно будет разослать подарки клиентам, и сделать это следует до Рождества. Думаю, на роль подарков подойдут эти хорошенькие ложки для икры из раковин...

Я вполуха слушала, что вещает Тарин, и старалась не скрежетать зубами. Вдруг она умолкла и выжидающе уставилась на меня.

– Ты собираешься отвечать на звонок? – спросила она.

– Ой! – Звонил телефон. Я схватила трубку. – «Золотая клетка» слушает.

– Это я, Брин. Ты можешь разговаривать?

Ну наконец-то! Тарин встала и направилась на встречу покупательнице. Эта клиентка была из числа тех, с кем Тарин предпочитала общаться лично: вошедшей женщине было слегка за тридцать, через плечо перекинута дорогая сумочка; прическа, как у Мег Райан; в руке она держала карманный компьютер последнего поколения.

– Вроде да, – ответила я и побрела в самую глубь магазина. – Как поживаешь?

– Боже, последние две недели были сущим кошмаром, ты даже представить не можешь, – ответила Бонн. – Один из наших богатейших клиентов начинает новый бизнес, естественно, бумажной волокиты только прибавилось, не говоря уже о том, что завтра – последний срок подачи... В общем, не важно. Я звоню насчет воскресенья.

– Наши посиделки! Я собираюсь заказать на дом что-нибудь из индийской кухни и...

– Может, перенесем встречу на другой день? – перебила Брин. – А то дошло уже до того, что Дэвид шутит: мол, всегда мечтал жить один. С самого переезда он сам со всем управляется, я буквально тарелки не вымыла. Хотела с ним в воскресенье хотя бы пару коробок распаковать, а то он грозится раздать все мое барахло бедным.

– А-а... – протянула я. – Очень хотела тебя увидеть, но...

– Я тоже, – сказала Брин. – Тогда в другой раз, договорились?

– У тебя ничего не случилось? – спросила я. – Может, нам есть что обсудить?

– Что, например? – раздраженно поинтересовалась она. Только я хотела ответить, как: – Секундочку. – Брин зажала трубку рукой. До меня донесся приглушенный голос: кто-то из офиса по какому-то срочному делу. – Знаешь что? – подала голос Брин. – Пора прощаться, я тебе позже перезвоню, ладно?

– Ладно. – Надеюсь, она почувствовала, как я недовольна.

– Чао! – И она повесила трубку. Чао? Это что-то новенькое.

Воскресенье у меня было свободным, а вот Зак сначала играл в софтбол, а потом встречался с издателем какого-то журнала, приехавшим из Нью-Йорка. (Зак любил повторять, что издатели без колебаний просят пишущего человека поработать в выходной: они считают, что у этих сочинителей и так каждый день – выходной.) Я решила взять к себе Хэтти и переделать дела, до которых давно руки не доходили: затовариться продуктами на голливудском фермерском рынке и покрыть лаком чудесный туалетный столик от «Хейвуд-Уэйк-филд», купленный мной на толкучке. Этот столик я собиралась подарить Брин па новоселье – если, конечно, когда-нибудь снова ее увижу.

Я хотела хоть чем-то заполнить свободное время, чтобы не скучать, но, пробираясь мимо прилавков с козьим сыром и тепличными огурцами, неожиданно поняла, что просто наслаждаюсь жизнью. На голливудском фермерском рынке царила яростная конкуренция. По воскресеньям сюда стекались все окрестные металлисты-гастролеры, безработные режиссеры, пародийные танцоры, дерганые сценаристы, замученные драматурги и бывшие торговцы наркотиками, переквалифицировавшиеся в инструкторов по йоге.

Зак несколько раз звонил мне на сотовый. Только мне почему-то не хотелось отвечать. Телефон трезвонил, пока не включалась голосовая почта.

Вернувшись домой, я положила продукты в холодильник, еще раз покрыла лаком столик, мурлыча себе под нос, приняла душ, поела, погуляла с Хэппи и начала прибираться. Сквозь вой пылесоса иногда пробивались телефонные звонки. Это был Зак. Наверное, уже распрощался с редактором и хотел узнать, что я делаю. Но мне не хотелось брать трубку. Я так давно не была у себя дома, что даже успела по нему соскучиться. Это напоминало встречу со старым другом.

Когда последняя пылинка исчезла в брюхе пылесоса, было только девять часов. «Повязать, что ли?» – подумала я и тут же вспомнила о несостоявшихся посиделках с Брин. Неожиданно я поняла, что очень на нее обижена. Я отправилась на кухню. Может, позвонить ей и потребовать объяснения? Я сняла трубку, и тут мой взгляд упал на приглашение Мэй, лежавшее поверх стопки неоплаченных счетов. Вот что там было написано:

«Не тормози!

Поддержи группу «Раднесс»! В клубе «Эхо»,

в воскресенье, в 10часов вечера – бесплатный концерт!»

Я вернула трубку на место и взглянула на часы: если не переодеваться, как раз успеваю. Когда на прошлой неделе Мэй вручила мне этот флайер, я сказала, что скорее всего прийти не смогу, объяснив это тем, что у меня много дел.

Я схватила черный свитер и отправилась разыскивать сумочку.

Войдя в «Эхо», я с удивлением подумала, что уже несколько месяцев никуда не ходила по вечерам, за Исключением ужинов с Заком. Клуб был битком набит – в основном люди от двадцати семи до тридцати трех, в одежде кричащих цветов, словно они хотели этим сказать: «Пестрые платья и боты – это не бред, это прикольно!» Я одернула свитер и пожалела, что так просто оделась.

Интерьер клуба оставлял желать лучшего: стены выкрашены в какой-то синюшный цвет, потолки для улучшения акустики покрыты специальной облицовкой. Вокруг стойки бара, обитого черной кожей, в три ряда толпились люди. Иногда из толпы высовывалась чья-нибудь голова и орала приятелю: «Ты чего будешь?!» На маленькой сцене уже находились барабаны, электрогитара, бас-гитара и пианино. Концерт еще не начался, но сверху из динамиков уже грохотал рок.

Мне отчаянно хотелось курить, но вместо этого я решила выпить что-нибудь покрепче. Например, водку с содовой. Нет, лучше виски. Через пару минут мне удалось привлечь внимание барменши, показав десятку.

– Ну наконец-то, – сказала она, – наличные. Барменша схватила деньги и прямо через головы, под

недовольный ропот постоянных посетителей, протянула мне янтарный, проливающийся через край напиток.

Тут потухли лампы и зажегся прожектор. Некоторые засвистели.

– У-у! – загудела толпа, словно совы, что летают над моим салом. – У-у!

На сцену вышла Мэй в сопровождении двух молодых людей в одинаковых старых футболках, фирменных кроссовках и рваных джинсах. Волосы Мэй были выкрашены в ядовито-оранжевый цвет. На ней были платье-матроска в сине-белую полосочку и красные ботинки. Мэй уселась за пианино и развернула к себе микрофон.

– И вам всем тоже: «У-у!» – Она усмехнулась. Толпа захлопала в ладоши и заржала.

Какой-то мужик выкрикнул:

– Чё, ты везде такая рыжая?

– Да, когда не бреюсь, – не растерялась Мэй и на одном дыхании продолжила: – Песня, которую мы сейчас исполним, называется «Парк».

Она взяла первые аккорды и запела, издавая низкие, мелодичные и вместе с тем гортанные звуки и медленно, как бы нехотя аккомпанируя себе на клавишах. Иногда ей подыгрывали басист и барабанщик. Моим неискушенным ушам в ее музыке слышались и фолк, и панк, и пение птицы: все три стиля неразрывно сплетались друг с другом, образуя акустический триплет. В песне говорилось о том, как девушка влюбляется в парня и весь день гуляет с ним в парке, еще не догадываясь, что у их отношений нет будущего. Мэй вопреки моим ожиданиям не пыталась завоевать толпу. Она склонилась над клавишами, на лице ее застыло серьезное выражение, глаза смотрели в пустоту. «Я здесь не для того, чтобы очаровывать, не для того, чтобы соблазнять, и вовсе не обязана замечать вас, – всем своим видом говорила она. – Просто доверьтесь мне и следуйте за мной». Это было прекрасно.

Исполнив пять песен, Мэй перекинула через плечо акустическую гитару и предстала в ином свете. Теперь это был другой темп. С лица Мэй сошла прежняя серьезность. Она быстро перебирала струны низко подвешенной гитары, бедра ее подергивались в такт музыке: казалось, она играет не с гитарой, а сама с собой, с нами. По ее лицу струился пот, она пела все громче, ускоряя темп, но ни на минуту не сбивалась с такта, не теряла связи со зрителями и с другими музыкантами. Мэй уверенно стояла на досках сцены, время от времени подглядывая в ноты. Песни ее были до того заводными, что так и хотелось ей подпевать.

Я была просто в улете. И мужчина, стоявший неподалеку от меня, тоже. Он был высокий, с небольшим брюшком. На вид ему было слегка за тридцать. Он не обладал классической красотой Зака, но был по-своему симпатичен. Его каштановые волосы слегка разлохматились, на футболку он надел свитер с V-образным вырезом. Мужчина засунул руки в карманы поношенных джинсов, расслабил плечи, слегка склонил набок голову и слушал музыку. Казалось, будто он стоит, прислонившись к одинокому столбу посреди пустого пространства, а не в переполненном клубе. У него были карие глаза. Он показался мне едва ли не самым скромным парнем на этом концерте, и я удивилась, заметив, что его свитер заправлен за ремень с огромной медной пряжкой с надписью: «Уайатт». Мужчина наклонил бутылку, вылил себе в рот остатки пива, обернулся и посмотрел прямо на меня: наверное, почувствовал, что я на него пялюсь.

Когда концерт закончился, я осталась в надежде, что Мэй не сочтет меня назойливой, если я поздороваюсь и похвалю се выступление.

– Черт возьми, ты все-таки пришла?! – завопила Мэй, выскочив из-за сцены. Она разбежалась, обогнула нескольких завсегдатаев и прыгнула мне в объятия, обхватив меня тогами за талию.

– П-привет! – Я покачнулась под ее весом. Мэй отпустила меня и соскочила на пол. Она уже успела снять платье и переодеться в джинсы и кофточку с капюшоном. Ее потные волосы были собраны в хвостик. – Ты была великолепна. – Надеюсь, она поймет, что я это от чистого сердца.

– Еще бы. Я же тебе говорила – приходи. Погоди, дай я тебя кое с кем познакомлю. – Мэй схватила меня за руку и потащила в конец зала. По дороге она выхватила у меня бокал с виски и сделала несколько глотков. – Эх, вкуснятина! Уважаю крепкие напитки, – заявила она. – Эй, Эдам!

Мэй постучала по спине одного из парней, одетых в футболки и рваные джинсы, – по-моему, это был барабанщик. Он обернулся.

– Это моя – ты ведь вроде как моя начальница, верно? Джесси. А это Адам, наш гитарист.

– Привет. – Он кивнул мне. – Мэй часто о тебе говорит.

– Да? – удивилась я.

– Она говорит, что ты крутая.

– Ну... – Я решила поддержать Мэй. – Еще бы. Она улыбнулась и снова куда-то меня потащила.

– Вон там Дево, наш барабанщик. Блин, он сейчас треплется со своей психанутой девицей, так что забудь о нем. Кто тут еще у нас есть? А, Уайатт! Уайатт, поди сюда, ятебя кое с кем познакомлю!

К нам обернулся парень, который во время концерта заметил, что я его разглядываю.

– Вот ты где, котенок. – Он улыбнулся Мэй и поцеловал ее в щеку. – Сегодня ты была несравненна. Я серьезно. Твое лучшее выступление.

– Спасибо. – Мэй сияла и взволнованно приглаживала волосы. – А это Джесси. Она работает вместе со мной в «Клетке».

Уайатт пожал мне руку.

– Ты так же сильно, как и Мэй, ненавидишь эту, как ее, Тарин?

– Думаю, еще сильнее, – ответила я.

– Это невозможно. – Мэй снова отхлебнула виски и отвернулась, здороваясь с очередным приятелем.

– Мэй говорит, ты художница, – сказал Уайатт.

Я не сразу поняла, что это обо мне: я давно уже перестала считать себя художницей.

– А-а... Да нет, я забросила творчество.

– Но ты занимаешься дизайном интерьера. – В своем пушистом свитере Уайатт смахивал на большого плюшевого мишку. Не совсем в моем вкусе, но все равно симпатичный.

– Да. Но это скорее работа декоратора.

– Понятно. – Уайатт покачал головой. – Но ты училась на художницу.

Он говорил с легким акцентом. Паренек явно вырос в Техасе, подумала я.

– Да, училась. Правда, недолго.

Он легонько похлопал меня по плечу, мол, я так и знал, и рассмеялся.

– Вот я тебя и вычислил.

– Прости, ты о чем?

– Да о грани, которая проходит между дизайном и искусством. В том смысле, что дизайн функционатен, а искусство – нет, – сказал он. – Тебе не кажется, что учителя несут весь этот бред лишь для того, чтобы казаться умнее? Их слова подобны ослепительному камуфляжу, они... – Уайатт задумчиво уставился в потолок, подыскивая слова. – Они мешают разглядеть, что учитель-то твой на самом-то деле не так умен, как кажется. А может, даже полный профан. Как ты могла на это купиться?

– М-м... – Я пыталась придумать подходящий ответ. Странно, что «плюшевый мишка» вообще завел разговор на такую тему. – Нет, я все понимаю. Но существуют определенные правила классификации. А то бы мы не могли отличить, скажем, скульптуру от наброска будущего здания и...

Уайатт склонился ко мне.

– Но разве Браикузи не сказал: «Архитектура суть населенная скульптура»?

«Ну и ну», – подумала я и хотела загнуть какую-нибудь красочную цитату насчет искусства, но, как назло, ничего не приходило в голову. Странно: я ненавижу таких людей, как профессор Флук и Тарин, и вдруг сама начинаю вещать о каких-то правилах. И когда это я успела заговорить на их языке?

– Ты уж извини Уайатта, – вмешалась Мэй. Она слушала нас уже где-то с минуту. – Мир не видел более упертого сукина сына. Послушай, – Мэй положила руку ему на плечо, – кончай придуриваться. Принеси лучше мне выпить. – Она тряхнула хвостиком.

– Мигом, – улыбнулся Уайатт. Затем обернулся ко мне: – А тебе, декоратор, принести еще виски?

Я пробормотала, что мне пора домой.

– К тебе Зак должен прийти? – спросила Мэй.

– Ага, – солгала я.

– Ну ладно. – Похоже, Мэй была разочарована. – Но все равно спасибо, что пришла. Я так рада, честное слово! Завтра поговорим, хорошо?

– Конечно, – сказала я и направилась к выходу. И остановилась, почувствовав на себе чей-то взгляд. Обернулась: рядом с баром стоял Уайатт и не спускал с меня глаз. На этот раз он отвернулся первым.

Глава 22

Вдовья лихорадка

В декабре Тарин, как водится, укатила на Гавайи, запретив мне поддерживать с Биггенз какую бы то ни было связь – мне ей даже е-мейл нельзя было отправить. От скуки я швырялась обломками пенопласта в фамильную вазу и орала «Гол!» всякий раз, когда попадала. Тем временем Мэй засыпала меня вопросами:

– Хочешь сказать, что не проходит и пяти секунд, чтобы тебе не хотелось сорвать с Зака одежду, и тебе это кажется странным, так как вы с ним уже давно знакомы? – Примостившись за рабочим столом Тарин, она засунула руку в пакетик картофельных чипсов и отхлебнула апельсиновый сок.

– Да, как-то странно. – Я поморщилась: ну кто запивает чипсы апельсиновым соком? – До сих пор чувствую себя не в своей тарелке. Иногда. Короче, не знаю. – Я покачала головой. – Но неправильно было бы говорить, что всякий раз при виде его я думаю о сексе. – Я с ужасом наблюдала, как Мэй положила в рот жвачку, а следом засунула пригоршню чипсов. – Что ты делаешь?!

– А я люблю, когда жвачка хрустит. К тому же получается два вкуса в одном: соленый и сладкий.

Я поморщилась. Она пожала плечами.

– А вообще интересно, – продолжила она ту же тему. – Я заметила, что последнее время ты говоришь о Заке реже, чем, скажем, месяц назад.

– Просто все, что могла, я уже рассказала.

– А может, ты просто к нему охладела? Я чуть не подавилась содовой.

– Спасибо, Мэй, за внимание ко мне, но все гораздо сложнее.

– Ладно, не дергайся. Я просто спросила. И еще меня интересует: если бы ты решила с ним порвать, как бы ты это сделала?

– Сказала бы ему открытым текстом, что хочу расстаться

– Ну да! Все не так-то просто. Я вот о чем хотела спросить: если бы ты действительно решила расстаться с Заком, как бы ты подошла к делу, учитывая сложившиеся обстоятельства?

– Никогда об этом не думала.

Действительно, я никогда всерьез не рассматривала возможность нашего разрыва. Мне казалось, что мы сумеем наладить отношения. Иначе и быть не может.

– Тебе нужно придумать «оговорку о выходе», – сказала Мэй, хрустя жвачкой. – Просто на всякий случай. Именно так я поступила со своим гитаристом, Эдамом. Несколько лет назад мы встречались, а когда расстались, спокойно продолжили работать вместе. Понимаешь, Зак не может тебя бросить, потому что ты – лучшая подруга его покойной жены, а ты не можешь с ним расстаться, потому что вдовцов кидать нехорошо. Врубаешься?

Мэн протянула мне пакетик с чипсами. Вдовцов кидать нехорошо... Пожалуй, в этом заявлении что-то есть.

– Мэй, – сказала я, – если хочешь, приходи на свадьбу моего брата.

Брин вернула Генри приглашение с извинениями и туманным обещанием заскочить, «если позволит график». С тех пор как она отменила наши вязальные посиделки, мы с ней не разговаривали. Когда Генри сообщил мне о ее отказе, я взбесилась и бросила трубку, поклявшись, что больше никогда не позвоню Брин. Это было последней каплей. Видимо, она больше не желала иметь со мной ничего общего, а я устала с этим бороться, мне надоело расстраиваться и постоянно думать о ней. Я решила больше не мучить себя и не гадать, почему наша дружба, продолжавшаяся десять лет, закончилась. Так захотела Брин. Я старалась не падать духом, но все равно чувствовала себя несчастной. Хоть я и злилась на Брин, мне ее не хватало.

– Долго же ты собиралась, – хмыкнула Мэй. – Чему обязана честью?

Сказать ей или это прозвучит слишком сентиментально? Ладно, будь что будет.

– Я хочу, чтобы мы были подругами. – Мне было неловко, словно я Мэй на свидание приглашаю. – Если ты не против. То есть, может, тебя смущает, что мы работаем вместе, и все такое...

– Джесси, иногда ты меня просто убиваешь, – заявила Мэй. Она засунула жвачку в пустой пакет из-под чипсов и бросила его в урну. – Ты почти ни с кем не общаешься, за исключением узкого круга институтских приятелей, и не замечаешь очевидного: мы уже подруги.

Зак пошел со мной выбирать мороженицу, свадебный подарок Хамиру, а затем – набор пляжных полотенец с изображением футбольных мячей, которые заказал Генри. Я попросила, чтобы подарки завернули прямо в магазине: свадьба состоится уже через неделю, и за суетой я могу забыть купить оберточную бумагу и ленточку. А потом мы отправились в магазин «Бест бай» за посудомоечной машиной для Зака. Его дом понемногу обретал стильный вид. Я даже подумывала, не сделать ли несколько снимков: может, ими заинтересуется какой-нибудь журнал по дизайну? Вот тогда Тарин меня точно четвертует.

Мы шли между рядами посудомоечных машин, которые становились все более навороченными и блестели хромом и сталью, словно старые авто, переделанные для участия в уличных гонках. На руке Зака тоже что-то блеснуло: обручальное кольцо. Тут что-то не так: он его уже несколько месяцев не надевал. Даже белая отметина на пальце успела исчезнуть.

– Что это ты вдруг? – спросила я, легонько притронувшись к кольцу указательным пальцем, чтобы он не подумал, будто я сержусь.

– А, это? – Он повертел кольцо. – Ничего. Так, захотелось поносить. Хочешь, чтобы я его снял?

– Нет. – Я сама не знала, хочу ли я этого. Пожалуй, нет. – Не хочешь поговорить?

Зак засунул руку в карман. Его голубой взор затуманился. Он отвернулся и принялся читать техническую характеристику какой-то роскошной посудомойки, обладавшей «беззвучной изоляцией».

– О чем конкретно? – спросил он.

– Ну, не знаю. – Я улыбнулась, чтобы не нагнетать обстановку. – О чувствах, например.

– Я чувствую себя превосходно.

– Ну что ты, Зак! Нельзя все время чувствовать себя превосходно. Никто этого от тебя и не ждет. – Я потянулась к его руке.

– Но я и правда чувствую себя замечательно, – сказал он и перешел к другой посудомоечный машине.

Я поинтересовалась, что сказала насчет кольца доктор Бивер.

– Что? А... Я к ней больше не хожу. Я повернулась к нему.

– Но по вторникам тебя допоздна не бывает дома! Где же ты пропадаешь?

Зак раздраженно поморщился.

– Нигде. Просто гуляю. – Он усмехнулся. – Разве это не мое право – решать, ходить мне к психологу или нет?

– Конечно, – кивнула я.

Значит, он перестал ходить на прием к Бобрихе. Когда же это случилось? И почему?

В воскресенье мы пригласили на ужин Лору с Чазом. Они были единственной парой, которая смирилась с тем, что мы с Заком вместе. Вначале все шло гладко: Лора рассказывала мне о новом дизайн-проекте, который она готовила для благотворительного общества в Лонг-Бич, а я старательно избегала разговоров о Брин. Но после ужина, во время настольной игры-викторины «Гонка за призом» по мотивам «Звездных войн», Зака словно какая-то муха укусила.

– Это был не Тантуин, – заявил он, склонившись над столом.

– Нет, Тантуин, – возразил Чаз.

– Ну да. – Лора сняла очки и протерла их краем блузки. – Помнишь? Лейю еще спросили, где повстанцы, и она говорит – в Тантуинс, а потом взорвали Алдераан.

Чаз кивнул:

– Да, и на карточке так написано.

– На карточке все неправильно написали, – покачал головой Зак.

– Зак, ты что? – спросила я и выразительно покосилась на Лору, мол, когда это он успел нализаться?

– Давайте сверимся с фильмом. – Зак хотел встать, но споткнулся о тахту.

– Да ладно тебе, Зак, – сказал Чаз. – Черт с ним.

– Нет, я найду эту сцену. – Зак, покачиваясь, направился к полке с дисками.

– Зак! – воскликнула я.

– Да отвяжитесь вы все, сказал найду, значит, найду, – огрызнулся он.

Лора сделала страшные глаза. Потом потянула Чаза за рукав.

– Знаешь, мы пойдем, – сказала она. – А то я уже устала.

– Ага. – Чаз поднялся, бросил карточку на стол и надел черный кожаный плащ. Я видела, что он злится, но изо всех сил сдерживается.

– Отдохни, приятель, – сказал Чаз и похлопал Зака по плечу.

– Все равно я прав, – стоял на своем тот. Закрыв дверь, я повернулась к нему и спросила:

– Какого черта все это значит?

– Этот Чаз иногда такой придурок, – поморщился Зак. Я сказала, что ничего такого за Чазом не замечала.

– Да что ты вообще замечаешь? – фыркнул он и, хлопнув дверью, вышел из комнаты.

За секунду до того, как заснуть – Зак уже сопел рядом, – я поняла, что он прав. Нет, не в том, что Чаз придурок, а насчет того, что я ничего не замечаю. Я совершенно забыла, что скоро годовщина смерти Сесил.

– У вас есть отдел, посвященный трауру? – спросила я девушку за кассой книжного магазина, куда заскочила в обеденный перерыв. Я отоварилась в кафе булочкой и собиралась сжевать ее за просмотром книжек. Продавщица оторвалась от журнала и посмотрела на меня: она была до того похожа на Дерри, что мне захотелось пригнуться и спрятаться за стойкой с календарями. Но она просто предложила мне подняться на третий этаж. Там я обнаружила целый стеллаж, посвященный трауру. Полистав книги, покупатели клали их куда придется. Очевидно, материалы по оплакиванию усопших пользовались особым спросом. Каких только книг тут не было! Траур по родителям, по животным, по супругу...

Сегодня утром я слышала, как Зак плакал в душе.

Я не знала, что делать. Мы словно попали в какую-то спираль: мне казалось, что хватит уже горевать, а Зак неизменно возвращался к исходной точке. Для него Сесил словно бы умирала заново. Из моей же памяти постепенно стирались ужасные больничные сцены: их заменяли воспоминания о прежних беззаботных днях. Особенно мне нравилось вспоминать о том, как однажды я подарила ей на день рождения билет на концерт «Ю-ту». Мы припарковались у «Греческого амфитеатра». За нами тянулись вереницы машин, и нас совсем зажали. Схватив билеты, я заметила нечто странное: везде, куда ни кинь взгляд, длинноволосые прибалдевшие рокеры в черных сетчатых футболках. В конце концов все выяснилось: мы опоздали на неделю. Сегодня был концерт вовсе не «Ю-ту», а группы[ Металлика». Когда до меня дошло, в чем дело, Сесил так хохотала, что у нее аж живот свело. Потом мы поняли, что нам уже отсюда не выбраться. Я сторожила машину, а моя лучшая подруга побежала в кусты: от смеха ей захотелось в туалет. Но все закончилось не так уж плохо: мы сидели на капоте машины и под грохот гитар потягивали виски вместе с несколькими фанатами хеви-метал, которые приехали просто потолкаться на стоянке и послушать музыку. Мы жевали чипсы, которые я обнаружила на заднем сиденье, запивали их виски, перешучивались с каким-то парнем по кличке Пофигист, смеялись и скакали по траве. Сесил, уже слегка захмелев, прижалась ко мне лбом и заявила:

– Это самая лучшая днюха. За всю. Мою. Жизнь.

А с Заком было сложно. В последнее время он был сам не свой. «Вдовцов кидать нехорошо», – сказала Мэй и была права: я не могла его бросить, хотя с каждым днем наши отношения становились все более натянутыми. Но нужно же как-то спасать положение!

Заголовки книг показались мне довольно забавными: «Как пережить тяжкую утрату: пособие для начинающих», «Гнев, отрицание, депрессия, свидания» и даже «Вдовушка Шмидт» (!) – ну назовут же! Я уселась в здоровенное кресло и начала читать. Мое внимание привлекла глава из книги «Слишком молоды, чтобы носить черное». Она была озаглавлена так: «Вдовья лихорадка: когда вы готовы начать все заново». Я пробежала страницу глазами:

«Когда умирает близкий нам человек, мы часто мучаемся вопросом, почему высшие силы призвали именно его, а не нас. Мы либо чувствуем, что никто не сможет заменить нам покойного супруга, либо стремимся заново устроить свою личную жизнь. Мелисса потеряла Стюарта. Она боится пережить новую потерю и теперь почти не выходит из дома. А вот Мохаммед после смерти Шании, напротив, увлекся недавно появившейся в его офисе симпатичной сотрудницей. Однако ему стыдно признаться друзьям, что он вновь ведет сексуальную жизнь. В следующем упражнении...»

Автор, доктор философских наук Элоиз Лоис Андерсон, предостерегала против скоропалительных действий. «В этом вопросе сложно придерживаться строгих правил, – писала она, – но согласитесь, нельзя требовать от подростка, не закончившего водительских курсов, чтобы он участвовал в заезде по пересеченной местности».

Доктор Андерсон рекомендовала записаться в кружок гончарного искусства («найдите новые интересы») и избегать злоупотребления алкоголем («что неизбежно порождает депрессию у молодых вдовцов»). Для тех, кто уже с кем-то встречается, предлагались практические советы («запаситесь интимной смазкой: возможно при первом занятии любовью с новым партнером вы не сможете полностью расслабиться») и занятия йогой («медитация поможет принять нового друга и снимет стресс»). Я закрыла книгу и попыталась представить, с каким лицом я заявлю Заку, что все, что ему нужно, – это запастись интимной смазкой и отказаться от вина после ужина. А может, затащить его на занятия йогой и заставить встать в позу горы под мечтательным, но бдительным оком моей инструкторши Акаши (кстати, давненько я ее не посещала), которая заставит его выдыхать воздух через нос, словно фыркающий деревенский як? Идиотская книжка. Я доела булочку и все же купила «Слишком молоды, чтобы носить черное», безропотно выложив за нее свои кровные 24 доллара 95 центов.

Глава 23

Красавцы в шатрах

Приготовления к свадьбе Хамира и Генри отвлекли меня от Зака, которого окутывала аура затаенного раздражения и печали, и, надо сказать, я не возражала против такого перерыва. Что ни день – прибывали все новые родственники Хамира, кто из Ирана, кто из Индии. Я не успевала запоминать, как кого зовут. Сначала из Лондона прилетели родители Хамира, Асад и Ямини; на другой день – тетя Малти и дядя Экта из Дубай; потом четверо кузенов из Нью-Йорка, из них трое с женами и детьми. Чуть ли не каждый день проводились званые ужины, обеды и коктейльные вечеринки. Родственники Хамира произвели на меня впечатление. Кого тут только не было: академики, врачи, юристы... Генри держался с ними галантно и уважительно. Прежде мне почти не доводилось видеть брата в общении с родителям: обычно, когда наши отец и мать ругались, он прятался за спортивным разделом газеты.

Во время обеденного перерыва я, по просьбе Хамира, рыскала по реквизиторским мастерским. Он хотел, чтобы свадьба совмещала в себе иранские и индийские традиции, «этакое смешение стилей с налетом гламура». Я заказала чайные столики, марокканские фонари и кожаные пуфики. Арендовала шатер, накупила посуды под традиционные блюда.

Несколько огорчало, что многие родственники Хамира приехать отказались, заявив, что свадьба двух мужчин – не повод для торжества.

– Что ж, будем кутить, – заявил Хамир, широко улыбнулся и чокнулся бокалом вина с Генри. – Твое здоровье, Друг.

Когда Генри представил родителей друг другу, мой папаша и отец Хамира после рукопожатия обменялись многозначительными взглядами, мол, не совсем так я представлял этот торжественный миг, приятель. Зак был весел: то и дело нагибался ко мне и чмокал в щеку, очаровывал мою мать рассказами о Франции, куда он ездил после окончания кулинарного колледжа. Однако на следующий день тетя Луйя, – старшая сестра отца Хамира, если я ничего не путаю, – загнала Зака в угол.

– Мне рассказали о твоей жене. Бедняжка! – Она схватила его за руку и притянула пониже: так ей было удобнее. Ей было за семьдесят. Золотые браслеты на запястьях бряцали при каждом ее движении. – Мы, мусульмане, помним, что произнес пророк Мухаммед, когда умер его сын: «Глаза наши влажны от слез, и в сердце боль, однако мы не скажем ничего, кроме того, что приятно Господу».

Она погладила Зака по руке.

– Красиво сказано, тетя Луйя, – заметила я, думая, что Зак тоже ее похвалит. Но он ограничился отрывистым «угу», извинился и направился к столику с напитками.

– Эта дура сама не понимает, что мелет, – заявил Зак по дороге домой. Он неестественно крепко сжимал баранку. Мне показалось, что, будь это возможно, он вырвал бы ее с мясом.

– Ну что ты, Зак, – возразила я. – Она очень милая старушка. Нужно быть снисходительнее.

– Возраст еще не дает ей права говорить о моей покойной жене.

Мне вспомнилась цитата из книги доктора Андерсон: «Вы можете огрызаться, дуться, орать в голос – даже если раньше этого за вами не водилось».

Когда мы добрались до дома, я спросила у Зака, не думал ли он заняться йогой. Он остановился в холле. Хэппи носился вокруг – ждал, что его погладят.

– Новое увлечение пошло бы тебе на пользу, – сказа-лая. – Хобби поможет принять нового друга и снять стресс.

Зак поцеловал меня в лоб и, прежде чем отправиться в спальню, посмотрел на меня так, словно полагал, что я утратила способность соображать.

Наступил день свадьбы. Я не показывалась Заку, пока не оделась – будто невестой была я, а не Генри.

Несколькими днями ранее Хамир, его мать Ямини и Генри потащили меня в магазин одежды в районе Артезия выбирать сари. Идея принадлежала Хамиру. Я едва не умерла от смущения, увидев, как продавщицы, стоя на возвышении, демонстрируют покупателям шелковые полотнища, прошитые блестящими нитками.

– Слушайте, парни. – Я обернулась к Генри. – Это, конечно, очень красиво, но на мне сари будет выглядеть как маскарадный костюм.

– Моя свадьба. – Хамир прищелкнул пальцами. – Мне и диктовать правила.

Генри рассмеялся:

– Так что придется подчиниться, сестренка. Я покачала головой:

– Хорошо, но только при условии, что вы тоже нарядитесь во что-нибудь столь же экстравагантное.

Хамир скорчил недовольную рожу.

Я представила себя экзотической чайной комнатой и остановила свой выбор на оранжевом шелковом одеянии с золотой кромкой и ярко-изумрудной кофточке без рукавов, которая заканчивалась сразу под грудью. Ямини зашла со мной в примерочную и показала, как следует завязывать сари. Она плотно обернула юбку вокруг талии, расправила складочки и перекинула краешек ткани через левое плечо. Когда Ямини закончила меня обряжать, я вышла из примерочной и увидела себя в зеркале. Поразительно: я вдруг превратилась в принцессу из «Тысячи и одной ночи»!

Моя фигура, высвобожденная из затертых, скучных вечерних платьев, которых в доме Зака накопилась уже целая гора, стала... скажем так, фигуристей. Шелк облегал меня во всех нужных местах. Обнаженное плечо походило на спелый абрикос, а золотые нити оживляли цвет лица. Я была в восторге. Мне хотелось хлопать в ладоши и скакать от радости, я буквально не могла отвести от себя взгляд. Давно уже я не была такой красивой. Пожалуй, что даже никогда.

– Ну? – спросил Хамир. – Как тебе?

– Просто оборзеть можно. – Я обняла его за шею и рассмеялась. Возмущенная Ямини обернулась к Хамиру.

– Сын, – произнесла она с четким английским акцентом, – чему ты учишь эту девушку?

...Я посмотрела в зеркало, висевшее в ванной комнате Зака. Макияж вроде наложен правильно (как накраситься, мне тоже подсказал Хамир, вызвавшийся быть моим стилистом). Надеюсь, сари надето правильно.

– Ну как, готов? – крикнула я через дверь.

– Да, а ты? – откликнулся Зак.

Я вышла в гостиную, шелестя шелком и цокая по паркету открытыми золотистыми сандалиями.

– Ну? – спросила я. – Что скажешь?

Зак улыбнулся. Закат бросал на его лицо персиковые и золотистые отблески. В этот миг он был настоящим красавцем: черный костюм и желтый галстук, под цвет выгоревших на солнце волос.

– Джесси, какая же ты красивая, – сказал он.

– Спасибо. – Я взяла его за руку. Мне было чем гордиться, и я даже не заметила, что, наверное, впервые с далекого детства приняла комплимент без гримас, шуточек, закатывания глаз и прочего. Сейчас я не сомневалась в своей привлекательности.

Нам никто ничего не сказал о лошадях.

Мать, отец, Зак и я, вместе с сотней прочих гостей, сидели внутри огромного шатра в поместье Силвер-Лейк. Над нами возвышался особняк, выстроенный когда-то для двух звезд немого кино: поговаривали, будто там водятся привидения. В мощенном плиткой бассейне поблескивали плавучие свечи. Короткие волоски у меня на загривке то и дело вставали дыбом. Интересно, смотрит сейчас на меня кто-нибудь? Только не привидение, надеюсь.

Зак сидел справа от меня, а родители – слева. Прямо перед нами, в центре шатра, стоял друг Генри и Хамира, Райчан, профессор коранистики из Сан-Франциско и тоже гомосексуалист. Он должен был проводить церемонию.

Цок-цок, цок-цок... Все обернулись на звук: на белых жеребцах к нам приближались Генри и Хамир. На обоих были «шальварни» – это такие плащи из белого шелка, их надевают на специальную рубашку, – просторные белые шаровары, «кусры» (или «туфли Али-Бабы», как окрестил их Зак), а на головах – тюрбаны. При виде этой изумительной красотищи по толпе прокатился восхищенный вздох.

Хамир и мой братец, с лица которого не сходила глуповатая улыбка, спешились. Все расселись по местам.

– Церемония бракосочетания высоко чтится как в индийской, так и в персидской культуре, – начал Райхан. – Любовь поощряется Кораном, в котором муж и жена – в данном случае муж и муж (гости негромко рассмеялись), – сравниваются с одеждами друг для друга. Это означает, что они должны дарить друг другу тепло, защиту и близость. Мне всегда нравилось это место в Коране.

Райхан объяснил, что сегодня церемония будет заключаться в передаче друг другу «писем о намерении», сочиненных Хамиром и Генри. Когда парни зачитывали эти письма вслух, их глаза нежно, радостно и задорно поблескивали. Я пожалела тех родственников Хамира, которые отказались приехать. Будь они здесь, они бы поняли, что любовь эта чиста, а вовсе не порочна. Обменявшись письмами, Хамир и Генри поцеловались и со счастливыми физиономиями обернулись к нам. Я улыбнулась, вспомнив, как Генри уверял, что сама церемония, к счастью, будет недолгой.

– Добро пожаловать на «валима» – пир в честь молодой пары, – пригласил Райхан. – Не беспокойтесь, выпивка будет, Ведь недаром слово «алкоголь» взято из арабского,

– Это было круто!

Мэй подбежала ко мне сзади и стиснула в объятиях. Затем оглядела шатер и похвалила меня за то, что я все так замечательно подготовила, Действительно, праздник получился великолепный. На такой не стыдно было бы и султана пригласить – нет, даже двух султанов,

Мэй рассмеялась, увидев на столах украшенные бисером именные карточки – это она помогала мне нанизывать бусинки.

– Больше всего меня радует, что мы умудрились сделать это под бдительным оком мистера Времени, которым стращала нас Тарин.

– И не говори, – отозвалась я.

– Надеюсь, коктейль достаточно крепок для тебя.

Я обернулась и увидела Уайатта: он принес напитки.

– Поздравляю, Джесси, – сказал он, протягивая Мэй водку с тоником.

– Спасибо. – Я не ожидала, что Мэй пригласит Уайатта. Хотя почему бы и нет? В конце концов, они друзья, а парня у нее сейчас нет.

– Я Зак.

– Ой, прости! Зак – это Уайатт; Уайатт – это Зак. А это Мэй, ты ее и так знаешь.

Мэй обняла Зака.

В то время как все обсуждали церемонию и различия между католическими, еврейскими, индусскими и мусульманскими свадьбами, я нервно поглядывала на Уайатта. И что меня привлекает в этом парне? Я была немного смущена: и зачем только я полезла доказывать, что в искусстве все должно быть по правилам? К тому же меня злило, что он своими вопросами загнал меня в угол. При нашей первой встрече Уайатт был расслаблен до предела, даже стоял, развалившись, если можно так выразиться. А сейчас он был какой-то переполошенный, словно мальчик, в первый раз надевший взрослый костюм. Я не хотела заводить с ним разговор – снова увязну в словесах и буду глазами хлопать, как дурочка. Я обернулась к Заку и спросила, не хочет ли он подойти к моим родителям.

– Конечно, нужно их поздравить, – сказал он. Когда мы отходили, Уайатт наклонился к Мэй и что-то

сказал ей на ухо. Она откинула голову и расхохоталась.

Мы смотрели, как танцуют Генри и Хамир. Генри пытался вести, но его па отдаленно напоминали схватку за мяч в регби, и Хамиру это скоро наскучило.

– Да, кто-кто, а Хамир двигаться умеет, – сказала я, наблюдая, как тот учит Генри трястись под удары барабана.

– Переезжай, – вдруг сказал Зак.

– Что?

Я отвернулась от Хамира, завертевшего моего брата в танце. Я, наверное, ослышалась?

– Тогда тебе не придется оплачивать аренду, чем плохо?.. – Он покачал головой. – Погоди. Я не с того хотел начать.

И он стал перечислять доводы: мол, я обставляла его дом, должна же теперь насладиться трудом рук своих... Я и так провожу у него все вечера... Он меня любит... Я его люблю... Зак стиснул мою руку.

– Соглашайся, Джесси. Прошу тебя. Ты должна.

Он застал меня врасплох. Я хотела сказать, что пока не знаю, нужно время, чтобы все обдумать. В конце-то концов, мы встречаемся всего четыре месяца. Но тут я увидела Брин. Она, как всегда, была в мини-юбке и, словно на буксире, тащила за собой Дэвида. Не знаю, что заставило меня сказать «да» – то ли я так отчаянно желала, чтобы у нас все получилось; то ли подумала, что ни в коем случае нельзя сейчас бросать Зака; то ли просто хотела позлить Брин – так, самую малость.

– Вот вы где! – воскликнула Брин, направляясь к нам.

– Ты все-таки пришла, – сказала я.

– Да. Вчера, правда, пришлось работать допоздна. Но мы решили заскочить: вдруг торт на халяву предложат? Нельзя же упустить такой случай! – Она легонько чмокнула меня в щеку. – Поздравляю.

– Спасибо.

Дэвид стоял молча и держал Брин за руку. Чувствовалось, он не в своей тарелке. Словно ему сказали, что он должен сделать выбор, а он – по умолчанию – может принять лишь одну сторону – своей жены.

– Вы уже поздоровались с Генри и Хамиром? – спросила я.

– Поздороваемся, как только они покинут танцпол, – ответила Брин и покосилась на них. – Они просто прелесть.

Я улыбнулась: что правда, то правда.

– Угадай, что у нас? – спросил Зак.

– Чевочка с маслом, – ответил Дэвид.

– А бот и не угадал! Мы решили жить вместе. – Зак прямо-таки светился. Видно, опять хватил лишнего – в последнее время такое случалось частенько.

– Вот так новость, приятель! – Дэвид забылся идружески похлопал Зака по спине.

Брин облизнула губы. Мне хотелось схватить ее за плечи, потрясти и заорать: «Что мы делаем?! Мы же подруги! Ты что, забыла?!» Было забавно наблюдать, как она пытается скрыть недовольство. С самого первого дня нашего знакомства меня восхищало в Брин то, что она всегда говорила иделала что хотела, и ее ничуть не смущало, если порой это выглядело грубо и провокационно. Всякий раз, отмочив что-нибудь, она наслаждалась произведенным эффектом. Теперь мы поменялись ролями. Я вспомнила, сколько раз она вмешивалась и диктовала мне, как поступить, и все мои попытки переубедить ее заканчивались ничем. Сколько раз за последние месяцы я проверяла голосовую почту в надежде, что она оставила мне послание...

– Вот так новость, – произнесла Брин без всякого выражения. – Что ж, примите поздравления.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила я.

Дэвид и Зак понимающе переглянулись. «Ну вот, – читалось в их взглядах, – бабы опять сцепились».

Больше мы ничего обсудить не успели: сзади меня схватил Хамир.

– Пошли танцевать, принцесса. – Он потащил меня к танцполу. – Это Мохаммед Раффи – индийский Элвис.

– Правда? – Я сверкнула обворожительной, как мне хотелось думать, улыбкой и закружилась в объятиях Хамира.

Остаток вечера я только и делала, что смеялась, пила и танцевала. По просьбе исполнителей танца живота (среди которых были как женщины, так и мужчины) на танцпол поднялись Мэй, Уайатт, мои родители, кузены Хамира и даже Зак. Мы с Заком обсуждали планируемый переезд, и с каждым бокалом шампанского я все больше заражалась его энтузиазмом. Может, все еще выгорит, думалось мне. Я даже не заметила, когда ушли Брин с Дэвидом, – видимо, я так напилась, что уже ни на что не обращала внимания.

Глава 24

Есть чем гордиться

В годовщину смерти Сесил Зак заявил, что хочет побыть один. Утром я отправилась на кладбище и возложила на могилу цветы. Брин уже успела здесь побывать – я поняла это по букету тюльпанов, к которым Сесил всегда питала слабость. Затем я отправилась на работу. Целый день вспоминала, какая Сесил была классная и как с ней было весело. Мне упорно не давали покоя мысли о Заке. Раз двадцать, наверное, я собиралась ему позвонить, но так и не решилась. Вечером мы с ним встретились, и я поинтересовалась, как он себя чувствует.

– Мне легче, – к моему удивлению, признался он. Затем притянул меня к себе. – По-моему, ждать этого дня было страшнее, чем его пережить. Я понятно выражаюсь?

Я кивнула. Понятнее некуда.

– В последнее время я был для тебя сущим наказанием, – заявил он.

– Ну что ты! – солгала я. – Ты замечательный.

– Только не покидай меня, Джесс, – прошептал он, уткнувшись мне в волосы. – Знаешь, я ведь по-настоящему тебя люблю.

– Знаю.

– А ты меня любишь?

Моей первой мыслью было: «Да», Затем: «Нет». И наконец: «Да не знаю я!»

– Конечно, люблю, – сказала я вслух.

Праздники прошли тихо. Зак уехал к родителям, а я в кои-то веки решила наладить отношения со своими предками. Как-то раз, в самом начале января, я поехала за стульями для обеденного стола, которые заказала в сан-францисской студии дизайна специально для дома Зака. Совсем недавно мы положили паркет из фальшивого тика – пришлось ждать несколько недель, пока вечно занятой плотник выкроит для нас время. И еще нужно было встретиться с парнем, обещавшим заняться шторами. Короче, что ни день – непочатый край дел. Я предупредила хозяев своего домика, что скоро съеду, и через неделю готовилась переселиться к Заку. Пять месяцев нашей совместной жизни мы отметили в итальянском ресторане, где состоялась наше первое свидание. В тот вечер Зака прямо-таки распирало от новых планов: он говорил, что огромный встроенный платяной шкаф перейдет в мою собственность; что я сама могу выбрать шкафчик'! для ванной; предлагал пользоваться одной телефонией линией, но установить разные автоответчики.

Доехав до городка Лос-Фелис, я с удивлением обнаружила, что думаю о друге Мэй, Уайатте, которого не видела со дня свадьбы Генри. Тогда, во время пиршества, я неожиданно обрела в нем родственную душу. Пока Генри с Хамиром танцевали, Мэй трепалась с кузеном Хамира, Ваджи, а Зак обсуждал в баре спорт, мы с Уайаттом сидели на пуфиках и беседовали о его работе. Я понятия не имела, чем он зарабатывает на жизнь, хотя подозревала, что, возможно, он пишет сценарии – уж больно нарочито неряшливо он одевался, словно хотел этим сказать: «Я могу позволить себе ноешь эти шмотки, потопу что зарабатываю больше тебя». Но оказалось, что богачом его назвать нельзя. Он сказал, что занимается дизайном жилых помещений. Да и магазинов, кстати, тоже.

– А с чего это вдруг? – поинтересовалась я.

– Город растет, – объяснил он. – Ты, наверное, заметила, что в Лос-Анджелесе в отличие от того же Нью-Йорка мало ходят пешком? Но наконец-то и у нас начали появляться уютные микрорайончики, а не только придорожные торговые центры. Людям требуются стеллажи, паркет, освещение, украшения. Почему я должен отказывать им в их нуждах?

– Наверное, бешеные бабки зашибаешь.

– Да, для подработки неплохо.

– Для подработки?

– Вообще-то я скульптор, – пояснил Уайатт.

Мне сразу вспомнился наш спор в клубе «Эхо» но поводу того, считать ли дизайн творчеством. Неожиданно все прояснилось.

– А ты выставляешь свои работы? Он пожал плечами:

– Да так, сотрудничаю с одной нью-йоркской галереей. И еще с одной в Лондоне. В прошлом году попал на выставку-биеннале Уитни, но увы... И еще недавно уволил своего лос-анджелесского представителя: не получилось с ним «подружиться», как говорят дети.

Я посмотрела на него с уважением. Ничего себе! Не то что эта стерва Флук.

Уайатт неловко передернул плечами. После нескольких бокалов его акцент стал еще заметнее. Маленькое брюшко выпирало под пуговицами рубашки. Он улыбнулся, и вокруг его глаза собрались мелкие морщинки – наверное, полуденное остинское солнце постаралось. Ему было тридцать два года – «подходящий возраст», как сказала бы Брин, если бы мы с ней разговаривали. Странно, что Уайатт в самом начале нашего знакомства повел себя как придурок. Словно прочитав мои мысли, Уайатт добавил:

– Извини, что тогда, на концерте, завел этот спор. Я рассмеялась.

– Кстати, почему ты это сделал?

– Сам не знаю. – Он покачал головой. – Мэй говорит, ты очень тонко чувствуешь интерьер, а я ненавижу,

когда люди сами себя принижают.

Я бросила на него взгляд, как бы говоря: «Тоже мне! Это я-то себя недооцениваю?»

– Ладно, ты меня раскусила: я просто выпендривался.

– Но зачем! – спросила я.

С минуту он пристально меня разглядывал. Потом встряхнул головой и усмехнулся: мол, так я тебе и сказал.

– А ты действительно веришь в то, в чем пыталась убедить меня тем вечером?

– Нет, – призналась я. – Не совсем.

– Значит...

– Я не считаю то, чем сейчас занимаюсь, искусством, – пояснила я. – Думаю, просто мы всегда нуждаемся в точке опоры.

Уайатт поморщился: видимо, ему не понравилась моя фраза.

– Мне продолжать или не надо?

– Разумеется. Извини.

– Ну так вот. В мире чего только не происходит: разные дорожные аварии, разводы, теракты в подземке... С этим ни ты, ни я ничего поделать не можем, согласись. Но у каждого человека должно быть место, где ему хорошо. Я считаю, именно поэтому люди, в частности я сама, мечтают жить в уютном доме. Для меня дом – это отражение мира моей мечты. А может статься, и меня самой. Такой, какой мне хотелось бы быть.

– Ну ты даешь! Как заговорила! – Уайатт шлепнул себя ладонью по колену. – Хорошо все-таки, что я затеял тот спор. – Он выпрямился и указан на меня пальцем. – Такой уж ты человек: если тебе не бросят вызов, свернешься клубочком на заднем сиденье, а кто за рулем и куда тебя везут – не важно.

– Да ладно! – взвилась я. – Не до такой же степени.

Он скользнул глазами по слегка влажному шелку моего индийского облачения – я вспотела, отрываясь под Мохаммеда Раффи. («Это делается вот так, – поучал меня двоюродный брат Хамира, показывая, как двигать кистями рук под индийские ритмы. – Представь, что ты вкручиваешь лампочку».)

– Тебя сейчас не узнать, – заметил Уайатт.

Я покраснела, вспомнив, что поначалу сравнивала Уайатта с безобидным плюшевым мишкой. «Не такой уж он безобидный, – подумала я. – Жаль, что он не в моем вкусе».

Я ехала и вспоминала эту беседу. И тут, на Хиллхерст-стрит, в окне небольшого домика, увидела табличку: «Сдается». В меня словно бес вселился: я резко надавила на тормоза.

Вот.

Так.

Просто.

Вечером, когда Зак вернулся домой, я бросилась ему навстречу.

– Я... собираюсь... открыть... собственный... магазин! – завопила я и изобразила удар в стиле карате. – Аккрррррада-хахахаха!

Что? – Он застыл с недоуменным выражением на лице.

– Собираюсь открыть собственный магазин! – Я снова заулюлюкала и подпрыгнула.

– Какой магазин?

Зак выложил на обеденный стол принесенные журналы и файлы. Вид у него был измотанный. В этом месяце он вызвался написать несколько дополнительных отзывов, да еще колонку нужно было вести. Если его и заинтриговало мое сообщение, он этого никак не выказал.

– Мебельный, – пояснила я. – Какой же еще? Я схватила его за руку и потащила в кабинет.

– Я тут твоим столом воспользовалась, надеюсь, ты не возражаешь.

Я рассказала ему о бунгало, которое сегодня осмотрела. Заросли бугенвиллеи у двери сразу же покорили мое сердце, как выразился бы Кэмерон Кроу. Зеленые лозы вились по дощечкам из белого дерева и ниспадали на фронтальный эркер, заставленный горшками. Цветы, высаженные в них, напоминали поделки из ярко-розовой бумаги. В доме играло радио. Я робко приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Владелец что-то ремонтировал. Он разрешил мне осмотреть здание. Собственно, это был не магазин, а маленький домик. Вероятно, бунгало было частью первой диснеевской студии до того, как она перебралась в Анахайм. Изнутри стены были выкрашены в непретенциозный белый цвет. Окна выходили на все четыре стороны. Большая комната тянулась вдоль всего фасада. В глубине помещались маленькая спальня (ныне переоборудованная под склад), ванная комната и крохотная кухня.

– Посмотри, – сказала я Заку. – Вот примерный список, с чего нужно начать. Я уже подала заявку на аренду.

Пока он просматривал список, я расписывала свой будущий магазин. Это будет маленькая лавочка, дабы свести накладные расходы к минимуму. Предметы интерьера я стану подбирать сама. Нужные ресурсы у меня уже имеются: я знаю обойщиков, резчиков по дереву, мастерские, в которых занимаются напылением, лакировщиков, продавцов раритетных тканей. Да я и сама кое-что умею.

– Слава Богу, сообразила притащить домой свою папку. Как только я сообщу Тарин эту новость, она вмиг конфискует мою визитницу. – Я помахала бумагами перед носом у Зака. – Тут записаны все мои контакты и все забракованные ею идеи.

К тому же у меня целый сарай забит мебелью, скупленной на всех окрестных толкучках. До этого барахла у меня пока руки не доходили. Там валялось все то, чему я не нашла применения в своем доме и что не годилось для дома Зака. Если к этому хламу приложить руки, его можно будет распродать.

– Да, и еще я тут подумала, – продолжила я, – почему бы не оформить магазин как галерею? Я как директор буду вести переговоры с художниками и мебельщиками – дело привычное. Как-никак на художника училась. Как тебе такая идея? – спросила я. – Ну, то, что я буду единолично курировать магазин? Или я слишком о себе возомнила? Не хотелось бы уподобиться Тарин.

– Джесси, погоди. – Зак опустился на стул и взъерошил волосы. – Чуть помедленнее. Чем ты за все это собираешься платить?

– Деньгами Сесил, разумеется. – Я напомнила, что она разрешила мне тратить деньги по своему усмотрению. – Уверена, моя задумка пришлась бы ей по душе. Сес всегда в меня верила. Недаром когда-то она просила меня обставить этот дом. Да и тебе понравилось, как я справилась с задачей, правда ведь?

– Конечно, – сказал Зак. – Но ведь ты хотела действовать по беспроигрышному плану? А подобные начинания нередко оборачиваются крахом. Пятьдесят тысяч – сумма порядочная, но нужно же еще учесть арендную плату, жалованье служащим, страховку...

Я заявила, что управляться с магазином умею – это даже Тарин подтвердит. В «Клетке» я заведовала всем – зарплатой, страховкой, приказами, налогами... А если не будет хватать денег, устрою мастер-класс: стану учить людей основным правилам интерьера – когда их можно нарушить, а когда следует придерживаться. Что-то вроде курсов «Сделай сам». Короче, все, чем должна была бы заниматься Тарин, не будь она таким снобом.

– Ты не представляешь, насколько высокомерно относятся к клиентам в «Золотой клетке», – говорила я. – Их там прямо-таки третируют. Люди уходят от нас не с радостью, что нашли такую замечательную фирму, а с горьким осознанием того, что начисто лишены вкуса. Кстати, еще я могу проводить консультации. Тарин за это дело берет двести баксов в час, а толку никакого. Работаю одна я. Наглядное подтверждение этому – та же Биггенз.

Зак хмыкнул.

– Уж больно быстро ты все решила. А Хэппи ты покормила?

Я покосилась на пса.

– Нет. Да и сама еще не ела, только собираюсь. Но разве ты не рад? Сам же хотел, чтобы я уволилась.

– Рад, – кивнул он. – Даже очень. Просто... Когда ты собираешься подавать заявление об уходе?

– Завтра.

– Смотри какая шустрая.

Да уж... Шесть лет гам задницу протирала. А я-то думала, Заку нравятся шустрые.

Он захлопал глазами, а потом спросил, не передумала ли я переезжать к нему.

– Нет, конечно! Все остается в силе, просто я стану счастливым человеком. Нам обоим это пойдет на пользу, а то все время чего-то недоставало. – Я взяла его за руку. – Даже объяснить не могу... Какая-то безысходность. Я ходила как в воду опущенная. А теперь все изменится. Порадуйся же за меня!

Зак заверил, что рад за меня. Я отправилась кормить бедного песика, который с покинутым видом стоял посередине кухни. Очень хотелось верить, что Зак был со мной искренен.

Глава 25

Цветы – это сила

То, что мне позвонил Уайатт, конечно, было делом рук Мэй. С утра пораньше я поделилась с ней планами насчет магазина («Давно пора!» – завопила она в трубку), а днем позвонил он. Сказал, что хочет взглянуть на дом, который я намереваюсь арендовать, и обсудить со мной его перепланировку.

– Это было бы здорово, – сказала я. – А когда ты сможешь подъехать?

– Дай сверюсь с календарем... – Уайатт зашуршат бумагой. – Как насчет... да прямо сейчас!

Мы договорились встретиться у мексиканского ресторанчика, неподалеку от будущего магазина. В первую смену сегодня работала Мэй, а я до обеда могла не появляться.

По дороге в Сан-Фелис меня одолели привычные сомнения – вот, ввязалась в какую-то сомнительную авантюру. Вопреки моим заверениям я не была уверена на все сто, что справлюсь. А теперь еще и друга Мэй сюда впутала. Но должен же мне кто-то помочь! А он разбирается в таких делах.

Когда я добралась до «Юки», Уайатт уже сидел во дворе ресторана, за пластмассовым столиком. Со мной был Хэппи. Тут же примчалась хозяйка, наорала на меня и потребовала привязать Хэппи на парковке («не хватало еще, чтобы собака мочилась там, где люди едят»).

– Не очень-то вежливо с ее стороны, – заявила я, усевшись напротив Уайатта после того, как привязала пса в тенечке. – Хэппи воспитанный.

– Да, Розита иногда перегибает палку. Ладно, не переживай. Лучше попробуй эту вкуснятину.

Он протянул мне какое-то месиво: кусочки жареной свинины, яиц и сальсы едва не высыпались из мучной лепешки на стол. Не тяжеловато ли для обеда? Сам Уайатт уже успел посадить на футболку пятно. Я поморщилась и отвернулась, мол, спасибо, не хочу, но он чуть ли не в рот совал мне этот жуткий бутерброд, уговаривая:

– Ну же, кусочек! За кореша Уайатта...

Я откусила совсем чуть-чуть, только чтобы он от меня отвязался. Свежие листья кориандра, мелко рубленный лук и ароматное мясо оказались на удивление приятны на вкус.

– Ну и ну! Даже не верится! – воскликнула я.

– Приготовлено на славу. – Уайатт снова откусил от этой странной лепешки и облизал губы. – Вкуснотища.

Потом предложил мне еще раз куснуть, но я помотала головой: так нервничала, что кусок в горло не лез. Он запихал остатки в рот и сказал:

– Что ж, в таком случае забирай свою собачку и пошли. Уайатт бросил салфетку на стол, встал и наклонился к

Хэппи, который тут же принялся лизать его лицо. Меня чуть не стошнило от этой сцены: Уайатт стоял, зажмурившись, а собака слизывала остатки жира, которые не были стерты салфеткой. Открыв глаза, Уайатт подмигнул мне. Я почему-то покраснела.

Достав ключ из-под цветочной кадки, куда его положил хозяин, я провела Уайатта по дому.

– Вот самое лучшее, что здесь есть. – Я распахнула стеклянные двери. – А именно сад.

– Ухты! – присвистнул Уайатт. – Какой огромный.

Сад покорил меня с первого взгляда. Вдоль стены тянулись заросли гортензии. По решетке вился жасмин. Здесь даже лимонное дерево было. Плюс еще шестьсот футов земли, на которой пока ничего не росло. Сад, бесспорно, был очарователен, но меня смущало одно: как использовать такую громадную площадь? Вряд ли я смогу позволить себе закупить чернозема и высадить на нем травку, чтобы клиенты любовались сочной зеленью. Я поделилась своими сомнениями с Мэй. Вот тогда-то она и позвонила Уайатту.

– Что ж. – Уайатт засунул руки в карманы. – Один небезызвестный тебе специалист может организовать здесь великолепный внутренний дворик и обустроить стеллажи, например, для калифорнийской керамики. Это не треп, я серьезно. Будешь выставлять здесь на продажу декоративные цветочные горшки и кадки – ты их, по-моему, любишь. Да и для мебели места хватит.

– Комната на открытом воздухе, – осенило меня. – Вот в чем главная прелесть калифорнийской жизни. Это же верх совершенства!

(«Верх совершенства»? Да что я такое говорю! Я же поклялась больше никогда не повторять любимые фразочки Тарин.)

Действительно, почему бы не продемонстрировать, как красивы комнаты под открытым небом на примере собственного магазина? Да и курсы тут можно проводить, а слушателей угощать вином и сыром... Я повсюду высажу цветы. Да, нужно поинтересоваться у Уайатта, сумеет ли он построить камин на открытом воздухе...

Мы с Уайаттом обменивались идеями и предложениями. Встроенные полки стоит заменить стеллажами в стиле модерн, что придаст магазину современный вид, а то сейчас это обычный деревенский домик. Уайатт предложил прикрепить к потолку балки из искусственного дерева иразвесить на них светильники для продажи. Прилавок сделаем простенький – сойдет и пластик под дерево, а пол Уайатт посоветовал залить бетоном, чтобы не тратиться на паркет.

– А сколько ты за все это возьмешь? – спросила я. Мне вспомнилось предостережение Зака: пятидесяти тысяч может не хватить для реализации проекта.

Уайатт прислонился спиной к подоконнику и задумчиво погрыз ноготь. Его фирменный ремень блестел на солнце. Вытертые джинсы не скрывали того, как обмякло его полное тело, разительно отличавшееся от поджарой фигуры Зака.

– Я думаю попросить тебя выставить в своей лавке мои новые скульптуры, – сказал он. – При условии, что ты выплатишь комиссию прежде, чем наши расходы составят десять тысяч, и десять процентов возьмешь себе. Я все сделаю бесплатно. Но вот на материалы потребуются деньги.

– Очень щедрое предложение.

– Еще бы.

С минуту я размышляла.

– А что, если я выплачу комиссию лишь тогда, когда наши расходы уже составят десять тысяч, а себе возьму пятнадцать процентов?

– Пятнадцать процентов? – Уайатт склонил голову набок. « Вот так ковбой, – подумала я. – Пора мне начать ценить себя».

Он улыбнулся и протянул мне руку. Я пожала его крупные пальцы и теплую ладонь.

– Лады.

Пообещав Уайатту позвонить, как только получу право на аренду, я помчалась на работу. Тарин на месте не было, поэтому я прожужжала Мэй все уши насчет своей лавки. Описала, как она выглядит, рассказала о замыслах Уайатта, перечислила собственные идеи.

– Поцелуй за меня своего приятеля взасос, – попросила я.

– Вот еще! – Мэй чуть не выронила античную вазу. – Да он мне как брат родной,

Я взяла у нее вазу и поставила в сервант.

– Стало быть, ты не находишь его привлекательным? – с некоторым разочарованием спросила я. И что это на меня нашло?

– Хм-м... – Она раздула щеки и стала похожа на мультяшного героя, проглотившего бомбу. – Мы с Уайаттом дружим с тех пор, как я сюда переехала. Он был моим первым соседом. Он, конечно, классный парень, но... – Она передернула плечами. – И не говори так больше.

Зак просил, чтобы по дороге домой я заскочила во вьетнамский магазин-кулинарию за его любимым соусом, Я купила соус, а также чипсы с креветками, к которым он питал слабость. Почти сразу же после этого мне позвонили и сообщили, что мой запрос об аренде удовлетворен. Теперь дело было за малым: дать хозяину разрешение на погашение чека, если я, конечно, не передумала. В банк я уже не успевала, но пообещала заняться этим с утра пораньше. Я позвонила Уайатту на сотовый и оставила сообщение.

– Получилось! – радостно воскликнула я, отключив телефон.

Когда я приехала домой, Зака еще не было. Я уже начала волноваться, но в восемь он появился.

– Где ты был? – спросила я. Он частенько где-то пропадал, но я старалась лишний раз не расспрашивать, боясь показаться назойливой. В последнее время мы по большей части ладили друг с другом.

– Так, на машине по городу катался, – ответил он.

– Я звонила тебе на сотовый.

– Батарейка села.

Зак спросил, чем я сегодня занималась, и я принялась расписывать, как думаю обустроить свою лавочку. Он сидел на диване, снимая с обивки невидимые пылинки, и кивал головой.

– Угу. Угу. Угу.

На следующее утро я заехала к себе домой (почти все уже было готово к переезду) и достала из нижнего ящика стола чек Сесил. При виде почерка отца Сесил я испытала легкие угрызения совести. Потом покачала головой: с меня довольно. Зажмурилась и прошептала:

– Спасибо тебе, малышка. Я тебя так люблю! Затем положила чек в кошелек и отправилась в банк.

– Я хочу открыть новый счет, – заявила я, отдавая кассирше чек.

– Чудесно, – ответила та, хотя ей было, по сути, плевать. Но я все равно улыбнулась в ответ.

Потому что это и впрямь было одно из чудеснейших мгновений в моей жизни.

Я всегда приезжала в магазин заранее. Тарин обязан; была появляться каждый день, но она этого не делала. В свободное время я протирала клавиатуру специальными тампонами, смоченными в спирте. Раскладывала старые документы по папкам. Смахивала пыль со столов и стеклянных безделушек. Пылесосила помещение и разбиралась на складе. Мэй никак не могла взять в толк, зачем я так стараюсь. Она на моем месте вообще не появлялась бы на работе, и пусть бы Тарин ломала голову над тем, что со мной сталось. Но я не собиралась прятаться, точно нашкодивший ребенок, который стянул последнее печенье. Мне хотелось побеседовать с Тарин с глазу на глаз, и я это сделаю, пусть даже ждать придется долго.

На четвертый день, перекинув табличку с надписи «закрыто» на «открыто», я окинула магазин придирчивым взглядом. Комар носа не подточит. Я пораскинула мозгами: ничего не забыла? Пусть Тарин не думает, что без меня ей будет только лучше. Ни за что не доставлю ей такого удовольствия.

Тарин появилась после двух.

– Здравствуйте, девушки, – поздоровалась она и зыркнула на меня плоскими глазищами, словно рыбища из документального познавательного сериала «Неделя акул». В руке она сжимала ванильную газировку со льдом. Когда она хотела отпить глоток, бутылка чавкнула. Видно, пустая. – Джесси, будь добра, сбегай за газировкой, – попросила она. – Да, и еще захвати чай с молоком и специями. Через двадцать минут у меня встреча с клиенткой.

Я кивнула. Конечно-конечно.

Отправилась в кафе, купила чай и газировку (нарочно выбрала самую большую бутылку) и заплатила десять долларов из своего кошелька – не привыкать. Вернувшись, поставила напитки Тарин на стол, не забыв при этом обернуть их салфеткой, как она любит. (По ее словам, «это верный признак того, что ты получил от жизни все, что хотел».)

Думала, она хоть спасибо скажет. Как-никак на собственные деньги купила ей эти тонизирующие напитки, да еще и с доставкой. Как же!

– Тарин?

– Да? – Она разглядывала каталог, в котором предлагались круизы по Адриатическому морю.

– Я хочу сообщить кое-что важное.

– Валяй. – Она перевернула страницу.

– На прошлой неделе я оставила на вашей голосовой почте несколько посланий, в которых говорилось, что у меня к вам важный разговор.

– Да? – Ее лицо ничего не выражало. – Не знаю, я не слушала.

Я улыбнулась. Значит, она считает, что мне даже лгать не обязательно.

– В общем, я открываю собственный магазин. – Я положила на стол Тарин визитку, которую вчера заказала в специальном ателье. На визитке были изображены виноградная лоза и название лавки: «Бугенвиллея». («Бу-ген-вил-ле-я», – раз сто на дню повторяла я Мэй. Ну, нравилось мне это название. Уже только ради него стоило пойти на риск.) К визитке прилагался купон на двадцатипроцентную скидку, вступавший в действие после пятнадцатого марта – в этот день, Бог даст, откроется мой магазин. – Как видите, до открытия остается совсем недолго, поэтому я хочу взять расчет.

Тарин к визитке даже не притронулась. Она стиснула зубы, а потом неестественно рассмеялась.

– Это шутка? Ты же понятия не имеешь, как управлять магазином, Джесси.

– Позвольте с вами не согласиться, – спокойно возразила я. – Как-никак последние шесть лет я вела за вас все дела.

Тарин натянуто улыбнулась:

– Ничего подобного! Скажешь тоже. Это правда, и она прекрасно это знает.

Тарин просунула кончик языка в дырку между передними зубами. Теперь ее язык напоминал змеиное жало. Ну вот, начинается, подумала я.

Она посмотрела на меня почти с нежностью. В ее взгляде застыло притворное сочувствие.

– Ах, Джесси! – Она прижала руку к груди. – Я и представить себе не могла, что ты так несчастна. Боже мой! Конечно, я заметила, что ты расстроилась, когда я сказала, что ты получишь лишь часть комиссии, уплаченной Лиззи, но, золотко... Ах, как же тебе объяснить... Она не воспринимала тебя всерьез как дизайнера. Я просто вынуждена была вмешаться, иначе она съела бы тебя с потрохами, а я не могла этого допустить. Просто хотела избавить тебя от лишних страданий.

– И кого это я на этот раз собиралась съесть с потрохами? – поинтересовалась невесть откуда взявшаяся Лиззи. – Стою у двери, говорю по телефону и вдруг слышу – кто-то меня вспоминает. –Она отхлебнула чай с молоком и специями, заказанный Тарин специально для нее. – Так кто же на сей раз выступил в роли моей несчастной жертвы?

Это был мой единственный шанс.

– Возьмите, Лиззи. – Я протянула ей визитку. – Знаю, вы сотрудничаете с другим дизайнером, но на всякий случай имейте в виду, что я открываю собственный магазин. Если что-то понадобится, пожалуйста, звоните.

– Джесси! – Тарин поднялась из-за стола. – Должно быть, в том, что ты так глупо себя ведешь, есть и моя вина. Не могу поверить, что ты говоришь это всерьез. Лиззи, прости, ради Бога. Мне нужно тщательнее выбирать сотрудников.

– Не извиняйся. – Лиззи снова отхлебнула чаю. А потом произошло ужасное: она вернула мне мою визитку. Я была раздавлена, но старалась не падать духом. В конце концов, я действительно еще никто. – Похоже, я выбрала не самое удачное время, Тарин, – сказала она.

Сгорая от стыда, я взяла у нее визитку.

– Конечно, Лиззи. – Тарин бросила на меня торжествующий взгляд: «Что, получила?» – и раскрыла ежедневник. – Назначь другое время, и мы перенесем нашу встречу.

Лиззи сделала вид, что не слышит, и направилась к двери.

– Тарин, милочка, – сказала она. – Если хочешь оставаться моим другом, не поминай меня лихом. Я была довольна работой Джесси, а если она увольняется – что ж, придется нанять ее заново. – Она обернулась ко мне: – Такие богатые люди, как я, не собирают номера телефонов. Для этого у меня есть две ассистентки. Я решила купить домик по соседству с Кэрри Фишер, мы с ней подруги. Звякни мне в офис. Есть что обсудить.

Глава 26

Долой бежевые тона

Мэй помогала мне упаковывать вещи и с рвением, достойным иного применения, отделяла зерна от плевел.

– Бог ты мой, Джесси! – воскликнула она, открыв ящик. – Сколько у тебя черных топиков?

Я посмотрела на нее: в руках она сжимала шесть вышеупомянутых предметов одежды. Потом окинула себя взглядом: на мне был надет седьмой.

– Они ко всему идут, – пояснила я. Мэй покачала головой и заявила:

– Все поношенные – на выброс. Итого остаются три. Я умоляюще взглянула на нее. Всего три?

– Нужно как-нибудь пройтись с тобой по магазинам. Если честно, совет тебе не помешает.

Я рассмеялась: да за милую душу! Но вот у Сесил, как она ни старалась, ничего не вышло. Скорее всего я опять накуплю черных топиков. Придется уж с этим смириться.

Мы упаковали все ценное, что имелось в гостиной, кухне и рабочем кабинете. Коробки с нужными вещами сложили в коридоре, а пакеты с разным хламом валялись по всей квартире. Надо же, оказывается, я еще та старьевщица. С виду у меня в доме вполне прибрано, но все ящики, которые открывала Мэй, все шкафчики, в которые она заглядывала, были битком набиты всяким барахлом.

– Значит, вы с Уайаттом поладили, – заметила Мэй, один за другим швыряя в мусор пузырьки с бежевым лаком для ногтей. (Сесил утверждала, что это – единственный благородный оттенок лака, но я так и не научилась его правильно накладывать, слишком уж он был светлый, так что у меня этих пузырьков скопилась целая коллекция.)

Да, Уайатт мне нравился. Мы трепались с ним почти каждый вечер. Иногда зарабатывались допоздна и ели прямо в мастерской, пристроив доставленные на дом блюда мексиканской кухни на обломке доски и вылавливая запутавшиеся в волосах опилки. Я любила наблюдать, как Уайатт работает, и многому у него научилась. Специально для магазина он стругал восхитительные резные полочки, кропотливо отрабатывая каждую мелочь. Это не могло мне не льстить. Однажды я даже посетила его жилище, расположенное при городской пивоварне, где некогда действительно производили пиво. Теперь здесь нашли прибежище творцы искусства, спонсируемые государством. Здание вовсе не производило впечатления коммуны хиппи, напротив, за последнее десятилетие художники значительно облагородили пивоварню. Уайатт обитал в двухэтажной квартире, выполненной в современном стиле – куда ни посмотри, везде стекло, кирпич и сталь. На верхнем этаже, который напоминал большую лоджию, нависшую над гостиной (она же рабочая студия), располагалась спальня. Там стояла огромная кровать с белыми подушками и пуховым одеялом, которое вздымалось волнами, словно взбитые сливки. В квартире Уайатта оказалось гораздо чище, чем я ожидала.

Собственно, я пришла, чтобы выбрать скульптуры для выставки-продажи. Работы Уайатта почему-то представлялись мне похожими на автора. Что-нибудь шершавое, неотесанное и огромное. Но его скульптуры оказались тонкими, изящными и очень теплыми. Большей частью они были выполнены из смолы. Одна работа, прикрепленная к стене, представляла собой птичье гнездо, распустившееся словно цветок. Меня поразили детали: гнездо образовывали тончайшим образом переплетенные между собой веточки. Внутри лежали два маленьких голубых яичка. В одном была крошечная коричневая трещинка, словно из него вот-вот должен кто-то вылупиться.

– Как называется эта работа? – спросила я, подойдя поближе.

– «Давай мириться», – ответил Уайатт.

– Посвящается девушке? – спросила я.

– Да, девушке. – Он пожал плечами. Остальные его произведения были столь же необычны. Главной темой была природа, однако с налетом модернистских веяний: мотылек, попавший в переплетение веточек; полый кактус колючками внутрь...

Пожалуй, я немного хватила лишнего. Мы ели пиццу и обсуждали предстоящую работу. Я валялась на огромном диване с блокнотом, в который все записывала. Уайатт включил музыку своего родного штата: из колонок, скрытых в древних белых стенах, полились ритмы групп «Вис-китаун» и «Олд найнти-севенс». Мне вдруг захотелось, чтобы Уайатт свернулся со мной рядышком на диване, но я знала, что не могу его об этом попросить, потому что встречаюсь с Заком. Вот был бы он посимпатичнее, хоть самую малость... Боже, какая же я испорченная!

Уайатт проводил меня до машины. Я еще раз похвалила его работы.

– И твои работы мне тоже нравятся, Джесси. – Он протянул руку и что-то смахнул с моего лица.

Я вздрогнула.

– Ресничка, – объяснил он.

Я начала рыться в сумке, разыскивая ключи.

– Уайатт, спасибо тебе большое. За все.

– Эй, Джесси, ты что, заснула? – На меня смотрела Мэй. Я стояла посреди комнаты и держала настольные свечи – подарок Хамира. Ах да, нужно завернуть их в бумагу.

Мэй закатила глаза и снова принялась рыться в туалетном столике.

– А от этого барахла ты избавиться не желаешь? – Она отошла в сторону, и моему взгляду предстал ящик, забитый практически одинаковыми черными кофтами. Мэй покачала головой. – Кстати, Уайатт считает, что «Буген-виллею» ждет большое будущее.

Надеюсь.

– Знаю, ты ненавидишь, когда тебе лезут в душу, но все же: между вами что-то происходит?

Я заверила Мэй, что между нами ничего нет и быть не может. «Правда, когда мы с ним прощались и он называл меня по имени, у меня по телу мурашки пробежали, – подумала я. – Но я села в машину и уехала домой. А остальное не важно».

Мое прошлое было разложено по картонным коробкам. Я уволилась с работы. Новый магазин еще нужно было приводить в божеский вид. Я находилась в каком-то подвешенном состоянии. Да тут еще Зак. Он... не знаю, как и сказать. То ли намеки делал, то ли прощупывал почву. Насчет нашей жизни после переезда. И что теперь мы связаны «на вечные времена». Всякий раз после таких разговоров мне хотелось мчаться за пачкой сигарет. Один раз я так и сделала: две выкурила в машине, а остальные выкинула – совесть замучила.

– После переезда нам следует подумать о том, чтобы официально узаконить наши отношения, – заявил Зак, когда мы разгребали его кухонный шкафчик, освобождая место для моей посуды.

Однажды, когда я собиралась наведаться к какому-то новому дизайнеру по поводу заинтересовавших меня образцов подушек (хотела выставить их на продажу), Зак брякнул:

– Предположим, некая условная пара поженится. Когда у этой условной пары появятся дети?

– Скорее всего не скоро, – ответила я, не отрываясь от трехстраничного списка неотложных дел. – Особенно если учесть сложившиеся обстоятельства.

– Да, твой магазин отнимает у тебя уйму времени, – изрек Зак, наливая себе кофе. – Налить тебе чашечку?

Я покачала головой: мол, некогда.

– Как ты понимаешь, предстоит куча дел. – Я встала и поцеловала его. – Но игра стоит свеч, не так ли?

– Разумеется, – кивнул Зак. Я немного помолчала.

– Может, ты чем-то недоволен? Тогда скажи.

– Да нет. – Он отхлебнул кофе. – Надеюсь, мы поступаем правильно.

Он ушел в свой кабинет писать статью, а я стояла и думала, что такое «правильно». Наверное, человек это просто чувствует. Или нет? Ну как объяснить, что моя карьера наконец-то сдвинулась с мертвой точки и нельзя бросать начатое, иначе мой энтузиазм может просто испариться, как тогда в художественной школе? Я опустила глаза: во время разговора с Заком я что-то машинально чертила в блокноте. Оказалось, я писала. Слова образовывав замкнутый круг, чем-то напоминавший скульптуру-гнездо из студии Уайатта. Что-то вроде этого:

По дороге в «Хоум депо» (Уайатт заказал штепсельные розетки) я думала о докторе Андерсон, чья книга все более напоминала мне историю моей незадавшейся жизни. Я изредка проглядывала ее, запершись в ванной. «Многие мужчины, пережившие тяжкую утрату, – предупреждала она, – не могут в одиночку справиться с эмоциональным потрясением и стесняются обратиться за помощью к своим друзьям – мужчинам. Поэтому чаще всего они ищут женщину, готовую разделить с ними их тяжкую ношу. Зачастую такие женщины сами нуждаются в поддержке и понимании, так что спешу предостеречь вдовцов: смотрите, кого вы выбираете!»

Вспомнив этот отрывок, я до того рассвирепела, что, доехав до магазина скобяных товаров, направилась прямиком к урне, зашвырнула туда книжку и вылила на нее остатки кофе.

– Вот тебе, подлая, злобная баба. Получай! – прошептала я и захлопнула крышку урны.

Доктор Андерсон сама не знает, что несет.

Глава 27

Все в твоих руках

Я в последний раз повернула ключ в замочной скважине теперь уже не моего дома. Это далось мне нелегко. А при виде зацветшего жасмина, который в этом году долго не желал распускаться, я с грустью поняла, что наконец-то обустроила свой дом, как мечтала – он теперь был картинкой. Неудивительно, что в тот же день, как хозяин дал объявление, его сияла молодая пара из Нью-Йорка.

Генри сидел за рулем арендованного грузовика. Следом ехал Хамир на «рейнджровере», битком набитом моими пожитками. Генри обернулся ко мне. Его золотое обручальное кольцо блеснуло на солнце.

– Ну что, переезжаешь? – спросил он.

– Какой ты наблюдательный, – хмыкнула я. Выезжая на трассу, Генри кинул взгляд в боковое окно.

Стекла его очков запачкались. Я заметила, что он все больше становится похожим на отца. Видимо, мы с Генри стареем.

– Странно. Я думал, что ты всегда будешь жить в Эхо-парке. Местечко, правда, не шибко элитное, зато какие перспективы!

– Довольно об этом, – заткнула я его. – Теперь я живу в Холливуд-Делл, рядом со звездами и нянями, одетыми в «Джуси кутюр».

Минуту мы ехали молча.

– Ты счастлива? – спросил он.

– Очень. Магазин преображается с каждым днем, жду не дождусь, когда...

– Нет, я хотел спросить, счастлива ли ты с Заком.

– Что за вопрос! Я к нему переезжаю, и этим все сказано.

Генри побарабанил пальцами по рулю.

– Понимаешь, я очень хочу, чтобы у тебя в жизни все сложилось как надо.

Я заерзала на кресле и начала объяснять: Зак хороший, просто сейчас мы переживаем не лучшие времена. Нужно только запастись терпением. Мне надоело менять любовников, как перчатки. Кроме того, я лишилась Сесил, а затем и Брин. Не хочу потерять еще и Зака.

Генри погрустнел. Грузовик слегка подпрыгнул на кочке, слоено сочувствуя водителю. Мне захотелось приободрить брата.

– Кстати о Голливуде: помнишь, как однажды мы смотрели фильм «Дорогая мамочка»*, и тут заходит Елена. Я возьми и ляпни: «Это ты, мамочка!»

– Да, странное у тебя было чувство юмора в шесть лет. Она после этого целую неделю проплакала.

– А потом мать сделала тебя гомиком. Он вздохнул.

– А потом мать сделала меня гомиком.

Мы с Генри плелись к дому, шатаясь под тяжестью тахты в стиле Мис ван дер Роэ, а Хамир потягивал сок и давал нам советы.

– Погодите! – крикнул Зак, когда мы уже собирались занести тахту в дом.

– Зак, она жутко тяжелая, – возмутилась я.

– Пока поставьте ее.

Мы послушались. Генри бросил на меня многозначительный взгляд, мол, я знал, что это дохлый номер.

– Милая... – Зак шагнул вперед, одной рукой обнял меня за плечи, а другую просунул под колени. Затем поднял меня и понес в холл.

– Генри тоже пытался такое проделать, когда мы решили жить вместе, – заметил Хамир. – И уронил меня в кучу собачьего дерьма, которую оставил соседский пудель.

Мы заказали на дом еду из китайского ресторана и включили Генри с Хамиром в работу. Первым делом нужно было переставить мебель, чтобы уместилось все мое барахло. Я заранее начертила, что куда ставить. («Ну что со мной поделаешь? – оправдывалась я в ответ на заявление Генри, что у меня явно прослеживается синдром навязчивых состояний. – Обожаю все продумывать»).

– По-моему, тахту лучше поставить рядом с окном. – Я остановилась у подоконника. Мой «хвостик» намок и прилипал к шее. – А угловые столики, которые у тебя в гостиной стоят, переделаем в тумбочки для спальни. Они будут хорошо смотреться с новым постельным бельем.

– Угу, – сказал Зак. Он стоял посреди комнаты и усиленно соображал. – Гм... А почему бы угловые столики не оставить в гостиной, а тумбочки – в спальне? По-моему, сейчас они на своих местах.

– М-м... – Я положила руки на бедра. – Видишь ли, твои угловые столики, строго говоря, телефонные столики. Ты этого, наверное, не знал, когда покупал их. Они слишком высокие и не подходят к моей тахте. Понимаешь, она довольно современная и несколько ниже твоего дивана. Просто пропорции не совпадают. Угловой столик никак не может быть выше диванного подлокотника.

Зак как-то странно на меня посмотрел.

– А по-моему, кто-то утверждал, что ему плевать на правила.

– Не в бровь, а в глаз, – улыбнулась я, думая, что Зак просто шутит. – Но все зависит от ситуации. Необходимо предвидеть конечный результат. Ну, например, повару, если он хочет смешать два блюда, нужно знать хоть что-то о каждом из них в отдельности, верно? Короче, эти столики будут отлично смотреться в спальне, а твои тумбочки ведь из сосны, так что...

– Чем тебе сосна не угодила? Ну как бы ему объяснить...

– Старье под новым соусом для неотесанных янки, застрявших в далеком 1990-м, – брякнул Хамир и откусил блинчик с начинкой. Он сидел на одной из моих коробок и с наслаждением слушал наш с Заком первый семейный спор.

– Спасибо, Хамир!

– Мое почтение, – улыбнулся он.

– Ну хорошо, Джесс. – Зак направился к двери. – Пойду писать статью, а вы с Хамиром и Генри решайте, как изжить мой неотесанный вкус.

– Зак! – Я бросилась вслед за ним, но он даже не обернулся. – Зак, вернись! – Он хлопнул дверью. Я посмотрела на Генри. – Ничего страшного, он просто переутомился.

Все мы просто устали.

Мы с Генри двигали мебель, а Зак дулся у себя в кабинете. Ну и пусть себе дуется. Мы же договорились: я обустраиваю дом по своему вкусу. Да и сдались Заку эти угловые столики! Уперся рогами, как будто специально назло мне.

Когда в дом перетащили последнюю коробку, Генри с Хамиром поцеловали меня и пожелали удачи. («Я тебя очень люблю, но больше ни за что не соглашусь кантовать эту тахту», – сказал Генри и стиснул меня в медвежьих объятиях.) Я прижалась к нему как в тот раз, в больнице. Очень не хотелось отпускать их с Хамиром.

Я постучала в кабинет. – Зак!

Никакого ответа.

– Можно войти? Он что-то промычал.

– Эй! – Я приоткрыла дверь и изобразила улыбку, мол, я пришла с миром. Он даже глаз от монитора не отвел.

– Ты мне не поможешь? А то я не знаю, куда что поставить.

Зак оторвался от монитора и уставился на стену, всем своим видом показывая, как я его достала.

– Все равно ты все переставишь по-своему. Так зачем тебе я? – обратился он к стене.

– Прости, Зак, Пожалуй, я увлеклась, но мне ведь хочется, чтобы этот дом стал мне родным. Поэтому и перетасовываю мебель. Понимаешь?

Он дернул плечом и наконец-то удостоил меня взглядом:

– Ну что ж, Хорошо.

– Хорошо в смысле хорошо или хорошо в смысле хреново?

– Хорошо в смысле хорошо, – ответил он. – Все прекрасно.

Я примостилась на краешке письменного стола,

– Ты ведь не думаешь, что мы совершили ошибку, правда?

– Нет, конечно! – Он положил руку мне на колено. Наверное, вид у меня был не слишком уверенный. – Сейчас докажу, – пообещал Зак. – Видишь светильник? – Он встал и поднял черный торшер, который я возненавидела с первого взгляда, еще в тот вечер, когда мы несколько часов подряд целовались на персидском ковре. (Неужели это было всего четыре с половиной месяца назад? Мне казалось, прошли годы) – Долой его!

– Зак, не надо...

– Пошли устроим изгнание злого духа. Даже забавно.

Он протащил торшер через коридор и вынес за дверь. Хэппи несся за ним следом и грыз шнур. Зак поставил ношу на тротуар и сказал:

– О коварный торшер, купленный в «Таргете», изгоняю тебя из сего дома, да перейдешь ты в руки... Не помнишь, как выразился Хамир?

– Неотесанные янки.

– ...неотесанных янки, подобных мне, которые напрочь лишены вкуса.

Он обернулся ко мне:

– Ну как?

На губах его играла улыбка.

– Очень даже неплохо, – призналась я, созерцая уродца, которого наконец-то выставили за дверь.

Остаток дня Зак даже не пытался сдерживать мой пыл, напротив, пошел мне навстречу: перестилал ковры, сортировал стулья (часть мы решили оставить, а часть – продать) и трижды перевешивал две огромные книжные полки, пока я решала, где они смотрятся лучше. Я была прямо-таки влюблена в этот дом, в балки ручной работы, в резные рамы... Теперь я буду здесь жить. Нужно только чуть-чуть все переставить, сделать так, чтобы не разобрать было, где моя мебель, а где его, и все будет как надо.

Для меня это было истинным наслаждением. Для Зака – возможностью еще раз поупражняться в терпении. Смеркалось. Зак занялся ужином (на сковороде шипела испанская тортилья), а я продумывала освещение комнат. Мы поели стоя – обеденный стол был завален коробками с моими причиндалами. Наевшись тортильи и запив ее красным вином, я решила, что хватит возиться с мебелью. Лучше распакую хоть одну коробку с одеждой, чтобы утром было что напялить.

Я заварила чай. Тем временем Зак выносил на задний двор ненужные вещи. Решено было, устроив в выходные гигантскую домашнюю распродажу, спустить их с молотка. Я приволокла в комнату коробку с надписью «Зимняя одежда» и связку деревянных вешалок, купленных в «Икее». Открыла коробку и принялась развешивать шмотки по плечикам. Под конец на кровати выросла внушительная гора одежды. Меня очень радовало то, что мне достался огромный встроенный платяной шкаф – о подобной роскоши я и мечтать не смела. Нанизав часть вешалок на указательный палец, я открыла дверцу и... замерла от ужаса.

На перекладинах по-прежнему висели вещи Сесил. На полу, аккуратно выстроившись в ряд, стояла ее обувь. С одной стороны висели платья – выходные, рабочие, даже подвенечное платье, завернутое в целлофан; с другой – джинсы, свитера и прочая повседневная одежда. Я опустила свои вещи на пол и замерла. Здесь была собрана вся ее одежда, от пижам до теннисного облачения, все находилось на тех же местах, куда она эти вещи повесила.

Я постаралась перевести дыхание. Как это понимать? Я думала, Зак освободит этот шкаф к моему приезду. В последний раз я заглядывала туда в тот злосчастный день, когда по привычке полезла за свитером и разрыдалась, сидя на полу.

– Зак! – крикнула я и прикоснулась к черному вечернему платью. У Сесил оно было любимым.

– Да? – откликнулся он с крыльца.

– Пожалуйста, зайди на минутку.

Он появился в дверях и поинтересовался:

– Что ты делаешь? Я обернулась к нему.

– Кажется, ты обещал освободить шкаф? Куда мне теперь девать свои вещи?

– А-а... – протянул он. – Да, собирался, но потом решил, что лучше расчищу для тебя место в своем шкафу. Будет один шкаф на двоих. Просто и экономно. Вот посмотри. – Он подошел к своему шкафу-купе, отодвинул дверцу, и моему взгляду предстал штатив с вешалками. Для меня он выделил каких-то два фута, аккурат между подставкой для обуви, костюмами в целлофане и полкой с чемоданами.

– Знаешь, меня нельзя назвать модницей, но места здесь явно маловато, – заявила я.

– Хорошо. Отнесу чемоданы в гараж и отберу из одежды самую ненужную. Ее можно будет тоже спустить с молотка.

– Но рядом же огромный шкаф, забитый вещами Сесил! То есть... – Я бессильно уронила руки. Ну что тут скажешь? Сегодня янавсегда распрощалась со старой жизнью, сожгла все мосты, а он мне такую свинью подкинул. Но как объяснить это Заку?

– Что ты предлагаешь, Джесси? Хочешь, чтобы я избавился от вещей покойной жены, как от ненужного хлама? Можно подумать, тебе одежду девать некуда. – Я хотела возразить, но он перебил: – А может, аукцион устроим? Как тебе такая мысль? Чужие люди будут лапать вещи Сесил и торговаться. Вот веселуха-то! – В его голосе звучало столько ярости, что яневольно попятилась.

– Зак, я вовсе не предлагаю продать одежду Сесил, – пролепетала я. – Понимаю, тебе трудно расставаться с ее вещами. Ради Бога. Но я тоже не могу жить рядом с этой, прости меня, усыпальницей туфель и сумочек. Почему бы тебе не сложить все это в другом месте?

– Говорю тебе: я передумал, – буркнул он. – Что?

– Я! Передумал!!! – Он ударил кулаком по туалетному столику.

Я удивленно уставилась на Зака. Никогда раньше не слышала, чтобы он так орал. Зубы его были плотно сжаты, глаза сверкали. Одним словом, рассвирепел. Просто какой-то безумец. Рубашка взмокла от пота, джинсы грязные. Мне показалось, что, если сейчас ему возразить, он либо пробьет кулаком стену, либо забьется в припадке.

– Хорошо, – выдавила я. Господи, что же делать? – Только успокойся. Ведь всегда можно найти компромисс.

– Нет! – отрезал он. Нет?

– Нет, – повторил он, словно прочитав мои мысли. – Нет и еще раз нет. Ее одежда останется там, где висит. Пока что. А может, и навсегда.

И выбежал из комнаты.

Да уж, что-что, а эффектно удаляться Зак умел. И с каждым разом это получалось у него все лучше и лучше.

Он сидел на моей тахте, со злостью взирая на бывшие тумбочки, ныне угловые столики.

Я спросила, как он себя чувствует.

Потом предложила спокойно обсудить все за чашкой чая.

Зак покачал головой. Он немного успокоился, но был какой-то поникший.

– Послушай, Джесси. – Он обернулся ко мне. – Через все это я уже проходил, – обвел он рукой комнату, – когда мы с Сесил решили жить вместе. Я уже делил шкафы. Я уже делал официальное предложение. Я отпраздновал помолвку, а потом женился, когда моя невеста лежала в больнице. Все это мне не с неба в руки упало. Пришлось изрядно попотеть. – Он вскочил и принялся расхаживать взад-вперед по комнате. – Мы с Сес даже у психотерапевта были...

Я удивленно взглянула на него: Сесил мне об этом никогда не рассказывала.

– Да, представь себе. Мы пошли к психотерапевту, потому что я хотел детей, а она считала, что надо повременить. Твоя лучшая подруга тебе об этом даже словом не обмолвилась. А теперь... – Он запнулся. – Я хочу начать все с нуля. Что может быть проще?

– В жизни все не так-то просто, – промямлила я, вспомнив свои попытки сберечь наши отношения. Может, сообща у нас получится лучше? – Ведь мы еще в самом начале договорились...

– Уж если речь зашла об уговорах, – перебил он, – то ты сама сказала, чтобы я не спешил, что ты ничего не имеешь против вещей Сесил. Но оказывается, мое мнение для тебя ничего не значит, плюнуть да растереть!

Да, с ним как на вулкане. Я, затаив дыхание, стояла посреди гостиной. У меня было такое ощущение, будто я балансирую на хрупкой кромке льда.

– Никто не требует, чтобы ты спешил, Зак, но это еще не означает, что ты можешь единолично все решать, – осторожно сказала я.

– Странно, до недавнего времени за тебя принимал решения кто угодно, только не ты сама, и ты не возражала против такого расклада.

Мне стало обидно. Значит, вот какого он обо мне мнения. Стало быть, я податлива как воск? Похожа на диванную подушку или коврик, которые можно кантовать как угодно и которые решающей роли в убранстве комнаты не играют? Что ж, пожалуй, он прав...

Но ведь это раньше так было. А теперь все иначе!

– Ты прав. – Я смахнула клочок от газеты, в которую мы с Мэй заворачивали вазочки, и уселась на тахту. – Да, я очень долго была размазней, но я изменилась, Зак, разве ты не видишь? – Я потянулась к его руке. – И в этом мне помог ты. Ты убедил меня сменить работу, заставил поверить в то, что я красива и талантлива... Почему бы нам не начать расти вместе? По-моему, ради этого все и затевалось.

Зак отшатнулся, и моя протянутая рука повисла в воздухе.

– Давай поговорим начистоту, Джесси. – Он покачал голоеой. – Я хочу, чтобы все было как полагается. Хочу жениться. Обзавестись детьми...

– Но ты же мужик! Ты еще скажи, что время движется к климаксу. Да у тебя уйма лет впереди!

– Ты что, совсем ничего не понимаешь, Джесс? – спросил он. – Я хочу вернуть то, что было отнято у меня год назад на бульваре Беверли! Если до тебя и сейчас не дошло, значит, не судьба.

Я закрыла лицо ладонями и разрыдалась от сознания собственного бессилия. Господи, мы совершили чудовищную ошибку! Я всегда это чувствовала, но упорно не хотела признать, и вот, пожалуйста, приехали. Ну почему все мои попытки сделать его счастливым лишь ухудшают положение?

– Не судьба, – вырвалось у меня. Я бросила дом, перевезла сюда все свои вещи. Я спросила Зака, не пошутил ли он. В ответ он презрительно расхохотался, иза это я вдруг его возненавидела. Долгое время тишину дома нарушат только этот демонический смех. Это был не настоящий Зак. Не тот Зак, которого я знала. Словно все глубокие раны, наспех залеченные мной, вновь открылись, еще сильнее ожесточив его сердце.

– Куда ты ходишь каждую неделю? – спросила я, уже предвидя ответ. – Ведь ты же бросил занятия с доктором Бивер?

Он обжег меня вызывающим взглядом.

– На кладбище. Навещаю Сесил. Ты имеешь что-то против?

Я ничего не ответила. У меня язык словно прилип к нёбу.

Зак повернулся и вышел из комнаты. Ну ипусть. Так даже лучше. Мне нужно немного передохнуть, подумать... Неожиданно он вновь возник в дверях иуказал на меня пальцем.

– Знаешь, что? Можешь, конечно, валить всю вину на меня, но ты сама этого хотела. Забыла? Ты всегда только об этом и мечтала, а теперь, когда получила желаемое, выкобениваешься. Ты сама виновата Джесси, а не я. Забыла, как ты мечтала оказаться на ее месте?

Я кивнула. По щекам у меня катились слезы. Как я могла забыть? Да, я всегда мечтала о ресторанах, о подарках, о доме, о собаке, о постоянном партнере... Обо всем, что было у Сесил и чего не досталось мне. Ради этого я пожертвовала своей прошлой жизнью и даже Брин. Чего достойна, то и получила. Из носа у меня потекло, но я даже платок доставать не стала. Хватит прятаться. Настала пора взглянуть правде в лицо.

– Ничего у нас не вышло, Зак. – Я поднялась с тахты. – Давай уж признаемся себе – такую кашу мы заварили. – Я указала на коробки и скомканные газеты, раскиданные по комнате.

– Ох, вот только угроз не надо, – сказал он. – Мы оба знаем, что ты не способна на решительные действия.

Я посмотрела на Зака и увидела его боль. Боль эта ощущалась в натянутых венах шеи, в покрасневших белках глаз. Сколько в нем было гнева, отчаяния и безнадежной тоски! Естественно, не по мне.

Да, раньше я не была способна на решительные шаги, как правильно подметил Зак. Но не теперь.

Глава 28

Своевременный китч

В час ночи я постучала в дверь Мэй. Она снимала квартиру в переделанном складском помещении за баром, в центре города. У меня полчаса ушло на то, чтобы ее разыскать. Мэй открыла дверь, увидела мое зареванное лицо и грязную одежду, в которой я двигала мебель и перетаскивала коробки, и изрекла:

– А я-то думала, вас хотя бы на месяц хватит.

– Мэй, – всхлипнула я, – ну за что мне это?

– Давай вваливайся, – пригласила она, – и рассказывай все по порядку.

Я выложила все как на духу: мол, это началось не сегодня, а еще в День благодарения. Просто я не сразу осознала. Сначала думала, что Зак без меня зачахнет, а потом поняла, что это в корне неверно. Да, я люблю его, но только как друга (вот идиотка! И где только набралась таких ходульных фраз?), а не как возлюбленного. Мне бы остепениться, ан нет – заварила эту кашу с переездом, чем окончательно разбила ему сердце. Когда я заявила Заку, что нам нужно расстаться, он посмотрела на меня как на исчадие ада.

И тут у меня в душе словно плотину прорвало: я высказала ему все, о чем так долго молчала: как на меня накричала Дерри; что Брин теперь меня ненавидит; как мне одиноко. Да, я всегда мечтала о том, чтобы быть с ним, но все разрушили разные житейские мелочи. Да Зак, наверное, и сам понял: мы поспешили и сами все загубили...

Зак поднял руку, требуя, чтобы я замолчала. Он плакал. Вот сейчас-то он согласится со мной и признает, что мы допустили страшную ошибку.

Но он сказал совсем другое:

– Я хочу, чтобы ты ушла. Прошу тебя только об одном: никогда, слышишь, никогда сюда не возвращайся!

Со щемящим чувством горечи и облегчения я схватила сумочку и хлопнула дверью. Я оставила позади все, что имела: одежду, диски, любимую мебель и единственного человека, которого я знала еще со студенческой скамьи и которому всего несколько минут назад я была не безразлична.

Все это я и выложила Мэй, перемежая свой рассказ всхлипами. Сидя по-турецки посреди комнаты, Мэй время от времени кивала. На ней были пижама с песиком Снупи, бигуди в волосах, на ногах носки в яркую полосочку. Милая Мэй. Сестренка в стиле неопанк, которой у меня никогда не было.

– Вот, значит, как? – спросила она, налив мне зеленого чая.

– Ага, – кивнула я. – Я даже зубной щетки не захватила. Господи, Мэй! – Я уткнулась лицом в диванную подушку. – Ты бы видела его лицо! Это было ужасно!

– Он скоро придет в себя.

– Еще бы, – кивнула я. – Ведь у него такая прочная опора.

– Вот только этого не надо! – Она напомнила, что я осталась без дома, без работы и с разбитым сердцем. – Я так тобой горжусь! Всегда думала, что тебе не помешает встряска, но ты превзошла все мои ожидания.

Мэй встала и направилась на кухню. Вернувшись, протянула мне высокий бокал вина. От чая, заверила она, в такой ситуации проку мало.

– Послушай, – сказала Мэй. – Сесил я не знала. Но не думаю, чтобы она позволила тебе так просто узурпировать ее место. Ведь Зак еще даже не кончил ее оплакивать. Так что никто ни в чем не виноват. Так уж получилось.

– Да, так уж вышло, – вздохнула я, и на душе у меня самую малость полегчало. Я поняла, что давило на меня последнее время: я старалась казаться той, кем мне не дано быть.

– Пошли, поспишь сегодня со мной в одной постели. – Она поднялась.

– Да мне и на полу хорошо.

– Пол грязный, – заявила она. Действительно, повсюду валялись стопки газет «Нью-Йорк таймс», а отправившись в ванную за бумажным платком, я напоролась босой ногой на пластмассовую сережку в форме единорога. – Уютно свернемся рядышком, только, чур, без всяких лесбийских штучек.

Впервые за этот вечер я рассмеялась.

– Кстати, – Мэй откинула одеяло и взбила мою подушку, – сегодня я подала заявление об уходе. – Она протянула мне пижаму со Смурфом и залезла в постель. – Эх, кто теперь будет выплачивать мне жалованье? Вся надежда на тебя.

– Мэй, – напомнила я, – мой магазин еще даже не открылся.

– Что ж, придется поторопиться. Первый работник у тебя уже есть.

Глава 29

Сделай сам

Я готовила кофе (можно сказать, я только им и питалась, на еду попросту не хватало времени), когда раздались звон разбитого стекла и дикий вопль:

– Джесси-и! Можно тебя на минутку?

Я поспешила на зов. Мэй держала в руках то, что осталось от старинного набора тарелок Георга Дженсена, приобретенного мной на одной домашней распродаже. Как выяснилось, он много лет покоился под старыми халатами. Бывают же чудесные находки! Блюдо и тарелки с насыщенным черно-белым орнаментом получили второе рождение.

– Я растяпа! – вопила Мэй, кружась вокруг своей оси и отчаянно размахивая оставшимися тарелками. Заплетенные в косички волосы хлестали ее по лицу. – Черт!.. У меня не руки, а крюки!

– Мэй, – сказала я, – будь добра, поставь тарелки на место и осторожно отходи, пока еще что-нибудь не грохнула.

Мэй жутко расстроилась.

– Я бы на твоем месте меня уволила. У меня вечно все из рук валится.

– Да успокойся ты, этому блюду можно подобрать замену. – Я взяла совок и, опустившись на колени, стала подметать осколки.

– Нет, нельзя! – Она тряхнула крашеными светлыми лохмами и топнула крошечной ножкой, обутой в зеленую шпильку. – Это блюдо старинное!

Я объяснила, что существует веб-сайт, специализирующийся на антиквариате. У них имеется целый склад редчайших фарфоровых изделий. Такое блюдо там точно найдется.

Мэй немного успокоилась.

– Правда? – недоверчиво переспросила она. – Почему же ты не сказала об этом Тарин, когда та грохнула лиможскую супницу?

Я многозначительно подмигнула.

– А! – Мэй покачала головой и расхохоталась. – Все понятно!

С открытия магазина прошло три месяца. Несчастья сыпались на пас одно за другим: во время сезона дождей, обрушившихся на город, протекла крыша; потом прорвало трубу; а первого июня, когда началась жара, сломался кондиционер (с кондиционерами мне хронически не везет). Но несмотря на все неурядицы, дела шли гладко – даже лучше, чем я надеялась. Я распродала всю мебель, что покрывалась пылью в моем сарае, и теперь мы с Мэй пополняли инвентарь. Мы устроили выставку работ Уайатта, и большая часть скульптур была распродана в первый же день. Уайатт выглядел очаровашкой (вот уж не ожидала от него): он надел джинсы и белую рубашку, а на шею небрежно повязал галстук. Рассказывая о своих работах, он энергично жестикулировал большими руками, а весенний ветерок трепал его каштановые волосы. Во время беседы с художественным критиком из газеты «Лос-Анджелес уикли» Уайатт вдруг взглянул на меня, и у меня захватило дух. Этот взгляд разительно отличался от того, которым он окинул меня во время концерта группы Мэй. Я улыбнулась и налила очередному клиенту бокал шампанского, в котором торчала совершенная по красоте веточка бугенвиллеи.

Лиззи прямо-таки завалила меня работой. Ее новый дом был выполнен в стиле Уоллеса Неффа, с фресками на потолке и традиционным садом. Ока хотела наделить его неповторимой индивидуальностью, чтобы он будил воспоминания о летних каникулах, которые она проводила с отцом в Монтесито (там у него имелся летний домик). Лиззи продумывала интерьер с той же тщательностью, с какой заправляла своей фирмой. Она раз пять меняла мнение насчет роскошного набора коралловых люстр, который я раздобыла для нее на распродаже, и отослала обратно уже обтянутый диванчик. Но несмотря на все передряги, Лиззи мне нравилась. К тому же она давала отличные рекомендации.

Но самое замечательное заключалось в том, что я наконец-то бросила курить: не по чужому требованию, а по собственному желанию.

Перед открытием магазина я отправила Брин приглашение, но ни она, ни Дэвид не явились. Правда, я получила цветы и открытку следующего содержания: «Она бы тобой гордилась. Брин». Я страшно по ней скучала, особенно в первую неделю работы магазина. То и дело звонила и делилась новостями. В последний раз мы с Брин виделись на свадьбе Генри. С тех пор прошло уже полгода, но мне по-прежнему не верилось, что наша дружба не выдержала испытания на прочность. Я-то думала, что вместе мы все выдюжим, и было очень грустно, что смерть Сесил и последовавшие за ней события разрушили наши отношения – вместо того чтобы их упрочить (что было бы логичнее). Почему так произошло, оставалось для меня загадкой. Открытка Брин вселяла надежду: значит, мы еще не окончательно возненавидели друг друга. Я хранила ее в кассе под ящиком с деньгами.

Тарин в магазин ни разу не заглянула. Но однажды, когда я заработалась допоздна, мне показалось, будто мимо медленно проехал ее «БМВ». Я не была уверена, что это именно ее тачка, но ради прикола помахала рукой.

Спустя неделю после разрыва с Заком я подъехала к его дому на мини-грузовике. За рулем сидел недовольно ворчавший Генри. Разумеется, я послала е-мейл, предупредив о своем приезде. Дома никого не оказалось. Зак оставил записку с просьбой, чтобы, когда я закончу сборы, не забыла положить ключ на стол. Прочитав записку, Генри потрепал меня по плечу и сказал:

– Ты поступила правильно.

Но однажды, жарким июньским деньком, когда приглашенный мной фотограф делал снимки для моего рабочего сайта, пришел е-мейл от Зака. Всего несколько слов: «Не хочешь ли в воскресенье прогуляться со мной и с Хэппи?» Я, не раздумывая, приняла приглашение. Не то чтобы я так уж жаждала вновь с ним встретиться, просто соскучилась по собаке.

Мы встретились у каньона Раньон, где собак позволено выгуливать без поводка. Погода стояла прекрасная – двадцать пять градусов, на небе легкие пушистые облачка. Проливные зимние дожди не прошли бесследно: один дом рядом с моим теперешним обиталищем в районе Силвер-Лейк сполз в ущелье. Владелец с собакой едва успели спастись. Зато промытое дождем небо сверкало яркой синевой. Повсюду распускались полевые цветы. Все дышало жизнью. Я подошла к распахнутым воротам, знаменовавшим начато каньона. Повсюду, куда ни кинь взгляд, хозяева спускали с поводков собак и улыбались, глядя, как те радостно срываются с места.

Я увидела Зака прежде, чем он заметил меня. Он стоял у дома с бассейном, в котором некогда переживал горечь развода актер Эррол Флинн, еще до того как здание перешло в руки городских властей. Когда я поняла, что это Зак, у меня захолонуло сердце. «Может, зря мы затеяли эту встречу? – подумала я, украдкой наблюдая за Заком, задумчиво пинавшим ком земли. Пес сидел рядом: поводок хозяин еще не отстегнул. – А вдруг опять поссоримся? Или не найдем нужных слов?» Мне хотелось увидеть Зака, а уж Хэппи и подавно, но сейчас вдруг меня опять одолели сомнения.

Зак поднял взгляд и увидел меня. Он сощурился от солнца, поэтому по выражению его лица ничего нельзя было определить. Затем он потупился. Я закусила губу. Боже мой! Но тут Зак снова взглянул на меня, улыбнулся своей обворожительной улыбкой, на которую я запала много лет назад, и спустил Хэппи с поводка.

Пес устремился ко мне и радостно запрыгал, выписывая круги. В переводе на человеческий язык это означало примерно следующее: «Ура! Ура! Где же ты пропадала, милая леди?» Я нагнулась, и Хэппи покрыл мое лицо мокрыми поцелуями. Я обняла юркое, маленькое тельце песика. От радости у меня самой едва слезы на глаза не навернулись. Поздоровавшись со мной, Хэппи начал носиться вокруг, обнюхивая все, что попадалось на пути, и задирая лапку. Я тем временем пошла здороваться с его хозяином.

Выглядел Зак неплохо. На щеках снова заиграл румянец, исчезли круги под голубыми глазами, новая модная стрижка удивительно шла ему. Мыс ним обнялись, и я сразу же учуяла знакомые запахи – его мыло, стиральный порошок, шампунь... На пальце Зака было обручальное кольцо, но теперь это уже не казалось мне странным.

– Привет, – сказала я. – Прекрасно выглядишь.

– Ты тоже. – Он отступил на шаг и принялся меня разглядывать. – Когда я видел тебя в последний раз, мы... – Он подыскивал слова.

– Орали друг на друга? – подсказала я.

Мы оба рассмеялись, и скованность как рукой сняло.

– Да, – кивнул Зак, – именно это мы и делали.

Мы побрели рядышком, болтая о том о сем. Я рассказывала о магазине, о клиентах, о новом доме, который отличался ужасным расположением: чтобы до него добраться, нужно было преодолеть вереницу бетонных ступенек, а парковаться вообще приходилось на соседней улице. Зато цена аренды была невысокая, как раз мне по карману.

– Видал я подобные ступеньки, – кивнул Зак. – Интересно, зачем они вообще понадобились?

– Ну как же! – с готовностью откликнулась я. Наконец-то кто-то затронул эту тему! – Довольно интересная история. Их понастроили в годы трамвайного и железнодорожного бума, чтобы люди сразу могли спуститься на остановку, а не петлять по извилистым улочкам.

Зак рассмеялся.

– Еще бы тебе этого не знать!

Я поинтересовалась, что нового происходит в его жизни. Он ответил, что по-прежнему кропает статьи и собирается махнуть во Францию, записаться там на какие-нибудь кулинарные курсы. Деньги у него были, так что он толпе мог позволить себе некоторое время не работать. Ему хотелось отдохнуть, попутешествовать, заняться новым делом.

– А ресторан открыть ты не собираешься?

– Пока не решил. – Зак пожал плечами. – Но если задумаю, то уже знаю, кому поручу оформление.

Я сказала, что не стоит – вспомнила наш недавний спор из-за угловых столиков. Зак засмеялся и заверил меня, что я блестяще справлюсь с заданием.

Когда мы пробирались через пустые, заросшие сорняками теннисные корты, выстроенные аж в сороковых годах, разговор коснулся более серьезных тем.

– Знаешь, недавно я снова побывал у доктора Бивер, – сказал Зак.

– Что, будешь ходить к ней дважды в месяц? – спросила я.

– Нет, дважды в неделю.

Может, это звучит странно, но даже теперь он все еще не смирился со смертью Сесил. То есть внешне все как будто путем, но внутри – холод и пустота. Я кивнула: я прекрасно понимала, что он имеет в виду. И зачем только мы затеяли всю эту бодягу?

– Я не мог избавиться от ощущения, будто меня заперли в темнице, – продолжил он. – И я жаждал обрести свободу. Но доктор Бивер говорит, что горе нельзя обойти, перепрыгнуть или подлезть под него. Единственный способ преодолеть горе – это идти напролом. – Он закатил глаза, словно сам не верил в то, что говорит. – И знаешь, понемногу отпускает. Только по Сесил страшно тоскую. Иногда просыпаюсь среди ночи в холодном поту: мне кажется, будто я в доме не один. Я, наверное, схожу с ума. Не по-мужски это. – Он пожат плечами. – А временами кажется, что и в этом есть какой-то смысл. Мне даже нужно иногда о ней думать. Мечтать. Тосковать. Это необходимо мне как воздух.

Зак умолк. Слышно было только, как ветерок шелестит в дубовой роще.

– Знаешь, я ведь тебя пспользовал. Правда, самую малость. Мне хотелось уйти от проблем, – сказал он. – Наверное, после того, что случилось с Сесил, я решил, что теперь имею право говорить и делать все, что пожелаю. Ведь я такой разнесчастный. Самое главное – любыми средствами добиться успокоения. Прости меня.

Я сказала, что все нормально, ведь и я тоже его немного использовала.

Зак вскинул на меня удивленный взгляд. Впрочем, скорее его поразили не мои слова, а то, что я в этом призналась.

– Спорить не буду. Но просто любопытно: тебе-то зачем понадобилось меня использовать?

– По той же причине, что и тебе: хотела поскорее забыть о смерти Сесил, к тому же жизнь, как всегда, не клеилась... И еще мне всегда хотелось иметь то, что имела она. Правда, я действовала скорее бессознательно, нежели с умыслом но... не такая уж я белая и пушистая.

Зак рассмеялся.

– Можно подумать, будто кто-то из нас белый и пушистый! Хотя мне казалось, что я тебя люблю...

Его чувства были искренни, добавил он, но просто так вышло, что...

Я кивнула. Я ведь когда-то тоже его любила.

– Как ты думаешь, а могло бы все выйти иначе? – спросила я. – Если бы ты не повстречал Сесил?

– Не знаю. Возможно, могло бы. Почему бы и нет? – ответил он.

– Мне тоже так кажется. – Я поддала ногой сосновую шишку и долго смотрела ей вслед. – Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду.

Когда Зак сообщил, что начал заниматься йогой, я не выдержала и расхохоталась.

– Поза «лежащая собака» великолепно снимает стресс, – возразил он и добавил, что дважды ходил в ресторан со своей наставницей по йоге.

– С Акашей? – спросила я. Он кивнул. – Ну и ну, Зак! Неужели такова моя судьба – знакомить тебя с твоими будущими девушками?

– Похоже на то, – согласился он. Правда, он пока не знает, выйдет ли что из этого знакомства. Он еще не готов к серьезным отношениям, но Акаша очень милая женщина и готова ждать. Он подумывает, не взять ли ее с собой во Францию, но нужно тщательнейшим образом взвесить все «за» и «против»...

Зак спросил, виделась ли я с Брин. Я вздохнула и сказала, что нет. А он?

Да, виделся, и Брин уже знает, что мы с ним расстались. Он пару раз обедал с ней и Дэвидом, но это было давно – сейчас ему нужно собственную жизнь обустраивать. Разумеется, они были и остаются хорошими друзьями. Когда Зак мне это сообщил, я расстроилась, хотя и старалась держаться молодцом. Рассказала об открытке, присланной Брин, но больше рассказывать было не о чем: нашей дружбе, похоже, пришел конец. К тому же я не могла ей простить того, как она повела себя, когда мы с Заком только-только начали встречаться. Видимо, мы никогда уже не помиримся.

– Не поддавайся гневу, – предупредил Зак, – это чувство опасное. Живьем тебя сожрет, дай ему только волю. К примирению ведет лишь один путь – прощение.

Я поинтересовалась, приходилось ли ему самому прощать?

Да, приходилось. Его перечень обид был куда длиннее, чем я ожидала: оказалось, он очень долго не мог простить то, что умерла Сесил. То, что он сам остался жить. То, что жива я.

– Меня бесило, что ты живешь, а она мертва. А уж когда ты решила открыть лавку, я просто рассвирепел. Разумеется, ты ни в чем не виновата, но в то время мне казалось иначе. Меня колбасило по полной программе.

К несчастью, у нас с Брин несколько другая ситуация.

– Джесси, выслушай меня, пожалуйста.

– Валяй. – Я взяла у него бутылку воды, остановилась, посмотрела, как Хэппи обнюхивает дикую лозу, и вновь двинулась в путь. Но Зак остановил меня, схватив за руку.

– Тебе не кажется, что ты слишком идеализировала свою дружбу с Сесил и Брин?

– Еще как кажется. – За последние месяцы ко мне пришло понимание того, что всякий раз, восхищаясь красотой, умом и уверенностью Сесил и Брин, я неосознанно принижала себя.

– Но сейчас не о тебе речь. Дело в том, что эта идеализация пошла во вред не только тебе, но и им.

– Что-то не совсем понимаю. – Я постаралась придать лицу бесстрастное выражение. Я по-прежнему наслаждалась прогулкой по лесистой тропке, но слова Зака меня задели. Я приготовилась к обороне. Неужели он намекает на то, что я вела себя как дура?

– Только не злись, Джесси, ладно? Да, Брин тебя, можно сказать, кинула. Она была с тобой холодна, осуждала тебя. Но может, ей с нами тоже пришлось нелегко? Такое тебе никогда не приходило в голову? Вы с ней так долго дружили, что совсем сроднились, но когда возникли непредвиденные трудности, ты отказалась пойти ей на уступки. И она тоже.

– Зак, – вздохнула я. Главное, не сердиться: он же просто хочет мне помочь. Я подозвала Хэппи – он слишком близко подошел к ядовитому дереву. – Может, в чем-то ты и прав. – Наклонившись, я погладила песика, который тяжело дышал и махал хвостом. – Обещаю поразмыслить обо всем на досуге. Моя дружба с Брин и вправду была близка к совершенству, пока она не стала всячески меня наказывать, в то время как я себя виноватой не считала. Что касается Сесил, она, можно сказать, изменила мою жизнь. Взяла меня под свое крылышко. Была очень щедрой и доброй.

– Не всегда.

Я бросила на Зака выразительный взгляд, мол, что ты хочешь этим сказать?

– Понимаешь, она знала.

– Что знала?

Высоко в небе, среди ветвей деревьев, кружил сокол, высматривая добычу. Наверное, белку. А может, вкусную ящерицу. Или мышь.

– О том, что произошло между тобой и мной в день нашего знакомства.

Я резко обернулась.

– Не понимаю.

– Я обо всем рассказал ей тогда, на барбекю. – Зак засунул руки в карманы. – Что мы чуть не оказались в одной постели, что я обещал тебе позвонить и действительно пытался это сделать, когда расстался со своей школьной подружкой, однако так и не смог узнать твой новый номер. Не пойми меня превратно: я влюбился в Сесил с первого взгляда. Перед ней никто бы не устоял. Но я хотел, чтобы все было по-честному. Мне казалось, она никогда не согласится со мной встречаться, раз вы соседки. Я думал, ты обязательно со мной свяжешься, узнав, как долго я тебя разыскивал.

Я спросила, что было потом. У меня было такое ощущение, будто земля уходит из-под ног.

– Через несколько дней мне позвонила Сесил...

– Она позвонила первой?

– Да. Сказала, что поговорила с тобой, что я тебя больше не интересую, и пригласила на свидание.

– Это правда?

Не то чтобы у меня были сомнения. Я задала этот вопрос так, для очистки совести. Я прекрасно помнила, как Сесил мне сообщила, что встретила на барбекю Зака. В ушах у меня вновь зазвенел ее голос: «Мы очень мило побеседовали, а потом он спросил, не хочу ли я сходить с ним в ресторан. Мне казалось, он тебе безразличен. Или нет?» Зак кивнул. Затем вздохнул.

– Однажды, через несколько месяцев (ты уже, наверное, этого не помнишь), Сес напилась вдрызг и рассказала мне о том, как схитрила. Похоже, хотела меня позабавить: мол, втюрилась в меня по уши и пошла на обман. Дело кончилось тем, что мы разругались и она спала одна на диване.

Я вспомнила: да, Сесил однажды действительно здорово напилась. Зак пришел тогда на кухню, чтобы со мной поговорить, а я отругала его за то, что он корябает краску на стене.

Но зачем он сейчас мне об этом рассказывает?

– Хочу, чтобы ты поняла, Джесси: все мы не без греха. Даже Сесил. Она прекрасно умела управлять людьми: знала, что всем нравится, и могла кого угодно заставить плясать под свою дудку. Да, она была чудесной подругой, но все-таки не упускала и своей выгоды. И с Брин та же история: хочет как лучше, а получается один вред. Поразмысли над этим.

На обратной дороге мы мало говорили. В основном указывали друг другу на то, что почему-то привлекло наше внимание, будь то здание «рекорде» или птичье гнездо на сосне. Уставший Хэппи, высунув язык, семенил рядом. Время от времени я наливала в целлофановый пакетик воды из бутылки и давала ему попить. Я держала пакет так, чтобы он мог просунуть мордочку внутрь. Когда Хэппи вылезал из пакета, с носа у него капало.

Добравшись до машины, Зак спросил, не жалею ли я, что забросила теннис.

– Сесил считала, что ты играешь просто замечательно, – сказал он. – И я с ней согласен.

– Ха, – рассмеялась я. – В теннисе я была посильнее Сес.

Он сжал мою руку.

– Ты во многом была лучше ее. – Он передал мне поводок. – Но естественно, не во всем.

Потом Зак попросил меня подождать и посторожить Хэппи: мол, ему нужно что-то достать из машины. Он открыл багажник, достал матерчатую сумку и протянул ее мне.

– Что это? – спросила я.

– Корм, игрушки, поводок.

У меня отвисла челюсть.

– Зак... – начала было я.

– Не спорь, Джесси. – Он покачал головой. – С ним тебе будет веселее.

Я кивнула: и то правда.

Зак погладил Хэппи по голове, велел вести себя хорошо. Потом залез в машину, помахал мне и уехал. Пожалуй, расставание с собакой далось ему не так легко, как могло бы показаться. Но все-таки хорошо, что он на это решился. Когда «ауди» Зака скрылась за углом, я взглянула на своего нового питомца. Он тоже смотрел на меня и вилял хвостом. Я нагнулась, взяла его на руки и зарылась лицом в мягкую шерсть.

– Знаешь, – негромко сказала я, – я влюбилась в тебя с первого взгляда.

Глава 30

И все-таки хорошо, что так вышло

Неделю спустя я поднималась по ступенькам крыльца. В саду разбили аккуратные цветочные клумбы, поставили новый забор. А что, очень даже неплохо. Через окно гостиной виднелись новая тахта и новые напольные лампы. Видно, Брин времени даром не теряла.

Я постучала в дверь и просунула в приоткрывшуюся щель букет.

– Базилик, шалфей, ананасовый кориандр. А это орегано, чабрец и эстрагон. Саженцы из моего сада. Специально для тебя.

Брин окинула меня холодным судейским взглядом. М-да, похоже, я выбрала не самый удачный подход.

Затем дверь приоткрылась пошире. Брин выглядела как-то иначе. Она была... толстой. Нуда, настоящей толстухой.

– Святые угодники! – завопила я. – Ты что, беременна?

Лицо Брин расплылось в улыбке. Она хохотала и кивала головой.

– Джесси! – взвизгнула она и обхватила меня за шею. Я почувствовала, как ко мне прижимается ее толстенький, твердый, как баскетбольный мяч, животик. – Ты пришла, пришла! – твердила она. Я не сразу заметила, что она плачет. А ведь за все десять лет, что Брин была моей подругой, сообщницей и строгой мамочкой, я ни разу не видела, чтобы она ревела. У меня даже футболка промокла от ее слез. Она обнимала меня так крепко, что чуть не раздавила саженцы. – Боже мой, Джесси! – Плечи у нее тряслись. – Я так по тебе скучала!

Затем Брин вытерла нос и потащила меня осматривать дом, невзирая на то, что я уговаривала ее присесть. Она тащила меня из комнаты в комнату, совсем как несколько месяцев назад.

– Я выложила ванную комнату новой плиткой. И сменила краны.

Затем мы заглянули в гостиную и спальни. Она гордилась своей работой, но не была уверена, что сделала все, как надо. («А занавески тебе нравятся? – спрашивала она. – Правда?») Наконец Брин присела отдохнуть во дворе. Я подложила ей под спину подушку и рассмеялась, глядя на то, как неуклюже она садится.

– Смотри, – она указала на себя, – у меня появилась грудь!

Я улыбнулась, глядя, как она устраивается поудобнее: она и радовалась произошедшим с ней изменениям, и удивлялась им.

– Точно, – кивнула я.

Брин была на седьмом месяце и ждала девочку. Я поинтересовалась, знает ли Зак. Да, знает. Но с самого начала беременность шла не очень гладко, поэтому они с Дэвидом заставили его поклясться, что он никому не скажет.

Я спросила, как она жила эти месяцы, и Брин принялась рассказывать. Она, как всегда, работала по шестьдесят часов в неделю и как-то раз во время совещания упала в обморок. Врач поставил диагноз: гипертония, обусловленная беременностью, и запретил ей работать до самых родов.

– Вот уже месяц, как я сижу на своей толстой заднице без всякого дела, – пожаловалась она. – Скукотища, хоть волком вой. Но теперь беременность протекает легче, и на том спасибо.

Оказывается, Дэвид устроился на работу в телекомпанию помощником сценариста и пока вроде доволен. В связи с этим Брин решила забросить половину судебных дел, которые ведет, но это еще не точно: тяжело будет поступиться своими амбициями. Еще она подумывает открыть частную юридическую контору, правда, проблем от этого только прибавится. Я сказала, чтобы она не беспокоилась: у нее есть время все обдумать.

Брин сказала, что уже была беременна, когда пришла на свадьбу Генри.

– Я хотела тебе рассказать, – призналась она, – но вдруг услышала, что вы с Заком решили жить вместе, взбесилась, да так и ушла, ничего не сказав.

В первый раз с момента нашей встречи атмосфера грозила накалиться. Я морально подготовилась к серьезному разговору. Пора!

– Я хочу, чтобы ты мне объяснила, почему я так тебя разозлила и в чем, с твоей точки зрения, заключалось мое предательство. А потом выскажусь я.

Брин бросила на меня неуверенный взгляд, в котором читалось: а ты действительно этого хочешь?

Я кивнула, заметив, что мы всегда были близкими подругами, но никогда не проверяли нашу дружбу на прочность, никогда не задумывались, на чем строятся наши отношения. Я, например, боялась пойти ей наперекор, и в этом моя вина. Если мы сейчас обсудим то, о чем так долго молчали, то, возможно, все наладится и станет лучше прежнего. Или хотя бы таким, как было. Мне этого хотелось больше всего на свете.

Брин начала первой: несмотря на все ее заверения, ей вовсе не улыбалось, что я встречаюсь с Заком.

– Я, как всегда, была в своем репертуаре: не хотела признавать, что это меня расстраивает, и старалась все сгладить. – Она передернула плечами. – Чтобы потом тихой сапой направить все в нужное мне русло.

Тогда она еще не отошла от смерти Сесил, но не хотела делиться со мной своими переживаниями, дабы я не сочла, что она не одобряет наших с Заком отношений. Брин сказала, что, когда впервые увидела нас вместе, еесловно обожгло. Она чуть не завизжала. Потом начались ссоры с Дэвидом, и в этих размолвках Брин тоже винила меня.

– Послушай, но нельзя же всех держать под колпаком, – сказала я.

– Знаю, – ответила она. – Но мне трудно с этим смириться.

– Помнишь, как мы отмечали день рождения Зака? Я тебя тогда просто возненавидела, – призналась я.

– Знаю, – кивнула ока. – Прости меня.

Я тоже перед ней извинилась. Ведь подсознательно я чувствовала, что Брин не была готова к тому, чтобы мы с Заком встречались, но когда она дала мне зеленый свет, я не преминула этим воспользоваться, ибо услышала то, что хотела услышать. Хорошо хоть я это поняла: хватит играть роль пассивного пассажира.

Но самое страшное, как сказала Брин, началось потом, когда она осознала, что вела себя, как настоящая стервоза: избегала меня, держала на расстоянии... Она не знала, прощу ли я ее после всего этого.

Я с легким сердцем заверила ее, что давно уже простила. Иначе и быть не могло. А простила ли она мои огрехи? Наверное, ей это было нелегко. Брин кивнула и улыбнулась.

– Знаешь, ты иногда бываешь просто невыносима, – сказала она.

Я шмыгнула носом и смахнула слезинки.

– Ты тоже, – сказала я. – Сущее наказание.

Мы переглянулись, и тут я поняла, что мы обе думаем о Сесил. Интересно, могли бы мы с Брин так рассориться, будь она жива? Да запросто! Мы обе какие-то неуравновешенные. Сесил сдерживала наши вспышки, но кто знает, как надолго ее бы хватило. Наверное, она давно уже от этого устала.

– А ты знаешь, что эта хитрюга, можно сказать, увела у меня парня, когда мы учились в колледже? – спросила я.

Брин хихикнула.

– Угу. Сесил кого угодно могла обвести вокруг пальца. Вытаращит свои огромные глазищи и прямо-таки гипнотизирует.

Я кивнула. Действительно. Все именно так.

– И все-таки мне ее очень не хватает.

– И мне тоже, – кивнула Брин.

Я уехала через час, когда Брин стало клонить в сон. Пообещала заехать через несколько дней, проведать ее и посмотреть, как приживаются саженцы.

– Может, мы какой-нибудь фильм с тобой посмотрим? – предложила Брин. Она выглядела очень трогательно и чем-то напоминала маленькую девочку: комбинезон для беременных, крошечные штиблеты и облезлый красный лак на ногтях.

– Конечно, – сказала я. – Тем более что я просто зашиваюсь с работой.

Она оценила шутку.

– Ах ты бездельница! Еду с собой привези. Много-много. Дэвид держит меня на какой-то макробиотической диете, про которую он вычитал в журнале «Опра». Такая гадость, ты даже представить себе не можешь.

Я пообещала, что захвачу с собой всякой вкуснятины, и направилась к машине.

Вечером мы с Уайаттом собирались отделать гипсо-картоном стены моего домика и отшлифовать песком стулья. Вот уже две недели как мы проводили вместе все вечера, с тех самых пор, как он неожиданно поцеловал меня в отделе пиломатериалов при торговом центре «Хоум депо». Иногда, когда он строгал полки или вешал картины, я ловила себя на том, что любуюсь им, зажав в руке кисть, с которой капает краска, и восхищаюсь его умением обращаться с электродрелью. В следующий раз, когда увижусь с Брин, непременно расскажу ей, как влюбилась в толстяка из Техаса. И как приятно было бы свернуться на его пухлом животике, который то вздымается, то опускается, и смотреть телевизор. Расскажу про тонкие, трогательные морщинки у его глаз, глядя на которые хочется плакать...

Я порылась в сумочке, разыскивая ключи от машины, и услышала тихое жужжание. Оно доносилось от кактуса, цветущего у самого дома Брин. Я обернулась на звук и увидела колибри, порхающую с цветка на цветок. Радужная птаха, ловко минуя шипы и длинные стебли, засовывала свой тонкий, похожий на иголку клюв в каждый распустившийся цветок. Она порхала от одного соцветия к другому. «Какая же сегодня замечательная погода!» – подумала я. Мне вспомнилось то утро, когда мы с Сесил играли в теннис. Подумать только, прошло уже полтора года! Тогда тоже было жарко, несмотря на то что близилось Рождество. Красивая, талантливая, лукавая Сесил... Десять лет я обитала в ее тени и чуть там не зачахла. Я жалела только об одном: о том, что я не старалась жить, расти и цвести, пока была жива она. Тогда мы были бы на равных – Сесил и я. Несомненно, именно этого она и хотела. Иначе, много лет назад, она не повесила бы над кроватью мои картины. Она верила в меня, поэтому и оставила мне деньги. Нужно признать, отчасти я сама виновата в том, что в колледже она похитила у меня Зака – не очень-то я за него и боролась. Впрочем, знай я всю правду, я бы все равно ей уступила. Тогда. Но не сейчас. Ни за что!

Я усмехнулась и залезла в машину. Август обещал быть жарким: кожаное сиденье прямо-таки обжигало мои ноги. Я потянулась за солнечными очками. Не забыть бы сказать Уайатту, чтобы он поменял капризный кондиционер у меня в магазине. Впереди много долгих жарких дней, когда раскаленный воздух будет обжигать, как в духовке; у бассейна Лиззи соберутся кинозвезды и будут умащивать себя маслами для загара; а я, наведя последние штрихи в доме очередного клиента, закрою за собой дверь с гордым осознанием выполненной работы. Брин собирается назвать дочку Уилла Сесил Беко. Совсем скоро я буду играть с крошкой Уиллой и вдыхать ее младенческий запах; Дэвид, Брин, Уайатт и я отправимся в ресторан; мы с Брин будем дружно над чем-нибудь хохотать и еще сто раз поссоримся и помиримся. Впереди бесконечная череда солнечных, жарких дней. В Лос-Анджелесе всегда так. Хотя ничего нельзя знать наперед.

Впрочем, пора подумать и о серьезных вещах, напомнила я себе, притормозив у знака в конце улицы, на которой жила Брин. Например, в какой оттенок розового лучше покрасить детскую?