Последний штрих

– Ты знаешь, что престижность жилья в районе Силвер-Лейк за последние два года возросла на 60 процентов? – бывало спрашивала она, зажав под мышкой свежий номер газеты «Лос-Анджелес тайме», развернутый на разделе, посвященном недвижимости. – И что некоторые покупают квартиры в районе Беверли-Хиллз специально, чтобы их дети ходили в местную школу?

Я знала только одно: я до сих пор не решила, как распорядиться чеком. Мое благодарственное письмо, – точнее, черновой набросок, который я начала составлять на домашнем компьютере, – представлял собой набор избитых клише и ни намека на то, как я потратила деньги. Я вновь и вновь прокручивала в голове слова миссис Картер: я могу распорядиться деньгами по своему усмотрению. Родители Сесил надеются, что я найду им достойное применение. А что значит «достойное применение»? Чего бы ждала от меня Сесил?

Брин, щелкнув пальцами, вывела меня из раздумья и спросила, что я делаю сегодня вечером. Я сказала, что у меня записаны три эпизода реалити-шоу «Квартирный обмен», а если я закажу в «Домино» пиццу средних размеров, то бесплатно получу двухлитровую бутылку содовой. Брин скорчила рожу, посоветовала мне поторопиться с поисками парня, а то она сама кого-нибудь для меня найдет, и умчалась на совещание.

Сколько бы Брин ни убеждала меня, что новый роман «се изменит, в это верилось с трудом. Скорее моя серая вязальная пряжа превратится в теплый розовый кашемир. В последнее время воспоминания о прежних сексуальных похождениях, которые я некогда находила интригующими и способствующим?! моему самоутверждению, приобрели какой-то гадкий налет. Когда-то я прочитала о таком случае: после инсульта один человек решил, что его нога принадлежит другому. Он пытался выкинуть «чужую» ногу из кровати и удивлялся, когда падал вместе с ней на пол. Мои эротические эскапады, которыми я раньше гордилась, больше не были частью меня. Они превратились в какой-то чужеродный придаток, стали призрачно-бледными. Их даже вспоминать не хотелось.

– Прости, я опоздала. – С этими словами я ворвалась в ресторан. Я так старалась поспеть вовремя, но ничего не вышло. Как всегда. – Хорошо хоть швейцара у дверей поставили, иначе нипочем не догадаться, что здесь ресторан.

– Я же объяснил, что это неподалеку от универмага «99 центов», – сказал Зак. – Они нарочно законспирировались, чтобы всякие подонки не шастали.

– Выходит, теперь меня причисляют к захолустному сброду? – Я плюхнулась на стул.

– Напротив: ты единственный коренной лос-анджелесец, кого я знаю.

Это было никакое не свидание, просто мы иногда ужинали вместе. Эти встречи я бы не променяла ни на какие свидания. Мы с Заком частенько трапезничали вдвоем. Первые месяцы после смерти Сесил мы с ним практически не виделись, а потом я получила от него е-мейл с приглашением отобедать в китайском ресторанчике, о котором он собирался написать статью. Я согласилась и, хотя вначале чувствовалась некая скованность (непонятно было, то ли говорить о Сесил, то ли не стоит), получила настоящее удовольствие – чисто платоническое, разумеется. Через неделю он снова со мной связался, и мы полакомились деликатесами, которые подавали на маленьких тарелочках во французском баре на Третьей улице. Теперь Зак звонил мне всякий раз, когда собирался посетить очередной новый ресторан, то есть, можно сказать, мы с ним постоянно поддерживали связь. Зак был со мной очень внимателен и заботлив. Удивительно, но после того как мы пару раз поели вместе, я почувствовала, что стала ближе к Сесил. Словно она исчезла из моей жизни не навеки, а на время.

– Ну-ка попробуй.

Зак протянул мне большой узорчатый бокал темного бургундского вина.

Я послушно пригубила алую жидкость, по вкусу напоминавшую гранатовый сок с горьким шоколадом.

– Неплохо, правда?

– А меня-то чего спрашиваешь? Ты же у нас эксперт.

– Нуда. – Зак откинулся на спинку стула. – Я в этом деле настоящий ас.

Пока он делал заказ – чтобы оценить кухню, нужно было перепробовать почти все меню, – я огляделась вокруг. Ресторан располагался на холме и представлял собой огромный внутренний двор в испанском стиле. На скамейках из тика были разбросаны марокканские подушки, на столах стояли фонарики из цветного стекла, рассеивавшие преломленный свет. Мы сидели в самой дальней части двора, посреди которого возвышался столетний дуб. Разглядывая крону дерева, я чувствовала себя под надежной защитой. Наверняка Сесил оценила бы этот ресторанчик. У меня защемило сердце. «Соберись», – приказала я себе. Ведь сегодня без того грустная дата, а если я раскисну, станет еще хуже.

На столе стояли оливки со специями. Я попробовала одну и предположила, что ресторан должен получить хороший отзыв. На это Зак сказал, что из меня вышел бы неважный дегустатор: разве можно судить о ресторане по одной оливке?

– Ну, что теперь скажешь? – спросила я, после того как к нам подошел шеф и пообещал прислать несколько блюд, приготовленных специально для нас. – Печальная дата. Что ты чувствуешь?

Зак набрал в легкие побольше воздуха, надул щеки и выдохнул.

– Честно говоря, не лучший день в моей жизни. Одна надежда – и он пройдет, быстро ли, медленно ли, как и все прочие дни. Спасибо, что согласилась со мной поужинать.

– Да не за что, – ответила я. Разве я способна бросить его в такой день одного?

– Ты ходил сегодня на кладбище?

Зак сказал, что да, ходил утром. Видеть могилу Секс оказалось тяжелее, чем он думал. Потом он разговаривал с ее родителями по телефону – они ничего, держатся. А теперь, если честно, ему больше всего хочется сделать вид, что все в порядке, ни о чем не думать, кроме ужина, и пораньше завалиться спать.

Я понимала его чувства и поспешила сменить тему.

– Ты сегодня как-то иначе выглядишь, – сказала я.

– Неужели? – Он поманил официанта и жестом попросил подать хлеб.

– На тебе что, новые джинсы?

– Нравятся? Продавщица сказала, что они сзади хорошо подтягивают. – Он пожал плечами. – Понятия не имею, что она имела в виду.

– Она хотела сказать, что в них твоя попа смотрится особенно хорошо.

Зак провел рукой по лицу и смущенно поскреб подбородок. Он оброс щетиной – видно, пару дней не брился, – но ему это даже шло: сейчас он был похож на модель Ральфа Лорена, чей стиль отличает нарочитая небрежность.

– Я начал спать посередине кровати. – Он передернул плечами. – Психолог, к которому меня заставляют ходить, наверняка усмотрит в этом положительную динамику.

– Тебе необходима психологическая помощь, ведь на тебя столько всего обрушилось. – Я снова пригубила вино.

– Знаю. Но все равно тяжело. «Здравствуйте, доктор Бивер. Нет, я пока не вынул из шкафа одежду Сесил. Почему? Да не знаю. А вы, доктор, не знаете почему? Что говорите? Пациент не должен задавать такие вопросы? А почему бы и нет?»

Я сказала Заку, что история с одеждой напомнила мне одно из моих любимых стихотворений. Он попросил его прочитать.

– Что, сейчас? – Я в ужасе замотала головой.

Зак кинул на меня взгляд, который говорил: ну, ты же знаешь, какой сегодня день. Неужели трудно выполнить мою просьбу?

– Что ж, если ты настаиваешь... – Я глубоко вдохнула и заговорила потише, чтобы нас не услышали за соседними столиками. – «Дом так печален, и все в нем остается таким, как прежде, / Он обустроен для удобства тех, кто нас покинул, / Словно надеясь, что они еще вернутся...» Ну и дальше еще что-то. – Я покраснела. – Середину не помню, а заканчивается оно так: «Взгляни на вазу, на ножи и вилки. / На ноты на рояле. На картины».

– Красиво.

– Да что там... Не я же его сочинила. В общем, вот что я хочу сказать. – Я отмахнулась от внезапной тяжести, сгустившейся в воздухе. – Я-то думала, что я одна такая сентиментальная дура: часами могу сидеть, пялиться на фотки, где мы с Брин и Сес вместе, и лить слезы. А оказывается, нас таких двое.

– Воистину союз, заключенный на небесах, – сказал Зак. – За это надо выпить.

Он поднял бокал.

На следующий день у меня был выходной, но вместо того, чтобы валяться в постели, отходить от похмелья и просматривать в Сети последний отчет о системе цветовой калибровки, как мне хотелось бы, я сидела за рулем. Мать прислала мне электронное письмо: сообщала, что хочет, чтобы я забрала кое-какие документы, в которых указано, как распорядиться «домом» в случае ее кончины. Я обещала заехать. Даже не стала напоминать, что она является владелицей никакого не дома, а корпоративной квартиры и что на здоровье ей жаловаться пока не приходится. Спорить было бессмысленно. На свою голову я рассказала ей о чеке, подаренном Сесил, а моя мать, истинная писательница, относилась к жизни, как к роману, и любила проигрывать понравившиеся ей сюжеты. Я достала из перчаточного отделения две таблетки аспирина и проглотила их, не запивая. Интересно, смогу ли я выдержать предстоящие несколько часов и не сойти с ума?

В семидесятые годы Елена Холтц написала книгу, представлявшую собой нечто среднее между эротическим романом «Страх перед полетами» и комедийным шоу Мэри Тайлер-Мур. В ней рассказывалось о молодой замужней женщине, которая бросает вызов католическим принципам, в которых она воспитывалась, старомодным родителям и скучному в сексуальном плане мужу. Она сбегает из Нью-Йорка в Калифорнию, а именно в городок Беркли, колет наркотики, занимается сексом, получает развод и пишет бестселлер. Роман включал в себя сомнительный эпизод с приемом наркотика мескалин в Мексике, а также описание орального секса и прочих немыслимых оргий с кубинским возлюбленным по имени Анхел Сервера – революционером, изгнанником, женоненавистником и сексуальной машиной. Ясное дело, роман носил автобиографический характер. Тираж его превысил полмиллиона. Книга была переведена на разные языки – о существовании некоторых из них я даже не подозревала. Теперь мать пописывала статьи для женских журналов и время от времени читала лекции, получая за это приличные деньги. Нынешние студентки, если им верить, читали ее книгу «из феминистских принципов». Но взгляды моей матери давно устарели и казались смешными в современном мире, где ученицу старших классов, заделавшуюся лесбиянкой, считали не по годам развитой девочкой. Я подозревала, что ее читают главным образом из-за жарких эротических игр главной героини с Анхелом. В тринадцать лет я украдкой читала эти сцены, спрятавшись под кроватью, и испытывала при этом постыдное возбуждение. Поднимаясь в лифте на четырнадцатый этаж, я представила, что сказала бы на это доктор Бивер, и усмехнулась.

В гостиной Елены я увидела мужчину примерно моего возраста – на вид ему было лет так тридцать. Коротко стриженные русые волосы, серый пиджак с синим отливом, застегнутый на все пуговицы, хлопчатобумажные брюки и очки в железной оправе придавали ему сходство с самодовольным членом ультралевой партии. Он сидел на мамином желтовато-коричневом диванчике в стиле Итан Аллен и держал в руке чашку кофе. На моих нардах громоздился магнитофон: я нарочно держала у Елены свои нарды, чтобы во время семейных обедов можно было перекинуться в партию с Хамиром, парнем моего брата.

– Джесси! – удивленно воскликнула мать, увидев меня. – Мы же договорились встретиться в среду!

– Во вторник. Ты сама так сказала, мам.

– Я сказала в среду. Вот, у меня даже в дневнике записано. – Она показала свой кожаный органайзер, где красными чернилами было нацарапано: «Ср: Обсудить с Джесси недвижимость». Буквы были огромными: даже гость, наверное, сумел прочитать.

– Прости, – промямлила я и вскинула брови. – Конечно, из-за какой еще причины ты могла меня позвать?..

– По какой причине, – поправила она и бросила на меня выразительный взгляд, типа не пререкайся с матерью. Затем попросила меня сесть и подождать: у Мэтью осталось всего несколько вопросов. Он брал у нее интервью для статьи, которую, видимо, разместят на каком-нибудь сайте левого движения. Перед уходом он долго и занудно объяснял, что считает мою маму провидицей, которая помогла сформироваться движению «Искусство ради искусства».

Через несколько дней мать позвонила и сообщила, что дала Мэтью номер моего телефона.

– Он окончил Калифорнийский университет, – сказала она, словно это все объясняло. – Кажется, у него очень большое... м-м... достоинство, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ты, наверное, видела, как он...

– Мама! Еще одно слово, и меня стошнит в конверт. Я запечатаю его и пошлю тебе по почте.

Елена имела обыкновение вмешиваться в мою жизнь, когда та становилась скучной; а вот когда жизнь у меня так и кипела, она, напротив, скучала. Когда на следующий день позвонил Мэтью и пригласил меня в кино, я, к своему удивлению, согласилась. Со времени моего последнего свидания прошел почти год.

Мыс Мэтью встретились у кинотеатра «Лос-Фелис III» и посмотрели иностранный фильм с труднопроизносимым названием. Маленький зал размером со шкаф был почти пуст. Как до, так и после фильма наш разговор был сух, как поп-корн. Думаю, мы одинаково заколебали друг друга. Однако Мэтью оказался настойчивым. Обменявшись еще тремя сообщениями, мы пошли на выставку фотохудожницы Синди Шерман, проходившую в Лос-Анджелесском окружном музее искусства. Пару дней спустя Мэтью прислал мне е-мейл, приглашая пообедать с ним в среду. Я хотела отказаться под каким-нибудь благовидным предлогом, но тут в дело вмешался Генри.

– Мама говорит, что он классный, – с ходу выдал Генри, когда я сняла трубку.

Я приглушила звук телевизора.

– Привет, Генри. Может, и классный – по ее стандартам.

– Что ты имеешь в виду?

– Помнишь маминого любовника, латвийского поэта? Ну, он еще жил с нами все лето?

– Еще бы! Я однажды застукал его нагишом. Он сидел на сушилке и стирал свою единственную пару порток. После этого я даже задумался, не сменить ли мне ориентацию на традиционную. – Было слышно, что где-то работал спортивный канал. Значит, Генри действительно за меня переживает: раньше он никогда не звонил во время трансляции матча. – Послушай, сестренка, последнее время ты отказываешь себе во всяких развлечениях.

Я спросила, с чего он взял, что на свидании с Мэтью будет весело.

– Ни с чего, но ты стала...

– ...такая скучная! – завопил Хамир. Он схватил телефонную трубку.

– Пожалуйста, займись сексом, дорогуша. А то ты вгоняешь меня в тоску.

И негодник положил трубку.

Из всех парней брата Хамир был моим любимцем. Родители Хамира еще до его рождения эмигрировали в Лондон. Его отец был иранским мусульманином, а мать была родом из Индии и исповедовала индуизм. Хамир являл собой образец образованного, продвинутого в духовном плане и открытого гея. Я, Брин и Сесил считали его красавцем. У него были черные глаза, смуглая кожа и лукавая улыбка. В отличие от Генри, который мог надеть коричневый ремень с черными ботинками, Хамир предпочитал тона от Гуччи, фирменные джинсы и праздничные рубашки от Хьюго Босса. Он постоянно подкалывал меня из-за одежды (я в этом плане мало чем отличалась от Генри), давал советы насчет прически и макияжа, иногда водил на танцы. Мне в нем нравилось все: непочтительность; уверенность в том, что никто в Соединенных Штатах не готовит карри лучше его «мамочки»; манера танцевать – он двигался так, словно снимался в голливудском фильме. Я сходила с ума по его акценту, и моя мать тоже. Хамир часто употреблял прикольные словечки из британского сленга – «кошелка», «потрясный», «лох». Моим любимым выражением было «оборзеть» или «очуметь» – так он говорил, когда случалось что-то очень хорошее.

Генри знал, что я нахожу его нового друга очаровательным.

– Только не верь кабельному телевидению, – предупредил он год назад, когда мы всей семьей обедали в любимом китайском ресторанчике моего отца. – Далеко не все голубые мечтают официально узаконить свои отношения и усыновить ребенка.

Наши родители любили устраивать совместные семейные трапезы. Вот уже двадцать лет нам с Генри приходилось терпеть эту пытку. Наверное, родители считали себя прогрессивными, но их постоянная грызня ужасно утомляла. Уж лучше бы после развода они перестали разговаривать друг с другом. Любая нормальная пара так бы и поступила.

Отец прочистил горло и изрек:

– Знаете, с некоторых пор я полюбил смотреть «Слово на букву «Л»». – Он обернулся к Генри. – Замечательное шоу.

Мой брат бросил на меня взгляд, в котором читалось: «Джесс, лучше бы меня пристрелили», – а мать заявила:

– Как истинный глава семьи, ваш отец полагает, будто лесбийский секс имеет к нему какое-то отношение.

Она подлила себе в бокал вишневого вина.

– Между прочим, мне о лесбийском сексе известно побольше, чем тебе, Елена! – Отец гневно указал на мать свиным ребрышком по-китайски.

– Сомневаюсь, Мартин, – ответила она и разразилась уничижительным смехом.

Я попросила родителей сменить тему, прежде чем разговор успел стать совсем уж тошнотворным. Я не сомневалась, что каждый из нас по-своему неплохо разбирается в вопросах лесбийского секса.

Итак, именно благодаря вмешательству Генри я отправилась на очередное свидание с Мэтью. Когда мы поедали саг панир в индийском ресторанчике неподалеку от моего дома (будь здесь Хамир, он бы презрительно фыркнул и заявил, что это «отстойная жратва»), Мэтью начал напрашиваться ко мне домой: услышал, что я собираю изделия из стекла Бленко, а он, мол, тоже интересуется антиквариатом. Я несколько раз повторила, что это стекло достать совсем не сложно – я знаю магазинчик на Ла-Бриа, где его завались, но мои слова не возымели никакого эффекта. После обеда я предложила заплатить за себя, но Мэтью отказался наотрез. «Все-таки Брин права, – подумала я, глядя на то, как он достает карточку «Американ экспресс». – Если не спать с парнем на первом же свидании, то твоя цена резко возрастает».

– Ну так что? – спросил Мэтью, когда мы подъехали к моему дому.

– Что? – не поняла я.

– Не пригласишь меня к себе? Хочу посмотреть на стекло Бленко.

Я вскинула глаза на темные окна своей квартиры. Да, давненько уже у меня никого не было. Да и Брин будет довольна, что меня пригласили в ресторан...

– Ну ладно, – сказала я, забирая остатки еды, захваченные из ресторана. – Почему бы и нет?

Я провела для него целую экскурсию, объяснила на примере одной карамельной вазочки из стекла Бленко, как определить, когда было изготовлено изделие – в семидесятые или значительно позже. Потом мы уселись на тахту, и разговор постепенно перешел с коллекционных предметов из стекла на другие темы. Мы начали рассуждать, есть ли будущее у газетных изданий, или с развитием Интернета они исчезнут. Я считала, что не исчезнут: ведь газету можно подержать в руках, ощутить ее материальность, можно отложить и сохранить. Кто же захочет показывать внукам распечатанный файл в качестве иллюстрации к поворотным событиям эпохи, к той же трагедии 11 сентября? Но Мэтью сказал, что я сильно заблуждаюсь, потому что узнавать новости с интернет-сайтов и дешевле, и удобнее. Он пошел бубнить об астрономических ценах на бумагу и немедленную отдачу, и я догадалась, что подобный разговор он заводит уже не в первый раз. Я заскучала, а Мэтью разглагольствовал все с большим жаром. Через десять минут он пригубил пива и наконец вспомнил, что не один в комнате.

– Недавно я звонил твоей маме, чтобы задать ей несколько уточняющих вопросов для статьи, – сказал он.

– Да? – протянула я.

– Она рассказала мне о твоей подруге Камил.

Я вперила в него пустой взгляд, но он не понял намека.

– Сесил, – поправила я.

– Извини. Как бестактно с моей стороны. Сесил, значит. После ее смерти ты ужасно переживаешь, да? Думаешь, что никогда больше не сможешь завести близких отношений? – Он положил руку на спинку дивана, заведя ее за мою шею. – Представляю, в каком ты состоянии.

– Неужели? Что, твоего лучшего друга тоже сбило такси?

– Нет, не в том смысле... Я выразился метафорически.

– А... Что ж, спасибо за понимание, Мэтью.

Он сменил тему и несколько минут пересказывал статью, которую сочинял о Елене. Глядя на него, я почувствовала себя неловко. Ведь парень просто хотел проявить участие. Поэтому когда он нагнулся ко мне, чтобы поцеловать, я не стала сопротивляться.

Поцелуй показался мне каким-то странным. Его губы отдавали пивом и были тверже, чем я ожидала, – словно переплетные скобы. Но через несколько минут я оттаяла. «Может, Мэтью не так уж и плох, – подумала я, заметив, что теперь он дышит чаще. – Нравится же ему стекло Бленко...» Рука Мэтью сползла с шеи мне на грудь. Я слегка изогнула спину в знак того, что разрешаю к себе прикасаться.

Он заглянул мне в глаза. «Заглянул в глаза, – подумала я. – Какая избитая фраза!»

– У меня для тебя кое-что есть, Джесси, – сказал он. С этими словами Мэтью откинулся на спинку дивана, расстегнул брюки и гордо продемонстрировал стоящий пенис исключительно больших размеров.

– Можешь пососать, красотка.

– Нет, ты, наверное, прикалываешься! – Зак хохотал в телефонную трубку. – Подожди, возьму платок.

Я услышала шорох, затем Зак высморкался. Он простудился, и я периодически названивала ему, чтобы узнать, как он себя чувствует.

– Представляешь? – Я взяла еще один пирожок с рисом. Я уже почти целый пакет сожрала. Заку не нравилось, что я слишком много курю. Но нужно же мне было хоть чем-то себя занять. – Я его тут же вытолкала взашей. Накинула на него пальто, бросила ему ботинки, сунула ключи от машины и – прости-прощай.

– Но ты хоть оценила, насколько он большой?

– Зак, не надо! Я же ем сейчас!

– Не выискивай предлог.

– Ну разве что пощупала по-быстрому.

– Ты шутишь, правда? – Его тон стал серьезнее. Я успокоила его: разумеется, шучу.

Зак рассмеялся. У него был глубокий, красивый смех.

– Где ты откопала этого придурка? – спросил он.

– Маме спасибо! – фыркнула я. Он снова расхохотался.

– О Боже! – Зак глубоко вдохнул. – Знаешь, после таких историй еще меньше хочется с кем-то встречаться.

Я заверила его, что спешить некуда – никто не ждет, чтобы он так скоро стал назначать свидания.

– Скажем так: сам-то я не спешу, а вот все остальные проходу не дают.

– Кто это «все остальные»? – прикончила последний пирожок с рисом и решила заглянуть в холодильник: не найдется ли там еще чего-нибудь пожевать? – Прошло всего восемь месяцев.

– Девушки из офиса «Тайме». Они все по мне с ума сходят.

– Скромности тебе не занимать.

– Нет, серьезно. Мой психолог говорит, что существует такое понятие, как «вдовья лихорадка». Это означает, что вдовцы вызывают повышенный интерес. Недавно, например, я шел на собрание, и одна девушка из отдела маркетинга протянула мне записку, в которой говорилось: «Когда будешь готов», а ниже – номер ее телефона.

– Как ее зовут? – спросила я.

– Ракель Суоллоу.

– Круто. – Я направилась на кухню, достала из холодильника белое вино и налила себе стакан.

– «Понимаете, доктор Бивер, я влюбился в мисс Суоллоу с первого взгляда...»

Повисла неловкая пауза.

– Что? – сказала я. – Неудачная шутка?

– Да нет, не в этом дело.

– Тогда в чем?

– Ни в чем. – Он закашлялся. – Просто мне совсем не Ракель нравится.

– Что ж... Я просто дурачилась.

Только тут до меня дошло: что он имеет в виду? Неужели ему кто-то нравится?

– Зак, у тебя что, кто-то появился? Он ничего не ответил.

– Новая де-е-евушка? – поддразнила я.

– Джесси, ты хуже моей младшей сестренки. – Он прокашлялся. – Нет. Нет, конечно.

– Если тебе кто-то приглянулся, все будут только рады...

– Смени пластинку, не то я повешу трубку, – смеясь, пригрозил он.

– Еще чего! Так легко ты не отвертишься.

– Телефонная трубка медленно опускается. Сейчас нас разъединят. Пока, Джесси! Прощай!..

– Хорошо-хорошо! – перебила я. – Не буду больше спрашивать, только не вешай трубку.

– То-то. А я уже думал, придется привести угрозу в действие.

В пятницу мы с Брин решили пообедать вместе. Стояла пасмурная погода. Летнюю жару наконец-то сменил прохладный ветерок. Я была счастлива, когда поутру впервые за много месяцев натянула легкий свитер. Мне хотелось съесть чего-нибудь вкусненького, но по настоянию Брин мы отправились в маленький ресторанчик неподалеку от ее офиса, где подавали полезную пищу. В последнее время Брин особенно ревностно следила за тем, что я ем – без сомнения, хотела, чтобы мне опять кто-нибудь назначил свидание. И еще она мечтала заставить меня бросить курить. По дороге в ресторан я жевала никотиновую жвачку и думала: «И когда только все на свете успели бросить курить?»

Я изучала перечень бутербродов с пониженным содержанием углеводов, подававшихся с салатными листьями, и тофу «Макнаггетс». Брин уже свой выбор сделала. Она ждала, положив руки на меню, и смотрела на меня с каким-то странным выражением.

– Вчера вечером я звонила Заку узнать, как он себя чувствует, – сказала я, остановившись на салате, показавшемся мне наиболее сносным. – Он сильно простужен.

– Слышала, – сказала она. – Ну и как он? Я пожала плечами.

– Лучше, чем в ту неделю, на которую пришелся день рождения Сесил. Но ты же знаешь Зака. О том, что творится у него в душе, можно только догадываться.

– Хочешь сказать, тихие воды глубоки? Дэвид и я обедали с ним незадолго до того, как он заболел. Зак был очень мил. Он... – Брин уставилась в потолок, подыскивая слова.

– Старается проводить с нами больше времени, – закончила я за нее.

– Именно. Дэвид говорит, Зак сказал ему, что он не хочет исчезать из нашей жизни только потому, что умерла Сесил.

Я отхлебнула чая с мятой. Сказать Брин, что Зак, похоже, влюбился, или не стоит? А почему бы и нет?

– По-моему, он положил на кого-то глаз, – сказала я. Брин умолкла и вытерла рот салфеткой, оставив на ней

тревожное красное пятно от своей любимой помады.

– Да ты что?!

– Я хотела его вчера расспросить, но он пригрозил, что повесит трубку.

– Гм... – Брин выжала сок лайма в стакан минералки. – Если честно, я почти не удивлена. Когда-то я читала, что королева Виктория после смерти короля Артура установила официальные сроки траура. О муже надлежало скорбеть два-три года, а о жене – всего три месяца.

– Интересно, кто она? – проговорила я. Брин прищурилась:

– Коллега по работе? Может, издатель?

– Он не говорит.

– Я бы у него выпытала.

– действуй, – кивнула я. – Только расскажи мне потом. Мне очень любопытно, кто она.

– Мне тоже.

Остаток обеда мы говорили о другом.

Глава 10

Да пребудут с вами вилки

Денек выдался беспокойный. Обойщик из Монтерей-парка обтянул два стула в стиле Людовика XVI льняной тканью лимонного цвета, в то время как Тарин просила обить их золотисто-оранжевой материей, и теперь требовал, чтобы мы оплатили их доставку. Об этом не могло быть и речи: я перепроверила договор и пришла к выводу, что ошибку допустил именно он. Вдобавок одна клиентка с Манхэттен-Бич ни с того ни с сего заартачилась и запретила нашему фотографу снимать свою недавно обставленную гостиную, хотя фотографии были нам нужны для портфолио. Это условие даже было прописано в контракте. Тарин расслаблялась в салоне красоты и весь день со мной не связывалась, если не считать следующего е-мейла:

«Всем сотрудникам: настала пора обратить внимание на наш внешний вид. Конечно, мы не модный бутик, однако неплохо бы приходить на работу в стильной одежде лос-анджелесского пошива, без катышков и приставших ниток. Предлагаю сегодня же вечером каждому заглянуть в свой шкаф и разделить всю одежду на две кучки: рабочая и для повседневной носки. Я и сама сегодня этим займусь!

Целую, обнимаю. Тарин».

Прочитав е-мейл, я посмотрела на себя в зеркало: на мне был обычный черный топик на бретельках (сегодня за завтраком я случайно капнула на него маргарином) и потертые старые джинсы. С чего это Тарин взяла, что стильная одежда лос-анджелесского пошива будет мне к лицу?

– А сюда можно поставить телевизор и DVD-плеер? – поинтересовалась клиентка. В этот момент зазвонил телефон. Я кинула взгляд на определитель номера: Брин! Клиентка рассматривала шкаф с выдвижными ящиками в стиле чиппендейл, изготовленный искусным мастером в начале XIX века.

– «Золотая клетка», пожалуйста, подождите, – сказала я в трубку и положила ее на плечо. – Нет, – ответила я клиентке. – Видите, здесь нет отверстий.

– О, дырки может просверлить мой муж! Я спрашиваю, достаточно ли он глубок?

– Нужно поговорить, – сообщила Брин.

– Конечно-конечно, минутку, – нарочито официальным тоном проговорила я в трубку, продолжая объяснять женщине; – Видите ли, этот шкаф скорее несет декоративную функцию. Это коллекционная мебель, понимаете ли.

– По-моему, то, что надо. – Клиентка постучала по задней стенке шкафа. – Мне нужен сантиметр.

– Мэй!

Мэй возникла из-за дивана, где она, стоя на коленях, пыталась вставить в розетку только что доставленную стеклянную лампу удивительно тонкой работы, вызывающую в памяти сахарную вату.

– Будь добра, помоги мисс... э-э...

– Миссис Катц.

– Да-да. Помоги миссис Катц обмерить шкаф.

– С радостью, – отозвалась Мэй, отряхивая колени. Ее прикид Тарин бы однозначно определила как пригодный только для повседневной носки на досуге: желтая трикотажная рубашка швами наружу, мини-юбка из джинсовой ткани, красные колготки и туфли-лодочки с невообразимо длинными носами. Волосы накануне вчерашнего выступления Мэй выкрасила в красный цвет. Должна сказать, я ни разу не слышала выступлений ее группы. Если бы я рискнула сочетать желтый с красным, то выглядела бы ходячей рекламой «Макдоналдса». А вот Мэй этот наряд очень даже шел. С каждым диким сочетанием она становилась все краше и интереснее.