Последний штрих

Я вздохнула. Еще бы не понимать! Но кажется, кто-то утверждал, что ему безразлично мнение окружающих?

– Да ясно мне все, – сказала я. – Но Брин меня сегодня просто убила. До сих пор не могу опомниться.

Зак удивился и спросил, чем Брин мне не угодила.

– Она меня прямо-таки затерла. Тоже мне, выискалась королева вечеринки. И вообще приносить торт на день рождения своего парня должна любимая девушка.

– Да ладно тебе! – Зак поставил чайник на плиту. – Она не хотела тебя обидеть. Просто Брин нравится командовать. Ты же ее знаешь.

– Да, но...

– Что?

Зак достал кружки. Мой голос звенел от гнева.

– Но на этот раз Брин прекрасно понимала, что делает! Она специально притащила торт! Хотела проучить меня. Разве я это заслужила?

– Господи! – Зак покачал головой. – Ты прямо как маленькая

– Что ты хочешь этим сказать?

– Честно? Да то, что ты сейчас ведешь себя, как мелочная стерва с параноидальным уклоном.

От ужаса я широко распахнула глаза. Второй раз за вечер Зак меня так подставлял.

Заметив мое состояние, Зак вздохнул, подошел и положил мне руки на плечи. Я думала, он наконец-то понял, каково мне, а он сказал:

– Расслабься, Джесси. Иногда торт – это просто торт.

Я невольно напряглась, хотя и не собиралась ссориться.

– Остановись, – сказала я. – Не начинай. Он усмехнулся:

– Хорошо. Будь по-твоему.

Я вышла из комнаты и, готовясь ко сну, стащила джинсы со свитером и швырнула их на пол. Мне хотелось поехать домой, но я плохо представляла себе, что будет, если я это сделаю. Мы еще никогда не ссорились. У меня тряслись руки, меня бесило, что Зак не встал на мою сторону.

«А что, если Зак прав? – думала я, водя щеткой по зубам. – Что, если Брин сделала это не нарочно?» Хотя женщина способна на любую подлость по отношению к другой женщине – это я поняла еще в средней школе. А что, если я тоже не лучше других? «Даже ее пи и так, – подумала я, – надеюсь, Брин заметила, что мне ее поступок совсем не понравился». Мне не хотелось ругаться с подругой.

Вошел Зак. Он переоделся в боксеры и футболку. Я услышала, как где-то щелкнул обогреватель. Зак лег рядом со мной и поежился. Я почувствовала, как он гладит меня по волосам.

– Забудь ты об этой вечеринке, – прошептал он. – Ты просто устала, милая, вот тебе и мерещится всякая ерунда.

Он продолжал гладить меня. Я постепенно остывала и уже не дергалась, когда он ко мне прикасался. Он шепотом просил у меня прощения: мол, погорячился. Потом поцеловал меня в плечо, в ладонь, в сгиб локтя.

– Я люблю тебя, Джесси, – сказал он. – Клянусь, в следующий раз, стоит тебе только попросить, я прокричу об этом всему миру.

Он впервые признался мне в любви. Вся моя злость тут же улетучилась. Разве могла я остаться равнодушной к его словам, прикосновению его руки? Мой гнев мало-помалу переплавился в страсть. Я позволила себя обнять, а потом мы сообща решили одну мою серьезную проблему. Несколько раз подряд.

Глава 19

Как улучшить фэн-шуй

– Ты где будешь встречать День благодарения? – спросил меня Зак по телефону в один из тех редких вечеров, которые мы решили провести порознь. Недавняя ссора уже успела забыться. Я почти полностью обставила кухню Зака, и мы отметили это событие вместе с Лорой и Чазом. Мы уже не так сторонились приятелей, как прежде. Только вот с Брин в последнее время было практически невозможно связаться. В редких сообщениях она объясняла свою занятость каким-то «серьезным делом».

Я представила себе индейку с подливкой и предков, швыряющих друг в друга ножами.

– Пока не знаю, – ответила я Заку, поднимая спортивную сумку, до отказа забитую моим накопившимся в его доме грязным бельем. – Родители собираются к Генри. Он сейчас занят обустройством домашнего быта. Но я согласна отказаться от индейки Хамира, если ты предложишь что-нибудь более заманчивое.

– Мои родители приглашают нас на ужин. – Зак объяснил, что можно выехать к ним вечером, а назавтра отправиться в обратный путь, чтобы мне поменьше пропускать работу.

Я вытряхнула содержимое сумки на кухонный пол. За последние месяцы я запустила свой дом: в садике из-под кирпичей прорастали сорняки, по деревянному полу гостиной катались комья пыли.

Я переложила телефон к другому уху.

– Зачем ты сказал родителям, что мы встречаемся?

– Это сестренка им рассказала, – ответил он. Сестра Зака... Если я ничего не путаю, ей девятнадцать лет, и она учится на первом курсе в Беркли. У Дерри светлые, как и у Зака, кудряшки и такие же веселые веснушки на переносице.

– Но зачем было так рано рассказывать домашним?..

– Я считаю, что два с половиной месяца – это срок. Я поинтересовалась, как отреагировали его родные.

– Они больше волнуются за тебя, чем за меня, уж поверь мне.

– А Дерри?

– Чудесно. – Судя по звукам в трубке, он мыл посуду. Я тут же представила Зака в старых спортивных штанах, сохранившихся еще со студенческих времен, и шлепанцах. – Она малышка что надо. Сесил она просто обожала. Даже странно: ведь Дерри было только десять, когда мы с Сес начали встречаться, представляешь? Но она всегда стремилась повзрослеть. Не расскажи я ей о нас с тобой, сестренка бы обиделась, что я не делюсь с ней «опытом».

Что ж, в таком случае я не могу отказаться. К тому же на середину декабря назначена свадьба Генри: тут уж не отвертишься. Зак обрадовался. Пусть, мол, его предки увидят, что у нас все хорошо, и перестанут присылать ему посылки с гуманитарной помощью. Он все-таки не в летнем лагере для малообеспеченных детишек живет.

– Ты сможешь взять отгул? – спросил Зак.

– Думаю, Тарин возражать не станет, – ответила я. – Все равно мне ничего важного не поручают, так что есть я или меня нет – ничего от этого не меняется.

Положив трубку, я послала Тарин е-мейл с просьбой отпустить меня с работы на четверг и пятницу. Я знала, что магазин в День благодарения все равно будет закрыт. В конце я ненавязчиво напомнила, что за последние два месяца пять раз работала в выходные.

Ответ прибыл незамедлительно: «Конечно», – коротко и ясно.

«Надо же, как просто все оказалось», – подумала я.

Вечером я села за домашний компьютер и открыла календарь, чтобы записать напоминания. Рядом с четвергом напечатала: «День благодарения с родителями Зака», рядом с пятницей – «Выходной». Потом перешла к декабрю. «Свадьба Генри» написала я возле четырнадцатою, в субботу. Да, и еще Рождество – интересно, даст ли Тарин мне неделю отпуска поближе к Новому году? Уж мы бы с Заком придумали чем заняться. Тут мой взгляд упал на двадцать второе декабря, и у меня сжалось сердце: годовщина смерти Сесил. Мне потребовалось некоторое время, чтобы это осознать, а потом мысли мои переметнулись к Заку. Как он захочет провести этот день: со мной вместе или в одиночестве? А может, пойдет навестить ее могилу? Я подумала, что календарь можно сравнить с кардиограммой эмоций и настроений, где каждый спад и подъем отражают мое душевное состояние. День благодарения: волнение. Свадьба: радость. День смерти Сесил: грусть. Канун Нового года: радость. Эх, переписать бы этот календарь, чтобы каждый день показывал только: «Радость! Радость! Радость!» Вот было бы здорово...

Утром в среду, за сутки до Дня благодарения, когда я отправляла факсом заказ дизайнеру по тканям, Тарин сообщила, что я нахожусь «на испытательном сроке». Если я не приведу в порядок все незавершенные дела, меня уволят.

– Тарин, если это из-за того, что я отпросилась на пятницу, зачем же вы тогда...

– Это здесь ни при чем, Джесси, – перебила меня она. В зеркальных солнечных очках, которые Тарин в этот раз почему-то не стала снимать даже на работе, отразилось мое удивленное лицо.

Оказывается, все началось еще неделю назад, когда я принесла Лиззи обещанную декоративную кадку: она чудесно вписалась в интерьер зала для занятий йогой. Кадка сверкала сочной зеленью, точно драгоценный камень. Теперь комната отлично гармонировала с окружающей природой.

– Неплохо, – заявила Лиззи, выходя из комнаты и вытряхивая из пачки, которую она вечно вертела в руках, сигарету – наверное, забыла, что еще не выкурила предыдущую. Лиззи бросала тлеющие сигареты в расставленные по всему дому пепельницы, и они рассыпались там, словно хлебные крошки. Я вечно боролась с искушением раскопать присыпанные пеплом окурки и сунуть их в рот. Фу, гадость! Неужели можно пасть так низко?

– Лиззи, – я последовала за ней в гостиную, – если вас что-то не устраивает, вы скажите. Все можно исправить.

– Нет-нет, кадка мне нравится. Но в целом... – Она возвела руки к небу и нахмурилась. – Чего-то недостает.

Я обдумала это заявление и спросила: может, кадка слишком выделяется? Нет привязки к остальным вещам?

– Поясни, – потребовала Лиззи.

– Если поставить несколько таких кадок, образуется некий узор, своеобразная последовательность, – сказала я и отхлебнула чая с молоком и специями, который, по просьбе Лиззи, принесла мне ее ассистентка. Прежде я никогда не удостаивалась такой чести. Я объяснила Лиззи, что, например, у меня дома роль повторяющегося узора выполняют колибри на старомодной ситцевой материи. Их можно увидеть в каждой комнате, но в разном обрамлении, с разной отделкой... Эти птицы образуют определенный зрительный ряд. – Понимаете, повторяющаяся зрительная тема придает дому ощущение законченности и некую сентиментальность.

– Ненавижу сентиментальность! – отрезала Лиззи.

Похоже, мои разглагольствования ее утомили, но я решила не сдаваться.

– Хорошо, попробую объяснить иначе: кино – это просто набор кадров, каждый из которых в отдельности ничего не значит. Представьте, что ваш дом – это фильм, который вы снимете. Он обретет смысл, только когда вы наполните его значимыми для вас вещами. Что в этом доме, – спросила я Лиззи, – радует вас? Или дарит вам ощущение покоя?

Она посмотрела на меня, как на сумасшедшую. Потом уперлась руками в бедра и неохотно процедила:

– Будда.

– Замечательно. А еще?

Снова долгое молчание. Может, зря я затеяла этот разговор?

– Это что, фэн-шуй? – спросила она.

– Вроде того, но не совсем. Ну и?.. – подначивала я. – Может, какой-то предмет будит в вас определенные чувства... воспоминания...

– Нет, конечно! Ты же знаешь, все это я накупила в один день. Здесь нет вещей с историей.

– В этом и заключается проблема, – заметила я. Что ж, пусть поступает как знает, но только ее дом обделен значением. Я ей так и сказала.

Похоже, я заронила в Лиззи сомнения. Мне было интересно, прислушается она к моему совету или нет. Если кадка ей понравилась, достать еще несколько штук не проблема, но, честно говоря, этого недостаточно, чтобы заставить ее по-настоящему влюбиться в свой дом.

Ночью у меня зазвонил мобильник. Я покосилась на Зака. Кто это может быть? Он вроде под боком. Сняла трубку. На другом конце провода кто-то чиркнул зажигалкой.

– Я сейчас на складе. Обстановочка, как в дурацком «Молчании ягнят».

– Лиззи? Это вы?

– Стаканы для молока, – сказала она.

– Что?

– Мать оставила мне свою коллекцию молочных стаканов времен Великой депрессии. Она обожала такие вещицы. Помню, как она покупала вазочку, которую я сейчас держу в руках. И еще – настольный телефон отца, он стоял у него в офисе с 1970 года. Я его недавно обнаружила. Медь, дерево, мрамор... Не знаю, кто изготовитель, но аппарат хороший. Можешь что-нибудь сварганить из этого старья?

– Разумеется. – Стаканы для молока будут прекрасно смотреться в ультрасовременном черном лаковом серванте. А вот ее письменный стол никуда не годится – он обит дешевым пластиком, уворованным со студии. Я пообещала Лиззи, что на днях заскочу после работы и взгляну на «старье» – может, там окажется что-то стоящее.

...А теперь я стояла, съежившись под зеркальным взглядом Тарин, и выслушивала обвинения в том, что якобы я пыталась отбить у нее клиентку.

– Представь мое состояние! – говорила Тарин. – Звоню Лиззи узнать, понравились ли ей присланные образчики ткани, а она спрашивает, что думает на этот счет Джесси!

«Вот черт!»

– Я посылала вам е-мейл, где говорилось о моих планах насчет кадки, – пробормотала я. Это было действительно так, вот только ответа я не получила.

– О твоих планах? Никаких «твоих планов» нет и быть не может! Есть только мои! В конце концов, это мая клиентка! И раз уж разговор зашел на эту тему, у меня попросту нет времени читать каждое твое послание.

«Еще бы! Ты же так занята: буддийские монахи делают тебе тайский массаж, а ты потягиваешь зеленый чай».

Тарин отобрала у меня все бумаги по резиденции Биг-генз. Она уже переговорила с Лиззи и сразу после нашей «беседы» ехала к ней – разруливать «беспорядок, который я учинила». Мало того, из моих доходов за кадки вычтут 75процентов в пользу магазина, что составит немалую сумму, потому как Лиззи заказала у Тарин еще две такие же кадки плюс фонтан для внутреннего дворика. Остаток я могу взять себе: наберется долларов сто пятьдесят.

Во время разноса я тупо хлопала глазами. Да, глупо вышло. Но на что я рассчитывала? Думала, если закажу несколько кадок и передвину стулья в гостиной у Лиззи, все изменится?

Заметив мою растерянность, Тарин умолкла. Взгляд ее смягчился. Она прижала руку к груди.

– Ах, Джесси! – вздохнула она. – Возможно, это моя вина. Пожалуй, я недостаточно тебя контролировала. Но я была бы плохой начальницей, если бы не старалась научить тебя, как нужно вести дела. Ты со мной согласна?

Я сжала кулаки, кивнула, растянула рот в фальшивой улыбке и сказала:

– Совершенно верно, Тарин. – Я схватила сумочку. – Пожалуй, это только твоя вина, и больше ничья.

С этими словами я пробила перфокарту и выбежала из магазина.

– Я была просто великолепна! – рассказывала я позже Заку. Когда я пришла, он сидел в гостиной и перелистывал стопку кулинарных журналов. Услышав мой радостный голос, Хэппи вскочил на стул и хотел лизнуть меня в лицо.

– Хэппи, вниз! – прикрикнул Зак.

– Не надо, пусть, – сказала я.

– Он же повсюду оставляет шерсть! – застонал Зак.

– Но раньше-то ему не запрещалось прыгать на стулья?

Аргумент сработал, но я чувствовала, что скоро уже не смогу так легко управлять Заком и правила обращения с собакой, действовавшие при жизни Сесил, канут в Лету.

– Значит, ты наконец-то уволилась. – Зак поднялся и стиснул меня в объятиях. – Прими мои поздравления. Не представляешь, как я тобой горжусь...

– Подожди, – перебила я. – Я не говорила, что уволилась.

– Что? – Он так и замер.

– Я не увольнялась. Просто ушла из магазина, вот и все. – Я улыбнулась.

– А потом?

– Ну, потом... Потом позвонила, извинилась, сказала, что мы, наверное, просто не поняли друг друга, и пообещала впредь устно информировать ее обо всех запросах клиента.

У Зака вытянулось лицо. Рука, сжимавшая журнал «Гурман», безвольно повисла вдоль туловища.

– В общем, не знаю, – ляпнула я ни к селу ни к городу: он же ни о чем меня не спрашивал.

– Поверить не могу, Джесси! – Зак кинул журнал на стол и потопал на кухню за пивом.

– Да в чем дело? – Я последовала за ним.

– Твоя начальница – исчадие ада, – заявил он, отворив дверцу холодильника. – Слышать о ней больше не могу. Чем больше ты мне о ней рассказываешь, тем крепче моя уверенность, что тебе пора взять расчет. Ладно бы еще дело было в деньгах, но ведь Сесил оставила тебе целое состояние. Ничему полезному на этой работе все равно не научишься. Так почему ты не увольняешься? Почему пускаешь все на самотек? Почему заботишься обо всех, кроме себя самой? Думаешь, ты добренькая? Да глядя на тебя, тоска берет, Джесси!

– Мне очень жаль... – начала я.

– Господи, только вот этого не надо! – Он повысил голос.

– Зак, не нужно на меня орать, – взмолилась я. У меня защипало в глазах, но я изо всех сил старалась не разреветься. – Это моя работа. Мне и решать. – Мой голос зазвенел. – Может, все еще изменится к лучшему.

Зак выкрикнул что-то обидное: вроде того, что скорее он обезьяну родит, чем я дождусь перемен.

– Ладно, – сказала я. – Может, ты и прав. Но сегодня я сумела постоять за себя. И это моя большая победа. – «Ну что ему стоит меня похвалить?»

А на что я жить буду, если уйду с работы? Я не собираюсь тратить деньги Сесил на продукты и оплату студенческих займов. Чтобы уволиться, нужно иметь какие-то планы. В этом, собственно, и дело.

– Послушай, Зак, – добавила я, – мы с тобой разные люди. Ты живешь порывами: сейчас ты пишешь статью, через секунду хлопаешь дверью и мчишься на свидание. Тебе плевать на мнение окружающих. А если что – выпьешь пива, и жизнь снова прекрасна. Я не такая.

Зак вызывающе отхлебнул пива из банки и заявил, что в словаре рядом со словом «промедление» следовало бы поместить мое фото. Потом ткнул в меня пальцем и изрек:

– Быстрее трава растет, чем ты принимаешь решения. Это стало последней каплей.

– Знаешь что? Поеду-ка я домой, а ты любуйся на траву, сколько душе угодно. – С этими словами я хлопнула дверью и гордо удалилась – второй раз за сегодняшний день.

На полпути к дому, свернув на Беверли, я подумала: не вернуться ли обратно? Постучусь в дверь, попрошу у Зака прощения... Все-таки я слегка погорячилась. Интересно, поедем ли мы теперь завтра к его родителям – после всего, что произошло? А если нет, сообщит ли он мне, что визит отменяется? С другой стороны, если я вернусь, Зак еще раз убедится в том, что Джесси – тряпка. Трусливый сторонник статус-кво. Этого допустить я не могу. К тому же не так уж я и раскаиваюсь. За что я должна извиняться?

Добравшись домой, я долго отмокала в ванне, уставившись на стены из белой плитки. То и дело выключала воду и прислушивалась: не звонит ли телефон? Телефон молчал Ну почему шум льющейся воды так похож на телефонный звонок? Я брызнула горячей водой на лицо. Меня страшно бесило вот что: при жизни Сесил всем было плевать, уволюсь я с работы или нет. Никто от меня ничего не ждал. Все лавры доставались Сесил, а я просто существовала. А теперь от меня требовали каких-то поступков, и это казалось мне несправедливым.

Несмотря на то что было всего восемь вечера, я залезла в свою постель, от которой уже успела отвыкнуть, и укрылась с головой одеялом. Очень хотелось позвонить Заку и все сгладить. Я свернулась в клубочек и зажмурилась, словно наркоманка, лишенная дозы. Представила, что я Сесил, специалист по бойкотам. Может, если долго притворяться, что-нибудь и получится.

Глава 20

Убийственные диванчики

Просто поразительно: за одной ссорой непременно следует другая, хотя на первый взгляд эти размолвки никак между собой не связаны. Это как со штрафами за нарушение правил парковки: стоит только один получить – и пошло-поехало.

Я ждала, когда Зак закончит собирать сумки. Утром он позвонил мне и извинился. Хотелось бы думать, что я одержала победу, но скорее всего вины он не чувствовал – просто хотел сохранить мир.

Я отправилась на кухню, захватила несколько банок с собачьими консервами и стала складывать их в пакет.

– Собака останется здесь, – заявил Зак, появившись в дверях.

– Здесь? – Я замерла с банкой в руках.

– Еду я оставлю, а выгуливать Хэппи утром и вечером будет соседский мальчишка. Я уже договорился.

– Ты что, собираешься бросить его одного на целых два дня?! – Я посмотрела на Хэппи, который вилял хвостом, явно не осознавая серьезности положения.

– Ну и что? – не понял Зак.

– Это же собака, а не растение! Ему нужны любовь и забота.

– Вот уж не знал, что ты помешана на собаках.

– Ничего подобного! Просто меня совесть замучает, если я его тут брошу.

Зак вздохнул, пораскинул мозгами и решил, что лучше мне не перечить.

– Хорошо, поступай как знаешь, – сказал он. – Только выгуливать его будешь сама.

Все шло гладко, пока Хэппи не стошнило на заднее сиденье.

– Черт! – выругался Зак и оглянулся на испорченное кресло. Машину резко повело влево.

– Зак! – испуганно воскликнула я. – Следи за дорогой!

– Пока собака обгаживает сиденья? Господи, Сес... То есть Джесси, ты меня уже достала со своим чертовым псом!

– Я за ним уберу, – пообещала я. – Успокойся, Зак. Я все вычищу.

Я указала на придорожное кафе. Мы припарковались. Зак молча вылез из машины и направился в туалет.

После того как я извела на сиденье пол-упаковки салфеток, он снова начал со мной разговаривать.

– Извини, что чуть не назвал тебя Сесил, – сказал он, вернувшись к машине.

– И за то, что на меня огрызнулся.

– И за то, что огрызнулся на тебя. И на собаку. Мне очень жаль.

Я посмотрела на скоростное шоссе, по которому проносились длинные фуры и легковушки. Ветер с автострады шевелил волосы. Мне захотелось сказать что-то оптимистичное, положить конец нашим недоразумениям.

– Просто сейчас мы переживаем серьезный стресс, – сказала я. – Самое главное – поскорее миновать этот этап, и тогда все будет хорошо.

«Такой особнячок впечатлил бы даже Тарин», – подумала я, когда мы подъехали к дому Дюранов. Он был выполнен в духе королевы Анны, в викторианском стиле, растиражированном на миллионах открыток из Сан-Франциско. Огромные сводчатые окна выходили на атриум, заставленный папоротниками и фикусами. Дом напоминал резную ладью; все в нем дышало женственностью: серо-голубой фасад, отделка цвета свежих сливок; вкрапления из черного дерева оттеняли окна, словно мазки туши. Своей сдержанностью и элегантным шармом он выделялся на фоне ярко размалеванных соседских домов (подъезжая, мы миновали здание, выполненное в темно-сиреневом, зеленом и розовом цветах, и другое, столь же живописное – смесь канареечно-желтого, бордового и синего). Дом родителей Зака походил на Грейс Келли, затерявшуюся в море Памел Андерсон.

– Ну, – сказал Зак, когда мы подошли к зеркальной двери с узорным орнаментом, – звони.

Я нажала на медную кнопку. Где-то в глубине дома откликнулся звонок.

– Слышу, слышу!

Быстрые шаги вниз по лестнице. Звук отпираемого замка. На пороге стояла Дерри, вытянувшись во все пять футов девять дюймов своего роста. На ней были синие джинсы, футболка с логотипом и фирменные кроссовки. К поясу джинсов пристегнут МП-З-плейер. Черты лица миловидные, но немного смазанные – так иногда бывает с молодыми, еще не до конца оформившимися лицами. По гибкому девятнадцатилетнему телу было ясно, что она может целыми днями уплетать пиццу с гамбургерами и оставаться при этом стройной – «кожа да кости». Локти и колени напоминали остренькие дверные ручки.

– Заки! – завопила Дерри и бросилась брату в объятия. Тот аж сумки выронил.

– Привет, Дерри. – Зак прижал ее к себе. Наобнимавшись, Дерри резко отпустила его и обернулась ко мне.

– Здравствуй, Джесси, – сказала она, отступила на шаг и украдкой покосилась на мои ботинки, невольно напомнив мне, что между нами – пропасть. Я думала, меня она гоже обнимет, как в старые добрые времена, но на сей раз от объятий Дерри решила воздержаться. – Вы привезли собаку? Класс!

Она наклонила голову и потерлась носом о морду Хэппи, которого я держала под мышкой. Пес отчаянно извивался и рвался на волю. Я протянула его Дерри.

– Господи, Дерри, по-моему, с нашей последней встречи ты стала еще выше, – сказала я и тут же поморщилась от собственной оплошности: в последний раз мы виделись с ней на похоронах Сесил.

– Ага... Молоко пью, – ответила она, почесала щеку и скорчила рожицу. – Заходите. – Она резко шагнула обратно за порог, оставив дверь нараспашку, и понеслась по коридору с криком: – Заходите, заходите, заходите-е!

Аппетитный запах жарящейся индейки привел нас с Заком на кухню, где миссис Дюран в ситцевом фартуке стиля французского кантри (похоже, страсть к необычным фартукам в этой семье передавалась по наследству) поливала жиром птицу. Она выпрямилась, вытерла руки полотенцем, свернула его, аккуратно положила на столик и официально поздоровалась со мной – можно подумать, раньше мы никогда не встречались. Когда я пожимала ей руку, мне показалось, будто я держу маленького слабого птенчика.

– Как дела, мама? – Зак шагнул к ней и чмокнул в щеку.

– Да не жалуюсь, – отозвалась миссис Дюран. – Но боюсь, что, когда твой отец доберется-таки домой из больницы, индейка успеет засохнуть.

– Разве доктор Дюран сегодня работает? – спросила я.

– Он у нас всегда работает, – выдохнула она.

Пир обещал быть великолепным: индейка со специями, пюре из сладкого картофеля, жареные фиги, рагу с овощами под лимонной цедрой, клюквенный соус домашнего приготовления. От моего предложения помочь миссис Дюран отказалась и выпроводила нас с Заком из кухни. В гостиной уже стоял стол с закусками и «освежающими напитками» (она именно так их и назвала).

В нашей семье День благодарения никогда особо не отмечали. Отец, Генри и я слонялись по квартире, потягивали пиво и смотрели по телику парад. Потом я играла с Хамиром в нарды, и после нескольких шумных партий мы все, в самой затрапезной одежде, садились обедать. Когда передо мной предстал празднично убранный стол, в центре которого возвышались бутыли из тыквы, я поняла, что День благодарения в доме Зака – это совсем другая песня.

Вернувшийся домой доктор Дюран тихо прокрался в гостиную, обнял сына, поздравил меня с Днем благодарения и поинтересовался, сильно ли ему влетит за опоздание. (Зак пожал плечами, а Дерри закатила глаза, мол, какая разница?) Я отправилась на кухню и упросила миссис Дюран позволить мне помочь ей с сервировкой. Мы накрыли стол и зажгли свечи. Доктор Дюран прочитал короткую молитву, а миссис Дюран аккуратно разложила всем еду.

Мы сидели за большим столом в стиле французского кантри и ели из фарфоровых тарелок, покрытых лимонной глазурью. Снаружи дом меня впечатлил, но вот над интерьером определенно следовало бы поработать. Вместо стульев здесь были диванчики. Вот уж уродцы так уродцы: пухлые до чрезвычайности, обтянутые набивным ситцем в цветочек и заваленные подушками. Всюду, куда ни кинь взгляд, орнаменты: на диванных подушках – миниатюрные петушки, на обоях – полосочки, на тюлевых занавесках – господа в шляпах и дамы с зонтиками машут вслед улетающим воздушным шарам. Мать Зака была уроженкой Сан-Франциско, но, видимо, взяв фамилию мужа, она безоговорочно приняла и его французские корни со всеми вытекающими последствиями.

За ужином (идейка и вправду засохла – эх и влетит же за это доктору Дюрану!) Дерри болтала о своем новом парне, «компьютерном гении», который пытался перевестись в Калифорнийский университет на отделение программирования компьютерных игр.

– Неужели существует такое отделение? – поинтересовался доктор Дюран, подавшись вперед. Он был высоким мужчиной плотного телосложения. Это от него Зак унаследовал французское обаяние, хотя галльская челюсть доктора Дюрана была несколько тяжелее. В речи отца иногда проскальзывал легкий акцент.

– Папа! – Дерри закатила глаза. – Да у них целый институт. – Она обернулась к Заку. – Некоторые не советуют мне встречаться с Кешоном только из-за того, что он афроамериканец. – Она хмыкнула. – Но по-моему, это предрассудки.

– Под «некоторыми» Дерри подразумевает нас, – пояснил доктор Дюран и подмигнул мне.

– Наша семья выше предрассудков. – Миссис Дюран отложила нож и вилку. – Просто мне не нравится, что вы вместе гуляете по городу. Что, если вы попадетесь каким-нибудь... как их там, Арман?

– Сторонники превосходства белой расы, – подсказал он, накалывая ломтик индейки на вилку.

Она кивнула:

– Вот-вот. Каким-нибудь сторонникам превосходства белой расы?

Дерри фыркнула; ее мать оставила это без внимания.

Весь ужин миссис Дюран держалась со мной сухо – суше пережаренной индейки. У матери Зака были на удивление тонкие запястья: когда она подкладывала Заку в тарелку индюшачью ножку, я испугалась, что кость сейчас треснет. Сладкий картофель ее приготовления горчил у меня во рту. К ужину миссис Дюран переоделась в хлопчатобумажные брюки и накрахмаленную белую рубашку, которая шелестела от малейшего движения. В этом шорохе мне мерещилось скрытое неодобрение к моим мятым штанам и неряшливой «двойке» из джемпера и жакета. Каждый раз, когда я что-нибудь говорила, она тяжело дышала через ноздри, словно испытывая боль.

Я изо всех сил пыталась наладить контакт. Спросила рецепт подливки. Похвалила ужасающие бутыли из тыквы. Но миссис Дюран было не так-то легко умаслить. Зато к псу она выказала нежную привязанность. Перед ужином она даже положила ему в миску кусок индейки, и теперь сытый и довольный Хэппи посапывал у ее ног. Его розовое брюшко вздымалось и опускалось в такт дыханию. Собака лишний раз напоминала о том, что Сесил мертва, а я наглым образом узурпировала ее место. Может, поэтому Зак не хотел брать с собой Хэппи? И как я раньше не догадалась!

– Вам подложить индейки? – спросила миссис Дюран.

– Да, пожалуйста, – ответила я. – В жизни ничего вкуснее не пробовала.

– Мам, ты лайм в воду положить забыла, – напомнила Дерри.

– Прости, Дерри. – Миссис Дюран поднялась из-за стола. – Боюсь, у нас семейство трезвенников.

(То есть: «Знаю, чего ты хочешь. И сама хочу того же, но пусть это будет нашим общим наказанием».)

– Мне, пожалуйста, виски с кока-колой, – сказал Зак, когда мать исчезла на кухне.

– И мне! – Дерри подмигнула брату.

– А по мне так и минералка сойдет, – возразила я.

Конечно, миссис Дюран – стерва еще та, но все равно не нравятся мне эти поддевки. Я же знала из рассказов Зака, что раньше миссис Дюран была алкоголичкой, но потом завязала. Видно, ее терзало чувство вины перед собственными детьми, и теперь она готова была покорно сносить все их насмешки. Они продолжали прикалываться, а я наблюдала за миссис Дюран через приоткрытую дверь: она достала из деревянной подставки большой нож. «О нет! – подумала я. – Только не этот здоровенный ножище!»