Средневековье - Принц полуночи

Повитуха научила ее многому, рассказала о таких вещах, о которых, как подозревала Ли, даже мама не знала. И Ли не забыла это: в сумке у нее были все нужные листья и высушенные и растертые в порошок травы, чтобы оградить себя от неприятностей. Она не была уже столь наивна. И она не собиралась отдать себя в руки такому человеку, как Сеньор, который так легко клялся в любви и каждое движение и взгляд которого были столь чувственны.

Маленький ослик поднял голову, хрипло закричав, и звук этот резким эхом разнесся по улице. Когда он стих, Ли услышала медленное цоканье копыт. Она быстро спрятала книгу в карман и встала. Сеньор с горожанином обогнули угол, ведя между собой чалую лошадь. Ли скептически взглянула на тощую кобылу. Сеньор перехватил ее взгляд и пожал плечами.

— Здесь нам лучше не найти, — сказал он.

— Но у нее же бельмо!

— Да, я знаю, — он все еще говорил раздраженно. — Но немного зрения у нее еще осталось.

— А цена?

Он хмуро взглянул на нее.

— Четыре луи за экипаж и кобылу. Можете попробовать поторговаться с ним сами, чтобы он сбросил цену, если хотите.

Ли отвернулась.

— Меня это не касается.

Он мгновение помолчал. Затем заговорил с горожанином на местном наречии. Тот подвел кобылу к кабриолету и запряг ее в костромки.

Правил лошадью С.Т. Он не отрывал глаз от дороги, твердо намереваясь ни единым жестом не выдать дурноту, которую он испытывал в качающемся из стороны в сторону экипаже. Ли сидела рядом с ним, вцепившись руками в борт кабриолета, чтобы не свалиться на ухабах, и морщилась каждый раз, когда слепая лошадь спотыкалась. С.Т. делал вид, что ничего не замечает.

Так они ехали — через Рону у Монтслимара, переваливали через удивительные холмы Арденна — вулканические скалы и черные гряды, и слепая кобыла, хоть и спотыкалась, но все-таки шла по дороге, которая временами напоминала узкую каменистую тропу. Пока С.Т. был собран, не расслаблялся, он не позволял себе чувствовать, что его укачивает, и гнал все неприятные ощущения. Не раз он слезал и шел пешком, взяв лошадь под уздцы, когда дорога становилась особенно тяжелой. Чтобы отвлечься, он стал учить кобылу. Он крепко держал поводья в левой руке, пропустив их между пальцев так, что даже малейшее движение посылало сигнал. Он все время говорил с ней, тихо, ласково, то повышая, то понижая голос, словами упреждая рывок поводьев.

Маленькая полузрячая кобыла оказалась очень сообразительной, быстро привыкла к звуку и запаху волка — ведь Немо бежал следом; она успокоилась и с готовностью постигала науку: поворачиваться слегка влево в ответ на падающий тон, вправо — на повышающийся, даже раньше, чем он натянет вожжи. Он с удовлетворением видел, что это помогает ей двигаться. Вместо того, чтобы спотыкаться, заваливаться на сторону, когда ее то и дело дергают за поводья, при объезде камней и рытвин, — она чутко отзывалась на подсказку хозяина и успешно обходила препятствия, которые сама не могла заметить. Уже через полдня пути лошадь отважно шла, отпущенная на полный повод, чуткие уши напряженно ловили сигналы возницы, спотыкалась она редко. Когда же дорога расширилась и начался ровный, недавно проложенный участок, она с готовностью побежала рысью.

Немо трусил позади кабриолета с весьма довольным видом — ведь теперь они двигались гораздо быстрее. Именно из-за волка С.Т. и выбрал эту боковую дорогу, а не оживленный путь через Лион и Дижон. Во Франции еще была свежа память о волках-людоедах — «Чудовищах Жеводана», которые, по слухам, унесли не менее трех дюжин человеческих жизней всего десять лет назад. Немо, конечно, обычно старался не попадаться на глаза людям, но чем более безлюдной была местность, которую они пересекали, тем легче ему было спрятаться при необходимости.

Что случится, когда им придется взять с собой волка в самое сердце Франции, оказаться на людных дорогах, — об этом Ли еще не мог заставить себя думать.

К вечеру, по его подсчетам, они проехали расстояние втрое больше того, что могли пройти пешком. Спина его ныла от напряжения — ведь ему приходилось сидеть, наклонясь вперед, выдерживая тряску экипажа. Голова его болела. Был холодный осенний вечер. Не доезжая до Обена, он остановил кабриолет и взглянул на Ли.

— Не хотите ли поужинать сегодня за настоящим столом?

Она кивнула:

— Это неплохо.

Он спрыгнул на землю и подозвал Немо. Волк, задыхаясь, выбежал откуда-то сбоку, перескочив через кусты, и с восторгом приветствовал хозяина. С.Т. повел его в сторону от дороги, туда, где росли сосны, и, побродив немного, нашел волку местечко у поваленного дерева. Встав на колени, он руками сгребал опавшую хвою, сооружая для него некое подобие лежбища. Немо кружился рядом, рыл землю лапами, а потом удовлетворенно упал и, свернувшись, уткнул нос в свой пушистый хвост, посматривая на С.Т. через эту лохматую занавеску.

С.Т. жестом приказал ему оставаться на месте. Немо поднял голову. Когда С.Т. шел обратно, он знал, что волк смотрит ему вслед. Он не был абсолютно уверен, что Немо не сойдет с места до его возвращения, но надеялся, что волк хорошо обучен, чтобы не убежать, по крайней мере, если что-то необычное привлечет его, как тогда, когда стая волков сманила его с собой из Коль дю Нуар.

Он вернулся к экипажу, отряхивая пыль и грязь с рукавов. Сев в кабриолет, он сделал глубокий вдох, борясь с тошнотой, охватившей его, как только кабриолет тронулся с места. Ли искоса взглянула на него.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она. Он не собирался признаваться ей в дурноте. Только не ей, нет уж, спасибо. Он попытался уверенно улыбнуться.

— Я безумно голоден. В Обене непременно должен быть постоялый двор.

Она пристально посмотрела на него. С.Т., сцепив зубы, гнал вперед.

Как и все гостиницы во Франции, темные и грязные, «Белая Лошадь» могла похвалиться хорошей кухней. Еду выбирала Ли: суп, кари, жареная куропатка, свежий салат-латук, мангольд, пшеничный хлеб и целая гора масла. Он видел, что после нескольких недель, проведенных на черством черном хлебе и сыре, она с удовольствием принялась за ужин.

Сам С.Т. был не столь весел. Плохое самочувствие не торопилось оставлять его. Он сидел молча, ел только суп, а на десерт — печенье и яблоко, запив небольшим количеством вина. Даже счет на девятнадцать ливров — безжалостно завышенный, ведь столько они истратили на всю еду, начиная от Ла Пэр, — не стоил того, чтобы его оспаривать. Он заплатил, не торгуясь, а затем стал пить маленькими глотками кофе, глядя в темное окно.

— Вы хорошо себя чувствуете? — внезапно спросила Ли. Он взглянул на нее и отвел глаза.

— Да.

— Может, мы останемся здесь на ночь?

— Если хотите, — сказал он без охоты.

— Я бы предпочла поспать на кровати, а не на земле. Вино было хорошим?

Он снова посмотрел на нее, в этот раз более внимательно, и чуть приподнял брови.

— Вполне приличное, спасибо.

— Интересно, здесь есть шахматы?

— Шахматы? — Он уселся поглубже, внимательно изучая ее. — Ваше настроение становится дружелюбным.

Она отвела глаза.

— Просто любопытно, — сказала она.

Он повернулся к хозяину, говоря на местном диалекте. Общение на нем вызвало определенные затруднения, но после многочисленных вопросов и ответов, переходя иногда на французский, хозяин смог выяснить, что нужно С.Т., и вскоре появилась потертая шахматная доска. Пока С.Т. объяснялся с хозяином, он почувствовал себя лучше. Когда же он получил ящик с фигурами и сильно пахнущую свечу, он устроился поудобнее у стола, напротив Ли, и усмехнулся.

— Вы будете побеждать меня белыми или черными? — спросил он, протягивая два кулака, в которых были спрятаны пешки.

Поколебавшись, она выбрала левую руку. Он разжал руку — там была черная фигура.

— Весьма зловещее начало, — сказал он. — Я уже начинаю выигрывать.

— Многие джентльмены предоставили бы право первого хода… — она осеклась.

— Новичку? — невинно закончил он, понимая, что она хотела воспользоваться преимущественными правами женщины.

— Более молодому партнеру.

— По-вашему, я древний старец.

— Вы гораздо старше меня.

— Мне тридцать три. Почти ровесник Ноя. — Он поставил на место белого слона. — За такую дерзость, боюсь, мне придется рассчитаться с вами так, как вы того заслуживаете. — Он разобрал остальные фигуры и начал расставлять их. — Кстати, можете не бояться, что они понимают английский. Они и французский-то еле знают.

Он двинул вперед ферзевую пешку. Она сосредоточенно уставилась на доску. Не нужно было много времени, чтобы понять, что она бросила вызов опытному игроку, однако ходы его были столь необъяснимы, что ей было трудно оценить его способности. Гостиница постепенно погрузилась в темноту, и только их свеча одиноко проливала озерцо света на стол, за которым они играли, заставляя фигуры отбрасывать на доску длинные тени. В перерывах между ходами Сеньор откидывался на спинку стула, сложив руки на груди, с совершенно спокойным видом. Она начала думать, что они равны по силе. Когда она начала успешно двигать фигуры по своему плану, его игра убыстрилась, ходы стали еще более непонятны, — верный знак того, что он запутался. Она упорно развивала атаку, пока не загнала его в подстроенную ловушку.

— Шах, — сказала она.

Он наклонился вперед, облокотясь на стол.

— Мат, — пробормотал он, делая ход ладьей. Ли осела на стуле.

— Мы, дряхлые старики, должны не упускать победу, если только можем, — сказал он извиняющимся тоном.

Ли прикусила губу.

Он взглянул на нее, мечтательно подперев щеку рукой, и улыбнулся.

— Тебе не хватает опыта. Солнышко. И ты слишком практична, чтобы нельзя было разгадать ход твоих мыслей.

Ли взглянула ему в глаза. Ее словно огнем обожгло. Впервые ощутила она физически его присутствие: его тело, небрежно отдыхающее на стуле, его руку, свободно лежащую на столе. Пламя свечи подчеркивало резкий изгиб его бровей, золотилось на ресницах.

После сосредоточенной игры этот взгляд, полный мечтательности и затаенной страсти, застал ее врасплох. Ли вспыхнула. Она чувствовала себя непривычно беззащитной. Она представила, как бы могла им увлечься в другое время и в другом месте; вот он повернулся и бросил на нее страстный взгляд — на балу, полном шумного веселья: молча и выразительно дал почувствовать, как соблазнительны необдуманные поступки.

Запретные мечтания. Безумная радость, романтические порывы. Полуночная скачка с королем разбойников: и жизнь, и сказка — одновременно.

Она бы пошла за ним. Она едва сдерживала слезы, молча вопрошая: «Почему ты не пришел раньше? Почему ты не пришел, когда я еще могла любить?»

Его чуть заметная улыбка пронзала ее, ранила своей нежностью, точно волшебный звук, дрожащий в ночной тиши, — сердце едва могло это вынести.

Она чувствовала, что стоит над обрывом, что край его осыпается у нее под ногами — как легко сорваться с него! Она села прямее, скривив презрительно губы.

— Так какую награду вы хотите, месье? — спросила она.

С.Т. не сразу понял ее. Он наблюдал, как она огорченно ссутулилась, досадуя на свое поражение. Неужели она и в самом деле вообразила, что сможет победить его, маленькая тигрица?! Как она очаровательно хмурилась, как серьезно сражалась за шахматной доской!

Он хотел улыбнуться и сказать «поцелуй», он почти уже сказал это, но увидел холодную презрительную усмешку, с которой она произнесла эти слова, и почувствовал всю ее бессмысленную жестокость, беспомощность. Минута духовной близости прошла. Он увидел, что им снова играют, снова над ним издеваются, искажая, как в кривом зеркале, лучшее, что у них было.

Торговая сделка. Осквернение. Намеренное желание унизить его.

Губы его сжались.

— Ничего. — Он резко отодвинул стул и поднялся. — Прикажите приготовить вам комнату на ночь. Я лягу во дворе.

Ли видела, как он оперся о притолоку двери, чтобы не потерять равновесие, когда поворачивался. Дверь захлопнулась.

Подперев голову рукой, она смотрела на стол, едва не рыдая.

Пусть он шутит с ней. Пусть флиртует, говорит о любви обращается с ней, как с падшей женщиной… все, что угодно. Только пусть не смотрит на нее с такой пронзительной нежностью.

Не сейчас. Не сейчас. Никогда.

Старая кобыла тихо стояла в стойле, уткнув нос в пустую кормушку. При свете сальной лампы С.Т. погладил ее уши, опираясь плечом о стену из вулканического камня. Она чуть кивнула, потрогала губами кормушку и вздохнула.

Он провел рукой по ее затуманенным глазам, пытаясь заставить моргнуть. Он подумал, что сейчас она еще немного видит, но через месяц-другой усиливающаяся болезнь сделает ее совершенно слепой.

Он пригладил ей гриву.

— Что с тобою будет, cherie[46], — тихо спросил он. — Кто возьмет слепую кобылу? — Он потер ее тощую холку. — Проклятье… проклятье… проклятье… кому нужна жалкая развалина — все, что осталось от разбойника? Не ей. О нет. — Он прижался к плечу лошади, положив руку ей на плечо. — Это так трудно.

«Я хочу любить ее, а она плюет на меня. Она в меня не верит».

Он нахмурился, поглаживая неухоженную чалую кобылу. Лошадь почесала голову о край кормушки.

— Ну что мне с этим делать, а? — пробормотал он. Он осторожно положил руки на спину лошади. Быстрым движением подтянулся и перебросил ногу, хватаясь за гриву, когда закружилась голова. Он чуть не упал на другую сторону. Долгое время он сидел, обхватив ее шею, как ребенок на своем первом пони, уткнувшись в длинную гриву.

Лошадь стояла неподвижно, упираясь всеми четырьмя ногами, помогая ему. Сидя на ней верхом, С.Т. медленно выпрямился.

— Ну и всадник! — пробормотал он. — А что вы знаете из высшей школы верховой езды, мадам? Может, покажете мне курбет? Каприоль?

Он гладил лошадь по шее, печально улыбаясь при мысли о том, что эта угловатая кобыла могла бы вдруг подняться на задние ноги, высоко подпрыгнуть, взлететь над землей в изящном курбете. Или, что еще более абсурдно, исполнить каприоль: подпрыгнуть и в воздухе взбрыкнуть задними ногами — самый зрелищный и сложный прыжок.

— Жаль, что ты не видела Уарона, пока не ослепла, — сказал он ей. — Ты бы влюбилась в него, маленькая крестьянка. Каким он был красавцем — черный как смоль! Каким успехом пользовался у дам! — Он нагнулся, похлопав ее по шее. — Я тоскую по нему. Боже, посмотри на меня, Уарон, друг мой. Посмотри, что со мною стало. Я слишком долго живу.

Он попробовал прижать коленом левый бок кобылы. Лошадь не обратила на него никакого внимания, обнюхивая кормушку в поисках случайно закатившегося зерна.

— Какая же ты необразованная, cherie. — Он подергал ее за гриву. — А сегодня у тебя неплохо получалось — надо бы тебя еще чему-нибудь научить. Что еще нужно знать слепой кобыле, а? Может, хочешь научиться правильно делать реверанс? Ну что ж, займемся твоими манерами, чтобы не стыдно было поклониться даже королю.

Она шумно выдохнула в пустую деревянную кормушку.

— Ну конечно. — Он взялся за ее шею и осторожно слез. Отвязав повод, он вывел ее из стойла и начал первый урок.

К тому времени как он закончил, лампа уже погасла, и они оба работали вслепую. Он подумал, что это было справедливо: так он мог лучше понимать, в каком мире живет кобыла. И так как она уже отработала целый день, он не пытался обучать ее новому трюку на этот раз, а только ограничился тем, что по его сигналу она ставила вперед переднюю ногу. Потом он подсыпал ей еще полмеры овса и привязал ее в стойле.

Он спал во дворе, сидя в кабриолете с поднятым кожаным верхом, чтобы не вымокнуть от росы. В середине ночи экипаж резко закачался. Он проснулся и увидел, что Немо хочет забраться ему на колени. С.Т. отодвинулся, и волк тяжело улегся ему на ноги. Немо лизнул С.Т. в подбородок, вздохнул и устроился на ночь. С тесного сиденья свисал лохматый хвост и одна задняя нога.

На рассвете волк внезапно проснулся и вскочил, упираясь лапами в живот С.Т. С.Т. спросонок заворчал и оттолкнул его, но Немо и сам уже спрыгивал вниз.

Женский визг разорвал утреннюю тишину. С.Т. вздрогнул, проснулся, высунулся вперед, схватившись за ступеньку и, спотыкаясь, вывалился из экипажа. В тусклом утреннем свете темноглазая босая девушка стояла у дверей конюшни, громко крича на местном наречии:

— Волк! Отец, сюда! На помощь! Отец, отец, здесь волк!

С.Т. схватил ее за плечи.

— Тише! — Он нагнулся так, что губы его были прямо у ее уха, — тише, тише — замолчи, тебе почудилось, не бойся.

— Я видела волка! — Она всхлипывала, вцепившись в него. — Здесь, во дворе! Волка!

— Нет, нет, малышка, нет, глупенькая. — Он обнял ее, успокаивая, как ребенка. — Тебе показалось. Черный зверь, да? Просто страшный сон.

Он услышал, как в доме поднялся шум. Из-за гостиницы выскочил хозяин, а за ним — толстая женщина, размахивая метлой.

— Все в порядке! — крикнул им С.Т., по-прежнему не отпуская темноглазую девушку. — Она просто испугалась.

Девушка сильнее прижалась к нему.

— Я видела его, — плакала она. — Я видела! Отец, это волк!

С.Т. погладил ее по голове и поцеловал в лоб, торопясь успокоить.

— Не было никакого волка. Я точно знаю. Я встал рано и пошел проведать лошадь. — Он взглянул на хозяина гостиницы. — Пугливая маленькая пташка, а?

Хозяин расслабился. Глядя на С.Т. и девушку, он, очевидно, совсем не возражал против того, чтобы рука постояльца лежала на ее талии.

— И безмозглая, — хриплым голосом согласился он. — Не приставай к человеку, Анжель.

Тут толстуха быстро заговорила, называя Анжель ленивой девчонкой и метлой указывала на сарай. С.Т. ободряюще сжал ее в объятиях. Потом он пощекотал ее под подбородком.

— Иди делай свои дела, — сказал он. — Нет тут никакого волка, поверь мне, милочка.

Она нехотя разжала руки. Ее родители опять ушли за дом, но Анжель все еще стояла возле С.Т., цепляясь за полу его куртки, а черные глаза ее были круглыми от страха.

— Я видела его, месье, — настаивала она. — Я видела волка, большого, настоящего. Возле вашего экипажа!

— Нет — ты ошибаешься…

— Видела! — Голос ее стал пронзительно резким. — Я видела, месье!

— Глупая девочка, да забудь ты все! — Чтобы отвлечь ее, он снова притянул ее к себе, запрокинул ее голову назад и поцеловал в губы.

Анжель словно окаменела, но через мгновение обмякла, прислонясь к нему, и уже была, казалось, готова охотно забыть про волка в его объятиях. Она восхищенно посмотрела на него, когда он поднял голову,

— Месье! — пробормотала она.

— Если бы я только мог остаться еще на денек, — шутливо отозвался он.

Она потупилась. С.Т. отпустил ее. Она бросила на него быстрый взгляд из-под темных ресниц, кончик ее языка выглядывал между зубов. Она хихикнула и рванулась в конюшню. С.Т. смотрел ей вслед, пока она не скрылась внутри, а потом пошел к гостинице. В дверях, опираясь на косяк, стояла Ли. «О, дьявольщина», — подумал С.Т.

Он остановился и робко улыбнулся.

— Волка нет.

— Здесь только двуногие волки, — сказала она, поворачиваясь к нему спиной.

9

Прошла неделя после происшествия в Обене. Они ехали по унылой плоской пустыне Солони. Ли сидела совсем рядом с Сеньором, стиснутая со всех сторон багажом, наваленным в кабриолете позади них, а не привязанным на полочке сзади, как прежде. После того, что случилось в «Белой Лошади», он смирился с неизбежным и заказал прочную клетку для Немо. Теперь волк ехал за решеткой на багажной полке.

Слепая кобыла терпеливо тянула лишний груз. Солнечная зима юга осталась позади, уступая место низко нависающим над головой облакам. Начался дождь, и складной кожаный верх кабриолета служил им слабой защитой.

Ли сегодня правила почти все время, используя навыки Сеньора и все больше доверяя природной уверенности лошади. Чаще всего Сеньор спал, — Ли не сомневалась, что он так утомился после того, как накануне любезничал с разговорчивой служанкой в трактире в Бурже.

Иногда от тряски на ухабах он всей тяжестью приваливался к ней, а голова его падала ей на плечо. Иногда она не отстраняла его, и так и ехали дальше, вглядываясь в мелкую сетку дождя, слушая, как скрипит экипаж, как ровно шлепают по лужам копыта, чувствуя его теплое дыхание на своей шее.

Она невольно начинала воображать, придумывая, будто они едут в какое-то место, у которого даже нет названия, к дому, которого она никогда не видела, где их ждет ее семья… Канун Нового года, и все собрались, а на столе горячий эль, и сладкие пирожки с изюмом, и пудинг, и колокола звонят ровно в полночь. Папа все повторяет наиболее важные фрагменты новогодней проповеди, чтобы не забыть, а когда сбивается, мама подсказывает ему нужные слова, — а с первых ударов часов она успокоит расшумевшихся детей, отвлекая их от игр, чтобы приветствовать первого гостя, который переступит порог их дома в Новом году. А как прекрасно, если им окажется Сеньор, ведь он несомненно принесет им счастье: красивый, неженатый мужчина, с золотыми волосами и глазами, высокого роста, — более удачного начала года нельзя и желать. И конечно, природа не могла быть так жестока, чтобы наградить его плоскостопием. По примете этот недостаток принес бы несчастье на весь год. Ли поймала себя на том, что все время бросает взгляд на его ноги в поношенных ботфортах.

Реальность воскресла. Нахмурившись, она смотрела вперед, по-прежнему ошеломленная своим горем, хотя прошло уже столько месяцев: по-прежнему отказываясь верить, что все это в самом деле случилось. Ей хотелось поднять голову к свинцовым облакам, и кричать, кричать, что этого не было, не могло быть, что они этого не допустят. Что столько жизни и любви не могло просто… исчезнуть, превратясь в ничто, словно их и не было никогда. Что они должны быть живы и здоровы и счастливы, и где-то ждут ее.

Сеньор повернул голову, уткнувшись в ее плечо.

— Qu'est-ce que c'est? [47] — сонно пробормотал он. Она оттолкнула его, часто моргая.

— Отодвиньтесь от меня.

Он поднял голову и, прищурившись, посмотрел в окно, продолжая лежать.

— Мы уже проехали Ла Лож?

— Нет. — Слезы стояли в ее глазах. Она не могла смотреть на него.

Он опять прилег, как прежде, прижимаясь к ней щекой.

— Я лучше останусь здесь, — пробормотал он.

— Отодвиньтесь, — накинулась на него она, тщетно пытаясь его оттолкнуть. — Отодвиньтесь, отодвиньтесь! Не прикасайтесь ко мне!

Он с трудом сел. Его сонный, ничего не понимающий вид еще больше рассердил ее. Она отвернулась, глядя на придорожную канаву, в которой стояли лужи.

— Время поесть, — сказала она хмуро.

Он потер ладонями глаза.

— Eh bien [48]. — Голос его был тих и спокоен. — Остановите лошадь вот под тем каштаном.

Ли подвела кобылу к дереву, где пожелтевшие листья и длинные ветки давали хоть какую-то защиту от холодного моросящего дождя. Приподнявшись с сиденья, он сошел вниз, и она сразу почувствовала холод там, где его тепло согревало ее.

Он подошел к кобыле.

— Есть хочешь? — спросил он лошадь.

Кобыла подняла морду, а потом дважды кивнула, совсем как человек.

В изумлении Ли перевела взгляд с лошади на него. Он потрепал кобылу по шее, не глядя на Ли. Она насупилась. Затем она слезла на землю. Потянувшись, она повернулась к нему спиной и начала искать еду.

Порядок таких остановок был уже заведен. Накрыв лошадь попоной. Сеньор обошел кабриолет, чтобы выпустить сгорающего от нетерпения Немо. Волк затанцевал от волнения, а затем понесся по пустынной дороге, разбрызгивая во все стороны лужи. По свистку он подлетел обратно, высоко подпрыгнул, приземляясь в облаке брызг, а затем повернулся вокруг своей оси и прыгнул снова.

Против своей воли Ли смотрела, как они, играя, медленно движутся вдоль дороги. Сеньор бросал каштаны, а Немо их ловил. Волк был великолепен. Он взмывал в воздух за своей добычей, показывая в оскале невероятно длинные зубы, щелкая ими так, что это было слышно Ли даже на расстоянии. Несколько раз Сеньор делал знак рукой, и волк падал на брюхо. Они смотрели друг на друга довольно долго, а потом Сеньор, чуть наклонял голову влево или вправо, и Немо мчался в этом направлении. Волк скрылся в кустах, а Сеньор шел как ни в чем не бывало по дороге, пока Немо не выскочил из своего укрытия, взвизгивая и возбужденно прыгая от восторга, когда его друг деланно вскрикнул от удивления.

Ли привалилась к экипажу. Сощурившись, она смотрела на ковер из мокрых желтых листьев, укрывших землю. Она сердито смахнула слезы и порылась в сумке, ища свои лекарства. Она вынула флакон с глазными каплями, которые сделала сама из порошка ляписа, розовой воды и белого вина. Подойдя к кобыле, она оттянула шоры и из тонкой трубочки капнула по две капли жидкости в каждый глаз лошади. Когда она увидела, что Сеньор возвращается, она торопливо запихнула лекарство в сумку.

Из-под клапана дорожной сумки выглядывал уголок альбома. Укладывая лекарство, она взглянула на потрепанную обложку. Затем она снова посмотрела на Немо, на то, как волк взмывает в воздух, — весь из мышц, переливающейся шерсти, дикой радости, а Сеньор щелчком подбрасывает в воздух каштаны.

Она потрогала альбом, а потом внезапно вынула его из сумки. У Сеньора всегда были под рукой карандаши и уголь для набросков, которые он ни разу так и не окончил: дома, деревья, старые крестьянки, мимо которых они проезжали. Ли села на ступеньки кабриолета и открыла альбом, быстро перелистывая акварели, чтобы дойти до последних пустых страниц. Она сжимала в пальцах карандаш.

Перед ней была чистая страница, на которой было старое пятно, отпечаток ее пальца, оставшийся с прежних дней, — какая-то сцена тогда привлекла ее внимание. Забытое, так и не запечатленное событие… день рождения, вечерний чай, — в один из обычных дней, которые она запечатлевала, когда хотела получше запомнить мгновение, взять его с собой в будущее.

Она поднесла карандаш к бумаге, подумав о волке, о пропорциях, правильном свете и тени — у нее многое не получалось, ведь она была всего лишь любителем…

Ли крепче сжала губы. Внезапно она резким движением карандаша прорвала страницу. Сцепив зубы, она с силой вдавливала заточенный кончик все глубже и глубже в альбом, черкая линии.

Ее рука, казалось, движется сама по себе, не рисуя, а атакуя — избивает, набрасываясь на пустую страницу, рвет и портит бумагу. Она задыхалась, сгибаясь над альбомом, и не останавливалась, пока не превратила страницу в уродливые лохмотья.

Она очнулась: посмотрела на альбом, на карандаш, на свои трясущиеся руки. Потом встала и постаралась как можно дальше зашвырнуть альбом.

Она привалилась к поцарапанному облупившемуся боку кабриолета, прерывисто дыша, словно долго бежала, или с усилием карабкалась на вершину горы. Сжав ладони, она поднесла их ко рту.Ее трясло. Судорожно глотала она воздух, но постепенно ее дыхание выровнялось. Сила, которая сковала ее мышцы, отступила. Она снова могла двигаться и размышлять.

Долго стояла она с закрытыми глазами; слышала, как мимо, тяжело дыша, пробежал волк. А когда открыла глаза, увидела Сеньора, и, хотя она заставила себя отвернуться, но заметила, как он подошел к луже на дороге и поднял раскрытый альбом, лежавший наполовину в мутной воде, наполовину на земле, у края лужи.

Он не взглянул на Ли. Он стряхнул молодые листья, прилипшие к обложке, а затем осторожно разделил страницы, вытирая уголки рукавом куртки. Объявление о поимке преступников выпало и лежало неподалеку; он и его поднял и вытер, а затем, вынув острый стилет, тщательно обкромсал обрывки изувеченной страницы.

Он скомкал рваные куски бумаги и бросил их в лужу. Потом он подошел к экипажу и упаковал альбом в свою сумку, аккуратно поместив его между рубашками, просовывая полы рубашки между самыми мокрыми страницами, подкладывая их под уголки обложки. Затем он снова застегнул саквояж.

Он по-прежнему не смотрел на Ли. Он ничего не говорил. Если бы не это, она бы не выдержала, забилась бы в рыданиях — безумных, мучительных.

Но он молчал, и она сдержалась.

За едой они разговаривали, впрочем, они почти никогда не говорили. Ли сидела в экипаже, он прислонился к стволу каштана, а Немо свернулся у его ног. Было покойно и холодно, дорога выглядела пустынной. Немо дремал, положив голову на мокрые лапы.

Когда Сеньор кончил есть, он подошел к лошади, снимая торбу с ее морды.

— Вы удовлетворены обедом, мадам? — спросил он.

Лошадь с энтузиазмом кивнула.

— Это вы ее научили, — сказала Ли, нарочито резким голосом, чтобы он не подумал, что может обезоружить ее таким детским трюком.

Кобыла снова кивнула.

— Я не понимаю, как вы это делаете, — сказала она. Он потрепал лошадь по лбу.

— Ну, как только я узнал, что она говорит по-английски, было достаточно просто завязать беседу.

— Как смешно, — саркастически сказала Ли. Он слегка улыбнулся.

— Я рад слышать, что вам это нравится, — сказал он, сворачивая попону.

Еще пять тоскливых дней, и они оказались в Руане в гостинице «Сосновая шишка». Ли тихо пошла в конюшню, прежде чем идти в свою комнату ложиться спать. Она взяла с собой все необходимое, чтобы закапать лошади лекарство в глаза, хотя прошло уже две недели — и большого результата от своего лечения она не замечала. Она не очень на него и надеялась, но не могла не думать, что станет с преданным животным, когда они достигнут побережья.

Сегодня она выбралась позднее, чем всегда. Обычно она дожидалась, когда Сеньор начнет болтать с какой-нибудь вертихвосткой, которую он присмотрел себе на ночь, и после ужина заходила в конюшню. Лечение отнимало несколько минут, а потом она поднималась к себе в комнату.

Однако в этот вечер, после ужина за общим столом, двенадцатилетний мальчик, сын англичан, остановившихся в «Сосновой шишке», уговорил ее сыграть в шахматы. Сеньор был так добр, что сообщил ему, что Ли замечательно играет, и от ее имени бросил вызов: кулек конфет против банки маринованных вишен, которые Сеньору привезли из Орлеана. Ли проиграла, но, по крайней мере, на этот раз умышленно.