— Давай-ка провернём всё сначала, — сказал Бутильер в этом кабинете, в то время как те же самые слова говорил Джеффри Ривз двумя этажами ниже.

— Мы совершенно не хотели его убивать, — простонал Унвин. — Это всё шляпа. Мы никак не могли поверить, что он ещё может… может носить свою шляпу после того, что перед тем сказал ему Вебби. Мы просто хотели припугнуть его.

— За то, что он сказал, — вмешался Рейдмахер.

— Да.

— Джону Гартону, днём семнадцатого.

— Да, за то, что он сказал Вебби. — Унвин залился слезами. — Но мы попытались спасти его, когда увидели, что он в беде… во всяком случае, я и Стив Дубей… мы совершенно не собирались его убивать!

— Ну, ладно, Крис, не заливай, — сказал Бутильер. — Ты бросил тело бедняги в канал.

— Да, но…

— И вы втроём чистосердечно в этом признались. Мы это ценим, не правда ли, Энди?

— В каком-то смысле да. Но каждый должен отвечать за свои поступки, Крис.

— И потому, если врёшь нам — нагадишь себе. Итак, ты бросил его в канал и через минуту увидел его, выходившего из Фэлкона со своим приятелем.

— Нет! — горячо запротестовал Крис Унвин.

Бутильер достал пачку «Мальборо», вытащил из неё сигарету, сунул её в рот, и протянул пачку Унвину.

— Сигарету?

Унвин взял одну. Бутильеру пришлось осторожно поднести спичку к его губам, чтобы дать прикурить; губы Унвина дрожали.

— Но когда ты заметил, что на нём шапка? — спросил Рейдмахер.

Унвин глубоко затянулся, опустил голову так, что его засаленные волосы упали на глаза, выпустил дым из угреватого носа.

— Угу, — сказал он еле слышно.

Бутильер посмотрел на него, нахмурив брови. Но, хотя лицо его было суровым, тон был мягкий.

— Что ты говоришь, Крис?

— Я сказал, да. Кажется, видел. Сбросить его, но не убить. — Он взглянул на них. Лицо безумное и несчастное. Он до сих пор не мог взять в толк, сколь большие перемены произошли с ним с тех пор, как ушёл из дома с двумя своими друзьями и затем в 7.30 вечера накануне того дня отправился на праздник дней Канала. — Но не убить! — повторил он. А тот парень под мостом… Я до сих пор не знаю, кто это был.

— Что ещё за парень? — спросил Рейдмахер без особого интереса. Они слышали эти россказни и раньше, но никто из них не верил этому — рано или поздно обвиняемые в убийстве вытаскивают этого таинственного другого парня. Бутильер называл это: «Синдром вооружённого человека, в честь старого телесериала „Дезертир“».

— Парень в клоунском костюме, — сказал Крис Унвин и затрясся. — Парень с шарами.

Фестиваль дней Канала, который проходил с пятнадцатого по двадцать первое июля, проходил с огромным успехом, с этим было согласно большинство жителей Дерри: нужное мероприятие для имиджа города в моральном плане, и… для бумажника. Недельный фестиваль был приурочен к столетию открытия Канала, проходившего через центр города. Этот канал полностью открыл Дерри для торговли лесом с 1884 по 1910 гг. Этот Канал вызвал бум вокруг Дерри.

Город приводили в порядок с востока на запад и с севера на юг. Досаждавшие жителям ямы и колдобины, к которым не притрагивались в течение десяти или более лет, были аккуратно заделаны. Внутри здания ремонтировались, внутри и снаружи их красили свежей краской. Самые непристойные мрачные высказывания типа:

или

— были счищены песком со скамеек и деревянных обшивок маленького пешеходного перехода через канал, известного под названием Мост Поцелуев.

В трёх пустых витринах магазинов в центре города был устроен музей, посвящённый Дням Канала и представленный экспонатами Микаэля Хинлона, местного библиотекаря и любителя-историка. Старейшие семейства города добровольно отдавали на обозрение свои бесценные сокровища, и в течение фестивальной недели около сорока тысяч жителей платили по 25 центов каждый, чтобы посмотреть на ресторанное меню 1890-х годов, топоры лесорубов 1880-х годов, детские игрушки 1920-х годов, а также около двух тысяч фотографий и девять частей кинокартины из жизни города за последние сто лет.

Спонсором музея выступило Деррийское женское общество, которое не пропустило некоторые из предложенных Хинлоном экспонатов и фотографий (например, фотографии банды Брэдли после известного налёта). Но все сходились на том, что экспозиция имела огромный успех, а окровавленное старьё в общем-то никто особо не хотел видеть.

Куда важнее было подчеркнуть положительное и закрыть глаза на отрицательное, как поётся в старой песне.

В Дерри-парке под огромным полосатым тентом каждый вечер играл оркестр. В Бассей-парке был организован карнавал с катанием верхом и играми, в которых участвовали местные жители. Специальный трамвай каждый час колесил по историческим местам города; его маршрут заканчивался в кричащем весёлом денежном конвейере.

Именно здесь Адриан Меллон выиграл ту шапку, которая его убьёт, бумажный цилиндр с цветком и лентой, на которой было написано:

— Я устал, — сказал Джон Вебби Гартон. Как и два его приятеля, он был одет в подражание — и совершенно при этом неосознанное — Брюсу Спрингстину, хотя, если бы его спросили, он наверняка назвал бы Спрингстина занудой, а восторженно отозвался о таких «крутых» группах металл, как «Деф Леппард», «Гвистид Систер» или «Джудас Прист». Рукава его простенькой футболки порвались, обнажив хорошо развитые мускулы рук. Густые тёмные волосы спадали на один глаз — это скорее было позаимствовано у Джона Сугара Мелленкампа, чем у Спрингстина. На руках была синяя татуировка — скрытые символы будто нарисованные ребёнком. — Я не хочу больше говорить.

— Расскажи нам только о том, что было на ярмарке во вторник днём, — сказал Пол Хьюз.

Хьюз устал, он был шокирован и напуган всей этой омерзительной историей. О финале Дней Деррийского канала знали все, думал он, но никто не осмелился бы поместить сообщение об этом в ежедневную сводку новостей. А если бы осмелился, она выглядела бы так:

Суббота, 9.00: вечера: заключительный концерт оркестра (принимают участие оркестр средней школы Дерри и музыканты-любители общества парикмахеров).

Суббота, 10.00: большой праздничный фейерверк.

Суббота, 10.35: ритуальное жертвоприношение.

Адриана Меллона официально завершает Дни Канала.

— Насрать на ярмарку, — ответил Вебби.

— Только о том расскажи, что ты сказал Меллону и что он тебе ответил.

— О, Боже! — Вебби закатил глаза.

— Давай, Вебби, — сказал коллега Хьюза.

И Вебби Гартон снова начал рассказывать.

Гартон увидел их двоих, Меллона и Хагарти; они жеманно держали друг друга за талию и хихикали, как парочка девчонок. Сначала он и вправду подумал, что это девчонки. Но тут узнал Меллона, которого ему показывали раньше. Потом он увидел, как Меллон повернулся к Хагарти… и они поцеловались. «О, люди, я торчу!» — крикнул Вебби, почувствовав отвращение.

С ним были Крис Унвин и Стив Дубей. Когда Вебби указал на Меллона, Стив Дубей сказал, что другого лидера зовут кажется Дон какой-то и что он брал парня из хайхичинга в Дерри и пытался что-то проделать с ним.

Меллон и Хагарти направились к трём мальчикам — в сторону выхода с карнавала. Вебби Гартон потом рассказывал офицерам Хьюзу и Конли, что его «гражданская гордость» была уязвлена зрелищем дерьмового пидера, на котором была шляпа со словами Я ЛЮБЛЮ ДЕРРИ. Это была дурацкая шляпа — бумажная имитация цилиндра с огромным цветком, торчащим сверху и кланяющимся во все стороны. Дурацкая эта шляпа очевидно уязвила гражданскую гордость Вебби даже больше, чем сам Меллон.

Когда Меллон и Хагарти проходили мимо, обняв друг друга за талию, Вебби Гартон крикнул:

— Я заставлю тебя съесть свою шляпу, дерьмовый пед!

Меллон повернулся к Гартону, кокетливо закатив глаза, и сказал:

— Если ты хочешь есть, дорогой, я могу найти тебе кое-что повкуснее моей шляпы.

— Сейчас перекрою рожу этому ублюдку — решил Вебби Гартон. — НИКТО никогда не предлагал мне сосать, НИКТО.

Он двинулся к Меллону. Приятель Мелона Хагарта, встревоженный и попытался оттащить Меллона, но Меллон стоял и улыбался. Гартон потом говорил офицерам Хьюзу и Конли, что он был совершенно уверен: у Меллона было что-то на уме. Да, было, соглашался Хагарти, когда эту идею подбросили ему офицеры Гарднер и Ривз. У него на уме была парочка жареных пончиков с мёдом, карнавал и весь этот день. Поэтому он не мог осознать реальной угрозы, которую являл собой Вебби Гартон.

— Таким был Адриан, — сказал Дон, промокая глаза тряпочкой и размазывая тени с блёстками, которые он накладывал на веки.

— У него не было защитного слоя. Он был из тех дураков, для которых всё всегда будет о'кей.

Гартон, видимо, был так глубоко уязвлён, что, не почувствовал даже, как что-то коснулось его локтя. То была дубинка полицейского. Он обернулся и увидел Фрэнка Макена, блюстителя порядка.

— Ничего, паренёк, — сказал Макен Гартону. — Ты думай о своих делах и оставь в покое тех весёлых парней. Веселись.

— Да. Вы слышали, что он сказал мне? — возбуждённо спросил Гартон. Теперь к нему присоединились Унвин и Дубей — во избежание беды они пытались оттащить Гартона, но Гартон оттолкнул их и повернулся к ним с кулаками. Его мужскому самолюбию нанесено оскорбление, которое должно быть отомщено. НИКТО не предлагал ему сосать, НИКТО.

— Я не думаю, что он тебя оскорбил, — сказал Макен. — Это ты заговорил с ним первый, я уверен. Давай, сынок, двигай отсюда. Не заставляй меня повторять это.

— Он сказал мне такое.

— Тебя это беспокоит? — спросил Макен, кажется, искренне заинтересовавшись, и Гартон залился отвратительной красной краской.

В ходе этого обмена мнениями Хагарта всё более отчаянно пытался оттащить Адриана Меллона от места происшествия. Наконец, ему это, удалось.

— Та-та, любовь! — развязно бросил Адриан через плечо.

— Заткнись, ты! — сказал Макен. — Проваливай отсюда.

Гартон хотел броситься на Меллона, но Макен схватил его.

— Я ведь могу забрать тебя, друг мой, — сказал Макен, — хотя в принципе действуешь ты неплохо.

— Встречу тебя ещё раз — врежу! — крикнул Гартон вслед удалявшейся парочке, и они обернулись. — И если на тебе опять будет эта дурацкая шляпа, убью! Этому городу педы не нужны!

Не оборачиваясь, Меллон помахал пальцами левой руки — ногти у него были накрашены вишнёвой краской — и пошёл, ещё больше виляя задом. Гартон снова сделал рывок.

— Ещё одно слово или движение — и ты пойдёшь со мной, — мягко сказал Макен. — Поверь, мой мальчик, что сказал, то и сделаю.

— Пошли, Вебби, — встревожено сказал Крис Унвин. — Меллон ушёл.

— Вам что, нравятся такие малые, а? — спросил Макена Вебби, игнорируя Криса и Стива.

— К любителям задницы я совершенно равнодушен, — сказал Макен. — Но я — за порядок и спокойствие, а ты нарушаешь то, что я люблю, морда! Ну что, хотите пойти со мной в обход или как?

— Давай, Вебби, — спокойно сказал Стив Дубей. — Пойдём поедим пирожки с сосисками.

И Вебби пошёл, изливая свой гнев в эмоциональных жестах и то и дело отбрасывая падавшие на глаза волосы.

Макен, который также дал показание наутро после смерти Адриана Меллона, сказал:

— Последнее, что я услышал, когда он отошёл с дружками, было: «Встречу его ещё раз — ЗДОРОВО ВРЕЖУ».

— Я должен поговорить с матерью, — в третий раз сказал Стив Дубей. — Она мне нужна, чтобы смягчить отчима, иначе дома будет кромешный ад.

— Через некоторое время, — сказал ему офицер Чарлз Аварино. И Аварино, и его напарник, Барни Моррисон, знали, что Стив Дубей не пойдёт вечером домой и ещё много-много вечеров его не будет дома. По-видимому, парень не представлял, насколько серьёзными было это задержание, и Аварино не удивился, узнав позже, что Дубей в шестнадцать лет бросил школу. Даже после третьей отсидки в седьмом классе умственное его развитие сильно отставало от сверстников.

— Расскажи нам, что случилось, когда ты увидел, как Меллон выходит из Фэлкона, — предложил Моррисон.

— Нет, лучше не надо.

— Почему? — спросил Аварино.

— Я уже и так рассказал слишком много.

— Ты пришёл рассказывать, не правда ли? — сказал Аварино.

— Ну… да… но…

— Послушай, — сказал Моррисон с теплотой в голосе, садясь рядом с Дубеем и протягивая ему сигарету, — как ты думаешь, я и Чик — мы похожи на лидеров?

— Не знаю…

— Мы ПОХОЖИ на лидеров?

— Нет, но…

— Мы твои друзья, Стивио, — сказал торжественно Моррисон, — и поверь мне, тебе, и Крису, и Вебби — вам всем нужны сейчас друзья. Потому что завтра каждое обливающееся кровью сердце будет требовать вашей крови, ребята.

Стив Дубей выглядел слегка встревоженным. Но Аварино, хорошо читающий кошачьи мысли этого увальня, подозревал, что он опять думает об отчиме. И хотя Аварино не питал пристрастия к весёленькой компании Дерри как любой полицейский, он бы радовался, если бы «Фэлкон» навсегда закрыли, — он с удовольствием бы сам отвёз Дубея домой. И с неменьшим удовольствием держал бы Дубея за руки, пока отчим лупил, делал бы из него отбивную. Аварино не любил гомосексуалистов, но это отнюдь не означало, что их можно мучить и убивать. С Меллоном расправились жестоко. Когда его вытащили из-под моста через канал, его вытаращенные от ужаса глаза были открыты. А этот парень совершенно не представляет, чему он способствовал.

— Мы не собирались врезать ему, — повторил Стив. Он пошёл на попятный и слегка смутился.

— И потому хотите выйти отсюда вместе с нами, — сурово сказал Аварино.

— Давай-ка, выкладывай факты, а не заливай. Правда, Барни?

— Сущая правда, — согласился Моррисон.

— Ну, так что ты скажешь? — терпеливо добивался Аварино.

— Ладно… — сказал Стив и медленно начал рассказывать.

Когда в 1973 г. Элмер Курти открывал Фэлкон он рассчитывал, что его клиентура будет состоять в основном из пассажиров автобусов — конечная станция, находящаяся по соседству, обслуживала три разные направления: Трейлвейз, Грейхаунд и Арустук Саунти.

Однако же он не учёл, что автобусами ездят женщины и семьи с маленькими детьми. К тому же, многие пассажиры держали собственные бутылки в чёрных сумках и из автобуса предпочитали не выходить. Те же, кто выходил — обычно солдаты или моряки, — хотели не более, чем кружку-другую пива — ведь за десятиминутную стоянку хорошенько не заложишь.

Курти начал сознавать эти простые премудрости к 1977 году, но было уже слишком поздно: он крепко задолжал по счетам и совершенно не знал, как избавиться от красных чернил в графе «задолженность». Ему пришла мысль сжечь это место, чтобы получить страховку, но для этого надо было нанять профессионалов, иначе ведь попадёшься, а он не имел ни малейшего представления, где сшиваются профессиональные поджигатели.

В феврале того года он решил: до 4 июля будь что будет, а если к тому времени ничего не изменится, он просто выйдет из соседней двери, сядет на автобус до Грейхаунда и посмотрит, как там, во Флориде.

Но в последующие пять месяцев бар вдруг стал процветать — его бар, выкрашенный изнутри чёрным с золотом и украшенный чучелами птиц (брат Элмера Курти был набивщиком чучел, специализировался на птицах, и после его смерти всё это досталось Элмеру). Если раньше он наполнял шестьдесят кружек пива и от силы двадцать стаканов разных напитков за вечер, то теперь спрос увеличился до восьмидесяти кружек пива и до ста, ста двадцати, а то и до ста шестидесяти стаканов напитков…

Его клиенты были молодые, вежливые, почти сплошь мужчины. Многие из них одевались возмутительно вызывающе, но в те годы такая одежда была ещё нормой. Примерно до 1981 года они не представлял, что его постоянные посетители — исключительно гомики. Расскажи он это жителям Дерри, они бы рассмеялись, решив, что Элмер Курти их просто разыгрывает, а между тем это было совершенной правдой. Как человек, которому изменяет жена, он узнал последним… а к тому времени, когда узнал, ему было уже наплевать. Бар делал деньги, и хотя в Дерри было ещё четыре бара, которые приносили доход, Фэлкон был единственным, где шумные завсегдатаи регулярно не устраивали погромов. Во-первых, здесь не бывало женщин, из-за которых обычно возникают драки, а эти мужчины, педы или не педы, по-видимому, владели секретом ладить друг с другом, в отличие от их гетеросексуальных коллег.

Когда Курти узнал о сексуальных предпочтениях своих завсегдатаев, его слуха стали достигать дикие россказни о Фэлконе. На самом деле рассказывалось это уже задолго до 1981 года. Но Курти просто не слышал. Он пришёл к выводу, что самыми вдохновенными рассказчиками, смаковавшими детали, были мужчины, которые так боятся за свою шкуру, что их верёвкой не затащить в Фэлкон.

Согласно их рассказам, в Фэлконе в любое время ночи можно увидеть танцующих мужчин, тесно прижавшихся друг к другу, групповую мастурбацию прямо на полу дансинг-холла, французские поцелуи в баре, сношение в ванных комнатах. Якобы где-то в глубине была комната для желающих провести некоторое время на Башне Могущества — там находился громила в фашистской униформе, у которого до плеча была смазана рука и который был бы очень не прочь позаботиться о вас.

На самом деле всё это было неправдой. Те, кто заходили в Фэлкон с автобусной станции, чтобы выпить пива или виски с содовой, не замечали там ничего экстраординарного. Гомиков, правда, много, но вообще-то обычный бар, каких тысячи в стране. Клиенты — гомики, но ведь гомик — не синоним дурака. Если им желательны были крайности, они ехали в Портленд. Если много крайностей — в Нью-Йорк или Бостон. Дерри же был маленьким провинциальным городишкой, и небольшое сообщество гомиков ценило крышу, под которой могло спокойно существовать.

Дон Хагарти к марту 1984 года был уже завсегдатаем Фэлкона, а однажды появился там с Адрианом Меллоном.

К концу апреля даже Элмеру Курти, которого мало беспокоили такие вещи, стало очевидным, что они состоят в любовной связи.

Хагарти был чертёжником в одной технической конторе в Бангоре. Адриан Меллон был свободным писателем и печатался повсюду, где только мог: в журналах авиакомпаний, конфессиональных, региональных, порно-журналах, воскресных приложениях. Он работал над романом, хотя это сомнительно: уж больно давно он его начал — на третьем курсе колледжа, двенадцать лет тому назад.

Он приехал в Дерри написать очерк о Канале — у него было задание от «Нью Ингленд Бевейз» — вполне пристойного журнала, выходящего в Конкордии раз в два месяца. Адриан Меллон взялся за это задание, так как «Байвейз» обеспечивал ему трёхнедельное содержание, включая симпатичный номер в деррийской гостинице, а на то, чтобы собрать требуемый для очерка материал, ему хватило бы пять дней. Ещё две недели он мог собирать материал для других очерков.

Но в этот трёхнедельный период он встретил Дона Хагарти, и вместо того, чтобы возвратиться назад, в Портленд, когда кредит был исчерпай, он нашёл себе маленькую квартирку на Коссут-лейн. Он прожил там всего шесть недель. Потом он пошёл с Доном Уягатуги.

То лето, как сказал Хагарти Гарольду Гарднеру и Джеффу Ревзу, было самым счастливым в его жизни — это должно было насторожить его, ведь известно, что судьба немилостива к таким парням, как он.

Только неожиданное безрассудное отношение Адриана к Дерри сказал он, бросало тень на их жизнь. У Адриана была футболка с надписью «И Мэн не плохой — но Дерри великий!» У него был пиджак старшеклассников школы «Деррийские Тигры». И, конечно, шляпа. Ему необходима была живая атмосфера и поддержка со стороны. Похоже, в этом что-то было: около года назад в его манерах появилась некая томность.

— Он действительно работал над романом? — спросил Гарднер Хагарти, просто так, желая сделать ему приятное.

— Да, он сочинял роман. Он сказал, что это, наверно; страшный роман, но дальше он не будет таким страшным, нескончаемым. Он думал окончить его к своему дню рождения, в октябре. Конечно, он не знал, какой Дерри на самом деле; думал, что знает, но слишком недолго здесь пробыл, чтобы получить истинное впечатление от Дерри. Я всё время говорил ему это, но он не слушал.

— А какой Дерри, Дон? — спросил Ривз.

— Он очень похож на старую увядшую проститутку, которая кокетничает и жеманничает, — сказал Дон Хагарти.

Оба полицейских уставились на него в тихом изумлении.

— Это ПЛОХОЕ место, — сказал Хагарти. — Клоака. Вы, два парня, не знаете этого? Вы, два парня, прожили здесь всю жизнь и не ЗНАЕТЕ этого?

Никто не ответил. Чуть погодя Хагарти ушёл.

Пока Адриан Меллон не вошёл в его жизнь, Дон намеревался уехать из Дерри. Он пробыл там уже три года, главным образом потому, что согласился на долгосрочную аренду квартиры с самым фантастическим в мире видом на реку, но теперь аренда подошла к концу, и Дон был рад. Больше не надо будет ездить туда-сюда, в Бангор и обратно. Больше не будет таинственных происшествий — в Дерри, как он однажды сказал Адриану, всегда было что-то роковое. Быть может, Адриан и считал Дерри великим городом, но это испугало Дона. Какая-то мрачная гомофобия была свойственна этому городу, гомофобия, настолько ярко выраженная городскими проповедниками равно как и надписями в Бассей-парке, что это сразу бросалось в глаза. Хагарти указал на это Адриану. Но тот рассмеялся.

— Дон, в каждом городишке в Америке есть контингент, который ненавидит гомосексуалистов, — сказал он. — Не говори мне, что ты не знаешь. В конце концов, это эпоха Ронн Морона и филлиса Хауелая.

— Пошли со мной в Бассей-парк, — ответил Дон, увидев, что Адриан в самом деле считает, будто Дерри не хуже любого другого ярмарочного городка в глубинке Штатов. — Я хочу тебе кое-что показать, любовь моя.

Они поехали в Бассей-парк — это было в середине июня, приблизительно за месяц до убийства Адриана, как сказал Хагарти полицейским. Он привёл Адриана в мрачную темень Моста Поцелуев, от которого на расстоянии пахнуло вонью. Он показал на одну из надписей. Адриану пришлось зажечь спичку, чтобы прочесть её:

— Я знаю, как люди относятся к гомикам, — спокойно сказал Дон Адриану. — Меня избили на автостоянке в Дейтоне, когда я был подростком; несколько парней в Портленде бросили мои ботинки в огонь перед баром, а его владелец, толстокожий кот, сидел в своей тачке и ржал. Я много видел… но я никогда не видел ничего подобного. Посмотри вот здесь.

Другая спичка осветила:

— Все авторы этих призывов страдают глубоким психическим расстройством. Мне легче было бы считать, что это делает один человек, один изолированный больной, но… — Дон указал рукой на Мост Поцелуев. — Здесь много этого… и я не верю, будто всё это сделал один человек. Вот почему я хочу уехать из Дерри, Эйд. Здесь слишком много людей, по-видимому, тяжело больных психически.

— Ладно, подожди, пока я закончу роман, о'кей? Ну пожалуйста! Октябрь, я обещаю, не позже. Здесь воздух лучше.

— Он не знал, что нужно остерегаться воды, — с горечью сказал Дон Хагарти.

Том Бутильер и шеф полиции Рейдмахер подались вперёд, оба они молчали. Крис Унвин сидел с опущенной головой, и глядя в пол, монотонно рассказывал. Это было как раз то, что они хотели услышать: то, что определит судьбу этих подонков; по меньшей мере двое из них попадут в Томастон.

— На ярмарке ничего хорошего уже не было, — сказал Унвин. — Они всё разобрали. Они уже повесили вывеску «закрыто». Всё было закрыто, кроме детских катаний. Поэтому мы прошли мимо игр и Вебби увидел аттракцион «Бросай, пока не выиграешь», и он заплатил пятьдесят центов и увидел шляпу, которую держал на голове тот дурик, и он бросал, но всё промазывал, и с каждым разом настроение у него всё больше портилось. А Стиву (этот парень всегда всех подстрекает) всё было по фигу, потому что он принял ту пилюлю, знаете? Я не знаю, что за пилюля. Красная такая. Может быть, даже дозволенная. Он стал подначивать Вебби: «Эх ты, даже не можешь выиграть шляпы того дурика, ты, должно быть, пропащий, если не можешь даже выиграть той шляпы». Я даже подумал, сейчас бебби ударит его. В конце концов женщина дала ему приз, хотя он его и не выиграл. Просто хотела от нас избавиться. Хотя не знаю. Может и нет. Но я думаю, хотела. Шумелку такую дала, знаете? В неё дуешь, а она развёртывается и издаёт звук, словно пернул кто, знаете? У меня была одна. Я получил её на Хэллоуин или на Новый год, или на какой-то херовый день рождения, кажется, она была здоровская, только я потерял её. Или может быть, кто-то увёл её из кармана на этой херовой спортплощадке в школе, знаете? Так вот, ярмарка закрывается и мы уходим, а Стив всё ещё цепляется к Вебби, не мог мол выиграть шляпы того дурика, знаете, и Вебби помалкивает, а я знаю, что это плохой признак; надо, думаю, тему сменить, а чего придумать — не знаю. Приходим мы, значит, на стоянку автомобилей, Стив говорит: ты куда хочешь идти? Домой?

А Вебби в ответ: давай-ка подрулим сначала к Фэлкону, посмотрим, нет ли там поблизости того дурика.

Бутильер и Рейдмахер обменялись взглядом. Бутильер приложил палец к щеке: этот недоносок в сапёрных ботинках не подозревает, что речь идёт об убийстве первой степени.

— Я с ними не иду, я собираюсь домой, а Вебби говорит: «Ты что, испугался идти к тому дуриковому бару?» Ну я пошёл, чёрт! А Стив всё подначивает: «Пойдём размажем какого-нибудь дурика! Пойдём размажем какого-нибудь дурика!..»

По времени всё выходило так, что срабатывало против всех и каждого. Адриан Меллон и Дон Хагарти вышли из бара Фэлкон после двух кружек пива, прошли мимо автобусной остановки, а затем соединили руки. Бездумно взялись за руки — и всё. Было 10.20. Они дошли до угла и повернули налево.

Мост Поцелуев был почти в полумиле отсюда вверх по течению реки. Они намеревались пересечь Главный мост, который был не столь живописным. Речка Кендускеаг текла спокойно, вода по крайней мере на четыре фута не доходила до бетонных надолбов.

Когда машина поравнялась с ними (Стив Дубей заметил их обоих, когда они выходили из Фэлкона, и ликующе указал на них), они были уже у пролёта.

— Врежь, врежь! — кричал Вебби Гартон. Двое мужчин как раз только что прошли под светофором, и он отметил то, что они держались за руки. Это разъярило его… но ещё больше его разъярила шляпа. Огромный бумажный цветок кланялся во все стороны. — Врежь, чёрт возьми!

И Стив врезал.

Крис Унвин отрицал своё активное участие в том, что последовало, но Дон Хагарти утверждал иное. Он сказал, что Гартон вышел из машины ещё до того, как она остановилась, а два другие быстро его догнали. Был разговор. Нехороший разговор. Со стороны Адриана в тот вечер не было никакого намёка на дерзость или фальшивое кокетство, он понял, что они с Хагарти попали в беду.

— Дай мне эту шляпу, — сказал Гартон, — дай мне её, дурик.

— Если я дам её, вы оставите нас в покое? — Адриан хрипло дышал, только что не кричал от страха, переводя взгляд с Унвина на Дубея и на Гартона. Глаза его были полны ужаса.

— Давай же мне эту хреновину!

Адриан протянул шляпу. Гартон достал нож из переднего левого кармана джинсов и разрезал её на два куска. Он потёр эти куски о зад своих джинсов. Затем бросил их под ноги и растоптал.

Дон Хагарти отпрянул назад, пока их внимание было разделено между Адрианом и шляпой — сказал, что искал полицейского.

— Теперь вы разрешите нам у… — начал Адриан Меллон, и вот тогда Гартон ударил его в лицо, отбросив на ограждение моста. Адриан закричал, схватившись руками за рот. По пальцам его текла кровь.

— Эйд! — закричал Хагарти и бросился ему на помощь. Дубей подставил ему подножку. Гартон ударил его ботинком в живот, выбросил с пешеходной части на проезжую. В это время проезжала какая-то машина. Хагарти поднялся на колени и крикнул. Она не остановилась. Водитель, сказал он Гарднеру и Ривзу, даже не оглянулся.

— Заткнись, дурик! — сказал Дубей и ударил его в скулу. Хагарти упал на бок в водосток, в полубессознательном состоянии.

Через несколько минут он услышал голос Криса Унвина. Тот советовал ему убираться, пока он не получил того, что сейчас получает его приятель. Унвин в своих показаниях подтвердил это Хагарти слышал глухие удары и крик своего любовника. Так кричит кролик в силках, говорил он в полиции. Хагарти отполз к перекрёстку, к яркому свету автобусной стоянки, и, когда оказался на достаточном расстоянии, обернулся.

Адриана Меллона, весившего примерно фунтов сто тридцать пять, совершенно мокрого, пинали от Гартона к Дубею, от него к Унвину, словно в какой-то игре с тремя участниками. Тело его тряслось и глухо шлёпалось на землю, как тело тряпичной куклы. Они толкали его, били, рвали одежду. Хагарти видел, как Гартон ударил Адриана в промежность. Волосы Адриана прилипли к лицу. Кровь хлестала изо рта и насквозь промочила его рубашку. Вебби Гартон носил два тяжёлых кольца на правой руке: одно — кольцо деррийской школы, другое он сделал сам в школьной мастерской — переплетение медные буквы ДБ. Буквы эти означали «Дед Багз» — группа металл, которой он восторгался. Кольца разорвали верхнюю губу Адриана и выбили три зуба сверху.

— Помогите! — кричал Хагарти. — Помогите! Помогите! Они убивают его! Помогите!

Дома на Мейн-стрит оставались тёмными и таинственными. Никто не пришёл на помощь — даже из белого островка света — с автобусной станции. А ведь люди там были! Он видел их, когда вместе с Эйдом проходил мимо. Никто из них не пришёл на помощь? Никто?