Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Оно

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Кинг Стивен / Оно - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 13)
Автор: Кинг Стивен
Жанр: Ужасы и мистика

 

 


После этого последнего ужаса Арлен Хэнском однажды вечером привела Бена в гостиную и села рядом с ним на диване. Она взяла его за руки и посмотрела очень внимательно ему в лицо. Бен тоже посмотрел на неё, чувствуя какое-то беспокойство.

— Бен, — сказала она, помолчав, — ты дурачок?

— Нет, мама, — сказал Бен, чувствуя ещё большее беспокойство. Он не мог припомнить, когда мама выглядела такой серьёзной.

— Да, — эхом отозвалась она. — Я тоже так думаю.

Она надолго замолчала, задумчиво глядя мимо Бена на улицу. Бену показалось, что мама забыла о нём. Она была ещё молодой женщиной — только тридцать два года, но то, что она воспитывала мальчика одна, наложило на неё отпечаток. Она работала сорок часов в неделю в катушечном цехе прядильной фабрики Старика, и после работы, наглотавшись пыли и волокна, иногда так кашляла, что Бен пугался. В такие ночи он долго лежал, не засыпая, глядя в окно у своей кровати, глядя в темноту и размышляя, что с ним будет, если она умрёт. Он станет тогда сиротой, думал он. Может стать Ребёнком штата (в его понимании это означало жить у фермера, который заставляет работать от зари до зари), ещё его могут отправить в сиротский приют в Бангоре. Он пытался внушить себе, что глупо беспокоиться о таких вещах, но тщетно. Он беспокоился не только о себе, но и о ней. Она была крепкой женщиной, его мама, и она настаивала, что надо иметь собственное «я», но она была хорошая мама. Он очень любил её.

— Ты знаешь об этих убийствах? — сказала она, наконец обратившись к нему.

Он кивнул.

— Сначала люди думали, что это… — она колебалась, произнести ли следующее слово, она никогда не произносила его раньше в присутствии сына, но обстоятельства были чрезвычайные, и она заставила себя. — сексуальные преступления. Может, да, а может, нет. Может быть, они уже кончились, а может быть, нет. Нельзя быть ни в чём уверенным, кроме того, что какой-то сумасшедший, который охотится на маленьких детей, находится здесь. Ты меня понимаешь, Бен?

Он кивнул.

— И ты знаешь, что я имею в виду, когда говорю, что это, может быть, сексуальные преступления?

Он не знал, во всяком случае, не точно, но он снова кивнул. Если мама собиралась говорить с ним о птичках и пчёлках или о прочих таких вещах, он умрёт от смущения.

— Я беспокоюсь за тебя, Бен. Я беспокоюсь, что не могу быть при тебе.

Бен смущённо поёжился и ничего не сказал.

— Ты предоставлен самому себе. Слишком, я думаю. Ты…

— Мама…

— Молчи, когда я говорю с тобой, — сказала она, и Бен замолк. — Ты должен быть осторожен, Бенни. Подходит лето, и я не хочу портить тебе каникулы, но ты должен быть осторожен. Я хочу, чтобы к ужину ты каждый день был дома. В котором часу мы ужинаем?

— В шесть часов.

— Точно в шесть! Поэтому послушай, что я скажу: если я накрываю на стол, наливаю тебе молоко и вижу, что Бен не моет руки в раковине, я иду прямо к телефону и звоню в полицию, и заявляю о твоём исчезновении. Ты это понимаешь?!

— Да, мама.

— Ты веришь, что я сделаю, что говорю?

— Да.

— Может, окажется, что я сделала это напрасно, если вообще сделаю это. Я не игнорирую мальчишеские интересы. Я знаю, что они заняты своими собственными играми и проектами во время каникул — возвращать пчёл в ульи, играть в мяч, сшибать банки, да мало ли что. Я хорошо понимаю, как ты и твои друзья выросли.

Бен благоразумно кивнул, подумав про себя, что она ровно ничего не знает о его детстве, если не знает, что у него нет друзей. Но ему и не снилось сказать ей такое, никогда, ни в одном из десяти тысяч снов.

Она что-то вынула из кармана своего домашнего платья и вручила ему. Это была маленькая пластмассовая коробочка. Бен открыл её и, увидев, что там внутри, широко раскрыл рот.

— О! — сказал он с искренним восторгом. — Спасибо!

Это были ручные часы «Таймекс» с маленькими серебряными цифрами и ремешком из кожзаменителя. Мама установила время и завела часы, он слышал их тиканье.

— Ого, классно! — он крепко обнял её, поцеловал в щёку.

Она улыбнулась, довольная, что он доволен, и кивнула. Затем снова посерьёзнела.

— Надевай их, храни их, носи их, заводи их, имей их в виду и не теряй.

— О'кей.

— Теперь, когда у тебя есть часы, у тебя нет причины опаздывать домой. Помни, что я сказала: если тебя не будет вовремя, полиция будет искать тебя по моему поручению. По крайней мере до тех пор, пока они не поймают негодяя, который убивает детей, не смей задерживаться ни на минуту или я буду звонить.

— Да, мама.

— Ещё одно. Я не хочу, чтобы ты ходил один. Ты знаешь, что не надо принимать конфет от незнакомых или садиться с ними в машину, — мы оба солидарны в том, что ты не дурачок и ты большой для своего возраста, но взрослый человек, особенно ненормальный, при желании всегда может одолеть ребёнка. В парк или в библиотеку иди всегда с приятелем.

— Хорошо, мама.

Она снова посмотрела в окно, тревожно вздохнула.

— Дела приняли странный оборот, если такое может продолжаться. Во всяком случае, вокруг этого города происходит что-то страшное. Я всегда так думала. — Она посмотрела на него, нахмурив брови. — Ты такой гулёна, Бен. Ты, должно быть, знаешь в Дерри каждый уголок, да? По меньшей мере, центр.

Бен неплохо ориентировался в городе, хотя вряд ли знал каждый уголок. Но он настолько был возбуждён неожиданным подарком «Таймекса», что согласился бы с матерью этим вечером, даже если бы она предположила, что Джон Вейн должен сыграть Адольфа Гитлера в музыкальной комедии о Второй мировой войне. Он кивнул.

— Ты ведь никогда ничего не видел, так? — спросила она. — Что-то или кого-то… ну, подозрительное? Что-нибудь необычное? Что-нибудь, что напугало тебя?

Испытывая радость по поводу часов, любовь к матери, удовольствие, что о нём заботятся (правда, забота несколько пугала своей неприкрытой бесцеремонностью), он чуть было не рассказал ей, что случилось в январе.

Открыл было рот, но повинуясь какой-то мощной интуиции, закрыл его.

Что же это конкретно было? Интуиция. Не более чем… но и не менее. Даже дети могут чувствовать время от времени большую ответственность перед лицом любви и понимать, что в некоторых случаях может быть милосерднее промолчать. Частично это было причиной, по которой Бен закрыл рот. Но была и другая причина, не столь благородная. Она могла быть твёрдой, его мама. Она могла быть хозяйкой. Она никогда не называла его «толстый», она называла его «большой» (иногда «большой для своего возраста»), и когда от ужина что-то оставалось, она обычно приносила ему, пока он смотрел телевизор или делал домашнюю работу, и он это съедал, хотя какой-то смутной своей частью ненавидел себя за это (но ни в коем случае не маму, за то что она поставила перед ним еду, — Бен Хэнском не осмелился бы ненавидеть свою маму; Господь наверняка поразил бы его насмерть за такую, пусть даже секундную грубость и неблагодарность). И, возможно, какая-то ещё более смутная часть его — отдалённый Тибет глубинных мыслей Бена — подозревала, что со стороны матери в этой постоянной подкормке есть какая-то корысть. Была ли это просто любовь? Могло это быть что-либо ещё? Наверняка нет. Но… он задавал себе вопросы. По существу, она не знала, что у него нет друзей. Отсутствие этого знания заставляло его не доверять ей, делало его неуверенным в том, какая реакция будет на его рассказ о том, что случилось с ним в январе. Если что-либо случилось. Может быть, приходить в шесть и оставаться дома было не так уж плохо. Он мог читать, смотреть телевизор (есть), что-то строить из брёвен и конструктора. Но необходимость оставаться дома весь день была бы очень нежелательной… И если бы он рассказал ей, что он видел — или думал, что видел, — в январе, она бы наверняка заставила его сделать это.

Поэтому по многим причинам Бен увильнул от рассказа.

— Нет, мама, — сказал он. — Только мистер Маккиббон рылся в чужих отходах.

Это заставило её засмеяться — она не любила мистера Маккиббона, который был республиканцем, а также «кристером», и её смех закрыл тему. В эту ночь Бен доли) не спал, но никакие мысли о том, что его бросили на произвол судьбы, сиротой в этом жестоком мире, его не беспокоили. Он чувствовал себя любимым и защищённым, когда лежал в постели, глядя на лунный свет, проникавший через окно и ложившийся через кровать на пол. Он то прикладывал часы к уху, слушая их тиканье, то подносил их к глазам, восторгаясь их прозрачным радиевым диском.

В конце концов он заснул, и ему приснилось, что он играет в бейсбол с другими мальчишками на пустой площадке за стоянкой грузовиков «Трэкер Бразез». Только что у него был удачный мяч, и товарищи по команде радостно тузили его и хлопали по спине. Они подняли его на плечи и понесли туда, где были разбросаны бейсбольные принадлежности. Во сне он сиял от гордости и счастья… а затем взглянул на центральное поде, где цепное ограждение отмечало границу между зольной площадкой и травой, а потом отлого спускалось к Барренсу. В спутанной траве и низком кустарнике, почти что вне поля зрения, стояла фигура. Она держала связку воздушных шаров — красных, жёлтых, синих, зелёных — в одной руке, на которой была белая перчатка. Другой рукой она раскланивалась. Ему не видно было лица фигуры, но он видел мешковатый костюм с большими оранжевыми пуговицами-помпонами и болтающимся жёлтым галстуком-бабочкой.

Это был клоун.

«Верно, кролик», — картавым голосом согласился фантом.

Когда Бен проснулся на следующее утро, он забыл сон, но его подушка на ощупь была мокрой… как будто он плакал во сне.

7

Он подошёл к абонементному столу в детской библиотеке, отряхиваясь от вереницы мыслей, вызванных надписью о комендантском часе, как собака отряхивается после купания.

— Здравствуй, Бенни, — сказала миссис Старретт. Как и миссис Дуглас в школе, она искренне любила Бена. Взрослые, особенно те, которым долг службы повелевал следить за дисциплиной детей, обычно любили его, потому что он был вежлив, смышлён, иногда даже забавен, не шумел, не озорничал, говорил мягко. По этим же причинам большинство ребят считали его препротивным. — Ты уже устал от каникул?

Бен улыбнулся. То была обычная острота миссис Старретт.

— Нет ещё, — сказал он, — поскольку летние каникулы длятся всего — он посмотрел на свои часы — час семнадцать минут. Дайте мне ещё часок.

Миссис Старретт негромко засмеялась, прикрыв рот рукой. Она спросила Бена, не хочет ли он записаться на программу летнего чтения, и Бен сказал, что да, хочет. Она дала ему карту Соединённых Штатов, и Бен горячо её поблагодарил.

Он пошёл к стеллажам, вытаскивал книги, просматривал и ставил обратно. Выбор книг был серьёзным делом. Тут нужна была внимательность. Если вы были взрослым, вам можно было взять сколько угодно книг, но детям разрешалось брать только три одновременно. Выберешь какую-нибудь чушь, и мыкайся с нею.

В конце концов он выбрал три книги: «Бульдозер», «Чёрный жеребец» и книгу, подобную вспышке во тьме: «Лихач» — так называлась книга человека по имени Генри Грегор Фельзен.

— Тебе она не понравится, — заметила миссис Старретт, проштамповывая книгу. — В ней сплошная кровь. Я советую читать это подросткам, особенно тем, у кого есть водительские права, им есть над чем здесь подумать. Может, хоть на неделю эта книга умерит их скорости.

— Ну я её просмотрю, — сказал Бен и понёс книги к одному из столов подальше от уголка Пуха, где большой козлёнок показывал троллю под мостом, где раки зимуют.

Он стал листать «Лихача»; нет, это было не так уж плохо. Совсем не плохо. В книге говорилось о парне, который был классным водителем, но один зануда-полицейский вечно пытался умерить его пыл. Бен узнал, что в Айове нет скоростных пределов. Он просмотрел три главы, и тут на глаза ему попался ещё один плакат. На верхнем, вся библиотека была завешена плакатами, красовался счастливый почтальон, вручающий письмо счастливому ребёнку.

«БИБЛИОТЕКИ ПРЕДНАЗНАЧЕНЫ ТАКЖЕ И ДЛЯ ПИСЬМА, — говорил плакат. — ПОЧЕМУ БЫ НЕ НАПИСАТЬ ДРУГУ СЕГОДНЯ? УЛЫБКИ ГАРАНТИРОВАНЫ!»

Под плакатом находились три ячейки, заполненные чистыми почтовыми открытками, конвертами и канцтоварами, на которых синими чернилами была изображена публичная библиотека в Дерри. Конверты стоили пять центов, открытки — три цента. Два листа бумаги — один пенни.

Бен порылся в кармане. Там у него ещё оставалось четыре цента от сданных бутылок. Он отметил в «Лихаче» то место, где остановился, и подошёл к абонементу.

— Дайте мне, пожалуйста, одну открытку.

— Конечно, Бен. — Как всегда, миссис Старретт была очарована его серьёзной вежливостью и слегка огорчена его габаритами. Её мама говорила, что мальчик ножом и вилкой роет себе могилу. Она дала ему открытку и смотрела, как он возвращается на место: За этим столом могло сидеть шесть человек, но Бен был один. Она никогда не видела Бена с другими мальчиками. Это было очень плохо, потому что она была уверена, что внутри у Бена Хэнскома зарыты сокровища. Он бы мог передать их доброму и терпеливому изыскателю… если бы таковой появился.

8

Бен вытащил свою шариковую авторучку, открыл её и надписал открытку довольно просто: Мисс Беверли Марш, Лоуэр Мейн-стрит, Дерри, штат Мэн, Зона 2. Он не знал точного номера её дома, но мама говорила ему, что большинство почтальонов, довольно давно работающих на своём участке, имеют представление о своих клиентах. Если почтальон, обслуживающий Лоуэр Мейн-стрит, доставит эту открытку, будет великолепно. Если нет, она попадёт в бюро невостребованных писем, и он просто-напросто потеряет три цента. Конечно, открытка к нему не вернётся, потому что у него не было намерения ставить на ней своё имя и адрес.

Неся открытку адресом внутрь, он взял несколько квадратных листочков бумаги из деревянного ящика около картотеки. Потом пошёл на своё место и начал что-то царапать на бумаге, перечёркивать и снова царапать.

Последнюю неделю перед экзаменами они на уроках английского в школе читали и писали хайку. Хайку это жанр японской поэзии, сжатая и чёткая форма.

Миссис Дуглас говорила, что трехстишия хайку могут быть только семнадцатисложными — ни больше, ни меньше. В основе хайку — один чёткий образ, связанный с одной определённой эмоцией: грусть, радость, ностальгия, счастье… любовь.

Бена эта идея привела в восторг. Он получал большое удовольствие на уроках английского, но оно было кратковременным. Потом, хотя он и выполнял работу, она, как правило, его не захватывала. И всё-таки в идее хайку было что-то, что зажигало его воображение. Сама идея заставляла его чувствовать себя счастливым — так же, как делало его счастливым объяснение миссис Дуглас относительно парникового эффекта. Хайку — хорошая поэзия, чувствовал Бен, потому что это структурная поэзия. Никаких таинственных правил. Семнадцать слогов, один образ связан с одной эмоцией — и вы раскрылись. Бинго. Она была чистой, утилитарной, самодостаточной поэзией и зависела только от своих правил. Ему даже нравилось само слово, как будто воздух скользит вдоль пунктирной линии и рассекается звуком «к» в самой глубине рта: ХАЙКУ.

ЕЁ ВОЛОСЫ, думал он и видел, как она спускается по ступеням школы с волосами, рассыпавшимися по плечам. Солнечные искры вспыхивали в них, но нельзя было сказать, что они горят на солнце.

Основательно работая в течение двадцати минут (только одни раз он отвлёкся, чтобы пойти и взять бумаги), изобретая слова, которые оказывались слишком длинными, меняя, вычёркивая, Бен пришёл к этому:

Твои волосы — зимний огонь,

Тлеющие красные угольки в январе.

Моё сердце сгорает.

Он был не в восторге от стихов, но лучше не сумел бы. Он боялся, что, если его заклинит, он закончит в нервном возбуждении и будет ещё хуже. Или вообще ничего. А этого ему не хотелось. Тот момент, когда она заговорила с ним, был решающим для Бена. Он хотел отметить его в памяти. Наверно, Беверли всерьёз увлеклась каким-нибудь старшим мальчиком — шести-, а может, даже семиклассником, и она подумает, что, может быть, тот мальчик прислал ей хайку. Это сделает её счастливой, и, таким образом, день, когда она получит стихи, будет отмечен в её памяти. И хотя она никогда не узнает, что это сделал Бен Хэнском, неважно; ОН-то знает.

Бен переписал стихотворение на открытку (печатными буквами, как будто то была случайная записка, а не любовные стихи), засунул ручку в карман и положил открытку в конец «Лихача».

Затем он встал и, попрощавшись с миссис Старретт, направился к выходу.

— До свидания, Бен, — сказала миссис Старретт:

— Желаю тебе хорошо отдохнуть в каникулы, но не забывай о комендантском часе.

— Не забуду.

Он прошёл через застеклённый проход между двумя зданиями, наслаждаясь его теплом (парниковый эффект, подумал он на ходу) после прохлады во взрослой библиотеке. В нише читального зала один старик читал «Ньюз», усевшись в старинное, уютное кресло. Заголовок — прямо под содержанием номера — гласил:

«ДАЛЛЕС ТОРЖЕСТВЕННО КЛЯНЁТСЯ, ЧТО ВОЙСКА США ПОМОГУТ ЛИВАНУ, ЕСЛИ ЭТО НЕОБХОДИМО!»

Там был фотоснимок Айка, здоровающегося с каким-то арабом в Саду Роз. Мать Бена говорила, что когда страна выберет президентом в 1960 году Губерта Хамфри, начнутся, может быть, какие-нибудь изменения. Бен смутно сознавал, что существует нечто, называемое спадом, и его мама боится быть уволенной.

На нижней половине страницы был меньший заголовок:

«ОХОТА ПОЛИЦИИ ЗА ПСИХОПАТОМ ПРОДОЛЖАЕТСЯ».

Бен толкнул большую входную дверь библиотеки и вышел.

В начале дорожки был почтовый ящик. Бен выудил почтовую открытку из книги и опустил её туда. Он чувствовал, как сердце учащённо забилось, когда он разжал пальцы. Что, если она каким-то образом узнает, что это он?

«Не будь болваном», — ответил он сам себе, слегка встревоженный тем, как взволновало его такое предположение.

Он шёл по Канзас-стрит, едва сознавая, где он идёт, и ничего не видя вокруг. В его голове начала формироваться фантазия. Вот Марш подходит к нему со своими широко расставленными серо-зелёными глазами и каштановыми волосами, завязанными в конский хвост. «Я хочу задать тебе вопрос, Бен, — говорит она, — и ты должен поклясться сказать мне правду. — В руке она держит открытку. — Это ты написал?»

Это была ужасная фантазия. Это была удивительная фантазия. Он не хотел, чтобы она прекращалась. Он не хотел, чтобы она когда-нибудь прекратилась. Его лицо снова начинало гореть.

Бен шёл, мечтал, перекладывал библиотечные книжки из одной руки в другую и насвистывал. «Ты наверняка подумаешь, что я ужасна, — сказала Беверли, — но я хочу поцеловать тебя. Её губы приоткрылись».

Губы Бена внезапно пересохли и не могли свистеть.

— Я думаю, да, — прошептал он и улыбнулся одурманенной и прекрасной улыбкой.

Если бы он в этот момент посмотрел на тротуар, то увидел бы, что ещё три тени выросли вокруг его собственной; если бы он прислушался, он услышал бы звук подковок Виктора, который подошёл к нему вместе с Белчем и Генри. Но он и не слышал, и не видел. Бен был далеко, чувствуя, как губы Беверли нежно скользят по его рту, а её поднятые руки хотят коснуться матового ирландского огня его волос.

9

Как многие города, маленькие и большие, Дерри не был спланирован, как, например, Топси; он просто вырос. Никто никогда не спланировал бы его таким образом. Центр Дерри находился в долине реки Кендускеаг, которая пересекала деловой район по диагонали с юго-запада на северо-восток. Остальной город теснился по склонам окружающих холмов.

Долина, куда пришли первые поселенцы, была болотистая и тяжёлая для обработки. Реки Кендускеаг и Пенобскот, в которую впадала Кендускеаг, много значили для торговцев, а для тех, кто сеял урожай или строил дома поблизости от рек, они были помехой, особенно Кендускеаг, которая каждые три-четыре года выходила из берегов. Город всё ещё был подвержен наводнениям, несмотря на огромные суммы денег, затраченные за последние пятьдесят лет на разрешение этой проблемы. Если бы наводнения вызывались только самой речкой, мог бы помочь комплекс дамб. Однако существовали и другие факторы. Низкие берега Кендускеаг были одним из них. Медленный спуск воды во всём районе — другим. С начала столетия в Дерри было много серьёзных наводнений и одно катастрофическое, в 1931 году. И что ещё хуже, холмы, на которых находилась большая часть Дерри, были иссечены маленькими протоками, один из них — Торролт-стрит, где нашли тело Шерил Ламоники. В периоды сильных дождей всегда существовала угроза, что они выйдут из берегов. «Если дождь будет продолжаться две недели, у города будет гайморит», — сказал однажды отец Заики Билла.

В пределах городского центра Кендускеаг была заключена в канал. Этот канал протяжённостью в две мили на пересечении с Мейн-стрит нырял под землю на полмили, становясь подземной речкой, а затем снова выныривал в Бассей-парке. Канал-стрит, на которой, подобно очереди уголовных преступников перед полицией, выстроились по рангу большинство деррийских баров, шла параллельно Каналу на своём выходе из города, и каждые несколько недель полиция должна была вылавливать машину какого-нибудь пьяного из воды, загрязнённой отходами текстильного производства и канализационными отходами. Время от времени в Канале ловили рыбу, но это были несъедобные мутанты.

В северо-восточной части города — Канал-сайд — река сумела забраться чуть повыше. Бойкая торговля шла вдоль неё, несмотря на редкие наводнения. Люди гуляли окало Канала, иногда держась за руки (если ветер не приносил зловоние, которое отбивало всякую романтику), а у Бассей-парка, который выходил к школе, стоявшей на противоположной стороне Канала, порой разбивали лагеря бойскауты. В 1969 году горожане были шокированы и уязвлены, узнав, что хиппи (один из них действительно нашил американский флаг на задницу штанов, и ЭТОТ розовый пед особенно выделялся) курят наркотики и продают там пилюли. К 1969 году Бассей-парк стал постоянной открытой аптекой. «Подождите, — говорили люди. — Кого-нибудь убьют, прежде чем они остановятся». И вот это свершилось. Семнадцатилетний мальчик был найден мёртвым у Канала, его вены были полны чистого героина, который ребята называют «белый дурман». После этого наркоманы покинули Бассей-парк, даже ходили слухи, что призрак того мальчика обитает в районе. История, конечно, глупая, но если она держала наркоманов и всяких проходимцев подальше от этого места, это была во всяком случае полезная глупая история.

В юго-западной части города река представляла ещё больше проблем. Здесь холмы были резко срезаны огромным ледником и далее изранены бесконечной эрозией Кендускеага и сетью её притоков; во многих местах выходил на поверхность бедрок, будто торчащие из земли кости динозавров. Старожилы из рабочего управления в Дерри знали, что осенью они могут рассчитывать на ремонт мостовой в юго-западной части города, поскольку после первого же сильного мороза бетон сжимался и становился хрупким, а затем бедрок вдруг раскалывал его, как будто земля намеревалась что-то выродить.

В мелководной почве хорошо произрастали растения с неглубокой корневой системой и морозоустойчивые — густой низкорослый кустарник, ядовитый плющ и ядовитый дуб росли повсюду, где позволяла им опора. На юго-западе земля обрушивалась в зону, которую в Дерри называли Барренс. Барренс, который можно было назвать чем угодно, но не песчаной равниной, был вообще-то грязным участком земли в полторы мили шириной и три мили длиной. С одной стороны его ограничивала Канзас-стрит, с другой — Старый мыс. Старый мыс был малодоходной разработкой под строительство, и дренаж там был настолько плохой, что постоянно велись разговоры о туалетах и канализационных стоках.

Кендускеаг бежала через центр Барренса. Город разросся к северо-востоку и на обоих её берегах, и единственно, что осталось от города в Барренсе, была насосная станция Дерри (муниципальная станция по очистке сточных вод) и городская свалка. С воздуха Барренс выглядел, как большой зелёный кинжал, указывающий на центр города.

Для Бена вся эта география, соединённая с геологией, сводилась к тому, что он знал: на правом берегу не было домов — земля там отступила. Шаткое, окрашенное в белый цвет ограждение, высотой до пояса, тянулось вдоль тротуара в целях предосторожности. Он едва-едва слышал бегущую воду; она была звуковым аккомпанементом его разыгравшейся фантазии.

Он остановился и посмотрел на Барренс, всё ещё представляя её глаза, свежий запах её волос.

Кендускеаг поблёскивала через разрывы в густой листве. Ребята говорили, что в это время года там были москиты — большие, как воробьи; другие говорили, что и приближаться к реке опасно — там оползень. Бен не верил в москитов, но оползень пугал его.

Чуть левее он увидел стаю кружащихся и ныряющих чаек: свалка. До него слабо доходил их крик. Через дорогу он видел Дерри Хайте и низкие крыши домов Старого мыса, близко подходивших к Барренсу. Справа от Старого мыса — толстый белый палец, указующий в небо — высилась водонапорная башня Дерри. Прямо под ней из земли торчала ржавая водопропускная труба, из которой обесцвеченная вода лилась с холма в мерцающий маленький проток, исчезавший в гуще деревьев и кустарников.

Дивная фантазия Бена о Беверли вдруг была прервана самым зловещим образом: что, если мёртвая рука покажется из водопроводной трубы прямо сейчас, прямо в эту секунду, пока он смотрит туда? А когда он повернётся, чтобы позвонить в полицию, то увидит там клоуна? Смешного клоуна в мешковатом костюме с большими оранжевыми пуговицами-помпонами? Предположим…

На плечо Бена упала рука, и он вскрикнул.

Раздался смех. Он повернулся, прижавшись к белой ограде, отделяющей безопасный тротуар Канзас-стрит от дикого неистового Барренса (перила чуть слышно скрипнули), и увидел стоявших там Генри Бауэрса, Белча Хаггинса и Виктора Крисса.

— Привет, Титьки, — сказал Генри.

— Чего вы хотите? — спросил Бен, стараясь, чтобы голос звучал смело.

— Я хочу избить тебя, — сказал Генри. Он, по-видимому, трезво, даже серьёзно, рассматривал эту перспективу. Но вот глаза его сверкнули. — Я научу тебя кое-чему, Титьки. Ты не будешь возражать? Ведь ты любишь выучивать новое, а?

Он потянулся к Бену. Бен ускользнул.

— Держите его, ребята.

Белч и Виктор схватили Бена за руки. Он пронзительно закричал. Это был трусливый крик, кроличий, слабый, но он ничего не мог поделать. «Пожалуйста, Господи, не дай им заставить меня кричать и не дай им разбить мои часы», — мешались мысли в голове у Бена. Он не знал, разобьют ли они его часы, но он был вполне уверен, что закричит. Он был совершенно уверен, что закричит и будет долго кричать, до тех пор, пока они с ним не покончат.

— Ого, он вопит как свинья, — сказал Виктор, скрутив запястье Бена. — Он вопит как свинья?

— Да, конечно, — хихикнул Белч.

Бен дёрнулся сначала в одну сторону, потом в другую. Белч и Виктор как бы давали ему возможность улизнуть, а потом хватали его.

Генри схватил Бена за перёд свитера и задрал его вверх, обнажив живот. Он нависал над ремнём.

— Посмотрите-ка на это брюхо! — крикнул Генри с удивлением и отвращением. — Бог ты мой!

Виктор и Белч громко засмеялись. Бен дико озирался в поисках помощи. Но никого не было видно. Позади него, внизу, в Барренсе, дремали сверчки и кричали чайки.

— Лучше прекратите! — сказал он. Он ещё не ревел, но был близок к этому. — Лучше прекратите или…

— Или что? — спросил Генри, как будто искренне заинтересовавшись. — Или что, а?

Бен вдруг обнаружил, что он думает о Бродерике Крофорде, который играл Дэна Мэттыоза в «Патруле на шоссе», — тот ублюдок был низкий, подлый, изгалялся над всеми, а потом, небось, слезами заливался. Дэн Мэттьюз избил бы ремнём этих парней прямо через ограду, на насыпи, вдрызг.

— Ох, мальчик, посмотрите-ка, малыш! — фыркнул Виктор. Белч присоединился к нему. Генри усмехнулся, но взгляд у него был всё такой же серьёзный, размышляющий, почти что грустный. И этот взгляд напугал Бена. Он понял, что его, возможно, не просто изобьют.

Как бы для подтверждения этой мысли Генри полез в карман своих джинсов и вытащил оттуда нож-пилку.

Бена охватил ужас. Генри слегка подпилил его тело с двух сторон, и он резко подался вперёд. В какой-то момент Бен подумал, что сможет убежать. Он обливался потом, и мальчики, державшие его за руки, с трудом с ним справлялись. Белч сумел ухватить его правое запястье, но не крепко. От Виктора удалось освободиться. Ещё рывок…

Но тут Генри подошёл вплотную и толкнул его. Бен отлетел назад. На этот раз ограда скрипнула громче, и он почувствовал, что она слегка подалась под его весом. Бенч и Виктор снова схватили его.

— Теперь держите его, — сказал Генри, — слышите меня?

— Да, Генри, — сказал Белч. В голосе у него послышалось некоторое беспокойство. — Он не убежит, не волнуйся.

Генри подошёл вплотную, его плоский живот почти коснулся живота Бена. Бен смотрел на него широко открытыми глазами, слёзы беспомощно текли из них. «Пойман! Я пойман!» — кричало что-то в его сознании. Он пытался прекратить эти стенания, совершенно не дававшие ему думать, но ничего не получалось. Пойман! Пойман! Пойман!

Генри вытащил нож — длинный, широкий, с его именем на лезвии. Кончик ножа блеснул в дневном солнечном свете.

— Я сейчас буду испытывать тебя, — сказал Генри тем же задумчивым тоном. — Наступили экзамены, и тебе лучше быть готовым.

Бен заплакал. Его сердце бешено колотилось в груди. Из носа текли сопли и собирались на верхней губе. У ног валялись библиотечные книги. Генри наступил на «Бульдозер», посмотрел вниз и чёрным сапёрным ботинком отшвырнул книги в сточную канаву.

— Вот первый вопрос на экзамене, Титьки. Когда кто-нибудь скажет во время выпускных экзаменов «Дай мне списать», что ты должен ответить?

— Да! — немедленно воскликнул Бен. — Я скажу да! Конечно! О'кей! Списывай, что хочешь!


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15