Кончик ножа прошёл два дюйма воздуха и упёрся в живот Бена. Он был холодный, как поднос с кубиками льда, только что вынутый из холодильника. Бен втянул живот. На миг мир почернел. Рот Генри двигался, но Бен не понимал, что он говорит. Генри был как телевизор с выключенным звуком, и мир плыл… плыл…

«Не смей размякать! — кричал панический голос. — Если ты размякнешь, он может остервенеть и убить тебя!»

Мир снова вернулся в фокус. Он увидел, что и Белч, и Виктор перестали смеяться. Они нервничали… выглядели испуганными. Это лицезрение прояснило разум Бена. Вдруг они не знают, что он собирается делать или как далеко он может зайти. Как бы ни были плохи мысли, действительность может быть хуже. Ты должен думать. Пусть ты никогда не делал этого раньше, сейчас надо думать. Потому что его глаза говорят правду: что он нервничает. Его глаза говорят, что он ненормальный.

— Это неправильный ответ, Титьки, — сказал Генри, — если любой скажет «Дай мне списать», я не дам ни хрена. Понял?

— Да — сказал Бен, его живот сотрясался от рыданий. — Да, я понял.

— Так, хорошо. Жаль, но приближаются взрослые. Ты готов к взрослым?

— Я… я думаю, что да.

К ним медленно подъезжала машина. Это был запылённый «Форд 51» с пожилыми мужчиной и женщиной, втиснутыми на переднее сиденье, как пара манекенов из универмага. Бен видел: голова мужчины медленно повернулась к нему. Генри приблизился к Бену, пряча нож от людей в машине. Бен почувствовал его кончик, упирающийся в его тело прямо над пупком. Нож был всё ещё холодный. Он не понимал, как это может быть, но он был холодный.

— Давай, кричи, — сказал Генри. — Тебе придётся собирать свои херовые кишки из своих тапочек.

Они были друг от друга на расстоянии поцелуя. Бен мог почувствовать запах фруктовой резинки изо рта Генри.

Машина проехала и продолжала двигаться по Канзас-стрит, медленно, на одной скорости, как на Турнире парада роз — Хорошо, Титьки, вот второй вопрос. Если я скажу «Дай мне списать», что ты должен сказать?

— Да. Я скажу да. Сразу же.

Генри улыбнулся.

— Хорошо. Это правильный ответ, Титьки. Теперь третий вопрос: какие гарантии, что ты никогда не забудешь этого?

— Я… я не знаю, — прошептал Бен.

Генри опять улыбнулся. Его лицо зажглось и на какой-то миг стало почти прекрасным.

— Я знаю! — сказал он, как будто открыл великую правду. — Я знаю, Титьки! Я вырежу своё имя на твоём огромном жирном пузе!

Виктор и Белч рассмеялись. На какое-то мгновение Бен почувствовал непонятное облегчение: это не могло быть ничем, кроме выдумки, — просто эти трое надумали хорошенько напугать его. Но Генри Бауэре не смеялся, и Бен вдруг понял, что Виктор и Белч смеются потому, что они уверены — было ясно — Генри не может говорить такое всерьёз. Но Генри не шутил.

Нож открылся, гладкий, как масло. Кровь выступила ярко-красной линией на бледной коже Бена.

— Эй! — закричал Виктор. Слово вышло приглушённым, словно он в испуге проглотил его.

— Держите его! — разозлился Генри. — Вы только держите его, слышите?

— Теперь на лице Генри не было ничего серьёзного и задумчивого; теперь это было перекошенное лицо дьявола.

— Чёртова ворона. Генри, не зарежь его! — кричал Белч высоким, почти как у девочки, голосом.

Затем всё случилось быстро, но Бену Хэнскому показалось, что медленно словно раз за разом щёлкнули затворы фотоаппарата, снимающего кадры для репортажа в журнале «Лайф». Паника оставила Бена. Он вдруг что-то открыл в себе и поэтому не было никакой нужды паниковать — это что-то съело панику.

При первом щелчке затвора Генри закатил ему свитер на груди. Из небольшого вертикального пореза над пупком текла кровь.

При втором щелчке затвора Генри снова вытащил нож, действуя быстро, как военный хирург-сомнамбула при воздушной бомбардировке. Снова потекла кровь.

«Назад, — холодно подумал Бен, в то время как кровь стекала вниз и собиралась у пояса джинсов. — Надо податься назад. Это единственное, куда я могу податься». Белч и Виктор больше его не держали. Несмотря на команду Генри, они от него отпрянули. Они отпрянули в ужасе. Но если бы он побежал, Бауэре схватил бы его.

При третьем щелчке затвора Генри соединил два вертикальных пореза короткой горизонтальной линией. Бен почувствовал, как кровь побежала ему в штаны, улитка с липким хвостом ползла по левому бедру.

Генри чуть отклонился назад, нахмурясь с сосредоточенностью художника, пишущего ландшафт. «После D идёт Е», — подумал Бен, и это заставило его действовать. Он подался вперёд, Генри оттолкнул его, он ударился в добела вымытый поручень между Канзас-стрит и спуском в Барренс и, подняв правую ногу, с силой толкнул ею Генри в живот. Это не было ответным ударом — так уж получилось. И всё же выражение крайнего, удивления на лице Генри наполнило его дикой радостью — чувством настолько сильным, что на какую-то долю секунды он подумал, что у него едет крыша.

Затем послышался сильный треск ломавшегося ограждения. Виктор и Белч пытались подхватить Бена, но он рухнул на задницу в водосток рядом с остатками «Бульдозера» и вслед за тем — полетел в пространство. Он летел с криком, похожим на смех.

Бен упал на спину и задницу у самой водопропускной трубы, которую он заметил раньше. Приземлись он на трубу, он мог бы сломать себе спину. Он упал на подушку из папоротника и сорняков и едва ощутил удар. Сделал кувырок назад, а затем начал скатываться вниз по склону, как ребёнок на большой зелёной горке; его свитер задрался до шеи, руки хватались за какую-то опору и пучок за пучком вырывали папоротник и сорняки.

Он видел верх насыпи (казалось невероятным, что он только что был там, наверху), удалявшийся с бешеной скоростью мультипликационных фильмов. Он видел Виктора и Белча, их округлившиеся белые лица, уставившиеся на него. Он успел даже пожалеть о своих библиотечных книгах. Затем он ударился обо что-то со страшной силой и прикусил себе язык.

Это было сброшенное дерево, и оно сдержало падение Бена, чуть не сломав ему левую ногу. Он уцепился руками за поверхность склона, со стоном дёргая ногами. Дерево остановило его на полпути. Внизу кустарник был гуще. Вода из водопропускной трубы тонкими струйками бежала по его рукам.

И тут над ним раздался пронзительный крик. Он снова посмотрел вверх и увидел, что Генри Бауэре летит над склоном с ножом, зажатым в зубах. Генри прыгнул на обе ноги, чуть отклонившись назад, и потому не потерял равновесие и не упал. Затем заскользил к гигантскому узору из отпечатков ног и бросился вниз по насыпи длинными кенгуриными прыжками.

— Я бьюююю бяяяя, Итьки! — кричал Генри с ножом во рту, и Бену не нужен был переводчик Организации Объединённых наций, чтобы понять, что Генри кричит: «Я убью тебя. Титьки!»

Теперь с хладнокровием, которое появляется в наиболее стрессовых ситуациях, Бен осознал, что он должен делать. Он сумел встать на ноги до того, как Генри настиг его. Бен сознавал, что левая штанина его джинсов распорота, и из ноги кровь течёт сильнее, чем из живота… но это поддерживало его, ибо означало, что он её не сломал. Во всяком случае, он надеялся, что так оно и есть.

Бен слегка присел, чтобы удержать ненадёжное равновесие, и когда Генри, державший теперь нож в руке прямо, как штык, схватил его одной рукой и занёс нож другой, Бен отступил в сторону. Он потерял равновесие, но падая, выставил вперёд раненую левую ногу. Генри ударился о неё голенями, и его ноги взмыли вверх. На какое-то мгновение Бен широко раскрыл рот, его ужас сменился смесью благоговейного страха и восторга. Генри Бауэре, казалось, плыл, прямо как Супермен, над упавшим деревом, которое только что остановило Бена. Его руки были вытянуты прямо перед собой — Джордж Ривс так держал руки на телевизионных шоу. Да только то, что Джордж Ривс всегда казался летящим, было так же естественно, как принять ванну или пообедать на балконе. А Генри выглядел так, будто кто-то врезал ему горячей кочергой по заду. Его рот открывался и закрывался. Слюна ниточкой текла из уголков рта и скоро растянулась до мочки его уха.

Вслед за этим Генри с шумом рухнул на землю. Нож вылетел у него из руки. Он перевернулся через плечо, упал на спину и покатился в кусты с ногами враскорячку. Раздался пронзительный крик. Глухой звук. И затем тишина.

Бен сидел ошеломлённый, глядя на то место в густых зарослях, где исчез Генри. Вдруг камни и галька запрыгали вокруг. Он посмотрел вверх. По насыпи спускались Виктор и Белч. Они двигались осторожнее, чем Генри, и поэтому медленнее, но добрались бы до него секунд за тридцать и даже меньше, если бы он ничего не предпринял.

Он застонал. Кончится ли когда-нибудь это сумасшествие?

Не отрывая от них глаз, Бен вскарабкался на сваленное дерево и пополз по насыпи, тяжело дыша. У него была острая боль в боку. Адски болел его язык. Кусты теперь были высотой с него. Резкий запах какой-то дикорастущей зелени ударил ему в нос. Где-то поблизости резвилась меж камней вода.

Его ноги заскользили, и он снова пошёл, шатаясь, ударяясь руками о выступавшие камни, отбиваясь от шипов, которые цеплялись за его свитер, вырывая куски материи и раздирая руки и щёки.

Лотом он сидел с ногами в воде. Здесь вился маленький искривлённый ручей, который справа от Бена перегораживал мощный заслон из деревьев. Там было темно, как в пещере. Он посмотрел и увидел, что Генри Бауэре лежит на спине посредине потока. В полуоткрытых глазах были видны только белки. Кровь сочилась из уха и бежала тонкими струйками.

О, Боже мой! Я убил его! Я убийца. Боже мой!

Забыв, что Белч и Виктор позади него (или, возможно, понимая, что они потеряли интерес к тому, чтобы вышибить из него говно, когда обнаружили, что их Бесстрашный Вождь мёртв), Бен прошёл, брызгаясь, двадцать футов вверх по течению к тому месту, где лежал Генри — рубашка в клочья, джинсы промокли дочерна, одного ботинка нет. Бен смутно сознавал, что от его собственной одежды мало что оставалось и что тело его, покрытое болячками и ранами, превратилось в одну большую развалину. Хуже всего было с левой лодыжкой — она уже распухла в его промокшем ботинке, и, щадя её, он ступал с большой осторожностью, как моряк, оказавшийся на берегу впервые после длительного плавания.

Он наклонился над Генри Бауэрсом. Глаза Генри широко раскрылись. Он схватил Бена за икру исцарапанной и окровавленной рукой. Рот его двигался, и хотя ничего, кроме серии свистящих вдохов оттуда не выходило, Бен мог всё-таки различить, что он говорит: «Убью тебя, жирное дерьмо».

Генри пытался привстать, используя как опору ногу Бена. Бен резко отпрянул. Рука Генри скользнула, затем упала. Бен отлетел, хватаясь руками за воздух, и за последние четыре минуты третий раз упал на задницу. И снова прикусил язык. Вокруг него взмыли водяные брызги. Круги пошли перед его глазами, но это ему было по фигу, — ему по фигу было бы, если бы он нашёл горшок золота. Он страшился за свою несчастную жирную жизнь.

Генри перевернулся. Попытался встать. Упал. Сумел приподняться на четвереньки. И, наконец, шатаясь, встал на ноги. Тёмным взглядом уставился на Бена. Его туловище качалось из стороны в сторону, как обёртка кукурузного початка на сильном ветру.

Бен вдруг разозлился. Больше, чем разозлился. Он был взбешён. Он шёл с библиотечными книгами под мышкой, мечтал о невинном поцелуе Беверли Марш, никому не мешая. И посмотрите. Только посмотрите! Штаны порваны. Левая лодыжка, может быть, разбита, но уж наверняка растянута. Нога вся в болячках, язык поцарапан, на животе монограмма Генри чёрт возьми! — Бауэрса. Но, вероятно, именно мысль о книгах, за которые он в ответе, взывала к мщению.

Он потерял библиотечные книги, в голове у него возникла картина: укоризненные глаза миссис Старретт, когда он расскажет ей об этом. Какой бы ни была причина — порезы ли, растяжение, библиотечные книги или даже мысль о насквозь промокшем и, возможно, нечитабельном экзаменационном листе в его заднем кармане, — этого было достаточно, чтобы начать действовать. Он подошёл к Генри и ударил его прямо по яйцам.

Генри издал страшный крик, который вспугнул птиц с деревьев. В течение минуты он стоял с широко расставленными ногами, руки его закрывали промежность, и он, не веря глазам своим, смотрел на Бена.

— Ой! — сказал он слабо.

— Хорошо, — сказал Бен.

— Ой, — сказал Генри ещё более слабым голосом.

— Хорошо, — снова сказал Бен.

Генри медленно опустился на колени, как бы даже не падая, а складываясь. Он всё ещё смотрел на Бена неверящим тёмным взглядом.

— Ой.

— Хорошо, чёрт возьми, — сказал Бен.

Генри упал на бок, всё ещё хватаясь за яички, и начал медленно перекатываться с боку на бок.

— Ой! — стонал он. — Мои яйца. Ой! Ты разбил мне яйца. Ой-ой!

У Генри стала появляться сила, и Бен отошёл на шаг. Ему было не по себе от того, что он сделал, но его наполняло и чувство праведности своего деяния.

— Ой!.. моя чертога мошонка… ой-ой!.. о, мои чёртовы ЯЙЦА!

Бен, может быть, и остался бы здесь на какое-то время — может быть, даже до тех пор, пока Генри не пришёл бы в себя окончательно, чтобы идти за ним, но как раз в этот момент острый камень угодил ему в голову над правым ухом, и он почувствовал тёплую струящуюся кровь. Сперва Бен подумал было, что его ужалила оса.

Он повернулся и увидел двоих мальчишек, крупными шагами идущих к нему по середине потока. У каждого была пригоршня округлённых камешков. Виктор запустил один — просвистевший мимо уха Бена. Он увернулся, но ещё один камешек попал ему в правую коленку, заставив вскрикнуть от резкой боли. Третий пролетел мимо его скулы с правой стороны.

Бен достиг дальней насыпи и вскарабкался на неё как можно быстрее, хватаясь за выступающие корни и выдёргивая из земли кустарник. Он забрался наверх (один последний камень ударил его в задницу, когда он поднимался) и быстро посмотрел через плечо назад.

Белч на коленях стоял возле Генри, а Виктор — в десяти футах от него стрелял камнями; один, размером с бейсбольный мяч, пронёсся сквозь кустарник рядом с Беном. Он достаточно насмотрелся; в самом деле, более чем достаточно. Хуже всего, что Генри Бауэре снова поднимался. Бен повернулся и с трудом стал пробиваться через кусты в западном, как он надеялся, направлении. Если бы ему удалось подойти к Барренсу со стороны Старого мыса, он смог бы попросить у кого-нибудь полдоллара и доехать домой на автобусе. А добравшись туда, он бы запер за собой дверь и сунул всю рваную окровавленную одежду в мусор, и этот безумный сон в конце концов ушёл бы. Бен представил, как он сидит на стуле у себя в гостиной после ванной, в ярком красном банном халате, смотрит мультики Дэффи Дака и пьёт молоко через клубничную соломинку. «Держись за эту мысль, — сказал он себе сурово, — и продолжай идти».

Кусты били его по лицу. Бен отводил их. Колючки цеплялись за него. Он пытался не обращать на них внимания. Он подошёл к плоскому, чёрному, грязному участку земли. Широкий заслон бамбуковидной растительности тянулся через него, и от земли поднималось зловоние. Зловещая мысль (зыбучий песок)тенью прошла на переднем плане его сознания при виде блеска стоячей воды в глубине зарослей псевдобамбука. Он не хотел идти туда. Даже если это не зыбучий песок, грязь всосёт его спортивные тапочки. Он повернул направо и побежал вдоль бамбуковых зарослей, пока не попал наконец в полосу настоящего леса.

Деревья, главным образом ели, были толстые, росли повсюду, борясь друг с другом за пространство и солнце, но мелколесья здесь было меньше, и он мог двигаться быстрее. Бен не знал теперь точно, в каком направлении идти, но думал, что он всё же в выигрыше. Дерри подступал к Барренсу с трёх сторон, а с четвёртой был ограничен тем местом, где велись работы по расширению дорожной магистрали. Рано или поздно он где-нибудь выйдет.

Его живот болезненно пульсировал, и он задрал кверху то, что осталось от его свитера, чтобы посмотреть, что там такое. Он поморщился и присвистнул. Его живот был похож на гротескный шар с рождественской ёлки: везде красные потёки спёкшейся крови и зелёная грязь от ползанья по насыпи. Он снова заправил свитер. Смотреть на это безобразие было неприятно.

Теперь впереди послышалось однообразное, едва различимое жужжание.

Взрослый человек, сосредоточенный на том, как бы поскорее выбраться отсюда (москиты теперь обрушились на Бена, и хотя размером они были поменьше воробьёв, всё же достаточно большие), проигнорировал бы это жужжание или вовсе не услышал бы его. Но Бен был мальчик, и он уже прошёл через страх. Он отклонился влево и пробрался сквозь низкие лавровые кусты. За ними из земли торчали верхние три фута цементного цилиндра шириной около четырёх футов. Он был закрыт цементной крышкой со смотровым отверстием. На крышке были слова: УПРАВЛЕНИЕ КАНАЛИЗАЦИОННЫМ КОЛЛЕКТОРОМ ДЕРРИ. Звук, это было скорее приглушённое жужжание, чем гул, исходил откуда-то из глубины, изнутри.

Бен приложил один глаз к смотровому отверстию, но ничего не увидел. Он мог только слышать жужжание и бегущую там внизу воду. Он сделал вдох, почувствовал кислый запах, промозглый и зловонный, и с отвращением подался назад. Это была канализация. Или, может быть, одновременно и канализация, и сточный коллектор — их было полно в подвластном наводнениям Дерри. У него по коже пробежал холодок. Часть канализации была запрятана от глаз, но часть выходила наружу — бетонный цилиндр, торчавший из земли. За год до этого Бен прочёл «Машину времени» Герберта Уэллса, сначала классический комикс, а затем саму книгу. Этот цилиндр с железным покрытием, имеющий смотровую щель, напомнил ему о колодцах, которые ведут в страну ужасных Морлоков.

Он быстро отошёл от трубы, пытаясь опять держаться запада. Он увидел маленький просвет и направился туда, следя, чтобы тень его была позади. Затем пошёл прямо.

Минут через пять он снова услышал впереди бегущую воду и голоса. Голоса ребят.

Он остановился и прислушался, и вот тогда-то услышал треск ломаемых веток и голоса позади себя. Они были отлично узнаваемы. Они принадлежали Виктору, Белчу и единственному и неповторимому Генри Бауэрсу.

Оказалось, кошмар ещё не кончился.

Бен осмотрелся вокруг, ища, куда бы спрятаться.

Он вышел из своего укрытия через два часа, ещё грязнее, чем был до того, но несколько посвежевший. Это казалось невероятным, но он подремал.

Когда он услышал тех троих за собой, он остолбенел, как животное, пойманное фарами грузовика. Парализующая сонливость напала на него. Мысль просто лечь, свернувшись клубком, как ёжик, и позволить им делать всё, что заблагорассудится, пришла ему в голову. Это была сумасшедшая мысль, но она казалась хорошей мыслью.

Но вместо этого Бен пошёл на звук бегущей воды, на голоса тех, других ребят. Он пытался разобрать их голоса, расслышать, что они говорят, — всё, что угодно, только бы избавится от устрашающего паралича духа. Какой-то проект. Они говорили о каком-то проекте. Один-два голоса были даже немного знакомы. Раздался всплеск воды и тут же взрыв добродушного смеха. Смех вызвал в Бене какое-то странное желание и заставил ещё больше осознать опасность своего положения.

Если его поймают, нельзя впутывать в это дело мальчишек. Бен снова повернул направо. Как у многих крупных людей, у него была очень лёгкая поступь. Он подошёл достаточно близко к игравшим мальчикам, чтобы увидеть их снующие взад-вперёд тени между ним и блестевшей водой, но они его не видели и не слышали. Постепенно голоса начали удаляться.

Он вышел на узкую тропинку, проложенную на голой земле. Минуту рассматривал её, затем тряхнул головой, пересёк тропинку и углубился в мелколесье. Теперь он шёл медленнее, раздвигая кусты, а не наступая на них. Он всё ещё двигался в основном параллельно потоку, у которого играли дети. Даже через заслонявшие поле зрения кусты и деревья он смог разглядеть, что поток здесь намного шире, чем в том месте, куда упали он и Генри.

Здесь был ещё один бетонный цилиндр, едва видимый среди путаницы черничных зарослей, и он спокойно жужжал про себя. Позади насыпь обрывалась в поток, старый сучковатый вяз криво склонялся над водой. Его корни, наполовину выставленные наружу из-за эрозии берега, выглядели, как спутанные грязные волосы.

Надеясь, что здесь нет насекомых или змей, но слишком уставший и испуганный, чтобы всерьёз озаботиться этим, Бен спустился между корнями вниз, в мелкую пещеру. Он отпрянул, когда корень сердито ткнул его, как палец. Потом немного поменял положение, и стало удобнее.

Сюда и подошли Генри, Белч и Виктор. Что-то словно влекло их на эту тропу. Какой-то миг они стояли совсем рядом и, вытянув руку из своего тайника, он мог бы дотронуться до них.

— Держу пари, он где-то здесь, — сказал Белч.

— Ну хорошо, пойдём выясним, — ответил Генри, и они пошли назад тем путём, каким пришли.

Через несколько минут Бен услышал, как он заорал:

— Что за хреновину вы здесь делаете, парни?

Последовал какой-то ответ, но Бен не расслышал: дети были слишком далеко, да и река, это была, разумеется, Кендускеаг, очень шумела. Но голос у парня был испуганный. Бен мог только почувствовать ему.

Затем Виктор Крисс сказал что-то, совсем непонятное Бену:

— Хреновая запруда сопляков. — Запруда сопляков? А может, Виктор сказал: хреновая компашка сопляков?

— Давай-ка сломаем её! — предложил Белч.

Последовали крики протеста, кто-то закричал от боли, кто-то заплакал. Да, Бен мог посочувствовать им. Не сумев поймать его (по крайней мере, пока что), они решили отыграться на других детях.

— Конечно, ломай её, — сказал Генри.

Всплески. Крики. Утробный смех Белча и Виктора. Полный страдания, взбешённый крик одного из ребят.

— Держи своё говно при себе, заика-уродец, — сказал Генри Бауэре. — Я не намерен больше терпеть говна ни от кого.

Раздался треск. Шум бегущей воды усилился, и на мгновение поток взревел, перед тем, как снова успокоиться. Бен мгновенно понял. Хреновая запруда сопляков, да, вот что сказал Виктор. Дети — двое или трое, как ему послышалось, когда он шёл мимо, — строили запруду. Генри и его друзья только что разнесли её. Бену даже показалось, что он знает одного из этих мальчиков. Единственный «заика-уродец», которого он знал по школе в Дерри, был Билл Денбро из параллельного пятого класса.

— Ты не должен был этого делать! — выкрикнул тонкий испуганный голос, и Бен узнал и этот голос, хотя сразу не смог соотнести его с лицом.

— Зачем ты это сделал?

— Потому что мне так захотелось, болваны! — разъярился снова Генри.

Раздался глухой звук. Кто-то закричал от боли. Затем последовал плач.

— Заткнись, — сказал Виктор. — Заткнись, ты, а то я вырву твои уши и подвяжу их под подбородком.

Плач перешёл в прерывистые всхлипывания.

— Мы пошли, — сказал Генри, — но прежде я хочу узнать одну вещь. Вы за последние десять минут не видели жирного парня? Большого жирного парня в крови и порезах?

Короткий ответ мог означать только «нет».

— Уверены?

— спросил Белч. — Лучше быть больше уверенными, нюни.

— Я у-у-уверен, — ответил Билл Денбро.

— Пошли, — сказал Генри. — Он, возможно, перешёл туда вброд.

— Та-та, мальчики, — сказал Виктор Крисс. — Это была запруда сопляков, поверьте мне. Ни к чёрту не годится.

Звуки шлёпанья по воде. Снова донёсся голос Белча, но теперь уже дальше. Бен не мог разобрать слов. Да он и не хотел разбирать слова. Мальчик вблизи снова заплакал. Другой его успокаивал. Бен решил, что их двое — Заика Билл и плачущий.

Он попусидея-полулежал в своём укрытии, слушая двух мальчиков у реки и затихающие голоса Генри и его динозавров-приятелей, рвущихся к дальней стороне Барренса. Солнечный свет блеснул ему в глаза, кругляшки света замелькали на спутанных корнях над ним и вокруг него. Здесь было грязно, но уютно и… безопасно. Звук бегущей волны успокаивал. Даже плач ребёнка действовал умиротворяюще. Его собственные боли притупились, как бы сошлись в один узел; голоса динозавров полностью растворились в воздухе. Он немножко обождал, просто чтобы убедиться, что они не возвращаются.

Бен мог слышать вибрацию дренажных механизмов в земле, мог даже ощущать её: низкое, непрерывное колебание передавалось из земли корню, к которому он прислонился, а от корня — его спине.

Он снова подумал о Морлоках, об их обнажённой плоти; он представил себе, что она бы пахла, как промозглый и вонючий воздух, который исходил из смотровых отверстий того железного покрытия. Он подумал об их колодцах, загнанных глубоко под землю, колодцах с ржавыми лестницами по сторонам. Он задремал, и в этот момент его мысли стали сном.

Ему снились Морлоки. Ему снилось то, что с ним случилось в январе, то, что он никак не мог рассказать своей матери.

Был первый день занятий после долгого рождественского перерыва. Миссис Дуглас попросила добровольца остаться после уроков и помочь ей пересчитать книги, которые были получены прямо перед каникулами.

Бен поднял руку.

— Спасибо тебе, Бен, — сказала миссис Дуглас, одарив его улыбкой столь восхитительной, что она согрела его до кончиков носков.

— Лизоблюд вонючий, — шёпотом заметил Генри Бауэре.

Это был тот зимний день в штате Мэн, который был и самым лучшим, и самым худшим: безоблачный, до слёз ясный, но пугающе холодный. В довершение к десятиградусному морозу дул сильный ветер, который колол и сёк лицо.

Бен считал книга и выкрикивал номера; миссис Дуглас их записывала (совершенно не перепроверяя его работу, гордо отметил он), а затем оба они понесли книги в хранилище через залы, гае дремотно позвякивали батареи. Сначала школа была полна звуков: треск закрывающихся дверей, перестук печатной машинки миссис Томас в конторе, нервный удар-удар-удар баскетбольных мячей в гимнастическом зале, скольжение и удары спортивных туфель, когда игроки двигались к корзинам или дрались за мяч на полированном деревянном полу.

Понемногу эти звуки прекратились, только позвякивали батареи, слышалось виш-виш метлы мистера Фазио, сметавшего опилки на полу в зале, да завывание ветра за окном.

Бен посмотрел в единственное узкое окно книгохранилища и увидел, что свет на небе быстро меркнет. Было четыре часа, и надвигались сумерки. Крупинки сухого снега носились вокруг заледенелого гимнастического зала и кружились между качелями, которые прочно вмёрзли в землю. Только апрельская оттепель сломает эти зимние сварные швы. На Джексон-стрит никого не было видно. Он посмотрел ещё минуту: вдруг какая-нибудь машина проедет через перекрёсток Джексон-Витчем, но машины не было. Все в Дерри спасались, и миссис Дуглас просто умерла бы или спаслась бегством от того, что он видел отсюда.

Он посмотрел на неё и понял, что она чувствует почти то же самое, что он. Он мог определить это по выражению её глаз. Они были глубокие, задумчивые и отсутствующие — не глаза сорокалетней школьной учительницы, а глаза ребёнка. Её руки были сложены под грудью, как будто бы в молитве.

«Я боюсь, — подумал Бен, — и она тоже боится. Но чего мы боимся?»

Он не знал. Она посмотрела на него и коротко, несколько смущённо засмеялась.

— Я тебя слишком задержала, — сказала она, — извини, Бен.

— Ничего страшного. — Он посмотрел на свои ботинки. Он её немножко любил — не той искренней, откровенной любовью, какую он питал к мисс Тибодо, своей учительнице первого класса… но всё же он любил её.

— Будь я за рулём, я бы тебя подвезла, — сказала она, — но я не за рулём. Муж заберёт меня где-то в четверть пятого. Если бы ты подождал, мы могли бы…

— Нет, спасибо, — сказал Бен. — Я должен добраться до дому раньше.

На самом деле это была неправда, но перспектива встретиться с мужем миссис Дуглас вызывала в нём какое-то странное отвращение.

— Может, твоя мама могла бы…

— Она тоже не водит машину, — сказал Бен. — Всё будет в порядке. Мой дом всего лишь в миле отсюда.

— Миля — это близко при хорошей погоде, но в такую погоду миля — длинный путь. Ты зайдёшь куда-нибудь погреться, если замёрзнешь, ладно, Бен?

— Да, конечно. Я зайду в Костелло-маркет, обогреюсь там у печки или ещё где-нибудь. Мистер Гедро не будет возражать. И я надену тёплые брюки. И мой новый рождественский шарф.

Он вроде бы убедил миссис Дуглас, она снова посмотрела в окно.

— Там, кажется, так холодно, — сказала она. — Так… так враждебно.

Он не знал этого слова, но точно знал, что она имела в виду. Что-то только что произошло. Но что?

И вдруг понял: он увидел человека, а не просто учительницу. Вот что случилось. И лицо у неё было совсем другое, новое, — лицо усталого поэта. Он ясно представил себе, как она идёт домой с мужем, садится рядом с ним в машину со сложенными руками, шумит мотор, а он рассказывает ей о своём дне. Представил себе, как она готовит ему обед. Странная мысль пронзила его мозг и праздный вопрос вертелся на языке: «У вас есть дети, миссис Дуглас?»

— В это время года я часто думаю, что людям не предназначено жить так далеко на север от экватора, — сказала она. — По крайней мере, не на этой широте.

Затем она улыбнулась, и необычное выражение исчезло из её глаз, или с её лица — он увидел её такой, как всегда. «Ты никогда больше не увидишь её такой необычной, никогда», — подумал он в смятении.

— До самой весны я буду чувствовать себя старой, а затем снова молодой. И так каждый год. Ведь у тебя всё будет в порядке, Бен?

— Всё будет отлично.

— Да, я тоже так думаю. Ты хороший мальчик, Бен.

Он снова посмотрел на кончики своих носков, краснея и любя её больше, чем когда-либо.

В вестибюле мистер Фазио сказал:

— Будь осторожен, берегись этого кусачего мороза, парень, не поднимая головы от красных опилок.

— Ладно.

Бен надел тёплые штаны. Он был мучительно несчастлив, когда мать настаивала, чтобы он носил их и нынешней зимой в особенно холодные дни, потому что считал, что это одежда для малышей, но сегодня был рад, что штаны на нём. Он медленно пошёл к двери, застёгивая куртку, натягивая перчатки. Вышел и постоял на верхней ступеньке крыльца, дожидаясь, пока дверь за ним захлопнется.