— Особенно «Благодарного покойника», — сказала она, и он рассмеялся.

На этот раз она засмеялась в ответ.

— Ты знаешь самое важное — вещи, на которые я надеюсь.

— Да. Думаю, что знаю. Но это… — она замолчала, покачала головой, немного подумала. — Насколько этот звонок связан с твоим братом?

— Дай я сам к этому подойду. Не гони волну, иначе я не смогу. Это так огромно и так… так чудовищно ужасно… что я содрогаюсь. Видишь ли… мне никогда не приходило в голову рассказывать тебе о Джорджи.

Она посмотрела на него, нахмурилась, слабо покачала головой. — Я не понимаю.

— Я пытаюсь сказать тебе, Одра, что даже не ДУМАЛ о Джорджи в течение двадцати лет или более.

— Но ведь ты говорил мне, что у тебя был брат по имени…

— Я назвал ФАКТ, — сказал он. — И всё. Его имя было словом. Оно не бросало никакой тени на мой разум.

— Но мне кажется, оно бросало тень на твои сны, — сказала Одра.

Её голос был очень спокойным.

— Стенания? Плач?

Она кивнула.

— Думаю, ты права, — сказал он. — На самом деле, ты почти полностью права. Но ведь сны, которые ты не помнишь, не считаются, правда?

— Ты в самом деле вовсе никогда не думал о нём?

— Да.

Она с сомнением покачала головой. — Даже о том, как ужасно он умер?

— До сегодняшнего дня. Одра.

Она посмотрела на него и снова покачала головой.

— Ты спросила меня, перед тем как мы поженились, есть ли у меня братья и сёстры, и я сказал, что у меня был брат, который умер, когда я был ребёнком. Ты знала, что родителей у меня нет, а поскольку у тебя большая родня, это и заняло всё наше внимание. Но сегодня — новое.

— Что ты имеешь в виду?

— Не только Джордж был в этой чёрной дыре. Я не думал о САМОМ ДЕРРИ двадцать лет. Ни о людях, с которыми общался — Эдди Каспбрак, Ричи Рот, Стэн Урис, Бев Марш… — он пробежал руками по волосам и нервно засмеялся. — Это как случай амнезии и настолько серьёзный, что ты даже не знаешь, что она у тебя есть. И когда Майкл Хэнлон позвонил…

— Кто это Майкл Хэнлон?

— Ещё один парень, с которым мы контачили — с которым я контачил после смерти Джорджа. Конечно, теперь он уже не парень. Как и все мы. Это был Майкл на телефоне, трансатлантическая связь. Он сказал:

— Алло, я попал в квартиру Денбро? — и я сказал да, и он сказал:

— Билл? Это ты? и я сказал да, и он сказал:

— Это Майкл Хэнлон. — Это ровным счётом ничего для меня не значило, Одра. Он мог быть, к примеру, продавцом энциклопедии или записей Берла Ивса. Потом он сказал:

— Из Дерри. — И когда он это сказал, как будто бы дверь открылась внутри меня и какой-то страшный свет засветил, и я вспомнил, кто это. Я вспомнил Джорджа. Я вспомнил всех остальных. Всё это случилось…

Билл стиснул пальцы.

— Да. И я знал, что он будет просить меня приехать.

— Вернуться в Дерри.

— Да. — Он снял очки, протёр глаза, посмотрел на неё. Никогда в жизни она не видела человека, который бы выглядел таким испуганным. — В Дерри. Потому что мы обещали, — сказал он, — мы обещали. Все мы. Дети. Мы стали в круг у протоки, бегущей через Барренс, держась за руки, и мы резали ладони кусочком стекла, как будто хотели породниться, только это была не игра.

Он протянул к ней руки, и она увидела в центре каждой ладони лесенку из белых линий — раненую ткань. Она держала его руки в своих — бессчётное число раз, но никогда раньше не замечала этих шрамов на его ладонях. Они были слабые, но она бы подумала…

А вечер! Тот вечер!

Не тот, где они познакомились, хотя этот второй вечер соотносился с первым, как концовка с книгой, потому что он был прощальным после завершения съёмок «Ловушки Чёрного Дьявола». Было шумно и пьяно, разгульно. Пожалуй, даже похлеще, чем на других таких же вечеринках, на которых она бывала, потому что съёмка прошла лучше, чем все они могли ожидать, и все они знали это. Для Одры Филипс вечер был прекрасным, потому что она влюбилась в Уильяма Денбро.

Как звали ту самозваную гадалку? Одра помада только, что та была одним из двух помощников гримёра. В какой-то момент вечеринки девушка сорвала с себя блузку, обнажая очень экстазный бюстгальтер, и повязала её вокруг головы, как шарф у цыганки. Разгорячённая дымом и вином, она остаток вечера или пока не ушла, читала по руке…

Одра не могла теперь вспомнить, были ли предсказания девушки хорошими или плохими, мудрыми или глупыми: ей было очень хорошо в тот вечер. Но она помнила, что в какой-то момент девушка схватила ладонь Билла и, сравнив её со своей собственной, заявила, что они совершенно одинаковые. «Мы близнецы в жизни», сказала она. Одра помнила: она более чем ревниво следила за тем, как девушка водила по линиям на его ладони своим великолепно накрашенным ногтем — как глупо это было, в миражном киномире, в этой киношной субкультуре, где мужчины так же запросто, обыденно похлопывают женские попки, как нью-йоркцы трогают свои щёки! Но в исследовании гадалки было что-то интимное, затянувшееся.

Тогда на ладонях Билла не было никаких маленьких белых шрамов.

Она наблюдала за этой шарадой глазами ревнивой возлюбленной, и она доверяла этому воспоминанию. Доверяла ФАКТУ.

И сейчас сказала это Биллу.

Он кивнул. — Ты права. Их тогда не было. И хотя я не могу поклясться в этом, думаю, их не было и прошлой ночью, в «Плоу и Барроу». Мы стали меряться руками на пиво и, я думаю, я бы заметил.

Он усмехнулся. Усмешка была сухой, лишённой юмора, испуганной.

— Я думаю, они вернулись, когда позвонил Майкл Хэнлон. Вот что я думаю.

— Билл, это невозможно. — Она потянулась за сигаретами.

Билл смотрел на свои руки. — Стэн сделал это, — сказал он. — Разрезал ладони осколком бутылки из-под «Кока-колы». Теперь я отчётливо вспоминаю это. — Он посмотрел на Одру, и глаза его за очками выглядели больными, непонимающими.

— Я помню, как этот кусок стекла мерцал на солнце. Он был от новой бутылки, прозрачный. Раньше бутылки «Кока-колы» были зелёными, ты помнишь?

— Она покачала головой, но он не видел. Он всё ещё изучал свои ладони. — Я помню, что Стэн резал свои руки последним, притворяясь, будто намерен не просто надрезать ладони, а полоснуть по запястью. Я думаю, это была глупость, но я подался к нему… чтобы остановить его. Потому что секунду-две он выглядел серьёзным.

— Билл, не надо, — сказала она низким голосом. На этот раз, чтобы зажигалка не дрожала в руке, ей понадобилось обхватить запястье другой рукой — так полицейский держит пистолет на стрельбище. — Шрамы не могут возвращаться. Они или есть, или их нет.

— Ты их видела раньше, а? Ты это говоришь мне?

— Они едва заметны, — сказала Одра резче, чем хотела.

— Мы истекали кровью, — сказал он. — Мы стояли в воде недалеко от того места, где Эдди Каспбрак, Бен Хэнском и я построили плотину…

— Ты имеешь в виду архитектора, да?

— Есть архитектор с таким именем?

— Боже, Билл, он построил новый центр связи Би-би-си! И до сих пор ведутся споры, мечта это или неудача!

— Ну, я не знаю, тот же это парень или нет. Это кажется невероятным, но кто знает. Тот Бен, которого я знал, классно строил. Мы все стояли там, и я держал левую руку Бев Марш в своей правой, и правая рука Ричи Тозиера была в моей левой. Мы стояли в воде, как будто принимали крещение, и на горизонте я видел деррийскую водонапорную башню.

Она была такой белой, какой представляется воображению одеяние архангелов, и мы пообещали, поклялись, что если это не кончилось, что если это возобновится, мы вернёмся. И мы бы сделали это. И остановили. Навсегда.

— Остановили ЧТО? — закричала она, внезапно разъярившись на него. — Что остановили? Что за чушь ты несёшь?

— Лучше бы ты не спрашивала… — начал Билл и остановился. Она увидела, как выражение ужаса распространяется по всему его лицу, как пятно. — Дай сигарету.

Она протянула ему пачку. Он закурил. Она никогда не видела, чтобы он курил.

— Я ещё и заикался.

— Заикался?

— Да. Тогда. Ты говорила, что я был единственным человеком в Лос-Анджелесе, который осмеливался говорить медленно. Но правда была в том, что я не осмеливался говорить быстро. Это был не плод размышлений.

И не рассуждение. И не мудрость. Все исправившиеся заики говорят очень медленно. Это один из известных ходов, также как своё второе имя надо вспомнить прямо перед тем как представляешься, потому что у заик более всего проблем с существительными, и слово, которое причиняет самое большое беспокойство, — это их собственное имя.

— Заикался. — Она улыбнулась лёгкой улыбкой, как будто он пошутил и она потеряла нить.

— До смерти Джорджа я заикался умеренно — сказал Билл, и уже начал слышать, как слова повторяются в его мозгу, как будто бесконечно разделённые во времени; он говорил гладко, медленно и размеренно, но мысленно слышал, как такие слова, как «Джбрижи» и «умеренно», наскакивают одно на другое, становясь Джджджорджи и уммеренно. — Я имею в виду, что у меня было несколько действительно ужасных моментов — обычно, когца меня вызывали, и особенно, если я действительно знал ответ и хотел ответить. После смерти Джорджа пошло намного хуже. Потом, где-то в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, стало улучшаться. Я поехал в Чеврус Хай в Портленде, и там был классный логопед, миссис Томас. Она научила меня некоторым уловкам. Наподобие того, чтобы думать о втором имени непосредственно перед тем, как говоришь: «Привет, я Билл Денбро». Я брал уроки французского, и она научила меня переключаться на французский, если я застреваю на слове. Если ты чувствуешь себя, как самая большая жопа в мире, снова и снова произнося «кккк», как заезженная запись, переключайся на французский, и снова сорвётся с твоего языка. И как только ты сказал это по-французски можешь возвращаться к английскому и сказать «эта книга» без всяких проблем. И если ты спотыкаешься на словах, начинающихся с «с», можно шепелявить. Никакого заикания. Всё это помогало, но главным образом надо было забыть Дерри и всё, что случилось там. И это произошло. Когда мы жили в Портленде и я собирался в Чеврус. Я не сразу всё забыл, но оглядываясь назад, сказал бы, что это случилось через замечательно короткий промежуток времени. Месяца через четыре, не более, моё заикание и мои воспоминания стёрлись одновременно. Кто-то вымыл доску, и все старые уравнения исчезли.

Он выпил остатки сока. — Когда я заикнулся на слове «спросить» несколько секунд назад, это было впервые за двадцать один год.

Он посмотрел на неё.

— Сначала шрамы, потом заиккание. Ты сслышишь?

— Ты делаешь это намеренно! — сказала она, сильно испугавшись.

— Нет. Я думаю, человека в этом убедить нельзя, но это так.

Заикание смешит.

Одра. Страшно. На одном уровне ты даже не сознаёшь, как это происходит. Просто… Что-то ещё ты слышишь в своей голове. Как будто часть твоего мозга на минуту опережает остальной.

Он встал и беспокойно обошёл комнату. Он выглядел усталым, и она с тревогой подумала, как упорно он работал почти тринадцать последних лет, как будто талант можно измерить неистовством, почти что безостановочностью работы. Мысль, которая пришла ей в голову, была тревожной, и она попыталась отогнать её, но напрасно.

Предположим, что Биллу звонил не Ральф Фостер, приглашающий его в «Плау и Бэрроу» на хандрестлинг или трик-трак на часок, и не Фредди Файерстоун, продюсер «Комнаты на чердаке» по какому-нибудь вопросу?

Но тогда напрашивалась мысль, что всё это дело «Дерри-Майкл Хэнлон» было ничем иным, как галлюцинацией. Галлюцинацией, вызванной начинающимся нервным расстройством.

Но шрамы.

Одра — как ты объяснишь эти шрамы?

Он прав. Их не было, а сейчас они есть. Это правда, и ты знаешь её.

— Расскажи мне остальное, — сказала она. — Кто убил твоего брата Джорджа? Что ты и эти другие дети сделали? Что вы обещали?

Он подошёл к ней, встал перед ней на колени, как старомодный поклонник с просьбой о руке и сердце и взял её руки.

— Я думаю, я мог бы рассказать тебе, — сказал он мягко. — Я думаю, если бы я действительно хотел, то мог бы. Многого я не помню даже сейчас, но раз я начал говорить, оно придёт. Я могу ощущать эти воспоминания… ожидать рождения. Они как облака, несущие дождь. Только этот дождь очень грязный. Растения, которые вырастают после такого дождя, — монстры. Может быть, я могу встретиться с ними…

— Они знают?

— Майкл сказал, что он зовёт всех. Он думает, они все приедут… кроме, может быть, Стэна. Он сказал, что голос Стэна звучал как-то странно.

— Это всё звучит для меня странно. Ты очень пугаешь меня, Билл.

— Извини, — сказал Билл и поцеловал её. Это было похоже на поцелуй незнакомца. Она почувствовала, что ненавидит этого человека — Майкла Хэнлона. — Я думал, я должен объяснить столько, сколько могу; я думал, так будет лучше, чем сжиматься и дрожать ночью. Я полагаю, некоторые из них как раз так и дрожат сейчас. Но я должен ехать. И я думаю, Стэн будет там, неважно, что голос его звучал странно. Или, может быть, это потому, что я не могу представить себе, что не еду.

— Из-за твоего брата?

Билл медленно покачал головой. — Я мог бы тебе сказать, что да, но это было бы ложью. Я любил его. Я знаю, как странно это должно звучать после того, как я признался, что не думал о нём двадцать с лишним лет, но я чертовски любил этого человечка. — Он улыбнулся. — Он был спазмоид, но я любил его. Знаешь?

Одра, у которой была младшая сестра, кивнула:

— Я знаю.

— Но дело не в Джордже. Я не могу объяснить, что это. Я…

Он выглянул из окна и посмотрел на утренний туман.

— Я чувствую себя так, как должна чувствовать себя птица, когда приходит осень, и она знает… как-то она знает, что ей надо лететь домой. Это инстинкт, малыш… и я думаю, я верю, что инстинкт — это железный остов, на котором держатся все наши идеи свободной воли. Даже если ты хочешь выкурить трубку, или выпить бутыль, или предпринять длинную прогулку, ты не можешь сказать НЕТ некоторым вещам. Ты не можешь отказаться принять свой выбор, потому что нет никакого выбора. Я должен ехать. То обещание… оно в моём мозгу как рррыболовный крючок.

Она встала и осторожно подошла к нему; она чувствовала себя очень слабой, хрупкой, вот-вот сломается. Она положила руку на его плечо и повернула его к себе.

— Тогда возьми меня с собой.

Выражение ужаса, которое появилось в этот момент на его лице — не ужаса от неё, а ужаса за неё — было настолько обнажённым, что она отступила назад, действительно в первый раз испугавшись.

— Нет, — сказал он. — Не думай об этом. Одра. Никогда не думай об этом. Ты не поедешь в Дерри, ты не приблизишься к Дерри на три тысячи миль. Я думаю, Дерри будет очень плохим местом следующие несколько недель. Ты останешься здесь и будешь вести дела, находить отговорки за меня. Обещай мне это!

— Должна ли обещать? — спросила она, причём глаза её так и не оторвались от него. — Должна ли я, Билл?

— Одра…

— Должна ли? Ты дал обещание и смотри, во что это вылилось. А я — твоя жена, и я люблю тебя.

Его большие руки больно сжали её плечи. — Обещай мне! Обещай! Оообещай!

И она не смогла вынести это, это сломанное слово, пойманное его ртом, как забагренная рыба.

— Я обещаю, ладно? Я обещаю? — Она залилась слезами. — Теперь ты счастлив? Боже! Ты сумасшедший, всё это безумие, но я обещаю!

Он обнял её и положил на кушетку. Принёс бренди. Она отпила чуть-чуть, держа себя под контролем.

— Когда ты едешь?

— Сегодня, — сказал он. — Конкордом. Я успею, если я поеду в Хитроу машиной, а не поездом. Фредди хотел, чтобы я начал после ланча. Ты иди в девять, и ты не знаешь ничего, ладно?

Она неохотно кивнула.

— Я буду в Нью-Йорке до того, как всё прояснится в забавном свете. А в Дерри — до захода солнца, если всё правильно сссогласовать.

— А когда я увижу тебя снова? — спросила она мягко.

Он обнял её и крепко прижал к себе, но так и не ответил на её вопрос.