Между тем на морское строительство и другие нелепицы они без единого слова швыряли огромные деньги, повсюду в пригородах что-то воздвигалось, как будто им было недостаточно дворцов, в которых всегда охотно жили ранее царствовавшие василевсы. (24) Не из соображений бережливости, но ради погибели человеческой они решили пренебречь строительством водопровода, так как никто и никогда более Юстиниана не был готов подлыми путями присвоить себе деньги и тотчас же еще более скверным образом их растратить. (25) Из двух вещей, оставшихся тем, кто пребывает в крайней нужде и нищете: хлеба — для еды и воды[268] для питья, — и то и другое этот василевс, как мной рассказано, употребил на то, чтобы причинить им [беднякам] вред, создав недостаток одного — воды, а другое — хлеб — сделав слишком дорогим.

(26) И он обошелся с бедняками так не только в Виз[269], доместики[270] и схоларии[271], у которых не осталось ничего, кроме наименования службы да этого жалованья, с трудом хватавшего им на прожитье. Теодорих повелел, чтобы они передавали его своим детям и потомкам. (29) Нищим, обретавшимся возле храма апостола Петра, он пожаловал постоянную выдачу из казны трех тысяч медимнов хлеба в год. Все они продолжали получать эти [выдачи] до того времени, как в Италию прибыл Александр Псалидий [Ножницы][272]. (30) Ибо этот человек без малейшего колебания решил все это у них отнять. Узнав об этом, Юстиниан, автократор римлян, одобрил такой образ действий и держал Александра в еще большей, чем прежде, чести. За время этою путешествия Александр и эллинам причинил нижеследующий [вред].

(31) Издревле охрану Фермопил брали на себя тамошние крестьяне. Они по очереди стерегли имеющуюся здесь стену всякий раз, когда предполагалось, что кто-либо из варваров намеревается обрушиться на Пелопоннес. (32) Однако, оказавшись тогда в здешних местах, этот Александр под видом заботы о пелопоннеситах заявил, что нельзя поручать крестьянам эту охрану. (33) Разместив здесь около двух тысяч солдат, он распорядился, чтобы жалованье им поставлялось не из казны, но полностью передал под этим предлогом в казну общественные средства и средства, предназначенные на зрелища всех городов Эллады с тем, чтобы эти солдаты получали свое содержание отсюда. Из-за этого и во всей остальной Элладе, и даже в Афинах не обновлялись общественные постройки и невозможно было осуществить никаких иных добрых дел, (34) Однако Юстиниан без малейшего колебания утвердил эти распоряжения Псалидия.

(35) Вот какие дела там произошли. Теперь же следует перейти к беднякам Александрии. Был там среди риторов некто Гефест, который, получив власть над александрийцами[273], положил конец возмущениям среди населения, нагнав страха на стасиотов, а всех жителей подвергнув самым крайним бедам. (36) Ибо немедленно обратив всякую торговлю в городе в так называемую монополию, он не разрешал никому из купцов заниматься этим делом, но, став единственным из всех розничным торговцем, продавал все товары, конечно, назначив на них цены по произволу своей власти. И город Александрия задыхался от недостатка самых необходимых вещей, а ведь раньше даже для тех, кто пребывал в крайней бедности, все здесь было достаточно дешево. Особенно он мучил их в том, что касается хлеба. (37) Ибо весь хлеб в Египте скупал он один, не позволяя покупать никому другому ни одного медимна, и сам распоряжался, как заблагорассудится, и хлебом, и ценами на хлеб. (38) В итоге в короткое время он и себе собрал сказочное богатство, и удовлетворил страсть к богатству василевса. (39) Народ Александрии из страха перед Гефестом переносил свое положение молча, а автократор из благоговения перед постоянно доставляемыми ему деньгами любил этого человека сверх всякой меры.

(40) Этот Гефест в заботе о том, чтобы еще больше пленить душу Юстиниана, придумал следующее. (41) Диоклетиан, в бытность свою автократором римлян, распорядился, чтобы каждый год нуждающимся александрийцам выдавалось за счет казны огромное количество хлеба. (42) Поделив тогда этот хлеб между собой, население завещало эти права своим потомкам вплоть до нашего времени. (43) Но Гефест, отобрав теперь двести мириад медимнов, выдаваемых ежегодно, у тех, кто был стеснен в самом необходимом, передал их казне, а василевсу написал, что хлеб этим людям выдается до сих пор несправедливо и без пользы для государства. (44) В итоге василевс, утвердив эту меру, держал его в еще большей части, а те из александрийцев, для которых это было единственной надеждой на жизнь, насладились в горькой нужде этой бесчеловечностью.

XXVII. Совершенное Юстинианом столь обширно, что для рассказа о нем не хватило бы и всей вечности. (2) Но мне будет достаточно выбрать из всего этого лишь немногое, благодаря чему и будущим поколениям станет совершенно ясен весь нрав этого человека: что был он лицемером и не тревожился ни о Боге, ни о священнослужителях, ни о законах, ни о народе, хотя напоказ он заботился о нем. Ни к чему не было у него почтения, не думал он ни о выгоде для государства, ни о том, чтобы совершить для него что-нибудь полезное, или о том, чтобы его дела могли получить какое-то оправдание, и не шло ему на ум ничего, кроме того, чтобы захватить все имеющиеся на свете богатства. Начну же я со следующего.

(3) Назначил он александрийцам архиерея по имени Павел. Тогда власть в Александрии была в руках некоего Родона, финикийца по происхождению. (4) Он [Юстиниан] наказал ему со всем тщанием содействовать Павлу во всех делах, с тем чтобы ни одно из его требований не осталось невыполненным. (5) Он полагал, что подобным образом ему удастся привлечь александрийских еретиков на сторону Халкидонского собора[274]. (6) Был некто Арсений, родом палестинец, который оказался в числе самых близких и нужных людей василисы Феодоры. Достигнув вследствие этого большого влияния и огромных денег, он дошел до сана сенатора, хотя и являлся отъявленным мерзавцем. (7) Был он самаритянином, но чтобы не утратить своего влияния, он решил принять имя христианина. (8) Однако отец его и брат, полагаясь на его влияние, продолжали жить в Скифополе, придерживаясь отеческой веры, и с его ведома творили по отношению к христианам невыносимые преступления. (9) Поэтому граждане, восстав против них, подвергли их обоих самой жалкой смерти. Вследствие этого на жителей Палестины обрушились многие беды. (10) Тогда ни Юстиниан, ни василиса не причинили ему никакого вреда, хотя именно он оказался главным виновником всего недовольства. Однако они запретили ему впредь появляться при дворе, ибо из-за него им постоянно досаждали христиане. (11) Этот Арсений, думая угодить василевсу, немного времени спустя отправился вместе с Павлом в Александрию, чтобы помогать тому во всем, особенно же содействовать в деле обращения александрийцев. (12) Ибо он уверял, что в то время, как ему выпало несчастье не быть допущенным ко двору, он преданно внимал всем христианским догматам. (13) Это вызвало неудовольствие у Феодоры, ибо, как сказано мной в прежнем повествовании, она делала вид, что в этом она идет против василевса. (14) Когда они оказались в Александрии, Павел передал в руки Родона некоего диакона по имени Псой, чтобы предать его смерти, заявив, что он один является ему помехой в исполнении поручения василевса. (15) Родон же под влиянием посланий василевса, а были они частыми и весьма настойчивыми, решил подвергнуть пыткам этого человека. Истерзанный муками, тот вскоре умер. (16) Когда это дошло до василевса, то он, под сильнейшим в настойчивым воздействием василисы, сразу же возложил вину за все на Павла, Родона и Арсения, словно позабыв все свои поручения, данные им этим самым людям. (17) Назначив на должность архонта Александрии Либерия, мужа-патрикия из Рима[275], он направил в Александрию и несколько видных священнослужителей для расследования этого дела. Среди них был и архидиакон Рима Пелагий[276], представитель архиерея Виталия[277], возложившего на него это поручение. (18) И когда убийство было доказано, они тотчас отрешили Павла от священнического сана. Родону же, бежавшему в Визнтий, василевс отсек голову, а богатства его отписал в казну несмотря на то, что этот человек предъявил тринадцать писем, которые написал ему василевс, понуждая, строго настаивая и приказывая поддерживать все требования Павла и ни в чем ему не препятствовать, чтобы он смог по своему усмотрению выполнить его решения. (19) А Арсения Либерии по повелению Феодоры посадил на кол, богатства же его василевс решил отписать в казну, хотя мог упрекнуть его единственно в том, что он общался с Павлом.

(20) Был ли он в этом прав или нет, я не могу судить, но почему я рассказал об этом, сейчас объясню. (21) Павел впоследствии явился в Византии и, вручив василевсу семь кентинариев золота, счел возможным просить о возвращении ему священнического сана, которого он якобы был лишен противозаконно. (22) Юстиниан милостиво принял деньги, держал этого человека в чести и дал согласие в самом скором времени назначить его архиереем Александрии несмотря на то, что этот сан имел другой человек, как будто он и не знал, что он сам умертвил и лишил имущества тех, кто общался с ним и отважился ему помогать. (23) Итак, августейший, прилагая все усилия, весьма радел об этом деле, и относительно Павла определенно полагали, что он непременно опять обретет священнический сан. (24) Однако Виталий, пребывавший в то время здесь [в Виз

(26) Был некто Фаустин, родом из Палестины, самаритянин по происхождению, но под принуждением закона принявший имя христианина, (27) Этот Фаустин достиг звания сенатора и имел власть над этой землей[278]. Вскоре он был от нее отрешен и явился в Византии, где некоторые из священнослужителей принялись доносить на него, утверждая, что он соблюдает обычаи самаритян и что он бесчестно поступал с христианами Палестины. (28) Юстиниан, казалось, был преисполнен гнева и глубокого негодования, что, в то время как он правит римлянами, кто-то подверг поношению имя Христа. (29) Итак, сенаторы, проведя расследование, под непрестанным давлением на них со стороны василевса наказали Фаустина изгнанием. (30) Однако, получив от него столько денег, сколько сам он пожелал, василевс тут же объявил приговор недействительным. (31) Фаустин вновь получил прежнее достоинство, оказался приближен к василевсу и, назначенный управляющим царскими имениями в Палестине, и Финикии, еще более безбоязненно стал совершать то, что ему заблагорассудится. (32) Итак, хотя мы и немного рассказали об этом, но и на основании этого немногого можно судить о том, каким образом Юстиниан считал достойным защищать признанные законом требования христиан. (33) А как он без малейшего колебания расшатывал законы, когда ему были предложены деньги, я расскажу в самых коротких словах.

XXVIII. Был в городе Эмесе некий Приск, от природы обладавший великим даром подражать чужому почерку. И в этом злом деле он был удивительно искусным мастером. (2) Много же лет назад случилось эмесской церкви стать наследницей одного знатного человека. (3) Был этот муж саном патрикий, по имени Маммиан, славный родом и огромным богатством. (4) В царствование Юстиниана Приск изучил все дома названного города и, найдя семейства, цветущие богатством и подходившие для того, чтобы взыскать с них крупные суммы денег, тщательнейшим образом разузнал все об их предках, и когда ему выпал случай разыскать их старые письма, составил целый ряд якобы ими написанных документов, в которых они обещали вернуть Маммиану большие деньги, будто бы полученные от него под залог [их имущества]. (5) Общее количество обещанного по этим подложным документам золота составило не менее ста кентинариев. (6) И дьявольским образом подделав почерк того человека, который в те времена, когда еще был жив Маммиан, сидел на агоре и, будучи славен большой честностью и прочими добродетелями, оформляя все грамоты граждан, скрепляя каждую собственноручной подписью (римляне называют такого человека табеллионом[279]), Приск передал все эти грамоты тем, кто управлял делами эмесской церкви, а они обещали назначить ему долю из средств, которые будут таким способом приобретены. (7) Но поскольку на пути у них стоял закон, предусматривавший срок давности для протестов по всем тяжбам в тридцать лет, а по некоторым немногим, в том числе и по делам по закладным, в сорок лет[280], они придумали следующее. (8) Явившись в Визнтий и вручив большие деньги этому василевсу, Они просили его содействия в том, чтобы учинить погибель ни в чем не повинных граждан. (9) Тот, получив деньги, без малейшего колебания издал закон, что церкви лишаются [прав отстаивать] свои законные притязания [в суде] по прошествии не надлежащего времени, но целых ста лет[281], что имело силу не только в Эмесе, но и по всей Римской державе. (10) Быть судьею в этом деле для эмеситов он повелел некому Лонгину, человеку предприимчивому и отличавшемуся большой телесной силой; впоследствии он получил власть над народом в Визнтии[282]. (11) Ведавшие делами церкви, предъявив вначале иск одному из граждан относительно двух кентинариев, числившихся в упомянутых грамотах, тут же выиграли процесс против этого человека, поскольку, из-за давности лет и по незнанию того, что произошло в те отдаленные времена, он никак не мог защитить себя. (12) И все остальные люди были преисполнены печали, особенно именитейшие из эмеситов, также преследуемые клеветниками. (13) Когда же зло обрушилось уже на большинство граждан, случилось так, что Божий промысел проявил себя следующим образом. (14) Приску, творцу этого самого коварства, Лонгин приказал принести все документы сразу, а когда тот стал уклоняться от этого, ударил его что было сил. (15) Не выдержав удара столь сильного мужа, тот упал навзничь. Дрожа и страшно перепугавшись, подозревая к тому же, что Лонгин все знает, он полностью сознался в том, что было совершено. Таким образом, когда это коварство излилось наружу, клевете был положен конец[283].

(16) И подобное этот василевс постоянно и ежедневно проделывал не только с законами римлян, но он стремился упразднить и те законы, которые чтут евреи. (17) Если когда-то случалось, что время, совершая свой круг, приносило их пасхальный праздник раньше христианского, он не позволял иудеям проводить его в надлежащее время, исполнять тогда священный долг перед Богом и совершать принятые у них обряды. (18) И многих из них, назначенные на должности лица наказывали большим денежным штрафом, обвинив в попрании законов государства, как вкусивших в это время мяса агнца. (19) Зная бесчисленное количество других таких же деяний Юстиниана, я не в состоянии что-либо добавить, так как следует закончить рассказ. Ибо и благодаря тому, что сказано, достаточно ясно обозначается нрав этого человека.

XXIX. Что он был притворщик и лицемер, я сейчас покажу. Отрешив от должности того Либерия, о котором я только что упоминал, он назначил на его место Иоанна, родом египтянина, по прозвищу Лаксарион. (2) Когда это стало известно Пелагию, бывшему с Либерием в большой дружбе, он спросил у автократора, правда ли то, что говорят о Лаксарионе. (3) И тот сразу же отрекся, уверяя, что он ничего подобного не делал, и вручил ему послание для Либерия с повелением крепко держаться своего поста и никоим образом его не упускать. (4) Ибо в настоящее время он не желает отрешать его от должности. У Иоанна же был в Виз[284]. (5) Когда этот Евдемон услышал то, о чем я упомянул, то со своей стороны тоже спросил у василевса, прочна ли власть у племянника. (6) Тот, отрекшись от того, что он написал Либерию, направил послание Иоанну, повелев ему всеми силами предъявить права на власть, (7) ибо он по этому поводу нового решения не выносил. Убежденный этим, Иоанн приказал Либерию удалиться из дома архонта, ибо он отрешен от должности. (8) Либерии ответил, что никоим образом ему не подчинится, разумеется также побуждаемый к этому посланиями василевса. (9) И вот Иоанн, вооружив свою свиту, пошел на Либерия; а тот со своими людьми решил ему противостоять. Когда произошла схватка, пали многие, в том числе и сам Иоанн, обладатель должности. (10) Либерий был немедленно вызван в Византии, поскольку на этом упорно настаивал Евдемон, и сенат, проведя расследование случившегося, оправдал этого человека, ибо убийство было совершено не вследствие того, что он напал, а потому, что он защищался. (11) Тем не менее василевс не отступался от него до тех пор, пока не наказал его денежным штрафом, наложенным тайно.

(12) Вот как, воистину, Юстиниан умел быть правдивым и действовать прямо. Я думаю, не будет неуместным сказать и о том, что не имеет прямого отношения к рассказу. Этот Евдемон немного времени спустя умер, в хотя у него осталось много родственников, он не приготовил никакого завещания о своем имуществе и ничего не высказывал относительно него. (13) Приблизительно в то же время окончил свою жизнь и некий человек, по имени Евфрат[285], глава придворных евнухов, оставивший племянника; имуществом своим, которое было у него весьма значительным, он тоже никак не распорядился. (14) Василевс забрал имущество их обоих, по собственному произволу возведя себя в их наследники, а законным наследникам не дал и трех оболов. (15) С таким почтением относился этот василевс к законам и родственникам близких ему людей. (16) Точно так же он забрал имущество и Иринея, скончавшегося задолго до этого, хотя у него не было на это никаких прав[286].

(17) Не могу обойти молчанием и сходное с этими событие, произошедшее примерно в то же время. Был некто Анатолий, занимавший первое место в списках аскалонитов[287]. Его дочь взял в жены один из кесарийцев, но имени Мамилиан, принадлежавший к весьма славному дому. (18) Поскольку девица была единственным чадом Анатолия, она была его наследницей. (19) Искони законом было установлено, что, когда советник[288] какого-либо города уходит из этого мира, не оставив чада мужского пола, четвертая часть оставшихся от него богатств отдается городскому совету, а все остальное переходит к наследникам умершего. Но и здесь обнаруживая свой нрав, василевс незадолго до этого успел обнародовать закон, трактующий это дело противоположным образом, а именно: что, когда советник умирает, не имея детей мужского пола, наследники получают четвертую часть имущества, а все остальное вносится в казну и совет города. (20) Между тем с тех пор как существуют люди, ни казна, ни василевс никогда не могли претендовать на богатства советников. (21) Итак, когда был издан этот закон, для Анатолия наступил последний день его жизни, дочь же его в соответствии в этим законом разделила его наследство с казной и городским советом, и василевс и члены городского совета Аскалона дали ей расписки в том, что она освобождается от судебного разбирательства, так как причитающееся им они получили правильно и по закону. (22) Позже и Мамилиан, приходившийся зятем Анатолию, ушел из жизни, оставив единственную дочь, которая, естественно, одна и владела имуществом отца. (23) Затем и она, в то время как мать ее была еще жива, отмерила дни своей жизни. Она была замужем за одним из именитых людей, но ей не суждено было стать матерью детей ни мужского, ни женского пола. (24) Юстиниан тотчас же завладел всеми ее богатствами, изрекши некое удивительное положение, а именно, что было бы нечестивым делом, если бы дочь Анатолия, уже старуха, обогатилась бы деньгами и мужа, и отца. (25) Но чтобы женщина не оказалась в числе нищих, он распорядился, чтобы ей ежедневно выдавался золотой статер, пока она будет жива, внеся в документ, по которому он присвоил эти богатства, что статер этот он выделяет из благочестия. «В обычае у меня, — сказал он, — поступать свято и благочестиво».

(26) Но довольно об этом, дабы рассказ не оказался чрезмерным, так как никто из людей не в состоянии упомянуть обо всем. (27) Но то, что, когда речь заходила о деньгах, он не щадил и венетов, которые, казалось, пользовались его благосклонностью, я сейчас покажу. (28) Был в Киликии некто Малфан, зять того самого Льва, который, как я упоминал ранее, имел должность так называемого референдария[289]. (29) Его [Малфана] он [Юстиниан] послал для подавления возмущения в Киликию. Воспользовавшись этим предлогом, Малфан начал совершать жестокие и возмутительные поступки пр отношению к большинству киликийцев и, грабя их деньги, часть их посылал василевсу, а остальное считал справедливым забирать для собственного обогащения. (30) Все прочие переносили свое положение молча, но те из жителей Тарса[290], которые принадлежали к венетам, уверенные, что благорасположение василевса дает им вольность говорить то, что они хотят, публично на агоре осыпали Малфана бранью в его отсутствие. (31) Когда Малфан узнал об этом, он вместе с множеством солдат тут же явился ночью в Таре, и, направив солдат, как только забрезжил рассвет, по домам, отдал им приказ разместиться в них. (32) Венеты, думая, что это нападение, стали защищаться, как могли. Помимо многих других бед, случившихся в этой тьме, раненный стрелой, пал муж из совета — Дамиан. (33) Этот Дамиан был главой тамошних венетов. Когда [весть о случившемся] дошла до Византия, охваченные недовольством венеты подняли по всему городу великий шум и чрезвычайно досаждали василевсу по поводу этого дела, а Льва и Малфана всячески поносили, [сопровождая это] самыми страшными угрозами. (34) И автократор делал вид, что ничуть не меньше рассержен случившимся, и тотчас же написал послание, чтобы было проведено расследование дела и осуществлено наказание Малфана за его проступки, совершенные тогда, когда он исполнял государственное дело. (35) Но Лев, вручив ему много золота, сразу же умерил и его гнев, и его любовь к венетам, и, несмотря на то, что дело оставалось нерасследованным, василевс, когда Малфан явился в Византии, принял его с большой приязнью и оказал ему почет. (36) Венеты же подстерегли его, когда он уходил от василевса, и во дворце принялись осыпать ударами и убили бы его, если бы этому не помешали люди, которые оказались здесь тайно, заранее получив деньги от Льва. (37) И однако кто бы не посчитал достойным сострадания такое государство, в котором василевс за взятку оставляет вину нерасследованной, а стасиоты, в то время как василевс пребывает во дворце, осмеливаются без колебаний выступить против одного из архонтов и поднять на него беззаконные руки? (38) Тем не менее, никакого наказания за это дело не было ни Малфану, ни тем, кто против него возмутился. И пусть всякий, кто пожелает, судит на этом основании о нраве Юстиниана.

XXX. А думал ли он о благополучии государства, станет ясно из того, что он сделал с государственной почтой и с разведчиками. (2) В прежние времена римские автократоры, заботясь о том, чтобы их извещали обо всем как можно быстрее и чтобы все передавалось без промедления, касается ли дело того, что учиняют враги в какой-то отдельной области, или восстаний в городах, или другой непредвиденной беды, или того, что повсюду в Римской державе совершается начальствующими лицами да и всеми прочими, а также, наконец, заботясь о том, чтобы те, кто пересылает им ежегодные подати, могли делать это безопасно, без промедления и риска, повсюду устроили скорое почтовое сообщение следующим образом. (3) На расстоянии в один день пути для человека налегке были расположены подставы, иногда восемь, иногда меньше, однако, как правило, не менее пяти. (4) На каждой подставе было до сорока лошадей, соответственно числу лошадей на всех подставах было и конюхов. (5) И, часто меняя лошадей, которые были отменными, те, на кого была возложена эта обязанность, безостановочно мчались, покрывая, случалось, за один день расстояние в десять дней пути, выполняя все то, о чем я только что сказал. И хозяева земель повсюду и особенно, если их землям довелось находиться во внутренней части [страны], имели от этого огромную выгоду. (6) Ибо отдавая ежегодно в казну, то, что у них осталось от прошлого урожая на прокорм лошадей и конюхов, они имели большой доход. (7) Итак, оказывалось, что казна постоянно получала наложенные на каждого подати, а те, кто их вносил, тотчас получали свое назад, и это давало возможность выполнять все государственные дела.

(8) Так обстояло с этим делом раньше. Этот же автократор, упразднив сначала почту на пути от Халкидона до Дакивизы, заставил всех совершенно против их желания плыть морем от Виз[291]. (9) И так как плыть им приходилось на маленьких судах, на каких здесь обыкновенно совершают переправу, если случалась буря, они подвергались большой опасности. Ибо поскольку необходимость заставляла их спешить, у них не было возможности выжидать подходящего времени и ждать, когда море успокоится. (10) Далее, в то время как на пути, ведущем в Персию, он позволил оставить конные подставы в прежнем виде, на всем остальном Востоке вплоть до Египта он разрешил держать на дорогах длиной в целый день пути по одной подставе, причем не коней, а ослов, и в небольшом количестве. (11) Поэтому известия о том, что случилось в каждой области, доходили с трудом и слишком поздно, когда события давно уже произошли, и, естественно, ничем нельзя было уже помочь. Землевладельцы же, поскольку их урожай гнил и лежал без пользы, постоянно терпели убытки.

(12) А с разведчиками дело обстояло так. Издревле за счет казны содержались многие люди, которые отправлялись в пределы врагов, проникали в царство персов под видом торговцев или под каким-либо иным предлогом, и, тщательно все разведав, по возвращении в землю римлян могли известить начальствующих лиц о вражеских секретах. (13) Те же, заранее предупрежденные, были настороже и ничто не становилось для них неожиданностью. То же самое издавна существовало и у мидийцев. Хосров, увеличив, как говорят, жалованье разведчикам, выгадал от такой предусмотрительности. (14) Ибо ничто из того, что происходило у римлян, не оставалось для него тайной. Юстиниан же не потратил на них ничего и даже самое звание разведчиков искоренил на римской земле. Вследствие этого наряду с тем, что было совершено и много других промахов, и Лазика оказалась покорена врагами, поскольку римляне так и не смогли разузнать, в какой части земли находится царь персов со своим войском. (15) Издревле казна обыкновенно содержала и большое количество верблюдов, которые следовали за движущимся на врага римским войском, таща на себе все необходимое. (16) И не приходилось в те времена ни крестьянам под принуждением обеспечивать перевозки, ни солдатам ощущать недостаток в провианте. Но Юстиниан почти все это уничтожил. Поэтому теперь, когда войско римлян идет на врага, оказывается невозможным получить самое насущное.

(17) Государственным делам подобным образом были нанесены тяжелейшие удары. Здесь кстати будет упомянуть об одной из его шуток. (18) Среди риторов Кесарии был некто Евангел, муж не безвестный, который при благоприятном течении судьбы оказался обладателем всякого рода богатств, особенно же крупных земельных владений. (19) Впоследствии он купил за три кентинария золота и одну приморскую деревню, называвшуюся Порфирион[292]. Узнав об этом, василевс Юстиниан немедленно отобрал у него это имение, отдав ему малую часть стоимости, и при этом изрек, что Евангелу, пребывающему в риторах, никак не подобает быть господином такой деревни[293]. (20) Но прекратим свой рассказ об этом, поскольку так или иначе мы о нем упомянули.

(21) Среди новшеств, введенных в государстве Юстинианом и Феодорой, есть и следующее. Издревле сенат, являясь к василевсу, обычно воздавал ему почет следующим образом. Муж-патрикий приветствовал его, припадая к правой стороне его груди. (22) Василевс же, поцеловав его в голову, отпускал его. Все остальные же удалялись, преклонив перед ним Правое колено. (23) Поклоняться же василисе никогда не было в обычае. При Юстиниане же и Феодоре и все прочие [сенаторы], и те, которые имели сан патрикия, оказавшись в их присутствии, тотчас подали перед ними ниц с распростертыми руками и ногами и поднимались не прежде, чем облобызают им обе ноги. (24) Ибо и Феодора не отказывалась от такой почести, она даже считала подобающим для себя принимать послов персов и других варваров и одаривать их богатствами, словно Римская держава лежала у ее ног — дело испокон века небывалое. (25) Прежде те, кто являлся к василевсу, именовали его «василевс», а жену его — «василиса», а прочих начальствующих лиц — в соответствии с саном, которым они в то время обладали. (26) Теперь же, если кто-либо в беседе с тем или другим из них упомянет слово «василевс» или «василиса», но не назовет их «владыкой» или «владычицей» и отважится назвать кого-либо из архонтов иначе, чем их рабами, того считали невежей и невоздержанным на язык, и, как совершивший тягчайшее преступление и нанесший оскорбление тем, кому менее всего допустимо это делать, он удалялся из дворца.

(27) В прежние времена немногие и с большим трудом получали доступ во дворец. С тех же пор как они [Юстиниан и Феодора] овладели царством, и архонты, и все прочие беспрерывно пребывали во дворце. (28) Дело в том, что прежде архонты имели право по собственному разумению творить суд и поддерживать законопорядок. (29) Итак, архонты, совершая свои обычные дела, оставались на своем месте, а подвластные им, не видя и не слыша ни о каком притеснении, естественно, не надоедали василевсу. (30) Эти же [властители], на погибель подданным постоянно забирая все дела в свои руки, вынуждали всех, как рабов, находиться при них. И почти ежедневно можно было видеть все суды по большей части пустыми, в царском же дворце — постоянно толпу, оскорбления, великую толкотню и сплошное раболепие. (31) И те, которые считались близкими к ним, вечно стояли здесь в продолжение целого дня и значительной части ночи, находясь без сна и без пищи в привычные часы, чем бывали доведены до смерти. Вот чем оборачивалось для них их кажущееся счастье. (32) Свободные же от всего этого люди спорили меж собой о том, куда девались богатства римлян. (33) Одни уверяли, что все они у варваров, другие же говорили, что они заперты в многочисленных тайниках у василевса. (34) Итак, когда Юстиниан, если он человек, уйдет из жизни, а если он владыка демонов, освободится от бренного тела, те, кому тогда доведется еще быть в живых, узнают правду.