Между тем стасиоты продолжали совершать прегрешения, о которых я уже говорил, и среди бела дня в храме Софии они убили некого Ипатия, отнюдь не бесславного мужа. (36) Шум, возникший по совершении этого преступления, дошел до василевса [Юстина], и каждый из приближенных, пользуясь отсутствием Юстиниана, постарался даже преувеличить бессмысленность содеянного, перечисляя все, что случилось, с самого начала. (37) Тогда василевс повелел эпарху города воздать наказание за все содеянное. А был это муж по имени Феодот, прозванный Колокинфием [Тыквой][102]. (38) Проведя полное расследование, он сумел схватить многих злоумышленников и поступить с ними согласно закону, но многим из них удалось скрыться и таким образом спастись. (39) Ибо суждено им было остаться в живых, чтобы погубить римлян страшными делами[103]. Тот [Юстиниан], однако, против ожидания вдруг исцелился и тут же принялся за то, чтобы предать Феодота смерти как отравителя и мага[104]. (40) Но поскольку у него не было предлога, воспользовавшись которым он мог бы погубить этого человека, он подверг самым жестоким пыткам некоторых из его близких, вынудив их сказать про него совершенно нелепые вещи. (41) Все отстранились и молчали, оплакивая злую участь Феодота; один Прокл, исполнявший должность так называемого квестора, заявил, что этот человек не повинен в предъявленном ему обвинении и вовсе не заслуживает смерти. (42) Поэтому по решению василевса Феодот был отправлен в Иерусалим. Узнав, однако, что туда прибыли люди с тем, чтобы его погубить, он скрылся в храме и все время так и жил до самой смерти.

(43) Таковы были дела, касающиеся Феодота. С этих пор стасиоты стали самыми благоразумными среди людей, (44) Впредь они не совершали подобных прегрешений, хотя им было позволено еще более безбоязненно творить беззаконие. (45) Доказательством этого является то, что когда какое-то время спустя некоторые из них отважились на нечто подобное, на них не было наложено никакого наказания. (46) Ибо те, в чьих руках имелась возможность наказывать, постоянно предоставляли совершившим такие страшные проступки полную свободу укрываться. И таким потворством побуждали их к нарушению законов.

(47) Пока жива была василиса[105], Юстиниан никак не мог сделать Феодору законной женой. Лишь в одной этом она пошла против него, хотя ни в чем другом ему не перечила. (48) Эта женщина, чуждая всякой испорченности, была простой крестьянкой и варваркой по происхождению, как я уже говорил. (49) Не отличаясь никакими достоинствами[106], она так и осталась несведущей в государственных делах. Во дворце она появилась не под собственным именем (слишком уж оно было смешное), но стала именоваться Евфимией. Со временем василиса умерла. (50) Василевс же, ослабевший умом и к тому же глубокий старик, был посмешищем для подданных, и все относились к нему с полнейшим пренебрежением, поскольку он не понимал, что происходит. Между тем перед Юстинианом все в страхе пресмыкались, ибо постоянно приводя все в смятение и беспорядок, он решительно все взбудоражил. (51) Тогда-то он стал добиваться обручения с Феодорой. Поскольку человеку, достигшему сенаторского звания, нельзя было жениться на блуднице, ибо это было запрещено древнейшими законами[107], он заставил василевса заменить эти законы другим законом, и с тех пор жил с Феодорой как с законной женой, сделав и для всех остальных доступным обручение с блудницами. И, будучи тираном, он немедленно принял сан автократора, благовидностью предлога скрывая насилие действий. (52) Ибо он был провозглашен василевсом римлян наряду со своим дядей всеми видными лицами, которые согласились на этот выбор по причине непреодолимого страха. (53) Итак, Юстиниан и Феодора вступили на царство за три дня до Пасхи, когда не позволялось ни приветствовать кого-либо из друзей, ни желать ему мира[108]. (54) Спустя несколько дней Юстин скончался от болезни, процарствовав девять лет[109]. Отныне царская власть была в руках лишь у Юстиниана и Феодоры.

X. Итак Феодора, таким-то образом, как мной рассказано, рожденная, вскормленная и воспитанная, без каких-либо помех достигла сана василисы. (2) Ибо у женившегося на ней и мысли не возникало о позоре своего положения, у него, располагавшего возможностью свершить свой выбор в пределах всей Римской державы и сделать супругой женщину, которая среди всех остальных была бы наиболее благородной, воспитанной вдали от чужих глаз, исполненной чувства глубокой стыдливости и скромности, отличающейся благоразумием и обладающей не только необыкновенной красотой, но и невинностью, из тех, кого называют прямогрудными. (3) А он не счел недостойным назвать своей всеобщую скверну, не стыдясь ничего, что было известно о ней, сойтись с женщиной, замаранной, помимо других грехов еще и многими детоубийствами, ибо она по собственному почину совершала выкидыши. Я думаю, что, говоря о нраве этого человека, незачем упоминать что-либо еще. (4) Ибо этот брак достаточно красноречиво раскрывает все пороки его души, так как он есть истолкователь, свидетель и описатель его нрава. (5) Ибо тот, кто, не стыдясь содеянного, не считает позором предстать бесстыжим перед окружающими, не упустит использовать любую лазейку в законе, и, выставив как щит бесстыдство, никогда не покидающее его чела, с готовностью и легкостью отваживается на самые скверные поступки. (6) Однако следует признать, что и среди сенаторов при виде позора, которым покрывается государство, никто не решился проявить недовольства и не воспротивиться этому, при всем том, что они должны были [отныне] поклоняться ей [Феодоре] как божеству. (7) Более того, ни один из священнослужителей не высказал открыто возмущения, несмотря на то что и им предстояло именовать ее владычицей. (8) И тот народ, который был ее зрителем, тотчас же и до неприличия просто счел справедливым, воздевая руки[110], и быть и именоваться ее рабом. (9) И ни один солдат не пришел в ярость от того, что ему придется отправиться в поход, подвергая себя опасности ради интересов Феодоры. И никто другой из людей не воспротивился ей, но все, мне кажется, склонив голову перед мыслью, что так предначертано, позволяли этому осквернению исполниться. Как будто судьба вознамерилась проявить свое могущество, посредством которого она управляет всеми человеческими делами, менее всего заботясь о том, чтобы то, что совершается, было бы справедливым или казалось бы людям разумным. (10) В самом деле, она по какому-то непонятному произволу внезапно возводит кого-то на огромную высоту, и тот, кто, казалось, опутан множеством препятствий, ни с какой стороны и ни в чем не встречает уже сопротивления, но непреклонно движется туда, куда она предназначила, в то время как все без сомнений уступают дорогу движению судьбы. Но пусть будет так, как угодно Богу, так об этом и говорят.

(11) Феодора была красива лицом в к тому же исполнена грации, но невысока ростом, бледнолица, однако не совсем белая, но скорее желтовато-бледная; взгляд ее из-под насупленных бровей был грозен[111]. (12) Если говорить подробно обо всем том, что она вытворяла за время жизни на сцене, не хватит и целого века, но и того немногого, о чем я рассказал раньше, достаточно для того, чтобы дать потомкам полное представление о нраве этой женщины. (13) Теперь я считаю необходимым вкратце рассказать о содеянном ею и ее мужем, ибо они в своей совместной жизни ничего не совершали друг без друга. (14) Долгое время всем казалось, что они всегда совершенно противоположны друг другу и образом мыслей, и способом действий, но затем стало понятно, что они намеренно создавали такое представление о себе, чтобы подданные, составив о них единое мнение, не выступили против них, по чтобы представление о них у всех подданных разделилось.

(15) Прежде всего они восстановили друг против друга христиан и, сделав вид, будто в [религиозных] спорах они идут противоположными путями, всех разобщили, как я расскажу несколько позднее. Затем они разобщили стасиотов. (16) Она притворно изображала, что всеми силами поддерживает венетов; предоставив им полную возможность действовать против своих противников, она позволяла им бесстыднейшим образом грешить по отношению к тем и подвергать их пагубным насилиям. (17) Он же делал вид, что он сердит и втайне гневается, но не может прямо пойти против своей жены, раз она отдала приказание. Часто же, поменяв личину, они создавали видимость, будто расположение того и другого коренным образом изменилось. (18) Тогда он считал необходимым наказывать венетов за их прегрешения, а она в притворном гневе делала вид, что недовольна, но уступает мужу против собственной воли.

(19) Однако стасиоты венетов, как я уже сказал, стали, казалось, благоразумнейшими людьми. Ибо они не считали нужным чинить насилия над соседями в той мере, в какой им было позволено. И тем не менее, хотя в ходе судебных разбирательств они [Юстиниан и Феодора] вроде бы выступали за разные стороны, неизбежно получалось так, что победу одерживал тот из них, кто держал сторону обидчика, и таким путем они отбирали у тяжущихся большую часть их достояния. (20) К тому же этот автократор, причислив многих людей к своим приближенным, предоставлял им возможность чинить насилие и наносить вред государству так, как им хотелось, но как только они оказывались обладателями значительных богатств, тотчас же, чем-то не угодив этой женщине, они превращались во врагов. (21) Он же сначала со всей горячностью стремился приблизить к себе этих людей, но затем, пренебрегая своим расположением к ним, внезапно начинал сомневаться в своих устремлениях. (22) И та [Феодора] тотчас начинала чинить им ужасающее зло; он между тем, будто совершенно не ведая о происходящем, самым постыдным образом завладевал их состоянием. (23) Строя подобные козни, они всегда пребывали в согласии между собой и, создавая видимость раздора, разъединяли своих подданных, прочно укрепляя таким образом свою тиранию.

XI. Как только Юстиниан достиг царской власти, он сумел тотчас же привести все в расстройство. То, что ранее было запрещено законом, он ввел в государственную жизнь; то же, что существовало и вошло в обычай, уничтожил, словно он для того и принял царский облик, чтобы изменить облик всего остального. (2) Существовавшие должности он упразднил и для управления государственными делами ввел те, которых не было. Так же поступил он с законами и с солдатскими списками[112], побуждаемый к этому не соображениями справедливости или полезности, но стремясь лишь к тому, чтобы все выглядело по-новому и несло бы отпечаток его имени[113]. А все то, что он был не в состоянии изменить, старался по крайней мере связать со своим именем.

(3) Он никогда не мог насытиться грабежом богатств и умерщвлением людей. Но, разграбив дома многих состоятельных людей, он искал новые [жертвы], тотчас же отдавая ранее награбленное каким-нибудь варварам или тратя на бессмысленное строительство. (4) Сгубив безо всякого основания мириады людей, он тотчас начинал замышлять погибель еще большего числа. (5) В то время как римляне жили в мире со всеми народами, он, снедаемый жаждой убийства и не зная, куда себя от этого деть, начал стравливать всех варваров между собой и, без какой-либо нужды призвав гуннских вождей, с неуместной щедростью предоставил им огромные деньги, объявляя это неким залогом дружбы. Это, как было сказано, он делал уже в царствование Юстина. (6) Те же, мало того, что увозили деньги, посылали других вождей своих соплеменников с их людьми, наказав совершить набег на земли василевса, с тем чтобы и они могли купить мир у того, кто желает продавать его так бессмысленно. (7) И те тотчас принимались за разорение Римской державы и тем не менее получали плату от василевса. За ними и другие тотчас начинали грабить несчастных римлян, а вслед за грабежом в качестве награды удостаивались царской щедрости. (8) Короче говоря, все они, не упуская ни одного удобного случая, являлись поочередно и растаскивали все подряд. (9) Ибо у этих варваров было множество групп вождей, и война, начавшись из-за неразумной щедрости, .кружила волнами и никак не могла достигнуть конца, но вечно начиналась сызнова. (10) Поэтому ни одного места, ни одной горы, ни одной пещеры, ни чего-либо другого на римской земле не оставалось неразграбленным, причем многим местам случалось подвергнуться разграблению не менее пяти раз. (11) Впрочем об этом и о том, что было совершено мидийцами, сарацинами, склавинами, антами и другими варварами мной рассказано в предшествующих книгах[114]. Но, как я сказал в начале этой книги, здесь мне необходимо рассказать о причине случившегося.

(12) Хотя он [Юстиниан] отдал Хосрову за мир множество кентинариев[115], он по собственной воле сам оказался виновником того, что этот мир был нарушен, ибо он изо всех сил старался привлечь на свою сторону Аламундара[116] и гуннов, находившихся в союзе с персами, о чем я, думается, ничего не утаивая, рассказал в соответствующих местах моего повествования[117]. (13) В то время как он навлек на римлян бедствия мятежей и войн, самолично разжигая пламя и заботясь лишь об одном: чтобы разными способами переполнить землю людской кровью и награбить побольше денег — он замыслил еще одну страшную бойню для своих подданных следующим образом.

(14) По всей Римской державе есть множество отверженных учений христиан, называемых обычно ересями: монтанистов[118], савватиан[119] и других, в которых обыкновенно заблуждаются мысли человеческие. (15) Всем им он повелел отказаться от своего прежнего учения, а ослушникам грозил многими карами, в частности же, тем, что впредь им не будет позволено передавать имущество детям или родственникам[120]. (16) Храмы же этих, так называемых еретиков и особенно тех, которые исповедовали арианство[121], располагали неслыханными богатствами. (17) Ни весь сенат, ни какая-либо иная часть Римской державы не могла сравниться своим имуществом с этими храмами. (18) Ибо было у них несказанное и несметное число сокровищ из золота и серебра и изделий из драгоценных камней, а также множество домов и селений и обширных земельных владений по всему миру, и все прочее, что является и именуется богатством у всех людей, поскольку никто из ранее царствовавших василевсов никогда не причинял им никакого беспокойства. (19) Множество людей, в том числе и православных, занимаясь {при этих храмах] своим ремеслом, все время поддерживали тем свое существование. (20) Отписав в казну в первую очередь имущество этих храмов, василевс Юстиниан неожиданно отнял у них все богатства. Из-за этого многие с тех пор оказались лишены источников существования.

(21) И немедленно множество людей, передвигаясь от одного места к другому, стали принуждать всякого, кто им попадался, отказываться от отеческой веры. (22) Поскольку сельский люд счел это нечестивым, то все они решили оказывать сопротивление тем, кто требовал этого. (23) И поэтому многие погибли от рук солдат, многие же сами наложили на себя руки, полагая по невежеству, что подобным образом они проявляют особое благочестие. Многие, поднявшись толпами, покидали родные земли, монтанисты же, которые обитали во Фригии, запершись в своих святилищах, поджигали храмы и тут же вместе с ними бессмысленно гибли. И от этого вся Римская держава наполнилась убийством и беглецами.

(24) Когда же вскоре такой же закон был издан и относительно самаритян[122], беспорядочное волнение охватило Палестину. (25) Те, кто жил в моей Кесарии и других городах, сочтя за глупость терпеть какие бы то ни было страдания из-за бессмысленного учения, поменяли свое прежнее название на имя христиан и под такой личиной смогли избежать грозящей от этого закона опасности. (26) И те из них, что были людьми разумными и добропорядочными, отнюдь не сочли недостойным быть верными этому учению; многие же, однако, обозленные тем, что не по доброй воле, но по закону принуждаются изменить вере отцов, тотчас же склонились к манихейству[123] и так называемому многобожию[124]. (27) Что касается крестьян, то все они, объединившись, решили поднять оружие против василевса, поставив царем над собой некоего разбойника по имени Юлиан, сын Савара[125]. (28) Придя в столкновение с солдатами, они некоторое время держались, затем, потерпев поражение в битве, все пали вместе со своим предводителем. (29) Говорят, что в этом сражении погибло сто тысяч человек, и в итоге этого самая плодородная на земле местность лишилась крестьян. (30) А для владельцев этой земли, которые были христианами, это дело завершилось великим бедствием. Ибо они, хотя и не получали от этих земель никакого дохода, были вынуждены ежегодно платить василевсу подать, причем тяжелую, поскольку никакой милости им в этом не было оказано.

(31) Затем он начал преследовать так называемых эллинов[126], подвергая тела их пыткам и отнимая их достояние. (32) Но и те из них, которые решили на словах, конечно же, принять имя христиан, чтобы отвратить от себя опасность, немногое время спустя были по большей части уличены в возлияниях и жертвоприношениях и других нечестивых делах. (33) О том же, что он совершил по отношению к христианам, я расскажу в дальнейшем повествовании[127].

(34) Далее, он запретил законом мужеложество[128], подвергая дознанию случаи, имевшие место не после издания закона, но касающиеся тех лиц, которые были замечены в этом пороке задолго до него. (35) Обвинение их осуществлялось неподобающим образом, поскольку приговор выносился даже без обвинителя, и слово одного человека или мальчика, а случалось, и раба, принужденного против его воли давать показания против своего господина, оказывалось достаточной уликой. (36) Изобличенных таким образом лишали их срамных членов и так водили по городу. Поначалу, однако, это несчастье обрушивалось не на всех, а лишь на тех, кто являлся прасином, либо обладал большими деньгами, либо как-то иначе досадил тиранам.

(37) Гневались они и на астрологов[129]. И вследствие этого власти, ведавшие наказанием воров, подвергали их мучениям по одной лишь этой причине и, крепко отстегав по спине, сажали на верблюдов и возили по всему городу — их, людей уже престарелых и во всех отношениях добропорядочных, которым предъявлялось обвинение лишь в том, что они пожелали стать умудренными в науке о звездах в таком месте[130]. (38) Поэтому люди большими толпами беспрестанно убегали не только к варварам, но и к римлянам, живущим в отдаленных землях, и в каждом месте и каждом городе можно было видеть скопление чужаков. (39) Чтобы скрыться от преследований, все охотно меняли родную землю на чужбину, как будто их отечество было захвачено врагами. (40) Таким-то образом, как было сказано, Юстиниан и Феодора ограбили и захватили богатство тех, кто, помимо сенаторов, в Визнтии и всяком ином городе считались состоятельными. (41) А как им удалось лишить и сенаторов всего их достояния, я сейчас расскажу.

XII. Был в Византии некто Зинон, внук того Анфимия, который в прежние времена обладал царской властью на Западе[131]. Они, с умыслом назначив его архонтом Египта, повелели ему отплыть туда. (2) Тот, нагрузив судно самыми ценными своими богатствами, приготовился к отправлению. А было у него несметное количество серебра и золотых вещей, украшенных жемчугом, смарагдами и другими драгоценными камнями. Они же, склонив к тому некоторых из тех, что считались наиболее ему преданными, спешно вынесли богатства с корабля и подожгли его нижнюю часть, приказав сообщить Зинону, будто на судне случайно возник пожар и уничтожил его богатства. (3) Спустя некоторое время Зинон неожиданно умер, и те [Юстиниан с Феодорой] немедленно под видом его наследников завладели его имуществом. (4) Ибо они предъявили завещание, которое, как ходили слухи, вовсе не было им составлено.

(5) Подобным же образом они сделались наследниками и Татиана[132], и Демосфена[133], и Илары, которые и во всех прочих отношениях, и по своему сану были первыми людьми в римском сенате[134]. В некоторых случаях они присваивали имущество, изготовив не завещания, а письма. (6) Именно таким путем они оказались наследниками Дионисия, жившего в Ливане[135], и Иоанна, сына Василия, которого, хотя он, безусловно, был виднейшим жителем Эдессы, Велисарий силой отдал заложником персам, как об этом мной рассказано в прежнем повествовании[136]. (7) Ибо этого Иоанна Хосров никоим образом не отпускал, упрекая римлян в том, что они нарушили условия, на которых тот был отдан ему Велисарием в качестве заложника. Он считал, что тот должен был быть выкуплен как военнопленный. (8) Тогда бабка этого мужа, которая была еще жива, предоставила не менее двух тысяч либр серебра и все надеялись, что этим она выкупит своего внука. (9) Однако когда выкуп прибыл в Дару, василевс, узнав об этом, не позволил совершить сделку, чтобы, как он сказал, богатство римлян не увозилось к варварам. (10) Вскоре с Иоанном приключилась болезнь, и он покинул этот мир. Правитель же города[137], изготовив некое письмо, сказал, что незадолго до этого Иоанн написал ему как другу, что ему хотелось бы, чтобы его состояние перешло к василевсу. (11) Имена всех остальных, чьими наследниками они самовольно стали, я не в силах перечислить.

(12) Правда, так или иначе, пока не произошло так называемое восстание Ника, они считали возможным прибирать себе состояния богатых по отдельности. Когда же оно произошло, как у меня рассказано в прежнем повествовании[138], они разом конфисковали имущество чуть ли не всех членов сената. Всем недвижимым имуществом и теми из земельных владений, которые относились к числу самых лучших, они распорядились, как им заблагорассудилось, прочие же, обложенные суровыми и тяжелейшими налогами, якобы из человеколюбия вернули их прежним владельцам. (13) Вследствие этого, терзаемые сборщиками налогов и страдающие от постоянно растущих на их задолженность процентов, они, живя безо всякого желания жить, умирали медленной смертью. (14) По этой причине мне и большинству из нас[139] они [василевс и василиса] представлялись вовсе не людьми, а какими-то демонами, погаными и, как говорят поэты, «губящими людей»[140], которые пришли к согласию с тем, чтобы как можно легче и быстрее погубить род людской и его дела. Имея лишь облик человеческий, а по сути своей будучи человекоподобными демонами, они таким образом потрясли всю вселенную. (15) Подтверждением этому служит наряду со многим другим размах совершенного ими, ибо деяния демонов и деяния людей отмечены глубоким различием. (16) Конечно же, на долгом веку бывали люди, по воле случая или от природы совершившие нечто ужасающее. Одни из них в свое время низвергали города, другие — целые страны или что-либо еще, но стать погибелью для всего рода человеческого и бедствием для всей вселенной — этого не удавалось еще никому, кроме этих двоих. Конечно, и судьба помогла им, содействуя в их стремлении погубить человечество. (17) Ибо в результате землетрясений, мора и наводнений рек, случившихся в это время, многое было уничтожено, о чем я сейчас расскажу. Поэтому не человеческой, а иной силой были совершены эти страшные дела.

(18) Передают, что и мать его [Юстиниана] говаривала кому-то из близких, что он родился не от мужа ее Савватия и не от какого-либо человека. (19) Перед тем как она забеременела им, ее навестил демон, невидимый, однако оставивший у нее впечатление, что он был с ней и имел сношение с ней, как мужчина с женщиной, а затем исчез, как во сне.

(20) Некоторым из тех, кто состоит при нем и бывает при нем ночью, именно во дворце, из тех; что чисты душой, казалось, что вместо него они видели какое-то необычное дьявольское привидение. (21) Один из них рассказывал, как он [Юстиниан] внезапно поднялся с царского трона и начал блуждать взад и вперед (долго сидеть на одном месте он вообще не привык), и вдруг голова у Юстиниана внезапно исчезла, а остальное тело, казалось, продолжало совершать эти долгие передвижения, сам он [видевший это] полагал, что у него помутилось зрение, и он долго стоял, потрясенный и подавленный. (22) Затем, когда голова возвратилась к туловищу, он подумал в смущении, что имевшийся у него до этого пробел [в зрении] восполнился. (23) Другой рассказывал, что, в то время как он находился возле него [василевса], восседающего на своем обычном месте, он видел, как неожиданно лицо того стало подобным бесформенному куску мяса, ибо ни бровей, ни глаз не оказалось на их привычных местах, и вообще оно утратило какие-либо отличительные признаки. Однако через некоторое время он увидел, что лицо его приняло прежний вид. Хотя сам я не видел всего этого, я пишу об этом, потому что слышал от тех, кто настойчиво утверждает, что видел это.

(24) Говорят, что некий весьма угодный Богу монах, подвигнутый к тому теми, кто вместе с ним обитал в пустыне, отправился в Виз

(28) Некоторые из любовников Феодоры говорят, что в те времена, когда она пребывала еще на сцене, как-то ночью обрушился на них демон и выгнал их из комнаты, где они проводили с ней ночь. У венетов Антиохии была некая танцовщица, по имени Македония, которая достигла огромного влияния, (29) ибо она писала Юстиниану, когда он еще правил царством за Юстина, и безо всякого труда губила, кого хотела из знатных лиц Востока и делала так, что их богатства отписывались в казну. (30) Говорят, что в свое время эта Македония, ласково принимая Феодору, возвращавшуюся из Египта и Ливии, заметила, что та угнетена и рассержена тем, что подверглась оскорблениям со стороны Гекобола, и к тому же потратилась за время этого путешествия, и принялась утешать и ободрять ее, говоря, что судьба, вполне возможно, вновь сделает ее обладательницей огромных богатств. (31) Тогда, говорят, и Феодора сказала, что прошлой ночью ей было видение и повелело ничуть не печалиться о потерянных деньгах, (32) ибо когда она прибудет в Виз

XIII. Таково было мнение об этом у большинства. Юстиниан, будучи по своему характеру таким, как я описал, старался показать себя доступным и милостивым ко всем, кто к нему обращался. Доступ к нему был открыт для любого, и он никогда не гневался на тех, кто стоял перед ним или говорил не так, как подобает. (2) Вместе с тем он никогда не выказывал смущения перед лицом тех, кого собирался погубить. В самом деле, он никогда наружно не проявлял ни гнева, ни раздражения по отношению к тем, кто ему досадил, но с кротким лицом, не подняв бровей, мягким голосом отдавал приказания убить мириады ни в чем не повинных людей, низвергать города и отписывать все деньги в казну. (3) Иной мог подумать, исходя из этих его привычек, что у него нрав овцы. Однако если кто-нибудь пытался со слезными мольбами выпросить у него прощения для того, кто оступился, он зверел и оскаливал зубы[141], и, казалось, вот-вот вспыхнет гневом, так, что даже у тех, кто считался близким ему, не оставалось впредь никакой надежды испросить [его о милости].

(4) В христианской вере он, казалось, был тверд, но и это обернулось погибелью для подданных. В самом деле, он позволял священнослужителям безнаказанно притеснять соседей, и, когда они захватывали прилегающие к их владениям земли, он разделял их радость, полагая, что подобным образом он проявляет свое благочестие[142]. (8) И творя суд по таким делам, он считал, что совершает благое дело, если кто-либо, прикрываясь святынями, удалялся, присвоив то, что ему не принадлежало. Он полагал, что справедливость заключается в том, чтобы священнослужители одерживали верх над своими противниками. (6) И сам он, предосудительнейшими средствами приобретя имущество здравствующих или умерших и тотчас пожертвовав его какому-нибудь храму, гордился этой видимостью благочестия, на самом же деле стремясь лишь к тому, чтобы имущество это не вернулось вновь к тем, кто претерпел такое насилие. (7) По той же причине он совершил и несметное число убийств. В своем стремлении объединить всех в единой христианской вере он бессмысленным образом предавал гибели остальное человечество, совершая это под видом благочестия. Ибо он не считал убийством, когда его жертвами становились люди не одной с ним веры. (8) Таким образом предметом его забот было, чтобы беспрестанно шло истреблением людей, и вкупе со своей супругой он без устали выдумывал предлоги, которые вели к этому. (9) Оба они обладали сходными по большей части стремлениями, а им и случалось различаться характером, оба они оставались негодяями; проявляя же наиболее несходные склонности они губили подданных. (10) Ибо убеждения его [василевса] были легче облака пыли, и он всегда поддавался тому, кто вел его, куда заблагорассудится, если только дело не касалось человеколюбия или бескорыстия. К тому же он был очень падок на льстивые речи. (11) Льстецы безо всякого труда могли убедить его в том, что он способен подняться ввысь и ходить по воздуху.

(12) Как-то состоявший при нем Трибониан[143] сказал, что он просто боится, как бы однажды тот за свое благочестие не был неожиданно вознесен на небеса. Подобную похвалу (вернее сказать, насмешку) он прочно удерживал в своей памяти. (13) Если же случалось,что он восхитился чьей-то добродетелью, то вскоре он начинал поносить этого человека как негодяя. А выбранив кого-либо из подданных, он вновь удостаивал его похвалы, причем перемена в нем происходила безо всякой у чины.