Я ужасно растерялась, до того неожиданно прозвучало его последнее утверждение, которое, надо отдать ему должное, было весьма справедливым.

– Да... пожалуй, вы правы.

– Тут нечего стыдиться, моя милая. Некоторые расточают любовь с такой щедростью. будто раздают театральные контрамарки. Она для них мало что значит. А вы, наоборот, относитесь к тем, кто чувствует глубоко, и потому очень разборчивы. Но я думаю, если вы уж полюбите, то так сильно, что разлюбить вас сможет заставить только...

– Макс, вы что, читаете в мыслях? – спросила я, приходя опять в полное замешательство.

– Нет, просто я наблюдателен. 3а последние несколько лет я научился разбираться в человеческой породе.

– Я вижу, и иногда это доставляет некоторое неудобство.

Он улыбнулся.

– Вас это не должно беспокоить. У вас самая прекрасная порода из всех, что мне приходилось наблюдать. Скажите-ка мне, у вас были с кем-нибудь серьезные отношения?

– Господи, вы что всегда таким способом исправляете себе настроение?

– Бывает. Но вы мне не ответили, – продолжал он невозмутимо, – впрочем, если вам неприятно, можете не отвечать.

– Нет, отчего же. Я отвечу на ваш вопрос отрицательно. Нет, не было, и это является предметом бесконечных огорчений для моего семейства.

Макс кивнул.

– Я так и думал. Только не могу понять, почему?

– Думаю потому, что я ни разу не встретила человека, с которым бы чувствовала себя свободно. Вы понимаете, что я имею в виду? В конце концов, любой мужчина начинает куда больше интересоваться следствием, а не причиной.

Он рассмеялся.

– Мне нравится ваше объяснение. 3наете, шагать не в ногу всегда трудно.

– Ну еще бы, отлично знаю. Большую часть жизни я чувствую себя дурочкой, стоит мне открыть рот, потому что все, что я произношу, бывает либо неверно понято, либо ставит людей в тупик.

Макс посмотрел на меня задумчиво.

– Когда вы говорите то, что думаете?

– Вот именно. И я ничего не могу с собой поделать. Я говорю так, как вижу, а потом кляну себя за то, что не сделала нужных выводов. Наверное, потому мне так необходимо мое французское убежище. Там я не должна все время за собой следить. Просто могу писать и все. Окружающим я совершенно безразлична.

Наступила тишина. Макс вертел и вертел в руках рюмку с коньяком, и я не была уверена, что он вообще меня слушает. Потом он поднял глаза и, с одобрением посмотрев на меня, сказал:

– Я, мне кажется, вас понимаю. Я даже вздрогнула от неожиданности.

– Простите, я что, опять прочитал ваши мысли? Видите ли, то, что вы сказали, я и сам часто чувствую. Если имеешь свой взгляд на мир или чувствуешь глубже, чем другие, всегда бывает трудно. Я знаю, что значит быть одиноким. Мне кажется, я был таким всегда. – Он пожал плечами. – Но если я чему-то и научился в жизни, то это терпению. Нет, конечно, не терпимости, – дураков я переношу с трудом.

– Да, пожалуй, вы действительно поняли, – подумав, ответила я, – а теперь мне бы хотелось спросить и вас кое о чем.

– С удовольствием отвечу.

– Вероятно, я должна быть благодарна за все Гастону?

Макс удивленно поднял брови.

– Гастону?

– Мальчику с портрета.

Он тяжело вздохнул и улыбнулся мне.

– Я не ожидал такого поворота. Спасибо и вам за откровенность, Клэр.

– Не стоит, – ответила я с усмешкой, – как ни прискорбно, но вы, вопреки моему желанию, мне нравитесь, Макс Лейтон. Я давным-давно не встречала никого, кто бы ничего от меня не требовал.

– Это что, декларация о дружбе?

– Во всяком случае, мне бы хотелось так думать. Честно говоря, в дружбе я очень нуждаюсь.

В эту минуту Макс, который как раз снова доставал сигарету из пачки, остановился и посмотрел на меня.

– В таком случае, считайте, что один друг у вас уже есть, но будьте бдительны – дружить со мной не просто. Вы берете на себя большую ответственность, чем вам кажется.

Я взглянула ему в глаза, немного удивляясь той серьезности, с которой он все это произносит.

– Вероятно, превыше всего вы цените прямоту.

– Да, и вы готовы принять меня таким, какой я есть?

– То, что вы сейчас сказали, больше похоже на юридический контракт.

Он помотал головой.

– Клэр, перестаньте увиливать. По-моему мы друг друга отлично поняли.

И снова он меня удивил. Он был прав. Я действительно увиливала, и это было несправедливо по отношению к нему.

– Простите меня, Макс. Я ведь говорила вам, что не слишком четко выражаю свои мысли. Да, конечно, я принимаю ваши условия.

Макс расхохотался.

– Клэр-максималистка. Ну хорошо, договорились. Я не ответил на ваш вопрос. Вы угадали насчет Гастона – его портрет очень многое мне о вас рассказал.

Я опустила голову, неожиданно почувствовав, что меня разоблачили.

– Что же именно?

– То, что вы очень уязвимы и неравнодушны, – ответил Макс, протягивая руку и дотрагиваясь до моей щеки. – И очень недоступны, моя милая Персефона, – закончил он, убирая руку.

– Вы преувеличиваете, – сказала я, – ей-богу же, преувеличиваете.

– Поверю вам на слово. – Он встал. – Спасибо за прекрасный вечер, Клэр. 3автра я рано улетаю в Нью-Йорк, но обязательно дам о себе знать.

Я проводила его до двери, и его последние слова все никак не шли у меня из головы.

– Спокойной ночи, Макс.

Вдруг, резко повернувшись, он взял меня за плечи и произнес, глядя прямо мне в глаза:

– Не бойтесь рисковать, Клэр. Спокойной ночи.

Легонько поцеловав меня в щеку, он ушел, а я осталась размышлять о том, что он имел в виду.

Наконец появилось солнце и, словно желая наверстать упущенное, принялось шпарить без остановки. Температура не опускалась ниже двадцати пяти, и парки, приободрившись, открыли свой запоздалый весенний фестиваль.

Я жалела, что мне надо уезжать именно теперь, когда Лондон выглядит так восхитительно, но уже пора было приводить в порядок дом, чтобы успеть поработать на природе, пока стоят теплые месяцы. Сидя за чашкой кофе и вздыхая, я думала о том, где сейчас Макс и что он делает по ту сторону Атлантики.

Заехала Пег и привезла мне огромную охапку цветов. Естественно первое, что она заметила, были стоявшие в вазе нарциссы Макса.

– Кто-то опередил меня? – спросила она с ехидной улыбкой.

– Конечно. Меня засыпали цветами, но все равно большое тебе спасибо. Я тебя очень люблю.

– Не за что. Прости, что не смогла приехать на прошлой неделе. Мы отдыхали. Бог ты мой, Клэр! Какая статья! Кто он такой, этот Макс Лейтон? Папа чуть не сошел с ума от радости, он, естественно, с тобой уже говорил.

– Это очень известный критик. Мне страшно повезло.

– Ну да, и, как я понимаю, это означает, что ты взяла штурмом Вест-Энд. Я безумно за тебя рада. Так от кого же эти нарциссы?

– Вообще-то от Макса Лейтона.

– Правда... – произнесла она задумчиво, – очень любопытно.

– Не особенно. А Льюис вернулся с тобой?

– Да, и просил передать тебе привет, мне как раз надо с ним встретиться, и меня внизу ждет машина, но я хотела обязательно сама к тебе забежать, завезти цветы и сказать, что родители обязательно хотят с тобой повидаться до твоего отъезда во Францию. Сообрази, когда ты свободна, и я приглашу вас всех к себе.

– Договорились, Пег. Спасибо еще раз за цветы.

Сестра поцеловала меня и, и прежде чем выйти из дома, почему-то снова странно на меня посмотрела.

Я отправилась в галерею, где, улыбаясь до ушей, уже ждал меня Джордж.

– Итак, Джордж, что нового? – спросила я, поняв по выражению его лица, что он сейчас выложит мне очередную сенсацию.

– Моя дорогая, ты все пропустила! – он покачивался на каблуках своих дорогих итальянских туфель.

– Что еще я пропустила, не тяни ради Бога!

– Здесь была самая поразительная женщина на свете и ее не менее восхитительный друг, который сопровождал ее явно не только из-за ее красоты. Наверное, мне надо было получше к нему присмотреться, но я, как всегда, прозевал. Короче, она явилась сюда с таким видом, будто эта галерея принадлежит ей, и прохаживалась так высоко задрав нос, что я бы не удивился, если бы она шлепнулась на задницу, и представь, моя милочка, на ней была соболья шуба! В эдакую погоду!

– Правда? – я улыбнулась, приготовившись слушать дальше. Джордж был самым большим сплетником и самым славным малым среди всех моих знакомых.

– Дамочка с надменным видом разгуливала по залу – как будто здесь, в моей галерее дурно пахнет, и отпускала замечания, обращаясь к своему дружку, его зовут Гарольд. Какое дурацкое имя, правда?

– Какого рода замечания? – перебила его я, зная, что он будет распространяться об этом несчастном Гарольде битый час.

– Ну, что-то вроде этого: «Очень скучно, Гарольд, тебе не кажется?», или: «Мило, но не то, что обычно нравится Максу». Потом, моя дорогая, она замерла напротив «Мальчика» и замолчала. «Лучше, чем я думала», – сказала она в конце концов, и у ее парня хватило ума с ней не спорить. Но представь себе, после этого вид у нее стал совершенно растерянный.

А дальше я и охнуть не успел, как она запахнула свою шубу и вылетела отсюда злая, как черт! Ну, что ты по этому поводу думаешь, могу я узнать?

– То, что ты рассказываешь, очень странно. Как по-твоему, кто это такая?

– Я бы и сам хотел знать, милочка, это явно птица высокого полета. Жаль, что тебя здесь не было.

– Джордж, – произнесла я, начиная медленно соображать, что к чему, – ты можешь описать ее, я имею в виду внешность.

– Ну да, конечно могу. Так, у нее рыжеватые волосы, как я понимаю, крашеные, красиво уложенные в пучок, продолговатое лицо. Она умело пользуется косметикой, пожалуй, в стиле Лиззи Арден, высокая, как ты, моя милая, правда, она была на каблуках, поэтому, может быть, мне показалось, каблуки у нее дюйма три...

– О, Джордж, – растерянно пробормотала я, – неужели это была София Лейтон? Я не могу себе представить! Она, наверное, пришла, чтобы посмотреть, чего тут намалевала Максова юная подружка. Просто невероятно!

– София Лейтон? – переспросил Джордж, и в глазах его загорелось любопытство. – Уж не его ли бывшая? Ну да, конечно! Вот это да! На нее посмотришь, хочется ему посочувствовать, особенно, если вспомнить все, что он пережил.

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

– А кто же не знает? Эту историю трепали все газеты наверное, лет шесть назад.

Вдруг мне почему-то расхотелось его слушать. Частная жизнь Макса касалась только его одного, и мне стало неприятно, что Джордж сплетничает о ней. Максу и без того здорово досталось.

– Послушай, Джордж, если я не начну сейчас смотреть документы, то ничего не успею. Где эти счета, по поводу которых ты так стонал?

– Да, конечно, – ответил Джордж, сходу сосредоточившись. Дело есть дело. Об этом Джордж не уставал напоминать мне при каждой возможности. Он повел меня в свой кабинет, и больше от него я о Софии Лейтон ничего не слышала.

На следующий день, когда я уже выходила из дому, зазвонил телефон. Не без колебаний вернувшись, я с неудовольствием сняла трубку. В списке вещей, которые я ненавижу, телефоны занимают одно из первых мест.

– Да, – ответила я в нетерпении.

– О, Господи, неужели я дозвонился?

Казалось, голос звучал совсем рядом, и я обрадовалась.

– Макс! Где вы? Слышно так, будто вы за углом!

– Неужели? Я бы сказал, за несколькими углами. Я все еще в Штатах. Как дела?

– Нормально. Стало тепло. А как у вас? Как Нью-Йорк?

– Отвратительно. Кошмарная неделя с бесконечными встречами и выставками. Я позвонил, чтобы услышать ваш голос. Скажите что-нибудь простое и не слишком умное.

– Я без вас скучаю. Нормально?

Последовало молчание, потом Макс сказал:

– Приятнее, чем я мог предполагать. К тому же весьма оригинально, по-моему, по мне уже много лет никто не скучал. Я возвращаюсь завтра. Вы можете освободить для меня вечер?

– 3автра? Это просто восхитительно! Но вы, наверное, будете ужасно усталый?

– Об этом уж позвольте мне самому побеспокоиться. Надеюсь, вы как-нибудь это переживете.

Я рассмеялась.

– Я-то, разумеется, переживу, глупый вы человек, и более того, сама приготовлю для вас ужин.

– Правда? А что, София отбила у вас охоту ходить со мной по ресторанам?

– Не надейтесь. И не думайте, что меня так легко выбить из колеи. Кстати, вы мне напомнили. Вчера в галерее произошло нечто из ряда вон выходящее, но до завтра я вам не расскажу.

– Я умираю от любопытства, – сказал он со смехом. – Но я должен бежать, я завтракаю с десятью выдающимися художниками. Боже, помоги мне!

– И правда, спаси вас Господь. До завтра. – Договорились. Пока, Клэр. – Я услышала щелчок, и голос исчез.

В семь раздался звонок, и я побежала открывать дверь. Передо мной стоял Макс, и выглядел он великолепно.

– Привет, – улыбнулась я.

– 3дравствуйте, Клэр.

Одет он был менее тщательно, чем обычно, в коричневые вельветовые брюки и темно-красный свитер, и я подумала, что впервые вижу его не в костюме.

– Я так рада, что вы приехали! Я, конечно, понимаю, что должна на самом деле сказать: «3дравствуйте, Макс, дорогой. Вы уже вернулись?»

– И если бы вы так поступили, я бы повернулся и ушел. Вы сегодня очаровательны – отрада для утомленных глаз.

– Надеюсь, вы не преувеличиваете. Пошли на кухню, а то все сгорит.

– 3вучит не слишком ободряюще, – ответил он сдержанно. – Между прочим, вижу я прекрасно. Где у вас штопор? Я принес красное вино. Надеюсь, оно подойдет к тому, что вы готовите?

– Отлично.

Я попробовала соус, который приготовила для устриц, потом проверила, прожарилась ли свинина, фаршированная фруктами. Все получилось как надо, и я сказала:

– Пошли наверх. Начнем с шампанского, оно давно ждет нас в своем серебряном ведерке.

– Божественный нектар, – произнес Макс, сдирая с горлышка фольгу. – Я слышал как-то, что звук, который издает бутылка шампанского, когда ее открывают, должен походить на вздох удовлетворенной женщины.

– Макс Лейтон, придержите язык! Вы хотите дать мне понять, что хорошо знаете, каков этот вздох?

– А вы сомневаетесь? Тогда послушайте, – произнес он усмехаясь. Пробка негромко шипя вылезла из бутылки. – Гораздо удачнее, чем обычно бывает. Один приятель рассказал мне, что страшно испугался, столкнувшись с этим явлением впервые. Ему показалось, что кругом открывают шампанское.

– Ваше здоровье. .

Он подождал, пока я перестану смеяться, потом протянул мне стакан.

Я легонько чокнулась с ним и тихо сказала:

– 3а вас.

Устрицы были вкуснейшие, свежие, крупные и очень холодные и запивать их шампанским было очень приятно, а свинина получилась у меня очень красивая. Еще я сделала морковку в глазури из жженого сахара и масла, и пышное картофельное пюре с густой, блестящей подливкой. У вина, которое принес Макс – «Романс-Сен-Виван», был великолепный букет, и мы с удовольствием запивали им мясо. 3авершили мы нашу трапезу лимонным муссом.

Макс откинулся на спинку стула.

– Это было куда удачней, чем я предполагал. С этого дня наши походы в ресторан отменяются, теперь я знаю, куда можно прийти поесть.

– Не надейтесь, что так будет всегда. Скорее всего вам придется довольствоваться тунцом или макаронами с сыром, а на десерт получите рисовый пудинг.

– Повседневность меня не страшит, я обожаю детскую пищу. А ну-ка, дайте я помогу вам помыть посуду. – Он пошел за мной в кухню, прихватив грязные тарелки, и опустил их в мыльную воду. Я мыла посуду, а Макс вытирал, причем получалось у него до того естественно, будто мы занимались этим вместе годами.

– Где вы научились так хорошо готовить? Я почему-то не видел, чтобы вы записывали рецепты в «Кордон Бле».

– Подсматривала то там, то здесь. В основном, во Франции. Если хочешь, чтобы к тебе там относились с уважением, то обязан научиться готовить. В первое лето, когда я только купила дом, женщины посматривали на меня с любопытством, но и с большим недоверием.

– Могу себе представить.

– Они никак не могли понять, как может женщина жить одна и только писать картины, то есть заниматься совершенно бессмысленным делом, причем по собственной воле. Но я восстановила свою репутацию во время деревенского праздника, когда для общего застолья я приготовила coque de vin. Я подслушала, как мадам Клабортин, мать Гастона, говорит одной из своих подруг: «А мадемуазель Вентворт серьезная женщина. Она готовит!»

– Цыпленок в вине помог спасти ваше доброе имя. Чудная история! Типично для тамошних людей, правда? Вы сумели это передать в своих картинах – удивительная простота нравов. А мадам Клабортин нет среди женщин в сцене на рынке?

– Есть! Это та самая, с красным лицом, в платке и без талии. Она держит в руках огромный кочан капусты.

– О, Боже, но у нее же ужасно глупый вид! Не удивительно, что сам Гастон на портрете такой грустный.

– Вы знаете, Макс, он очень забавно относится к своим родителям. Говорит о них, стараясь быть справедливым. Но совершенно ясно, что они друг друга не понимают.

– А какой у него отец?

– Они с женой очень подходящая пара. Он толстенький коротышка, пьет, как сапожник, и играет с мальчишками в boules, когда у него есть возможность оторваться от его табачной плантации.

– 3наете, похоже, Гастону приходится сталкиваться с тем, что вы называете «канзасской проблемой».

– Ну конечно, бедный малыш. Потому-то мы и подружились – два оригинала на целую деревню.

– Я так и понял. – Макс забрал у меня последнюю тарелку.

– Макс...

– Ау?

– А я ведь должна уехать в конце месяца. – Я догадывался. – Он повесил полотенце на крючок и повернулся ко мне. – Вы хотите, чтобы я попытался вас отговорить, убедил остаться и пожинать плоды нагрянувшей славы?

– Конечно нет. – я почувствовала, что краснею.

Макс стоял, прислонившись к раковине и сложив перед собой руки.

– Вот и отлично. Мне бы страшно не понравилось, если бы вы поступили иначе. 3начит, в конце месяца вы уезжаете. И почему вы мне об этом говорите?

– Просто так, собственно. – Мне стало совсем неловко, я и вправду не знала, зачем я это произнесла.

Макс сел за кухонный стол и сам ответил вместо меня.

– Я хочу, чтобы вы послушали меня, Клэр. Я понимаю, что наша дружба возникла неожиданно, – он очень тщательно выбирал слова. – Мне, конечно, будет жаль расставаться с вами, но я вовсе не хочу, чтобы вы подумали, что я жду от вас чего-то другого.

Я села рядом с ним и стала машинально наливать кофе, стараясь собраться с мыслями. Макса достаточно часто было трудно понять, а сейчас это было просто немыслимо.

– Да, конечно, просто все это немного необычно. И еще эти ваши шутки насчет Персефоны...

– Милая моя девочка, я же говорил вам, что временами, когда мне это удобно, я веду себя как отпетый мерзавец. Только, пожалуйста не думайте, что это хоть в малой степени может коснуться вашей работы.

– Простите, Макс. Я наверное недостаточно понятно объяснила. Мне всего лишь хочется, чтобы вы поняли, почему я уезжаю. Немногие меня понимают.

– Клэр... – Он немного помедлил, не решаясь продолжать, а потом все же сказал: – Вспомните, мы уже говорили об этом однажды. Вы мне очень нравитесь, и я бы хотел, чтобы вы были счастливы. У вас нет никаких обязательств ни передо мной, ни перед кем либо другим. Вы должны продолжать делать то, что делаете, и что касается меня, то я этим восхищаюсь.

– Спасибо. Мне важно было это услышать и особенно сейчас. Пойдемте наверх. У меня есть арманьяк, и я давно ждала какого-нибудь повода, чтобы его открыть.

Он пристально и долго смотрел на меня, но сказал только:

– Как вам угодно.

Макс удобно устроился на диване, положив одну руку на спинку, а другой придерживая на коленях чашку кофе.

– Так что же вы все-таки собирались мне сообщить не раньше сегодняшнего вечера?

– Ах, да! Чуть не забыла, вы никогда не догадаетесь, кто вчера приходил в галерею!

– Вы правы. Конечно, не догадаюсь, ответил он удивленно. – Так почему бы вам не удовлетворить мое любопытство.

– София!

Макс дернулся, и кофе пролился ему на колени.

– Неважно, – нетерпеливо сказал он, когда я вскочила и кинулась за салфеткой.

– Расскажите мне, как это было.

Он достал носовой платок и положил его на мокрое пятно, не обращая на него особого внимания.

– В общем... – я пересказала ему всю сцену, и Макс слушал очень внимательно и напряженно.

После того, как я закончила, он с минуту молчал, а потом сказал только:

– Как странно...

– Чего странного? Мне показалось, это как раз на нее похоже.

– Ну да, отчасти. Я вполне могу понять, почему она решила нанести визит Джорджу Беннету. Но странно, что София смогла оценить портрет Гастона. Она, конечно, успела многое узнать о живописи, пока мы были женаты даже помимо своего желания. Возможно, она стала разбираться лучше, чем я думал.

– Джордж ужасно смешно переполошился. Особенно его заинтриговал этот Гарольд. Как вы думаете, кто он такой?

– О, очередной ухажер. Во всяком случае я так думаю. У нее их целая коллекция, и она ее постоянно обновляет. Она из тех женщин, которые терпеть не могут одиночества.

– Макс, может быть, я лезу не в свое дело, когда говорю о Софии...

– Клэр, мне действительно не хотелось бы долго говорить о ней просто потому, что это неинтересно и вызывает раздражение, но это вовсе не означает, что вы должны чувствовать какую-то неловкость и стараться меня оберегать.

– Я просто хотела спросить, почему она больше не вышла замуж? Или вышла?

– Бог ты мой, конечно, нет! Ей это совершенно ни к чему. Она получила от меня огромную квартиру и будет получать деньги, пока не выйдет снова замуж. Естественно, я мечтаю, чтоб она снова окрутила какого-нибудь идиота, но она, может быть, этого и не сделает, чтобы мне насолить. Это тоже часть непрекращающегося сражения.

– Знаете, Макс, после всего, что вы пережили, я не удивлюсь, если вы будете стараться держаться от женщин подальше.

Он рассмеялся.

– Значит, вы считаете, что мне остается только принять обет безбрачия?

– Вы отлично знаете, что я имею в виду.

– Ну да, думаю, что знаю. Если вам интересно, то мне действительно после неудачного опыта с Софией успешно удается оставаться совершенно свободным. И у меня нет ни малейшего желания попробовать еще раз.

Что-то у меня внутри болезненно сжалось.

– Простите меня, Макс, я напрасно завела этот разговор.

– Чепуха, Клэр. – Он протянул руку, коснулся моих волос и откинул непослушную прядь назад. – Я вам уже говорил, что не стоит жалеть меня как бездомного пса. Это неприятно и в общем-то обидно.

– Макс, вы невыносимы. – Я не удержавшись засмеялась. – Вы что, так обращаетесь со всеми друзьями?

– Не понимаю, о чем вы, – сказал он, и в его глазах заплясали шаловливые огоньки.

– Ну да. Не понимаете! Хотите еще кофе, милый Гадес?

– Спасибо, с цианистым калием.

Вскоре он ушел.