Кюстин поездил, погостил, посмотрел, вернулся в Париж и действительно написал книгу "Россия в 1839 г.".
      Книга быстро сделалась популярной и часто переиздавалась. Везде, кроме России. Здесь она была строжайше запрещена потому, что вместо гимна просвещенной монархии Кюстин самым неблагодарным образом изобразил Россию полудикой страной с варварскими порядками, продажными чиновниками и бесчеловечным управлением.
      Европейское общественное мнение увидело в книге воплощение своих давних подозрений, а репутации Николая I был нанесен непоправимый урон.
      Книга Кюстина, хотя и не во всем объективная, настолько ошеломила власти в Петербурге, что никто не нашелся что ответить. Зато Герцен, обличавший из Лондона тиранию Николая I, нашел в Кюстине яркое подтверждение своих воззрений и бил в "Колокол" с удвоенной силой.
      В Петербурге был создан тайный правительственный комитет по Кюстину, который разработал целую программу по опровержению клеветнических измышлений неблагодарного француза. Руководивший комитетом министр народного просвещения и главный цензор С. Уваров предлагал своими силами написать книгу-опровержение и издать под иностранной фамилией, а на худой конец сделать вид, что Кюстина вовсе в России не было. Обсуждалась даже идея подкупить О. де Бальзака, посетившего в ту пору Россию. Считалось, что могучее перо романиста вполне могло бы изобразить трогательное единение государя с народом. Однако ничего так и не было сделано. Полагая, что выпорхнувшего воробышка уже не поймать, решили впредь быть осторожнее, а цензуру усилить.
      ДРАМА НИКОЛАЯ I
      В то время как Европа на словах поддерживала Шамиля, а знаменосцы коммунистических идей К. Маркс и Ф. Энгельс призывали народы учиться у горцев, "на что способны люди, желающие остаться свободными", в самой России "кавказский вопрос" выглядел совсем иначе.
      Николай искренне полагал, что залог могущества государства состоит в устройстве всех его учреждений на воинский манер, с твердой дисциплиной и ясной организацией. Революционные же идеи и республиканство считал опасными химерами, способными погубить не только Европу, но и весь мир. А тут выходило, что дух свободы и независимости начал проникать в Россию с Кавказа. И остановить его было почти невозможно, как нельзя остановить облака или отменить весну. Общественные представления, прежде не простиравшиеся дальше Марлинского, начинали меняться в невыгодном правительству направлении. Вот уже и украинский поэт-бунтарь Тарас Шевченко смущал нравы поэмой "Кавказ", выставляя Шамиля символом борьбы за свободу. Это было тем более возмутительно, что Шевченко, крестьянин, выкупленный из крепостной зависимости, окончил Петербургскую Академию художеств, за участие в тайном Кирилло-Мефодиевском обществе был отдан в солдаты, но так и не унялся.
      Отгородившись от "зловредных" западных веяний, столичная пресса редко упоминала о кавказских делах, да и то под строгим цензурным присмотром. Вовсе не писать о кавказских событиях было невозможно, а представлять дело так, будто армия осыпает горцев пряниками, тоже не получалось. Репортажи с театра военных действий все же начали появляться в газетах, хотя и были далеки от реального положения дел. Кавказские офицеры представали в газетах все сплошь героями. Пестовалось пренебрежительное отношение к горцам Северного Кавказа как к "диким народам". Даже декабристы и члены общества "Соединенных славян" признавали право на автономию и федерацию лишь за "культурными народами" и славянами. А драма с кахетинскими пленницами подавалась в печати как абсолютное воплощение зла, "свойственного варварам-азиатам".
      Возвращавшихся с Кавказа солдат и инвалидов в столицах не видели, с ними имели дело лишь провинциальные помещики. После вольного Кавказа боевые ветераны не хотели возвращаться в крепостное состояние и не признавали уже помещиков за своих хозяев. Неповиновение оборачивалось бунтами, грозившими повторить в России кошмар европейских революций.
      Айсберг крепостного права дал смертельную трещину, наткнувшись на горячие горы Кавказа.
      Однако Николай не решался осуществить свои первоначальные замыслы насчет освобождения крестьян и отложил их до лучших времен. А пока начал строить железные дороги, которых в Европе было уже много, и по ним легко и быстро перевозились не только идеи, но и войска.
      Его прозвали Николаем Палкиным, но давать прозвища было легче, чем управлять великой державой.
      Император не любил философов, как завзятых вольнодумцев, зато во множестве плодил военных, инженеров и врачей. А в интересах культуры и просвещения открывал великолепные музеи. Знаменитый Эрмитаж обязан своим рождением именно ему, ценителю изящных искусств.
      Николай был обижен на Европу и всячески ограничивал визиты туда своих подданных. Ему хватало и своих либералов, вроде петрашевцев или славянофилов вкупе с модными и слишком смелыми писателями, которых приходилось высылать из столиц.
      И почему-то никто не хотел понять его высоких устремлений в духе "официальной народности", предполагавшей устройство государства как единой дружной семьи, где у старших и младших свои особенные обязанности и царствует всеобщее почитание главы семейства. Православие, самодержавие и народность! Разве это не лучше дьявольского искушения свободой, равенством и братством?
      Внутренние проблемы и международная изоляция осложняли и без того трудное положение Николая I, вынужденного воевать на несколько фронтов. Он видел, как отстала Россия в военной области, как неэффективна созданная им система, как разобщены его подданные и как слаба империя, превращенная в гигантскую казарму.
      Тяжело переживая военную и политическую катастрофу, император угасал на глазах. Когда предавали вчерашние друзья-монархи, ему уже было не до кахетинских пленниц.
      Случайная простуда только приблизила его конец. 18 февраля 1855 года Николай I умер непобежденным и непобедившим.
      УЗНИЦЫ ВЕДЕНО
      В доме Шамиля княгини смогли наконец отдохнуть и привести себя в порядок. Им вернули служанок и личные веши.
      Жены Шамиля пришли навестить их. Любопытство было обоюдным. Княгиням было интересно, каковы жены грозного имама. А жены Шамиля желали поближе узнать знаменитых пленниц, расспросить у них, какие теперь в свете моды и что делается в Тифлисе. И носят ли теперь те шляпы и салопы, о которых рассказывала Шуайнат, вспоминая свою жизнь в Моздоке.
      И те и другие узнали очень много нового. А правильная русская речь Шуайнат напомнила княгиням их недавнее существование в кругу добрых друзей. История пленения и замужества Шуайнат особенно занимала княгинь своей романтической красотой. Эта пламенная любовь на фоне грандиозной войны была достойна пера романиста.
      Надеясь на лучшее обращение, мадам Дрансе представилась женой французского генерала и дополнила беседу сообщениями насчет великосветского парижского общества, хотя имела о нем весьма приблизительное представление.
      Вскоре поговорить с пленницами пришел Шамиль. Для него на веранде, рядом с дверью в комнату пленниц, поставили плетеный стул, похожий на те, что брали с собой в походы царские офицеры. Рядом с Шамилем стоял переводчик Идрис, который до перехода к горцам и принятия ислама звался Андреем. Таким образом, они говорили, не видя друг друга.
      Когда переводчик представил всех пленниц, Шамиль выразил соболезнование Варваре Орбелиани, сказал, что весьма уважал ее мужа за храбрость и честность. Затем предупредил, что только правдивость пленниц может принести им его расположение и от этого будет зависеть их дальнейшая судьба.
      В подтверждение добрых намерений Шамиль велел передать пленницам несколько писем, но предупредил, что ответы их будут изучаться специальными людьми и только потом отсылаться. Впоследствии пленницы получали от родных не только письма, но и посылки со всем необходимым. И даже могли беседовать с их посланцами, желавшими убедиться, что семьи князей живы и здоровы.
      Условия же их освобождения оставались прежними.
      Пленницам Шамиль показался человеком гораздо моложе его 57 лет. В своих воспоминаниях мадам Дрансе оставила его портрет: "Он высокого роста, черты лица его спокойны, не лишены приятности и энергии. Шамиль похож на льва, находящегося в спокойном положении. Русая и длинная борода его много придает величественности его осанке. Глаза его серы и продолговаты, но он держит их полуоткрытыми, на восточный манер. Губы у него алы, зубы очень красивы, руки малы и белы, походка тверда, но не медленна; все в нем обнаруживает человека, облеченного высокой властью".
      Личность Шамиля столь впечатляла пленниц, что даже после тяжких страданий и долгого плена они не сказали о нем дурного слова. Более всех была очарована этим "просвещенным варваром" мадам Дрансе. "Одаренный от природы высоким умом, - писала она далее, - Шамиль может быть назван не только великим полководцем, но и великим законодателем. Он проводит большую часть дня в своем кабинете, заваленном книгами и пергаментами. Имам часто разъезжает по аулам, проповедуя своим народам Коран и одушевляя их любовью к независимости".
      В Ведено пленниц окружила совсем иная жизнь, нежели в Тифлисе или Цинандали. Здесь все было скромно и сдержанно. Жены имама выходили из своего сераля очень редко, лишь по особым надобностям и закутавшись в вуали.
      В столице Имамата жили русские, поляки, грузины и множество другого разноязычного люду. Жили наравне с горцами и при своей вере. Здесь можно было достать газеты "Русский инвалид", "Кавказ" и даже журналы, которые Шамиль читал с переводчиком, а после отдавал в библиотеку.
      Понемногу пленницы привыкали к обычаям имамского дома. Видели они Шамиля очень редко. Встречаться глазами, кроме как мужу и жене, считалось неприличным, и пленниц заранее предупреждали, если Шамиль должен был пройти мимо их комнаты.
      Шуайнат старалась опекать княгинь, сделалась доброй их феей. Сочувствуя княгиням и сетуя на общую для всех судьбу, она горестно вздыхала: "Не понимаю, чего ищут люди? Зачем они воюют, когда могли бы жить мирно и счастливо со своими семействами".
      Шуайнат вскоре должна была родить, и на некоторое время их отношения прервались. Роды проходили тяжело. Местные женщины использовали всевозможные средства для облегчения страданий Шуайнат Две другие дочери Шамиля от умершей жены Патимат - 12-летняя Написат и 9-летняя Патимат - всю ночь читали молитвы. Но самое неожиданное средство применил их родной брат Магомед-Шапи. Прослышав, что при родах помогают выстрелы, он всю ночь палил из пистолета, прохаживаясь перед комнатой Шуайнат. Наутро родилась девочка, которую назвали Сапият.
      По этому поводу зарезали множество баранов и устроили торжество, угощая всех, кто приходил поздравить Шуайнат с дочерью. Несколько дней Шуайнат навещали жены наибов и других важных лиц, дарили подарки и желали доброго здоровья. Девочка была единственным выжившим ребенком Шамиля от Шуайнат, и отец очень о ней заботился. Княгини подарили Шуайнат серьги для дочери, а к вечеру нашли в своей комнате красивый ковер.
      Старания же Магомеда-Шапи получили совершенно иное развитие. За ночную пальбу и прочие шалости его отправили учиться в медресе в далекий аул.
      Оказалось, что баранов зарезали слишком много, тогда оставшееся мясо пересыпали солью и повесили сушить. Такая солонина считается в горах деликатесом и сохраняется на зиму.
      Княжеские дети уже играли с остальными, быстро выучились говорить по-аварски и по-чеченски и дружно повторяли за мюридами их единственную песню "Ла-ильлаха-иль-алла". Младшие дочери имама удивляли своей мальчишеской прытью и вместе с тем образованностью - к семи годам все уже умели писать, считать и знали Коран. Дети Шамиля, наибов и других мусульман учились в медресе при мечети.
      Шамиль детей очень любил и не делал различий между своими и чужими, когда одаривал их ласками и сладостями. Если же им случалось заболеть, горские лекари пользовали детей, пока те совершенно не выздоравливали. Особенно заботились они о маленьком Александре Чавчавадзе, который стал олицетворением ожидаемого обмена "сына на сына".
      ЖЕНЫ ИМАМА
      С женами Шамиля у пленниц сложились разные, но довольно близкие отношения. Загидат, дочь шейха Джамалуддина, считалась старшей и заведовала всеми делами дома. Шуайнат была царицей сердца имама и этим довольствовалась. Когда Загидат завидовала княгиням, что у христиан всегда одна жена в доме, а вот у горцев по-другому, Шуайнат горячо защищала мусульманские обычаи. Она доказывала княгиням, что Шамиль справедлив и не делает между женами различий, а не ценить этого - значит не любить своего благородного мужа.
      Третья жена Шамиля юная Аминат отличалась красотой и бойкостью и надеялась со временем стать любимой женой имама.
      У жен его было только одно преимущество перед другими домочадцами - они могли приходить к Шамилю без разрешения, которое требовалось всем остальным. Однажды, когда Шамиль был в походе, они устроили для пленниц тайное посещение кабинета имама. Скромность его убранства удивила княгинь. Их внимание привлекли лишь ковры, богатая библиотека и красивое оружие на стенах.
      Провожая мужа в поход, жены готовили ему припасы, чистили амуницию, вышивали чехлы для пистолетов и чинили одежду. Выезжая, Шамиль трижды припадал к коню, так как ворота не позволяли ехать в полный рост, и каждый такой поклон жены воспринимали на свой счет. Они же и встречали его во внутреннем дворе, когда имам возвращался. Тогда они оживали, прихорашивались и закрывались в своих комнатах, пока не выяснялось, к которой из жен Шамиль постучался на этот раз. Получив условный знак, избранница становилась весела и старалась всех облагодетельствовать. В такие вечера пленницам приносили богатый ужин, а детям доставались разные сладости.
      В обычные дни меню пленниц весьма зависело от настроения Загидат. Пища становилась совсем скудной, когда против имама начинались новые военные действия. Но однажды, увидев, как разительно различается содержимое котлов с едой для семьи Шамиля и для пленниц, имам велел поменять их местами. Загидат обиделась, объявила, что отдаст ключи от кладовой кому угодно и что не намерена прислуживать госпожам, мужья которых нападают на горцев. Вскоре все успокоилось, но неприязнь Загидат к пленницам усиливалась с каждым днем.
      Нарядную одежду жены Шамиля носили лишь тогда, когда имама в Ведено не было. Он не любил роскоши и излишеств и запрещал женам слишком выделяться среди других жительниц Ведено.
      Однажды князья прислали подарки женам Шамиля - коралловые и янтарные четки и три красивых платья. Шамиль был в походе, и Загидат решила распорядиться подарками по своему усмотрению: оставив по одному платью себе и Шуайнат, она решила не отдавать третьего Аминат. Полагая, что Аминат, у которой не было детей, не может претендовать на равенство между женами, Загидат решила приберечь платье для одной из дочерей имама. Но вернувшийся из похода Шамиль быстро уравнял жен в правах, объявив, что если его жена Аминат не может иметь платья, то их не будут иметь и две другие жены.
      БЫТ ШАМИЛЯ
      Имам сам был примером простоты и нравственности и требовал этого же от остальных. Во всем великолепии Шамиля можно было увидеть лишь по пятницам, когда он направлялся на богослужение в мечеть. Он шел между плотными рядами телохранителей, поющих "Ла-ильлаха-иль-алла", за ним следовал оруженосец Салим, бывший когда-то кахетинским жителем. Потом шли ученые, которые несли Коран в изящном сафьяновом переплете с золотым обрезом, а следом и остальные мусульмане Ведено.
      Шамиль часто принимал гостей, которые пользовались многими привилегиями. Им только не разрешалось входить в сераль - внутренний двор. Но обедал Шамиль всегда один, не желая сдерживать других своей умеренностью в пище. Обычной едой его были хлеб, сыр, рис, фрукты, мед и чай.
      Изредка в Ведено приезжал похититель пленниц - сын Шамиля Гази-Магомед. Навстречу ему отправлялся торжественный эскорт, который с почестями и пальбой встречал молодого героя. Встреча наследника превращалась в праздник. На поле перед столицей устраивались скачки, джигитовка, стрельба по мишеням, борьба и множество других состязаний. Победители получали от Шамиля коней, кинжалы, баранов и деньги. А Гази-Магомед присматривался к лихим джигитам, замечая тех, кого взял бы в новый поход.
      Шамиль был в такие дни счастлив и особенно благодушен. Радость от встречи с сыном слегка омрачала лишь его невестка Каримат. Мужу так и не удалось отучить гордую красавицу от привычки роскошно одеваться и иметь изысканные украшения. Если жены имама могли носить лишь серебряные серьги в виде полумесяца, то у Каримат они были золотыми да еще с россыпями драгоценных камней. Каримат ночевала поочередно у каждой из имамских жен и развлекала их рассказами о своей прошлой жизни в Элису и Тифлисе. Но теперь она больше времени проводила с пленницами, которые слишком хорошо понимали, чего лишилась дочь бывшего элисуйского султана, сделавшись женой каратинского наиба.
      ТРУДНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ
      Переговоры об обмене пленными шли своим чередом. Чавчавадзе прилагал все старания, но мог дать Шамилю только то, чем распоряжался сам. За оборону Шильды Чавчавадзе был произведен во флигель-адъютанты и полковники, но просить государя отдать сына Шамиля не смел. Он только надеялся получить от императора хоть какой-то ответ, пусть даже отрицательный. Тогда бы ему легче было вести переговоры с имамом, официально объявив ему, что Джамалуддин не может стать предметом обмена.
      Вдова грузинского царевича и мать пленниц княгиня Грузинская Анастасия сама обратилась к императору с просьбой отпустить сына Шамиля. Император милостиво согласился, указав, что теперь все будет зависеть от самого Джамалуддина. Но просить государя присовокупить к выдаче сына Шамиля еще и гигантскую сумму никто не решался.
      Чавчавадзе заложил имение, род Орбелиани внес свою лепту, комитет в Тифлисе собрал пожертвования. Сестра Нина, вдова Грибоедова, отдала брату 10 тысяч - компенсацию, которую выплатило правительство после гибели ее мужа в Тегеране. Набралось почти 40 тысяч рублей.
      Однако Шамиль по-прежнему требовал миллион. Но первым его условием оставался сын. Имам был уверен, что если не вернет Джамалуддина теперь, в обмен на столь знатных пленниц, то уже не увидит его никогда. А что касается денег, то это было условием наибов, участвовавших в походе за Алазань. Да и народ был доведен войной до последней крайности. Шамиль готов был отказаться от своей доли денег, но предложенная Чавчавадзе сумма все равно никого не устраивала.
      Чтобы ускорить переговоры, Шамиль пригрозил раздать пленниц в наибства. Поговаривали, что их даже могут казнить, если условия Шамиля не будут выполнены.
      ЗАБОТЫ КАЗНАЧЕЯ
      Княгини знали, что их родные делали все, что могли. В то же время они попытались деликатно объяснить женам Шамиля невозможность собрать такой суммы для выкупа. Загидат им не верила. Она считала, что раз мужья княгинь потеряли семейства во время своей службы, то царь должен помочь им получить семьи обратно. Скоро выяснилось, что ни жены Шамиля, ни его казначей Хаджияв не имеют понятия, что есть миллион и как велика эта цифра.
      Хаджияв любил считать. Он считал и пересчитывал все - от денег в казне имама до пуль в оружейных мастерских. Для всех вычислений ему хватало его четок. Но мадам Дрансе сообщила, что миллион - это такая громадная сумма, что если он откажется от еды, пока не сосчитает до миллиона, то скорее всего умрет с голоду. Хаджияв не поверил. Он заперся в своем доме и несколько дней считал бобы. Он страшно исхудал, сбивался со счета, начал считать тазами по тысяче бобов, но до нужной цифры было еще очень далеко. Не желая признавать свое поражение, он заявил, что миллион - это всего лишь арба, наполненная серебром. Когда оказалось, что предлагаемый князем Чавчавадзе выкуп едва поместится на двух арбах, Хаджияв окончательно пришел в замешательство. Считать арбами было легче, но где взять столько арб?
      Шамиль стоял на своем. А до миллиона отлично мог сосчитать бывший царский генерал Даниял-бек.
      Княгини писали близким, как может обернуться их судьба, и молили Бога о спасении.
      Дни проходили в тягостном ожидании. Жены Шамиля уже учились французскому, дочь Шамиля Нажабат учила всех арабскому, мадам Дрансе постигала тонкости кавказского этикета, а Хаджияв раздобыл где-то пособие по арифметике и корпел над ним с переводчиком - беглым казаком.
      Княжна Баратова первое время надеялась, что пробудет в плену недолго, так как отец ее был человек небогатый да к тому же разбитый параличом, и большого выкупа за дочь дать не мог. Но надежды ее не оправдались. Шамиль думал не о деньгах, а о сыне.
      Единственным утешением княжны Нины Баратовой стала Аминат, с которой они были почти одного возраста и быстро подружились. Эти энергичные натуры сошлись до того, что принялись учинять различные проказы. Главным объектом их проделок был избран добрый Хаджияв, измучивший всех расспросами о миллионе. Делая вид, что старается облегчить казначею его задачу, княжна как бы ненароком касалась его своей рукой. Но так как прикосновение к чужой женщине непременно влекло за собой семикратное омовение, без которого мусульманин не мог совершать обязательные молитвы, Хаджияв смущался, затем приходил в ярость, но вынужден был спешить в купальню. Это повторялось множество раз, пока бедный казначей не начал остерегаться Нины и обходить места, где могло совершиться новое покушение на его ритуальную чистоту.
      НОВЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ
      Несмотря на дружбу с Аминат, юная аристократка очень тяготилась пленом. Однажды она не выдержала и поделилась с подругой своей печалью. Аминат очень удивилась, что в Ведено кому-то может чего-то не хватать. И поспешила успокоить Нину, обещая, что даже если всех отпустят, то ей лучше остаться, потому что когда вернется сын Шамиля Джамалуддин, то он непременно на ней женится. Нина с горячностью отвечала, что скорее наложит на себя руки, чем выйдет замуж за сына Шамиля, по вине которого она вытерпела столько мук.
      Это оскорбительное заявление стало известно Загидат, которая поспешила донести слова княжны до самого имама. Дело могло принять самый опасный для пленниц оборот, если бы Шуайнат не удалось умерить гнев Шамиля. Но отношение к пленницам заметно изменилось. Часть людей Чавчавадзе была отдана в соседние аулы.
      Настал момент, когда Шамиль уже не хотел продолжать переписку. Сын его Гази-Магомед убеждал пленниц написать последнее решительное письмо, обещая удержать отца от крайних мер. Князь Чавчавадзе ответил, что не прибавит ни копейки, ибо с самого начала предложил все, что было возможно.
      Спасение пришло нежданно - от Загидат. При всей своей неприязни к пленницам она вошла в их отчаянное положение и попросила отца поговорить с Шамилем. Выслушав своего наставника и тестя, Шамиль согласился подождать еще неделю.
      ДЖАМАЛУДДИН В РОССИИ
      Джамалуддин Шамиль прожил в России 15 лет и стал уже европейским человеком. О Дагестане ему напоминали лишь шрамы на руке, полученные в битве при Ахульго, где он и был отдан аманатом генералу Граббе. Он имел возможность носить горскую одежду, но на родном аварском языке лишь изредка говорил с царскими офицерами-горцами. Все установления ислама Джамалуддин строго исполнял вместе с другими воспитанниками из мусульман. Ему разрешали переписку с отцом. Джамалуддин писал ему о своей жизни, учебе, заботе императора, но ответов не получал и был этим очень опечален.
      Когда Джамалуддину исполнилось 10 лет, его перевели в Петербург, в Павловский кадетский корпус, где воспитывались дети знатных семейств и даже императора. Здесь он видел и самого Николая I, который относился к сыну Шамиля с особым вниманием.
      Джамалуддин быстро выучился русскому языку и не отставал в учебе от своих сверстников. Французский и немецкий языки давались ему легко, другие науки он усваивал без особого интереса, отдавая предпочтение военным дисциплинам и гимнастике.
      Венгерская революция вынудила царское командование усилить армию молодыми офицерами, и выпуски в кадетских корпусах происходили раньше положенных сроков.
      6 июня 1849 года кадет Шамиль был произведен в корнеты и зачислен в кавалерийскую дивизию, стоявшую в Варшаве на случай распространения Венгерского восстания. После подавления восстания его полк перевели в Ковенскую губернию, а в 1851 году - в Тверь, где Джамалуддин был произведен в поручики.
      Служба в полку принесла ему жизненный опыт и хороших друзей, которые любили Джамалуддина за честность и справедливость. Участвуя в различных маневрах и парадах, поручик Шамиль хорошо изучил русскую армию, вооружение, военные приемы. Он увидел Россию, другие страны и народы, начал разбираться в перипетиях европейской политики, заложником которой хотели сделать и его отца.
      К началу Крымской войны его полк вновь перебросили в Польшу, которую Пальмерстон мечтал оторвать от России, вернуть ей статус королевства и сделать преградой между Россией и Европой.
      ВЫСОЧАЙШАЯ АУДИЕНЦИЯ
      В начале ноября 1854 года 23-летний поручик Уланского Его Императорского Величества великого князя Михаила Николаевича полка Джемал-Эддин (Джамалуддин) Шамиль был срочно вызван в главный штаб. Теряясь в догадках, поручик поспешил в Варшаву, где его ждали необычайные известия.
      Командующий Гренадерским корпусом генерал от инфантерии граф Н. Муравьев объявил ему о кахетинских событиях и спросил, желает ли Джамалуддин вернуться к отцу. Предполагалось, что к Джамалуддину прибудет специальный посланец от Шамиля, чтобы убедить его принять правильное решение. Но этого не потребовалось. Поразмыслив над столь неожиданным поворотом судьбы, поручик решил ей покориться, тем более что этого хотели и его отец, и император.
      Вскоре Джамалуддин в сопровождении Н. Муравьева прибыл в Петербург и был принят государем. Николай поблагодарил его за службу, похвалил сыновнюю преданность и велел передать отцу, что зла ему не желает и что виноваты во всем кавказские начальники, не умеющие как следует вести дела.
      В начале января 1855 года Джамалуддин отбыл на Кавказ. Следом отправился и Н. Муравьев, назначенный вместо Воронцова командиром Отдельного Кавказского корпуса и наместником Кавказским.
      Николай Николаевич Муравьев был опытным военным и дипломатом, сумевшим урегулировать египетско-турецкий конфликт 1832 - 1833 годов. По возвращении с Босфора он был пожалован генерал-адъютантом, назначен в 1834 году начальником Главного штаба 1-й армии, а в 1835 году командиром 5-го пехотного корпуса. Но подготовленная им в 1834 году записка "О причинах побегов и средствах к исправлению недостатков армии" вызвала недовольство Николая I и стала причиной его отставки в 1837 году.
      Вспомнили о Муравьеве в 1848 году, когда Европу начали сотрясать революции. Он был назначен начальником запасных батальонов нескольких пехотных корпусов, затем членом Военного совета, а 30 декабря 1848 года командиром Гренадерского корпуса, с которым совершил поход против восставших венгров.
      В 1853 году Николай I произвел Муравьева в генералы от инфантерии, а еще через год - в генерал-адъютанты с назначением наместником Кавказа.
      Реад, не справившийся со своими обязанностями и "прозевавший" рейд мюридов в Кахетию, был освобожден от должности. В утешение ему дали в командование 3-й пехотный корпус. 4 августа 1855 года в сражении на Черной речке в Крыму Реад погиб.
      ВОЗВРАЩЕНИЕ НА КАВКАЗ
      Судьба переговоров была еще далеко не ясна, когда Шамиль получил волнующее известие: Джамалуддин возвращается на родину и уже выехал из Петербурга в Москву.
      Лазутчики имама действовали отменно. Вскоре они сообщили, что сын Шамиля прибыл в Ставрополь, что он уже во Владикавказе, где ожидает нового наместника Муравьева, инспектирующего Кавказскую кордонную линию. И что туда уже отправился князь Д. Чавчавадзе.
      Шамиль щедро награждал лазутчиков, но старался скрывать свою радость от остальных. Ведено пришло в движение. Родные и близкие Шамиля готовились к большому событию.
      Однако приготовления были прерваны новым военным походом. Имам предпринял попытку усилить свои позиции в Чечне. Его отряды осадили укрепление Исти-Су, но были оттеснены подошедшими из Куринского укрепления войсками. Канонада была слышна даже в Ведено, где жены и пленницы Шамиля молились о том, чтобы это не нарушило переговоров.
      Тем временем пришло новое известие: Джамалуддин уже в Хасавюрте. Пленниц непрерывно посещали веденские женщины, поздравляя со скорым окончанием их плена
      Шамиль отправил в Хасавюрт своего казначея и Юнуса, передававшего Джамалуддина Граббе в 1839 году. Они должны были удостовериться, что на самом деле прибыл сын Шамиля Джамалуддин.
      Посланцы были допущены к Джамалуддину и сразу его узнали. Для надежности они осмотрели его шрамы на левой руке - следы от пики донского казака, полученные при Ахульго. Они также задали Джамалуддину несколько вопросов, ответы на которые окончательно развеяли все сомнения.
      Вернувшись в Ведено, посланцы подробно описали имаму Джамалуддина, засвидетельствовали, что это именно он, и передали Шамилю письмо от сына. Беспокоило их лишь то, что Джамалуддин в близких отношениях с другими офицерами и даже танцевал с женщинами на балу в его честь.
      Вскоре затем случилось сильное землетрясение, которое все расценили как дурной знак. Переговоры действительно оказались на грани срыва.
      Наибы настаивали на миллионе, а предлагалось по-прежнему не более сорока тысяч. Шамиль готов был согласиться и на меньшую сумму, но народу это могло не понравиться. Многие на этой войне потеряли сыновей, мужей, братьев и отцов, и Шамиль уже не мог отступить от объявленных условий.
      РАЗРЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ
      В который уже раз на помощь Шамилю пришел мудрый шейх Джамалуддин Казикумухский. Он напомнил имаму об одном отшельнике, пользовавшимся в народе большим уважением. Его почитали за святого, воплощающего в себе высшие достоинства мюридизма. Он был существом удивительным, пророчества его всегда сбывались, а самые трудные вопросы находили у него благочестивое разрешение
      Святой отшельник был привезен в Ведено и помещен в кабинет Шамиля. Увидеть его стекалось множество народу, который он доводил до исступления своими пламенными проповедями. Когда он начинал зикр, восхваляя Аллаха и принося ему раскаяние, все вокруг сливались в единое целое с пением "Ла-ильлаха-иль-алла" и других формул зикра.