Имам Шамиль

      Магомеду не пришлось долго убеждать друга, который давно уже был готов к подобному повороту дела. Тем более что беды и нашествия, обрушившиеся на Дагестан, оба считали наказанием Аллаха за ослабление веры.
      Божественная воля, избравшая Магомеда своим орудием, преобразила доселе кроткого алима в яростного обновителя веры.
      Первым делом Магомед обрушился на адаты - древние горские обычаи, которые не только противоречили шариату - мусульманскому праву, но и были главным препятствием к объединению горцев. Как писал хронист аль-Карахи: "На протяжении последних веков дагестанцы считались мусульманами. У них, однако, не имелось людей, призывающих к проведению в жизнь исламских решений и запрещающих мерзкие с точки зрения мусульманства поступки".
      Адаты в каждом обществе, ханстве, а порой и в каждом ауле были свои. Кровная месть, опустошавшая целые области, тоже была адатом, хотя шариат запрещает кровомщение против кого-либо, кроме самого убийцы. Похищение невест, работорговля, земельные междоусобицы, всевозможные насилия и притеснения множество давно прогнивших обычаев толкали Дагестан в хаос беззакония. В феодальных владениях, на глазах царских властей, процветало варварство: ханы сбрасывали неугодных со скал, выменивали дочерей провинившихся крестьян на лошадей, выкалывали глаза, отрезали уши, пытали людей каленым железом и обливали кипящим маслом. Царские генералы тоже не особенно церемонились, когда речь шла о наказании непокорных.
      И все же адаты были для горцев привычны и понятны, а шариат, как закон для праведников, казался делом слишком обременительным.
      Одни лишь проповеди, даже самые пламенные, неспособны были вернуть горцев на путь истинный. И молодые адепты не замедлили присовокупить к ним самые решительные действия.
      Для наглядности они решили испытать гимринского муллу. Когда горцы собрались на годекане обсудить последние новости, Шамиль сообщил мулле, что его бык забодал корову Шамиля, и поинтересовался, что мулла даст ему в возмещение убытка. Мулла ответил, что ничего не даст, так как, по адату, не может отвечать за глупое животное. Тогда в спор вступил Магомед, сказав, что Шамиль все перепутал, и это корову муллы забодал бык Шамиля. Мулла переполошился и начал убеждать собравшихся, что ошибся и что, по адату, с Шамиля причитается компенсация.
      Гимринцы сначала рассмеялись, а затем заспорили - что же для них лучше: адаты, которые позволяют судить и так и этак, или шариат - единый закон для всех.
      Спор был готов перерасти в стычку, но Магомед легко объяснил горцам их заблуждения и нарисовал такую пленительную картину всенародного счастья, ожидавшего горцев, если те станут жить по вере и справедливости, что решено было безотлагательно ввести в Гимрах священный шариат, а неправедного муллу удалить из общества вместе со списками богомерзких адатов.
      Родители Шамиля, надеясь удержать сына от опасных увлечений и новых странствий, решили его женить. Шамиль был завидным женихом, и невесту нашли быстро, здесь же - в Гимрах. Скоро справили и свадьбу. Шамиль женился не по влечению сердца, а лишь по настоянию родителей, что в горах было обычным делом. Через месяц, убедившись, что дело распространения шариата имеет мало общего с размеренной семейной жизнью, Шамиль со своей женой развелся.
      Прослышав о новшествах, в Гимры поспешили соседи, приглашая ввести шариат и у них. По такому случаю Магомед написал "Блистательное доказательство отступничества старшин Дагестана". В этом страстном трактате он обрушился на приверженцев адата:
      "Нормы обычного права - собрания трудов поклонников сатаны.
      ...Как же можно жить в доме, где не имеет отдыха сердце, где власть Аллаха неприемлема?
      Где святой ислам отрицают, а крайний невежда выносит приговоры беспомощному человеку?
      Где презреннейший считается славным, а развратный - справедливым, где мусульманство превращено в невесть что?
      ...Все эти люди разбрелись к нынешнему времени из-за бедствий и вражды.
      Их беспокоят свое положение и свои дела, а не исполнение заповедей Аллаха, запрет осужденного исламом и верный путь.
      Из-за своего характера и грехов они раздробились и ими стали править неверные и враги.
      Я выражаю соболезнование горцам и другим в связи со страшной бедой, поразившей их головы.
      И говорю, что если вы не предпочтете покорность своему Господу, то да будьте рабами мучителей".
      Это воззвание стало манифестом вспыхнувшей в горах духовной революции.
      Магомед обходил аул за аулом, призывая людей оставить адаты и принять шариат, по которому все люди должны быть свободны и независимы, и жить, как братья. По словам очевидцев, проповеди Магомеда "будили в душе человека бурю".
      Шариат распространялся, как очистительный ливень, сметая недовольных мулл, лицемерных старшин и терявшую влияние знать.
      Аслан-хан Казикумухский вызвал Магомеда к себе и стал упрекать, что он подбивает народ к непослушанию: "Кто ты такой, чем ты гордишься, не тем ли, что умеешь изъясняться на арабском языке?" - "Я-то горжусь, что я ученый, а вот вы чем гордитесь? - отвечал гость. - Сегодня вы на троне, а завтра можете оказаться в аду". Объяснив хану, что ему следует делать и как себя вести, если он правоверный мусульманин, Магомед обернулся к нему спиной и начал обуваться. Ханский сын, изумленный неслыханной дерзостью, воскликнул: "Моему отцу наговорили такое, что собаке не говорят! Если бы он не был ученым, я отрубил бы ему голову!" Выходя из дома, Магомед бросил через плечо: "Отрубил бы, если бы Аллах позволил".
      Горячие приверженцы нового учения сравнивали Магомеда с самим Пророком. Люди переставали платить налоги и подати, наказывали отступников, возвращались к истинной вере. Брожения и бунты охватывали уже подвластные царским властям области.
      Опасаясь за свою власть, Шамхал Тарковский - крупнейший владетель Дагестана - пригласил Магомеда для введения шариата в Тарки - столицу шамхальства на берегу Каспия. Явившись к шамхалу, Магомед заявил: "Не знания должны идти за человеком, а человек за знаниями". Поведение и речи богоугодника так поразили шамхала, что он обещал незамедлительно ввести в своих владениях шариат и непременно обратиться из грозного владыки в смиренного праведника. Но вместо этого, едва придя в себя от наваждения, Тарковский бросился в Темир-Хан-Шуру и потребовал от царских властей положить конец успехам проповедников.
      Власти, однако, не придали этому особого значения, полагая, что шариатисты могут быть даже полезны в смысле обуздания ханов, дикие нравы которых возбуждали у населения ненависть к властям.
      Зато силу нового учения хорошо понял почитаемый в горах ученый Сайд Араканский. Он написал своим бывшим ученикам письма, в которых требовал оставить опасные проповеди и вернуться к ученым занятиям. В ответ Магомед и Шамиль призвали его поддержать их в деле введения шариата и сплочения горцев для освободительной борьбы, пока царские войска, расправившись с восставшими чеченцами и жителями Южного Дагестана, не принялись за высокогорные аулы, которым уже некого будет звать на помощь.
      Араканский не соглашался, полагая, что дело это безнадежное и непосильное. Тогда Магомед обратился к его многочисленным ученикам: "Эй, вы, ищущие знаний! Как бы ваши аулы не превратились в пепелища, пока вы сделаетесь большими учеными! Сайд может дать вам только то, что имеет! А он - нищий! Иначе бы ему не понадобилось царское жалованье!"
      Уязвленный Араканский собрал своих сторонников и открыто выступил против Магомеда. Но было уже слишком поздно. Приверженцы шариата явились в Араканы и разогнали отступников. Сайд бежал к шамхалу Тарковскому, сказав, что его кусает щенок, которого он сам выкормил. Сайд любил хорошее вино, и в Араканах его оказалось достаточно, чтобы исполнить волю Магомеда: дом бывшего учителя был залит вином доверху, пока не рухнул. Ручейки с дьявольским зельем текли по аулу несколько дней, а захмелевшие ослы и домашняя птица изрядно повеселили араканцев.
      ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ
      Ислам принесли на Кавказ арабы. Это произошло еще в VII веке, во времена стремительных завоеваний Халифата. Арабы построили в Дербенте первую мечеть, существующую и поныне. Считается, что главным проповедником ислама в Дагестане был шейх и полководец Абу-Муслим, похороненный в Хунзахе - столице Аварского ханства. Арабы ушли, но ислам остался, постепенно вытесняя древние языческие культы.
      К началу XIX века наибольшее распространение получила здесь суннитская ветвь ислама, на которой ярко расцвело несколько суфийских тарикатов. Поначалу это были элитарные братства (ордена), открывавшие своим немногочисленным адептам тайные пути к духовному совершенству и постижению божественной истины.
      Плоды же этих, казалось бы, отвлеченных эзотерических занятий имели уже совсем иное свойство и вошли в историю Кавказа под именем мюридизма.
      Накшбандийский тарикат (путь, метод), названный по имени своего основателя Бахауддина Накшбанда ("Чеканщика"), сформировался еще в XIV веке в далекой Бухаре. Пройдя путь от ученика и бродячего дервиша до суфийского шейха, Накшбанд был причислен к святым и стал новым звеном "Золотой цепи" (Силсила), восходившей к самому Пророку.
      Духовное руководство орденом осуществляли шейхи, которые затем передавали его своему преемнику, становившемуся новым звеном цепи.. Послушниками или учениками шейхов были тарикатские мюриды. Этот институт тоже претерпел на Кавказе значительные изменения, и наряду с тарикатскими появились имамские мюриды - нечто вроде гвардии из отборных воинов. Они же были и безотказным механизмом, приводившим в движение огромные массы людей, когда вожди поднимали знамя газавата - борьбы за веру и независимость. И тогда суфизм из утонченных занятий для посвященных превращался в грозное орудие общенародной борьбы. Простых людей привлекал демократизм суфизма, проповедовавшего свободу и равенство, чистоту веры и шариат как единый для всех закон. В некоторых странах тарикатские шейхи пользовались таким огромным влиянием, что даже приходили к власти, считая ее необходимым средством для установления в грсударстве истинной веры, общественной гармонии и справедливости. Суфии бродили по миру смиренными миссионерами ислама. Были среди них и дервиши, распространявшие мудрость в самых разных обличьях, как знаменитый Ходжа Насреддин. Когда же приходилось воевать, именно суфии, наделенные тайной духовной силой, оказывались самыми лучшими и бесстрашными воинами.
      В 1830 году, победно завершив войну с турками, фельдмаршал Паскевич вернулся на Кавказ, покорение которого считал уже делом внутренним. Но даже беглое ознакомление с положением дел вызвало в нем чрезвычайные опасения.
      Тревожные признаки грядущей бури разглядел еще его предшественник Ермолов, когда в 1820 году столкнулся с сильным противодействием мусульманских проповедников в завоеванном Ширванском ханстве.
      В начальный период наместничества Ермолова кугбом - главой накшбандийского тариката - был шейх Халид-Шах из Сулеймании. Его опорой на Кавказе был Исмаил ал-Ширвани, носивший титул "вершина веры". С упорными приверженцами Исмаила-эфенди и столкнулись царские войска в Ширване. У Исмаила было много мюридов - учеников, которые звали народ к открытому неповиновению и подавали в этом наглядный пример. Чуждое владычество было для них еще более неприемлемо, чем ханский произвол. Чувствуя, что дела могут принять самое опасное направление, и подозревая в этом происки иностранных эмиссаров, Ермолов употребил самые решительные меры для водворения в крае спокойствия и порядка. Часть приверженцев шейха была сослана, а остальные изгнаны из края. Сам шейх был вынужден эмигрировать в Турцию.
      Однако задача была не столь проста, чтобы ее можно было решить таким грубым способом. Эхо ширванских событий разнеслось по дагестанским ущельям и пробудило к энергичным действиям сторонников шариата. "Умиротворив" Ширван, Ермолов лишь ускорил пробуждение Дагестана.
      Дар предвидения - только малая доля из необычайных свойств, присущих суфийским шейхам. И еще задолго до того Исмаил, окинув духовным взором пределы Кавказа, обнаружил в дагестанском селе Яраг источник света, способный озарить заблудшим истинный путь. Сияние это исходило от ученого праведника Магомеда Ярагинского (Мухаммада Эфенди ал-Яраги).
      ШЕЙХ МАГОМЕД ЯРАГИНСКИЙ
      Ярагинский родился в 1777 году (1191 год - по хиджре) в семье ученого-богослова. С детства проявив необычайную тягу к знаниям, он очень скоро стал известным алимом, постигшим разнообразные науки. В Дагестане ему не было равных в знании Корана. Глубина его проникновения в сокровенные знания привлекла к Ярагинскому множество учеников. Его сравнивали с благоухающим садом роз, слова его - с чудесным нектаром. Искавшие счастья и истины находили их в обществе учителя, который был кроток с учениками и суров с теми, кто отступал от веры ради бренных земных благ.
      Шейх Исмаил велел своему ближайшему последователю - Хасс Магомеду отправиться в Дагестан и стать одним из простых учеников Ярагинского. Хасс Магомед несколько лет изучал у Ярагинского богословие, а затем исчез, так и не открыв учителю свои истинные намерения. Сообщив Исмаилу-эфенди о необыкновенных дарованиях и духовной чистоте Ярагинского, он вскоре вернулся в Дагестан, открылся учителю и передал ему приглашение шейха прибыть в Ширван. Ярагинский немедля отправился к светилу веры и принял у него посвящение в тарикат. Обсуждая состояние уммы (мусульманского сообщества), они пришли к выводу, что ислам в Дагестане находится в крайнем упадке, а народ гибнет в пучине безбожия.
      Вернувшись на родину, Ярагинский стал ревностно проповедовать тарикат. Шариат был фундаментом нового учения, и Ярагинский прилагал все силы к восстановлению чистоты веры.
      Удаляясь в Турцию, Исмаил рукоположил в шейхи накшбандийского тариката Хасс Магомеда, а Ярагинского возвел в звание мюршида (наставника), сделав его главой последователей Накшбандийского тариката в Дагестане.
      Молитвы Ярагинского, ставшего вскоре шейхом и новым звеном цепи, творили чудеса: слепые и увечные исцелялись, несчастные обретали душевный покой. Существует предание, что четырехмесячный мальчик, когда его позвал шейх, подошел к нему и повторил за Ярагинским суру из Корана. Шейх умел читать в людских сердцах, предсказывать будущее. Прежде чем открыть ученикам завесу истинного знания, он их испытывал. Одним из правил было долгое уединение в подземных кельях. Муталимы молились и постились, пока их способность восприятия не обновлялась совершенно, тогда только они становились способными учиться, и это был лишь первой шаг к постижению тариката.
      Ярагинского считали символом совершенства и животворящим источником благочестия. Он был скромен и воздержан до аскетизма, но обладал духовными сокровищами, достаточными для всего народа. Его наукой была любовь к Богу. Его практикой - любовь к ближнему, превращавшая грешника в образец благочестия. Он говорил: "Ислам означает открыть свое сердце Богу и не причинять зла ближнему".
      Он призывал народ к покаянию и первым подал пример, отказавшись от традиционно причитавшейся ему доли заката - налога, который "очищает" имущество мусульман и передается мечети для распределения нуждающимся. Теперь закат полностью отдавался на помощь беднякам, содержание медресе и другие богоугодные дела.
      Ярагинский поначалу проповедовал ненасильственный, духовный газават против дьявольской порчи в людских душах. К нему стекались люди, жаждавшие ошутить на себе его чудесную силу. Стремительно росло число учеников, становившихся преданными мюридами Ярагинского.
      Тарикатисты, вооружившись деревянными мечами, шли по селам, призывая людей покаяться и вернуться к истинной вере. Но видя, что одни лишь мирные средства неспособны изменить ситуацию, Ярагинский все более склонялся к необходимости заменить деревянные мечи настоящими. Духовный газават за очищение веры стремительно преображался в газават политический.
      Ермолов, распознав в мирных тарикатистах весьма серьезную угрозу своему владычеству, велел и здесь пресечь брожения, а зачинщика доставить к нему в резиденцию. Местный правитель Аслан-хан принародно оскорбил шейха, но вскоре горько пожалел о случившемся и просил шейха простить его. Шейх предрек хану, что он нужен царю, пока тот не овладел горами, но если это случится, то хана выбросят "как ненужную ветошь". Хан призадумался, щедро наградил шейха, но все же просил его распустить учеников и прекратить опасные проповеди, иначе он вынужден будет арестовать шейха и отправить его к Ермолову.
      Но вместо покорности и смирения шейх объявил: "Мусульманин не может быть ничьим рабом или подданным и никому не должен платить подати, даже мусульманину. Кто мусульманин, тот должен быть свободным человеком, и между всеми мусульманами должно быть равенство".
      Призывая горцев к борьбе, он произнес слова, ставшие исторической вехой в судьбе горцев Кавказа: "Находясь под властью неверных или чьей бы то ни было, все ваши намазы, уроки, все странствования в Мекку, ваш брак и все ваши дети незаконны".
      В своих молитвах шейх взывал: "О, Аллах, ты посылал Пророку сподвижников, пошли же мне имамов, чтобы наставить народ на верный путь и поддерживать его с помощью шейхов Золотой цепи".
      СЕИД ДЖАМАЛУДДИН КАЗИКУМУХСКИЙ
      Потомков рода Пророка величают титулом Сеид. Самым почитаемым Сеидом в Дагестане был Джамалуддин Казикумухский.
      Люди верили, что в нем отразилась благодать Пророка, наделившая Джамалуддина необычайной духовной силой и "океаном знаний". Предания о явленных им чудесах живы в горах до сих пор.
      Он обладал ораторским искусством, знал множество наук и языков, в том числе и русский, что было в горах большой редкостью. Когда он читал Коран, который знал наизусть, горцев очаровывал его чудесный голос, а чтецы перенимали особый стиль наставника. Ученики со всего Кавказа приходили к нему за знаниями, но получали от Джамалуддина больше, чем могла дать наука. Они сами становились источниками знаний и благочестия.
      Аслан-хан Казикумухский, гордый тем, что Джамалуддин согласился быть его секретарем, осыпал его почестями и щедрыми дарами, тем более что Джамалуддин предсказал хану рождение сына.
      Когда хану сообщили, что Ермолов рассержен новыми проповедями шейха Ярагинского, он послал к нему Джамалуддина, чтобы ученый уговорил ученого не гневить царские власти.
      Но путь Джамалуддина сопровождало столько необъяснимых явлений, что, явившись к Ярагинскому, он пожелал лишь одного - принять от него тарикат. Ему даже не пришлось просить об этом шейха, Ярагинский и без того знал, что творится в его душе и какая судьба его ждет. Он посвятил Джамалуддина в тарикат и сделал его своим ближайшим последователем. А затем они вместе посетили шейха Исмаила аш-Ширвани, который открыл им обоим новые тайные знания, необходимые для обучения и развития последователей.
      Когда Джамалуддин вернулся в Кази-Кумух, он раздал людям все свои богатства и объявил хану, что отказывается от должности секретаря, ибо "не желает быть соучастником грехов и злодеяний". Хан попытался наказать Джамалуддина, но натолкнулся на невидимую силу, которая едва не погубила его самого.
      Своим ученикам, число которых увеличивалось с каждым днем, Джамалуддин начал проповедовать шариат, который был начальной ступенью тариката и превращал верующих в людей свободных, равных и справедливых.
      ГИБЕЛЬ ДИПЛОМАТА
      Когда освобожденный из-под следствия Грибоедов вернулся к своим обязанностям, Ермолова в Тифлисе уже не было. Замещавший его Паскевич принял Грибоедова радушно. Война с Персией переместилась с полей сражений в дипломатическую сферу, и приезд Грибоедова был очень кстати.
      Наголову разбитые персы вынуждены были подписать весьма выгодный для России Туркманчайский договор. Условия договора во многом стали заслугой Грибоедова.
      После столь успешного предприятия Грибоедов обрел и семейное счастье. Внезапно вспыхнувшая любовь к прелестной 16-летней княгине Нине Чавчавадзе привела к пышной свадьбе.
      Но счастье молодых было недолгим. Персы, лишившись обширных владений на Кавказе, не желали еще сверх того платить огромную контрибуцию. Добиться выполнения унизительных для шаха условий в Тегеран был послан Грибоедов.
      Его дерзкое поведение и твердые требования возбудили при дворе шаха такую ненависть, что призывы к расправе над русскими слышались даже на базарных площадях.
      30 января 1829 года многотысячная толпа ринулась громить русское посольство. Почти все сотрудники посольства были убиты. Грибоедов погиб с саблей в руке, до конца исполняя служебный долг.
      Улаживать дипломатический скандал шах послал в Петербург своего сына. В возмещение пролитой крови он привез императору знаменитый алмаз "Шах" главную драгоценность шахской сокровищницы. Некогда этот великолепный алмаз, обрамленный множеством рубинов и изумрудов, украшал трон Великих Моголов. Затем стал трофеем Надир-шаха. Теперь он сияет в коллекции Алмазного фонда в Кремле.
      Убитый Грибоедов был привезен в Тифлис и похоронен в монастыре Святого Давида. Вдова поставила Грибоедову памятник, на котором начертано: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русских, но для чего пережила тебя любовь моя".
      ПУШКИН НА КАВКАЗЕ
      На скорбном пути арбу с телом покойного Грибоедова встретил его великий тезка Александр Пушкин. Непонятно, как он оказался один в такой опасной глуши, но в своих путевых заметках он написал: "Два вола, впряженные в арбу, поднимались на крутую дорогу. Несколько грузин сопровождали арбу. - Откуда вы? - спросил я их. - Из Тегерана. - Что вы везете? - Грибоеда. - Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис. Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году в Петербурге, перед отъездом его в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия..." Было ли это фактом или плодом гениального воображения, уже не так важно, потому что для истории ценно и то и другое.
      Это было второе посещение Кавказа А. Пушкиным. Впервые он оказался здесь летом 1820 года: 21-летний поэт был отправлен в ссылку в Екатеринослав за написание "возмутительных" стихов. Попечитель южных колонистов генерал Н. Инзов, в канцелярии которого Пушкин должен был служить, предоставил поэту полную свободу. Бурная жизнь, которой предался Пушкин, не проходила бесследно. Однажды он тяжело простудился и лежал в горячке. Проезжавшая из Петербурга на Кавказ семья генерал-аншефа Н. Раевского пригласила Пушкина отправиться с ними на минеральные воды, которые тогда входили в моду. Путешествие произвело на поэта неизгладимое впечатление. "Суди, был ли я счастлив, - писал он брату Льву, - свободная беспечная жизнь в кругу милого семейства, жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался - счастливое полуденное небо; прелестные край; природа, удовлетворяющая воображение; горы, сады, море". В Гурзуфе Пушкин начал писать "Кавказского пленника", посвятив его Н. Раевскому-младшему, тому самому, который в 11 лет вместе с отцом и старшим братом ходил в атаку на французов.
      Герой поэмы, искавший свободы и нашедший плен, был созвучен эпохе и самому Пушкину. Романтическая история любви русского пленника и молодой черкешенки, описание тогда еще никому не ведомого экзотического горного края очаровали публику и принесли поэме шумный успех. Но эпилог поэмы вызвал и критические отзывы. Автор славил в нем завоевателей Кавказа: "пылкого Цицианова", генерала Котляревского, Ермолова ("Поникни снежною главой, смирись, Кавказ: идет Ермолов!"), "На негодующий Кавказ поднялся наш орел двуглавый...".
      П. Вяземский писал А. Тургеневу: "Мне жаль, что Пушкин окровавил последние стихи своей повести. Что за герои Котляревский, Ермолов? Что тут хорошего, что он, "как черная зараза, губил, ничтожил племена?" От такой славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом становятся. Если бы мы просвещали племена, то было бы что воспеть. Поэзия - не союзница палачей".
      И вот теперь, весной 1829 года, отставной чиновник X класса А. Пушкин вновь отправился на Кавказ. Но это был уже не восторженный юноша, а знаменитый поэт, переживший две ссылки и имевший непростые отношения с императором. Поэту не позволяли выезжать из столицы, но он решился бежать на Кавказ - в мир живых страстей и деятельных натур. "Тоска непроизвольная гнала меня из Москвы", признавался Пушкин в письме брату.
      По пути поэт посетил А. Ермолова. Отставной проконсул принял гостя в черкеске, в кабинете, увешанном кавказским оружием. Реальный облик "грозы Кавказа" разительно отличался от нарисованного воображением поэта: "Лицо круглое, огненные серые глаза, седые волосы дыбом... Он, по-видимому, нетерпеливо сносит свое бездействие". Победы Паскевича Ермолов ни во что ни ставил. А свое отстранение считал державной ошибкой.
      Еще более разительно контрастировало с идиллиями "Кавказского пленника" реальное положение дел в крае: "Ни мира, ни процветания под сенью "двуглавого орла" не наблюдается! - писал Пушкин в своих заметках. - Более того, путешествовать по Кавказу небезопасно... Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги".
      Во время путешествия Пушкин живо интересовался нравами и бытом народов Кавказа, размышлял о средствах, могущих поселить в крае мир и процветание, "когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся".
      Тифлис встретил Пушкина праздником, устроенным русской и грузинской молодежью в честь своего кумира.
      Шла война с Турцией, и Отдельный Кавказский корпус уже вступил на территорию Турецкой Армении. "Желание видеть войну и сторону мало известную побудило меня просить у его светлости графа Паскевича-Эриванского позволения приехать в армию, - писал Пушкин. - Таким образом видел я блистательный поход, увенчанный взятием Арзрума". Пушкин участвовал в перестрелке с турками и даже пытался в одиночку атаковать отступающих янычар.
      Плодом путешествия Пушкина стали "Путешествие в Арзрум" и стихотворения "Кавказ", "Обвал", "Делибаш", "Монастырь на Казбеке", "На холмах Грузии...".
      Побег поэта на Кавказ привел в ярость Николая I, который устроил разнос Бенкендорфу, "прозевавшему" Пушкина.
      В обстановку эйфории, охватившей российское общество в связи с победами на Юге, трезвый взгляд Пушкина на кавказскую политику явно не вписывался. Булгаринская "Северная пчела" обвинила Пушкина в отсутствии патриотизма. "Вестник Европы" обрушился на "певунов, не воспевших нашего оружия".
      Полностью очерк "Путешествие в Арзрум" увидел свет лишь в 1836 году в первом номере основанного А. Пушкиным журнала "Современник". Произошло это всего за год до трагической дуэли поэта с Ж. Ш. Дантесом.
      ПЕРВЫЙ ИМАМ
      Тем временем в свободной еще Аварии Магомед и Шамиль разворачивали свою борьбу за введение шариата. Борясь с отступниками-горцами, они все чаще натыкались на царские штыки. И становилось все более очевидно, что шариат нуждается в острых кинжалах.
      Однако Джамалудцин Казикумухский, в чье ведение входило распространение тариката в нагорном Дагестане, считал невозможной борьбу с заведомо более сильным противником. Он верил, что дети единого Бога смогут уладить дело миром, исходя из любви к ближнему и других священных для ислама и христианства заповедей.
      Предпочитая мирное распространение шариата, он пригласил к себе Магомеда и Шамиля, надеясь умерить их пыл и предостеречь от больших неприятностей. Шамиль, прежде учившийся у Джамалуддина, воспринял приглашение как великую честь. Он глубоко почитал Джамалуддина, называя его "учителем учителей". Но Магомед считал тарикатистов слишком мирными и ехать к Джамалуддину не торопился. Шамиль с трудом убедил друга посетить великого учителя.
      Магомед согласился, дабы проверить, действительно ли Джамалудцин обладает теми сверхъестественными способностями, о которых шла слава по всему Дагестану, но с условием, что выдаст себя за обычного посетителя.
      Вскоре они прибыли в Кази-Кумух - столицу одноименного ханства. Как только они переступили порог дома Джамалуддина, Магомед почувствовал, что ему открылся иной мир. Первым делом учитель назвал его по имени и пригласил сесть на почетное место рядом с собой. Затем он уединился с Магомедом и Шамилем для особого общения. Он будто читал в их душах и открывал потаенные уголки их сердец. Встреча с учителем обернулась посвящением Магомеда и Шамиля в тарикат.
      Это произвело в них необыкновенные перемены. Воинственные вожди шариатистов обратились в смиренных послушников, для которых молитвы стали средством более привлекательным, чем битвы.
      С тем они и вернулись. Магомеда будто подменили. Вместо кинжалов он вновь взялся за проповеди, что мало соответствовало темпераменту его последователей. Они полагали, что волчьи аппетиты ханов и прочей знати можно укротить лишь силой, а вовсе не чудодейственными молитвами. Вскоре люди стали расходиться по домам, а первоначальные успехи шариатистов обращались в пыль.
      Но Магомед недолго оставался в плену очарования Джамалуддина. Он уже колебался между тягой к постижению пленительных высот тариката и стремлением к решительному искоренению адатов. В конце концов он объявил Шамилю: "Что бы там ни говорили Ярагинский с Джамалуддином о тарикате, на какой бы манер мы с тобой ни молились и каких бы чудес ни делали, а с одним тарикатом мы не спасемся: без газавата не быть нам в царствии небесном... Давай, Шамиль, газават делать".
      Деятельность шариатистов развернулась с новой силой. К началу 1830 года большинство обществ нагорного Дагестана признало шариат, росло его влияние и в других областях. И лишь Аварское ханство, располагавшееся в самом сердце горного Дагестана, не спешило менять свои порядки, всецело полагаясь на силу войск кавказского главнокомандующего.
      В феврале 1830 года Магомед с 8-тысячным отрядом сподвижников уже стоял у стен Хунзаха - столицы Аварского ханства, владетелей которого Магомед считал главными виновниками падения веры и порчи общественных нравов.
      Аварский ханский дом был одним из самых древних и почитаемых в Дагестане. Владения его распространялись далеко за пределы Аварии. Но события начала XIX века, особенно в период правления Ермолова, нанесли ханству непоправимый урон и породили в нем раскол. Султан-Ахмед-хан, упорно сопротивлявшийся войскам Ермолова, умер в 1823 году, оставив вдову и малолетних сыновей.