Имам Шамиль

      27 августа Шамиля, его семейство и домочадцев отправили в Темир-Хан-Шуру в сопровождении двух эскадронов драгун, двух сотен Дагестанского конного полка и батальона пехоты.
      В тот же день в Петербург была послана телеграмма: "Гуниб взят, Шамиль в плену и отправлен в Петербург".
      Проститься с имамом выходили целые общества, устилая дорогу коврами. Люди плакали, целовали края его одежды и молили Аллаха сохранить ему жизнь. Были и такие, кто от отчаяния бросался с круч вместе со своими конями.
      Отступники возгордились, а простой народ был растерян и думал, что наступает конец света. В назидание одним и в утешение другим ученые говорили:
      Не высовывайся! Это дело не для тебя.
      Тайны движения небесного свода непостижимы.
      Не расспрашивай Аллаха о Его деяниях,
      Ибо тот, кто лезет в морскую бездну, погибнет.
      В Темир-Хан-Шуру Шамиль и его спутники прибыли 29 августа. Крепость встретила их салютом из пушек и балом в офицерском собрании. В пути имам занемог и несколько дней провел в крепости. Визиты офицеров и жителей Темир-Хан-Шуры совершенно измучили Шамиля. 3 сентября он покинул крепость, оставив там свое семейство. Женщин опекали жены местных начальников. Им беспрерывно делали подарки и шили новые наряды, развлекали и успокаивали насчет их будущности.
      В Россию с имамом отправились сын Гази-Магомед и три преданнейших мюрида. Казначей Хаджияв принял на себя еще и обязанности денщика; благочестивый Тауш заведовал духовным "протоколом" и заботился о том, чтобы пища соответствовала требованиям ислама; а Абдула-Магомед заменял сотню имамских телохранителей.
      Сопровождал Шамиля и переводчик Исаак Грамов, в надежности которого имам убедился, когда менял княгинь на своего сына.
      По пути Шамиля приветствовали делегации от дагестанских городов, а в Чирюрте его даже уговорили сфотографироваться. Дагеротипный портрет Шамиля, сделанный фотографом-энтузиастом командиром драгунского полка графом Ностицем, стал первым реальным изображением знаменитого имама.
      5 сентября Шамиль прибыл в Моздок. Здесь его встретил Минай Атаров, побывавший у имама в Ведено. Шамиль остановился в родном доме своей жены Шуайнат. Отец ее к тому времени скончался, и гостя с почетом принимал сын. Дети его развлекали гостя танцами, среди которых был и ставший популярным на всем Кавказе "Танец Шамиля". Танец этот начинался смиренной молитвой, а затем обращался в огненную лезгинку.
      7 сентября почетного пленника уже принимал Ставрополь. В роще, у въезда в губернскую столицу, офицерство устроило обед в честь Шамиля. Пленнику отвели квартиру в центре города. Вокруг была выставлена усиленная охрана, защищавшая пленника от любопытствующих, а визитеры допускались лишь по особому разрешению. Город был встревожен слухами, будто 15 тысяч горцев вот-вот нападут на Ставрополь, чтобы отбить Шамиля. В это мало кто верил, но старые казаки, всякое повидавшие на своем веку, задумчиво покручивали усы.
      Своими размерами и красотой зданий Ставрополь удивил Шамиля, никогда не видевшего настоящих русских городов. А театральное представление, данное в честь необыкновенного гостя, фейерверк и вечерний бал привели его в задумчивость относительно того, что ждало его в столицах, если такое происходило на окраинах.
      ВСТРЕЧА С ИМПЕРАТОРОМ
      Следующую неделю имам провел в пути. Порой его охватывали сомнения: не в Сибирь ли везут? Тогда он доставал подаренный бароном Врангелем компас, чтобы убедиться, что дорога ведет на север, а не на восток.
      13 сентября Шамиль прибыл в Харьков. Великолепный город встретил имама салютами, воздушными шарами и бойкими газетами, которые печатали всевозможные курьезы Кавказской войны. Бал в губернском дворянском собрании, спектакли, цирковые представления и прочие пышные увеселения все более убеждали Шамиля, что участь его окажется не столь мрачной, как он предполагал.
      В конце концов все слилось в нескончаемое феерическое действо, апофеозом которого стало блистательное явление императора Александра II в ореоле величия и милосердия.
      Встреча имама и царя произошла 15 сентября в городке Чугуеве, недалеко от Харькова. Александр обнял Шамиля, подарил ему золотую саблю и сказал: "Я очень рад, что ты наконец в России. Жалею, что это случилось не ранее. Ты раскаиваться не будешь. Я тебя устрою, и мы будем друзьями".
      Чугуев был знаменит царскими виноградными садами, богатыми охотничьими угодьями и делавшимися здесь колесными экипажами. Но особенно прославился Чугуев восстанием военных поселенцев в 1819 году. После наполеоновских походов армия была сокращена, а отставленные в запас солдаты поселены на государственную землю. Но постоянные учения и зверская муштра им скоро надоели, чугуевские поселенцы изгнали начальство и захватили землю в собственность. Первое время вооруженных крестьян не трогали, но затем восстание было сурово подавлено самим Аракчеевым - "крестным отцом" военных поселений. Отголоски тех событий слышны в "Тарасе Бульбе" Н. Гоголя и некоторых произведениях художника И. Репина, выросшего в Чугуеве в семье военного поселенца.
      Теперь здесь располагались военные лагеря Чугуевского полка, квартировавшего в "образцовом" поселении, построенном по проекту архитектора В. Стасова. Чугуев стал местом грандиозных военных учений, которые царь и посетил в ходе инспекционной поездки на Украину.
      В честь императора и Шамиля состоялся военный парад, после которого начались конные состязания. Гази-Магомед не удержался и тоже показал, на что способны горские джигиты. Александр похвалил его удаль, а Шамиль отдал должное участвовавшим в параде сыновьям Александра.
      19 сентября Шамиль был уже в Курске. Здесь, кроме встреч по установившемуся протоколу, он посетил Итальянскую оперу. Гази-Магомед был растроган воплями несчастной Элеоноры и отказывался верить, что все это лишь игра и лицедейство.
      В Туле Шамилю показали оружейный завод. Количество производимого оружия и особенно действие паровых машин произвели на имама сильное впечатление. Здесь ему подарили отличное ружье и огромный самовар с именной надписью.
      В МОСКВЕ
      22 сентября 1859 года Шамиль прибыл в Москву. Великолепие города, красота Кремля, размах мостов казались гостям чем-то нереальным. Но более всего поразило Шамиля то, что в Москве, в Татарской слободе, уже много лет существовала мечеть. Мусульмане тепло встретили имама и совершили с ним торжественную молитву.
      На следующий день Шамиль посетил А. Ермолова, которому было уже 82 года. Это была знаменательная встреча людей, изменивших историю Кавказа. Шамиль старался держать себя дипломатично, но в конце разговора не смог удержать нахлынувших чувств. Он упрекнул бывшего проконсула Кавказа в том, что тот поссорил народы, которые могли быть добрыми друзьями и надежными союзниками.
      Затем Шамиль побывал в Кремле, посетил Оружейную палату и осмотрел другие достопримечательности. Царь-пушка ему особенно понравилась тем, что никогда не стреляла.
      Вечером гостей пригласили посмотреть балет "Наяда и рыбак", поставленный модным французским балетмейстером Ж.-Ж. Перро. Представление вызвало у Шамиля искреннее негодование. Он уже привык ко многому, но костюмы балетных артистов и вообще наряды светских дам по-прежнему казались ему происками нечистой силы. Его больше впечатлила огромная люстра, то вспыхивавшая, как солнце, то медленно гаснувшая, как день к вечеру. Гази-Магомед не отрывался от своего бинокля все представление, а после, проезжая через Москву-реку, спрашивал, не та ли это река, в которой исчезла обворожительная нимфа Наяда.
      СЕВЕРНАЯ СТОЛИЦА
      В Петербург они ехали уже по железной дороге, в специально подготовленном вагоне. Это чудо техники так занимало пленников, что они не сомкнули глаз, пока 26 сентября не прибыли в Северную столицу.
      На вокзале именитых пленников встретил почетный караул с военным оркестром.
      Н. Чернышевский писал, что к приезду Шамиля "была приготовлена великолепная иллюминация, какой еще никогда не было в Петербурге. Даже та, которую устраивали во время коронации, далеко не так была блистательна, как нынешняя".
      Великолепие российской столицы, роскошные приемы во дворцах и добросердечие публики не переставали изумлять гостей.
      Газеты уже несколько дней сообщали об ожидаемом прибытии "Наполеона Кавказа" и о том, что "грозный имам обласкан императором, назван другом и щедро одарен". Большей частью в газетах вспоминали события войны и призывали покорить кавказского героя любовью и гостеприимством. Но были и такие, кто радовался, что наконец-то "кавказский лев посажен на цепь", величал Шамиля "варваром" и призывал к суровой расправе над "горским разбойником". В городе только и говорили о Шамиле, его деяниях и будущности Кавказа. Для одних пленение имама было замечательным историческим событием, для других печальным фактом, знаменующим подавление последнего очага свободы на необъятных просторах империи. Н. Лесков, узнав о пленении имама, примчался в писательский салон с отчаянным возгласом: "Господа! Да как же Россия без Шамиля?!"
      ОПЕКУН БОГУСЛАВСКИЙ И ПРИСТАВ РУНОВСКИЙ
      С первого и до последнего дня пребывания в России за Шамилем был установлен тайный надзор. Жандармские начальники исправно получали донесения, в которых подробно сообщалось, что, где и когда делал Шамиль. Но официально опекал и всюду сопровождал Шамиля полковник Дмитрий Николаевич Богуславский. Судя по его послужному списку, он имел отношение к тайной военной агентуре, хорошо знал Восток и владел многими языками.
      Богуславский родился в 1826 году, происходил из дворян Нижегородской губернии и воспитывался в артиллерийском училище. В 1849 году участвовал в подавлении Венгерского восстания, позже - в обороне Севастополя и осаде крепости Силистрия на Дунае. В 1855 году он уже служил для особых поручений при Главном штабе Южной армии, а затем и старшим адъютантом при дежурном генерале Главного штаба наместника Кавказа. Здесь Богуславский сделал удивительную карьеру. За успешное выполнение особых поручений в 1859 году он был произведен из капитанов сразу в полковники, успел закончить факультет восточных языков Петербургского университета и в 1861 году был причислен к Азиатскому департаменту МИД. В число особых поручений Богуславского входило и его пребывание при Шамиле.
      Богуславский устроил гостей в гостинице "Знаменская", которую тут же осадило множество любопытствующих.
      В гостиницу, для представления Шамилю, был приглашен штабс-капитан Аполлон Иванович Руновский, назначенный приставом при Шамиле. Руновский еле пробился через толпу, которая не только заполнила окрестности гостиницы, но и захватила ее изнутри.
      "Афлон... Афилон", - повторял Шамиль незнакомое имя, вглядываясь в Руновского. На Кавказе он привык, что среди русских очень много Иванов, в Петербурге Шамиля удивило количество представленных ему Николаев, а с Аполлоном он встретился впервые. Чин Руновского тоже был незнаком Шамилю, большей частью имевшему дело с генерал-лейтенантами. Но горская папаха Руновского, долгая служба на Кавказе и то, что семья его оставалась пока еще там, как и семья имама, привели к тому, что Шамиль объявил его "земляком" и заверил всех, что Руновский будет для них хорошим человеком.
      Руновский родился в 1823 году и происходил из дворян Воронежской губернии. В 12 лет поступил в кадетский корпус, но 7-летнего курса не закончил и в 17 лет поступил юнкером в Куринский полк на Кавказе. Он сразу оказался в гуще событий, участвовал в экспедициях Граббе и Пассека, а 19 октября 1841 года был ранен в ногу пулей, которая там и осталась.
      В марте 1846 года Руновский получил первый офицерский чин прапорщика. В том же году его перевели в знаменитый Тенгинский полк, а в следующем он стал плац-адъютантом крепости Георгиевской. В 1850 году он получил звание подпоручика и должность дивизионного гевальдигера (начальника военной полиции) штаба 19-й пехотной дивизии. Затем Руновский воевал против Магомед-Амина на Западном Кавказе и "за отличие в делах против горцев" был произведен в поручики. В 1854 году Руновский стал смотрителем Грозненского военного госпиталя и был произведен в штабс-капитаны. Но здесь с Руновским приключилась неприятность. Один из его подопечных, оправлявшийся от контузии унтер-офицер, оказался завзятым бузотером. Руновский попробовал его усмирить, пригрозив поставить георгиевского кавалера в караул со шваброй вместо винтовки. Унтер полез в драку. Руновский утихомирил его кулаками и угодил "за рукоприкладство и избиение нижнего чина" под трибунал. Он отделался тремя сутками гауптвахты, да и те ему не пришлось отсиживать, так как Руновский попал под амнистию.
      Но скандал все же вынудил его подать в отставку. 1 июня 1857 года Руновский был уволен со службы. В своих мемуарах Руновский об этом инциденте умалчивал, называя причиной своего увольнения "употребление нижних чинов в прислугу для себя и госпитальных чиновников".
      Прежние заслуги помогли ему скоро вернуться в строй. Он заведовал Владикавказским и Хасавюртовским военными госпиталями. Здесь у него случились новые знакомства, после которых жизнь его круто переменилась, а в послужном списке появились странные пробелы и недосказанности. Руновский надолго исчез, а в 1859 году, неожиданно для всех, явился в должности пристава при военнопленном Шамиле.
      ПЕТЕРБУРГСКИЕ ВСТРЕЧИ
      Горожане устроили вокруг гостиницы нечто вроде праздничного гулянья и каждое появление Шамиля встречали громкими криками "идет!" или "едет!".
      Газетчики расписывали каждый его шаг и передавали сказанные им слова. Более всего публику занимал вопрос о том, как Шамилю удавалось четверть века бороться с войсками такой могущественной империи. Шамиль отвечал полушутливо: "Я всегда спал на пуховой постели, ел только мед и каждый месяц у меня была новая невеста". Газетчики не верили, что подобная роскошь возможна среди войны, и тогда Шамиль объяснял: "Я всегда ложился спать смертельно усталый, а потому земля и камни, служившие мне постелью, казались пухом. Я ел, лишь сильно проголодавшись, и любая еда казалась мне медом. Я видел своих жен так редко, что они казались мне невестами".
      Множество посетителей настаивали на личной встрече с Шамилем. Богуславский отвечал, что без особого разрешения это невозможно, но поток ищущих аудиенции не иссякал. Генералы хотели увидеть имама, с которым долго воевали на Кавказе, но ни разу не встретились, беллетристы собирались писать о нем романы, а один художник даже принес картину, изображавшую, как он полагал, смерть имама Гази-Магомеда под Гимрами. Шамиль принял художника, внимательно рассмотрел портрет и вернул его со словами: "Нет, это не Гази-Магомед". Художник огорчился, но продолжал настаивать, что, по мнению кавказских ветеранов, это есть именно 1-й имам.
      Богуславский хорошо знал арабский язык и исламскую культуру. Подружившись с Шамилем, он часто беседовал с ним о тонкостях шариата и особенностях толкования Корана. Это не входило в его обязанности, но было научным увлечением. Богуславский мечтал перевести Коран на русский язык с арабского оригинала.
      Много нового о России и местных порядках узнавал от Богуславского и Шамиль. Особенно заинтересовала имама фамилия его опекуна, происходившая от словосочетания "славящий Бога".
      После визитов к городским властям Шамиль прогулялся по Невскому проспекту, где осмотрел памятники Петру I и Николаю I. Долго строившийся Исаакиевский собор был только что закончен А. Монферраном, украшен работами К. Брюллова, множеством скульптур и гигантским маятником Фуко, доказывавшим суточное вращение Земли. Архитектурное чудо столь поразило Шамиля, что он чуть было не уронил папаху, когда разглядывал грандиозный купол собора на стометровой высоте. Его спросили: видел ли он что-либо выше и красивее этого? "Конечно, ответил Шамиль, - звездное небо над родными горами".
      На Невском проспекте располагались фотографические ателье Александровского и Деньера, куда Богуславский и пригласил Шамиля для снятия портретов. На этот раз Шамиль чувствовал себя более уверенно, чем в Чирюрте перед объективом Ностица, который сначала показался ему маленькой пушкой, да к тому же вокруг маячили драгуны с обнаженными шашками. У Деньера сфотографировался и Гази-Магомед.
      Присланные им позже фотографии в красивых рамках поразили всех сходством с оригиналами. "Вай, имам, имам!" - восторженно цокали языками мюриды, а Шамиль выразил желание послать один портрет своим женам, когда Гази-Магомед поедет за ними в Темир-Хан-Шуру.
      Затем Шамиль осмотрел Кунсткамеру с ее диковинками. Черепа Хаджи-Мурада и наиба Идриса заблаговременно убрали из экспозиции, чтобы не вызывать тяжелых воспоминаний.
      На следующий день Шамиля привезли в Царское Село. Он был представлен императрице Марии Александровне, которая сделала гостям дорогие подарки. Остановившись у мраморной статуи Христа Спасителя, Шамиль долго смотрел на его страдальческое лицо, а затем сказал Богуславскому: "Он учил вас многому прекрасному". В богатом царскосельском арсенале Шамиль с интересом рассматривал всевозможные воинские принадлежности и был очень удивлен, найдя там одно из своих знамен.
      Здесь же имаму было объявлено, что местом его почетной ссылки назначен город Калуга, расположенный в 180 верстах от Москвы.
      После аудиенции Шамиля повезли в Кронштадт. Здесь стояли плавучие батареи, являвшие собой начало броненосного флота России, которого так не хватало Николаю I в Крымской войне. На паровом фрегате "Штандарт" имаму особенно понравилась роскошная императорская каюта, хотя он не совсем понимал, как все это грандиозное сооружение могло предоставляться прихотям морской стихии.
      Вернувшись в Петербург, Шамиль посетил Инженерный замок. Здесь его торжественно встретили воспитанники, а генерал-майор свиты Его Величества Кауфман демонстрировал Шамилю макеты крепостей, объяснял их устройство и способы обороны. Имам со знанием дела обсуждал модели и сетовал, что у него не было ни сил, ни средств на сооружение подобных твердынь, а иначе бы дело могло обернуться по-другому.
      В Военно-топографическом депо Шамиль долго не отходил от рельефной карты Кавказа, указал местоположение родного аула Гимры, а Гуниб нашел слишком маленьким. Там же он впервые увидел глобус Земли, который явно противоречил карте мира, имевшейся в библиотеке имама.
      В Петербурге Шамиль вновь посетил балет, куда был приглашен директором Императорских театров Сабуровым. Шамиль с провожатыми разместился в директорской ложе и разглядывал танцоров через театральный бинокль.
      Давали балеты "Пери" композитора Поля Дюка и "Катарина", поставленные все тем же Перро. В "Пери" на сцене явился турецкий султан со всем своим гаремом. На экзотические танцы избранных прелестниц Шамиль смотрел со снисходительной улыбкой. Но когда сам султан принимался выражать свои восторги энергичными прыжками и великолепными сальто-мортале, Шамиль негодующе поднимал брови и растерянно косился на своих спутников. Такого позора от высокочтимого лица, хотя бы этот султан был и балетным, он не ожидал. Но вскоре Шамиль отложил бинокль и только иронично улыбался, отнеся безумные пляски султана на счет невежества создателей балета, "кормивших публику грязью".
      Балет "Катарина", в котором буйствовали амазонки, шалили разбойники и разрушались мосты, отчасти напоминал кавказские события и понравился Шамилю куда больше.
      В поездках Шамиля сопровождал замечательный художник академик живописи Василий Тимм. Он бывал во время военных действий на Кавказе и в Крыму, где создал целую галерею типических образов, жанровых и батальных сцен. Его рисунки были популярны при императорском дворе и украшали альбомы членов правящей династии. Пребыванию Шамиля в Петербурге Тимм посвятил серию литографий, опубликованных затем в периодическом сборнике "Русский художественный листок", который сам же он и издавал.
      Посетил Шамиль и учебные заведения, где воспитывался его сын Джамалуддин. Он присутствовал на занятиях, на уроках танцев и в гимнастическом зале, где воспитанники лазали по шведским лестницам и упражнялись в фехтовании.
      Императорская публичная библиотека вызвала у Шамиля нескрываемый восторг. Тонкий ценитель книг долго осматривал богатейшее собрание, ходил из зала в зал и с трепетом брал в руки древние манускрипты, среди которых были Кораны и другие книги на арабском языке. Директор библиотеки подарил Шамилю роскошную рукопись Корана XVIII века, чем тронул Шамиля до глубины души. А представленные имаму иностранные издания о нем самом вызвали у Шамиля улыбку помещенными в них портретами, на которых он изображался в самых фантастических образах. В библиотеке осталось несколько автографов Шамиля, один из которых гласил: "Смиренный Шамиль вошел в эту палату 15-го дня месяца раби ал-ула 1276 года хиджры (1 октября 1859 г.)". Здесь же сделал приписку и его сын: "И смиренный Гази-Мухаммед, сын его, был с ним в это время". В другом похожем автографе Шамиль оставил дату своего рождения: "... а родился он в 1212 г.".
      Особое место во время пребывания в Петербурге заняли встречи Шамиля со светилом востоковедения членом-корреспондентом Петербургской и многих иностранных академий наук Мирзой Мухаммедом-Али (Александром Касимовичем) Казем-Беком.
      Почитая в Шамиле создателя Имамата и большого ученого, Казем-Бек обсуждал с ним вопросы теологии, таинства тариката и особенности кавказского мюридизма. Казем-Бек подарил Шамилю несколько манускриптов и пенсне, которое пришлось Шамилю как нельзя кстати. Их долгие беседы легли в основу книги Казем-Бека "Мюридизм и Шамиль", вскоре опубликованной в журнале "Русское слово". Они остались друзьями, обменивались книгами и вели переписку. Но книгу Казем-Бека Шамиль счел не во всем удачной, хотя профессор и называл Шамиля "героем и создателем героев".
      Благородный облик Шамиля, его светские манеры и мудрая рассудительность оставили у петербуржцев самое доброе впечатление. На их традиционный вопрос, что понравилось Шамилю в России больше всего, он отвечал: "Любовь и уважение, которые питают подданные к своему царю". А когда его спрашивали, отчего Шамиль не закончил войну раньше, он говорил: "Я был связан присягой своему народу. Но теперь совесть моя чиста, весь Кавказ, русские и все европейские народы отдадут мне справедливость в том, что я сдался только тогда, когда в горах народ питался травою".
      В день отъезда Шамиля из Петербурга публика переместилась со Знаменской площади на вокзал. Экипажи запрудили все улицы, проехать было невозможно и даже пришлось задержать поезд.
      Карету Шамиля сопровождали поднятые шляпы и воздушные поцелуи. "Прощайте, Шамиль! Останьтесь с нами! Погостите еще у нас!.." - неслось со всех сторон, пока экипаж Шамиля пробирался к вокзалу.
      Шамилю и его сопровождению был предоставлен вагон первого класса, разделенный на две комнаты.
      Но публика так плотно обступила вагон, надеясь еще раз увидеть Шамиля, что без риска кого-нибудь задавить трогаться было невозможно. Тогда Шамиль взял стул и сел у открытого окна, благодарно покачивая головой.
      Когда поезд наконец тронулся, из публики послышались крики: "Прощайте, Шамиль! Будьте здоровы! Скажите ему, что мы очень любим его!"
      Желая поблагодарить за гостеприимство и внимание к своей особе, Шамиль просил передать петербуржцам: "Скажите им, что внимание их... доставляет мне такое удовольствие, какого я не испытывал при получении известия о победе в Дарго в 45-м году и какого не доставляли мне успехи 43-го года в Дагестане!.."
      КАВКАЗ ПЕРЕБИРАЕТСЯ В КАЛУГУ
      10 октября 1859 года Шамиль прибыл в Калугу.
      Он остановился в гостинице Кулона, которая тут же стала местом паломничества калужских обывателей. Ветераны, годами не казавшие носу из своих имений, и те явились в город, влекомые чрезвычайными известиями. Повидать Шамиля приходили и побывавшие у него в плену солдаты. Они кланялись имаму, а когда их спрашивали, отчего они это делают, отвечали: "Так ведь тем пленным и было хорошо, кто у Шамиля жил или где проезжал он. Забижать нас не приказывал, а чуть, бывало, дойдет до него жалоба, сейчас же отнимет пленного и возьмет к себе, да еще, как ни на есть, и накажет обидчика".
      - Так он хорош был для вас, для пленных? - удивлялся Руновский.
      - Хорош, ваше благородие, одно слово - душа! И дарма, что во Христа не верует, одначе стоющий человек.
      Имам сделал визиты к военному начальству и гражданскому губернатору В. Арцимовичу. Они тепло приветствовали почетного пленника и обещали сделать его жизнь в Калуге достойной его славы и подвигов.
      Затем Шамиль посетил преосвященного Григория, епископа Калужского и Боровского. В семинарии ему подарили Евангелие на арабском языке. Шамиль внимательно прочел его, сверяясь с собственными книгами. Затем сказал Руновскому: "Тут много хорошего написано, только многого вы не исполняете". На это Руновский ответил, что мусульмане тоже не все исполняют, что написано в Коране, иначе палачу Шамиля не пришлось бы отрубить столько голов. Но с тем, что Бог у всех один, согласились и Шамиль, и Руновский. Как и с тем, что один у людей и дьявол-искуситель.
      Шамиль хотел даже посетить церковную службу, но необходимость снимать папаху при входе в храм сделалась для имама непреодолимым препятствием.
      В тот же день Шамилю было выдано его годовое содержание - 10 тысяч рублей серебром, а затем ему показали дом, в котором ему предлагалось поселиться со своим семейством.
      Шамилю понравился трехэтажный каменный особняк по Одигитриевской улице. Дом с отдельным флигелем, большим плодоносящим садом, красивым бассейном, теплой баней и вместительными конюшнями был обнесен высоким забором. Но внутреннее устройство дома не отвечало образу жизни имама, и он пожелал его изменить.
      Работы были поручены архитектору князю Вадбольскому. Князь отнесся к делу очень серьезно. Прежде чем приступить к работам, он деликатно выяснил потребности Шамиля, характер и предпочтения членов его семьи, а также особенности мусульманского быта.
      Сам же дом, принадлежавший вдове майора Сухотина, был выкуплен казной и передан Шамилю.
      Древняя Калуга с ее живописными окрестностями напомнила Шамилю Кавказ. Глядя на широкую Оку, за которой поднимались высокие холмы и наливались золотом бескрайние леса, Шамиль улыбался: "Чистая Чечня!"
      Но горожане опасались, как бы их тихая Калуга и в самом деле не превратилась в беспокойный Кавказ.
      Этому весьма способствовали бойкие газетчики, публикуя сенсационные статьи под заголовками вроде "Наполеон Кавказа взят!" или "Грозный имам в Калуге!". А проворный фотограф Гольдберг даже успел сделать портрет Шамиля и пустить его в продажу, поместив на обороте короткое, но впечатляющее жизнеописание имама.
      Публика любопытствовала и беспокоилась. Мнения расходились. Одни уверяли, что Шамиль из простых крестьян, другие доказывали, что он давно уже генералиссимус. Не был ясен и статус Шамиля: если он военнопленный, то почему ему отвели один из лучших домов? И разве он разбойник, если государь его так одаривает? Дамы желали удостовериться, верно ли пишут, что "Шамиль - статный красавец, и из глаз его брызжет огонь, а из уст его сыплются розы". Их также очень волновало семейное положение Шамиля. Им чудилось, что имам явится с большим гаремом и опасно повлияет на калужских мужчин. Ветераны успокаивали их тем, что "жен у Шамиля осталось две, прочие в боях пали". Но то, что вместо гарема в городе появятся воинственные амазонки, волновало дам еще больше.
      "Мы, было, и вовсе Кавказ к рукам прибрали, а как поставили они над собой Шамиля, так он утесы свои от солдатского духа и очистил, - просвещали публику ветераны. - А не троньте, говорит, нас. А у нас по-своему. А кто сунется в горы - секир башка! Ну, мы его тогда в кольцо, крепостями обложили, да просеки через леса".
      Все сходились на том, что Шамиль - новый Пугачев и как бы тут чего не вышло...
      На объяснения местных вольнодумцев насчет того, что Шамиль, хоть и бунтарь, но на чужие земли, а тем более на царский трон не покушался, возражали помещики: "Разве не он ханские фамилии под корень извел? А мужика с дворянином вровень поставил? Податей не платят, рекрутов не дают, власти над собой никакой не ведают! Аккурат - Пугачев! Плаха по нему плачет!"
      Вспомнили даже Лжедмитрия II - Тушинского вора, который пытался овладеть Москвой, а затем бежал в Калугу, где и был убит.
      Пока публика горячо обсуждала свою будущность в соседстве с "буйными абреками", а купцы подумывали о возможных барышах ввиду ожидавшегося наплыва гостей, полицмейстер твердил одно: "Калуга пока еще русский город! Тут им не Кавказ. Тут сиди смирно!"
      За свои пять веков Калуга повидала многое. Она стояла на подступах к Москве и оказывалась участницей многих войн. Особая роль выпала ей в битвах с ханом Батыем и Наполеоном. Когда Кутузов оставил Москву, Калуга стала главной опорой его побед над французами.
      Шамиль оказался не первым именитым пленником, жившим в Калуге. Еще при Екатерине здесь несколько лет пробыл епископ Краковский Солтык. После него в Калуге был поселен последний крымский хан Шан-Гирей. Потом хана отпустили в Молдавию, откуда он попал на остров Родос, где был задушен по приказу турецкого султана.
      В Калуге был похоронен и султан Малой Киргизской орды Аригази Абдул-Азиз, живший здесь с 1824 по 1833 год на широкую ногу с родными и свитой и умерший от сильной простуды, когда выпил в жару слишком много холодного квасу.
      Однако впечатление от прибытия Шамиля затмило все прежние визиты знатных гостей.
      "КРАСНЫЙ" ГУБЕРНАТОР
      В. Арцимович, назначенный гражданским губернатором Калуги за год до прибытия Шамиля, разделял идеи Александра II о необходимости скорейшего переустройства общества на европейский манер.
      Арцимович прослыл большим либералом и деятельно внедрял в сонную калужскую жизнь блага эмансипации. При нем забурлила не только общественная, но и экономическая жизнь. Местные помещики и дворянство, не поспевавшие за реформами губернатора, прозвали его "красным".
      Двигателем прогресса стала газета "Калужские губернские ведомости". В ней же, с прибытием в город имама, появилась постоянная колонка "Из дома Шамиля".
      Губернатор близко подружился с имамом, и между ними часто случались довольно откровенные беседы. Однажды, когда речь зашла о последних днях войны, Шамиль сказал Арцимовичу: "Я вышел в Гунибе, чтобы спасти свой народ. Я покинул родину, чтобы сохранить ее. Я стал аманатом, чтобы армия царя вернулась в Россию. Они пришли к нам рабами, не по своей воле, но горцы научили их любить и защищать свободу. Если будет на то воля Аллаха, они помогут царю Александру понять, что лучше быть главой свободных людей, чем царем рабов".