В NY cмотрели "Фантом оперы" и "Чикаго", что мне понравилось, а Инне меньше.
      Никак не могу акклиматизироваться.
      ЛЮБИТЕЛИ ПОЖИРАТЬ ЧУЖОЕ ВРЕМЯ
      - Алло. Да, это я.
      - Не узнаешь меня?
      - Не узнаю. Извините, но мне некогда угадывать.
      - С каких это пор мы с тобой на "вы"?
      - Гм-м. Кто это?
      - Да Витя!
      - Какой именно?
      - А у тебя их много?
      - Много. Кто же это?
      - Ну ладно - Горохов!
      - А-а-а, здравствуй. (Чтоб ему пусто было! С ним я не разговаривал лет сорок, и ничего у меня с ним общего, кроме фильма о Робсоне, что мы снимали в 1959 году, и с тех пор не сказали двух слов.)
      - Так слушай, Вася. Кстати, ты знаешь последний анекдот про синагогу? Представь, приходит молочница к Рабиновичу...
      - Подожди, Витя, у меня лук подгорает (помешиваю и возвращаюсь). Извини.
      - Да, на чем я остановился?
      - Приходит Рабинович к молочнице.
      - Зачем?
      - Я не знаю, это ты же рассказываешь...
      - Ну, все равно. Только не Рабинович, а милиционер. И сразу...
      - Ой, подожди, я убавлю газ под супом.
      - Ну ладно, убавил? Ты что, суп варишь? Я уже давно перешел на глазунью. Да, так о чем мы? Напомни.
      - Что-то про Рабиновича и милиционера.
      - Совершенно верно. Кстати, тебе не звонил Макс с Би-би-си?
      - Звонил. Но извини, я переверну котлеты.
      - Так ты еще и котлеты переворачиваешь? Так что Макс сказал?
      - Меня не было дома, и он будет снова звонить. Подожди, я сниму чайник.
      - В общем, если будет Макс звонить, ты ему скажи... Впрочем, не говори ничего. Так ты мне не даешь никак рассказать. Этот милиционер решил уконтрапупить молочницу... или нет, скажи ему, что моя книга уже раритет и вряд ли он ее купит в Лондоне.
      - Ничего не понимаю. Подожди, я солью макароны. Извини.
      - Слушай, с тобой невозможно разговаривать. Чем ты занят?
      - Я-то готовлю обед, а что ты делаешь? Ведь "Националь" закрыли! И чем же ты занимаешься?
      - Договариваюсь с Максом, но не знаю, о чем с ним можно говорить, а о чем нельзя. Ты о чем с ним говорил?
      - Я с ним вообще не говорил. Подожди, там пищит домофон, я открою дверь. (Отсутствую дольше, думаю, что он повесит трубку. Ничуть не бывало.)
      - Что у тебя там случилось?
      - Ничего, пришел редактор, мы должны с ним работать.
      - А ты работаешь?
      - Да, Витя. Так в чем дело конкретно?
      - Ну, это долгая история. (Плетет что-то действительно несусветно длинное, а я вспоминаю, посолил ли суп. И с трудом понимаю, что ему нужен телефон Макса в Лондоне, которого я не знаю.) Ну ладно, если Макс позвонит, дай ему мой номер (которого я тоже не знаю и знать не хочу). Ну пока, звони!
      Ну что за напасть?! И на дню - не одна такая.
      1998
      В конце декабря приезжала Рина из Таллина, очень славная девушка, жила у нас три дня. Осмотрела всю Москву, даже в Мавзолее побывала. Купили ей билет в Большой на "Богему" - впервые в Большом - вернулась, мы думали, что она переполнена красотой и впечатлениями, а она первой же фразой - "Ой, там стулья в ложе стоят так близко, что я упиралась коленками!" Ну, а сама опера? "Так они же пели по-итальянски, я почти ничего не поняла". Вот и старайся после этого, езди, выкупай билеты, я, чай, не мальчик.
      Потом оттуда же приехали - в день ее отъезда - Лева с Рут, как говорит Рязанов, "Одна коза сменить другую спешит". Они тоже славные, и им тоже с хлопотами достали билеты в Большой на "Спящую", вернулись: "Пол скрипит в фойе". Ну а балет? "Кордебалет уже танцует не так, как раньше". Вот и старайся после этого, Инна, чай, не девочка.
      Новый год встречали у нас с Генсами. Раздавали подарки.
      Очень интересная выставка Нуреева у Нат. Рюриковой, очень-очень.
      По ТВ смотрели открытие колобовской оперы, очень понравилось, особенно хор из "Набукко". Вместо Зеркального театра выстроили прекрасный зал.
      "Балет и мода - Плисецкая и Карден", широко разрекламированное шоу пыльное и провинциальное. Балет Таранды на уровне рекламы кариеса и прокладок, М.П. в четвертый раз появляется в платье с треном, одном и том же. И публика одна и та же смотрит одно и то же. Какое-то непонимание, что Москва изменилась, что на фу-фу не проедешь. Платья Кардена - поразительные, но сам показ - провинциальный. И М.П. после платья, которое приснилось Кардену и которое он соорудил для нее - смотреть его надо тоже в темноте, еле освещенное - как сон, в финале снова вышла в прежнем, с треном. Тут уж не было никаких сил - все это для глубинки, где ничего не видели - да и то теперь все всё видят по ТВ. Но сами платья Кардена замечательные, единственное, что там было заслуживающего внимания. И мы с Инной сказали, что для нас карьера М.П. осталась позади и больше ходить на эти шоу мы не будем.
      Смотрели на кассете очень интересные четыре передачи Элика о Ромене Гари не отрываясь. Но ОРТ берет при условии, что сделано будет две части. Невежды. По-моему, будет хуже. (И стало хуже.)
      29 января. 16 января была панихида по Лиле Лунгиной. Мы ее знали недолго, но как-то сразу друг другу понравились. Прочел ее последний перевод Гари (Ажара) "Страхи царя Соломона". Талантливо, но длинновато в середине.
      Замечательный концерт памяти Высоцкого. Современные певцы поют его репертуар. Это вам не юбилей Пугачевой, где принцип был тот же, но все безголосые и пошлые. Здесь - все настоящее. Режиссер Александр Кальянов, по идее Никиты Высоцкого, Кальянова и еще кого-то.
      Элик дал читать недоделанный сценарий "Тихие омуты". Нам совсем не понравилось. Что я и сказал ему и Брагинскому. Все расстроились, но согласились.
      Была Наташа Галаджева, принесла очень красивый каталог-альбом Пети Галаджева. Показывала его рисунки и про один карандашный сказала "Это молодой Горовиц". Мне показалось непохожим, а, наоборот, я смутно вспомнил, что это, кажется, автопортрет Бердслея. Она категорически отрицала, но после ее ухода, открыв монографию о Бердслее, я убедился, что это именно так.
      Элик с Эммой уехали отдыхать на Валдай.
      Меня совершенно замучил издатель "Королевского журнала" Царегородцев из США, требует фотографии. Как будто я у него служу.
      Прочел с интересом "Раневскую", которую издал Захаров.
      Какая умница Раневская, как правильно написала про Полонскую, как точно!
      Полонская иногда заходила к Фаине Георгиевне, хотя Раневская не могла забыть и простить легкомыслия Норочки в молодости - считала, что та должна была понять, кем был Маяковский. Раневская записала тогда:
      "Сплетен было так много в то время, потом читала ее воспоминания и просила ее не показываться у меня, хотя бы год - она славная, только славная, как Натали, не понимающая, кто рядом". И потом еще: "Чем чаще вижусь с Норочкой Полонской, тем больше и больше мне жаль Маяковского".
      Какая умница Раневская, как много разгадала, о чем и сегодня еще плетут. Очень люблю ее.
      На стр. 105: "Вчера была Лиля Брик, принесла "Избранное" Маяковского и его любительскую фотографию. Говорила о своей любви к покойному... Брику. И сказала, что отказалась бы от всего, что было в ее жизни, только бы не потерять Осю. Я спросила: "Отказались бы и от Маяковского?" Она не задумываясь ответила: "Да, отказалась бы и от Маяковского, мне надо было быть только с Осей". Бедный, она не очень-то любила его. Мне хотелось плакать от жалости к Маяковскому, и даже физически заболело сердце".
      Какая прекрасная Раневская, как ставит все точки над i. Как все понимает тонко, и как я люблю ее за это.
      10 марта. Все время плохо себя чувствовал, слабость. Наконец сделали исследование при помощи Тани Штейн и обнаружили кисту в почке.
      С 16 марта по 10 апреля в больнице мне делали полостную операцию удаление почки с кистой. Завтра, 4 мая едем на неделю в Матвеевское, чтобы Инна пришла в себя, очень она измучилась. Прооперировали в 52-й больнице, прошло благополучно, но я ужасно перенес наркоз, просто сошел с ума. И сердце стало хуже. Но нашли врачей, и все наладилось.
      УЛАНОВА
      ОСКОЛКИ ПАМЯТИ
      В больнице узнал, что умерла Уланова. Много думал о ней, об этом явлении, хотя знал ее и видел обидно мало...
      И не мог не вспомнить, какую тонкую, умную и простую мысль высказала Нина Берберова:
      "У каждого человека есть свои тайные, чудесные воспоминания... какие-то особенно драгоценные клочья прошлого... Мы знаем, что от этого воспоминания в реальной жизни не осталось ничего: молодые или старые его участники либо умерли, либо неузнаваемо изменились, сам дом сгорел, сад вырублен, местность трижды переменила название, может быть, на том месте разросся дремучий лес или наоборот - сделали новое море. Мы с этим своим воспоминанием совершенно одни на свете, с ним наедине, мы с ним с глазу на глаз.
      И когда мы умираем, то эти прелестные, тонкие, тайные, только в нас существующие видения тоже умирают. Их никто никогда не восстановит. Каждый человек есть сосуд, в котором живут эти мгновения. Аквариум, в котором они плавают".
      В связи с этим об Улановой. Что могут дать какие-то кусочки великой, но скромной жизни, незабываемые блестки творчества, воспоминания, давно пережитые мной, такие незначительные, но живущие во мне до сих пор эти клочки прошлого? Поворот головы, цвет платья, полувзгляд, остановленный на встречном?.. И все же.
      Впервые я увидел Уланову в 1937 году на песчаном отсеке дачи Алексея Толстого на Селигере, она спустилась с книгой, расстелила подстилку и легла в тень кустов. Мне было велено не пялить глаза. Какая-то женщина на подносе каждый раз приносила ей небольшой кувшин с молоком и миску малины.
      Как-то встретили ее мы, несколько туристов, на прогулке в полуразрушенном селигерском храме, она гуляла одна среди руин, с палкой и небольшим букетом лютиков. И мы смотрели на нее во все глаза, идя стороной. Более полувека назад!
      Потом была декада ленинградского искусства, где я смотрел "Ромео..." и по молодости, воспитанный на "Коньке-Горбунке", ничего не понял. Но помню, что был и сидел высоко.
      Кажется, в конце сорокового был вечер балета в зале Чайковского, кто танцевал - не помню. Уланова с Вл. Преображенским - "Элегию" Массне в греческих хитонах. Кончалось тем, что она, сраженная страстью партнера, опускалась спиной на пол сцены, закрывала руками лицо, и наступала темнота.
      Я этого номера не видел ни раньше, ни позже... И успех такой видел впервые. Она выходила, кланялась в пояс и исчезала. Овации и крикам не было конца, зал поднялся. Наконец она несколько раз отрицательно покачала головой и скрылась. После нее как бы не осталось ничего. Ах, это не было снято, да и то, кажется, нельзя было бы на экране ощутить то, что мы видели в натуре. Есть такие вещи, которые пленка не в силах передать.
      Это было незабываемо, и ощущение ее "Элегии" не исчезнет во мне никогда.
      В "Ромео..." она заколдовывала первым появлением, когда стояла, замерев. Казалось, что живому человеку такое неподвластно. И второе врезалось - она выбегает на балкон, видит убитого брата, отворачивается и застывает в непередаваемой горечи...
      Ее пробег к Лоренцо. Это ощущалось классическим, существовавшим вечно, как "Мадонна" Боттичелли. Она еще только собирается броситься сломя голову к Лоренцо, а музыка уже вся в мощном звучании ее трагедийного порыва. Впрочем, ее даже не слышно, публика в преддверии (в преддверии!) пробега Джульетты перекрывает аплодисментами оркестр до конца сцены...
      В театре я это видел давно-давно, и это незабываемо. Кстати, в фильме Л.Арнштама эта сцена снята блестяще и каждый раз производит сильное впечатление. И всегда это заставляет меня вспомнить знаменитый пробег Алисы Коонен в "Мадам Бовари" - не менее виртуозный по исполнению, но совсем в другом стиле.
      "Красный мак" в начале пятидесятых давали в честь приезда Мао Цзэдуна. Уланова танцевала Тао Хоа, в пижамке, в черном паричке с пробором, который очень ей шел. Партнер - Лапаури. В зале была Лепешинская в темно-зеленом платье, которая беспрерывно мельтешила и лезла всем на глаза. Дело в том, что это была премьера, а премьерш двое - она и Уланова. Но танцевала все же Галина Сергеевна, а Лепешинская все суетилась в первом ряду, чтобы обратить на себя внимание. И обратила-таки. Мое во всяком случае.
      Уже в восьмидесятых с оператором Хавчиным снимали Семеняку с Улановой репетицию "Спящей...". От Улановой глаз нельзя было оторвать. Каждое движение, даже слегка показанное, чуть намеченное, было исполнено красоты. Часто прищелкивала пальцами. Немолода, с девичьей фигурой, элегантна, на высоких каблуках, в синем платье с широким поясом.
      Она делала свое дело, мы - свое. Когда репетиция закончилась, она обратилась ко мне (мы знакомы не были): "Все в порядке? Ничего больше не нужно?" Мы поблагодарили.
      На рождение к Файеру она с И.Тихомирновой заглянула на минуту, куда-то торопилась. Она была в пушистой, модной тогда шубке "канадский белек". В передней пообнимались с именинником, вручили презент, она помахала Люсе Ильющенко перчаткой и быстро исчезла.
      В день премьеры нашего фильма "Майя Плисецкая" я встретил Уланову в лифте, когда поднимался к Майе. Она же поднималась к своей подруге Капустиной, что жила на том же этаже.
      Я спросил Майю - не пригласить ли Уланову на вечер? - "Да, конечно. Только сделай это ты. Тебе удобнее. И дай билеты". Я позвонил в квартиру Капустиной, спросил Галину Сергеевну. Представился и сказал, в чем дело. Она поблагодарила и ответила, что если выкроит время, то придет. Но времени у нее не нашлось.
      Впервые на сцене я увидел ее в "Жизели" и был по-настоящему потрясен. Личностью, танцем, игрой, чем-то необъяснимо-неуловимым. Как-то, глядя на экране коду вариации первого акта, Плисецкая сказала: "Не понимаю, как она танцует, почти не касаясь пола?"
      Уланову в "Жизели" я видел три раза с Габовичем и с Фадеечевым. Мирта была Майя. "Я люблю танцевать с Улановой, - сказала мне тогда Майя, - на ее спектаклях всегда творческая атмосфера, все подтягиваются, и публика это чувствует".
      С Улановой Майя танцевала и в "Бахчисарайском фонтане". Уланова - Мария, Плисецкая - Зарема. И хотя это тоже был балет Улановой, но по исполнению и значению роли были равные. Майя говорила: "Я забываю и иногда сильно ударяю Марию деревянным кинжалом. Потом извиняюсь перед Галиной Сергеевной, а она всегда - ничего, ничего, неважно..."
      Поехали они обе сниматься в "Бахчисарайском..." на "Ленфильм". Фильм "Мастера русского балета". Оба билета дали Майе. Я прихожу провожать. Накрапывает дождичек. Стоит у вагона Уланова под зонтом, ее не пускают без билета. Майя приходит, конечно, перед самым отходом и что-то смущенно говорит, а та - "ничего, ничего, неважно" - и юрк в вагон...
      В шестидесятых затеяли у нас на студии сделать фильм об Улановой. Режиссером назначили Мусю Славинскую, пожилую тетку, напрочь не знающую балета. Всегда молчаливая, она делала вид, что обдумывает что-то. Чудовищная зануда.
      И вот в маленьком зале смотрят старые пленки Улановой - "Лебединое", "Бахчисарай", еще что-то. Уланова себе очень не нравится. И против использования пленок. Муся бубнит про план, зарплату группе, еще какие-то глупости. Уланова тихим голосом - свое. Та опять про план. Уланова спрашивает: "А можно мне выкупить все эти плохие пленки? Я заплачу студии все убытки. Но не останутся для будущего мои неудачные выступления". Долго и тихо они спорили, Уланова так ничего и не добилась - все, что неудачно, навеки хранится в сейфах и показывается по ТВ.
      Потом я слышал такие же просьбы от Плисецкой, но тут уж я как мог постарался. Обе они чувствовали "мо" Раневской, сказанное несколько позже: "Плохо сняться - это плюнуть в вечность".
      Как больно, что Улановой более нет...
      5 мая. Матвеевское. Приехала Майя получать орден. 44 дня была в Японии, танцевала. Сначала с Тарандой, потом со звездами балета. Восьмой десяток!
      Вчера она была в гостях у Анель Судакевич, которой 92 года. Говорит, что красавица и ВСЕ свои зубы. Я помню ее мать в пятидесятых годах, она лежала очень старая и больная в соседней комнате и время от времени басом просила: "Дайте яду"...
      На днях по ТВ фильм Сокурова "Квартира Козинцева" - неописуемо бессмысленно, и Валентина Георгиевна сказала только одну фразу: "Если хотите вымыть руки, то выключатель налево". Такая интересная квартира, но не рассказано ни слова ни о чем. Что за дутая фигура этот Сокуров?
      14 мая. Обедал Анохин, растолстел, принес книгу о Васильеве, очень хорошо изданную. Читать не буду, так как все уже читал сто раз. Лежу дома после операции.
      Был три дня Франсуа-Мари неописуемой красоты в черном бархатном костюме в связи с выставкой фото в Большом манеже. Инна сегодня была и говорит, что интересно. Без Л.Ю. и тут не обошлось, выставлена ее большая фотография, и в каталоге приведена цитата из моих "Идолов". Приходила Флора, принесла каталог выставки Тышлера, красиво издан.
      Элик с Эммой в Испании, ему подарили путевку, набирается сил перед фильмом. Элик очень помог с больницей.
      Пока я реабилитировался в Матвеевском, умерла тетя Валя, ей было девяносто. В последние годы у нее был сильный склероз и она не узнавала родных. Очень я ее любил и очень горюю. По сути - если бы не она, неизвестно, что с мамой и со мной было бы в войну. Похоронят ее тоже в Кратово.
      Очень плохо со здоровьем у Зои, и никак не могут определить, что с нею. Она еле ходит, и больница не помогла.
      Политики сошли с ума окончательно. Конкурент Лебедя заявил по ТВ, что тот писает в постель.
      Два плохих ведущих на ТВ - Урмас Отт и Андрей Караулов. Удивительно плоские и неинтересные вопросы задают. А Рязанов, кстати, ни одного неинтересного вопроса не задает.
      28 июля. За это время умер Эмиль Брагинский. Живем на Икше, погода сумасшедшая, но Инна много купается. Из Америки пришли три "Королевских журнала" с моими материалами и Инниной публикацией об отцовской библиотеке. Но денег заплатили половину.
      Сегодня был Захаров, который принес мою рукопись о Л.Б. с замечанием, которое я не могу принять: обязательно должны быть сплетни и слухи. Я оставил рукопись у себя, и все осталось в подвешенном состоянии. Не хватает моего голоса в хоре хулителей!
      Для Захарова я написал раньше 100 страниц любовной истории Л.Б. и В.М., но он предложил ее отдельно не издавать, а сделать 20 листов книгу о Л.Б. - с М-м и после него. Буду переделывать, добавив к написанному ранее написанное. Облегчает работу компьютер, но затрудняет то, что надо переделывать уже написанное.
      Алле делали операцию, и она живет на даче.
      У Элика прокол со сценарием, который он написал с Брагинским. Денег на фильм нет, и все обманывают. Сейчас он на Валдае.
      21 августа. Лето паршивое. Было несколько дней жары, а все остальное время холод и дожди. Я переделываю Л.Б., стало лучше, но сплетен все равно нет и неизвестно, что будет дальше.
      В Москве сменяли двух маленьких Бурлюков на одну большую картину Гаяне Хачатурян, где изображены Елена Ахвледиани и молодой Параджанов.
      Смотрели "Страну глухих" Тодоровского-мл., которая нам понравилась.
      Прочел вторую половину романа Маканина "Андеграунд...", мне понравилось. А новый роман Аксенова поначалу интересен, а вторую половину топчется на месте и скучно.
      Замечательный роман-биография Анатолия Рыбакова в "Вагриусе".
      Интересна толстенная книга Феликса Розинера "Некто Финкельмайер".
      Вышли "Письма Козинцева", которые прислала Валентина Георгиевна. Из моего письма к ней:
      "...Книга замечательная. Я прочел ее всю, начиная с предисловия и кончая выходными данными. И спешил домой, зная, что в почтовом ящике меня ждет письмо от Григория Михайловича...
      Первым делом я прочитал Ваш роман, ничего этого я не знал, и все как-то целомудренно и благородно, деликатно. Потом меня очень трогало слово ПАПА, которое встречается на страницах. Это как-то неожиданно для меня по отношению к Г.М. И обратил внимание, как Трауберг все время невпопад все предлагает и пишет несуразности. Что за человек?
      Очень мне была интересна переписка с Юткевичем, на закате. Без сентиментальности, но с такой любовью и сожалением, предчувствием ухода и в то же время с чувством юмора, которое нигде не покидает Г.М. Чего стоит письмо о "Макбете" Поланского. И до последнего дня неиссякаемый интерес к искусству, книгам.
      Какие прекрасные письма к Любови Михайловне! И вообще всюду проходит семья, которая так согревает жизнь человека, Г.М. становится, например, в моих глазах совершенно неожиданным.
      Словом, писать рецензию мне не хочется, не умею, а хочется поблагодарить Вас за огромный труд и радость, которую Вы доставили, открыв мне еще одну сторону (и не одну) жизни Григория Михайловича..."
      25 августа. На Икшу приезжал журналист Игорь Зыбин и брал для газеты "Настоящее время" большое интервью насчет будущей книги о Л.Ю.Б. Вилами по воде эта книга.
      Мою книгу о Параджанове продают в магазине "Армения", между лавашем и сулугуни.
      Инна делает ковер для Мишки в Израиле.
      Очень болеет Федя Чеханков.
      Долларовый кризис, и наступает инфляция, жуть. Все вздорожало.
      Теперь об Аркадии Ваксберге. Мы ошарашены Ваксбергом. А дело было так: год назад Захаров предложил мне писать книгу о Л.Б., готовил договор, но вдруг звонит и говорит, что на книжной ярмарке анонс книги Ваксберга о Л.Ю. Аркадий за неделю до этого был у нас, подарил "Коллонтай", рассыпался в комплиментах об "Идолах", я его свел с издательством, где взяли печатать его "Горького", и, расточая поцелуи, он улетел в Париж, где живет постоянно. И Захаров мне говорит - свяжитесь с Ваксбергом, узнайте, если это так, то мы не будем делать Л.Ю. Я звоню в Париж:
      - Так, мол, и так, Аркадий, здесь заявлена ваша книга о Лиле Юрьевне. Так ли это? Я интересуюсь, так как мне тоже предложили писать ее биографию.
      А он буквально:
      - Да что вы, Васенька, это они там перепутали с Коллонтай, какая Лиля Брик? И вообще я считаю, что вы закрыли эту тему своими "Идолами".
      - Ну, я так не считаю, о ней еще можно писать и писать, но нехорошо, если выйдут сразу две книги одновременно.
      - Нет, нет, я не собираюсь о ней писать, - врет он из Парижа. - Ее спутали с Коллонтай!
      "Хорошо еще, что не с Крупской" , - подумал я и удивился, ибо "Коллонтай" уже вышла.
      Результат известен: в "Неделе" появились главы из книги Ваксберга "Сводить с ума - геройство" - о Л.Ю.Б.
      Но я, поверив ему, заключил договор и все лето работал.
      Получилось 15 листов, сегодня Захаров забрал, сказал, что будет читать и пусть лежит рукопись ("как драгоценным винам, настанет свой черед"). Но сейчас издательства разоряются и, действительно, пусть лежит у Захарова до лучших времен.
      30 октября. 26 октября Захаров прислал сокращенную до двухсот страниц мою рукопись, с тем чтобы я ее подправил, перевел на дискетку и в течение трех дней прислал обратно - он собирается ее издать в мягкой обложке в ноябре. И вместо ста фото - двадцать. Мы с Инной все сделали и отослали ему.
      Дело в том, что он прочел Ваксберга, увидел, что книга не похожа, и решил печатать, но подешевле и потоньше. Блядь Ваксберг пересказал мою главу из "Идолов" своими словами, как школьники пишут изложение "Попрыгуньи". Кроме того, он нафантазировал несуразности и протиражировал сплетни из "Катаморана", против которых боролся еще Маяковский. Но у него есть вещи возмутительные: Л.Ю., оказывается, была подвержена запоям(!), из которых В.А. ее несколько раз выводил. Это при том, что она еще с довоенных времен терпеть не могла водку, вино еле пригубливала, а после инфаркта в 50-м году не пила ни капли. Теперь я не удивлюсь, прочитав, что она была наркокурьером или обчистила соседский чердак.
      Затем Ваксберг утверждает, что Людмила Владимировна, сестра поэта, строила планы выйти замуж за моего отца - при том, что они вечно испытывали антипатию друг к другу. Но так ему кажется интереснее, хотя и бред. Намекает, что Эльза и ее мать имели шуры-муры с ГПУ, а уж про романы Л.Ю. пишет, будто это выдуманный персонаж.
      Ну, посмотрим, что будет с моей обкорнанной книгой.
      Феде сегодня немного получше. Валерию Ильичу Зарубину*, бедняге, надо вырезать опухоль в голове - это при том, что жена только недавно вернула его с того света. Муж Жени Зверевой, Борис Альтшуллер, пошел своими ногами в больницу, и там выяснилось, что у него ураганный рак, все в метастазах, и он умер на третий день! Послезавтра похороны. Наш Вова Генс попал в автомобильную аварию (не по его вине) и лежит дома с ушибами и в гипсе. 27 октября в Литмузее должна была открыться выставка Саши Галича (куда мы дали какие-то экспонаты), и в этот день была панихида по Вале Гинзбургу, его родному брату, талантливому оператору... Как все ужасно!
      Показывали сто лет МХАТ, сборище пьяниц и бездарной дилетантщины. Я уснул, а Инна потом сказала мне, что вдруг на сцену вышла самодеятельная хрупкая узбечка со странными телодвижениями, оказалось - Майя в индийском танце. Докатились. Украинское ТВ взяло у меня интервью для фильма о Майе - в украинском посольстве.
      Поставили в Инниной комнате новую немецкую балконную дверь.
      Элик ездил на 10 дней в Париж просто так, ему на юбилей подарили билеты.
      Приезжал Саша Васильев из Парижа, была презентация его толстенной книги "Красота в изгнании" - о домах моды, портнихах в эмиграции. Том толстенный, дорогущий (500 р.), материалу собрана уйма, но мне было не слишком интересно.
      Я понял наконец, в чем разница между нашими фильмами и мексиканскими сериалами. У нас вся мебель стоит по стенке, а у них шикарно разбросана по комнате, вперемежку с лампами - у них много места, комнаты большие.
      В очередных "Киноведческих записках" беседы с Н.Михалковым и С.Соловьевым - такая заумная фигня. Сами не знают, чего говорят.
      Относительно того, как врут и подличают знаменитости не хуже базарных торговок. В войну Брехт в Голливуде регулярно встречался с Елизабет Бергнер и ее мужем, чтобы разработать свой замысел. Тем временем Бергнер нащупывала почву и выяснила, что продюсеров этот замысел не интересует, и она не стала продолжать работу. Муж ее, однако, обратился с этой идеей к Билли Уайлдеру, и один из знакомых Уайлдера купил ее за 35 тысяч долларов. И стали работать без Брехта, не заплатив ему ни цента. Брехт пишет в дневнике, что, кроме одного эпизода, версия совпадает абсолютно. Инцидент послужил ему поводом для написания стихотворения "Стыд".
      Когда меня ограбили в Лос-Анжелесе, городе,
      Где торгуют грезами, я поймал себя
      На том, как схватил за руку вора,
      Такого же изгоя, как и я,
      Читателя моих стихов...
      А тут - Ваксберг. Сошка, но не такая уж мелкая.
      16 ноября. Вчера вернулась Инна из Израиля, куда летала повидать Мишину семью. Там все плохо, он в плохом состоянии, Лия его отринула, он без работы и т.п. Только Марк оказался толковым мальчиком. На ковер, который Инна ткала все лето, не разгибаясь, для новорожденной племянницы, еле взглянули и швырнули в угол. Все там как-то безнадежно.
      6-го я выступал на вечере памяти Галича в ресторане, вечер устроило "Яблоко". Три дня жил у Элика на даче, там прелестный маленький домик, из которого выехали жильцы.
      Смотрел фильм о Рембо и Верлене с Ди Каприо про двух негодяев - Рембо по отношению к Верлену, а Верлена по отношению к жене. Ни одного стихотворения в фильме. Попробовал читать Рембо, ничего не вышло, и покончил с ним навсегда. Смотрел еще раз "Невинный" Висконти - прекрасно, но тоже про мерзавца.
      Хоронили милейшего человека, Валерия Зарубина, после операции опухоли на мозгу. Сидел человек у себя в музее и вдруг упал в обморок. Стали обследовать и нашли эту опухоль. Ужасно его жаль. Только что вышел из печати его второй том "История балета ГАБТ", первый - об опере. Серьезный, интереснейший труд. Очень Зарубина жаль.
      Вернулась Демидова после отдыха на Женевском озере. Говорит, что само озеро на третий день вызвало у нее жестокую депрессию. Оказывается, так со всеми. Ну и ну!
      18 ноября в день рождения Рязанова ему вручали во французском посольстве орден Искусства и литературы. Очень заслуженно. Красивый особняк, и был пир.
      Федю подправили в больнице, он дома, уже был в концерте и в конце месяца собирается играть "Идиота". Слава Богу!
      Сыграл. И угощал нас в ресторане бранчем, всех, кто за ним ухаживал в больнице. Было шикарно.
      С пятницы на субботу в Петербурге убили Старовойтову. Ужасно! Хоронили ее в 8 вечера, и Гайдар призвал всех по ТВ в знак траура погасить у себя в квартире на две минуты свет. Мы погасили и посмотрели в окно: свет погасили в считанных окнах! Какое бездушие, серость, равнодушие. Чего же хотеть от такого бесчувственного быдла...
      Читаю книгу из серии "100 великих...", в данном случае любовниц. Конечно, не обошлось без Л.Ю., целиком списано у меня - тут уж никуда не денешься. Но вот что интересно - слова "любовник" и "любовница" во времена СССР были синонимами чего-то нехорошего, постыдного. На этом мы воспитаны. А сейчас читаем, что у такой-то было столько любовников, а этот не пропускал ни одну и никого это не шокирует. И никого не шокировало бы по отношению к Л.Ю. Однако с нею дело особое - ее любовное поведение с другими мужчинами заставляло страдать великого поэта, мучиться, искать утешения у других женщин, которые не могли заменить ему Лилю, и чем это кончилось - известно. Вот почему она исторически вызывает такую неприязнь и чем дальше - тем у большего числа людей. Ведь почти никого не осталось, кто помнит ее живую, обаятельную, щедрую, умную, и скоро не останется никого. Останутся ее измены, нелюбовь и смерть гения. Хотя, как известно, сердцу не прикажешь.
      Вот кто ее сейчас, в 98-м, хорошо помнит, то есть часто видел? Мы с Инной, Плучеки, Луэлла, Кома Иванов, Успенский, Мирочка Уборевич, Вознесенский и Зоя, Соснора, Добровольская, Кулаков, Смехов, Майя и Щедрин, Флора Тышлер, Н. Волкова... Тина и Мариолина. Во Франции Фриу - остальные эпизодически. Но никто не пишет о ней, а если пишут, то сплетни.
      4 декабря. Вчера с Андреем Ереминым, коллекционером и наследником Фиалки Штеренберг, были у нее в квартире. Вещи Штеренберга неописуемой красоты. Особенно нам запомнился портрет его работы двадцатых годов - Кики, обнаженная. Очень красивая, и она, и портрет. Картин в коллекции - уйма.