Первая съемка - Дарья причитает над своим убитым мужем, я не знаю, что такое причитание, но настроение у меня радужное. И во время репетиции я почувствовала, что лечу в пропасть. Все собрались - что за Дарью утвердили, такую лихую, колоритную? А я вышла, как мышонок, зажатая - ничего не получается. Сергей Аполлинариевич говорит: "Ну ты, мать, знаешь ли, готовься". - "Я же вам с самого начала сказала, что ничего у меня не получится, ибо я городской житель и мне сложно все это изучать, все эти их обычаи, причитания". Но Герасимова голыми руками не возьмешь. Он пригласил немолодую казачку, и меня повезли на хутор, там умер один старичок лет девяноста. Входим в дом, вечерело, я вижу иконостас с лампадой, лежит покойник, а рядом три старушки. И спокойно творят молитву. Марья Петровна, казачка, говорит тихо: "Вот я тебе покажу, как это бывает, сейчас я их заведу". И прямо с ходу как закричала нараспев: "Ба-тюш-ка-да-на-ко-го-ты-нас-не-счаст-ных..." - и пошло. И они все подключились, друг за другом. И так это меня проняло, что я вслед за ними упала на колени, заломила руки и заплакала-запричитала: "Да-как-же-мы-без-те-бя-ос-та-нем-ся"... И через день была съемка, я ночь не спала, все вспоминала эту хату и это оплакивание. На репетиции я попросила не играть в полную силу, берегла слезы, а во время съемки как заревела, да как запричитала, да забилась - я уже знала, как это бывает. Но знать одно, а сыграть - другое. Сыграть - это уж зависело от меня. Сняли два дубля, и Сергей Аполлинариевич остался доволен. Наверно, убедился, что не промахнулся со мной. Вообще, я никогда у него не видела неверно найденных исполнителей.
      Накануне съемки мы оговаривали сцену, репетировали и, если не получалось у кого-либо - предположим, нас шесть персонажей, - он говорил: "Ладно, вечером будем есть пельмени". Он ими славился. Ну, мы все помогали лепить, этот одно, другой другое, и за ужином шла беседа на всякие темы, но Сергей Аполлинариевич время от времени как-то незаметно направлял разговор в нужное русло, и что-то непонятное мы выясняли, уточняли, потом опять как ни в чем не бывало говорили о постороннем, затем снова как бы репетировали. Все это он делал умело, тактично, тонко. И уже на съемочной площадке выяснялось, что какие-то неясности были вчера незаметно уточнены за дружеской беседой. Я такого подхода ни у кого больше не встречала, а у меня за спиной ведь более пятидесяти картин.
      Эпизод потопления. Я знала, что Герасимов мечтал снять эту сцену на середине Дона. Когда я слышала "середина Дона", я вся холодела: "А нельзя у бережка?" "Ни в коем случае, - отвечал Герасимов. - У берега мутная вода, а на середине прозрачная. Нет, только на середине. И так будет драматичнее, Дарья должна вызвать сочувствие!" И тут я созналась, что совершенно плавать не умею - даром что волжанка. Я как-то на Волге попала в водоворот, меня откачивали, и я боюсь воды страшно. Я вхожу, окунаюсь, - и скорее на берег. "Надо нанять дублершу, а на крупных планах уж я сама". - "Нет, милочка, эту сцену снимем с тобою, даже если тебя придется утопить. Подписала договор - изволь тонуть!" Но все же сжалился, и мне наняли двух тренеров - Юру и Володю. Через две недели, когда я уже научилась держаться на воде, поехали на лодке, ребята раскачали ее, все перевернулись, но я самостоятельно по-собачьи доплыла до берега - ни жива ни мертва. И страх прошел.
      Снимали вчистую, пришлось делать двенадцать дублей - то петух прокукарекал, то лодка вошла в кадр, то еще кого-то зацепили. Снимали с плота. Дубли без конца, жарища, и еще два дига на плоту светят прямо на меня. У меня глаза стали красные, как у кролика: я под воду, выплываю, на меня направляют диги, снова под воду и снова под диги. Я стала на себя не похожа. Делали перерывы. Потом - спиной ведь трудно уходить под воду, вода выбрасывает, сама не уйдешь. Юра и Володя меня тянули за ноги, сидя под водой. Я должна на мгновение вынырнуть из воды, крикнуть "Прощай, Дуняха" и - исчезнуть навсегда. Я выныривала, выплевывала воду, кричала "Прощай, Дуняха", и снова они меня за ноги вниз, уже "навеки". Дубль за дублем. А Сергей Аполлинариевич мне: "Ну что ты, как Нептун, пускаешь фонтан? Не можешь, что ли, не отплевываться? Вынырни, крикни "Прощай, Дуняха" и утони". "Сергей Аполлинариевич, покажите мне наконец, как это должно быть", - взмолилась я (не без злого умысла). Сергей Аполлинариевич нырнул, показал и полчаса отплевывался: "Ну, Людмила, ты с одним плевком просто делаешь гениально!"
      Не так давно мы с Глебовым ездили в Вешенскую на открытие памятника Григорию Мелехову. Когда я перерезала ленту и упало покрывало, все увидели Григория и Аксинью, застывших в бронзе. А передо мной снова возникли все эти съемки тогда на Дону, незабываемые дни общения с замечательным мастером и моими партнерами по фильму.
      22 августа. Была переводчица из Мюнхена Розмари Тице. Много говорила на двух языках. Она славная, но очень категоричная. Вечером пришел Федя Чеханков и две немки-аспирантки. Немки решили написать диссертацию об Эльзе Триоле. Но не говорят ни по-русски, ни по-французски, то есть на языках, на которых писала Эльза. Как же эти дуры думают ее читать? Тогда они сказали, что у них ничего не выйдет. И для этого им надо было ехать в Москву?
      Про Федю. Сначала его обокрали дома. Потом он забыл запереть дверь в машине, и у него украли сумку с автоправами и загранпаспорт с американской визой. Через три дня он полетел с тургруппой в Малайзию и Сингапур, и там у него украли все туристические деньги плюс доллары, которые он взял дополнительно. Завтра он летит в Вашингтон, оттуда в Нью-Йорк, в гости к Валерию.
      В "Огоньке" умная и горькая статья Элика, как ему поломали постановку "Чонкина". Войнович выглядит неприглядно, и я стал к нему относиться плохо.
      Фомина тоже вышла на пенсию, поэтому меланхолит, а я нет - работать и надоело, и тяжело, и неразбериха.
      [13 сентября. Съехали с Икши, хотя погода еще ослепительная. Но зовут городские хлопоты. Сегодня получил удостоверение "Персонального пенсионера республиканского значения". Прилетела Нина Берберова. Огромный бум. Был в Доме ученых на интереснейшем ее выступлении, когда она отвечала на глупые записки ученых.
      У нас дома она провела целый вечер, смотрела на видео мою "Ахматову", очень прониклась, сделала замечательную надпись на своей книге стихов. Она производит неповторимое впечатление. Поразительный интеллект. Потом, накануне ее отъезда, мы были у нее в отеле. Но о ней писать надо особо.]
      1 октября. "Крутой маршрут" в "Современнике". Замечательный спектакль - и актрисы, и Г. Волчек. И понял я, что такое "Театр начинается с вешалки" - уже в фойе чувствуется эпоха, портреты, старые газеты, песни тех времен...
      "Федра" Цветаевой на Таганке, сложно - все пьесы и поэмы Цветаевой сложны. Поставлено эстетски-современно (Виктюк). Алла, как всегда, хороша и интересна, особенно когда читала "Любовь". Мужчины орут так, что ничего не разобрать. Потом отмечали день рождения Аллы у нее в новой квартире с видом на Долгорукого.
      Сегодня приходила Мирочка Уборевич, мама отдала ей свои воспоминания о ее маме, Нине Уборевич, с которой дружила до ее ареста. "Когда нас с мамой после ареста отца, - рассказала Мира, - высылали из Москвы, одна только Галина Дмитриевна отважилась прийти к нам проститься. Я помню, как мы уложили в ее чемоданчик старинные фарфоровые чашки, чтобы она сохранила их до нашего возвращения. Я-то вернулась, а мама... Чашечки эти до сих пор напоминают мне о том страшном дне. (Я помню эту красивую сине-золотую посуду, которая стояла у нас в буфете, но мама не разрешала ею пользоваться.) Моя мама дала денег, продолжала Мира, - чтобы подруга сходила на Арбатский рынок и купила распустившиеся маки. "Зачем? Ведь они быстро опадут, я лучше куплю тюльпаны". - "Нет, только красные маки с черной сердцевиной!" И когда мы покинули квартиру и нас вели через двор, все смотрели на нас из окон и мама шла с красно-черным букетом, это был траур по мужу, и все это поняли".
      "Шиловский был начальником штаба Уборевича и был женат на Елене Сергеевне, будущей Булгаковой, у них было два сына. Один был женат на Дзидре (будущей Зюке Тур). Все мы жили в одном доме, дружили. В войну я попала в Ташкент, и меня приютила Елена Сергеевна. Там же была и Зюка, а Шиловский - ее муж - был на фронте, а Петя Тур появился уже потом.
      Оба сына Елены Сергеевны умерли молодыми - старший при ней, а младший после - от болезни почек. От почек умер и отчим их Булгаков. Сам же Шиловский в свое время был расстрелян. Какая тяжелая судьба была у нее!
      В Ташкенте мы с младшим ходили в больницу к Ахматовой с передачами от Елены Сергеевны. Она тяжело болела скарлатиной. Я тогда не знала, кто такая Ахматова.
      Петю Якира я знала с самого раннего детства. Его сломали в отрочестве, когда взяли впервые. Он вскоре вышел и стал стукачом. Рассказывал мне анекдоты о Сталине, и, когда меня посадили, он давал показания и мне впаяли еще недоносительство. И всегда он был стукачом, даже когда диссидентствовал. И сегодня все его считают диссидентом. Когда его выпустили после телевизионного покаяния, он несколько раз был у меня. Юлик Ким мне потом сказал, что он приходил каяться, но я этого не ощутила".
      6 октября. Сегодня был у Сережи в больнице. Внешне он не изменился, но внутренне - очень. Погас. Думает о своем, замолкает... Потом всплеск - и снова отключение. Устает. Я ужасно жалею его. Чем помочь? Он ничего не хочет. Болезнь настигла его на гребне успеха, когда он волен, богат и может ездить, но - не может!
      16 октября. "Слуга" Миндадзе - Абдрашитова, очень интересно. И артисты, и оператор, и композитор.
      "Пир во время чумы" на Таганке. Постановка искусственная - кресла на колесиках. Артисты неровны. Понравился Золотухин. Очень хороша Алла, прелестная улыбка в любовной сцене. Как мало она играет любовных ролей! Пуркуа? После спектакля говорил с Любимовым, который огорчился известием о Параджанове.
      13-го ужин в шведском посольстве в честь Бенгта. Были Светлана и Кома Ивановы, Рейн и Любимов. Любимов мне дал телефон Параджанова в санатории в горах под Сухуми.
      Элик в Брюсселе, Вульф в Сан-Диего, Федя в Нью-Йорке, Инна в Лондоне.
      20 октября. Мемуары Бежара* прочел с интересом, хотя две трети имен ничего мне не говорили. Но со страниц встал отзывчивый, добрый человек, абсолютно не похожий на свои свирепые дьявольские фотографии. Он изощрен и изыскан не только в хореографии, но и в своих мемуарах.
      "Шопен напоминает заход солнца на почтовых открытках. Он, не мудрствуя лукаво, заставляет вас сказать: "Как красиво!""
      "Мне ненавистны прямые линии, они скучны, как автострады. Не следует смешивать прямую линию со строгостью композиции".
      "Музыка отдает свое тело, хореограф - портной. Как одеть это скерцо, это адажио?"
      "Я - лоскутное одеяло. Я весь из маленьких кусочков, оторванных мною ото всех, кого жизнь поставила на моем пути".
      С огромным интересом читаю М.Белкину о Цветаевой. В Москве не смог купить "Скрещение судеб", Элик мне привез из Брюсселя. Странно, что, описывая Болшево, Маша ничего не пишет о причине их бегства из Парижа, о эфроновских гепеушных делах. Видно, еще не время? Но книга в остальном откровенная.
      5 ноября. Смотрели "Павел I" Мережковского в Театре Армии, постановка Хейфеца. Нам понравились и постановка, и Борисов с Плотниковым. А пьеса старомодная, и нехороши актрисы.
      Вернисаж Миши Кулакова, который привез картины из Италии. Шикарная выставка, есть вещи очень красивые.
      Вчера ходили к дочери Лентулова, на стенах висят картины ее отца. Огромные картины в огромной квартире. Но он не слишком "мой" художник.
      Вышла моя статья "Операция "Огонек"" в "Книжном обозрении" № 43 и статья Янгфельдта в "Огоньке". Прочитав Бенгта, многие бросят камни в Л.Ю. Вместо того чтобы промолчать о чем-то, о чем не время говорить, он публикует то, что она никогда не предала бы бумаге. Сама Л.Ю. кое-что из своего архива закрыла, как закрыла Цветаева до 2000 года, они знали, что делали, и это право каждого. "Я умею хранить свои тайны, но я умею хранить и чужие", - писала Берберова. Как видим, не каждому это дано.
      17 ноября. Масса воспоминаний вынырнула у меня из облаков памяти во время чтения книги Белкиной о Цветаевой. Житие ее в Москве после бегства из Парижа это моя эпоха во многом.
      На стр. 27 появляется Толя Тарасенков, я хорошо его помню, он дружил с Л.Ю. и отцом, и я часто его видел. Он переплетал книги в ситцы. Да и Машу Белкину, его жену, я помню молодой.
      Стр. 36. Граф А.А. Игнатьев. Я как-то относил ему книгу по поручению отца и помню переднюю темно-синего цвета с зеркалом в золотой раме. Дальше прихожей я не пошел, и ко мне вышла маленькая кокетливая женщина, жена Игнатьева Наталья Владимировна. Она курила сигарету в очень длинном мундштуке и произнесла несколько любезных слов. Я знал, что она была шансонеткой, танцевала в черных чулках, и мне, конечно, было интересно. Жили они в проезде Серова, вход с переулочка. Было это после войны.
      Стр. 105. Увлечение М.И. издателем "Геликона" Вишняком. Это дядя нашего Володи Вишняка, мужа Нины Герман, которого мы знаем сто лет (талантливый псих), который эмигрировал, но теперь приезжает.
      Стр. 120. Евгений Борисович Тагер. Я его знал, он приходил на дачу в Переделкино. А у них с женой Еленой Ефимовной я был по какому-то поручению перед войной, они жили в старом доме на Трубной, полутемная комната с массой сухих осенних листьев. Позже: рядом с женой он выглядел скромным, был любезный и улыбчатый, а она - крупная и томная, в шляпах с большими полями. Когда Л.Ю. болела, Тагерша звонила нам и громко рыдала в трубку, а мы с Инной содрогались.
      Стр. 219. Перевод М.И. соседствовал в каком-то издании с отрывками из романа П. Павленко "Шамиль". Для романа Павленко моя мама делала выписки из журналов и из книг той эпохи.
      Стр. 233. Из письма Мура Але 3 июня 41-го года: "Сейчас за окном почему-то идет подобие снега". Я так помню этот день, сохранилось и мое письмо маме в Севастополь (она там гастролировала), где я пишу о снеге. Выглянул утром в окно и увидел на земле и на дереве снег - а ведь июнь!
      Стр. 235. "Федор Александрович Леонтович, он целые дни на работе". М.И. предлагали жить в его квартире, она была бездомная. Это Федя Леонтович, он работал у нас оператором, снимал под водой, я с ним много раз общался. Но не знал, что он имел отношение к М.И.
      Стр. 263. Поэтесса и переводчица Татьяна Сикорская. В 1938 году я пошел с Н.В. Дорошевич в цирк, и с нами была ее приятельница Т. Сикорская. Мы сидели в первом ряду. Вышли дрессированные львы, старый лев лениво брел вдоль решетки, но, увидев Сикорскую, остановился, задрал ногу и пустил струю прямо на нее... Мы все долго не могли успокоиться от смеха и страха. И с тех пор стали ее звать Засикорская. Вот такое неблагородное с моей стороны воспоминание о женщине, которая пришла на помощь М.И.
      Стр. 272. В Чистополе против Цветаевой выступал Конст. Тренев (б...!). У нас есть открытка от Н.К. Треневой, его дочери, из Чистополя - маме. Значит, люди, с которыми мы общались в это время, сталкивались тогда же с М.И...
      Стр. 302. Стасик Нейгауз учился вместе с Муром. Мы со Стасиком были соседями в Переделкино, он помогал нам управляться с машиной. Умер он внезапно, молодым...
      Стр. 354. "Жургаз", где служила Аля. И мама там работала в 35-38 годах.
      Алеша Сеземан, друг Мура. Я его хорошо помню по студии. Он всегда работал с Ириной Эренбург, они вместе дублировали наши фильмы на французский. Он диктор, она - редактор, а с русского переводили оба. Он был высокий, седоватый, очень красивый. Мы часто разговаривали с ним, но я не знал ни о Муре, ни о М.И.
      Много, много знакомого в этой книге - и люди, и факты, и даты, и места...
      11 декабря. Веду борьбу против сплетен Карабчиевского. Мое письмо в "Театр" сняло несколько кретинских выдумок. Они во многом идут от Рузанны и самого Сергея, тщеславных провинциалов. Вот такими поклепами они отплатили Л.Ю. А на днях по ТВ сказали, что Параджанов показывал "альбом рисунков русских художников, завещанный ему Лилей Брик". Думаю, что это блокнот с рисунками Тышлера, который он стибрил у нас.
      Но под влиянием его окружения, главным образом Коры Церетели, он все же послал письмо в "Театр" с опровержением брехни Карабчиевского относительно причины самоубийства Л.Ю. Копию этого письма я отправил в архив Л.Ю. в ЦГАЛИ.
      Вышел том Слуцкого, замечательные стихи.
      Раиса Борисовна Лерт. В архиве отца была ее статья против инсинуаций "Огонька", очень убедительная, блестяще написанная. В то время ее невозможно было опубликовать. Я ее процитировал в своей статье "Операция "Огонек"". Кто она такая, откуда - мы не знали. И вдруг звонит ее сын, уже взрослый мужик Энгельгардт. Оказывается, она умерла всего в 85-м году! Она была старая журналистка, диссидентка, которая подвергалась преследованиям, - бесстрашная, талантливая личность. Ее публицистическая книга вышла нелегально за рубежом, пишет она замечательно. Ее полемика с Солженицыным уважительна, но неопровержима.
      26 декабря. 22-го открывали доску Аркадию Райкину на доме, где он жил и где я много раз бывал. А Рома умерла на днях.
      По ТВ концерт памяти фон Караяна. Все крупнейшие дирижеры. Никого во фраке, все в своем, и музыканты тоже.
      Уволился со студии. Все-таки сорок лет на одном месте! Но ни сожаления, ни радости сие событие в моей душе не вызвало. Видимо, там я исчерпал себя. Пора менять стойло, да поздно.
      Кошмарное голосование на 2-м Съезде народных депутатов за осуждение нашего сговора с Гитлером. Только на третий раз осудили, показав на весь мир, что у нас все еще полно сталинистов.
      Ужас в Румынии, вчера казнили-расправились с Чаушеску, как с Николаем II.
      1990
      [10 января. Новый год встречали дома, втроем. Под Новый год заболел у Элика Чонкин, ездили с дачи в ветбольницу, замучились. Но собаку спасли.]
      26 февраля. Мара Шамкорян, народная артистка Азербайджанской ССР, любимица бакинской публики, комедийная актриса. Недавно отпраздновала юбилей, сидела в белом платье на сцене, уставленной цветами.
      А через месяц бежала из Баку от этой самой азербайджанской публики, спасаясь от резни. Бежала в халате и тапочках, в сумке было немного денег и небольшие драгоценности, которые у нее отобрали азербайджанцы, прежде чем пустили на паром, отплывавший в Красноводск. В таком виде она добралась до Москвы, где ее приютили знакомые. В Баку осталась квартира и все сбережения, все пошло прахом. Об этом рассказал нам Виталий Вульф, я до этого не слышал о ней. Он сказал, что надо бы ей собрать одежду, ей не в чем выйти на улицу. Но никто этим не занялся, тогда мы взяли мамино нейлоновое зимнее пальто, меховую чалму Л.Ю., кофты, два зимних платья, шерстяные платки, перчатки, сумку и теплые сапоги. Все набили в большой саквояж, я вызвал такси и повез. Она оказалась среднего роста, в меру полновата, но все пришлось впору, даже сапоги подошли. Долго с ней разговаривали, она рассказала ужасные вещи. Теперь она ждет места в Дом ветеранов сцены, Ульянов обещал.
      Сегодня звонила, благодарила, сказала, что вышла на улицу и ездила в СТД, благо было в чем. Как это страшно под конец жизни остаться у разбитого корыта, которое разбили изверги...
      P.S. 1998. Мара вскоре попала в Дом ветеранов сцены, где провела свои последние годы. Иногда звонила оттуда, поздравляла с праздниками, хотя надо бы было наоборот. Но звонить к ней было сложно, и я иногда посылал открытки. В сущности, я видел ее раз в жизни! Один раз она сказала по телефону, что в доме плохо топят и ночью она, слава Богу, укрывается поверх тонкого одеяла пальто, которое я ей привез. Я воспользовался оказией и послал ей плед. Жалко стариков.
      Незадолго до смерти она позвонила и сказала, что хочет завещать меховую чалму Лили Брик музею Маяковского. Я просил ее этого не делать, так как музею это совершенно не нужно и они тут же выкинут ее. Она была обескуражена. Умерла Мара в 1997 году.
      [3 марта. Хотя и на пенсии, но работы!
      Комментарий к "Переписке сестер".
      Сдал статью о Л.Ю. для нового журнала "Он и она".
      Вышла в "Слове" № 1 первая часть моей публикации "Воспоминаний" Триоле, окончание будет в № 3.
      Сделал комментарий и отредактировал Бурлюка для того же "Слова" и отдал им (по их просьбе) кусок воспоминаний Вас. Абг.
      Приходили Родченки (в конце февраля) и американские галеристы, которые обнаружили у себя на выставке "Родченко" в Нью-Йорке... дочь Маяковского, 65 лет, Патрицию Томпсон, и его внука 41 года! Оказалось, что Элли Джонс умерла всего лишь пару лет назад. Дочь знала, чья она дочь, но мать просила не раскрывать ее тайны до ее смерти.
      Инна ходила на демократическую демонстрацию.
      Звонил из Парижа Франсуа-Мари в волнении от наших дел и не нужно ли прислать еды?
      Звонила Нина из Манчестера, тоже волновалась.]
      20 апреля. Саша Тарту - дизайнер выставок Ива Сен-Лорана. Он нас пригласил в "Савой", который только что шикарно отреставрировали. Зеркальный потолок в золотых завитушках, живые цветы, изысканная еда (продукты из Хельсинки). Но мы не могли ничего толком заказать, еда не лезла в горло - мы шли сюда по грязной улице, которая давно не убирается, в переходах полно нищих, возле "Детского мира" стоят изможденные, нуждающиеся люди, которые торгуют водкой, папиросами. А тут...
      Саша рассказал про Ива Сен-Лорана:
      - Недавно он ночью упал, ушибся, но все же заснул. Утром служанка обнаружила перелом руки и вызвала "неотложку". Так как было воскресенье, его отвезли в рядовую больницу и положили в общую палату. Ему сделали анализ крови и сказали, что если он не перестанет пить, то дело будет плохо. С ним там обходились ласково, но нелицеприятно. Все окружающие принимали в нем участие. И ему понравилась больница и соседи по палате. "Там с меня не взяли денег", сказал он, не зная, что у него есть страховка.
      Выйдя, он взялся за ум, стал воздержаннее, похудел, и живот спал, он стал прекрасно себя чувствовать. Он сейчас в отличной форме, сделал новую коллекцию - самую лучшую в сезоне.
      - Правду ли говорят о его депрессиях?
      - Увы, все слухи о его болезни верны. Алкоголь и наркотики - постоянные спутники его депрессий, которыми заканчивается каждая его коллекция. У него есть врач-психоаналитик, и его иногда помещают в специальную клинику. Подлечивают перед дефиле. Он постоянно жалуется, что коллекция не получается, что он иссяк. Но каждый раз после показа люди выходят пораженные.
      - Какие у него увлечения?
      - Работа. Еще собака. И любимая книга "Мадам Бовари", которую он читает перед сном еженощно. Он имеет в своем собрании первое издание романа с дарственной надписью Флобера Виктору Гюго.
      3 мая. Звонил Сереже в Ереван, где он лежит в госпитале. Говорил убитым голосом... Только "Вася" и "ох".
      21 апреля вечером после приема в посольстве заехала Алла Демидова с Антуаном Витезом. Нарядные, веселые. Он должен ставить с нею "Вишневый сад" в "Комеди Франсез". Она уже взяла у нас томик пьес Чехова в переводе Триоле.
      Мы его знаем лет пятнадцать и попросили Аллу приехать с ним, чтобы уточнить кое-какие вопросы по комментариям для "Переписки сестер". Он много помог - что, где, когда: ведь одно время он был литературным секретарем Арагона. Потом взял томик его стихов и показал, как Арагон читал стихи. Долго сидели, вспоминали. Утром Алла позвонила с комплиментами от Витеза - как, мол, мы бережем дух, память о двух этих домах.
      А вчера - звонок из Парижа. Антуан Витез умер в одночасье на репетиции...
      18 мая. Рязанов вернулся из Германии, где была ретроспекция и где его принимали на ура. В частности, они с Ниной были приглашены на виллу к сыну Риббентропа. Говорит, что вилла роскошная, не помню на берегу какой реки, очень вкусно кормили. Убранство элегантное, и всюду висят дорогие картины.
      - Небось ворованные?
      - Очень может быть.
      - О чем же ты разговаривал с сыном Риббентропа?
      - Не помню. Он чего-то спрашивал о кино.
      - Надеюсь, в доме повешенного ты не говорил о веревке?
      9 июня. Мне рассказала Ирина Львовна Иоффе, ученый-японовед: молоденькой ее замели как японскую шпионку. Однажды в Лефортово она проснулась на рассвете от крика: "Прощайте! Передайте Сталину, что Примаков невиновен!" Что-то в этом духе, в точности услышанного она не ручалась, но что это, идя на казнь, кричал Примаков, произнеся свою фамилию, она помнит ясно. Рассказала мне, когда к слову пришлось. Как страшно!
      21 июня. На моей памяти у нас никогда не ставили "Макбета" Верди. И вот приехала на два спектакля Английская Национальная опера. Я был потрясен и музыкой, и исполнением, и решением спектакля. Действие происходит в тридцатые годы, в эпоху тоталитаризма, с политическими убийствами, с сексотами... Фигуры напоминают нацистов и гепеушников. Леди Макбет пытается смыть кровь в ванной комнате, вся сцена в кафеле, никелированных кранах, зеркалах. Оркестр и исполнители выше всякой похвалы. (Постановщик Дэйвид Паунтни, леди Макбет Кристина Цисински.)
      Ходил бы еще, да театр уехал.
      "...Первая ария шла на кровати-балконе, под резким углом выступающей из покосившейся стены - мира ненаказуемой жестокости. Леди уходила из жизни в зияющей пустоте огромной ванной комнаты - части опостылевших пышных апартаментов, и символами ее бункерного безумия становилась рухнувшая полка над фарфоровой раковиной, обыкновенный щелчок выключателя.
      Тиран Макбет вершил убийства - и наверху, на кромке банальной серой стены, мы видели головы стражников - точь-в-точь, как у Варлама в "Покаянии" Абуладзе".
      Это из рецензии.
      27 июня. Живем на Икше. И, надевая сандалии, вспомнил Эфиопию. Сандалии не чистил уже года три, а они все блестят - так мне начистили их мальчишки на улице Аддис-Абебы. В них, начищенных, я уже два раза колесил по Эфиопии и сколько хожу здесь - они все блестят! Постарались маленькие чистильщики, а я еще упирался. Было это у ворот нашего госпиталя Красного Креста.
      Этот госпиталь - единственный наш за границей. Построили его после войны, и мы им все время козыряем. Наша, мол, помощь Эфиопии. Рядом стоят шведский, английский, еще чей-то госпитали Красного Креста - и все БЕСПЛАТНЫЕ. А наш нормальная платная поликлиника и больница. За каждый визит, за каждый укол плати. Когда мы снимали регистратуру, то старались, чтобы в кадр не попали кассовые аппараты - все равно вырежут. На приеме у педиатра я видел, как пришла молодая мать с дитятей, и наша советская врачиха сказала, что ребенку нужно двадцать уколов. Сколько это стоит? Столько-то. Услышав сумму, мать запеленала младенца и понуро ушла. Денег у нее на уколы не было. "Что же с дитем будет?" Врач пожала плечами, умывая руки (в прямом и переносном смысле): "Ребенок умрет. Но у них их много - одним больше, одним меньше..."
      В регистратуре щелкают аппараты, больные протягивают деньги в окошко... Огромный штат бухгалтерии: считают, сортируют, пакуют деньги, пишут отчетности и радуются доходам - будет премия!
      И диктор скажет: "Советская страна построила первый на африканском континенте госпиталь Красного Креста, адрес которого хорошо знают жители Эфиопии". О плате - молчок. Скажи я об этом, заказчик - советский Красный Крест - просто спустит меня с четвертого этажа, где у него просмотровый зал.
      1 июля. Почти прочитал толстенную книгу "Дневники Евгения Шварца". Мало о ком пишет хорошо. Про Козинцева метко: "Помесь мимозы и крапивы". И то же можно сказать (судя по его описанию людей) и про самого Шварца, только крапивы больше, чем мимозы. А по его сказкам никогда этого не скажешь...
      Читая Евг. Шварца, вспомнил гастроли, нет - декаду ленинградцев перед войной. Он пишет о дневном спектакле "Тень", который играл театр Акимова в Малом театре. Я был на этом спектакле, именно дневном, - господи, 50 лет назад! Помню, что мне очень понравилось, я много смеялся, и программа хранилась у меня долго, пропала в войну, когда эвакуировался.
      В ту же декаду откуда-то с верхотуры смотрел и "Ромео и Джульетту" с Улановой и Сергеевым. И не понравилось, ибо не понял ни музыки, ни хореографии - откуда же? Мой багаж был - "Лебединое", "Баядерка", "Щелкунчик" да "Три толстяка". Но поддался ажиотажу вокруг Улановой, написал ей письмо в Ленинград с просьбой автографа, послал газетное фото, а получил замечательное фото с надписью, которое тоже пропало...
      21 июля. 20 июля умер Параджанов. Пару месяцев назад его повезли на спецсамолете в Париж. Самолет оплатили французы, прислали за ним из Парижа в Ереван. Там ему стало полегче, но... Его доставили обратно в Ереван, и через три дня он скончался. Он был уже все время без сознания. Ему было шестьдесят шесть лет.
      25 июля. Когда мы были у Козинцева в гостях в Комарово, он рассказал об Эйзенштейне:
      На премьере "Александра Невского" к нему подходит Зархи и говорит: "Хотите знать мое откровенное мнение?" "Нет!" - моментально ответил С.М.
      Рина Зеленая рассказала: в санатории Раневская сидела за столом с каким-то занудой, который все время хаял еду. И суп жидкий, и котлеты несоленые, и компот несладкий. (Может, и вправду?) За завтраком брезгливо говорит:
      - Ну что это за яйца? Смех один. Вот в детстве, у моей мамочки - я помню таки были яйца!
      - А вы не путаете ее с папочкой? - осведомилась Раневская.
      27 октября. Был Юра Тюрин, который живет сейчас в США и вроде Шмакова секретарствует у Татьяны Яковлевой, дружит с нею.
      Рассказывал. Ей восемьдесят шесть. После перелома ходит с палочкой. Сейчас что-то с желудком. Много лет ее колют каким-то противоболевым наркотиком. И приучили. Все время просит колоть. Дежурят медсестры. Очень привередлива в еде, за год сменила несколько поваров, ест только то, что готовит Юра. Все время просит кулебяку. А Юра хорошо готовит. Как Шмаков. Странно, что двое моих знакомых выступают возле нее в одном и том же амплуа!
      Диктует ему воспоминания о Маяковском и каждый раз по-другому. (Сколько можно? один раз уже диктовала Гене!) Хорошая рассказчица, но на вопросы отвечает односложно и зажато. Ее версия - роман был платонический (смех один! достаточно заглянуть в записную книжку М-го 1928 года).