Но мы уже знали - Майя, вернувшись из Бостона, сказала нам, что у Гены спид. Ужасно!
      11 февраля. "Когда я вернусь!.." А.Галича. Спектакль по песням в 2-х частях. Молодые артисты замечательно читали и пели его стихи. Меня поразило:
      ПОСЛЕ ВЕЧЕРИНКИ
      Под утро, когда устанут
      Влюбленность и грусть и зависть,
      И гости опохмелятся
      И выпьют воды со льдом,
      Скажет хозяйка - хотите
      Послушать старую запись?
      И мой глуховатый голос
      Войдет в незнакомый дом.
      И кубики льда в стакане
      Звякнут легко и ломко.
      И странный узор на скатерти
      Начнет рисовать рука,
      И будет бренчать гитара,
      И будет крутиться пленка,
      И в дальний путь к Абакану
      Отправятся облака...
      И гость какой-нибудь скажет:
      - От шуточек этих зябко,
      И автор напрасно думает,
      Что черт ему сам не брат!
      - Ну, что вы, Иван Петрович,
      Ответит ему хозяйка
      Бояться автору нечего,
      Он умер сто лет назад...
      16 февраля. На студии какая-то разболтанность, фильмы никто не хочет принимать (о чем мы всю жизнь мечтали), готовую картину "Анна Ахматова. Листки из дневника" я смотрел сам с друзьями, которых встретил в коридоре. Замечательно читает Демидова.
      Иконография, сохранившаяся у меня после работы над фильмом, мне особенно дорога. И потому, что добывал я ее всеми доступными и недоступными путями, и потому, что там - Ахматова. Многие фотографии я никогда не видел опубликованными, и они впервые появились у нас в картине. Вот Анна Андреевна и Пунин во дворе Фонтанного дома.
      И ты мне все простишь:
      И даже то, что я не молодая,
      И даже то, что с именем моим,
      Как с благостным огнем тлетворный дым,
      Слилась навеки клевета глухая.
      "Фонтанный дом" - эти два слова можно часто увидеть под ее стихами. Бывший дворец графа Шереметева - Фонтанный дом - после революции стал филиалом Русского музея и директором его был назначен выдающийся художественный критик Николай Николаевич Пунин. (Мы в институте учились по его учебнику истории искусств.) Когда в 24-м году Анна Ахматова связала с ним свою судьбу, она поселилась во флигеле Шереметевского дома, где жила семья Пуниных - он, его жена Анна Евгеньевна с дочерью Ириной, а потом и внучка Аня - и прожила с ними более тридцати лет, считая эту семью своею. Когда же Пунин ушел от Ахматовой, она осталась с ними, они переезжали с квартиры на квартиру и поддерживали друг друга. Как так? А вот так! Анна Евгеньевна (во всяком случае в последние предвоенные годы) относилась к Анне Андреевне хорошо и, когда та заболела, поместила ее в отдельную палату больницы, где работала врачом. Там и познакомилась Ахматова с Гаршиным. Он был ученый. Это был последний ее роман, большой, серьезный. Гаршин остался в блокаде, он писал ей в Ташкент, просил ее приехать, чтобы соединить судьбы. Он встретил ее на вокзале, и там она узнала, что между ними все кончено - во время голода ему спасла жизнь одна женщина-блокадница и он из благодарности на ней женится...
      Квартира на Фонтанке была большая, барская. В силу ряда обстоятельств Анна Ахматова в разные годы жила в разных комнатах. То часть квартиры опечатывалась после арестов, то нечем было топить и жить приходилось там, где теплее, то Пуниных уплотняли.
      Еще перед войной там поселилась семья Смирновых, с их детьми Анна Ахматова дружила. Об одном из братьев, Вале Смирнове, погибшем в Ленинграде - стихи:
      Постучись кулачком - я открою.
      Я тебе открывала всегда.
      Я теперь за высокой горою,
      За пустыней, за ветром и зноем,
      Но тебя не предам никогда...
      Сохранилась фотография - Анна Андреевна с Валей. Другой мальчик в блокаду умер от голода, и труп его мать долго держала в ванной комнате, чтобы получать хлебную карточку...
      Одну из комнат во время съемки фильма я восстановил: туда привезли точно такую мебель, что там стояла раньше, а все аксессуары были подлинные занавеси, книги, картины, посуда, письменный прибор и лампы. Это все сохранилось в семье Пуниных. На кресле у окна лежала белая шелковая шаль Анны Андреевны.
      Во время войны, в Ташкенте, Ахматова дружила с Еленой Сергеевной Булгаковой. За сыном Елены Сергеевны С.Е. Шиловским была замужем красивая молодая латышка Дзидра. (Позже она работала у нас на студии.) И вот Дзидра мне рассказала, что Ахматова должна была выступать, а у нее было только черное старое и поношенное платье. Дзидра же незадолго перед тем вернулась с родителями-дипломатами из Англии, и в чемодане у нее сохранились какие-то заграничные одежки. Они с Еленой Сергеевной пошли на барахолку, выменяли кофточку на белую шелковую шаль, расшитую гладью, и подарили ее Анне Андреевне. Ахматова, накинув ее на старое платье, сразу приобрела торжественный вид. Это был единственный ее наряд в те годы. В шали этой она снята с Пастернаком, в ней выступала на злополучном вечере в Колонном зале в конце войны, который вызвал гнев Сталина. Она имела большой успех, и вождь грозно спросил: "Кто организовал успех?!" Так пишут, но я не уверен, что это правда.
      Шаль хранится в семье Пуниных.
      Перед войной в Фонтанном доме сделали Институт Арктики, реанимировав старый лозунг "Война дворцам!"
      При виде зеркального зала, превращенного в бухгалтерию, мне захотелось плакать. Он рядом с комнатой, где жила А.А., этот знаменитый зал работы Кваренги, где когда-то за зеркалами прятался император Павел и подслушивал, что о нем говорят бальные гости Шереметевых. Я иду мимо будуара Параши Жемчуговой, в котором по-хозяйски расположилось АХО, и мне вспоминается бессмертный "Геркулес": "И кроватей не дам, и умывальников. Полыхаев".
      Сотрудникам института были выданы пропуска, а поскольку Пунины и Анна Андреевна продолжали жить во флигеле (до 1952 года) и ходили через ту же проходную, их им выдали тоже. Вот что это такое:
      № 44.
      Ахматова Анна Андреевна.
      Должность - жилец.
      Листая старые бумаги и фотографии, я узнал о человеке, о котором мало что известно и написано мало. Но постепенно...
      В 1914 году А.А. у Н.Недоброво познакомилась с молодым офицером Борисом Анрепом. Между ними начался платонический роман, но человека этого она помнила всю жизнь. Он уезжал на фронт, и она подарила ему черное кольцо.
      И, простивши нрав мой вздорный,
      Завещала перстень черный,
      писала А.А. про свою бабушку. И этот перстень навсегда был увезен в Англию.
      Она надписала ему "Вечер" 13.2.1916 г.:
      Одной надеждой меньше стало,
      Одною песней больше будет.
      А до этого еще были стихи:
      О, как ты часто будешь вспоминать
      Внезапную тоску неназванных желаний
      И в городах задумчивых искать
      Ту улицу, которой нет на плане...
      О нем.
      А после его отъезда:
      Ты, росой окропляющий травы,
      Вестью душу мою оживи,
      Не для страсти, не для забавы,
      Для великой земной любви.
      И это, несомненно, был его голос, что "звал утешно":
      Оставь свой край глухой и грешный,
      Оставь Россию навсегда.
      Но навсегда уехал он, стал художником-мозаистом. Пока можно было, подавал о себе вести, пару раз присылал посылки и получил ответ: "Дорогой Борис Васильевич, спасибо, что меня кормите. Анна Ахматова".
      О ней он говорил: "Она была бы Сафо, если бы не ее православная изнеможенность". А ей он сказал: "Вам бы, деточка, грибы собирать, а не меня мучить". По-моему, и то и другое глупо.
      Потом надолго опустился "железный занавес".
      И это о нем:
      Ты - отступник: за остров зеленый
      Отдал, отдал родную страну,
      Наши песни, и наши иконы,
      И над озером тихим сосну...
      Увиделись они сорок лет спустя, когда в 65-м году А.А. возвращалась из Оксфорда через Париж. По ее приглашению он посетил ее в отеле "Наполеон". Об этом есть в его воспоминаниях. Умер он в 1969 году.
      У меня есть две его фотографии. Спокойное лицо, очень красивое и запоминающееся.
      Мало кто помнит "Песенку", написанную в 1916 году.
      Бывало, я с утра молчу
      О том, что сон мне пел.
      Румяной розе и лучу
      И мне - один удел.
      С покатых гор ползут снега,
      А я белей, чем снег,
      Но сладко снятся берега
      Разливных мутных рек.
      Еловой рощи свежий шум
      Покойнее рассветных дум.
      Это акростих. Единственный у нее.
      Жизнь так стремительно несет перемены, что трудно поверить в то, что пишешь: всего лишь в 86-м году позвонила Алла Демидова и полушепотом полусказала, что, наверно, она будет с эстрады читать... "Реквием" Ахматовой.
      Не может быть! Я в это время работал над фильмом, и это было для меня крайне важно. "Реквием" был уже опубликован, но чтобы публично?.. А дело было в том, что Владимир Васильев и Владимир Спиваков затеяли первый - после 1917 года - благотворительный концерт в Москве, сбор от которого решили передать на ремонт церкви у Никитских ворот, где венчался Пушкин. И на вечере Сергей Юрский хочет читать (страшно подумать!) стихи Бродского, а вот Алла Демидова Ахматову. В 1986 году в это с трудом верилось. Да и то сказать: после концерта его телевизионную запись не решались показать по ТВ несколько месяцев! (Об этом, кстати, сегодня уже забыли.)
      Не буду говорить, что концерт стал не только художественным, но и гражданским событием в жизни нашей. И это первое исполнение "Реквиема" было снято и вошло в наш фильм и, благодаря телевидению, его увидели миллионы во многих странах.
      Недаром после заключительных строк "Реквиема" в зале стоит долгая тишина, и только постепенно потрясенная публика приходит в себя...
      И пусть с неподвижных и бронзовых век,
      Как слезы, струится подтаявший снег.
      И голубь тюремный пусть гулит вдали,
      И тихо идут по Неве корабли.
      Но вот какая произошла странная история во время работы над картиной. Для эпизода "Реквием" мы снимали фотографии и репрессированных, и их родных, близких - тех, что стояли "под красною, ослепшею стеною" во всех городах страны. Там были и знаменитые люди, и безвестные. Я брал снимки у друзей, у малознакомых, свои семейные фото. Но на другой день после съемки все эти фотографии самым непостижимым образом исчезли. Навсегда. Среди них были единственные экземпляры, и мы не смогли их вернуть родным. Кому понадобились эти несчастные, неизвестные люди? Но они остались в фильме:
      Я вижу, я слышу, я чувствую вас.
      "В этом нет ничего удивительного. Вокруг Ахматовой постоянно были таинственные истории", - сказал Лев Николаевич Гумилев, узнав о пропаже.
      Есть интересная фотография - Анна Андреевна помогает делать уроки внучке Пунина - Ане. До конца своих дней Ахматова была к ней очень привязана.
      Однажды, после выставки Марка Шагала в Москве, мы с Аней разговорились:
      - Вот два крупнейших художника нашего века - Шагал и Ахматова. Революция, войны, Освенцим и Колыма, миллионы погибших под Гитлером и Сталиным - и ничто не коснулось полотен Шагала. Ни боли у него, ни отчаяния, ни проклятия, ни оплакивания! А эта изысканная красавица в шляпах с вуалями, эта таинственная элегантная дама, эта гордая женщина, чьи белые стаи любовных стихов кружат над поколениями читателей, чей синий пожар очей волнует миллионы людей, чья зыбкая тень отражается в дворцовых зеркалах и тоскует в царскосельских аллеях - эта великая женщина, этот великий поэт вобрала в себя весь ужас, обрушившийся на долю ее поколения, и оставила эту страшную жизнь в мировой поэзии.
      В последней части фильма, рассказывая о премии Таормина, я привел слова Твардовского:
      "В ее лирике никогда не было эгоизма личности, декларирующей свою непричастность к судьбам мира и человечества. Ее, так сказать, "камерная" поэзия всегда откликалась на великие и трагические моменты в жизни страны с неожиданной силой гражданственности".
      Разве можно к этому что-нибудь добавить?
      23 февраля. Зима какая-то суматошная: Мариолина взяла у меня интервью об Ахматовой-фильме и фотографии. Ей предлагают стать представителем фонда культуры - я не понял какого именно. Был Параджанов проездом туда-сюда в Роттердам, в страшном возбуждении, утомительно. Улетев, не спросясь, прихватил мой шарф. Мне не привыкать. Был вернисаж Тышлера на Кузнецком в связи с 90-летием, замечательно. Делал экспозицию Боря Мессерер. Мне Тышлер гораздо ближе и милее Шагала. Странно думать, что когда-то я с Александром Григорьевичем сотрудничал и заказывал ему рисунки для фильма о Вишневском, а он приносил эскизы и спрашивал моего совета. Приехала и уехала Элизабет, была в гостях, показала свой видеофильм о наших делах, очень толково. "Офицер и джентльмен" с Ричардом Гиром очень понравился, так же, как и "Стеклянный зверинец". А "Долгий день уходит в ночь" в Малом - провинциально и претенциозно, хотя хорошо играет Н. Вилькина. Буквально потрясающий спектакль Льва Додина, который идет два вечера - "Братья и сестры". Пьеса, режиссура, труппа, сценография - все идеально. Юбилейный вечер (90 лет) С.Эйзенштейна в Доме кино. Как подумаю, что он умер сорок лет назад...
      P.S. 1997. Не хотелось об этом писать тогда, но вижу, что надо. К сожалению, уезжая от нас после Роттердама, Сережа со своим багажом прихватил кое-что из того, чем дорожили мы с Инной, что стало для нас реликвией. И со смехом рассказывал об этом... Простить такое я не мог.
      18 марта. Занимаюсь составлением переписки Эльзы и Л.Ю. В моем распоряжении ВСЕ их письма. Очень трудоемко и сложно творчески. Пока прочитаешь, да пока отберешь по смыслу, чтобы было интересно и чтобы был ответ, и чтобы не терялось ощущение ПЕРЕПИСКИ. Масса действующих лиц, я не всех знаю - это чиновники, литсотрудники или какая-то непонятная Рашель Исааковна... В последние сорок лет я был свидетелем многого, о чем в этих письмах, помню и события, и людей, и факты, скандалы, разговоры, платья, туфли... Но всех не упомнишь - очень уж много народу и книг толчется на страницах писем. А комментарий должен быть подробным, иначе читатель завязнет в именах и названиях.
      Рина Зеленая: "Хорошо лысому - утром встал, вытер голову пыльной тряпкой и пошел на работу".
      5 апреля. Уехал в Матвеевское кой-чего написать.
      Страшный шорох утренних газет:
      Некая Нина Андреева, не к ночи будь помянута, написала просталинскую, реставрационную статью и послала ее в "Советскую Россию", но та отослала ее обратно. Тогда она направила ее Лигачеву, тот командировал в Ленинград своего человека, и втроем - помощник, она и ее муж, преподаватель научного коммунизма, усилили писанину, напичкали социалистическими райскими кущами, и огромную статью "Не могу поступиться принципами" приказали-таки напечатать. Это было отступление от перестройки и гласности. Вся страна замерла. Неужели поворот обратно? Только об этом и разговору.
      Ее прочли Горбачев, А.Н. Яковлев, и в "Правде" появился ответ, как говорят, написанный Яковлевым. И "Советскую Россию" заставили его тоже напечатать. Андреевой дали хороший отпор! Появилась эта статья 5 апреля - как ТОГДА, на Пасху, тоже 5 апреля 1953 года, в которой наподдали этой мерзавке Лидии Тимашук и объявили, что врачи - не убийцы!
      Просмотр "Дорогой Елены Сергеевны" Рязанова. Неелова, замечательная актриса, выбрана неудачно - выбивается из ансамбля "натурщиков". Вообще, фильм опоздал.
      "Пятачок" Алеши Ханютина - очень хорошая документальная картина о деревенских, приехавших в город.
      Читаю К.Симонова о Сталине, о присуждении Сталинских премий. Во всяком случае - читать интересно. Он пишет бесстрастно, и складывается впечатление о его просталинской позиции. Но на самом деле это не так.
      Веня Смехов в "Театре" (2/88) пишет о Любимове и Эфросе. О покойном он пишет не просто "ничего", а откровенно плохо. В "Советском искусстве" ему ответила масса народу.
      Общаюсь с Арсением Тарковским, он очень заторможен, но все же расспрашивал, когда Андрей был у нас и о чем беседовали. Слушал безучастно. Наверно, я неинтересно говорил, потому что, когда его жена Озерская стала читать принесенную мною английскую рецензию на "Бориса Годунова", он оживился и что-то спросил. Озерская по-прежнему красива. Рассказала, что с нею в 1953 году заключили договор на перевод "Унесенных ветром", а напечатали только в 1983 году, через тридцать лет! И продавали только в валютном магазине. А на валюту имеют право покупать только иностранцы - а зачем она им на русском языке? Очередной кретинизм.
      В столовой за разговором я сказал, что Пунина посадили в 1949 году.
      - Посадили? За что? - спрашивает Евгений Габрилович.
      - Как "за что?" За что у нас сажали?
      - Нет, но должна же быть какая-то причина, - допытывается он.
      Я потерял дар речи. Что он - с ума сошел?
      17 апреля. Поразило меня стихотворение Юлия Даниэля "ДОМ":
      В окно я глянул и увидел дом.
      Обычный дом - немыслимое чудо...
      И дальше описывается действительно обычный дом напротив и обычная жизнь, которую он наблюдает в освещенных окнах, все так буднично, просто, ничего особенного, жизнь как жизнь. И вдруг!
      И алые частицы этой жизни
      Сквозь кладку стен, как запах, проходили,
      Летели сквозь зашторенные окна
      Ко мне, ко мне, к откинутой фрамуге
      Окна, перед которым я стоял,
      На стол взобравшись. Целых полминуты
      Я прикасался к человечьей жизни.
      Потом я спрыгнул на пол. Вот и все.
      ...Я знаю, что неловки эти строки,
      Что мой товарищ глянет неподкупно,
      Серьезно покачает головой
      И скажет мне: "А что, как это проза,
      Да и плохая?" - "Да, - скажу я, - да!
      Плохая проза. Хуже не бывает..."
      Вот это "Потом я спрыгнул на пол" в конце большого стихотворения меня так же потрясает, как "если на дороге куст встает...", и я ставлю это произведение в один ряд с великими стихами русских поэтов.
      21 апреля. Валерик Головицер прислал некролог о смерти Роберта Джофри. Мучительный рак печени на фоне спида. Ужасно! Мне жаль его - человек славный и талантливый. Я давно пленился его хореографией, он пару раз приезжал в Москву и Ленинград, я ходил на все его спектакли, мне они очень нравились. Валерик, как балетоман, познакомился с ним в Москве и привел его к нам на Часовую вместе с Машей Марецкой, она переводила. Это было экспромтом, у нас осталось полгуся со вчерашнего обеда, и Роберт обрадовался, так как оказалось, что Рождество и он все думал: где бы ему съесть рождественскую индейку? Тут мы и подвернулись с гусем. Очень весело провели время.
      Потом в Нью-Йорке я был пару раз у него в гостях, он жил в очень артистической квартире в Гринвич-вилледж, и был на премьере его балета из миниатюр, стилизованных под начало века с полногрудыми танцовщицами в пышных юбочках и шляпках, а одна была драматическая сцена с немолодой женщиной, умирающей от несчастной любви. После премьеры мы ужинали компанией в ресторане и непонятно как изъяснялись, но много смеялись, а на другой день я улетал и он принес в отель подарки для Инны и Валерика с женой. А во второй мой приезд в Америку мы ужинали с ним и со Шмаковым в артистическом ресторане, он пригласил зайти к нему через день. Мы пришли с Геной, но его не было дома и его мажордом(?) нам даже не открыл дверь, а через окно с нами переругивался, и мы, плюнув и разозлившись, ушли в унижении. Правда, на следующий день Роберт позвонил, что-то объяснил Гене и прислал за нами шофера, и мы приехали к нему, смотрели массу фотографий, которые нужны были Гене для каких-то публикаций. Помню замечательные фото Артура Пенна - сцены из его постановок и отдельные исполнители.
      Когда Валерик эмигрировал в Америку, Роберт дал ему приют у себя в театре: помог с работой и связями. И еще раз мы виделись в Москве, уже на новой квартире, после спектакля, где по-немецки очень хорошо пела дородная дама и танцевали в фижмах. Роберт пришел с директором какого-то балетного фестиваля, который с большим аппетитом ел молодую картошку, и вдруг я узнал в этом директоре того самого мажордома(?), что с нами препирался у дома Джофри, и я чуть не спустил его с лестницы...
      Какая ерунда вспоминается, какие мелочи оживают на окраине памяти, несмотря на печаль от ухода талантливого человека, о котором можно вспомнить что-нибудь более достойное... Остались у меня от Джофри впечатления от его спектаклей, несколько фотографий - в том числе он у нас дома - и огромный золотой альбом о Нижинском, им подаренный.
      26 апреля. Сегодня меня снимали для программы "120 минут" возле Музея в Гендриковом. Разруха. Домик со всех сторон обступили высотные дома. Внутри мебель вверх дном. Но стараются сохранить ее. Положение безнадежное затяжное. Книголюбам не дают помещения, вернее дали, но жильцы не выезжают. Когда книголюбы уедут, пройдет минимум два года, а то и четыре, прежде чем откроют мемориальный музей.
      P.S. 1997. Ничего не изменилось, разруха еще страшнее.
      4 мая. В ВТО потрясающая выставка недавно умершего художника Петра Белова. Он был художником в ЦТСА, но для себя писал совершенно другое. И вот это "совершенно другое" убивает наповал. Антисталинская живопись, даже не знаю, как охарактеризовать, но оторваться невозможно.
      "Беломорканал".
      "Мейерхольд".
      "Вся жизнь".
      "Песочные часы" и т.д.
      Пойдем смотреть еще. Народу - уйма.
      7 мая. В "Литературке" душераздирающая статья "Допросы" - о Мейерхольде, Кольцове, Бабеле. А на днях в "Правде" невыносимо о В. Примакове.
      Замечательно "Чевенгур" Платонова.
      16 мая. Прочел у Цветаевой: "Не презирайте "внешнего"! Цвет ваших глаз так же важен, как их выражение; обивка дивана - не менее слов, на нем сказанных. Записывайте точнее! Нет ничего не важного..." Стараюсь.
      25 мая. Умер Илья Самойлович Зильберштейн. Мы с ним сблизились в последние годы, он помогал выходу посмертной отцовской книги, и мы общались с его женой Н.Б.Волковой и с ним. А знаю я его с довоенных времен, когда он был мужем Брюханенко, и меня пугало, что в 1935 году, когда мы все жили в Кратово, он приезжал и первым делом сам себе делал укол инсулина, я содрогался. Очень был образованный, талантливый, категоричный и справедливый человек, и мы искренне скорбим о нем.
      6 июня. Навещал Рину Зеленую. Ходит с палочкой, но чувствует себя лучше и стала лучше говорить. Оценила обстановку так: "Мы стали меньше бояться милиционеров".
      11 июня. Алла Демидова говорит: "Стою я перед выходом, подходит одна наша актриса (Кузнецова), пнула меня в бок пару раз, шепнула: "Бездарь, фуфло, голый король" - и тут мне выходить играть..."
      А теперь ей прокололи шины на двух колесах. Вот она, актерская зависть. Как с Эфросом.
      После двух ролей - Федры и Марины Мнишек - ненависть к ней огромна. Хотя она никому дороги не перебегала, ролей не отнимала, стоит вне интриг и группировок.
      Смотрели "Бориса Годунова" на Таганке в постановке Ю.Любимова. Замечательно. И вот думаешь: два наших лучших режиссера - Вс.Мейерхольд и Ю.Любимов - измордованы властями, один убит, второй изгнан.
      23 июня. Ездил в "Литературную учебу", спорил с редакцией, меня убеждали, что имени Лиля нет, а есть Лилия, и совали под нос... святцы! А я - поэмы Маяковского и его предсмертное письмо, где он пишет: "Лиля, люби меня". Если бы у меня был кол и я сумел бы его тесать у корректора на голове, то все равно осталась бы Лилия. Но я сказал, что снимаю публикацию, тогда они сдались.
      Звонил Вере Плотниковой, уточнял с нею про Дзигу Вертова во время расправы с космополитами - не подвела ли меня память? Не подвела.
      Как-то Наталья Брюханенко сказала, что ее брат ездил к М-му за деньгами на аборт - она сама лежала в больнице. Потом она жалела - родила и была бы богата, получая литнаследство. Когда Л.Ю.Б. увидела ее на похоронах М-го беременную, она тихо, но строго спросила: "Это от Володи?" Та испуганно ответила: "Нет, нет..." Она уже жила с Зусмановичем и была беременна от него Светланой. "Представляешь, стоило мне сказать "да" - как бы я жила сейчас! Хотя Лилю не проведешь..."
      Наташа (я так ее звал с детства) вечно спорила со своей дочерью Светланой. Однажды, когда Светлана вернулась поздно, Наташа стала ее отчитывать. Светлана ответила:
      - Слушай, мне уже двадцать лет, я взрослая, и нечего тебе волноваться.
      - Подумаешь - двадцать! Даже когда тебе будет шестьдесят, а мне восемьдесят, я все равно буду беспокоиться и говорить: "Что это Светлана так долго не возвращается, где эту старушенцию носит? Я очень волнуюсь..."
      Увы! Ни та, ни другая не дожили до этих лет. Но по существу замечание верное - мы каждый раз беспокоимся за близких, когда их нет дома.
      Светлане всегда было жарко, она постоянно открывала форточки и устраивала сквозняки. А Наташа все закрывала и затыкала щели.
      - Открой, я просто задыхаюсь, - просила Светлана.
      - Я не видела ни одного задохнувшегося, а простуженных миллионы! парировала мать и не подпускала ее к окну.
      А ведь и действительно!
      23 июня. Позвонила Тамара Ханум, она в Москве. Приехал к ней, в лифте надел галабею* и вошел в квартиру босиком, как дервиш. Она обожает маскарад и была в восторге. Тамара прекрасно выглядит в свои восемьдесят два ("а тело, как у шестидесятилетней"). Очень весело с нею общались, но посреди разговора она положила голову на стол и уснула со всеми своими серебряными украшениями и перьями в волосах. А я стал смотреть телевизор, что ей ничуть не мешало, поскольку она глухая.
      27 июня. По ТВ "Застава Ильича" Хуциева. Если еще учесть, что снято 26 лет назад, то замечательно. Ничуть не устарело ни по режиссуре, ни по теме. Пилихина поразительна. У Марлена есть вещи, которые запоминаются на десятилетия - поле в финале "Месяца мая", а здесь - приход отца.
      В "Искусстве кино" опубликована вся история мордования картины. Ну и ну!
      3 июля. Картину решили окрестить "Когда звучат гитары". Пушки, мол, в это время молчат. Предположим.
      Продолжаю отлавливать знаменитостей. Александр Розенбаум. Мне нравятся его песни, я слышал городские послевоенные вальсы ("Был отец мой не старым и мать молода"), еще очень эмоциональная песня, как сын прощается с отцом, уходя на войну. Сейчас он много поет песен против войны в Афганистане, тоже авторских. Они имеют огромный успех. Много песен про репрессии. Зал слушает, замерев. Есть вещи индивидуальные, есть вещи невольно подражательные - влияние Высоцкого. Я совершенно не приемлю у него жаргонные, полублатные песни, я их вообще не люблю.
      Он музыкален, учился в музыкальном училище (окончил еще медицинский, работал на "скорой помощи"). Голос хороший, мощный, а когда через усилитель то слышно за версту. Медные трубы он не прошел, гонор огромный, и многие коллеги его не любят. Он сказал мне, что не станет сниматься, если в картине будет Окуджава. А Окуджава спросил - будет ли Розенбаум? Обоим я сказал неправду и буду снимать того и другого. Бог и зрители меня простят...
      Сегодня в гигантском спорткомплексе "Измайловский" у него ДВА концерта. Первый - в 15 часов, а он прилетел из Симферополя в 14.30. И прямо из машины на сцену. Поет с предельной отдачей. На первом концерте я наметил, что именно снимать, снимали на втором.
      Розенбаум - новое колено в бардовском жанре. Он себя не называет таковым, но если учесть, что бард - это поэт, который поет свои песни, то он таковым является. А что новое колено - так он ни на кого не похож. Барды, которые поют хорошо, собирают полные залы и получают за это деньги. Те же, что поют плохо, бездарные песни, да еще детонируют - те поют друг перед дружкой и хотят сниматься.
      "То, что слишком глупо, не говорят, а поют" (Вольтер).
      8 июля. Сегодня по ТВ еще раз "В огне брода нет". Это моя любимая картина - и по смыслу, по необычности героини, по режиссуре, по игре Глузского и особенно замечательной Чуриковой. О чем и сказал ей, встретив у нас на Икше в поле.
      От Головицера открытка из Нью-Йорка с Марлен Дитрих в фильме "Желание", который я видел лет сорок назад. Пишет, что Шмаков очень плох, и надеется, что мы в полном здравии и, сидя в ромашках, по-прежнему наблюдаем за белыми пароходами. Наблюдаем.
      13 июля. Снимал Булата Окуджаву. Каждый раз убеждаюсь, какой он замечательный. В самом начале, в пятидесятых, когда он был еще не знаменит, Л.Ю. пригласила его и просила петь. Это было прекрасно - он пел много и охотно, многие песни я уже знал наизусть по записям. Она подарила ему какие-то книги с надписями и коробку шоколада. Потом они несколько раз перезванивались, а когда она получила диск из Франции с его записями, то он к ней приехал за ним, ей прислали два экземпляра, она специально попросила для него.
      Как-то, слушая его запись, она сказала: "Как он все знает про любовь!"
      У него очень симпатичная квартира - масса книг и всяких грузинских вещей ковриков, утвари. Висит много фотографий, что я так люблю - родные, друзья, писатели. Большая терраса вся в зелени. Мы с ним говорили о Лермонтове, которого он считает в какой-то степени бардом - ведь он тоже пел свои стихи под гитару. И вправду - почему нет? Потом говорили о "Курсиве..." Берберовой, у него на столе я увидел ее зарубежное издание, с закладкой. Он ее читает, и ему нравится.
      Спел две очень, конечно, хорошие песни. Потом его жена угощала нас на террасе. Он удивительно спокойный, любезный, искренний.
      15 июля. Был у нас Жан Риста, душеприказчик и наследник Луи Арагона. На нем я увидел золотой перстень с топазом, который носил Арагон. Арагон купил его у антиквара, как кольцо Байрона - с какими-то документами, подтверждающими сей факт. Незадолго до смерти, когда Арагону стало плохо, он отдал кольцо Риста, но просил, чтобы тот надел его только после смерти Арагона.
      У Риста трехэтажный дом под Парижем, набитый книгами, мебелью и картинами Арагона и Эльзы, в числе которых и картина Пиросманашвили, которую разыскивают грузины.
      Жан Риста в последние годы был секретарем Арагона, сейчас занимается его изданиями, время от времени печатает отдельные номера прокоммунистической газеты "Леттр Франсез". Эльзу он не знал, но, по его словам, ее авторские права принадлежат ему. Однако ни мне, ни Бенгту Янгфельду, который издавал переписку Эльзы с Маяковским, он эти права не показал, хотя мы просили его несколько раз, Бенгт даже через адвоката.