Лоскутное одеяло
ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Катанян Василий / Лоскутное одеяло - Чтение
(стр. 15)
Автор:
|
Катанян Василий |
Жанр:
|
Биографии и мемуары |
-
Читать книгу полностью
(854 Кб)
- Скачать в формате fb2
(377 Кб)
- Скачать в формате doc
(387 Кб)
- Скачать в формате txt
(374 Кб)
- Скачать в формате html
(378 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29
|
|
Только я хотел откликнуться на другое приглашение, как там заболела старая мама и они не могут уехать на дачу. Я переехал к Фишману, удобная квартира в центре, но сиамский кот всю ночь летает с люстры на шкаф и обратно, как воробей, а в 9 утра хозяин начинает заниматься на виолончели. Звала меня жить В.Козинцева, но я постеснялся и ограничился визитом. Вчера был у нее, долго разговаривали, сидя под Шагалом, Леже и Фальком. Валентина Георгиевна рассказала, что когда Козинцев снимал "Дон Кихота", то никак не мог заставить Черкасова в какой-то сцене расплакаться. А потом вдруг Н.К. заплакал совсем в другом месте, и Козинцев сказал тихо Валентине Георгиевне: "Наверно, вспомнил, что переплатил на даче за дрова". Но это так, к слову. Со съемками "Поэтории" в Зале филармонии тоже все не слава Богу. Мы должны снимать соло Зыкиной - "Матерь Владимирская" - для фильма. Дирекция только что не взашей нас выталкивала, несмотря на договоренность из Москвы. Пыльным мешком по загривку. Еле-еле пустили снимать на репетицию и то после того, как я обещал Темирканову выключить свет по первому его требованию. Левитан, конечно, нагнал уйму света, зажег страшные и громоздкие пятисотки, с которыми еще снимали Веру Холодную с Полонским... Под окном шумел дизель, и вонь бензина доходила до белоснежного зала, но, к счастью, никто не догадывался, что это гадили мы. Мы хотели снять, но Зыкина пела вполголоса, как на именинах у тети Сони. Подмурлыкивала. Никуда это, конечно, не пойдет. А сам концерт, где Люся пела отлично и где Вознесенский читал блестяще, не разрешил снимать Темирканов, как его ни просили Люся, Андрей, Щедрин, Майя, которая приехала с Родионом. Темирканов репетировал мало и не был уверен, что все пройдет хорошо, и не хотел, чтобы это осталось на пленке. Вся наша экспедиция впустую (восемь человек). Едрена мать! (Темиркановская...)" 2 октября. Как будто специально - только объявят концерт Зыкиной в каком-нибудь шикарном зале Москвы, где, ломая сопротивление дирекции, мы со скандалом устанавливаем наши громоздкие людоедские софиты и аппараты, как Лена приносит бюллетень - и все аншлаги и наши планы летят в преисподнюю. Назвать? Зал Чайковского (дважды), "Россия", "Колонный", "Октябрь"... Людмила Георгиевна стала суеверной и не разрешала намечать съемку объявленного концерта, но что нам было делать? Вот в США или в ФРГ у нее не было никаких бюллетеней, а в СССР... (Вспоминаю одного балетного, который жаловался на больное колено - танцевать спектакль нужно было в Чикаго. Николай Фадеечев ему и посоветовал: "А ты приложи к больному месту пять долларов". Помогло.) Теперь в ее ансамбле появился Виктор Гридин - руководитель оркестра и сам потрясающий баянист. Я могу его слушать, как первоклассного скрипача замерев. Он сменил некоторых музыкантов, и оркестр зазвучал по-другому. Он ушел от семьи к Людмиле Георгиевне, и она расцвела. Красивый человек и замечательный музыкант. Люся любит его дочку, и, когда та приезжает к ним на дачу, я видел, как она с нежностью заботится о ней. P.S. 1997. Через несколько лет они расстались, он вернулся к семье, но отношения остались дружеские. Потом у него обнаружился рак, он умирал, и Зыкина заботилась о его лечении, помогала его семье. И очень горевала, когда его не стало. Умер он в 1997 году. 18 ноября. По возвращении из Венгрии через несколько дней полетел с группой туристов в США - Мексику. В поездке подружился с Микой Таривердиевым и Мариком Заком. Повидался со своими дядями и тетями в Калифорнии, которых никогда не видел, а уж кузенов там у меня - пруд пруди. Но интереснее были встречи с Зиной Воинофф - сестрой Перы Аташевой, которая хорошо помнит Эйзенштейна, мы с нею много говорили и смотрели фото и книги; встречался с Робертом Джоффри и даже был на его премьере... Словом, вся поездка с фотографиями описана в отдельном альбоме - тут места не хватит. 1976 10 января. Лежу в больнице с чудовищным радикулитом, загремел еще в декабре. Там и встретил Новый год. Рина Зеленая, навестив меня, заметила (имея в виду мои бесконечные перелеты): "Из Москвы - в Нагасаки, из Нью-Йорка - на подкладное судно". Тут уж не поспоришь. Показали по ТВ "Иронию судьбы", которая имела у больных и умирающих бурный успех. Когда через несколько дней пришел ко мне Рязанов, то больные из всех палат приползли, приехали на колясках, кого-то принесли на носилках (мне это напомнило "Лурд"). Говорили мало, но все хотели взглянуть на него, здорового, и пожать ему руку. 6 марта. Снимаю фильм "Двести лет Большого театра". Толкусь за кулисами. Хожу там в медпункт и делаю уколы по поводу люмбаго. Медсестра спросила: "Вы из какого коллектива?" Я сказал: "Миманс". И она воткнула мне иглу. Снимать интересно - репетиции, классы, спевки, массажные, музей, смотрю старую хронику. Ужасно смешная на экране Викторина Кригер - страстная, самозабвенная, крутит, вертит, прыгает, сверкает глазами, кольцами, летят в разные стороны улыбки, взгляды, зубы... Пытался снять фрагмент "Пиковой дамы" - такая вампука! Как можно в наше время так ставить? ОРФЕЙ СЕМЕНОВИЧ КОЗЛОВСКИЙ Его помню, сколько помню себя. Еще в тридцатых годах мальчиком-меломаном я часто ходил в филиал Большого театра, когда Иван Семенович пел герцога, Альфреда или князя в "Русалке". Я был его "сыром" и ждал его в толпе поклонников у театрального подъезда. Именно с Козловским связана одна из легенд, почему поклонников называют "сырами". Однажды артист возвращался после спектакля, и за ним на почтительном расстоянии шла толпа поклонников. Иван Семенович завернул в магазин "Гастроном", что был в начале улицы Горького, купил сыру и пошел дальше к себе в Брюсовский. Поклонники узнали у продавщицы сорт сыра, купленный их кумиром, и каждый взял себе по сто грамм - чтобы хватило всем. С тех пор их и зовут "сырами". В личности Козловского меня всегда подкупало - это я понял с годами удивительное сочетание высокого искусства с... озорством. Был день двухсотлетия Большого театра - делегация нашей студии, в числе других, пришла приветствовать артистов. Гостей принимали решительно все корифеи во главе с М.Рейзеном и И.Козловским. Это было в Бетховенском зале, очень пышно, среди пурпура, позолоты и сияния огней - академический театр! Вместе с адресом студия вручала фильм, который мы с оператором А.Хавчиным сняли к юбилею. Иван Семенович вышел вперед и, нарушив всю торжественность, воскликнул: - Взгляните на этого человека в сюртуке с золотыми пуговицами, седого и с усами! (Я съежился, замерев.) Ему надо... Арбенина играть и потрясать зрителей. Но они с Хавчиным тратят свою жизнь на то, чтобы запечатлеть нас для истории! Он вобрал воздух всей грудью, да как запел: - Слава! Слава! Сла-а-а-ва! Смех и шум поднялся необыкновенный. Иван Семенович потом мне сказал, что я - вылитый Мордвинов, играющий Арбенина в фильме у Герасимова. Гмм-м... Где бы ни появился Козловский, он - центр внимания, вечно что-нибудь затевает. На Пушкинском празднике в Михайловском был такой случай. Сначала с детским хором Иван Семенович пел в Святогорской церкви, на нем было какое-то золототканое облачение, видимо, из гардероба Большого театра, а за его спиной мерцал необыкновенный розовый свет, который он сам и придумал. Пел он, как всегда, божественно. Все было так восхитительно, что прихожане, выйдя из церкви, наградили его аплодисментами и криками, словно после "Риголетто". Потом - на лугу стояла эстрада для поэтов и артистов, с которой Козловский обратился к собравшимся с просьбой отодвинуть стол президиума в сторону и очистить место для полонеза, который он затеял танцевать с желающими из публики. Публика сидела тут же на траве и смотрела на него с обожанием. Он спустился на лужайку, взял себе в пару хорошенькую девушку, пригласил всех желающих, включили музыку, и Козловский торжественно пошел в полонезе, открыв бал. За ним потянулась длинная шеренга парней с девушками из окрестных сел - в сарафанах и джинсах. Все чинно шли за Иваном Семеновичем, чувствуя себя гостями на петербургском балу. Но на эстраду они не поднялись, а, танцуя, пошли дальше за новоявленным Орфеем в близлежащую рощу. Только их и видели. Оставшиеся весело недоумевали, мы же со своими аппаратами бросились в лес узнать, в чем дело, куда увел их неуемный Козловский. Оказалось, что он всех собрал в перелеске и разучивает "Девицы-красавицы". Ему с восторгом и внимали, и подпевали. Он начисто забыл об эстраде и самозабвенно дирижировал. О возвращении не могло быть и речи. Ираклий Андроников, многолетний устроитель Пушкинских дней, объявил, что праздник все-таки продолжается, велел восстановить порядок на эстраде, и снова поэты и артисты читали стихи во славу Пушкина. А под конец на сцену поднялся импровизированный хор под управлением Ивана Семеновича и с огромным успехом спел только что отрепетированную песню из "Евгения Онегина"! 4 августа. Приехали мы с Инной на дачу к Майе. Та только что вернулась с гастролей и привезла машинку для стрижки газона. Однако выяснилось, что траву сначала нужно скосить косой, а уж потом машинкой. - Но никто из нас не умеет косить. Пришел мужик из деревни, а коса тупая, и у него ничего не вышло. Такая досада! - Никакой досады, - сказала Инна. - Дайте мне косу. - А ты умеешь косить? - удивилась Майя. - Конечно. Когда я работала в библиотеке в Таллине, нас летом посылали на сенокос, там я и научилась. Она схватила косу, и - хыть-хыть - трава так и ложилась ей под ноги. Щедрин, балетмейстер Энн Суве, который был с нами, и я вытаращили глаза, а Майя громко смеялась: - Нет, это что-то! Стоят три мужика, три орясины и смотрят, как одна хрупкая еврейка размахивает косой и косит лужайку! ПОДПИСЬ К ФОТОГРАФИИ ОЛЬГИ ЛЕПЕШИНСКОЙ Восхищенный Лепешинской, я послал ей письмо с просьбой автографа, но фото у меня не было. В ответ получил эту прекрасную фотографию 7.2.41 года. В 1960 году мы с О.В. были вместе (туристами) в Италии и познакомились, несколько раз по возвращении виделись. В 1961 году я снимал кино с Владимиром Васильевым, он в то время танцевал с Лепешинской в "Вальпургиевой ночи". Я передал с ним фотографию Ольге Васильевне, как напоминание о заочном знакомстве, но чтобы он только показал ей и вернул мне обратно. Лепешинская посмеялась, поставила 14.2.61, но ему вернуть забыла. И только когда мы с нею делали фильм о Баланчине, она мне вернула фото и на нем появилась третья дата - 14.6.1976!! Тридцать пять лет я брал у нее автографы! 1977 [29 января. За это время: В августе Инна ездила туристкой в Италию. В октябре летала с делегацией в Японию. В октябре приезжали из Лос-Анджелеса тетя Эльза и Джулс туристами. Принимали их у себя на другой день после прилета Инны. Я же еле двигался из-за радикулита. Л.Ю. с отцом летала в Париж в ноябре, где они шикарно жили в "Плазе" и вели светский образ жизни. Инне перепал туалет от Сен-Лорана. Осенью прошлого года развернулась на студии борьба с Усачевым. Он ездил с группой Вермишевой по странам демократии. Там распоясался, хамил, грозил. Одним словом, бесчинствовал. Да еще подрался с операторами. И пришла телега от поляков, и тут и наши написали всякие заявления. Началась борьба, где на одной стороне Усачев, Семин, Аветиков, Рычков и еще несколько человек, а на другой вся студия. Исключили его из партии, хотя вышеназванные были против. Мерзавца Семина наконец сняли, и вместо него будет Козырев. Когда возникла фигура Козырева, то на него посыпались анонимки в ЦК - нравы нашей студии! Вот факт безнравственности Семина: Усачева исключили и за непозволительное поведение за границей. Не прошло и двух недель, как Семин назначает его директором советско-польского фильма. Бросили щуку в воду! Все кипели, но и только. А Еланчук позвонил в Совинфильм, все рассказал, и оттуда потребовали снять Усачева. Оказывается, малейшее сопротивление - и хулиган поставлен на место. Семин, сводя счеты с Вермишевой за Усачева, сместил ее с худрука, назначил Рычкова - карьериста и хама.] 20 мая. Сейчас кончаю работу над "Пахмутовой". Начал работу над картиной "Партизаны", которую мы делаем под руководством Кармена для американского ТВ. Приехал режиссер с их стороны - Айзек Клейнерман, которому мы сдавали, и у меня он принял картину очень хорошо. 18 июля. "Вась, я буду петь в Эстонии во время "Дней русской культуры", давай там все снимем и дело с концом!" Золотые слова, мы снаряжаем экспедицию в Эстонию. Но в Таллине снимать не удастся: во-первых, Зыкина поет концерт в Доме офицеров, где маленький старомодный зал не пригоден для съемок. Во-вторых, в гостиницах нет свободных мест, так как понаехала куча хоров и ансамблей, а нас четырнадцать человек и автобус. Решили снимать в Нарве, там прекрасный зал. Звоню Люсе - не изменилось ли чего? "Нет, сегодня вечером выезжаем в Таллин, а через день будем в Нарве. Жди, Вася!" Приезжаем. В Нарве нервная обстановка, билеты распределяют по предприятиям, как хлебные карточки в войну. Приехать она должна в четыре часа, а концерт в восемь. Мы же с утра, прямо с поезда, ставим свет, проверяем точки, оптику, микрофоны, все четырнадцать человек возятся в зале. Все готово, и остается только скомандовать "Мотор!" Но ее голыми руками не возьмешь... Конечно, вбегает кто-то взволнованный: "Василий Васильевич, вам телеграмма из Москвы. В гостинице вас не застали, бегите в горком. Телеграмма подписана Инной". Боже мой, значит, что-то случилось дома... На ватных ногах вползаю в приемную, там полно народу, телеграмму все прочли (!), пришли в панику и смотрят на меня как на панацею. "Зыкина заболела, концерты отменяются, помни, что нервные клетки не восстанавливаются, не падай духом, целую. Инна". Потом выяснилось, что уже после нашего отъезда, ночью из Таллина мне домой позвонила Лена и сказала, что Людмила Георгиевна заболела и петь не будет. (В древности был хороший обычай - принесшему плохую весть отрубали голову. У нас таким вестником постоянно была Лена...) Концертов не будет, но мы-то уже в пути! Из горкома я звоню в Таллин, узнаю, что Зыкина живет не в отеле, а натурально - в резиденции. Весь горком смотрит мне в рот - неужто великая артистка не пожалует в Нарву? Нет, не по-жа-лу-ет. Она спела перед каким-то обелиском, где было все начальство, простудилась, и концерты для публики отменены. В Нарве глубокий траур. Наша же группа, проработав весь день впустую, пошла в ресторан, сильно выпила, чтобы снять стресс. Приехав утром, уехали вечерним поездом. Съездили в Нарву пообедать. 17 августа. Кинофестиваль был как всегда - хороших картин что кот наплакал. Только "Невинный" Висконти и "Двадцатый век" Бертолуччи. Опять были у нас японцы с Мифунэ и Канэто Синдо, семь человек. Пекли пироги с капустой. 19 ноября. 7 и 8 ноября объявлены два концерта Зыкиной в зале Чайковского. И хотя вырвать аппаратуру в день шестидесятилетия Октября было немыслимо студия снимает в ста местах, - мы все же вырвали. Незадолго до этого спецбригада совершила невиданную акцию и поймала палестинских террористов, о чем кричал весь мир. И я сказал, что единственный шанс снять нам концерт нанять эту спецбригаду, расставить ее в проходах, взять на мушку певицу, чтобы она ни туда, ни сюда! Иначе ничего не выйдет. Короче говоря, поставили аппараты, два дня снимали с двух точек. Послушалась меня, платья надела самые лучшие, идучие, пела замечательно, оркестр под управлением Гридина звучал прекрасно. Проявили, сегодня напечатали и выяснилось, что одна точка, конечно, в браке - все два дня! Что же, монтировать всю картину с одного ракурса? Да черт с ним, с ракурсом, я уже созрел, чтобы монтировать картину хоть задом наперед, хоть вверх тормашками, хоть сикось-накось - лишь бы меня перестали рифмовать с Зыкиной, лишь бы это кончилось раз и навсегда! P.S. 1997. Cъемки фильма шли с огромными остановками, картину переносили, закрывали, открывали, консервировали и снова запускали, из трехчастевой делали полнометражную, затем опять три части и снова полнометражную. Сменилось три директора студии, два министра культуры, Зыкина от одного мужа ушла к другому, у меня менялись операторы, редакторы, директора фильма - а картина все снималась, останавливалась и снова снималась, и снова останавливалась... Причин было три - Людмила Георгиевна часто болела, а то вдруг скрывалась невесть куда в романическом вихре, или - непредвиденное заграничное турне, от которого не отказывалась даже с сердечными приступами ("Вась, мне же надо кормить музыкантов!"). Мы же, в силу существующих в СССР законов, не могли следовать за ними. Отсюда срывы сроков, нервная обстановка и скандалы, которые мне устраивала дирекция. Сладить с Зыкиной не мог никто - ни студия, ни Министерство культуры, ни Госкино. За ней стояли могущественные покровители, высокосановные почитатели ее таланта - премьеры и командующие, правительство и армия! А против них - лишь я с кинокамерой и календарным планом. Фильм тянулся три с лишним года. Невиданно. И за это время я ни разу не поссорился с Зыкиной, не вспылил, не послал ее никуда. Громоздкие и дорогие съемки срывались, если не по одному поводу, то по другому уж обязательно. 10 декабря. Слава те, тетереву, - весь материал на столе, и я сложил вчерне все пять частей. Пора звать текстовика Ицкова. Скрепя сердце, предчувствуя недоброе, начинаю с ним работать. Показываю сложенный фильм, он смотрит, будто зритель, а не автор - никаких предложений, только умиляется на ее пение. Через три дня должен принести текст. Исчезает на десять дней. Не успели выйти из истерики - является, был в Кишиневе. Говорит: - Я написал текст от имени Михаила Ульянова. - А он знает об этом? - Разумеется. Я с ним договорился, что в понедельник покажу ему отработанный с вами текст и он сможет прийти на озвучание во вторник - у него выходной день в театре. - Ну ладно, давайте текст. 12 декабря. Вчера весь день сидели у меня дома, правили текст, от первоосновы осталось несколько фраз. - Я перепечатаю текст и утром отнесу Ульянову, а копию на студию. А во вторник приду на озвучание, - говорит Ицков. - Дайте-ка мне экземпляр, Игорь. Я внесу правку в свой экземпляр. - Зачем? Я же завтра буду с текстом на студии. - Дайте, дайте. 13 декабря. Сегодня его, конечно, нет, нет ни дома ни у девок. Звоним Ульянову и выясняем, что НИКАКОЙ ИГОРЬ НИ О КАКОЙ ЗЫКИНОЙ С НИМ НИКОГДА НЕ ГОВОРИЛ! К счастью, текст у меня в руках и на вторник можно назначить озвучание. "Да вы что? Вы думаете, что я сижу у телефона и жду, когда меня пригласят читать текст о Зыкиной? Да у меня расписан каждый час до марта месяца. Не знаю, чем вам помочь, извините. Так не делают". Картина-то у нас январская! А Ульянов может читать только в марте. 20 декабря. Благодаря нашему сверхпробивному директору группы Еланчуку, Ульянова буквально похитили у артистического подъезда, где его ждали радио, телевидение и какая-то студия. Между репетицией и спектаклем привезли в аппаратную. Он, не глядя на изображение ("Скорее, скорее, ребята, я не успею пообедать перед спектаклем"), от своего имени прочитал текст в течение получаса - прямо с листа, безо всяких репетиций! Талантливый человек, о многом он догадался, многое интуитивно понял и рассказал о Зыкиной взволнованно и ярко. Фильм "На концерте Людмилы Зыкиной" шел долго и три раза был показан по ТВ. P.S. 1997. Картина о Зыкиной - позади! Уже по другой работе прилетаю я в Болгарию в мае 1978 года. С глаз долой - из сердца вон! Казалось бы... Как вдруг в моем номере раздается телефонный звонок, и я слышу в трубке голос, которому суждено врезаться в мою жизнь на веки вечные: - Ну теперь мне понятно, почему отменились мои выступления в Софии. Музыканты сказали, что видели тебя на улице. Тогда понятно, почему я заболела - мы не можем с тобой находиться в одном городе. У меня от тебя аллергия, я сразу заболеваю и отменяю концерты... Ха-ха-ха... Но, тем не менее, приди навестить меня. Мы с Виктором Федоровичем будем очень рады тебя видеть. Целую. Жду. Вот так! 1978 [28 января. Новый год встречали дома, были Элик с Ниной. До этого в Доме кино состоялся пышный и веселый юбилей Рязанова (15.ХII.77). Первого января позвонила Л.Ю. и сказала, что Сережа на свободе! Он сразу полетел в Тбилиси и, разумеется, не звонит ни Л.Ю., ни Рузанне. Я позвонил Софико Чиаурели, у которой он в тот вечер был в гостях, и перекинулся с ним парой слов. А дальше все пошло очень плохо - 7 января умер Азаров - инсульт в пятьдесят три года! 24 января умер Ханютин - разрыв сердца в сорок девять лет! Ужасно все. Заваривается картина с болгарским Красным Крестом.] 19 апреля. Прилетаем мы, туристы, в Лондон. Размещаемся в автобусе. И куда же направляемся прямиком из аэропорта вместе со всем скарбом? Разумеется, на могилу Карла Маркса, а вовсе не в отель. Вытянули из каждого несколько пенсов на венок и тронулись. Мы не отрываемся от окна, какие красивые улицы, площади... Наш гид - жирненькая старушка - говорит в микрофон: - Вот мы едем сейчас на кладбище, где похоронен ваш Карл Маркс. Должна заметить, что место на кладбище в Англии стоит дорого, но его можно купить еще при жизни. Вот, например, я задумала... - Ой, что это такое красивое? - кричим мы. - Это? Памятник королеве Виктории. Так вот, я задумала продать свой скелет, а... - Боже, что за интересная улица? - снова кричим мы. - Это? Оксфорд-стрит. Но чтобы продать скелет, нужно уже сейчас сделать... - А это что такое? - не унимаемся мы. - Разве не видно? Это же Тауэр. Но вы не даете мне договорить - мне дочь советует не связываться со своим скелетом, а завещать анатомическому театру... - Что за интересное здание? - не унимаемся мы. - Ничего интересного - оперный театр. Ведь если я завещаю после смерти, предположим, свой мозг, то... - Не надо, не надо, живите долго, только скажите, что это направо? - Да Вестминстер, в конце концов! Одно дело мозг, а если еще и печень, то можно получить место на кладбище в Эттли, там много тени, и летом ... - Неужели это Гайд-парк? Ведь мы угадали? - Да, да, угадали. Но кладбище в Эттли не очень дорогое и можно отделаться продажей лишь... Стоп! Мы приехали. С постными лицами направляемся к могиле, руководитель группы (стук-стук) идет с таким лицом, словно хоронит мать родную, вот-вот заплачет. А нас разбирает смех - за оградой кладбища, возле которой лежит "наш" Карл Маркс, строят дом и рабочие, увидев нас, стали мяукать и корчить рожи, хлопать себя по заднице и показывать язык - нам, пришедшим на дорогую могилу в неутешном горе! И это те рабочие, о которых так радел вождь в своем учении, а мы отдуваемся уже семьдесят лет! Какое злодейство! [15 июня. За это время: Весь май ездил по странам народной демократии - осмотр по фильму "Будущее планеты" по заказу Красного Креста. Скоропостижно скончался Кармен, прямо во время работы. Мы осиротели на картине и вообще очень его жаль. Я сдал (март) "На концерте Людмилы Зыкиной", ей понравилось. Инна на Пицунде, мама в Болшево, Элик разводится с Зоей.] Из письма Инны с Пицунды: ..."Вечером отплясывали в баре. Элик пел в микрофон "Анну Каренину" и "Мадам Анжу". Нина очень злилась - "Зачем ему, крупному режиссеру, зарабатывать себе популярность таким дешевым способом?" Но ему ни слова не говорит, она ему подлинная раба. Меня беспокоит это, так как ему хочется лежать на солнце и она лежит рядом с ним. А когда я ее зову в тень, он не понимает и говорит: "Отстань от нее, она уже загорела и уже не обгорит!" Как будто в этом дело". 12 мая Л.Ю. сломала шейку бедра. Она упала возле кровати. В гипс ее не положили, штифт тоже не сделали. Нужно лежать на спине. Она пила мумие, надувала мячик (против отека легких). Вскоре мы перевезли ее на дачу, в Переделкино. Там было просторнее, свежий воздух, густо цвела сирень. В городе ее ежедневно два раза обтирали этиловым спиртом - сначала Инна и домработница Ольга Алексеевна, а после переезда в Переделкино только О.А. В Переделкино ей стало несколько лучше, сначала (не дожидаясь положенных трех месяцев) ее стали сажать в постели, спустив ноги. Потом ее стали поднимать. Она как бы стояла, но сил самостоятельно стоять у нее не было. Ее пытались даже водить, очень-очень поддерживая, но сама она не могла ступить ни шагу. Затем приспособили кресло на колесах и пару раз вывозили на террасу. И все это на месяц-полтора раньше обычного в таких случаях срока. За это время вышла в Италии книга ее воспоминаний "Лиля Брик. С Маяковским". Ей ее прислали с кипой рецензий. Весь первый тираж разошелся, печатают второй. Книга стала бестселлером. Потом в Переделкино приехала Рита Райт, вернувшись из Стокгольма. Она рассказала, что прочла рукопись Анн Чартерс, которую та написала про Л.Ю., и исправила в ней какие-то неточности и ляпсусы. В общем, положительные события. И все-таки она слабо радовалась этому, была грустна, молчалива, безучастна. Я думаю, она была подавлена тем, что прошло два с половиной месяца, а она так же беспомощна, так же зависит от окружающих, что она сама не может повернуться в кровати и надо звать Ольгу Алексеевну. И еще (я думаю) она казнилась тем, что в тягость окружающим, главным образом В.А., который физически в свои семьдесят пять лет не мог ее ни повернуть, ни поднять. Хотя никто не давал ей повода так думать - уход за ней был идеальным и безотказным. Выглядела она очень ослабевшей, сильно похудела, но всегда была подкрашена (какого труда ей это ни стоило) и страдала, что не может вымыть и покрасить голову. Был последний месяц лета, когда неизменно желтело и краснело кленовое дерево, рядышком, за забором Бориса Пастернака. Днем бывало спокойно, люди не приезжали без ее разрешения. Она подремывала, листала книги, вспоминала. "Знаешь, - сказала она мне как-то, - я теперь время от времени влюбляюсь в разные стихи Володи. Иногда они мне снятся. Иногда снятся чужие стихи. Но Маяковский - каждый день. Сегодня вот это: И Бог заплачет над моей книжкой! Не слова - судороги, слипшиеся комом; и побежит под небом с моими стихами под мышкой и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым". Как-то утром проснулась и говорит - опять снилось стихотворение Володи, начало забыла, но конец помню: Опавшим лепестком под каблуками танца. - Это из неоконченного. - Я знаю, найди мне. Прочла, отвернулась и больше ничего не сказала. Как-то вечером вдруг сказала: "Подумать только, сегодня впервые в жизни я не взглянула на себя в зеркало". К смерти Л.Ю. относилась философски: "Ничего не поделаешь - все умирают, и мы умрем". И хотя как-то сказала: "Неважно, как умереть - важно, как жить", свою смерть заранее предусмотрела: "Я умереть не боюсь, у меня кое-что припасено. Я боюсь только, вдруг случится инсульт и я не сумею воспользоваться этим". Тогда об этих словах забыли. В своем дневнике вскоре после смерти Маяковского она записала: "Приснился сон - я сержусь на Володю за то, что он застрелился, а он так ласково вкладывает мне в руку крошечный пистолет и говорит: "Все равно ты то же самое сделаешь"". Сон оказался вещим. 4 августа В.А. поехал в город за продуктами. Л.Ю. осталась с Ольгой Алексеевной, как это не раз бывало. Л.Ю. попросила воды и подать ей сумку, которая висела у нее в головах. Та подала и ушла на кухню. Через некоторое время она зашла в комнату и увидела, что Л.Ю. задремала. Последнее время это случалось часто. Когда папа приехал через два часа, он застал Л.Ю. уже мертвой. Она была еще теплой. Он бросился делать ей искусственное дыхание. Но тщетно. У нее в руках была простая школьная тетрадка, в ней характерным, но уже несколько неровным почерком было написано: "В моей смерти прошу никого не винить. Васик! Я боготворю тебя. Прости меня. Все друзья, простите... Лиля". Приняв припасенный ею нембутал, она, видимо, решила, что надо объяснить, и уже страшным, корявым и слабеющим почерком дописала: "Нембутал намб..." Закончить слово уже не хватило жизненных сил. Мы с Инной примчались в Переделкино в начале девятого (только приехали в Болшево немного отдохнуть, поскольку Л.Ю. было уже лучше). Л.Ю. уже обмыли. Одета она была в белое холщевое украинское платье, вышитое по вороту и рукавам белой гладью. Это было платье, подаренное ей пять лет назад Параджановым. Л.Ю. лежала удивительно помолодевшая и красивая. Был жаркий летний день, и тело надо было срочно отвезти в морг. Женя Табачников обо всем договорился в солнцевской больнице, и мы отвезли ее туда. На следующий день, 5 августа, я съездил в морг и договорился с женщиной (Валентиной Михайловной) о заморозке. В час дня поехали снова туда уже с папой, который хотел взглянуть на Л.Ю. В.М., дыша алкоголем и вытирая рот (только что закусила), откинула простыню и стала расписывать, что "сделаю ее как куколку. Будет красавица. Куколка, как есть куколка"... Еле ее убрал. Вернулись. Приезжал Роберт Форд*. Приехал Симонов, говорили о том, как напечатать извещение о смерти. "Я принесу им некролог и извещение. Они испугаются некролога и возьмут извещение". Он по телефону говорил с Марковым, и тот был согласен на предложение Симонова об извещении и соболезновании секретариата СП. 7 августа. Похороны. Целый день дождь. С утра поехали с Инной в магазин и на рынок. В 11 утра встретились с Параджановым, который оказался в Москве, и поехали за похоронным автобусом. С ним поехали в морг. Вынесли Л.Ю. Сережа положил на нее ветку рябины, что оказалось красивее всех гладиолусов. Гроб погрузили и поехали в Переделкино. Поставили его на террасу. Народу набилось масса. Все длилось час. Говорили Плучек, Симонов, Шкловский, Тамара Владимировна, Юля Добровольская, Рита Райт, Соня Шамардина. Виктор Шкловский сказал: "Они пытались вырвать Лилю из сердца поэта, а самого его разрезать на цитаты". Снова пошел дождь, народ попрятался по кустам, но я высунулся из окна второго этажа и крикнул, чтобы все зашли в дом. Кого я помню в Переделкино? Луэлла, Лева, Муха, Плучеки, Симоновы, Сережа и Сурен, Катерина Алексеевна, все Ивановы, Мирочка с Олегом, Зархи, Юлия Ивановна, Парнис, Плотниковы, Строева, Штоки, Муза и Бурич, Рита Райт, Шкловские, С.Шамардина, Сара Ефимовна с мужем, Алигер с Машей, Зильберштейн и Волкова, Макс Леон, Карло Бенедетти, Юля Добровольская, Паперные, Тася, Миша Сидоров, Нат.Федоровна, Люся Орлова и Анна Наумовна, Клара, Миша, Неля и Владик, Леня Зорин, Семен Рувимович, Серж Лерак и многие, которых я не знаю.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29
|